Час ворона

4. Один шанс из тысячи

Лешка все перепутал! И немудрено. Когда тебя ни с того ни с сего захватывают вооруженные люди, везут черт-те куда, допрашивают, изощренно шантажируют, немудрено все на свете перепутать. Счастье, что он вообще упомянул о бассейне, и я подсознательно ожидал увидеть открытую, отделанную мрамором лохань с водой. Вот чего я не ожидал, так это того, что лохань бассейна окажется прямо подо мной. Я даже успел удивиться, как это так? Бассейн, что ли? Вырыт впритык к стене? Специально для того, чтобы я, выпрыгнув из окна, шлепнулся в воду и не разбился? Так не бывает!

Это здорово, что в секунды полета я удивлялся и недоумевал. Я не успел испугаться, и тело сделало все как надо, как учили.

Бассейн оказался достаточно глубоким, чтобы, изогнувшись, избежать столкновения с кафельным дном. А высота, с которой я прыгнул, оказалась, напротив, не такой значительной, как ожидалось. Блуждая по лестничным пролетам дома, я ощутимо переоценил высоту лестничных пролетов, потерял привязку к земле, вообразил, что прыгать придется чуть ли не с парашютной вышки. Ни фига подобного. Я сиганул максимум с пятиметровой высоты. Наверное, подземный гараж вырыли слишком глубоким, вот я и обмишурился с предварительными расчетами и прикидками.

Однако, упади я после прыжка на землю, мало бы не показалось. Повезло, как герою в голливудском кино. Слегка ушиб живот о водную гладь, глотнул, всплывая на поверхность, лишнего, вот и все неприятности.

Едва вынырнув из пучины бассейна и бросив беглый взгляд на дом-коттедж, бывший моей тюрьмой, я понял, отчего бассейн расположен практически под окном.

Дом оказался бревенчато-деревянной сложной конструкцией. Архитекторы оттянулись на славу. Несколько кубиков-домиков соединили, сдвинули вместе. Над одним жилым блоком торчала остроконечная крыша с трубой, над другим, с крышей покатой и пологой, возвышалась башенка, увенчанная тарелкой спутниковой телевизионной антенны. Третий блок-кубик, казалось, вообще не имел крыши, но я то знал, почему – там вместо крыши незаметный снизу стеклянный потолок солярия – зимнего сада. Коридорчик с окошком, откуда я выпрыгнул, как оказалось, нависал над аккуратным двориком с бассейном, стогом и плетеным заборчиком, будто к бревнам прибили гвоздями допотопный школьный пенал. Почему Лешка не рассказал о том, что наш дом-тюрьма имеет столь сложную конфигурацию?

Несмотря на архитектурные изыски, дом смотрелся вполне по-деревенски, ибо сработали его из дерева без вкрапления кирпичной кладки. Ради поддержания крестьянского стиля в декоре (и, наверное, ради запаха трав) и был сооружен стожок, кстати, гораздо меньший по объему, чем я себе навоображал.

В погоне за стилем поставили и плетень вокруг здешней «зоны отдыха» со стожком и бассейном. Как Лешка и обещал – заборчик низкий, перепрыгнешь – не заметишь. За ним – яблоневые деревья. За яблонями высокая, побеленная, как украинская мазанка, стена вокруг территории «имения». Про стену Лешка ничего не сказал. Высокая, черт возьми, стена, хренушки, я ее перепрыгну! Эх, Леха, ну ты меня и подставил! Рискуя жизнью, я прыгнул в никуда и оказался зверем в зоопарке. Из клетки зверь сбежал, а с территории зоосада фиг убежишь. В зоосад можно попасть исключительно через вход – калитку рядом с воротами для въезда автотранспорта.

Когда монтируешь видеоклип или рекламу, приходится работать с отрезками пленки в сорок восемь (две секунды), двадцать четыре (секунда), а то и двенадцать кадров. Я привык к «мелкому монтажу», поднаторел мгновенно схватывать картинку. Поэтому, едва вынырнув и мотнув гривой мокрых волос, я секунды за три с половиной (84 кадра, или, говоря профессиональным языком – один метр тридцать два кадра, поскольку метром принято считать 52 кадра кинопленки) освоился с собственной диспозицией на местности. В два гребка я, застрахованный от победы на олимпийских играх пловец, добрался до бортика бассейна. В одно движение перебросил себя из водной среды на твердую землю и побежал.

Декоративный плетень преодолел одним махом, опять-таки вспомнив навыки мальчишки-сорванца, налетел на плетень грудью, ухватился руками и перебросил попу вместе с ногами через преграду. Пока рядом не наблюдалось ни единой живой души. И только о спину разбивались звуковые волны отчаянного собачьего лая, вперемешку с не менее отчаянными человеческими криками: «Держи! Его! Живым! Бери!» Мои провожатые, оставшиеся в коридорчике, орали из окна, не жалея луженых глоток. Призывы взять меня живьем обращались к одинокому мужику у калитки, навстречу которому я бежал. Собственно, бежал я не к мужику, я спешил к калитке рядом с воротами, выделявшимися зеленой заплаткой на побеленной стене.

Мужик-привратник, до того нежившийся на травке, загоравший в одних плавках, как услышал всплеск воды, вскочил на ноги и оказался в замешательстве. Первое его желание – связаться с начальством в доме посредством переговорного устройства, встроенного в балку ворот, – оказалось неосуществимым, ибо я приближался слишком быстро. Осознав дефицит времени, мужик метнулся к сваленной в кучу на траве одежде, думаю, у него там было припасено какое-то оружие. Но и к одежде он не успевал. Тогда привратник плюнул на все и вознамерился тормознуть меня голыми руками. Вратарь оставил суету, замер, заслонив собой вверенный ему в охрану выход, и принял боевую стойку бойца-рукопашника.

Рукопашный бой сопоставим и зачастую превосходит по эффективности экспортные восточные боевые системы. В моем детстве мальчишки спорили – кто победит в схватке, боксер самбиста или самбист боксера. Современная детвора спорит, что круче – карате, кунгфу, хапкидо или «русский стиль». На самом деле побеждает не что, а кто. Профессиональный боксер уделает вусмерть любителя-каратиста, презрев отсутствие в спортивном боксе защиты от ударов в пах. Вопрос – уделаю ли я мужика у калитки? Китайца-Журавля мне завалить слабо, а этого бывшего спецназовца... Сколько его учили? Ну, год. Ну, два. А я дрючился более десяти лет. Его в то же время учили еще и стрелять, и еще много чему, а я учился только владеть собственным телом, и всегда в спаррингах приходилось сдерживаться, решать задачу, как победить, не убивая соперника, не травмируя. Между тем в основе всех боевых систем лежит искусство смерти. Сейчас мне можно себя не сдерживать впервые в жизни. Ему, напротив, орут: «Живьем бери!» – ему придется сдерживаться.

В трех шагах от мужика – защитника калитки – я прыгнул. Оттолкнулся правой ногой, подтянул ее к животу, сильно согнув в колене. Соперник пренепременно решит, что я собираюсь сбить его пяткой в прыжке, а это не так.

Я собрал пальцы в щепоть, согнул запястья. Собранные щепотью и плотно прижатые друг к другу пальцы при естественно согнутом запястье образуют позицию «голова журавля». Кончиками собранных в щепоть пальцев, «клювом журавля», наносятся прицельные удары по болевым точкам.

Оторвавшись от земли, я изогнул спину колесом, сгруппировался и прикрыл предплечьями грудь и голову. Я летел на соперника, полностью защищенный от его возможных контратак. Правая, согнутая нога, слегка развернутая пяткой наружу, закрывала нижнюю часть тела. Локти обеих рук касались колена правой, предплечья блокировали верхнюю часть корпуса и голову. Два «клюва журавля», как рожки у чертенка, пристроились возле висков.

Мужик-привратник мужественно ждал удара ногой в грудь, готовый смахнуть мою ногу сжатыми кулаками, а дождался сдвоенного удара журавлиными клювами по глазам. Впервые в жизни я бил «клювом журавля» по глазам в полную силу. Скупое и быстрое движение. Разгибаются локти, кисти слегка запаздывают, «клюют», и собранные в щепоть пальцы попадают по глазным яблокам. И только после этого пружинисто разгибается согнутая нога, двигаясь вниз навстречу земле и попутно отталкивая противника, сбивая его готовые к работе кулаки.

Я смел со своего пути бывшего спецназовца и изловчился не упасть. Бинь не зря учил меня прыгать, меняя траекторию в полете. Заставлял с разбегу прыгать на стенку, пушечным снарядом лететь навстречу преграде и в последний момент приземляться вертикально вниз уже снарядом минометным.

Приземлившись на толчковую правую и спружинив, присев почти на корточки, я снова оттолкнулся для того, чтобы в шаге-прыжке перелететь через поверженного противника. Мужик забыл обо мне, забыл о калитке и обо всем на свете. Лежал на траве, прикрыв лицо ладонями. Сквозь растопыренные пальцы там, где они соприкасались с глазами, сочилась некая жидкая субстанция, похожая на кровавые слезы.

Возле калитки пришлось притормозить на секунду. Хвала изобретателю замков, придумавшему открывать дверь ключом только с одной стороны! Крутанув трясущимся пальцем колесико замка и распахнув дверь-калитку, я буквально вырвался на улицу, не забыв, правда, захлопнуть за собой дверцу. Крики и лай сразу же стали тише, будто, закрыв калитку, я убавил звук на пару децибел.

Выскочив за калитку, я очутился на дачно-коттеджной улице. Прямая, как стрела, полоска чистого асфальта с ответвлениями в переулки и проулки. По бокам асфальтовой трассы тропинки вдоль заборов разной отделки и высоты. Дома за заборами высокие, ухоженные, с архитектурными прибамбасами. Метров через пятьсот асфальтовая магистраль врезается в лес и теряется из виду.

Всю географию дачного поселка я усваиваю на бегу. Сразу, как выскочил на улицу, увидел медленно удаляющуюся спину молодого человека верхом на модном навороченном «горном» велосипеде. Без промедления я припустил вдогонку за велосипедистом. Слава богу, паренек крутил педали не спеша, а из ушей у него торчали проводки наушников от магнитофона-плейера, притороченного к поясному ремешку. Велосипедист не слышал шлепков моих кроссовок по асфальту, шуршания куртки, что до сих пор болталась на плечах, и моего громкого дыхания с посвистом. Я нагнал его через две, две с половиной минуты после того, как выскочил из калитки, схватил за довольно густые волосы на затылке и завалил вместе с велосипедом. Жестоко и несправедливо с моей стороны, признаю. Однако цель оправдывает средства, я чувствовал ответственность за жизни Захара и Алексея, оставшихся в плену. Я отдавал себе отчет, что мой побег может сильно укоротить их жизни. Но если мне все же удастся скрыться, появляется шанс к взаимному торгу.

Я хотел, очень хотел добраться до понятливого милиционера Верховского и уговорить его, прежде чем бить тревогу о похищенных старших товарищах, попробовать решить дело миром, частным порядком. А не получится договориться, надеюсь, Виктор Верховский сумеет нажать на нужные пружины в милицейской бюрократической машине. Получится – вызволим Захара и Леху, и все вместе подумаем, как отомстить за Сергея и Толика.

Парнишка с моей помощью вытряхнулся из седла, перекатился колобком по асфальту и остался лежать на боку у моих ног. Я подхватил велосипед за рогатый руль, рывком поставил двухколесную машину в вертикальное положение. Паренек, полагаю, избалованный отпрыск обеспеченных родителей, повел себя геройски. Тудыть-растудыть и мать его, и гувернантку! Вцепился в мою коленку, подтянулся, ухватился за синтетическую ткань адидасовской ветровки. Швы не сдюжили, с треском расползлись, но парнишка сумел подняться и вознамерился бороться с похитителем его велосипеда.

Нет, не так, неправильно воспитана нынешняя «золотая молодежь», лишенная общения со сверстниками иных социальных сословий. Кабы сей отрок с пылающим взором провел сопливое детство, как и я, во дворе, играя в одной компании с детьми рабочих, профессоров и алкашей, он бы уже в детсадовском возрасте усвоил, что справедливость торжествует лишь в исключительных случаях, и вел себя сообразно этой грустной истине.

Парнишка потянулся пятерней в кожаной велосипедной перчатке к моим седым волосам, а я собрал пальцы в щепоть, согнул запястье и долбанул его «шеей журавля» под дых. Хорошо долбанул, душевно.

Если «клювом журавля» наносятся точечные удары, то обратной стороной согнутого запястья, «шеей журавля», бьют по твердым поверхностям.

Живот у парня оказался довольно тверд. И вообще отрок выглядел спортивным и физически развитым. Ну, конечно, помимо престижного отдыха на престижной даче и престижного велосипеда, пацан занимался, наверное, и престижными видами спорта – большой теннис, горные лыжи, подводное плавание. Но как бы ни был накачан пресс, а удар «шеей журавля», подкрепленный махом бедрами, мышечный корсет пробивает на раз и у взрослых дядек, что ж говорить о пацане.

Пацана отшвырнуло метра на два, и он едва не треснулся стильно стриженной головой о ближайший забор. Скрючившись на земле, парнишка ловил ртом воздух.

Утром двух гопников я, сам того не желая, научил истине, что зло наказуемо, вечером вынужденно превратился в злодея, несправедливо отлупившего «хорошего» ребенка.

Про ледяную, холодную воду иногда говорят – она обжигает. Также и лютая ярость, переполняющая мое естество, обжигала сердце холодным пламенем. Я ненавидел сумасшедшего со шрамом. По его вине пришлось лишить зрения мужика-охранника и избавить от иллюзий подростка-велосипедиста! О, как я его ненавидел!!!

Широкие протекторы горного велосипеда шипели, соприкасаясь с асфальтом. Я давил на педали, вцепившись в рогатый руль, и проклинал пацана-велосипедиста. Его героическая борьба за частную двухколесную собственность отняла секунды, что для меня сейчас дороже бриллиантов. Я слишком давно, с мальчишеской поры, не садился в велосипедное седло, и гонщик из меня никакой. И соседский «Орленок», на котором мне давал покататься приятель, однокашник, отличался от горного велосипеда, как самокат от «Мерседеса». Где-то я слышал, дескать, велосипед-вседорожник исключительно устойчивая штуковина. Наверное, это правда, но я чуть не навернулся носом об асфальт, когда решил посмотреть через плечо, кто это так отчаянно лает позади.

Лаяла Альфа. Уж не знаю, кто ей открыл калитку, мужиков рядом с калиткой я не разглядел, но Альфу рассмотрел хорошо. Собачка выскочила со двора на улицу, гавкнула последний раз, заметив меня, и, примолкнув, помчалась догонять беглеца на чужом велосипеде. Ну, конечно! Стрелять в меня на «общей» улице нельзя. Другое дело – травить собачкой. Это можно, это запросто...

Южнорусская овчарка, если ее обрить, станет похожа на борзую. Южаки – прекрасные бегуны. А я фиговый велогонщик, совсем фиговый, вообще никакой. Южак, догоняя беглеца, прыгает, лишь поравнявшись с несчастным. Прыгает снизу вверх, хватает за горло. Зубами собака орудует столь же свободно, как человек пальцами. Единственная возможность отделаться от обученной собаки, получившей команду «Фас!», – попытаться уйти в сторону, когда она прыгнула, и убить с одного удара, целясь по ребрам. Попытка скорее всего не удастся, но рискнуть стоит, ибо за свою жизнь нужно бороться до конца. Еще можно попробовать двинуть хорошенько собаку кулаком в нос, но и для этого придется покинуть велосипедное седло. Допустим, свершится чудо из чудес, и я уложу Альфу, воспользовавшись советами тренера по рукопашному бою, что тренировал меня до знакомства с Бинем. Попаду Альфе по носу или по ребрам. Что дальше? Ничего! Пока я буду возиться с Альфой, подоспеют ее хозяева, и все! Абзац! Так что же делать? Ждать, пока собака меня догонит и прыгнет?

А впереди загудела машина. Вот, блин! Этого еще не хватает! Сейчас во-он из того дальнего переулка вырулит мне навстречу автомобиль, уже бампер показался. С моими навыками вождения велосипеда, пока буду объезжать встреченную машину, потеряю еще пригоршню секунд-бриллиантов!

Повинуясь больше интуиции, чем разуму, я резко вывернул руль вправо, съехал с основной здешней магистрали на ближайшее ответвление, едва успел заметить прогуливающуюся в приличном отдалении семью. Мама, папа и два малыша лет трех. Я надеялся, что папа – здоровый и накачанный, с блестящей золотой цепью на шее – быть может, возьмет в голову проблему незнакомого велосипедиста с огромадной псиной на хвосте. Попрошу его остановить взбесившегося пса, вдруг у главы прогуливающегося семейства в кармане пистолет?

Все получилось не так, как я рассчитывал. Все получилось гораздо лучше. Соломинка, за которую я схватился, оказалась поистине спасательным кругом!

Двух бультерьеров, что сопровождали на прогулке семью, обремененную детишками-малолетками, я приметил, только когда проезжал мимо. Альфа к тому времени успела свернуть вслед за мной и отставала от велосипеда всего ничего – шагов на пять. Только я открыл рот, чтобы попросить о помощи у счастливого и богатого папаши, как он сам заорал на меня:

– Придержи собаку, детей испугаешь!

– Альфа! А ну, фас сопливых! – заорал я, предугадывая следующую реплику папаши и удивляясь собственной циничной гениальности в искусстве находить выход из безвыходных положений.

– Да ты... – Отец двух крошек схватил своих чад за ручонки. Молодая мамаша взвизгнула, и глава семейства заорал: – Чук! Гек! Взять ее!!! Фас-ссс!..

Два бультерьера, Чук и Гек, молча бросились наперерез овчарке Альфе (овчарка, кстати, и головы не повернула в сторону перепуганного семейства).

Когда я сворачивал из этого переулка в другой, зафиксировал взглядом жутковатую картину. Альфа еще пыталась продолжать погоню, но бультерьеры вцепились в нее мертвой хваткой и повисли, один, стиснув зубами глотку, другой, зацепив клыками собачий бок. С каждым шагом одной из четырех лап Альфа теряла кровь, но продолжала выполнять приказ хозяев, пыталась преследовать беглеца на велосипеде. Честное слово, если бы люди обладали сотой долей собачьей преданности, на Земле давно победил бы коммунизм!

Асфальтированные дороги и дорожки пересекали поселок вдоль и поперек. Петляя, я двигался к лесу. Самое простое – добраться до леса, бросить велосипед и побежать, куда глаза глядят, не задумываясь о маршруте. Случайный маршрут труднее всего предугадать погоне. Одно плохо: окажись у преследователей помимо Альфы другие собаки – я обречен. Есть у них собаки или нет, я не знал, но рисковать не мог, не имел права и поэтому решил как можно дольше передвигаться на велосипеде, добраться до какой-либо проезжей дороги, а там поймать попутку до Москвы.

Были б деньги, не было б проблем, но все деньги остались в голубой спортивной сумке. Джинсы, что на мне, чересчур затягивали попу, бумажник в карман не сунешь. Мои некогда белоснежные джинсы... Какая попутка остановится, если на обочине голосует чумазый длинноволосый дядя в порванной куртке-ветровке? Ни одна машина на остановится! Сто процентов!

«Почему же тогда папашка с детишками и бультерьерами приняли меня за хозяина чистой, чесаной и холеной Альфы? – подумал я. – Мокрый с головы до ног оборванец на шикарном велосипеде, весь перемазанный, грязный, более всего должен походить на того, кем я и являюсь, – на угонщика. Вот если бы джинсы по-прежнему сияли белизной, то я вполне бы сошел за богатенького дачника, пожелавшего прокатиться и погонять собаку-лежебоку, а так... Эврика!!! А так я похож на богатенького дачника, упавшего с дорогого велосипеда и вследствие падения поимевшего жалкий вид!»

Увидев себя со стороны, я понял, как действовать дальше. Между тем велосипед домчал мое богемное, но истерзанное тело до опушки леса, вывез на дачную околицу. Основная асфальтовая магистраль осталась далеко слева. Та магистраль, что шла по просеке в лесу и соединяла дачный островок покоя с коммуникационно-транспортными развязками остального мира. Мне на магистраль нельзя. Там меня догонят и поймают – «ах» сказать не успею. На околице, куда я вырулил, асфальт разбегался в разные стороны. Полагаю, асфальтовое кольцо огромной буквой О опоясывало весь поселок. А лес совсем-совсем рядом, и от асфальтового бублика к нему тянется извилистая, утрамбованная тропинка, временами хорошо видная, временами теряющаяся в траве.

Я съехал с асфальта на тропинку, вцепился в руль, боясь свалиться вместе с велосипедом, и, сбавив скорость, медленнее, осторожнее стал крутить педали. Пройдя кое-как этап щадящего слалома, по опушке я выехал под сень деревьев. Сразу полегчало – теперь с территории поселка меня не видно, я качу по лесу, и фигушки кто меня разыщет, тем более что тропинка постоянно ветвится, расходится ручейками, поди угадай, куда я свернул.

«Идиот! – шарахнула изнутри по затылку здравая и безжалостная мысль-диагноз. – Если угадают, где ты свернул в лес, то на этом все угадайки закончатся! Твой путь прекрасно прослеживается по следам велосипедных протекторов!»

Птицей вылетев из седла, я подхватил велосипед под мышку и помчался по лесу, не разбирая дороги. На бегу услышал журчание ручейка, пошел на слух и отыскал канаву, широкую заболоченную, поросшую по краям густым кустарником. Сквозь кусты на берегу канавы продрался еле-еле. Спрыгнул с пологого бережка в воду и по щиколотку утонул в вязком иле.

Я шел по руслу ручейка, взгромоздив велосипед на спину, и проклинал собственную необразованность. Я действовал по рецептам кинобоевиков, где герои, скрываясь в лесу от преследования, обязательно стремятся к воде, дабы, шлепая по мокрому, сбить со следа погоню. Я прекрасно понимал, что сценарии кинобоевиков пишут такие же, как я, профаны, ни хрена не смыслящие в партизанско-диверсионной деятельности, и все равно продолжал мучить себя ходьбой по воде, ибо не знал других «правильных» рецептов бегства.

Ручеек вывел к бетонной трубе. Естественное илистое русло вливалось в бетонную оправу двухметрового диаметра. Растительность по краям русла совсем ошалела. Ветви кустов неведомой породы переплелись над головой, и сквозь них почти не пробивались солнечные лучи. Только над верхним краем присыпанной желтым гравием бетонной трубы имелся небольшой просвет. Даже будучи прожженным горожанином, я сразу догадался, что над трубой проходит дорога-грунтовка. Мои догадки подтвердил приближающийся шум автомобильного мотора. Невидимая машина промчалась над руслом ручейка в окантовке бетона, угостив нос запашком бензина. Я совершенно нечаянно нашел то, о чем и не мечтаешь, – дорогу в лесу, объезженную, но не избалованную вниманием автолюбителей, и без промедления приступил к реализации своего плана, что с криками «Эврика!!!» родился под лобовой костью в тот момент, когда я живо представил, как выгляжу со стороны.

Прежде всего я занялся разборкой велосипеда. Меня интересовала велосипедная цепь, но снять ее удалось далеко не сразу. Еще две машины с интервалом минут в десять прокатились мимо по грунтовке над головой, пока я отыскал на дне ручья приличный булыжник и с его помощью учинил над горным двухколесным скакуном форменный вандализм. Наконец, цепь оказалась у меня в руках, а велосипед превратился в набор крупных и мелких деталей.

Прислушавшись и не уловив шума моторов, я вылез, продрался сквозь ветки буйной растительности на дорогу-грунтовку. Участок в меру раздолбанной грунтовки, на который меня вывела судьба, оказался коленом дорожного зигзага. Повернув голову вправо, я увидел, как дорога сворачивает влево и прячется за деревьями, а, соответственно, с левой стороны она уходила вправо, в молодой ельничек. Раскуроченный велосипед я притащил с собой, за исключением мелких, потонувших в ручейке, винтиков.

Едва я ступил на дорожный грунт, как из-за деревьев с правой стороны послышался гул мотора. Нужно было спешить. Я лег на землю поперек дороги, обхватил ляжками велосипедную раму и предварительно положил колеса так, как будто они отскочили, когда велосипедиста переехал груженный кирпичом грузовик. Я имитировал последствия дорожно-транспортного происшествия с одним пострадавшим – обеспеченным, седовласым, интеллигентным велосипедистом. На затерявшуюся в лесу дорожку случайный шофер-грибник не свернет, по ней ездят дачники из соседних небогатых садово-огороднических кооперативов. Завсегдатаи здешних скромных дачных поселков, безусловно, знают о престижном городке коттеджей за лесом. Я надеялся сойти за велосипедиста из среды обеспеченных отдыхающих, нечаянно зарулившего на грунтовку, сбитого нерадивым водителем и брошенного умирать. На всякий случай, я не буду изображать труп. Буду стонать, шевелиться и уповать на человеколюбие шофера за рулем спешащего на встречу со мной автомобиля. На человеколюбие и трезвый расчет получить впоследствии материальное вознаграждение за оказанную помощь пострадавшему хозяину престижного велосипеда, в дорогой и модной одежде порванной и испачканной при падении.

Мотор тарахтел совсем рядом. Двигатель работал неровно, с надрывом. Наверное, шофер притормаживал перед поворотом. Фиговый, судя по всему, водитель, трусоватый, а значит, обязательно испугается, узрев меня, «израненного», поперек дороги. Вылезет из машины, тут-то я и устрою ему веселую жизнь!

Я плотнее намотал велосипедную цепь на кисть правой руки и спрятал руку под отворотом порванной ветровки. Положил голову на землю, репетируя, застонал. Вроде ничего, похож на раненого. Стон получился совсем как у нечувствительного к боли Толика Иванова после обстрела сернокислотными шариками.

Из-за поворота появился старичок-»жигуленок». На крыше бледно-желтого «жигуля» поклажа, словно горб линялого, престарелого верблюда. Сетки с пузатыми тыквами, корзины с огурцами и прочие упаковки с плодами трудов садоводов-огородников. Я ошибся. Почему-то думалось, что дачи тружеников в той стороне, куда осторожно спешил автомобиль. Оказалось, наоборот. Оно и к лучшему. Снова повезло!

Видавший виды автомобиль тольяттинского автозавода, родившийся, как и я, в стране пятилеток и шестидневок, затормозил, едва не проехав по моему распластанному телу лысыми шинами. Я насилу сдержался, так хотелось внезапно воскреснуть и прыгнуть в кювет. Шофер за рулем «жигуля» заранее разозлил меня своим «слепым методом» черепашьего вождения.

Мотор притих, «жигуленок» дернулся, остановился, дверца машины отворилась, и я плотно прикрыл те щелочки меж век, сквозь которые наблюдал подъезд автомашины.

Быстрые, суетливые шаги по грунтовке. И более никаких посторонних шорохов. Шофер ехал без пассажиров. Один. Опять повезло!

Тревожный мужской голос:

– Вы живы?

– Жив!!!

Я прыжком вскочил на ноги, с ходу вживаясь в продуманную заранее роль психопата-разбойника. Низкорослый заморыш-водитель отпрыгнул в сторону, словно лягушонок от хищницы-цапли, а я, едва оказавшись в вертикальном положении, размахнулся, приспустил с руки велосипедную цепь и хлестко приложился железными звеньями по автомобильной фаре. Стекла так и брызнули во все стороны!

– Хочешь жить, отвезешь меня в Москву! – заорал я, брызгая слюной, текст-заготовку. – И без глупостей! Довезешь до города, и я уйду!

Роль психа с велосипедной цепью я второпях придумал специально для одинокого водителя-мужчины. На случай водителя-женщины или нескольких пассажиров в автомобиле у меня были припасены другие роли, менее эффектные, базирующиеся на обмане. Однако вариант с запугиванием являлся наиболее желанным, ибо предполагал значительную экономию драгоценного времени. Так или иначе, лицедействовать заставляла объективная реальность. По доброте душевной меня, грязного, без копейки денег, никто из владельцев личного автотранспорта в попутчики не возьмет. В этом я был абсолютно убежден.

Я планировал заставить водителя на подъезде к столице свернуть с основной трассы в безлюдное и безмашинное местечко. После чего я хотел ограбить частника-автомобилиста на энную сумму, достаточную для аренды таксомотора в черте города. Разжившись деньгами, я бы ушел, прихватив с собой ключи от машины, дабы избежать погони и привязать пострадавшего к месту, где встал его автотранспорт. Перебравшись пешком через Кольцевую автодорогу, я в соответствии со своими планами ловлю свежий мотор, еду в район, где несет службу правильный мент Виктор Верховский, нахожу родное Верховскому отделение милиции, и все – хеппи-энд!

Я все продумал, как мне казалось, и ко всему был готов, вплоть до активного сопротивления запугиваемого водителя. Но ничего из того, что я ожидал и к чему был готов, не произошло, а произошло такое, о чем и в страшном сне не приснится!

Водитель «Жигулей» при более внимательном разглядывании оказался много старше тех лет, что я дал ему навскидку, пока орал и пугал велосипедной цепью. Бодренький такой пенсионер, лет эдак шестидесяти пяти на самом деле. Весь седой, как и я, худенький, в очках. Одежда пенсионера когда-то стоила копейки на первых вещевых рынках. Сегодня его безродные черные джинсы и застиранная футболка с блеклой надписью «Диско» не стоили вообще ничего. Обнищавший старик, в средние лета купивший новенький «жигуленок» и в те же годы заимевший в подарок от профкома-месткома дачный участок за сто километров от Москвы. Способный вызвать сочувствие в самом жестком сердце старичок, как увидел разбивающуюся вдребезги фару, сразу побледнел, схватился сухой рукою за левую сторону груди и начал медленно оседать на гравий.

– Отец, ты чего?.. – Я отшвырнул велосипедную цепь, подбежал к старику, подхватил за плечи, не позволил упасть. – Отец, я пошутил! Я придурок, понимаешь? Я так шучу, по-идиотски...

Я здорово перепугался. Лепетал какую-то ерунду на ухо старику, старательно улыбался, как улыбаются, успокаивая, плачущих детей. Будь проклята дьявольская формула – цель оправдывает средства! Следуя этой гнусной формуле, я меньше чем за час успел выбить глаза охраннику, избить подростка-велосипедиста, напугать семейство с двумя малышами и вот сейчас держу на руках несчастного, умирающего по моей вине старика. Только что бушевавшая в крови пьянящая лихость от прошлых циничных побед обернулась тяжелым похмельем. Если старик умрет, я стану преступником. Я уже преступник, строго говоря. Но, если старик умрет, я стану преступником и по закону, и по совести. И я никогда в жизни не смогу простить себе его смерть! Никогда!

– Отец! Скажи чего-нибудь. – Я приложил ладонь к его шее. Под кожей билась жилка. Сердце работает. – Отец, ты как? Совсем плохо?

Осторожно уложив тщедушное тело на землю, я присел рядом, пристроил чужую седую голову у себя на коленях. Старик открыл отяжелевшие веки, наши взгляды пересеклись.

– Отец, прости! Ради бога, прости меня! – Я чуть не плакал, я был в отчаянии. – Я совсем спятил! Меня чуть не убили, мои друзья в опасности, а я... я убежал, озверел... прости. Я виноват. Чем тебе помочь? Как?

– Валидол, – прошептал старик, глядя на меня с опаской и недоверием. – Там, в машине, в бардачке, валидол.

Осторожно сняв с коленей голову старика, я метнулся к машине. Распахнул незапертую дверцу, нырнул в салон и вывалил из бардачка все, что там было, на сиденье кресла рядом с креслом водителя. В россыпи мелочей отыскалась упаковка валидола. Когда я вернулся к пенсионеру на дороге, выглядел он, слава богу, получше. Порозовел, смотрел в небо ясным, не затуманенным взором.

– Вот, отец, я принес.

– Дай. – Старик довольно твердой рукой взял упаковку с лекарством, выщелкнул прозрачный шарик и положил его под язык.

– Как только сможешь подняться и дойти до автомобиля, я отвезу тебя в больницу, – пообещал я. – Честное слово!

– Недалеко, в райцентре, есть больница. – Старик попытался сесть. Я поддержал его за плечи. Старик повернул голову, посмотрел в сторону машины. – Зачем фару разбил? Знаешь, сколько сейчас фары стоят?

Я отвел взгляд. Что я ему мог сказать? Я ненавидел человека со шрамом еще больше, чем прежде, и презирал себя, игрушку в его руках. Совсем недавно, до прыжка в окно, я был чист перед собственной совестью. Я был жертвой несправедливости, а человек со шрамом заставил меня вступить на дорогу, вымощенную благими намерениями, которая ведет, как известно, в ад! Я сейчас, как бильярдный шар после удара кием бильярдиста с рваной рожей, мчусь по зеленому полю жизни и мимоходом задеваю чужие судьбы. И не властен остановить собственное движение, разве что соскочить с зеленого поля, добровольно уйти из жизни... Черт возьми! А ведь садист со шрамом был прав, когда говорил, что я предсказуем, и подозревал меня в желании умереть! Я сам еще толком не осознал соблазна свести счеты с жизнью, а он уже это предвидел! Неужели я действительно так предсказуем?

– Ты правда отвезешь меня в больницу? – Старик смотрел зло, с вызовом, силы к нему, к счастью, возвращались быстро.

– Правда, – кивнул я, опуская глаза, не выдержав его взгляда.

– А не боишься, что я сдам тебя в милицию? – Он почувствовал, что я говорю искренне, что я сломлен, и спешил отыграться за боль в сердце, за слабость, за разбитую фару.

– Нет, отец, не боюсь. – Будь что будет, но бросить старика одного на дороге я не смогу.

– Не называй меня отцом, подонок! – Старик повысил голос и замер с открытым ртом, снова схватился рукой за грудь.

– Осторожней! – Я приобнял его за плечи, поддерживая спину. – Не волнуйтесь, бога ради. Все будет хорошо. Я отвезу вас в больницу, и все будет хорошо. Я правду говорю.

Старик несколько раз глубоко вздохнул. Сначала медленно и осторожно, затем с облегчением, отпустило. Помолчал немного и тихо произнес:

– Ты думаешь, я за себя испугался, когда ты, мерзавец, вскочил и заорал? Я за старуху свою испугался. Мы тридцать лет вместе, если со мной худое случится, она не переживет... Эх, будь я помоложе, я бы тебя, подонка, в порошок стер собственными руками. Расплодились, мерзавцы, думаете, все вам позволено? Можешь меня здесь, на месте, задушить, но в милицию я тебя сдам!

– Отец...

– Не называй меня отцом, я сказал! Сыночек, видите ли, выискался...

– Виноват я, оте... Тьфу, ты!.. Извините... виноват, каюсь. Но, постарайтесь меня понять. За мной гонятся... в общем, я убегаю от настоящих бандитов, а сам я не бандит, честное слово...

Я долго и путано пытался объясниться, оправдаться перед стариком, а он слушал молча и смотрел строго, кривя губы в подобии презрительной улыбки, мол, так я тебе и поверил, волосатику в изодранной пижонской одежде.

– Хватит пули отливать! – вынес вердикт старец, дослушав до конца мои невнятные речи. – Гонятся за тобой бандиты, дружков твоих в заложниках держат, так тем более в милиции разберутся! Помоги встать, ехать пора. Машину водить умеешь?

– Умею. – Я помог старику подняться, дойти до автомобиля и сесть на заднее сиденье. Сам устроился за рулем. В бардачке нашлась крупномасштабная карта области. Руководствуясь картой и понуканиями старика, я повел машину по направлению к ближайшему райцентру. Два камэ по грунтовке, поворот на шоссе и пять камэ по асфальту. Близко.

Всю дорогу старик бухтел на заднем сиденье, дескать, давить нужно таких, как я, а их (таких, как я) все боятся, и зря. Я молча слушал и размышлял о постулате из китайской натурфилософии, утверждающем, что «слабость побеждает силу». Ох, как правы китайские философы! Невозможно ответить на удар ударом, если тебя бьет клюкой сгорбленная немощная старуха, даже если она тысячу раз не права. А если права, то и руку поднять, чтобы защититься от удара старушечьей палки, тоже, в общем-то, очень и очень затруднительно.

Я перебил старика лишь однажды, когда он в очередной раз пугал меня милицией. Я попытался объяснить, дескать, к знакомому милиционеру и спешил в Москву, а здешние менты вполне могут оказаться пособниками бандитов. Рассказал деду про захват омоновцами. Старикан ехидно хихикнул и заявил, что не верит, а потом, привязавшись к словам «знакомый милиционер», развил актуальную лет двадцать назад тему знакомств, обвиняя меня и мне подобных в том, что у нас «все по блату».

Одним глазом следя за дорогой, другим я украдкой изучал карту местности. Брюзжание старика меня сильно успокаивало. Раз злится, значит, ему лучше. Изучив карту, я обнаружил сравнительно недалеко от райцентра населенный пункт под названием Кондратьево. Несколько минут вспоминал, откуда я знаю это название и почему оно ассоциируется у меня со старинным словом «кондрашка», то бишь смерть, тот кондрашка, который рано или поздно всех нас «хватит». Вспомнил – там есть кладбище! А рядом с кладбищем в поселке Кондратьево стоит коттедж дамы, что подвезла меня сегодня утром на «Вольво» и зазывала в гости.

Тем временем дед на заднем сиденье переключился с бичевания моей персоны на ругань в адрес правительства и президента. Слушая его азартное негодование, каюсь – подумал, а не сбежать ли из тисков собственной совести. Остановить машину, выскочить на обочину и припустить по лесу. Марафонская дистанция отсюда до Кондратьева вполне преодолима, мадам меня примет как родного. Обогреет, переоденет, и я уговорю ее подвезти несчастного киношника до Москвы. Дед, по-моему, вполне оклемался, никакая больница ему больше не нужна, старикан вполне способен управлять автомобилем. Но стоило мне только подумать о побеге от ответственности за жизнь деда, как вдруг ему опять стало худо. Примолк дедушка, извлек из упаковки новую валидолину и отправил лекарственную горошину в рот.

– Фу-у... – Старик помассировал грудь рукой. – Как о президенте вспомню, всегда сердце прихватывает, а сегодня особенно. С самого утра под лопаткой ноет, но, хошь – не хошь, грядки убирать надо... А тут еще бандиты на дороге...

– Вы бы поберегли себя, – сморозил я глупость, за что тут же получил по носу.

– Не тебе, подлец, меня жалеть! Ты бы раньше меня пожалел, когда новую фару кромсал цепугой! Знаешь, сколько новая фара стоит?

– Знаю, но у меня нет с собой денег.

– А знаешь, какая у меня пенсия?

– Догадываюсь, но у меня ее вообще, наверное, не будет, когда доживу до ваших лет.

– Конечно, не будет! У тунеядцев и бандитов пенсий не бывает.

Я стиснул зубы, чтобы не нагрубить. Дед ни в чем не виноват, а я, наоборот, виноват перед ним, и все мои оправдания – это мои оправдания, ему на них плевать, и он прав, черт побери! И все же я не сдержался, ответил:

– Я не тунеядец и не бандит, можете не верить, ваше право. Я, дедушка, работаю без отпусков и выходных. Я бы с удовольствием положил трудовую книжку в отдел кадров и в ус не дул, да время такое, что трудовой книжицей проще подтереться, чем найти постоянное место работы...

Дед промолчал, что меня нимало удивило, а потом произнес неожиданно миролюбиво:

– Это ты прав, время лютое, спорить не буду. Вона, мой зять тоже попал под сокращение, пошел работу искать и... короче, запил... Направо, давай, сворачивай! За тем вона магазином больница. В прошлом году я тут уже побывал с сердцем. И в этом, выходит, опять не пронесло... По твоей милости!

«А по твоей милости погибну и я, и Захар, и Лешка. Все, кто пока еще живы», – подумал я, но промолчал.

Шоссе обходило райцентр стороной, однако имелось асфальтовое ответвление, правый поворот к приземистым домишкам вокруг нескольких многоэтажных построек. На одном из домов-многоэтажек путеводным маяком красовалась вывеска «Магазин». Выворачивая руль вправо, я нашел компромисс и вчерне набросал сделку с совестью. Довезу старика до больницы, помогу забраться на крылечко, войти, а сам замешкаюсь в дверях и ходу! Бегом из города. Покину райцентр, спрячусь под кустом каким-нибудь и разденусь до плавок. Слава богу, на мне приличные пляжные плавки! Кроссовки оставлю, грязную одежду завяжу в узелок и вперед, в поселок Кондратьево. В плавках и кроссовках, с узелком в руке, сойду за спортсмена на пробежке. Бежать придется долго, но иных вариантов нет.

И снова моим планам не суждено было сбыться!

Объехав районный супермаркет, я сразу опознал в двухэтажном здании барачного типа областную больницу. Желтая, облупившаяся штукатурка, распахнутые настежь окна, кусты сирени вокруг и возле входа, на лавочке стайка смешливых медсестричек в белых халатах. Медсестры о чем-то веселом беседовали с милиционером. Худощавый, длинный, как жердь, мент полустоял-полусидел, облокотившись на трехколесного мотомонстра, на мотоцикл с коляской.

– Ты гляди, как повезло! – Дед заерзал на заднем сиденье. – Все, кто нужен, будто специально дожидаются. И милиция тут, и медицина, надо же как, а?

Я молча скрежетал зубами. Выскочить из машины, не доезжая двадцати жалких метров до кадрящего медсестер мента? Выскочить и побежать! Нельзя – старик поднимет крик, и... черт его знает чего будет, но будет, однозначно, хреново. Вырубить деда? Исключено! Не смогу я ударить старика, и так по моей вине пострадавшего. А вот мента мне ударить совесть не запрещает. Очень не хочется этого делать, однако придется. Отправлю дядю Степу в нокаут и бежать! Тьфу ты, черт! Как же фигово все складывается! Эксклюзивно фигово, блин!

Притормозил рядышком с мотоциклом. Таким образом, чтобы «жигуленок» помешал байкеру-милиционеру с комфортом сняться с места, придя в чувство после нокаута. Заглушил мотор, поставил автомобиль на ручной тормоз. Отдавая ключи от машины старику, спросил:

– Помочь выйти?

– Сам справлюсь. – Старик одарил меня придирчивым колючим взглядом, открыл заднюю дверцу и сразу окликнул мусора: – Эй! Товарищ милиционер! Вы меня помните? Весной встречались, когда мою дачку мазурики обчистили, помните?

Мент с огромной неохотой отвернулся от юного медперсонала, въелся глазами в старика и вяло кивнул.

– Помню, батя. – Служивый обреченно вздохнул. – Не нашли мы пока вашего радиоприемника. Ищем.

– Оно и видно, как вы его ищете. – Старичок потер рукой грудь, сморщился.

– Ой! – воскликнула одна из медсестер. – А я тоже вас помню! Вас в прошлом году привозили с подозрением на инфаркт! Правильно?

– Правильно. – Дед скривил губы от боли. – В прошлом году пронесло, а сейчас, кажется, нет. Болит сердце, дочка, мочи нету.

– Наберите в грудь побольше воздуха и задержите дыхание, – велела медсестра, вспорхнув с лавочки и сразу сделавшись серьезной. – Набрали? Задержали? На задержке дыхания больше болит?

– Нет, – выдохнул старик. – Когда не дышу, болит меньше.

– Тогда это у вас не инфаркт, а межреберная невралгия, – улыбнулась девушка. – Как в прошлом году. Нервничать нужно поменьше, дедушка, себя беречь!.. Но кардиограмму вам сейчас снимем, на всякий случай, пойдемте.

Медсестра взяла старика под руку и повела его к больничным дверям. А я стоял рядом с машиной болван болваном. Между тем мент с нескрываемым интересом разглядывал мою грязную одежду. Мент находился в пределах досягаемости ноги. Я расслабил правую ногу, был готов в любую секунду пронести ее над рулем мотоцикла с коляской и оставить на милицейской щеке автограф в виде отпечатка рифленой подошвы кроссовки.

– Погоди, дочка. – Старичок отстранился от медсестры, повернул седую голову в мою сторону, и я почувствовал, как икроножная мышца мелко задрожала, словно корпус ракеты перед стартом. – Погоди минутку. Товарищ милиционер! Тут такая неприятность приключилась: я, старый дуралей, сослепу на этого волосатого молодого человека наехал. Он на велосипеде катил, а я из-за поворота в него и въехал. Велосипед поломался, фара разбилась. Показалось, что и парня колесами переехал, вот сердечко-то у меня и прихватило. Спасибо молодому человеку, довез до больнички. Большое вам спасибо, молодой человек... Ну, пошли, дочка, кардиограмму снимать. И зятю моему позвонишь в Москву, а дочура? Пусть за мной приезжает, нечего ему диваны пролеживать, тунеядцу...

Старик повернулся ко мне спиной и под руку с медсестрой поковылял дальше, а у меня, что называется, челюсть отпала. Не ожидал я от старика такого подарка! Честное слово, не ожидал!

– Заявление писать будете? – вернул меня в действительность мент.

– Какое заявление? – В действительность я возвращался с ощутимым трудом.

– О наезде, о материальном ущербе. Велосипеда я не наблюдаю. Накрылся, значит, велик или что?

– Велик накрылся, и я в лужу свалился, но заявления писать не буду. – Я нагнулся и почесал лодыжку. Мышцы все еще подрагивали. Мое почесывание неверно истолковала медсестричка из поредевшей на одну особь стайки девушек на скамейке.

– Молодой человек, вы, часом, не повредили себе чего? – Девица кокетливо, но с профессиональной заботой прощупала меня глазами с головы до пят. – Медицинская помощь не требуется?

– Нет, спасибо. – Я смутился. Я не знал, как себя вести. До сих пор не верилось, что все обошлось без драки. – Спасибо, пойду я...

– Куда это вы собрались? – удивился мент.

– Как куда? Эээ... – Я запнулся. Чего ему врать? Придумал! – Я на выходные к друзьям приехал, взял велосипед покататься, и вот такая досада приключилась. Друзья, наверное, волнуются, куда я пропал, пойду, успокою...

– Далеко идти-то? – не унимался мент. И ответить ему нужно было не задумываясь, без запинки. А то начнет еще, чего доброго, играть в Глеба Жеглова перед девчонками-медсестрами, документы попросит, допрос учинит.

– В Кондратьево, – ляпнул я первое, что пришло в голову. Другие названия населенных пунктов, считанные с крупномасштабной карты местности, как назло, вылетели из головы.

– Фиу-у... – присвистнул мент. – Далеко же вы заехали на велосипеде!

– У меня первый разряд по велоспорту... – поспешил я соврать. – Юношеский... был когда-то. Люблю погонять.

– Вот и догонялся, – с философской назидательностью отметил мент. – А куда вам конкретно в Кондратьеве нужно? Адрес какой?

Блин! Мент все же взялся за роль Жеглова. Смотрит подозрительно, серьезно. Голос вкрадчивый, притворно задушевный. Даже девочки на лавке все поняли и притихли. Идет допрос, дело нешуточное... Вот, черт! Неужели не избежать пощечины кроссовкой по ментовской физиономии?

– Адрес не помню... Точнее, подруга моя живет в коттедже напротив кладбища. Приехали мы на «Вольво». Она обедом занялась, а я покататься поехал... – выпалил я все, что знал про село Кондратьево и его обитателей, присовокупив очередное вранье про обед и велосипед.

– Знаю дома напротив кладбища! И «Вольво» видел. – Голос мента оттаял, как у Штирлица во время общения с радисткой Кэт.

– Кеша! – осмелела девчонка-медсестричка на лавочке. Та, что проявила интерес к моему пошатнувшемуся здоровью. – Кеш! Че к человеку пристал? Лучше б подвез его до Кондратьева, а то тама обед стынет и женщина заждалась небось вся!

Последнее замечание медсестрички вызвало бурю смешливых эмоций в среде ее очаровательных коллег-подружек.

– И то правда! – вдруг заявил мент по имени Иннокентий. – Залезайте в люльку. До Кондратьева не подвезу, а до поворота на Степашкино подброшу. Оттуда до Кондратьева полчаса ходу напрямки пехом.

– Кеша, а ты молодого человека в Степашкино с собой возьми! – Заботливая медсестричка, давясь от смеха, пояснила ситуацию специально для меня: – У Кеши в Степашкине невеста живет, а у нее сеструха-перестарок, а ну как она вам глянется, молодой человек? Она готовит хорошо и...

– Цыц! – прикрикнул на медсестру-сводницу милиционер Кеша. – Расскажу Андрюхе, как ты велосипедиста пыталась затащить на осмотр, будешь знать!

Девушки смеялись. Милиционер Иннокентий пытался шутить. А я усаживался в неудобную мотоциклетную люльку и чувствовал себя героем давно отшумевшего блокбастера «Люди в черном», инопланетянином со специфическим ритмом жизни, пришельцем, с трудом маскирующимся под обычного человека.

– Удобно сидите? – Мент Кеша повернул ключ в замке. Мотор мотоцикла отравил воздух выхлопом газов.

– Да, спасибо. – Я изобразил на лице улыбку. Получилось плохо, но, надеюсь, Кеша спишет вялость мимики на мнимые велосипедные неурядицы.

– Счастливо, девчата! – Кеша дал газу. Трехколесный драндулет покатил по рытвинам да ухабам. Мотоциклист аккуратно объехал «жигуль», блокировавший моими стараниями выезд на объезженную дорогу, и прибавил скорость.

Через несколько минут райцентр остался позади. Впереди маячил асфальт основной трассы. Однако, выехав на комфортабельную дорогу, Кеша поспешил свернуть с нее на разбитую тропинку, змейкой пересекающую бесконечное картофельное поле. Я точно помнил – поворот на Кондратьево (и на Степашкино, раз оба поселка рядом) находится километрах в трех от райцентра.

Я хотел было спросить у Кеши, зачем понадобилось мучить себя и меня ездой по пересеченной местности, когда можно прокатиться по ровному шоссе, но ответ милиционера опередил мой вопрос.

– В объезд шоссе поедем! – заорал Кеша громко, так, чтобы перекричать рокот мотора. – На шоссе могем на наших нарваться, кого-то ловят. Я с происшествия заехал на работу отчитаться, хотели и меня в облаву мобилизовать. А сегодня суббота, и, считай, вечер уже! Сазана Петровича им, начальникам, в рот! Я сутками напролет пахать не нанимался!

Кеша покосился на меня, ища поддержки. Я поспешил глубокомысленно ему поддакнуть, дескать, правильно, от работы кони дохнут. Кеша удовлетворенно кивнул, мол, еще как дохнут, и вновь уставился, как и положено человеку за рулем, в сторону движения мотоцикла. Ну а я попробовал осмыслить информацию про облаву на дорогах.

Может быть, совпадение? Может быть, ловят вовсе и не меня? Если бы ловили меня, то Кеша вряд ли забыл бы приметы объявленного в розыск «преступника». То бишь мои исключительно броские приметы. Или Кеша поспешил слинять с работы, не дожидаясь брифинга, на котором коррумпированное милицейское начальство обнародует приметы беглеца из нового русского частного цугундера?

– Гы-гы-гы! – заржал Кеша столь громко и неожиданно, что я вздрогнул. – Слышь, а знаешь, на какое происшествие я сегодня утром ездил, пока наши говнюки-омоновцы, хер их знает где, жопы на солнышке грели?

Где грелись омоновцы из райцентра сегодня утром, я как раз знал. Даже приблизительно мог прикинуть, на какую сумму в российских рублях они нагрелись. А про Кешины подвиги я не знал ни фига и не очень-то хотел знать. Однако грех не выслушать человека, который поведал мне про облаву и, более того, везет меня сейчас в обход всех постов и кордонов.

– Девчата-медички ухихикались, когда я им рассказывал про утренний вызов. Да ты и сам слышал, как девки ржали, когда вы с дедом подъехали, – предварил свой рассказ Кеша кратким вступлением и перешел к сути: – У нас в районе, в одном хозяйстве работает зоотехник Филимонов Валерий Михалыч. Его весь район знает. Бабник Валера еще тот! Всех парикмахерш и доярок в области отымел. А недавно Филимонов на бизнесе умом тронулся. Уговорил начальство купить в Германии за последнюю валюту быка-производителя, чтоб, значит, поголовье от нового быка пошло мясистое да сисятое, и, понимаешь, дорогое, валютное поголовье. Божился Михалыч устроить продажу телят обратно в Германию за валюту, понимаешь! Начальники, дубы, Филимонова послушали и выписали у немцев бычка, а он, бычара заграничная, скотина, фашист рогатый, взял и влюбился, понимаешь, в одну конкретную телку. И кабздец! Никого, кроме той телки, зазнобы своей, крыть не желает! Филимонову хоть вешайся: жена его, Филимониха, поведение быка ставит мужу в пример, а начальство, наоборот, кроет Михалыча за быка-однолюба на чем свет стоит! Филимонов с горя сегодня с утреца нажрался, схватил двустволку и попер в коровник бычару-предателя стрелять. А в коровнике сторож, тоже с ружьем, валютную скотину-производителя охраняет. Такая промеж них перестрелка началась, ужас! Звонят доярки к нам, омоновцы хер знает где. Меня заместо взвода ОМОНа послали, как ветерана горячих точек. Насилу урегулировали военный конфликт, понимаешь. Возвращаюсь с вызова отчеты писать, и нате вам – облава. Сазана Петровича! Сутками пахать не нанимался! Бочком-бочком и свалил с работы, покуда на инструктаж не поволокли. Ща, доеду до Лизки, невесты своей, и специально нажрусь в жопу, чтоб до завтра не трогали. Имею право, понимаешь! Хотя бы один выходной день да мой...

Мент прокричал эту байку наперекор рокочущему мотоциклетному мотору, и мне пришлось вежливо посмеяться, дослушав историю про быка-однолюба до конца. В другое время, уверен, я бы смеялся искренне, но сейчас собственные невеселые проблемы занимали меня целиком...

... Я произнес слово «сейчас». Как интересно, рассказываю обо всем, что со мной произошло, уже произошло, и говорю – «сейчас». И будто заново переживаю былое... как интересно... Наверное, когда говорят о последней предсмертной минуте, за которую мозг успевает прокрутить кинопленкой прожитую жизнь, имеют в виду нечто похожее. Все уже было, и все повторяется заново, в последний раз, прежде чем сотрется навсегда волною времени, и некому будет еще раз писать мемуары на мокром песке...

...Мотоцикл притормозил, взобравшись на засеянный картофелем пригорок.

– Вылезайте! – Мент, пользуясь остановкой, закурил. – Вылазьте из люльки и идите прямо, через поле, а мне налево дальше ехать. Три километра еще до Степашкина. Вам поближе идти. Вон там, видите? Лесочек видите?

Я кивнул взлохмаченной головой. На линии горизонта картофельного поля виднелся лес, темно-синее пятнышко на границе земли и неба.

– Этот лесочек и есть кондратьевское кладбище, – объяснил мент Кеша. – Вы кладбище-то само лучше стороной обойдите, советую. Там, на кладбище, повадились наркоманы собираться...

– Из Москвы сюда колоться ездят? – не поверил я.

– Да какое из Москвы, вы чего? Своих наркоманов хватает с избытком. В Кондратьеве еще с этим делом туда-сюда, а бывает, целые деревни на игле сидят. На что дозы покупают, сам не знаю. Колются, мешая всякую гадость пополам с подслащенной водой. В толк не возьму, на хер колются, коль самогонка и дешевая, и полезней... Ну, чего? Пока, что ли?

– Пока. – Я пожал крепкую милицейскую руку. – Спасибо, что подвезли.

– Спасибом сыт не будешь.

– Извини, командир, но денег у меня с собой нету. Ни копейки. Хочешь, возьми кроссовки за проезд. Остальное все рваное.

– Ты чего, мужик, охерел? Пошутил я! Какой-то ты не юморной, велосипедист. Покеда, поехал я...

«Юморной» милиционер Иннокентий погнал мотоцикл под горку навстречу горизонту, там ждет его невеста и самогонка в поселке Степашкино. А меня в Кондратьеве вряд ли ждут.

Я пошел напрямик через поле и углубился в размышления о превратностях судьбы, о таких категориях, как удача и неудача, стечение обстоятельств и случайностей. Я пытался объяснить словами поступок старика. Я его напугал едва ли не до смерти, а он поверил мне и простил. Внутренне я понимал, почему старик отпустил меня с миром (с миром на войну?), но выразить свое понимание словами кратко и ясно никак не удавалось... А ведь человек со шрамом ошибается, когда говорит, что все люди предсказуемы! Старик оказался непредсказуемым, и я опять сам себе удивляюсь. Думаю о старичке, о последних событиях, и что-то меня терзает, а вспомнив о том, как жестоко обошелся с охранником возле калитки, не чувствую никаких угрызений совести. И по отношению к хозяйке коттеджа, к которой спешу званым, но нежданным гостем, у меня в голове выстраиваются очень и очень цинично-прагматичные планы, а совесть молчит.

Честно говоря, я начал не на шутку побаиваться собственных планов. Я сочинял планы по рецептам кинодраматургии, как будто сценарий боевика выдумывал, и уже успел нарваться на грубую правду реальной жизни. Однако по-другому я мыслить не умею. Прожекты относительно богатой бабенки, имевшей несчастье подобрать меня, седовласого красавца, на обочине шоссе, снова сильно смахивают на авантюрный киносценарий жесткого порно с элементами мелодрамы.

Горизонт, помеченный пятнышком леса, приближался. Да и темное пятнышко успело приобрести более четкие очертания с отчетливо различимыми отдельными деревьями. Я упорно шагал, обливаясь потом и стараясь дышать ровно. Вечерело, но вечера летом теплые. Солнце даст отдохнуть лишь часов через пять, когда закатится за горизонт. Знать бы, что за горизонт будет перед моими глазами в час заката. Хочется надеяться – закат я увижу в компании капитана Верховского.

Под сень деревьев на кладбище я ступил изрядно уставший и разбитый. Одно лишь отрадно – еще теплое солнце окончательно высушило промокшие после прыжка в бассейн одежды. Жаль только, грязь никуда не делась, присохла к джинсам, испоганила футболку. Если раньше держался на нервах, то, перейдя поле спеющей картошки и чуть-чуть успокоившись от равномерного движения, в полной мере ощутил дрожь в уставших мышцах и ломоту в травмированных когда-то суставах. Хорошо еще, что через два дня на третий, но все же не пренебрегал физкультурой, после того как бросил серьезно заниматься спортом.

Кладбище оказалось безлюдным, если так вообще можно говорить о кладбище, наверное, нельзя. Скажу по-другому: никого из живых на кладбище не было. И, к сожалению, не было на кладбище наркоманов, вопреки пророчеству мента Кеши. Что еще, кроме стычки с наркоманами, сможет оправдать мой грязный, истерзанный вид? Ничего! Придется врать госпоже из коттеджа, вешать лапшу на уши, дескать, стычка имела место. А как было бы славно подбежать к ограде вокруг коттеджа с криком «Помогите!» и, чтоб по пятам гналась банда одуревших от наркотиков подростков!

Попетляв по тропинкам меж поросших травой могил с покосившимися крестами, я вышел на окраину поселка Кондратьево. Коттедж шапочно знакомой мадам я узнал по автомобилю «Вольво» во дворе. Сквозь прутья металлического забора разглядел пожилого крепкого мужчину, занятого мытьем машины. Неужели муж! Нет. Мужа не бывает по выходным, мадам предупреждала. Как говорят японские женщины: идеальный муж тот, который много зарабатывает и редко бывает дома. Мужчина-мойщик, должно быть, в услужении у обремененной коттеджем и иномаркой четы. Сторожит дом, смотрит за двором, следит за машиной. По виду – местный крестьянин, подрабатывающий на пришлых дачниках. Коттедж, кстати, поскромнее будет, чем тот, где меня хотели убить с помощью китайца-кунфуиста, но тоже ничего домик, тысяч на сто долларов (вместе с обширным участком) потянет легко.

– Можно вас? – окликнул я мойщика машины, просунув голову в промежуток меж прутьями ограды.

– Чего надо? – Пожилой крестьянин без всякого энтузиазма отозвался на мой клич, не прекращая драить тряпочкой блестящий капот.

– Хозяйку позови, – попросил я.

– А ты кто таков? – Крестьянин плюнул на ветровое стекло «Вольво» и принялся тереть его тряпкой.

– Гость твоей хозяйки, чувырло! – прикрикнул я строго.

– Сам чувырло! – Мужчина наконец переключил свое внимание с автомобиля на меня. – Ходи отсюда, оборвыш. Нету хозяйки.

– Врешь, морда! – Я начал злиться. Еще не хватало терять время на препирательство со слугами! – Врешь, батрак! Зови срочно хозяйку, кому сказал?!

– Ходи отсюда, оборвыш! Сказано – нету хозяйки! Уехала.

– На чем уехала-то?! Чего ты врешь? А то я ее машину не узнал.

– На мужниной машине и уехала. Ходи отсюда, наркотик проклятый, житья от вас нету...

Все ясно – меня перепутали с подростком-наркоманом, завсегдатаем кладбища. Местные мужчины моего возраста не носят длинных крашеных волос и одеваются по стандартам, отличным от моих грязных одежд, и вообще другие. Полагаю, и деревенские подростки-наркоманы совсем на меня не похожи, однако пожилой крестьянин не затруднил себя непривычной умственной работой. От владельцев коттеджей и их гостей я, должно быть, тоже отличаюсь, а к тому же приковылял прямо с кладбища, вывод однозначен – я наркоман, явился попрошайничать. Думаю, соседство с местом тусовки наркоманов доставляет немало хлопот московским обеспеченным дачникам, и основная обязанность крестьянина-батрака отнюдь не мытье машины, а охрана покоя и собственности владельцев коттеджа от больных наркотической зависимостью.

– Батя, послушай, – заговорил я примирительным тоном. – Ошибся ты, батя, я не наркоман. Меня самого только что наркоманы проклятые побили и ограбили, а я к хозяйке твоей шел в гости.

– Нету хозяйки. – Верный слуга вновь занялся мытьем машины. – Уехала и про гостей не упреждала. Ходи отсюда подальше, не мешай работать, не то в милицию позвоню!

Знал бы я, как зовут хозяйку, сохрани я ее визитку, можно было бы вести диалог в более конструктивном русле, можно было бы вообще продолжить хоть какой диалог, а так... батрак старательно батрачил, не обращая на меня, сирого, никакого внимания. Я стоял, уперевшись лбом в железный прут ограды, и чувствовал, как натягиваются струны нервов.

«Вдруг она действительно уехала? – подумал я. – Что мне дальше делать, как быть? Денег – фиг рублей, шиш копеек. Одежда рваная и грязная. Ограбить какого-нибудь автовладельца – путь тупиковый. Не случись деду в «Жигулях» плохо с сердцем, меня бы повязали менты, задействованные в кордонах на дорогах. Полный абзац! Остается вернуться на кладбище и повеситься!»

Я находился на гребне отчаяния, когда открылось окошко на втором этаже коттеджа и оттуда выглянула знакомая женская головка.

– Федор! Что случилось? С кем ты тут ругаешься? – Женщина, придерживая рукой ворот легкого халата на груди, высунулась из окна, скользнула по мне взглядом и не узнала.

– Оборвышей гоняю, Ангелина Петровна. – Батрак задрал голову и, щурясь от солнца, подобострастно улыбнулся госпоже.

– Ангелина Петровна! Ангелина! – завопил я дурным голосом. – Я Стас! Вы меня сегодня утром подвозили до санатория! Помните?!

– Вы? Стас? – Она помнила меня, но не узнавала. В ее памяти остался седовласый принц с грустным лицом, а не оборвыш с перекошенной от щенячьего счастья мордой.

Я взял себя в руки и заговорил трагическим, переполненным чувственностью голосом:

– Ангелина! Наша утренняя встреча весь день не давала мне покоя. Я исповедовался перед вами, оставил вам частицу себя и унес с собой частицу вас. Я мучился целый день и решил обязательно увидеться с вами, сегодня же, чтобы соединить разрозненные частицы... – Я еще крепче взял себя в руки. Нельзя переборщить с поэтическим пафосом, еще, чего доброго, сочтет меня пьяным и даст от ворот поворот. – Ангелина Петровна, я сел в попутную машину и от санатория добрался до поселка Степашкино. Мне объяснили, как дойти до Кондратьева, но забыли предупредить, чтобы я обходил стороной кладбище. Когда шел через кладбище, на меня напали подростки. Я отбивался, но их было много. Подростки отобрали мою сумку, а в сумке хранились деньги и документы, порвали одежду, избили меня... Я чудом убежал от них и вот, стою, оборванный, перед вашим домом... Уж и не знаю, пустите ли вы меня на порог такого...

– Я совсем забыла предупредить вас про кладбище! – всплеснула руками Ангелина Петровна. Халатик на груди распахнулся, обнажив два аппетитных полушария с точками коричневых сосков. Я, смущаясь, потупил взор. Ангелина Петровна спохватилась, запахнула халатик и продолжила корить себя: – Простите, Стас! Я подумала, если вы и надумаете приехать, то на машине и... и не сегодня.

– А я приехал сегодня! – Я развел руками, всем своим видом показывая, дескать, каюсь, не смог пережить долгой разлуки с милейшей Ангелиной Петровной. Мне было просто притворяться, ибо редко какая женщина так радовала мое сердце, внезапно возникнув перед глазами. В сердце на углях ненависти к человеку со шрамом вновь вспыхнула надежда добраться-таки до капитана Верховского наперекор всему!

– Федор! Впусти гостя! – велела Ангелина Петровна слуге и обратила повлажневшие глаза ко мне, экс-принцу в образе Золушки. – Проходите, Стас, я сейчас...

Она исчезла за занавеской. Батрак Федор, пожилой человек без отчества, трусцой побежал отпирать железную калитку в ажурной ограде.

– Попросить, что ли, чтоб тебя уволили? – не удержался я от язвительной фразы.

– Дык я ж, это самое, – переполошился Федор. – Как лучше старался...

– Ладно, работай пока. Машина чтоб к выезду в любую минуту была готова, понял?!

– Дык, это самое, а как же ж, понял...

– Куда дальше идти?

– На крылечко проходите и в двери, а тама налево и в залу.

Войдя в коттедж, я легко отыскал «залу». В основную комнату, именуемую залом, владельцы коттеджа свезли старую мебель из московской квартиры. Сразу видно – обстановка дорогая, добротная, однако безнадежно устаревшая. Еще не ретро, но уже дурной тон в среде богатых граждан. Очевидно, и во времена совка господа жили не бедно. Насколько я помню, такой мебельный гарнитур стоил тысяч двенадцать рублей с гербом СССР. Инкрустированный ценными породами дерева полированный овальный стол. Мягкие стулья с подлокотниками, шкаф – громадина на гнутых ножках. Сервант с хрусталем, люстра в комнате тоже хрустальная. На стенах ковры, на полу палас. Из массивных колонок музыкального центра, сработанного в Японии на рубеже девяностых, льется сладкозвучная музыка. Элвис Пресли по-английски умоляет, чтобы его полюбили нежно. Звукоряд, я так думаю, соответствует настроению Ангелины Петровны.

– Стас, как вы себя чувствуете? Вас сильно побили? – Ангелина Петровна вошла в комнату раскрасневшаяся, со свежим слоем помады на губах и в другом халате. Однако в халате! Намек ясен. Могла бы и платьице успеть натянуть, но зачем? Платье с себя одним красивым жестом не скинешь. – Спасибо за вопрос, Ангелина Петровна. Спасибо за заботу в вашем голосе. Избили меня не так чтобы очень сильно, но чувствительно. Я, Ангелина Петровна, совсем не умею драться, знаете ли...

– Да что вы все заладили, Ангелина Петровна, Ангелина Петровна! Зовите меня просто Ангелина.

– Ан-ге-ли-на, – произнес я по слогам, закатив глаза. – Это имя, наверное, означает ангел?

Она покраснела. Я ее смущал. Человек искусства, романтичный и одновременно несчастный, претерпевший множество лишений на пути к ней. Спорить могу – я самое экзотическое приключение в ее далеко не ангельской жизни.

Некоторые китаеведы трактуют понятие «гунфу», как «вершина мастерства». Я всерьез настроился продемонстрировать Ангелине Петровне свое гунфу в сфере межполовых отношений, преследуя исключительно конкретную цель – как можно скорее пройти стадию сближения душ и тел и перейти в стадию взаимопомощи. Точнее, помощи мне, ибо время бежит, и где искать ночью капитана Верховского, ей-богу, ума не приложу. Эх, бляха-муха, прямо сейчас прыгнуть бы в «Вольво» и поехать в Москву! Хотя нет! Как минимум, нужно помыться, переодеться и побрить голову налысо, дабы успешно миновать кордоны на дорогах. Волосы – моя основная примета.

– Ангелина Петровна...

– Опять вы по отчеству! – перебила женщина.

– Чтобы перейти на «ты», полагается выпить на брудершафт.

– Какие напитки вы предпочитаете? – Ангелина Петровна зарделась пуще прежнего и неровным шагом (туфли на каблуке не забыла надеть!) подошла к серванту, где помимо хрусталя теснились бутылки разнообразных фасонов.

– Шампанское будет очень кстати.

Она отыскала среди бутылок подмеченное мною «Абрау-Дюрсо», прихватила два фужера и вернулась, держа в обеих руках необходимую для ритуального поцелуя утварь.

– Позвольте взять у вас бутылку. Фужеры, пожалуйста, поставьте на стол. Момент... – Пробка выскочила из горлышка, едва не задев хрусталь люстры. Белая пена полилась на пол, но я, как бы ничего, кроме Ангелины Петровны, не замечая, проигнорировал эти мелочи. Не глядя (глядел только на нее) щедро плеснул в хрусталь шампанского (загадив при этом полировку стола) и жестом предложил даме приступить к церемонии.

Наши правые руки переплелись. Я сделал малюсенький глоточек жидкого шедевра виноделов с берегов Черноморья и в нетерпении потянулся губами к пятну красной помады на женском лице.

Губы наши встретились. Свободной от хрусталя рукой я приобнял ее талию. Хотел нежно коснуться помады, очень нежно и бережно, но женщина, словно вампир, впилась в мой рот, протолкнув язык меж моих зубов.

Не глядя я поставил пустой бокал на стол. (Почему пустой? Глоточек выпил, половину расплескал на пол, остальное вылилось еще одной лужей на столешницу во время брудершафта.) Освободившейся рукой забрался под мягкую ткань халата. Губы терзали ее губы, рука ласкала в меру упругую женскую грудь. Ответственный момент – нужно понять, что нужно конкретно этой самке, расшифровать сигналы ее тела. Понять то, чего она сама о себе, быть может, не подозревает, и постараться доставить ей максимум удовольствия. В общем, выявить те таланты, что отличают высококлассную проститутку от привокзальной дешевой шмары. Кто сказал, что проституткой стать легко? Мало одного желания, нужно еще и соответствие! И талант от бога... простите, от черта! Без природного таланта ни фига не получится, хоть всю Камасутру наизусть заучи.

Продолжая целоваться, мы опустились на пол. Мадам отшвырнула в угол мешавший ей бокал. Хрусталь со звоном разбился. Как кожуру с тропического фрукта, я снял с нее халат и принялся путешествовать пальцами по закоулкам и укромным местечкам ее горячего тела. У нее оказались небритые подмышки. Сто лет не встречал волосатых подмышек у женщин, и это меня чертовски возбудило. Мадам почувствовала возбуждение сквозь толстую джинсовую ткань и поспешила расстегнуть «молнию» на моих джинсах. Она оказалась страстной и искусной, однако, по-видимому, ей не везло на партнеров, попадались все больше эгоисты, заботившиеся более о собственном удовольствии, чем о гармонии.

Я скинул с плеч рваную ветровку, стянул через голову футболку. Пока я раздевался, сидя на полу, партнерша пристроила голову у меня на животе и нашла губами с полустертой помадой индикатор моей возбудимой натуры. Но я не пожелал расслабленно валяться бревном, глядя в потолок. Мягко и настойчиво проявил инициативу, расположив наши тела в позе 69. Да! Тысячу раз да! Это как раз то, чего ей надо! Подмышки она не брила, волосы на голове обесцвечивала, остальная растительность на теле отсутствовала. Дьявольски пикантно!

Ангелина постанывала и подвывала от удовольствия. Если бы я был разведчиком, смог бы получить от нее любую секретную информацию за счет своего гунфу плотской любви. Почему я не разведчик? Жил бы сейчас в Штатах, охмурял обиженную Моникой Хилари и телеграфировал на Родину, о чем откровенничает с супругой замученный угрозой импичмента Билли. Кстати, Ангелина Петровна чем-то похожа на Хилари, а у меня же цвет волос близок к масти Билли.

Размечтался! Не получится из меня разведчик! Как увидел теряющего по моей вине сознание жалкого старика, так сразу размягчился и все деду рассказал, во всем сознался, моля его простить меня. И сейчас нырнул в горнило плотских утех, отгородился от действительности необходимостью секса, а между тем время тает ледяной глыбой, и старые друзья – по-прежнему игрушки в руках человека со шрамом!

Воспоминания о садисте с порванной физиономией возродили затаившуюся под сердцем злобу. Еще минута, и подавленный злостью высшего порядка индикатор половой активности упадет на полшестого. Женщина сначала расстроится, потом обидится, потом выставит меня вон!

Резко поменяв позицию, я подхватил Ангелину за небритые подмышки и усадил верхом на свои чресла в позу наездницы. Стыковка двух космических начал, мужского и женского, произошла без сучка, без задоринки. Почему космонавты во время стыковок не производят предварительную смазку контактирующих деталей? Хрен их знает!

Ангелина дугой выгнула спину, запрокинула голову. Даже в пылу страсти эта женщина не забыла, как извиваются порномодели, дабы приподнять обвислые груди. Я схватил ее за плечи, рывком повалил на себя, обнял крепко, укусил мочку уха и конвульсивно напряг мышцы.

Она вцепилась в мои бока, гортанно выкрикнула грязное ругательство, я стиснул зубы, и мы кончили одновременно.

Ангелина Петровна, продолжая материться, только уже не громко, а почти шепотом, расслабилась, размякла, лежа у меня на груди. Ее шершавый язык слизнул с моей шеи капельку пота. И тут я завопил дурным голосом:

– Ауу-у-у-а! Б-блин! Как больно!!!

– Что с тобой?! – Ангелина Петровна проворно соскочила с моего тела, замерла рядом на коленях.

– Ребро! – Я схватился обеими руками за левый бок. – Не болело и вдруг схватило! Наверное, наркоманы, когда меня били, травмировали ребро. Я в детстве упал с велосипеда и заработал трещину в ребре. Сейчас точно такая же боль... Очень больно...

Стараясь говорить сдавленным голосом, я прикрывал руками бок, ибо на нем, к сожалению, не было ни ссадины, ни синяков.

– Тебя срочно нужно отвезти в больницу! – строго сказала Ангелина Петровна, подобрала с пола халатик, накинула на обнаженные плечи, поднялась на ноги. Она была явно недовольна и раздосадована.

– Прости... – Я зажмурился от мнимой боли.

– За что? – Она удивилась

– Все со мной не слава богу, все наперекосяк... Вот, встретилась, наконец, женщина, которая... – Я открыл глаза, выдавил слезу, что оказалось легко, так как капелька едкого пота закатилась со лба под веко. – Которую... Прости! Не сердись на меня...

– Стас! – Лед в ее голосе растаял. – Милый мой! Какой же ты хороший...

Ангелина Петровна нагнулась, нежно чмокнула меня в губы.

– Стас, я отвезу тебя в больницу. Немедленно!

– Спасибо тебе. За то, что ты есть. За то, что мы встретились...

– Через полчаса мы будем в больнице, не беспокойся!

– Через полчаса? – Я оперся об пол локтями, сел, не забыв мимикой показать, как мне якобы больно.

– Недалеко, в райцентре, есть приличная больница. Полчаса езды отсюда.

Я едва сдержался, чтобы не закричать: «Нет! Только не это!» Но сдержался. Помассировал бок, вдохнул, выдохнул.

– Фу-у! Кажется, полегчало немного. Повернулся как-то не так и было очень больно, а сейчас полегчало... Ангелиночка, боюсь показаться хамом, но не могла бы ты подбросить меня до Москвы, до Первой Градской больницы, что рядом с метро «Октябрьская». В Первой Градской мой однокашник работает. Вдруг понадобится гипс, госпитализация, а мне никак нельзя валяться вдали от столицы, я в запуске.

– Зачем же рисковать здоровьем, милый? Дорога до Москвы длинная, – сказала она с нежностью и поспешила поинтересоваться: – А что означает «в запуске»?

– С кино запустился. Режиссирую новый телесериал. Месяц еще подготовительного периода остался, потом вхожу в производство. Два года писал сценарий, год искал деньги. Обидно будет, если из-за ребра пустякового все пойдет прахом! С такими актерами договорился!

Она смотрела на меня, трепеща всем телом. В ее глазах читалось множество вопросов: «О чем будет телесериал? Какие «такие» актеры заняты в съемках? Позволено ли ей будет взглянуть, хотя бы одним глазком, за кулисы кинопроизводства? Познакомлю я ее с актерствующе-режиссерствующей богемой или нет?»

– Хочешь у меня сниматься?

– Я!!! Ха! – Она смущенно рассмеялась, пряча глаза, полные вопросов. Отвечая на ее вопросы, я мог легко запутаться во вранье. – Стас, ты шутишь?

– Отнюдь! Главной роли не обещаю, но в эпизоде можешь попробоваться, если хочешь. Нынче модно снимать непрофессионалов. Вспомни хотя бы «День лунного затмения».

Упомянутый мною кинофильм Ангелина Петровна, конечно же, не видела и, конечно же, не подала виду и, разумеется, замялась с ответом на мою киноведческую реплику, чем я поспешил воспользоваться, переводя разговор в другое русло:

– Ангелина, где бы мне помыться, а? Ноги грязные, волосы свалялись, стесняюсь своего вида.

– Помыться? Конечно! Сейчас дам полотенце! – захлопотала Ангелина Петровна. – Грязную одежду оставишь у меня. Во что тебе переодеться, найдется, не горюй. Примешь ванну, оденем тебя и поедем в Москву. Ой, забыла совсем! Ты есть хочешь?

– Неплохо бы перекусить.

– Что ты любишь?

– Кажется, тебя...

– Стас! – Она упала на колени рядом со мной, сидящим на полу, прильнула щекой к моей щеке и зашептала на ухо всякую бабью чепуху.

Я действительно в ту минуту по-своему ее любил. Ведь любит же жокей кобылу, которая помогает ему первым прийти к финишу! Сам видел, как после бегов жокей-победитель целует вспотевшую кобылку в слюнявые губы.

Устав слушать нежные признания Ангелины Петровны, я громко ойкнул.

– Ой! Сволочизм какой, опять ребро!

– Давай, я помогу тебе подняться и доведу до ванной.

И все же я сволочь, господа! И хренушки благоприобретенный сволочизм по отношению к слабому полу позволит мне когда-нибудь жениться!

Поддерживаемый Ангелиной Петровной, я проковылял через залу в ванную. Ванная комната в коридорчике из зала в спальню оказалась устроена по образу и подобию городских аналогов. Не джакузи, нет, но вполне современная белоснежная ванна, в пару ей раковина, блестящий смеситель, полочка с шампунями и стаканчиком для зубных щеток, зеркало с врезанными в блестящую поверхность светильниками, испанская плитка на стенах и на полу. У меня дома ванная скромнее.

Горячая вода плотной струей полилась на эмаль. Несколько капель душистой пены для ванн, и под напором струи родились первые мыльные пузыри. С помощью женщины, названной в честь крылатых райских созданий, я забрался в теплую воду. Вытянулся, расслабился.

– Сейчас принесу полотенце.

– Не нужно. Вытрусь твоим. Мне так приятней. Вотру запах твоего тела в поры кожи, пропитаюсь тобой.

– Ты говоришь так необычно... – Она в который раз зарделась. – Что приготовить на ужин? Будешь мидии? Есть хорошие, французские.

– Буду. С сухим белым вином. Но не могу смолчать, дорогая, твоя мидия для меня вкуснее и желанней всех лакомств на свете!

До нее не сразу дошел глубинный смысл пошлого комплимента. А когда дошел, я испугался, что Ангелина Петровна запрыгнет ко мне в ванну. Срочно пришлось снова играть роль человека с треснутым ребром. Застонать, закусить губу, потереть пальцами бок.

Прозвучало еще несколько взаимно ласковых фраз, и моя любовь пошла готовить жратву. Если сяду на мель с рекламным бизнесом, устроюсь в службу 907 – секс по телефону. У меня получится.

Я расслаблялся в теплой, мыльной воде душой и телом, возлежал в ванной и улыбался. То идиотской улыбкой довольного собой человека, то улыбкой акулы, обманувшей подводного охотника с гарпуном и готовой перекусить шланг между кислородным баллоном и загубником аквалангиста-браконьера.

Вот и позади все опасности. Как внешние, так и внутренние. Никто больше не будет травить меня собаками. И совесть, надеюсь, не смутит разум. Минутки-бриллианты обесценивали мои победы, исчезая в вечности, однако и отдых был необходим, как лекарство во время болезни. Скоро, совсем скоро предстоят поиски капитана Верховского. Попрощаюсь с Ангелиной на пороге Первой Градской больницы. Зайду в больничный приемный покой и, спросив какую-нибудь чепуху у медперсонала, извинившись, уйду. Пешочком доберусь до метро. Займет мне Петровна пару тысяч на телефонные жетоны? Конечно, ведь мне из больницы нужно постоянно названивать по своим телесериальным делам. На деньги Ангелиночки прокачусь под землей. Я, кстати, молодец – ляпнул Первая Градская, первое, что придумал, а больничка-то, в натуре, рядом с метро, совсем близко. Подземкой доберусь до района проживания Лешки Митрохина, по памяти найду школу, где давненько наблюдал тренировку Верховского. Язык до Киева доведет – отыщу ближайшее отделение милиции. Капитан Верховский к тому времени, естественно, уйдет со службы домой (лишь бы не был в отпуске!), справлюсь у дежурного о домашнем телефоне Вити Верховского, представлюсь его старинным друганом. Позвоню капитану, можно прямо из ментуры, и кранты человеку со шрамом!

Не забыть бы только голову обрить. Береженого бог бережет. Кордоны на дорогах нельзя игнорировать. А Петровне скажу – смена имиджа является знаком обновления бытия художника, повстречавшего долгожданную любовь.

Окончательно уверовав в свою победу, я расхрабрился и, мысленно обнаглев сверх всякой меры, стал сравнивать себя с китайским Мастером стиля Журавля. Спарринг с китайцем более не грозил, так почему бы не помахать в воображении кулаками после несостоявшейся драки с человеком-птицей, с Мастером-Журавлем?

Собственно, как такового, «чистого» стиля под названием «Журавль» не существует. Есть стиль «Журавль-предок», «спящий Журавль», «Журавль, пожирающий пищу» и еще множество других стилей, в названии которых упомянута длинноногая птица. Но все журавлиные стили являются модификациями и ответвлениями школы борьбы, возникшей на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков стараниями девушки по имени Вань Цинянь.

...Вань Цинянь – дочь известнейшего Мастера гунфу, получила известие о том, что отец ее серьезно болен. Опечаленная девица Вань ушла далеко в степь, дабы посидеть в одиночестве и подумать о призрачности мирского бытия. Ее грустным размышлениям помешали крики белого журавля, расположившегося неподалеку, на берегу маленького степного озерца. Девица Вань швырнула в журавля камнем, уверенная, что птица испугается и улетит, но журавль не улетел. Отбил камень махом крыла и остался стоять, где стоял. Вот тут на Вань Цинянь и снизошло озарение. Широкие маховые движения журавлиных крыльев девушка приспособила для поединка, выработав основной принцип стиля Журавля: «Размахивай руками, как веерами. Убирай руку, как будто она из ваты. Атакуй ладонью с быстротой стрелы». Первоначально стиль назывался Белый Журавль, позже Вань Цинянь научилась подражать крику журавля во время атаки, что способствовало циркуляции внутренней энергии «ци» в организме, и ее стиль стали именовать Голосящий Журавль...

Важно, конечно, какой конкретно из журавлиных стилей исповедует китайский Мастер, однако не принципиально. Признаюсь – я чересчур зациклился на птичьих стилях, коллекционировал движения разнообразных пернатых даже в ущерб боевой эффективности. Но время и спарринги шлифовали мою технику. Те удары и блоки, что сочетались с основными принципами, усвоенными у Биня, исполнялись просто и приятно, вошли в мой арсенал, запомнились, и именно их я практиковал через два дня на третий в качестве утренней гимнастики. О нет! Отнюдь не ради того, чтобы наращивать и развивать мастерство бойца! Просто ради физкультуры, чтоб пузо не росло. Других физкультурных, нагрузочных упражнений не знаю, вот и махал руками, иногда по утрам молотил воздух и стены в прихожей ладошками, подтягивался, как на турнике, держась за дверной косяк «лапой петуха». И никогда не думал, что удары, захваты, подсечки и блоки придется применять по прямому назначению. Так же и бывшие чемпионы-пловцы, сойдя с соревновательной дорожки, посещают бассейн ради того, чтобы просто поплавать, не думая об олимпийских наградах.

Термин «гунфу» толкуется, как «время, потраченное на работу». Имеется в виду работа по совершенствованию себя и мира. Да, я работал над собой, но без особого энтузиазма и совсем уж без фанатизма. А китайский Мастер-Журавль прошел все этапы самопознания и самосовершенствования. Его право продавать свое мастерство за деньги. Не мне его судить, он живет в другом мире, по иным законам. Обучение гунфу похоже на путешествие через дремучий лес. Китайца отобрали, как наиболее подходящего, чтобы пройти Путь, взяли за руку и провели по извилистой, опасной дороге. Мне же только указали дорогу напрямик, через чащу, и я шагал по буреломам, сокращая Путь, но добрался лишь до лесной поляны, где сел отдохнуть, полюбоваться бабочками и погреться на солнышке. Дальше я не пошел...

Мои размышления прервались, едва я услышал шум шагов за дверью ванной комнаты. Секунд за тридцать до того в комнате-зале примолкла музыка. Измученный любовными проблемами, Пресли, наконец-то, заткнулся.

«Ангелина несет свежее белье и одежду на примерку», – подумал я, изображая на лице улыбку влюбленного.

Дверь распахнулась, в ванную вошел незнакомый верзила мужского пола, сравнимый по габаритам с великаном Толиком Ивановым. Лысая, как бильярдный шар, голова. Крупные, рубленые черты лица, на широченной груди трещит по швам цветастая рубаха с коротким рукавом, бугры мышц на ляжках стянуты хлопчатобумажными шортами. В волосатой руке пистолет.

– Вылезай! – Пистолет в сильной мужской руке описал короткую кривую, как бы демонстрируя крутизну траектории, по которой мне надлежит выскочить из мыльной пены. – Считаю до трех и стреляю по яйцам! Два с половиной!

Я выскочил из ванны. Лысый проворно отступил из ванной комнаты в коридор, продолжая держать меня на прицеле.

– Руки за спину! Выходи! Считаю до трех и отстреливаю член! Два с половиной! Тр...

Ноги сами вынесли меня, мокрого и намыленного, в коридор. Левая ладонь вцепилась за спиной в правое запястье. Я не успевал ни о чем подумать, проанализировать ситуацию или испугаться. Успевал только подчиняться, ибо знал отчего-то – промедли я выполнить приказ, Лысый выстрелит. Эти его «два с половиной» не пустая бравада, а малюсенький шанс для меня оставаться до поры в живых. Не могу объяснить, каким чувством (Шестым? Седьмым? Девятым?), но я твердо осознал неизбежность выстрела в случае микроскопического намека на непослушание с моей стороны.

– Прямо по коридору! Шагом марш! Споткнешься – убью!

Я, голый, в ошметках мыльной пены, послушно прошлепал мокрыми пятками по холодному полу и вошел в комнату-залу. Лысый угрюмо сопел за спиной, а глазам открылась следующая композиция: Ангелина Петровна лежала на полу около вороха моей грязной одежды и тихо плакала, держась рукой за щеку. Сквозь пальцы женщины отчетливо виднелся свежий кровоподтек под глазом. Полы халата разметались, обнажив бритое женское естество. Ангелина лежала на боку, словно Даная с полотна Рембрандта... или Рафаэля? Боже, на каких пустяках концентрируются мозги в критической ситуации! Я заставил себя оторвать взгляд от Данаи с подбитым глазом и уставился на второй живой элемент композиции в интерьере знакомой комнаты.

На мягком стуле сидел подвыпивший пузатый коротышка в сером строгом костюме. О том, что пузан пьяненький, я догадался по его красной роже, позе и состоянию одежды. Пиджачок нараспашку, красная рубаха расстегнута до пупа, галстук отсутствует. Стул стоит далеко от стола. Коротышка сидит «по-американски», закинув обутые в замшевые ботинки ноги на столешницу. Морда круглая, носик картошкой, под носом усики, волосы на голове остались лишь над ушами, хотя дяденька и не старый, максимум – полтинник.

– Зачем ты его привел? Я же велел пристрелить собаку! – изрек коротышка, со скрытой завистью взирая на мою поджарую мускулистую фигуру.

– Чем с покойником мудохаться, сподручнее его живьем в лес отвезти и там грохнуть, – ответил Лысый. – А по уму, так яйца ему чирикнуть и отпустить соловьем петь.

– Чайник лысый! – завизжал коротышка. – Раскомандовался, мудозвон! Шестерка гребаная! Отстрелишь ему яйца, а он ответит! Подстережет тебя и обухом по кумполу. Или наймет кого твои яйца отгрызть!

– Как скажете, Артем Олегович, – обиженно засопел Лысый за спиной. – Прикажите прям щас кончить, стрельну.

До меня наконец дошло – Лысый играет на будущую свидетельницу моего убийства, Ангелину Петровну. Перестраховывается, на всякий случай. Мол, я до последнего сопротивлялся вешать на себя мокрую статью, но человек я подневольный, приказы выполнять обязан, хотя и страшновато становиться убийцей. Если бы я замешкался в ванной или попробовал оказать сопротивление, Лысый, уже имеющий санкцию на расстрел, привел бы незамедлительно заочный приговор в исполнение. Но я не дал ему повода спустить курок, а у самого убийцы духу не хватало. Быть может, несмотря на свой злодейский вид, Лысый сегодня дебютирует в роли киллера и, как всякий дебютант, боится провала? Похоже на то.

– Сейчас и шлепнешь!.. Через минуту. – Коротышка перевел взгляд с моих гениталий на мое лицо. – Скажи, собака, понравилось тебе драть мою женушку? Не ожидал, что «муж вернется из командировки», как в том анекдоте, а?

– Тёма, я... – всхлипнула Ангелина Петровна на полу, но законный супруг ее грубо перебил:

– Молчи, блядь! С тобой будет особый разговор! Завтра же развод и поедешь к мамке своей в Удмуртию! Скорым поездом! Засиделась в Москве, лимита неблагодарная. Да не женись я на тебе, блядюга, двадцать лет назад, быть тебе до пенсии метростроевкой! В люди вывел, учиться заставил, сучару, шубы покупал, в Крым возил, блядь такую...

Артем Олегович задохнулся в праведном гневе.

– Темочка, я не виновата, – рыдала Ангелина Петровна. – Он обманом меня взял, вот тебе крест!

Она была права. Я взял ее обманом. Это правда, хотя она об этом может только догадываться. И ничего удивительного нету в том, что Ангелина Петровна поспешила от меня отречься. Я – любовник, он – муж, а таинство брака священно.

– Да, если бы это блядство было в первый раз! – взревел обманутый муж. – Если бы! Сколько раз я тебя прощал? Говори, сука!!!

– Три! Три раза, Темочка! Я не виноватая! Тебя дома месяцами не бывает, я... – Ангелина Петровна попробовала перейти в наступление, однако Артема Олеговича взбесила незначительная ошибка в арифметических подсчетах.

– Три раза?! – Артем Олегович соскочил со стула и пнул жену ногой в бок. У Ангелины Петровны от удара перехватило дыхание. – А про еврея-скрипача прошлогоднего чего же забыла, сучара?! Как я ему в прошлом году после концерта в филармонии пальцы ломал, не помнишь? И куда тебе, блядище, заставил смычок от евонной скрипки засунуть тоже забыла? Заросла рана и зачесалась, да? Так, да?! Отвечай, сучара!

Не дождавшись ответа, Артем Олегович продолжил бичевать жену словами и пинать ногами.

– Спонсорством она, видите ли, хотела заниматься! Скучно ей, видите ли, дома одной сидеть, тянет, проблядь, на культурненьких за мои деньги! Этот волосатый с голой жопой, поди ж ты, тоже гитараст какой-нибудь или пиананист?!

Трагедия стремительно перерастала в фарс. Но мне от этого было ничуть не легче. Ангелина Петровна достала мужа своими изменами, и он жаждет омыть рога кровью. Лысый скорее всего существует подле Артема Олеговича в качестве телохранителя, личного шофера и компенсатора физической немощи хозяина. Лысый за спиной громко сопит. Киллеру-дебютанту очень не хочется дебютировать, но он знает – стрелять придется, иначе лишишься хлебного места. Небось сейчас корит себя Лысый за то, что дал слабину и не пальнул сразу, войдя в ванную, переживает.

– Подведи его ближе! – заорал Артем Олегович Лысому. – Чтоб кровища на эту блядюгу полилась! Дай сюда пистолет! Я сам его расстреляю!.. Или нет!!! Я эту курву заставлю расстрелять своего любовничка!

– Не... – попыталась протестовать Ангелина Петровна. Удар ногой в живот заставил ее замолчать, лишил возможности и дышать, и кричать.

– Заставлю! – демонически выкатил глаза Артем Олегович. – В руки пистолет вложу, и ты у меня нажмешь курок, курва!

Артем Олегович коршуном упал на лежащую подле его ног супругу, оседлал ее, будто собирался насиловать, одной рукой схватил за горло, другую руку вытянул вверх, растопырив пальцы.

– Дай сюда пистолет! – кричал Артем Олегович, в нетерпении сжимая и разжимая пальцы поднятой руки. – Скорее дай мне пистолет!

Лысый шумно с облегчением вздохнул, вцепился ручищей в мои мокрые волосы, подтолкнул к семейной паре на полу. И дались им всем мои волосы! Омоновец едва не снял скальп, теперь вот этот лысый громила намотал седые пряди на ладонь и лишил голову всякой возможность пошевелиться. Черт! Как жаль, что я не успел обрить череп. А ведь собирался! Обидно, блин!

А если бы я успел побрить голову? Что бы было? Лысый схватил бы меня, своего безволосого собрата, за шею. Сжал шею пальцами-тисками, и было бы значительно хуже. Верно подмечено: «Что имеем, не храним, потерявши, плачем».

Голова зафиксирована стараниями Лысого в одной точке пространства, но на то и дана человеку шея, чтобы вертеться. Головой пошевелить не могу, зато могу изменить положение тела относительно головы.

Плотнее сжав мои длинные седые волосы в кулаке, Лысый протянул руку с пистолетом навстречу просящим пальцам Артема Олеговича. Лысый – идиот. Подает оружие Артему Олеговичу стволом вперед. Даже я, человек по части огнестрельного оружия малограмотный, знаю, что так пистолет подавать нельзя. В ковбойских фильмах «кольт» всегда отдают шерифу, предлагая взяться за рукоятку.

Артем Олегович вцепился в ствол жадными пальцами, и я решился превратиться из жертвы в хищника.

Руки за спиной, голова лишена возможности двигаться. Повернул шею, крутанулся всем телом. Энергия поворота позволила хлестко выбросить вперед голую ногу. Подушечка стопы под оттянутыми «на себя» пальцами ударила по рукоятке пистолета, и оружие, пролетев пару метров, ударило в стекло серванта у стены.

Стекло еще было цело, когда Лысый дернул меня за волосы. Дважды идиот. Неправильно подавал пистолет и дернул по направлению с себе, вместо того чтобы потянуть вниз. Ни один человек не сможет устоять, если его схватить за волосы на затылке и потянуть вниз к пяткам, – у Лысого отсутствовали элементарные бойцовские навыки, их с лихвой компенсировала в обычной жизни поистине бычья сила.

Меня дернуло назад, словно к волосам привязали тягач. Не стой я на одной ноге (вторая после удара еще висела в воздухе), точно лишился бы волос в затылочной части головы вкупе с изрядным куском кожи. Слава богу, руки все еще находились за спиной. Я сложил пальцы правой руки в «лапу петуха» и вцепился в гениталии Лысого, прикрытые лишь тонкой тканью трусов-шортов. Лысый тут же выпустил мои волосы и завопил удивительно тонким голосом. Не зря, ох не зря, китайцы называют гениталии «золотой целью».

Синхронно со звоном разбивавшегося стекла я обрел свободу и равновесие. Обе ноги плотно встали на пол, «лапа петуха» разжалась, корпус развернулся к Лысому. Мах рукой, и «глаз феникса» (кисть собрана в кулак, кончик большого пальца упирается во вторую фалангу указательного, ударная поверхность – согнутый сустав большого пальца) ударил по заушной впадине на лысом черепе. Здоровенный, как бык, лысый мужик опрокинулся на пол.

Разбитое стекло посыпалось на пол. Я развернулся на пятках. Рука, получив импульс, от бедра взмыла вверх, описала короткую дугу и плотно сжатый кулак снизу вверх апперкотом поддел подбородок Артема Олеговича. Жаждущий крови рогатый муж ничком упал на грудь неверной супруги.

Ангелина Петровна с немым ужасом взирала на меня, голого человека за две с половиной секунды одолевшего лысого здоровяка и взбесившегося коротышку. Она помнила, как я жаловался на шпану с кладбища и откровенничал, дескать, совсем не умею драться. Мы оба, и я, и она, были неискренни друг с другом, претворялись, играли чужие роли. И теперь, когда с наших лиц пали маски, она испугалась меня больше, чем жестокого, но понятного, изученного за долгие годы совместной жизни мужа.

– Не бойся, Ангелина. Никого больше не трону, – успокоил я женщину, но вовремя вспомнил о батраке Федоре: – Позови Федора со двора, крикни громко: «Федор, иди сюда!»

– Фе-Федор ушел, – запинаясь, прошептала Ангелина. О смысле произнесенных ею слов я догадался больше по движению губ, настолько тихо она говорила. – Когда Тема приезжает, Федор уходит...

– Очень хорошо. – Я подошел к серванту, подобрал пистолет. – Не бойся. Где одежда? Ты обещала дать во что переодеться. И где моя одежда, ее я тоже заберу. И, самое главное, где кроссовки? Стекло на полу, боюсь порезаться.

Ангелина ткнула пальцем в угол комнаты. Там на одном из стульев стопочкой лежало нечто чистое и свежее темных оттенков. Под стулом валялся ворох моих грязных шмоток и стояли обросшие сухой глиной кроссовки.

Ангелина Петровна заворочалась, намереваясь столкнуть с себя нокаутированного супруга.

– Прости, Ангелина, но тебе придется еще какое-то время полежать рядом с мужем, – поспешил я прошлепать голыми пятками к супругам на полу.

Ангелина послушно замерла, а когда я нагнулся, закрыла глаза. Она здорово меня боялась. До мертвенной бледности щек. До дрожи губ. До слез сквозь сомкнутые веки. За кого сейчас она меня принимала? За профессионального убийцу? За офицера спецслужб? Не знаю... Впрочем, мне на руку оставаться в глазах этой женщины суперкрутым и суперстрашным.

Поясом от халата Ангелины Петровны я связал и ее, и Артема Олеговича. Уложил мужа и жену бочком друг к другу, спина к спине, и использовал пояс в качестве веревки. Узлы затянул крепко. Узлы супруги смогут развязать либо с посторонней помощью, либо, если сообразят доползти до осколков стекла на полу, перережут их. Во втором случае им придется проявить завидную слаженность и взаимодействие. Глядишь, и помирятся. Общие трудности сплачивают.

– Ангелина, если твой благоверный снова поднимет на тебя руку... или ногу, смело угрожай ему, мол, пожалуешься мне, – дал я ценный совет женщине и, немного подумав, добавил: – Вали все на меня, все грехи. Дескать, я всю жизнь тебе угрожал, принуждал изменять мужу. Придумай историю, что я, например, сексуальный маньяк из спецназа, твой сводный брат-псих, о котором ты боялась рассказывать, оберегая покой любимого Темы. Смело импровизируй, у тебя получится.

Женщина слабо кивнула, не открывая глаз, а Артем Олегович начал постанывать. Минута-другая, и он очнется после нокаута.

Очнувшись, Артем Олегович непременно начнет кричать, звать на помощь. Нельзя допустить, чтобы его услышали. Я, все еще босый и голый, подбежал к музыкальному центру, включил режим «радио», поймал первую пробившуюся сквозь помехи эфира музыкальную волну и крутанул ручку громкости чуть не до отказа. Динамики голосом Аллы Пугачевой запели про то, что «в Петербурге сегодня дожди».

Давно пора одеваться и сваливать, однако зашевелился, приходя в себя, Лысый, и пришлось поспешить к нему, ударить пяткой в живот, чтоб не помышлял о подъеме на ноги еще хотя бы минутку.

Одевался я со скоростью солдата на побудке, «задним умом» осмысливал чудесное спасение от неминуемой смерти, второе или третье, а может быть, и четвертое за сегодняшний день. И запоздало переживал волну животного страха. Похожее чувство иногда бывает, когда сдуру, на красный свет, перебежишь дорогу перед носом тяжелогруженого самосвала. В нескольких сантиметрах за спиной прошуршат колеса, и между лопаток пробежит россыпью мурашей припозднившийся страх.

Между тем – глаза боятся, руки делают. Я одевался, смотрел на Лысого и думал, что без него мне до Москвы не добраться. Артем Олегович, конечно же, приехал на машине. Выпивши. Лысый трезв. Безусловно, машиной управлял Лысый, и, разумеется, у него есть доверенность на тачку. Угонять автомобиль Артема Олеговича или Ангелины Петровны с моей стороны вопиющее безумие. Придется заставить Лысого поработать шофером. Пистолет поможет сделать его сговорчивым и покладистым.

Совершенно неинтересно, откуда, но у Ангелины Петровны в запасниках нашлась одежда моего размера. Черные джинсы, фирменные, между прочим, пришлись впору. Рубашка темно-синего цвета так же подошла, будто на меня шита. Кроссовки я напялил свои, грязные, остальную кучу одежды завязал в узелок.

Взяв узелок со шмотками в левую руку, стиснув в правой руке пистолет, я подошел поближе к Лысому и не сильно шлепнул его подошвой кроссовки по почке. Лысый, доселе лежащий в позе эмбриона, разогнулся, дугой выгнул спину, повернул голову. Он посмотрел на меня, что поразительно, совершенно беззлобно. Сотню раз теми же глазами на меня смотрели во время спортивных состязаний побежденные спаррингпартнеры, и я не раз так же смотрел на соперника, признавая собственное поражение. Похоже, Лысый жил, следуя нехитрому закону: проиграл – смирись. И подчинись победителю.

Вечно молодая и периодически стройная примадонна российской эстрады оглушительно стенала по поводу расставания навек с милым, родным человеком. Я не стал мериться силой голосовых связок с многоваттной мощью музыкального центра, жестом велел Лысому подняться и идти во двор. Бугай понятливо кивнул и со второй попытки поднялся на ноги. Ходил он плохо. Гениталии я ему поприжал ощутимо, да и шея после удара в заушную впадину предпочитала оставаться в повернутом положении. Ноги колесом, словно кавалерист, голова набок, как у паралитика, Лысый поплелся к выходу из залы. Руки по собственной инициативе, без всяких намеков с моей стороны, Лысый сцепил в замок за спиной. Я шел следом, в трех шагах, держа сдавшегося на мою милость амбала на мушке.

Когда проходил мимо связанных супругов, обратил внимание, как открывается и закрывается рот у Артема Олеговича. Что он кричал, о чем просил или чем пугал, не знаю. Все звуки тонули в потоке децибел из колонок музыкального центра. На радиоволне Аллу Борисовну сменил патриот Газманов с гимном Москве. Ох, как мне хотелось поскорее добраться до столицы! И желательно без новых злоключений и приключений!

Я прикрыл дверь, выйдя из залы. Музыка сразу же стала меньше бить по барабанным перепонкам. Перед тем как выйти на улицу, тормознул Лысого:

– Лысый! Стой, надо поговорить.

Он остановился не оборачиваясь.

– Федор во дворе?

– Нет.

– Артема Олеговича ты вез на дачу?

– Я.

– Тачка во дворе?

– Да.

– Ключи от машины где?

– В кармане, у меня.

– Жить хочешь?

Лысый промолчал, только сгорбился немного, втянул голову в плечи.

– Не хочешь, так и скажи. Выстрелю в затылок, умрешь легко.

Я вжился в роль супермена. Чего мне стоило говорить надменным тоном Брюса Уиллиса, особый вопрос. Но Лысый, кажется, в мое суперменство поверил.

– Не стреляй... – попросил Лысый очень серьезно.

– Не буду, если ты довезешь меня без выкрутасов до Москвы. Там и расстанемся полюбовно.

– Без дураков? – Лысый расправил плечи. – Куда конкретно поедем?

– Уточню по дороге. Мне вся сегодняшняя заваруха не в кайф. Подбросишь до места, и забудем друг дружку. О'кей?

– Без претензий. Можно руки расцепить?

– Хулиганить не будешь?

– Что ж я себе враг, что ли? Ты махаешься на пять, и пушка у тебя. На хер мне приключения на свою жопу кликать?

– Вот тут мы с тобой, братан, совпадаем по фазе! Мне тоже приключения на фиг не нужны. Мне в Москву надо. Поскорее.

– Без вопросов. Командуй.

– Пошли к машине.

Лысый вышел во двор, держа руки по швам. Всем своим видом он демонстрировал абсолютное миролюбие. Да и сложно ему сейчас мериться со мной силенкой, если бы и захотел. Травмы сковывали Лысого, словно путы. Неосторожные, излишне резкие движения вызывали острые болевые ощущения.

Рядышком с «Вольво» Ангелины Петровны стоял красавец «Форд-Эскорт». Ворота с деревенской улицы на дачно-коттеджный участок оказались распахнуты, как и дверцы «Форда». Наверное, как только Артем Олегович приехал, сразу же батрак Федор поспешил наябедничать про гостя и смыться. Даже ворота не закрыл, трусишка. Не глянулся я батраку-крестьянину, не уловил он наших общих генетических крестьянских корней, счел меня за чуждый классовый элемент.

Лысый уселся в кресло водителя. Я пристроился сзади за шофером. Пистолет положил на колени, прикрыл узелком с грязной одеждой. Тронулись. Задним ходом выехали с огороженного клочка ухоженной земли. Развернулись, помчались в столицу. Наконец-то!

Первое время ехали молча. Спустя минут десять Лысый осмелел и, откашлявшись, задал вопрос:

– Ты чьих будешь?

Я не сразу понял, о чем он спрашивал. Мою заминку с ответом Лысый истолковал по-своему и поспешил извиниться:

– Не хочешь говорить, без претензий. Зла не держи, так спросил, сдуру. Интересно просто, на кого нарвались.

Тут уж я сообразил, что мучает Лысого, и, на тот случай если Артем Олегович вдруг решится искать меня, обидчика, поспешил дать Лысому ложный след:

– Я из ивановских.

– Из каких? – Лысый весь обратился в слух. – Из тобольских?

– Уши разуй, бычара! Из ивановских я. Наши недавно в Москве осели, есть, которые нас не знают и нарываются. Ты, к примеру, не прав был, что моей мастью не поинтересовался, прежде чем пушкой махать.

– Без обид, братан, лады? Я ж подневольный, на Тему горбачусь. Сам-то я из ростовских. Бригадир к Теме приставил ишачить, а я чего? Я как скажут, работа такая.

– Поехали, братила. Зла на тебя не держу, врубаюсь, в натуре. Вернешься, скажи Теме – и на него злобы не таю. Запал, понимаешь, на бабу. Подвезла она меня, ну, и... Сам понимаешь.

– Как не понять! Сам ее деру регулярно, втихую.

– Выходит, мы с тобой навроде как единосеменные братья?

– Ага!

Лысый повеселел, а мне понравилось играть роль бандита. Бандюков я повидал на своем веку достаточно, правда, в тех ночных клубах, где мне приходится тусоваться, нижнее звено бандитской иерархии не увидишь, зато средняя бандитская прослойка и бандитские сливки вовсю дружат с богемой полусвета. Но и середняки, и вершина криминальной пирамиды, все вышли из низов, из таких вот Лысых, посему сильного напряга в общении с Лысым я не испытывал, хотя никогда особо не корешился с господами бандитами. Так, иногда подсядет за столик какой-нибудь «крутой» в золотом ошейнике, перекинемся парой фраз, выпьем по рюмочке и разойдемся.

– Братан, а давно ты с ивановскими?

– Лишнее спрашиваешь. Я, по типу, не мечтаю, чтоб наши узнали, реально, о моих подвигах с твоим Темой и евонной бабой. Въезжаешь?

– Будь спок! Могила. От меня волны не бойся. Темке и бригадиру скажу, залетный ты. Волчара-отморозок.

– Заметано!

– А то! Братанам помогать – святое дело. Ты ко мне по-людски и я разве ж без понятия? Только ты вот чего... – Лысый замялся. – Пушку мне отдашь, а?

– Приедем – отдам.

– Ништяк! Темке скажу, отоварил тебя, пушку отобрал, а ты ноги сделал. Без претензий?

– Ври чего хочешь, чисто, только не свети меня. О'кей?

– Без базаров!

Примазывался я к ивановским не просто так, между прочим. Крайне вовремя вспомнилась история, приключившаяся недавно с приятелем по тусовке Ленечкой Стошенко. Звукооператор Леня Стошенко заразился идеей попытать счастья на ниве музыкального продюсерства. Вздумалось ему создать вокальный коллектив под названием «Группа повышенного риска». Петь в будущем коллективе должны были исключительно мужики с женскими бедрами, попросту говоря – геи (а еще проще – педерасты). «Голубая» группа, по задумке Стошенко, взялась бы за исполнение старых шлягеров 60—70-х годов. В исполнении геев знакомые с пеленок тексты приобретали иной смысл. Взять, к примеру (не помню авторов слов и музыки, но слова въелись в мозг со времен пионерского детства), древнесоветский хит «как прекрасен этот мир». Ленечка аж заходился весь, изображая в лицах, как будут «голубые» певцы прочувствованно выводить первый куплет: «Ты проснешься на рассвете, мы с тобою вместе встретим день рождения зари. Как прекрасен этот мир, посмотри, как прекра-а-а-а-асен этот ми-и-ир...» У Стошенко имелись кандидаты в «Группу повышенного риска», устная договоренность с фондом «Антиспид» об информационной поддержке и, вообще, целое громадье планов. Не хватало сущего пустячка – денег. Денно и нощно разыскивая спонсоров, Стошенко вышел на некую мужскую общность с длинными волосами. Как выяснилось позже, Леню столкнула судьба с недавно обосновавшейся в столице ивановской криминальной группировкой. Почему волосатые парни назывались ивановскими – не знаю. Быть может, они выходцы из города Иванова, а может, их «папа» звался Ваней, не суть. Одно я запомнил твердо – ивановские, в пику общепринятой бандитской моде, носили патлы до плеч. Так что моя прическа вполне вписывалась в ивановские стандарты. Кстати, ивановские денег Лене не дали, более того, вникнув в идею педерастического музыкального коллектива, накостыляли ему так, что тот две недели провалялся в больнице. Не понравилась волосатым ивановским просьба ссудить энную сумму на развитие гейтворчества, и их можно понять.

– Братила, курить хочешь? – проявил трогательную заботу о моих легких Лысый.

– Не-а. Жрать хочу.

– В бардачке шоколад есть и конина. Ща в поворот впишусь и дам тебе коньячку со сладеньким.

Лысый крутанул руль, «Форд» послушно повернул на крутом вираже, выехал на прямой, как взлетная полоса, участок шоссе.

– Ексель-моксель! Ты гляди, менты дорогу перегородили!

Я вытянул шею, заглянул через плечо Лысого. Во непруха! Я совсем забыл про милицейскую облаву! Кретин! Идиот! Дебил! Опять расслабился, опять решил, что все напасти позади, и позабыл то, о чем обязан был помнить! Только что размышлял на тему длинных волос и даже не вспомнил, на кой черт собирался обрить голову. Вот так, по полной дури, попадаются дилетанты, возомнившие себя суперменами! Штирлиц хренов, растаял, обмишурив Лысого, прикинувшись братишкой-бандитом, и чего теперь делать? Отстреливаться от ментов?

– Братан! – Мой голос дрогнул. – Мне, по типу, с мусорами здешними здороваться никак нельзя! Сверни куда, а, братан!

– Куда ж я сверну? Шоссейка прямая, по бокам кюветы, да и ментяры нас ужо срисовали.

– Проскочить мимо них сможешь?

– Офуел? По рации стукнут, и полный край нам с тобою выйдет!

Лысый чуть сбавил скорость, но милицейский кордон на шоссе все равно неотвратимо приближался с каждой секундой, а в голове не рождалось ни одной путной мысли.

– Омоновцы лютуют, – обрадовал меня Лысый и вдруг рассмеялся во всю глотку. – Оба! Ха-а-а! Не ссы, братан! Я, кажись, одного омона признал! Точняк, это он – Кузя! Сержант Кузьмин, знакомец мой, должничок! Проскочим.

Отлично! Впереди меня ждет встреча с омоновцем Кузей, который сегодня с утра вдоволь потрепал мои длинные седые волосы. Полный абзац! Даже если облава устроена на кого-то другого, не на меня, все одно – абзац!

Я поднял пистолет, ткнул стволом в спину Лысого и чужим голосом приказал:

– Едем мимо, не останавливаемся!

– Братан, не психуй! – Лысый выпрямил спину, выпятил лопатки, стараясь ослабить давление пистолетного рыла на позвоночник. – Ляж сзади, по типу, ты пьяный, прикройся чем, и все по делу будет, зуб даю!

– Ну, хорошо... – Я вытянулся вдоль диванчика задних сидений. – Но если вдруг...

– Обижаешь! – перебил Лысый.

Задние сиденья «Форда» покрывали два пушистых пледа. Ими я и накрылся, как одеялами. Особенно тщательно накрыл голову, чтоб ни одной седой волосинки не торчало. Пистолет держал под покрывалом наготове, обманывая себя, что, в крайнем случае, воспользуюсь огнестрельным оружием, и понимая, что это самообман. Застрелиться да, пожалуй, успею, прежде чем меня не изрешетят пули омоновских автоматов. А омоновцы точно откроют стрельбу, увидев знакомого типа с пистолетом в трясущейся руке. Если увидят. Если полезут в салон и сдернут с моей рожи плед.

Машина притормозила. Лысый поспешил поприветствовать знакомого мусора:

– Здоров, Кузя! Как служба?

Знакомый голос Кузи ответил сварливо:

– Кому Кузя, а кому и старший сержант Кузьмин Валерий Палыч!

– Прощения просим, Валерий Палыч, – вежливо произнес Лысый с едва уловимой издевкой. – Пшто честных граждан стопоришь, старший сержант?

– Кто там у тебя на задах валяется?

– Кореш нажрался и отдыхает.

– А сам ты как? Трезвый?

– Хошь, дыхну, без проблем.

– Ладно, проезжай... Хотя погоди! Чегой-то у тебя с подфарником?

– Стекло треснул, когда парковался.

– Непорядок.

– Понятно, начальник! – Звук открывающегося бардачка, шуршание. – Держи. Нормально? Не обидел?

– Проезжай!

– Спасибо.

Машина тронулась, медленно набирая скорость. Спустя минуту я сдернул плед с головы.

– Во, щенок, оборзел! – Лысый мимолетно повернул голову, взглянул на меня, ища сочувствия. – Кузя, говорю, оборзел. Двадцать баксов ни за что снял, легавый. Будто в том месяце мы за одним столом в кабаке и не нажирались по-свойски!

– Спасибо, братишка, спас ты меня. – Я не смог сдержать искренней благодарности, невольно выйдя из образа крутого супермена. – С местным ОМОНом я встречаться ну никак не могу!

– Без базаров! Твои дела – твои. Мое слово – мое. Сказал, провезу, и провез. Где б мы были, брат, не помогай друг дружке, а?

Да здравствует бандитское братство! Есть своя сермяжная правда в жизни «по понятиям». Если уж де-факто утвердилось правило «человек человеку волк», быть может, лучше жить в стае? Конечно, лучше, когда б еще и падаль при этом жрать не приходилось. Меня вон тоже, был прецедент, звали под «крыши» клепать порнуху. Можно сказать – предлагали работу по специальности. Бабки сулили стабильные и солидные. Одна загвоздка – требовали снимать так называемое «порно с юными участниками», то бишь, с девочками и мальчиками восьми-десяти лет. Давали на просмотр соответствующие видеокассеты, объясняли, дескать, малолетних бомжей, готовых сниматься за шоколадку, пруд пруди. Я отказался. Не по каким-то там высокоморальным принципам, а просто отказался. Некоторые могут работать ассенизаторами, я не могу. Блевать тянет.

До Москвы доехали, слава богу, без новых приключений. Я сжевал шоколадку, припасенную в бардачке, и выпил глоток отменного коньяка. Лысый что-то рассказывал о своих взаимоотношениях с подмосковными ментами, но я его не слушал. В который раз проигрывал в уме предстоящий визит к ментам московским, в гости к капитану Верховскому и его сослуживцам.

«А вдруг в камере, где Лешка Митрохин напомнил о своем однокласснике, шапочно знакомом и мне, капитане Верховском, человек со шрамом все же позаботился установить микрофоны? – мучился я невеселыми мыслями. – Заключенные трепались, а содержатель частной тюряги сидел и подслушивал? Могло такое быть? Легко. Однако не было. Не было в камере никаких микрофонов, шпионских «клопов» и прочей подслушивающей аппаратуры! Если бы наши разговоры прослушивались, то окошко над бассейном непременно позаботились бы прикрыть. А раз окно оказалось открытым, то и фамилию Верховский никто, кроме меня и Толика, не слышал. Ну, и, конечно, самого Лехи, вспомнившего о Викторе Верховском. Знай человек со шрамом фамилию Верховский, без проблем узнал бы и место службы капитана. Организовать засаду на подходе к отделению милиции, куда я спешу, – плевое дело. Но, тысячу раз «но», окошко было открыто, и, следовательно, нечего бояться засады. Бояться не нужно, но еще тысячу раз «но», подстраховаться не повредит!»

Кольцевую дорогу «Форд» пересек на закате солнца. Не верилось, что от рассвета до заката я успел многократно спастись от... от кого только я сегодня не спасался, страшно вспомнить! Между тем я-то как раз спасся и в этом, наверное, уже смело можно себе признаться. Осталось спасти друзей. Если они еще живы.

Я попросил Лысого довезти меня до нужного района города. Братишка-бандит охотно согласился. Узелок с грязной одеждой без всякого сожаления выбросил в окно еще на подъезде к городу и сейчас, в преддверии расставания с Лысым, разрядил пистолетную обойму на всякий случай. Патроны высыпал под ноги. Кастрированный пистолет (черт его знает какой модели, не разбираюсь я в пистолетах) небрежно бросил на сиденье рядом с лысым водителем. Лысый понятливо усмехнулся, наблюдая в зеркальце, как я выщелкиваю патроны из обоймы, но предпочел промолчать, никак не прокомментировал мои манипуляции с его оружием.

Я настолько уверовал в близкий и счастливый конец своего бегства из лап меченого злопамятного садиста, что засосало в районе желудка. Плитка шоколада да глоток жидкого коньячного янтаря для здорового и уставшего мужика пища не серьезная. Голодные спазмы в животе – первый признак стабилизации нервной системы. Аварийные системы организма самоотключились, и нутро желает жить в прежнем, обычном режиме.

За стеклом машины совсем стемнело. В ярком свете фонарей мелькали улицы родного Лешке Митрохину уголка Москвы. Ага! Вон тот садик я, кажется, помню. Точно! А вот и школьное здание, куда Леха много лет назад водил меня посмотреть тренировку под руководством тогда еще вполне штатского Витьки Верховского.

«Форд» повернул, еще повернул, мы проехали мимо двухэтажного казенного здания, подле которого стояло несколько милицейских «Луноходов».

– Братан, ты назови конкретный адрес, куда рулить, – попросил Лысый. – А так по твоему району, на глазок, до утра будем кататься.

– Не будем. Тормози, – распорядился я, когда «Форд» отъехал примерно с километр от подмеченного мною отделения милиции. Не иначе того самого, куда я так стремился.

– Не доверяешь, – обиженно вздохнул Лысый, останавливая машину.

– На хер тебе мои заморочки, братан?

– Че? И тут у тебя напряги?

– Не то чтоб напряги, а так, заморочки.

– Я думал, у тебя только с подмосковными мусорами напряженка.

– Много думать вредно. Прощевай, братишка.

– Денег дать? – Лысый полуобернулся в водительском кресле.

– Спасибо, братила, не откажусь.

Лысый достал из бардачка сотенную американскую денежку.

– Держи. Как звать-то тебя хоть скажешь?

– Билли Клинтон.

– А че? Похож! Гы-гы-гы, – заржал Лысый. – Давай, что ли, Блин Клинтон, поручкаемся напоследок. Ты смотри, как с нашим Борькой будешь на высшем уровне встречаться, много ему не наливай, лады?

– Лады! – Я не смог сдержать улыбки, пожимая руку лысому бандиту. Не таким уж кретином был Лысый, как казался с первого взгляда. А что до оборотов его речи, так и в разговоре с академиком можно услышать словечки-паразиты, правда, из иных сфер языковой культуры.

Дождавшись, пока «Форд» скроется за поворотом, я не спеша пошел в сторону отделения милиции. Сначала хотел попетлять по дворам, присмотреться, а вдруг все же подчиненные человека со шрамом устроили засаду. Подслушивать разговоры в камере они, как я уже сделал вывод, не стали, однако допрос сокамерников на предмет «куда побежал Станислав Сергеевич?» вполне вероятен. Ну и что? Неужто Леха или Толик расколются, расскажут о цели и конечной точке побега? Нет, конечно! От того, доберусь я до капитана Верховского или нет, зависит сейчас жизнь и Толика, и Лехи. А возможно, жизни их близких. Ребята будут молчать. Сто процентов. Если и устроили где засаду, так скорее всего возле моего дома, возле гаража с моей старухой «Победой», но только не рядом с тем казенным домиком, который уже виднеется впереди по курсу.

Я шел и уговаривал себя идти побыстрее. А по левую руку все тянулся и тянулся длиннющий девятиэтажный многоквартирный домина. Жилая громадина манила прямоугольными проемами-туннелями в своем каменном чреве, соблазняла свернуть во двор. Густая сирень на газоне у дома-гиганта провоцировала уподобиться Тарзану, нырнуть в гущу зеленых веток и затаиться, присмотреться, как отреагируют редкие прохожие на мое внезапное исчезновение с освещенного фонарями асфальта. (Решат, что я уединился пописать – вот и вся реакция прохожих!) Короче говоря, очень хотелось как-нибудь подстраховаться, как это делают шпионы-диверсанты в кино, и одновременно все стандартно-киношные подстраховки казались смешными и нелепыми. Служки человека со шрамом настолько обычно выглядят, что во-он те два мужика впереди, запоздалые встречные прохожие, вполне сойдут за наймитов современного Монте-Кристо, хотя скорее всего мужики просто спешат домой после тяжелого выходного дня, ишь как их мотает в разные стороны, перебрали, бедолаги.

До отделения милиции осталось пройти всего ничего, метров сорок. Я наблюдал за бредущими навстречу прохожими под мухой и дивился, как мужики в таком состоянии не боятся шастать возле ментуры, когда вдруг, неожиданно зашуршали кусты сирени сбоку и немного сзади. Только что я прошел мимо этого сиреневого куста, нависшего над пешеходной дорожкой, и все было тихо, ни шороха. Значит, тот, кто прятался в гуще зеленых листьев, сидел практически не дыша.

Я резко обернулся, автоматически занимая оборонительную позицию, готовый убить любого, кто попробует мне помешать пройти последние сорок метров до моей цели. Я не анализировал, каким образом человек со шрамом все-таки узнал, где нужно устраивать засаду, но я знал, что это засада. Знал, и все тут! Злость на себя, размякшего идиота, злость на мракобеса, новоявленного героя из книжки Дюма, злость на весь мир, жестокий и несправедливый, захлестнула меня штормовой волной, заставив кулаки сжаться до боли в суставах. Волной-цунами хлынул в вены адреналин. Мышцы упруго напряглись. Голова прояснилась, исчезли посторонние мысли. Все мысли исчезли. Я превратился в бойца, для которого существует лишь один исход схватки – смерть. Своя смерть или смерть противника... Я слишком переоценил себя! Чересчур! Лучше бы я побежал к отделению милиции! Лучше бы я заорал: «Помогите!..»

Из зелени листьев сирени на асфальт пешеходной дорожки выпрыгнул китаец, Мастер стиля Журавля. Одет он был вполне цивильно и неприметно. Синие джинсы, темная футболка, легкие кроссовки. На голове шапочка-бейсболка. Не знаешь, что он китаец, запросто перепутаешь узкоглазого с казахом или еще с кем из Средней Азии. Но я его ни с кем не перепутал. Я сразу, в первую же секунду, узнал своего потенциального убийцу и атаковал прежде, чем кроссовки противника коснулись асфальта.

Махнул ногой, подцепил китайца под коленку, он потерял равновесие. Китаец обязан был по всем законам (и всемирного тяготения, и физиологии) свалиться на спину, но на то он и Мастер, чтобы нарушать все законы. Неимоверно быстро, непостижимо как, китаец крутанулся в воздухе, выполнил заднее сальто, будто находился в невесомости, и оказался на ногах в двух шагах от меня. В воздухе мелькнула открытая ладонь Мастера. Странно, что я успел ее заметить, и ничего странного в том, что я никак не успел среагировать. Разве можно увернуться от молнии? Ладонь ударила в грудь, вышибив из меня дух. Я должен был задохнуться, но, прежде чем ощутил невозможность сделать вдох-выдох, вторая ладонь китайца коснулась подбородка.

Синхронно с ударом раздался гортанный крик рассерженного журавля. Никогда мне не верилось в байки о легком, почти неосязаемом касании Мастера, после которого мгновенно теряешь сознание. Выходит, напрасно не верилось. Ладонь китайца прикоснулась к подбородку на грани осязания. Словно крыло бабочки погладило щетину под нижней губой, и сразу в глазах потемнело, будто некто выключил свет. Свет в значении жизнь, мироздание, бытие.

Если бы я при первом же шорохе кустов сирени бросился бежать, быть может, еще и удалось бы реализовать тот единственный смехотворно малый шанс на спасение. И то вряд ли... А все же шанс был, пусть и пустячный, минимальный, но шанс, которым я не воспользовался, безвозвратно потерянный шанс на победу, свободу, отмщение. Теперь же потерян и он – подарок судьбы, крохотный шансик выжить, единственное «да» среди тысячи «нет». Один шанс из тысячи.