Глава 5


МОЯ МАСКА, гладкая и приятная на ощупь, хорошо пропускает воздух. Ее почти невозможно порвать – она из очень эластичной резины и обработана так, чтобы защищать от холода. Как обычно, первым делом я надеваю именно маску: если кто-то увидит, как я облачаюсь в костюм, по крайней мере, не рассмотрят моего лица. Затем натягиваю легинсы и шорты, втискиваюсь в водоотталкивающую кофту, закрепляю на запястьях веб-шутеры и мгновение трачу на ощущение их веса на руках.

Я вдыхаю ночной воздух и вглядываюсь в небо. По маске барабанит дождь, а мне не терпится взметнуться ввысь. Кроссовки – в рюкзак, вещи наматываю вокруг него, чтобы никто не заметил логотип Бруклинской академии. Все вместе отправляется за стоящий рядом электрощиток. Выставляю запястье вперед и вверх.

Бз! Паутина выстреливает и приклеивается к углу крыши нашего общежития, следом за ней взмываю я и, наконец, упираюсь ногами в карниз.

Так взбираться по стене гораздо проще.

Пролетая над городом размашистыми дугами на паутине, я за считаные минуты оказываюсь в центре Бруклина. По костюму колотят капли дождя, а я раскачиваюсь на паутине, по очереди выстреливая паутину то в одно, то в другое здание, как учил меня Питер. Выстрелить – и лететь, выстрелить – и лететь, ритмично и четко. Полет получается легким, как всегда. Только надо не забывать подгибать колени, когда паутина тянет меня вперед, – так получается гораздо быстрее. Мне кажется, примерно такие же ощущения должны быть, если несешься на «Ламборгини» на полной скорости по пустому Манхэттену без светофоров.

На такой высоте я не мешаю ни движению автомобилей, ни самолетам, которые летят гораздо выше. Только птицам приходится быть внимательнее.

Я лечу как будто со скоростью света, а в груди разливается невероятная легкость, и я только и думаю о том, чего бы интересного сегодня сотворить.

Замечаю впереди, в Проспект-парке, особенно высокое дерево и стреляю паутиной. Она приклеивается к стволу, я хватаюсь за нее обеими руками, как можно плотнее подгибаю колени к телу и закручиваюсь в воздухе. Мир бешено вертится вокруг меня, и кажется, мне вот-вот станет плохо. Я закрываю глаза и отдаюсь на волю рефлексов. Сначала меня тянет к земле, а затем упругая паутина дергает вверх.

Я смеюсь, чего не делал слишком давно, раскидываю руки в стороны и ласточкой пикирую к земле, ища взглядом следующую точку опоры.

С тех пор как я обрел способность перемещаться таким образом, Бруклин будто бы стал меньше, но наполнился волшебством. Особенно это видно ночью. Я пролетаю над озером, где мы с мамой кормили лебедей, когда я был маленьким, и над спортивной площадкой, где мы с отцом играли в баскетбол.

Добравшись до следующего дерева, я решаю остановиться.

Сижу.

Смотрю.

Вижу на скамейке рядом с баскетбольными кольцами двоих: под огромным черным зонтом темнокожие отец и маленький сын. Мальчик смотрит на отца как на героя. Он знает, что, пока папа с ним, все будет хорошо. Я ни с чем не спутаю этот взгляд, слишком хорошо его знаю. Уверен, именно так я выглядел со стороны, когда отец со сцены здания муниципалитета произносил речь, а я наблюдал за ним из середины зала. На него тогда смотрела целая толпа, но для отца важнее всего были две пары глаз. Он ясно дал это понять: поднявшись по ступенькам, остановился и обернулся на нас с мамой. Сейчас от воспоминаний у меня наворачиваются слезы. Я быстро моргаю и тороплюсь убраться прочь, пока воспоминания не поглотили меня целиком.

Добравшись до угла улицы, поворачиваю у почтового отделения, запрыгиваю на фуру и еду на ней некоторое время, разглядывая уличные фонари и любителей ночных пробежек, которые как раз выбираются на улицу и ставят всевозможные таймеры на умных часах.

Скоро замечаю крышу, идеально подходящую для отдыха, на жилой многоэтажке, самой высокой в этом районе, откуда открывается прекрасный вид. Присаживаюсь на кирпич, подтягивая колени к подбородку, и вздыхаю. Мама говорит, что горе окрашивает все в жизни в оттенки безнадежности. Бесцельности. Поэтому, наверное, она и советовала мне пойти волонтером в благотворительный центр П.И.Р. вместе с Питером. Чтобы у меня был смысл вставать по утрам не только ради школы.

Надо признать, способ отвлечься от… от всего этого сработал. От вечного круговорота мыслей, назойливых воспоминаний, которые поджидают меня на каждом углу и в самых неподходящих местах. Я скрещиваю ноги, вздыхаю и принимаюсь рассматривать облака в небе.

В кармане вибрирует телефон. Это пришло сообщение от Ганке.


ГАНКЕ: Слушай, я так и не уснул после нашего разговора. Я тебя засыпал вопросами. Не хотел навязываться. Просто волновался, не случилось ли чего.


Я улыбаюсь. Ганке, как всегда, за меня горой. Поджимаю ноги посильнее и быстро набираю ответ:


Я: Да ничего. У меня все в порядке. Просто захотелось проветриться.


ГАНКЕ: Ладно, как скажешь. Но ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать? Не хочется говорить словами твоей матери, но всем иногда нужно дружеское плечо.


ГАНКЕ: Кстати, как тебе новый райончик? Ничего так? Не Бруклин, конечно, но по-своему очаровательный.

Я задумчиво вздыхаю, пытаясь найти ответ.

Как мне новый райончик?

В Восточном Гарлеме есть своя красота: в музыке, в его запахах, уютных крылечках, в ощущении обжитого места, где одно поколение людей сменялось другим.


Я: Там мило.


ГАНКЕ: Конечно, не сразу привыкнешь, что теперь это твой дом. Но походи по окрестностям. Когда мы переезжали, мне это помогло. Люди классные там живут. Миссис Мак, у которой магазин комиксов, например, просто улёт. Я собираю для нее бумагу: парень наверху вечно комкает бумагу и кидает на крышу над витриной. Мне приходится туда лезть каждый раз. Зато скидка на все комиксы – полцены.


С одной стороны, приятно знать, что парень моего возраста может без труда найти свое место в Восточном Гарлеме. С другой, Ганке прожил там уже несколько лет. У него было время привыкнуть и прижиться, а у меня нет, и мне немного страшно от незнания, сколько времени мне на это понадобится.


ГАНКЕ: Я хотел сказать, что ты не один, пока есть я. Тебе непривычно, но бояться нечего. Это не навсегда.


Я с благодарностью улыбаюсь, прочитав сообщение, и отправляю ответ:

Я: Спасибо, друг.


ГАНКЕ: Не за что. Важное мы обсудили, а теперь смотри сюда.


К сообщению прикреплена фотография. Снимок темный и зернистый, да и фотограф не вытер со стекла капли дождя, но запечатлен явно переулок. Я наклоняюсь к самому экрану и, щурясь, пытаюсь разобраться, что это за странное пятно слева: рядом с мусорным баком валяется какая-то неясная темная кучка или, может быть, смятый черный плащ. В любом случае, похоже, ничего примечательного. Пятно размером с человека, да, крупное, но ничем не отличается от выброшенных вещей, которые легко можно найти по всему Бруклину.


Я: Кто-то потерял мантию от костюма на Хеллоуин?


Ганке: Для Хеллоуина рановато. Да и для костюма слишком уж большой размер. Мне кажется, это какой-то громадный человек.


Ну ладно, кто-то случайно перебрал и вырубился в переулке прямо в костюме. Все равно ничего необычного.


Я: Может, ему помощь нужна. Это ты фотографировал?


ГАНКЕ: Не-а. Я лежу в кроватке в пижаме. Помнишь, с Человеком-Пауком которая? Пью горячий чаёк. Но кто-то это сделал и видео снял. Ты только посмотри!


Приходит новое сообщение: картинка с кнопкой воспроизведения. Нажимаю и готовлюсь увидеть какую-то невообразимую дикость. Естественно, поначалу там только пустой переулок, мусорка и дождь. Но вдруг в кадре появляется крупная фигура в плаще. Я ожидал увидеть кого-то гигантского, но это силуэт высотой примерно с мусорный бак или ростом с ребенка. Присматриваюсь и понимаю, что человек сильно согнулся и склонился набок.


ГАНКЕ: Смотри на ноги.


Опускаю глаза туда, где заканчивается черный плащ, и вижу неожиданно тонкие лодыжки. Ужасно тонкие. Не толще карандаша. Честное слово, как веточки.


Я: Может, обувь на шпильках?


ГАНКЕ: Под костюмом птицы?


Закрываю окошко с текстом и продолжаю смотреть видео: плащ, точнее, то, что я поначалу принял за плащ, на самом деле больше похоже на лоскуты. Длинные лоскуты, будто перья, прибитые дождем к телу. Фигура вдруг останавливается. Если бы не было видно падающих капель дождя, я бы решил, что запись зависла. И на записи никаких звуков, как на видео с камеры наблюдения.

А потом фигура повернулась.

Открывшаяся картина приводит меня в шок. У этой… гуманоидной птицы… есть клюв, размером даже больше головы! Когда незнакомец полностью повернулся, стало возможно разглядеть, насколько клюв острый и опасный. Про себя я уже решаю, что это маска, но вдруг клюв открылся, и я замечаю, как существо приподнимает к нёбу язык.

Затем неизвестный снова отвернулся и пошел по переулку, а дойдя до мусорного бака, медленно опустился на колени и завалился на землю, в довершение врезался в бак и упал огромной пернатой кучей, из-под которой торчали тонкие ноги-веточки.

Я прокашливаюсь и тру лоб.

На человека непохоже. И ходит не так, и выглядит не так. Зато есть клюв и перья!


Я: Выглядит… жутко. Это человек?


ГАНКЕ: Не знаю! Выглядит как страус с вороньим клювом размером с бензопилу. Кто бы это ни был, я рад, что вы с ним не встретились, когда ты лез в окно.


Я дочитываю сообщение, а по спине от страха ползут мурашки. Если видео настоящее – с нынешними возможностями интернета и умирающими от скуки людьми все возможно, – то я вполне мог столкнуться с этим существом. Если оно в Бруклине, возможно, сегодня мы были буквально в шаге друг от друга. И, возможно, оно захотело бы меня убить.


Я: Похоже на неудавшийся научный эксперимент.

ГАНКЕ: Что верно, то верно. Кстати, о науке. Нам завтра в школу рано.


Я: Знаешь что, ты это начал!


Улыбаюсь и засовываю телефон в карман. Ганке прав, но сейчас я совсем не собираюсь домой и тем более ложиться спать. Я еще не успел вдоволь нагуляться по ночному городу.

– Привет, – раздается за спиной. Я подскакиваю от неожиданности и чуть не падаю с крыши, только чудом успевая зацепиться за край правой рукой и левой ногой. Сердце бешено колотится, каждый волосок на теле стоит дыбом. Поднимаю глаза и вижу, как из тени выходит Питер, выставив руку вперед, будто пытаясь меня успокоить.

– Эй-эй, – со смешком говорит он. – Не думал, что от меня так воняет.

С облегчением вздыхаю, закатываю глаза и протягиваю ему руку. Он помогает забраться на крышу, где я так удобно сидел пару минут назад. Питер устраивается рядом, складывает руки на коленях и откашливается.

– Что ж, – произносит он. – Я тут размышлял о событиях этого вечера… И подумал… Может, ты хочешь об этом поговорить? Хотел узнать, как ты.

Я глубоко вздыхаю и подтягиваю к себе коленки, опуская на них подбородок. Мне казалось, что я хочу побыть один, но Питер, похоже, так переживает… Мне кажется, я обязан хотя бы уверить его в том, что со мной все хорошо.

Но так ли это?

Снова вздыхаю.

– А разве по мне не скажешь, что все хорошо? – решаю спросить я. Отлично сказано. Мне нравится. Расплывчато. Честно. И говорить опять придется ему, а не мне.

– Люди, у которых «все хорошо», – Питер пальцами показывает кавычки, – редко сидят ночами на крышах, обозревая мокнущий под дождем город и издавая горемычные вздохи.

Он в чем-то прав, и его фраза даже выжимает из меня слабую улыбку.

– Просто много думаю в последнее время, – отвечаю я. – О том, что… В общем, рюкзак я забрал вовремя, никто ничего не узнал, но я чуть не попался. Совсем чуть-чуть. Я хочу, как и ты, быть Человеком-Пауком, супергероем. Но сегодня такое чувство… все пошло не так.

– Майлз, даже Человек-Паук иногда оступается. Мы люди, пусть и в костюмах. Мы совершаем ошибки.

– Мне кажется, я не могу позволить себе ошибаться, – признаюсь я. – Если сравнивать с тобой, я и так плетусь в хвосте. Взять хотя бы хозяйку того магазина. Как можно быть хорошим и бороться со злом, если люди сразу видят во мне преступника?

– Ну, они… В каком смысле? Почему это кто-то примет тебя за преступника в костюме Человека-Паука?

– Без него, – говорю я, многозначительно смотря на Питера. – Когда я просто Майлз.

Повисает пауза, Питер молчит, широко раскрывает глаза, а я отвожу взгляд. А потом он произносит:

– А-а.

Именно.

– Тяжко тебе, – говорит он. – Не могу сказать, что до конца понимаю, каково это.

Уголком глаза я вижу, как он поворачивается ко мне.

– Но в целом я понимаю, как себя чувствуешь, когда люди оценивают тебя, даже не узнав.

– Ты про Джей Джона Джеймсона?

Мы все помним, как Джеймсон на своем шоу поливал грязью Человека-Паука. Героя называли и угрозой городу, и его слабым местом, и указали, что не стоит человеку в костюме браться за работу полиции. Мой отец как раз работал в полиции, и если я хоть что-нибудь понял по его опыту, так это то, что полиция не может быть везде одновременно. Да, на полицейских тоже распространяются законы физики. И у них нет обходных путей, приходится ездить по тем же дорогам, полицейская машина не может пронзить Нью-Йорк по прямой и, минуя светофоры, оказаться в нужной точке, а супергерой может. А еще их не обучают сглаживать конфликты, а у нас с Питером у самих по себе есть такая способность.

Для нас это нечто естественное.

Возможно, дело в том, что мы не носим оружия и слова становятся нашей единственной защитой.

Не знаю.

И не могу понять, почему Джеймсон так враждебно настроен к Человеку-Пауку. Мы помогаем, чем можем, не ожидая ни платы, ни признания, ни даже благодарности.

Иногда мне кажется, что стоит закончиться спорным темам, как все забудут и о скандальной программе Джеймсона, а потому он рвет глотку, поливая грязью супергероя и стараясь слепить из него очередную громкую тему. Если крикливый старик чего и боится, так это потери внимания к себе. А заняться актуальной темой Человека-Паука, которого вряд ли скоро забудут, и превратить нашу активность в Нью-Йорке в жаркую несмолкающую дискуссию о морали… Очень умно.

– Да, – отвечает Питер. – Но не только о нем. Чтобы посчитать все статьи в «Бьюгл» о том, какой ущерб я нанес городу и сколько разрушил зданий, мне едва хватило бы восьми рук.

– Точно, – вспоминаю я газетные страницы. – Как когда ты повалил вышку управления воздушным движением у причалов в погоне за Доктором Октавиусом?

– Было дело.

– А еще как-то Рой во время вашей драки запустил бактерии в здание суда, и они проели стены насквозь.

– Да, и это тоже.

– А когда вы дрались с Мистером Негативом, метро выбросило наружу…

– Так, так! – перебивает меня Питер и поднимает руки, жестом призывая замолчать. – Много еще историй было, и в каждой я участвовал, да.

– Извини. – Мое лицо пылает от стыда. Я думал, что если сам буду Человеком-Пауком, то смогу и к Питеру относиться не так восторженно, но, по-видимому, с фанатской страстью так просто не совладать. – Я читал статьи, в которых Человека-Паука выставляли приносящим только убытки и разрушения. Но мне всегда казалось, что на самом деле никто так не думает.

– О, это ты зря, – со вздохом объясняет Питер. – Мэри-Джейн как-то попросили написать обличительную, так сказать, статью о том, что Человек-Паук подвергает город слишком большому риску и нельзя позволять ему бороться с преступностью в Бруклине самому по себе, «необходимо строго регулировать его активность, как и деятельность других муниципальных служб».

– Муниципальных служб? – переспрашиваю я. От такого наименования супергероя хочется поморщиться.

Питер снова вздыхает.

– Некоторых больше заботит доход от жизни города, чем благополучие жителей. И такие люди никогда не изменят отношения к нам, всегда будут считать, что мы слишком дорого обходимся. Они забывают, что под масками каждый из нас – обычный человек, который просто помогает другим людям.

Да уж, мне ли не знать.

Если бы Джей Джона Джеймсон знал о дяде Бене или тете Мэй, если бы знал, как Питер заботится о Мэри-Джейн, может, он бы не торопился обзывать Человека-Паука «муниципальной службой», которую нужно строго регулировать, а увидел бы простого парня, который старается все сделать правильно.

Парня, который не сдается.

Я помню, как мой отец шел к микрофону. Никогда не забуду эту картину, хотя после взрыва я и потерял сознание. Не забуду.

Возможно, если бы все знали, что теперь есть еще один Человек-Паук, подросток, чей отец, полицейский, погиб во время террористического акта в городской администрации, парень, который недавно переехал и оказался в новом мире с мамой и бабушкой, на меня смотрели бы иначе.

Может, с чуть большим состраданием.

Но стоило мне оказаться в переулке у магазина без маски, как меня тут же приняли не за хорошего парня.

– Так вот! – бодро восклицает Питер, хлопнув себя по ноге. Он встает и вытягивает руки вверх. – Может, полетаем по городу? Прочищает мысли, помогает подняться выше уличного смога… А по радио и вовсе говорят, что на Манхэттене воздушная йога становится все популярнее.

Похоже, в моем взгляде не отражается ни толики понимания, и Питер принимается объяснять на пальцах.

– Ну, знаешь, когда висят на гамаках? Забираешься в петлю из ткани… вот так. – Он выставляет руки, выпускает паутину из обоих запястий и, закрепив за столб электропередачи, делает из нее подобие петли. – Потом повисаешь вверх ногами, вот так. – На этих словах Питер садится на паутину как на качели, отклоняется назад и повисает вниз головой, держась одними ногами.

– О-о-ох. Ну, вообще… – Питер раскачивается взад и вперед, выгибая тело. Я слышу, как спина его несколько раз хрустит, и морщусь. Быть не может, что ему так удобно. – Ох, честно, очень расслабляет. Попробуй!

Сомневаюсь. Позвоночник не должен издавать такие звуки.

– Да брось! Смелее, – выдавливает он и показывает куда-то позади меня. – Для тебя столба тоже хватит.

Я оборачиваюсь и вижу второй столб электропередачи. Оказывается, делать петли, как показывал Питер, совсем не сложно, и спустя мгновение у меня есть собственный терапевтический паутинный гамак для релаксации. Я повисаю вниз головой, и тут же чувствую, как напряжение, о котором я и не подозревал, покидает мое тело.

– Ого! Обалденно, – признаюсь я.

– Я же говорил!

– А знаешь, что еще лучше? – говорю я и перекидываю паутину от своего столба к тому, где висит Питер, а потом располагаюсь на полноценном гамаке, закинув руки за голову, будто лежу на пляже в Канкуне. – Вот так-то. Не хватает только кокосового коктейля с бумажным зонтиком.

Питер усмехается.

– Тоже вариант. Главное, отдыхай.

Я смотрю в ночное небо, по большей части затянутое облаками. Капли дождя стучат по маске и по груди. Я закрываю глаза и втягиваю свежий воздух… Ну, или то, что в нашем городе им называется.

– Эй, Майлз, – мягко зовет друг.

Я смотрю в его сторону.

– Что, Питер?

– Быть Человеком-Пауком очень непросто.

Я киваю.

– На помощь другим уходит много времени. Не забывай уделять хоть сколько-то себе. Не забывай иногда отдышаться, ладно?

Вдруг я будто снова переношусь в место взрыва. Неистово моргаю, силясь рассмотреть что-то в клубах дыма и среди полыхающих обломков. Прямо над собой вижу мамино лицо. Она кричит, чтобы я приходил в себя, но я почти не слышу, ее голос будто доносится издалека. Словно я где-то в другом месте. Я растерян. Последнее, что я помню, – как отец поднимался по ступенькам на сцену. Под глазом, в нижнем веке, у меня застрял осколок. Грудь сдавлена. Я смотрю туда, где раньше стояла сцена, а теперь остались лишь дымящиеся обломки. Отец лежит лицом вниз.

Я помню, как думал лишь о том, за сколько доберусь до него и как быстро смогу все исправить.

Мне это было не под силу.

Я не мог исправить ничего.

Снова смотрю на Питера. Я знаю, что он думает о том же, когда вспоминает дядю Бена.

– Ты говоришь, в тебе сразу видят преступника… Я никогда не пойму, каково это, когда судят только по цвету кожи. Не знаю, что посоветовать. Только если… попробуй узнать себя. Не торопись, выясни, что для тебя значит быть Человеком-Пауком и как это совпадает или, наоборот, отличается от моего понимания супергероя.

Он прав. Питер может обучить меня быть Человеком-Пауком.

Но не может рассказать, как быть темнокожим Человеком-Пауком.

«Не забывай отдышаться», – говорил он.

Даже когда становится сложно. Даже в тяжелые времена. «Дыши, Майлз», – думаю я. Я кладу руку на красное и будто слишком большое изображение паука на костюме и думаю об особенностях моего супергеройского бремени. Паук, который укусил меня, к слову, тоже совсем другой. Питера укусил радиоактивный. Меня – какой-то другой.

Неизвестно, те ли же у меня силы. А вдруг я могу… гораздо больше?

Осознавая весь груз ответственности, я снова вздыхаю.

Питер прав. Быть Человеком-Пауком совсем непросто, и я не жду, что станет легче. Но после нашего разговора под облачным небом и дождем, после гулких ударов молнии я будто вижу надежду, что костюм окажется мне по размеру и я пойму, как им распоряжаться, что он не будет бесполезно висеть на моих плечах.

Висеть, ха.


ПОЗЖЕ ночью, уже дома у бабушки, по сути, у себя, я волочусь вверх по лестнице в промокшем худи и джинсах, которые липнут к телу, и мечтаю скорее переодеться и заползти в сухую теплую постель. Я достаю из кармана медный ключ, вставляю в замок, поворачиваю ручку и, оказавшись в гостиной, вижу, маму, сидящую под светом торшера. На коленях у нее корешком вверх лежит открытая примерно на середине книга. На обложке написано: «Как вершить политику, не становясь политиком». Я удивленно поднимаю бровь, но решаю оставить этот вопрос на потом.

– Мам? – шепчу я, решив, что лучше разбудить ее и сказать, что я дома, и тогда она сможет спокойно лечь спать. Но мне сразу становится стыдно. Мама запрокинула голову назад, на спинку кресла, рот ее немного приоткрыт, грудная клетка вздымается и опадает в такт дыханию. Она блаженно спит и видит сны, в которых ей не приходится обо мне волноваться. Не стоит ей мешать. Стараюсь придумать, как сообщить по-другому. Если послать сообщение, она проснется. Может, лучше всего по-старомодному нацарапать послание на бумаге.

Отыскиваю блокнот у стационарного телефона в кухне. Понятия не имею, зачем бабушке этот аппарат в наши времена. У всех – даже у нее – давно есть мобильники. С чего заводить себе телефон, который больше подходит для телемаркетинга, с которого нельзя даже послать сообщение и по которому звонить можно только из дома?

Наверное, это все разница поколений.

Ручка обнаруживается там же, и я пишу:

Мам, я дома. Прости, что гулял допоздна. Пожалуйста, не волнуйся.

Загрузка...