Глава 22 ПОИСКИ ОВЕРТАРФА

Ему посчастливилось пристроиться попутчиком из Франкфурта до Штутгарта к торговцу компьютерами, гордившемуся «мерседесом» своей компании. Трампер не мог бы с уверенностью сказать: шум автострады или неуемная болтливость торговца усыпили его по дороге.

В Штутгарте он провел ночь в отеле «Фельц Зундер». Судя по ряду фотографий, висящих в холле отеля, Фельц Зундер был ныряльщиком немецкой олимпийской сборной 19.36 года; там имелось фото, запечатлевшее его в прыжке на играх в Берлине. На последнем снимке спортсмен стоял на палубе немецкой подводной лодки, облокотившись на поручни рядом с Fregattenkapitan[26]; надпись под ним гласила: «Фельц Зундер, человек-лягушка, пропал в море».

Там же висела странная фотография темного, пустого океана с береговой линией — Франция? Германия? — вдали. На вздыбленном гребне огромной волны был нарисован белый крест. Не без иронии надпись сообщала: «Его последний нырок».

Трампера интересовало, учился ли Фельц Зундер плавать и нырять в Штутгарте? У своего окна на пятом этаже Богус размышлял о двукратном победителе, способном вдохновить его нырнуть прямо в середину сверкающей лужи между трамвайными путями.

Самые длинные сны Богуса всегда посвящены героям. Именно поэтому ему снится Меррилл Овсртарф, стерилизующий шприц для подкожных инъекций в маленькой кастрюльке и кипятящий пробирку с раствором Бенедикта и мочой, чтобы определить содержание сахара в моче. Меррилл, едва ли не смакуя процесс, стоит в некой, невероятно большой, американской кухне; это кухня в Огромной Кабаньей Голове, в которой Богус никогда не видел Меррилла. Доктор Эдмунд Трампер читает газету, а мать Богуса занята приготовлением кофе, в то время как Меррилл выдавливает из пипетки в пробирку мочу, отмеривая точно восемь капель в раствор Бенедикта.

— Что на завтрак? — спрашивает отец.

Меррилл смотрит на таймер на плите. Когда маленький зуммер начинает звенеть, яйцо всмятку для доктора Эдмунда Трампера готово одновременно с мочой Меррилла.

Меррилл остужает мочу в миске, в то время как отец Трампера стучит пальцами по дымящейся яичной скорлупе. Меррилл встряхивает пробирку; доктор Эдмунд стучит по яйцу ножом для масла. Меррилл объявляет, что процент сахара в его крови довольно высок. «По крайней мере два процента, — говорит он, размахивая мутной, красноватой смесью. — Чисто-синий был бы отрицательным…»

Слышен какой-то шипящий звук, это огромный автобус фирмы «Мерседес» под окном Трампера в Штутгарте, но Богусу кажется, что это Меррилл заполняет свой шприц.

Затем все трое усаживаются вокруг кухонного стола. Когда мать Богуса разливает кофе, Меррилл задирает рубашку и щипком захватывает тощую складку на животе. Трампер чувствует запах спирта и кофе, в то время как Меррилл протирает тонкую жировую складку ватным тампоном, затем всаживает шприц, словно дротик, и осторожно давит на поршень.

Снова слышится шипение, еще громче, чем прежнее, и Богус, перевернувшись на другой бок, ударяется головой о стену отеля «Фельц Зундер». На мгновение кухня в Огромной Кабаньей Голове наклоняется и соскальзывает с кровати. Слышится звук падения и снова шипение, Трампер просыпается на полу с исчезающим видением Меррилла, который накачивает себя воздухом.

Теперь Меррилл парит почти под потолком номера Трампера в отеле «Фельц Зундер», а откуда-то снаружи, заглушаемые шипением и хлопаньем дверей автобуса, до Богуса доносятся слова отца: «Это весьма необычный симптом реакции на инсулин…»

— У меня в крови слишком много сахара, — пронзительно вскрикивает Меррилл, проплывая, словно наполненный гелием шар, под потолком к окошку над дверью, в котором Богус видит лицо совершенно незнакомой ему девушки, заглядывающей в комнату. Оказывается, стекло рассыпалось вдребезги по полу в комнате Трампера, и растерянная горничная со стремянки в коридоре извиняется за причиненное Трамперу беспокойство: она всего лишь мыла стекла, когда одно из них вывалилось из рамы и упало.

Богус улыбается; он не сразу схватывает немецкий, поэтому девушка пытается объяснить ему еще раз. «Стекло вывалилось прямо в тот момент, когда я протирала его», — объясняет она, затем добавляет, что сейчас вернется с метлой.

Трампер облачается в простыню; завернувшись в нее, он настороженно приближается к окну, пытаясь определить, откуда исходит назойливое шипение. Может, из-за того, что автобус «Мерседес» выглядит таким новеньким, таким сверкающим и манящим, а может, оттого, что у него полно денег, но он не желает экономить и отправляется автобусом до Мюнхена, — взгромоздившись на высокое сиденье для обзора достопримечательностей, он клюет носом по дороге через всю Баварию; во сне он видит что-то вроде ускоренного отчета о безалаберном лечении Мерриллом своего диабета. Меррилл, вкалывающий инсулин, наблюдающий за сахаром в моче; Меррилл, страдающий от реакции на инсулин в венском трамвае, бряцающий висящими на шее солдатскими жетонами, а рядом с ним кондуктор, едва не вышвырнувший шатающегося пьяницу из трамвая, читает двуязычное сообщение на жетонах:

«Ich bin nicht betrunken! Я не пьян!»

«Ich habe zuckerkrankheit! У меня диабет!»

«Was Sie sehen ist ein Insulinreaction! To, что вы видите, является реакцией на инсулин!»

«Futtern Sie mir Zucker, schnell! Дайте мне поскорей сахару!»

Меррилл, с жадностью хватающий сахар — спасение от смерти. Мятные сладости, апельсиновый сок и шоколад, поднимающие его низкий сахар так, что он, оправившись от реакции на инсулин, катится в другую сторону — к отравлению и коме. Что заставляет его принимать еще большее количество инсулина. И что заставляет этот цикл начинаться сначала. Даже во сне Трампер гиперболизирует.

Прибыв в Мюнхен, Богус пытается быть объективным; он извлекает свой магнитофон и записывает в автобусе следующее заявление: «Меррилл Овертарф и другие „неправильные“ люди непригодны к болезням, требующим соблюдения строгого режима. Диабет, например…» («Женитьба, например…» — думает он про себя.)

Но прежде, чем он успевает выключить магнитофон, сидящий рядом мужчина спрашивает Трампера на немецком, что он делает, опасаясь, видимо, интервью. Понимая, что запись уже испорчена, и будучи уверен, что мужчина говорит только по-немецки, Трампер, не выключая магнитофон, спрашивает на английском:

— Что у вас такое, сэр, что вам приходится скрывать?

— Я довольно хорошо говорю по-английски, — сухо замечает мужчина, и они продолжают путешествие до Мюнхена в гробовом молчании.

По прибытии автобуса Богус, желая восстановить мир, осторожно спрашивает его, кто такой Фельц Зундер. Но мужчина выражает явную неприязнь к нему: не отвечая, он спешит прочь, оставив Богуса под пристальными взглядами нескольких ближайших к нему пассажиров, для которых имя Фельца Зундера звучит, кажется, как внезапный удар колокола.

Чувствуя себя чужаком, Богус не без удивления задается вопросом: «Что я тут делаю?» Он с опаской бродит по незнакомым улицам Мюнхена, неожиданно обнаруживая, что неспособен перевести надписи на немецких магазинах и гудящие вокруг голоса. Он воображает себе всякие ужасы, которые, возможно, происходят сейчас в Америке. Бешеный торнадо, сорвавший крыши по всему Среднему Западу, навсегда уносит Бигги из Айовы. Кольм погребен снежной бурей в Вермонте. Кут-берт Беннетт пьет у себя в фотолаборатории, нечаянно проглатывает стакан виски со льдом, удаляется в семнадцатую ванную комнату и спускает себя в море. В то время как Трампер, изолированный от всех этих ужасов, сидит и надирается пивом в привокзальном баре Мюнхена, решив ехать до Вены поездом. Он знает, что от этой поездки ждет момента, когда он неожиданно воспрянет духом и почувствует, что хочет вернуться обратно.

И только прибыв в Вену и по-прежнему ничего такого не ощущая, он приходит к выводу, что для этого нужно не место, а время.

Он тащился по Мариахильферштрассе, пока неудобный и тяжелый магнитофон и толстое пальто из бобрика не утомили его и не заставили ждать трамвая.

Он вышел из трамвая в парке Эстерхази, недалеко от которого, как он помнил, находится большой магазин подержанных товаров; там он купил подержанную пишущую машинку с добавочными немецкими символами и умляутами. По случаю такой покупки продавец согласился щедро поменять его шиллинги и доллары США на свои немецкие марки.

Трампер купил также шинель длиной до лодыжек; погоны с плеч были содраны, а на спине осталась маленькая аккуратная дырочка от пули, но в остальном она выглядела вполне прилично. Он продолжил экипировку в стиле послевоенного тайного агента, купив мешковатый костюм с широкими плечами, несколько желто-белых рубашек и длинный фиолетовый шарф. Такой шарф можно было завязывать различными способами, что избавляло от необходимости иметь галстук. Затем он купил чемодан с бесчисленным множеством ремешков и пряжек — он как нельзя лучше подходил к его прикиду. Теперь он был похож на путешествующего шпиона, разъезжающего на Восточном экспрессе между Стамбулом и Веной с 1950 года. В довершение всего Богус приобрел шляпу как у Орсона Уоллеса в «Третьем мужчине». Он даже упомянул об этом фильме продавцу, который выразил сожаление, что, кажется, не видел его.

Богус продал пальто из бобрика почти за два доллара, затем медленной походкой направился со своим шпионским чемоданом, где лежали магнитофон, чистые рубашки и новая пишущая машинка, через парк Эстерхази; там он нырнул в раскидистый куст помочиться. Произведенный им шум у изгороди встревожил случайную парочку. Их взгляды выражали испуг: «Насилуют девушку или что похуже!» А его был исполнен презрения: «Не нашли лучшего места, чтобы заняться этим!» Трампер торопливо отделился от изгороди — один, и с достоинством понес свой чемодан, в который запросто можно было втиснуть парочку трупов. А может, это был парашютист, который только что переоделся в кустах, сунул разобранную на части бомбу в чемодан и теперь небрежной походкой направляется к зданию австрийского парламента?

Парочка поспешила прочь от его зловещего костюма, но Богус Трампер чувствовал себя в нем превосходно. Он пытался определить направление, в котором ему следует начать охоту за Овертарфом по Вене.

Он снова сел на трамвай и доехал до Старого города, обогнул «Опера Ринг» и вышел на Кертнерштрассе, самой большой ночной улице города, в самом его центре. «Если бы я был Мсрриллом Овертарфом и если бы я по-прежнему жил в Вене, где бы я оказался субботним вечером в декабре?»

Трампер быстро шагает по улочкам Нового рынка, разыскивая «Хавелку», старую большевистскую кофейню, до сих пор популярную среди разного рода интеллектуалов, студентов и оперных кассиров. Кофейня оказывает ему все тот же холодный прием, который он помнит, — те же худые волосатые парни и те же широкобедрые похотливые девицы.

Кивнув очевидному проповеднику у столика возле двери, Богус думает: «Несколько лет назад здесь был один такой, похожий на тебя, весь в черном, но с рыжей бородой. Полагаю, Овертарф его знал…»

— Меррилл Овертарф? — обращается Трампер к парню.

Создается впечатление, что борода у парня застывает; глаза проповедника впиваются в Богуса, как если бы его мозг повторял все известные когда-либо своды законов.

— Ты знаешь Меррилла Овертарфа? — спрашивает Богус у девицы, сидящей ближе всех к застывшей бороде. Но она пожимает плечами, как бы говоря, что если и знала, то теперь это не имеет значения.

Другая девица за столиком поодаль говорит:

— Ja, кажется, он в кино. Меррилл в кино?

— В кино? — переспрашивает Богус. — Здесь в кино? Ты хочешь сказать, в кино здесь?

— А ты видишь работающую камеру? — спрашивает бородач, и проходящий между ними официант при слове «камера» сгибается в подобострастной позе.

— Нет, здесь — в Вене, я имею в виду, — говорит Трампер.

— Я не знаю, — произносит девица. — Я слышала, что в кино, и все.

— Он когда-то водил старенький «зорн-витвер», — сообщает Трампер, ни к кому конкретно не обращаясь, надеясь отыскать хоть какие-то опознавательные знаки.

— Ja? «Зорн-витвер»! — восклицает тип в толстых очках. — Пятьдесят третьего? Пятьдесят четвертого?

— Ja? Пятьдесят четвертого! — радуется Богус, поворачиваясь к мужчине. — У него еще была старая коробка передач, которая при ударе сползала то туда, то сюда; а в днище были дырки — в них можно было видеть убегающую дорогу. И у него была такая драная обивка…

Он замолкает, заметив, как несколько посетителей кофейни наблюдают за его возбуждением.

— Ну так где же он? — спрашивает Богус типа, который помнит про «зорн-витвер».

— Я сказал лишь, что знаю машину, — отвечает тот.

— Но ты наверняка видела его… — Богус поворачивается снова к девушке.

— Ja, но давно, — говорит она, и парень, который пришел с ней, бросает на Богуса сердитый взгляд.

— Как давно ты видела его в последний раз? — не унимается Трампер.

— Послушай, — говорит она раздраженно. — Я больше ничего о нем не знаю. Я просто помню ею, и все… — Ее тон заставляет всех вокруг замолчать.

Он внимательно смотрит на нее, разочарованный; вероятно, он начинает раскачиваться из стороны в сторону, потому что какая-то пышногрудая и пышноволосая девица с густо намазанными неоново-зелеными тенями хватает его за руку и тянет за свой столик.

— У тебя что-то стряслось? — спрашивает она. Он пытается оторваться от нее. Но она уговаривает его еще ласковее.

— Нет, правда, у тебя неприятности? — Когда он не отвечает, она снова спрашивает по-английски, хотя до этого он все время говорил на немецком. — У тебя неприятности, да? — Она грассирует слово «неприятности» так, что Богусу кажется, будто он видит, как оно написано: «Неппррияттнос-ти». — Тебе нужна помощь? — настаивает девица, возвращаясь к немецкому.

Рядом с ними оказался официант, расторопный и проворный, Трампер вспоминает, что официанты в «Хавелке» всегда опасались «неппррияттностей».

— Вы больны? — спрашивает официант. Он берет руку Трампера, тем самым заставляя его потянуться из рук девушки и уронить чемодан. Чемодан глухо ударяет в пол, и официант ретируется назад, ожидая взрыва. Посетители за ближайшими столиками таращатся на чемодан, как если бы он был украден, или таил в себе смерть, или и то и другое одновременно.

— Пожалуйста, поговори со мной, — просит неоново-зеленая девица. — Ты можешь рассказать мне обо всем, — умоляет она. — Все будет хорошо! — Но Богус собирает свой чемодан, не глядя в сторону этой агрессивной особы, из которой вышла бы замечательная Мамаша для какого-нибудь эротического клуба или притона.

Все пялят глаза, пока Трампер проверяет, застегнута ли у него ширинка. Он точно помнит, что снял презерватив…

Он выходит на улицу, не успев избежать прорицания странного бородатого парня в черном у двери.

— Это сразу за углом, — произносит предсказатель с таким убеждением, что Богус вздрагивает.

Он выходит на Грабен, срезая угол к Стефан-плац. Это не было за этим углом, уверяет он самого себя, догадываясь, что проповедник, видимо, выразился фигурально, осторожно и завуалированно высказав свою мысль, что свойственно всем проповедникам.

Затем он решает поискать Меррилла в «Двенадцати апостолах» Келлера, но сбивается с пути и оказывается на рынке Хонер, где под брезентом спрятаны на ночь неодушевленные овощи и фрукты; он представляет себе сторожа, спящего под этим покровом. Это место напоминает ему морг под открытым небом. «Двенадцать апостолов» Келлера всегда было чертовски трудно отыскать.

Он спрашивает у прохожего направление, но явно обращается не по адресу — мужчина только таращится на него.

— Крбф? — произносит он или что-то в этом роде. Трампер не понимает. Затем мужчина делает движение, словно собираясь извлечь из кармана украденные часы, поддельную пеньковую губку, грязные картинки или пистолет.

Богус бежит обратно к Стефанплац и устремляется по Грабен. Наконец он останавливается под уличным фонарем и смотрит на свои часы: он уверен, что уже за полночь, но не может припомнить, сколько часовых поясов он пересек с того момента, как покинул Айову, — если только он не подумал об этом заранее и не перевел часы. Они показывают два пятнадцать.

Хорошо одетая женщина неопределенного возраста приближается к нему по тротуару, и он спрашивает, есть ли у нее время.

— Ну конечно, — говорит она, останавливаясь рядом с ним. На ней богатое, судя по виду, меховое манто, руки спрятаны в муфту; на ногах меховые ботинки на каблуках, которыми она постукивает. Она пристально смотрит на Трампера, озадаченная, затем подставляет ему свой локоть. — Это сюда, — говорит она ему, слегка раздражаясь из-за того, что он не берет ее под руку.

— Время? — спрашивает он.

— Время?

— Я спросил, есть ли у вас время?

Она пристально глядит на него, потом трясет головой и улыбается.

— О, время — сколько времени? — произносит она. — Который час, вы имеете в виду?

И тут до него доходит, что перед ним проститутка. Он на Грабен, а это излюбленный район проституток ночью, так же как и Кертнерштрассе.

— О, — вырывается у него. — Простите, но у меня нет денег. Я только хотел спросить, знаете ли вы время.

— У меня нет часов, — говорит ему проститутка, окидывая взглядом улицу в обоих направлениях; она не хочет потерять потенциального клиента, будучи увиденной им с Трампером. Но на улице никого нет, кроме другой проститутки.

— Есть здесь где-нибудь поблизости пансион? — спрашивает Трампер. — Не слишком дорогой.

— Пойдемте, — говорит она и делает шаг вперед, направляясь к углу на Шпигельштрассе. — Вон там. — И она показывает на голубые неоновые огни. — Пансион «Таши». — Затем женщина торопится в сторону Грабен, к другой проститутке.

— Спасибо, — бросает Богус ей вслед, и она машет ему муфтой через плечо, обнажая на мгновение элегантную руку с длинными пальцами и сверкающими кольцами.

В холле пансиона «Таши» торчат еще две проститутки, вошедшие погреться; они стоят, топая своими ботинками, постукивая одна о другую розовыми лодыжками. Окинув в ярком свете холла быстрым взглядом длинные усы и чемодан Трампера, они даже не утруждаются улыбнуться.

Из окна своей комнаты Трампер может видеть одну сторону мозаичной крыши собора Святого Сте-Фана и наблюдать за проститутками, разгуливающими по тротуару от Грабен до Шпигельштрассе в поисках позднего куска американского гамбургера.

В этот, явно поздний, час проституткам удается привести не слишком много клиентов в «Таши», где для них зарезервировано несколько комнат на втором этаже. Но Трампер слышит, как они проводят мужчин по коридору под ним, и видит, как они сопровождают клиентов по тротуару Шпигель-штрассе к дверям в отель.

Время от времени мужчины уходят по одному, и Трампер слышит шум сливаемой воды на втором этаже. Этот шум помогает ему набраться наглости и попросить фрау Таши разрешить принять ванну. Неохотно она наливает для него воду, затем дожидается у дверей ванной, пока он плещется, — прислушивается, видимо желая убедиться, что он не добавил еще несколько капель.

Богус устыдился цвета воды в ванне и торопливо выдернул затычку, но фрау Таши, услыхав первое громкое бульканье, крикнула из коридора, что приведет все в порядок сама. Обескураженный, он оставляет ей соскребать ободок грязи с ванны, замечая, как она вздыхает при виде его.

Фрау Таши вела себя вполне мило, пока он поселялся, но когда он, чистый и съежившийся от холода, вошел в свой номер, то сразу понял, что она не только постелила ему постель. Его чемодан был раскрыт, а его содержимое аккуратно разложено на широком подоконнике, как если бы фрау Таши произвела самую тщательную инвентаризацию вещей Трампера на случай его неплатежеспособности.

Несмотря на то что в комнате было не топлено, его потянуло сесть за новую пишущую машинку и попробовать все эти чудные умляуты.

Но его прервала фрау Таши, которая напомнила ему, что час уже поздний, а его печатанье производит шум, но прежде чем он успел спросить ее, который час, она удалилась. Он слышал, как она остановилась на лестнице, и, как только она ушла, возобновил стук по клавишам:

«Фрау Таши, старая мастерица по части предсказания судеб своих жильцов, по ободу грязи в ванне она может предсказать надвигающуюся погибель».

Затем он напечатал три строчки немецких дифтонгов и попытался составить текст о быстрой бурой лисе и ленивой собаке, используя только гласные умляуты. Или это была ленивая лягушка?

Прислушиваясь, не идет ли фрау Таши, он услышал, как снова спустили воду в биде, и вспомнил о проститутках. Потом он напечатал:

«Проститутки в Вене не просто легализованы; они к тому же поддерживаются и контролируются законом. Каждой шлюхе выдается что-то вроде лицензии на практику, возобновляемой только при наличии справки о медицинской проверке. Если проститутка не зарегистрирована, она не может работать легально».

Меррилл Овертарф имел обыкновение говорить: «Никогда не связывайся с ними, пока не увидишь их штамп о проверке».

Точно так же официально некоторые отели и пансионы в каждом районе имеют лицензии на подобный вид деятельности. Цены, как правило, фиксированы как для отелей, так и для проституток, и самый престижный район имеет самых молодых и красивых женщин, соответственно, самых Дорогих. Чем дальше от Старого города, тем старше, уродливее и дешевле становятся проститутки. Овертарф любил приговаривать, что он живет по тарифу пятнадцатого района.

Когда Богусу наскучило печатать, он подошел к окну и принялся наблюдать за тротуаром. Прямо под ним стояла проститутка в меховом манто и такой же меховой муфте. Он постучал по двустворчатому окну, и она задрала голову вверх. Богус повернул лицо так, чтобы она могла разглядеть его, он старался поймать как можно больше света от ночного столика и показать ей, кто он такой. Богус подумал, что снизу он, должно быть, похож на трусливого эксгибициониста, у которого недостает смелости высунуться выше подоконника.

Но она узнала его и улыбнулась. Или, может, она улыбнулась по привычке, приняв его за очередного мужчину, позвавшего ее к себе? Она указала на него и пошевелила пальцем, и он снова увидел сверкающую кольцами руку. Когда она направилась к двери, Трампер отчаянно забарабанил по стеклу: «Нет, нет! Я вас не звал к себе. Я просто поздоровался…» Но кажется, она приняла его стук за восхищение; она действительно спешила на зов, запрокинув лицо вверх. Издалека он не видел ее макияжа; возможно, она похожа на ту фаворитку, которая после скачек готова ехать домой.

Он выбежал, топая, в коридор, по-прежнему закутанный в полотенце; оно задралось чуть ли не до пупка, когда он остановился на лестничной площадке, широко расставив ноги и ежась от холодного воздуха, хлынувшего из открывшейся внизу парадной двери. Он узнал руку женщины на перилах, скользящую вверх на первом пролете. Когда он окликнул ее, голова дамы появилась внизу лестничного колодца: она посмотрела вверх, прямо под его юбку, хихикнув, словно молоденькая девчонка.

Он крикнул:

— Nein! — но она продолжала подниматься по второму пролету, и тогда он крикнул: — Halt! [27]

И снова ее лицо запрокинулось вверх в, пространстве лестничного колодца, и он плотно сжал коленями полотенце.

— Простите меня, — сказал он ей. — Я не хотел, чтобы вы пришли. — Уголки ее рта опустились вниз, вокруг глаз внезапно образовались гусиные лапки; теперь она выглядела на все тридцать с хвостиком, если не сорок. Однако она продолжала подниматься.

Трампер замер, как застывшая статуя, а она остановилась на ступеньку ниже него, тяжело дыша и обдавая его запахом духов; холод от входной двери продолжал поступать, нежно подкрасив ее лицо румянцем.

— Я знаю, — сказала она. — Вы всего лишь хотели узнать у меня время.

— Нет, — возразил он. — Я узнал вас. Я постучал в окно, чтобы сказать вам «Привет».

— Привет, — откликнулась она. Теперь ее дыхание стало еще более прерывистым, и она, опираясь на перила, состарилась прямо у него на глазах — «специально затем, чтобы я почувствовал себя свиньей».

— Мне очень жаль, — извинился Богус. — У меня нет ничего, что я мог бы дать вам.

Она пристально посмотрела на его полотенце. Затем дотронулась до уголка рта. Она и вправду была красивой. В центральном районе они часто бывают красивыми, вовсе не похожими на шлюх, более элегантными. У нее хорошее пальто, волосы чистые и просто уложенные, красивая фигура.

— Правда, я бы хотел, — пробормотал Богус.

Она снова внимательно посмотрела на его полотенце и сказала, чересчур ласково, насмешливо подражая заботливой мамаше:

— Наденьте что-нибудь. Вы что, хотите простудиться?

Затем она ушла. Он следил за ее красивой рукой все три пролета вниз, потом побрел назад к своей пишущей машинке; он был настроен почти лирически, собираясь отстучать какое-нибудь предложение о жалости к самому себе, когда очередное рычание биде внизу и скребок в дверь фрау Таши прервали его.

— Пожалуйста, больше не печатайте, — потребовала она. — Люди пытаются заснуть.

Люди пытаются совокупиться, имела она в виду. Его стук сбивает их с ритма или тревожит совесть. Но он больше не прикоснулся к этим чудным иностранным клавишам. Глядя вниз на Шпигелыит-рассе, он заметил проститутку, которую дважды ввел в заблуждение: они шли рука об руку с другой проституткой, направляясь выпить кофе. Он размышлял, как обойдется с ними время: сначала, молодые и игривые, они прогуливаются вдоль Кер-тнерштрассе и Грабен, затем передвигаются все дальше к окраине, район за районом, год за годом, мимо парка развлечений Пратера и до грязного Дуная, уродуемые заводскими рабочими и студентами политехнического института за половину прежней цены. Но это, по крайней мере, так же справедливо, как все в этом мире, может, даже справедливее, потому что район, с которым они прощаются, не обязательно желает им неизбежного падения, к тому же в реальной жизни не всегда можно выбрать место для начала.

Из окна Богус наблюдал за окольцованной женщиной в муфте — снова высвободившей руку в разговоре с другой проституткой; ее рука высунулась на холод что-то смахнуть со щеки подруги. Пятнышко грязи? Ставшую льдинкой слезу? След поцелуя, оставленный ее последним приятелем?

Богус с завистью смотрел на это случайное, истинное выражение любви.

Он забрался в постель и лежал там неподвижно, пока не почувствовал, что нагрел место. Услыхав шум воды в биде, он тоскливо подумал, что не сможет заснуть под эту одинокую музыку. Нагишом попрыгав вокруг комнаты, он взял магнитофон с подоконника и снова шмыгнул в постель. Порывшись в коробке с пленками, он отыскал нужную, включил в розетку наушники и прижал их к груди, согревая.

— Ну, Бигги, давай, — прошептал он.

«ПЕРЕМОТКА».

«ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ»…

Загрузка...