Бросок на Альбион

Вильгельм, еще ничего не зная о вторжении норвежцев на Альбион, вышел из шатра, посмотрел на небо, вздохнул: никаких признаков перемены погоды. К нему подходили воины и военачальники, он отдавал распоряжения и приказы, старался казаться спокойным и уверенным в себе. Ему это удавалось. Люди работали с охотой, хотя особых дел, срочных в лагере не было уже давно. Только сильный ветер упрямо дул с северо-востока, дыбил штормовую волну, дул до вечера.

И вдруг, когда все уже смирились с тем, что и в этот день ветер не изменится, он затих, словно бы раздумывая о чем-то, и – надумав! – подул с юга, да так резво, что Вильгельм тут же решил действовать. Он был прекрасным организатором. Целый месяц слонялись люди по лагерю, он искал им работу, целый месяц! Это слишком много для воинов любой армии, чтобы сохранить боевую готовность. Вильгельму это сделать удалось. Он созвал военачальников и повелел им поднимать людей.

– Сегодня мы снимаемся с якоря! – закончил он свою короткую речь, командиры разбежались, и, буквально, через несколько секунд лагерь забурлил.

Жаль, не было здесь Ланфранка. Глядя на слаженную быструю работу, на погрузку судов, он бы похвалил и дюка Нормандии, и себя самого за то, что не ошибся в тот день, когда пришел к Вильгельму на откровенный разговор. Солнце припало к морю, пополоскало в нем свои бока, будто бы привыкая к прохладе вечерней воды, и полезло не спеша вглубь. Нырнуть слета, по-мальчишески, не решилось: то ли испугалось, то ли засмотрелось, как работают люди в гавани близ монастыря Сен-Валери.

Со связками мечей, копий, дротиков на плечах, с бочонками вина и снеди, с топорами и бурдюками шли друг за другом воины на корабли, а оттуда возвращались быстрым шагом на склады с провиантом и вооружением. Солнце еще не скрылось за морем, а уже все было готово к отплытию. Никто, правда, не верил, что дюк рискнет в эту ночь тронуться в путь. Ветер мог в любую минуту сменить направление… Вильгельм думал иначе. Только сегодня, не мешкая, нужно выходить в море. Иначе можно опоздать. Куда спешил дюк Нормандии, никто не знал.

Некоторым историкам полюбилась эта фраза: «Сегодня или никогда». Они часто с глубокомысленным пафосом вздыхают, вспоминая великие события и великих «творцов» истории: «Ах, если бы он не одержал победу в такой-то битве, то мир бы повернул вспять, а если бы он не сделал такой-то хитроумный шаг, то история пошла бы другим путем». О броске Вильгельма на Альбион многие любители поохать именно так и говорят. Если бы не в эту ночь, то флот Вильгельма мог бы не выйти в море ни осенью 1066, ни зимой. А за это время король Англии восстановил бы силы после кровавого сражения с Харальдом Суровым и встретил бы непрошенных гостей с материка во всеоружии. И не было бы нормандского завоевания Англии. Логика в этих «если бы да кабы» есть. Если бы в ту ночь флот Вильгельма не вышел в море!

Но он вышел! Точно в назначенный историей срок. Непогода, противный ветер и шторм, сделали для нормандцев ничуть не меньше, чем ученый Ланфранк, первым в Европе оценивший сложившуюся на Альбионе историческую ситуацию и понявший, какое огромное дело может совершить Незаконнорожденный дюк Нормандии.

В кромешной тьме флот снялся с якоря и взял курс на Альбион. Впереди шел флагманский корабль дюка Нормандии, на нем горели фонари. Корабль назывался «Мора». Самый яркий фонарь на мачте сделала, согласно легендам, жена Вильгельма Матильда. Семьсот боевых и 1000 транспортных кораблей устремилось вслед за «Мора». Головной корабль «более страстно стремился к победе, чем другие, он быстро оставил позади себя флот». В темноте Вильгельм этого не заметил. Пришло утро. Дюк Нормандии огляделся по сторонам. В огромной чаше моря бежал его корабль. Один-единственный. Воины и матросы заволновались: «Куда мы плывем, зачем? Где остальные корабли?» Вильгельм приказал выдать воинам двойную порцию пищи и вина, послал на мачту наблюдателя, спросил:

– Что ты видишь?

– Ничего не вижу. Волны кругом! – матрос не смог скрыть волнения.

– Это неплохо, – почему-то сказал Вильгельм, налегая на пищу – поесть он любил с детства.

– Три-четыре мачты маячат вслед за нами! – крикнул радостный наблюдатель.

– И это неплохо! – Вильгельм поднялся, распрямился, и тут вдруг матрос с мачты закричал, словно мальчишка:

– Вижу мачты и паруса! Их так же много, как деревьев в лесу!!

Полководец, улыбаясь, осмотрел корабль. На мачте, над головой повеселевшего наблюдателя, развевалась хоругвь Римской церкви, на флаге изображен был крест. Разноцветные паруса украшали три грозных льва – герб Нормандии. На носу, за площадкой для стрелков, возвышалась легкая фигурка мальчика с натянутым луком в руках. Но то был не античный амур. То был мальчик другой.

Операция по форсированию пролива прошла великолепно. Английские корабли, встречи с которыми боялся больше, чем шторма и противного ветра, дюк Нормандии, именно в то утро отошли в гавань за припасами. Еще одно удивительное совпадение, удивительная случайность в длинной цепочке фактов тех бурных дней. Но случайно ли это совпадение?

Флотилия подошла к флагманскому судну, Вильгельм повел армаду в Певенсейскую бухту близ Гастингса. Англичан здесь не оказалось. Опять совпадение! Сколько их будет впереди? Чем объяснить преступное легкомыслие англосаксов, не встретивших врага в море, где они – более опытные мореходы – имели прекрасную возможность потопить нормандское войско вместе с его полководцем? Почему в удобных гаванях они не выставили береговую охрану? Ах, да! Англичане долго ждали врага, устали ждать, потеряли бдительность, решили, что Вильгельм испугался осенних грозных ветров и отложил вторжение до весны! Вот, оказывается, в чем причина такой страшной по своим последствиям расхлябанности альбионцев, пропустивших грозного врага на свою территорию.

Нет. Не в этом причина – в другом. В нормандцах, в той могучей внутренней силе, упрямой, несгибаемой воле, которой обладали каждый воин Вильгельма Нормандского в отдельности и все его войска в целом. Откуда берется эта сила, эта воля в тот или иной момент истории в людях, проживающих в том или ином регионе планеты? Что вынуждает людей, по натуре добрых, звереть душой? Что делает их волю, говоря языком народов прибайкальских степей, «длинной»? Кто повинен в этом? И повинен ли в этом кто-то? Кто знает это с точностью до любого, отдельно взятого человека, вдруг озверевшего? Никто не знает. Звереет каждый по своей личной причине, и каждый несет за зверства свою личную ответственность. Общих формул здесь быть не может, хотя бы потому что формулы упрощают жизнь, укорачивают стыдливость, страх перед самим собой, перед Божиим судом.

Люди поверили в предложенные жизнью и сформулированные дюком Нормандии формулы, поверили в месть, в необходимость мести, и эта вера сильно «удлинила» их всеобщую волю, волю каждого нормандца в отдельности.

Первыми на берег сошли лучники и арбалетчики, за ними последовали всадники в кольчугах и в шлемах почти конической формы, с длинными копьями в руках, с обоюдоострыми мечами. Затем на землю Альбиона выступили землекопы, плотники, кузнецы.

Вильгельм, не встретив сопротивления, приказал выгрузить на берег заготовки из бревен для трех башен, предназначенных для складов. Воины работали четко, без спешки, будто перед этим они несколько месяцев упорно тренировались в Певенсейской гавани разгружать бревна. Они не тренировались, они были людьми «длинной воли», она творит с человеком чудеса. Дюк Нормандии разослал по округе широким веером наблюдателей и удивлялся: где враг?! Моряки тем временем выволокли на широкие Певенсейские отмели корабли, и, построив войско веером же по направлению к Гастингсу, Вильгельм повел туда армию, организовав по пути мобильные отряды, которые бросились по окрестным селениям и неукрепленным городам грабить.

Грабеж! Какое прекрасное занятие для воинов, для «людей длинной воли»! Какие точные ходы делал дюк Нормандии с первых же минут на острове! Там, на материке, он говорил, что все завоеванное будет принадлежать воинам. Здесь в самом начале нелегкого кровавого пути он дал понять всем, что обещания свои он выполняет.

От Певенсейской бухты до Гастингса не так много миль, чтобы всему войску враз разбогатеть, но главное – начать богатеть! Близ Гастингса сделали привал на обед. Шикарным был обед – награбленный!

Первым делом епископ Эд (брат Вильгельма по материнской линии) освятил награбленную пищу, затем повара приступили к делу. Красивое зрелище! На зеленой поляне у излучины негромкой реки, на мягкой, еще не исхудавшей по осени траве, расположились в добродушном настроении грабители, уже спалившие несколько десятков домов. В глазах и в гордых улыбках нормандцев светилось бликами удачи еще не взобравшееся на самую верхотуру солнце. На вертелах шипели чужие куры, в котлах над кострами булькали смачно куски свежей свинины. В печах томился хлеб, и это сладкое томление расходилось ароматом жизни по поляне. Повара попробовали пищу на вкус, разложили ее на щиты, еще не обагренные кровью альбионцев, и воины с блаженными лицами разошлись по поляне к своим друзьям, к своим хозяевам.

Ну до чего же приятно вкушать у небыстрой чистой реки награбленную пищу, запивать ее вином, нехотя при этом посматривая на отдаленные клубы дыма, упрямыми, быстротающими завитушками взбирающимися в небо! Зачем так упорно тянется дым в небо? Что там, в небе? Ничего. Небо, растворяющее в себе все, что и кто стремится к нему по любым причинам, по любой прихоти.

Вильгельм дал насладиться людям радостью вкушения награбленного, но, заметив, с каким нескрываемым усердием некоторые из воинов прикладываются к чашам с вином, закончил обед. Выпить он любил. Только на пиру, после дела.

Дела на Альбионе еще даже не начинались. Пить было рано.

Войско вновь построилось веером. Напор и осторожность, жесткость и щедрость. Жестокость к врагу и порою даже нежное добродушие к своим. И, главное, – точный расчет, строгий план хотя бы ближайших действий. Уже здесь, на поляне, обедая, Вильгельм собрал военный совет, наметил строительство укреплений вокруг Гастингса.

Крепости, хорошо укрепленные города, замки являлись одной из главных стратегических новшеств на острове. До Вильгельма здесь доминировала спартанская концепция военного дела. В редких городах имелись хорошие стены, рвы. Многие военачальники англосаксов неоднократно поднимали перед королем этот вопрос, но винить его в этом нельзя: может быть, не так уж настойчиво просили повелителя вожди и полководцы, отвечающие за оборону приграничных областей. Вильгельм знал об этом. Он не понимал Эдуарда. Что за странное спартанское упрямство в стране, где воинский дух явно идет на убыль, а врагов становится все больше?!

Работы по возведению укреплений вокруг Гастингса развернулись полным ходом. Зная от многочисленных разведчиков, что сил у короля Англии после битв с норвежцами не так много, зная так же – не понаслышке, а по личным впечатлениям – добросердечность своего врага, дюк Нормандии, желая вынудить Гарольда дать решающее сражение нормандцам, повелел воинам продолжать грабеж ближних и дальних окрестностей Гастингса, жечь при этом дома, не жалеть «клятвопреступников», убивать всех, кто окажет хоть малейшее сопротивление. Очень хороший приказ получили нормандцы. Они исполняли его с особым рвением, быстро при этом богатея.

Гарольд узнал о вторжении врага, находясь в Йорке, где он лечил раны, полученные в битве против войска Харальда Сурового. В столицу он вернулся в ночь с 7 на 8 октября, по пути собрав небольшое войско. Положение было очень серьезным. Ополченцы, которых король призвал из западных и северных областей страны, запаздывали. Графы Нортумбрии и Мерсии не спешили (или не могли, не хотели?) с войсками в Лондон на помощь к своему родственнику – мужу их сестры. Наконец, подошел небольшой отряд ополченцев с запада, но сил для успешной борьбы с нормандцами явно не хватало.

На военном совете младший брат короля Гурт предложил противопоставить неприятелю стратегию, известную с давних времен: отступать, сохраняя и накапливая силы. Эта стратегия выручала некогда скифов и греков, римлян и китайцев, но могла ли она помочь Гарольду совладать с сильным противником? Нет, не могла. Король прекрасно это понимал, и дальнейшие трагические для его народа события полностью подтверждают, что Англия была… обречена. Обречена.

Почему?

Почему мечтающий когда-то о славе вождя бриттов Артура король Англии Гарольд не решился отступать? Потому что отступать можно только по территории либо абсолютно безлюдной (как то делали неоднократно скифы, другие степные народы), либо по территории страны, народ который сплочен единым стремлением разгромить врага, чего бы ему это не стоило, – как сделали когда-то римляне в борьбе с Ганнибалом. Ни того, ни другого Гарольд не имел. Разобщенность племен и народов, амбиции вождей, многочисленность осевших на острове нормандцев ослабляли боевую мощь страны. Гарольд наотрез отказался от плана Гурта.

– Я не могу видеть, – сказал он, – как горят дома несчастных сограждан. Я обязан дать Вильгельму сражение.

Разговор прекратился, небольшая армия Гарольда вышла из Лондона.

Нормандцев в Англии, даже после выдворения их из страны более десяти лет назад, было очень много. Жили они все эти годы мирно, никому не мешали, занимались хозяйством, ни на минуту при этом не забывая, кто они и откуда. Впрочем, может быть, кто-то и забыл. Но вот на Альбион ворвался Вильгельм, память быстро сработала, нормандцы стали нормандцами.

Король Гарольд, надеясь нанести неожиданный удар по противнику, форсированным маршем шел по родной земле к Гастингсу. Он спешил. Он уже не надеялся на Эдвина и Моркара. Он был один. И были с ними самые преданные королю и Англии люди. Мудрый Гарольд! Добрый Гарольд. Неужели он не понимал, что скрытно ему не пройти по родной земле к Гастингсу?! Неужели он не знал, как много в его королевстве потенциальных шпионов – нормандцев? В это трудно поверить. Вероятнее всего, король знал это. Но он шел на смертный бой с врагом, и не сомневался в своей правоте. И никто в его войске не сомневался в этом.

В конце концов далеко не каждому бойцу, полководцу выпадает удача вершить воистину великие громкие дела, и не каждого «Артура» помнит и превозносит до сказочных небес история или народная молва. У истории и народной молвы, как и в любом деле, имеется свой лимит на Агамемнонов и У Ванов, Периклов и Александров, Цезарей и Брутов, Тогрулов и Тонъюкуков, Артуров и Атилл… Не в состоянии они порождать в неограниченном количестве даже самых милых сердцу своему любимцев. Такие уж они – история и народная молва.

Гарольд спешил. Быстро шло войско. Еще быстрее носились неуловимые тени разведчиков-нормандцев. Они докладывали Вильгельму о продвижении войска короля Англии, о положении в стране. Дюк Нормандии имел полное представление о том, что делается на юго-востоке Альбиона.

СКОЛЬКО ДНЕЙ БЫЛО У КОРОЛЯ ГАРОЛЬДА

На расстоянии одного перехода от Гастингса глубоким вечером воины Гарольда разбили лагерь, второпях поели и уснули сном воинов и младенцев. И те, и другие спят крепко, но чутко. Вдруг отчаянный шум раздастся рядом, они просыпаются, сонно водят головами, силятся понять, кто напугал их, успокаиваются, затихают, убаюкиваемые усталостью или песнями матерей, хотя не всех усталых и малых подбирает после нечаянной побудки сон.

Гарольд проснулся от крика совы, недовольно засопел: нужно было уснуть, поспать. В лагере жизнь затихла. Угомонилась сова. Перестали трещать сухие ветки. Король уснуть не смог. В такие ночи даже крепкие люди спят плохо – если их кто-то разбудит. Ночь перед решительной схваткой с сильным противником. Нервное напряжение снять трудно. Смирившись с бессонницей, Гарольд вспомнил песню старого барда на коротком привале днем. «Битву при Брунанбурге» пел бард, и люди, притомившись от долгого перехода, слушали его с гордостью.

Битва при Брунанбурге! Она произошла в 937 году. Уже около 150 лет на Альбион регулярно налетали викинги. После известной истории с Рагнаром Кожаные Штаны прибрежные районы острова стали постоянно теребить еще даны. Горе несли они жителям острова, пепел и кровь. А пепел и кровь обладают одним объединяющим людей качеством: они не меняют цвета и вкуса от того, кто подносит к твоему очагу факел, чей меч пронзает твоих близких и родных, они одинаково воздействуют на тебя, взывая к мести.

Первым сумели организовать и дать отпор викингам жители Уэссекса. В 878 году король Англии Альфред Великий заключил с «морским королем» мир, уступив противнику право организовать свои поселения в центральных и восточных областях Англии, которые получили название «Области Датского Права»[12]. Но мир продолжался недолго. Враг, не в силах одолеть островитян в одиночку, соединился с племенами скоттов и в 937 году напал на державу Этельстана, внука Альфреда Великого. Десять лет назад Этельстан одержал блестящую победу на Сигтрюггом в Нортумбрии и стал первым единовластным королем Англии. При Брунанбурге внук Альфреда разгромил союзное войско скоттов и викингов, укрепив свои позиции в стране и за ее пределами. А битва была не из легких! Заканчивая боевую песнь, старый бард повысил голос:

Воины, услышав песнь о великой победе предков, ободрились, продолжили путь к Гастингсу. Они верили в счастливую звезду Гарольда. А он ехал на коне, беседовал с бардом. Негромкий у них шел разговор. Его заглушали гордые возгласы воинов, вспоминавших стихи победной песни. И это хорошо, что они не слышали, о чем беседуют бард и король. Грустную тему обсуждали они.

После смерти Этельстана дела у англосаксов резко ухудшились. Давление данов было таким сильным, что победить их потомки Генгиста и Горзы не смогли, хотя сопротивлялись упорно. Кроме того, страну продолжали теребить набегами «дети фьордов» – викинги. Особенно частыми стали набеги скандинавов во время правления Этельреда Неразумного (976-1016). Они наносили стране огромный ущерб. Этельред правил страной долго, но человеком слыл невоинственным, и часто военачальникам и правителям отдельных областей своими силами приходилось решать сложные проблемы обороны.

Гарольд не раз слышал песни бардов о печальном сражении при Мэлдоне. И сейчас, за несколько дней до главной своей битвы, ему почему-то вновь захотелось услышать ее.

Бард начал «Битву при Мэлдоне» спокойно, будто речь шла о выпечке хлеба в обычный день. Пришел в Фолькестану Анлаф, скандинав, с большим войском на 93 кораблях, стал грабить, убивать, жечь дома. Разорил всю округу, отправился в Сандрик, затем в Ипсвик. Опустошил эту землю, дальше пошел – в Мэлдон.

Элдермен Бюрхнот встретил врага близ Мэлдона. Перед битвой полководец отпустил обозных коней, спустил с руки сокола. Ускакали приученные кони в родные края, и сокол улетел. Началась жестокая битва. Так пел грустную песню бард. Тихо пел. Не заглушая бравые голоса воинов.

Гарольд слушал его внимательно, будто именно в этой, известной с детства песне хотел услышать необходимое сейчас наставление, а, может быть, успокоение, а то и подсказку, столь важную каждому полководцу перед решающей схваткой с врагом.

Перед битвой при Мэлдоне были переговоры. Анлаф потребовал дань за мир. Воины Бюрхнота возмутились, зашумели. Элдермен крикнул:

На этом переговоры не закончились. Разбойники тем и отличаются от тех, кого все спокойное человечество называет с уважением добрыми молодцами, что для них главной целью жизни является победа и добыча. Победа любой ценой. Анлаф хитрой речью уговорил Бюрхнота разрешить викингам перейти на восточный берег реки Панты. Уверенные в победе англосаксы с гордостью смотрели, как переправляются враги через холодную реку. Гордость добрых молодцев. Переходи, враг-разбойник, реку, строй войска в удобном месте, будем честный бой вести, справедливый. Что за дурость такая всевечная?! Викинги забрались в твой дом, устроили погром, а ты им – пожалуйста, на уютное местечко для кровавой битвы! О, человек добрый! О, славное дитя Всемогущего!

Викинги перебрались через реку, начался бой. Викинги дрались спокойнее, в их движениях, резких, энергичных, не было того сковывающего душу и тело напряжения, которое, как правило, влечет за собой сначала неожиданно быструю усталость, затем страх, панику, поражение, смерть.

Поняв, что битву не выиграть, слабые духом покинули Бюрхнота, уже дважды раненого. Он увидел бегущих и печально произнес:

К нему подскочил викинг и ударом окровавленного меча убил полководца. Казалось, после этого саксы прекратят борьбу, но они не смирились с поражением. Грустный голос барда обрел силу и, не замечая, что его уже внимательно слушают соотечественники, он запел громко:

– Не испугался в битве, – произнес негромко Гарольд и удивился. – Зачем нужна мне эта песня сейчас? Почему я вспомнил именно о ней?

Сова опять прорезала предутреннюю тишь резким звуком. Гарольд вышел из палатки, посмотрел на небо. Еще совсем недавно на нем висела, распустив яркий хвост, огромная комета, пугая людей, но не зверей. Звери не имеют привычки смотреть на небо и думать, чтобы могло означать то или иное явление. Зверям хоть в этом отношении живется чуть легче и спокойнее…

Утро зашевелилось внезапно, прервав путанные мысли Гарольда. Начался новый день. Их у короля оставалось всего два. И он догадывался об этом.

БИТВА

В полдень 13 октября англосаксы подошли к Гастингсу, взобрались на Сенлакский холм и стали его укреплять. Пришло время решающей битвы. Воины работали, не зная усталости, Некоторые из них год назад вместе с Гарольдом побывали в Нормандии и хорошо представляли себе силу и военную подготовку рыцарей, упорство и сноровку воинов Вильгельма. Предстоящее сражение не пугало англосаксов и самого короля, но они понимали, что битва будет тяжелой, и трудились, укрепляя позиции, до позднего вечера.

Хорошее и в то же время опасное место выбрал Гарольд на склоне высокого покатого холма. Сразу за позициями стоял мрачный лес, на флангах глубоко чернели крутые овраги, точно поделенные полдневной тенью на две части. Дно оврага, усеянное острыми камнями разных размеров и форм, пугали зверье и птицу. В центре позиции Гарольд построил фалангу, воины выставили вперед копья и секиры, отгородили себя от вражеских стрел щитами. Король разработал план оборонительного сражения, надеясь измотать противника, а затем стремительной атакой опрокинуть и уничтожить его.

Пришла ночь. Гарольд уснул. И не снилось ему ничего. И не думалось ни о чем. Он спал крепко. Осеннее утро не спешило будить уставших воинов. Король Англии, однако, проснулся раньше всех, вышел из палатки: небо на востоке напряглось, еще совсем темное, с едва заметными проблесками. Гарольд принял верное решение. Сдержать натиск тяжеловооруженной конницы на равнине воины не смогли бы. Да и лучники у Вильгельма славились меткостью, к тому же дальность стрельбы у них была больше, чем у саксов. Позиция, выбранная Гарольдом, уравняла шансы на победу. Теперь все решит воля и воинская сноровка, боевой дух. Король не спеша обходил склон Сенлака и посматривал на восток.

Скоро взойдет солнце! Скоро яростный голос битвы взовьется над холмами.

Решающее сражение. Все историки и политики именно так назовут день 14 октября 1066 года. Люди любят громкие слова, громкие даты. Так легче. Есть белое и черное. Есть хорошее и плохое. Есть доброе и злое. Есть великое и обыденное. Есть исторические битвы – для многих в истории людей ничего более не существует! Так легче. Так спокойнее.

Есть 14 октября 1066 года, день решающего сражения. Солнце уже взошло на востоке над холмом Сенлак, проснулись люди. Гарольд старался скрыть от воинов напряжение, сковавшее его. Он не боялся. Он знал, как все добрые люди, что такое страх, и думал.

А вдруг решающей битвы не будет? Вдруг Вильгельм изберет иной вариант, окружит со всех сторон Сенлак и спокойно продолжит грабить саксонские села и деревни, наращивать армию за счет многочисленных, проживающих на острове нормандцев и прибывающих с материка рыцарей? Сколько времени протянет на Сенлаке войско Гарольда? Три-четыре дня. Успеют ли подойти на помощь Эдвин и Моркар? Захотят ли оказать помощь королю Англии вожди валлийских племен, скотты, обитавшие на севере острова?

Решающая битва. Будет ли она? Старый бард поздним вечером перед походом в Гастингс спел ему песню «Пророчество Талиесина», барда времен вождя бриттов Артура, и грустно стало королю Англии! До этого он относился к Артуру как к символу единения Альбиона, ради чего сам он, Гарольд, готов был на любые жертвы. Но вот нормандцы вторглись на территорию острова, те самые нормандцы, которые при Эдуарде Исповеднике содеяли здесь так много зла. Почему же, почему не успели послать в Лондон свои ополчения граф Мерсии, граф Нортумбрии, вожди валлийцев? Разве Гарольд кому-нибудь из них сделал хоть какое-либо зло?

«Пророчество Талиесина» заканчивалось так:

Гарольд слушал барда с нарастающим волнением. «Пророчество Талиесина» он раньше не слышал. Бард умолк. Король внимательно посмотрел на него и спросил:

– Ты кто?

Бард не понял вопроса.

– Ты – бритт? – еще раз спросил король.

– Я – бард, – гордым и спокойным был ответ.

– Ты бард, – задумчиво повторил король. – А я – сын Годвина, сакс.

– Ты хочешь сделать невозможное, – сказал бард. – Только поэтому тебе одному спел я «Пророчество Талиесина». Ты должен меня за это благодарить, а не спрашивать, кто я и зачем я здесь. Бритты не забыли короля Артура. Они все помнят.

– Они ждут?

– Они верят.

– Разве это возможно? Прошло шесть сотен лет! На Альбионе – новая жизнь. Новый народ. Разве не так? Разве нельзя нам жить одной большой семьей народов?

– Разве ты можешь жить одной семьей с Тости, братом своим, саксом?

Гарольд удивленно посмотрел на барда, спросил:

– И поэтому они не пришли нам на помощь? Они мстят?

– Они надеются. Они не верят и никогда не поверят в семью народов на Альбионе. Они отошли в Камбрию, но остались бриттами. Они не мстят. Они – верят.

– И скотты? И даны? И другие народы?

– Никто не верит в семью народов.

Это прозвучало приговором всему тому, во что по-юношески свято верил Гарольд, к чему стремилась его благородная душа. Вечер давно уже перешел в ночь. Они сидели в палатке и молчали. Гарольд думал о мире на Альбионе, о гармонии – о счастье. Бард вспоминал разные песни, но петь их не решался. Улеглись они, не сказав друг другу больше ни слова, поздней ночью. А утром бард пел воинам песни, прославлявшие победы саксов, и Гарольд слушал его с уважением. Вот – человек. Все понимает, все чувствует, беду чувствует. Но идет беде навстречу вместе с людьми и делает все, чтобы воины даже не догадались о том, что знает он, что он чувствует. На такое самопожертвование способны лишь самые добрые люди…

Гарольд услышал звуки приближающегося войска врага, еще раз обошел позиции: воины хорошо поели, подготовились к решающей схватке с противником.

Люди любят звонкие слова – решающий бой, решительный полководец. Почему? Да потому что никому не хочется серенькими, неприметненькими, обыкновенненькими, незамеченными погибать. Но почему?

На Телхамский холм взошло войско Вильгельма Нормандского, остановилось. Повидавшие многое рыцари замерли: за болотистой, поросшей кустарником долиной на холме Сенлак они увидели прекрасно оборудованную позицию врага. В лучах осеннего солнца прочной стеной стояли щиты, за ними сверкали копья, чуть дальше, перед лесом, курился дымок догоравших костров, слева-справа от укрепления темнели овраги. Можно ли взять штурмом холм Сенлак?

Вильгельм еще не ответил себе самому на этот вопрос, но уже принял решение атаковать противника. Он, конечно же, мог некоторое время – день-другой-третий – подержать саксов на Сенлаке, прекрасно зная, что за это время подмога Гарольду не придет, но такой способ борьбы ему был не по душе. А рыцарям его, а пешим воинам, а лучникам?

– Настал час всем нам показать силу и храбрость! – крикнул громко дюк Нормандии. – Пути назад у нас нет!

Телхамский холм зашевелился, по склонам в болотистую долину спускались рыцари и лучники. 14 октября 1066 года состоялась эта битва. Кто-то называет ее решающей в истории Англии. Кто-то называет ее битвой нервов, битвой воли. Кто-то битвой песен.

Рыцари спускались по склону и под звон мечей и копий слышали они свою любимую песнь о Роланде. Пел ее огромный Тельефер, бард нормандцев. Она возбуждала, действовала на воинов Вильгельма, как одурманивающее средство на берсерков. И точно так же действовали песни гарольдова барда на англосаксов. Потомки воинов Карла Великого продирались сквозь болото по ежевичным зарослям и хрипели, подпевая своему певцу:

Крепко сжимая копья и секиры, стояли на Сенлаке англосаксы и, возбуждая сердца свои, пели вслед за бардом:

Чьи песни лучше? Чьи песни сильнее возбуждают, быстрее делают из человека берсерка – полузверя-получеловека, воина?

Великая битва. В ней участвовало около 30 тысяч нормандцев и приблизительно столько же англосаксов. Силы были равные. Но ничьей в том сражении быть не могло. Это знали все. И барды в том числе. И всем хотелось победы.

Первую атаку воины Гарольда отбили.

Они отбили вторую атаку.

Рыцари устали. Лучники Вильгельма несколько раз выходили на позицию, обстреливали снизу вверх противника. Трудно стрелять снизу вверх – никакие песни не помогают.

Неслась громкая песня сверху под дикий свист стрел и шум дротиков. Усатые воины стояли стойко на Сенлаке. Воины с бритыми затылками карабкались вверх. Совсем недавно некоторые из тех и других сражались в одном войске. Добродушно шутили над усами и затылками: теперь они дико ненавидели друг друга. Еще одну атаку отбили защитники Сен лака, защитники Англии.

Казалось, им осталось совсем немного, чтобы одержать победу. В войске Вильгельма зародилось сомнение. В любую минуту оно могло разрушить войско рыцарей и пехотинцев. С огромным трудом епископу Эду удалось спасти дело. С булавой в руке встретил он бегущих по ежевичной долине воинов, остановил их. В это время под Вильгельмом убило коня. Не успел он пересесть на другого, как услышал страшный ропот:

– Дюка Нормандии убило!

– Взгляните, рыцари! – крикнул Вильгельм уже на втором коне. – Я еще жив! И милостью Божьей мы победим! Вперед, на Сенлак!

Но и эту атаку отбили англосаксы. Сражались они прекрасно. Лучнику-нормандцу удалось ранить Гарольда в глаз. Король продолжал руководить боем. На его глазах погибли братья Леовфин и Гурт – он продолжал битву. Нормандцы откатились по склону вниз. Победа была близка. Она вскружила голову королю. Он рванулся вперед, повел людей в атаку.

Конница англосаксов растянулась длинной лентой по склону, затем по узкой долине. Как резинка растянулась, натянулась конница Гарольда, и вдруг с флангов перерезали ее две колонны рыцарей, и по авангарду атакующих ударили, подбадриваемые епископом Эдом, рыцари с копьями наперевес.

Контрудар был настолько неожиданным, что Гарольд, сраженный могучим воином наповал, не успел понять, что его провели, как мальчишку: Вильгельм не прощал кому бы то ни было подобных ошибок. Может быть, и хорошо, что король Англии ничего не понял. Он скакал в упоении к своей великой победе, был уверен в ней и… одержал победу, не сделав никому зла.

Но сколько его соотечественников погибло в той битве?

Как считают специалисты по подсчету мертвых тел, с той и с другой стороны погибло на Сенлаке по 15 тысяч воинов. Эту цифру можно было бы и не вспоминать, но она может подсказать многое тем, кто любит задавать себе разные вопросы.

Король Гарольд погиб. Вместе с ним погибла та Англия, которую любил сын Годвина, народы которой он мечтал сделать счастливыми.

ОТ СЕНЛАКА ДО ЛОНДОНА

Битва еще не закончилась, еще звенела сталь мечей в разрушенном укреплении саксов на склоне Сенлака, а на поле боя появились очень довольные воины с прочными длинными шестами. Ходили они по заваленному трупами склону, снимали с мертвых саксов кольчуги, нанизывали их из рукава в рукав по две кольчуги на шест, срывали с погибших золотые кресты, другие ценности и попарно, взвалив палки на плечи, спускались вниз. Чем-то они в этот момент напоминали охотников. Или баб с коромыслами или с корзинами стиранного белья. Такой же неспешный ход, усталые движения, чувство выполненного долга в глазах.

Вильгельм отнесся к этому спокойно. Он хорошо знал людей. Люди ему были нужны. Дело он затеял на Альбионе великое, какое не смог сделать до него никто. Дюк Нормандии, в отличие от многих, кто в порыве искренних чувств, назвал и называет битву на Сенлаке при Гастингсе исторической, считал ее лишь началом трудной упорной войны. И поэтому он лишь довольно улыбнулся, увидев спускавшихся со склона воинов.

Пусть собирают кольчуги врага. Пусть. Битва закончилась. Остатки саксов разбежались, поглощаемые быстрой осенней темнотой. И это не страшно. Главное, чтобы рыцари, которые прибыли с ним на Альбион, знали: «Здесь можно поживиться! Здесь можно бедному бакалавру разбогатеть». Это было сейчас очень важно.

Ночь пришла, заполыхали костры. К Вильгельму пожаловали мирные жители, родственники погибших, просили разрешения отыскать на поле боя родных и предать их земле. Дюк был с ними сух: «идите, ищите».

И побрели с факелами люди по склону Сенлака, не дожидаясь утра. Бродили они, росу холодную поливая теплой слезой. Кому-то из них повезло сразу, кто-то бродил по полю до утра, кто-то петлял по склону и весь следующий день до вечера.

Настроение у Вильгельма улучшилось. Мышцы отдохнули от кольчуги и меча, и он даже разрешил найти труп своего заклятого врага, бывшего короля Англии. Конечно же, до этого люди, знавшие Гарольда в лицо, пытались отыскать его в грудах тел, но не смогли. Дюк Нормандии сам видел, как могучий нормандец ударом меча сразил наповал сына Годвина. Почему не нашли его до сих пор? И нужно ли искать?

Нужно! Вильгельм вспомнил легенды о вожде бриттов Артуре, слова ученого Ланфранка о том, что Гарольд может стать «современным Артуром», и… разрешил отыскать тело короля, подумав при этом: «Пусть его похоронят, меньше будет легенд. Не нужны Альбиону легенды. Ему нужен Бог и я».

Три угрюмых человека в длинных черных плащах отправились на Сенлак: двое худых мужчин и одна девушка. Звали ее Эдит. Она любила Гарольда той детской любовью, которая рождается в людских сердцах очень редко. А, может быть, и не так редко. Может быть, гораздо чаще, чем кажется людям, примирившимся с жесткими нравами жизни. Может быть, так любить могут и мечтают многие. Может быть, и любят так многие, да таят это даже от самих себя.

Эдит от себя самой и от Гарольда не таила свою любовь. От людей – таила.

Гарольд распорядился своей и ее судьбой, как человек государственный. Она не обвиняла его. Она бродила по склону Сенлака и даже не плакала. Следом шли два монаха. Они уже не верили в успех. А, может быть, и не хотели, чтобы Эдит нашла Гарольда, вспоминая легенду Артура. У бриттов был Артур. У саксов – будет Гарольд… Эдит бродила по Сенлаку, приседала к очередному трупу, переворачивала его лицом к небу, шла дальше.

Она нашла Гарольда. Она успела!

Не прошло и получаса после того, как тело бывшего короля увезли с Сенлака, Вильгельм узнал о том, что неподалеку от Дувра, под Рюменей, англосаксы разгромили подошедшее с материка подкрепление для нормандцев. Дюк разозлился, выругался, но быстро успокоился, охладел, построил войско и повел его в Рюменей. Атака Вильгельма была неожиданной, жители города не оказали серьезного сопротивления. Вильгельм отдал город на разграбление.

«Нужно наказать клятвопреступников!» – сказал он год назад, и сейчас воины его честно исполняли этот наказ. Рюменейцы в ужасе метались по городу, прятались от жестокого врага в церквях и на кладбищах, нормандцы врывались туда, забывая, что это – святые места, что здесь нельзя убивать. Можно! Святые места не для клятвопреступников. Нашим знаменем является хоругвь Римского папы, у Вильгельма поверх кольчуги висят святые мощи, над которыми надругался король Англии.

Всех англичан надо жестоко наказать.

Практически, без потерь Вильгельм вернулся в Гастингс и стал ждать мирных парламентеров из Лондона, занимаясь, между делом, организационными вопросами: нормандцы укрепляли стены, принимали подкрепления с материка, считали первые барыши. Приятное это дело. Восемь дней простоял в Гастингсе Вильгельм, парламентеров не дождался.

Некоторые сторонники резвых действий считают, что в эти дни, как и в последующих событиях, Вильгельм был на удивление нерешителен и даже робок. Но так ли это? Потеряв в битве при Гастингсе около пятнадцати тысяч воинов, полководец проявил скорее осмотрительность, чем робость. Да и что он мог потерять! По всем ближним и дальним окрестностям Гастингса шныряли его люди – нормандцы, проживающие здесь по 10-20 лет, а некоторые, уже и родившиеся на Альбионе. Они доставляли ему полную информацию о состоянии дел в стране. Дюк Нормандии совершенно точно знал, что Англия активно не готовится к борьбе против захватчиков. Весь юг острова после битвы при Гастингсе находился в шоке, в оцепенении. И Вильгельм ждал парламентеров. Восемь дней ждал. Они не явились. И он повел свою армию вдоль побережья на восток к Темзе. Дошел до Дувра, с восхищением осмотрел Дуврскую крепость, построенную Гарольдом.

Прекрасно сработал здесь бывший король! Он приказал обтесать крутые склоны высокой скалы, сделать их гладкими, как стекло. На вершине были построены мощные стены с остроголовыми башнями. Опытный полководец, Вильгельм отказался штурмовать крепость, понимая, что здесь можно уложить всех рыцарей Европы. Но понимал он и другое: взять крепость нужно было во что бы то ни стало.

Дюк Нормандии сначала отдал город на разграбление, чем вновь обрадовал своих любимцев. В течение нескольких часов они прочесывали Дувр – «прочесали» своими жадными лапами – граблями. В городе не осталось ни одного неразоренного, неразграбленного дома, ни одной необесчещенной женщины. Рыцари быстро входили во вкус военной работы, они уже почувствовали огромную разницу между стычками графов и баронов на материке и этой доходной во всех отношениях войной. Война на Альбионе была настоящей войной. Битвы на материке – тренировкой, часто утомительной и бестолковой. Здесь был толк, было богатство, был нарастающий с каждым днем страх в лицах побежденных – жителей острова.

Защитники крепости Дувр видели с высоты стен и башен, что творили нормандские рыцари в их родном городе, и не знали, как быть: сил у них не хватало, покинуть крепость они не могли, на помощь им никто не приходил. Вильгельм действовал спокойно и расчетливо. Главное – люди. Ему нужны были люди для великого дела. Люди, возмечтавшие быстро и надежно разбогатеть, прославиться, приобрести доходные владения, должности. Бог дал право мечтать всем и каждому. Но само по себе мечтание может быть бездейственным и апатичным. Чтобы оно раззадорило человека, заставило его драться за свою мечту, нужны такие люди, как Вильгельм Незаконнорожденный. Именно таким деятелям чаще всего удавались подобные дела, требующие слишком много крови, огня, пепла.

Вильгельм нашел в крепости Дувр предателя. Кем он был: нормандцем, отрастившим усы и переставшим брить затылок, или саксом, бриттом или даном, история умалчивает, ей эти детали не интересны. Дюк Нормандии взял крепость. Людей погубил, стены оставил, город укрепил, рыцарей наградил и отправился по Большому Римскому пути, по Вейтлинга-стрит, в Лондон. Эта старинная дорога разделяла Кентскую область на земли данов и саксов. У тех и других было достаточно сил, чтобы, соединившись, организовать отпор врагу. Не сделали этого даны и саксы. Кентское войско пропустило Вильгельма к Лондону.

Архиепископ Стиганд, тщетно пытавшийся уговорить жителей области встать на защиту Англии, в душевной скорби покинул Кент и ушел с поникшей головой в столицу. Ему было стыдно.

Еще хуже дела обстояли в Лондоне. Народный совет вот уже несколько дней собирался на заседания, пытался выбрать главнокомандующего. На этот важный пост претендовали два брата: Эдвин и Моркар, граф Нортумбрии и граф Мерсии. Народный совет не решался поставить ни того, ни другого во главе войска, опасаясь… Да что же опасаться Эдвина или Моркара, когда по Вейтлинга-стрит идут к Лондону головорезы с одной только мыслью: побольше убить и побольше награбить?! Вильгельм Незаконнорожденный ведет в бой бесстрашных, обделенных судьбой при рождении людей; ужасный в своей разрушительной силе. Зачем блудить словами, зачем ругаться в такой час, лондонцы?! Биться надо с врагом.

Народный совет выбрал главнокомандующим, а заодно и королем Англии (!), малодушного, глупого, малолетнего юношу, Эдгара, племянника Эдуарда Исповедника. Будто бы не знали «мудрые», собравшись на совет, что этот молодой человек не только взбалмошен и избалован, но еще и безграмотен, неопытен, бездарен в вопросах войны и мира. Зачем они сделали это – зачем выбрали Эдгара королем, на что рассчитывали, на что надеялись?

Эдвин и Моркар обиделись и покинули Лондон. Вильгельму это стало известно. Через Сюррейскую, Суссекскую и Гантскую области шли, окружая Лондон, колонны рыцарей, быстро при этом богатея: чем ближе подходили они к городу, тем больше богатых селений встречали на пути. Брать столицу штурмом дюк Нормандии не решился, он перерезал дороги, окружил плотным кольцом столицу Англии и стал искать в стане врага нужного человека – предателя. Дипломатической хваткой он обладал отменной. Вскоре ему удалось подкупить старого воина Анстара, который имел в Лондоне огромный авторитет. Осада продолжалась еще совсем недолго. Но нехватка продуктов уже ощущалась в городе. Поэтому предложение старого Анстара выйти на переговоры с противником было встречено с одобрением. К Вильгельму послали надежного человека. Вильгельм его… подкупил. Тот пришел на народный совет и вдруг смело и громко стал восхвалять дюка Нормандии! Голодный народный совет, несмотря на упорное сопротивление приближенных нового короля, принял решение впустить Вильгельма в Лондон.

Архиепископы Стиганд и Альред, епископ Ворчестерский Вульстан, представители знати явились в лагерь рыцарей с этим сообщением. Мечта Вильгельма исполнилась: ему предложили стать королем Англии. Он не отказался – к чему все эти глупые церемонии: мы просим – я боюсь. Да ты не бойся, да мне страшно. Да мы поможем… Глупости изнеженных времен. Я окружил Лондон, выхода у вас иного нет. Предлагаете – я согласен.

В Рождество Христово в Вестминстерском аббатстве состоялась коронация Вильгельма Незаконнорожденного, ставшего законным королем Англии. Архиепископ Кентерберийский Стиганд отказался короновать иноземца. Это сделал архиепископ Йоркский Альред.

В церкви собралось много нормандцев и значительно меньше англосаксов. Предусмотрительный Вильгельм повелел рыцарям во избежание неожиданностей занять в полном вооружении близлежащие улицы. Епископ Кутанский Жофруа спросил с амвона у англосаксов, хотят ли они, чтобы дюк Нормандии Вильгельм сын Роберта занял престол Англии.

– Да! – был нестройный ответ.

Жофруа повторил свой вопрос, обращаясь к нормандцам.

– Да!!! Хотим!!! – гаркнули они с такой силой, что их вооруженные соотечественники, стоявшие на соседних улицах, вздрогнули, подумали, что в церкви случилось что-то страшное, бросились в храм, по пути поджигая дома мирных жителей. Огонь взвился в темное небо. Десятки огненных извивающихся столбов, похожих на остроконечные купола храмов, заполыхали над городом. Слишком много огненных храмов. Саксы увидели бегущих к церкви воинов в кольчугах и разбежались кто куда: самые смелые и честные тушили пожары. Трусоватые люди бежали от греха подальше.

В церкви остался Вильгельм Нормандский, архиепископ, несколько нормандцев и саксов-монахов, трепетавших от страха. Да и сам Вильгельм чувствовал себя неспокойно. Голос его дрожал, когда он давал клятву обращаться со всеми народами Альбиона так же хорошо, как и с нормандцами. Но клятву он такую дал. Во всеуслышание. Как и Гарольд когда-то. Нарушать ее он – рыцарь! – король! – не мог. Коронация закончилась. Пожары еще тушили.

В тот же день король Англии повелел бросить в тюрьму заложников, обложил всех граждан огромной данью. То были его первые и, пожалуй, самые мягкие указы. Свою клятву он, естественно, нарушил, но клятвопреступником… не стал. Вечером Вильгельм со своими рыцарями вышел из города, разбил лагерь, и стал ждать, когда строители возведут для него замок в черте города. Очень предусмотрительным он был человеком, как и положено людям коварным, особенно, королям.

КАК СОЗДАТЬ СЕМЬЮ

Дальнейшие события на Альбионе убедительно доказали всем, кто в той кутерьме жестоких дел, суровой работы еще не способен был думать, что на самом-то деле на острове не было (и могло ли быть?!) ни единого народа, ни даже семьи народов…

Не прошло и несколько дней после коронации Вильгельма, как к нему явились с клятвой верности Эдвин и Моркар. Это порадовало нового короля. Он догадывался, на что надеются и на что рассчитывают графы Нортумбрии и Мерсии, изъявив ему покорность. Мы против тебя не воевали и не воюем, и ты не мешай нам править в наших областях по нашим законам и обычаям. Помогать тебе будем во всем. Не поняли Эдвин и Моркар, что вторжение нормандцев на Альбион в корне отличается от всех налетов всех врагов во все времена. Не знал этого и архиепископ Йоркский Альред, короновавший победителя. И никто не знал. Кроме Ланфранка и Вильгельма, который после долгих разговоров с учителем, кажется, уяснил себе, в чем видит монах разницу между покорением какого-либо народа и завоеванием страны.

Никто не знал и не догадывался о том, что произойдет на Альбионе в ближайшие годы, может быть, потому, что подобные деяния удавались за всю историю человечества лишь единицам, а уж на Альбионе со времен кельтов и до 1066 года такого еще не было. Вильгельм Незаконнорожденный взял на себя историческую ответственность…

Ничего этого не знали люди. И, может быть, именно это обстоятельство в значительной степени облегчило дюку Нормандии его тяжкую дорогу к великой цели.

Еще новый замок короля не был построен, а по юго-восточным областям острова уже ездили отряды нормандцев. Они хозяевами прибывали в города и селения, составляли со всей тщательностью списки имущества участников битвы при Гастингсе, погибших в бою, а так же тех, кто по разным причинам не успел на битву. Каким образом добывали они сведения, особенно последние? Поначалу люди не скрывали от них ничего, но вскоре одумались. И в дело вступили нормандцы, проживавшие в городах и селениях Альбиона, а так же предатели. От страха за жизнь свою и детей своих, да и за деньги они выдавали соотечественников. Это было.

Вильгельм издал указ, согласно которому дети погибших в битве навсегда лишились отцовского наследства. Участникам сражения была высочайшей милостью дарована жизнь. А не успевшие на склон Сенлака получили надежду верноподданническим поведением и трудом на благо короля и короны добыть право передать наследство детям, хотя сами они лишились своих владений.

Все доходы, добытые в результате этих мероприятий, Вильгельм щедрой рукой раздал нормандцам в качестве оплаты за ратный труд. Он, действительно, был очень щедрым. Часть богатств он отправил папе Римскому Александру. Не поскупился король Англии и по отношению к церквам Нормандии, Бретани, Франции, служившим молебны за успех вторжения его войска на Альбион. Он послал церквам кресты, сосуды, золотую парчу. Всех наградил новый король, всех. Нормандцы принимали от него богатые дары с чувством выполненного долга. Людская молва вмиг облетела материк. Щедрость Вильгельма покоряла, одурманивала. Это было очень важно. Дела на Альбионе только начинались.

Единственным человеком, отказавшимся от добычи, был рыцарь Гильберт. Он так сказал: «Я отправился за своим сеньором по обязанности, и краденое добро мне не нужно». Бывали и честные люди в истории человечества. Вильгельм расстался с Гильбертом по-доброму, хотя такие люди были опасны для дела, на которое замахнулись они с Ланфранком. Гильберт сын Ричарда выполнив воинский долг, вернулся в Нормандию, принял имение отца и прожил в заботах о хлебе насущном долгую жизнь, ни на секунду не сомневаясь и не раскаиваясь в том, что не позволил себе разбогатеть и возвыситься на крови людской.

Всю зиму 1066-1067 годов Вильгельм провел в дороге. Он объезжал свои владения, руководил строительством крепостей, разоружал жителей. Никто еще не догадывался, в какую беду попала страна, хотя бесчинства нормандцев могли бы насторожить всех уже тогда, в первую зиму.

В тот год умер аббат Леофрик. Монахи выбрали аббатом приора Бранда и послали его к пленному своему королю Эдгару на утверждение. Так полагалось в старой доброй Англии! Монахам было невдомек, что той Англии уже нет, что Эдгар – никогда не станет королем. Наивные взрослые люди.

Вильгельм узнал об этом и пришел в бешенство. Оказывается, есть еще люди, недоверявшие произошедшему, сомневающиеся в его победе. Сам он приказов не давал, но кровно обиженные нормандцы (а они с каждым месяцем усиливались за счет прибывающих с материка рыцарей) стали еще разнузданнее, кровожаднее.

ПОБЕДИТЕЛИ

Епископ Байекский получил в дар от короля разрушенный Дувр и раздал оставшиеся неповрежденными дома славным воинам-нормандцам. Город Норвич Вильгельм взял себе в частную собственность, наложил на жителей дань: 70 ливров и 20 су податей, по 100 су – королеве на мелкие расходы и по 20 ливров – местному военачальнику-нормандцу в год. До этого жители платили ежегодно в казну всего 30 ливров.

На коронации новый король поклялся относиться ко всем народам Альбиона одинаково хорошо, проявил этим самым желание создать на острове дружную семью народов. К этому стремился и проигравший битву при Сенлаке Гарольд сын Годвина. Благородная цель. Цель великая. Гарольд стремился к ней, используя прежде всего мирные средства. Человеком он был мирным и свято верил в то, что все остальные люди точно такие же, и стоит только выйти на мирные переговоры, как они быстро поймут, что худой мир лучше всякой ссоры, пожмут друг другу руки. Вильгельм напрочь был лишен этой иллюзии. Он предложил свой путь достижения единства в стране, создания крепкого государства. Одержав победу под Гастингсом, он смело пошел по своему пути. Он добился цели, создал крепкое государство…

КЛЯТВА БЕРНАРДА И ЖИЛЬБЕРА ДЕ-МОНФИШЕ

На востоке Лондона близ Темзы нормандцы построили для короля Вильгельма крепость, назвали ее Башней Палатинской. Дюк Нормандии еще у себя на родине присвоил себе старинный римский титул, даже в этом стараясь быть ближе к Римской церкви, к папам Римским, которые, надо заметить, ни разу даже намеком, не упомянули в каких-либо разговорах о его происхождении, о его рождении. Римская церковь понимала Вильгельма Нормандского. Вильгельм понимал Римскую церковь.

Две мощные крепости были сооружены у западных стен Лондона. Король назначил начальниками крепостей нормандцев Бернарда и Жильбера де-Монфише, опытных военачальников, рыцарей. Знамя Нормандии с изображением трех львов развевалось над Башней Палатинской, над западными башнями висели хоругви Бернарда и Жильбера де-Монфише. Они были настоящими рыцарями, знали, что такое война, воинская дисциплина, безукоснительное подчинение начальнику. Это у них, как говорят в подобных случаях, было в крови.

Получив в награду за воинские заслуги два важнейших объекта в столице Англии, Бернард и Монфише первым делом в присутствии своих воинов и собравшейся на церемонию знати дали суровую клятву королю Вильгельму. Вложив руки в крепкую ладонь короля начальники крепостей признали себя навечно подчиненными людьми Вильгельма, верными его слугами, обязались выполнять все без исключения его повеления и приказы… То была клятва добровольно признавших себя рабами людей. То было слово настоящих рыцарей. Они сделали это сами, без «подсказки» короля Англии. И он был тронут порывом их рыцарских душ.

Над западными крепостями Лондона взвились хоругви Бернарда и Монфише, поклявшихся быть рабами Вильгельма. Великое они сделали дело. В этот же день все подчиненные начальников западных крепостей дали им точно такие же клятвы верности. Еще через некоторое время все нормандцы поклялись своим начальникам быть… рабами. Это конечно же, сказано громко, с большой долей преувеличения. Рабами рыцари не были. Они были рыцарями, поклявшимися исполнять любое повеление военачальников всех рангов и любимого своего короля Вильгельма. В военном деле, в чужой стране, еще полностью не завоеванной, подобная клятва была необходима. Но не достаточна для достижения крупнейших в истории острова целей.

Рабское подчинение не способно долгое время удерживать людей в едином коллективе. Здесь нужно что-то еще.

Вильгельм повелел всем участникам первого броска на Альбион поделиться друг с другом награбленным добром. Опасный шаг предпринял он! Многих великих людей подобная акция сгубила. Человеку несвойственно делиться награбленным. Зачем в таком случае грабить, ради чего рисковать? Вильгельм знал, ради чего на данном этапе завоевания нужно сделать этот опасный шаг. И, более того, он верил, что люди его поймут. И люди поняли щедрого Вильгельма, который не жалел для своих рыцарей ни денег, ни золота, ни имений. Они поделились награбленным, и никто об этом не пожалел.

Можно себе представить, какой могучий, мудрый, коварный враг ворвался на Альбион, раздираемый внутренними распрями! Можно представить, какая мощная волна слухов пронеслась над Западом Европы, какое воздействие оказала она на тех, кто еще сомневался: идти или не идти воевать в Англию!

Идти? Нет! Бежать, сломя голову, в порты, садиться на корабли и плыть на Альбион, не думая ни о чем. Там король Вильгельм думает обо всем, обо всех. Там вчерашний слуга военного человека, какой-нибудь конюший или копьеносец, становится дворянином, богачом! Быстрее в Англию, быстрее.

До сих пор ученые спорят о том, сколько воинов участвовало в том первом броске и, в частности, в битве на склонах Сенлака. Одни утверждают, что у Вильгельма было 7000 человек, другие доводят эту цифру до 60000 воинов. Не в этом суть.

Ни 7000, ни 60000, ни 100000, ни 150000 человек не хватило бы Вильгельму для завоевания Англии. В таком деле цифры – вторичны. В чужую страну идут воевать люди, чтобы разбогатеть. Если же полководцам удается найти могучую идею, то армия людей, желающих разбогатеть, воюя еще и за идею, становится несокрушимой. «Голая идея» сама по себе не способна вершить великие дела и часто является лишь одним из первоначальных стимулов, о котором, как о добром мифе, люди вскоре забывают, но о богатстве они не забывают никогда.

Первый этап завоевания Англии был успешно завершен к лету 1067 года: вся юго-восточная часть острова покорилась нормандцам, они построили здесь много добротных крепостей, ограбили практически все местное население. Пора настала готовиться к походу на северные и западные области полуострова. Вильгельм начал с главного.

Он решил перевезти награбленное в Нормандию. Оставив вместо себя брата Эда и Гильома сына Осберта он отплыл на кораблях из Певенси на материк. Слух о возвращении Вильгельма быстро распространился по Нормандии. Короля встречало чуть ли не все население от Руана до побережья, а так же представители французского двора во главе с родственником Филиппа Раулем.

Бывший король Англии Эдгар, архиепископ Стиганд, братья Эдвин и Моркар, другие знатные люди теперь уже бывшей Англии прибыли на материк в качестве заложников. Богато украшенные корабли вошли в гавань. Восторг встречающих был неописуем. Вильгельм дал торжественный прием, наградил всех, кто в той или иной степени оказал ему поддержку, затем показал собравшимся «золото Англии». И все ахнули!

Полторы тысячи лет, начиная с вторжения кельтских племен, на Альбион забредали на разных кораблях и судах разные любители пограбить чужое добро, но грабеж все же не являлся главной целью непрошенных гостей. Все они в конечном счете оседали на земле Альбиона, обживались здесь, рожали детей – уже «альбионцев», воевали с местными племенами, сами вскоре становились «местными»…

Всех принимала богатая земля. Всех притягивала сюда возможность жить, рожать детей, копить богатства семьи, рода, племени, области, острова в целом. Ни один захватчик (даже Кнут Датский – Могучий) до Вильгельма не помышлял о том, что сделал здесь сын Роберта Дьявола. Он пришел на чужую землю, сказал: «Все здесь мое, все наше – нормандское», – и стал без зазрения совести присваивать себе все, что было сделано «альбионцами» за 1500 лет.

«Это малая часть того богатства, которое есть на острове», – говорил он со спокойствием сытого льва всем, кто с широко раскрытыми глазами ходил по залу, где расставлены были «экспонаты прошлого Альбиона», и люди зачарованно качали своими знатными головами: ну, очень богатая страна, Альбион!

Цель, которую поставил перед собой король Англии, выставив напоказ золото Альбиона, была достигнута. Об этом убедительно говорили жадные глаза всех, кому выпала честь побывать на осмотре невиданного доселе во Франции богатства. Через пару дней о «золоте Альбиона» узнали все – от бедного крестьянина до Анны, правительницы Франции, от малого ребенка до почтенного старца. Второй этап завоевания можно было начинать.

Пока Вильгельм находился в Нормандии, на острове вспыхнуло первое восстание жителей Кента, недовольных жесткой политикой иноземцев.

Начали они с жалоб на беззакония нормандцев. Епископ Эд и Гильом отправили их обратно в Кент, а рыцари, чувствуя полную безнаказанность, решили отомстить, как обычно, всем сразу. Месть рыцарей была жестокой и унизительной: чужеземцы врывались в дома и вытворяли там такое, что свойственно только рабам, вырвавшимся на свободу, мстившим за свое рабство.

Жители Кента обратились за помощью к графу Булонскому Евстафию, дальнему родственнику Эдуарда Исповедника. Человек стремительных решений, он переплыл с отрядом пролив, напал на Дувр, штурмом попытался овладеть укрепленным уже нормандцами городом, потерпел неудачу. Ему бы осадить крепость, подождать, когда прибудут поднявшиеся на борьбу местные жители, но не таков был граф Булонский! Он еще раз попытался взять Дувр, построил штурмовые колонны, услышал – то ли ветер гудел неспокойно, то ли шпион нашептал ему ложную весть – гул подходившего к Дувру рыцарского войска, раздумал воевать, помчался на лихом коне к берегу, к кораблю. Конь у него был хороший. У булонцев были только ноги. Воины в панике побежали прямым путем к морю. Нормандцы, увидев это, вышли из крепости, бросились вдогонку. Плохо зная местность, булонцы прибежали к крутому обрывистому берегу. Вода была совсем близка. Мелкая волна призывно сверкала в лучах солнца. За спинами булонцев слышался шум приближающегося отряда рыцарей. Ошибок те не прощали. Булонцы прыгали с обрыва, ломали руки-ноги, гибли.

Граф Евстафий стоял на корабле и тяжело вздыхал, вспоминая неудачный поход. Вскоре он прибыл на материк и помчался к Вильгельму просить у него прощения за опрометчивый шаг. Король Англии был великодушен на сей раз. Граф Евстафий в свою очередь стал верным его помощником.

Чуть позже организовал сопротивление нормандцам на западе молодой сын Альфрика Эдрик. Его поддержали вожди валлийских племен, до этого упорно воевавших против саксов, старых их врагов. Некоторое время они выжидали, надеясь, что нормандцы ослабят саксов, но вскоре поняли, с какими целями ворвались на остров рыцари Вильгельма. Здесь, на западе Альбиона, захватчики не успели в столь краткие сроки построить крепости; сил у нового короля не хватало на крупномасштабные военные операции. Союзные отряды саксов и валлийцев наносили врагу ощутимый урон, поднимая на борьбу людей во всех оккупированных районах, даже в Лондоне.

Узнав об этом, Вильгельм срочно отправился на Альбион. Его не остановила декабрьская непогода, он переправился через пролив, прибыл в столицу и сразу же понял, что дела нормандцев резко ухудшились.

Человек вспыльчивый и резкий, он вдруг предстал для многих англичан в новом обличье. В Рождество Христово король собрал всю английскую знать, каждого при этом обнял, расцеловал, выслушал жалобы, обещал помочь. На следующий день в Лондоне было обнародовано на английском языке воззвание Вильгельма, в котором он даровал жителям Лондона ряд привилегий, объявил действующими законы короля Эдуарда.

«Я хочу, чтобы никто из моих людей не обижал вас», – такими словами заканчивалось обращение Вильгельма к жителям Лондона.

И люди поверили ему! Страсти в столице поутихли. Вильгельм с отборным войском пошел на юго-запад в Эксетер. Жителям этого города он предложил сдаться и принести ему клятву верности. «Мы можем заплатить только дань, которую платили и раньше королям Англии, оставаясь при этом свободными», – ответили жители города, ставшего оплотом сопротивления союзных войск саксов и валлийцев.

Вильгельм приступил к осаде. 18 дней простоял он у города, потерял много людей, сумел найти подход к знатным людям и с их помощью взял Эксетер. Обычное дело для опытного полководца. Да и то, что в его войске сражался очень большой отряд саксов, тоже дело обычное. Быстро разбогатеть мечтали не только нормандцы.

Больше всех была рада взятию Эксетера жена Вильгельма Матильда Фландрская. Когда-то богатый сакс Бритрик, владелец Эксетера, путешествовал по Фландрии. Граф Балдуин предложил ему жениться на Матильде. Бритрик на свою беду отказался! Теперь Вильгельм подарил город Эксетер жене, и та бросила Бритрика в темницу. Долго томился он в заключении. Но не жалел о том, что отказался стать мужем дочери Балдуина. Не нравились ему властные женщины с детства, хотя теперь, доживая свой век в темнице, он пришел к выводу, что и в таких женщинах есть своя прелесть. И даже какое-то очарование.

СИЛЬВЕСТИК

– Нас благословил Херлуин! – сказал матери Сильвестик, и она обмерла от страха: сам Херлуин, тот самый Херлуин, который отпустил ее когда-то из плена, которого она в тайне ото всех тихонько уважала, боясь даже самой себе сознаться в большем, сам Херлуин благословил ее единственного сына, теперь Сильвестика не остановишь, он пойдет в поход на Альбион вместе со своим другом.

Кто из них рвался на войну, увлекая другого, она не знала, и не слышала она никогда песен других стран и народов, тем более песен Древнего Китая. Да и никто в небольшом селении между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе ничего не знал о дальних странах и тех песнях, которые пели там люди. Может быть, в этом незнании кроются все беды Земли и ее обитателей.

Мать наблюдала, уже бессловесно, молча, за сборами молодых дворян, помогала им, чем могла, и слушала бравую песню сына Сильвестика, которая была очень похожа на ту песню, что пели молодые воины Древнего Китая 2000-2500 лет назад до броска Вильгельма на Альбион. Ах, Сильвестик, не послушал ты матушку родную, воинская слава затуманила твою юную головушку. Почему молодые все делают по-своему! Почему не живется им по советам родителей?

Армия Вильгельма ушла в поход. В битве на холме Сенлак при Гастингсе Сильвестику повезло. Он остался жив и быстро богател, хотя еще и не очень разбогател. Его друг погиб на Сенлаке, но к тому времени Сильвестик приобрел много друзей из тех, кто поддержал дюка Нормандии. Матушку он любил, посылал ей с оказией весточки о себе, только редки были такие случаи и не все послания – часто словесные – доходили до местечка между приходом Пульдрегатом и приходом Пуларе.

Мать Сильвестика часто не могла уснуть, думала ночи напролет о сыне. Прошло уже несколько месяцев, полгода, а он все не возвращался. Однажды теплой летней ночью она услышала громкую песню сына. Пели ее дочери Керлаза, соседа. Голоса у девушек были звонкие. Но сам Керлаз был не очень богат…

Мать приподнялась с постели, вздохнула:

– Господи Боже! Сильвестик, где ты теперь?

Никогда раньше песен она не сочиняла, не до этого ей было, сына она ставила на ноги, поставила! Такого красавца во всей Бретани не сыскать. Многие, куда побогаче дочерей Керлаза, мечтали выйти за него замуж. Поставила мать сына на ноги, а он воевать ушел. Странно-то как. Жалко-то как и сына родного, и себя. Никогда она не сочиняла песен, а тут слова сами полились негромким ручейком под грустную мелодию материнской мечты:

Что еще может сочинить мать в ожидании сына, ушедшего на войну? Больше ничего. Ни японка, ни китаянка, ни тюркютка, ни монголка, ни арабка, ни гречанка, ни итальянка, ни норвежка, ни исландка… Никакая другая мать на этой земле. Так у них, матерей, заведено, так устроены их души.

Не рассчитывала она ни на кого, даже на Бога не рассчитывала, просить не смела, чтобы Он помог песнь ее короткую доставить сыну. Никто не слышал песни ее, лишь дочери Керлаза, проходившие мимо. Они умолкли, заслушались, застыдились громких своих голосов. Тоже ведь – женщины, хоть и незамужние, хоть и молодые да звонкие.

Пошла в то утро мать на пристань, передала свою ленточку воину, отправлявшемуся на Альбион. Тот обещал ей помочь. Женщина она была известная в округе, муж ее, смельчак, погиб в бою против нормандцев еще пятнадцать лет назад. Теперь сын ее с нормандцами воевал на Альбионе.

Очень похожи матери мира друг на друга. Очень похожие песни поют и пели и будут петь люди Земли своим матерям. В них так много общего, родного. Что нужно сделать тому или иному человеку, чтобы убедить подданных пойти войной на кого-либо? Нужно убедить людей в том, что этот кто-то – враг. Но почему он – враг? Потому что он не такой, как ты. А разве это отличие (в чем-то, очень малом, несущественном) дает любому из людей право убивать? Разве Бог дал человеку такое право? Разве не Бог творил и творит и будет творить во веки веков грустные песни матерей, очень похожие во всех точках земного шара? Разве сыновья не отвечают матерям тем же?

Почему же удается убедить человека в том, что точно такой же человек – не точно такой человек, но враг, вражина проклятый? В чем тут дело?

Сильвестик – так звала его мать, Сильвестром звали его рыцари – отправил на родину письмо. Он так сказал матери:

– Вернусь домой через три года и один день.

И прислал он матери богатые подарки, и она на некоторое время успокоилась, поверила, что так надо, что на Альбионе живут «не точно такие же люди», а значит их можно грабить, насиловать и убивать. Но прошло время, и мать опять затосковала, и вновь сын прислал ей богатые дары, которые, естественно, видели не только бедные соседи Керлазы, но и люди побогаче.

И так прошло три года.

И собрался Сильвестик домой. Очень богатый. Очень знатный. Теперь он мог купить в окрестностях прихода Пульдрегата и прихода Пуларе большое имение, построить замок. И мать знала об этом, и ей было хорошо. Корабль с рыцарями, разбогатевшими на чужой земле, на чужой крови людской, почти уже пересек пролив, уже крутые берега Бретани были видны, пока еще неясные. Как вдруг разразился небывалой силы шторм. Он бросил корабль Сильвестика на острые скалы с такой силой, что почти все пассажиры и матросы погибли.

Шторм бушевал еще день, будто там, в глубине моря, кто-то очень злой правил тризну по погибшим. Буйную тризну, страшную.

Мать узнала о несчастье на третий день после крушения. Сына своего она отыскала под обломками корабля, похоронила, крест на могиле поставила, крепкий, дубовый, хотела сходить в монастырь Ле Бек к Херлуину, но раздумала, не решаясь тревожить человека, с которого началось у нее в жизни все хорошее и нехорошее. На могилы сына и мужа ходила часто, но потом – все реже. Умерла она в один год с основателем монастыря Бек, хотя и не знала об этом.

Херлуин в последние годы жизни, казалось, смирился со всем, со всеми. Ланфранк, хоть и стал архиепископом Кентерберийским, не забывал о Ле Беке, о Херлуине, да и Вильгельм часто посылал в этот монастырь дары с Альбиона. Только не нужны они были Херлуину. Он мечтал в последние годы лишь об одном. Он умереть хотел позже Вильгельма. Он зла ему не желал. Он лишь хотел умереть после дюка Нормандии, ставшего королем Англии. Ему это не удалось. Он умер раньше, в 1078 году.

КТО ПРЕНЕБРЕГ ХАРАЛЬДОМ СУРОВЫМ

Слухи о победах Вильгельма сына Роберта Дьявола, ставшего королем Англии, доходили до Эллисив. Она относилась к ним равнодушно. Ее не интересовали дела королей, князей, императоров, она жила в доме, построенном еще при Харальде на скалистом берегу моря, иной раз выходила по вечерам под навес, где когда-то англичанин Тости уговаривал ее мужа пойти войной на Англию, на короля Гарольда. Море слушало ее думы, порою что-то шептало недовольное, со злобой било волной о скалы, а то и ревело штормово, но никогда Эллисив не замечала в голосах моря осуждения ее мужа, короля Норвегии Харальда сына Сигурда Свиньи. Быть может, дочь конунга русов так себя настраивала: слышать только хорошее о муже. А, может быть, море и люди жалели скромную, тихую женщину. Кто знает? Но ей было приятно, что о бывшем конунге Норвегии, Харальде Суровом, плохо не говорят.

Однажды – три года минуло после гибели Харальда – в дом на прибрежной скале прибыл путник из Альбиона, сказал, что ему нужна Эллисив по важному делу. По какому, не сказал, хотя все в Норвегии знали, что у Эллисив самым главным делом жизни является память о погибшем муже.

– У госпожи нет важных дел, – слуги пытались отказать бедному путнику.

– Есть. Я знаю, – упрямо заявил тот и спокойным голосом добавил: – Я не уйду отсюда.

Из покоев вышла во двор Эллисив. Путник узнал ее, смело сказал:

– Я был на корабле Харальда. Меня ранили. Я потерял много крови и чудом остался жив. Я должен передать тебе вису Харальда.

– «Висы радости», все до единой, он прислал мне по пути из Византии в Гардарики.

– Он сочинил еще одну вису.

– До чего же упрям! – не сдержался слуга, слушавший их разговор. – Тебе ясно сказано…

– Сказано мне, но зачем говоришь ты?

– Тебе нужны деньги? – спросила Эллисив.

– Много вас тут шляется, – буркнул слуга.

– Я не шляюсь.

– Проходи, проходи в дом! – Эллисив заметно устала от словесной перепалки двух мужчин, путник охотно последовал за ней.

Она указала ему скамью в большой затемненной комнате, он отказался сесть, извлек из котомки свиток, передал ей. Первые несколько строк Эллисив читала без воодушевления, но вдруг лицо уже пожилой женщины, судьбой приученной ждать, напряглось.

– Но почему?! – шепнула она, продолжив чтение висы.

Эллисив несколько раз прочла неслышным шепотом последние две строки, удивленно посмотрела на путника, спросила:

– Где взял ты эту вису? Здесь – рука Харальда.

– Он пел ее перед тем, как мы высадились на берег. Я удивился, потому что он записал вису на свитке. Мне удалось сохранить его.

Эллисив не дослушала его, углубилась в чтение:

Вдова оторвала глаза от свитка, посмотрела удивленно на странного гостя. Тот робко заговорил, не зная, как вести себя:

– Я потерял много крови. Сначала с поля боя убрали раненых. Пришла ночь. Холод разбудил меня. Я пополз к своим. Наткнулся на какие-то вещи. Чьи они, не могу сказать.

– Скажи, почему он так написал? – спросила и испугалась своего вопроса Эллисив.

– Как? – путник, было видно, хотел поговорить.

– Так, – отрезала, впрочем негрубо, хозяйка и неожиданно добавила: – Я устала! Мне нужно отдохнуть. Утром мы закончим нашу беседу. Не уходи.

– Я не уйду, – путник понял ее.

Набросив на плечи большую темную шаль, она вышла под навес с жировой лампой в правой руке и со свитком – в левой.

– Что ты такое выдумал, Харальд?! – воскликнула, обращаясь к морю, Эллисив. – Ты лучше меня знаешь, как я страдала без тебя те долгие годы, когда ты, по уговору с отцом, добывал себе богатство и славу на Юге. Почему ты сочинил такую вису?

К ней подошла старая служанка, сказала:

– Пора отдыхать.

– Погоди, – ответила Эллисив, передала ей лампу. – Держи. Я буду читать.

Ей очень хотелось понять, почему так грустна эта виса, почему в своем последнем походе Харальд сочинил ее.

Эти висы без сомнения принадлежали Харальду Суровому. Юношеский задор, гордость непобедимого поединщика, смельчака, – все было в висе его, Харальдово. Никто из известных Эллисив сочинителей не обладал столь искренней радостью и бахвальством: в этом был весь Харальд, посылавший ей «Висы радости». Но сейчас она услышала новое в его висах. Что же это? Всего две повторяющиеся строки? Но какой в них смысл? Какой? Харальд знал, как любит и любила его дочь конунга русов? В чем тут дело? Почему помудревший Харальд написал эту вису?

Да, ты такой привычный, горделивый, хвастунишка – ты такой, каким видела тебя всю жизнь Эллисив, каким ждала всю свою жизнь! Почему, почему ты сочинил у берегов Альбиона эту вису? Почему закончил ее отчаянным рефреном;

– Пора отдыхать, госпожа, – напомнила служанка и добавила, догадываясь о том, что читает Эллисив, что встревожило ее: – С судьбою не спорят.

– Верно! – воскликнула вдова Харальда Сурового, поднимаясь со скамьи. – Он это понял. Он всю жизнь гонялся наперегонки с ветром судьбы, спорил с судьбой. А она… но разве она бежала от него, разве она пренебрегла им?

– Кто? – служанка со вздохом зевнула. – Кем пренебрегла?

– Путника накормили? – спросила Эллисив уже в доме.

– Да, – недовольным был голос служанки.

– Я с ним буду завтра говорить. Предупреди его.

Зачем нужен был Эллисив этот разговор, она толком и сама не знала. Но уснула вдова Харальда Сурового быстро и спала крепко. Проснулась в добром здравии. Вспомнила вчерашние думы, вздохнула:

– Все они бегают наперегонки со своей судьбой, но как часто она пренебрегает ими.

Это она подумала о мужчинах, подобных мужу ее, Харальду Суровому.

– Где путник? Почему он не сидит за нашим столом? – спросила она слугу.

– Его нет, – ответил тот спокойно. – Он исчез. Как появился, так и исчез. Мы искали его.

– Он – путник, – вздохнула служанка. – Куда хочет, туда и идет. Разве можно его найти? Земля большая.

– Молчите. Не до вас, – перебила слуг Эллисив, но больше она этого путника никогда не видела.

ВАРИАНТ ВИЛЬГЕЛЬМА

Вильгельм находился в Нормандии, когда узнал о восстании саксов в окрестностях Дувра. Не успел он принять какое-либо решение, как к нему пожаловал с повинной граф Булонский Евстафий, который согласился возглавить восстание, неумело руководил войсками при штурме крепости, чудом остался жив, покинул своих людей и саксов и явился в Руан. Король Англии Вильгельм I Победитель пожурил Евстафия, но крепко наказывать его не стал, простил: покорных людей он любил всегда, неплохие это люди в руках победителей.

В том же 1067 году в Герфордской области организовал сопротивление нормандцам Эдрик. Саксы и бритты Корнваллиса заключили впервые в истории своих взаимоотношений союз. Вильгельм уже был в Англии. Без особого труда взял он город Эксетер, оплот Эдрика, разогнал восставших.

Год закончился. Англосаксы не сложили оружия. Покидая родные края, они уходили на север от Лондона. В Нортумбрию и Мерсию прибыли, бежав от Вильгельма, Эдвин и Моркар, включились в освободительную борьбу. Они контролировали большую территорию от Оксфорда до Твила, заключили с вождями валлийских племен оборонительный союз. Столицу сопротивления, «Большой стан Независимых», они устроили в городе Йорке. Здесь, однажды вечером, бойцы дали клятву не спать под кровлей до тех пор, пока на Альбионе не останется ни одного норманна.

Узнав об этом, иноземцы назвали этих людей дикими.

На север перебрался законный король Англии Эдгар. Почему же бежали от Вильгельма люди? Кто был повинен в том, что содеяли нормандцы на Альбионе в ближайшие три года? Сторонники дюка Нормандии могут обвинить во всем англосаксов, вспомнив и «обещание» Эдуарда Исповедника, и нарушение клятвы Гарольдом, и законную коронацию архиепископом Йорка Альредом победителя Гастингской битве… Логика таких ответов ясна, она – корыстна, и, если принять эту корысть, эту логику, тогда можно, вслед за нормандцами, обвинить в мятежных действиях, в разбое, в бандитизме всех, кто с оружием в руках встал на защиту своей родины, тогда можно и оправдать все злодеяния нормандцев на Альбионе.

Король Шотландии Малькольм (его еще называли Кенмором) принял Эдгара, юного, безвольного красавца, его сестер, родственников и многочисленных друзей, как законного и настоящего короля, даже женился на его сестре Маргарите, что, естественно, повысило шансы саксов в борьбе против нормандцев… и не об этом ли мечтал коварный Вильгельм, просчитав, как хороший игрок, сложнейшую партию на несколько ходов, на три-четыре года вперед, и не потому ли он содержал Моркара, Эдвина, Эдгара и других знатных пленников в прекрасных условиях, предоставив им возможность свободно передвигаться по городу, доверяя им полностью?!

Обладая великолепным политическим чутьем, Вильгельм, изучив с помощью Ланфранка историю острова за последние полторы тысячи лет, прекрасно чувствовал, что Альбион можно и нужно завоевать. Именно завоевать остров, а не покорить англов, данов, норвежцев, скоттов, пиктов, ирландцев, как то делали все полководцы, вожди, короли до 1066 года. Для того, чтобы выполнить эту сверхзадачу, вновь коронованному королю короны было мало. Нужна была война. Война на разорение, на порабощение, на уничтожение не только самых сильных и стойких вождей племен и народов, не только духа этих же племен и народов, но и самих этих народов. Ни о каком покорении двух-трех племен не могло быть и речи. Только завоевание всего острова.

Жадные глаза тех, кто видел привезенные в Нормандию сокровища Альбиона, толпы желающих – и простолюдинов, и представителей знати – готовых пойти за Вильгельмом, говорили о том, что у него появилась прекрасная возможность именно завоевать Альбион, сделать в исторически кратчайшие сроки то, что не удалось еще никому.

Человек, который опутал Гарольда сына Годвина своей словесной вязью, вынудил его дать страшную клятву… такой человек ничего и никогда не делал на авось. Авось не убегут! Нет! Он должен был знать, он знал, что плененные и покорившиеся вожди обязательно убегут и попытаются организовать борьбу. Именно это ему было нужно. Именно это и случилось.

Вильгельм не стал ждать, пока враг перейдет к активным действиям, сам пошел в наступление, осадил Оксфорд. Жители сопротивлялись упорно. Несколько дней нормандцы безуспешно штурмовали город. Оксфордцы отражали атаки, кричали со стен обидные слова иноземцам и самому Вильгельму. Тот горячился, посылал людей в бой. Защитники сражались стойко, и вдруг одна из стен не выдержала напряжения битвы и рухнула! Вильгельм злорадно улыбнулся. Его воины сработали прекрасно. Под беспрестанный шум сражения они сделали подкоп под мощную стену, та рухнула, образовав огромный проем, в который ринулись люди с бритыми затылками.

Из 720 домов в Оксфорде было разрушено около 400. Убитых победители не считали. Считали только богатство. Отшельники монастыря Святого Фридесвинды защищались до последнего. Их всех выгнали. Монастырь ограбили, опозорили.

Не останавливаясь в Оксфорде, нормандцы взяли город Варвик, Лейчестер, который истребили почти полностью, Дерби, где разрушили (видно, от усталости) «всего» треть домов, Ноттингем. Здесь Вильгельм повелел построить мощную крепость, доверил ее Гильому Певерелю вместе с 55 имениями, разбросанными по ближайшим окрестностям. Гильом построил на вершине скалы замок. Снизу казалось, будто огромная хищная птица зависла в воздухе, высматривая свои жертвы: кто еще хочет сопротивляться?

Жители Альбиона сопротивлялись, невольно помогая Вильгельму в его коварном и жестоком деле. А разве могли даже самые мудрые из них, понимая, что сопротивляться смертельно опасно, не защищать свои города, дома, семьи, родину? Нет. Они обязаны были драться. Умирать и драться. Потому что народ с полуторатысячелетней историей обязан умирать в бою, если так порешила судьба. Иначе это – не народ. И даже не семья народов.

Альбионцы дрались с нормандцами за каждый город, за каждый дом.

Враг ворвался в Линкольн, разрушил 166 домов. На их месте иноземцы поставили крепость. В этом городе обитало много датчан. Вильгельм опасался могучей Дании, взял заложников. Но многим из них удалось сбежать на «историческую родину».

На подходе к Йорку, в месте слияния двух рек, в жестокой битве король Англии разгромил союзное войско скоттов и англосаксов, погнал побежденных, ворвался на их плечах в город – пощады не было никому. Лишь горстке альбионцев удалось уйти в Шотландию.

В Йорке моментально была возведена цитадель, где разместилось 500 рыцарей и несколько тысяч пеших воинов. Архиепископ Альред чувствовал себя вне опасности. Он предусмотрительно проявил лояльность к Вильгельму, собственноручно короновал его и мог надеяться на доброе отношение к себе. Он послал в свои владения обоз за хлебом. Нормандцы захватили его. Оскорбленный архиепископ пришел к Вильгельму и сказал во гневе: «Я венчал тебя королем, сейчас за злодеяния твои я проклинаю тебя и твой род!» Рыцари, услышав это, обнажили мечи, но король с наглой улыбкой остановил их: «Не стоит убивать того, кто уже мертв». Эти слова сокрушили могучего старца. Он понял, какую грубейшую ошибку – одну-единственную! – допустил, согласившись короновать на английский престол дюка Нормандии, вернулся домой и стал ждать смерти. Это очень тяжко: «мертвому человеку» ждать смерти. Это худшее из зол. Особенно для старцев. Архиепископ Йоркский долго ждал своего часа, молча ждал, бездумно: мертвым думать не дано. Лишь изредка его могучий дух оживал, успокаивал себя: «Я хотел как лучше!».

Это был уважаемый всеми на Альбионе архиепископ.

Однако сопротивление нормандцам не угасло, и даже дерзкий в своих замыслах Вильгельм, осознавая взрывоопасность положения на острове, вынужден был в 1068 году отправить жену Матильду в Нормандию.

В начале следующего года из Ирландии на Альбион отплыла дружина Эдмунда сына Гарольда на 60 боевых кораблях. Патриоты вошли в устье реки Авон, осадили Бристоль, взять город не смогли: нормандцы убедительно доказали свое превосходство в военном деле. Рыцари Вильгельма прекрасно разбирались в фортификационном искусстве, взять построенные ими крепости было чрезвычайно трудно, особенно «альбионцам», относившимся к возведению крепостных сооружений и цитаделей в своих городах с прохладцей.

Потерпев неудачу в Бристоле, Эдмунд поплыл вдоль побережья Альбиона в Соммерсетскую область, высадился там, уверенный, что его поддержат в борьбе соотечественники.

Узнав о новом мятеже (а король Англии иначе не называл попытки коренных жителей выдворить пришельцев с острова), Вильгельм отправил на юго-запад острова войско под руководством опытного военачальника. В авангарде «карателей» шел крупный отряд англосаксов во главе с Эднотом. В жестоком бою погибло много людей Эдмунда и Эднота. Нормандцы лишь поставили точку в сражении, сокрушив обессиленного противника мощным ударом рыцарской конницы. Сын Гарольда отступил в Девонскую область, надеясь на помощь соотечественников, но очень уж напугала обитателей Альбиона жестокость, с которой расправлялся с непокорными враг.

Преследуя остатки войска побежденного противника, рыцари ворвались в Девонскую область, вынудили Эдмунда покинуть остров (сын Гарольда вновь отбыл в Ирландию) и набросились с жадностью акул на местных жителей. Они убивали здесь всех без разбора, по самому малейшему подозрению в «мятеже». Никогда еще на Альбионе люди не испытывали такого сковывающего душу и волю страха. Даже хвостатая комета, которая совсем недавно пугала их, теперь была забыта – остались только рыцари, эта жадная стая изголодавшихся по крови акул. Но это были не акулы. Это были люди, облаченные в кольчуги, с мечами и копьями в руках, не знавшие ни жалости, ни страха, ни душевных мук. Они губили людей по первому навету, по неосторожному взгляду, по неосторожно брошенному слову. Они потеряли вкус жизни, у них остался лишь вкус смерти. Они полюбили смерть, все мертвое: глаза, застывшие в ужасе, вид мертвой крови, вид холодеющих тел, в немыслимых для жизни ломаных позах, цвет кожи, не спеша покрывающейся налетом серого… Рыцари привыкли ко вкусу смерти, народ привыкнуть к этому вкусу не мог.

Нормандцы без труда расправились с «дикими людьми», сопротивление на юго-западе Альбиона прекратилось.

В это время дела англосаксов в Йорке резко ухудшились. Они пытались штурмом взять крепость – не смогли, окружили ее, надеясь длительной осадой победить рыцарей, но Вильгельм был начеку. Он бросился из Лондона в Йорк, разгромил войско осаждавших, не оставил на поле боя в живых ни одного англосакса, заложил еще одну цитадель в городе, вернулся в Лондон.

Много «альбионцев» погибло под Йорком, но борьбу они не прекратили. Только странно вели они войну против грозного врага! Дождались, когда нормандцы построят вторую цитадель, собрали войско, штурмовали Йорк. Конечно же, была очередная обидная осечка.

Вильгельм решил нанести удар по Дургаму, крепости северных мятежников, приказал Роберту Комину взять город, расширить владения нормандцев на север. Рыцари неожиданным броском вышли к Дургаму, захватили его без борьбы. Это их не устроило: что за победа без крови? Они ехали на конях тихими улочками, убивали случайных прохожих, мертвая кровь радовала их.

Расположились нормандцы хозяевами в городе, вечер подоспел. Солнце помаялось недолго над холмами, скрылось за ними, оставило вместо себя сотни огней-костров. Роберту Комину доложили, что в окрестностях Дургама сконцентрировалось большое войско англосаксов и нортумбрийцев, полководец вышел из дома епископа, осмотрелся. На окрестных высотах горели яркие свечи, город оказался в кольце костров. Комин знал, что вслед за его отрядом к Дургаму подходит огромная армия, посланная королем Англии для осуществления крупномасштабного наступления на севере, и был уверен, что противники не рискнут драться. Все же он не дал рыцарям расслабиться, организовал оборону, расставил людей на ключевых позициях. Он сделал это очень вовремя. Под утро в бой пошли англосаксы. Им известны были в городе все «ключевые» и «неключевые» точки. Они ворвались в Дургам с первыми лучами солнца, погнали рыцарей по сонным улочкам. Нормандцы в тяжелых кольчугах и лучшие в Европе лучники с самыми «дальнострельными» луками явно уступали противнику в «городском сражении». Это – «городской бой». Здесь свои законы, свои тактические сложности.

Альбионцы, впрочем, не думали «об особенностях боевых действий в условиях средневекового английского города», некогда им было думать о теории. Они рыцарей гнали по улицам Дургама – до чего приятно бить врага, какая это замечательная работа: убивать рыцарей!

Бой проходил при полном преимуществе штурмующих Дургам. Рыцари отступили к дому епископа, заняли оборону, надеясь и моля Бога, что враг не рискнет осквернить жилище епископа. Англосаксам в то утро некогда было думать. В руках у них горели факелы, освещавшие путь к победе, они полетели огненными птицами в дом епископа.

Рыцари сгорели все до одного. Побоялись они выйти из охваченного огнем, заполненного дымом здания. Побоялись не смерти, а злобы победителей. Почему даже такие сильные люди боятся отвечать за свои поступки? Убивать, насиловать, грабить беззащитных, безоружных они могут. А вот выйти на расправу к тем, чьих родных они еще день назад губили, развлекаясь, не осмелились. Лучше в дыму задохнуться, лучше заживо сгореть, чем выйти на белый свет, на чистый воздух и посмотреть в глаза людям.

Победа «альбионцев» в Дургаме магически подействовала на нормандцев. Несколько чудом уцелевших рыцарей вырвались из города, прискакали, загнав коней, в лагерь подходившей к Дургаму армии. Здесь все уже знали о случившемся. Слух о поражении отряда Роберта Комина пронесся по Альбиону с быстротой штормового ветра, а рассказ «счастливчиков», прорвавшихся к своим, так напутал рыцарей, что мало кто из них спал в ту ночь. Рассказ действительно был страшный!

– Англосаксов было так много, как деревьев в лесу! – говорил, тараща глаза, один из рыцарей, и ему верили.

– Их было больше, чем звезд на небе! – вторил другой, и ему верили.

– Так много не бывает муравьев в муравейнике! – вздыхал третий рыцарь, и ему верили.

Утром огромное войско нормандцев должно было выступить в поход, но военачальники не рискнули отдать приказ строиться в походные колонны: армия была деморализована.

Жители Нортумбрии, а среди них было много данов, воспользовались заминкой в стане врага и отправили послов к королю Свейну. Вильгельм I, в свою очередь, тоже наводил дипломатические мосты с Данией, посылал туда доверенных людей. Король Свейн, три года назад отказался помочь Тости, хотя и выделил ему несколько кораблей. Теперь ситуация изменилась, теперь стало ясно, какую цель преследует на Альбионе Вильгельм Нормандский.

Это не понравилось ни одному монарху. Королю Дании – в первую очередь. В Нортумбрии, в других областях Альбиона данов было немало, и Свейн еще не забыл о Кнуте Датском, еще мечтал об Англии. Помогать нормандцам завоевывать остров он не мог и не хотел.

Осенью 1069 года 240 датских кораблей во главе с братом короля Осборном подошли к Дувру, штурмовали крепость. Нормандцы отбросили противника без особых усилий, еще раз доказали, что Вильгельм I подготовился к сложной войне за Альбион очень хорошо.

Не справившись с Дувром, даны попытались взять Сэндвич – потерпели неудачу; атаковали Норвич – тоже безуспешно, доплыли до залива Гумбера, высадились здесь. Жители прибрежных районов встретили датчан хорошо, собрали ополчение, укрепив там самым армию Осборна. Тот повел союзное войско к Йорку, осадил город. Осада продолжалась семь дней. Нормандцы четко отслеживали действия противника, продуктов у них хватало; казалось, они могли чувствовать себя спокойно. Но рыцари волновались! В чужом городе держать осаду сложно. Нормандцы видели, как смелеют люди на улицах, и страх закрадывался в их души. А страх на выдумки горазд. Кто-то из рыцарей, осматривая глубокий ров перед крепостными стенами, подумал, что йоркцы могут засыпать его обломками своих домов, и доложил об этом своему начальнику.

– Да, они это сделают, – ответил опытный вояка и отдал глупейший приказ. – Нужно сжечь их дома.

Дисциплинированные рыцари исполнили повеление перепутанного военачальника, дома несчастных жителей загорелись в один миг. Началась паника. Люди метались по улицам, тушили пожар, резвый ветер трепал красные простыни огня, рвал дымовые мешки, разбрасывал охапками пламя по крышам домов, шумел, выл, пугал и без того перепуганных нормандцев. Опасаясь, как бы огонь не спалил весь город, они покидали крепостные стены, пытались локализовать пожар.

Осборн дал приказ штурмовать Йорк, воины бросились на стены, ворвались в город, перебили много рыцарей, взяли в плен начальников обеих крепостей.

Настроение у победителей было великолепное. Они отпустили начальников крепостей, их жен, детей, провозгласили Эдгара королем Англии, сломали – сравняли с землей – неприступные крепости.

Почему они это сделали? Потому, что не хотели жить и воевать по-нормандски? Может быть, и поэтому. Но ведь Вильгельм I не раз доказывал им, что затраты на строительство окупаются очень быстро, что неприступные цитадели являются опорными точками всей системы обороны страны! «Альбионцы» слушать об этом не хотели. Разрушив крепости, они сплясали на развалинах дикую пляску радости…

Вильгельм I узнал о неудаче своих воинов и поклялся не выпускать из рук копье до тех пор, пока не перебьет всех йоркцев. Он был очень зол. Нортумбрийцев было много. Они продолжали борьбу, не смирились с нормандцами. Уничтожить их всех до единого: возможно ли это? Несколько минут Вильгельм I носился с копьем в руках по залу построенной специально для него крепости в Лондоне, клялся, грозился погубить жителей Нортумбрии, всех жителей острова, но прошли эти страшные минуты, король успокоился, отдышался, отдохнул от утомительной работы, сел, призвал к себе людей, дал им задание.

Они отправились на переговоры со Свейном, обещали ему от лица короля большие выгоды, если он уйдет из Нортумбрии. И датский король поверил ему, предал нортумбрийцев. В то же самое время Вильгельм вел переговоры с англо-саксонской знатью, обещая выполнять все требования жителей острова. Разговаривал он с англосаксами так ласково и нежно, что многие из них не нашли никаких контрдоводов. «Ласковое слово и кошке приятно», и англосаксам. Король Англии знал на опыте волшебную силу ласки.

ВОЛКИ

Весною 1070 года флот Вильгельма I отплыл в Йорк, а флот Осборна покинул Альбион, взял курс на Данию. Лишившись поддержки, нортумбрийцы стойко защищали свою столицу. Только теперь они поняли, как помогли бы им две разрушенные крепости. Но было поздно. Нормандцы ценою огромных потерь взяли Йорк, прошлись с огнем и мечом по всей Нортумбрии. Жители бежали от озверевшего врага в труднодоступные горные районы, болотистые земли восточного побережья. Прокормить себя и своих детей там можно было лишь одним «ремеслом» – пиратством и разбоем.

Вильгельм двинулся дальше. Путь ему преградила горная цепь. Ее считали непроходимой для конницы. Тяжеловооруженные рыцари преодолели ее, взяли Честер, Стаффорд, Солсбери. Ни горные массивы, ни заболоченные равнины, ни быстрые реки не могли остановить нормандцев. И люди не могли их остановить.

В окрестностях Солсбери Вильгельм увидел древнее сооружение из огромных каменных глыб. На покатом холме кто-то, зачем-то, когда-то установил эти глыбы в форме концентрических кругов. Войско проходило мимо в трех милях от холма. Рыцари с волнением поглядывали на древнее сооружение. Они одержали много побед, взяли большую добычу. И, хотя усталость за несколько месяцев постоянных переходов и боев накопилась, настроение у всех было хорошее. Вот только эти глыбы! Кто, зачем, когда их установил на большом холме? Трудно было людям железного века понять тех, кто соорудил Стоунхендж. Вильгельм приказал ускорить шаг. В тот день отряд прошел два обычных дневных перехода. У реки разбили лагерь, поели. Легли спать. Шатер Вильгельма стоял посреди лагеря на возвышенности. Отсюда хорошо просматривалось залитое низким солнцем пространство. Король осмотрел лагерь, подошел к шатру, повернулся к солнцу, увидел далеко на западе, прямо под солнцем, каменные плиты Стоунхенджа, почувствовал, как взволновалось его сердце.

Многие специалисты теории военного искусства не считают его гениальным полководцем, сказавшим веское слово в военном деле, вспоминают его лишь в связи с битвой при Гастингсе, где, впрочем, он ничего гениального с точки зрения стратегии или тактики боя не совершил. Он лишь выиграл битву. Это так.

Вильгельм I ворвался на Альбион с новой (для Европы XI века) военной доктриной, с ясными (пусть и кровожадными) планами, с людьми железной воли и дисциплины. Достаточно вспомнить, что вместе с рыцарями и лучниками, «обозниками» и слугами (их-то было очень мало) на кораблях, приплывших на Альбион, находились люди вполне мирных профессий, чтобы понять, каким продуманным был план дюка Нормандии. Да, он в отличие от Цезаря, не написал самолично о своих делах и планах; да, документально наличие проработанного в деталях плана Вильгельм и не мог не иметь. У него было другое: интуитивно прочувствованная, осмысленная стратегия завоевания Альбиона. Именно под эту стратегию он и собирал нужных ему людей от умельца-плотника до известного рыцаря. Во всяком случае, первые четыре года, проведенные им на Альбионе, полностью подтверждают эту версию и дают возможность обоснованно говорить о Вильгельме I, как об одном из величайших завоевателей всех времен и эпох. В таких делах важны не только победы на полях сражений. Ганнибал, помнится, побеждал всю жизнь, но любая из побед лишь удаляла его от заветной, завещанной ему отцом цели, и вся жизнь этого неутомимого борца с Римом напоминала этакое броуновское метание по Средиземному морю, метание, в котором даже самому кропотливому систематизатору трудно будет отыскать и обосновать логически оправданные линии, цепочки. Биография Вильгельма I в этом отношении в корне отличается от биографий таких неудачников, каким был в истории человечества Ганнибал, своими победами оставивший яркий след в военном деле. О Каннах с восхищением говорят все любители побеждать; битву на холме Сен-лак они вспоминают со скептической улыбкой, даже не пытаясь оценивать Вильгельма во всем объеме содеянного им. Ганнибал был чем-то похож на известного Сизифа. Вильгельма I можно сравнить при некоторых ограничениях и с трудолюбивым Гераклом, и с хитроумным Одиссеем, и с упрямым женолюбом Менелаем, и с упорным Агамемноном, и с отчаянно храбрым Атиллой… В чем-то он был схож с каждым из этих, да и других героев человечества. Отличался он лишь тем, что ему удалось осуществить задуманное.

И сейчас, поглядывая на солнце, уходившее за горизонт, на каменные плиты Стоунхенджа у кромки, резко отделяющей землю и небо, он мог гордиться собою. И он гордился. Но огромные глыбы на холме волновали его. Что за люди-великаны соорудили Стоунхендж, где они теперь? Вильгельму удалось победить всех врагов на острове, он умертвил даже способный возродиться среди народов Альбиона миф об Артуре или о «новом Артуре». Он не только сокрушил несколько армий, но подавил, почти уничтожил волю противника к победе, к сопротивлению. Осталось совсем немного: добить разрозненные группы и отряды разных племен и начать строить новую жизнь на землях бриттов, скоттов, пиктов, саксов, англов, данов, норвежцев. Вильгельм был готов к этому. Но… почему же взволнованно билось его сердце? Почему с тоской смотрел он на Стоунхендж, очертания которого быстро растворялись в надвигавшихся сумерках? Кого боялся победитель?

Он боялся тех людей, которые установили громадные плиты на холме. Неспроста построен Стоунхендж, неспроста. Где-то обитают эти люди-строители. Что это за люди, в чем их сила? Неизвестность волновала сердце Вильгельма.

Утром он повел войско дальше, ни с кем не обмолвившись о своих думах. Днем он поклялся сам себе забыть о том, что его волновало вечером. И эту клятву король Англии не нарушил.

Войско прибыло в Винчестер, одну из лучших крепостей в Англии. Здесь находился красивый весенний дворец Вильгельма. Зимний дворец был сооружен в Глочестере. В Винчестере король проводил летние месяцы. В то лето первый граф Честерский фламандец Гербо, устав бороться с валлийцами и англичанами, вернулся на родину. Вильгельм не стал его удерживать, наградил за службу, отпустил с миром и почетом. Человек сделал все, на что был способен. Зачем требовать от него большего, тем более, что молодые и активные рвутся в бой?! Он передал Честерское графство Гюго де Авраншу, прозванному Волком.

Так просто человека волком не называют. Так просто люди, получившие подобные имена, не соглашаются с прозвищем. На гербе Гюго де Авранша была изображена голова матерого волка. Граф Честерский гордился злой головой на родовом гербе.

Вильгельму I нужны были именно такие люди – волки. Конечно, он мог бы воспользоваться и шакалами. Но шакалы жрут падаль. Волкам любо мясо живое, кровь живая. Время шакалов на Альбионе для Вильгельма еще не пришло. Оно придет чуть позже, хотя его признаки – «голодные» трупы – все чаще появлялись на дорогах и перекрестках, в разрушенных городах и селениях.

Гюго Волк захватил на западе от реки Ди область Флинт, построил здесь логово для своих волчат: крепость Руддлан. Нормандцы действовали точно по схеме Цезаря: переход – победа – укрепленный лагерь. Только схему эту новые пришельцы с материка усложнили, «укрепили». Переход – победа – жестокая расправа – сооружение мощной цитадели. Цезарь волком не был. Нормандцы были волками.

МОТИВ БОЛОТ РУДДЛАНСКИХ

Верные помощники Гюго де Авранша Роберт де Авранш и Роберт де Мальпа одержали несколько побед над разобщенными отрядами валлийцев, загнали их в руддланские болота. С теми, кто не успел прорваться в болота, два молодых волка расправились по-волчьи.

Руддланские болота!

В VIII веке саксы одержали здесь победу над валлийцами, загнали местных воинов в трясину. Мало кто из валлийцев выдюжил, выжил: трудно выжить человеку в болоте, для другой жизни создал его Бог, для другой. Саксы окружили болота, не выпускали оттуда никого. Гибли в трясине валлийцы, трясина была им могилой. Не самое лучшее место для мертвого человека. Оставшиеся в живых смотрели молча на мертвых, поглощаемых болотом друзей, родных, отцов… и не находили слов. Не находили люди слов тоски своей, боли.

Слово было в начале. А что в конце? Тоже – слово?

Не находили валлийцы слов, прощаясь с родными, поглощаемыми руддланскими болотами, умирали люди, и, казалось, умирают вместе с ними слова. А живые, стиснув зубы, стояли у болотных могил, молчали. Но сердца их молчать не могли. Они пели. Пели песни без слов. Над трясиной носился ветер, хлюпала едкая жижа, зудела мошка. И плыл над болотами руддланскими грустный мотив. Не было в нем ни языческой ярости, ни христианской печали, ни безбожного откровения, ни звериной злобы, ни человеческой жажды мщения, ни слова человеческого не было в той песне. Но человеческого в ней было много. Была боль, недоумение, чувство осиротелости, испытываемое любым человеком на могиле родного или близкого. Была ясная грусть – грусть болот руддланских. «Вначале было слово». А что будет в конце? Что должно быть в конце?

Молодые волки Гюго-Волка окружили болота, расположились в сухих местах лагерем. Валлийцы держались долго. Иногда они пытались вырваться из окружения, но рыцари и лучники врага отбивали отчаянные атаки, загоняли противника в трясину.

Несколько дней подряд шли бои, прекратились, затих ветер. И над болотами завис гнетущий смрадный воздух. Еще несколько дней над болотами руддланскими стояла гнилая тишина.

Однажды под вечер нормандцы услышали странный звук, доносившийся из болот. То был не стон и не плач, но – мотив. Он кружился над трясиной, вибрировал, отражаясь от нее, не усиливался, не затихал, «дышал» ровно, спокойно, будто бы не желая, чтобы кто-то подслушивал тайну болот руддланских. Валлийцы не хотели разглашать тайну смерти своих людей, но и не в силах были удержать в себе эту тайну, эту боль. Они пели грустный мотив, а за руддланскими болотами, валяясь в траве, отдыхали сытые нормандцы. Не для них «сочинялся» мотив руддланских болот, не для них. Они слышали голоса людей и перебрасывались усталыми фразами:

– Замычали, как недоенные коровы!

– Хоронят своих, дикари.

Ночью мотив утих.

Вечером он вновь воспарил над болотами, и вновь нормандцы, устало позевывая, обзывали валлийцев грубыми словами.

Ночью мотив утих.

Вечером рыцари заметили, что голос руддланских болот явно сдал, ослаб.

– Передохли все. Скоро вернемся в город.

Утром над трясиной стояла тишина.

Роберт де Авранш повелел рыцарям готовиться к прочесыванию руддланских болот, сказал:

– Там никого не осталось в живых, нечего бояться.

Рыцари приготовились к бою, и болото подало голос, тихий одинокий, робкий.

– Последний остался, – сказал негромко Роберт де Авранш Роберту де Мальпе и удивился голосу своему: не было в нем привычного, волчьего.

– До вечера прочешем болото, отправимся домой, – таким же человеческим голосом заговорил де Мальпа.

Они переглянулись, промолчали, будто бы это – человеческое – напугало их, и разошлись по своим местам: один к югу от болот, другой – к северу.

В этой истории странно не то, что все герои-валлийцы погибли, и не то, что два «волка» заговорили человеческими голосами и сами же испугались этого: с каким волком не случалось подобного!

В этой истории странно то, что мотив болот руддланских люди (нормандцы – больше было некому) запомнили, передали непонятно зачем и как валлийцам, и те напевают его в грустные минуты жизни вот уже 900 лет.

УДАР ПО ДУХОВЕНСТВУ

К концу 1070 года нормандцы покорили всю Англию от Твида до мыса Корнваллийского, от Галльского моря до Саверны. Организованное сопротивление «альбионцев» было сломлено. Обитатели острова, не смирившиеся с поражением, уходили в горы, в болота, собирались в отряды, наносили неожиданные удары по врагу. Рыцари расправлялись с ними жестоко, руководителей (в основном из знати бывшей) превращали в рабов, а чаще, после изуверских пыток, убивали.

Многие патриоты навсегда покидали Альбион, бежали в Данию, Норвегию, на юг Европы. Сивард Глочестерский собрал большой отряд, ушел в Средиземное море, был принят императором Византии на службу, как полвека назад Харальд Суровый, стал верингом. Он нашел неплохой выход из положения; покинул родину, где остались один на один с врагом только самые отчаянные воины.

На севере Кембриджской земли они устроили лагерь-убежище, куда стекались те, кто решил драться до конца. Патриотам оказывали помощь монастыри. Вильгельм I узнал об этом и в конце 1070 года нанес страшный удар по духовенству, ограбил все монастыри и церкви.

К этому времени на Альбионе разгулялся голод. Он губил людей семьями, селениями, районами. Нормандцы, ограбив население, запаслись продуктами и деньгами, жили не голодно, но в постоянном страхе. По вечерам глава любого нормандского семейства собирал домочадцев за общим столом, читал молитву, которая заканчивалась словами, столь привычными для моряков, оказавшихся в открытом море во время страшного шторма: «Бог да благословит и сохранит нас». Домочадцы хором повторяли: «Аминь», наглухо закрывали двери, укладывали рядом с постелями луки со стрелами, секиры и палицы, кинжалы и железные вилы, копья и мечи. Спали сытые нормандцы чутко.

Чутко спали голодные «альбионцы». Страх смерти постоянно висел над ними. Спастись от голода они могли только в бою. Вильгельм ничего не делал, чтобы спасти людей, у него были другие заботы. Он пригласил на остров сионского епископа Эрменфруа и кардиналов Иоанна и Петра, очаровал их блистательным приемом и богатыми приношениями. В Винчестере Вильгельм давал гостям шикарные обеды, люди на Альбионе гибли от голода.

На торжественном собрании сионский епископ еще раз возложил на голову уже изрядно растолстевшего Вильгельма корону короля Англии, затем громким басом снял с него проклятие Альреда. Во дворце Винчестера присутствовало английское духовенство и нормандские епископы, монахи.

Вильгельм осмотрел свысока (он был высок, сидел на высоком троне) присутствующих и зачитал воззвание, низложив, с согласия папы Римского Александра II, все саксонское духовенство. Это был сильнейший удар по английской церкви. В зале винчестерского дворца воцарилось молчание.

Король Англии, вторично коронованный, очищенный от проклятия, призвал к трону старца Стиганда. Присутствующие прекрасно помнили, как архиепископ Кентерберийский с оружием в руках вышел навстречу нормандцам, показав тем самым пример английскому духовенству, как вести себя с незванными пришельцами. Но имел ли право Вильгельм I лишать Стиганда духовного сана за это «злодеяние»? Имел ли право папа Римский делать это? Конечно же, нет! И оба они, Вильгельм и Александр, нашли иной предлог для расправы с архиепископом Кентерберийским.

Стиганд подошел к трону. Вильгельм зачитал ему ряд обвинений, самым «страшным» из них было то, что архиепископ занял кафедру при жизни архиепископа Роберта – нормандца, изгнанного из Англии народом. Чудовищное преступление против Римской церкви совершил Стиганд! Победители не могли простить ему этого. У Стиганда отняли земли, передали их Эду, епископу Байекскому, и жене Гюга Гранмениля. Опальный архиепископ молча выслушал приговор. Молчание не понравилось Вильгельму. Победители не любят молчаливых, боятся. Вильгельм потребовал от Стиганда клятву на Евангелии в том, что тот, сам сознавая свои преступления и ошибки, навечно отрекается от сана. Но и этого было мало королю. Стиганд поклялся не возбуждать против своего преемника на кафедре Кентерберийской недоверия, не обвинять его в чем-либо. Затем он отошел от трона, куда по одному стали подходить саксонские епископы…

В тот же день их отправили в крепостные или монастырские темницы. Многим, правда, удалось бежать из Англии, Покидая родину, они проклинали нормандцев, отлучали их от церкви, не желая понимать во гневе своем, что у победителей есть теперь свои епископы и архиепископы и даже кардиналы и папа Римский, которые надежно защищают их ото всех проклятий.

Архиепископом Кентерберийским был провозглашен Ланфранк.

Он поехал в Англию в прекрасном настроении. Великое дело сделал тот, в кого он – первый! – безоговорочно поверил. Великое дело.

Корабль вошел в гавань Дувра, и настроение у бывшего учителя монастыря Бек резко ухудшилось. Он увидел такое разорение, которое не могло присниться ему в самом страшном сне.

Церковь в Кентербери ограбили, разорили, главный алтарь лежал в развалинах. Грустный Ланфранк вышел из храма, задумался. Взгляд его, бесцельно бродивший по окрестностям, остановился на древних развалинах римского алтаря. Грустный Ланфранк смотрел на разрушенные людьми и временем стены, на деревья, которые росли на территории языческого храма и даже на поверженных стенах. Ветер шевелили молодые кроны, шумела листва. Ее шум успокоил архиепископа. Он отдал распоряжения, и в тот же час работы по восстановлению церкви начались.

А через неделю умер от неизживного горя Альред, архиепископ Йоркский. Его кафедру принял Фома. Он прибыл в Йорк и ужаснулся, увидев то, что сотворили здесь победители. Церковь в Йорке нормандцы разграбили и опозорили. Ни саксы, ни нормандцы еще несколько десятков лет не решались нанимать эти земли, брать их в аренду, боялись… быть может, проклятия Альреда.

Нормандское духовенство, прочно обосновавшееся на Альбионе, вело себя по отношению к побежденным хуже, чем воины и рыцари. Вильгельм смотрел на эти беззакония спокойно, расхваливал служителей церкви. Ланфранк, часто посматривая на молодую поросль на развалинах древнего капища, полностью поддерживал политику короля. Но в Рим все же дошли жалобы отчаявшихся англосаксов на бесчинства нормандских священников. Папа Римский Александр II не успел разобраться в этом деле – умер. Папой Римским стал Гильдебранд, получивший имя Григория VII. Он во всем поддерживал Вильгельма и Ланфранка, это знали в Риме. С папой, человеком злопамятным и суровым, портить отношения никому не хотелось. Казалось, жалобы никто рассматривать не будет. И все же кардиналы вынудили Григория VII вызвать в Рим Фому и епископа Линкольнского Реми.

С ними поехал Ланфранк. Он взял с собой много золота, одарил кардиналов, нейтрализовал их. Григорий VII заявил Ланфранку: «Ты отец той страны, решай дело по-своему усмотрению. Я полностью доверяю тебе и вручаю в твое распоряжение пастырские жезлы». Ланфранк принял жезлы с чувством благоговения и тут же передал их (уже с чувством гордости и превосходства) Фоме и Реми.

Для Вильгельма и Ланфранка на Альбионе не осталось преград, они могли делать в поверженной стране все, что хотели, но как ни сильны были позиции того и другого, действовать безоглядно они не рисковали. Король Англии пытался найти в Нормандии какого-либо известного строгостью в духовной жизни монаха, привлечь его к делам на Альбионе. Таким монахом являлся Херлуин, но Ланфранк не обратился к нему, вспоминая грустные глаза основателя монастыря Ле Бек, его невысказанные вопросы. Выбор Ланфранка пал на монаха Гюимонда из Сен-Лефруанского монастыря. Когда тот прибыл на остров, архиепископ Кентерберийский, прогуливаясь с ним, остановился неподалеку от старых развалин и вздохнул:

– Вот – жизнь.

Монах понял, о чем идет речь, и тихо согласился:

– Это – жизнь.

Ланфранку не понравился скупой ответ, они отправились в Лондон. Король встретил их с доброй улыбкой, честно сказал, зачем он вызвал монаха из Нормандии, просил его остаться.

Гюимонд ответил сразу:

– Не могу понять, каким образом возможно мне быть духовным пастырем людей, которых язык и нравы мне неведомы и отцы, братья, друзья которых погибли от вашего оружия или изгнаны, лишены собственности, заключены в темницы, обращены в жестокое рабство. Прочтите Священное Писание, посмотрите, есть ли в нем закон, допускающий, чтобы пастырь Божьего стада насильственно, по выбору неприятеля, был вводим в это стадо? Можете ли вы без греха разделить со мной то, что похищено вами войной, с пролитием крови стольких людей? Можете ли вы делиться добычей с теми, которые, подобно мне, дали обет отчуждения от благ земных и, по любви ко Христу, отреклись от собственного достояния? Всем духовным лицам, по закону церкви, надлежит воздерживаться от стяжаний и не принимать ничего из награбленного даже для приношения церкви, потому что, говорит Писание, приносящий в жертву достояние бедных, тем самым как бы умерщвляет чад пред глазами Отца. Когда я принимаю эти Божественные правила, меня объемлет страх, и Англия представляется мне громадной жертвой: ужасаюсь прикоснуться к ней и ее богатствам, как к пылающему костру.

Вильгельм покинул зал. Ланфранк, лучший аналитик эпохи, сказал безо всякой надежды получить ответ:

– Это жизнь. Она – сложна.

Но монах ответил ему:

– И это жизнь.

Он уехал в Нормандию. Вильгельм поставил перед ним сложную задачу. Решать ее можно было по-разному. Гюимонд выбрал самый честный путь. Он открыто называл нормандцев обыкновенными грабителями, а действия духовных лиц противными Богу. На него, в свою очередь, посыпались лживые обвинения. Жить в Нормандии стало невозможно. Он уехал в Рим, но и там покоя не было. Гюимонд отправился в Апулию, где и прожил в аскезе жизнь, не предав Бога, Священное Писание, саксов и нормандцев. Не предав человека. Часто вспоминал он слова Ланфранка: «Это – жизнь» и свой ответ ему, пытался разобраться, кто же из них прав, гнал от себя эти мысли, не соглашался с архиепископом Кентерберийским и умер в радости, вспомнив в последний раз свой ответ Вильгельму.

КНИГА СТРАШНОГО СУДА

Слова Гюимонда король Англии забыл напрочь. Некогда было думать о том, что так тревожило монаха. Дела на Альбионе не давали ему времени на размышления. Монах из Сент-Лефруана еще не прибыл на родину, а на острове был раскрыт новый заговор духовенства во главе с Фридрихом, Вульфстаном и Вальтером. Король вызвал их к себе, задобрил лестью… Но через полгода в Англию прибыл проживавший во Фландрии сакс Херевард, узнавший о гибели отца и издевательствах над матерью. Он выбил нормандцев из своих владений, создал отряд, одержал несколько побед над противником. Со всех областей Англии потянулись к нему люди. Восстание Хереварда было жестоко подавлено, но у Вильгельма появились другие враги.

Он побеждал их с завидным упорством, закладывая на острове основы нового государства. Он был нормандцем и все делал для нормандцев. Однажды ему передали слова сакса, отчаявшегося найти правосудие: «Эти чужестранцы взаимно поддерживают друг друга, составляют между собой тесный союз, плотно примыкая один к другому, как чешуи на теле дракона». Сказанное саксом радовало Вильгельма. Он понимал, что только сплотившись в единую массу преданных друг другу людей, нормандцы смогут одержать полную победу.

Победа была близка. Но новые враги появились у Вильгельма, неожиданные враги. Герой битвы на Сенлаке, единоутробный брат короля Англии, епископ Эд, все чаще стал высказывать свое недовольство, пришлось посадить его в темницу. Старший сын Роберт, управляя Нормандией, пытался проводить независимую от отца политику. Его сепаратистские настроения приводили Вильгельма в бешенство. Разлад с сыном был неизбежен. Семью «держала» мать – Матильда. Ее любили, уважали сыновья и Вильгельм. Но она умерла.

Вильгельм тяжело перенес смерть жены и самого верного друга, первый раз за многие годы вновь почувствовав себя одиноким. Это грустное состояние часто испытывал он в детстве, особенно после разговоров с Эдуардом. Женитьба на Матильде Фландрской развеяла тоску. Теперь, когда ему было уже за пятьдесят, он вновь стал вспоминать себя мальчонкой во дворе короля Генриха I.

Но дела и годы бежали друг за другом, жизнь ставила перед королем Англии проблему за проблемой. В середине 80-х годов ему удалось избежать столкновения с окрепнувшей Данией. В 1086 году, замыслив крупную реорганизацию в государстве, Вильгельм провел перепись населения – первую в жизни острова. «Книгой Страшного Суда» назвали люди книгу, в которой были зафиксированы результаты переписи. Никто в точности не знал, что же задумал Вильгельм, а он через несколько месяцев выехал в Нормандию. Там его ждали несколько дел. Там не ждал его сын Роберт, с которым разругался отец окончательно.

СЧАСТЬЕ ВИЛЬГЕЛЬМА

В Руане была мягкая осень 1087 года. Вильгельм I, король Англии, человек очень высокого роста и очень тучный, лежал в постели, с покорностью благовоспитанного ребенка принимал лекарства, выслушивал доклады и чувствовал себя великолепно. Доктора клялись ему, что через три-четыре недели он сбросит вес, помолодеет, взбодрится, и он верил им. Шел ему шестидесятый год. В жизни он сделал все, о чем мечтал. В какой-то момент дела увлекли его так, что он забыл о природной склонности своего организма набирать до бесконечности вес, толстеть. Вспомнил он внезапно: как-то глянул на себя в зеркало и ахнул:

– Странно!

– Что встревожило тебя? – спросил Гильом, средний сын.

– Как я потолстел! – Вильгельм развел руками: о таком огромном животе он никогда вроде бы не мечтал.

– Тебе не раз говорили врачи, чтобы ты ел меньше, следил за своим весом, за своим здоровьем.

– Когда они мне такое говорили?

– Очень часто. Особенно на пирах и званых обедах.

Вильгельм вздохнул, сын понял его, успокоил:

– Поедем в Нормандию. Там осенью хорошо. Отдохнешь, полечишься…

– Разве я устал, чтобы отдыхать? Разве я больной, чтобы лечиться? – в голосе короля послышались стальные нотки, но сын знал, как сбить нарастающее недовольство отца.

– Разве загнанный конь может восстановить силы? – спросил он. – Разве хуже тебе было семь лет назад, когда ты попил лекарства, похудел? И потом ты давно мечтал заняться графством Вексенским.

– Это – так, – согласился Вильгельм, и уже через три дня они были в Руане, в родовом замке.

Лежать в постели ему было приятно, как и любому слишком тучному человеку, но ничего не есть целыми днями он не мог, он не привык. Первые несколько дней строгого лечения сильно притомили его, он чуть было не бросил все и не отправился к королю Франции Филиппу I по делам графства Вексенского, расположенного между реками Эптой и Оазой. Эту территорию, со времен Хрольва Пешехода принадлежавшую повелителям Руана, король Франции Генрих I присоединил к своему государству, когда Роберт Дьявол пошел в Иерусалим, оставив сына Вильгельма в Париже. Генрих не жалел денег и времени на воспитание и образование мальчика, но … графство Вексенское все же оценивалось даже по самым скромным подсчетам гораздо дороже затраченных на Вильгельма средств.

Несколько раз дюк Нормандии поднимал этот вопрос, повелители Парижа (Генрих, затем правительница Анна дочь Ярицлейва, а потом и ее сын Филипп) под всякими благовидными предлогами увиливали от решения Вексенской проблемы. Это раздражало Вильгельма, но дела на Альбионе не позволяли ему вплотную заняться графством.

Теперь пришло время. Вильгельм пил лекарства, писал Филиппу послания, чувствовал, как уменьшается день ото дня его большой живот. Великое дело – отдых! Лежишь в постели, диктуешь послания королю Франции, читаешь его уклончивые ответы, иногда принимаешь, по настроению, конечно же, послов, баронов и слуг. Вроде бы ничего больше не делаешь, а на душе хорошо. Только в эту осень Вильгельм понял, что отдых – неплохое занятие, и даже пожалел, что раньше не пришел к столь полезной и приятной мысли. Ничего не скажешь, хорошо отдыхать. Там, в Англии, жизнь идет своим чередом по той колее, на которую он, Вильгельм Отдыхающий, ее поставил. Здесь, в Нормандии, тоже все заняты делом: собирают урожай, готовятся к свадьбам, строят дома, замки и крепости, куют украшения, плуги и мечи, торгуют, кто чем может. Какая хорошая жизнь у короля Отдыхающего!

Письма Вильгельм читал по утрам, проглотив очередную порцию лекарств, к горьковатому вкусу которых он уже стал привыкать. Филипп I, видимо, тоже любил работать по утрам, когда мудренее: у того и другого монарха был один и тот же настрой в строках, в мыслях. Полушутливый – но с намеками; уклончивый – но упрямый, добродушный – но с явным подтекстом, в котором чувствовалась уверенность и сила того и другого монарха. То была игра двух умных людей, прекрасно знающих себе цену, не имеющих никакого желания продешевить. Нельзя сказать, что они плохо относились друг к другу. Они были монархами двух соседних государств, этим все сказано.

Недели две они переписывались, пока Вильгельм I не заметил, что он начинает проигрывать словесный бой. В посланиях Филиппа I появилась слишком заметная спесь, гордость. Король Англии, не желая прерывать курс лечения (живот-то, как казалось ему и всем приближенным к его животу, таял на глазах!) относился к этой перемене спокойно. Он ждал, пока совсем опадет живот.

Филипп I тоже не торопился, прекрасно понимая, что у Вильгельма в любую минуту могут появиться более важные и срочные дела на Альбионе. Он с улыбкой читал письма, отвечал на них. Время осеннее медленно катилось к зиме. И вдруг, в одно прекрасное утро, король Франции расхрабрился. Захотелось ему позлить залежавшегося в своей берлоге зверя. Он прочитал очередное письмо Вильгельма I, вышел в тронный зал, где с видимым нетерпением ожидали его разные люди, и громко, чтобы слышали все, сказал, небрежно помахивая посланием короля Англии:

– Как долго не разрешится от бремени наш толстый друг Вильгельм Незаконнорожденный. Пора бы! Пора! Будет большой праздник, когда он встанет.

Раздался подобострастный хохот. Французы, уже в те века отличавшиеся тягой к худобе, смеялись раскованно и зло, и даже те смеялись громко и ехидно, у которых животы были явно не французского покроя. Этот яростный хохот не понравился бы ни одному толстому человеку на земле. В самом деле, над чем смеетесь?! Над своими костями, слегка обтянутыми кожей?

Филипп I выждал время, как бы проверяя, сколько минут люди могут подобострастно хохотать, находясь при этом в состоянии, приближенном к радостному идиотизму, затем лениво приподняв руку, сказал уже в полной тишине:

– Пора переходить к делу.

Но самое главное дело он в то утро уже сделал.

Верные люди донесли Вильгельму I о том, что и как сказал Филипп, сколько минут хохотали находившиеся в тронном зале придворные. Король Англии, не обращая внимания на живот, вскочил с постели, оделся, на ходу отдавая распоряжения, вышел во двор, увидел привычную и столь милую его сердцу суету военного люда, готовившегося в поход, и злобно прошипел:

– У него будет большой праздник. Я встал!

Вильгельм I сел на огромного коня и во главе отряда рыцарей пронесся по двору замка.

Нормандцы налетели на город Мант-на-Сене так внезапно, что жители и воины не успели даже взять в руки оружие. Ни Вильгельм, ни его рыцари в тот день не думали о добыче: месть, только месть могла успокоить их души. Огонь, только огонь мог удовлетворить их разбушевавшиеся сердца.

Полыхающие факелы полетели на крыши домов, хозяйственных построек, стогов сена. Огонь занялся мгновенно. Горели дома на окраинах Манта-на-Сене. Рыцари на бешеном ходу поджигали дома в центре города, носились на рослых лошадях по улицам, топтали прилежащие к городу поля, крушили виноградники. Ничто не могло их остановить. Огонь дразнил их. Жители Манта-на-Сене даже не пытались спасти имущество. Стояла сухая осень, лето было жаркое. Взрослые люди и дети, женщины и старики метались по городу в надежде прорваться к реке, спастись, но рыцари мешали им…

Вильгельм в диком исступлении гонял своего коня туда-сюда, никого не убивал, никем не командовал, но в этом не было и необходимости: город горел, мантуанцы, задыхаясь от жара и дыма, падали на сухую траву, кони с шумом проносились мимо, кто-то погиб под копытами – так, между делом. Месть была главной добычей в том «бою».

Конь Вильгельма вылетел на центральную площадь, встал на дыбы, заржал то ли от зноя, то ли страха – боятся звери огня! – и, подгоняемый неистовым седоком, рванулся вперед, но наступил левым передним копытом на огненные головешки, прикрытые толстым слоем пепла, дернулся от боли, не выдержал, завалился на бок.

Огромный Вильгельм упал на землю и поранил себе живот о разорванный ржавый обруч. Рана показалась ему небольшой. Мало ли царапин исполосовали его тело! Мало ли было порезов в боях. Чепуха! Главное сейчас месть. Мстить надо всем французам за наглость короля Филиппа. Вильгельм, гневно размахивая руками и топая могучими ногами, кричал, грозился, бегал по центральной площади до тех пор, пока к нему не подвели еще одну лошадь, могучую, с нескрываемым страхом в черных глазах. Он сел на нее и только теперь почувствовал резкую, нарастающую боль в животе.

Стоявшие рядом рыцари увидели искореженное лицо короля, перепугались: таким беспомощным они его еще не видели. Вильгельма хватило лишь на то, чтобы выбраться из пылающего города. На берегу реки, у леса, он остановился, отпустил поводья, схватился руками за живот. Рыцари помогли ему слезть с коня.

Люди издавна заметили, что крупные, сильные мужчины плохо переносят боль, капризничают по-детски, требуя к себе постоянного внимания близких, родных. Вильгельму очень хотелось в те дни, недели быть маленьким мальчонкой, и чтобы рядом всегда находилась его матушка, исполняла все его повеления, просьбы, прихоти. Матушки рядом не было. «Прелестная полоскальщица», незаконная жена Роберта Дьявола, умерла давно, и сына своего она не воспитывала, не баловала, и Вильгельм в былые годы о ней старался думать поменьше. Но в ту припозднившуюся осень он думал о ней часто, скрывая это даже от сыновей. Казалось, что ему, королю Англии, его матушка, «незаконно его родившая»?! Он ее и не знал-то, с семи лет находясь в Париже…

Прихоти и повеления Вильгельма исполнялись мгновенно, а он все был недоволен, раздражителен, часто злился. Он не мог никому сказать, что хочет видеть хотя бы портрет своей матери, что ему хочется хотя бы поговорить с кем-нибудь, очень добрым, о своих родителях. Он не мог выдать себя. Даже в бреду Вильгельм не выдавал своего желания. А бредил он все чаще.

Месяц пролежал король Англии в постели, рана не заживала, положение ухудшалось, боли становились все сильнее, все назойливее.

Вильгельм призвал к себе Ланфранка, не раз выручавшего его в безвыходных ситуациях, долго говорил с ним, ставшим теперь архиепископом Кентерберийским. О чем говорили эти два человека, совершившие столь грандиозное дело на Альбионе? Может быть, о своих победах – говорить об этом приятно даже смертнику? Может быть, и об этом говорили они. Но, вероятнее всего, тема последних бесед Ланфранка и Вильгельма была иной. Через несколько дней Ланфранк уехал в Англию. Вильгельм некоторое время о чем-то напряженно думал. Он действительно сделал великое дело, заложив основы государства, новой нации. Вильгельм мог считать себя счастливым человеком. Он добился всего, о чем мечтал.

Но счастливым человеком король Англии себя не считал. Счастливые люди отличаются от всех остальных прежде всего душевным спокойствием, внутренним равновесием. Их очень трудно вывести из себя, особенно в таком серьезном возрасте.

– Это так, – подумал вслух Вильгельм.

– Ты что-то сказал? – спросил Гильом, не отходивший от постели больного вместе с младшим братом Анри.

– Позови писаря, – повелел монарх очень спокойным голосом. Перепуганный сын вышел из опочивальни, вскоре вернулся.

Король молчал.

Никогда раньше о счастье он не думал. Он его добывал своими победами. Много у него было побед. Вошел писарь.

– Запиши, – властно повелел король. – На восстановление разрушенных в Манте-на-Сене церквей я выделяю, – и он назвал такую сумму, которая удивила сыновей. Вильгельм продолжил: – Выделить монастырям и на бедных Англии…

Денег в государственной казне было много, может быть, потому, что никогда ранее Вильгельм не разбазаривал их налево и направо, но личных средств у Вильгельма было очень мало.

– Так надо, – сказал он, заметив удивление сыновей, когда они остались одни.

Счастливые люди не нуждаются в прощении. Прощение не покупается и не продается. Вильгельм и об этом знал. И Ланфранк знал об этом. И все же король Англии, после разговора с архиепископом Кентерберийским решил, что нужно восстановить церкви в Манте-на-Сене и выделить деньги на монастыри и бедных Англии.

– Позовите писаря, – попросил вечером Вильгельм, и сыновья беспрекословно исполнили просьбу отца, хотя и волнуясь.

– Повелеваю освободить из темницы Моркара, Сиварда Бьёорна, Вульфнота – брата Гарольда, норманна Роджера, Эда, епископа Байеского, брата моего по матери.

Вильгельм почувствовал близкую смерть – это она потребовала от него столь решительного шага. Он исполнил ее волю, надеясь ублажить ее, остановить на безопасном от себя расстоянии. Несколько дней после этих указов лицо Вильгельма светилось надеждой.

Он был несчастным человеком: надежда вскоре покинула его. Это заметили все.

Даже брат его, епископ Эд, герой битвы при Гастингсе, поддерживавший дюка Нормандии во всех начинаниях, не смог согласиться с политикой короля Англии: очень многих близких к Вильгельму людей отпугнула жестокость и коварство, бесчеловечность монарха. Сын Роберта Дьявола был Победителем. Победителей не судят? Победителей судят. Такие люди, как епископ Эд. Они не приговаривают к смертной казни виновных, не делают им зла. Они уходят от них. Это – страшный приговор. Только сейчас, на смертном одре, Вильгельм понял это.

Сорок дней лежал он в постели, боролся с болезнью, вспоминал матушку свою, родившую его «незаконно», но по любви, пытался откупиться щедрыми дарами от грехов своих.

ОГОНЬ, ЗЕМЛЯ И ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА ВИЛЬГЕЛЬМА

Уже более пятидесяти дней Вильгельм лежал в постели, и всем было ясно, что король Англии не справится с недугом. Он умирал. Могучий организм сопротивлялся семь недель, восемь. Младшие сыновья Вильгельма, Гильом Рыжий и Анри, не отходили от постели отца, но старший – Роберт – в замке не появлялся. После ссоры с отцом он не хотел показываться ему на глаза.

Пришел час прощаться с этим миром. Вильгельм, внутренне еще надеясь выжить, не рискнул оттягивать с завещанием. Роберту он оставил родовую область – Нормандию, но Альбион не завещал никому. Сыновья удивились. Он тихо произнес:

– Я сам добыл эту корону не по наследству, но силой и ценой крови. – Сыновьям это не понравилось, хотя они прекрасно знали, что отцу так и не удалось изменить обычай на Альбионе и превратить Англию в наследственную монархию. Они хотели поспорить с отцом, доказать ему, что слово и желание короля стоит многого, что собрание Витана обязательно прислушается к его мнению – так и было во времена Альфреда Великого, Этельстана, Кнута Могучего! Почему бы не назвать своего преемника?!

Младшие сыновья стояли у постели и молчали. Вильгельм, уже с трудом открывая глаза, сказал:

– Я, конечно же, хочу, чтобы корона досталась Гильому, только собрание Витана может не утвердить…

Голос его затих.

Анри, младший сын, долго смотрел на отца. Тот молчал. Юноша не выдержал, спросил раздраженно:

– А что мне, отец?

– Я завещаю тебе 5000 ливров. Это немало, – сказал Вильгельм.

Анри, стараясь быть спокойным, ушел к казначею, уже знавшему, что делать, приказал выдать деньги. Очень внимательно взвесил он завещанные 5000 ливров, затем уложил свое богатство в сундук, закрыл его. К отцу сын больше не спешил, хотя тому было все хуже.

10 сентября на утренней заре Вильгельм открыл глаза, прислушался к звону колоколов Сент-Мариинской церкви, просветлел лицом и, подняв руки, громко – как мог громко – сказал:

– Поручаю себя Пресвятой Марии, Матери Божией!

Все присутствующие вздрогнули. Вильгельм опустил руки на постель и скончался. Старший медик на всякий случай удостоверился в смерти короля Англии Вильгельма I Победителя (кто-то звал его Незаконнорожденным, Побочным, кто-то Завоевателем), и все, кто находился в этот миг в опочивальне сына Роберта Дьявола, позабыли про все на свете, про Бога забыли они и бросились наперегонки во двор, вскочили на коней и поскакали по домам.

Король умер!

Умер, умер! Из родового дворца в Руане скакали, бежали бароны, рыцари, медики, слуги, вассалы с посудой, одеждой, бельем, оружием, всевозможными украшениями в руках. Все, кто еще минуту назад осторожненько ступал ногами по полу, горестно, едва удерживая горючие слезы, кто старался быть поближе к умирающему, чтобы всем своим видом показать полное послушание этому могучему человеку, все они теперь бежали, скакали с наворованным добром подальше от замка.

Повелители! Они так часто говорят: «На вершине власти. На вершине славы. На вершине могущества». Не зря так часто упоминается слово «вершина» по отношению ко всякого рода вождям, королям, царям, императорам. Действительно, человеку, взирающему на могущественного повелителя, может показаться, что он находится на вершине огромной и прочной пирамиды, откуда он и видит все, и понимает, и руководит племенем ли, страной, империей. А разве не так?

Может быть, и так. Но жизнь Вильгельма и безумный бег его вассалов, близких друзей, слуг, дворцового люда сразу после кончины Победителя говорит о том, что если даже существовала некая пирамида, то расположена она была «вверх ногами», то есть вершиной вниз, а сын Роберта Дьявола не восседал на «вершине власти», разводя то и дело руками в разные стороны и гордо повторяя: «Это делайте так, а то – так», но шел по кочковатой земле с огромною ношей на плечах – громадной «пирамидой власти». Более сорока лет тащил он на своих плечах тяжелый груз. Кто только не мечтал попасть в его «Пирамиду власти»! Кому это удавалось, первое время радовались, но затем упрямство и жестокость Победителя многих отпугивали, и хорошо, если им самим удавалось благополучно спрыгнуть с «Пирамиды власти», прихватив, естественно, то, чем любая власть особенно дорожит – богатство. Чаще – гораздо чаще! – Вильгельм сам сбрасывал вниз неугодных ему, отправлял их в темницы, а то и в могилу. Своих решений и приговоров он не менял. Только близкая смерть вынудила его отпустить людей из темниц. Но – как много покорноголовых «добряков» вертелось возле этой пирамиды в надежде забраться на нее! Вильгельм тащил свой тяжкий воз более сорока лет. И вдруг он умер. И «пирамида», державшаяся на его могучих плечах, рассыпалась, будто бы из сухого песка волею Победителя сотворенная. Воли не стало – волю смерть взяла – и «пирамиды» не стало.

Но разве это воля?

Воля. Воля.

Обыкновенная, человеческая, имеющая свойство умирать вместе с человеком, лежавшем в своем родовом замке без присмотра, без одежды. «Голый король» – неужели это о Вильгельме?

В городе царила суета, будто бы к Руану приближалась громадная армия жестокого врага. Несколько часов носились по улицам люди с безумными от страха глазами. Песчинки «пирамиды Вильгельма», рассыпанные безжалостной рукой смерти. Куда неслись эти люди? Чего они боялись? О чем жалели? Может быть, о том, что не довоевали со своим Победителем? Или о том, что не доворовали в его родовом замке?

Дело пошло к вечеру, полуголый Вильгельм лежал в опочивальне. Город дрожал от грохота бешеных ног.

Из храма, облаченные в ризы, при орденах и степенях, с крестами, свечами и кадилами пошли в замок священники и монахи. Архиепископ Руанский Гильом повелел перевезти тело Вильгельма в Каэн и похоронить в базилике святого Стефана Первомученика. Эта церковь была построена по заказу скончавшегося короля. Он хотел, чтобы его похоронили именно здесь. Похоронная процессия двинулась по городу.

Вильгельм I Победитель одержал много побед на полях сражений. Много людей, совершенно разных по социальному положению, духовному званию, дарованиям и способностям, поднял он на высоту «Пирамиды власти», обогатил, осчастливил. Много людей мечтало приблизиться к нему, прославиться. Но здесь, в похоронной процессии, никого из них не было. В последний путь провожали Победителя лишь несколько самых преданных Вильгельму человек. Все – даже родственники, братья сыновья, приближенные – занимались теперь своими делами.

Дворянин Герлюэн организовал похороны на свой счет, перевез труп на берег реки Сены, оттуда, по реке и морем, тело доставили до Каэна. Навстречу похоронной процессии вышел аббат Сент-Этьенский, его сопровождали монахи и знать города. Шли медленно, не спешили, будто бы вспоминали о чем-то, связанном в жизни каждого из них с Вильгельмом Нормандским. Что же связывало жителей Каэна с этим человеком? Что-то плохое или хорошее? Грустными были глаза людей, вспоминавших жизнь. Вдруг из-за церкви, из утробы небольшого города, раздался дикий крик:

– Огонь! Пожар!

В первые несколько мгновений идущие навстречу похоронной процессии каэнцы не поняли, опутанные думами, что произошло. Но – огонь! Вся жизнь Вильгельма Победителя прошла через огонь. Огонь его и погубил. Огонь его и хоронил. В городе вспыхнул пожар.

Позабыв о похоронах, люди побежали к своим жилищам. У тела Вильгельма остались лишь печальные монахи. Они принесли короля в монастырскую церковь, выкопали вместе с епископами и аббатами могилу неподалеку от большого алтаря – пожар все бушевал, не пускал людей на похороны великого любителя огня. Огонь будто бы ревновал Вильгельма к людям.

Кончилась обедня.

Вдруг появился откуда-то местный житель Асселин, сказал гордо, громко:

– Эта земля принадлежит мне. Всем известно, что здесь стоял дом отца. Вильгельм отнял эту землю, не заплатив за нее, да я ее и не продавал. Поэтому я, Асселин, владелец этой земли, требую и запрещаю во имя Божие опускать в нее тело похитителя, покрывать его моей собственностью.

Не приговором ли прозвучали эти слова человеку, обогатившему так много соотечественников? Архиепископ Руанский Гильом не мог открыть рта – так возмутила его выходка Асселина. Но местный епископ оказался крепче. Быстро собрав со всех (кто, сколько может) деньги, он подошел к обиженному каэнцу, дал ему 60 су, обещал доплатить в скором времени за землю. Обиженный успокоился. И огонь успокоился в городе, потушили люди пожары.

Тело короля Англии лежало на богатом покрывале без гроба. То ли времени не хватило у людей, то ли сил, то ли материала, но гроб не изготовили. Странно все это. Человек, организовавший в кратчайшие сроки строительство 700 боевых и 1000 грузовых кораблей перед броском на Альбион, теперь лежал сиротливо на покрывале не в гробу. Много тысяч многовековых дубов, других деревьев срубили люди по его приказу в несколько месяцев – всего одного дерева не хватило Вильгельму на гроб.

Монахи выкопали большую могилу, стали опускать тело – могила оказалась тесной! Но тяжелое тело Вильгельма извлечь из нее было невозможно! Земля не отпускала короля Англии, дюка Нормандии. Она мстила? Она сводила счеты с ним за то, что он так много загубил людей, предал их раньше установленного Богом срока земле? Монахи не стали спорить с ней, попытались втиснуть тело в могилу. Тело не выдержало напряжения борьбы, лопнуло, и зловонный запах распространился по всей церкви. Служители зажгли благовония, накадили ладаном, запах остался. Брезгливо морщась, люди покинули церковь, и монахи в одиночестве, стараясь не дышать, завершили обряд захоронения Вильгельма I Победителя, которого чаще называют Завоевателем, столь же часто Незаконнорожденным, а то и Побочным, которого обиженный Асселин назвал Похитителем, а один из молодых монахов, чуть не задохнувшийся у могилы, – Гнилым, Вонючим.

Сын Вильгельма Гильом Рыжий был в это время на Альбионе, где он вручил написанное отцом письмо Ланфранку. Архиепископ Кентерберийский удалился в свою келью, внимательно прочитал послание Вильгельма I и задумался. Король Англии просил его помочь сыну занять английский престол: судьбы Гильома Рыжего, Альбиона да и самого Архиепископа Кентерберийского вновь оказались в его собственных руках. Какое решение примет Ланфранк, выйдя из кельи, Гильом Рыжий не знал, но это уже другая история.