Брекен и Ребекка

Глава двенадцатая

Прошло шесть долгих кротовьих лет, наступил март, а Брекену с Босвеллом оставался еще день пути до Поющего Камня, стоявшего у подножия Аффингтонского Холма. За время путешествия они столкнулись со множеством трудностей и опасностей, на пути им встретились река, болото, места, покрытые льдом, не говоря уже о ласках и совах. Но самое тягостное впечатление произвели на них системы, опустошенные чумой. В большинстве осталось лишь по нескольку одиноких кротов, которые либо повредились в уме, будучи не в силах понять загадочных причин, по которым чума пощадила их, либо, завидев чужаков, впадали в панический страх, словно полагая, будто в лице Босвелла и Брекена к ним явилась сама чума.

Им не раз встречались кроты, покинувшие родные места и направлявшиеся неизвестно куда. Одни искали близких, в чью смерть никак не могли поверить, другие, отличавшиеся особой худобой и неухоженностью, принимались убеждать их в том, что над миром довлеет страшное проклятие и каждого из них еще ждет какое-то наказание.

Эти встречи и тяготы, связанные с самим путешествием, наложили отпечаток на внешность Брекена. Он заматерел, покрывавший его ворс стал более густым, в нем ощущалась такая же напористость и сила, какими обладал его отец Буррхед, хотя в отличие от него Брекен не был грузным. Сам он не отдавал себе в этом отчета (это заметил только Босвелл), но он внушал своим видом трепет, окружающие замечали, как твердо он стоит на земле, какой прямотой и ясностью, говорящей о душевной уравновешенности, отличается его взгляд. Но с некоторых пор, особенно с приходом весны, он ощущал порой некоторую угнетенность духа, справиться с которой ему помогло бы лишь присутствие Ребекки. В такие дни он бывал неразговорчив.

Босвелл тоже изменился, но не внешне. Он остался таким же худым, как раньше, и по-прежнему передвигался рывками, его любознательный взгляд, исполненный интереса ко всему живому, сохранил свою остроту. Только мех его, все так же пестревший белыми волосками, стал более гладким и блестящим с тех пор, как они впервые повстречались с Брекеном в сточной канаве.

Наиболее заметные изменения коснулись его характера, он стал еще более простодушным и смешливым, и те, кто не знал его как следует, могли бы принять его за дурачка. Он приобрел способность находить смешную сторону чуть ли не во всем, и зачастую, когда они попадали в трудные ситуации, Брекену поневоле передавалось его хорошее настроение, и он переставал хмуриться. И во многих случаях Брекен не нашел бы в себе сил плюнуть на все и рассмеяться, не будь рядом с ним Босвелла, открывшего ему простую истину: расположение духа не зависит от внешних, пусть даже самых мрачных обстоятельств.

Наконец наступили дни, когда притяжение Аффингтона ощущалось все сильней и сильней, и однажды серым мартовским утром они добрались до места, откуда можно было разглядеть Поющий Камень. Они услышали его прежде, чем увидели, потому что день выдался ветреный, и первым сигналом, возвестившим об их прибытии в Аффингтон, оказался стон ветра, проникавшего через щели и отверстия в Камне, разносившийся трепетными волнами по долине, в которой они находились.

— Слышишь? Это голос Поющего Камня, — сказал Босвелл.

Значит, мы почти у цели! — воскликнул Брекен, с трудом веря, что их долгое путешествие подошло к концу.

Они прибавили шагу, и вскоре ветер донес до них лапах, о котором Брекен забыл и думать, запах буковых деревьев. Они вот-вот вступят на меловую почву. Прошло совсем немного времени, и на пути им встретилась буковая роща. Глядя на знакомые очертания мощных корней, уходящих в землю, ощущая суховатый запах мела и аромат опавших листьев, Брекен погрузился в воспоминания о Данктонском Лесе, о Древней Системе и в первую очередь о Ребекке, и образ ее, такой яркий, все еще стоял перед глазами Брекена, когда они с Босвеллом миновали последние из буков и вышли к большому Поющему Камню.

Камень стоял на краю поля, возвышаясь над зеленой изгородью. Ветер, дождь, а порой и град, обрушивавшиеся на него, оставили следы из множества впадин и трещин, а в верхней части имелись даже сквозные отверстия, недоступные взгляду любого из кротов, служившие источником тех протяжных заунывных звуков, которые Камень издавал в ветреную погоду. Вдобавок он был расколот, и, если смотреть на него с определенной точки, могло показаться, что там три камня, а не один.

За ним виднелся крутой Аффингтонский Холм, вздымавшийся на высоту многих сотен кротовьих футов. Приходилось задирать голову все выше, и выше, и выше, чтобы наконец увидеть далекую вершину холма на фоне серо-белого мартовского неба.

— Священные Норы расположены на вершине, ближе к западной стороне, — сказал Босвелл. — Обычно кротам требуется один день, чтобы взобраться на него, а мне понадобится немного побольше времени.

Холодный пасмурный день близился к закату, и они решили дождаться, пока снова не станет совсем светло, и только тогда приступить к долгому подъему, хотя обоим не терпелось поскорей очутиться на вершине холма. Но они сильно устали, а потому обрадовались возможности подкрепиться и укрыться во временной норе возле Поющего Камня и вскоре уже уснули, убаюканные его вздохами и тихими стонами.

Обрывистый склон холма был обращен к северу, и лучи рассвета довольно-таки поздно проникли в долину, но и когда это наконец произошло, принесенный ими свет оказался сумеречным и тусклым. Ветер утих, и тонкие длинные стебли травы, среди которых пролегал их путь, уныло поникли. Но через некоторое время им стали попадаться более короткие и жесткие травы, и сердца их забились сильней от волнения: с каждым шагом они приближались к долгожданной цели. Поначалу Брекен возглавил подъем, но в своем стремлении поскорей добраться до вершины он так сильно обогнал Босвелла, что ему пришлось остановиться и дождаться его. Затем он решил, что лучше пропустить Босвелла вперед и приноровиться к его скорости.

Подъем становился все круче, они ползли все медленней, и Брекену начало казаться, что за спиной у него лишь пустота, а где-то далеко внизу зияет дно пропасти. И тут они почувствовали, как по их спинам гуляет ветер, тот самый ветер, который овевал крутой склон холма даже в самые тихие дни, заставляя травы прижиматься к его поверхности.

Они поднимались все выше и выше, тяжело дыша и думая лишь о том, как бы уцепиться за следующий пучок травы, а затем, собравшись с силами, оттолкнуться задними лапами и подтянуться. Росшая на склоне трава отличалась жесткостью и упругостью и скорей походила на длинные сосновые иглы, чем на мягкие луговые травы долин, к которым привык Брекен. Палящие лучи летнего солнца и суровые зимние ветра превратили ее из зеленой в охристо-желтую и бурую.

Они несколько раз останавливались, чтобы передохнут!», и наконец Босвелл сказал или, точнее, выдохнул:

— Мы на полпути. Впереди еще долгий подъем.

Брекен огляделся вокруг: поверхность склона показалась ему такой же бесконечной, как в тот момент, когда они только-только начали подниматься. Кроты остро ощущали свою незащищенность: трава стала совсем короткой, со всех сторон над ними нависало огромное небо, а почва, видневшаяся местами в просветах между травами, была сухой и каменистой, в ней попадались кусочки мела и кремня, и становилось ясно, что, если вдруг поблизости появится хищная птица, быстро зарыться в землю не удастся. Они упорно продвигались вперед, а ветер, гулявший среди трав и ерошивший им мех на спинах, все крепчал.

На последнем отрезке пути склон стал более пологим, здесь его покрывал короткий зеленый дерн. Пятнадцать кротовьих ярдов, десять, пять, и наконец они достигли цели и оказались на вершине Аффингтонского Холма.

Брекен повернулся кругом, навстречу пронизывающему ветру, посмотрел на простиравшееся у него над головой огромное, как море, небо, а затем окинул взглядом раскинувшиеся далеко внизу, окутанные дымкой поля, луга, пастбища, долины, рощи, реки и возделанные земли. Ветер дул с такой силой, что у Брекена перехватило дыхание, а из глаз потекли слезы. Шум ветра был таким громким, что перекричать его было никак невозможно, и Босвелл легонько толкнул Брекена, чтобы привлечь его внимание, и жестом показал, что им лучше отойти подальше от края обрыва. Так они и сделали, и стоило им пройти примерно десять кротовьих ярдов, как ветер почти совсем затих, и они вновь обрели способность видеть, слышать и думать. Повернувшись спиной к обрыву, Босвелл взмахнул лапой, указывая на запад.

— Аффингтон! — воскликнул он с радостью и волнением. — По милости Камня, в котором я постоянно черпал силы, мне удалось вернуться. Надеюсь, Камень уберег от всяческих бед здешних обитателей и они живы.

Вокруг простиралась земля, поросшая мягкими зелеными травами. Вблизи поверхность ее казалась совершенно плоской и ровной, но дальше виднелись небольшие кочки — округлые возвышения, похожие на мягкие волны, очертания которых все время менялись.

— Ну что ж, пойдем, — сказал Босвелл, и они начали пробираться среди старых кротовин, осыпавшихся от дождей и ветров, пока им наконец не попалась кучка свежей земли. Они раскопали вход, и Босвелл повел Брекена к Священным Норам.

Стены в туннелях, по которым пролегал их путь, стали гладкими от долгого использования. Сменявшие друг друга летописцы многих поколений не раз проходили по ним, обтирая шерстистыми боками кремневые выступы, постепенно сглаживая их края и придавая блеск поверхности. Плотно утоптанный меловой пол в некоторых местах тоже блестел, словно атлас, а возле входных отверстий, из которых струился неяркий свет, казался похожим на гладкий мерцающий лед.

— Мы уже почти пришли, — сказал Босвелл, — но кротов тут, похоже, немного.

— Я пока что никого не видел. Ни разу. Хотя запах есть. Вероятно, Аффингтон, как и другие системы, пострадал от эпидемии чумы, — откликнулся Брекен. — Придется взглянуть правде в глаза, Босвелл.

— Да, да, — ответил Босвелл, — скоро мы все выясним.

Он повел Брекена дальше по туннелю, такому же просторному, как самый большой туннель в Древней Системе, но наверняка созданному в еще более давние времена. В их простых строгих очертаниях улавливалось сходство с туннелем, расположенным за Гротом Камней, который вел к части Камня, скрытой в земле. Дорога пошла под гору, затем выровнялась, и Брекен догадался, что они добрались до более глубокой внутренней части системы. Такие места внушают благоговение, здесь принято двигаться не спеша, а если возникнет необходимость что-либо сказать, говорить следует негромко, чтобы не нарушить царящий вокруг покой.

— Мы уже на подходе к библиотекам,— тихонько сказал Босвелл. — Это священные места, Брекен, и тебе лучше хранить молчание, если мы с кем-нибудь повстречаемся. Пожалуй, здесь еще ни разу не бывали кроты, нс принадлежащие к числу летописцев, хотя, насколько я помню, правилами это не запрещается. И все же постарайся ступать тихо и не вступать ни с кем в разговоры, предоставь это мне.

Вскоре они оказались в круглом гроте, где сходились три больших туннеля и два прохода поменьше.

— Этот туннель ведет к самим Священным Норам, — сказал Босвелл, указывая, как показалось Брекену, на запад, — а вот этот — к библиотекам.

Босвелл двинулся дальше. Брекен последовал за ним, но, когда он был уже на самом выходе из грота, ему показалось, будто в проеме туннеля, ведущего к Священным Норам, который еще секунду назад был пуст, появился крот, и вроде бы он успел ясно его рассмотреть: старый крот с продолговатым сухощавым лицом и вытершимся мехом, но, когда он попытался присмотреться получше, крот уже исчез! Как странно! Брекен огляделся по сторонам, и ему показалось, что в этом месте время движется совсем иначе, чем в других системах. Но он точно видел того крота? Побоявшись упустить Босвелла из виду, он не стал мешкать и поспешил догнать его.

Дорога пошла резко под уклон, они спускались все ниже и ниже, и теперь на стенах туннеля виднелись трещины и складки меловой породы, сквозь толщу которой он был проложен. До них постоянно доносились глуховатые отзвуки их собственных шагов, но дыхания ветра здесь не чувствовалось. Спуск закончился, перед ними появился проем, сквозь который они проникли в огромное помещение, противоположная стена которого находилась так далеко от них, что рассмотреть ее было невозможно. Его устройство показалось Брекену неимоверно сложным, и прошло некоторое время, прежде чем ему удалось хотя бы в общих чертах понять, что и где в нем находится.

Он заметил, что перед ними не один зал овальной или прямоугольной формы, а целая цепочка примыкающих друг к другу помещений с большими входными проемами, позволявшими, стоя в одном из них, видеть значительную часть следующего. В каждом имелись ниши, укромные уголки и нечто вроде перекрытий, а по уступам на стенах были разложены стопками куски коры и твердые известняковые плитки. Еще выше виднелись каменные узоры, похожие на те, что Брекен видел в Гроте Темных Созвучий. На полу и у стен в том помещении, где они находились, да и в следующем, возвышались целые груды кусков коры.

— Книги, — шепотом сказал Босвелл, — это главная библиотека.

Он хотел добавить еще что-то и потянулся было за одной из них, чтобы показать ее Брекену, но внезапно умолк, заслышав шорох в дальнем конце помещения. В сгустках теней что-то зашевелилось, и они увидели очень старого серебристо-серого крота, который вдруг разинул рот и зевнул.

— Ну и ну! Уж я прямо и не знаю, — раздраженно пробормотал старый крот, явно не замечая их присутствия. — Как же так? Если я не положил ее на место, а это вполне могло случиться, я должен был положить ее сюда, но и здесь ее нет. С чего они взяли, будто я в состоянии справляться со всем этим в одиночку, я не понимаю. Ну же, красавица моя, где ты? — спросил он, тычась носом то в одну, то в другую книгу, словно надеялся, что та, которую он потерял, сама выскочит откуда-нибудь и тем самым избавит его от хлопот.

Босвелл помахал лапой, приказывая Брекену держаться в тени и не раскрывать рта, а сам тихонько направился к старому кроту. Он подходил все ближе и ближе, но крот не замечал его и продолжал рыться в книгах, бормоча что-то себе под нос, порой с безнадежным видом заглядывая то в одну, то в другую, а затем разочарованно отпихивая их в сторону. Босвелл подождал, а потом тихонько поскребся, чтобы привлечь к себе внимание.

— Да, да, — сказал старый крот, — сейчас иду. Не могу же я разорваться. И вообще, так ли уж все это важно?

Он решительно подошел к уступу, на котором лежала огромная книга, и попытался достать ее, но она оказалась слишком тяжелой. Он все-таки сдвинул ее с места, она внезапно соскользнула вниз, и старый крот зашатался, силясь удержать ее. Босвелл кинулся к нему и подхватил книгу.

— Ну вот, все в порядке! — сказал он.

Старый крот наконец взглянул на Босвелла и наморщил лоб.

— Я ведь знаю тебя,— задумчиво произнес он.

— Босвелл, — подсказал ему Босвелл.

— М-да, я так и думал, — откликнулся старый крот.

Босвелл немного поколебался и спросил:

— А ты — Квайр? Я не ошибся?

— Да, да, — сказал Квайр. — А это что еще такое? — пробормотал он, присматриваясь к книге, а затем провел лапой по ее поверхности. Некоторое время он стоял, ворча и покряхтывая, потом отошел в сторону и попросил: — Ну-ка, помоги мне. Я уже не тот, что прежде, чтение мне не по силам. В свое время я мог найти любую книгу чуть ли не на ощупь, но они все тут переставили, а потом грянула чума, и все окончательно смешалось. А в одиночку я не могу навести тут порядок.

Брекен увидел, как Босвелл взялся за книгу. Сначала он быстренько ее обнюхал, а затем ловко пустил в ход искалеченную левую лапу, чего раньше Брекену ни разу не случалось увидеть. Он положил ее на книгу и легким, изящным движением повел ею, ощупывая выпуклые значки на ее поверхности.

— Это псалтырь Эйвбери с приложением, в которое входят праздничные песнопения и гимны, — сказал Босвелл.

— Нет, значит, это не та. Мне нужна Книга Избранных. Ты знаешь...

— Линден?

— Может, тебе известно и где она стоит? — оживился старый крот.

— Я помню, какая она на ощупь,— ответил Босвелл, — во всяком случае, так мне кажется.

Он пошел между рядами книг, принюхиваясь к ним, порой притрагиваясь, а порой вытаскивая одну или другую, чтобы затем, покачав головой и хмыкнув, положить ее обратно, и Брекену, который слушал их разговор, не понимая ни слова, показалось, что Босвелл просто наслаждается.

— Нашел! — возвестил он в конце концов, снял с полки огромную книгу и провел по ней лапой. — «Книга Избранных Линдена с примечаниями разных авторов», — прочел он вслух.

— Долго же ты возился,— буркнул неблагодарный Квайр.

— Прости, пожалуйста, — сказал Босвелл.

— Все вы, молодые, одинаковы. Думаете, что знаете все на свете. Погоди, вот состаришься, как я, и вообще ничего отыскать не сможешь. — Он снова посмотрел на Босвелла. — И где она была? — спросил он.

— На том же месте, что и всегда.

— Проклятие! — воскликнул Квайр и чуть было не подпрыгнул от возмущения. — Никак не могу привыкнуть к новой системе, всякий раз кладу книги не туда, куда надо. Я ведь знаю тебя, верно? Как тебе удалось уберечься от чумы?

— Меня тут не было, — ответил Босвелл. — Я путешествовал.

— Ах да! — сказал Квайр, притворившись, будто все вспомнил, хотя с памятью у него явно было плохо. — Ммм. И в какой системе ты побывал?

— В Данктонской.

— Это ведь одна из Семи! И ты сумел до нее добраться?

— Да, — ответил Босвелл, — сумел.

— Ну славно. Хорошо, что ты вернулся, а то, когда тут разразилась эпидемия, многие ушли, да и погибло немало кротов, поэтому из тех, кто сумел бы мне толком помочь в библиотеке, почти никого не осталось. Я тебя помню. Босвелл, правильно? Что же ты мне сразу не сказал? Калека, но довольно-таки смышленый, как мне помнится. Так где же ты побывал?

— В Данктоне, — терпеливо подсказал Босвелл.

— Ну славно. Хорошо, что ты вернулся, — еще раз сказал Квайр.— Они там не знают, что делать, им не хватает участников для исполнения Песни. Я предложил Скиту свои услуги, но он сказал, что я не вхожу в число избранных. Как бы там ни было, ты пришел кстати, мне нужна твоя помощь...

Он хотел тут же поручить Босвеллу какое-то задание, но в одном из боковых проемов внезапно показались три крота, которые друг за другом вошли в зал.

Оглядевшись по сторонам, они заметили Босвелла, и на мгновение застыли в молчании. Босвелл первым нарушил тишину.

— Милость Камня да пребудет с вами, — сказал он.

Настороженно смотревшие на него кроты слегка успокоились.

— И с тобой, — ответил один из них.

Они продолжали стоять, глядя друг на друга.

— Мы с вами не знакомы, — негромко проговорил Босвелл, и стены с книгами откликнулись эхом на его голос, — меня зовут Босвелл. Я совершал путешествие в Данктонский Лес, а теперь вернулся.

Один из кротов выскочил вперед, присмотрелся к нему хорошенько, затем обернулся, подал знак одному из своих спутников, и тот побежал к выходу из зала, возле которого среди теней стоял Брекен, и скрылся в туннеле. Вскоре в библиотеку начали прибывать новые кроты, но ни один из них не заметил Брекена, который, следуя совету Босвелла, вел себя очень тихо.

До него доносились голоса кротов, собравшихся вокруг Босвелла. Они не то чтобы пели, а, скорей, читали нараспев какие-то звучные мелодичные стихи, а Босвелл время от времени откликался на их слова, смысл которых Брекен не смог уловить, поскольку они говорили на непонятном ему языке, но он догадался, что Босвелл всякий раз отвечает: «И с тобой, и с тобой...» — точно так же, как ответил один из кротов на его приветствие.

Все кроты выглядели по-разному, тут были и светло-, и темно-серые, и почти черные, как Брекен, но он с разочарованием отметил, что среди них нет ни одного белого. Впрочем, величавая размеренность их манер внушала глубокое почтение и была под стать царившей в этих помещениях атмосфере, поэтому ему и в голову не приходило нарушить молчание и вмешаться в их беседу. Ему казалось, что даже его присутствие здесь не вполне уместно.

Впервые увидев Босвелла в подобном окружении, он с приятным удивлением обнаружил, что его друг чувствует себя легко и непринужденно; ему показалось, что Босвелл всем своим видом излучает глубокий покой и уверенность. Брекен толком не понял, о чем шла речь, но сообразил, что нападать на Босвелла никто не собирается, а именно это его и волновало больше всего. Когда кроты впервые появились в зале, он сразу приготовился к тому, чтобы выскочить из укрытия и кинуться на подмогу Босвеллу.

Внезапно напевные голоса кротов смолкли, и все вроде бы слегка оживились, в первую очередь Квайр, который сказал, обращаясь к одному из кротов:

— Я нашел ее, вот та книга, которая понадобилась ему.

Крот не успел ничего сказать в ответ: в это время из одного из соседних помещений донесся негромкий шум, в проеме появились два пожилых крота, которые спокойно и строго посмотрели на собравшихся в библиотеке, и те сразу же притихли. Эти двое заняли места по обе стороны от входа, и в зал вошел крот, при виде которого Брекена охватил благоговейный трепет. Ему захотелось склонить голову к земле в знак глубочайшего почтения, и он не стал противиться возникшему у него желанию, а в то же время продолжал неотступно следить за поразительными событиями, разворачивавшимися у него на глазах.

Это был старый сухощавый крот, его серебристо-серый мех кое-где повытерся, а глаза светились несравненной всеобъемлющей добротой. Брекен уже видел его, или по крайней мере так ему показалось. Именно он стоял в проеме туннеля, ведущего к Священным Норам, когда Брекен с Босвеллом направлялись в библиотеку. Стоило ему войти в зал, как все кроты расступились перед ним, а Босвелл, почтительно склонив голову, вышел вперед и остановился в нескольких шагах от него. Они обменялись несколькими фразами на непонятном Брекену языке.

— Камен да савладет на срце твоя,— сказал Босвелл.

— Неповреден и читав будь, — ответил Святой Крот.

— Непознатны жельени душе моя,— проговорил Босвелл.

— Благословен и блаже препун будь, — откликнулся Святой Крот.

«Благословение, — подумал Брекен, — вот что это такое!»

Затем Святой Крот улыбнулся, а Босвелл подошел к нему поближе, уткнулся носом ему в плечо, и они оба на мгновение замерли.

— Ну, Босвелл, вот ты и вернулся. Хвала Камню, ты снова здесь, с нами.

Босвелл стоял не в силах вымолвить ни слова и лишь смотрел на Святого Крота.

— Да, — сказал Святой Крот, — это и вправду я, твой старый наставник Скит. Ты только посмотри, что они со мной сделали! — Он рассмеялся с такой же ребяческой непринужденностью, с какой хохотал в минуты веселья Босвелл. — Так, так... в свое время я благословил тебя перед дорогой, прошло много лет, и ты вернулся, а значит, в словах молитв заключена немалая сила. Неужели тебе нечего сказать старику Скиту? Здесь осталось совсем немного кротов, которые помнят тебя с прежних времен, но им не терпится узнать о том, что ты повидал за время странствий, а тем, кто не знаком с тобой, тоже будет интересно послушать.

— Скит, я...

Как только Босвелл произнес эти слова, присутствующие ахнули, но Скит успокоительно взмахнул лапой и улыбнулся.

— Меня теперь положено называть «ваше святейшество», но... времена настали необычные, и вдобавок, если я не ошибаюсь, ты уже не связан никакими обетами. — Обращаясь к остальным, Скит добавил: — Не забудьте, он провел в странствиях много лет — кажется, более двадцати — и позабыл о некоторых из наших обычаев. А впрочем, суть истины, заключенной в Камне, проявляется отнюдь не в ритуалах или в церемониях, а в наших сердцах. Камень позволил нам вновь свидеться с Босвеллом, а по какой причине — никому неведомо, хотя у меня есть кое-какие догадки на сей счет. И Камень не будет против, если он станет называть меня просто Скитом. — Снова повернувшись к Босвеллу, он сказал: — Но привести в Священные Норы крота, который не принадлежит к числу летописцев, — поступок смелый даже для тебя, Босвелл. Кто он такой? — И Скит устремил взгляд на Брекена, который стоял в тени, полагая, что никто и не подозревает о его присутствии.

Если бы под ним внезапно разверзлась бездна и поглотила бы его, если бы все книги, хранившиеся в библиотеке, обрушились и погребли его под собой, Брекен, пожалуй, только обрадовался бы этому. Встреча с пятьюдесятью злобными кротами, двадцатью куницами, десятком сов... что угодно, лишь бы не чувствовать на себе взглядов всех этих летописцев.

Он робко вышел на свет, остановился у входа в библиотеку, едва дыша, и, не зная, что ему теперь делать, опустил голову и застыл в ожидании.

— Его зовут Брекен, — сказал Босвелл, — без его помощи я ни за что не добрался бы сюда и не смог бы ничего рассказать о поисках Седьмой Книги.

Услышав его слова, кроты принялись взволнованно перешептываться. Седьмая Книга! «Так, значит, Босвелл — один из тех, кто давным-давно отправился ее разыскивать», — подумали молодые летописцы, которые до сих пор не могли толком уяснить себе, что же тут происходит, и с уважением посмотрели на Босвелла.

— Он пришел сюда и затем, чтобы возблагодарить Камень за спасение от чумы той, кто бесконечно ему дорог. И я, и многие другие хотели бы присоединиться к нему.

Скит двинулся навстречу Брекену, подошел к нему и легонько прикоснулся к его левому плечу, точно так же, как это сделала когда-то давным-давно она, после того как они повстречались у Камня. В душе его пробудилось такое же чувство, как в тот далекий день, он поднял голову и посмотрел в глаза Скиту, забыв обо всех, кто стоял в зале. Ему показалось, что он вот-вот расплачется.

— Как ее зовут? — мягко спросил Скит. Он говорил совсем негромко, словно не хотел, чтобы их разговор кто-то услышал.

— Ребекка, — прошептал Брекен.

— Да пребудет с нею благословение и милость Камня. Да ниспошлет он сил вам обоим, дабы вы смогли вынести все грядущие испытания.

Никто, даже Босвелл, ни разу не слышал от его подобных слов, и Скит сам удивился тому, что произнес их. Но, увидев крота, которого Босвелл привел в Аффингтон, он еще раз подумал о том, что нередко приходило ему на память, хотя многие из летописцев и посвященных позабыли об этом: зачастую исполнению воли Камня служат кроты, далекие от Аффингтона и творимых в нем молитв, кроты, которым самим не вполне понятно, что такое Камень, и которые порой сомневаются в его всесилии. В стремлении к истине, выполняя задачи, поставленные перед ними Камнем, такие кроты способны проявить куда большую отвагу, чем летописцы. Та боль и те мучения, которые они испытывают, ничуть не менее духовны, чем страдания летописца или того, кто преклоняется перед Камнем. Скит понял, что Брекен принадлежит к числу именно таких кротов.

Повернувшись к Босвеллу, он спросил:

— И чем же завершились твои поиски Седьмой Книги? Тебе удалось?.. — Он умолк, оборвав фразу на середине, а кроты-летописцы притихли в ожидании.

— Я не нашел Седьмой Книги, — сказал Босвелл, и его ответ вызвал вздох разочарования у собравшихся в библиотеке,— но Брекен из Данктона,— все тут же посмотрели на Брекена, — судя по всему, видел Седьмой Заветный Камень. Брекен показал мне место, где он находится.

Все, затаив дыхание, ждали, что Босвелл скажет дальше.

— Это сокровенное место, подступы к нему защищены, и проникнуть туда может далеко не всякий. Это удается лишь тем, на кого пал выбор самого Камня, как случилось с Брекеном, и, возможно, ни одному кроту из нашего поколения больше не удастся его увидеть.

— Захватывающее начало, Босвелл. Надеюсь, ты подробно обо всем мне расскажешь, после того как отдохнешь и подкрепишься. Мне тоже есть о чем тебе поведать, а если ты не изменился с прежних пор, ты и сам засыплешь меня вопросами. Но прежде всего тебе нужно отдохнуть и поесть.

Затем, приподняв лапу, Скит проговорил, обращаясь ко всем присутствующим:

— В трудах, речениях и помышлениях да снизойдет на всех нас дух смирения и да пробудит в душах кротость и любовь.

Скит вышел из библиотеки, Брекен заметил, как один из сопровождавших его кротов взял книгу, которую так долго разыскивал Квайр, и отправился следом за ним.

Брекен не заметил, чтобы на него снизошел «дух смирения», но почувствовал вдруг, как сильно устал, а потому очень обрадовался, когда один из кротов-летописцев показал им с Босвеллом две незатейливые норы в толще меловой почвы, где для них уже было приготовлено угощение, и сказал, что здесь они смогут подкрепиться и поспать. Брекен все раздумывал о том, как необычна жизнь обитателей Священных Нор, ему никак не удавалось заснуть, поэтому наконец он решил наведаться к Босвеллу и поболтать с ним, но оказалось, что Босвелл крепко спит, подложив искалеченную лапу под голову. Брекен не стал его тревожить и тихонько вернулся к себе в нору. Памятуя о том, как Скит благословил его и Ребекку и тем самым освятил возникшую между ними любовь, Брекен наконец успокоился и тоже погрузился в глубокий сон.

На протяжении последующих недель Брекену и Босвеллу не раз довелось встретиться со Скитом в одной из простых, ничем не украшенных нор, находившихся неподалеку от туннеля, который вел к Священным Норам. Во время бесед, при которых присутствовал еще лишь один крот, сопровождавший Скита, они узнали о том, как сильно пострадали от чумы обитатели многих систем.

Эпидемия возникла на севере и начала распространяться дальше, продвигаясь на юг. Из каждого десятка кротов девятеро погибали. Летописцы пришли к выводу, что чума послана Камнем кротам в наказание, и, надо отметить, прониклись сознанием собственного несовершенства, ведь эпидемия не пощадила и Аффингтон, и многие из его обитателей погибли.

Получилось так, что из всех посвященных в живых остался только Скит, и согласно традициям преемственности ему пришлось взять на себя полномочия Святого Крота, хотя он вовсе к этому не стремился и согласился лишь с большой неохотой. Причиной его колебаний было убеждение, возникшее также и у других кротов, живших в различных системах, согласно которому наступило время великих перемен и свершений, а значит, возглавить обитателей Аффингтона следует тому, кто обладает мудростью и опытом, намного превосходящим его собственный, тому, кто сумел глубже проникнуться безмолвием Камня, чем он сам.

Но хотя подобные мысли были продиктованы непритворной скромностью, он недооценил свои достоинства. В такое время Аффингтонской системе, как и прочим, требовался сильный руководитель, способный создать атмосферу единства и доверия, без которой сопротивление разрушительным силам невозможно, и наделенный известной гибкостью мышления, позволяющей порой отступиться от соблюдения слишком жестких правил, установленных в предшествующие эпохи.

Выяснилось, что у многих кротов, благополучно переживших эпидемию чумы, как и у Брекена, возникло желание отправиться в Аффингтон и вознести благодарственные молитвы Камню. Не всем из них оказались по силам тяготы, связанные со столь дальним путешествием, и они ограничились посещением близлежащих Камней. Об этом стало известно благодаря тому, что некоторые из летописцев подобно Босвеллу остались живы и вернулись в Священные Норы, кое-кто из кротов-паломников тоже сумели дойти до Аффингтона, хоть и крайне немногие. Появление Брекена было воспринято как редкость, но оно не было чем-то уникальным.

— К нам в гости пожаловал крот, который знает вас обоих и отзывался о вас с большим теплом, Медлар из Северных Краев.

Значит, он все-таки добрался до Аффингтона! Услышав об этом, Брекен очень обрадовался. Теперь он чувствовал себя в присутствии Скита куда свободнее, чем при первой встрече, и, видя, что Босвелл не намерен ни о чем его спрашивать, смело обратился к нему с вопросом:

— А где он сейчас?

— Вы не сможете с ним увидеться, — ответил Скит тоном, не допускающим ни малейших возражений и добавил: — Да воцарится Камень в сердце его.

Похоже, Босвелл уловил особый смысл, скрытый в его словах: он слегка вздрогнул и тихонько прочел краткую молитву. Заметив это, Брекен не стал спрашивать, где же все-таки находится Медлар, и пришел к весьма неприятному для себя выводу о том, что многое из происходящего в Священных Норах ему неведомо и он никогда ничего об этом не узнает.

— К нынешнему времени нам стало известно о положении дел в шести из семи главных систем — в Данктоне, Эйвбери, само собой разумеется, Аффингтоне, Стоунхендже, Каслригге и Роллрайте, — сказал Скит.

— А как называется седьмая, из которой вестей не поступало? — спросил Брекен.

— Это знаменитая система Шибод, расположенная в Северном Уэльсе. Никому из тех, кто добрался до Аффингтона, не известно, что сталось с ее обитателями после эпидемии чумы. Возможно, все они погибли, но мне это кажется маловероятным... жители Шибода славятся своей выносливостью, а также печально известны как отъявленные грубияны. Из всех семи систем эта является наиболее труднодоступной, и условия жизни в ней самый суровые.

Брекен слушал как завороженный, ведь речь шла о той самой системе, где на свет появился Мандрейк, обитатели которой до сих пор говорили на своем, непонятном другим языке.

— А там есть Камень? — спросил он в надежде узнать о ней побольше.

— Вот это вопрос, на который нам бы очень хотелось получить ответ. В летописях нет сведений, указывающих на то, что в самой Шибодской системе имеется свой Камень, но упоминания о Камне или камнях, которые находятся в месте с таинственным названием Кастель-и-Гвин, расположенном неподалеку оттуда, встречаются не так уж редко. Вдобавок в летописях Линдена есть место, где говорится о походе Бэллагана к Камням Триффана, которые, как мы предполагаем, находятся где-то в тех местах. Похоже, эти Камни по размерам намного превосходят остальные.

— А почему этому придается такое большое значение? — спросил Брекен. Все эти необычные названия и упоминания о неразгаданных тайнах вызвали у него прилив любознательности.

— По следующей причине: различные системы появляются, а затем исчезают, но в семи основных системах жизнь продолжается непрерывно. Некоторые из них, подобно Данктону, порой оказывались оторваны от других на долгое время, но среди их обитателей всегда оставались те, кто следовал традициям, установленным еще Бэллаганом, примером чему можешь послужить ты сам. Но мы не знаем — и, собственно, никогда не знали наверняка,— поклоняются ли жители Шибода Камню, который находится в Кастель-и-Гвине. Их язык отличается от нашего, и ни один из знакомых мне летописцев не потрудился его освоить.

— Так ли уж это важно? — спросил Брекен и тут же пожалел об этом, заметив, что на лице Скита на мгновение возникло выражение терпеливой снисходительности.

— По-моему, да, Брекен. Мы живем в эпоху тяжелейших испытаний. Вера в Камень является залогом благополучия, хотя многие забыли об этом. Но в этом виноваты мы, обитатели Аффингтона. В прежние времена летописцы считали своим долгом посещать каждую из систем хотя бы раз в период жизни одного поколения, и связь между семью системами поддерживалась регулярно. А мощь этих систем служила оплотом для остальных. Сейчас отправиться в Шибод некому, летописцев осталось так мало, что мы у себя тут едва справляемся. Однако, если бы стало известно, что обитатели всех семи систем по-прежнему почитают Камень, мы могли бы с надеждой смотреть в будущее. Нам известно, что жители шести систем сохранили веру в Камень, потому что оттуда поступили вести, и по милости Камня связь с Данктоном, прервавшаяся на долгий период времени, теперь восстановилась. Но мы не имеем ни малейшего понятия о том, что творится в Шибоде. Впрочем, он всегда являлся исключением. Чтобы добраться до него, нужно обладать исключительной стойкостью духа, а чтобы вернуться обратно — и подавно.

Скит умолк на некоторое время, а затем заговорил снова, словно размышляя вслух:

— Системы, вера в Камень... все пришло в упадок. И вдобавок эпидемия чумы. Но жизнь не стоит на месте, возможно, начало возрождения уже положено — ваше появление, как и появление среди нас Медлара, вселяет в меня надежду. Но силы обитателей Аффингтона возросли бы многократно, если бы мы убедились в том, что вера в Камень сохранилась во всех главных системах... что и обитатели Шибода поклоняются Камню! А впрочем, простите старого крота, который слишком высоко занесся в своих мечтаниях. Вероятно, причиной тому недавно возложенные на меня полномочия. Давайте поговорим о другом.

Он задавал им немало вопросов о жизни в Данктоне, но Брекену становилось не по себе, когда он слышал, как Босвелл рассказывает Скиту о его системе. Кроме того, он не хотел говорить о том, что довелось пережить им с Ребеккой во время их путешествия к центру Древней Системы. Казалось, Скит обо всем догадался и проявил величайшее понимание и сдержанность, и вскоре Брекен сам принялся подробно описывать ему события, происшедшие две Долгие Ночи назад, да с такой страстностью, какой Босвеллу прежде не доводилось в нем замечать.

Вслед за этим Скит расспросил его о месте, где находился Заветный Камень, о том, как туда можно пробраться, что представляет собой Грот Корней, известно ли о его существовании кому-либо помимо Брекена с Ребеккой и о многом другом. Он проявил глубокий интерес к рассказу Брекена о собственной судьбе, о Ребекке, Мандрейке, Руне, Меккинсе... ведь каждому из них принадлежала важная роль в истории Данктонской системы. Скита поразило сообщение о том, что Мандрейк был родом из Шибода, он долгое время молчал, раздумывая над этим.

После этого разговор внезапно закончился. Скит перестал задавать вопросы, и Брекену показалось, что ему и на самом деле больше нечего сказать.

— А теперь, будь добр, Брекен, оставь нас, мне нужно побеседовать с Босвеллом наедине...

И Брекену вдруг пришлось уйти, а ведь на протяжении многих кротовьих лет они с Босвеллом делились всем друг с другом, но теперь он оказался лишним, и его предоставили самому себе в чужой системе, обитатели которой казались ему странными, и тишина, царившая в ее просторных помещениях, повергала его в смятение и беспокойство. Он вернулся в предоставленную ему нору в сопровождении молчаливого крота, который в ответ на любые вопросы лишь глуповато улыбался и покачивал головой, чем вызвал невероятное раздражение у Брекена, который долго пытался понять, следует ли расценить этот жест как утвердительный ответ или как отрицательный, и в конце концов пришел к выводу, что он соответствует уклончивым словам «может быть». Но когда они добрались до норы, крот, собравшийся было покинуть Брекена замялся и неожиданно спросил:

— А ты вправду видел Седьмой Заветный Камень? — Не успел Брекен сообразить, что бы ему такое сказать, как крот уже спохватился и произнес извиняющимся тоном: — Прости, я не вправе задавать подобных вопросов.

Но Брекен, которому изрядно поднадоела обстановка таинственности, поспешил заявить:

— Да, видел! — И тут же добавил, как показалось ему самому, с иронией: — Он в десять раз больше любого из кротов, а еще он жужжит, как шмель.

Едва успев все это выпалить, Брекен тут же пожалел о своей несдержанности: крот подскочил так, словно его самого ужалил шмель, кинулся наутек, и, сколько Брекен ни звал его, он так и не вернулся. Тяжело вздохнув, Брекен удалился к себе в нору, пристроился у стены и вскоре уснул. Он позабыл о том, что он провел долгое время в разговорах и ему пришлось поднапрячь память, а это обычно вызывает у кротов сильную усталость.

Его разбудил голос Босвелла:

— Брекен! Брекен! Мне очень жаль, что так получилось. Но это не имеет большого значения...

— Ио чем же таком вы с ним беседовали? — спросил Брекен, но тут же осекся и приуныл, видя, что Босвелл весь сжался и опустил голову, давая понять, что не хочет обсуждать это.

— Я не могу ничего сказать тебе, Брекен. Пожалуйста, постарайся понять, тут происходят вещи, объяснить которые невозможно...

— Я понял одно: кроты, которые не принадлежат к числу летописцев, здесь не к месту,— рассерженно сказал Брекен. — Повсюду какие-то тайны и бесконечные отговорки. Вот, например: что стряслось с Медларом? Почему с ним нельзя увидеться?

Босвелл потупился, от его обычного спокойствия не осталось и следа: он страдал за Брекена, который чувствовал себя обиженным, и, надо сказать, небезосновательно. Пожалуй, он скажет, что произошло с Медларом. Вреда от этого никому не будет.

— Медлар сейчас в местах, расположенных к западу от Аффингтонского Холма, где находятся Норы Безмолвия. Это недалеко отсюда, примерно в двух милях. Из Аффингтона туда проложен туннель.

— И что там происходит? — поинтересовался Брекен.

— Ну, мне трудно это объяснить. По сути дела ничего. Ничего не происходит. Там есть специальные норы, в которых безвылазно живут некоторые кроты, очень немногие. Вход в такую нору заделывают, и тамошние обитатели проводят время в молчании.

— А зачем это нужно? — спросил ошарашенный Брекен.

— Просто они достигли уровня, на котором продвигаться вперед можно, лишь пребывая в полнейшем покое. Помнишь, Медлар говорил о том, как важно этому научиться?

— Так, значит, этим он теперь и занимается?

Босвелл кивнул.

— А как ему при этом удается оставаться в живых?

— Другие кроты приносят ему пищу. Прислуживать молчальнику — великая честь. Все молодые летописцы делают это по очереди.

— А как же экскременты, которые скапливаются в норе? — не успокаивался Брекен.

— Видишь ли, там две норы, и в одной из них другие кроты регулярно делают уборку. Но на самом деле проблем с этим нет. С течением времени молчальнику требуется все меньше и меньше пищи, его организм каким-то непонятным образом очищается.

— А когда же они вновь выходят наружу? — спросил Брекен. Он в жизни не слыхивал ничего более поразительного.

— Этого не знает никто. Порой они не выдерживают больше нескольких дней, но такое случается редко, ведь все тщательно к этому готовятся. К примеру, Медлар готовился к этому на протяжении многих кротовьих лет, хотя он, вероятно, сам не отдавал себе в этом отчета. И вообще, его случай исключительный, ведь он не летописец и не принадлежит к числу обитателей Аффингтона. Другие молчальники или по крайней мере большинство из них проводят в Норах Безмолвия хотя бы пару кротовьих лет, а зачастую и куда больше. Некоторые остаются там навсегда, и, если в течение кротовьего года оттуда не доносится никаких шумов и никто не притрагивается к пище, по распоряжению Святого Крота вход в нору торжественно замуровывают.

— Но что же они там делают?

— Молятся. Размышляют. Пытаются достигнуть полного самоотрешения и проникнуться сущностью Камня.

— А как же те, которые возвращаются обратно?

— В каком смысле?

— Что происходит с ними потом?

— Они живут обычной жизнью. С одним из таких кротов ты уже встречался: Квайр провел в Норах Безмолвия десять кротовьих лет. Но только не подумай, будто он из-за этого стал таким забывчивым, просто он уже очень старый, и, несмотря на его вздорный характер, к нему тут относятся с глубоким почтением.

— И что, все летописцы проводят там какое-то время?

Босвелл рассмеялся. Брекен еще никогда не задавал так много вопросов подряд.

— Нет, только немногие. Для этого необходимо обладать душевной простотой и немалыми силами. Вероятно, сейчас, кроме Медлара, там никого нет, и мне кажется примечательным тот факт, что он не летописец. Как сказал Скит, мы живем в необычные времена, когда традиции изменяются. Насколько мне известно, прежде в Норах Безмолвия проводили время только летописцы, но я не вижу причин, почему это должно быть недоступным для других. Постижение сущности Камня не является прерогативой летописцев, в этом я убедился, когда побывал в Данктоне. — При этом он подумал о Меккинсе, Ребекке и самом Брекене. Он пришел к выводу, что летописцам следовало бы многому у них поучиться. Ведь он, Босвелл, узнал от них так много нового и столь же многое он еще не успел узнать.

Босвелл зевнул, почесался и отправился к себе в нору спать. Брекен еще походил немного, разыскивая, чем бы подкрепиться, после чего тоже забился в свою нору и закрыл было глаза, но неуемное воображение все рисовало ему образы загадочных молчальников, удалившихся в Норы Безмолвия. Странное место этот Аффингтон, и, пожалуй, оно не очень-то ему нравится. Ну что ж, он сдержал обещание, пришел сюда и вознес благодарность Камню. Святой... Скит благословил и его, и Ребекку. Он уже начал засыпать, и вдруг увидел перед собой не Норы Безмолвия, а грот, где они лежали, лаская друг друга, а вокруг разливался мягкий свет Заветного Камня, и улыбнулся от тихой радости и удовольствия. Затем, как часто бывает в полусне, на смену этой картине пришла другая, куда менее приятная: он увидел, как Ребекка сидит в одиночестве в одной из Нор Безмолвия, застыв в ожидании, и так проходит один год за другим, и ему захотелось, чтобы она вдруг оказалась вместе с ним и Босвеллом в этом странном Аффингтоне. Из глаз у него хлынули слезы, но он не заметил их, ощущая лишь щемящую боль разлуки.

— Защити ее, — прошептал он, — береги ее, пока я не вернусь и не смогу сам служить ей опорой.

И он заснул, а в сердце его продолжала звучать эта молитва, обращенная к Камню.

Глава тринадцатая

Ни один из кротов не обладает такой силой и стойкостью, которая позволила бы ему переносить долгие испытания, не унывая и не мучаясь. Рано или поздно силы иссякают, и на смену бодрости приходит подавленность.

Это случилось с Ребеккой в марте, примерно в то время, когда Брекен с Босвеллом добрались до Аффингтона, о чем она, конечно же, не знала. С того самого дня, когда они пустились в путь, Ребекка неизменно служила поддержкой данктонским и луговым кротам, пребывавшим в растерянности, вдохновляя их собственным энтузиазмом и жизнерадостностью. Ребекка подсказала им, что лучше всего будет поселиться в восточной части системы неподалеку от высокой скалы, где червей в земле побольше, а туннели кажутся уютней и доступней. Она вмешалась, когда луговые и данктонские кроты решили обосноваться в разных местах, и убедила их в том, что, если они будут дружно жить все вместе, им будет легче. Кроты постоянно обращались к Ребекке, стремясь поделиться с ней своими страхами и сомнениями, надеждами и новыми идеями, и она всегда находила время для каждого, внимательно их выслушивала, с кем-то соглашалась, кому-то возражала и постоянно следила за тем, чтобы обитатели системы жили в добром здравии и согласии меж собой.

Кроты знали, что Ребекка готова в любое время встретиться с ними, что на нее можно положиться, что она всегда полна бодрости и поможет им справиться с самыми сложными проблемами. Она охотно взяла на себя эти обязанности, ведь в свое время Роза объяснила ей, что труд целительницы многообразен и ей всегда приходится думать о самой себе лишь в последнюю очередь.

Но в марте, по прошествии нескольких долгих холодных кротовьих лет, она впала в подавленность, и ей стоило огромного труда делать вид, будто она, как прежде, весела и энергична, и справляться с решением бесчисленных чужих проблем.

Она поселилась в туннелях, проложенных Брекеном за Камнем со стороны, обращенной к лугам. «Целительнице следует жить чуть поодаль от остальных, — говорила ей когда-то Роза, — ей необходимо свободное пространство, ведь она должна постоянно пополнять силы, которые требуются для служения другим». Ребекка последовала ее совету, когда выбирала себе место для норы, а в марте, когда на душе у нее стало совсем тягостно, решила, что теперь ей придется хотя бы порой проводить побольше времени в одиночестве.

Однако принять такое решение было куда легче, чем осуществить его, ведь стоит кротам заметить, что целительница появляется среди них реже, чем прежде, как они тут же начинают придумывать предлог за предлогом, чтобы наведаться к ней. И разве Ребекка могла отказать во внимании самке, боявшейся, что она не сможет принести потомство, или старому кроту, у которого ужасно болели плечи, когда он начинал копаться в земле, или самцу, повредившему правую лапу как раз в начале брачного сезона? Вот так каждый день Ребекке приходилось все же заниматься другими, хотя ей следовало бы почаще сидеть, ничего не делая, как учила ее когда-то Роза. Она все сильнее ощущала усталость и раздражение, чувствуя себя при этом виноватой: разве целительнице не положено постоянно пребывать в добром и веселом расположении духа?

Но порой, несмотря на все усилия и старания, она становилась отчужденной и равнодушной, и больше всех от этого страдал Комфри.

Он поселился поодаль от остальных кротов под склоном холма, выбрав то место, где остановился пожар. Он объяснил Ребекке, что сделал это потому, что среди «унылых» буков растет мало цветов и трав, и он решил попробовать поискать растения, которые могли уцелеть в местах, по которым прошелся пожар.

Он проводил много времени в поисках, а по возвращении всякий раз навещал Ребекку и приносил ей что-нибудь для ее норы. Даже среди зимы его вылазки заканчивались успешно, и он притаскивал то красненькие ягодки сердечника, то какие-то ароматные грибы, то красивые глянцевые листья падуба.

— И где ты их только берешь? — спрашивала Ребекка.

Пожав плечами, он отвечал, что нашел их неподалеку от Истсайда, где пожар не коснулся леса. Он часто появлялся в Древней Системе, когда она навещала там кого-нибудь, и приносил растения, которые могли ей понадобиться, и многие кроты стали относиться к нему с таким же теплом и уважением, как к Ребекке. Подобно ей Комфри не требовал благодарности и воспринимал свою помощь как нечто само собой разумеющееся.

Впервые столкнувшись в марте с проявлениями отчужденности в поведении Ребекки, Комфри ужасно огорчился. Это происходило всегда по-разному и всякий раз неожиданно, при этом она словно замыкалась в своем собственном мире и даже не пыталась хотя бы выглянуть наружу, когда он, заикаясь, заводил с ней разговор.

— Здравствуй, Р-ребекка — говорил он ей, опуская на землю травы, которые принес с собой.

— Как ты мил, — отвечала она с улыбкой и тут же отводила взгляд. Ни веселого смеха, ни оживленных вопросов, которые прежде так радовали его. А затем тишина, в которой он чувствовал себя неуютно и всеми силами старался положить ей конец. Наморщившись от напряжения, Комфри пытался придумать какие-то слова, услышав которые она перестанет бессмысленно улыбаться. Комфри почему-то казалось, будто он виноват в том, что происходило с Ребеккой.

— Я совершил д-д-дальнее путешествие, — говорил он наконец.

— Неужели? — равнодушно бросала в ответ Ребекка.

— Д-да, я ходил к са-самому бо-болоту.

Все та же улыбка. Никаких вопросов. Ни единого слова.

— Это было очень ин-интересно, — слабым голосом говорил Комфри.

Он мог стараться сколько угодно, но толку из этого не выходило. Когда Ребекка пребывала в таком настроении, ему казалось, будто свет померк, и у него возникало желание убежать и спрятаться.

Иногда Ребекка находила в себе силы извиниться перед ним и сказать, что дело вовсе не в нем, но порой ей не удавалось вымолвить ни слова, и Комфри уходил, а она оставалась одна, продолжая ощущать какую-то глубочайшую скованность и понимая, что не в состоянии ничего сделать, разве что заплакать. Ребекка старалась хоть как-то справиться с собой и принималась хлопотать в норе, заново убирая и без того безукоризненно чистые проходы.

Иногда Комфри оставался с ней и сидел, слушая, как она плачет и говорит о том, в чем не посмела бы признаться никому из жителей Данктона, кроме него, о том, что ей не хватает сил на всех, а они все приходят и приходят, они нуждаются в ее помощи, а значит, она должна помогать им, чтобы не посрамить светлую память Розы. Она принималась плакать. А он все слушал, не успевая вовремя найти нужные слова, и лишь тогда он наконец понял, что ей необходим надежный друг, к которому она могла бы обратиться за утешением, как обращался к ней Комфри и многие другие. И тут он пожалел, что среди данктонцев уже нет таких, как Меккинс, который мог в нужную минуту послужить ей опорой и поддержкой, пожалел о том, что сам он слишком слаб для этого. И тут ему пришло в голову, что он может отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы Брекен вернулся и помог Ребекке.

Однажды в марте Комфри в очередной раз застал Ребекку в чрезвычайно угнетенном состоянии, и тогда он действительно пошел к Камню и принялся раздумывать над тем, как бы ей помочь. Прошло несколько дней, и Ребекка с изумлением заметила, что за это время ее ни разу никто не потревожил, и она смогла насладиться полнейшим покоем и одиночеством. Затем она встревожилась, подумав, уж не стряслось ли что-нибудь неладное, и решила пойти и узнать, что там у них происходит.

Сначала по дороге ей встретилась кротиха, которая взглянула на нее с некоторым беспокойством и воскликнула:

— О, это ты, Ребекка! — И сразу поспешно скрылась.

Затем ей повстречался крот, который славился своей мнительностью и вечно на что-нибудь жаловался, даже если был абсолютно здоров, лишь бы заставить Ребекку немного с ним повозиться. Завидев ее, он повел себя совершенно необычным образом и сказал:

— Привет, Ребекка! Ты знаешь, со мной все в порядке. У меня ничего не болит... ну просто ничегошеньки! — И тут же захохотал, притворяясь, будто ему очень весело.

Наконец одна старая кротиха, которой и вправду нездоровилось, и Ребекка почувствовала это сразу, как только вошла к ней в нору, объяснила ей, в чем дело, уступив ее просьбам. Оказалось, что Комфри обошел всю систему и с небывалой решительностью велел оставить Ребекку в покое «по-потому что она свалится, если вы не да-да-дите ей отдохнуть». А если она кому-то понадобится позарез, пусть приходят к нему в нору, и он сам окажет им помощь, только не надо беспокоить Ребекку. Услышав об этом, она просто поразилась, ведь Комфри терпеть не мог, когда кто-нибудь заявлялся к нему в нору, заваленную разными травами.

Спустившись по склонам холма, она зашла к Комфри и пожурила его, но очень мягко, ведь в последнее время лишь немногим случалось проявлять о ней такую трогательную заботу, и она была благодарна Комфри, который настолько любил ее, что попытался взять на себя часть ее обязанностей.

Но подавленность, которую она испытывала на протяжении всего марта, только возросла, когда впервые за множество лет в древних туннелях начали появляться на свет новорожденные кротята. С наступлением брачного сезона многим из самок удалось найти себе пару, и в конце месяца, хоть и чуть позже обычного срока, они принесли потомство.

Сколько радостных волнений! Сколько веселой суеты! Эхо голосов среди просторных древних туннелей. Благодарный шепот, выражение признательности Камню за ниспосланную милость. Но при этом Ребекка, которая славилась красотой по всей системе, которая так мечтала обзавестись собственными детенышами, вскормить их и вырастить, осталась без пары и без потомства. На самом деле она готова была благосклонно принять ухаживания кого-нибудь из самцов, но ее способность исцелять других внушала им трепет. Никто не решился подступиться к ней, и она с тоской вспоминала о Кеане, о таких кротах, как Брекен, Меккинс, и, да, даже о Мандрейке. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хоть отдаленно похожий на одного из них внезапно очутился у входа в ее нору. Но затем она подумала, что ей нужен не просто кто-нибудь, а Брекен, и только Брекен, которого она любит всей душой, и сердце ее сжалось при мысли о том, что он, возможно, никогда к ней не вернется. Она часто принималась плакать от невероятной боли, которую ей причиняла разлука с ним, а затем ей становилось стыдно за собственную слабость. Порой она сидела, устремив взгляд на запад, с содроганием думая о том, как же она будет жить, если они с Брекеном больше не увидятся.

Комфри знал о ее переживаниях и постоянно пребывал в размышлениях о том, как бы ему хоть немного приободрить Ребекку.

Наступила вторая неделя апреля, погода стояла холодная и переменчивая, но он все же решился предпринять очередную попытку.

Заявившись к ней в нору, он сказал:

— Пойдем по-погуляем.

Не обращая внимания на ее возражения, на ее холодность и отчужденность, на уверения в том, что ей хочется побыть в одиночестве, он чуть ли не силком потащил ее за собой.

— Пойдем со мной, Ребекка. Тебе всегда н-нрави-лось бродить, разглядывая все, что попадается по пути. Ну так давай п-прогуляемся: возможно, мы где-нибудь отыщем следы весны.

Погода стояла сырая и холодная, в воздухе даже не пахло весной, дул сильный ветер, и буковые деревья, словно возмущаясь, размахивали голыми ветками. Ребекке совсем расхотелось гулять, когда она увидела, что Комфри спускается с холма, направляясь к местам, которые кроты, поселившись в Древней Системе, стали называть Старым лесом, что казалось не совсем уместным. После пожара Ребекка ни разу не наведывалась в те края, ей мешал страх. Конечно, Комфри все это нипочем, ведь он вряд ли отчетливо запомнил, как выглядели прежде Вестсайд, Бэрроу-Вэйл и Болотный Край, и тоска по тому, чего уже нет на свете, ему неведома.

Но он убежал вперед, и ей пришлось отправиться следом, хотя бы ради того, чтобы догнать и остановить его. Она начала спускаться по склону, сворачивая то вправо, то влево, и постепенно взгляд ее смягчился, и она вспомнила, как приятно, когда кто-то указывает тебе дорогу. А ведь когда-то ее вел за собой Брекен, и они шли чуть ли не по тем же самым местам. Да! И, надо же, как сильно вырос Комфри, он уже не такой заморыш, как раньше. И хотя он довольно худой и нервный, в его движениях чувствуется уверенность, и он отлично ориентируется в лесу. Даже приятно идти следом за ним. К тому же Ребекка заметила, что он явно пытается что-то от нее скрыть, словно готовится преподнести ей чудесный сюрприз, и почувствовала себя заинтригованной. Что за необычное существо этот Комфри!

Склоны были покрыты слоем слежавшейся скользкой листвы, в основном опавшей с буков, но кое-где попадались дубовые листья, сохранившиеся с прошлой осени, и листочки посвежей, сорванные с тех немногих дубов, которые уцелели во время пожара. Все они росли на узенькой полоске у подножия склона, где им приходилось волей-неволей соседствовать с буками.

Ребекка заметила, что впереди между деревьями виднеются все более широкие просветы. Прежде такого не было: на подступах к лесу сумрак сгущался, ведь лучи света с трудом пробивались сквозь плотную завесу ветвей дубов и буков, орешника и падуба. Дыхание ветра тоже ощущалось здесь сильней, чем раньше, и впереди лежали пространства, объятые тишиной, а ведь в иные времена даже при такой погоде здесь можно было услышать, как щебечут нестройным хором птицы, приветствуя приход весны.

Внезапно они оказались среди черных обгорелых обломков, нелепо торчащих из покрытой пеплом земли.

— Комфри! Комфри! — крикнула Ребекка в надежде, что он остановится: ей вовсе не хотелось бродить по этим безрадостным местам. Но Комфри притворился, будто ничего не слышит, и продолжал бежать — весьма необычное для него поведение. — Ох, Комфри, — вздохнула Ребекка и поплелась следом за ним.

Они продвигались вперед среди почерневших корней деревьев, обгоревших спутанных плетей ежевики, огибая кучи обугленных ветвей, темных, мокрых и безжизненных. Ребекка все пыталась найти что-нибудь знакомое: вход в туннель, остатки корней, уловить хоть тень привычных запахов, чтобы сообразить, где они находятся. Но в воздухе ничем не пахло, все вокруг казалось чужим и незнакомым, да и к тому же Комфри бежал так быстро, что ей ни разу не удалось остановиться и хорошенько осмотреться.

В некоторых местах, где пламя пожара было особенно сильным и все вокруг сгорело дотла, землю покрывал толстый слой белого, пропитанного влагой пепла, а кое-где проливные зимние дожди, которым уже не препятствовали ни подлесок, ни корни живых растений, смыли налет пепла с почвы и проделали в земле зигзагообразные желобки, напоминавшие извилистое русло речки.

Внезапно Ребекка замерла от изумления, заметив, что кое-где сквозь серый пепел пробились нежные зеленые ростки.

— Комфри! Гляди-ка! Комфри, постой, посмотри сюда? — Она заметила побег папоротника, мохнатый, еще не успевший развернуться, такой ярко-зеленый среди безжизненной золы. А вот еще один проделал щель среди массы черно-серого древесного пепла в стремлении к свежему воздуху и свету.

— Комфри! Постой!

О, как она обрадовалась! Значит, в земле, на которой прежде стоял лес, сохранилась жизнь, и в ближайшие несколько недель на месте унылого покрова с черными, белыми и серыми пятнами появится зеленый ковер.

Но Комфри не откликнулся. Он продолжал бежать, сворачивая то налево, то направо и время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не сильно ли она отстала. Заметив, в какой восторг пришла Ребекка, он тихонько улыбнулся от удовольствия.

— Куда мы идем, Комфри? — спросила она.

— Давай проверим, не появились ли где-нибудь свежие ростки, — крикнул он, не останавливаясь.

— Появились, появились, — сказала она, — разве ты не видел?

Ступая по обугленной земле, он бежал все дальше и дальше, углубляясь в Старый лес, не обращая внимания на устремленные к серому хмурому небу огромные стволы мертвых деревьев. Ребекка еще ни разу не видела, чтобы он спешил куда-то с такой целеустремленностью. Ведь Комфри считал своим долгом хорошенько осмотреть и обнюхать чуть ли не все, что попадалось ему на глаза, и обычно он метался из стороны в сторону и таким образом часто обнаруживал совсем не те растения, за которыми охотился.

Но вот он наконец остановился, с трудом отдышался и сказал будто невзначай:

— Так-так, всего лишь несколько ростков папоротника и чертополоха. Совсем негусто. Я надеялся на большее... И все же мы могли бы пройти чуть дальше.

— А где мы находимся? — спросила Ребекка, которой никак не удавалось сориентироваться.

— Точно не знаю,— с подозрительной уклончивостью ответил Комфри. — Слушай, Ребекка, может, теперь ты пойдешь первой, а я следом за тобой? — Но когда она двинулась вперед, он тут же сказал: — Н-нет, пойдем лучше вон в ту сторону.

Она повернула и прошла немного, одолевая отлогий подъем, затем еще чуть-чуть, и тут глазам ее открылась неожиданная картина. Не один, не два, не десять, а огромное множество диких анемонов с изящными зелеными листками, белыми и сиреневыми лепестками, усыпанными сияющими капельками дождя.

— Ах, Комфри! — воскликнула она.— Они опять цветут, как прежде. Анемоны! Я тебе не рассказывала?..

Он кивнул. Да, рассказывала, когда они жили в норе у Келью. Ее любовь к цветам передалась ему и пробудила в нем глубочайший интерес ко всяческим травам и растениям. Да, он знал, как нежно она их любит.

— Ты ведь знал, что мы найдем их здесь, верно, Комфри? — сказала она, ласково улыбнувшись ему.

— Нет, н-не знал, — буркнул он, отвернувшись. Ему било неловко за свое вранье, хоть и вполне невинное. Затем он добавил: — Но я подумал, что они снова вырастут. Даже после пожара.

А Ребекка принялась бродить среди цветов, наслаждаясь этим прекрасным зрелищем, задевая на ходу остроконечные, затейливо вырезанные листочки, покачивавшиеся на длинных нежных стебельках. Они появились совсем недавно, и стебельки еще клонились к земле под тяжестью бутонов, многие из которых еще не начали раскрываться. Но они появились здесь вновь!

— Что это за место? — спросила она, глядя на покрытую ростками анемонов землю, на видневшиеся чуть поодаль обгоревшие стволы деревьев и кустов.

— Это Бэрроу-Вэйл, — ответил Комфри.

— О нет! — вырвалось у нее.

— Ребекка, — прошептал Комфри, глядя вместе с ней на анемоны. — Брекен вернется, ты веришь в это? Знаешь, он обязательно вернется.

Целая волна чувств взметнулась в душе Ребекки. Она прикрыла глаза, чувствуя, что на них выступили слезы.

— Комфри, — проговорила она. — Комфри!

С помощью уговоров, и всяческих уловок он ухитрился притащить ее сюда и показать ей эти цветы, чтобы, взглянув на них, она поняла: если с их появлением в лес вновь вернулась жизнь, значит, и Брекен одолеет все преграды и вернется к ней. Но слезы навернулись ей на глаза при мысли о том, как велика любовь, которую питает к ней Комфри, ведь он сумел отыскать в опустошенном Данктонском Лесу проблески красоты, которая прежде нередко приводила ее в упоение, сумел пробудить в ней веру в то, что ей не придется вечно жить в одиночестве. И тут она подумала о том, что Брекен, который любит ее и который рано или поздно вернется, найдет время, подобно Комфри, и придумает, чем бы ее порадовать, и от этого ей еще сильней захотелось плакать.

— Ах, Комфри! — выдохнула она и, подойдя к нему, уткнулась носом ему в плечо.

И тогда Комфри впервые за всю свою жизнь перестал сомневаться в себе, ощутив прилив небывалой гордости и уверенности в своих силах.

— Ребекка, ты лучше всех на свете, — сказал он, ни разу не заикнувшись.

Глава четырнадцатая

Однажды утром Брекен проснулся поздно, понимая, что рассвет наступил уже давным-давно, и чувствуя невероятную тяжесть в голове, которая словно заполнилась сырой глиной. Он еще долго не мог пробудиться до конца и все лежал, ожидая, когда отступит неясная боль в области переносицы и глаз и он окажется не в мире полузабытых беспокойных сновидений, а в обычной норе с меловыми стенами.

Поэтому лишь по прошествии некоторого времени он вполне ясно осознал, что в Аффингтоне творится нечто необычное. Сначала он заметил, что в норе у Босвелла совсем тихо, а затем почувствовал, что и вокруг все странным образом опустело.

Он тут же кинулся в нору к Босвеллу, но его догадка подтвердилась, и он не обнаружил своего друга. Он выбежал в проходной туннель в надежде встретить кого-нибудь из летописцев, но не нашел даже следов чьего-либо присутствия. Поначалу Брекен не встревожился, а только удивился, но когда он прошелся по соседнему туннелю, в котором раньше довольно часто появлялись летописцы, и увидел, что там нет ни души, на смену удивлению пришло беспокойство. Повсюду тишина. Лишь вздохи и стоны ветров, гулявших по туннелям, расположенным ближе к поверхности земли, отзвуки которых проникали и в Священные Норы.

Брекен отправился в грот, который однажды попался им с Босвеллом на пути. Один из сходившихся в нем туннелей вел в библиотеку (где он в свое время побывал), а другой — к Священным Норам (где он еще не был). Пока он шел по проложенному в толще меловой породы туннелю, у него возникло странное ощущение: ему показалось, что он больше никогда не встретит ни одного живого крота и будет вечно скитаться, слыша лишь эхо собственных шагов.

Эта иллюзия вскоре развеялась, но на душе от этого не стало легче. Заслышав впереди какой-то шум, Брекен остановился, принюхался, затем побежал в ту сторону, откуда доносились звуки. Из небольшого бокового туннеля вышли два худых согбенных летописца. Они пересекли проход примерно в двух кротовьих футах от него и скрылись в другом, не обратив на Брекена ни малейшего внимания. Они передвигались неспешно, почтительно опустив головы, как будто направлялись на аудиенцию к самому Скиту.

Он крикнул им вслед:

— Вы не видели Босвелла? — Но тут же почувствовал, что допустил оплошность, заговорив слишком громко в местах, где нарушение покоя рассматривается как кощунство.

Один из кротов обернулся и взглянул на него, но не проронил ни слова и отправился вместе со своим спутником дальше. Брекен хотел было пойти следом за ними, но передумал и решил добраться до грота, полагая, что непременно встретит там кого-нибудь.

Войдя в грот, он обнаружил, что в простенке между входами в туннель, ведущий к библиотеке, и в тот, что соединял грот со Священными Норами, стоит, словно на часах, один из летописцев, и ему почему-то тут же живо припомнились боевики.

— Добрый день, — сказал Брекен. — Я разыскиваю Босвелла. Ты его не видел?

Казалось, летописец задремал: он стоял, закрыв глаза и низко опустив голову, совсем как недавно повстречавшиеся Брекену кроты. И снова вопрос Брекена, прозвучавший неуместно громко, остался без ответа, Но потом он заметил, что летописец что-то тихонько бормочет себе под нос. Чуть позже он постепенно вышел из транса и удивленно воззрился на Брекена.

— Ты Брекен из Данктона? — спросил он и, прежде чем Брекен успел что-либо ответить, добавил: — А почему ты здесь?

— А почему бы нет?

— Разве никто не сказал тебе, что ты должен оставаться в норе для гостей, а если тебе захочется погулять, лучше делать это где-нибудь поближе к поверхности земли.

— Никто мне вообще ничего не говорил, — раздраженно буркнул Брекен.

— И все же тебе следует поступить именно так. Только сегодня днем и ночью. Завтра уже все закончится. Ты сможешь отлично подкрепиться в верхних туннелях, ведь все летописцы сегодня постятся. Впрочем, было бы неплохо, если бы ты последовал их примеру.

Столь бесцеремонное обращение и слегка снисходительный тон, в котором говорил летописец, вызвали у Брекена сильное раздражение, и он чуть было не уступил желанию силой прорваться в библиотеку или в Священные Норы, но его остановила мысль о том, что подобным поведением он опозорит Босвелла.

— Послушай, приятель, — заговорил он снова с грубоватой фамильярностью, которой отличались жители Болотного Края, — лучше оставь свои увертки и скажи мне толком, где Босвелл.

Покачав головой, крот ответил:

— Я не могу этого сделать. Если Святой Крот не объяснил тебе, какой сегодня день, я тем более не имею на это права. Отправляйся к себе в нору и помолись, уповая на Камень.

«Да чтоб ты провалился», — подумал про себя Брекен. Он не на шутку разозлился, и ему захотелось задать трепку летописцу. Но он лишь кивнул головой, притворившись, будто намерен последовать его совету, и повернул обратно, решив поискать окольный путь, вместо того чтобы затевать драку. Добравшись до прохода, в который свернули повстречавшиеся ему раньше летописцы, он остановился, устроился поудобнее и впервые за все время пребывания в Аффингтоне попытался интуитивно проникнуть в секрет расположения туннелей. У него тут же возникло приятное ощущение, как будто он вновь оказался в Древней Системе Данктона, покрытой мраком неизвестности, развеять который он мог, лишь полагаясь на собственные силы. Брекен всякий раз испытывал подъем духа, столкнувшись с задачей, для выполнения которой ему приходилось пустить в ход свой ум и уникальную способность ориентироваться в любом месте.

Он пришел к выводу, что какие-то события происходят к западу от грота, в котором он наткнулся на летописца. Там находились помещения библиотеки, норы, а где-то дальше, судя по рассказам Босвелла, пролегал туннель, ведущий к загадочным Норам Безмолвия. Почти не колеблясь, он свернул в боковой проход, в котором некоторое время тому назад скрылись двое кротов, надеясь выяснить, куда они направлялись, а затем узнать, куда же исчез Босвелл и чем так примечателен нынешний день.

На протяжении двух последующих часов Брекен вовсю наслаждался, обследуя древние запыленные туннели, которыми явно пользовались куда реже, чем теми, в которых ему уже довелось побывать. Стоило ему заслышать малейший шум, он тут же замирал на месте, хотя в этом отнюдь не было большой необходимости. Несколько раз ему довелось услышать шаги и монотонные голоса кротов, но он избегал встреч с кем бы то ни было, и те немногие из обитателей Аффингтона, кому случилось пройти мимо Брекена, не заметили его: он ловко прятался, используя многочисленные ниши и тени, отбрасываемые кремневыми выступами в старых стенах. Ему так понравилось прятаться от летописцев, что вскоре основная задача, которую он поставил перед собой — отыскать Босвелла, — отступила на второй план.

Впрочем, затеянной им игре в невидимку настал естественный конец, когда, в очередной раз завернув за угол, он обнаружил, что все же добился своего и добрался окольным путем до главного помещения библиотеки. Увидев там Квайра, который, как обычно, возился с книгами, Брекен почувствовал, что ему надоела и сама игра, и одиночество. Он относился к Квайру с глубоким почтением, а потому вежливо поприветствовал его и объяснил, что ищет Босвелла.

— А с чего ты взял, будто мне известно, где он? — сказал Квайр, присматриваясь к Брекену. — Постой, кажется, я тебя знаю. Ты крот из Данктона, верно? Тот самый, который видел Седьмой Заветный Камень. Ну и что такое с Босвеллом?

Брекен подробно рассказал ему обо всем, что случилось, и признался, что поведение повстречавшихся ему в туннелях летописцев повергло его в полное недоумение.

Квайр улыбнулся и пожал плечами:

— Да, они любят изображать из себя невесть что. Никакой тайны тут нет. Сегодня день, когда должна прозвучать Тайная Песнь. Ну, сам знаешь, миссия Мертона и все такое прочее. Конечно, в момент ее звучания происходит таинство, но сам факт никто ни от кого в секрете не держит. Видишь ли, вся суета связана с тем, что в обряде участвуют лишь избранные кроты числом две дюжины, а их имена заносят в книгу до того, как приступить к исполнению Песни. И вероятно, Брекен из Данктона, ты вскоре обнаружишь, что Босвелл оказался в числе избранных. Поэтому все так и скрытничают. Завтра мы все узнаем, когда Святой Крот вернет в библиотеку книгу с аккуратно вписанными в нее новыми именами. Разумеется, заглядывать туда не положено, но книга хранится на полке, и доступ к ней открыт. Собственно говоря, в этом году среди имен избранных появится немало новых, ведь многие из здешних обитателей погибли от Чумы. Поэтому у нас тут стало пустовато, как ты, наверное, заметил. После того, что тут творилось во время эпидемии, можно только удивляться тому, что осталось достаточно летописцев, которые смогут исполнить Песнь.

— А где это происходит? — спросил Брекен.

Сам я не принадлежу к числу избранных и никогда там не бывал, но знаю, что Песнь исполняется в особом зале, расположенном где-то неподалеку от Нор Безмолвия. Некоторые утверждают, что это самое древнее помещение в Аффингтоне, хотя, строго говоря, оно находится не в Аффингтоне, а ближе к Норам Безмолвия. Около двух миль пути в ту сторону... — Он взмахнул лапой, указывая на запад.

— А можно мне туда сходить? — спросил Брекен.

— Зачем? — изумился Квайр. — Никак не пойму, что за охота вам, молодым, все время бегать куда-то, когда можно многое увидеть и услышать, преспокойно оставаясь на месте. Очевидно, теперь ты спросишь, о чем я думал все годы, которые провел в Норах Безмолвия, и ты будешь не первым.

Брекен не удержался и прыснул. Квайр не ошибся. Он далеко не так прост, как кажется. Квайр тоже рассмеялся, но вскоре его смех сменился хриплым кашлем, который ему наконец удалось подавить, и тогда он сказал:

— Я думал ни о чем, понимаешь? Имей в виду, это очень трудно и удается лишь немногим.

Временами Брекен изумлялся собственной несообразительности, это случалось, когда ему удавалось связать отдельные факты воедино по прошествии столь долгого времени, что ему становилось стыдно за себя. То же самое произошло и теперь, когда он понял, с чем была связана вся эта загадочная суета. Сегодня прозвучит та самая Тайная Песнь, о которой упомянул однажды Хал-вер, рассказывая ему о Мертоне и о его миссии. А летописцем, который поведал миру о Мертоне и, как предполагается, внес первые записи в Книгу Избранных Кротов, был Линден. Но почему же никто ничего не сказал ему об этом? Тогда ему не пришлось бы тревожиться за Босвелла. Собственно, он вдруг почувствовал, что очень горд за него. Надо же, Босвелла приняли в круг избранных! Брекен даже ощутил благоговейный трепет... конечно, сегодня день особенный, ведь Песнь, которая прозвучит сегодня, на протяжении многих лет передавалась из поколения в поколение, ее исполняют лишь раз в двенадцать кротовьих лет, и она перестанет быть тайной для всех кротов, только когда Поющий Камень подаст голос семь раз подряд.

— Квайр, ты когда-нибудь слышал голос Поющего Камня?

— Да, и не один раз. Его нередко можно услышать, когда дует сильный ветер. Собственно говоря, однажды на моей памяти он подал голос три раза подряд, и после этого я решил затвориться в Норах Безмолвия, настолько значительным мне показалось это событие. Я ни разу об этом не пожалел.

— А на что похож его голос?

— Вот беда! Опять вопросы? Ты можешь расспрашивать меня хоть до посинения, но найти ответы на все, что тебя интересует, сможешь только ты сам. Не пора ли тебе уняться? Поднимись-ка лучше на поверхность земли и подыши свежим воздухом. Сходи в то место, под которым находятся Норы Безмолвия, там очень приятно погулять среди трав и деревьев.

— А как до него добраться?

— Опять за свое? Попробуй сам найти дорогу. А если завтра, когда все закончится, увидишь Босвелла, напомни ему, что он еще не все тут доделал. По-моему, он обещал мне навести тут порядок.

На этом Квайр повернулся спиной к Брекену и снова занялся книгами. А Брекен отправился разыскивать выход на поверхность земли, пребывая в умиротворенном расположении духа. Пусть он не сможет наряду с летописцами принять участие в исполнении Песни и связанных с этим ритуалах, но никто не помешает ему, если он подыщет себе спокойное местечко и обратится в этот особенный день с молитвой к Камню и упомянет в ней о Босвелле, которому в ближайшие часы наверняка потребуются дополнительные силы.

Он шел по туннелям, направляясь ко входу в систему, через который они когда-то проникли в нее с Босвеллом, с теплой улыбкой думая о Квайре. Сам того не замечая, он стал двигаться неспешно и церемонно, как двое кротов, которые повстречались ему в начале дня. Теперь и Брекен проникся древним духом благоговения, витавшим над Аффингтоном.

Погода стояла пасмурная и промозглая. Ветер пригнал тучи с той стороны, где у подножия Аффингтонского Холма раскинулись долины, и, когда Брекен выбрался из подземных туннелей, дождь вовсю поливал длинные жесткие травы. Не самая подходящая погода для прогулок, но Брекена это не остановило: в воздухе ощущалась какая-то пронзительная свежесть, соответствовавшая его настроению.

Следуя совету Квайра, он отправился на запад. А поскольку он обладал удивительной способностью всегда и повсюду выбирать самый удачный путь, вскоре он набрел на полосу высоких трав, тянувшуюся в нужном направлении и представлявшую собой отличное прикрытие. Он довольно плохо представлял себе, что именно он ищет, но по прошлому опыту знал, что у него все получится как надо. Он также не взялся бы с уверенностью сказать, в какое время дня пустился в дорогу, ведь небо заволокло темными тучами, которые полностью закрыли солнце.

Но когда у него возникло впечатление, что ему уже пора бы куда-нибудь прийти, день явно начал клониться к вечеру, а небо, и без того темное, стало еще темней. Справа от травяной полосы, вдоль которой он продвигался, раскинулось вспаханное поле. В земле, казавшейся скорее серой, нежели бурой, часто попадались белесоватые обломки мела и синевато-пестрые осколки кремня, но всходы еще не успели пробиться сквозь почву. Слева проходила поросшая травой тропа с многочисленными рытвинами, лужами и выбоинами, на дне которых виднелась светло-серая глина, смесь почвы с мелом.

Вскоре до него донесся знакомый, милый его сердцу звук: шорох ветвей буков, раскачиваемых ветром. Поначалу звук этот был едва слышен, и Брекену, который пробирался среди постоянно шелестевших трав, удалось уловить его только во время минутной остановки. Впрочем, шум ветра, гулявшего среди ветвей, становился все громче и громче, и на мгновение Брекену почудилось, будто он взбирается по склонам Данктонского Холма, направляясь к буковым деревьям, росшим вокруг Камня.

Ветер усилился, небо начало расчищаться, и Брекен заметил, что и впрямь поднимается на холм, над которым возвышаются буковые деревья, о присутствии которых он раньше мог лишь догадываться по характерному шороху. Стволы у них были тоньше, чем у тех, что росли в Данктоне, и поэтому казалось, будто они выше; буки стояли совсем близко друг к другу, и при взгляде с большого расстояния возникало впечатление, будто их ветви, образующие одну большую крону, принадлежат одному дереву.

Буки находились справа от тропы, вдоль которой он шел, прямо посреди вспаханного поля, поэтому Брекену пришлось пробираться к ним по мокрой земле, смешанной с осколками кремня и мела. Где-то в вышине слышался свист ветра, раскачивавшего деревья, которые, как он заметил, подойдя поближе, росли, образуя вытянутый овал, куда не проникал ветер.

Стоило ему оказаться внутри овала, как глазам его открылось поразительное зрелище. Перед ним возвышались четыре больших валуна песчаника, очертания которых сливались в одну неровную темную линию, прерывавшуюся посередине, а в этом проеме виднелись другие камни, выступавшие из земли. Пространство вокруг них заполняли глубокие тени. Эти валуны стояли на подходе к возвышению или насыпи, тянувшейся к дальнему краю овала, образованного буками. И повсюду господствовала глубочайшая тишина: даже природные стихии не смели сюда вторгаться. Обычно небо, окаймленное верхушками буков, должно было выглядеть здесь как напоенный светом овал, но в тот день оно казалось темным и низким.

Поверхность насыпи за валунами покрывала молодая, нежная травка, но по краям виднелись мокрые кончики небольших обломков песчаника, похожие на носики каких-то зверьков.

Брекен понял, что находится в святом месте. Сначала он обошел вокруг насыпи с одной стороны, затем вернулся и двинулся вдоль другого ее края. Лишь после этого он заглянул в проем между валунами, пытаясь определить по запаху, не наведывались ли сюда другие кроты. Поначалу ему не удалось обнаружить ничьих следов, во всяком случае свежих, но, оказавшись за валунами среди камней, Брекен почувствовал, как на него повеяло запахом, свидетельствовавшим о том, что недавно где-то поблизости побывали кроты. Запах показался ему суховатым и не совсем обычным: он походил на аромат разогретой солнцем древесины или скорлупы буковых орешков. Брекену вдруг почудилось, будто он и на самом деле является свидетелем какого-то загадочного и торжественного старинного обряда, а может, он просто ощутил, как вибрируют большие темные камни, возле которых наверняка действительно множество раз совершались священные ритуалы. Он старался двигаться как можно осторожней и не шуметь, чтобы не потревожить царящий вокруг покой.

Брекену очень хотелось юркнуть в щель между камнями и пробраться в пещерку за ними, но он давно уже усвоил, что, исследуя незнакомые места, нужно действовать так, чтобы все время оставаться незаметным. Он вовсе не чувствовал, что подвергается опасности, но предполагал, что где-то поблизости находятся аффингтонские кроты, и ему не хотелось, чтобы его присутствие кто-нибудь обнаружил. Поэтому он не стал соваться в пещерку за камнями и забрался вверх по склону насыпи, и там, к своему удивлению, увидел холмики кротовин, но давнишние, прибитые к земле дождями и ветром.

Уже стало темнеть, ветер утих, ветви деревьев, росших вокруг насыпи, едва слышно шелестели. Брекен обнюхал каждую из кротовин и отыскал одну, от которой пахло лишь влажной землей. Исходя из опыта, он предположил, что за этим входом никто не наблюдает, и не ошибся. За долгое время там скопилось немалое количество земли, поэтому он принялся трудиться, следя за тем, чтобы почва не осыпалась вниз, и наконец добрался до туннеля, который искал.

Он оказался меньше тех, которые он привык видеть в Аффингтоне, и пролегал среди пород более темных, чем меловые. За небольшим ровным отрезком последовал крутой, почти вертикальный спуск, затем то же самое повторилось еще раз. Брекену показалось, что он все глубже и глубже погружается в тишину. Он почуял кротовий запах, но довольно-таки слабый, как будто исходивший откуда-то издалека. Брекен подумал, не угораздило ли его спуститься в нору, предназначенную для ночлега, но не обнаружил поблизости ни нор, ни кротов.

К удивлению Брекена, туннель закончился тупиком: путь преградила массивная плита песчаника. Он ощупал ее лапой, а затем прижался к ней носом, чувствуя, что за ней скрывается нечто весьма интересное. Брекену очень хотелось пробраться дальше, и он уже было решил прокопать туннель в обход плиты, но, заметив, какая жесткая вокруг нее почва, понял, что наделает слишком много шума. Но он никак не мог отступиться; наряду с трепетом, в который его повергали эти места, в душе его пробудилось необоримое желание проникнуть в их глубины и полная уверенность в том, что ему это удастся,— те же чувства он испытал в свое время, оказавшись вместе с Ребеккой в Гроте Корней, перед тем как им открылся сам Заветный Камень. Брекен пошел обратно, выискивая место, где земля в туннеле была бы помягче.

Вскоре он обнаружил другую плиту песчаника, у нижнего края которой почва оказалась не столь жесткой. Брекен старался не задевать когтями за плиту, чтобы не наделать шума, и по прошествии некоторого времени прокопал углубление, в которое поместилась его голова, а затем и плечи. Проталкивая осыпавшуюся землю назад, он продвигался все дальше и дальше и наконец очутился не то в норе, не то в небольшом гротике. В противоположной стене Брекен заметил проем и услышал, что откуда-то издалека доносятся совсем слабые, слабей, чем тонкий запах, который он все время чуял, отзвуки голосов, как будто множество кротов, собравшихся где-то в отдаленном гроте, шептали хором, а стены вторили им эхом. В темных стенах туннеля попадались плиты песчаника густо-оливкового цвета, поэтому каждый звук в нем отдавался гулким эхом, и, если бы Брекен легонько кашлянул, его бы наверняка обнаружили.

Дорога шла под уклон, и Брекен старался двигаться как можно более бесшумно и проворно. Он постоянно слышал отзвуки монотонного бормотания и покашливания, которые, казалось, доносились с разных сторон одновременно, — он непременно должен был увидеть, что там происходит. Брекен крался вдоль стены и на каждом повороте прижимался к ней потесней, боясь неожиданно наткнуться на кого-нибудь. Звучание голосов становилось все отчетливей и громче, и временами он останавливался, пребывая в полнейшем убеждении, что за следующим поворотом его взгляду откроется огромное сборище кротов, но вопреки ожиданиям не обнаружил в туннеле никого и продолжал двигаться вперед, навстречу нарастающему гулу.

Брекен почувствовал, как в воздухе что-то изменилось, и догадался, что приближается ко входу в просторный туннель или к провалу. Он стал продвигаться с еще большей осторожностью и вскоре обнаружил, что дальше дороги нет и он стоит на краю уступа в стене огромного зала, подобных которому он никогда прежде не видывал. Пожалуй, он был менее просторным, чем Грот Темных Созвучий, но намного превосходил его по высоте сводов, и Брекену не сразу удалось разглядеть, что находится внизу, хотя он сразу догадался, что там собрались кроты, чьи голоса он слышал все это время.

Зал имел форму круга и походил на колоссальный колодец со стенами из плит песчаника, верхние края которых скрывались где-то высоко в непроглядной гулкой тьме, а дно виднелось далеко-далеко внизу.

С такой высоты собравшиеся в зале кроты казались Брекену крохотными, как муравьи. Они стояли неподвижно, выстроившись полукругом перед какой-то зубчатой тенью. Чуть позже Брекен сообразил, что это не тень, а камень, установленный посреди зала.

Сбоку от них находилась стена, в которой зиял проем, а рядом виднелась большая круглая кремневая плита, приготовленная для того, чтобы замуровать проем. Кремень искрился синеватыми отблесками, резко выделяясь на фоне тусклого шероховатого песчаника.

В зале воцарилась тишина. Затем кто-то отдал команду, и тогда два крота подошли к кремневой плите и принялись раскачивать ее туда-сюда: она была очень тяжелой, и сдвинуть ее с места одним махом они никак не могли. Вот тут-то Брекен и сообразил, что они хотят закрыть проем. Чуть поодаль из стены торчал кремневый зубец, который должен был послужить стопором, чтобы плита попала точно на положенное место. Брекен заметил, что с другой стороны имеется такой же зубец, который кроты, вероятно, использовали, когда наступало время снова открыть проем. Плита раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, и тут послышалось пение кротов, звучавшее в такт с мерным поскрипыванием кремня, катавшегося по полу, а стены откликнулись гулким эхом, отголоски которого устремились по спирали вверх, долетели до уступа, на краю которого стоял Брекен, и, постоянно множась, помчались дальше, в окутанные тьмой выси. Ритм пения замедлился, а круглая плита, которую подталкивали кроты, с каждым разом прокатывалась все дальше и дальше. Казалось, она вот-вот дотронется до зубца, но нет, она снова откатилась обратно, и так еще несколько раз, но наконец кроты поднатужились, и плита остановилась, резко ударившись о торчащий из стены кремень.

Наступил незабываемый момент для всех собравшихся в зале. Наибольшее потрясение ожидало тех, кто, как и Брекен, наблюдали за этим впервые. Когда плита натолкнулась на зубец, вспыхнула мощная искра, озарившая зал столь ярким светом, что все в нем резко побелело, кроме теней, ставших черными, как сажа. Очертания каждого из кротов, стоявших внизу, приобрели небывалую четкость; выступы песчаниковых и кремневых плит казались острыми и жесткими, как лед; выемка, где прятался Брекен, стала выглядеть как черная дыра в стене, и взглядам открылись даже высокие своды зала, которые прежде скрывались в непроглядной тьме.

Когда при ударе кремня о кремень на мгновение, показавшееся всем вечностью, зал озарился ярким светом, пожилые кроты, которым уже доводилось принимать участие в совершении этого ритуала, громко запели, и зазвучала песнь, возникшая в столь же глубокой древности, как камни, окружавшие собравшихся в зале. Эти удивительные звуки обладали способностью проникать прямо в сердце, заставляя любого всей душой, всем своим существом воспарить и устремиться навстречу великому зову Камня. Ошеломленный Брекен ахнул и подался вперед: он уже не боялся, что его заметят в его укромном убежище, а самые первые ноты песни нашли в его душе глубокий отклик и помогли ему соприкоснуться с вечностью.

Последние из искр, высеченных кремнем, угасли, а Брекен все смотрел вниз, на поющих кротов. Он так и не заметил за то время, пока зал был освещен ярким светом, что в противоположной стене имеется туннель, похожий на тот, в котором прятался он сам, но расположенный чуть повыше, и на краю уступа в вышине стоит Скит, Святой Крот, который, согласно традиции храня молчание, следил за ходом исполнения Песни, как и полагалось каждому из Святых Кротов, ранее принимавших в нем участие.

Но глазам Скита открылось зрелище, от которого содрогнулся бы любой из Святых Кротов, и лицо его, обычно столь спокойное, исказилось от ужаса. Он увидел Брекена в то мгновение, когда в зале вспыхнул яркий белый свет, и понял, что впервые за множество столетий крот, не принадлежавший к числу летописцев, смог услышать, как звучит Песнь, являвшаяся все это долгое время тайной для непосвященных. Он воспринял это как чудовищное святотатство, как попытку осквернить священное таинство, влекущую за собой гибель духа. Содрогнувшись от ужаса, Скит повернулся и заторопился, направляясь к туннелям, ведущим к выступу, на котором стоял Брекен.

Даже не подозревая о том, что его присутствие было замечено, Брекен стоял, прислушиваясь к голосам пожилых кротов, исполнявших первую часть Песни. Слова древнего языка оставались непонятными для него, но постепенно ему удалось интуитивно постигнуть их глубинное значение. Наступила короткая пауза, один из кротов произнес несколько слов, наставляя остальных, и хор перешел к исполнению второй части; к нему присоединились новые голоса, и насыщенность звучания удвоилась. Казалось, с каждой новой строфой, с каждым новым словом и даже слогом Песнь набирает мощь, и становилось понятно, что этот древний гимн является выражением силы, побуждающей всех кротов, и не только летописцев, устремиться навстречу Камню, из которого все они вышли и к которому им суждено когда-нибудь вернуться.

Хор, в который вливались все новые и новые голоса, начал исполнять третью часть Песни, и Брекен заплакал от радости, заполнившей его сердце. Под воздействием чудотворных слов и дивной мелодии все сомнения, связанные с Камнем, с его собственными поступками, отягощавшие его душу, постепенно развеялись, и на смену им пришло поразительное по простоте и ясности знание. Брекен понял: все, что в нем есть, — от Камня, все его поступки, как прошлые, так и будущие, — от Камня. И все в мире — от Камня, и Мандрейк, и Рун, Меккинс и Халвер, Данктон и столь милый его сердцу Босвелл, и Ребекка, и любовь их тоже от Камня, истоки прекрасного чувства, возникшего между ними, заключены в Камне! Вся душа его преисполнилась блаженства, звуки Песни окрылили его, казалось, он вот-вот воспарит в заоблачные выси. Зазвучала четвертая ее часть, ее пели уже все кроты, собравшиеся в зале, и Брекену почудилось, будто и он поет вместе с ними, а душа его, охваченная безудержным стремлением вперед, неслась в полете вместе с отзвуками мощного хора голосов, и на мгновение ему удалось соприкоснуться с безмолвием Камня, недоступным взгляду, с источником всепроникающего света, частью которого является все сущее. И тогда он понял, где довелось побывать им с Ребеккой, и осознал, что поиски их закончатся, лишь когда им снова удастся вместе вернуться туда.

Пение прекратилось так же неожиданно, как и началось, но и Брекену, и стоявшим внизу летописцам казалось, что Песнь звучит по-прежнему, ведь ее отголоски еще не смолкли ни в их душах, ни в откликавшихся звонким эхом высоких стенах зала. Кроты снова принялись раскачивать круглую плиту из кремня, и вот она уже откатилась на прежнее место, и друг за другом избранные начали покидать мир, в который проникли с помощью Песни. Им надлежало сохранить память о том, что доступ в этот мир, скрывающийся в тайниках души, всегда открыт, в этом и заключалась суть ритуала исполнения Песни.

А стоявший на краю уступа Брекен почувствовал, сколь велика сила покоя, любви и всепонимания, открывшихся ему во время звучания Песни. Но постепенно все вокруг стало принимать привычные очертания, снизу начали доноситься шорохи, сопровождавшие неспешные движения летописцев, и вдруг за спиной у него послышался шум торопливых шагов и яростное пыхтение. Обернувшись, Брекен увидел Скита, Святого Крота, в чьем взгляде, обращенном на него, не было ни тени любви и умиротворения, его глаза горели пламенем гнева и ужаса.

Брекен находился словно в столбняке, он не разобрал слов Скита и не понял значения его взволнованных жестов.

Но в следующее мгновение слух вернулся к нему, и по всему огромному залу разнеслись отзвуки разгневанного голоса. Каждый из летописцев замер, вглядываясь в тьму, из которой до них донеслись страшные слова:

— Брекен из Данктона, ты проклят Камнем, ты проклят Камнем, отныне ты отлучен от великой его благодати и любви, ты...

Кроты услышали неясный шум и всхлипывания, свидетельствовавшие о том, что наверху происходит нечто ужасное.

Произносивший слова анафемы Скит надвигался на Брекена, и тот начал отступать, приближаясь к самому краю уступа, ведь ни один из кротов не осмелился бы применить силу, столкнувшись с глубоко почитаемым Святым Кротом. Брекен пребывал в полнейшем смятении, он не понял, чем вызван гнев Скита, почему в прекрасный мир, который открыло ему звучание Песни, внезапно вторгся сеющий ужас ураган. Он почувствовал себя как кротеныш, получивший вдруг мощную оплеуху от матери, которая прежде всегда дарила его лишь теплом и любовью. Он начал всхлипывать, будучи не в силах поверить в происходящее, им овладели растерянность и страх, и он продолжал отступать перед натиском грозного кошмара. А Скит тоже пребывал в смятении, ведь Святой Крот, как нередко говаривал он сам, по сути мало чем отличается от всех прочих. И поступок Брекена потряс его до глубины души.

Стоило Скиту увидеть святотатца, как слова проклятия уже помимо его воли сорвались у него с языка, а смятение в его душе лишь усилилось, когда Брекен начал пятиться к краю пропасти: он выглядел не как крот, сделавший нечто неподобающее и чувствующий себя виноватым, а как детеныш, лишившийся матери и отчаянно нуждающийся в помощи.

Но Брекен был не малышом, а взрослым кротом, изрядно возмужавшим за время трудного путешествия в Аффингтон. Как только он ощутил близость пропасти за спиной, растерянность сменилась гневом, волна ярости, захлестнувшая его душу, вытеснила любовь, и он кинулся навстречу Скиту, вскинув когтистые лапы. Но старик Скит не дрогнул и продолжал продвигаться вперед. Возможно, присущая ему мудрость помогла ему понять, что Брекен и не подозревает о том, что совершил кощунство, и увидеть, сколь глубок след, оставленный в его душе любовью Камня. Возможно, Скит хотел произнести слова, отменявшие анафему, эхо которой еще не успело смолкнуть, хотел ласково притронуться к Брекену и успокоить его. Но так или иначе — и ни один из летописцев, даже Босвелл, на глазах у которого все это произошло, не берется утверждать что-либо с полной уверенностью — так или иначе Брекен решил, что Скит вознамерился его ударить, а потому применил один из приемов, которым успешно обучил его Медлар. Он скользнул вперед, резко развернулся, ударив Скита, а тот лишь растерянно ахнул, сорвавшись с уступа, и с криком полетел с огромной высоты вниз, туда, где стояли избранные, с ужасом прислушиваясь к доносившимся сверху звукам. Он рухнул на пол, и его хрупкое старческое тело, обагренное кровью, вытянулось и застыло раз и навсегда.

Брекен посмотрел вниз, цепенея от ужаса, а затем перевел взгляд на свои когти, на которых поблескивали капли крови Скита, и жуткий страх, черный, как ночная мгла, объял его душу. Когда снизу донеслись взволнованные крики, он развернулся и бросился бежать изо всех сил перебирая лапами. Он мчался по пустынным проходам в стремлении оказаться как можно дальше от места, где свершилось преступление, от бездыханного тела, лежавшего на полу в том зале, где еще совсем недавно, звучала Песнь, которая позволила ему соприкоснуться с безмолвием Камня. Но бегство от ответственности за содеянное зло было равносильно для него бегству из мира света в мир тьмы. Задыхаясь от непомерных усилий, роняя слезы и всхлипывая от страха, Брекен наконец выбрался на поверхность земли, поспешно покинул островок покоя, окруженный буковыми деревьями, и кинулся бежать дальше по бугристому вскопанному полю, над которым уже сгустилась ночная мгла и дул порывистый ветер, направляясь к крутому обрыву в северной части Аффингтонского Холма.

Три дня спустя Босвелл нашел его у Поющего Камня, возле которого он в глубоком отчаянии сидел под моросящим дождем. Босвелл покинул обитателей Аффингтона, оплакивавших кончину Скита и читавших молитвы над его телом, поднялся на поверхность земли и отправился к Камню, вспомнив о том, как в свое время сам убегал туда в тяжелые для него минуты.

Брекен действительно оказался там, он что-то бормотал себе под нос и, казалось, обезумел от горя и сознания страшной вины. Он все пытался найти какой-нибудь выход, но каждая новая перспектива казалась ему мрачней другой. Если бы Босвелл полагал, что его друг намеренно убил Скита, который был когда-то его наставником и которого он нежно любил, он не стал бы разыскивать Брекена. Но он не хотел и не мог в это поверить и, обнаружив, что Брекен, дрожа от холода, сидит у Камня и молит его о помощи, просит подсказать, как ему теперь жить дальше, Босвелл окончательно убедился в том, что не ошибся.

Он легонько притронулся к его плечу. Брекен не посмел взглянуть другу в глаза. У него невольно вырвался вопрос, который без конца задает себе всякий, кому приходится вплотную столкнуться со страшным злом:

— Почему?

Но ответа на него не существует, и друзья замерли в горестном молчании, чувствуя, как тяжелые капли холодного весеннего дождя барабанят по их спинам.

Затем Брекен со вздохом поднялся с места: он наконец решился на поступок, превосходивший по смелости все, о чем мог помыслить Босвелл, и начал потихоньку взбираться вверх по крутому склону Аффингтонского Холма, чтобы предстать перед обитателями системы, которым причинил страшное горе.

— Пусть они решат, как поступить со мной, — только и сказал он за все время долгого и трудного подъема.

Избранные кроты, которым выпало на долю вершить суд над Брекеном, собрались в зале, предназначенном для исполнения Песни, где погиб Скит, полагая, что его незримое присутствие поможет им найти правильное решение. Босвелл не входил в число судей, но ему позволили быть при разбирательстве.

Брекен рассказал им о том, как все произошло, стараясь все припомнить, и, после того как они прояснили некоторые подробности, оказалось, что сказать больше нечего. Летописцы погрузились в молчание. Наступившая тишина и внешнее спокойствие судей казались невыносимыми Брекену, терзавшемуся сознанием собственной вины. Он предпочел бы погибнуть прямо сейчас от когтей противника, столь же яростного, как Мандрейк, лишь бы не видеть погруженных в печальные размышления летописцев, стремившихся достойно выполнить возложенную на них задачу и определить его дальнейшую судьбу.

По прошествии некоторого времени Брекен тоже погрузился в размышления и стал думать о Ските, припоминая то немногое, что узнал о нем от Босвелла и что заметил сам, когда беседовал с ним. И вот тогда в мозгу у него зародилась мысль, которая оформилась четко далеко не сразу, а лишь постепенно, подобно тому, как светлеет все окружающее зимой на рассвете.

— Я мог бы попытаться кое-что сделать, если Камень пошлет мне сил и поддержит меня, — сказал Брекен. Голос его то и дело прерывался и звучал совсем тихо, еле-еле слышно.

Летописцы подняли головы и, обменявшись несколькими словами, принялись внимательно его слушать.

— Скит говорил, что в Аффингтон поступили известия из всех главных систем, кроме одной. Он верил, что у всех обитателей Аффингтона стало бы легче на душе, знай они, что и в седьмой системе, в Шибоде, о котором почти ничего не известно, по-прежнему почитают Камень. Так позвольте мне отправиться туда и попытаться сделать так, чтобы мечта Скита исполнилась. Если я не вернусь назад, это будет означать, что я погиб, а если я вернусь сюда с новостями или хотя бы сам совершу надлежащие ритуалы у Шибодского Камня, никому не придется благодарить меня за это... — Он умолк, склонив голову, и принялся ждать ответа.

Избранные кроты заговорили все разом, затем один из них сказал:

— Отличная идея, но, даже если Брекену удастся добраться до Шибода и до Камней Триффана (которые, как гласит предание, находятся в месте под названием Кастель-и-Гвин), что крайне маловероятно, он не сможет подобающим образом совершить ритуалы. После того, что он содеял, он не имеет права молиться ни о ком, кроме самого себя.

Избранные хором выразили согласие с говорившим, и свет надежды, зародившейся в сердце Брекена, померк; он начал снова погружаться в безысходный мрак. Но тут послышался негромкий голос Босвелла, и летописцы умолкли.

— Так позвольте мне отправиться с Брекеном,— сказал он, — и если мы доберемся до Шибода, я произнесу слова молитвы о прощении и исцелении от недугов, как это сделал бы мой бывший наставник Скит, а затем прочту молитву, в которой говорится о даре любви, источником которой является Камень, и тогда весть о том, что вера в Камень сохранилась в каждой из систем даже после тяжких испытаний, через которые нам пришлось пройти во время эпидемии чумы, разнесется повсюду.

Услышав слова Босвелла, Брекен наконец отважился взглянуть на него прямо и почувствовал, как велика любовь его друга, чудодейственный свет которой способен залечить любые раны.

— Позвольте мне отправиться с ним, — повторил Босвелл, — и да свершится воля Камня.

Избранные погрузились в молчание, обдумывая предложение Босвелла, а затем самый старый из них наконец проговорил:

— Камен да савладет на срце твоя.

— Неповреден и читав будь, — проговорили хором все кроты.

— Непознатны жельени душе моя, — сказал Босвелл и остановился рядом с Брекеном, глядя на остальных летописцев.

— Благословен и блаже препун будь, — проговорил самый старый крот, а затем, подняв лапу, благословил их на дальний путь и помолился о том, чтобы Камень не оставил их своею милостью и даровал им сил.

Вслед за этим Босвелл повел Брекена прочь из зала, через туннели основной системы к выходу на поверхность земли. Каждый из них прекрасно сознавал, с какими жертвами связано подобное решение. Теперь Босвеллу придется навсегда отказаться от поисков Седьмой Книги, а Брекен понял, что его опасения подтвердились и он больше не увидится с Ребеккой, а обещание заботиться о ней и охранять ее от опасности, которое он дал самому себе, так и останется невыполненным. Они отыскали на отшибе нору-времянку, слегка подкрепились и заснули, а затем, набравшись сил, начали спускаться по северному склону холма. Одолев спуск, они отправились на северо-запад, навстречу полным опасностей неизведанным далям, среди которых скрывался загадочный край под названием Шибод, оставив позади все свои надежды.

Глава пятнадцатая

К тому времени, когда вновь наступил день Летнего Солнцестояния, кроты, переселившиеся в Данктонскую Древнюю Систему, успели, благополучно пережив весну, обзавестись потомством и создать здоровое мирное сообщество. Туннели, в которых они теперь обитали, заполнил свежий запах молодых тел, повсюду слышался писк подрастающих кротят и звонкий смех. При виде столь радостной картины даже самый суровый из прежних обитателей системы не удержался бы от улыбки.

Никто не взялся руководить системой, но за помощью и советом все обращались к Ребекке, чья любовь служила источником радости для окружающих. С приходом лета к Ребекке вернулась прежняя жизнерадостность, по крайней мере так всем казалось.

Именно она напомнила остальным о том, что в Самую Короткую Ночь им надлежит собраться возле Камня и возблагодарить его за благополучное появление на свет нового потомства. Как знать, возможно, с приближением знаменательного июньского дня в душе ее проснулась надежда на то, что милый ее сердцу Брекен вместе с Босвеллом снова явятся с той стороны, в которой раскинулись луга, чтобы произнести слова молитвы, которым он не успел никого обучить до ухода.

И вероятно, Комфри догадался, о чем мечтает Ребекка, и молил Камень о том, чтобы это чудо свершилось, но он постарался окружить Ребекку в день Летнего Солнцестояния любовью и заботой и ни на минуту не покидал ее на случай, если этого все же не произойдет.

И вот все обитатели системы собрались у Камня. Кротята в том году появились на свет позже обычного времени и еще не успели толком подрасти. Поначалу они резвились, играя среди корней деревьев и лежавших на земле листьев, а затем притихли, следуя примеру родителей, и Ребекка принялась обходить их по очереди, произнося шепотом слова благословения. Она следовала тому, что подсказывали ей память и полное любви сердце, стараясь во всем соответствовать духу таинства, свершающегося в Самую Короткую Ночь по воле Камня.

Но ни Брекен, ни прихрамывающий Босвелл так и не появились. Вскоре родители отправились с малышами по домам, и у Камня остались лишь немногие из взрослых. И тут в наступившей тишине Ребекка явственно почувствовала, что где-то далеко-далеко Брекен произносит слова молитвы, благословляя каждого из них и думая о ней с любовью, и свет луны, заливающий прогалину и Камень, роняет блики и на его темную шубку. Комфри неотступно следовал за ней весь этот вечер, и она подумала, что Брекен сейчас тоже не один, ведь рядом с ним Босвелл. «Дорогой мой Босвелл, любимый мой Брекен», — сказала она про себя, надеясь, что Камень напомнит ему о том, как беззаветно она его любит, и улыбнулась.

Может быть, напомнит, а может быть, и нет, а впрочем, Ребекке уже изрядно надоело строить всяческие предположения. Спорить с судьбой бессмысленно, и, куда бы она тебя ни занесла, как бы ни распорядилась тобой, нужно жить реальной жизнью. Ведь Ребекка, целительница из Данктонской системы, знала, как никто другой, что надежды и воспоминания, подобно сокам аконита, могут служить источником здоровья и радости, но могут и подействовать как яд, подтачивающий силы.

Время шло, и она постаралась выбросить из головы мысли о Брекене и думать лишь о том, как помочь тем, кто был рядом с нею.

Количество обитателей в системе быстро увеличивалось. Почти никто из кротят, появившихся на свет весной, не погиб, и в этом была немалая заслуга Ребекки. Свободных участков в Древней Системе было предостаточно, поэтому в июле и августе, когда подросшим кротышам настало время обзавестись собственной территорией, дело обошлось без конфликтов и кровопролитий. К тому же в Данктон продолжали стекаться все новые и новые кроты из дальних областей Луговой системы и из краев, расположенных восточнее бывшего Истсайда, который не очень сильно пострадал при пожаре. Возможно, им захотелось перебраться поближе к Камню, а возможно, поближе к Ребекке. Как бы там ни было, в системе прибавилось здоровых самцов и молодых самок, и среди ее обитателей росло ощущение полноценности и сплоченности. Центр жизни системы находился в ее восточной части, там, где Брекен начал ее освоение.

Никто из кротов не испытывал желания пробраться в Грот Темных Созвучий или дальше, туда, где находился Грот Эха, в основном они селились в древних туннелях, расположенных на востоке. Один лишь Комфри жил под склоном холма, из-за чего все считали его чудаком, но в то же время он пользовался немалым уважением окружающих, ведь он обладал огромными познаниями, а кроме того, был помощником и защитником Ребекки. Ему приходилось много путешествовать в поисках трав и растений, посещать дальние окраины лугов и даже пробираться через обгоревший Старый лес к болотам, и потому за ним закрепилась репутация существа необычного и загадочного.

Нынешнее лето совсем не походило на прошлое, погода стояла прохладная и пасмурная, часто шли дожди. В земле под буковыми деревьями появилось множество червей и личинок, молодые кротыши вскоре перестали нуждаться в опеке старших, и те обнаружили, что у них масса свободного времени. Среди данктонцев возродились былые привычки, они нередко собирались где-нибудь, чтобы посудачить, обменяться новостями и послушать увлекательные истории. Память у кротов недолгая, а воображение богатое, поэтому к правде примешивалась изрядная доля вымысла. Наибольшей популярностью пользовались истории о подвигах и приключениях Брекена, который освободил обитателей системы от власти Мандрейка и Руна и отправился в Аффингтон вместе с летописцем Босвеллом, чтобы возблагодарить Камень за избавление системы от чумы.

Многие из кротышей, уже слышавших эту историю, просили снова и снова рассказать им о том, как Брекен пробрался через топь, «чтобы спасти Босвелла», как он «приказал» Стоункропу убить Мандрейка, об эпидемии чумы и о том, как после ее окончания Брекен отправился в Аффингтон, чтобы посетить Священные Норы.

— А он вернется обратно? — всякий раз спрашивали кротыши, а взрослые в ответ лишь качали головами и говорили примерно так:

— Все это произошло много кротовьих лет тому назад, еще до Самой Долгой Ночи, и теперь лишь Камень ведает о том, какая судьба постигла Брекена и Босвелла.

Многие из рассказчиков упоминали и о Ребекке, а некоторые даже утверждали, будто заика Комфри появился на свет в результате возникшей между ними любви, из-за чего Мандрейк и прогневался на Ребекку. Но время все шло, кротовьи месяцы сливались в годы, и постепенно многие кроты стали усматривать в фигуре Мандрейка нечто более страшное и грозное, чем при его жизни, а потому старались упоминать о нем пореже. Что же касается Руна, в душе которого зло укоренилось куда глубже, чем в душе Мандрейка, кроты по какой-то загадочной причине почти никогда не говорили о нем, словно полагали, будто одного произнесения его имени достаточно, чтобы навлечь беду на систему. Но, разумеется, время от времени находились смельчаки (а кого из нас не тянет порой поиграть с огнем?), которые шепотом, по секрету рассказывали о Руне страшные, запутанные истории. Брекен и Стоункроп нанесли поражение боевикам, во главе которых стоял Рун, и ему пришлось бежать куда-то очень далеко, а потом он умер от чумы. Говорили, что Рун делал с кротами что-то нехорошее и заставлял других следовать своему примеру, но никто не мог толком объяснить, что же именно он делал.

До Ребекки доходили все эти истории, но она уклонялась от участия в разговорах о Брекене, Мандрейке и прочих и лишь иногда бралась рассказать о Целительнице Розе, которую кое-кто из кротов еще помнил. Гораздо чаще она делилась воспоминаниями о дорогом ее сердцу Меккинсе, обитателе Болотного Края, отличавшемся редкостной смелостью, и слушавшие ее кротыши и взрослые кроты то дружно ахали, то смеялись.

Обитатели Данктона не отваживались наведываться в Старый лес: расположенные там туннели считались опасными, ведь в них так и остались лежать трупы погибших от чумы кротов, погребенные под землей, по которой прошелся пожар.

Один лишь Комфри знал, что лес не погиб окончательно, как всем показалось сначала. Конечно, в огне сгорели кусты, небольшие деревца остролиста и лещины, а некоторые из дубов, в первую очередь те, что росли в самой гуще леса, полностью лишились ветвей и оказались обречены на медленное умирание, утратив возможность черпать жизненно необходимые элементы из воздуха и солнечного света.

Но к исходу июня часть деревьев и растений, пострадавших от огня, вернулись к жизни. Из корней молодых осинок пробились новые побеги; как ни странно, то же самое произошло и с вязами, которые до пожара чем-то болели и, казалось бы, находились на грани гибели. Корни, стволы и нижние ветви многих из дубов обуглились, и у всякого, кто смотрел на них снизу, создавалось впечатление, что жить им осталось недолго, но позднее выяснилось, что огню не удалось погубить их окончательно: на верхних ветвях распустились свежие листочки, и в солнечные дни кое-где на земле опустевшего леса можно было заметить узорную тень.

При этом во второй половине июня стал заметен бурный рост трав на удобренной пеплом почве, которым прежде препятствовал царивший в лесу сумрак. Даже в местах, наиболее сильно пострадавших от пожара, в земле сохранились клубни ползучего чертополоха, и сквозь черный безжизненный покров пробились усеянные шипами зеленые ростки. Почти повсюду появились заросли кипрея, еще не успевшего расцвести, чьи мощные стебли и узкие длинные листья колыхались на ветру, знаменуя возвращение жизни туда, где прежде вовсю бушевало пламя.

Снова послышалось пение птиц, доносившееся со стороны восточных окраин, где огонь не причинил значительных разрушений, но и там, где деревьев осталось совсем немного, часто слышался шум крыльев лесных голубей и сорок.

Все лето шли дожди, и зелень в лесу приобрела удивительно насыщенную окраску, листья уцелевших возле его кромки конских каштанов и боярышника светились жизнью и, казалось, озаряли видневшееся в просветах между ними небо.

Старый лес превратился в непостижимое, загадочное место, и Комфри порой забывал чуть ли не обо всем на свете, поражаясь несгибаемой силе природы, восторжествовавшей даже над пожаром и поправшей смерть. Наступил июль, а за ним и август. Расцвел кипрей, и его великолепные темно-розовые цветы, чьи краски напоминали о сиянии зари в утреннем небе, засверкали среди зелени. Ребекка называла их «огонь-цветы», но Комфри всякий раз поправлял ее, настаивая на том, что растения следует называть однажды данными им именами, чтобы не возникло путаницы.

Оба они старались держаться подальше от старых туннелей, прокапывая порой новые, служившие им прибежищем и источником пищи. За лето земля в лесу покрылась кустиками папоротника и куманики, густыми травами, а оставшиеся пустыми промежутки заплели побеги плюща, и в случае опасности всегда можно было где-нибудь спрятаться. В жаркие дни, когда сильный ветер шуршал листвой, у Ребекки возникало впечатление, будто она оказалась в прежнем Данктонском Лесу.

Прошел август, настал сентябрь, и на протяжении первых его двух недель стояла теплая мягкая погода. Никто из обитателей Древней Системы не нуждался в помощи Ребекки, и она проводила день за днем в блаженном одиночестве, вдыхая аромат разогретой солнцем, изобилующей травами лесной земли, прислушиваясь к жужжанию еще не уснувших насекомых, наблюдая за появлением первых паучков, отдыхая после летних трудов и пополняя свои силы.

А обитатели системы наконец почти полностью отрешились от прежней жизни. Представители нового поколения знали об ужасах эпидемии чумы и пожара только понаслышке, и им надоело без конца слушать одни и те же истории. Кротыши, появившиеся на свет весной, уже стали взрослыми, обзавелись собственными территориями в пределах огромной Древней Системы, и вопрос о том, как обеспечить себе пропитание, интересовал их куда сильней, чем рассказы о давнишних баталиях.

Образ Брекена, овеянный ореолом романтики и драматизма, отошел в область прошлого. Молодые кроты воспринимали события, связанные с его победой над Руном и Мандрейком, не как часть современной истории, а как легенду, и, хотя многие из них наведывались к Камню, чтобы посидеть там, глядя на запад, зная по преданиям, что так порой поступал Брекен, никто из них уже не верил толком в то, что Брекен — существо реальное, а не вымышленное и еще может вернуться.

Ко времени, когда пошли сентябрьские дожди, воспоминания о том, каким на самом деле был Брекен, и вера в то, что он еще жив, сохранились лишь у Ребекки. На память ей нередко приходили прощальные слова Босвелла: «Я присмотрю за ним», и она ходила к Камню и просила его в молитвах послать Босвеллу силы. Прошло так много кротовьих лет, что ей уже лишь с большим трудом удавалось вспомнить, как выглядит Брекен... В памяти запечатлелись только тепло и ласка его прикосновений и покой, который несли его слова, произнесенные шепотом в сокровенном гроте, залитом сиянием Заветного Камня.

Временами у нее возникало ощущение, что Брекен находится где-то далеко на западе, в Аффингтоне, но когда наступила последняя неделя сентября, это ощущение пропало, и она почувствовала, что ее по какой-то странной причине тянет на север... но куда именно? Она начала терзаться, пытаясь понять, что за сила влечет ее туда, в какое-то место, которое вроде бы должно быть ей известно, которое она видела однажды, но никак не может припомнить. Она знала, что там кто-то нуждается в ее помощи, нуждается острей, чем обитатели Данктона. «О, дай мне сил, — молила она Камень, — и надели меня смелостью».

Быть может, внезапно обрушившийся на Данктон осенний дождь с градом напомнил ей о том, как Мандрейк притащил ее во время метели в луга, когда она была еще совсем маленькой. Возможно, свою роль сыграло особое чутье, всегда подсказывавшее Ребекке, где требуется ее помощь, но как бы там ни было, она осознала, что должна покинуть Данктон и отправиться в Шибод, в места, где родился ее отец. О да, та давнишняя метель отчетливо припомнилась ей, и Ребекка поняла, почему Мандрейк так отчаянно взывал к ней, хотя за всю свою жизнь не сумела найти слов, которые помогли бы ему поверить в ее любовь.

Но идея столь дальнего путешествия, связанного со смертельной опасностью, казалась совершенно безумной, и на протяжении нескольких дней Ребекка колебалась, не зная, сможет ли она отважиться на такое.

— Ч-что случилось, Ребекка? — спросил ее Комфри однажды вечером, когда они сидели возле Камня. — В ч-чем дело?

Голос его дрогнул, у него сжалось горло от печали и страха, ведь он догадался или, точнее, почувствовал, что скоро Ребекка последует примеру Босвелла и Брекена и покинет Данктонский Лес.

И тогда Ребекка рассказала ему о том, как до нее донесся настойчивый зов Шибода, о том, что она вдруг почувствовала, будто когти Мандрейка впились ей в кожу, совсем как в тот день, когда он вытащил ее на метель.

— А как же т-ты узнаешь, г-где он находится? — содрогнувшись, пролепетал Комфри.

— Камни Шибода укажут мне путь и уберегут меня от беды, ведь они столь долгое время поддерживали Мандрейка. Я буду следовать невидимой линии, протянувшейся между ними и Данктонским Камнем, ведь именно таким образом Брекен нашел дорогу в Нунхэм и обратно, а затем и в Аффингтон, и еще дальше.

Ребекка говорила уверенным тоном, словно пытаясь приободрить саму себя, но ей не удалось обмануть Комфри. Впрочем, слова, которые он произнес затем, помогли ей собраться с духом и окончательно решиться покинуть Данктон.

— А как же мы будем жить, по-пока тебя не будет?

Ребекка улыбнулась. О, милый, ненаглядный Комфри. Пока тебя не будет! Пока? Никто, даже Меккинс, не верил ей так безоглядно, как Комфри. Пообещать ему все равно что принести обет Камню. Ребекка наконец твердо решила, что непременно отправится в путь, и потому ответила:

— Пока меня не будет — о, как приятно слышать эти слова! — на то время, пока меня не будет, ты заменишь меня и будешь исполнять обязанности целителя.

Ошарашенный Комфри вытаращил глаза и изумленно уставился на свои не очень-то сильные лапы.

— По части познаний в области лекарственных растений и их использования ты превзошел всех кротов, когда-либо живших в Данктоне, — твердо проговорила она, — и ты был так же близко знаком с Розой, как и я, хоть и в детстве. И, что самое главное, твоя вера в Камень чрезвычайно глубока, ты всегда черпал в нем силы, и он не оставит тебя своей милостью.

— Да! — воскликнул Комфри. Ведь если Ребекка так сказала, значит, это правда.

Ребекка с радостью пустилась бы в дорогу немедленно, но она понимала, насколько важна ее роль в жизни системы, и знала, что с ее стороны было бы нечестным исчезнуть в один прекрасный день, не попрощавшись и ничего не объяснив тем, кто относился к ней с любовью. Поэтому она повидалась с каждым из обитателей системы и всякий раз говорила, что верит в милость Камня, который поможет ей вернуться обратно, а кроты принимались качать головами и взволнованно топтаться на месте.

Некоторые из них разозлились и даже попытались возразить:

— А как же Брекен с Босвеллом? Ведь они так и не вернулись, правда? По-моему, с ними расправились совы. Вот и ты... — Но ни один не решился договорить фразу до конца.

— А кто же заменит тебя? — жалобно спрашивали Другие.

— Комфри, — отвечала она с улыбкой.

— Комфри? Похоже, она с ума сошла,— начинали бормотать они, уже расставшись с Ребеккой.

Но когда она наконец отправилась в путь и двинулась через луга, прилегавшие к болоту, жители системы начали осаждать Комфри вопросами:

— Она когда-нибудь вернется? Или нет?

— Да, вернется, — твердо отвечал Комфри, — Ребекка не может не вернуться сюда.

— А как же Брекен с Босвеллом? — возражали ему те, кто рассердился сильней других, считая, что их предали. — Ведь они так и пропали.

— Насчет них я ничего не могу сказать. Но Ребекка вернется.

Но когда все разбрелись по норам и Комфри наконец увидел, что рядом никого нет, ему стало очень тоскливо. Он выскочил на прогалину и заметался по ней, то подбегая к Камню, чтобы пристально посмотреть на него, то возвращаясь на край опушки и принимаясь глядеть в ту сторону, куда отправилась Ребекка. Пытаясь удержаться от слез, он все твердил ее имя, как заклинание, а потом все-таки заплакал, горюя о том, что Ребекка ушла и никто его не утешит.

А Камень возвышался над ним как воплощение мощи духа и безмолвия. Наплакавшись, Комфри заснул, а когда вновь проснулся, понял, что готов взять на себя обязанности целителя и заботиться об обитателях системы. Он вдруг обнаружил, что теперь у него достанет сил, чтобы на протяжении долгих кротовьих лет, даже если ему будет очень одиноко, ни разу не усомниться в том, что Ребекка вернется. Ему просто придется заменить Ребекку на время ее отсутствия.

Глава шестнадцатая

О долгом путешествии Босвелла и Брекена из Аффингтона в Кэпел Гармон, расположенный на подступах к самому Шибоду, нам известно лишь из записей, оставленных Босвеллом. В них содержится множество данных о состоянии переживших эпидемию чумы систем, попадавшихся им по пути, но сведения о событиях, происшедших за долгие годы странствий, весьма скудны.

Мы знаем, что они провели Самую Долгую Ночь в системе Кэйр Карадок, что находится близ границы с Уэльсом, а затем, как пишет Босвелл, «нам вскоре удалось добраться до плотины Оффа, и Брекен из Данктона сумел найти короткую и безопасную дорогу к заброшенной системе Кэпел Гармон».

Описывая путешествие, продлившееся несколько кротовьих лет, он ограничился лишь этой краткой фразой, ни разу не упомянув ни о трудностях, связанных с зимними холодами, ни о причинах, побудивших их направиться в Кэпел Гармон. Несомненно одно: Босвелл рассматривал Кэпел Гармон, небольшую захолустную систему, название которой стало теперь известно повсюду лишь в связи с отважным подвигом, совершенным им и Брекеном, как поворотный пункт в ходе их путешествия. Возможно, серые безжизненные камни, что стоят в тех мрачных краях, в те времена еще не до конца утратили силу, от которой ныне не осталось и следа.

Но ответить на этот вопрос способен лишь тот, кому довелось оказаться среди унылых, покрытых чахлой растительностью пустошей Кэпел Гармона и, бросив взгляд назад, понять, что долгое путешествие из теплых южных краев на север закончено, и отныне ему предстоит пробираться вперед по труднопроходимым, скудным пищей местам, глядя на вздымающуюся впереди громаду Шибода.

Но услышав название Кэпел Гармон, содрогнется всякий, кому понятно, что значит увидеть перед собой границу неприветливой страны, которую ему волей-неволей придется пересечь, зная, что у него куда больше шансов сложить там голову, чем вернуться обратно.

Они провели там всего два или три дня, и вот однажды Брекен сказал, устремив взгляд на запад:

— Босвелл, Шибод где-то совсем близко, я это чувствую, и нам придется отправиться туда, пока у нас еще есть силы. — Голос его то и дело прерывался, он весь дрожал от страха, который внушал ему грозный Шибод. — Нам придется отправиться туда прямо сейчас.

Босвелл улыбнулся и кивнул, ему уже не раз доводилось слышать от Брекена то же самое, когда перед ними вставала особенно трудная и опасная задача, с которой Брекену хотелось поскорее разделаться. Ожидание всегда было для него невыносимым. Но даже у Босвелла сжалось сердце: от мест, где находилась некогда процветавшая система (об этом упоминалось в «Системных Реестрах»), веяло какой-то неясной угрозой.

После дождей и таяния снегов почва сильно пропиталась влагой, и нередко после долгого пути им приходилось тратить не один час на то, чтобы разыскать хоть пару хилых червей. Тишину нарушал лишь шелест мокрого прошлогоднего папоротника и вереска да жалобное блеяние пасшихся возле мрачных скал грязных овец. Но по сравнению с Шибодом, куда им предстояло теперь отправиться, даже Кэпел Гармон казался уютным прибежищем.

Как бы там ни было, вымокшие, замерзшие и голодные Брекен и Босвелл свернули наконец на запад, чтобы одолеть последнюю часть пути. Впрочем, бывает так, что в самые тяжелые моменты глазам открывается зрелище, при виде которого в душе возникает проблеск надежды, и именно так случилось с Брекеном. По дороге он заметил среди унылых камней небольшой куст утесника, усыпанный изжелта-оранжевыми цветами, радостно полыхавшими посреди промозглого апрельского сумрака.

— Такие же кусты, только повыше этого, растут среди меловых холмов за Данктонским Лесом, — сказал Брекен Босвеллу, — и если мы когда-нибудь благополучно выберемся отсюда, я непременно покажу их тебе. Я отдал бы все на свете, лишь бы оказаться там сейчас!

В последнее время Брекену и Босвеллу удавалось избегать встреч с ревущими совами, но теперь они начали спускаться по довольно-таки крутому склону в речную долину, а там им почти наверняка предстояло натолкнуться на дурно пахнущую дорогу, над которой летали ревущие совы. Это и произошло, как только они добрались до подножия склона, который им не терпелось покинуть, поскольку там росли хвойные деревья и почва отнюдь не изобиловала пищей. Друзьям удалось пересечь дорогу без затруднений, используя выработанный за многие годы прием: оказавшись на подходе к полосе странной жесткой почвы, они прижимались к ней носом и, выяснив, что она не вибрирует, кидались бегом вперед.

Перебравшись на другую сторону, кроты принюхались и поняли, что где-то неподалеку протекает глубокая холодная река. Мысль о том, чтобы отправиться на ее поиски, была соблазнительной, ведь поблизости от рек водится много червей, но Брекен решил, что им все-таки не следует спускаться ниже в долину, и они пошли вдоль дороги, над которой летали ревущие совы.

Выяснилось, что он принял правильное решение: дорога привела их к мосту через реку, и, взглянув на нее с высоты, друзья поняли, что она слишком широкая и бурная, и им не удалось бы перебраться вплавь на противоположный берег. Дождавшись наступления сумерек, они наконец отважились пройти по мосту, а затем спустились к реке и неплохо подкрепились среди пастбищных земель, тянувшихся узкой полоской вдоль речного русла.

Выше, там, где почва была менее плодородной, простирались хвойные леса, становившиеся гуще и гуще по мере удаления от реки. Друзья побрели вниз по течению, но примерно через пять кротовьих миль дорогу им преградил бурный ручей с каменистым дном, пересечь который вплавь было невозможно.

— Да в этом и нет необходимости, — сказал Брекен. — Ведь Шибод находится где-то там, за пределами долины.

Они вновь пустились в путь, держа курс на запад и гадая о том, какие сюрпризы готовит им путешествие по долине. Почва долины была каменистой и неровной, хотя местами попадались луга, на которых паслись овцы, и тогда идти становилось легче, а вдобавок там можно было поесть вдоволь. И хотя перед ними простирались участки относительно плоской местности, они постоянно видели крутые склоны долины, вздымавшиеся слева и справа, за рекой все чаще и чаще виднелись серо-черные верхушки хмурых скал, и это зрелище вселяло в их сердца тревогу. Брекен боялся, как бы им не угодить в какой-нибудь каменный мешок и не остаться в нем навсегда. До них доносился шум бурливой реки, а порой слышались отзвуки грохота, сопровождавшего полет ревущих сов, проносившихся по дороге, пролегавшей на противоположном берегу.

Поскольку долина была очень глубокой, они не могли увидеть того, что находилось за ее пределами. Погода стояла ненастная, дул сильный ветер, лил дождь, порой сменявшийся градом, а воздух становился все холоднее и холоднее. И Брекену, и Босвеллу казалось, что впереди их ждут еще большие трудности.

На четвертый день после того, как они перешли реку, им впервые повстречался снег — влажные серовато-белые пятна. Судя по множеству грязных следов, оставленных на его поверхности овцами, он выпал несколько дней назад и успел слегка подтаять, слежаться и приобрести мрачный, угрюмый вид под стать всему вокруг. Но кое-где верхушки скал, вздымавшиеся над темными, успевшими стряхнуть снег с ветвей деревьями, теперь сияли яркой белизной. Вечером температура резко понизилась, подтаявший снег покрылся слоем хрупкого льда, крошившегося под лапами и отражавшего последние отблески багряного заката, горевшего в холодном небе.

На пятый день путешествия по долине друзья впервые повстречались с кротом из Шибода. Это произошло неожиданно, когда они спустились попить к реке по тропе, проторенной овцами.

Вначале они услышали голос, донесшийся откуда-то из зарослей травы:

— Beth yw eich enwau, a’ch cyfundrefn?

[ — Ваше имя и система?]

Брекен с Босвеллом не знали языка, на котором говорил крот, но уже по одной его позе и тону можно было догадаться, о чем он спрашивает.

— Мы пришли из Кэпел Гармона,— сказал Брекен, чтобы не усложнять ситуацию.

— С миром, — добавил Босвелл.

— Dieithriaid i Siabod, paham yr ydych yma? [— Почему вы здесь чужестранцы?]

Они не поняли, чего он от них хочет, и молча разглядывали его. Если это крот из Шибода, они явно обманулись в своих ожиданиях, считая, что все его обитатели такие же огромные и грозные, как Мандрейк.

Этот поджарый, жилистый крот смотрел на них исподлобья, наморщив узкий заостренный нос. Судя по всему, их появление в этих местах показалось ему подозрительным, и он не испытывал к ним ни малейшего доверия. Брекен подумал, что мех у этого крота выглядит совсем как свалявшийся войлок. Его маленькие черные глазки все время двигались, ничего не упуская из виду: двое чужаков, один большой и сильный, другой маленький, с искалеченной лапой, стоят ниже, чем он, у самой воды. У Босвелла с Брекеном создалось впечатление, будто они встретились с очень любопытным кротом.

Босвелл попытался продолжить разговор.

— Шибод? — спросил он.

Крот не сводил с них глаз, переводя взгляд с Брекена на Босвелла и обратно. Он слегка сморщился, выражая своим видом явное презрение.

— Так, значит, вы — южане? — сказал он, перейдя на понятный им язык. Голос его звучал теперь насмешливо и резко, и заданный им вопрос был равносилен обвинению.

Не успели они ответить, как крот уже скрылся в зарослях травы. Когда Брекен взобрался вверх по склону, его уже и след простыл. Он попытался позвать крота и громко сказал, что они никому не желают зла и просят его вернуться обратно, но в ответ услышал лишь равнодушный плеск холодной воды в реке.

— Он убежал,— сказал Брекен.

— Ладно, пойдем дальше, — откликнулся Босвелл. — Скорей всего, он еще вернется.

— Да, и приведет с собой других. Он и вправду из Шибода, Мандрейк говорил с точно таким же акцентом, — сказал Брекен.

— Понятное дело, из Шибода, откуда еще ему быть, — сказал Босвелл, стараясь не отставать от Брекена, — да и говорил он, видимо, на шибодском языке, и...

— У него жалкий вид, — презрительно бросил Брекен. — Подобное разочарование мне довелось испытать однажды, когда я надеялся найти себе на завтрак пескожила, а вместо этого наткнулся на хилого проволочника. Ужасно вредный крот. Ему ничего не стоило помочь нам...— раздраженно проговорил Брекен.

Они вновь пустились в путь. Их настроение заметно улучшилось.

Размышляя об этой встрече, о необходимости как-то добраться до Шибода, о вероятности того, что крот вернется, приведя с собой других, они увлеклись и не заметили, как лес кончился, уступив место пастбищным землям, долина расширилась и ее левый склон стал более пологим. Они все шли и шли вперед, не поднимая головы от земли, а потому не увидели, как среди ветвей самых высоких из деревьев показалось нечто вроде клубящегося тумана. Впрочем, это был не туман, а нависшее над землей облако, нижняя часть которого походила на дым, который появляется, когда горит сырая трава. В просветах виднелась гора — черная мрачная твердыня, кое-где усыпанная ярко-белыми крапинками, вздымавшаяся над долиной, словно неприступная стена.

Чуть позже они все-таки обратили внимание на то, что долина стала шире, но тут ее начало заволакивать туманом. Вначале появилась лишь легкая дымка, затем она начала густеть, и возвышавшиеся по сторонам склоны скрылись за белесой пеленой.

И вот туман, продвижение которого было стремительным, как распространение пожара в лесу, и бесшумным, как прикосновение к земле выпавшего среди ночи снега, чье появление оказалось столь же неожиданным, как нападение совы, протянул холодные извивающиеся щупальца к земле, на которой стояли Брекен и Босвелл, и все вокруг растаяло в серой мгле.

Им доводилось сталкиваться с туманом среди меловых холмов, который появлялся там иногда в холодную безветренную погоду, и они знали, что нужно спокойно подождать, пока он не рассеется. Но этот туман был другим. Он постоянно пребывал в движении; казалось, это живое, хоть и очень холодное существо, загадочным образом изменяющее форму, которое нарочно всех путает, так что даже непонятно, идешь ты или стоишь на месте и чем закончится твой следующий шаг.

— Босвелл! — крикнул Брекен, заметив, что его друга, стоявшего от него всего в нескольких кротовьих ярдах, заволакивает белесая мгла, которая не только не дает возможности что-либо рассмотреть, а вдобавок заглушает и искажает звуки. — Босвелл, давай-ка держаться рядом, а не то потеряемся.

Подойдя друг к другу, друзья заметили, что ворсинки меха у каждого из них покрылись капельками влаги, а когти отливают мокрым блеском.

Не видя ничего вокруг, не улавливая никаких запахов, лишь слыша приглушенный шум реки, они попытались было выкопать норку, но в пропитанной влагой почве было полно камешков, больно ранивших лапы, и им пришлось отказаться от этой затеи.

— Не нравится мне все это, — сказал Брекен, вглядываясь в туман. Яркость света все время менялась: дул ветер, и слоистая завеса между землей и небом становилась то толще, то тоньше. — Давай доберемся до реки и выкопаем норку-времянку на берегу.

Брекен направился было в одну сторону, остановился, помотал головой и двинулся в другую, снова замер и опять пошел, выбрав новое направление.

— По-моему, река находится вон там, — сказал Босвелл, указывая совсем в другую сторону.

— Нет, шум доносится вон оттуда, я же слышу, — возразил Брекен и решительно направился туда, где, как ему казалось, протекала река.

Вокруг них плавали клочья тумана, двигаясь то быстрей, то медленнее, то наползая друг на друга, то раздвигаясь, и на мгновение в образовавшейся прорехе можно было заметить серые камни или клочок покрытой травой земли.

Вскоре до них донеслись чьи-то резкие голоса, но где они раздаются, впереди или за спиной? Им удалось лишь догадаться, что кто-то говорит по-шибодски.

Брекен с Босвеллом остановились, окончательно сбившись. Впервые за все долгое путешествие они попали в такое дурацкое положение. Река по-прежнему шумела, но до нее никак не добраться, и разглядеть что-либо совершенно невозможно.

— Будет лучше всего,— заговорил Брекен тоном, по которому можно было без труда догадаться, что он в любом случае поступит именно так,— если мы перестанем метаться из стороны в сторону и подождем, пока туман не рассеется. Надеюсь, голоса нам не послышались, и мы повстречаемся с кротами, а те помогут нам отыскать безопасное местечко.

Вскинув голову, он посмотрел наверх, чтобы проверить, нет ли где-нибудь просветов и не начал ли отступать туман. До них опять донеслись голоса, но уже с другой стороны, а где-то у них над головой послышался пронзительный крик и хлопанье крыльев большой серебристой чайки.

Следить за ходом времени не было никакой возможности, и ни один из них не взялся бы сказать, сколько минут или часов прошло, прежде чем туман начал исчезать с той же внезапностью, с какой появился. Поначалу взгляду их стали попеременно открываться довольно-таки большие участки земли, показывавшиеся между его редеющими клочьями. Затем в клубившейся у них над головами пелене образовалась брешь, в которой промелькнул кусочек голубого неба. Начало светлеть, и они смогли определить, где находится солнце. Вскоре все, что находилось справа от них, полностью очистилось от дымки, и стало понятно, откуда доносится шум реки. Оказалось, что, сбившись с пути, они шли от нее совсем в другую сторону. Брекен с Босвеллом только-только начали спускаться обратно, как из облака редеющего тумана донесся чей-то голос:

— Заблудились, что ли?

Брекен вышел вперед, закрывая собой Босвелла. Прищурившись, он попытался разглядеть, где же прячется крот, но увидел лишь тени и краешки темных камней. После всех переживаний, выпавших в тот день на их долю, он был бы не прочь подраться с кем-нибудь.

Туман окончательно развеялся, и они увидели четверых кротов, стоявших чуть выше по склону. С одним из них они уже встречались, а остальные, как и он, отличались худобой и сухощавостью.

— Кроты из Шибода, — тихо сказал Босвелл.

— Да, заблудились, — решительным тоном проговорил Брекен, — и будем крайне вам признательны, если вы скажете нам, где находится Шибод.

Кроты заговорили все разом, но Брекен с Босвеллом, естественно, не поняли ни слова. Затем низкорослый крот, тот самый, которого они уже видели раньше, выступил вперед и спросил:

— А зачем вам понадобился Шибод? И вообще, с чего вы взяли, что вас туда пустят?

— Если бы ты не смылся так поспешно, когда мы встретились в прошлый раз, нам не пришлось бы плутать в этом дурацком тумане, — сказал Брекен, указывая лапой на редкие клочья, до сих пор плававшие кое-где в воздухе. Он решил, что подобный упрек не повредит.

Но он сильно ошибся. Второй из кротов тоже вышел вперед и сердито заявил:

— Не смей разговаривать с Брэном в таком тоне, а иначе как бы тебе не пожалеть об этом!

Брэн ухмыльнулся и, задрав нос, с вызовом посмотрел на Брекена, хотя ни за что бы на это не решился, столкнись он с ним один на один.

— Понятно? — бросил он.

Брекен не ответил, он внимательно рассматривал второго крота, который не произвел на него особенного впечатления. За годы жизни он научился быстро оценивать силы соперника и отличать подлинную храбрость от показной. Вдобавок ко всему прочему он изрядно проголодался, и ему очень хотелось затеять драку.

Босвелл попытался разрядить обстановку и, не трогаясь с места, принялся было объяснять:

— Видите ли, мы пришли сюда из Кэпел Гармона в надежде отыскать дорогу в Шибод и...

Но он ничего этим не добился. Брэн, разозленный тем, что Брекен продолжал его игнорировать, сдуру выскочил вперед и легонько шлепнул его по носу.

Брекен отреагировал молниеносно. Одним взмахом правой лапы он свалил Брэна на землю, затем резко выбросил вперед левую, и его когти вонзились в плечо другого крота. Еще один взмах правой лапой — и тот отлетел в сторону, а Брекен повернулся лицом к двум более крупным кротам и, задыхаясь от ярости, проговорил:

— Хватит с меня ваших фокусов. Говорите, где находится Шибод!

Кроты стояли, ничего не отвечая, а за ними, словно в ответ на его вопрос, показались очертания горной кручи. Окрестности долины успели полностью очиститься от тумана, и вдали стала видна высоченная гора, покрытая пятнами снега, покров которого на вершинах становился сплошным, и устремленные в небо голые черные скалы с едва заметными на таком расстоянии трещинами и углублениями. Острая вершина горы упиралась в облака, и при взгляде на нее нетрудно было проникнуться сознанием собственной ничтожности.

— Это и есть Шибод,— прерывающимся голосом пролепетал Брэн.

— Отлично, — спокойно сказал Босвелл. — Значит, мы нашли его и даже успели помериться силами, так не найдется ли где-нибудь поблизости уютного места, где мы смогли бы расположиться и рассказать вам о том, что привело нас сюда.

— А как вас зовут? — спросил самый крупный из кротов.

— Брекен из Данктона, — ответил Брекен.

— Босвелл из Аффингтона, — сказал Босвелл, на секунду замешкавшись: упоминание об Аффингтоне всегда производило впечатление. До сих пор обитателям всех систем было известно это название. Как выяснилось, обитатели Шибода не являлись исключением.

— Что же вы сразу не сказали? — воскликнул один из кротов, всем своим видом выражая глубокое почтение.

— Надо же, как замечательно! — добавил Брэн, на хмуром лице которого появилось слабое подобие улыбки. — Крот из Аффингтона! Это великая честь для нас, великая честь.

Все четверо окружили Босвелла и повели его вверх по склону, а Брекен поплелся следом, досадуя на то, что никто не уделяет ему внимания, и отчасти сожалея о проявленной горячности.

Глава семнадцатая

— Неужели вы надеетесь добраться до Кастель-и-Гвина? — изумленно воскликнул Брэн после того, как Брекен с Босвеллом поведали ему и остальным кротам свою историю. Все принялись качать головами, бормоча по-шибодски слова, о значении которых Брекен без труда догадался: «безумие», «они спятили», «шальные головы». Но все же, судя по их тону, они прониклись уважением к странникам.

— Вам это ни за что не удастся, это невозможно.

— А кто-нибудь из вас пытался это сделать? — спросил Брекен.

Брэн перевел его вопрос на шибодский. Кроты снова покачали головами и приумолкли.

— Давным-давно один крот отправился туда, но так и не вернулся, — сказал Брэн. — Это никому не по силам, понимаете? В тех местах повсюду витает зло, и на каждом шагу страшная опасность, встреча с которой неминуемо ведет к гибели. Есть там нечего, черви на такой высоте не водятся, а вдобавок там бродит Гелерт, Пес Шибода.

Гелерт! Не его ли поминал Мандрейк, когда разговаривал сам с собой, гоняясь за Брекеном по туннелям Древней Системы?

Ни Брекен, ни Босвелл не заводили речь о Мандрейке, поскольку, узнав о его судьбе, кроты могли отнестись к ним враждебно. Так или иначе не кто иной, как Брекен, оказался виновником его гибели. Но теперь...

— А вы не знали крота по имени Мандрейк? — немного помолчав, спросил Брекен.

Брэн опешил, он широко разинул рот, затем бросил встревоженный взгляд на остальных, и один из них попросил его перевести вопрос Брекена. Когда Брэн выполнил его просьбу, кроты заговорили, перебивая друг друга и обмениваясь удивленными взглядами.

— Ну так что же? — спросил Брекен.

— Это неожиданный вопрос, согласись, — вкрадчиво проговорил Брэн. — А почему ты решил спросить нас об этом?

Брекен начал рассказывать о Мандрейке. Брэн переводил фразу за фразой, а кроты не сводили с Брекена глаз. Он поведал им обо всем, скрыв лишь обстоятельства, при которых Мандрейк погиб.

— Скажи им всю правду,— сказал Босвелл.

Брекен покачал головой, не желая рисковать.

— Ну и все-таки, вы знали его? — еще раз повторил свой вопрос Брекен.

Не успел Брэн что-либо ответить, как вперед вышел один из кротов постарше. Он держался с таким достоинством, что Брекен с Босвеллом сразу же поняли, что он здесь самый главный, а Брэну лишь поручено вести переговоры. Похоже, он успел повидать на своем веку не меньше четырех Самых Долгих Ночей и выглядел поупитаннее прочих, хотя, конечно, тоже был относительно худ. Взгляд его говорил о незаурядном уме, а твердость в манере держаться внушала почтение. Он заговорил по-шибодски, обращаясь к Брэну, и взмахнул лапой, указывая на Брекена с Босвеллом. Брэн торопливо закивал и повернулся к ним:

— Вам придется пойти с Келином, понимаете? Он считает, что вам надо кое с кем встретиться.

Сначала они шли по туннелям, проложенным на небольшой глубине, а затем продолжили путь под открытым небом. Брекен с Босвеллом за время путешествия привыкли к тому, что на периферии любой из систем их встречали охранники или дозорные, которые первым делом спрашивали, кто они такие и почему оказались здесь, а затем уж сопровождали их в центральную часть. Брекен и Босвелл предположили, что то же самое произойдет и на этот раз. Во время предварительных переговоров обитатели систем никогда не рассказывали им о себе, и теперь их это уже не удивляло. Все самое интересное начиналось, лишь когда они оказывались в самом сердце системы.

Но на этот раз им пришлось идти уж чересчур долго. Среди туннелей системы попадались проходы, проложенные наспех на небольшой глубине в торфяной, попахивавшей болотом почве, были и глубокие туннели, пролегавшие в мягкой и жирной земле, в которой попадались осколки серого с налетом ржавчины сланца. Создавалось впечатление, что система не отличалась упорядоченностью, и довольно часто их путь пролегал практически по поверхности земли среди зарослей жестких трав или вереска.

Во время одного из таких переходов им впервые удалось толком разглядеть вздымавшуюся слева от них гору Шибод, или Мойл Шибод, как выразился Брэн, произнесший это название с трепетом в голосе, отчего друзья прониклись к нему некоторой симпатией.

Они уже успели взобраться вверх по склону долины и теперь, когда ничто не заслоняло вида, поняли, что гора — нагромождение черных скал, ведущих подобно чудовищной лестнице, засыпанной снегом, к вершине, — выглядит куда внушительней, чем им показалось с первого взгляда.

Выбравшись из долины, они обнаружили, что по соседству с зарослями хвойных деревьев растут приземистые дубы с изогнутыми стволами, а за ними простираются зеленые пастбища для овец. Этот отрезок пути они шли под открытым небом, используя подходящие тропы, позволявшие им прятаться среди зарослей вереска и кустиков черники, а затем наконец спустились в подземные туннели и впервые почувствовали, что теперь-то они действительно внутри системы.

Туннели были голы и пустынны, но по сравнению с влажными торфяниками, попавшимися им по пути, и белесой почвой, напоминавшей цветом пепел, распространенной в долине, земля здесь была неплохая, темная и, судя по запаху, богатая пищей.

Неожиданностью для Брекена и Босвелла явилось то, как были использованы при прокладке туннелей массивы сланца, одни с гладкими, а другие с зазубренными краями, выступавшие из земли под наклоном. Опыт, накопленный многими поколениями кротов, позволил проложить среди них проходы, в которых одной из стен служила накрененная сланцевая пластина, а другая была земляной. Выглядели они весьма внушительно, хоть и мрачновато, а под стрельчатыми сводами необычайно высоких потолков гуляло раскатистое звучное эхо, куда более громкое, чем отзвуки, наполнявшие туннели, проложенные в меловых почвах.

Внезапно шедший впереди Келин остановился, не сказав ни слова.

— Сейчас мы поедим, а потом немного передохнем и поспим в норах, расположенных неподалеку, — сказал Брэн. — Путь впереди еще долгий.

Поджарый остроносый крот, сильно похожий на Брэна, принес им угощение — клубок червей, которые кому угодно показались бы тщедушными и хилыми.

Босвелл ел медленно, растягивая удовольствие, а Брекен, который здорово проголодался, принялся уплетать червей за обе щеки и не сразу заметил, как громко звучит его чавканье на фоне царящей в туннелях тишины, которую нарушал лишь редкий звон капель стекавшей со сланцевых пластов влаги. Смутившись, он принялся расхваливать угощение, явно преувеличивая его достоинства. Хоть с опозданием, но Брекен сообразил, что добывать пищу в этих местах куда трудней, чем на равнинах, и спешка во время еды совершенно неуместна.

После того как все насытились, Брекен с Босвеллом наконец решились задать несколько вопросов о жизни в Шибодской системе и о том, куда их ведут. Ответить им взялся Келин, как самый старший из кротов, а Брэн перевел его слова.

Они услышали историю, которая не показалась им необычной. Здешние кроты также сильно пострадали от эпидемии чумы, которая вспыхнула здесь позже, чем в других системах. Те немногие, кому удалось остаться в живых, обитали на территории, протянувшейся узкой полосой между тем местом, где друзья впервые повстречались с шибодскими кротами, и тем, где они находились сейчас, поскольку на этих землях вполне можно было прокормиться, если знать, где искать пищу.

Обитатели Шибода предпочитали обходиться без правителя, а все насущные вопросы решала группа старейшин, в число которых входил и Келин. Впрочем, он счел необходимым упомянуть о том, что во время эпидемии и после нее крайне важную роль в жизни системы играл некто У-Рох — имя, показавшееся Брекену с Босвеллом странным и похожим на гортанное ругательство.

— Да нет, это не он, а она, кротиха по имени Гвинбах, но у нас принято всем давать прозвища, поэтому ее называют У-Рох.

— А что означает это прозвище? — спросил Брекен.

— Ну, это слово можно понимать по-разному. Оно может означать «целительница», «ведунья», но есть у него и значение «ведьма». Вы все поймете, когда увидите ее.

— Так, значит, нам предстоит с ней встретиться? — спросил Брекен.

— Да, теперь вам придется с ней повидаться, а иначе будет нехорошо. После того как ты упомянул о Мандрейке... Видишь ли, это она спасла его...

И Брэн поведал им историю, которую затем, по прошествии немалого времени, Босвелл подробно пересказал и занес в «Системные Реестры», историю, начинавшуюся словами, которые теперь известны всем: «История о том, как родился и как начал свою жизнь Мандрейк, столь страшна, что она не могла бы привидеться ко всему привычным обитателям Шибода даже в кошмарных снах...»

Эта леденящая душу история глубоко потрясла Брекена, живо припомнившего, как отчаянно взывал к Ребекке Мандрейк перед тем, как погибнуть в сражении со Стоункропом. В заключение Брэн сказал:

— Видите ли, У-Pox и есть та самка, которая его нашла. Ей всегда нравились дикие места, и сейчас нравятся, так вот, она прогуливалась по горным склонам, услышала, как пищит новорожденный кротеныш, схватила его за шкирку и приволокла в систему. Говорят, кое-кто из кротов считал, что его надо прикончить, ведь он был поскребышем из выводка, над которым тяготело проклятие, но У-Pox отстояла его, она не отходила от него ни на шаг до тех пор, пока он не окреп, а потом стала внушать ему, что доверять никому нельзя, что все кроты достойны лишь презрения, и научила его драться так, как не умел ни один из обитателей Шибода. А потом он вырос и стал таким огромным, таким могучим, что уже никто не мог с ним тягаться. Забавно они выглядели, когда стояли бок о бок. Знаете, как их называли? «Fach» и «fawr» — «малышка» и «великан».

— Неужели она до сих пор жива? — спросил Босвелл. — Должно быть, она уже очень старая.

— Она успела повидать на своем веку никак не меньше шести Самых Долгих Ночей, — ответил Брэн, — и хотя она сильно одряхлела, ум у нее острый, как коготь. Здешние кроты носят ей червей и порой отказывают себе в необходимом, лишь бы накормить ее, как в свое время поступала она ради Мандрейка.

— А что стряслось с ним? Почему он покинул Шибод?

— Он разругался с ней. Говорят, он вечно огрызался на нее чуть ли не с того дня, когда она его нашла. Никто не мог взять в толк, почему она взялась о нем заботиться, ведь никто, в том числе и Мандрейк, ни разу не слышал от У-Pox ни одного ласкового слова. Они без конца ссорились, и, говорят, у нее до сих пор сохранились шрамы от последней с ним драки, после которой он и ушел от нее.

— А что Мандрейк сделал потом? — спросил Брекен.

Брэн повернулся к Келину и о чем-то его спросил. Некоторое время они говорили по-шибодски, а потом Брэн подошел поближе к Брекену с Босвеллом и заговорил совсем тихо, словно боялся, как бы его не услышали бесстрастные сланцевые стены туннеля или нечто иное, таившееся в глубинных пустотах за ними.

— Он отправился в Кастель-и-Гвин. — Брэн помолчал, дожидаясь, когда они осознают всю важность этих слов, а потом добавил: — Да, да, именно так он и сделал, именно так.

— Но почему? — спросил Брекен.— Почему?

Вместо ответа Брэн постарался как можно точнее передать картину, которую рисовало ему воображение:

— Очевидно, он двинулся через Кумер, взобравшись по его склонам, ведь другой дороги нет, и оказался в тех пустынных местах, где бродит Гелерт, Пес Шибода. До тех пор, пока вы не заговорили о нем, все считали, что Гелерт разорвал его на куски. Но, видимо, ему удалось пробраться дальше, к одной из вершин Шибода, где кротам нечем кормиться, туда, где стоят священные камни, в Кастель-и-Гвин. — Брэн умолк, и некоторое время никто не нарушал тишину.

— Но зачем? — настаивал Брекен.

— Зачем? Вряд ли кому-либо дано понять, что погнало его навстречу смерти в те края, куда никто не отваживается заглядывать. Впрочем, говорят, он объяснил это тем, что на самом деле никакого Камня нет. Нет, и все. А потому все наши Камни ничего не значат. Он хотел доказать, что Камень, которому поклоняются все кроты и который всегда почитали обитатели Шибода, не имеет никакой силы. К тому же он хотел продемонстрировать свое презрение к нашим страхам и насмеяться над нашей верой. В те времена, до эпидемии чумы, все верили в Камень и совершали ритуалы, но У-Pox настроила его иначе, во всяком случае, она уговорила его не принимать участия в наших обрядах. Да и сам Мандрейк говорил: «Если Камень и вправду есть, как он мог допустить, чтобы, едва я успел родиться, на меня обрушились такие беды?» И после того как многие жестоко пострадали от чумы, некоторые из нас решили, что он прав, понимаете?

Все задумались. Ответ был прост и ясен для Босвелла, но не для Брекена, на чью долю выпало немало тяжких страданий. Брэн вообще считал, что тут не над чем ломать голову. А что думал по этому поводу Келин, было неизвестно.

— Она еще до сих пор жива? Чем ты это объясняешь? — Босвелл задал эти вопросы, обращаясь к Келину, а не к Брэну, и в голосе его сквозило глубокое сочувствие. Брэн перевел его слова на шибодский, и Келин негромко ответил.

— Что он сказал? — спросил Брекен.

Брэн рассмеялся и пожал плечами:

— По его словам, она убеждена в том, что Мандрейк еще вернется.

Брекен так и не решился сообщить им о гибели Мандрейка и теперь замялся, не зная, что сказать. На выручку к нему пришел Босвелл.

— Отведите нас к ней, — мягко проговорил он.

— Но нам надо отдохнуть, поспать... — возразил было Брэн.

— Пожалуйста, — сказал Босвелл, глядя на Келина.

Тот понял его и поднялся с места, готовясь повести их дальше.

Вторая часть пути заняла несколько часов и пролегала по огромным туннелям, выглядевшим просто устрашающе. Сланцевые потолки находились на невообразимой высоте, а сам туннель сделался таким широким, что противоположная стена тонула во мраке. Чтобы не сбиться с пути, они старались держаться к стене поближе, но порой это оказывалось невозможно: из нее постоянно сочилась вода, и на поверхности сланцевых плит кое-где образовались глубокие лужи. В некоторых местах туннель, по которому они шли, пересекался с другими, такими же огромными, и до них все время доносился плеск подводных рек, а однажды они услышали шум подземного водопада. Гулявшее среди стен эхо отличалось такой звучностью, что, прислушиваясь к отзвукам их шагов, можно было подумать, будто в туннеле находятся не кроты, а какие-то гиганты.

— Кто проложил эти туннели? — спросил потрясенный Брекен, и на его голос тут же откликнулось звонкое эхо.

— Их проложили не кроты, — ответил Брэн, — кротам такое не под силу.

Порой на пути им встречались просторные гроты с необычайно высокими сводами, потолки в которых казались столь же недосягаемыми, как верхушки больших буковых деревьев, а на бесцветном ровном полу кое-где попадались покореженные куски ржавого металла, похожие на те, что им попадались около дорог, над которыми летали ревущие совы. В промозглом воздухе висел запах смерти, наступившей множество лет тому назад.

— Неужели она здесь живет? — спросил Брекен.

— Нет, просто этим путем до нее проще добраться, когда наверху мокро. Знаете, мы ведь уже почти пришли, — сказал Брэн.

Келин повел их за собой вдоль стены очередного огромного грота, где каждое прикосновение когтей к полу казалось очень громким, затем юркнул в проход, размеры которого уже не были столь устрашающими. Дорога пошла вверх, и они почувствовали, как на них пахнуло свежим холодным воздухом. Им еще долго пришлось пробираться среди осколков сланцевых пластин, каких-то прогнивших корней и комков мокрого торфа, прежде чем они наконец оказались на поверхности земли, над которой нависало хмурое серое небо. День клонился к вечеру, но теперь им удалось получше рассмотреть Шибод. Отсюда он казался еще более внушительным: зазубренные верхушки черных скал, заслонявших все, кроме самой высокой вершины, окутанной серой дымкой, приобрели четкость очертаний.

Снова спустившись под землю, они прошли еще примерно с четверть кротовьей мили и очутились среди сырых проходов небольшой системы, при виде которых Брекену вспомнилась нора Келью, жившей когда-то на окраине Болотного Края.

— Гвинбах, это Келин и Брэн,— крикнул Брэн,— а с нами друзья, мы хотим, чтобы вы познакомились.

Завернув за угол, они подошли ко входу в нору. Келин взмахнул лапой, веля им подождать, а сам отправился дальше. Они услышали, как он заговорил по-шибодски, а затем до них донесся надтреснутый старческий голос, в котором порой звучали резкие, как очертания краев сланцевой пластины, нотки. Келин выглянул из проема и поманил за собой Босвелла с Брекеном.

У-Pox лежала на подстилке из высохшего ковыля и вереска. В потертом светло-сером меху виднелись широкие проплешины. Веки слепых слезящихся глаз были сомкнуты, и Брекен заметил, что задние лапы у нее распухли от какой-то болезни, связанной скорее всего с ее преклонным возрастом. Но судя по тому, как она поманила к себе сначала Босвелла, а потом Брекена, несмотря на плохое зрение, ей не составило труда догадаться, где остановился каждый из них. Она обнюхала Босвелла, на мгновенье замерла, притронувшись к его искалеченной лапе, а затем легонько оттолкнула и принялась за Брекена. Он содрогнулся, когда она принялась ощупывать его, словно ощутив прикосновение самой смерти, но в то же время заметил, что Босвелл не сводит с нее глаз, и взгляд его проникнут сочувствием, теплом и, более того, уважением.

— Ра waddod ydych, sy’n ddieithriaid yma? Dywedwch yn eich geiriau eich hunain a siaredwch o’r galon.

[ — Кто вы, чужаки? Говорите от всего сердца, своими словами.]

— Она хочет знать, кто вы такие, и просит вас рассказать о себе, — сказал Брэн.

— Хм, я не уверен, что имеет смысл рассказывать ей обо всем...— Брекен запнулся, не зная, как лучше выразиться, но тут вмешался Босвелл. Он обратился прямо к Келину, не прибегая к помощи Брэна.

— С чего нам начать? — спросил он.

Келин помолчал, а затем, к изумлению Брекена, заговорил на их языке, которым прекрасно владел, хотя акцент в его речи слышался более явно, чем у Брэна.

— Расскажи ей обо всем без утайки. От нее все равно ничего не скроешь. Я стану переводить.

В отличие от Брекена, которому были чужды всяческие церемонии, Босвелл повел себя так, словно готовился приступить к совершению обряда. Сначала он расположился поудобнее рядом с У-Pox, а затем замер, прикрыв глаза, словно читая молитву или пытаясь приобщиться к некоей силе, которая могла помочь ему сделать все как подобает. Брекен сильно удивился, заметив, что старая самка повела себя точно так же, как будто поняла его без слов.

И наконец Босвелл негромко проговорил:

— Я поведу рассказ от сердца к сердцу и постараюсь как можно точнее передать истину, исходящую от Камня. — Он умолк, а У-Pox легонько кивнула, склонив набок опущенную к земле голову.

— Меня зовут Босвелл, я летописец из Аффингтона. Путешествие мое заняло не один год, но невзирая на зимние холода и снег я принес тебе известия, которых ты ждала так долго. Да ниспошлет тебе Камень сил, дабы ты смогла смириться с тем, о чем вскоре узнаешь.

Он говорил, делая время от времени паузы, чтобы Келин смог перевести его слова. Брэн с Брекеном потихоньку отошли назад и стояли теперь в одном из темных уголков, и разговор между Босвеллом и У-Рох протекал так, будто они вели его с глазу на глаз. Даже Келина почти не было заметно, и могло показаться, что в норе никого нет, кроме Босвелла и очень старой самки.

— Крота, с которым я пришел и который помог мне благополучно проделать столь дальнее путешествие, зовут Брекен из Данктона — эта система, как и Шибод, входит в число главных. Брекен достоин всяческого доверия. — У-Рох легонько кивнула и повернула голову в ту сторону, где среди теней в молчании стоял Брекен.

— Я расскажу тебе о Мандрейке, что родом из Шибода, расскажу о великих переменах, значение которых не дано понять никому... — Так Босвелл повел свой рассказ, говоря в традиционной манере, присущей летописцам, для которых истина важней всего на свете и которые обладают великим искусством вести разговор от сердца к сердцу.

Когда Келин, переводя его слова, назвал Мандрейка по имени, У-Рох едва заметно вздохнула, тихонько что-то пробормотала и окинула невидящим взором сначала Босвелла, а потом и всех остальных по очереди. Казалось, у нее внезапно прибавилось сил, и ей удалось слегка выпрямиться. Лицо ее выразило гордость, которую испытывает всякий, кто сумел справиться с трудной задачей. Она произнесла несколько слов, и Келин сразу же перевел их:

— Ах, Босвелл, жаль, что ты не самка, ведь тогда нам не понадобилось бы так много слов. Расскажи мне о Мандрейке, которого мне удалось спасти однажды, расскажи мне обо всем до конца, а я в ответ поведаю тебе правду.

И тогда Босвелл заговорил снова. Он рассказал о Данктоне и о том, как изменил жизнь системы Мандрейк, упомянул о Ребекке и о Руне, порой негромко спрашивая Брекена о подробностях, которых сам он не знал или не мог припомнить. И под конец едва слышным голосом он поведал ей о сражении у Камня и о гибели Мандрейка.

У-Рох вздохнула и покачала головой. Босвелл же продолжал рассказывать — о Седьмом Заветном Камне, о смерти Скита, об эпидемии чумы и обо всех событиях, явившихся причиной их появления в Шибоде. Слушая его, Брекен впервые понял связь этих событий с Мандрейком. Но затем он подумал, что они связаны и с Ребеккой, и с Босвеллом, и с Аффингтоном. И с Камнем. Все сплетено воедино.

Последовало долгое молчание, а затем заговорила У-Pox. Она приподнялась и как будто внезапно выросла, и очертания ее фигуры, одетой в серый мех, на котором пролегло множество морщин и складок, явственно проступили на фоне черной сланцевой плиты, служившей одной из стен в норе. Она говорила иначе, чем раньше, в голосе ее появилась напевность, и слова, что она произносила, исходили как будто не от нее, а от совсем молодой и полной сил самки, которой удалось пробиться сквозь толщу времени и вложить свой рассказ в уста той, в чьем одряхлевшем теле лишь едва-едва теплилась жизнь.

Hen wyf i, ni’th oddiweddaf...

Crai fy mryd rhag gofid haint...

Gorddyar adar; gwlyb naint.

Llewychyd lloer; oer dewaint.

Стара я и не понимаю тебя...

Недуг тяжелый гложет меня...

Птицы кричат, струится река,

Сияет луна, и ночь холодна.

Она говорила на шибодском языке, и Брекену показалось, что в ее устах он звучит ритмичнее и мелодичней, чем речь Брэна и других кротов, обитавших в долине. Келин принялся переводить, а ее голос сопровождал его рассказ словно прекрасный звучный аккомпанемент, без которого Брекен с Босвеллом не смогли бы до конца постигнуть смысл ее истории, пронизанной силой чувства, которое можно выразить лишь с помощью поэзии.

Сначала Брекен не вполне понял, о чем она говорит, но потом догадался, что ее рассказ не связное изложение событий, а скорее, вереница из множества образов и воспоминаний. Он подумал, что такое свободное изложение куда ярче, чем повествования, которые встречаются в хрониках летописцев. Она говорила о Мандрейке и присущей ему жизненной силе, которой были чужды покой и скука, положенные в удел обитателям уютных туннелей и нор.

Мандрейк, душе твоей неукротимой

Полет орла подобен над широким руслом

Реки многоводной. Будь я удачливей,

Ты отыскал бы путь к спасенью,

Но невезение мое определило твой удел.

И сердце мое от тоски иссохлось.

Вот ястреб внезапно к земле устремился —

Среди сланцевых плит пятном темнеет твой мех,

Темнеет среди склонов Шибода, и слышен вой

Гелерта.

Он черен подобно Ллин-дир-Арви.

Я исхудала, недуг меня гложет.

О Мандрейк, я прошу, услышь меня.

Ибо тебе суждено возвратиться,

Восстать из теней, залегших в толщах сланца.

Вновь я услышу шум твоих шагов.

Среди цветов, подобных звездам, ветер пляшет,

Снежинки испещрили листья папоротника.

Нет, ястреб меня уже не увидит,

Но круг замкнется победой моей.

Что это? Голые бока и склоны голые

И ни шерстинки, ни травинки,

Лишь когти ломкие, как одряхлевшая скала.

Листок этот вскоре ветром сорвет, Печален его удел.

Родившийся в этом году — старик,

Возродившийся через год полон сил.

Вот так суждено возродиться тебе,

И я разделю твою судьбу,

Ты снова будешь рядом со мной,

И черный Шибод услышит мой смех.

Но сердце мое источила тоска

За долгие годы разлуки с тобой,

И ветер свалил все деревья, что росли на горе.

О, как я смеялась, как выла метель,

Когда ты попался мне на пути.

Остыли озера, в них нет ни капли тепла,

Вороны поселились в Кастель-и-Гвине,

Там, где однажды прошел и ты, Где царит безмолвие Камня,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

От горя сжимается сердце:

Не довелось мне побывать там с тобою

И никогда уже не доведется.

Другой придет тебе на смену,

И ты тогда ко мне вернешься.

И он предстанет пред Камнями Кастель-и-Гвина,

Где неумолчно ветер воет,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

Ее напевный голос затих, Келин перевел последние из слов, и затем надолго воцарилась тишина. Брекен не сводил глаз с У-Pox, и пробужденные ею образы давнишних событий, великих стремлений и Мандрейка, о котором она говорила так, будто он не погиб, слились в его уме воедино, и мысли его обратились к Камням Шибода: он знал, что ему предстоит отправиться к ним.

Но сильней всего он почувствовал, как безгранична ее любовь к Мандрейку, как горюет она о том, что не сумела сделать все как надо, хоть и спасла его однажды. Слушая ее рассказ, ощущая, что за каждым из ее слов стоит правда, он наконец понял, что такая же любовь к Мандрейку жила в душе Ребекки. Он снова, уже в который раз, вспомнил, как ужасно кричал Мандрейк, когда появился на прогалине у Камня. И ведь он слышал его душераздирающие крики, но не сумел на них откликнуться. Да и кому дано унять такую страшную тоску? Откуда взять столько сил? Он снова посмотрел на У-Pox, и ему захотелось сказать ей что-нибудь, что хоть немного утешило бы ее.

— Расскажи ей о Ребекке,— внезапно проговорил он и, повернувшись к Келину, спросил: — Ты не сказал ей?

— Она все знает,— негромко проговорил Босвелл, и Келин кивнул.

— Нет, — настаивал Брекен, — пожалуйста, скажи ей, что я люблю Ребекку. — Он подумал, что, узнав об этом, У-Pox, которой пришлось столько лет провести в ожидании, поймет, что какая-то частица столь дорогого ее сердцу Мандрейка все же сохранилась. — Скажи ей об этом, — повторил Брекен, обращаясь к Келину.

Келин что-то негромко проговорил, повернувшись к У-Pox, и она перевела взгляд на Брекена. С трудом передвигаясь, она подошла к нему и прикоснулась к нему лапой.

— Dywedwch wrthyf sut un ydi Rebecca! — тихонько сказала она.

Брекен взглянул на Келина, ожидая, что тот переведет ее слова.

— Она сказала: «Пожалуйста, опиши мне Ребекку»,— перевел Келин.

Брекен перевел взгляд на У-Pox и задумался, пытаясь подыскать нужные слова. Ребекка... как же описать ее...

— Она полна любви, а ее густой серый мех лоснится, словно атлас. Она крупней многих самок, но грациозна, как легкий ветерок. Смех ее подобен лучам солнечного света. Каждое ее движение проникнуто мощным биением жизни, и окружающих слегка пугает эта сила, но они тянутся к ней, чувствуя, что она им необходима... — Он умолк, и, когда Келин закончил переводить его слова, в норе снова воцарилась полная тишина.

Брекен и сам удивился тому, что сказал. Когда он думал раньше о Ребекке, ничего подобного не приходило ему в голову. Неужели она и вправду тоже внушает ему страх? Неужели его привлекает только заключенная в ней жизненная сила?

Ему хотелось еще поговорить с У-Pox, но присутствие Келина, Брэна и Босвелла стесняло его, а вдобавок он никак не мог разобраться в своих чувствах. Он попытался вспомнить, как они с Ребеккой стояли возле Заветного Камня, но все это показалось ему бесконечно далеким, как будто эти события произошли не с ним, а с кем-то другим. Ему стало очень грустно и захотелось плакать, захотелось, чтобы У-Pox обняла его, чтобы Ребекка оказалась рядом.

— Я люблю ее, — беспомощно повторил он, и Келин перевел его слова на шибодский. У-Pox улыбнулась и что-то проговорила, обращаясь к нему.

— Она сказала, что знает, как ты любишь Ребекку, дочь Мандрейка, — перевел Келин, — и что когда-нибудь ты тоже до конца это поймешь.

Затем У-Pox снова повела рассказ, но уже не в такой напевной ритмичной манере, как прежде.

— Я не хотела, чтобы он ходил туда, и предупреждала его об опасности, — снова заговорил Келин, переводя ее слова. — Но вы не видели, каким он был в те времена, он не рос у вас на глазах, и поэтому вы вряд ли можете себе представить, какой силой он обладал. Его блестящий мех был подобен небу, где гуляет ветер, небу, в котором порой появляются черные тучи, но чаще сияет солнце. Он обладал внутренней силой, по сравнению с которой унылый, опустевший Шибод — одна из ваших семи великих систем — кажется похожим на никчемный скелет ворона. Они очень разозлились, когда я не позволила ему участвовать в их бессмысленных ритуалах, которые подобно омертвелым когтям впиваются в живую душу Камня, в тоскливых, лишенных всяческой надежды песнопениях. Я говорила ему, что Камень горделиво высится в Кастель-и-Гвине, а эти туннели, проложенные среди сланцевых пород, где нет ничего съестного, не имеют к нему никакого отношения, и их обитателей рано или поздно постигнет кара, как и случилось, когда разразилась эпидемия чумы. Но он возненавидел вместе с ними и меня и решил посмеяться над всеми нами, отправившись туда. Впрочем, я знала, что даже Гелерт, Пес Шибода, не сможет лишить его жизни, это не дано никому на свете.

— Но ведь он все же умер, — тихонько сказал Босвелл, и Келин перевел его слова.

У-Pox покачала головой и рассмеялась впервые за все время разговора с ними, и этот мощный, хоть и резковатый смех напоминал кусты утёсника, растущие на склонах гор.

— Тебе еще многое предстоит понять, Босвелл. А тебе, — она повернулась к Брекену, точно определив, где он стоит, и приподняла свою дряхлую лапу, обращаясь к нему, — тебе многому придется научиться и многое сделать, если ты и вправду любишь дочь Мандрейка.

Она медленно подошла к Брекену, притронулась к нему, и на этот раз ему показалось, будто ласковый ветерок взъерошил ему мех, и он понял: ей открылось все, что было у него на душе.

— Возможно, тебе придется потерять ее, Брекен из Данктона, чтобы затем обрести вновь. Точно так же, как я потеряла Мандрейка, а теперь снова обрела его.

Когда У-Pox произнесла эти загадочные слова, в сердце Брекена закрался страх. Она замолчала, и Келин жестом показал, что настало время оставить ее в покое.

Им довелось встретиться с ней еще раз спустя два дня. Она вывела их туда, где кончались ее туннели, на край глубокого скалистого провала, за которым вдали виднелись крутые склоны Шибода.

Некоторое время У-Pox стояла на краю обрыва, устремив вдаль невидящий взор, а потом сказала:

— Путь к Мойл Шибоду пролегает среди скал Кумера. За ним стоят Камни, о существовании которых теперь уже почти никто не знает, эти Камни вы и стремитесь отыскать. Там же высится и Триффан, но до него вам никогда не добраться. — Она взмахнула лапой, указывая на возвышавшиеся справа горные склоны. — Вон там находится дорога, но взобраться по ней вверх не дано никому из кротов, и всякий, кто осмелится на это, непременно скатится назад.

Она указала на скалы, среди которых кое-где виднелись чахлые кустики черники и папоротника. Верхушки скал маячили где-то далеко в вышине.

— Именно там родился Мандрейк, когда мела метель, там я и нашла его, в местах, куда залетают серебристые чайки, где летом токуют рябчики, но куда никогда не забредают кроты.

У-Pox повернулась, устремив взгляд в мрачные глубины провала, за которым виднелись громады постепенно разрушающихся и медленно погружающихся в небытие скал.

— Ваш путь пролегает среди склонов, по которым бродит Гелерт. — Она нахмурилась и пробормотала себе под нос фразу, которую им уже довелось услышать от нее при их первой встрече: «Hen wyf i, ni’th oddiweddaf». [ — Стара я и не понимаю тебя]

Вскинув голову, Брекен посмотрел на громаду Шибода, затем глянул вниз на скалы, среди которых им предстояло вскоре оказаться, и подумал: «Уж если она не понимает, на что остается надеяться мне?»

Глава восемнадцатая

Брекен и Босвелл остановились на краю Кумера. В ушах у них все еще звучали отголоски предостережений шибодских кротов, а сердца их сжимались от мрачных предчувствий. Ночью начал неспешно падать снег, и выступы черных скал, окружавших долину, подернулись тонкой белой пеленой, лишь оттенявшей унылый, бесцветный пейзаж.

Проводить их взялся Келин. Брэн заявил, что и близко к Кумеру не подойдет, и расстался с ними задолго до того, как они отправились в ту сторону, даже не попрощавшись толком, словно боялся, как бы печальная судьба, грозившая им, не постигла и его, если он проведет в их обществе слишком много времени.

Но Келин указал им путь, по которому осмелился пройти однажды в юности, хотя тогда он так и не добрался до конца, потому что со стороны провала дул такой холодный яростный ветер, что двигаться ему навстречу было просто невозможно. Впрочем, на этот раз он добрался с ними до поворота, за которым открывался вид на Кумер.

— Пожалуй, в этих местах найти червей еще трудней, чем в других областях Мойл Шибода, где вы уже побывали. Многие из кротов умерли здесь голодной смертью или угодили в когти ворону, кречету, пустельге или ястребу, оказавшись на открытой местности. Зачастую пищу удается отыскать в земле возле реки, поэтому старайтесь не отходить от нее далеко. Есть еще и травы; растущие на почве, в которой водятся черви, но большинство из них наверняка вам незнакомы. Скажите, там у вас на почвах, которые вы называете меловыми, растут орхидеи?

Босвелл кивнул, припомнив цветы с изящно изогнутыми лепестками, и мысль о том, что они могут расти в этих местах, показалась ему нереальной, как несбыточная мечта.

— Тогда смотрите внимательно и не пропустите их, они такие сиреневые, ищите камнеломку, а также щавель — вам известно такое растение?

На этот раз закивал Брекен, которому за прошедшие годы не раз доводилось копаться в земле, на которой рос щавель. Все знают, что в ней водятся черви!

— Здесь тоже растет щавель. По виду он отличается от того, что вы привыкли видеть в долинах, его листья похожи на сердечко, но запах точно такой же. Он еще не успел расцвести, но вы все равно сумеете распознать его и найти место, где можно подкрепиться.

Затем он заговорил по-шибодски, благословляя их на дальний путь, после чего они попрощались, и Келин скрылся среди зарослей жесткой травы. Им пришлось выбраться на поверхность земли, поскольку все туннели заканчивались на некотором расстоянии от края Кумера. Брекен с Босвеллом продолжали стоять среди зарослей ковыля, служивших им прикрытием, раздумывая над тем, как им лучше теперь поступить.

Откуда-то слева доносился шум горной реки, и по его громкости они предположили, что именно в нее и впадают все ручьи, текущие по склонам, причем воды после ночного снегопада в ней прибавилось. Чуть выше по склону справа от них полоса земли резко обрывалась там, где на поверхность выступала массивная сланцевая глыба, на которой не могло укорениться ни одно растение. Она вздымалась вверх, прикрывая собой основание устремленной в небо скалы.

Им не удалось разглядеть, что находится дальше в долине, но, исходя из того, как звучал шум ветра, они решили, что ее протяженность составляет шесть-семь кротовьих миль — пять часов ходу.

— Давай постараемся как можно скорее добраться до дальнего края долины, чтобы потом нам хватило времени найти пропитание и место для отдыха, — сказал Брекен. — А если тут и вправду бродит Гелерт, которого они все так боятся, мы всегда сможем залезть в одну из трещин и укрыться от него. — Брекен говорил с напускной беспечностью, но ему не удалось ввести в заблуждение Босвелла, прекрасно понимавшего, какие опасности сулит им предстоящее путешествие.

Они не мешкая отправились вперед по твердой широкой тропе, от которой слегка попахивало ревущими совами. По одну сторону от нее возвышалась сланцевая глыба, а по другую протекала река. Кое-где им попадались участки земли, где росли ковыль и овечья овсяница, видеть которые было очень приятно. Дорога была трудной и унылой. Чем выше они поднимались, тем более зловещими казались нависшие над ними глыбы. Вдобавок ко всему с них время от времени соскальзывал снег, а в некоторых местах дорогу кротам преграждали обломки скал и сланцевые пластины, рухнувшие на тропу во время очередного обвала. Эти обломки и пластины были куда больше, чем они сами, пробираться между ними было трудно, и Брекен с Босвеллом постоянно с тревогой думали о том, что еще ждет их впереди.

Им потребовалось около часа, чтобы одолеть довольно-таки крутой подъем, используя заросли трав в качестве прикрытия. Затем дорога пошла ровней, и Брекен с Босвеллом, следуя вдоль тропы, свернули налево, перешли по мосту через реку и отправились дальше по левому берегу озера, в котором отражались возвышающиеся на другом берегу скалы. Вода казалась черной и очень холодной, а возле тропы, по которой они шли, плескались небольшие беспокойные волны, от которых веяло все тем же холодом.

Поначалу слева от тропы тянулись участки торфяника, затем на смену им пришли каменистые склоны, покрытые сухими травами, среди которых порой попадались, радуя глаз, ярко-желтые цветы лапчатки. Но постепенно эти склоны становились все круче и круче, и им все чаще и чаще встречались высокие, служившие пристанищем лишь для ворон черно-серые утесы, верхушки которых едва виднелись на фоне белесоватого неба.

Брекен с Босвеллом старались двигаться как можно быстрее — ведь здесь они были совсем на виду — и лишь изредка останавливались, чтобы передохнуть. Они надеялись чем-нибудь подкрепиться, но не могли отыскать ничего съестного, и всякий раз во время коротких остановок им оставалось лишь сидеть на месте, вглядываясь в небо, в котором в любую минуту могли появиться хищные птицы.

Они шли все дальше и дальше вдоль берега озера, но потом и оно осталось позади, и путники опять начали взбираться вверх по каменистой тропе, продвигаться по которой становилось все трудней и трудней.

За все это время с ними ни разу не приключилось ничего особенно страшного, и они вполне могли подумать, что в рассказах об опасностях, которыми изобилуют эти места, присутствовала изрядная доля вымысла, но тут они внезапно почуяли резкий запах какого-то неведомого существа, которое, по всей видимости, недавно пересекло тропу. Это был запах дикой мертвечины, запах хищника, яростного и ненасытного, и одновременно запах ревущей совы.

Они ненадолго ушли с тропы и укрылись среди обломков сланцевых пород, между которыми рос ковыль, пытаясь определить, откуда доносится этот запах и не дрожит ли поблизости земля.

— Что же это за тварь такая? — спросил Брекен.

Босвелл замотал головой и пожал плечами. Он ужасно напугался. Но увидев, как Брекен поднялся с места и потихоньку начал снова выбираться на тропу, уже в который раз подивился упорству и отваге своего друга. Именно благодаря этим его качествам ему, Босвеллу из Аффингтона, летописцу, который вообще-то должен знать намного больше других, зачастую открывались новые премудрости, о существовании которых он и не подозревал.

Босвеллу не раз доводилось видеть кротов, совершавших смелые поступки по недомыслию или по глупости. Стоит поставить перед ними какую-то задачу, как они очертя голову кидаются выполнять ее. Но Брекен вовсе не глуп, он многое понимает, и жизнь очень дорога ему, но все же сейчас он смело отправился вперед, несмотря на то что над тропой витает этот ужасный запах.

«Сколь велика мудрость Камня, соединившего меня невидимыми узами с Брекеном», — подумал Босвелл, грустно улыбнулся и пошел следом.

По прошествии недолгого времени они опять почуяли все тот же ужасный запах и на этот раз наткнулись на следы, оставленные загадочной тварью, каждый из которых был размером с половину крота. На земле виднелись отпечатки пятипалой лапы, похожей на собачью, а впереди в снегу тянулась длинная отметина, оставленная когтем. Брекен и Босвелл никогда не встречали существ, расстояние между следами которых было бы таким огромным, да и сами следы были куда больше, чем те, что оставляли за собой крупные лисы или барсуки. Вдобавок тварь эта была очень тяжелой: ступая по снегу, она приминала его до самой земли, в то время как лапы Брекена и Босвелла оставляли на нем лишь едва заметные впадинки. Судя по всему, это были следы пса каких-то чудовищных размеров, ростом чуть ли не до неба.

Из осторожности они решили идти дальше по извилистой тропке и держаться как можно ближе к местам, где рос ковыль и попадались скалы с трещинами, на случай если им вдруг срочно понадобится спрятаться.

Следы, на которые наткнулись Брекен и Босвелл, все не кончались. По ним было понятно, что пес-великан начал двигаться большими прыжками и взобрался на скалу, однако дальнейшее осталось за пределами их видимости. Не догадались они и о происхождении кучек снега, смешанного с обломками сланцевых пластин, местами преграждавших тропу, которые появились на ней потому, что пластины трескались под тяжестью прыгавшего по ним пса и их осколки вместе со снегом сползали вниз.

Пожалуй, пустельга, реющая в небе над унылыми просторами Кумера, смогла бы заметить, что следы, оставленные на краю одной из сланцевых глыб, тянутся дальше, туда, где пахнет овцами, затем спускаются вниз по склону долины, мелькают среди камней и присыпанной снегом травы, а затем сворачивают к той самой тропе, по которой около часа назад прошли Брекен с Босвеллом.

Скорей всего, у пустельги это не вызвало бы сильного интереса, но черная ворона, питающаяся падалью, которая вечно ищет, чем бы поживиться, увидела бы, что существо, которому принадлежали эти следы, сначала заметалось из стороны в сторону, принюхиваясь и роняя слюни на снег, а затем отправилось по следу, оставленному кротами.

Меж тем Брекен и Босвелл начали ощущать усталость. За весь день им ни разу не удалось поесть, а они шли и шли, поднимаясь все выше. Склоны долины становились круче, и тропа свернула влево, огибая отвесный утес, заслонивший от них находившееся внизу озеро, а затем начался тяжелый подъем по правому склону постоянно сужавшейся долины. Внизу показалась речка, и они пожалели, что не последовали совету Келина и не отправились вдоль нее, ведь на ее берегах они смогли бы подкрепиться, но теперь думать об этом было уже поздно: спуск в долину показался им чересчур крутым и скользким, поэтому они отправились по тропе дальше, надеясь, что рано или поздно она пересечется с рекой.

Через некоторое время шум бурлившей воды стал глуше: в этом месте над рекой нависала огромная глыба сланцевых пород. Казалось, даже само небо приобрело темно-серый цвет сланца, вокруг, куда ни кинь взгляд, сплошная чернота, среди которой лишь кое-где белеют пятна снега, как будто в мире не осталось больше красок. Тишину нарушал только шум струившейся далеко внизу реки да звон ручьев, протекавших среди трещин в гулких стенах глубокой долины, в которую впервые за бесконечно долгое время забрались двое кротов.

Опасность таилась повсюду, и сердце у них сжималось от тревоги. Что, если на тропинку повалятся обломки сланца? Что, если их заметят хищные птицы? А где-то неподалеку наверняка бродят хорьки да еще этот чудовищный пес. Никогда прежде за все время долгих странствий у них не бывало так тревожно на душе.

Тропа, пролегавшая по узкой полоске твердой породы, резко пошла вверх, а затем сразу вниз, в окруженную скалами глубокую впадину, куда шумным каскадом обрушивались воды одного из горных ручьев. Брекен с Босвеллом оглянулись назад, потом попытались разглядеть дно впадины, походившей на темный колодец, в который почти не проникал свет. И вот тогда Брекен подумал, что с радостью променял бы душу на возможность увидеть, как солнечные зайчики пляшут на белой гладкой поверхности меловых стен, услышать, как летний данктонский ветерок шелестит среди сухих трав, взглянуть на орхидеи и синие колокольчики, при виде которых у самого печального крота на свете становится легче на душе. Ну что ж, ничего не поделаешь, зато, когда они выберутся из впадины, им наверняка удастся поесть и отдохнуть в безопасном месте!

Они начали спускаться вниз, поскальзываясь на припорошенных снегом пластинах сланца. Вокруг виднелись лишь мокрые безжизненные скалы, а грохот водопада становился все громче и громче. И нигде ни травинки, чей аромат мог бы слегка приободрить путешественников, которые уже поняли, что, пока они не выберутся из впадины, подкрепиться им не удастся.

Когда Брекен с Босвеллом спустились на самое дно, они снова почуяли запах неведомой твари, тот же страшный запах, но теперь он был гораздо сильней, а это означало, что тварь где-то совсем близко.

Внезапно шум бурлящего водопада заглушил грохот, подобный горному обвалу,— то рычал огромный пес, пробиравшийся по следу, оставленному Брекеном и Босвеллом.

Брекен помертвел от страха, когда понял, что Гелерт выследил их. Так вот он каков — Пес Шибода: острые клыки, желтые, горящие хищным огнем глаза, громадные когтистые лапы, густая светлая шерсть. Размеры пса... да что там говорить о размерах, если одна только его голова была ничуть не меньше массивного выступа скалы.

Гелерт, Пес Шибода, понесся к Брекену с Босвеллом, слегка порыкивая от удовольствия. На мгновение его огромная морда с болтающимися брылями нависла над ними, он принюхался и устремился к другому краю впадины, там развернулся на скользких пластинах и снова побежал к ним.

Кроты! Как ему нравилось выслеживать их, а потом извлекать из-под камней трепещущих от страха зверьков или выкапывать их из-под земли в лугах долины, расположенной у подножья Кумера. Лишь однажды на его памяти кроту случилось забрести в сам Кумер, и с тех пор прошло очень много времени. Ладно, пусть ему не придется ни вытаскивать их из-под камней, ни выкапывать из-под земли, но он все-таки сможет поиграть с ними, глядя, как они дрожат от ужаса, прежде чем их тельца, покрытые шелковистым мехом, распластаются на поверхности сланца, обагрив кровью белый снег.

Гелерт снова пробежал мимо них, рыча и слегка подвывая от удовольствия — ведь зрелище живой добычи доставляет ни с чем не сравнимую радость.

Когда Гелерт в третий раз промчался мимо, не тронув их, Брекен понял, что пес играет с ними, а значит, у них еще есть шанс юркнуть в какую-нибудь из трещин.

Он устремился к ближайшей, подталкивая Босвелла и прикрывая его сзади, а в это время пес в четвертый раз начал спускаться по крутому склону.

Гелерт увидел, что они сдвинулись наконец с места, и развеселился еще больше, с удовольствием наблюдая за отчаянными попытками кротов добраться до убежища. Он на мгновенье замер, затем безо всякого усилия прыгнул, и его лапищи опустились на землю прямо перед ними. Кроты запаниковали, и он с наслаждением повел ноздрями, почуяв, как от них повеяло острым запахом страха.

Как Гелерт и рассчитывал, они кинулись в другую сторону. Повернув большую, покрытую косматой шерстью голову, он некоторое время смотрел на них, а затем неторопливой рысцой двинулся следом.

Завидев приближающегося пса, Брекен остановился, заслоняя Босвелла, и повернулся к врагу. Порой кротам приходится сталкиваться с грозными противниками, борьба с которыми кажется такой же бессмысленной, как потуги шестидневного кротеныша подраться с матерью. Но кроты не сдаются без боя.

Поэтому, когда Босвелл побежал дальше, Брекен нацелился лапой на огромную страшную морду Гелерта и нанес удар, вложив в него все силы, физические и душевные, следуя наставлениям, полученным давным-давно от Медлара. Когда острые когти хлестнули Гелерта по морде, он громко взвыл от боли и неподдельного изумления и подался назад.

Ужасно разозлившись, Гелерт выбросил вперед мощную лапу, думая сразить одним ударом обоих кротов, и того, который осмелился вступить в драку, и того, который продолжал бежать. В тот момент, когда Босвелл уже нырял под камни, к которым подталкивал его Брекен, когти Гелерта скользнули по его спине, оставив глубокие царапины, из которых тут же хлынула кровь. В это мгновение Брекен успел увернуться, зарычать и проскочить прямо перед носом у Гелерта следом за Босвеллом под обломок скалы. У противника небольших размеров свои преимущества. До них донеслось раскатистое рычание Гелерта, который не столько разозлился, сколько пришел в радостное возбуждение, почуяв кровь. Он кинулся к камню и заскреб когтями по его поверхности, пытаясь сдвинуть его. Брекен почувствовал, как камень закачался из стороны в сторону у него над головой, но с места не сдвинулся, не давая Гелерту добраться до них.

Этот камень лежал поверх другого, еще более крупного, и Брекен пополз, стараясь забиться как можно глубже в щель, толкая перед собой Босвелла, который впал в полуобморочное состояние. А пес с лаем заметался из стороны в сторону, чуя запах крови, сочившейся из раны Босвелла, который дразнил аппетит и разжигал в нем нетерпение.

Затем с такой же внезапностью, с какой он напал на кротов, пес затих и улегся возле груды камней, под которыми они прятались, вытянув вперед лапы и склонив голову набок. Он решил прибегнуть к уловке, которая не раз позволяла ему добиться желаемого и дождаться того момента, когда кроты попробуют спастись бегством.

Когда наступила тишина, Брекен перевел дух и повернулся к Босвеллу и только тут увидел, как глубоки и опасны его раны.

— Босвелл! Ты слышишь меня, Босвелл? Тебе очень больно?

Но Босвелл лишь застонал, не открывая глаз. Кровь, текущая по его левому боку, начала сворачиваться, и пропитанный ею мех превратился во влажную склизкую массу.

Затихший ненадолго пес, чей запах витал повсюду в воздухе, снова поднялся с места и заскреб когтями по земле, пробуя подкопаться под камень. Но все его попытки закончились неудачей: твердая земля, в которой было множество осколков сланцевых пластин, никак не хотела поддаваться.

Он сел и снова принялся ждать. Лишь слабое подрагивание хвоста говорило о терзавшем его нетерпении.

Такое ожидание Гелерту было не в диковинку, он не раз поступал точно так же, когда охотился на ласок, полевок и землероек. Никуда эти кроты не денутся.

Рассеянный свет, струившийся с хмурого неба, померк; с запада надвинулись тучи, и если предыдущей ночью из точно таких же туч выпал снег, то теперь они принесли с собой грозу — холодный дождь, раскаты грома и вспышки ярких молний, озарявших мертвенным светом глубины мрачных расселин и темные верхушки гор, высившихся к западу от Шибода. Вскоре гроза уже вовсю бушевала над Кумером. Ливень смыл снег, припорошивший сланцевые плиты, и превратил ручьи в бурные потоки.

Гелерт сидел неподвижно, точно каменное изваяние, хотя его желтоватая шерсть насквозь промокла под дождем. Он не сводил глаз с обломков скал, под которыми прятались кроты, и потому сразу заметил, что под них начала затекать вода.

Когда Брекен почувствовал, что у него промокло брюхо, он попытался оттащить лежавшего без сознания Босвелла в сторону, но струйки воды, просачивавшейся во все трещины, снова добрались до них, и вскоре в убежище не осталось ни одного сухого местечка.

Но Брекен не обращал внимания на собственное неудобство. Он перестал думать и об огромном псе, чьи лапы виднелись у входа в крохотную пещерку, который дожидался, когда они попробуют высунуться наружу. Мысли Брекена занимал только Босвелл. Однажды он уже видел, как на вершине Данктонского Холма умер от ужасных ран другой крот, который был достоин совсем иной участи. Один лишь Камень ведает, как велика его любовь к Босвеллу. Сейчас его другу необходимы тепло и пища, надежное прибежище и заботливый уход, а они угодили в ловушку и не могут выбраться из нее. Ему вспомнилось, как давным-давно в такую же грозу он стоял, глядя на долины, лежавшие за Данктонским Лесом, надеясь, что когда-нибудь подобно обитателям Древней Системы он сможет совершить интересное далекое путешествие. И вот где он теперь оказался.

Брекен слышал, как грохочет гром, видел отблески молний на мокрой земле рядом с камнем, видел, как порой верхушка тени Гелерта ложилась на порог их жалкого пристанища, и нахлынувшие на него воспоминания постепенно вытеснили страх из его сердца. Он вспомнил, как очутился в Гроте Темных Созвучий, когда убегал от гнавшегося за ним Мандрейка, как стены откликнулись эхом, когда он начал тихонько напевать, и Мандрейк растерялся, заметался из стороны в сторону и замер посреди огромного грота. Еще он вспомнил о том, какой прилив сил он ощутил тогда, как ему показалось, будто когти его сделались длинней и острей, а сам он стал выше ростом. Вспомнил, какой испуганный взгляд бросил на него Мандрейк. В те времена он был слишком юн и еще не знал, как совладать с разлившейся по его телу мощью, но с тех пор он повзрослел и многому научился у Медлара.

И теперь Брекен почувствовал, как его тело наполняется силой, а душа отвагой, несокрушимой, словно скалы, под которыми они нашли прибежище. И в то же самое время Гелерт беспокойно заерзал на месте. Что-то неуловимое шевельнулось в его душе, и на мгновение взгляд его оторвался от нагромождения камней и устремился в небо, словно пытаясь отыскать там что-то в непроницаемой пелене дождя.

Однажды здесь побывал крот, единственный, который отважился забрести в Кумер. Что толку притворяться, будто он забыл об этом, хотя после долгих лет успешной охоты перестал уже так остро воспринимать удар, нанесенный тогда его самолюбию. Тот крот распространял вокруг себя на удивление резкий запах, был потемней цветом, чем эти двое, и намного крупнее, с мощными, как у барсука, когтями.

Крот не стал убегать от него, а решил вступить с ним в бой. В бой! Что за нелепость, бой между кротом и псом! Но потом Гелерту еще долго снился в кошмарах этот крот, обладавший невероятной силой, который не отступил перед ним, когда они повстречались где-то среди сланцевых глыб. Он хорошо запомнил то место. Гелерт задумался, и ему опять, как живой, привиделся огромный крот, с которым он столкнулся тогда неподалеку отсюда. Крот страшно зарычал, вскинул когтистые лапы, готовясь убить противника, но потом повернулся к нему спиной и, бросив через плечо презрительный взгляд, начал удаляться, не обращая внимания на его истерический лай.

Гелерт окинул затравленным взглядом верхушки нависших над ним скал, чувствуя, что кто-то смотрит на него издалека, призывая беду на его голову, и уверенность начала покидать его. Он заскулил, а прятавшийся под камнем Брекен зашевелился, готовясь к броску, который ему вскоре предстояло предпринять, и мысль об этом уже не внушала ему ни малейшего страха.

У-Pox выбралась из своих туннелей и застыла на краю провала, устремив невидящий взгляд в его глубины, и глаза ее походили цветом на туман, клубившийся среди скал. Сколько лет провела она в ожидании, чуть ли не целую жизнь, и вот наконец из мрачных глубин до нее донесся звук, который она так надеялась услышать: растерянный и жалобный вой Гелерта, подхваченный грозовыми ветрами, который каким-то таинственным образом оказался сигналом, предвещавшим возвращение Мандрейка.

Gwyw calon rhag hiraeth,

Crai by myrd rhag lledfryd heno... —

проговорила она нараспев.

Сердце мое от тоски иссохлось,

Кручина горькая мне послана в удел,

Пошли мне сил с ветрами грозовыми...

Вернись, Мандрейк, услышь, как жалобно он воет,

Душа твоя несокрушима, как пластины сланца,

Так пусть увидит ястреб гладкий блеск твоих когтей

Среди скалистых стен провала...

Голос ее звучал пронзительно. В словах шибодского языка, которые она произносила, слышалась теперь не музыка, а заклятие: она стремилась поддержать крота, которому предстояло вступить в бой где-то среди каменистых далей Кумера, зная, что сейчас многое зависит от стойкости его духа.

Она знала, что силы ее истощились за долгие годы жизни, и все же попыталась поделиться ими с Брекеном. Для У-Рох, твердо верившей в то, что Мандрейк не умер и непременно возвратится, настал момент торжества.

Ей не требовались глаза для того, чтобы увидеть, как происходит между ними борьба. Дряхлая самка обладала несгибаемой силой воли и гордой, как орлиный взгляд, душой. Как же ее зовут? Ах да, Ребекка.

— Пусть он умер, это неважно, он все равно вернется!

У-Рох выкрикнула эти слова, перейдя на древний язык Шибода, чьи резкие звуки несовместимы с жалостью к скулящему псу. По телу ее пробежала волной дрожь, внезапно она как будто помолодела, словно ощутив трепет жизни во чреве, которое уже давным-давно увяло раз и навсегда. Никто не смог бы понять, что происходит, увидев дряхлую корчащуюся самку, которая выкрикивала что-то на языке древних предков, а затем разразилась воплем, до странности походившим на крик рожающей самки.

— Настало время, тебе дается второй шанс, ублюдок Мандрейк, ты возвратишься и увидишь свет Камня, что упал на тебя однажды и навеки врезался тебе в память, хотя потом сгустившаяся мгла не позволила тебе пробиться к нему. Так приди же!

Буйный ветер подхватил ее слова и унес в дали Кумера. Они вихрем обрушились на испуганного Гелерта, предвещая ему беду и насылая на него слабость, но в то же время они укрепили силы Брекена.

Когда Брекен начал медленно и неуклюже выбираться из-под камней туда, где под вечерним небом стоял Гелерт, дождь приутих, но ветер задул еще сильней. Дрожа всем телом от холода, не походившего на обычный, пес оторопело следил за тем, как крот вылезает наружу, двигаясь задом наперед и таща с собой второго крота.

Он проявлял к нему полное пренебрежение, совсем как тот, другой, и Гелерту почудилось, будто он тоже где-то рядом и глядит на него сквозь туман. Наконец крот повернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Как он посмел! Вот он остановился, держа зубами бессильно поникшего второго крота. Ветер бушевал вовсю, но Брекен твердо стоял на месте, держа Босвелла за загривок, словно кротеныша, с жалостью и гневом взирая на огромного Гелерта, ощущая в себе силу, перед которой ничто не могло устоять.

Он любил Босвелла и хотел спасти от смерти, так же как когда-то хотел спасти Кеана. Босвелл будет жить, и даже десять псов не смогут ему помешать. Брекен вытащил Босвелла из каменной западни, потому что там ему грозила неминуемая гибель от голода, сырости и холода, и смело опустил его на землю между могучими лапами Гелерта.

Затем он начал говорить, произнося слова, вложенные в его уста безмолвным Камнем, и Гелерту показалось, что Брекен становится все больше и сильней, а за плечом его внезапно показался другой могучий крот, тело которого покрывали шрамы от ран, полученных в боях. Глаза Гелерта расширились от страха, он завыл, чувствуя, что лапы не слушаются его и он не сможет убежать от этого существа, внушавшего ему ужас. Оно произносило слова, и смысл их был ему непонятен, но они причиняли такую же боль, как острые когти, впивающиеся в кожу:

— Трепещи, Гелерт, ибо ты пролил кровь Босвелла. Это святой крот, но ты осмелился посягнуть на его жизнь, и теперь над тобой тяготеет проклятие. Ты поможешь мне сделать так, чтобы он не умер...

Камень вложил эти слова в уста Брекена, и Камень явил Гелерту зрелище, внушающее неизъяснимый страх любому, даже самому могучему существу, зрелище, которое являет собой тот, кто уже не боится смерти, и Камень помог ему понять смысл слов, произнесенных на незнакомом ему языке.

Кроту необходима помощь. Гелерт резко развернулся, проделав несколько больших прыжков, взобрался на край впадины, оглянулся на Брекена и заскулил, раскрыв пасть и тяжело дыша, в надежде, что Брекен поймет его и пойдет следом за ним.

Вскинув голову, Брекен посмотрел на Гелерта, затем на Босвелла, а потом окинул взглядом крутой склон впадины. Устало вздохнув, он наклонился, взял Босвелла за загривок и понес его туда, где стоял в ожидании пес.

Брекен поднимался медленно, каждый шаг давался ему невероятным трудом. Справа от него бурлила река, среди скал гудел порывистый ветер. Но Брекен упорно двигался вперед, совсем как в тот день, когда ему пришлось взбираться по крутому склону мелового Аффингтонского Холма. Каждый вдох причинял Брекену боль, он начал хрипеть, но по-прежнему крепко держал Босвелла. Иногда он чувствовал, как искалеченная лапа Босвелла прикасается к его напряженным мышцам. За ними тянулся след из кровавых пятен, красневших на темной поверхности тусклого сланца.

Взобравшись наверх, он остановился рядом с могучим Гелертом, чьи бока то вздымались, то опадали при дыхании, и пес развернулся и повел мордой, указывая на пустоши, видневшиеся за скалистыми отрогами Кумера, среди которых плавно струила свои воды река, а затем повел к ней Брекена, проявляя удивительное терпение и не менее удивительное беспокойство за раненого крота.

Оказавшись в конце концов на берегу реки, где росли щавель с сердцевидными листочками и камнеломка, Брекен понял, что здесь они смогут найти пищу и прибежище. Он осторожно опустил Босвелла на землю, а пес уставился на них своими желтыми глазами, гадая о том, что еще они потребуют от него.

— Ребекка, — слабым голосом прошептал Босвелл.

Брекену пришлось наклониться пониже, чтобы услышать, что он говорит. Он с грустью подумал: «Да, Ребекка. Будь она здесь, ей удалось бы нам помочь. Она сумела бы спасти Босвелла».

— Скажи ему, — прошептал Босвелл, которому едва хватило сил, чтобы произнести эти слова. — Вели ему найти ее и привести сюда.

— Босвелл, Босвелл, — вздохнул Брекен, чувствуя, как им завладевает отчаяние.

Он поднялся на невысокий берег реки и развернулся лицом к ветру, не обращая внимания на застывшего в ожидании Гелерта. Постоял, принюхиваясь к ветру, а затем устремил взгляд на юго-восток, туда, где находился Данктонский Лес, от которого его отделяли многие сотни кротовьих миль пути. Слова вырвались у него прежде, чем Брекен успел их обдумать. Он сказал:

— Ты очень нужна Босвеллу, очень. Он зовет тебя, ты слышишь? Подай мне сил, чтобы я смог исцелить его.

Едва он начал произносить эти слова, как почувствовал прилив сил, ощутил, как в него вливается мощь Камня, Данктонского Камня, и понял, что даже невозможное возможно. Брекен снова повернулся к Гелерту и сказал:

— Отправляйся в путь и найди Ребекку, нашу целительницу. Разыщи Ребекку. Отправляйся за пределы Кумера и приведи сюда нашу целительницу.

Гелерт попятился, задрожав от страха. Его глаза забегали, он окинул взглядом пустоши и небосвод, пытаясь понять, чего хочет от него этот крот, похожий на чудовище. «Отправляйся в путь, приведи сюда Ребекку...» Быть может, Брекен и не произносил этих слов, быть может, одной силы его мысли оказалось достаточно.

Гелерт заскреб лапами и замотал головой, а Брекен снова задумался о Ребекке и о Камне, и постепенно Гелерту удалось понять, что от него требуется. Он наклонился над внушавшим ему страх кротом, обнюхал его, запомнил этот запах, а потом поднял голову и посмотрел на простиравшиеся вдали пустоши и долины, где кто-то словно звал его, и он почувствовал, как ему не терпится откликнуться на этот зов.

— Приведи сюда Ребекку. Приведи сюда нашу целительницу.

И тогда Гелерт помчался по каменистым склонам Кумера, огибая расселины и высокие утесы, следуя по пути, по которому явились эти кроты, наделенные способностью произносить слова, которые обладали над ним странной властью и вселяли в его душу непонятную тревогу. Некоторое время он рыскал среди скал, пока снова не напал на их след, а затем отправился по нему дальше, зная, что ему непременно нужно сделать то, чего они хотят от него.

Шибодские кроты вначале услышали тяжелую поступь пса, а затем увидели его. Гелерт, подвывая, мчался куда-то, время от времени останавливаясь и принимаясь скрести землю мощными лапами. Он застал их врасплох в тот момент, когда они выбрались на поверхность, и кроты уж было решили, что им пришел конец, когда над ними нависла его страшная морда. Но он только обнюхал их и побежал дальше в поисках совсем другого запаха.

Среди обитателей Шибода до сих пор живы предания о том, как Гелерт, идя по следу, оставленному Брекеном и Босвеллом, спустился в долину и завыл, подбежав к реке, а некоторое время спустя по окрестностям разнесся его лай, похожий на раскаты грома, и все поняли, что пес настиг добычу.

Келин, которому довелось собственными ушами слышать этот лай и разглядеть пса так же отчетливо, как освещенные солнцем скалы, сложил песню, в которой говорится о том, как Гелерт вернулся из долины и принес на себе крота, которого никому из них не случалось видеть раньше.

Ребекка никогда и никому не рассказывала в подробностях ни о своем путешествии в Шибод, ни о встрече с Гелертом, хотя она могла бы подтвердить, что многое в песне, сложенной Келином, чистая правда. И хотя Гелерт не таскал ее на себе, он неотлучно находился при ней на протяжении всего пути по долине и по Кумеру, заботливо следя за каждым ее шагом, хотя наверняка не раз подумал, что она двигается чересчур медленно.

Несмотря на его грозный вид и гигантские размеры, Ребекка сразу поняла, что он не причинит ей зла, она не испугалась его так же, как когда-то не испугался Мандрейк. Разве можно бояться пса, который так терзается от неясной тоски? Возможно, он почувствовал, что она сродни Мандрейку, кроту, похожему на чудовище, и подумал, что все они необычные существа, наделенные невероятной силой, которая так странно действовала на него и повергала его в трепет. Поэтому он постоянно следил за Ребеккой, то забегая вперед, то снова возвращаясь, а затем опять устремлялся вперед, зовя ее за собой туда, где ее ждали другие кроты.

Двигалась она и вправду медленно, но Гелерт не догадался, что она беременна. Никто не знает и уже не узнает никогда, кто был отцом ее кротенышей. Но то, что она забеременела, было вполне естественно, ведь с приходом весны наступила пора брачного сезона, а Ребекка так давно мечтала завести собственных малышей. Возможно, она боялась, что такая возможность больше ей не представится. Возможно, где-то на подходе к Шибоду ей повстречался крот, почуявший в ней желание и не испытывавший перед ней боязни в отличие от обитателей Данктона.

Когда ее нашел Гелерт, время родов уже приближалось, и вполне возможно, она согласилась бы продолжить путь верхом, как об этом поется в балладах, если бы не тревога за судьбу потомства. В этой истории есть, моменты, о которых в аффингтонских хрониках не говорится ни слова.

Быть может, она догадалась о том, что Гелерт ведет ее к Брекену и Босвеллу? Быть может, она услышала зов Брекена? Или ее удивительная интуиция позволила ей почувствовать, что все время, пока она с трудом пробиралась по каменистым тропам Кумера, в вышине над обрывом стояла старая самка, ощущавшая ее приближение, которая пела, перекрывая шум ветра, песню на древнем языке Шибода, предчувствуя возвращение Мандрейка, проливая слезы и ликуя?

Жизнь и смерть, мучение и наслаждение — все едино, и все это не имеет значения, и неважно, пребываешь ты в добром здравии или страдаешь от болезни. «Все едино» — эта мысль являлась лейтмотивом мучительных размышлений, одолевавших Босвелла в долгие, пронизанные болью дни, потянувшиеся чередой друг за другом после того, как Гелерт покинул их.

Брекен заботился о том, чтобы раздобыть пищу и хоть немного покормить Босвелла. Он все время изыскивал разнообразные способы, чтобы приободрить Босвелла и не дать ему погрузиться в уныние, подтачивающее силы, необходимые для того, чтобы остаться в живых.

Между тем, кто находится при смерти, и тем, кто неотлучно находится при нем и видит, как раненый истекает кровью, содрогается от боли, порой пытается улыбнуться, а порой трясется от страха, и слышит отчаянные жалобные стоны, ощущает тяжелый запах, сопровождающий угасание жизни, возникает теснейшая связь. Теснейшая связь и сознание того, что происходящее является своего рода тайной, и поэтому впоследствии тот, кто ухаживал за больным, старается забыть обо всем, что ему довелось увидеть и услышать. Подобно матери, которая не испытывает отвращения к обделавшемуся малышу, тот, кому приходится ухаживать за умирающим другом, без тени омерзения смотрит на чудовищные процессы распада живой плоти.

Такая же связь возникла между Босвеллом и Брекеном. Но есть существенная разница между раненым, прихворнувшим и тем, кто одряхлел от старости. Страдания, которые испытывает раненый, могут подорвать в нем волю к жизни, а без нее ни одно существо не смогло бы появиться на свет, взглянуть на окружающий его мир и рассмеяться.

День проходил за днем, а Брекен почти ни на минуту не смыкал глаз. Чувствуя, что Босвелл, которого он любил всем сердцем, постепенно утрачивает желание бороться со смертью, он постоянно говорил с ним, старался напомнить ему обо всем хорошем, что довелось им повидать в жизни, о каждом из ее драгоценных подарков.

На спине у Босвелла зияла глубокая рана, которая хотя и не воспалилась, но заживала плохо и причиняла ему такие муки, что он, казалось, был уже не в силах противиться смерти. Босвелл лежал на животе, почти не шевелясь, склонив голову набок: так ему было легче дышать. Лапы у него стали слабыми, как у крохотного кротеныша, и, хотя Брекен исправно кормил его измельченной в кашицу пищей, ему удавалось проглотить лишь малую часть из того, что тот давал ему, а остальное тут же срыгивал.

Но по крайней мере он время от времени спрашивал, скоро ли придет Ребекка, а значит, надежда на то, что боль отступит и он сможет жить дальше, не совсем угасла в его душе.

Брекен выкопал для них обоих нору-времянку, но на такой маленькой глубине и с таким коротким туннелем, что в нее проникал дневной свет. И ночной холод. Порой Босвеллу становилось так плохо, что Брекен буквально сходил с ума от собственной беспомощности.

— Прошу тебя, пусть он проживет до тех пор, пока не кончится дождь... пока в небе не забрезжит заря... — твердил про себя Брекен, обращаясь к Камню, умоляя его помочь его другу продержаться, пока не придет Ребекка.

Они ждали целых восемь дней, а потом Гелерт наконец вернулся. Пес разбил себе лапы, испачкался в грязи, исцарапал морду, продираясь сквозь заросли ежевики и терновника, а на левом боку виднелась глубокая ссадина.

Но Гелерт позаботился о том, чтобы Ребекка благополучно добралась до места, совершив своего рода подвиг, о котором кроты до сих пор вспоминают с восхищением и благодарностью, и подвел ее к норе на берегу реки с такой же бережностью, с какой обращался с ней на протяжении всего пути. Он не знал ни кто она такая, ни зачем ей понадобилось идти сюда, но он выполнил свою задачу, и скалы Кумера перестали нависать над ним с мрачной угрозой, а огромные кроты, маячившие среди теней, исчезли. Он поскреб лапой землю, подождал, пока Брекен не вышел к нему, а затем повернулся и отправился прочь, поджав хвост и шатаясь от усталости, чтобы залечь у себя в логове. Гелерт надеялся, что там ему удастся позабыть об этих странных кротах и помечтать о теплых летних днях, лишенных тревог и переживаний.

Сначала Брекен заметил, что Ребекка беременна, затем, что она сильно отличается от того идеального образа, который он успел создать в своем воображении за долгие годы разлуки. Она не походила на Ребекку, за которую он молился, воспоминания о которой служили ему утешением, на Ребекку, чьи ласки казались ему подобными музыке, в которой журчание воды сливалось с шумом ветра. Она была усталой, постаревшей и сильно встревоженной.

— Ребекка! — проговорил он с некоторой отчужденностью.

— Брекен! — Она улыбнулась, сразу же догадавшись о том, как он огорчился и растерялся. Заметила она и как сильно он исхудал — таким же тощим Брекен был в день их первой встречи. Знает ли он, как затерся и свалялся у него мех, какое отчаяние сквозит в его взгляде? Отдает ли он себе отчет в том, как напряженно держится?

— С Босвеллом что-то случилось? — спросила она.

Брекен кивнул и повел ее за собой в нору. Ребекка принялась осматривать рану Босвелла, а Брекен застыл на месте в неловкой позе. Она принялась расспрашивать его, но не затем, чтобы получить необходимые сведения о ранении (она узнала все, что нужно, прикоснувшись к Босвеллу), а в надежде, что Брекен разговорится и напряжение спадет. Но она так ничего и не добилась: всякий раз, когда она притрагивалась к Босвеллу, Брекен ощущал укол ревности. В конце концов Ребекке пришлось мягко попросить его оставить их с Босвеллом наедине, «чтобы я смогла поговорить с ним, как положено целительнице, и ни по какой иной причине».

Когда Брекен ушел, она огорченно вздохнула. Больше всего на свете Ребекке хотелось, чтобы Брекен ласково погладил ее и она смогла бы почувствовать, что он любит ее и доверяет ей, ощутить тепло его безмолвного присутствия. Повернувшись к Босвеллу, она пожурила себя, как в свое время это не раз делала Роза. Целительнице не пристало подобное малодушие, а надеяться на то, что в один прекрасный день кто-то сможет одним ласковым жестом облегчить ее тяжкий труд, глупо и бесполезно.

Впоследствии, много лет спустя, Босвелл скажет, что в те дни, когда он лежал, мучаясь от боли, в норе у реки, протекавшей неподалеку от горы Шибод, ему довелось в полной мере понять, что означают физические страдания. Разумеется, тот факт, что по милости Камня он крайне редко подвергался нападениям и не испытывал чересчур тяжелых лишений, хоть и родился на свет калекой, просто поразителен.

Он знал, в отличие от Брекена, насколько важным для него было в те долгие дни и ночи присутствие Ребекки. Она не оставляла его ни на минуту (как Роза, разыскавшая когда-то Брекена среди туннелей Древней Системы) и все шептала слова, наделенные удивительными целительными свойствами. Исходившее от нее ощущение тепла и безопасности помогло Босвеллу восстановить и душевные, и физические силы.

Но Босвелл тоже обладал даром исцелять других, и, по мере того как рана его затягивалась, душа открывалась навстречу Ребекке, ее неуемной любви к жизни. Благодаря этому он сумел поддержать ее накануне родов. Лишь немногим из самцов, и уж тем более из летописцев, выпало на долю жить бок о бок с самкой, которая вскоре должна родить, как Босвеллу в то время, когда он понемногу выздоравливал, постоянно ощущая исходившее от Ребекки животворное тепло.

Скованность в отношении Брекена к ней и Босвеллу удручала Ребекку. Он выкопал себе неподалеку отдельную нору и постоянно снабжал их пищей и травами, которые могли бы пригодиться для лечения. Через два дня после появления Ребекки похолодало, и он проделал дополнительные ходы под землей, позаботившись о том, чтобы холод не проникал в нору к Босвеллу.

Но свою обиду на Ребекку он преодолеть не мог. Брекен замкнулся в себе, и, хотя оба они истосковались по любви, ни один из них не сумел пробиться сквозь разделявшую их невидимую преграду. Мысль о том, что она беременна, вызывала у Брекена негодование, он мучился подозрениями и ревностью, и эта злость застилала ему глаза.

Прошло некоторое время, и Ребекка, выкопав себе отдельную нору, принялась устраивать гнездо, собирая чахлые травы, росшие на берегу речки, возле которой они жили. Ей не хотелось, чтобы ее кротята появились на свет здесь, в мрачном и пустынном Шибоде, но она не могла осилить обратный путь через Кумер без помощи Брекена, да и к тому же Босвелл еще не успел как следует окрепнуть.

Вскоре сделалось еще холодней, подул резкий ветер, расположенные неподалеку от их нор камни обледенели, стали скользкими, и ходить по поверхности было трудно. Порой до них доносилось похрустывание ломких стеблей ковыля, солнце пряталось за облаками, а остатки снега, наполовину растаявшего под дождями, теперь замерзли, и скалы и участки земли покрылись слоем льда, из которого кое-где торчали пучки травы. Даже самые холодные зимы в Данктоне не отличались такой суровостью, как весенняя погода в Шибоде.

С тех пор как Босвелл начал выздоравливать и Ребекка поселилась в собственной норе, друзья стали проводить вместе все больше времени. Босвелл прекрасно видел, что отношение к Ребекке его друга изменилось, и огорчался этому. Ну когда они наконец поймут, что их любовь всесильна, как свет солнца? Почему Брекен так глупо ведет себя? Почему Ребекка, которая умеет помогать другим, не может помочь себе и Брекену?

— Присматривай за ней, Брекен, она нуждается в тебе. Порой мне кажется, что ты не понимаешь, как сильно она тебя любит...

Брекен пожал плечами.

— Сейчас все ее мысли заняты будущим потомством, — сказал он, и голос его дрогнул от обиды. — Разумеется, я сделаю все, что в моих силах. Но кротихам, которые готовятся к родам, не по вкусу общество самцов, это общеизвестно. Они предпочитают одиночество.

Сгустилась темнота, задул ветер, и струи холодного воздуха, проникавшие в норы, начали подбираться даже к самым теплым уголкам. Вода в реке бурлила, волны с шумом бились о скалы, а росшие у входа в нору травы громко шелестели. В такую ночь мало кому удается легко заснуть.

Сам не понимая отчего, Босвелл впал в сильнейшее беспокойство. Брекен сидел рядом с ним, то принимаясь говорить о чем-то, то внезапно замолкая, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к завыванию ветра.

Ребекке, которую отделяли от Брекена с Босвеллом два туннеля и небольшой отрезок пути по поверхности земли, не сиделось на месте, и она все ерзала, раздраженно поводя хвостом из стороны в сторону. Живот ее стал совсем большим, кротята крутились в нем, пихаясь лапами, и ей никак не удавалось пристроиться поудобнее. Ребекке не понравился Шибод. Ее огорчало, что малыши появятся на свет здесь, среди темных торфяных почв, усыпанных острыми обломками сланцевых пластин, о которые можно порезаться по оплошности. Она содрогалась, думая о мрачных скалах и расселинах Кумера, о вершинах Шибода, вздымавшихся за пустошью, по которой струила свои мутные воды река.

Ей хотелось, чтобы Брекен оказался сейчас рядом с ней. Ей хотелось услышать его шаги у входа, а не вой ветра. Ей хотелось назвать его по имени, услышать, как он говорит милые глупости, которые так греют сердце, подобные тем, что шептал ей Кеан в те дни, когда она была еще очень молода.

— Брекен, Брекен, Брекен,— проговорила Ребекка чуть слышно, глядя на свои вздувшиеся бока, понимая, что ей необходимо не просто его присутствие, а ощущение тишины и покоя, испытанное ею однажды, когда они с Брекеном стояли рядом, купаясь в лучах света, исходившего от Заветного Камня. Ребекке хотелось, чтобы он сам пришел к ней, не дожидаясь, пока его позовут, чтобы ее малыши, едва родившись, сразу почувствовали, каким теплом веет от него. Она впала в полнейшее смятение. Нора, рядом с которой чернели скалы, в чьей тени появился на свет Мандрейк, больше не казалась Ребекке надежным убежищем.

Она опять заерзала, неловким движением поднялась с места, прошла по туннелю и остановилась у выхода. На нее пахнуло холодом ветра, гулявшего над пустошью.

Она постояла, вглядываясь в темноту, повернувшись в ту сторону, где находились норы Брекена и Босвелла. Ей очень хотелось, чтобы Брекен в эту минуту случайно вышел на поверхность и решил ее проведать.

Ей хотелось увидеть его рядом, услышать, как он ласково шепчет, уговаривая ее вернуться в тепло, убеждая ее в том, что все в порядке и совсем неважно, где именно появятся на свет ее кротята. Но что-то никак не давало ей покоя, и она отправилась вверх по склону, двигаясь навстречу истокам реки, в надежде подыскать место получше, где земля окажется более теплой и в норе не будет осколков сланцевых пластин. Что-то гнало ее вперед и вперед, и она принялась разговаривать вслух, обращаясь к своим кротятам, пытаясь убедить их в том, что ждать уже осталось совсем недолго, и она очень любит их, и им нечего бояться, хотя ей самой... да, ей самой, пожалуй, страшновато.

— Брекен, найди меня, найди меня, — твердила она, поднимаясь в темноте все выше и выше по склонам в поисках подходящего места. Дул пронизывающий ветер, но Ребекка не чувствовала этого, наоборот, она вдруг ощутила прилив сил, и ей стало жарко. С каждой минутой она оказывалась все дальше и дальше от безопасной норы.

И когда в воздухе появились первые снежинки, плясавшие на ветру, Ребекка лишь рассмеялась. Она всем телом ощущала биение жизни, и ее не пугали ни холод, ни снег, который валил все гуще и гуще.

— Скоро я найду подходящее место, — сказала она самой себе, ступая уже не по земле, поросшей травой, а по камням и скалам. <

На смену более или менее ровной местности пришел крутой подъем, справа находилась глубокая впадина. «Я знаю, тут есть хорошее место... но я еще не нашла его», — думала Ребекка. Внезапно путь ей преградил ручей. Ребекка отправилась вдоль него и вскоре добралась до места, где поверхность стала ровной, а ручей разделился на множество тонких ручейков, расходившихся в стороны веером и струившихся дальше по земле, поросшей мягкими мхами и болотными травами.

Ребекке удалось перебраться через ручейки, и она побрела дальше, поднимаясь вверх по склонам Шибода, где слой почвы был тонким, как вытершийся ворс. Ребекка не отдавала себе отчета в том, что, пожелай она спуститься с высот, на которые ей с такой легкостью удалось забраться, это окажется куда более сложным.

Наверное, время от времени она останавливалась, чтобы передохнуть или напиться холодной воды у одного из бесчисленных ручьев, струившихся по горным склонам, переправиться через которые ей не составило труда. Наверное, она все искала землю и место для норы, которые хоть чем-нибудь напоминали бы ей о Данктонском Лесе, полном тепла и покоя. Но незадолго до зари прилив сил, который она почувствовала перед приближением родов, начал ослабевать, и Ребекка начала уставать и отчаиваться.

Вдобавок к исходу ночи поднялась сильная метель. Она обрушилась внезапно, холодная, неумолимая, мириады снежинок носились в воздухе, а ветер завывал так громко, что мысли путались в голове. Казалось, снег не может удержаться на поверхности земли и, едва опустившись, снова вздымается клубами в воздух, но спустя некоторое время с наветренной стороны скал образовались сугробы, и на камнях запестрели белые пятна. Ребекка нигде не смогла отыскать прибежища и продолжала брести, все еще надеясь найти место, где ей удастся выкопать нору и благополучно родить кротят.

Возможно, к этому времени она поняла, что если повернет назад, то непременно поскользнется и упадет в одну из расселин. Возможно, она хотела закопаться в сугроб и немного отдохнуть. А возможно, продолжала бродить с места на место, пребывая в полной растерянности и понимая, что совсем заблудилась. Метель усилилась, и в тот час, когда наступил рассвет, она уже мела вовсю, и в чудовищном шуме ветра, бушевавшего среди скал, тонули любые звуки.

Примерно в это время Брекен проснулся и услышал завывания метели. Он немедленно отправился к Ребекке, с трудом одолев небольшой участок пути, пролегавший по поверхности земли. Но оказалось, что в норе ее нет. Брекен кинулся к Босвеллу, и они принялись хором звать ее. Босвелл подошел к выходу из норы и выглянул наружу, но не смог ничего разглядеть сквозь пелену носившегося на ветру снега, который заметало даже в туннель.

— Ребекка! Ребекка! — кричали они, не слыша собственных голосов из-за рева метели, заглушавшего все прочие звуки.

Брекен отошел подальше и опять крикнул: «Ребекка!» Он любил ее, любил всем своим существом, и при мысли, что с ней может приключиться беда, его сердце сжалось от страха и боли. Интуитивно догадавшись, в какую сторону она направилась, Брекен начал подниматься по склону, даже не оглянувшись и не предупредив Босвелла ни словом.

— Брекен! Брекен! — закричал Босвелл, увидев, как фигура его друга постепенно удаляется, растворяясь в снежной пелене. Он попытался пойти следом за ним, но ему не хватило сил, и он едва-едва сумел вернуться обратно в нору.

А Брекен шел вперед сквозь метель, надеясь, что чутье поможет ему найти Ребекку. Он знал, что порой самки отправляются на поиски какого-то особенного места, чтобы родить именно там, и подумал, что Ребекка потому и покинула теплую нору.

— Ребекка! — время от времени взывал он в отчаянии, пробираясь сквозь клокочущее снежное марево. — Ребекка!

Метель не утихала, а Ребекка брела все дальше и дальше, уже не выбирая пути, чувствуя, как иссякают ее силы, испытывая лишь одно желание: найти хоть какое-нибудь место, где она смогла бы родить. Но нет, не здесь, где слой снега совсем тонкий, как лед, покрывающий скалы, где тени, маячащие в снежной мгле, и расплывчатые очертания камней выглядят так зловеще. Новорожденным кротятам тут не выжить. Не здесь!

Затем она внезапно набрела на следы крота, отпечатавшиеся на снегу. Она замерла, изумленно глядя на них, а потом поняла, что это Брекен, ее Брекен, он пришел за ней, и отправилась по ним. Следы были свежие, их лишь слегка припорошило снегом.

— Брекен! — закричала она, устремившись вперед в попытке нагнать его. — Брекен!

А Брекен, не подозревая о том, что она совсем близко, уходил от нее, стараясь двигаться как можно быстрей, и время от времени сквозь завывание ветра слышались его отчаянные крики:

— Ребекка, Ребекка, Ребекка!

Но как она ни старалась, усталость и тяжесть в животе не позволяли ей прибавить шагу, а протянувшиеся цепочкой следы постепенно засыпало снегом, и они становились все менее отчетливыми, и Брекен, стремившийся разыскать ее как можно скорей, на самом деле удалялся от нее. В конце концов Ребекка сбилась со следа, ею овладело отчаяние, и она повернула направо, чтобы ветер дул ей в спину, потому что так ей было немного легче пробираться по горным склонам, высившимся над Кумером. И тогда она поняла, что ей придется рожать в этих пустынных местах среди бушующей метели, как когда-то пришлось матери Мандрейка.

— Ох, дорогие мои, — прошептала она, думая о кротятах,— простите меня, простите.— И снова принялась искать место посреди черного плато Шибода, хоть немного земли, куда она смогла бы зарыться.

А где-то вдали, левее от того места, где она находилась, Брекен упорно шел вперед, со страхом думая, что ему уже не суждено разыскать Ребекку среди снегов.

Он остановился и принялся вглядываться в снежную пелену, пытаясь понять, где же ему искать свою любимую. Над ним возвышались огромные черные скалы, покрытые слоем льда, очертания которых терялись в дымке кружившегося над их поверхностью снега. Он ощутил притяжение, исходившее откуда-то издалека, с северо-западной стороны, и решил, что именно туда его зовет Ребекка. Поэтому он отправился на северо-запад, не зная, что Ребекка осталась далеко позади, а притяжение, которое он почувствовал, исходило от высившихся среди скалистых далей огромных Камней Кастель-и-Гвина, с незапамятных времен ожидавших его прихода. Он все еще надеялся найти Ребекку и поэтому отправился в путь, пролегавший среди скал и пустошей, среди которых дул сильнейший ветер, сметавший прочь снег, опускавшийся на землю. Он постоянно молил Камень уберечь Ребекку и шел вперед, не подозревая о том, что по окончании этого трудного путешествия мечта Скита о том, чтобы кто-нибудь пришел поклониться Камням даже в эти пустынные места, исполнится и он сдержит обещание, которое они с Босвеллом дали летописцам из Аффингтона. Но в то время он думал только о Ребекке, сетуя на то, что где-то разминулся с ней.

А меж тем Ребекка, блуждавшая над Кумером в метель, оставила безуспешные попытки найти безопасное место. Она устроилась прямо на снегу, повернувшись спиной к ледяному ветру, и ее кротята один за другим начали появляться на свет. И с самой первой минуты ей пришлось бороться за сохранность своего потомства, совсем как матери Мандрейка.

Лишь по прошествии трех дней Босвелл почувствовал, что окреп для того, чтобы выбраться из норы на поверхность земли, над которой все еще бушевала метель. Он понимал, что ему не хватит сил, чтобы в эту непогоду взобраться вверх по склонам, и очень долго раздумывал над тем, как ему поступить. В конце концов он решил попытаться разыскать Гелерта, который, возможно, сумеет ему помочь. Но Босвеллу не удалось найти его, рана еще давала о себе знать, и вскоре он сильно ослабел и, осознав, что без пищи долго не продержится, занялся ее поисками. Спустя еще некоторое время Босвелл понял, что слишком слаб и уже не сможет больше подняться в горы над Кумером, где метет метель. Он потерял Брекена, потерял Ребекку. Седьмой Заветный Камень, Седьмая Книга... значит, ему все же не суждено их отыскать. Он понял, что не сможет даже вернуться в Шибод, ведь те места, по которым они прошли с Келином и Брекеном, покрылись льдом и снегом. Поэтому Босвелл мысленно простился с Шибодом и пустился в путь, держа курс на юг, на Аффингтон, в отчаянии взывая к Камню и повторяя вопрос, который задает себе в тот или иной горький момент своей жизни едва ли не каждый: «За что?»

Глава девятнадцатая

В тот же самый день Брекен, у которого уже голова кружилась от голода, к собственному удивлению обнаружил, что спустился в долину, где землю покрывал толстый слой снега. Он решил укрыться в нем от метели и передохнуть. Если бы в земле под снегом водились черви, он наверняка задержался бы там до тех пор, пока метель не утихла окончательно. Но почва оказалась торфяной, и ему волей-неволей пришлось снова отправиться в путь, продвигаясь порой по снегу, а порой по обнаженной земле. В конце концов он очутился в речной долине, где скрытая под слоем снега земля изобиловала пищей.

Он сильно устал и измучился и на протяжении целого дня не мог помыслить ни о чем, кроме отдыха и еды. Но едва Брекен пришел в себя, как вновь ощутил, что его тянет на северо-запад. Что же там такое? Он уже понял, что у него нет никакой надежды отыскать Ребекку, ведь Шибод остался далеко позади. Он приблизился к краю засыпанного снегом берега реки и, повернувшись навстречу ветру, окинул взглядом противоположный берег. Брекен увидел горный кряж, вздымавшийся за долиной, и наконец догадался, что мощная сила влечет его туда, где возвышаются Камни, до которых он дал слово добраться.

— Кастель-и-Гвин... Триффан... Ребекка,— произнес он шепотом, который заглушил шум ветра. Теперь, когда он навеки потерял Ребекку, у него не осталось причин дорожить собственной жизнью, и Брекен почувствовал, что это путешествие станет для него последним.

И все же его пробрала дрожь, когда он окинул взглядом дали, в которые ему предстояло отправиться без надежды на возвращение. Брекен вспомнил, как Келин предупреждал его о том, что последний отрезок подъема к Камням необходимо одолеть за короткое время, потому что там он нигде не найдет пропитания. Повинуясь порыву, Брекен направился к мосту, перешел по нему через реку, пересек дорогу, покинутую ревущими совами, которые отступили перед натиском снегов, и принялся взбираться вверх, чувствуя, как сердце у него сжимается от отчаяния. Такое огромное расстояние, а времени совсем мало.

Он карабкался по скалам, прислушиваясь к шуму ветра, наметавшего снег, и его начали одолевать странные мысли. Больше всего он думал о Мандрейке. Он был уверен, что движется по тому же пути, который однажды проделал Мандрейк, когда он ушел из Шибода навсегда. Брекену припомнилось, какой могучей силой обладал Мандрейк, какое отчаяние овладевало им порой, но наиболее ясно и четко в памяти его запечатлелись последние жалобные крики Мандрейка, взывавшего к Ребекке, крики, к которым он не сумел тогда прислушаться. Но теперь, взбираясь все выше и выше по холодным каменистым склонам долины, постоянно удаляясь от Шибода, Брекен думал о том, что ему наконец удалось откликнуться на зов Мандрейка, и мысль об этом все время поддерживала его. Да, Мандрейк был жесток и безумен, но Ребекка любила его. И если порой ему чудилось, будто среди снежных вихрей и перемежающихся теней, отбрасываемых причудливыми скалами, мелькают очертания огромного крота, что из того? Брекена это уже не пугало. У-Pox сказала, что Мандрейк вернется.

— Так пусть он и вправду вернется, пусть поделится со мной мудростью и силой и укажет мне путь к великим Камням и к Камням Триффана, — сказал Брекен, обратившись с молитвой к Камню.

Келин не ошибся, черви в этих местах не водились. Да и каким червям придет в голову поселиться среди голых скал и торфяных почв?

Все выше и выше, все трудней находить выемки в обледенелой каменной поверхности, все трудней цепляться когтями, ведь здесь так легко не рассчитать и рухнуть к подножию черных скал, среди которых гуляет свирепый ветер. Брекену оставалось уже совсем немного до их вершин. Это были не подходящие для кротов места.

Все выше и выше, под самые облака. Но вот крутой подъем внезапно закончился, и Брекен оказался на поверхности плато, вознесенного на неимоверную высоту. Ветер временами ненадолго затихал, и ему удалось разглядеть невдалеке скопление скал самой разнообразной формы. Одни стояли, слегка клонясь набок, другие топорщились вверх, расходясь в стороны веером, словно иголки мертвого ежа, третьи являли собой нагромождение сланцевых плит. Черные и белые пятна, снега и льды, наводящая ужас тишина, скрывающаяся в трещинах скал. Внезапные порывы ветра, минуты затишья. И повсюду на земле каменные глыбы с закругленными и острыми краями, постоянно меняющие форму, то исчезающие в мареве метели, то ясно проступающие на фоне белой пелены, и вдобавок ко всему странная, жуткая тишина.

Стоя на краю бездны, Брекен ощутил мощный прилив сил. Он понял, что находится уже на подступах к Кастель-и-Гвину. Где-то среди этих пустынных мест, где нет ничего живого, кроме него самого да нескольких кустиков вереска, возвышаются камни, которые назвали Камнями Шибода по ошибке, ведь Шибод уже остался позади.

Откуда-то справа сквозь шум ветра до Брекена донесся свист и завывания, звучавшие то резче, то глуше, походившие на странную музыку. Лишь однажды в жизни ему довелось слышать нечто подобное, когда он оказался в Гроте Корней под Данктонским Камнем. А теперь он услышал, как звучит музыка Кастель-и-Гвина.

Повсюду на земле валялись обломки скал, если, конечно, камни, которые в сто раз больше тебя самого, можно назвать обломками. Метель не унималась, и он побрел вслепую в ту сторону, откуда доносилась музыка, звучание которой становилось все более мощным и более причудливым, иногда ласковым, порой грозным. Сердце Брекена билось все сильней от восхищения и страха. Звучание музыки нарастало, поднимаясь до самого неба, звучание песни ветра, скользившего змеей среди покрытых впадинами и трещинами скал, спускавшегося в глубокие расселины и взлетавшего к острым, похожим на когти вершинам. Брекен увидел вздымающийся перед ним из снегов иззубренный скалистый массив. Потрясенный его высотой, он остановился, раскрыв от изумления рот, и вскинул лапу, словно стремясь прикоснуться когтями к таким же острым, как они, скалам. Кастель-и-Гвин. Замок Ветров.

Сколько лишений пришлось ему вынести, сколько сил потратить, чтобы добраться сюда. И Ребекка... «Что сталось с моей Ребеккой? Неужели я потерял ее ради того, чтобы увидеть вот эти Камни? И где среди них Камни Триффана?»

Он принялся разглядывать скалы, каждая из которых в четыре или пять раз превышала по высоте Данктонский Камень. «Неужели же и здесь есть Камень? И как мне докричаться до него? Почему ради этого потребовалось перенести столько страданий? И почему в жизни так часто приходится страдать?» — думал Брекен.

Вот так он мучился сомнениями до тех пор, пока за спиной у него из-за скал не появилась тень, шепнувшая ему: «Не теряй веры в Камень». Брекену показалось, будто он услышал шаги огромного крота, и он обернулся, но никого не увидел. За спиной у него метался лишь ветер, а впереди мрачно высился Кастель-и-Гвин.

— Ну что ж, — прошептал он наконец, — ведь я только часть его, хоть и не знаю, что он собой представляет.

Стоя перед Камнями, Брекен начал молиться. Он произнес те слова, которые сумел бы найти и Мандрейк, если бы среди его друзей были такие, как Босвелл, если бы сердце его согрела любовь Ребекки, если бы ему довелось соприкоснуться с безмолвием Данктонского Камня. Брекен помолился о благополучии обитателей Шибода, возблагодарил Камень за дарованную ему жизнь, попросил его позаботиться о Ребекке, где бы она ни оказалась по воле Камня. Он помолился о душе Скита, о здравии летописцев Аффингтона. Он попросил Камень возвестить Босвеллу о том, что ему удалось добраться сюда и вознести молитвы. Холодный ветер начал затихать, но Брекен не заметил этого, он погрузился в безмолвие Камня, и с этого момента возродилось почитание Камня в Шибоде и среди окружавших его скалистых просторов.

Брекену показалось, будто он сказал все, что нужно, но ему захотелось добавить еще кое-что. Он еще раз помолился за Ребекку и возблагодарил Камень за ниспосланную им любовь. А затем спросил, где же находятся Камни Триффана.

После этого Брекен окончательно замолк и только тогда понял, как сильно замерз. Повернувшись спиной к Камням, он заметил, что ветер дует уже не так сильно и, похоже, метель вскоре стихнет. Впереди, всего в нескольких кротовьих ярдах от того места, где он стоял, находился скалистый край провала, казавшегося бездонным, а за ним Брекен увидел постепенно отдалявшуюся и редевшую снежную завесу, причем увеличивающиеся прорехи в ней не источали свет, а зияли чернотой. Это могло означать лишь одно — за ней скрывались новые скалы. Он смотрел, поднимая голову все выше, и вот снежные вихри наконец умчались прочь, и его изумленному взгляду открылся высочайший одинокий горный пик, на вершине которого находились другие Камни, чье присутствие он ощущал, хоть и не мог их видеть. Брекен понял, что это и есть Камни Триффана.

— Но это невозможно, — прошептал он, — никому из кротов не под силу...

Казалось, пик Триффана, от которого его отделяла лишь пропасть, находится совсем близко и нужно лишь протянуть лапу, чтобы дотронуться до него, но на самом деле он был совершенно недосягаем. Брекен замер в восхищении на том же самом месте, где когда-то остановился, ощутив страх, Мандрейк. И если Мандрейк сделал шаг, вытянув вперед лапу, желая выказать пренебрежение всем и вся, то Брекен сделал то же самое в трепетной надежде прикоснуться к Камню, ибо он поверил, что это все-таки возможно, но потерял равновесие и покатился вниз по заснеженному склону, стремительно низвергаясь в глубины безымянного провала, а вершина Триффана словно вырастала над ним, становясь все более и более недоступной. Со скал соскользнули снега и понеслись вниз лавиной, которая вскоре нагнала и захлестнула Брекена. Он мчался в снежном потоке, среди буйных вихрей, с чьим неистовством не могла сравниться даже ярость метели, и грохот лавины разносился гулким эхом среди скал, а далеко в вышине на фоне светлеющего неба проступили очертания двух Камней Триффана.

В то время, когда снежный поток поглотил Брекена, ветер, бушевавший на просторах Шибода, начал стихать, и это означало, что метель вскоре закончится. Но Ребекка понимала, что этот момент настал слишком поздно. Она смогла бы спуститься по склонам в одиночку: возможно, ей даже удалось бы унести с собой одного из кротенышей, но рядом с ней лежали четверо, тычась носами в соски, в которых иссякло молоко. Они прижимались к ее животу, и она чувствовала, как их маленькие тельца коченеют от холода. Ребекка знала, что не сможет уйти, бросив троих из них. на верную погибель.

Силы, которыми она была наделена от природы, помогли ей продержаться шесть дней, пока вокруг буйствовала метель и завывал ветер, но теперь они стали иссякать. Мысли ее начали путаться, и ей стоило очень большого труда следить за бестолковыми кротятами, чтобы те не уползли куда-нибудь от нее и не погибли от холода.

Она то шептала, то бормотала вслух, беседуя с воображаемыми друзьями. В какой-то момент на рассвете она даже рассмеялась: ей удалось ясно вспомнить всех, кого она любила. Ну как же, вот и Меккинс, он стоит рядом с ней на снегу и что-то говорит ей ворчливым тоном. И Роза, милая Роза, она тоже здесь. И Сара, и Брекен, вот он, совсем близко, и дорогой ее сердцу ненаглядный Босвелл. А вот и Мандрейк возле скал, которые она только сейчас заметила, он укрылся в тени и тянет к ней когтистые лапы, защищая от ветра, ведь он любит ее, да, да, очень любит.

Холод навевал на нее дремоту, но Ребекка упорно боролась с ней, зная, что тому, кто заснет на склонах такой горы, как Мойл Шибод, где реют в воздухе черные вороны, уже никогда не суждено пробудиться вновь.

Еда. Она мечтала о ней как о чуде, о чем-то недостижимом, вспоминая восхитительные аппетитные запахи. В памяти ее всплыл тот случай, когда она стащила червей из норы старейшин, и Мандрейк жутко рассердился. Вот глупыш, не понимал самых простых вещей.

Запах пищи среди скованных холодом пустынных краев, где нет места ничему живому! И Мандрейк, мысли о котором служили ей поддержкой. «Мандрейк, Мандрейк», — шептала она, мечтая о том, чтобы хоть немного поесть, чтобы ее любимый Брекен оказался рядом с ней, но усталость подобно ночной тьме наваливалась на нее все тяжелей, и даже силы, необходимые для ухода за кротятами, которых ей удалось пока уберечь от смерти, уже почти иссякли, и она едва могла слышать их жалобный писк.

— Difryd difro Mandrake, difryd difro Mandrake. [— Восхитительный Мандрейк, восхитительный Мандрейк.]

Эти слова донеслись до нее, когда она уже начала погружаться в мрачные глубины сна, но ей все же удалось очнуться, услышав его имя, и почувствовать, как кто-то тычется носом ей в бок, толкая ее гораздо сильней, чем это делали кротята. Она почуяла запах еды, а открыв глаза, увидела, что рядом с ней стоит очень старая кротиха. Ребекка не разобрала ни слова из того, что она бормотала себе под нос, но зато поняла, что ей больше не придется бедствовать в одиночку в тех местах, где родился несчастный Мандрейк.

У-Pox отыскала Ребекку. Она прихватила с собой червей, которых накануне, на пятый день метели, принес ей Келин. У-Pox встретила его ругательствами и, пытаясь перекричать шум ветра, провозгласила, что Мандрейк уже совсем близко и разве Келину не известно, что «addewid ni wrieler ni ddiw»? — «Неисполненное обещание есть не что иное, как обман»!

— Он обещал, — твердила она, — он сказал, что вернется. И он уже близко, он там, в горах.

Поэтому она взяла с собой червей и, с трудом передвигаясь, поковыляла к выходу из норы, намереваясь отыскать Мандрейка, несмотря на бушевавшую метель. Она наотрез отказалась взять с собой Келина. Разве в прошлый раз она не сумела найти Мандрейка без чьей-либо помощи?

— Но тогда ты была молода, — сказал он, — совсем молода.

Но она лишь хрипло рассмеялась, бросила взгляд на свои изуродованные задние лапы и бросила в ответ:

— Увидишь!

Келин спросил, не надо ли помолиться за нее, а У-Рох строго-настрого приказала ему дождаться ее возвращения и добавила, что при этом он может молиться о чем ему угодно.

Затем она вслепую стала пробираться сквозь метель, шатаясь под порывами ветра, а Келин принялся ждать. Когда ветер утих и метель закончилась, он начал читать древние шибодские молитвы, походившие по звучанию скорее на проклятие. Какой резкий, жесткий язык. А У-Pox, наверное, погибла.

Но Келин все ждал и ждал, выполняя данное обещание, и, когда он уже решил, что пора оплакивать ее гибель, У-Pox вернулась со склонов Шибода и притащила с собой кротеныша, здорового и крепкого, как стебелек камнеломки.

— Не болтай попусту и проследи за тем, чтобы он не замерз, — приказала она ему и тут же ушла снова.

Изумленный Келин принялся ухаживать за кротенышем. Затем она принесла второго, а потом и третьего. После этого она снова отправилась к Ребекке, которая лежала, потихоньку поедая принесенных ей червей, и велела ей подняться с места. Из всех ее слов Ребекка поняла лишь одно: «Мандрейк, Мандрейк!»

День клонился к вечеру, начинало темнеть, ветер снова усилился, пошел редкий мокрый снег. По настойчивым жестам кротихи Ребекка поняла, чего та от нее хочет. Она взяла зубами за загривок последнего из кротят и медленно начала спускаться по склонам, идя по тропинке, которую протоптала в снегу старая самка. Ветер, подталкивавший Ребекку в спину, уже завывал с прежней силой, опять началась метель. Она услышала, как оставшаяся позади кротиха еще раз крикнула «Мандрейк», перекрывая вой ветра. Ребекка с трудом обернулась и увидела — а может, все это лишь почудилось ей, — как среди скал на склонах замелькали огромные тени кротов, а затем растворились в белой снежной пелене и все вокруг окутал вечерний сумрак. Затерявшись в метели, У-Pox пропала раз и навсегда, а Ребекка отправилась дальше по ее следам и через некоторое время очутилась в громадных туннелях среди сланцевых пластин и услышала писк своих кротенышей. Вскоре она увидела лохматого крота, напомнившего ей не кого-нибудь, а Халвера, который хлопотал вокруг кротят, все время пытавшихся уползти куда-то в поисках мамы.

Со временем Ребекка стала героиней шибодских легенд. В них рассказывается о том, как У-Рох на старости лет вызвала к жизни силы, таившиеся с древних времен в Камнях Шибода, а затем отправилась куда-то в метель и вернулась уже со своими кротятами, превратившись при этом в красивую кротиху, чей мягкий серый мех лоснился, словно атлас, которая ничем не походила на обитательниц Шибода и уверяла, что ее зовут Ребекка и она не знает шибодского языка.

В легендах говорится о том, как кротята Ребекки выросли и стали огромными могучими бойцами, которых никто не мог одолеть, и их отвага послужила к чести всего Шибода. В них говорится и о том, что забираться на восточные склоны Шибода небезопасно, ведь там бродит дух У-Рох, а порой, когда над снегами сгущаются сумерки, следом за ней шествует Мандрейк, вскидывая вверх свои когтистые лапы и готовясь защитить ее от любых обидчиков, но на его лице, испещренном шрамами, играет улыбка.

В них говорится о том, как в систему, сильно пострадавшую во время эпидемии чумы, с появлением Ребекки вернулись радость и тепло любви. Когда наступило лето и ее кротята начали выбираться из норы и бродить по округе, она коротала время, рассказывая обитателям Шибода о Розе, целительнице, с которой ей довелось познакомиться, и о кроте по имени Брекен, который, видимо, не уступал в силе Мандрейку, ведь он не испугался самого Гелерта, Пса Шибода, и победил его.

Жители Шибода любят сочинять сказки и рассказывать легенды, это скрашивает жизнь, когда стоит пасмурная холодная погода, а ночи кажутся нескончаемо долгими. Они любят петь и складывать песни. Но голоса их становятся грустными, когда речь заходит о том, что Ребекка, видя, что ее малыши подросли, решила покинуть их и отправиться в путь задолго до начала зимы.

Все они очень любят историю про Брэна, который вызвался проводить Ребекку, когда она сказала, что хочет вернуться в родную систему, хотя обитателям Шибода было известно, что Ребекка — это преобразившаяся У-Рох.

— А что сталось с Брэном? — всякий раз спрашивают кротыши, когда им рассказывают эту историю.

— Как ни странно,— слышат они в ответ,— он вернулся обратно. По прошествии множества кротовьих лет он возвратился в Шибод, но никому ни словом не обмолвился о своих странствиях. И это тоже очень странно, ведь в прежние времена трудно было сыскать крота более словоохотливого, чем Брэн, то есть до тех пор, как он отправился в путь. Уж такая штука эти путешествия, всякий, кому приходится долго странствовать, становится совсем другим, чем прежде. Так что не убегай далеко от своей норы, малыш...

Вдобавок многие из старых шибодских кротов уверяют, будто, когда им случалось заблудиться в метель, им являлась Ребекка, порой молодая и красивая, а порой в облике У-Рох, но всякий раз неподалеку от нее среди скал маячила огромная тень Мандрейка, оберегавшего ее, и она помогала им благополучно вернуться домой.

Вот такие легенды рассказывают в Шибоде.