Глава 5

Первым, что я услышал, был звук текущей воды, и пение птиц. Я открыл глаза, сел, и не поверил тому, что вижу, слишком идиллической была картина. Мелкая речушка, журча на камнях, быстро несла мимо меня хрустальной прозрачности поток. Светило солнце, ветер играл в кронах деревьев. Длинные ветви ивы склонялись к самой воде. Сплошная стена деревьев в этом месте отступала от берега реки, образуя идеально круглую поляну, заросшую сочной зеленой травой. Меж сосен убегала в гору узенькая тропинка. Посреди поляны, шагах в десяти от обрывистого берега реки, стояло жилище, конусообразный шатер из шкур. Перед входом в жилище горел костер, в подвешенном над огнем закопченном котелке что-то булькало. Я такие жилища раньше видел только в кино, и на картинках, как оно там называлось, вигвам, что ли?

— Типи. Это называется типи, — раздался за моей спиной спокойный голос. Я что, задал вопрос вслух? Позади обнаружился мужичок в кожаном. На нем были надеты кожаные штаны с бахромой, и кожаная куртка, тоже с бахромой, покрытая узорами. В волосах торчали перья, на шее висело ожерелье из зубов и когтей. Лицо у него было красное, плоское и морщинистое.

— Садись, — показал он на лежащее у костра бревнышко. Я сел, он уселся напротив, подкатив чурбачок. Взял деревянную ложку с длинной ручкой, и стал помешивать варево.

— Тебе, наверное, интересно, кто я, и что это за место, — сказал мужичок и хихикнул. Я кивнул, он положил ложку, и продолжил: — давай начнем с того, что ты умер… или, скажем так, почти умер.

Я вспомнил, что произошло в туннеле, все события того кровавого дня, и вздрогнул. Поднес к глазам левую руку, на ней все пять пальцев были целы. Все страньше, и страньше, как говорила Алиса.

— Так что же это, получается, я умер, и вместо ада попал сюда? — я справился с собой, и даже нашел силы для иронии. Хотя, а чего мне бояться, раз я умер?

— Ты не совсем умер… пока еще не совсем. А попал ты сюда потому, что я захотел с тобой познакомиться. Джек много о тебе рассказывал. Он сюда часто приходит… Но ты слишком привязан к земле, к своему телу, сам никуда не ходишь. А мне позарез надо было с тобой личное знакомство свести. Ты подставился под выстрел, я не упустил своего шанса, и вот ты здесь.

— А сам-то ты кто, дядя? — спросил я у странного мужичка.

— Я шаман, — ответил тот, — я был шаманом до того, как пришел Песец. — У меня было имя, но это было имя белых, а настоящего имени у меня никогда не было. И теперь уже не будет. А еще я был, как вы говорите, индиго. Или Новый, если использовать терминологию Джека. Когда-то мой народ был многочисленным, и вся земля, сколько видно с Черных Холмов, была нашей. Потом пришли белые, и согнали нас с нашей земли, а от моего народа осталась жалкая кучка вырожденцев, которые позировали для туристов, нацепив дедовские костюмы, или танцевали танцы, не понимая их смысла. Я тоже был таким, я не знал язык своего народа, окончил университет в большом городе, и жил совсем как белые. Однажды духи позвали меня, и я вернулся туда, где когда-то жил мой народ, стал жить так, как жили предки, и ходить путями, которыми ходили они. Великий Дух, который Джек называет эфиром, разговаривал со мной. Однажды он сказал мне, что придет Песец. Я мог уйти, времени было достаточно, но не ушел, и никого не предупредил…

— Почему? — спросил я заинтересованно. Мужичок достал трубку, раскурил, сладковатый дым поплыл над поляной. Интересно, почему он мне все это рассказывает?

— Почему я никого не предупредил? А кого я мог предупредить? Вокруг не было людей, одни, как твой друг Вайнштейн говорит, чмулики. Уходить самому? Мои предки уже сделали такой выбор, ушли, чтобы сохранить свои жизни. Им это не помогло, народа как такового не осталось. Это не для меня. По крайней мере, я умер на своей земле, — невесело усмехнулся шаман.

— Что было потом?

— Потом я оказался здесь, — обвел рукой шаман.

— То есть, это место не реально? — подпер я рукой подбородок. Шаман выпустил колечко дыма, и сказал:

— А что такое реальность?

— Дядька, отвечать вопросом на вопрос, это наша национальная черта, не ваша, — усмехнулся я.

— Тогда слушай, — усмехнулся в ответ шаман. — От органов чувств человек получает одну десятую информации о том, что принято считать «объективной реальностью, данной нам в ощущениях». Мозг принимает эту информацию, фильтрует, соединяет, дополняет недостающее, и выдает «картинку». Иными словами, «объективная реальность» в значительной степени игра ума. Это место не более реально, чем ваш Город, но и не менее, да… Когда я здесь, мои органы чувств говорят мне, что я дышу чистым воздухом, пью чистую воду, ем вкусное мясо. Недавно я завалил в холмах гризли, он меня сильно помял, и я две недели провалялся в жару, а от его когтей остались шрамы. Я ответил на твой вопрос?

— Более-менее, будем считать, что да. А почему я, умерев, попал в твой вариант рая, а не в свой?

— Ты невнимательно слушал, бледнолицый брат. Ты еще не умер, хотя такой вариант не исключен. Твой недруг, как там его… Гельман, всадил в тебя три пули. Не будь ты Новым, ты бы умер на месте. Ты и так бы умер, не сразу, минут через десять, но поблизости оказались Джек с Габи, они не дали тебе умереть. Твой дух отделился от тела… и попал сюда.

— Я смотрю, ты всех знаешь. Откуда? И, кстати, что там с Ромой, ему ведь тоже досталось?

— Отвечу сначала на последний вопрос. Твой друг Рома умер, — услышав это, я вздохнул. Я ведь обещал Медведю за ним присмотреть, и вот же… — ему не повезло, как тебе. Теперь первый вопрос. Я знаю всех потому, что меня назначили присматривать за вами. После того, как я умер, я оказался здесь, и, в награду или в наказание, уж не знаю, получил такую работу.

— За нами?

— За тобой, за Вайнштейном, за Летуном, за всем вашим Городом. Естественно, что проще всего мне было наладить контакт с Джеком и его ребятами. Пробовал я достучаться и до тебя, но ты слишком привязан к материальному плану. Хотя, и с тобой несколько раз получилось.

— Джек говорит, это потому, что я убийца, — сказать, что я заинтересовался, значит, ничего не сказать.

— Джек, — шаман усмехнулся, — это я ему сказал. Они же еще дети. Очень могущественные дети. Вот я им и выставил ограничитель, чтобы голова не закружилась. А у тебя такого ограничителя нет.

— Тогда почему?

— Так ведь ты не пробовал. Попробуй, может, получится. — В словах шамана был свой резон. Я поверил Джеку на слово, и не пробовал развивать свой Дар. Он продолжал: — и потом, ты слишком взрослый. То, что делают индиго, тебе кажется чудом. Воспитанный машинной цивилизацией человек просто не верит, что это возможно. А с Даром, верить — значит, мочь. Детям просто не сказали, что это невозможно, вот они и не отвлекаются на абстрактные рассуждения, а просто делают. Тебе сложнее, ты знаешь границы возможного, тебя этому в школе научили.

— Интересно… — протянул я, — значит, ты у нас что-то вроде ангела-хранителя?

— Не совсем, не совсем… Но довольно близко. В принципе, я просто наблюдаю, реальных рычагов воздействия у меня нет. Я могу помочь советом… подсказать решение. Как подсказал тебе с тем объявлением в справочнике. Даже те рычаги, что есть, я старюсь не использовать, мне бы хотелось, чтобы вы нашли свой путь сами, без подсказок. Это очень важно, чтобы вы сами…

— Почему это так важно?

— Видишь ли, Песец пришел не случайно. У вас стало слишком много чмуликов, настолько много, что они стали вредить планете. Я даже не говорю о том вреде, что управляемое чмуликами человечество причиняло живой природе. Их мысли, злобные, алчные, примитивно-однообразные, наглухо забили эфир. Планета долго терпела, но всякому терпению есть предел. Если вы не изменитесь, все повторится, но измениться вы можете только сами.

— Значит, Песец не случайно пришел… Джек тоже что-то такое говорил. И что, другого решения не было, обязательно было всех убивать?

— Когда у человека рак в четвертой стадии, лечить бесполезно. Нужно планировать похороны.

— Значит, нас отформатировали. Так? А вместе с нами и всю планету…

— Да. И дали второй шанс. Возможность не повторить ошибок, и построить новое общество.

— А индиго? Какая у них во всем этом роль?

— Индиго, это новая ветвь эволюции. Если все пойдет как надо, со временем все люди будут индиго. Другие просто не будут рождаться. Но это в идеале, скорее всего, произойдет разделение. Будут и Старые люди, и Новые, может быть, даже биологически несовместимые.

— То есть, ты и сам не знаешь, как оно будет?

— Я и не могу этого знать, ведь это еще не произошло. Все зависит от вас, что вы построите, то и будет. На вашу Республику я возлагаю большие надежды. Вы можете стать тем зерном, из которого вырастет новое, справедливое общество. У вас большой потенциал, хоть вас и немного. Вы смогли победить фашистов, почти что сами, я лишь немного помог. Теперь вас ждет другая битва.

— Это ты про что? — подскочил я.

— Я про мирное строительство, — успокоил меня шаман, — вас ждет много работы. Но вы справитесь, если не дадите чмуликам голову поднять.

— У нас нет чмуликов! — опять подскочил я, хоть и понимал, что шаман, в сущности, прав. Есть у нас чмулики, они не могут не есть.

— Есть. Их меньше, чем до Песца, но все еще достаточно, чтобы вас подмять.

— И как мне этого избежать? — заинтересованно спросил я.

— Очень просто. Забудь старые методы. И внимательно смотри на людей: те, кто предлагает пользоваться старыми методами, и есть чмулики. После Песца старые методы работать перестали, вам придется изобрести свои, новые. Иначе получится старая песня на новый лад.

— Что ты имеешь в виду, под «старыми методами»?

— Ты поймешь, когда встретишься с ними.

— А флаг? А все эти теории, что Вайнштейн с Летуном обсуждают, это разве не старые методы?

— Теории, что Вайнштейн с Летуном обсуждают, так теориями и останутся. Хотя кое-что разумное они из них почерпнуть смогут, да и тебе стоило бы почитать те книжки. Загляни Вайнштейну под койку, у него там много интересных книжек. — «Н-да, он даже знает про то, что Вайнштейн хранит под кроватью», подумал я, «серьезный дядька», — Слишком все изменилось, чтобы те теории заработали. А вот флаг… — шаман встал, и прошелся по поляне. Вернулся, черпнул варева, пригубил с ложки, отставив руку. Поморщившись, сыпанул в котелок горсть сушеной травы. Пристально взглянул мне в глаза:

— Флаг — просто тряпка. Это у Вайнштейна детство в одном месте играет, вот он и вытащил его. Хотя, среди ваших две трети таких вот взрослых детишек, так что это сработало. Главное, не увлекайтесь, в меру ребятки, в меру.

— Верно, — кивнул я. Я и сам так думал, мне часто казалось, что Летун с Вайнштейном оперируют понятиями, не имея представления об их реальном смысле.

Я вспомнил ощущение присутствия, которое почувствовал, стоя возле гаубицы. Спросил шамана, тот усмехнулся, и ответил:

— Рядом с вами были ваши деды, и прадеды, и деды дедов. Твой прадед тоже был там. Или ты думаешь, что вы вот так взяли и победили четырехкратно превосходящего вас врага, со всеми его танками и пулеметами? Что все ваши удачи, это просто случайность? Совпадение? Вы позвали их, и они пришли, — было что-то в том, что сказал шаман. Кольнула ревность — как этот так, победа, доставшаяся нам такой дорогой ценой, все же не совсем наша заслуга?

— Скажи, шаман, а другие группы есть, как наша? Или жизнь сохранилась только здесь? — задал я наиболее волнующий меня вопрос.

— Конечно, есть. Есть многочисленные сообщества, и на Черном континенте, и на Севере, в подземных убежищах, есть и на Дальнем Востоке. У них свои хранители, я отвечаю за вас.

— То есть, не получится у нас, сделает кто-то другой?

— Примерно так…

— А что, если мы, например, построим этот твой «Город Солнца», — при этой фразе шаман поморщился, ну да пофиг, в конце концов, я к нему в гости не набивался, пусть терпит, — а потом придет большая банда, и всех перебьет? Где гарантия, что этого не случится?

— Вопрос хороший. Ответа нет. Но, при том состоянии, в котором находятся все эти группы, разделяющее вас расстояние лучшая гарантия вашей безопасности. Да и что им у вас искать, чего нет у них? Ради чего стоит преодолевать тысячи километров безлюдных пустынь или снегов?

— Слушай, шаман, а почему я так вам нужен? Тебе, Джеку, остальным?

— Ты человек действия, Коцюба, такие всем нужны.

— Иными словами, вам, великим мудрецам, нужен кто-то вроде меня, чтобы таскал для вас каштаны из огня.

— Да, именно так. Но тебе ведь это нравится. Пока не пришел Песец, тебе ведь было скучно, разве нет?

— Крайние два года выдались очень веселыми, что да, то да, — горько рассмеялся я. Все-таки умные ребята, Джек, Летун, Вайнштейн, умнее меня намного. Вот и шаман туда же. Умные, но дураки…

Разговор у нас выдался долгим. По моим ощущениям, прошел не один час, но костерок не потух, все так же булькало, не думая выкипать, варево, да и солнце на небе не сдвинулось ни на миллиметр. Шаман оборвал разговор на полуслове, наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то.

— Тебе пора, Коцюба. У вас там уже прошло десять минут, и Габи уже отчаялся. Как бы не посчитали тебя мертвым. Иди, — приказал он, — попей водички из реки. — Я не стал спорить с хозяином этого места, спустился к реке, зачерпнул горстью ледяной воды. Она оказалось неимоверно вкусной, я пил ее с ладоней, и никак не мог напиться.

— Хватит! Возвращайся, — окликнул меня шаман. Я подчинился, вылез назад. Шаман окунул ложку в котелок, зачерпнул, подал мне: — пей!

Я спросил у него:

— Вопрос напоследок, шаман. Как я с тобой смогу связаться оттуда, когда вернусь?

— Во сне увидимся, может быть. Пей.

Я секунду помедлил, хотелось еще что-то спросить но шаман разволновался.

— Да пей же! — зашипел он. Я отхлебнул. Ну и мерзость, я с трудом подавил рвотный рефлекс, но, подчиняясь шаману, выпил все до дна. И, что за напасть, опять выключили свет.

Пришла боль, она разрывала грудь и живот, я скорчился, попытался встать, опираясь на правую руку. Все было как в тумане, где-то высоко надо мной плавали желтые пятна света. Встать я не смог, только дернулся. Услышал вдали звонкий детский голос:

— Он очнулся, он жив!

Потом мне на лоб легла ладошка, и боль сразу же отступила. А затем пришел сон, просто сон, без сновидений.

В следующий раз я очнулся ночью. Ничего не болело. Левая рука была замотана бинтами. Я открыл глаза, и прохрипел:

— Где я?

Спросил несколько раз, наконец, сонный голос Алины ответил:

— Дома, в своей постели. Хочешь пить? — спросила она.

— Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде… — я, и правда, чувствовал себя неплохо. Попробовал встать, но головокружение тут же опрокинуло меня назад на подушку.

— Лежи-лежи, тебе нельзя вставать. Выпей вот, — Алина поднесла к моим губам чашку. Я начал жадно пить, часть питья пролилась по щекам на подушку. — Спи давай, тебе надо восстанавливаться. И не думай вставать, тебе еще нельзя.

Я охотно последовал ее совету, и опять провалился в сон.

Выздоравливал я быстро. Через неделю уже смог, осторожно переставляя ноги, по стенке, дойти до туалета. Индиго сотворили чудо, они не просто вернули меня к жизни, но и неимоверно ускорили процесс регенерации тканей. Вот только с рукой ничего сделать не смогли, вместо указательного и среднего пальцев остались обрубки. Я лежал в комнате один, Вайнштейна от меня отселили, на его кровати спал тот, кого назначали сидеть у моей койки, это были или Алина, или Мишка, или Габи. Приходил Медведь.

— Прости, Медведь, за Рому, — повинился я перед ним. Он ничего не ответил, только хлопнул меня по плечу. Потом долго сидел рядом, но так ничего и не сказал, ушел восвояси. За время моей болезни у моей постели побывали все, ну, или, почти все. О делах не разговаривали, старались беречь мои нервы. Один Летун не выдержал, пришел, положил мне на грудь какой-то листок, улыбаясь, поздравил меня:

— Поздравляю! Вчера мы провели выборы. Временный Комитет реорганизован в постоянный. Меня избрали председателем, ты — второй в списке! Нас избрали на год. Читай.

Я поднес к глазам листок, что принес Летун. Листок гласил:


Всем гражданам Республики! Временный Организационный Комитет объявляет о самоликвидации. По результатам прошедших выборов, образован постоянный Организационный Комитет, сроком на год, в составе:

— Яков (Коби) Бен-Ами, позывной Летун

— Виктор Коцюба, позывной Заноза

— Дов Сотник, позывной Медведь

— Алина Гофман, позывной Сестра

— Райво Краних, позывной Райво

— Ли Ван, позывной Ли

— Илья Вишневецкий, позывной Дрозд

Комитет обязуется представлять письменный отчет о своей деятельности первого числа каждого месяца. В настоящее время Организационный Комитет работает над подготовкой Основного Закона Республики. По завершении проекта закона, он будет представлен гражданам на рассмотрение.


Да здравствует Свобода! Да здравствует Республика!


Коротко и ясно, никакой воды.

— А кто такой этот Ли? — спросил я, хотя, в принципе, понял — кто.

— Ли сменил Чена, — ответил Летун, — наш человек.

— Ясно, — кивнул я, — а Вайнштейн? Почему его не избрали?

— Да как тебе сказать…, - замялся Летун, — его за психа посчитали, он в своих теориях иногда перегибает палку. Да и потом, насчет тебя все ясно, насчет Медведя или Алины тоже, все вас знают, вы на виду, как и я. Вишневецкий и Райво просто уважаемые люди, Семьи у них большие. Сергею припомнили его пьянство, в день боя его многие видели в совершенно непотребном виде. За Ли проголосовали все его соплеменники, как один.

— Неудивительно… — проворчал я, — развели демократию.

— Ну, вот, поэтому за Вайнштейна почти никто не проголосовал. Он обиделся, никуда не ходит, сидит в обнимку с бутылкой. Алина к тебе его не пускает.

— И правильно делает, нечего больного тревожить! — надвинулась на Летуна появившаяся в дверях Алина, Летун сразу стал меньше ростом. Железный человек Алина, особенно когда чувствует за собой правоту.

— Ладно, ты выздоравливай побыстрее. Работы полно, ты нам нужен! Масса нерешенных вопросов! — под испепеляющим взглядом Алины Летун откланялся и ушел.

— Алина! — позвал я. Она подняла голову от книжки, — что там с Гельманом?

— Тебе нельзя волноваться, лежи! — сказала она, и в голосе прозвенела сталь.

— Я не знаю, чем все кончилось, и оттого все время волнуюсь. Меня это ужасно беспокоит, — зашел я с другой стороны. Это сработало, Алина нехотя ответила:

— Когда ребята решили, что ты умер, они сбросили его в ущелье. Говорят, он сразу не умер, и долго оттуда кричал…

— Ему повезло, — медленно проговорил я, — у меня бы так легко не отделался. А Фрайман?

— Его не нашли. Говорят, его уже год никто не видел, может, его вообще не было, с самого начала. Всем Гельман рулил.

— А как у Гельмана оказалась одежда одного из наших?

— Я точно не знаю, — ответила Алина, — но, говорят, что когда те бежали, они его с собой не взяли, бросили. Он спрятался там где-то. Потом наши там все проверяли, и этот мальчик, младший брат рыжего Гриши, оказался один. Гельман его задушил, забрал одежду, лицо измазал грязью, чтоб не узнали, и пошел на выход. Когда ты его опознал, начал стрелять. Говорят, Гриша очень из-за брата переживает…

— А… — только я намылился задать еще вопрос, как Алина меня оборвала:

— Все, отдыхай, не то позову Габи, он тебя усыпит. Тебе нужен покой, вот и лежи спокойно.

— Лежу, лежу, — согласился я. И правда, когда бы я еще так отдохнул…

Отдых быстро закончился. Только я начал передвигаться с палочкой, как на меня насели Летун с Вайнштейном. Нужно был готовить проект конституции, прописывать основные принципы, подводить, так сказать, базу под решение народа. А то объявить Республику объявили, а какой она будет, никто и ведать не ведает. Получилось так, что народ из нашего комитета, под разными предлогами от этого отмазался, остались мы с Летуном. Остальные сказали, что заранее одобряют любое решение, как сказал Вайнштейн, они выдали нам мандат. Мандат там, или не мандат, а работка у нас началась адова. Вайнштейн хоть и не состоял в комитете, но без него мы бы не обошлись, это было ясно с самого начала. Поломавшись для виду, он согласился нам помочь. Мы сидели втроем, чаще всего по ночам, спорили, обсуждали, писали, стирали, снова писали. Законотворчество оказалось сложным делом.

— Классическая демократическая республика отпадает, — поправляя на носу очки, говорил Вайнштейн, — вообще, форма государственного устройства, как до Песца, нам не годится.

Мы сидели у нас на базе, по крыше стучали капли дождя, тянуло сыростью. Шел второй час ночи, а мы все обсуждали, все спорили.

— Логично, — согласился с Вайнштейном Летун, — нам никто не даст создать аппарат управления. Демократический централизм вообще не вариант, а жаль…

— Прибавьте к этому то, что никаких реальных рычагов воздействия на Семьи у нас нет, — добавил я, — и мы на выходе получаем единственно возможную форму общественного устройства.

— Это какую же? — прищурился Летун.

— Федерацию самоуправляющихся общин. То есть, Семей.

— Не пойдет. Это анархия, слишком аморфное образование получится, — махнул рукой Летун. Вайнштейн согласно кивнул головой.

— Только это и пойдет! Это то, что уже существует де-факто, нам остается только закрепить это на бумаге. Ваша идея с обобществлением всего и отменой частной собственности обречена на провал.

— Почему? — одновременно спросили Вайнштейн и Летун.

— Да потому, что никто нам ничего не отдаст. Я же сказал, нет у нас рычагов влияния. Нас и избрали-то только потому, что у всех еще голова после победы кружится. А ты попробуй, скажи кому-нибудь, что надо за просто так отдать…да хотя бы мешок гречки. Не дадут, а попробуешь взять силой, получишь пулю. Пока народ своей выгоды не увидит, никто и пальцем не пошевелит, даже из наших, я уж не говорю про тех, кто даже не пришел нам помогать бить фашистов, — я перевел дыхание, и продолжил, — вы тут планы строите, как будто Республика это что-то реальное. А ее нет, во всяком случае, пока нет. И, даже когда она будет, единственным местом, где она будет существовать, будут головы людей.

— Ну, мы поговорим со всеми, убедим! — Вайнштейна понесло.

— Ага, щас. А они уши развесят, и дружными рядами в светлое будущее… Да они же зарубят ваш проект конституции на корню, чуть только почуют, что вы хотите ограничить их свободы! Старые способы вообще не заработают, надо изобретать новые!

Когда я это сказал, брови у Летуна поползли вверх, да и Вайнштейн удивился, по лицу заметно. Не привыкли они к тому, чтобы я такие длинные и заумные речи толкал. Похоже, что они из моих слов про «старые методы» поняли больше, чем я. Молодец, шаман, снабдил меня универсальным ключом.

— Ты откуда это взял? — ошарашено спросил Вайнштейн.

— Книжек почитал, пока в постели валялся. Твоя же библиотека под кроватью осталась, — я им не стал рассказывать о шамане. Думаю, если бы Вайнштейн о нем узнал, он бы с меня не слез.

— Ладно, Коцюба, изложи свою схему, подумаем, — а вот Летун сообразил, что в моих словах есть рациональное зерно. Удивляюсь я им, взрослые, битые жизнью мужики, а столько мусора в голове… Я начал объяснять:

— Значит, так. Во-первых, Республику определяем как федерацию самоуправляющихся общин. Равноправными субъектами делаем и отдельного человека, и Семью, но с упором на Семью. То есть, мы будем работать с главными в Семьях, а они там, у себя, пусть живут как хотят. Что важно, так это четко прописать правила, по которым Семьи функционируют…

— Стоп, — поднял руку Летун, — ты сам только что сказал, что у нас нет возможности заставить их соблюдать эти правила. Какой в них тогда смысл?

— Правила не будут регламентировать внутреннюю жизнь Семей. Разве что только в том смысле, чтобы избежать рабовладения, насильственного удержания и всего такого. Правила, это будут, скорее, критерии. Соответствует Семья критериям, принимает наши принципы, она будет в составе Республики, не соответствует — никого насильно не держим, вот как-то так. И мы должны эти принципы так прописать, чтобы народ их принял. Если он их примет, как свои, то со временем в нас отпадет нужда. Система будет саморегулирующейся.

— А как же контроль? — мои слова для Вайнштейна были как серпом по одному месту, — кто будет осуществлять контроль?

— Да не нужно ничего контролировать, — поморщился я, — контроль штука заведомо порочная. Если в обществе перекос, если кто-то слишком корыто на себя наклонил, возникает потребность в контроле. Контроль, если говорить простым человеческим языком, а не эвфемизмами, это усилие, требуемое для удержания системы в нестабильном состоянии. Стабильная система, это система саморегулирующаяся, сама себя уравновешивающая.

— Софистика! — взбеленился Вайнштейн.

— Практика! — бросил я в ответ, — не будет паразитов, не потребуется контроль!

— А почему паразитов не будет? — задумчиво спросил Летун.

— Паразитов не будет, потому что мы выведем их за скобки. Если в какой-то Семье заведутся паразиты, это будет проблема Семьи, а не Республики. А в самой Республике паразиты не заведутся, потому что не будет управленческого аппарата.

— Ну, а что с частной собственностью? — спросил Вайнштейн запальчиво, — я против частной собственности на землю!

— Я тоже, — ответил я, — максимум, это пожизненная аренда, и то при условии, что Семья работает на земле.

— Поддерживаю, — поднял руку Летун. Хоть по этому пункту у нас единство, — поддерживаю однозначно. Предлагаю отдельно прописать, что если Семья перестает обрабатывать землю, она теряет на нее право.

— А как с индивидуалистами быть? — спросил Вайнштейн, — вот мы говорим, Семья, Семья. А если человек сам по себе живет?

— Очень просто. Всякий человек, живущий вне Семьи, это Семья, состоящая из одного человека.

— Так, с этим понятно, идея интересная, — Летун строчил в блокноте, — а вот что делать с деньгами? До Песца экономика была построена на ссудном проценте. В результате, все вокруг были в долгах, как в шелках, проценты на проценты. С этого кормилась куча чмуликов. Раз уж ты предлагаешь нам построить такое общество, где роль государства сведена к минимуму, надо придумать защитный механизм. А то торгаши опять верх возьмут, глазом моргнуть не успеем, опять все у чмуликов под сапогом окажемся.

— Вот! — я поднял палец, — вот об этом и надо думать! Все упирается в деньги. От финансов и надо плясать. А вы тут мне про плановую экономику рассказываете, когда по факту у нас сейчас вообще никакой экономики нет. Натуральный обмен. Нам надо придумать, как наладить товарооборот без того, чтобы у нас завелись паразиты! Вот и думайте. Ты, Вайнштейн, тыщу книг по этому вопросу прочел, вот и думай. И не смотри на меня, как на врага народа.

Вайнштейн перестал дуться, у него загорелись глаза. Но Летун не дал нам продолжить, была уже глубокая ночь, и мы пошли спать. А спустя пару дней мои идеи получили хоть и вполне ожидаемое, но оттого не менее неприятное подтверждение.

Еще одной проблемой оставались кацетники. То есть бывшие кацетники, ну и прочие обитатели туннеля. Их временно поселили в нескольких зданиях неподалеку от входа в туннель. Условий там не было никаких, просто поставили в торговом зале бывшего супермаркета кровати, наскоро оборудовали туалеты и душевые. Публику из второго туннеля, и стражников поселили отдельно, под охраной, во избежание эксцессов. Впрочем, как говорили Сергей и Райво, занимавшиеся обустройством, все было тихо-мирно, они даже общались между собой.

Освобожденных детей, у которых не было родителей, разобрали по Семьям. Нам тоже досталось две девочки тринадцати лет, и два гаврика, один четырнадцати, другой шестнадцати лет. Мишка, как старожил, и заслуженный ветеран, сразу их построил. Без разборок у них не обошлось, одно время и Мишка, и пацаны, особенно старший, Шимон, ходили в синяках, и смотрели друг на друга волками. К нам они с просьбами не лезли, наоборот, всячески демонстрировали единодушие и дружбу, ну мы и не вмешивались. Я опасался, что заборет этот старший Мишку, все-таки на два года старше, но обошлось. Мишка был не лыком шит, пока с нами жил, физкультурой-рукопашкой не пренебрегал, так что, в конце концов, он взял верх. Не прошло и недели, как я проснулся утром от громких команд за окном. Мишка выгнал свою, теперь уже — свою, команду на зарядку. Я вышел, опираясь на палку, посмотрел, как он их гоняет, переглянулся с Эли. Тот подмигнул, и понимающе усмехнулся.

Ожесточенный спор у нас разгорелся насчет предоставления обитателям туннеля гражданских прав. Я был за то, чтобы предоставить гражданство Республики всем без исключения, но наши, включая Алину, оказались против. Доводы их были, в общем-то, резонны: бывшие обитатели туннеля к нашей Республике никакого отношения не имеют. Мы за нее воевали, мы вместе пережили зиму, у нас уже устоявшиеся связи. Давать чужакам право голоса, чтобы они нам переворот устроили? На это никто не был готов пойти. На мое предложение, выгнать их всех к чертовой матери за уже определившиеся границы республики, Летун возразил, что люди нам все-таки нужны. И это тоже было вполне лгично: нас было около шестисот человек, под тридцать Семей, этого едва-едва хватало для поддержания уровня воспроизводства. Шанс деградировать, выродиться через два-три поколения был велик, в такой ситуации людьми разбрасываться было нельзя. В итоге, приняли половинчатое решение — установить испытательный срок в один год, присмотреться к людям, и только после этого давать избирательные права.

Мои возражения, что многие из людей, узнав, что их ограничили в правах, затаят злобу, что это как мина замедленного действия под фундамент нашего общества, услышаны не были. Решение приняли большинством голосов, был только один голос против. Мой.

С помощью Профессора мы отфильтровали захваченных во втором туннеле. Большей частью, там были просто мелкие холуи, пятые подползающие к третьему помощнику младшего лизоблюда. Гельман в туннеле развел паразитов, огромный бюрократический штат, даже в условиях Песца ухитрявшийся производить массу исписанной бумаги. Но среди мелко рыбешки попадалась и крупная, два десятка уродов, вроде Ароновича, или коменданта. На каждого из них мы набрали материалов на три смертных приговора, тут тебе и многочисленные убийства, и изнасилования, и растление малолетних, вплоть до людоедства. Теперь эти уроды сидели у нас под замком, под охраной, и мы не знали, что с ними делать. То есть, я-то знал, а но остальным предложенное мной решение не понравилось. Ли сказал, что это плохая карма, начинать такое большое дело, как Республика, с казней, и остальные члены совета, кроме Медведя, их поддержали. Медведь горел жаждой мести за сына, я был целиком на его стороне. Как по мне, так надо было бы вообще всех этих туннельных через одного к стенке прислонить. Слишком много среди них мутного элемента. Но раз народ против, то так тому и быть. Демократия, во всей красе.

Конечно, раньше или позже нам пришлось бы что-то с ними делать, но народ решил за нас. В один из вечеров пост охраны в бывшем полицейском участке, где сидели под замком уроды, запросил помощи. Мы с Райво прямо от дома Сергея понеслись туда. Подъехав к участку, я увидел странно знакомую картину. Толпа полукольцом стояла напротив полицейского участка. Их было много, сотни две, мужчины, женщины. В руках палки, арматура, по одежде я сразу опознал кацетников. На крыльце у входа, с винтовками наизготовку, стояли трое наших ребят. Я протолкался сквозь толпу. Люди расступились, пропуская меня и Райво. Я встал спиной к облегченно вздохнувшим охранникам, опустившим стволы, и, повернувшись к толпе лицом, спросил:

— Что стряслось, товарищи? — Из толпы раздались крики, лучи фонарей скрестились на мне. Я не выдержал этого, и гаркнул, прикрывая глаза рукой: — свет убрали! Убрали, я кому сказал!

Фонарики опустились, толпа чуть подалась назад. Кто-то крикнул:

— Уходите! Отдайте нам кровопийц!

— Зачем они вам, люди? — спросил я. Из толпы выступила женщина, и, размазывая по щекам слезы, завопила:

— Гады, мою кровиночку… казнить их! Смерть ублюдкам! — толпа тут же подхватила крик, вспоминая своих замученных родных, близких, друзей. От этого крика она завелась еще больше, и надвинулась, нависла, как огромное многорукое существо. У меня по спине побежали мурашки, я чувствовал, что еще чуть-чуть, и они меня разорвут на части, до того воздух был наэлектризован. Я достал пистолет, свет фонарей отразился от полированного металла. Стараниями моего верного оруженосца Мишки он был надраен до состояния зеркала. Мне пришлось два раза выстрелить в воздух, прежде чем толпа сделала шаг назад.

— Я их тоже ненавижу! — крикнул я прямо в перекошенные лица, — и мы их повесим. Клянусь! Но повесим после суда, по закону! — сложно описать, что я чувствовал, защищая уродов, которые того не стоили. Не в уродах дело, я защищал Республику, наше общее дело. Разница толщиной в волосок, и небо отделяется от земли, а общество превращается в банду.

— Отдай их нам, — опять завели в толпе, — отдай, не то сами возьмем!

— Не отдам! У нас Республика, а не банда! Вы их получите, но сначала вам придется убить нас! Остановитесь!

Слова подействовали, ворча, толпа разошлась. Хочется верить, что из уважения ко мне и Республике, а не из страха перед возможной местью моих друзей. Мы зашли внутрь, закрыли дверь, и я рухнул на скамейку у конторки, где в допесцовые времена дежурный мент принимал посетителей.

— Блин, ведь еще чуть-чуть, и порвали бы, а? — сказал я с облегчением. Бледный как смерть молодой паренек из охранников нервно захихикал, и трясущимися руками стал наливать себе воду из бутылки, до того неуклюже, что половину пролил.

И тут меня тоже разобрал смех, я понял, почему сцена показалась мне знакомой. Ну конечно, кино. Толпа в масках, с факелами окружает офис городского маршала, требуя выдать им Бешеного Джонни, конокрада и убийцу, чтобы линчевать. На крыльцо выходит, звякая шпорами, положив руки на рукояти револьверов маршал, на лацкане сюртука блестит пятиконечная звезда, на голове шляпа с загнутыми полями. Не выказывая страха, маршал объясняет собравшимся, что хоть Запад и Дикий, но закон есть закон, и что первый, кто сунется, получит пулю.

Я поделился этой мыслью с остальными, и через несколько мгновений мы все впятером катались по полу от смеха. Напряжение спало, и я понял, что одержал еще одну победу. Победу над собой, над зверем внутри.

А уродов мы повесили. И суд был, самый настоящий. Долго не заседали, через три дня суд присяжных единогласно приговорил всех к казни через повешение. Развесили их на фонарях вдоль главной трассы. Ставили по пять-шесть в кузов грузовика со связанными руками, грузовик становился под фонарным столбом, петлю накидывали на шею, затем грузовик отъезжал. У следующего столба операция повторялась. Многочисленная толпа следовала за грузовиком, улюлюканьем и свистом приветствуя каждую казнь. Тела провисели там до самой зимы. Ездить вечерами по тому шоссе было приключением не для слабонервных.

Оттолкнув Сергея, «оппозиционеры» ворвались в комнату для заседаний. Мы сидели втроем, я, Летун и Медведь, разбирались с бумажками, а тут они влетают. Возглавлял их Даниэль, глава одной из Семей. С ним был еще один главный, имя которого все время вылетало у меня из головы, Стас, и рыжий Гриша. Эти четверо стояли впереди, за ними толпился еще народ, но больше глав Семей не было.

— Летун, твои бандиты в нас стреляли! — возмущенно закричал Гриша, остальные согласно загалдели, мол, как это так, что за беспредел. У меня, от хронического недосыпания, голова и так раскалывалась, а от этого ора аж в висках заломило.

— Так, ну-ка все вышли, кроме Стаса, Даниэля, Гриши, и Ури! — сказал Летун. Все его услышали, похожий на двухкамерный холодильник в упаковке, Медведь встал, и вытолкал крикунов за дверь. Сергей тоже вышел, снаружи послышался его увещевающий голос. Остались только мы, и главы Семей. Ури, вот как зовут третьего, надо запомнить.

— Мы пошли в туннель, а твои сразу стали стрелять. Чудом никого не зацепили! И даже когда они нас узнали, все равно не пустили! — загудел Гриша. Ну да, правильно, мы чего-то в этом роде ожидали, поэтому охрана туннеля была усилена, а еще ко входу в туннель мы отогнали откопанный из-под обломков дома танк.

— И правильно сделали, в туннеле идет инвентаризация. А вам там что понадобилось, товарищи? — спросил Летун.

— Ты нам зубы «товарищами» не заговаривай, Летун. Прошел почти месяц, а трофеи не поделены. Когда делить будем? Народ интересуется! — запальчиво произнес Стас, на худой шее дергался острый кадык.

— Делить ничего не будем. Все трофеи объявлены собственностью Республики, — так же спокойно, как и раньше, ответил Летун. Повисла наряженная тишина.

— Людям это не понравится, Летун, — наклонился над столом Стас, — мы эту Республику объявили, мы ее и отменим, в три счета. Ты хорошо подумал? — остальные опять загалдели.

— Гриша, можно тебя на секундочку? — я обошел стол, и, подталкивая, увел Гришу в соседнюю комнату. Там припер его к стене, и шепотом, чтобы не услышали остальные, сказал:

— Гриша, ты реши, с нами ты или нет, я тебя очень прошу!

— Я с вами, но… — Гриша только начал отвечать, но я его перебил:

— Ты что, не видишь, что они тобой прикрываются? Вот их трое, три Семьи. Сколько у ни человек? А сколько они послали нам помогать, когда мы на смертный бой шли? Знаешь? Могу список показать. А твои пришли все, и ты сам пришел. Эти в сторонке отсиделись, а теперь хотят свою долю. За твой, Гриша, счет! — по мере того, как я говорил, глаза у Гриши разгорались, — в общем, так. Ты реши для себя, но это в последний раз, с кем ты. С ними, так с ними, с нами, так с нами, но если ты с нами, чтобы этой хрени больше не было!

Я отпустил Гришу, и ушел назад, там шел разговор на повышенных тонах. Я прошел к своему месту, и сел. Секунду спустя зашел Гриша, без колебаний обошел стол, и стал возле меня. Стас с шумом втянул воздух, хотел что-то сказать, но я опередил, опять встал, и пошел к двери. Троица попятилась. Я прошел мимо них, и стукнул в дверь:

— Серега, запускай народ.

Ввалился красный как рак Серега, все это время оборонявший дверь, за ним повалил народ. Комната заполнилась. Оценив диспозицию, гришины ребята стали возле нас, остальные напротив. Троицу недовольных тут же окружили сторонники. Я вышел на середину, оперся о стол, и стал ждать, пока все заткнутся. Через минуту им надоело галдеть, все выжидательно уставились на меня.

— Значит, хотите делить? Так? — спросил я, — а как?

— По справедливости, — закричали в один голос недовольные.

— По справедливости, это как?

— На равные доли, по количеству Семей! — ответил Стас. Подпевалы тут же принялись повторять это на все лады. Мне захотелось оказаться где-то далеко отсюда, ужасно болела голова.

— Я вам скажу, как будет по справедливости, — я оперся о стол левой рукой, а правую упер в бок, — по справедливости будет так… Во-первых, все что в туннеле, военный трофей, так? Так. Значит, будет более чем справедливо, если мы разделим все добро на равные доли не по количеству семей, а по количеству участвовавших в бою. Это, если считать не только бойцов, а всех, кто внес свой вклад, сто восемьдесят четыре человека, столько же долей. Тогда тебе, Стас, тебе Даниэль, и тебе, Ури, достанется… — я вынул из кармана список добровольцев, — четыре доли. Ровно столько ваших участвовало в бою. — Стас хватал ртом воздух, лицо Ури налилось кровью, они хотели что-то возразить, я продолжил: — Во-вторых, если мы смотрим на все это как на операцию, целью которой был захват трофеев, то я бы хотел, чтобы перед разделом были возмещены наши затраты. А именно, горючее, боеприпасы, патроны, тысяча снарядов, которые мы перли в Город черт знает откуда. И все такое, включая наше время, которое мы потратили

— Вас никто не просил это делать, это ваши проблемы! — вклинился Стас.

— Наши или не наши, а свое мы не упустим, если до дележа дойдет, — спокойно ответил я. Стало намного тише, народ, а тут были люди почти из всех Семей, слушал, что я скажу. — В общем, так, народ! Если кто хочет свою долю по справедливости, пусть приходит, рассмотрим этот вопрос. Но! Это будет равнозначно выходу из Республики. Тех, кто не хочет быть с нами, мы не держим, у нас полная свобода.

— Отлично! Нафиг нам не нужна ваша Республика! — закричал Стас, — мы ее как объявили, так и отменим!

Я подошел к Стасу вплотную, и посмотрел ему в глаза. Он побледнел и попятился. За спиной раздался шорох, и крепкая рука Летуна сжала запястье моей правой руки. Я, по привычке, положил правую на пистолет, а они, небось, решили, что я его кокнуть собрался. Я повернулся к людям:

— Еще раз говорю, мы никого не держим. Но те, кто покинет наше сообщество, потеряют все права на то, что оно дает, — я обвел взглядом присутствующих, и стал загибать пальцы. — Никакой защиты, если вас придут убивать, никто не придет на помощь, никакого бесплатного лечения, никаких общих проектов. Подумайте, выживете ли вы в одиночку! Я повернул голову к Стасу: — у тебя кончится гречка с тушняком, что будешь делать? И вот еще что, Стас, да и вы все тоже слушайте. Вы меня знаете, я сейчас с вами разговариваю, потому что мы все на одной стороне, мы часть Республики. Если вы не хотите Республики, так тому и быть, я уже устал сушить себе голову вашими проблемами. Не будет Республики, разговор у меня с вами будет другой… а может, вообще разговора не будет. Решайте.

— Вы все слышали, — подвел черту Летун, — думайте. Но я вам вот что скажу. Наш Комитет не получает от своей работы никаких выгод. Решите, что мы вам не нужны, нам же легче. Мы не пропадем, точно вам говорю.

Народ разошелся, у некоторых я заметил печать думы на челе. Еще до вечера об этом узнают во всех Семьях. Я призадумался, а не пошлют ли нас, уж очень круто мы взяли.

— Большинство на нашей стороне, — успокоил меня Летун, — всем понятно, что в одиночку не выжить.

— Хорошо, если так.

Через несколько дней мы закончили проект Конституции, точнее, целых два проекта, один по моему плану, другой по плану, составленному Летуном и Вайнштейном. Состоялось всеобщее голосование. Понятное дело, что их план, по сути, повторяющий общественный уклад Союза середины прошлого века, с четким приоритетом государственного перед личным, не приняли, а приняли мой.

Вайнштейн придумал, как нам решить вопрос с деньгами, а заодно, и как использовать на благо Республики почти две тысячи «туннельных», которые уже месяц сидели в помещениях бывшего супермаркета. Надо сказать, что за этот месяц некоторые из туннельных отделились. Они нашли себе жилье, и стали жить отдельно, Семьями человек по двадцать-тридцать. Что интересно, были среди отделившихся и кацетники, и из второго туннеля, «чистые». Как я понял, многие из них были знакомы до Песца. Мы такое отделение только приветствовали, даже помогли без лишней помпы. Мужики там были очень похожи на наших, такие же дельные, привыкшие жить своим умом и ни на кого не надеяться. Эти точно будут в Республике, к гадалке не ходи. Ну а большинство так и осталось сидеть у нас на шее. Я ходил в супермаркет, смотрел, пытался понять, с кем мы имеем дело. Торговый зал очистили от стоек и стеллажей, поставили кровати. Между кроватей с опухшими от сна лицами, еле переставляя ноги, ходили вялые от безделья люди. Оживлялись они, только когда раздавали еду, выстраивались, позевывая в очередь к раздаче, а сожрав полученное, опять заваливались на койки. У многих, очевидно, была депрессия. Ну, мне до их депрессий дела никакого не было, но что я четко понял, и донес до остальных членов Комитета, это то, что этот дармоедский заповедник надо разгонять, и чем раньше, тем лучше. Но просто так этого делать было нельзя, нужен был план. Даже с идей Вайнштейна нам пришлось поломать голову над практическим исполнением.

Когда Летун, взгромоздившись на кассу, объявил в матюгальник, что со следующего месяца, то есть через две недели, прекращается выдача еды, с обитателей супермаркета мигом слетела сонная одурь. Они сбежались со всех концов супермаркета, и стали напирать на предусмотрительно выставленный нами заслон из касс. Раздались выкрики, кричали, что так нельзя, что это не по-людски, что у них ничего нет. Летуну пришлось несколько раз выстрелить в потолок, чтобы воцарилась хоть какая-то тишина.

— Значит, так! Решение о прекращении выдачи еды окончательное, и ничего вы с этим не поделаете! Мы не будем кормить дармоедов, — голос Летуна, усиленный мегафоном, летел над супермаркетом, — у нас есть работа, для тех, кто хочет работать, кто не хочет, может валить на все четыре стороны, плакать не будем. Начиная с завтрашнего дня, в соседнем здании открывается контора по трудоустройству, желающие могут приходить. Работы хватит всем. На этом все.

Летун спрыгнул с кассы, и мы быстренько ретировались. На следующий день к нам явилась депутация. Все произошло, как планировал Летун, они весь вечер совещались, из толпы выделился десяток «активистов», и эти активисты пришли к нам на «переговоры».

Одного взгляда хватило, чтобы понять, к какой группе принадлежал каждый из пришедших. Всего их пришло десять, шестеро кацетников, и четверо из «чистой публики», обитатели второго туннеля. Даже если бы кацетники не были одеты в одинаковую одежду, пустынный имперский камуфляж, который мы им выдали вместо тех лохмотьев, что на них были, их отличала от остальных худоба, даже за месяц они не отъелись как следует, и какой-то голодный блеск в глазах. Кацетники были как кацетники, а вот четверо «чистых» все как один были той породы, которую я до Песца терпеть не мог: интеллигенция, точнее, псевдоинтеллигенция. Жлобы, которые, прочтя пару книг, и научившись есть вилкой и ножом, по этому поводу сразу зачислили себя в столпы мира.

— С чем пожаловали? — вежливо спросил я, никак к ним не обратившись. Называть их «господами» много чести, а товарищами… какие они мне товарищи?

— Мы протестуем против вашего решения прекратить раздачу пищи, — выступил вперед благообразный старичок в жилетке. Кацетники помалкивали, опасливо на меня поглядывая, а вот старичок явно ничего не боялся, — вы не имеете права так поступать!

Он закатил речугу, видимо, заранее приготовленную. Голос у него был хорошо поставленный, он привычно оперировал такими понятиями как «общечеловеческие ценности», «права человека», «демократия», «закон и порядок». Я слушал, не перебивая. Потом заскучал, и перестал слушать, включив фильтр, который еще до Песца меня здорово выручал. Несет себе клиент чушь, ну и пусть несет, слушать не надо, надо реагировать на ключевые слова. Старичок выдохся, и закончил, выжидательно уставившись на нас. Я скосил глаза: Летун сидел с отсутствующим видом, он тоже старичка не слушал, Медведь с Райво сидели обалдевшие, точно загипнотизированные, мне показалось, что еще чуть-чуть, и у Райво закатятся глаза. Я посмотрел на старичка, и лениво бросил:

— Тяжела она, шапка мозготраха.

— Прошу прощения? — не понял старичок.

— И откуда вы только такие беретесь? Я уж думал, что всю вашу породу генерал Мороз убил, но вас, похоже, вывести труднее, чем тараканов, — неприязненно ответил я. Старичок выкатил зенки, в его представлении совсем не так мне следовало разговаривать с представителем демократической общественности.

— Вам есть, что ответить по существу сказанного? — вылез еще один, представительный мужчина с брюшком, гладко выбритый, и аккуратно, со вкусом одетый, — что вы ругаетесь?

— По существу есть чего ответить, — сказал я и плюнул. До сверкающих начищенных ботинок представительного плевок не долетел совсем чуть-чуть. — По существу, у вас два варианта: либо вы устраиваетесь на работу, либо идете на все четыре стороны. Вам же уже все сказали, что тут непонятного. Никого за красивые глазки мы кормить не будем, у нас дармоедов нет.

— Вы понимаете, что это произвол? Вы выгнали нас из наших домов, у нас ничего нет, вы обрекаете нас на голодную смерть! Кто вам дал такое право право? — не унимался представительный.

— Ты кто? — спросил я.

— Меня зовут Авраам Бухбут, — ответил тот.

— Не то, мне плевать, как тебя зовут. Профессия у тебя есть?

— Я инженер-строитель.

— А, это ты построил те доты? — спросил я. Представительный подтвердил, тогда я, прищурившись, бросил: — хорошие доты, от пары снарядов разлетелись.

Один из кацетников, немолодой уже мужик, хмыкнул. Представительный заметно стушевался, но все же нашел в себе силы продолжить:

— Мы считаем, что у нас есть право на часть припасов из туннеля. Выдайте нам немного, и мы уйдем.

— Понятно, вот теперь — понятно, — я откинулся в кресле, — а можно узнать, почему у вас есть право? Право не бывает просто так, его заслужить надо. Чем вы заслужили?

— Мы жили в туннеле, это был наш дом, мы вместе работали, вывозили эти припасы! — ответил он, остальные согласно закивали. Не все, тот самый, хмыкнувший мужик от кивка удержался, и двое кацетников рядом с ним тоже.

— Это надо понимать как признание? — привстал Летун, он четко уловил, куда я клоню.

— Признание в чем? — не понял представительный.

— Признание в соучастии в преступлениях Фраймана и Гельмана, — грохнул я кулаком по столу.

— Ннет, но…

— Два варианта, — я еще раз обрушил кулак на столешницу, стол жалобно застонал, — ты или жертва, или соучастник. Если соучастник, пойдешь под арест, у нас уже были такие, мы их повесили просушиться. И на тебя столб найдем. Если жертва, претензий к тебе у нас нет.

Представительный побледнел, трое его приятелей сразу от него отодвинулись. Я внутренне усмехнулся, и эти туда же, права на наследство Фраймана предъявлять. Наших еще можно понять, а вот на что надеялись эти, выставляя какие-то условия, можно только гадать.

— Значит, так, — Летун встал. — Никаких прав на имущество в туннеле у вас нет. Это военные трофеи, захваченные нами в бою. Выдача еды будет прекращена через две недели, как объявлено.

— Но, как же мы будем жить? — выдавил из себя старичок.

— Вокруг тысячи брошенных домов. Заселяйтесь, живите, никто вам не мешает. Устраивайтесь на работу, мы всех обеспечим работой, мы не звери. Через год, если будете вести себя примерно, получите гражданство Республики, — ответил ему Летун.

Немолодой кацетник кивнул, во взгляде его уже не было страха. Чувствовалось, что ему хочется уйти, что ему стыдно, что он пришел к нам с такими требованиями.

— Подумайте о детях, ведь много семей с детьми! — сделал последнюю попытку старичок.

— Пусть о детях думают их родители. Мы-то тут причем?

— Вы власть, и обязаны обеспечивать! — взвизгнул старичок. Я уже хотел послать его открытым текстом, но тут заговорил тот немолодой кацетник:

— Все ясно, мужики, пошли, нечего нам тут делать. Он прав, — сказав это, он развернулся, и вышел, за ним еще четверо кацетников, секунду поколебавшись, к ним присоединился последний оставшийся кацетник, и один из «чистых». Оставшиеся втроем делегаты еще постояли, потом, ни на кого не глядя, смотались.

Я вышел из комнаты, прошел вверх по эскалатору. Там, у ворот, курили трое кацетников в одинаковых куртках, среди них тот, немолодой. Я подошел, протянул руку:

— Коцюба, — хотя они, конечно, знали, кто я такой.

— Дорон, Дорон Амсалем, — секунду замешкавшись, представился немолодой и пожал мне руку, представились и остальные.

— Чем занимался до Песца, Дорон? — спросил я.

— Сварщиком работал, — ответил тот.

— Сварщики нам нужны. Нам вообще нужны люди рабочих профессий, нужны толковые люди, — сказал я и повторил приглашение Летуна приходить завтра. У остальных тоже оказались рабочие специальности.

— Я смотрю, Коцюба, что вы не бандиты, — удивленно сказал Дорон, — а эти наговорили… — он махнул рукой в сторону удаляющихся спин незадачливых делегатов.

— Подумай сам, были б мы бандиты, разве стали бы мы кого-то кормить? — ответил я, — да и эти, думаешь, пошли бы к бандитам с такими требованиями? А?

— Да, — задумчиво протянул Дорон, похоже, мои слова его удивили, — об этом мы не подумали…

— Вот! — я поднял палец, — это полезно, думать. Иди к своим, и скажи, что у нас все по справедливости, никаких паразитов, никаких чмуликов.

— Чмуликов? — не понял Дорон.

— Это ты у Вайнштена при случае спроси, он расскажет! — я хлопнул Дорона по плечу, попрощался и ушел назад. Работы, как всегда, было выше крыши.

Идея, которую Вайншейн отрыл в своей библиотеке, меня поразила. Он не просто нашел идею, он придумал, как привязать ее к реальности, к тем ресурсам, что у нас есть. Все гениальное просто. Когда он впервые изложил мне ее, я поначалу подумал, что он бредит. Идея, что деньги могут иметь отрицательную стоимость, не укладывалась в голове, она настолько отличалась от всего, к чему я привык, что казалась дикой. Но когда Вайнштейн объяснил мне суть, механику денежного обращения, я понял, что это то, что надо.

— Понимаешь, Коцюба, — объяснял он мне, — от выбора экономики, от денег, зависит и структура общества. Идеология вторична, деньги на первом месте. Да ты и сам это знаешь, ведь это ты натолкнул меня на мысль искать в этом направлении. Получается, что, какую бы идейную базу мы ни подвели под Республику, если мы построим экономику, где властвует ссудный процент, то рано или поздно, придем к тому, с чего начали: к власти чмуликов, и принесения всего в жертву химере «экономического роста». Поэтому потерпели поражения все без исключения революции в истории. Смена элиты без смены денежной системы приводит к тому, что новая система старательно воспроизводит старую.

— Вывод? — спросил я заинтересованно. Про пагубность ссудного процента я знал, непонятно было, как без него обойтись.

— Вывод простой, надо ввести деньги, которые не будет смысла копить. И которые нельзя будет превратить в товар.

— Это как? — не понял я.

— Очень просто, нужно ввести отрицательный процент, — Вайнштейн достал свои записи и принялся объяснять детали. Я заинтересовано слушал. Чуть позже, уже вместе, мы подготовили детальный проект и представили Комитету. Он был принят единогласно.

Уже в начале лета, сразу после штурма туннеля, мы поняли, что лето будет для наших краев необычным: дождливым, не очень солнечным, холодным. За таким летом обязательно должна была придти зима, и никто не мог гарантировать, что она не будет такой же, как прошедшая. Надо был готовиться, времени еще было много. Все без исключения Семьи одобрили нашу программу переселения. Хоть и жаль было покидать нагретые места, но, разбросанная на большой территории Республика, была слишком уязвимой. Безопаснее было поселиться поближе друг к другу, так и выжить проще, и отбиться от врага, если что. Мы планировали переселиться в опустевший поселок, километрах в десяти от промзоны. Обитавшая там Семья была не против. Поселок находился на небольшой возвышенности, его окружали поля, место со всех сторон подходящее. Нефтезавод, до которого было не больше пятнадцати километров, меня не пугал. Если там до сих пор ничего не рвануло, значит, вряд ли рванет, да и расстояние вполне безопасное. Кроме того, у меня на нефтезавод были свои планы, но, пока мы не определились с жильем, думать об этом было преждевременно.

План состоял в том, чтобы, вместо того, чтобы кормить бывших кацетников и прочих, обменять еду на их труд. Первоначально, объявляя о прекращении выдачи еды, мы планировали набрать рабочие бригады, и задействовать их на укреплении домов в поселке. Но Вайнштейн предложил сделать по-другому, и план был слегка подкорректирован.

В заброшенной типографии нашли оборудование, позволяющее печатать трехмерные логотипы, и запас бумаги с водяными знаками. Напечатали деньги, почему-то Вайнштейн упорно называл их «шиллинги», и название прижилось. Были выпущены банкноты номиналом 1, 5, 10 и 50 шиллингов. На лицевой стороне каждой банкноты были картинки из жизни Республики, в обрамлении узоров. Картинки нам нарисовал сам Вишневецкий, и очень хорошо получилось. На купюре в один шиллинг красовалась печка, окруженная мешками, к печке была прислонена винтовка. На пятерке — стреляющие гаубицы, на десятке — стоящие у флагштока люди, меня и Летуна было очень легко узнать. На пятидесяти шиллингах Вишневецкий нарисовал гуляющих детей, они держались за руки, и смеялись.

На обороте каждой купюры было двенадцать квадратиков. Каждый месяц купюра «усыхала» на один процент, чтобы она сохранила свой номинал, нужно было купить марку стоимостью в один процент от номинала, и наклеить на купюру. Марки назвали «гроши». Идея была в том, чтобы заплатить рабочим этими новыми деньгами, которые они могли бы отоварить в магазине, который мы открыли прямо возле туннеля, у въезда на эстакаду.

— В самом худшем случае, если идея не сработает, — пояснил Вайнштейн, — деньги просто вернутся к нам, а мы отдадим товары, которые и так бы отдали за труд. Но если все сработает как надо, появятся люди которые предпочтут оказывать услуги тем, кто работает, вместо того, чтобы работать самим. И деньги начнут ходить. А, поскольку, их стоимость будет постоянно падать, люди будут стараться от них поскорее избавиться, что стимулирует круговорот денег.

Мы договорились с более-менее адекватными Семьями об использовании этих новых денег как платежного средства. В итоге, первыми, кто получил эти деньги, были не записавшиеся на работу, а «кулацкое племя» запасливых хомячков. Чтобы нанять рабочих, им ведь тоже нужны были деньги.

За первые пять дней мы набрали больше пятисот рабочих, и, не мешкая, приступили. В Поселке было около тысячи домов, а то и все полторы, поэтому, даже когда Семьи разобрали себе понравившиеся, все равно осталось множество пустых домов. Самая большая группа рабочих занималась строительством, под руководством Медведя, оказавшегося прирожденным инженером, они утолщали стены. Вокруг каждого дома, отступив на полметра от стены, возводили новую стену, а пространство между стен забутовали смесью опилок, глины, и мелких камней. Первоначально хотели бутовать стекловатой, и в некоторых местах так и сделали, но Медведь развел пропаганду здорового образа жизни в экологических домах, и в итоге мы остановились на глине. Стена получилась почти метровой толщины. Вставляли окна, по две рамы, в каждой по два стекла, снаружи окна закрывали стальными ставнями. Надстроили новые крыши, с крутыми скатами, в наших краях, не видавших снега, были только плоские. Все изменилось, даже архитектурные стандарты, например, водопроводные трубы провели внутри дома, а не снаружи, как раньше. Оборудовали канализацию, простые выгребные ямы, ничего другого не оставалось. Содержимое ям по мере наполнения, предполагалось использовать как удобрение. Пробили колодцы для воды, установили погружные электрические насосы, и обычные колонки с ручкой. Одним из приятных сюрпризов было то, что водоносные горизонты вновь наполнились водой, и воду можно было брать из-под земли. Неподалеку от поселка были пруды-водохранилища, так что воды хватало, и должно было хватить и на «сельскохозяйственный проект», так высокопарно у нас назывались обычные огороды. Пока что ни о каких огородах речь не шла, даже трава и то еле росла, все вымерзло, все надежды были на следующую весну. В центре поселка построили Форт, окружив два дома стеной из контейнеров. Большой контейнер двенадцати метров длиной вкапывался в землю стоймя, так что на поверхности оставалось восемь метров, потом внутрь контейнера кидали металлический лом, гравий, и заливали бетоном. Поверх получившейся стены пустили колючую проволоку, по углам поставили башни. Перед главным зданием Форта в торжественной обстановке подняли флаг.

Почти сразу после начала строительства все рабочие тоже выразили желание жить в Поселке, на что мы и рассчитывали. Свободного времени у них было много. Оплата была нормальной, один человек, работая на самой низкооплачиваемой работе, мог купить достаточно продуктов, чтобы прокормить себя и еще одного человека. Мы не нанимали никого больше, чем на четыре дня в неделю, по восемь часов в день, и у людей оставалось время позаботиться о себе.

Одна за другой, семьи рабочих переселялись в Поселок, через два месяца после начала строительства переселились и мы, покинув наш гостеприимный склад. Заняли целых четыре двухэтажных дома, превратив пространство между ними во внутренний двор. Семья наша разрослась, мы объединились с Летуном и его ребятами, нас стало много. Никакого дележа власти с Летуном у нас не произошло, я спокойно доверил ему бразды правления. Это слияние вызвало кривотолки среди недоброжелателей, мол, одна Семья рулит всей Республикой, но разговоры эти быстро прекратились, большинство было за нас. Когда ручеек желающих жить в поселке иссяк, и все Семьи, отстроившись, переехали на новые места, мы провели перепись. Население поселка приблизилось к полутора тысячам. Надо сказать, что не все бывшие обитатели туннеля переехали к нам. Многие так и оставались в супермаркете, не предпринимая никаких шагов, чтобы облегчить свое положение. Мы перестали выдавать еду, и бросили всех оставшихся там на произвол судьбы. У нас хватало своих забот, чтобы еще забивать голову судьбой людей, не желающих позаботиться о себе.

Другая группа рабочих, поменьше, продолжала начатые Фрайманом раскопки в порту. Теперь, когда не было снега, работать там стало проще, и темп раскопок возрос неимоверно. Мы, решив, что хуже все равно не будет, объявили все находящееся в порту собственностью Республики, и народ на удивление спокойно это воспринял, хотя мы и были готовы, в случае возмущения дать задний ход. Оплачивалась работа на раскопках сдельно, точнее, не оплачивалась вовсе, просто часть найденного нужно было сдать на склад Республики, а остальное — твое. Работать на раскопках было тяжело, порт представлял собой огромную свалку, и найти там что-то ценное было непросто, тем более, что-то съедобное. Раз на раз не приходился, часто после целого дня раскопок, когда, из-под гор мусора и обломков зданий извлекали контейнер, обнаруживалось, что весь он забит резиновыми членами или еще какой-то бесполезной хренотенью, вроде дивиди-плееров или плазменных телеков.

Кроме раскопок, была еще одна немаловажная задача. Мы организовали группу консервации, которая занималась спасением остатков технологической цивилизации. Мы были не в состоянии ничего сделать самостоятельно, кроме самых примитивных вещей. Надо было собрать и сохранить как можно больше из того, что осталось от старого мира, пока время и погода не уничтожили это. Команда консервации моталась по всему Городу, собирая аккумуляторы, выкручивая лампочки, собирая все, что могло бы нам пригодиться. Они свозили все в промзону, там проверяли то, что нельзя было проверить на месте, складывали и каталогизировали.

Довольно серьезной проблемой для нас стала усталость, не физическая, понятное дело, а психологическая. После долгой зимы, после напряжения всех сил в подготовке к бою, после всего пережитого, люди устали. Эли наш захандрил, в работе не участвовал, целыми днями лежал на кровати, отвернувшись к стене, иногда, когда мы его буквально заставляли присоединиться к нам, выпивал пару стаканов водки, сидел, кислый как лимон, и быстро уходил. Когда я поделился этим с Медведем, оказалось, что у него та же картина — половина Семьи в депрессии, и непонятно, что с этим делать. Решили оставить все как есть — само рассосется, в конце концов, все люди взрослые.

— Привет, Коцюба! — Габи, по обыкновению, будто из-под земли вынырнул, и дернул меня за рукав, — идем, тебя Джек зачем-то зовет!

— А что ему надо? — спросил я, бросив лопату. Мы как раз расчищали двор нашего нового дома в Поселке. Я, конечно, больше вид делал, чем помогал, с моей изуродованной рукой помощник из меня был никакой.

— К нему дядька какой-то пришел, с ружьем. Джек говорит, разговор есть, важный!

— Какой дядька? Он сам пришел, или Джек его привел?

— Дядька добрый, — шмыгнул носом Габи, — пойдем, надо!

Я взял автомат, и направился к квадроциклу. Увидев, что Габи не идет за мной, остановился:

— Что не так, Габи?

— Идем так, я знаю короткую дорогу, — выпалил Габи и побежал куда-то по улице. Его умение всегда оказываться вовремя в правильном месте меня давно интересовало, поэтому я не стал спорить, а последовал за ним. Он побежал по улице, свернул за угол дома, я за ним, стараясь не отставать. Мы пролезли в дырку в заборе, оказавшись на пустыре. Я все окрестности излазил вдоль и поперек, но такого пустыря не помнил. Габи пошел вдоль забора, потом опять нырнул в какую-то дырку, сквозь которую я едва протиснулся, залез через окно в заброшенный дом, прогремел вниз по лестнице. Я, не отставая ни на шаг, бежал за ним. Отстать было страшно, места вокруг были какие-то… неправильные. Когда мы вышли из подъезда, я остолбенел: прямо напротив нас был дом, где жили индиго. Они так и не переехали в Поселок, остались жить на прежне месте.

— Габи, как мы тут оказались?

— Пришли ногами, — засмеялся Габи в ответ. В дверях подъезда показался Джек.

— Здравствуй, Коцюба, — поздоровался он, и махнул рукой, — идем в дом.

— Джек, как получилось, что мы с Габи прошли восемь километров за три минуты? И что это за места, по которым он меня вел? — мне не терпелось получить ответ на вопрос.

— Смотри, — остановился Джек прямо на лестнице. Он достал из кармана блокнот, и вырвал страницу, и поставил на листке две точки: — вот ваш поселок, вот наш дом, вот так ты едешь от одной точки к другой, — он соединил точки линией. — А можно вот так, — он сложил листок таким образом, что точки соприкоснулись. От такого объяснения я оторопел.

— Но, Джек! Пространство это же не лист бумаги, чтоб его сворачивать?

Габи, услышав это, залился смехом, вот, дескать, какие глупые бывают взрослые, и ускакал вверх по лестнице. Да уж, индиго умеют удивлять. И ведь дети еще, обычные необычные дети.

— Идем, Коцюба, я познакомлю тебя с гостем, — Джек пошел вверх по лестнице.

У него, и правда, сидел какой-то мужик. Увидев на нем синюю полицейскую куртку, я вздрогнул, подумал, что это кто-то из бандитов. На лице у него было много мелких шрамиков, по всему лицу, как будто он упал лицом в костер.

— Познакомьтесь, — представил нас друг другу Джек, — Виктор Коцюба, второй человек в Республике, и Лираз Данино, капитан полиции, предводитель людей на нефтезаводе.

Человек протянул мне руку, и я пожал ему руку, подумав, что с плохим человеком Джек меня знакомить бы не стал. Правда, учитывая негативный опыт с бывшими ментами, я внутренне был готов ко всему.

— Ну, рассказывайте, зачем я вам понадобился, — сел я за стол и захрустел яблоком. У индиго были свежие фрукты и овощи, к ним всегда было приятно зайти в гости.

— Мы много о вас слышали, о вашей Республике, — начал Лираз, — и хотели бы вступить в клуб.

— Мммм, — я от удивления аж поперхнулся, — а зачем?

— По двум причинам. Причина первая, мы видим, что у вас есть шанс выжить, а у нас нет. Сколько мы еще можем так сидеть? Год? Два? А потом что? Ты это знаешь, поэтому вы и объединились, так проще выжить, больше шансов.

— Это одна причина, — я справился с удивлением, и начал обдумывать слова капитана, — а вторая?

— Вторая причина… мы хотим придти к вам, не дожидаясь, пока вы придете к нам. Вы покончили с Фрайманом, мы — следующие на очереди, это очевидно. Мы сидим на нефтеперегонном заводе, это огромное количество нефти. Нефть всем нужна, значит, вы за ней придете.

— Ага. Придем, это точно, — подтвердил я. Я, и правда, думал собрать народ, и следующей весной взять нефтезавод.

— Приятно иметь дело с умным человеком, — капитан улыбнулся уголками рта, — так мы договорились?

— Приходи к нам на заседание, сам я такие вопросы не решаю, — ответил я, — но я не сомневаюсь, что ответ будет положительным. Ты прав, нефть нужна всем, с таким приданым мы вас примем с распростертыми объятиями. Приходи, обсудим условия.

Капитан рассказал мне свою историю. Они и правда сначала были с Фрайманом, потом, увидев, какой беспредел тот творит, они от него отделились. Тогда ими еще командовал генерал. Потом, только они обосновались на нефтезаводе, у них случилась эпидемия. Эпидемия, а не утечка токсичных отходов, как сказал Сергей. Девять из десяти умерли в первые недели, в том числе, все до единого дети. Умер и генерал, оставив Лираза за старшего. Оставшиеся в живых вели жизнь полуинвалидов, все их тело покрывали страшные нарывы и язвы, кружилась голова, болели внутренние органы. Их осталось едва ли полторы сотни человек, из которых как-то перемещаться и работать могла половина. Нефтезавод и в мирное-то время был похож на крепость, из-за боязни терактов его окружал глухой бетонный забор, стояли вышки. Наружу они не выходили, но и внутрь никого не пускали, у них было много оружия и патронов, все подходы к нефтезаводу были перекрыты пулеметчиками. Впрочем, как только стало холодно, никто к ним больше не лез. Потом, случайно перехватив радиопередачу, они узнали при каких-то индиго, которые, якобы, всех лечат. Вместо того, чтобы просто выйти на тот канал, и поговорить с людьми, попросить помощи, они решили найти индиго сами. Паранойя у них разыгралась, как я понимаю, побоялись за свою банку с нефтью. Индиго они не нашли, наоборот, потеряли несколько поисковых групп. И тогда индиго пришли к ним сами. Ни забор, ни пулеметы их не остановили, посреди завода из воздуха соткался Габи, и ни говоря ни слова, просто подошел к проходившему человеку, тот просто не поверил своим глазам, увидев посреди завода ребенка, решил, что ему мерещится, и не стал стрелять. Габи одним прикосновением снял ему боль, дальнейшее было делом техники. Индиго вылечили всех обитателей нефтезавода, в обмен попросив тех не вмешиваться в дела промзоны. Слово свое они сдержали. А теперь, прослышав о том, что творится у нас, решили к нам присоединиться. И даже выразили желание усыновить некоторое количество детей. Расстались мы в полной уверенности, что скоро встретимся снова.

Так и вышло, неделю спустя нефтезаводские в полном составе присоединились к Республике. Я ожидал, что они сформируют одну Семью, но в итоге, они разделились на семь групп, из которых пять переехало жить в Поселок, а на нефтезавод лишь наведывались, все-таки завод был не самым лучшим местом для жизни. Они усыновили много детей, спустя некоторое время, к ним ушли некоторые из освобожденных женщин, так что скоро мы уже не отличали их от наших, все перемешались. Половину готового топлива, что было на нефтезаводе, они передали в дар Республике. Понятно, что жест был символическим, топливо так и осталось в резервуарах, и контролировали его по-прежнему они, но мы и не собирались с ними ссориться. Осень того года прошла под знаком сотрудничества и дружбы. У нас все получалось, поэтому зиму, которая в тот год пришла рано, мы встретили во всеоружии.


Загрузка...