notes

Note1

Note2

Note3

Note4

Note5

Note6

Note7

Note8

Note9

Note10

Note11

Note12

Note13

Note14

Note15

Note16

Note17

Note18

Note19

Note20

Note21

Note22

Note23

Note24

Note25

Note26

Note27

Note28

Note29





-

Виктор Семенович Вяткин – Человек рождается дважды. Книга 1



-

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru




Магаданское книжное издательство, 1989



книга 1



ГЛАВА 1



Пассажирский поезд «Москва — Владивосток» подходил к остановке. Хрипловатый голос репродуктора успел только донести, что состав принимается на второй путь, и тут же потонул в грохоте буферов.



— Варенец!., Горячая картошка!.. Яички! — У вагонов толпились торговки.

Матвеева убрала остатки завтрака, отнесла стаканы проводнику и вытерла столик. По крыше простучали гулкие шаги, и мимо вагона, покачиваясь, проплыл конец шланга, оставив на стекле грязные узоры. Донеслись удары молоточков по буксам колёс. Вот они приблизились, застучали под вагоном и смолкли. «Неужели отцепят?» — насторожилась Матвеева. Прислушалась.


Года три назад она отважилась расстаться с родным Ленинградом и поехала на юг. В пути сгорела букса, их вагон отцепили в Харькове. Она пошла посмотреть город и отстала от поезда. Теперь всякий стук под вагоном вызывал страх.


Но нет. Молоточки стукнули ещё раз и двинулись дальше по составу. Она подошла к окну. На первом пути уже стоял какой-то поезд.


Два раза ударили в колокол. В вагон с шумом и смехом вбегали девушки. Парни толпились у подножки, не было видно только Колосова.



— Останется!.. — Матвеева выбежала в тамбур. Высокий проводник с безразличным лицом и длинными, вислыми усами посторонился.


— Ой!.. Ой!.. Отправление., Юры нет, останется!.. Вот горе.

Проводник пошевелил усами и вытер о тряпку руки.



— Не волнуйтесь, гражданочка, это не нашему. Мы выбились из графика, теперь, считай, будем стоять на каждом полустанке.— Он спрятал улыбку и встал на ступеньку.— О парне вы напрасно. Слава богу, не маленький. Да такого и хотел бы оставить.,.-— Он махнул рукой и поднялся в вагон.

Матвеева так и не успокоилась. Через открытый тамбур другого состава она спустилась на платформу. Шла посадка. Пассажиры, сгибаясь под тяжестью багажа, бежали по перрону, толкали встречных, хватались за поручни вагонов и, ругаясь с проводниками, лезли на подножки.


Рядом с вагоном-рестораном играла гармошка и толпилась молодежь. Кто-то плЯсал, виднелись растрёпанные волосы и мелькающие платочки. Колосова здесь не было. Она забежала в буфет, заглЯнула в зал ожидания, посмотрела в дверь почты… Нет.


Этот большой ребёнок, как она называла Колосова, постоянно тревожил и заставлял волноваться. Вспомнилось.



…Ещё в Москве, на Ярославском вокзале, она одиноко стояла у открытого окна вагона и смотрела на провожающих эшелон Дальстроя. На платформе обнимались, танцевали, плакали, смеялись и пели песни. Потом бежали за вагонами, прыгали на ходу, целовались с подножек, что-то кричали, махали кепками, платками.


Её охватило чувство горечи. Одна… Совсем одна. Она закрыла глаза. Жила себе тихо, спокойно, и вдруг — на тебе. Сразу на Колыму.



— Останется!.. Честное комсомольское…—ахнула рядом совсем молоденькая девушка с длинными белокурыми косами и схватила её за руку.

Поезд набирал скорость. За ним гнался черноволосый парень в клетчатой ковбойке, со свёртком в руке. Вот он поравнялся с вагоном, ещё рывок, но тут он сбил с ног старика. Парень помог ему подняться и снова пустился бежать. Но состав уже оторвался от платформы.



— Остался, дурень. Допрыгался,— засмеялась блондинка и прошла в купе.

Веселёнькая спутница,— подумала Матвеева и занЯла своё место напротив девушки.


На верхней полке, выставив длинные ноги в стоптанных туфлях, лежал молодой парень в больших выпуклых очках. Он ел бутерброд и читал книгу. Четвёртая полка была пуста.



— Нас никак трое? — удивилась Матвеева.


— А тот, что остался, был наш. Вон его вещи,— показала девушка на небольшой чемодан и рюкзак.— Большой, а смешной какой-то.


— Как остался? — свесился с полки парень и, сняв очки, стал рассматривать своих спутниц.— Значит, Юрка отстал? Вот тебе раз. И кто бы мог подумать? — пробормотал он с завидным спокойствием.

Они познакомились. Блондинка оказалась топографом и назвала себя Валькой Новиковой. Высокий парень — геологом. Он представился: Анатолий Дмитриевич Белоглазов. Но через несколько минут Новикова называла его Толькой.


А скоро совсем неожиданно поЯвился в купе и черноволосый со свёртком в руке.



— Юрка? А сказали, остался,—без особого удивления отметил Белоглазов и снова раскрыл книгу.


— Остался? Чего это ради? В крайнем случае бросил бы к чертям Твою воду, — улыбнулся вошедший и поставил на стол две бутылки фруктовой воды.— Еле догнал. А тут ещё какой-то гражданин подвЕрнулся. Пришлось целый перегон сидеть на буферах.

Через два часа все они подружились. Белоглазов оказался рассеянным и хорошим парнем. Непоседа Юрка успел познакомиться с ребятами из других вагонов. На остановках он бегал смотреть вокзалы. Вот и теперь куда-то умчался, а на первом пути состав.


Матвеева оглЯнулась. Расталкивая встречных, спешила Валя.



— Вы Юрку? Да он в вагоне этого поезда. Каких-то парней уговаривает пересесть к нам и ехать на Колыму.

С первого пути отходил состав. На подножке мелькнула голова Колосова. Он с кем-то попрощался и спрыгнул.



— Вон он, Юрка! Бежим!

Большие серые глаза Вали вспыхнули, на щеках зарумянились милые Ямочки. Колосов уже заметил девушек и пошёл навстречу.



— Бессовестный. Опять заставил Нину Ивановну волноваться.


— А чего я сделал такого?


— Юра, не нужно отходить далеко от вагона…— начала было Матвеева, но Валя тут же её перебила:


— Вот он всегда так. Что-нибудь натворит, а потом разводит руками.


— Ну Нина Ивановна — понятно. А ты-то чего кричишь?


— А я тоже волнуюсь.


— Да хватит вам. Боюсь и дохнуть,— пробормотал он и послушно пошёл в вагон.

Наконец дали отправление. Все разбрелись по своим купе. Мимо плыли рубленые домики с тесовыми крышами. Серые грядки огородов, коза. А впереди снова леса, луга, поляны…


Нина любила стоять у окна и без устали смотреть, смотреть. Порой её охватывало сожаление: дожить почти до тридцати лет и не представлять, как велика страна. А то вдруг возникало ощущение тоски, словно навсегда она расстаётся со смолистыми лесами, полями, перелесками, железнодорожными домиками.


В купе Валя подсмеивалась над Юрием.



— Юрка! Ты ведь совсем не такой. Ну зачем тебе это надо?


— Какой это ещё не такой? Чего пристаёшь?


— Во-первых, врёшь на каждом шагу,


— Кто это врёт?


— Хвалишься, что куришь пять лет, а курить не умеешь. Твердишь всем, что провожала невеста. Опять врёшь! Всем же совершенно Ясно, что это твоя сестра: вылитый ты.

Колосов только краснел.



— Ты, наверное, за всю жизнь не додумался девушке сказать ласковое слово?


— Чаю я мало перетаскал? А леденцы мои кто поел? Кто носит из буфета продукты? И знаешь, что я тебе скажу, Валька, ничего ты Ещё не понимаешь.


— Чаю перетаскал,— захохотала она.— Да прежде чем принести чай, ты наговоришь сто слов: «Чего сама не сходишь?», «Нашла вьючное животное»,—она смешно растягивала слова и старалась говорить басом,


— Ну и народец. Почитать не дадут.— Белоглазов слез с полки. Сдёрнул с вешалки пижаму.


— Толька, ты что, спятил? — схватилась за пижаму Валя.


— Валечка, всё в жизни имеет свое назначение,— отстраняясь, поучительно произнёс он.— Пижама сделана для того, чтобы её носить.


— Но каждому, очевидно, свОю? — засмеялась она.


— Пожалуй, Валечка, ты права! И верно, как будто не моя. Ну кто бы мог подумать?


— Ребята, Белоглазов Валькину пижаму пытался напялить! — заорал на весь вагон Колосов.— Будем судить или миловать?


— Судить! Судить! — раздались дружные голоса, и в вагоне сразу стало шумно.

«Суд» ребята придумали Ещё в первые дни пути. Судили за грязь, за лень, за плохое настроение. Словом, причин было много.


В халате Нины, в тёмных очках, с толстой папкой под мышкой Колосов торжественно шествовал по вагону,



— Суд идёт! Прошу встать! — рявкнул во весь голос Миша Могилевский — маленький, юркий весельчак, ловко расставляя в конце вагона чемоданы вместо стола.


— Комсомольский эшелон Дальстроя. Четырнадцатое мая, тысяча девЯтьсот тридцать второй год. Сего числа отрок Белоглазов,— монотонно читал Колосов,— двадцати двух лет от роду, пользуясь неопытностью девицы Валентины, покушался насильственно вторгнуться к оной в пижаму.

Белоглазов, протирая очки, склонил голову.


Изложив коротко существо «дела», Колосов обвёл глазами ребят и строго спросил:



— Граждане! Кто желает поддержать обвинение?


— Пусть Валька обвиняет!

Новикову уговаривать не пришлось, Она протолкалась вперёд.



— Граждане судьи! Обвиняемый не случайно носит очки! Ему стыдно смотреть нам в глаза. Вспомните, как он забрался на чужую полку и ещё возмущался, когда его стали оттуда выставлять? На Байкале он выбросил целых омулей, а свёртки с объедками сунул Нине Ивановне в продовольственную сумку, А сколько он поел чужих бутербродов… Я требую, чтобы за счёт Белоглазова купили всем девушкам по одному пирожному,— закончила Валя.


— Правильно! — подхватили девушкп.


— Неправильно! При чем тут девушки? — зашумели парни. Но Колосов поднял руку.


— Защита?

В роли защитника выступил Могилевский.



— Кого вы судите? Неужели Тольку? А к кому вы лезете со всякими вопросами? Кто вам пишет в стенгазету стихи? Может быть, скажете, что это я? Вы знаете, сколько стоило строительство этой железной дороги? Или кто изобрёл стекло? Спросите у Тольки, он ответит. Мы все вместе не знаем того, что может рассказать он один.

Он вытер платком лицо и посмотрел на Новикову.



— Ты говоришь — очки. А что такое очки? Думаешь, посмотрел в стёклышки — и будь здоров. А ну, надень Толькины, и я посмотрю, что ты увидишь? Разве не Грибоедов написал «Горе от ума»? Граждане, без очков он написал бы такую вещь? Не извольте сомневаться, Толька ещё разглЯдит какой-нибудь новый Клондайк, А ты, Валька, храни эту пижаму. Лет через сто за неё ещё, может, дорого заплатит какой-нибудь музей;

Постепенно затихало Толькино «дело». Наступившую тишину нарушали постукивающие на стыках колёса да торопливое дыхание паровоза.



– Девочки, море!

Море широким заливом подходило почти к железнодорожному полотну.


Было уже тЕмно, когда блеснули огни Океанской и пробежали утопающие в зелени белые домики.



— Девочки! Ребята! Уговор не спешить. Пойдём все вместе, как договорились! — крикнула Валя и высунулась в окно. Ветер трепал её волосы, ласкал разрумянившееся лицо, трепетал под свободной шёлковой блузкой. Она счастливо улыбалась.


— Девочки, воздух-то. Воздух-то какой! Бархатный, ласковый. Как хорошо, девочки…

Но вот уже побежали мимо фонари пригорода. В лёгкой волне бухты отразились блики огней. Замелькали зелёные, жёлтые, красные сигналы светофоров.


Проводник в белом кителе с начищенными пуговицами и в форменной фуражке вышел в тамбур. У двери вагона сразу же образовалась очередь.



— Эй, ребята, кто мой чемодан уволок?


— Гитара? Где гитара? — метался Колосов по купе.


— Не волнуйся! Тут твоя гитара! — откликнулся из-за двери Могилевский.


— Какая раззява на голову наступила? — загремел на весь вагон чей-то рассерженный голос.


— Ребята, не видели мои очки? — растерянно спрашивал откуда-то сверху Белоглазов, Его длинная нога плавала над головами, ища опоры.


— На лбу посмотри! — раздалось сразу несколько голосов.


— И верно, смотри ты?! Ну кто бы мог подумать.


— Ой, ребята, ногу придавили! — заохала Валя. Энергично работая локтями, прорвалась она вперёд, и её насмешливый голос доносился уже от крайнего купе.— Вот олухи! Никакого уважения к женщине.


— Ну куда ты, Валька, прёшься? — окликнул недовольный Миша. Но она упорно пробивалась, отшучиваясь и смеясь.

Вдруг что-то треснуло, и раздался жалобный звон струн.



– Вот корова! Инструмент раздавила!

Колосов бросился к Вале. Расталкивая ребят, прыгая через чемоданы, он вмиг нагнал её и схватился за гитару. Гриф вздрогнул и повис на струнах.



— Моли бога, Валька, что ты сделала это сегодня, а не вчера. Честное комсомольское, хотя ты и девчонка, а по шее бы получила. Сегодня я добрый, да и зачем теперь мне гитара?


— Правильно! — обрадовалась она.— Всё равно выбросил бы во Владивостоке. Не тащить же эту бандуру в тайгу.


— Бандура, Валька, это ты. А гитара — благороднейший музыкальный инструмент. Его признавал даже Паганини…


Паровоз протяжно загудел. Поезд, замедляя ход, приближался к Владивостоку.


Нина решила не спешить. В окно было видно много пассажиров. Показалась сгорбленная фигура Белоглазова. Мелькнула чёрная голова Колосова и тоже затерялась в толпе.


Она взяла чемодан и вышла на платформу.



— Гражданка, вы что мух ловите? — налетел на неё с выпученными глазами бородач с тЯжёлым мешком.


— Посторонись, милая! — двинул уже с другой стороны окованным Ящиком какой-то мастеровой.

Она подхватила чемодан и побежала, как и все, стараясь не отстать.


На вокзальной площади выкликали:



— Дальстроевцы, вещи складывать здесь! Женщины — направо к автобусу. Мужчины — к грузовикам.


— Товарищи, регистрироваться сюда!

С платформы показались новые пассажиры.



— Эй, сахалинцы! Кто на Сахалин, ко мне!


— Камчатка, сюда! Сюда! — стараясь перекричать других, надрывался из кузова автомашины пожилой человек в фуражке морЯка.

Матвеева поставила чемодан и оглЯделась. У грузовиков толпы. Одни суетливо забрасывали в кузов узлы и лезли через борт. Другие бросали вещи и шли разбираться.


Город на склоне сопки, залитый электрическим светом, показался Матвеевой гигантской новогодней ёлкой. Окна маленьких домиков, разбросанных до самой вершины, подобно игрушечным фонарям, светились разными цветами абажуров. Пунктирная линия фонарей пирсов напоминала золотые цепочки, наброшенные на ёлочные ветки. Освещённые иллюминаторы кораблей, прибрежные склоны гор придавали городу и бухте праздничный вид.



— Нина Ивановна! Мы вас ищем, наши все здесь!— подбежала к ней Валя и схватила её чемодан. — Пойдёмте! Там вызывают по спискам уже наш вагон! — И она увлекла её к группе ребят.

Высокий молодой человек с подножки машины выкрикивал по списку фамилии:



— Колосов!


— Я!


— В машину!


— Белоглазов, в машину!

Скоро вызвали и Новикову. Матвеева попала в автобус с медицинскими работниками. Их отвезли в палатки для транзитных пассажиров, едущих на Колыму.




— Си-ве-жиа лу-киа! Ре-ди-сыка! Пит-лусы-ка!

Высокий китаец с лотком на голове, останавливаясь под окнами, продолжал выкрикивать, коверкая знакомые слова.


Нина проснулась, набросила халат и с полотенцем вышла из палатки. За далью моря всплывал диск солнца и золотил вершину сопки. На траве искрились капли росы. Земля курилась и дышала свежестью утра.


Редиска с огорода, а в Ленинграде, наверное, Ещё нет и тепличной,— подумала она и вспомнила, что нужно подруге написать письмо.


Она купила два пучка, умылась и принЯлась за письмо.


«Дорогая моя Танюша!


Вот и кончился первый этап моего пути. Все эти дни я была счастлива, как никогда в жизни. Птицей парила в небе и впервые увидела красоту и величие Родины. Как она хороша/


Мне повезло. Из Москвы я выехала комсомольским составом. Какие ребята! Какие девочки! Сколько разнообразных и цельных натур, какая непосредственность. Знаешь, с ними и я себя почувствовала совсем юной, но в то же время и взрослой. Давала им советы, разрешала споры.


Если так пойдет и дальше, то ты, пожалуй, не узнаешь во мне прежней тихони. Как видишь, и мне есть за что благодарить ребят. Если бы этим ребятам дать хороших вожаков! И тут я невольно подумала о тебе…


Как обидно, что ты не сумела поехать. Но не огорчайся, родная. Бабушка поправится. А приехать не поздно и летом будущего года. Ждать тебя буду с нетерпением.


В Вятке выходила посмотреть на твой родной город. Понравился. Накупила всяких безделушек. Пусть напоминают тебя.


На станциях составы полны молодёжи. Все едут на новостройки пЯтилеток. Великое переселение на окраины страны. Порой хочется плакать от волнения. Происходит что-то неповторимое. Да и наша Колыма тоже часть общего великого.


Сегодня мне грустно, не удивляйся. Растеряла наших. Всех расселили по разным общежитиям, по профилям профессий. Понимаю — это целесообразно, но я скучаю. Мне нестерпимо хочется к моим «ребЯтишкам». Кончу писать и пойду их разыскивать.


На днях напишу более обстоятельно. На хныканье не обращай внимания. Буду стараться быть храброй как ты!


Пиши: Нагаево. До востребования.


Обнимаю и целую мою девочку, моего доброго друга.


Нина»



Она запечатала конверт и надписала:


«Татьяне Михайловне Маландиной».


Город был не таким громадным, как это показалось ночью. Нина опустила письмо и разыскала контору Дальстроя.


У входа и в коридоре толпились люди. За стенками стрекотали машинки, и чей-то мужской голос надрывно кричал:



— Безобразие! Мы не можем ждать! Народу? Да-да, много! Гостиницы, школы, палатки, четыре парохода — всё заселили, некуда принимать! «Смоленск»? Заселили вчера! Оборудуем твиндеки note 1! Давайте «Совет». Не можете? Ну что же, придётся вам объЯсняться с край-исполкомом.

Через маленькое окошечко в отделе кадров Нина обратилась к женщине в пенсне

note 2

.



— Топограф Новикова и механик Колосов? Сонечка! — повернулась она к девушке, перебирающей толстые папки.— Дай, пожалуйста, списки людей хозяйства Казапли и электромеханической службы Линцера.


— Директор Дальстроя, товарищ Берзин, приказал формирование управлений и служб начинать на ходу,— поЯсняла она, пока Сонечка шелестела бумагами,— поэтому стараемся расселить людей по общежитиям, учитывая их профессии. Там живут и руководители. Можно приглЯдеться и легче комплектовать. Магадан-то пока ещё географическое понятие. Эдуард Петрович решил отправлять в тайгу людей прямо с пароходов. Это и время сэкономит.

Эдуард Петрович милейший человек, но в работе требователен и к себе и к другим. На Вишере его просто обожали. Это человек высокой культуры, со светлой душой и большими заслугами перед революцией. Большой человек, а прост и доступен для всех.— Она улыбнулась. Глаза потеплели.— Вы знаете — это настоящий коммунист!


Соня положила на стол бумаги. Пробежав их глазами, женщина в пенсне (нэ) сообщила:



— Новикова Валентина, топограф. Пароход «Каширстрой». Первый твиндек, место 74. Колосов — пароход «Смоленск». Это во втором доке,— любезно разъЯснила она,– «Смоленск» и «Каширстрой» — рядом.

В открытую дверь бухгалтерии Нина увидела высокого мужчину с красным лицом. Он кричал:



— Бюрократы! Что я, воровать должен? Месяц не отправляют! Да ещё ограничивают в средствах! Я требую…


— Товарищ, поймите! В районе Нагаева льды. Ледоколов нет. Пароходы выйдут, как только очистится море. Но за это время вы уже получили четыре раза аванс,— рассматривая испещрённый печатями договор, спокойно разъЯснял бухгалтер.— А кроме того, вам следовало бы немного проспаться.


— Ты, гражданин, моих авансов не считай,— уже миролюбиво заговорил мужчина.— Не на месяц еду в тайгу. А то что выпил вчера немного, так это же от тоски. Может быть, в последний раз в цивилизации. А деньги прошу не для себя — семье подбросить надо. Небось у самого есть детишки.

Бухгалтер снова развернул договор.



— Московское представительство начиная с апреля переводит половину вашего оклада семье. Не дам! — решительно заЯвил он, возвращая договор,— А если не хватает на водку, идите к начальнику строительного управления товарищу Заборонку. Он пока строит барак на Второй Речке. Там нужны рабочие. Зарабатывайте и расходуйте, как вам вздумается.


— Не дашь? К Заборонку? Я шофёр, а не плотник! Может, ты меня нужники чистить пошлёшь?


— Браток, спокойно! — тронул бухгалтера широколицый парень с перебитым носом.— Посмотрите, гражданин хороший, до чего человека довели. Мужику-то, может, и жрать нечего, а вы — «пьёте». Неблагородно.


— Папаша, не собирай очередь! — вмешался уже третий.— Что же творится? Из человека всю душу вытЯнул! Что тут, Семёновский базар или советское учреждение?

Бухгалтер заколебался. Он уже начал разбирать бумаги, разыскивая заЯвление.



— Да что вы с ними возитесь, товарищ? — возмутились из очереди.— Это же известные дружки. Не просыхают от Москвы.


— Ну ты, пижон, откуда сорвался? Может, выйдем, потолкуем?


— Вы что, товарищ Шатров, никак угрожаете? — Высокий и худощавый блондин вышел из очереди.— Драться я не умею, но всё равно вас не боюсь. Вы ехали с нами в одном вагоне, живём вместе в общежитии. Вы меня не знаете. Вы никого не знаете, кроме бутылки и ваших дружков. Я пойду в политическую часть и напишу лично от себя заЯвление. Зачем таких, как вы, везти на Колыму..,


— Молодец, Коля! Нужно всем пойти,— поддержали его.

Шатров и его приятель поспешили удалиться.


На «Смоленске» было многолюдно. С палубы любовались морем, с пирса и трапов ловили удочками камбалу и бычков. Болельщики волновались:



— Колька, бросай тут! Говорю, бросай: только что блеснула!


— ТЯни, тЯни скорей! Сойдёт! Эх ты, шляпа, да разве так ловят! Разиня, такую рыбину отпустил! Тебе не рыбу, а лЯгушек ловить!..

Несколько парней, засучив штанины, бродили недалеко от берега.


Совсем молоденький курносый парень с белыми волосами стоял на борту и внимательно рассматривал камбалу: то заглядывал ей в рот, то засовывал палец под жабры. Он так был поглощён этим занятием, что, когда Нина спросила, где найти второй твиндек, вздрогнул и выронил рыбу на её туфлю.



— Ох, простите! — растерялся он и, схватив рыбу вместе с ногой, покраснел ещё больше.


— Ничего. Ну а где же второй твиндек?


— Вам кого?


— Наверное, не знаете. Колосов, приехал вчера с шестым эшелоном.


— Юрку не знаю? Да что вы! Его уже все знают! — улыбнулся парень.


— Что-нибудь уже натворил?


— Юрка молодчик! Пойдёмте, я вас провожу.

После солнечного дня в трюме было особенно тЕмно.


В углу на нижних койках чернели силуэты людей. Хриплый голос чувственно выкрикивал:



Не вчера ли я молодость пропил,


Разлюбил ли тебя не вчера…



Нина увидела между нарами мужчину со стаканом в руке. По перебитому носу она узнала человека, которого утром в конторе называли Шатровым.



— Володя, не шуми,— послышался слащавый голос, и навстречу ей вышел человек в спортивном пиджаке, галифе note 3 и жёлтых крагах.


— Юрки тут нет! — крикнул парнишка.

Матвеева повернулась, но человек в крагах встал на дороге.



— Благодарю вас, мне ничего не нужно.


— Жаль, жаль! Женщине в пути необходима поддержка. Я имею в виду спутника с широкой спиной.— И он попытался заглЯнуть ей в глаза.


— Оставьте, пожалуйста.

Нина смело оглядела их компанию. На койках сидело несколько человек. Среди них совсем молодой парень.



— Знаете что? — Нина посмотрела на мальчишку.— У меня к вам действительно большая просьба.


— Рад! Очень рад! — Он театрально раскланялся.


— Отправьте этого юношу к его друзьям.


— Мадам, мадам! — услышала она уже с трапа.— Если вам все же потребуется помощь, вспомните Поплавского.

Когда Нина поднЯлась на палубу, с борта корабля донеслись голоса:.



— Юрка! Вернись, довольно! Простудишься, дурень! Верим, верим! Поворачивай!


— Вон Юрка,— показал парень на море.— Плывёт!

Далеко в бухте на волнах покачивался буй, а рядом с ним Нина рассмотрела чёрную голову пловца.



— Как вы могли позволить? Кто купается в эту пору? — набросилась она на окружающих.


— А у кого он спрашивал? — не спуская глаз с чёрной головы, ответил стоящий у борта.


— Сумасшедший какой-то,—вмешался человек с широкой окладистой бородой.— Вчера приехал и сразу же забрался на самую верхушку мачты. Чуть не выдворили на берег. Едва удалось отстоять.— Он расправил бороду.— Забавный парень, что-то есть в нём располагающее. Он и не пытался оправдываться. «Сам, говорит, не пойму, чего меня туда потЯнуло. Но раз виноват, то и отвечать должен». И тут же спросил, как поближе пройти на вокзал. Решил там ночевать. Видим, уйдёт и не попросится. Пришлось за него поручиться. А сейчас вон уже где.


— Посмотрите, как он плывёт! — кричал попутчик Нины.

Колосов плыл красиво. Нина заметила, как он схватился за трос, вылез и помахал ей рукой.



— Что ты делаешь? Мальчишка!


— Нина Ивановна, да что здесь такого? Ребята говорили: вода холодная, побоишься. А чего тут бояться?

Она схватила его за руку и отвела в сторону.



— Это, наконец, глупо! Ты становишься посмешищем!


— Смешон? — тихо повторил он. Теперь он совсем не походил на виноватого мальчишку. Нахмуренные брови, блеснувшие сталью глаза и упрямо сжатые губы.

Ого, да тут характер,— подумала Матвеева. Она засмеялась и взЯла его под руку.



— Вот так, мальчишка. Научись понимать и оценивать свои поступки. А теперь горячий чай — и в постель. И не смотри на меня так, а выполняй распорЯжение врача.



ГЛАВА 2



Экспресс «Негорелое — Владивосток», вырвавшись на просторы Приморья, стал нагонять время. Привычный ритм колёс слился в барабанную дробь. Читать стало невозможно. Фомин отложил книгу, вынул бритвенный прибор и посмотрел на нижнюю полку. Соседки по купе — Аллы Васильевны — не было.


Эх, чёрт! Нужно было побриться утром,— огорчённо подумал он и обратился к третьему пассажиру купе

note 4

, пожилому, разговорчивому человеку.



— Наша дама, очевидно, в туалете?


— А где же ещё? Как всегда, час одевается, два мажется, три прихорашивается,— недовольно поморщился сосед.


— Давно?


— Да, порядочно. Мне бы тоже побриться, а то, пожалуй, в таком виде и в гостиницу не пустят,— провёл он по рыжеватой щетине на щеках.— А эта принцесса, чего доброго, провозится до Владивостока.

Он открыл портсигар, привычным движением смял мундштук и закурил.



— Откуда в наше время такие берутся? — продолжал он ворчливо.— ПЯтнадцатый год революции. Каждый старается внести свОю долю в общее дело. Женщины целыми эшелонами едут на стройки. А у этой только и слышишь: «интеллигентно — неинтеллигентно, модно — немодно». И откуда у молодой женщины такие взгляды, вкусы, привычки? С её идеологией надо ехать в Париж, а не на Колыму.


— Может быть, её и осуждать не следует. Муж какой-нибудь крупный специалист, балует. А она женщина Яркая,— мягко заметил Фомин.


— Вот-вот! — оживлённо подхватил сосед.— Наверное, какой-нибудь старый осёл. Кормит комаров в экспедиции, а она тут франтит.


— Почему старый, да ещё и осёл?


— Это уж точно. Во-первых, чтобы содержать такую, нужно занимать видное положение. А во-вторых, вы слышали её рассуждения? Нет? Жаль! Вообще-то любопытно. В её понимании все люди делятся на две категории — интеллигентных и простых. Признаки интеллигентности мужчины: занимаемое общественное положение, заработная плата и внешние данные. Работающая женщина грубеет и теряет черты интеллигентности. В общем, дореволюционная плесень и ржавчина.


— Возможно, итак, не прислушивался. Меня, собственно, не интересует, кто она и что она,— пожал плечами Фомин и спустился с полки.


— А мне небезразлично,— не успокаивался сосед.— Я всю империалистическую и гражданскую не снимал шинели. Простите за выражение, кормил вшей. И мне это претит. Лучше бы совсем катилась в международный, чем бегать туда.— Он сердито сунул в пепельницу окурок и многозначительно посмотрел.— Там, говорят, есть одноместные купе (пэ)со всеми удобствами,..


— В международных не ездил. И по одним предположениям думать плохо о людях не привык,— холодно ответил Фомин и отвернулся.

Явилась Алла Васильевна и, увидев Фомина с бритвенным прибором, удивилась:



— Бог мой! Опять задержала? Но что делать? На то мы и женщины.

Фомин вышел из купе (пэ). Когда он вернулся, пассажиры с вещами стояли у выхода.


Он сложил вещи. Смахнул пылинки с зелёного околыша фуражки и стал ждать;


Поезд остановился, и сразу в вагоне стало душно.



— Сергей Константинович! Миленький! — вбежала, запыхавшись, Алла Васильевна.— Будьте добры, посмотрите за вещами. Я выйду на перрон взять носильщика. Меня должны были встретить, но никого нет.

Он посмотрел на полку, заваленную чемоданами, тюками, задержал взгляд на большом сундуке, обитом железными полосками, и сочувственно покачал головой.



— Да-а. Внушительно. Ну а где ваши знакомые мальчики? — Она безнадёжно махнула рукой.— Пожалуйста, идите. Торопиться мне некуда, я подожду вас.

Схлынул с платформы людской поток. Уборщицы в фартуках сметали с перрона мусор, Фомин нетерпеливо поглядывал в окно. Соседка не возвращалась.


Пришёл проводник и строго прокричал на весь вагон, хотя Фомин был один:



— Граждане, освободите вагон! Состав перегоняется в тупик.

Фомин перенёс вещи на платформу и попросил проходящего железнодорожника прислать носильщика с тележкой. Вещей оказалось так много, что свой чемодан и большой тюк Аллы Васильевны пришлось нести на руках.


Пока он задержался с вещами на контрольных весах, солнце зашло за сопку и уже золотило даль моря.


Носильщик снова взялся за ручку тележки.



— Носильщик! Пожалуйста, в камеру хранения! — скомандовала неожиданно поЯвившаяся Алла Васильевна.— Вы знаете, Сергей Константинович меня так и не встретили. А я-то всё ждала и ждала.

Кладовщик принял вещи. Алла Васильевна попросила некоторые узлы положить наверх. Фомин расплатился с носильщиком и взял чемодан.



— Спасибо, голубчик, спасибо. Как вы мне помогли. Я так вам обязана, — кокетливо защебетала она, и Фомин заметил в её глазах насмешливые искорки.


— Вы не подумали о том, что я мог просто бросить ваши вещи?


— Ну, это, конечно, исключалось,— засмеялась она.


— Но всё можно было сделать значительно проще и с тем же результатом.


— Зачем же? Всё получилось чудесно. Разве не так?

Он резко повернулся и направился к двери.



— Сергей Константинович! Мы ещё встретимся с вами! — донёсся смеющийся голос.

Вокзальная площадь уже опустела. Только кое-где на чемоданах и тюках разместились одинокие пассажиры. Одни курили, другие дремали. Мимо прошла группа морЯков. Пропустив ломовика с горой Ящиков, Фомин пересёк площадь и подошёл к грузовику. Маленький, подвижный человек с повязкой «Дальстрой» на рукаве суетился рядом. Фомин забросил чемодан в кузов.



— Вы, собственно, откуда? — повернулся к нему человек.


— С поезда.


— Договор?

Фомин достал из кармана гимнастёрки розовую бумажку в четверть листа.



— А-а, по приказу наркома. Вам куда?


— В управление лагерей, в хозяйство товарища Васькова,— ответил Фомин и, схватившись за борт, легко запрыгнул в кузов.


— Это на Вторую Речку, на пересылку, доставим.

Пересыльный пункт управления лагерей Фомин узнал по зелёным рядам новых палаток, разбитых на пустыре. Высокий забор, обнесённый колючей проволокой, сторожевые вышки.



— Да-а,— протЯнул Фомин и вылез из кузова.

Какой чёрт дёрнул меня согласиться на лагерную работу? Не приживусь,— думал он, разглядывая строгий прямоугольник лагеря.


У деревянного здания заметил людей в военной форме и направился туда,



— Начальник управления, товарищ Васьков, как правило, знакомится лично,— Инспектор кадров попросил подождать и вышел с документами Фомина.


— Прошу! — пригласил он через несколько минут и проводил до дверей кабинета.

Грузный военный без знаков различия поднялся из-за стола, пожал руку.



— Та-ак. Значит, бывший пограничник? Это хорошо. Два года секретарь комсомольской организации части? Отлично.

В эту минуту Фомину хотелось быть где угодно, но только подальше от этой колючей проволоки.



— Хотели быть учителем? Похвальное стремление. Вы, значит, с Кубани? Почти землЯки.—Васьков отложил документы.

Фомин понял — придётся работать в лагерях.



— Вот так, дорогой товарищ Фомин,— Васьков подошёл к окну.— Значит, просился в деревню фруктовые сады разводить? Детишек учить. Так сказать, прививать любовь к знаниям и труду? А вместо Юга — пожалуйста на Север. Вместо школы — вот вам тюрьма. Какая не-справедливость, ай! яй! Крепко огорчился. Правильно говорю? — И, повернувшись к окну, быстро отдёрнул занавеску.

Фомин только тяжело вздохнул.



— Вот тебе школа! — кивнул Васьков на лагерь.— –И какая школа! Учи, воспитывай, перековывай. Давай путёвку в жизнь! Тут тебе не с ребЯтишками возиться, а куда сложней.

Он задумался, лицо сразу стало серьёзным и усталым.



— Вот ты в заЯвлении писал, с фруктовыми деревьями любишь возиться. Дело нужное, а попробуй поработать в запущенном саду, где собраны все виды деревьев, да Ещё больных, одичалых, неплодоносных. Они здесь для того, чтобы не мешали развиваться здоровым. Вот и разберись в их заболевании. Первый плод — твой успех. Будет чему радоваться и о чём поразмыслить. Ну как, дого-ворились? — Он подошёл к Фомину и положил на плечо свОю большую тЯжёлую руку.


— Сад есть сад: научись чувствовать каждое дерео—и дело пойдёт, а здесь живые люди,— неуверенно пробормотал Фомин.


— Вот именно, чувствовать надо,— с живостью перебил его Васьков.— Если имеешь это качество — разберёшься. Главное понять — любой преступник всегда остаётся человеком. А то, чего не знаешь,— придёт. Думаешь, мы с товарищем Берзиным многое знали, когда партия послала нас строить первый в республике Вишерский комбинат?

Лицо его разгладилось, видимо, немало тёплых воспоминаний вызвал у него этот разговор. Он подошёл и сел за приставной столик напротив Фомина.



— Вижу, не хочется влезать в это грязное дело, каким оно кажется со стороны. Так? Дело прошлое, сам сначала так думал, а теперь не жалею. Приедешь в какой-нибудь город и вдруг встретишь на улице этакого здоровЯка. Никто и не догадается, что это бывший рецидивист. А он подбежит, пожмёт руку и начнёт с увлечением рассказывать, где работает, как живёт, да ещё и ребЯтишками похвалится. Потом упрёт глаза в землю и спросит, а где теперь Сашка Колокольчик или Иван Конопатый. Приятно видеть, кем был человек и кем стал. Порой даже неудобно слушать благодарность. При чём тут моя, скажем, персона, когда это политика нашего государства.

Он снова встал.



— Да, тЯжёлое наследие оставила нам царская Россия. Но ничего! Ты ещё доживёшь до тех дней, когда тюрьмы пойдут на слом. А пока есть и преступники, и классовые враги. Мы — солдаты партии и будем там, где нужно сегодня. Раз приехал — будешь работать. Для начала пошлём в культурно-воспитательную часть. Прикрепим к опытному работнику, товарищу Роеву. Он во мно-гом поможет разобраться.



— Приказ есть приказ. Придётся попробовать,— чуть слышно согласился Фомин.


— Вот и хорошо. Разбирайся. Присмотришься — заходи, продолжим разговор.

Он нажал кнопку звонка и приказал вытЯнувшемуся у двери военному:



— Познакомьте товарища с воспитателем Роевым! Позаботьтесь об общежитии и обо всём остальном.

Неприятное впечатление от лагеря не сгладилось и после разговора с начальником управления. Чувство растерянности не покидало его, пока он оформлял документы, знакомился с инструкциями и рылся в архивах культурно-воспитательной части.


Старший воспитатель Роев ему понравился. Бросилась в глаза такая же искренняя любовь к своему делу, какая чувствовалась и у Васькова.


Когда Фомин закончил оформление, Роев предложил пройти по баракам.



— Рекомендую ничему не удивляться! Спокойствие.

Фомин вопросительно посмотрел на Роева.



— Вы не беспокойтесь, ничего страшного не произойдёт,—улыбнулся Роев.—Но вы человек новый и молодой. Возможно, будут провоцировать. Это обычный приём рецидивистов.

В первом же бараке не успели сделать и двух шагов, как насмешливый гул прокатился по нарам. Послышались голоса,



— ГлЯди, братва, пономарь новый.


— А хряпка, как у настоящего архиерея.


– Эх, не попа, а попадью бы, – неслось из разных углов.

Фомин видел только озлобленные взгляды, но Роев спокойно шёл впереди, делая на ходу отдельные замечания.


В жилете и в русской рубахе, на ногах начищенные сапоги в гармошку, вышел навстречу танцующей походкой паренёк, остановился и с Язвительной усмешкой спросил:



— Ну что, длинногривый, когда же молебен?

Тут же подскочил вплотную и сквозь зубы тихо, но угрожающе выдавил:



— А ну, катись отсюда!


— Лёнчик, ша! — прозвучал властный голос. Кто-то заиграл на гитаре. Лёнчик как ни в чём не бывало хлопнул в ладоши. Отбив замысловатое коленце, весело подмигнул и запел:


Мы сидим в Таганке, как в консервной банке.



Гитарист аккомпанировал мастерски. Да и Лёнчик был способный танцор и певец. С нар смотрели насторожённые лица. Лёнчик закончил куплет отвратительной нецензурщиной. По нарам прокатился дружный хохот.


Фомин вспыхнул и растерялся. Роев предупреждающе наклонил голову. Сергей сразу понял и хладнокровно проговорил:



— Вижу, знакомство сегодня не состоится. Все слишком весело настроены. Ну что же, зайду в другой раз,— и вышел из барака.


— Не огорчайтесь, это мелочи. Со мной было хуже, когда я впервые пришёл в лагерь,— нагнал его Роев.— Ваша задача добиться не только уважения, но и доверия,

Фомин не стал расспрашивать дальше и побежал в барак. За короткое время он на многое наглЯделся.


На верхних нарах, свесив волосатые ноги, сидел совершенно голый человек с наброшенной на колени рубашкой. К его плечам и шее были пришиты нарисованные генеральские погоны. Тонкие струйки крови засохли на груди, спине и руках. Он сидел с закрытыми глазами и открытым ртом.



— Генерал, смирно! — крикнули из-за нар, как только Фомин открыл дверь.

Голый человек вскочил и, прикрывшись рубашкой, вытЯнулся.



— Вольно! — быстро и громко раздалась вторая команда.

Человек болезненно сморщился и исчез за нарами. Было тихо.



— Порядок, гражданин воспитатель. Жалоб нет,— проговорил чей-то голос с нар.


— Где этот человек? Что всё это значит?


— Это наши артисты. Спросите, может, откликнется,— ответил насмешливо тот же голос. Заключённые начали укладываться спать, давая понять, что дежурному делать больше нечего.

Возвращаясь, Фомин заглЯнул в барак, где жил Петров. Тот ожесточённо рвал струны гитары и с надрывом напевал:



Где-то и когда-то весёлые ребята


Под этот, под гитарный, пили звон.


Пили, гуляли, головы ломали,


По струнам разливался самогон…



Голос у него был сочный и мягкий. Но сквозь разгульные слова песни и её весёлую мелодию прорывались тоска и безнадёжность.



— Петров, вы, оказывается, музыкальный человек. Приятно послушать,— сказал Фомин, подходя поближе.


— Душа не деньги, гражданин. Не украдёшь да и не проиграешь…— улыбнулся заключенный,


— Давно в лагерях?


— Не помню.


— Много раз судились?


— Бывало,— неохотно ответил Петров и неожиданно запел:


Не ходи ты по-над тюрьмою,


Да не стучи подборами.


Не мучь ты сердце воровское


Своими разговорами…



Он бросил гитару и поднялся. Прошёл рядом с Фоминым, лёг на нары и отвернулся.


Ушёл и Фомин. Только в дежурной комнате он обнаружил пропажу часов из маленького кармана брюк… Глубокой ночью он пошёл с очередным обходом по лагерю.


Было тихо. В бараках еле мерцал свет засиженных мухами лампочек. Где-то в городе прогрохотал запоздалый трамвай, скоро затихли и его скребущие звуки. По небу ползли рваные тучи. Луна то пряталась в их лохмотьях, то снова разбрасывала между тенями бараков полосы холодного света.


Недостроенный склад топлива за баней устрашающе чернел. Сергей зашёл в прачечное

note 5

отделение. Степенный банщик Вагин готовил постельное бельё, раскладывая его стопками для каждого барака.


Фомин сел к окну. Выглянула луна, и полоса света легла на внутреннюю часть склада. К своему удивлению, он увидел там силуэты людей.



— Что там может быть? Удивительно! — сказал он. Вагин неожиданно встал у дверей.


— Не ходите туда, гражданин начальник! Выслушайте, я давно в лагере и многое знаю. Там рассчитываются воры. Один из них проигрался, срок оплаты долга истёк, должник не заплатил. По воровским законам за это избивают, но не уродуют и не убивают. Всё это делается в присутствии воров и их верхушки. За этим следит вся шпана. Ходить туда не нужно: разбегутся и виноватого не найдётся. Парня всё равно изобьют.

Но Сергей не мог сидеть спокойно. Открыв неслышно дверь, он тихо добежал до первой палатки и оттуда не спеша направился к бане.


Первыми встретились Копчёный и Лёнчик. Остальные, крадучись, разбегались по баракам.



— Почему не спите? После вечерней поверки ходить по лагерю не разрешается.


— Извините, пожалуйста, да тут такое дело,— заговорил Копчёный,— Проснулись, а закурить нету. Петров и говорит: «У меня есть припрятанная пачка в сарайчике, я сейчас». Оделся и в склад… Ждём, нет. Пришлось вставать и идти. А он, дурак, полез наверх, сорвался, зашиб грудь и лежит…


— Ну и что, серьёзно?


— Пустяк. Заживёт как на собаке. Вон идёт уже сам, с ребятами,— показал он рукой и пошёл к своему бараку.

Два парня старались незаметно поддерживать Петрова под локти.



— Что случилось, Петров? — спросил его тревожно Фомин.


— Сорвался, гражданин начальник, и упал на бревно. Но уже ничего,— И он попытался улыбнуться.

Утром оперуполномоченный пытался разобраться в ночном происшествии, но всё сводилось к одному — сорвался с крыши.


Петров в медпункт не обратился, выходил с бригадой, но не работал. Когда десятник сделал замечание, бригада в один голос заЯвила:



— Ваше дело принять объёмы и качество, а как организовать работу, это уже дело наше.



ГЛАВА 3



После суда Прохорова поместили в городскую тюрьму, В карантинной камере, кроме худенького старика, никого не было. Длинная холщовая рубаха делала его похожим на вылезающий из земли подосиновик.


Когда Прохоров вошёл в камеру, старик сладенько улыбнулся:



— С миром божьим, сынок, Устраивайся и не ропщи. Все мы под богом ходим.

Прохорову было не до него. Не ответив на приветствие старика, он лёг на нары и отвернулся.



— Вот и всё. Доездился, лихач. Не пей за рулем, сукин сын,— прошептал он.

Он как бы со стороны увидел статного парня. Гордость их провинциального городка, центрфорвард футбольной команды, да ещё и шофёр — заветная мечта его сверстников. «Петя, выручи! Петя, подвези! Петенька, приходи». Жизнь только начиналась.



— Вот и всё, заключенный Петров,— повторил он.

Ему вспомнился последний день его вольной жизни, перевернувший всё…


Тёплый майский день. Загородная прогулка. На опушке леса водители поставили машины. На берегу мужчины в белых рубашках и соломенных шляпах терпеливо наблюдают за разноцветными поплавками. Среди них поклонник Прохорова по стадиону, будущий спортсмен и заядлый рыбак — черноглазый мальчишка Минька.


На разостланных одеялах, с корзинами и свёртками, под деревьями дремлют женщины, прислушиваясь к звонкому смеху и восторженным голосам детворы. Все радуются. К нему подбежала белокурая девочка Майя.



— Дядя Петя, дядя Петя! Вот вам венок. Вы будете сегодня Спартак.

Её беленькое платьице снова замелькало в траве.


Припомнилась и другая картина.


Кое-как он выбрался из раздавленной кабины. Минька лежал в кювете, согнув ноги, и трогал выпирающие кости бёдер. Люди начали приходить в себя. Пыльные, грязные, со следами тёмных пятен на одежде и лицах, в царапинах.


Девочка Майя будто спала рядом с перевёрнутой машиной. Только не было видно головы, а из-под зелёного борта выглядывала длинная косичка с белым красиво завязанным бантиком…


Раздирающий сердце крик матери; «Что ты наделал, подлец?..»


С тех пор его жизнь протекала в каком-то кошмаре. Он был бы рад рассчитаться с ней, но и на это недостало сил.


Снова заговорил старик:



— Ничего, сынок. Не зная горя, не изведаешь счастья. Ты бы поплакал, пока никого нет. Слёзы как худая кровь — выпустил, и полегчало.

Прохоров не пошевелился.



— Не хочешь плакать, богу помолись. Христос поможет. Хочешь, я тебе свЯщенное писание почитаю? Придите ко мне все страждущие и обременённые, и я успокою вас…— услышал он за спиной монотонное чтение.


— Не гнуси, старый, и не подходи близко,— презрительно прикрикнул он, вставая.

С невозмутимым смирением старик отправился на своё место.


Пройдя карантин, Прохоров попал в общую камеру. Здесь он узнал о формировании партии заключённых на Крайний Север, Он тут же подал заЯвление.


…Звякнул засов вагона, и Прохоров, очутившись среди заключённых, понял, что только сейчас он вступает в незнакомый для него мир.


В теплушке было тесно и душно. Он оглЯделся. На нарах мест не было.



— Братва, фраер! — раздался чей-то голос.


— Откуда? Где засыпался? Побожись по-ростовски,— встретили его перекрёстными note 6 вопросами. Он коротко ответил. Кто-то равнодушно бросил: «фрей», и интерес к нему сразу остыл.

Прохоров придвинул к себе деревянную скамейку, положил на неё пальто, вещи, сел и устало откинулся к стенке.


Обитатели вагона уже обжились. Один уткнулся в замызганную книжку, другие переговаривались или молча смотрели на потолок. С краю на нарах двое мастерили из хлебного мякиша различные поделки. На самодельной полочке сушилась чернильница с подставкой для ручек в виде перекрещённых хвостов русалок.


Косматый, с рыжей щетиной мужчина пришивал пуговицы к фланелевой куртке, крЯхтел, вытягивая иголку. В углу играли в карты.


Прохоров испытывал к этим незнакомым людям чувство необъЯснимой неприязни. Стали противны не только люди. Даже хлеб не хотелось есть. Его будто запачкал смрад непристойщины, пропитавшей все уголки вагона. В душу закрадывалось отчаяние. Он закрыл глаза и задремал.


Разбудил шум. Широкоплечий брюнет, изрисованный татуировкой, сквернословя, дул на карты, осторожно выдвигая нижнюю. И вдруг он взвыл, швырнул карты на нары и с силой ударился головой о стенку вагона. Хохот, крик и самая разнузданная брань заглушили его стон.



— Золотой, кончай игру, подзаходишь! Считай, для тебя сармака больше нема,—строго предупредил парня в татуировке угрюмый человек с бесстрастным лицом.

Золотой пристально посмотрел на Прохорова. ОглЯнулись и остальные. Игра продолжалась. Золотой снова открыл карту, выругался и решительно подошёл к Прохорову,



— Пальтишко давно носишь? — насмешливо спросил он, ощупывая материал.


— Перед аварией купил,— сдержанно ответил Прохоров.


— Поносил, и хватит.

Прохоров не пошевелился, было безразлично.


Прошло несколько минут. К нему уже подходили двое.




— А ну, земеля, сбрасывай клифт! Тут настоящий Ташкент. Попортишь хорошую вещь,— иронически усмехнулся Золотой.— Да и некогда мне, поворачивайся! — прикрикнул он.

Прохоров ни в ком не уловил сочувствия. Все занимались своим делом, как будто ничего не происходило. Глаза его встретились с жёстким взглядом человека на нарах. Чего он мог ждать от таких людей?



— Но-но, не поднимай парус, накличешь бурю! — Золотой схватил его за борт пиджака. Прохоров отбросил его руку.


— Чёрт с вами, берите.— Он сбросил пиджак, вынув бумажник.


— Так будет дешевле,— подмигнул Золотой.— Да не вздумай кричать. Внукам закажешь. Это тюрьма,— предупредил он и снова уселся за карты.

Когда очередь дошла до брюк, Прохоров уже не помнил, как вскочил и хрипло крикнул:



— Не подходи, сволочь!

Не задумываясь о последствиях, он решил защищаться. Отстаивать не тряпки, а человеческое достоинство.



— Негодяи! Ничего не получите, пока жив! Ничего!— повторял он, следя глазами за Золотым, но его уже обступили картежники.


— Смотри ты! Телёночек начинает брыкаться,— пренебрежительно скривил рот Золотой.— Снимай заодно колёса — и под нары.— Он бросился на Прохорова, пытаясь ударить головой, но тот отшвырнул его ногой и отпрянул в сторону.

В это время кто-то из игроков ударил Прохорова по голове. Тогда он схватил скамейку и стал колотить ею всех, кто попадался под руку. Отчаянный натиск новичка вызвал панику. Остановился, когда вся компания оказалась под нарами.



— Эй ты, псих! Довольно, забирай своё барахло. Пошутили — и хватит! — мирно проговорил Золотой, выглядывая из-под нар.


— А ну, цыц! — властно прозвучало с нар.

Прохоров сел, а на дверях вагона уже грохотали запоры.



— Что за шум? — в раскрывшуюся щель заглЯнуло сердитое лицо.


— Порядочек, гражданин начальник. Ребята засиделись и затеяли возню, да староста сразу унял. Не беспокойтесь, всё будет в норме,— сказал черноволосый, спускаясь с нар.


— Староста! Что у тебя тут? — спросил надзиратель.

Сверху слез заспанный мужчина лет сорока.



— Все на месте, гражданин начальник,— лениво зевнул он и повелительно бросил кому-то: — Дежурный, убрать со стола. Смотри у меня, филон…


— Ты, Крамелюк, достукаешься до штрафного,— пригрозил надзиратель Золотому и посмотрел на черноволосого.— Да и ты, Копыткин, тоже не забывайся. Знаю вашего брата, если что случится, кроме старосты спросится и с вас. Понятно? — Щёлка закрылась. Загремел большой засов.


— Эй, Красюк, подвинься малость. Психа положи у стены,— распорЯдился Золотой.

Красюк, тот что пришивал пуговицы, довольно посмотрел на Прохорова:



— Ложись, браток, как-нибудь устроимся. В тесноте, да не в обиде.

В вагоне тихо, тЕмно. Кто-то сонно выругался, заохал и смолк. Прохоров лежал с открытыми глазами. Поезд уносил его в неведомое будущее. Его не страшила тЯжёлая работа. Он понимал: раз виноват — должен нести наказание. Но эти люди? Лучше смерть, чем их глумление. Если полезут, он и завтра будет отстаивать своё право человека.



— Отчаянный,— зашептал Красюк.— Держись, не уступай. Эта шпана нахальна на трусливых, что и говорить — шакалы. Ты не бойся, тут сила в почёте.

Красюк наклонился над самым ухом.



— Держись подальше от того, чего не следует видеть,— ложись и спи.— Он помолчал.— Староста — это ширма. Золотой — птица мелкая. Это так, ружьишко в чужих руках. А вот кто спускает курок, не всегда распознаешь. Видел на нарах черноволосого? Это Копыткин, его опасайся. Имеет на совести мокрые дела. Кроме того, играет по крупной. Тут все его должники, а он полный хозяин.

Заскрипели нары, кто-то спустился на пол, нащупал чайник и долго пил. Потом подошёл к окошку, тихонько насвистывая что-то трогательное и грустное.


Прохоров уловил в этом свисте глубокую человеческую тоску. На душе у него стало светлей. Это был уже второй после Красюка человек, в котором можно было найти сочувствие.



На пересыльном пункте Владивостока Прохоров попросил зачислить его в одну из работающих бригад и перешёл в барак бытовиков. Соседями по койкам оказались маленький и немолодой Исаак Кац и совсем ещё молодой, гигантского роста, с могучими плечами и огромными кулаками Вася Тыличенко.


Когда Прохоров вошёл впервые, Кац, сидя на постели, кричал на смущённого Тыличенко:



— Ты думаешь, если Исаак в два раза меньше тебя, значит, он может жить не евши?


— Дядя Исаак, я ж не заметив, як його з-ьив. Це ж трошки ще осталося.— Он положил кусочек на тумбочку и виновато посмотрел на Каца.


— Нет, вы видели этого ребёнка? — обратился Кац уже к Прохорову.— Человек получает две нормы, так это ему ещё мало! Исаак ломает голову, где бы перехватить пайку, так он слопал и то, что оставили на вечер.


— А ну буде, дядя Исаак. А то чоловик подумае чорте знае що.— Вася взял котелок и вышел из барака.


— Это дело поправимое,— улыбнулся Прохоров.— Есть у меня и сахар и хлеб. Хватит на ужин для всех.


— Не беспокойтесь,— Кац проводил взглядом широкую спину Тыличенко, и вся строгость сбежала с лица.— Я ведь это так. Его не поругай, так он затоскует.


— За что же он? — заинтересовался Прохоров.


— Вы его спросите. ОбъЯснит коротко: «Це ж я дюже осерчав и вдарил-то два разочка. Хиба ж я знав, що вони таки хлипки…» Ну вот вам и убийство. К нему в карман вор залез, он и ударил… А

мальчишка добрый, старательный. Но воров ненавидит. Хожу за ним как нянька. Вот так и живём.


Прохоров оказался в одной бригаде с Тыличенко и Кацем. Работали они на погрузке угля. Прохоров находил утешение в труде, работал до полного изнеможения, но зато крепко спал, усталость избавляла от горестных дум.


Тыличенко знали все. На разводах он был на голову выше. Одни заискивали перед ним, другие обходили подальше.


Но вскоре случилось неприятное. У Васи украли сапоги. Совершенно новые, привезённые ещё из деревни. Кража всех удивила. Почему именно у Тыличенко? И кому нужны такие громадины?


Тыличенко заЯвил: «Хто б це не був, дюже поколочу». Исаак успокаивал, а он только хмурился, посматривая исподлобья на проходивших мимо воров, Вскоре дневальный шепнул:



— Дело Петрова.

Тыличенко стал молча одеваться. В это время в бараке поЯвился Петров. Ни на кого не глядя, он постоял и тихо направился к выходу. Тут-то его и схватил Тыличенко:



— Сознавайся, ворюга. Це ты чоботы спер? — он сгрёб Петрова за шиворот как котёнка и поднял. Тот сжался, не пытаясь сопротивляться.


— Тобе ж, шкоду, недавно свои били. Мало? Так я ж так вдарю, що ти зараз и умре,— тихо проговорил Вася и занёс сверху свой огромный кулак.

К нему кинулись Прохоров и Кац, но он плечом отбросил их,



— Тыличенко, не смейте! — В барак вбежал взволнованный Фомин.


— Гражданин начальник, он ж у мене чоботы спер. Я його вдарю, щоб больше не шкодив.— И он легко отстранил Фомина,

Тогда Сергей пошёл на хитрость, стараясь выиграть время.



— Сапоги вы, Тыличенко, получите у меня, а теперь отпустите его и пойдёмте ко мне, там во всём разберёмся.

Вася опустил на пол Петрова.



— Коли так, то пошлы,— пробурчал он угрюмо, но так и не выпустил воротника, пока не вошли в культурно-воспитательную часть.


— Садитесь,— проговорил спокойно Фомин и рассадил их по разные стороны стола.— Вы, Тыличенко, через семь дней получите новые сапоги, так что успокойтесь,— Он повернулся к Петрову:—А вы рассказывайте, в чём дело.

Петров посмотрел грустно и отвернулся.



— Ну зачем вам понадобились эти сапоги? Это же сорок шестой размер.


— Заигрался. Такие были условия. Надо было расплачиваться,— еле слышно проговорил Петров.


— Где же они сейчас?


— Выбросили. Изрубили и выбросили.


— Зачем же?


— Чтобы меня искалечил Тыличенко. Ему должны были сообщить, и он имеет на это право.

Фомин понял, что Петров дошёл до полного падения. Он поднялся и подошёл к Тыличенко.



— Значит, ты получишь новые сапоги, и давай на этом закончим разговор. Договорились?


— Гражданин воспитатель, та я з ним сам разберуся.


— Сапоги ты получишь, вопрос закончен, иди, а мы тут ещё побеседуем.


— Та ци ж жулики житья не дадуть,— покосился Вася на Петрова. — Не бачив бы, то другое дило.


— В этом по мере своих сил постараюсь помочь, не волнуйся, что-нибудь придумаем,— успокоил его Фомин.


— Коли вы так уже хотите, нехай буде по-вашему,— согласился уже остывший Тыличенко и ушёл.

Фомин вернулся к столу.



— Давно я смотрю на вас, Петров, и, честное слово, не такой уж вы безнадёжный человек. Скажите, неужели вам не надоела такая жизнь?


— Кому тюрьма, а кому и дом родной. Не жалуюсь, гражданин начальник. Всяко бывает. Есть что вспомнить. В общем, живём с музыкой, умираем с песнями. Такая наша воровская житуха.


— Давайте говорить начистоту. Я был свидетелем «родительского благословения» в дровЯном складе и содрогнулся от ужаса. Это же страшно и унизительно. Вы же, Петров,— человек…


— Вы видели? Как, где? — перебил он Фомина растерянно.


— Из бани и постарался осторожно помешать. Поверьте, мне вам искренне хочется помочь.

Заметив, как потеплел взгляд парня, Фомин стал ему рассказывать о себе, о службе в армии. Петров наконец поднял глаза.



— Я давно конченый человек. Знаю, подохну, как пёс, но что делать? Так нескладно сложилась вся жизнь.


— Опять крайности. У вас есть родные? — неожиданно спросил Фомин.

Парень смутился.



— Да. У меня хорошая мать и неплохие родственники. А я — позор для семьи.— Он отвернулся и замолчал.

Фомин открыл портсигар, закурили. Петров курил жадно, пряча взволнованное лицо в клубах табачного дыма,



— Давно по лагерям? Да и с чего началось?


— В девятом классе свЯзался с дружками. В первый раз судили за соучастие, дали три года. Родные в ужасе, да и сам. С отчаяния бежал. Поймали — новый срок. Опять побег — снова суд. Вот так семь лет и кувыркаюсь. Порой затоскуешь. Водка, карты — море по колено. А потом приходится платить,— Он задумался,— Единственно, из-за чего ещё на поверхности, так это честно рассчиты-ваюсь.


— С матерью переписываетесь?


— Нет. Берегу её покой. Она считает меня погибшим.


— У каждого есть прошлое, настоящее и будущее,— осторожно начал Фомин.— Отчего вам не порвать с прошлым ради будущего? Вы молоды, впереди целая жизнь.


— Порвать? О, тут крепкая паутина сплетена, порвёшь одну, запутаешься в другой. Что налаживать, когда всё исковеркано под корень. Впереди десять лет.— Голос его дрогнул.— По-настоящему оторваться — значит предать. А чем это кончается, вы, очевидно, представляете.

Он поднялся и вытер мокрый лоб.



— Нет, гражданин Фомин. Вырваться из этого болота в одиночку невозможно. Здесь так завязано, лучше не пытайся, не развяжешь, а разрубить этот узелок не всякий сумеет. Так что спасибо за всё, но пусть этот разговор останется между нами. Не дайте дружкам повода.

Петров ушёл, а Фомин решил бороться за его спасение.



Прохоров уже спал, когда Исаак влетел в барак и принЯлся расталкивать приятелей.



— Отчепись, старый, ну що ти прилип? — пробормотал Вася и перевернулся на другой бок.

Проснулся и Прохоров.



— Собирают этап. Завтра ночью будет посадка на пароход «Днепрострой»,— сообщил Кац.— Надо скорей попасть на Колыму. Сидеть тут — хорошего мало: ни зачётов, ни процентов, ни постоянной работы. Если согласны, так я сейчас же пойду в учётно-распределительную часть.


— От це добре! — обрадовался Вася.— Скорей бы до настоящего дила, та подальше от шкоды.


— Идите и просите за всю бригаду,— поддержал Прохоров.


— Так это Ещё не всё,— продолжал Кац, поблескивая глазами.— Если ты ещё не потерял совесть, пиши заЯвление на колонизацию. Живи, только отработай честно срок, на который тебя осудили. Ну что?.. Неплохо?

Он хлопнул Прохорова по спине. Толкнул Васю плечом и засмеялся:



— Хочешь бери ссуду и строй хату, не хочешь — живи в казённой квартире. Желаешь — выписывай семью, да Ещё помогут средствами на переезд.


— Что же вы не говорите о себе? Разве вас это не касается? — поднялся с постели Прохоров.


— Кого? Меня? Что за вопрос? Так я ж и попал за самую обыкновенную мелочь.


— Не понимаю.


— За гривенник.

Сейчас можно было заметить, как глубоко переживает он своё несчастье.



— Странно, за гривенник,— повторил Прохоров.


— Видите ли, бумажка есть бумажка. А серебряный гривенник так и остался. Сам гривенник хотя и лучше бумажки, но что на него купишь? Переплавь этот гривенник и сдай в торгсин — двадцать копеек бонами. Один к двадцати. Переплавить сущий пустяк. Деньги сами просятся в руки. Хорошо, что скоро посадили, а то бы и до высшей меры дошло… Дело-то не в гривеннике, а в подрыве мощи государства. А кто ж знал? Сейчас эти гривенники даже видеть не могу. Ну, побегу в контору.



ГЛАВА 4



Чёрные строчки потеряли четкость. Буквы расплывались. Нина закрыла книгу.


В маленькие окна палатки заглядывал вечер. В домах зажигали огни. В общежитии было тихо. Женщины разбрелись по Владивостоку.


Сколько впечатлений за одни сутки. Юра! Почему её трогает этот беспокойный, с неудержимым характером парень? Отчего так волнует судьба доверчивой Вали? А Шатров? Поплавский? Откуда у неё эта храбрость и повелительный тон на «Смоленске»? С удовлетворением вспомнила, как смутился и отступил Поплавский. Значит, человек может жизнь прожить и не знать своих способностей,


Тишину нарушила Кира Петровна — товаровед, пышная женщина лет тридцати. Она свалила на койку целый ворох свёртков и затараторила:



— Ниночка, дорогая! Сейчас разговаривала с женщиной, подруга которой видела человека, вернувшегося с Колымы. Там один ужас! Повальная цинга. Сто рублей одна луковица. Карты — двести рублей колода, а с джокером все триста! Старатели вырывают с руками! А морозы? Люди замерзают на ходу. Голод страшный: едят торбаса и оленьи шкуры!


— Зачем вы повторяете эти небылицы? — строго перебила Нина.


— Не верите? Я могу завтра же познакомить вас с этой женщиной. Да вот смотрите, я уже купила лук, лимонную кислоту, экстракты.

Из свёртка посыпались колоды карт.



— Это тоже от цинги?


— А если там действительно такой ужас и цинга? Надо же думать, как выбираться оттуда.

Возвращались из города и другие женщины. Кира Петровна успевала везде. Её голос звучал уже в самом конце палатки.



— Бабоньки! На Колыме, говорят, женщин совсем почти нет, а мужиков пропасть. Даже самая что ни на есть пигалица и то отхватывает хорошего мужа. А мы бабоньки видные, в теле. Кое-что есть! — И она довольно похлопала себя по бёдрам.

Когда все угомонились, Нина достала бумагу и взялась за письмо. В это время в дверях показался Колосов. Чтобы не пЕрЕпОлОшить всех, она быстро вышла.



— Что случилось?


— Ночью курьерским прибыл начальник политической части Дальстроя Репин. Кроме того, здесь секретарь парткома горного района Колымы Краснов и Ещё кто-то из руководителей.


— Ну и что?


— А то, что завтра в клубе моряков состоится собрание партийно-хозяйственного актива.


— Очень хорошо. Об этом, очевидно, сообщат кому следует.


— Конечно,— смутился Колосов.— Но мест мало и вход по пригласительным. А вы знаете повестку? Могучая! Репин ознакомит с задачами Дальстроя, и будут заслушаны сообщения о состоянии организационной подготовки. Это как раз то, что интересует всех. Вас, как коммунистку, пригласят,— он немного замялся.— Нина Ивановна, мне во что бы то ни стало нужен билет. Может быть, вам удастся?


— Если будет возможно, то конечно…


— Ясно, Нина Ивановна! Я уже кое-где был, а к вам на всякий случай,— прервал он её.— Вы понимаете, как это нужно? Ребята слишком по-разному смотрят на нашу поездку. Ну, я ещё забегу в одно местечко,— заторопился он и быстро скрылся между палатками.

Инструктора политчасти, занимавшегося выдачей пригласительных билетов, буквально атаковали. Матвеева с трудом пробилась к столу и получила билет. На её просьбу дать ещё один пригласительный он только развёл руками.


У здания в толпе она увидела Валю. Девушка заметила Нину Ивановну и отрицательно покачала головой. Нина сочувственно кивнула.


Группа людей оттеснила Валю. Впереди шёл блондин в военной форме с бледным и усталым лицом. Рядом тЕмноволосый в коверкотовой гимнастёрке, синих галифе

note 7

и высоких болотных сапогах. Нина обратила внимание на его большие чёрные глаза и волевое красивое лицо.



— Репин,.. Краснов…— уловила она тихие голоса за своей спиной.

Толпа росла, люди входили в здание.



— Никаких надежд, ну кто бы мог подумать?— услышала Матвеева знакомый голос. Обернувшись, успела заметить блеснувшие очки.

В зале не хватало мест. Пристроились у стен, сидели на подоконниках, теснились в проходах. Президиум не выбирали. Вышла группа руководителей и занЯла места за столом на сцене. Здесь были военные, штатские, морЯки и даже лётчики. Пожилые, средних лет и совсем молодёжь.


Совещание открыл блондин, которого заметила Матвеева. Это был начальник политчасти Репин. Он поздравил участников актива с тем, что им выпала честь начать великое наступление на суровую северную природу, и стал рассказывать о первоочередных задачах, возложенных правительством на Дальстрой.


Нина затаила дыхание. Она пыталась представить огромный и безлюдный край, вечную мерзлоту, глубокие снега и отряды строителей, разбросанные по тайге…


Великое наступление — хорошо сказано.


Среднеканская гидроэлектростанция? Нет ещё и километра дороги, а руководители уже планируют такое большое строительство. Надо сначала построить четыреста пЯтьдесят километров дороги через перевалы, болота, реки, речки и бесчисленное множество ключей. Величественно и даже страшно.


Репин стоял у карты.



— Поисковые партии будут работать по всему бассейну Колымы,— говорил он.— А сама река в первый период освоения края станет важнейшей жизненной артерией note 8, снабжающей горные районы Дальстроя.


– А где флот? Или бечевой поведём грузы? — спросили из зала.


-~ Флот? Да, это вопрос серьёзный. На месте будем создавать свои верфи. А пока правительство даёт часть пароходов и барж с реки Лены. Кое-что заказано на судостроительных заводах. В разобранном виде доставим железной дорогой до ближайшей от Лены точки, а оттуда потянем тракторами. Собирать будем на реке.


— Смело! — одобрили из зала.


— Без смелых действий большевиков не было бы и Советского государства,— улыбнулся Репин.


— Владимир Васильевич! Ходят слухи, что кулаки Громовы с тысячами оленей взяли направление на Чукотку. Аляска их привлекает. Нужно этому помешать!— перебил Репина простуженный голос за спиной Матвеевой.


— Безусловно. Олени — народное достояние, и мы примем необходимые меры. Это наша база для оленеводческих колхозов и совхозов.


— Стада уже в верховьях Таскана. Меры нужно принимать немедленно.

Матвеева обернулась и увидела человека с чёрными пятнами на скуластых щеках. Сомнений не было, этот человек, отмеченный морозами, был настоящий колымчанин. Наклонившись к соседу, он тихо говорил:



— Ехал на собаках из Средне-Колымска, на Коркодоне натолкнулся на оленевода-кулака. Всё как положено. Хозяйский чум побогаче, рядом женщины и дети, а подальше пастухи. Зять хозяина в мехах и косичках, а морда русская. Мы с хозяином ведём разговор, а он вроде «кэпсээн суох», значит, не понимает. Через два дня мой каюр признался! «Зять-то Николки совсем русский. К Берингу барда». Значит, к Берингову проливу подались. А зачем бы ему скрываться? Ясно — из остатков офицерских отрядов генерала Пепеляева. Их на Аляску и тянет.


— Мешаете слушать, товарищ,— одёрнули его.

Грандиозность поставленных перед Дальстроем задач захватила участников актива. Все напрЯжённо вслушивались в каждое слово.



— Как видите, Дальстрой,— Репин заканчивал,— это не просто хозяйственная единица, а громадная, охватывающая целый край организация с многогранным сложным хозяйством. Вследствие своей географической оторванности от центральных районов страны и специфических природных условий Дальстрой хозяйственно и административно замкнут, значит, роль партийных организаций в нём особенно велика. И я скажу вам, товарищи коммунисты, что мы несём величайшую ответственность перед государством и Центральным Комитетом партии за правильное развитие этого богатого, но пока ещё глухого уголка нашей Родины.

Когда стихли аплодисменты, Репин предоставил слово товарищу Краснову, Но тот попросил «передвинуть его в тыл».



— Пусть начальник управления лагерей познакомит актив с задачей перевоспитания преступников. Эту работу Центральный Комитет возложил тоже на коммунистов,— заметил он,

Васьков выступил коротко. Особое внимание он обратил на попытки классового врага использовать в своих целях уголовный элемент.


А на трибуне уже высокий, пожилой человек с острой бородкой в инженерной форме.



— Мы должны решить задачу с многими неизвестными. Мировая практика не имеет опыта строительства в условиях вечной мерзлоты ни промышленных сооружений, ни зданий, ни коммуникаций…


— А где раньше был записан опыт строительства социализма? — крикнули из зала. Послышался смех.

Человек в инженерной форме неторопливо продолжал:



— Ведение горных работ в условиях низких температур и вечной мерзлоты, эксплуатация транспорта, механизмов — это тоже «белые пятна», которые предстоит «открывать».


— Как организована инженерная мысль? — поднялся Репин.

Человек на трибуне снял пенсне

note 9

и, протирая стёкла, пожал плечами.



— Есть такое выражение: ищите и найдёте. Значит, будем искать.

Репин наклонился к человеку в коверкотовой гимнастёрке и громко объЯвил:



— Слово предоставляется товарищу Краснову.

Обрушился грохот аплодисментов. На сцене стоял черноглазый, весело улыбающийся человек, с лукаво прищуренными глазами и упрямыми морщинками. Он стоял и спокойно ждал. Это был уже старый колымчанин — загорелый, обветренный. Человек, проплывший по опасным порогам Бохапчи, переживший не одну голодовку. Это был герой.


Наконец он поднял руку, и зал мгновенно затих.


Он начал с неувязок в снабжении. Оказалось, что представители Союззолота не всегда добросовестно рассчитывались за перевозки.


Кулаки сразу же постарались вбить клин во взаимоотношения между коренным населением и представителями хозяйственных организаций. Оленеводы отказались давать транспорт.



— Дальстрой исправил эти ошибки. За все перевозки оплачено,— внёс поправку Репин.


— Знаю! Но я говорю для того, чтобы извлечь из этого урок.— В голосе Краснова прозвучали резкие нотки.

Ого, колючий…— подумала Нина. Он покорил её своей прямотой.



— Пусть знают все. Нам нечего скрывать,— говорил он, резко взмахивая рукой.— Бохапча — дорога не для неженок и трусов, но это пока единственный путь, по которому идут к горнЯкам грузы. Река Бохапча — удел выносливых и сильных. Каждый доставленный килограмм груза — то же золото.


— А как, товарищ Краснов, с цингой?


— Цинга страшна ленивым и сонливым. А таким пока следует держаться за побережье. В общем, золота много — только бери. ГорнЯки готовы развернуть золотодобычу. Нам нужны люди и средства! — закончил он своё выступление, и улыбка, добродушная, Ясная, заиграла на его лице.

Репин предложил заслушать краткие сообщения отдельных хозяйственных руководителей.



— Это позволит нам выяснить положение дел и сделать свои критические замечания. Как, товарищи? — обратился он к участникам актива.


Зал рукоплесканиями одобрил предложение.



— Товарищ Лапин,— повернулся он к президиуму,— доложите о состоянии флота.

Поднялся широкоплечий моряк с чёрной окладистой бородой.



— Ледокол с караваном судов Северо-Восточной арктической экспедиции огибает Чукотский полуостров. Надеемся в срок доставить в устье Колымы около двадцати тысяч тонн груза.


— Что с ленским тоннажем?


— Пароходы ««Якут» и «Партизан» следуют в устье Лены. В конце июля начнём перегонять своим ходом по Восточно-Сибирскому морю в Колыму.


— Как? Колёсные деревянные пароходы с баржами через льды и штормы северных морей? — раздались удивлённые возгласы.


— Это в мировой практике тоже не значится. Но это единственный выход, и наши морЯки берутся за такой эксперимент.— Голос Репина утонул в аплодисментах.


— Как с тихоокеанским флотом?


— Тут всё в порядке.— Лапин удовлетворённо погладил бороду.— Шесть пароходов ждут, когда очистится бухта Нагаева. Морские перевозки не вызывают сомнения. Весь вопрос в организации разгрузочных работ в Нагаево. Эдуард Петрович беспокоится о вьючном транспорте, а лошади прибыли ещё не все.


— Товарищ Нестеров! Что с конями?


— Не тревожься! Лошадок закупили, сколь было надо,— неторопливо поднялся кряжистый, пожилой человек.— И Якутки и монголки. Якуток погнали на прииска напрЯмик. Монголки на подходе. Диковаты маленько, да ничё, уломаем.


— Связь? Товарищ Лившиц!


— Если было бы не в порядке, Лившиц послал бы на совещание своего заместителя.

Грянул дружный смех.



— Как подготовились к строительству линии? — улыбнулся Репин.


— Первыми выходим в тайгу.— Лившиц неторопливо сел.


— Дорожники! Товарищ Семёнов!


— Мы готовы. Беспокоит только рабочая сила товарища Васькова,— ответил начальник дорожного строительства.


— Не беспокойся, товарищ Семёнов,— откликнулся Васьков.— Люди готовы. Не парни — орлы. Для них дорога — последнее испытание — и на волю.


— Сануправление?


— Готовы.


— Колымские речники?


— Подготовились.

Геологи, автотранспортники, строители, изыскатели, ремонтники и другие рапортовали о своей готовности к развёртыванию работ.



— Просит слово зоотэхничэская служба! — поднял руку заросший до бровей человек.


— Пожалуйста, товарищ Петросян,— показал ему Репин на трибуну.


— Дэты у вас ест? Нэт у вас дэтэй! — горЯчо заговорил Петросян. Его резкий акцент и энергичные жесты вызвали оживление в зале.— Зачэм вам молоко? Мясо тоже нэ надо! Птица вэзом, свинью тоже вэзом, коровы вэ-зом. В Магадане совхоз будэт! Гдэ скот вазмом? Я ездыл на собаках Якутский скот смотрэл. Это что, коровы? Посмотришь: она? Нэт, нэ она. Может быть, он — тоже нэт.— Он возмущённо развёл руками и резко закончил:— Нужно и Якутам как можно скорэй плэмэн-ной скот завозыт.

Совещание затягивалось, председатель беспокойно поглядывал на часы.



— Что, товарищи, будем закругляться? У кого есть Ещё замечания? — Репин быстро обвёл глазами зал и наклонился над столом.


— Разрешите? — поднЯлась в переднем ряду рука.

Колосов!—удивилась Нина.



— Просит слово товарищ… товарищ?


— Колосов,— уже с трибуны ответил парень.


— Товарищ Колосов дорожит временем,— Репин улыбнулся и шутливо сказал:— Ничего не поделаешь, придётся дать.

Колосов, как заправский оратор, поднял обе руки, стараясь успокоить оживление в зале.



— Товарищи, пожалуйста, не волнуйтесь! Всего несколько слов! Я понимаю, что все устали. Но я всё равно теперь не уйду! — заговорил он торопливо.— Среди дальстроевцев большинство молодёжь. Товарищ Краснов рассказывал, как дорого обходится каждый доставленный на прииск килограмм. Среди договорников то и дело приходится слышать: «Эта работа не по специальности», «Это не моё дело — у меня договор…» Вот я и предлагаю,— он повысил голос,— обратиться от имени комсомольцев актива ко всей молодёжи Дальстроя с призывом развернуть соревнование за создание комсомольско-молодёжных бригад для выполнения любых работ на самых трудных участках Колымы, Я лично считаю себя мобилизованным, вызываю присутствующую здесь молодёжь последовать моему примеру.

Под громкие аплодисменты он спустился в зал.



— Товарищ Колосов затронул важный вопрос,— отметил Репин, закрывая совещание, и сообщил, что политическая часть в ближайшие дни подготовит практические мероприятия по поступившему предложению.


— Молодец, Юра,— похвалила его Нина, когда они выходили из клуба.


Было около десЯти. Нина задумчиво шла по набережной. В политчасти при распределении коммунистов по общежитиям для проведения политико-воспитательной работы она выбрала «Смоленск».


На «Смоленске» сразу же натолкнулась на объЯвление;




ЗАВТРА В 10 ЧАСОВ УТРА СОСТОИТСЯ


БЕСЕДА О КОЛЫ М Е.


ПРОВОДИТ БЕСЕДУ СЕКРЕТАРЬ ПАРТКОМА


ГОРНОГО РАЙОНА ТОВАРИЩ КРАСНОВ.



Нина удивилась. В политчасти только разрабатывался план лекций и бесед по общежитиям, но о «Смоленске» не было и разговора.



— Что это значит? — спросила она Белоглазова и Колосова.


— Представьте себе, Нина Ивановна,— пожаловался Толя,— Приходит вчера Юрка и суёт мне текст этого объЯвления. «Пиши сейчас же, чтобы к утру вывесить». Я, конечно, поинтересовался, есть ли договорённость. Да вы разве не знаете его? «Пиши, а остальное не твоё дело, я отвечаю». Поспорили, как всегда. Писать я отказался, а утром смотрю — расклеено. Ну кто бы мог подумать? — Он поправил очки и укоризненно взглЯнул на Колосова.


— ОбъЯвление снимать не будем,— надул губы Колосов,— Краснов страшно занят, я уже узнавал, и проводить беседы во всех общежитиях не может. А на «Смоленске» должен быть и придёт.


— Тогда как прикажешь всё это понимать?


— Политическая часть, да и сам Краснов поставлены перед необходимостью. Меня могут наказать за самоуправство, но беседу проведут. Я сам пойду и расскажу об этом.— Он посмотрел исподлобья на Матвееву, улыбнулся и сбежал по трапу на берег.

Политчасть временно разместилась в палатке, разгороженной фанерной перегородкой. Репин сидел за письменным столом и просматривал материалы к совещанию. Краснов за приставным столиком готовился к лекции.


В нагретой солнцем палатке было душно. Краснов расстегнул ворот гимнастёрки и перелистнул страницу своих старых записок в потрёпанной общей тетради.



— Послушай, Владимир Васильевич,— и он начал читать:


— «Первый путь в Нижне-Колымск, общей протЯжённостью в три тысячи триста пЯтьдесят километров, лежал через Вилюйск, Жиганск, Зашиверск. Начинался на вьючных лошадях с октЯбря и заканчивался в Нижне-Колымске только в апреле на вторую зиму. Отдыхали люди в колыманах — рубленых сараях с открытым верхом для выхода дыма. В середине костёр, нары из накатника, вот всё тепло и удобства. Колыманы встречались через сто — сто пЯтьдесят километров».— Он со-щурился.— Полтора года пути в один конец. В лютые морозы, метели, пургу. И с тремя населёнными пунктами за всю дорогу. Ты не находишь, что об этом следует обЯзательно рассказать?


— ОбЯзательно. Это же беспримерный героизм. Тут есть и нам чему поучиться. А долго ли существовал этот путь?


— Сто лет. Позднее нашли более короткий маршрут в две тысячи триста километров через Верхоянск и Средне-Колымск. Ездили ещё из Якутска через Хандыгу, ОймЯкон до устья Эмтыгея. Оттуда на ботах водой. Но постоянные аварии на колымских порогах вынудили отказаться от сплава.

Последняя дорога до открытия Калинкиным Ольско-Сеймчанского пути проходила с ОймЯкона вьючно до Верхне-Колымска,


Зазвонил телефон.


В приёмной через перегородку доносился голос Репина:



— Поймите, общежитий много, а секретарь парткома горного района Колымы один. Кроме лекций и бесед, у него есть ещё и другие дела.

Слышно было, как он повесил трубку и крикнул в другую комнату:



— Товарищ Инвеев, дайте, пожалуйста, план проведения бесед.

Колосов не стал больше ждать. Он прошмыгнул мимо секретаря в дверь кабинета.



— Товарищ начальник политчасти, разрешите обратиться!

Репин поднял голову.



— А-а, комсомолия? Здравствуй, здравствуй! Ну что у тебя, выкладывай, а то сейчас начнётся совещание.


— Я пришёл просить товарища Краснова провести завтра у нас на «Смоленске» беседу о Колыме.


— Почему завтра? И почему обЯзательно секретарь парткома? — улыбнулся Репин.


— Завтра в десять часов утра,— опустил голову Колосов и тихо добавил:—Я вывесил объЯвление. Сейчас уже ничего не изменишь.


— Вот как?


— Да, Владимир Васильевич. Я знал, что Михаил Степанович очень занят и едва ли сумеет выкроить время. И считал это единственным выходом.


— Поставить перед необходимостью?


— Да.


— И ты находишь это правильным?


— Это нехорошо, но беседа крайне нужна. У нас молодёжь,— виновато проговорил парень.


— Та-ак,— протЯнул Репин и спросил Краснова:— Что будем делать, Михаил Степанович? Тут действительно необходимость,— и он весело покосился на Колосова.— А то нам достанется на первом же собрании. Наловчился добиваться трибуны, — шутливо напомнил Владимир Васильевич о выступлении на активе.


— Да, ничего не сделаешь, придётся,— засмеялся Краснов.— Как зовут тебя? — неожиданно спросил он и подошёл вплотную.


— Юрка.


— Ну, что же, Юрка так Юрка. В Юриях Ещё походишь, успеешь. Договоримся с тобой так,— продолжал Краснов.— Времени у меня в обрез, всё подготовь. Ровно в десять буду на «Смоленске».

Пожимая крепко руку, обернулся к Репину.



— Со связистами придётся заняться после совещания, вечерком.


— Ну и прекрасно,— одобрил тот.


— Как видишь, всё утрЯслось,— весело подмигнул Краснов и энергично зашептал:— Где туго, там проколачивать надо.— Он потрепал его по плечу.

Колосов ушёл очарованный.



День выдался тёплый и тихий. Собрались на палубе. Краснов явился точно в десять и, вынув из кармана листик бумаги со схематической картой Колымы, разыскал глазами Колосова.



— Ну-ка, Юрка, повесь повидней,— улыбнулся он, как старому знакомому, и сразу заговорил: — Вас интересует Колыма? Это хорошо. Я не сомневаюсь, что многие из вас с её освоением свяжут всю свОю жизнь. Знать этот край нужно.— Он повернулся к карте.— Могучая река. Громадная неисследованная земля. Кто знает, что таит она в своих недрах?

Его рука так и мелькала по листу от верхней тонкой жилки до извилистой жирной змейки, разбегающейся у устья многочисленными рукавами дельты (дэ). На листе карты чернели одинокие, небольшие кружочки и редкие паутинки притоков и речонок с незнакомыми названиями: Коркодон, Сеймчан, Среднекан, Оротукан, Таскан,


Могилевский тронул Колосова и тихо шепнул:



— Ты не находишь, Юрка, что в этих звуках чувствуется что-то предостерегающее… Звериное… Кор-рко-дон…— повторил он, выпячивая губы.


— Отстань, дур-ре-мар,— в тон ему ответил Колосов.

Краснов продолжал:



— На огромной реке, протЯжённостью более двух тысяч километров, за триста лет с момента открытия в среднем и нижнем течении возникли всего три поселения: Нижне-Колымск, Средне-Колымск и Верхне-Колымск. В царское время они назывались даже городами. Городами,— повторил он и пожал плечами.— Эти города состоят из беспорядочно разбросанных юрт и таёжного типа избёнок с населением в сто пятьдесят — двести человек. В верхнем течении ещё три села, или улуса: Сеймчан, Таскан и Оротукан. Возможно, вы представляете себе сёла в российском понимании? Ошибаетесь. Колымские сёла — это десяток одиноких юрт, разбросанных по берегу на расстоянии четырёх-пЯти километров друг от друга. Малолюдно, не правда ли? Зато есть где развернуться.

Его рука легла на устье реки.


Поднялся Белоглазов.



— Я познакомился с записками купца Бережного и доктора Мицкевича, занимавшегося в конце девЯтнадцатого века организацией лепрозориев в Вилюйске, ОймЯконе и в Средне-Колымске. Ужас! — поёжился Толя.


— Было и так.— Лицо Краснова стало суровым.— В Верхне-Колымск ссылался декабрист Назимов. В Средне-Колымске был Бобрищев-Пушкин. На новое место ссылки в Туруханск он прибыл уже помешанным.— И Краснов рассказал о том пути, который нужно было проделать, чтобы добраться до низовий Колымы.

Колосов смотрел на него влюблёнными глазами. Ему нравился этот загорающийся взгляд и упрямые морщинки в уголках губ. Это был его герой.


Краснов положил руку на среднюю часть карты, где была уже нанесена сетка обследованных речек и ключей.



— Это золотоносный район с его пЯтью приисками: «Среднекан», «Таёжник», «Утинка»…— перечислял он их названия.— Старательские бригады работают в тайге и живут где придётся. Порой рубят бараки-зимовья, а то просто ютятся в шалашах. Техника — лопата и кайло. Отработали ключик, переходят на новое место. Зимой, когда горные работы не ведутся, большинство из них уходит в Нагаево.


— Хвалиться наготой по меньшей мере неумно,— съЯзвил Поплавский.— Эпоха индустриализации, а вы лопата?


— А мы вовсе не хвалимся, но и не скрываем,— спокойно ответил Краснов.—Да, прииски сегодня бедны, но завтра будет всё иначе, потому что они неизмеримо богаты! Может, вы думаете — золотом? Не только. Я имею в виду наших советских людей. Это они открыли месторождения золота. Спустились по непроходимой Бохапче, проложив трудный, но сравнительно короткий путь к приискам. Голодали, болели цингой, но не отступили.— И он стал рассказывать о трудовых подвигах рабочих, геологов, разведчиков,


— Вы, товарищ руководитель, расскажите-ка о голоде. Наша задача бороться с трудностями, а не гордиться, что уморили не всех,— снова с Ядовитой насмешкой проговорил Поплавский.

Краснов невозмутимо посмотрел на него.



— Я даже не знаю, кто вы, товарищ, но ваш Язвительный тон не делает вам чести.


— Я прочёл объявление о беседе и считаю правомерным задавать вопросы,— грубо перебил Поплавский.— А кроме того, не следует уклоняться от критических тем. Это тоже унижает вас как коммуниста.

Краснов снова доброжелательно ответил, хотя Колосов заметил, как учащённо пульсировала вена на его виске. Поплавский продолжал задираться и, казалось, задался целью вывести секретаря парткома из равновесия.


Колосов, не выдержав, подошёл к Поплавскому.



— Вы пьЯны! Или замолчите, или я вас сейчас окуну в море.


— Распоясался,— раздался дружный шум на палубе.

Краснов поднял руку, и все замолчали.



— Это помеха и не больше,— улыбнулся он.— По следам первых пионеров идёт целая армия таких же мужественных людей, и это вы, друзья. Вам будет о чём рассказать своим детям и внукам. Возможно, не один из вас золотыми буквами запишет своё имя на страницах истории края.

Он посмотрел на часы и озабоченно добавил:



— Да, кроме разговоров, нужно сегодня посмотреть, всё ли подготовлено для горнЯков. До пароходов на Среднекан надо целую зиму прожить.

Он снял карту и, уходя, ещё раз напомнил:



— Не забывайте русских людей, ходивших транспортами в Нижне-Колымск. А мы с вами ещё и советские люди и большевики.



ГЛАВА 5



Только Фомин лёг, как далёкая вспышка молнии блеснула в окне и донеслись глухие раскаты грома. Он нехотя встал и закрыл окно. Ничего, надышусь на пароходе,— подумал он и посмотрел на часы. Была половина двенадцатого. Он снова забрался под одеяло, торопливо и жадно затЯнулся несколько раз и положил папиросу на уголок стола.


Подготовка этапа на Колыму потребовала огромного напрЯжения, всё это время приходилось работать до глубокой ночи. Сегодня начальник лагеря приказал выспаться и быть готовым к отъезду.


Снова несколько вспышек осветило комнату, и казалось, заурчало всё небо. Фомин закрылся с головой и, положил руку на ухо. С самого детства гроза вызывала у него неприятное чувство смЯтения. Раскаты грома удалялись.



— Фомин, проснитесь! — откуда-то издалека звал его Роев.


— Встаньте, товарищ Фомин,— настойчиво повторил голос над самой головой.— В лагере чрезвычайное происшествие.

Он открыл глаза и увидел озабоченное лицо старшего воспитателя.



— Да, да, побег,— торопливо говорил Роев, пододвигая стул с его одеждой.— Это большая для всех неприятность.

Администрация лагеря уже была на своих местах. Горели фонари, светились окна. Заключённые выбегали из бараков и выстраивались на поверку.


В кабинете начальника лагеря старший конвоир, молодой охранник с пухлым и круглым, как блин, лицом, сбивчиво докладывал:



— …Значит, когда пошабашили, всех як було двадцать пять у кузов и двух бойцов, усё як положено. Пиляем, значит, на подъём. А тут зараз выскойчил из переулка грузовик и уплотную в обгон. Ну, один и сиганул в кузов и усё. Пока опамятовали и остановились, дали предупредительный…— Он не закончил фразы и только махнул рукой,


— Разгильдяйство! Возмутительная халатность! Судить! Будем судить! — гремел начальник, стуча кулаком по столу.


— Виноват. Трошки растералысь. Да и у городе по инструкции применять оружие не положено,— виновато бормотал конвоир,— Мне можно идтить?


— Идите и — под арест. Я распорЯжусь.

Конвоир почесал затылок и понуро вышел.


Зазвонил телефон. Начальник торопливо схватился за трубку.



— Да-да! Нашли шофёра? Ничего не заметил? Странно! Говорит, приехал и сразу в гараж? Так-так! Значит, машину с заключёнными видел? А что собой представляет водитель? Комсомолец,

не вызывает подозрений? Очевидно, соскочил по дороге. Что за преступник? Сейчас просмотрю личное дело и сообщу,— Он повесил трубку.


В кабинет быстро вошёл взволнованный командир охраны.



— Ещё одно непонятное обстоятельство. Поверка показала, недостает двух заключенных, товарищ начальник! — доложил он.


— Ка-ак?!


— Да вот так. Искали кругом — нет, как сквозь землю провалились, Непонятная чертовщина.


— Что творится, что творится…— простонал начальник лагеря и повернулся к заведующему учётно-распределительным бюро.— Дайте личные дела.

Высокий человек положил две жёлтые папки и коротко доложил:



— Один рецидивист, ничего особенного, Второй опасный преступник.


— Ещё раз проверить лагерь, опросить дневальных, бригадиров, — распорЯдился начальник и раскрыл личное дело, — Так, Сокол-Крамелюк по кличке Золотой, — забормотал он под нос, просматривая формуляр. — Судимости три. Этот не опасен, да и засыплется в ближайшее время.— Он отложил папку и раскрыл другую.


— Копыткин, двадцать лет. Статья. Да, тут целая семейка, отец, два брата расстреляны в тридцатом по одному делу. М-да. Убийство деревенских активистов в районе Астрахани. Как несовершеннолетнему, высшая мера заменена десЯтью годами. Характеристика. Подозрение в убийстве, лагерный бандитизм, нарушение режима,— Он вскочил и забегал по кабинету.— Это опасный враг. Искать! Перевернуть весь город, а найти…

Повторная поверка ничего не прибавила. В город были посланы оперативные группы. Фомину и Роеву начальник приказал до утра находиться в культурно-воспитательной части.


В лагере стихло. Туча прошла, и на небе тускло мерцали звёзды, брезжил рассвет, Фомин лежал на диване. Роев сидел за столом.



— Довольно странное совпадение. Оба беглеца из последнего вагона одного этапа.


— Вы их знаете? — поднялся Фомин.


— Нет. Они прибыли недавно. Большинство по делам — тЯжёлый народ. Напрасно оставили всех в одной бригаде. В побеге одного ничего необыкновенного нет. Но куда девался второй, тут не скоро разберёшься. Если его убрали, никто не скажет.


— Почему могли убрать?


— Может быть, мешал или знал лишнее.


— Ужасно! — содрогнулся Фомин.


— Удивляться нечему. Всё худшее собрано здесь.

В дверь просунулось испуганное лицо дежурного надзирателя.



— В лагере пожар! — крикнул он.

Они выбежали из помещения.


ДровЯной склад пылал, К месту пожара бежала лагерная администрация. Пока организовали тушение и сбили пламя, рассвело. В поджоге не было никакого сомнения.


Начальник отдавал последние распорЯжения, К нему торопливо подошёл заведующий учётно-распределительным бюро и тихо доложил:



— У меня взлом. Похищен ряд документов, и в том числе личные дела беглецов.— Они переглЯнулись и бросились к конторке.


— Этим странным происшествиям, кажется, не будет конца,—проговорил Роев, подойдя к Фомину.— Пойдёмте в кабинет начальника, возможно, потребуемся.

Скоро пришёл и начальник. Он схватился за голову.



— Сегодня отправка, а тут такая кутерьма.

Его прервал дежурный с новым известием:



— Один из беглецов оказался на разводе.


— Который? — облегчённо вздохнул начальник.


— Назвался Крамелюком, а тот ли, кто его разберёт.


— Доставьте сюда и найдите оперуполномоченного, пусть тоже придёт,— распорЯдился начальник.

Крамелюк вошёл, остановился у порога.



— Проходите, садитесь,— кивнул начальник на стул.

Крамелюк, лениво переваливаясь, подошёл к столу и, усевшись, сладко зевнул. Но Фомин почувствовал в его тЯжёлом взгляде напрЯжённую насторожённость. После анкетных вопросов, на которые тот отвечал бегло и точно, начальник перешёл к существу дела.



— Где вы были во время вечерних поверок? Где прятались всю эту ночь?


— Прятался? А чего мне прятаться? От кого? Передачку подкинули корешки, был бухой. Зачем напрашиваться на изолятор? Вот на поверку и не пошёл.


— Чепуха! Проверили все щели. Не морочьте голову, как вас там, Копыткин-Крамелюк? — повысил голос начальник.


— Ты вот что, начальничек! Жужжи медведю в ухо, а меня на басы не особенно бери, сорвёшься,— окрысился Крамелюк и с холодной насмешкой бросил:— Проверяли все щели? Так что же, я с неба свалился?

Парень вёл себя оскорбительно. Начальник лагеря с облегчением передал дальнейшее расследование вошедшему оперуполномоченному.



— Вот бандюга! На такого нужны железные нервы, а у меня их уже нет. Износился, издёргался, — оправдываясь, проговорил он, когда уполномоченный ушёл с Крамелюком.

С утра началась подготовка заключённых к посадке на пароход. Фомин встретился с Роевым только к вечеру,



— Как там разобрались с Крамелюком? —– поинтересовался он.


— Дело сложное и запутанное,— начал рассказывать Роев.— Непонятного в этой истории много, поджог склада —это, конечно, тактический приём для взлома и хищения документов. Предположения могут быть разные, но их надо подтвердить. Личность Крамелюка и его опьЯнение с вечера подтвердили многие. Но зачем тогда похищать личные дела? Ведь остальные бумаги не представляют никакой ценности. И момент точно подгадали. Всё складывается неудачно. Сегодня ночью посадка, а завтра уходит пароход, и концы этой истории могут легко затеряться.


«Днепрострой» вышел из Владивостока на рассвете. Когда обрывистые и скалистые берега слились в ровную коричневую полосу, пароход круто повернул на север и лёг курсом па Татарский пролив.


Наверху раздраили люки, в трюм хлынул чистый воздух, вытеснив смрад и табачный дым, скопившийся во время стоянки.


Где-то внизу постукивал гребной вал. Тихо плескались волны у железных бортов судна. В конце трюма струнный оркестр разучивал новую пьесу. За длинным, сколоченным наспех столом заключённые писали письма. Напротив Прохорова группа мужчин, собравшись в кружок, с раздирающей душу тоской напевала печальную мелодию.


Прохоров лежал на спине и невидящими глазами смотрел в потолок, повторяя: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело».


Грустный поток звуков уносил в далёкие, родные места, и он, сжимая веки, кусал губы.


Тыличенко отвернулся к стене. Исаак свесил ноги и нетерпеливо ёрзая, посматривал на товарищей. Наконец не выдержал:



— Вася! Ты брось считать заклёпки. А ты, Прохоров, чего смотришь на потолок? А ну, вставайте! Вот тут кое-что осталось, так пока не уволокли жулики или крысы, надо это съесть.

Он нарезал тоненькими ломтиками маленький кусок колбасы и приготовил два бутерброда.



— А соби? — поднял на него глаза Тыличенко.


— Ладно, ладно, ешь! — прикрикнул Исаак,—И потом разве ты не знаешь, что у меня болят зубы.— И он, сморщив лицо, схватился за щеку.

На другой стороне нар Прохоров увидел старичка, с которым столкнулся в тюрьме. Сейчас, окружённый группой людей, он снова читал евангелие и подолгу что-то разъЯснял. Прохоров поразился, с каким вниманием и сочувствием слушали его окружающие. Из доносившихся фраз он уловил, что тот рассказывал о пришествии антихриста.



— И придёт он, как тать, ночью. И будет число его шестьсот шестьдесят шесть,— прочитал он таинственно-интригующим голосом.


— Эй ты, штундарь! — свесил голову с нар пожилой мужчина.— Хочешь читай, хочешь пой, а контру тут не разводи. Не то трЯхну — и дух вон. Ишь ты, старая стерва. Думает, раз заключённый, так сразу и бросится на его приманку.

Послышались и другие недовольные голоса. Пока он спускался, люди, окружающие старика, быстро рассеялись по трюму.


Прохоров пошёл в свой угол и встретил там Фомина.



— Вы работали водителем? — спросил его воспитатель.


— Приходилось,— уклончиво ответил он.


— Организуются курсы трактористов. Заниматься будем на пароходе. Если согласны, могу записать. Только имейте в виду, работать придётся в тайге на морозе, условия тЯжёлые.

Прохоров, не задумываясь, согласился.



— С тракторов начинал. Трудностей не боюсь. Физически здоров, если подхожу, пишите.


— Гражданин Фомин, це ж пишите и мене,— поднялся Вася.— Чи ломиком крутить, чи яку деталь отнести дюже горазд. На деревне трошки помогал трактористам, немного получалось.


— Возьмите Тыличенко, гражданин Фомин,— попросил Прохоров.— Я берусь помочь ему.


— Ну что же, можно включить и Тыличенко. Но учтите — курсы краткосрочные и придётся усиленно заниматься…


— А как же дядя Исаак? — спохватился Вася.


— Идите, идите, мальчики. Вам это нужно, у вас всё впереди. А мне уж куда с моими годами. Будете трактористами, может, меня куда-нибудь к себе. Ну там масло заливать, гайки крутить, я разве знаю? Что же делать? — бормотал он взволнованно.


— Тоди не пиду и я,— заЯвил Тыличенко.


— Он не пидет. Ох и надоел он мне.— Кац представил всё так, словно Вася связывает его по рукам и ногам.

Сбитый с толку непривычно жестокими словами Каца, Вася потоптался и, отвернувшись от Исаака, покорно согласился.


Занятия в кружке трактористов проходили успешно. Тыличенко учился упорно, хотя и тЯжело постигал теорию. Ему помогал Прохоров.


Пароход вёз на палубе трактора. Практические занятия проходили на месте, и Вася всё свободное время крутился около машин.


Часто приходил Кац, садился неподалёку и подолгу, не отрываясь, наблюдал. Он даже раздобыл где-то справочник тракториста, читал его Васе и, если тот плохо запоминал, ругал его как мальчишку. Прохоров видел, как тяжела для Исаака разлука с Васей, и его усилия помочь парню приобрести профессию вызывали тёплое чувство. За последнее время Кац, помогая Тыличенко, не-плохо изучил трактор, но рассчитывать на их совместную работу было бессмысленным.


Но однажды Тыличенко неожиданно забастовал.



— Це як же я брошу дядю Исаака! Ни, не пиду и усе! — заЯвил он упрямо.

Пришлось Прохорову пойти к Фомину и всё рассказать.


Кац стал ходить с ним на учёбу. Занятия поглотили всё время, они и не заметили, как пролетели дни и пароход, сотрЯсая гудками тишину бухты, бросил Якорь.


Заключённые выстроились на палубе. Выступил Васьков.



— Многие из нас начнут здесь новую жизнь и найдут своё счастье. Не будем же осквернять этот край пороками. Оставим их за чертой берега. Партия и правительство предоставили вам большие льготы. Освобождение из лагеря — дело каждого из вас. Пусть нашим знаменем будет девиз: через труд к освобождению.

Над головами взметнулась пролетающая стайка уток и скрылась над далёкими сопками. Туда лежал их путь.




ГЛАВА 6



Белоглазов пришёл на комсомольское собрание с рюкзаком и геологическим молотком. Он уже успел подружиться с местными ребятами. Мальчишки-школьники ожидали его у причала с сумками, котелками и швыряли камешки в волны бухты, нетерпеливо посматривая на палубу «СЯсьстроя», где проходило собрание.



— Ты куда это, Толька? — наклонился Колосов.


— В геологический поход. Тут такие любознательные мальчишки.


— А ужин?


— Ну, это уже завтра. Да ты слушай! — Он вытЯнул шею, разглядывая инструктора политчасти. Тот как раз делал сообщение о хозяйственном активе.


— Политчасть считает целесообразным,— говорил он, поправляя постоянно падающие на лоб волосы,— организацию комсомольско-молодёжных взводов и отделений для выполнения неотложных работ.


— Давай записываться! Правильно! Чего тратить время, и так всё понятно!


— Тише, товарищи! Всё по порядку! Нужно комплектовать подразделения не на один день, а с учётом специальности и перспективы правильного их использования в будущем. Этот вопрос будет решать политчасть.

Собрание проходило оживлённо.



— Кто бы мог подумать, что придётся столько времени сидеть без дела? — поднялся Белоглазов и поправил очки.— Разве не могут комсомольцы что-нибудь грузить, паковать, копать землю, если это нужно?


— Тоже мне, землекоп! — насмешливо бросил кто-то.


— Вы не улыбайтесь. Я только с виду такой. А так ничего, выносливый. Давайте командиров, работу и не затягивайте с организацией.


— Правильно! — одобрили комсомольцы.

Колосов протолкался к парню, бросившему реплику, и толкнул его в бок.



— Ты, дубина, Тольку не тронь. Тоже мне. Муромец. Да ты ему и в подметки не годишься.

Парень покосился и отодвинулся.


Последний вопрос об организации по общежитиям комсомольских патрулей решили быстро.


Пробираясь к трапу, Белоглазов и Колосов увидели Новикову.



– Подожди, Валька, Новость узнаешь – закачаешься, – ринулся за ней Юра по трапу.


— Ну тебя! Опять что-нибудь наврёшь,— отмахнулась девушка, но остановилась.


— Честно! Лопнешь от зависти. Что, не веришь? Сказать ей, Толька, или, может, нет? — обернулся он к Белоглазову.


— Скажем, Юрка, а то ещё чего доброго заплачет.


— Заплачу? Да нужны вы мне очень,— а в глазах любопытство.— Ну ладно, говори! Самому небось хочется рассказать.


— Едем с Толькой на Среднекан.


— Ребята, серьёзно?


— Толька прямо сказали: едет на Среднекан в распорЯжение разведрайона, а я договорился с начальником связи. Еду на монтаж радиостанций. Теперь всё понятно? — И он довольно заулыбался.


— А как же я? — всплеснула она руками.


— Валя, не огорчайся,— вмешался в разговор Белоглазов,— Тебе просто всю жизнь не везёт.


— Откуда ты взял?


— Очень просто,— с напускной серьёзностью продолжал Толя.— Ты родилась девчонкой. А женщин, уже узнавали, будут посылать в отдалённые районы только как необходимое зло.


— А я поеду с вами,— заЯвила она решительно и побежала в город,


— Дядя Толя! Мы ждём! — Ребята окружили Белоглазова.


— «Дядя Толя»,— повторил он и засмеялся.— Видал? — подмигнул Колосову и забросил за спину рюкзак.— Ну что же, пошли.


Новикова решила переговорить с начальником маркшейдерского

note 10

отдела.



– Борис Иванович! — закричала она с порога.— Направьте меня на Среднекан картографом!— Она поправила сбившиеся волосы и подошла к столу.— Пошлите кем хотите, но только туда.


— Почему на Среднекан? — поднял на лоб очки Иванов.


— Но туда направляют Юрку!


— Что это Ещё за Юрка? — пожал он плечами. Она только сейчас осознала нелепость своего ответа.


— Наш парень! Его посылают монтировать радиостанции.

Иванов пристально посмотрел на девушку.



— Какое он имеет к вам отношение? Муж? Жених?


— Жених? — вспыхнула Валя.— Просто хороший парень, вместе ехали, сдружились. ПриглЯдеть кому-то за ним надо. Он такой ещё, как вам сказать, ну взбалмошный, что ли.


— Чем же я могу вам помочь? На Среднекан вас отправить не можем. Туда и мужчину не каждого пошлёшь.— Он поморщился и добавил:— Хотя мне и навЯзали девушку-картографа, но я всё думаю, как отказаться.


— По-вашему, все женщины-геологи должны отсиживаться в Магадане?


— Вот что, товарищ Новикова, пока вы будете работать в районе Магадана. Это решено, и никаких изменений в распределении специалистов не будет. Единственное, что я смогу сделать для вас, это позвонить в кадры и попросить не направлять на Среднекан вашего товарища, ну, скажем, по семейным обстоятельствам. Если это для вас важно…


— Да что вы? — ужаснулась она.— Никаких семейиых обстоятельств нет. Да вы просто не знаете Юрку. Он всё равно уйдёт. А вот если узнает, что его хотели оставить из-за меня, то я не знаю, что мне тогда будет. Борис Иванович, я ничего не боюсь. Не все женщины слабые и плаксы. Прошу вас, найдите возможность направить меня.— Она умоляюще поднЯла глаза, полные слёз.


— Вижу, вижу, а всё же послать возможности не имею.

Валя выбежала не прощаясь.


Остановилась она у зелёного палисадника с кустами сирени. Надо же было разреветься, как дуре,— подумала она, вытирая глаза.



— Смотри-ка, женщина плачет! Пойди, Сашка, узнай, может, кто обидел или что случилось? — донёсся сочувственный голос.


— Не беспокойтесь, сама кого хочешь обижу! — задорно крикнула девушка и завернула за угол.


Солнце уже скрылось за вершинами сопок. Город погружался в мягкие тени вечера. Валя не любила сумерки. Ей казалось, что в них много грустного. Здание университета возвышалось над городом. Отсюда была видна бухта и набережная Владивостока. Она увидела мачты своего парохода и заспешила домой.


В их отделение спустился Краснов. С ним пришли и сопровождающие его ребята, среди них Колосов. Женщины принесли в твиндек

note 11

цветы, веточки зелени, и каждая, как могла, украсила свой уголок. Пахло сиренью, травой, как в лесу.



— Принимайте гостей! Не помешаем? — проговорил весело Краснов и, поправляя на ходу складки гимнастёрки, быстро прошёл к длинному столу.


— Пожалуйста! Милости просим! Проходите!


— Пришли посмотреть, как вы тут устроились, и побеседовать.—Он улыбнулся.—Ого! Да у вас тут целый ботанический сад. Это хорошо. Что-что, а сирени на Колыме нет. Наслаждайтесь, пока возможно.


— Вам нравится? Говорят, это цветок любви,— протЯнула ему ветку сирени разбитная, полногрудая телеграфистка Лиденька Лялина.


— Мне? Моя весна, дорогая, прошла. Цветы любви, пожалуй, подойдут вон тому молодому человеку.— Он показал на Колосова.

Юра, смутившись, подтолкнул Белоглазова. Лида подала ему свой букет.



— Со значением!


— Букет? Мне? Ого! Вот это здорово! Ну кто бы мог подумать? — забормотал он растерянно и тут же сунул его в чьи-то руки.

Прокатился смех. ЗавЯзалась непринуждённая беседа. Женщины спрашивали о морозах, о том, какие тёплые вещи брать с собой. Можно ли привозить детей. Будут ли школы, сады, детские ясли.



— А на Колыме есть загс? — спросила Лиденька.

Краснов отвечал. Валя следила за его с весёлой хитринкой глазами, насмешливыми и умными.


А Краснов, отвечая на вопросы, увлёкся и уже говорил о новом поколении колымчан, для которых Колыма станет родиной.


Вале Ещё не приходилось встречать людей, способных так просто унестись в мир будущего. Ей захотелось совершать подвиги, стать сильной и выносливой.



— Спасибо вам! Спасибо за всё, за всё. Какой вы сильный. Неужели можно так любить…—неожиданно перебила его Валя, смутилась и не закончила фразы.

Краснов просто сказал:



— Ну, это вы слишком. А разве можно не любить Колыму? Это край сильных.— Он засмеялся, скользнул глазами по своей сухощавой, совсем не богатырской фигуре и добавил:— Хотя и говорят, что в здоровом теле — здоровый дух, но я не разделяю эту точку зрения. Здоровый дух — это дело нас самих, а тело выдержит. Я рад, что у вас боевое и хорошее настроение, Это сейчас самое важное.

Краснов уходил из общежития с удивительной лёгкостью на душе. С утра он знакомился с техникой, направлявшейся па Колыму. Всё это было так потрЯсающе огромно, что зародилась тревожная мысль — хватит ли сил и умения? Опыта не было. Маленькая группа старательских приисков — и сразу такой размах. Энтузиазм молодёжи вселил в него уверенность. Он поднялся на палубу. Скользнувший с океана порыв ветерка растрепал волосы, Мысли унеслись в прошлое.


Родной сибирский городок Боготол. Домик с резными наличниками, старая черёмуха. Он сидит на толстом суку и жуёт тЯгучую коричневую смолу. Смола припахивает дымом, но от этого только приятней. Его заветная мечта — работать на паровозе. А пока приходится довольствоваться запахом дыма. Он начинает раскачивать дерево, стараясь создать впечатление движения паровоза, но из окна доносится голос матери.



— О господи! Опять на дереве, поганец! Ведь только чистую рубаху надел! Ну погоди, погоди, придёт отец, уж теперь-то я всё расскажу. Он тебя приберёт к рукам…

Сверкая загорелыми пятками, он быстро спускается на землю. А мать уже кому-то жалуется:



— Ну что мне с ним делать? — Милый, добрый голос.

Он тихонько убегает.


Двадцатый год. Ему девЯтнадцать.


Он секретарь только что созданного городского комитета комсомола, делегат Третьего Всероссийского съезда комсомола, видит и слушает Ленина. Да разве многим выпало такое счастье?


Краснов улыбнулся. Теперь ему за тридцать, но в душе он продолжал оставаться комсомольцем, да иначе не могло и быть: почти вся его жизнь до отъезда на Колыму была тесно связана с молодёжью. И служба в частях особого назначения, и школа командного состава, и служба в армии. После демобилизации Хабаровский крайком партии предложил ему на выбор или низовье Амура или Колыму. И он выбрал Север.


Спускаясь с трапа, он обернулся. У борта стояла группа молодёжи. Он помахал рукой. Ему ответили. Валя тоже махала рукой и даже что-то кричала, а когда он скрылся, подошла к Колосову.



— Ты знаешь, Юрка, мне нравятся люди по-настоящему сильные, которым бы я поклонялась, или уже совсем безвольные, чтобы они молились на меня. Вот если бы ты был таким, я, наверное, влюбилась бы в тебя без памяти.

Но Колосов был занят своими мыслями и даже не расслышал, о чём говорила девушка.



Было за полночь, но на пароходе «Смоленск» и не думали спать. С палубы доносилась беготня, скрипели и хлопали двери кают. Глухо стучали над бортами пустыми чемоданами, шуршали газеты и кульки. Весь этот гам далеко разносился над бухтой Золотой Рог.


Колосов сидел в салоне и писал письмо. Глаза восторженно блестели, а расплывающиеся в улыбке щёки с Ямочками делали лицо озорным и совсем ещё детским.



— Юрка, ты ещё высунь Язык, и тогда с тебя можно будет написать картину: «Мальчик-первоклассник за любовным письмом». Как, ребята, подойдёт? — пошутил Анатолий.


— Отстань,— отмахнулся Колосов.


— Оставь его, Толька. Ты лучше посмотри на свой рюкзак. Юрка выбросил все твои образцы и уложил вместо них двадцать банок ивасей,— улыбнулся Миша, скосив глаза на урну в углу салона.

Белоглазов опешил.



— Выбросил? Да это же интереснейшие образцы. Я приготовил их для микроскопического исследования. Юрка, зачем ты выбросил? И кто бы мог подумать? — Он схватил рюкзак и вывалил всё содержимое на диван.— Я за ними километров шестьдесят отмахал. Да я вышвырну все твои леденцы, сахар, консервы, патроны, хлеб. Всё это можно достать, а где ты возьмёшь такие уни-кальные экземпляры пород. Выбросил… — ворчал он, выбирая из урны кусочки минералов.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги