Чемпион

I

Мурат допил чай и, как полагалось, прикрыл пиалу ладошкой. По обычаю это означало, что он больше не хо­чет.

Они сидели в передней комнате за низким столом и пили чай. Улжан с тревогой и нежностью смотрела на сына. Ему недавно исполнилось двенадцать лет. Похо­жая на глобус, круглая, с выпуклым лбом голова Мура­та, казалось, едва держалась на тонкой шее. Через синюю сатиновую рубашку выпирали худые мальчише­ские плечи.

— Выпей еще, — сказала мать.

Но Мурат взял кусочек сахару, положил в рот и по­качал головой.

— Наелся. И чаю не хочу, — ответил он, поднимаясь.

— Милый мой, ведь так и с голоду умереть можно! Плова не поел как следует... И чаю почти не пил! Хо­чешь, я налью тебе горячего молока?

— Нет, — отрезал Мурат и направился в соседнюю комнату.

— И что мне делать с этим ребенком?! — проговорила ему вслед Улжан, налила себе еще одну пиалушку креп­кого чаю, заправив его молоком с густой желтоватой пенкой. Сын совсем не походил на нее, родную мать. Ул­жан — полная, дородная женщина, Мурат — тоненький, как былинка. На постаревшем лице ее, похожем на стертую печать, — следы здоровья и былой красоты. А у Мурата в лице ни кровинки.

Мурат стоял в соседней комнате у окна. По улице веселой гурьбой бежали мальчишки.

Мурат распахнул окно.

— Садык! Эй, Садык! Куда? — крикнул он.

Черненький, коренастый мальчуган в новом вельвето­вом костюме не останавливаясь ответил:

— Солдаты коней обучают!.. Пойдем с нами... По­смотрим.

Недалеко от аула, в ложбине, — пограничная застава. Возле заставы — площадка, где пограничники проводят учения: заставляют своих лошадей преодолевать препят­ствия, рубят на полном скаку лозу. Какое это увлекатель­ное зрелище для аульных ребятишек: все — как в цирке!

Но мать с отцом не выпускают Мурата из дому. Они смотрят на него, как на яйцо, которое может вдруг упасть и разбиться. Ах, как бы Мурат не простудился, как бы он не промок! В морозные и дождливые дни его даже в шко­лу не пускали, придумывая разные причины. Мурат из-за всего этого даже не смог на коньках покататься вволю, а теперь, когда пришла весна, ему ни разу не уда­лось еще посмотреть на учения пограничников.

Мурату очень хотелось на простор, к мальчишкам. Он подбежал к дверям, раздвинул занавески и умоляюще посмотрел на мать.

— Апа, я пойду посмотреть, как занимаются сол­даты?

— Что ты, милый мой! — испугалась Улжан. — На улице хоть и солнышко, но ветер. Еще продует тебя, опять заболеешь. Потерпи несколько дней...

Мурат знал: в таких случаях мать непреклонна. Он нахмурился, большие черные глаза его посмотрели на нее с таким выражением, будто он хотел сказать: «Ну, что это за жизнь такая!?»

Улжан не заметила этого взгляда. Она пила чай. Пиа­лушку за пиалушкой, пока в чайнике не кончилась завар­ка, а самовар не стал легким. Улжан стерла пот с лица и тут только вспомнила о сыне, который уже давно не подавал никаких признаков жизни.

— Муратжан, что ты там делаешь? — ласково спро­сила она.

Из соседней комнаты никто не ответил.

— Мурат! Тишина.

«Уснул, что ли?» — подумала она и, опираясь руками о пол, неловко поднялась.

В соседней комнате никого не было. Улжан заметила распахнутое окно. Прохладный весенний ветер шарами надувал занавески.

— Ах, проказник! — воскликнула Улжан. — Он, ка­жется, в окно вылез... Или решил позлить меня и спря­тался где-нибудь? Мурат!.. Муратжан, где ты?

Она заглянула под кровать, обшарила все углы, но Мурата в комнате не было. Значит, он сбежал через окно.

— Ах ты, негодный мальчишка! Даже пальто не на­дел!

Близ пограничной заставы есть холм, издали похожий на казан[10], перевернутый вверх дном. Здесь и собирались аульные ребятишки, чтобы посмотреть на учения пограничников.

Мурат, запыхавшись, прибежал сюда последним.

Мальчишки не обратили на него внимания. Все были увлечены необычайно красивым зрелищем: пограничники рубили лозу. Когда Мурат взобрался на холм, свое мас­терство и ловкость показывал пограничник на высокой белой лошади. Вот он подался вперед. Вот сверкнул вы­хваченный из ножен клинок. Пограничник пришпорил ко­ня, вздыбил его и помчался.

Мальчишки зашумели, закричали:

— Николай Трофимович!

— Старшина!

— Он сейчас даст жару!

— Николай Трофимович!

А старшина лихо рубил направо и налево. Лозы, укрепленные на столбиках, вздрогнув, падали одна за другой. Вот и последняя...

Старшина на полном скаку проколол саблей мешок, набитый соломой, потом подскакал к последнему столбу и сбросил висевшее на нем большое кольцо.

— Здорово! — вырвалось у Мурата, и он захлопал в ладоши. — Вот бы мне таким командиром стать!

Садык, стоявший рядом, смерил Мурата насмешливым взглядом и сказал:

— Тоже мне — командиром! Да тебя и в солдаты не возьмут.

— Почему не возьмут?

— А потому! — ответил Садык. — Солдаты должны быть во какими! — и он широко, как крылья раздвинул руки. — Ну, какой ты солдат? Хлипкий такой...

— Но ведь я... вырасту! — сказал Мурат, не желая оставаться в долгу.

— Где уж тебе расти?! — опять усмехнулся Садык и толкнул Мурата в плечо.

Мурат, не ожидавший удара, попятился под гору и чуть не упал. Он очень разозлился на Садыка, который посмел унизить его в присутствии всех ребят. Мурат вов­се не считал себя хуже других.

— Чего ты толкаешься? — сказал он и, как молодой петушок, бросился на обидчика. — Я хоть и худой, а как дам — полетишь!

— Сам полетишь!

Мурат от злости зубами заскрипел.

— Сказал полетишь, значит полетишь!

А мальчишкам только того и надо. Когда двое сце­пятся, когда между ними разгорается ссора, всегда нахо­дится много желающих увидеть настоящую драку.

— А ну, боритесь! — подзадорил один.

— Правильно! — поддержали другие. — Боритесь, тог­да узнаем, кто сильнее.

— Упавшего земля поддержит. Давай, Мурат!.. Да­вай, Садык!..

— Боишься? — спросил у Мурата Садык.

— Давай! — решительно ответил Мурат.

Они схватились и замерли. Ребята отступили, давая дерущимся место.

Но Мурат не успел опомниться, как Садык закружил его и ловко бросил на землю.

— Сила моя! Понял? — услышал Мурат торжествующий голос Садыка. И победитель спокойно перешагнул через него.

II

Пограничники продолжали учения, и мальчишки забыв про драку, с интересом наблюдали за ними.

Только Мурат, сидя рядом со всеми, смотрел куда-то в сторону, переживая свое поражение. Сейчас он пытался взглянуть на самого себя со стороны. Хилый неженка, худые руки, вытянувшиеся, как жидкое тесто... Конечно, Садыку легко справиться с ним. Но как это поправить? Как отомстить Садыку? Вот если бы он, Мурат, был таким же сильным, как солдаты, рубящие лозу! Если бы у него покрепче были мускулы! Плохо бы тогда пришлось Садыку! Ой, как плохо!

Никто не заметил, как погода начала портиться. Чер­ная туча заволакивала небо, соединяя его с землей. Тон­кая молния прорезала даль и погасла.

Тяжелая туча надвинулась стремительно и грозно. Яр­кий весенний день постепенно обернулся хмурым вечером. Подул порывистый, холодный ветер.

Мурат первым ощутил его на своей спине.

— Дождь надвигается! — сказал он и, словно в под­тверждение его слов, над головами у всех загрохотал гром.

Мальчишки шумно, быстро вскочили и бросились бе­жать к аулу.

А Улжан, окончательно убедившись, что Мурата нет дома, схватила его пальто и поспешила к заставе.

Не успела она дойти до конца улицы, как ударил гром и первые капли дождя упали на ее лицо.

— Он же промокнет, он же простудится! — проговори­ла она, ускоряя шаги. До заставы далеко. Улжан попро­бовала бежать, но у нее перехватывало дыхание.

Дождь между тем усиливался, люди прятались по до­мам, собирали развешанное на веревках белье, и Улжан вдруг вспомнила, что забыла укрыть кошмой тезек[11]. Но возвращаться домой было поздно. Хлынул проливной дождь.

Навстречу бежали до нит­ки промокшие мальчишки, Мурата с ними не было, но Улжан узнала Шаира. Это лучший друг ее сына.

— Шаир, Шаир! А где Мурат? Разве он не с тобой был? — спросила она.

— Он сзади где-то... Отстал!

Дождь, как назло, все усиливался. Это был настоящий ливень, с грохотом обрушившийся на землю. По арыкам шумно неслась мутная глинистая вода. Повсюду пузыри­лись большие лужи. И случилось это за несколько минут; природа умывалась обильным весенним дождем.

Все это хорошо наблюдать из окна, а для Мурата, одиноко плетущегося позади всех по размытой глинистой дороге, не было ничего страшнее этого дождя. Вода ли­лась за пазуху, лицо посинело, рукава рубашки обвисли, как крылья подстреленной птицы. Все тело дрожало от холода. Он вдруг поскользнулся и плюхнулся в грязь. Поднявшись, Мурат решил идти домой не по дороге, а напрямик, через чьи-то сады.

На двери висел замок. Мурат постоял под дождем, ища, куда бы скрыться, и бросился на крыльцо. Прижал­ся к двери, замер.

Дождь будто только и ждал этого: все тише, тише — и перестал. Вокруг сразу посветлело, по стене дома сколь­знул луч солнца. Тучи, подгоняемые ветром, рассеялись, в чистом и ароматном воздухе веяло прохладой, неумол­чно шумели арыки.

Улжан промокла, но сына около заставы не нашла. С трудом возвращалась она домой по скользкой дороге. Тяжелые комья грязи прилипали к ногам, стаскивая ка­лоши.

Увидев сына, прижавшегося к дверям дома, дрожа­щего, как сиротливый козленок, Улжан не на шутку ис­пугалась.

— Ой, крошка моя! Застыл, бедный?! Совсем застыл!

Лицо у мальчика было синее-синее, зуб на зуб не по­падал. В это мгновение Мурат мечтал только о том, что­бы поскорее открылась перед ним дверь. На мать он смот­рел виноватыми глазами.

Старик Батырбай работал сторожем колхозного сада. Домой он тоже вернулся после дождя. Сошел с лошади, прислушался и удивился: в доме — необычная тишина.

«Что такое? Почему они там притихли?» — поду­мал он, заглядывая в переднюю. Здесь было пусто и ти­хо, зато из соседней комнаты раздавались какие-то подо­зрительные всхлипы.

Батырбай шагнул через порог в комнату и, несмотря на полутьму, увидел лежащего на кровати сына. Рядом с ним, пригорюнившись, сидела жена, — хмурая, безмолв­ная. Сердце у Батырбая дрогнуло.

— Что с ним? Почему лежит? — спросил он.

Улжан вздохнула.

— Ты бы его самого спросил, — сказала она и тут же рассказала мужу о случившемся.

Батырбай присел на корточки возле сына, приложил к его голове свою большую грубоватую ладонь.

— Горит весь... как огонь горит. Врача-то позвала?

— Что сделает доктор? — махнула рукой Улжан. — Тащи-ка лучше поскорее черного ягненка... Обернем шку­рой...

— Нет... Пусть его Надежда посмотрит, — сказал Ба­тырбай и поднялся.

Много раз колхозный врач Надежда Петровна пере­ступала порог этого дома. Она измерила Мурату темпера­туру, прослушала его пульс, сердце.

— Простужены легкие, — сказал она. — Надо поло­жить его в больницу.

И все это случилось весной 1945 года. Через десять дней после того, как Мурата отвезли в больницу, кончи­лась война, четыре года бушевавшая над советской зем­лей. Народ ликовал, а вместе с ним ликовала природа — зеленели поля и горы, цвели сады.

Из больницы Мурат вышел худой, как скелет. Учеб­ный год в школе подходил к концу, и Мурату нечего бы­ло и думать о том, чтобы сдавать экзамены. А впрочем, педагогический совет решил перевести его в пятый класс без экзаменов: ведь Мурат был одним из лучших уче­ников.

Как-то раз, после обеда, к Мурату прибежал Шаир.

— Эй, Мурат! Пойди-ка сюда! — он вызвал приятеля на крыльцо.

— Чего тебе?

— Понимаешь, — оживленно заговорил Шаир, — дядя Токмолда составляет список. Ну, кто хочет в лагерь ехать, того и записывает. Запишемся?

Мальчики бегом бросились в школу. Токмолда — директор школы — заметив, как у них раз­дуваются ноздри, с улыбкой спросил:

— Что такое? Или за вами кто-нибудь гнался?

— Нет, не гнался, агай[12]! — ответил более смелый Шаир. — Мы хотим записаться в лагерь.

— Гм... А как вы учитесь?

— Вы же сами знаете, как мы учимся!

— Ну, ладно, ладно. Запишу! Только чтоб и впредь вы хорошо учились.

Он внес их имена в список, и Мурат был вне себя от восторга. Поехать в лагерь со всеми ребятами! Разве это не счастье?

Он прибежал домой, с радостью рассказал обо всем матери. Но Улжан реагировала на это по-своему.

— В таком состоянии — и в лагерь? — ужаснулась она. — Ты что же, снова заболеть хочешь? Нет, нет, нет! В этом году каникулы в ауле проведешь. В будущем году поедешь.

— А я хочу в этом году! Я не заболею! — воскликнул Мурат так решительно, словно заболеть или не заболеть зависело только от него.

— Если тебе в ауле будет скучно, — сказала в ответ Улжан, — поедешь на джайляу[13] к дедушке.

— Не поеду я на джайляу!

На этот раз Мурат твердо решил не отступать. Ведь в лагерь ехали все ребята, с которыми он учился. Неуже­ли он отстанет от них? Разве можно отказаться от всех игр и забав, от всех радостей?!

Мурат плакал и плакал, твердил и твердил свое «по­еду, поеду». Он отказался ужинать. В конце концов отец сжалился над ним.

— Ладно, — сказал он. — Если хочет — пусть едет! Пусть!..

— Да как он поедет в таком состоянии? — наброси­лась на старика Улжан. — Что ты говоришь?

— Ничего не случится, — ответил Батырбай. — Пусть поедет с товарищами... Пусть развлечется.

— Да разве его можно сравнивать с другими? — всплеснула руками мать. — Да он только и держится моими заботами!

Но сколько Улжан ни возражала, как она ни серди­лась, дело было решено. Отец на этот раз поддержал Мурата.

Мурат же, не откладывая, начал собираться в дорогу, словно ехать в лагерь нужно было немедленно.

— Если вы меня не отпустите, — говорил он матери, — я, как весной, в одной рубашке убегу.

В том, что Мурат может выкинуть такую штуку, Ул­жан не сомневалась. Поэтому она и стала помогать сыну укладывать чемодан.

III

Наступил день отъезда. Колхозная полуторка ждала детей у здания школы. Их провожали директор школы Токмолда и несколько учителей.

— Все собрались?

— Кажется, все...

Машину завели, она мягко тронулась с места. И вдруг ребята, сидящие в кузове, зашумели, застучали кулачка­ми по крыше кабины.

— Мурат идет! Подождите! Мурат, скорее! Нагруженные узлами, котомками, свертками, к школе торопливо приближались старик Батырбай, Улжан и Мурат.

— Эй, старина?! — засмеялся Токмолда, обращаясь к Батырбаю. — Вы что, всей семьей в лагерь собрались ехать?

— Здесь одежда и продукты для мальчика, — ответил серьезно Батырбай.

— Ой, боже мой! — сказала одна из учительниц. — Там же все есть... Ничего не надо брать.

— Постель там есть, — поддержал ее Токмолда. — Пять раз в сутки кормить будут... Пусть возьмет с собой две-три смены белья, мыло и зубную щетку. Больше ничего не надо.

— Да я же говорил ей, — кивнул на жену Батырбай. — Не слушает она меня!

— Милые мои, — горячо заговорила Улжан. — Ведь он нигде раньше не был... Разве он сможет на казенных харчах?.. Ну, пусть возьмет это с собой в машину... Не на себе же ему нести.

Учителя окружили ее и чуть ли не силой заставили оставить большую половину узлов и свертков при себе. Правда, Улжан все-таки вытащила из мешка баурсаки и курт, а потом незаметно сунула все это сыну.

— Ешь в дороге, — шепнула Улжан. — Когда еще при­едешь на место, да и накормят ли тебя сразу... Ну, будь здоров, светик мой! Ни с кем не ссорься, не связывайся, а то... — и она, многозначительно вздохнув, торопливо добавила: — Босиком не бегай, еще змея ногу укусит... И в горной воде не купайся... Да! Суп с капустой не ешь, плохо будет...

Мурат совсем не слушал мать, он только и мечтал, чтобы она поскорее отпустила его. Но Улжан не торопи­лась: она целовала его в щеки, прижимала к себе, боясь отпустить, словно ему грозила верная смерть.

Все вокруг подшучивали над ними: и ребята, и взрос­лые.

— Мамаша, вы вместе с ним поезжайте!

— Верно, мамаша! Месяц походите в пионерах, по­том вернетесь!

Мурат не мог дольше терпеть: полез на машину, де­сятки рук подхватили его, помогли взобраться в кузов, и полуторка тронулась с места.

Батырбай и Улжан долго смотрели ей вслед.

Незаметно пролетел месяц. Столько было интересно­го, столько увлекательного, что Мурат даже не думал о том, что может наступить день, когда с лагерем при­дется проститься.

Не раз пришлось ему краснеть за своих родителей. Подумать только: через каждые два-три дня в лагере появлялись то Улжан, то Батырбай, чтобы покормить его чем-нибудь домашним, чтобы надавать ему новых со­ветов!

Как только вдали на дороге показывался какой-ни­будь всадник, пионеры гурьбой окружали Мурата, крича:

— Мурат, мать едет!.. Мурат, прячься!

Если бы не это, месяц, проведенный в лагере, был бы для Мурата сплошным праздником. Живописная природа, чистый, ароматный воздух, игры, походы, а главное — свобода. Мурата словно подменили: столько в нем оказа­лось сил, бодрости и жизни; отец с матерью нарадовать­ся не могли, глядя на цветущее лицо мальчика.

— Милый ты мой! Ягненочек ты мой серый! — гово­рила в восторге Улжан, прижимая к себе сына. Про себя она думала о том, что лагерь действительно пошел ему на пользу, но вслух сказать побоялась: как бы не сгла­зить!

На следующее утро Улжан проснулась от какого-то подозрительного шума под окном.

Она осторожно выглянула на улицу... и увидела сына, который топтался возле дома. Будто и бежал он, но с места не двигался.

— Батюшки, что это?! — удивленно вскрикнула Ул­жан.

Мурат, не замечая матери, перестал топтаться, вытя­нул руки вверх, опустил. Опять поднял, опять опустил. Но на этом он не успокоился: уперся руками в бока и начал приседать, приседать, приседать...

Проделки сына и удивили, и заинтересовали Улжан. Она нацепила на ноги стоящие у порога кебис[14], вышла во двор.

— Муратжан, что это ты делаешь? — спросила она.

— Физзарядку...

— Как ты сказал?

— Это очень полезно для здоровья. Человек закаля­ется и не болеет.

— Думаешь, от этого зависит заболеть или не забо­леть?

— Ну вот посмотрите...

Улжан пошла накрывать на стол, а Мурат, прихватив полотенце, мыло и зубной порошок, снова выбежал во двор.

После утреннего обхода колхозных садов Батырбай возвращался домой завтракать и вдруг увидел сына, ко­торый плескался за домом в арыке. Мурат был в одних трусах, а в арыке текла чистая горная холодная вода.

— Муратжан, что ты делаешь?! — вскричал Батырбай.

— Я закаляюсь, жаке[15].

— Ну и ну! Хороша закалка! У тебя же опять нач­нутся колики! Брось ребячество! Да разве можно утром умываться такой холодной водой?

— Конечно, можно, — ответил Мурат весело. — Мы в ла­гере всегда по утрам купались. В горной речке, жаке. Ничего не случится! Я привык!

IV

Однажды, когда Мурат рассматривал последний номер журнала «Пионер», к нему зашел Шаир.

— Послушай, Мурат, — сказал он, хитро улыбаясь и помахивая рогаткой с длинной резинкой. — Знаешь, кто теперь у нас физкультуру будет преподавать?

— Кто?

— Николай Трофимович!

— Какой Николай Трофимович?

— Как какой? Забыл? Наш Николай Трофимович, старшина с заставы. Он закончил военную службу и остался здесь...

— Да ну? — просиял Мурат. — А где он?

— Я его около школы видел.

Их школа находилась на высоком холме в западной части аула и видна была издалека. До начала учебного года оставались считанные дни, и рабочие спешили закончить ремонт. Когда Мурат и Шаир прибежали сюда, настал час обеденного перерыва. Все ра­зошлись, только отставной старшина Николай Трофимо­вич ходил по полянке недалеко от школы. Он вбивал какие-то колышки, меряя землю рулет­кой, и что-то записывал в ма­ленькой записной книжечке. У Николая Трофимовича — от­крытое лицо, дышащее здо­ровьем, широкие плечи, креп­кая, сильная шея. Вчера еще он был старшиной — солдатом, воином, пограничником. А сегодня он — самый простой и самый мирный на свете человек — учитель.

Мурат и Шаир издали наблюдали за ним.

Николай Трофимович заметил их, подозвал к себе.

— Откуда, ребята? Из этой школы? — спросил он, ки­вая на здание семилетки.

— Да, Николай Трофимович... Мы здесь учимся.

— Ого! Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил, улыбаясь, Николай Трофимович.

— Знаем! — многозначительно ответил Шаир. — Мы всех здешних пограничников знаем!

— Ишь ты! — покачал головой Николай Трофимович. — А в каком вы классе учитесь?

— Четвертый закончили...

— Та-ак. А физкультуру любите? Спорт любите?

— Любим! — проговорил Мурат, приближаясь. — Только нас никто не учил, — с искренним сожалением доба­вил он.

— Не учил, говоришь? Это, конечно, никуда не го­дится. ...Ну, а сами-то вы хотите учиться?

— Конечно! Хотим! — вскрикнули ребята в один голос.

— Очень хорошо, — кивнул им довольный Николай Трофимович. — Раз есть ученики, будет и учитель...

Ребята переглянулись.

— Николай Трофимович, — решился спросить Мурат, — правду говорят, что вы у нас учителем будете?

— Может быть, и буду.

— По физкультуре? Да? — допытывался Мурат.

— И это возможно.

— Вот здорово! — искренне обрадовался Мурат. Гла­за его неотрывно, и восторженно смотрели на отставного старшину.

На обратном пути Мурат и Шаир решили заглянуть в школу. С трудом пробрались они через штабели до­сок, горы кирпича, глины и песка к дверям. В тихом и пустом коридоре, куда они вошли, пахло свежей сосно­вой стружкой и масляной краской.

Не успели ребята как следует оглядеться, как за спи­ной у них раздался строгий мальчишеский голос:

— А вам здесь что надо?

Мурат и Шаир обернулись. Перед ними стоял Садык.

— Проваливайте отсюда! — скомандовал он таким то­ном, будто школа принадлежала только одному ему. — Ну, чего стоите? Проваливайте, говорю!

— А ты чего кричишь? Твоя, что ли, школа? — насупился Мурат.

— Не твое дело, — обозлился Садык. — Еще что-ни­будь потеряется здесь... А папа не велел мне пускать пос­торонних!

«Папа» — это Токмолда, директор школы, и имя его много значило для Мурата и Шаира. Они переглянулись, засопели носами.

— Пошли отсюда?

— Пошли...

Ребята направились к выходу, но Шаир на мгновение остановился и сказал Садыку:

— Ты не ори!.. Мы ведь не воры... Мы ничего не возьмем...

Садык продолжал осматривать их с явным подозрением. Вдруг он схватил Мурата за рукав:

— Постой! Что у тебя в кармане?

Мурат вырвал руку.

— А тебе какое дело до моего кармана?

— Покажи!

— Не покажу!

— Гвозди украли.

— Нет, не гвозди...

— Гвозди!

— Отстань лучше, Садык...

— Покажи, что в кармане, а то не выпущу!

Мурат вытащил из кармана толстый шестигранный красный карандаш, сунул его Садыку под нос, словно для того, чтобы тот, понюхал его

— Вот тебе гвоздь! Видал? — насмешливо бросил Мурат и рассмеялся.

V

Как-то вечером, через две недели после начала учеб­ного года, Токмолда задержался на работе дольше обыч­ного. Он выглянул из окна на улицу, и брови его неволь­но сдвинулись.

На лужайке перед домом суетились школьники. Одни копали ямы, другие устанавливали столбы и вешали сетки для игры в баскетбол, третьи расчищали беговую до­рожку. Никто не стоял без дела. Смех, оживленные голо­са не смолкали ни на минуту. Среди мальчишек и дев­чонок был и преподаватель физкультуры Николай Тро­фимович. Он помогал ребятам.

Токмолда некоторое время наблюдал за ними и думал, что отставной старшина, видимо, решил построить около школы целую заставу. Токмолда не мог понять, зачем Николай Трофимович столько времени занимается этой спортплощадкой.

Директор окликнул школьного сторожа, старика Сайбека, и приказал немедленно позвать к себе учителя.

Сайбек — высокий, с острым подбородком, на котором, будто приклеенная, серебрилась жиденькая бородка с маленьким острым носом, послушно кивнул Токмолде, ска­зал «хорошо» и поспешил выполнить приказание.

— Тебя директор вызывает, — сказал он Николаю Тро­фимовичу, как мог, по-русски. — Марш быстро.

— Сейчас, — ответил учитель, но задержался, чтобы, объяснить ребятам, как распланировать волейбольную площадку.

Сайбек потянул его за рукав.

— Пошел. Пошел, тебе говорю... Скоро надо. Дирек­тор сказал, начальник сказал... Быстро.

Когда Николай Трофимович вошел в кабинет дирек­тора, Токмолда потушил о край стола недокуренную па­пиросу.

— Входите, входите, Николай Трофимович, — сказал он, протягивая руку. — Здравствуйте. Ах, да! Мы ведь се­годня, кажется, виделись. Надо по­говорить. Садитесь, пожалуйста.

Токмолда расстегнул верхнюю пуговицу заплатанной рубашки, как будто она мешала ему говорить, прокашлялся и снова сел. Из полуот­крытого окна на его бритую, узко­лобую голову падали лучи заходя­щего солнца, и она казалась от этого розовой. Токмолда ждал, ког­да Николай Трофимович сядет и, приготовившись говорить, сидел с полуоткрытым ртом, по привычке моргая глазами. Как только учитель физкультуры опустился на скрип­нувший стул у директорского стола, Токмолда заговорил:

— Убейте меня, Николай Тро­фимович, если я что-нибудь пони­маю. Что вы такое задумали строить около школы? Кончится это когда-нибудь или ученики без конца будут возиться? Вы же их просто изму­чили!

Николай Трофимович не ждал такого разговора.

— Но ведь вы сами дали согласие, — возразил он.

— Да. Я согласился. Но разве я знал, что там ты так будешь мучить ребят? — Токмолда заговорил с Николаем Трофимовичем на «ты». — Я думал, что ты... что они бу­дут строить это... как его... — директор никак не мог вспом­нить нужного слова и стал жестикулировать. — Ну, стоит на площадках у школ... Два бревна и перекладина, и ве­ревки болтаются... Как его называют? Турник, что ли?

— Турник-то турник, — ответил Николай Трофимо­вич. — Но для настоящей спортплощадки надо еще многое сделать.

Желтовато-водянистые глаза Токмолды округлились от удивления.

— Дорогой мой! — воскликнул он. — Может быть, ты хочешь превратить школу в заставу, а учеников — в сол­дат, а?

— Причем тут застава? — нахмурился Николай Тро­фимович. — Школа есть школа, и здесь должна быть хо­рошая спортплощадка.

— Как тебя... Трофим... Э-э... Николай Трофимович, — умиротворительным тоном, желая найти с ним общий язык, сказал Токмолда. — Я знаю и другие школы в нашем районе. Везде эти самые столбы с перекладинами... Турники... И больше ничего! И с нас хватит этого. Поэтому ты перестань ребят мучить. Не надо.

— Но ведь надо вперед смотреть! — воскликнул Николай Трофимович. — Вы бы посмотрели на школы Москвы и Ленинграда!

Токмолда отвалился на спинку стула и, вздрагивая всем своим тучным телом, засмеялся.

— Интересный ты человек, — сказал он. — Как же можно Москву сравнивать с нашим захудалым «Кзыл шекаром»? У нас всего сорок домов, а в Москве!..

— Есть вещи, которые надо и можно сравнивать! — ответил Николай Трофимович. — Я не собираюсь сооружать здесь метро, а предлагаю построить при школе спортплощадку. И не хуже, чем в московских школах!

Видя, что убеждениями и уговорами на Николая Тро­фимовича не подействуешь, Токмолда решил переменить тон.

— Вот что, батенька мой! — веско сказал он. — Не бу­дем пока соревноваться с Москвой. Это раз.

— Это не соревнование.

— Подождите! — прервал его Токмолда. — Я еще не кончил. Второе: если все пятнадцать учителей, что здесь работают, захотят делать все, что им вздумается, школа перестанет быть школой. Поэтому вы должны делать то, что вам говорят. Правительство и партия, да будет вам известно, требуют прежде всего повысить успеваемость учащихся, повысить культурно-воспитательную работу. А с остальным потерпите.

— А физкультура? Разве это не то же самое?

— Не перебарщивай, свет мой, не перебарщивай! — стоял на своем Токмолда. — В конце концов из-за твоих затей можно одни неприятности нажить. Я-то ведь здеш­них детей знаю лучше, чем ты. Эти голоштанники и про книгу забудут теперь. Им бы только играть. А вдруг еще шеи себе переломают или руки-ноги вывихнут! Кто тогда отвечать будет? Вот если бы нам сверху команда была, тогда другое дело.

Николай Трофимович слушал Токмолду с нетерпением. Наконец, он не выдержал.

— Нечего ждать, пока нам в глаза приказом ткнут. Самим надо работать и думать. Вам дисциплина нужна? Тогда давайте создадим для ребят условия, чтобы они научились полезно проводить время. Чтобы хорошо учить­ся, надо и отдыхать хорошо. А физкультура и спорт в этом — лучшие помощники. Вы это знаете или нет?

— Брось, брось! — отмахнулся Токмолда. — Руками и ногами дергать, это — отдых, по-твоему? Давай не будем торговаться. Не думай, что мы не понимаем значения за­калки организма. Отлично понимаем. Но ребят мучить я не разрешу. Прекрати.

Николай Трофимович не стал больше возражать. «Го­вори, не говори, — подумал он, — все равно ты ничего не поймешь».

И все-таки напоследок старшина решил применить военную хитрость. Он вынул из планшетки двойной тетрадный листок, исписанный ровным почерком.

— Ознакомьтесь, — сказал он Токмолде. — Здесь план работы секций.

Токмолда, хмурясь, прочел.

— Умереть мне на месте, если я что-нибудь понял! — пробормотал он. — Что это такое?

— Я уже сказал: план работы спортивных секций. Каждая будет заниматься по два раза в неделю.

— Гм... А кто же будет проводить всю эту работу?

— Я.

— Помимо основных уроков?

— Да.

— Так, так. А кто же тебе будет платить за дополни­тельную работу?

— Никто. Моя обязанность — заниматься с ребятами в секциях.

Токмолда, словно опасаясь какого-нибудь подвоха, замолк, покусывая нижнюю губу.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Лишь бы это не мешало учебе. Но запомни: если все твои затеи приведут к нехорошим последствиям, ответишь головой!

На следующий день Николай Трофимович отправил­ся на пограничную заставу. Начальник заставы, высокий молодой капитан с длинным птичьим носом, встретил его приветливо.

— Здравствуйте, дорогой Николай Трофимович! За­ходите. Очень рад, что не забываете нас!

— Если уж вы не забываете, я-то не забуду! — отве­тил Николай Трофимович.

Поговорили о житье-бытье, и учитель физкультуры поведал начальнику заставы о своих трудностях.

— Школу в этом году перевели на семилетку, — рас­сказывал он. — И здание расширили, и все остальное при­водится, в порядок. Но многого не хватает. Начали вот строить новую спортплощадку, а инвентаря нет. Может быть, поможете нам в этом, а? Я помню, что на заставе, там в сарае, лежит разный старый спортинвентарь. Вам он уже не нужен, а мы бы с ним многое смогли сделать. Дадите на время?

Капитан был человеком отзывчивым. Он согласился помочь школе, и в тот же день Николай Трофимович увез на военной бричке с заставы турник, брусья, дере­вянного коня и многое другое.

Прошло несколько дней, и школьная спортплощадка преобразилась. Николай Трофимович радовался этому вместе с ребятами.

А Токмолда? Проходя мимо площадки, он каждый раз останавливался и удивленно покачивал головой.

VI

Раньше уроки физкультуры ни во что не ставили. То ли дело арифметика или родной язык! Не только учени­ки, сами учителя считали эту дисциплину второстепенной. Для ребят урок физкультуры всегда был часом безделья и озорства.

И вот положение изменилось. За несколько недель Николай Трофимович все поставил на свое место. Уроки физкультуры стали самыми интересными, самыми увлекательными. Большое значение в этих переменах сыграли, конечно, спортивные секции, которые Николай Трофи­мович организовал в школе. Желающих записаться в них нашлось немало, но каждый ученик имел право быть чле­ном только одной из секций. Одни увлекались легкой ат­летикой, другие — волейболом, третьи — футболом. Никто не хотел оставаться в стороне, а Николай Трофимович, воодушевленный первыми успехами, целые дни проводил среди ребят.

Но секционная работа — одно, уроки физкультуры — другое. Кое-кто, по старой привычке, еще отлынивал от них, попросту сбегал. Таким смельчакам пришлось выслушать немало горьких слов. За них крепко взялись не только Николай Трофимович, но и сами ребята. Их об­суждали на собраниях отрядов и звеньев, их рисовали в стенных газетах. Николай Трофимович стал в школе са­мым уважаемым и самым популярным учителем, его ав­торитет среди ребят был огромным; между тем, он не да­вал им поблажки: не подготовился к уроку — получай двойку; забыл принести с собой тапочки и легкую спор­тивную одежду — беги за ними домой. И содержание уро­ков по физкультуре теперь изменилось. Раньше, что во втором, что в четвертом: шагали себе «левой, левой», иг­рали в кошки-мышки, а потом учитель распускал ребят. Николай Трофимович же для каждого класса сумел най­ти свое увлекательное занятие, и с каждым новым уро­ком ребята узнавали много нового и интересного.

Мурат записался в секцию легкой атлетики, а на уро­ках физкультуры был одним из самых старательных уче­ников.

Вначале этот худенький чернявый мальчуган ничем не отличался от других. Но со временем Николай Трофимович начал присматриваться к нему со все нараставшим интересом. Какую-то стремительную решимость всему научиться и все узнать угадывал в нем молодой учитель.

Однажды во время перемены перед последним уроком Токмолда зашел в пятый класс.

— Позовите всех с улицы! — сказал он. — И поскорее!.. Ребята подумали, что он ошибся!

— Агай, сейчас ведь не ваш урок. У нас сейчас физ­культура.

— Знаю, знаю! Вот что: оставьте книги в классе, а сами марш на улицу!

Оказалось, что Токмолда решил заставить ребят пере­таскивать саманный кирпич, приготовленный для строи­тельства интерната. Пирамидки кирпича стояли вокруг школы, и Токмолда, опасаясь надвигающихся осенних дождей, приказал ребятам стаскать саман в одно место, а потом укрыть его травой и соломой.

Ребята, конечно, не могли ослушаться директорского приказа и всей гурьбой принялись перетаскивать кирпичи. Старый сторож Сайбек руководил ими.

— Вот сюда! — командовал он. — Вот так складывай... Осторожней!

Тем временем прозвенел звонок. Николай Трофимо­вич пришел в пятый класс, но никого там не застал. На партах лежали книги, а ребят не было.

В конце концов он нашел их. Удивлению его не было предела.

— В чем дело, ребята? Что это такое? Разве сейчас не мой урок у вас?

— Ваш... Но директор сказал, чтобы мы саман скла­дывали...

— Как же так? — еще больше удивился Николай Тро­фимович. — Может, вы не поняли его? Может быть, со­бирать саман надо после уроков?

— Нет, — уверяли его ребята. — Он сказал — сейчас... Он сам привел нас сюда!

— Эй, сынок! Послушай! — старый Сайбек потянул за руку Николая Трофимовича. — Директор сказал, сам нашальник сказал. Зачем ты мешай? Край неба темный совсем. Видал? А саман не любит дождь. Добро сухое мес­то надо убирать.

Но учитель не слушал его.

— Ну-ка, ребята! Бросайте саман — и все в класс, быстро! — обратился он к ученикам.

Ребят не нужно было упрашивать. Они торопливо отряхнулись и бросились к школе. Сайбек, поставленный здесь Токмолдой за старшего, пытался было задержать их.

— Эй-эй! Подождите! — кричал он, размахивая своей палкой, но разве мог он остановить ребят, которые пры­гали и скакали вокруг него, как ягнята, насытившиеся молодой травкой?

Однако не успел Николай Трофимович начать урок, как его вызвали к директору.

— Придется тебе все-таки заставить ребят собрать саман, — миролюбиво сказал Токмолда. — Он ведь может испортиться от дождя.

— Отменить урок? — спросил Николай Трофимович — Да разве можно ради самана отменять уроки? Надо же другое время найти!

— «Другое, другое»... Ничего не случится за один раз!

— Нет, случится. Мы пропустим тему одного занятия!

— В другой раз займетесь ею!

— Я не согласен! — отрезал Николай Трофимович. — Что значит в другой раз? Вот саман можно в другой раз убрать!

— Упрямишься? Ничего не случится с твоими ребя­тами.

— Может быть, — ответил учитель. — Но срывать пла­новый урок ради самана нельзя! И я категорически... Слы­шите? Категорически возражаю!

Глаза Токмолды замигали, лицо посерело. Это было признаком того, что он начинает сердиться. Никто из учителей не разговаривал еще с Токмолдой в таком то­не. С самого начала учебного года он старался поменьше вмешиваться в дела нового учителя, просто не замечал его, не посещал его уроков, а поэтому не имел ни малейшего представления о том, что творится на занятиях по физкультуре. Токмолда решил посмеяться над Николаем Трофимовичем.

— А есть ли у тебя вообще план проведения уроков? — ехидно сказал он и протянул руку. — Покажи-ка, что это ты боишься пропустить?

Но Токмолда ошиб­ся. Он надеялся на то, что у молодого учите­ля не окажется плана. Николай Трофимович протянул ему тетрадку.

Токмолда отыскал тему сегодняшнего уро­ка. «Закаливание организма готовит моло­дежь к труду и обороне родины», — прочел он про себя и, шумно за­сопев носом, начал лис­тать страницы. В тет­радке не к чему было придраться и более того — на пос­леднем листе Токмолда прочел подпись завуча школы Асановой и ее резолюцию: «Проверено». Некоторое вре­мя он делал вид, что читает: водил пальцем по строч­кам, останавливался, будто раздумывая. Но поскольку Токмолда слабо знал русский язык и совсем плохо раз­бирался в предмете, в эту минуту он походил на теленка, обнюхивающего газету.

— План планом, — промолвил он наконец. — И всё-таки пошли ребят саман убирать... Сегодня, кажется, дождь будет...

Упрямство Токмолды вывело Николая Трофимовича из себя.

— Но почему, в конце концов, вы не отправили их на саман с урока арифметики? Или — родного языка?! — вос­кликнул он решительно.

— Э-э... Хватил! — усмехнулся Токмолда. — Твой-то урок по сравнению с ними...

— Второстепенный, хотите сказать?

— Не будем спорить и торговаться, — сказал дирек­тор. — Выполняй мое распоряжение. Выполняй! — Токмолда махнул рукой и повернулся спиной к учителю.

VII

Стычки между директором школы и Николаем Тро­фимовичем не прекращались. А вскоре наступили холо­да, подул резкий западный ветер. Выпали снега; зани­маться физкультурой на спортплощадке около школы стало невозможно.

Токмолда, конечно, об этом и не подумал. Как всегда, он являлся в школу раньше других. Как всегда, встречал его у ворот сторож Сайбек. Они никогда не здоровались, словно ни днем, ни ночью не расставались. Но первым обычно заговаривал Токмолда.

— Зима наступает, Сяке, — говорил он и, прищурив­шись, смотрел на небо.

— Наступает, Токе, — соглашался Сайбек и тоже гля­дел на небо.

На этом их утренняя беседа кончалась. Токмолда от­правлялся к себе в кабинет и погружался в проверку ученических тетрадей.

В одно такое утро к нему зашел Николай Трофимович. На нем была длинная серая шинель, на плечах — полоски от погон. Токмолда бросил на него взгляд и продолжал работать. Ему не очень хотелось начинать разговор с учителем физкультуры.

Николай Трофимович посидел, помолчал, а потом за­говорил.

— Товарищ директор, зима наступает.

— Угу, — пробурчал Токмолда.

— Работу секций теперь нельзя на улице проводить, — продолжал Николай Трофимович.

— И что же?

— Нужен физкультурный зал.

— Да? — спросил Токмолда, не поднимая от тетради взгляда. — Что же ты от меня хочешь? Если есть свобод­ный зал, — пожалуйста, занимай!

— Есть зал... В старом здании... Нам бы его хватило.

Токмолда поднял голову.

— А дрова куда я дену? Ведь там же дрова лежат!

— Можно перед школой сложить.

— Э-э-э... По одной щепке все дрова растащат, — возразил Токмолда.

— Разве в нашем ауле воруют дрова? Что-то, я не слышал раньше, — ответил Николай Трофимович. — На­прасное подозрение, товарищ директор!

Токмолда вскипел, будто на него насыпали горячих углей.

— Что ты за человек! А? Направляешь, поучаешь, ворчишь! Я сам знаю свои обязанности. Понял? Я знаю, что мне надо делать! Если зима затянется, а дрова рас­тащат, чем топить будем? В классах будет холодно, ты первый начнешь кричать и ребят первый распустишь. А от­вечать кто будет? Я? Спасибо! Не хочу!

Токмолда вытащил из ящика письменного стола пач­ку «Беломорканала» и, поднявшись из-за стола, взял па­пиросу. Он размял ее и продул мундштук. Но, рассердившись, он, видно, перестарался: так сильно дунул, что весь табак из гильзы вылетел.

Николай Трофимович еле сдержался, чтобы не рас­смеяться.

В коридоре прозвенел звонок. Токмолда швырнул пус­тую гильзу в угол и, даже не взглянув на Николая Тро­фимовича, вышел из кабинета.

Утро следующего дня началось тем же. Токмолда си­дел, проверяя тетради, в кабинет к нему вошел учитель физкультуры.

— Ну, как хотите, товарищ директор, — сказал он ре­шительно, — а я буду на вас акт писать и всех учителей наших в свидетели позову. Спортинвентарь, который нам застава на время дала, мокнет под дождем и снегом.

Когда в холодную воду выливают горячее масло, оно начинает шипеть. И Токмолда зашипел.

— Ну и пиши свой акт! Пожалуйста! Я его двумя руками заверю. Понял? Нет у меня зала! Не выкопаю я тебе его из земли. И не я эти палки-скалки, турники-пурники придумывал. Сам нашел их — сам и сохраняй!

— Сохранить — одно! — ответил Николай Трофимович. — Зал нам для занятий нужен.

— А для занятий у тебя класс есть. Класса мало — веди ребят в поле, на озеро. Пусть там занимаются, катаются. И не надоедай ты мне больше, герой, Отстань от меня. Понял?

VIII

Николай Трофимович ушел, а Токмолда задумался. Раздражение его постепенно улеглось. А что, если этот бывший старшина и вправду напишет на него акт из-за оставленного под открытым небом оборудования? Отве­чать придется?

Сердце Токмолды дрогнуло. Человек он был боязли­вый, любил тихую жизнь, отвечать за что-нибудь не хо­тел, особенно, если дело касалось каких-либо ценностей. Иной раз от страха за свою голову у него волосы на ма­кушке дыбом вставали.

— Если не отдать учителю зал, — думал Токмолда, — он ведь непременно акт напишет! Плохо будет, отвечать придется. А если отдать зал — где хранить дрова? Растащат дрова, и дело может кончиться опять же плохо. Что делать?

Обычно, когда Токмолда в своих мучительных сомне­ниях заходил в тупик, он вызывал к себе Сайбека. Старо­го сторожа все школьные учителя в шутку прозвали «главным советником Токмолды». В этом был свой смысл: Сайбек очень напоминал самого Токмолду: такой же бережливый и немного трусливый, добросовестный в ра­боте, а главное — Сайбек никого, кроме директора шко­лы, не признавал. Зная это, Токмолда не решал без него ни одного хозяйственного вопроса — любого, большого и малого.

— Сяке, — говорил Токмолда старику в таких слу­чаях, — возникло одно дело... Мда... Вот Загипа отпра­шивается на день, на мельницу хочет съездить... И под­воду просит...

— Тебе виднее, — дипломатично отвечал Сайбек, но, помедлив, решительно говорил. — Пусть едет. Ее классы можно поручить Гюльсум и Марусе.

— Верно, — стараясь не терять достоинства, согла­шался Токмолда. — Я и сам так думаю, но, может быть, они не согласятся? Вот в чем дело.

— Согласятся! Весной, когда болела Гюльсум, Загипа замещала ее. И справлялась.

— Так-то так. Но ведь она просит школьную ло­шадь! — многозначительно произносил директор, и Сай­бек понимал его. Рыжей лошадкой, прикрепленной к школе, пользовались только Токмолда и Сайбек. Если же кто-нибудь другой садился на нее, обоим казалось, что хребет у лошади переломится.

Сайбек, поразмыслив, находил выход:

— Напиши записку Байтасу (Байтас был бригадиром полеводческой бригады). Чего ему стоит одну ло­шадь дать? Ведь у него два сына в школе учатся.

Так они всегда советовались, закрывшись в дирек­торском кабинете, и никому из учителей не удавалось попасть к Токмолде в эти минуты.

И вот сегодня, после разговора с Николаем Трофи­мовичем, директор вызвал к себе Сайбека. Старик поче­му-то задерживался, и Токмолда нервно ходил по кабинету. Как человеку, желающему закурить, необхо­димы спички, так и Токмолде нужен был в эту минуту Сайбек.

Он выглянул в окно и увидел сторожа, который, за­стегивая на ходу полушубок, бежал к школе.

Токмолда уселся в кресло и приготовился к разговору.

Вошел Сайбек.

— Сяке! — сказал Токмолда. — Возникло новое де­ло... — он взял толстый карандаш с остро отточенным кон­цом, почесал висок. — Опять этот учитель физкультуры. Надоел он мне, придется освободить ему зал в старом здании... Он хочет там с ребятами заниматься.

— А дрова?

— Вот я и говорю: дрова! Куда денем? — ответил Токмолда. — Уложишь перед школой — растащат по щепке!

Сайбек задумался, потом уверенно сказал:

— Не утащат. Не думаю.

— Значит, освобождать зал?

— Если надо — освободим.

На этом совет не кончился. Токмолда и Сайбек вы­шли на улицу и долго обсуждали, куда бы сложить дрова:

— Не украдут, а? — спросил еще раз Токмолда сво­его советника.

— Нет. Не думаю, — снова повторил Сайбек.

IX

Однажды в школу приехала кинопередвижка с кино­фильмом «Четырнадцатый раунд». Картина произвела на учеников такое впечатление, что после сеанса они обступили Николая Трофимовича и стали горячо просить его организовать секцию бокса.

— Николай Трофимович!..

— Ну, Николай Трофимович... Ведь это здорово!

— Только организуйте секцию — все запишемся!

— Организовать-то можно, — сказал Николай Трофимович. — Нужны боксерские перчатки да еще кое-что. А в школе на это средств нет!

— Купим! Сами купим! — твердили загоревшиеся ре­бята.

Николай Трофимович задумался. Картина и на него самого подействовала не меньше, чем на ребят. Ведь много лет назад он сам был боксером первого разряда, еще до войны, заканчивая Ленинградский физкультурный институт, завоевал первенство города по боксу. За время войны он не имел возможности заниматься этим видом спорта, но теперь...

Николай Трофимович улыбнулся, глядя на оживлен­ные лица ребят, на их горящие азартом глаза, я сказал:

— Хорошо... Организуем секцию!

И организовали! Желающих записаться было хоть отбавляй. Раньше о боксе все знали только по кино, по журналам, книгам, газетам, теперь у многих ребят по­явились настоящие боксерские перчатки! Но кое-кого жда­ло горькое разочарование. Николай Трофимович записы­вал в новую секцию по выбору, он отбирал только креп­ких ребят, с хорошим здоровьем. Из пятого класса были приняты только Шаир и сын Токмолды Садык. Мурата, как он ни умолял, не приняли.

— Ничего, ничего! — ласково поглаживая его по голо­ве, сказал Николай Трофимович. — Ты хорошо бегаешь, хорошо прыгаешь. Занимайся лучше легкой атлетикой.

Однако, Мурата было трудно убедить. Печальный и задумчивый, уходил он из школы, а его лучший друг Шаир плелся за ним. Он так бы хотел помочь Мурату, но что поделаешь? Что?

Только Садык открыто радовался неудаче Мурата.

— Эй, ты, командир будущий! — кричал он вслед Мурату. — Запомни: бокс — это спорт сильных и смелых!

Мурат даже не обернулся, но злость и обида закипе­ли в нем еще сильнее.

И дома он не мог успокоиться, долго слонялся по ком­натам. Ни читать, ни играть не хотелось. Наконец, Мурат сел у окна, задумался, как же ему все-таки попасть в секцию бокса. В комнату овеянный клубами холодного пара вошел отец.

— Ух, мороз! Ну и мороз! — сказал Батырбай. — Что это с погодой делается... Муратжан, развяжи мне мала­хай...

Мурат подбежал, стал развязывать заиндевелый от дыхания узел на малахае отца. От него несло холодом, усы у отца обледенели.

— Куда ездил, жаке?

— За сеном, сынок...

Малахай и большую рыжую шубу повесили на гвоздь у двери.

Рукавицы Батырбай бросил на подоконник, а сам, потирая руки, сел к столу, напротив жены.

— Муратжан, пока я согреюсь, выйди-ка во двор, только оденься. Посмотри, как бы там скотина на сено не налетела.

Мурат быстро надел фуфайку и шапку, взял с подо­конника отцовские рукавицы, сунул в них руки — и вдруг его осенило: «А что, если в этих кожаных рукавицах на мягком меху заняться боксом?»

Во дворе стояли сани с сеном, на них только что при­ехал Батырбай. А у саней остановилась черная корова с большим животом, со сломанным рогом и прожорливо жевала сено. Мурат стремительно ринулся в бой. Он подлетел к корове и обрушил на нее несколько сокруши­тельных ударов. Вот как бьют боксеры! Вот как! Корова едва успела схватить клок сена и, переваливаясь, отбе­жала в сторону.

Мурат был очень доволен собой. «Я буду хорошим боксером! — думал он. — Я всех смогу победить. Я силь­ный, я здоровый, я крепкий...»

Когда Батырбай, согревшись и выпив чаю, вышел во двор, около саней никого не было. Только черная корова со сломанным рогом стояла невдалеке и грустно смотре­ла на сено, а из сарая доносились какие-то подозритель­ные звуки. Батырбай прислушался, но, не поняв ничего, заглянул в узенькое окошко сарая.

Он увидел странную картину. Загнав в самый даль­ний угол большого барана, Мурат воинственно подпрыги­вал и дубасил его по лбу меж рогов.

— Эй, эй! Муратжан! Что это значит? Мурат резко обернулся, и в этом была его роковая ошибка. Обозленный баран, только и выжидавший удобного момента, тряхнул головой, боднул Мурата рогами в бок — и юный боксер отлетел в сторону...

X

Выход был найден. Не записывают в секцию — и не надо. У Мурата нашелся свой тренер — Шаир. Все, что на занятиях секции Николай Трофимович показывал ребя­там Шаир демонстрировал Мурату.

Тренировались они в хлеву, а перчатки... Впрочем, нашлись и перчатки. В один и тот же день у Батырбая и Жаппара — отца Шаира — исчезли кожаные рукавицы. Чтобы не очень страдали носы, мальчики обматывали перчатки тряпками.

Однако, тайны из тренировок Мурата и Шаира не по­лучилось. Первым о них узнал откуда-то Николай Тро­фимович. Однажды он подошел к Мурату и, посмеиваясь, похлопал его по плечу.

— Ну, тайный боксер, как идут тренировки?

Мурат не растерялся.

— Лучше, чем у всех, — ответил он. — Вы занимае­тесь только два раза в неделю, а я каждый день трени­руюсь!

Николай Трофимович рассмеялся.

— Значит, обгоняешь нас? Ну-ну! Придется, значит, принимать тебя в секцию. Так, что ли?

— Принимайте! — просияв, ответил Мурат.

И вот пришел он на очередное занятие боксерской секции. Вошел в физкультурный зал, шагнул к раздевал­ке, но дорогу ему загородил Садык.

— Ты зачем?

— Какое твое дело? — Мурат не хотел объясняться со своим старым врагом.

— Никому, кроме членов секции, сюда входить нельзя.

— А мне можно, — сказал Мурат и попытался пройти, но Садык не пускал.

— Уходи, я тебе сказал.

— Сам уходи. Что привязался?

В это время кто-то крикнул:

— Николай Трофимович идет!

— Становись! — скомандовал дежурный.

Садык успел погрозить Мурату:

— Ладно! Еще встретимся с тобой! Посмотрим!

XI

О новом увлечении Мурата узнал отец.

Рывком распахнув дверь директорского кабинета, Батырбай втащил к Токмолде Мурата.

— Что же это такое, товарищ директор? — говорил Батырбай в то время, как Токмолда, перематывавший до их прихода портянки, торопливо натягивал на ноги сапоги. — Что же делается у вас в школе? Посмотрите на нос мальчишки!

Нос был действительно не очень красивым: слегка рас­пух, одна ноздря, подбородок и губы испачканы кровью.

— Обмотали с вашим Садыком руки тряпками, за­брались в наш хлев и хлопают друг друга по носам, — рассказывал Батырбай. — Я их спрашиваю, что за драка, а они мне отвечают: «Игра». Да разве бывает такая игра? Учитель у вас есть по имени Николай. Это он их так учит, да?

Токмолда сразу не нашелся, что и ответить, а Батыр­бай продолжал возмущаться.

— Разве так воспитывают детей? Что это за игра? Семь моих предков не знали такой игры!

— Э-э, Мурат! — грозно сказал Токмолда и взглянул на мальчугана, шмыгающего носом. — Что такое?

— Мы просто играли, агай...

— Ах, играли! Уроки надо было учить, а не играть! — воскликнул Токмолда и обратился к Батырбаю. — Батеке, я вас давно хотел вызвать в школу. Ваш сын — легкомыс­ленный мальчик, и надо держать его построже. А с Нико­лаем Трофимовичем я сам поговорю. Верно вы говорите: он их всякой ерунде учит.

Когда отец с сыном вышли из школы, Батырбай про­молвил, сердито глядя на Мурата:

— Слышал, что сказал директор? Чтобы я больше не видел этого покуса-сокуса (так он называл бокс). Разо­шелся очень, слушаться перестал. Это что же такое?

— Спорт, жаке. Человек закаляется.

— А без этого нельзя закаляться? Нет? Попросил ты коньки купить — я купил. Лыжи просил — купил лыжи. И так уже по выходным дням мы тебя только утром и вечером стали видеть. Что тебе еще надо?

Мурат молчал, зная, что спорить с отцом бесполезно. Он шел и думал, как продолжать заниматься боксом, чтобы Батырбай об этом даже не догадывался.

В тот вечер, когда Батырбай приводил сына к дирек­тору и жаловался Токмолде на учителя физкультуры, Ни­колай Трофимович и Жолдыбек допоздна задержались в спортзале, развешивая недавно присланные из района плакаты.

За последний месяц Николай Трофимович успел многое сделать. Споря с Токмолдой немного утихли, занятия в секциях и на уроках шли успешно, тем более, что у Николая Трофимовича появился живой и деятельный помощник — Жолдыбек, в этом году закончивший педучилище.

Они стояли в физкультурном зале, когда хлопнула входная дверь и вошел Токмолда.

— Я приказываю распустить секцию по боксу! — сказал он и разрубил ладонью воздух.

— А что случилось? — встревожился Николай Трофимович.

— Разве это спорт? Это — ужас! — воскликнул Токмолда. — Ко мне без конца родители приводят окровавленных детей... Они не хотят больше пускать их в школу.

— О ком идет речь? — поинтересовался Николай Трофимович. — Чьи дети?

— Какая тебе разница — чьи?! Завтра тебя вызовут в соответствующую организацию, тогда узнаешь чьи. А секцию бокса с сегодняшнего дня я распускаю!

Николая Трофимовича такой тон задел за живое.

— Секция бокса не будет распущена! — решительно заявил он.

— Что ты сказал?

— То, что слышали.

— У-у, — прорычал Токмолда. — Вот ты как?! Ну, хорошо... Ну, поговорим мы с тобой по настоящему. Или ты будешь работать в этой школе, или я! Я не потерплю!

— А вы не горячитесь! — оборвал его Николай Трофимович. — За свою работу я сам буду отвечать!

— Ты только за свою работу отвечаешь, а я — за всю школу! — Токмолда даже стукнул себя кулаком в грудь.

Оглянувшись вокруг, директор впервые заметил, как за эти несколько месяцев преобразился физкультурный зал, как здесь тепло и уютно. На чисто выбеленных сте­нах висели картины и плакаты, пол был чист. Токмолда прикоснулся было рукой к печке и обжегся: она была го­ряча, как огонь. Это ли обозлило Токмолду, или упрямство Николая Трофимовича вывело его из себя, но он повер­нулся и ушел, крепко хлопнув тяжелой дверью. Звякну­ли, задрожав, стекла.

Перед школой уборщицы пилили дрова, а Сайбек, опираясь на палку, наблюдал за их работой. Токмолда отозвал старика в сторонку.

— С сегодняшнего дня печку в физкультурном зале не топить! — приказал он. — Понятно?

Сайбек не стал спрашивать, почему. Он только по­корно кивнул головой.

XII

На другой день, войдя в физкультурный зал, Николай Трофимович сразу заметил, что печка не топлена. Он по­спешил отыскать Сайбека.

— Сяке! — обратился к нему Николай Трофимович. — В физзале сегодня печь холодная.

Сайбек сначала хотел показать, что ничего не знает об этом, и развел руками, но Николай Трофимович не отступал.

— У меня там сегодня урок. Затопите печь.

— Печь топиться не будет, — ответил тогда Сайбек.

— Как так? Почему?

— Директор сказал, нашальник сказал. Такой мне приказ дал.

В это время к школе подходил Токмолда. Николай Трофимович бросился к нему.

— Товарищ директор!.. Токе! — заговорил он. — Мне сказали, что вы...

— Да, да! — прервал его Токмолда. — Я приказал не топить. И не только на такой огромный зал... Для клас­сов не хватит дров.

Он отвернулся и прошел мимо.

Николай Трофимович задумался, что теперь ему де­лать? Написать обо всем в районо? Но пока районо раз­берется, недели пройдут! А Николаю Трофимовичу нужно работать: проводить уроки, заниматься в секциях.

И вдруг он встрепенулся: ведь не такая уж это боль­шая проблема — достать для одной печи дров.

В тот же день вечером Николай Трофимович отпра­вился в правление колхоза и выпросил у председателя, с которым они давно вели дружбу, двух лошадей на воскресенье. Взял он с собой пионервожатого Жолдыбека, двух старшеклассников, отправился с ними в горы, а под вечер двое саней притащили с гор четыре карагача.

На другой день, подходя к школе, Токмолда очень удивился, заметив клубы белого дыма из трубы над спорт­залом. Токмолда поспешил туда и увидел у дверей поленицу. Из спортзала навстречу ему донесся взрыв хохота. Токмолда решил, что это смеются над ним. Злость, раз­дражение охватили его, он вспомнил, как заявил Нико­лаю Трофимовичу: «Или я, или ты!». Токмолда вернулся к дому, оседлал лошадь, галопом прискакал к школе и постучал в окно учительской:

— Роза! Выйди на минуту!

На крыльцо вышла полная девушка с крупными чер­тами лица, с густыми черными волосами. Поверх серого джемпера на плечи ее было накинуто бордовое пальто, которое она придерживала за борта, на ногах — мягкие белые валенки. Это была Роза Асанова — завуч школы.

— Куда это вы? — спросила его Роза.

— В район, — ответил он.

— А зачем? Вызывали?

— Потом узнаешь. Все дела на тебя оставляю, — ска­зал Токмолда и, круто повернув лошадь, поскакал по дороге.

Вечерело. Подул резкий холодный ветер, закружилась снежная крупа. Все вокруг постепенно тонуло во мгле, и Токмолда, обеспокоенный неожиданной переменой пого­ды, отъехав немного, остановил лошадь.

«В такую погоду засветло до района не доберешь­ся, — подумал он. — А ночью что можно сделать? Сразу ведь они не уберут из школы Николая Трофимовича. Ска­жут, пожалуй, что скоро конец четверти, надо подож­дать...»

Токмолда вздохнул, постоял немного среди снежного вихря, продолжая рассуждать про себя: «Потерплю... Возьмусь за дело на учительской конференции, постара­юсь, если не прогнать его с позором, то хотя бы в другую школу перевести».

Токмолда повернул домой. Уже во дворе, расседлывая лошадь, он вдруг увидел, как по улице проходили Николай Трофимович и Роза Асанова. Николай Трофимович держал ее под руку. Шли они медленно и о чем-то весело разговаривали.

Неизвестный, непонятный огонь ревности вспыхнул в душе Токмолды.

— У-у-у! — заскрипел он зубами. — Вы, кажется, наш­ли друг, друга!

Токмолда схватил седло и вошел в дом. На кухне две его маленьких дочери спорили между собой.

— Перестаньте! — рявкнул на них Токмолда. — Замол­чите сейчас же!

Девочки в испуге взглянули на отца и умолкли. Но не успел он уйти в другую комнату, как девочки снова принялись ругаться и спорить из-за старой безногой куклы.

А Токмолда уже обрушился на сына. Садык, разго­ряченный, вспотевший, только что вошел с улицы и, сту­ча коньками, оставляя мокрый след на полу, прошел в комнату.

— Посмотри на себя, убей тебя бог! Хоть бы коньки на улице снял!

XIII

Николай Трофимович и Роза Асанова давно уже были хорошими друзьями. Сближала их не только работа. С недавних пор многие стали догадываться, что молодые люди нравятся друг другу. Все больше и больше времени они проводили вместе, делясь своими мыслями, планами и мечтами.

Бесконечные споры Николая Трофимовича с Токмолдой заставили Розу задуматься. Совсем недавно закон­чила она Алма-Атинский педагогический институт, и ей очень хотелось, чтобы маленький школьный коллектив, которым она, как завуч, тоже руководила, был дружным и сплоченным. Все споры, по мере возможности, Роза старалась решить на пользу дела, и, боже упаси, чтобы такие споры разрастались в большой скандал. Она решила стать посредником между Токмолдой и Николаем Трофимовичем, но конфликт между ними сгладить уговора­ми было невозможно. Требовалось чье-то властное вмешательство со стороны. Ho что могла сделать Роза, если Николай Трофимович больше жизни любил свое дело, вкладывал в него всю душу, в то время, как Токмолда не имел о физкультуре ни малейшего понятия? Долго думала обо всем этом Роза и однажды сказала:

— А знаете что? Все гораздо сложнее, чем мы дума­ем. Вы, конечно, хорошо начали, у вас хватит сил и спо­собностей, но что-то вами упущено. Да, да, не удивляй­тесь, подумайте: ведь наш народ — казахи — раньше ни­какого понятия о физкультуре не имел. Поэтому родители должны знать и понимать то, чему мы учим детей. Сог­ласны? Нужно пропагандировать физкультуру и спорт среди родителей.

Николай Трофимович с большим вниманием слу­шал ее.

— Это очень хорошая мысль, — проговорил он. — Очень правильная мысль!

— Давайте возьмемся? — предложила Роза.

— Давайте, — обрадовался Николай Трофимович.

Найти председателя или парторга колхоза было труд­но: оба они, как всегда в конце зимы, разъезжали по зимовкам, по животноводческим фермам. Роза трижды ходила в правление, и все напрасно. Обычно ее встречал главный бухгалтер колхоза — маленький человек в очках. На рукава его кителя были натянуты черные сатиновые нарукавники, он всегда сидел в переднем углу правления за двухтумбовым столом, и Роза иначе его себе не пред­ставляла, как будто и родился этот человек вместе с этим столом, в нарукавниках и в очках.

— Если дело у вас не секретное, выкладывайте! — сказал он Розе, когда она пришла в третий раз. — Я пере­дам начальству.

— Дело, конечно, не секретное, — ответила Роза и села на стул, стоявший перед столом главбуха. — Можно и с вами посоветоваться.

Показывая всем своим видом, что он слушает, бухгал­тер вскинул голову, снял очки.

— Мы хотим открыть лекторий для родителей, — сказала Роза. — Учителя будут читать лекции...

Ушками очков бухгалтер поковырял в редких кривых зубах и спросил:

— А денежный вопрос? Как решить денежный во­прос?

— Не понимаю, — ответила Роза. — Какие деньги?

— Расшифрую, — снисходительно улыбнулся бухгалтер. — Лекции относятся к категории культурно-массовой работы. Не возражаете? Так, — и он передвинул на счетах костяшку. — Средства, предусмотренные на это дело по смете истекшего года, уже истрачены. Понятно? — бухгалтер двинул вторую костяшку. — Как вам известно, на новый год счет у нас не открыт, сидим за годовым отчетом. Что же прикажете делать? Брать деньги из другой статьи? Нарушение финансовой дисциплины. Банк не позволит...

— Вы меня не поняли, — сказала Роза. — Мы будем бесплатно читать лекции! Проводить работу среди родителей — это наша обязанность. Понимаете?

— Э-э-э... Если так, тогда я ни при чем. Мне все равно, если бесплатно... Посоветуйтесь с руководством! — разочарованно произнес бухгалтер и, нацепив очки на нос, принялся рыться в ящике стола.

Роза уже хотела уйти (опять ни с чем), как в правление вошел крупный, с грубоватыми чертами лица и лукавыми теплыми глазами молодой тракторист Тлеубер­ды. Шапка у него, как всегда, набекрень, телогрейка — нараспашку, рубашка-шотландка расстегнута у ворота, руки — в карманах брюк.

— Привет ученым людям! — воскликнул он и протя­нул Розе сильную, большую руку.

— А не стыдно тебе ходить в таком виде? — вместо приветствия ответила Роза. — Да еще с девушкой хочешь здороваться!

— Виноват! — смутился Тлеуберды, поспешно засте­гивая пуговицы телогрейки. — Я немного с бревном по­возился на улице, разгорячился...

— Вот теперь здравствуй! — сказала Роза, когда он привел себя в порядок. — Садись, поговорим... Ты ведь член комсомольского комитета колхоза?

— Э-э... Вы меня не унижайте! — лукаво усмехнулся он. — Повыше берите! Я самый генеральный секретарь ко­митета, — сказал он, ударив себя в грудь.

Встречаясь, они всегда разговаривали в таком шутли­вом тоне.

— Ох, простите, товарищ генеральный секретарь! — с улыбкой ответила Роза. — Это еще лучше, — и она расска­зала о цели своего прихода.

— Идея! — воскликнул Тлеуберды. — Мне нравится такое дело.

— Тогда помоги...

— Я готов.

И вот дня через два из колхозного радиоузла полетел по всем домам необычный призыв:

— Внимание! Внимание! Слушайте: сегодня в 8 ча­сов вечера в клубе учитель семилетней школы колхоза «Красный пограничник» Иванов прочтет лекцию на тему: «Закаляй свое здоровье!» После лекции будет показан спортивный кинофильм. Приходите без опоздания!

Наступил вечер. Пора было начинать лекцию, а лю­дей в клуб собралось мало, да и те, что пришли, хотели смотреть кино. Лекции в ауле бывали редко и к ним не привыкли.

Но то, что в этот вечер колхозники увидели и услы­шали, было совсем не похоже на все виденное и слышан­ное раньше. Лектор не спрятался за кафедру, не стал читать по тетрадке монотонным голосом. Он встал пе­ред людьми и вежливо поздоровался со всеми. Ему от­ветили неуверенно и недружно. Потом Николай Трофи­мович простыми словами объяснил всем тему лекции и спросил, как к этому относятся собравшиеся.

Люди не заметили, как лектор овладел их вниманием, как завязалась непринужденная дружеская беседа.

Николай Трофимович приводил интересные случай, факты, примеры. Чем больше люди увлекались его рас­сказом, тем сильнее сам он воодушевлялся. О чем он только не рассказывал! О пловцах на дальние дистанции, о выносливых комсомольцах, проехавших на велосипедах огромный путь от Владивостока до Москвы, о силачах, способных толстое железо свернуть, как тесто.

Люди слушали его с удивлением, вниманием и вос­торгом. Больше всего понравились колхозникам рассказы Николая Трофимовича об основателе русской школы бок­са Харлампиеве, об известном русском силаче Иване Поддубном, о казахе Хаджи Мукане.

— Что поделаешь! — сказал в заключение Николай Трофимович. — У нас в колхозе некоторые не понимают значения физкультуры и спорта. Им кажется, что доста­точно того, чтобы ребенок сидел над книгой... А верно ли это? — спросил Николай Трофимович и посмотрел на отца Мурата — Батырбая, который поспешил отвести взгляд от учителя и нагнулся, чтобы почесать колено.

Кончилась лекция. Тлеуберды спросил, есть ли воп­росы? Сначала все молчали, но вот с дальнего ряда под­нялась доярка Зулейха.

— Я вот хочу спросить у вас, — неуверенно прогово­рила она. — Среди наших казахов рассказывают про одну женщину. Будто она новорожденного теленка и утром и вечером таскала метров на сто примерно... Туда и обрат­но... Каждый день. Теленок рос, а она его все носила... Исполнилось ему три года, стал он взрослым бычком, а она все равно могла таскать его. Вот я и не знаю: правда это или нет?

— Где там могла? Мало ли что говорят! — послыша­лись голоса.

— А я верю этому! — ответил Николай Трофимович. — Верю, потому что труд и тренировка все могут сделать. Вот что я вам скажу. Богатырь Саидов в детстве был худым и слабым... А поупражнялся, потренировался — и стал в цирке со львами бороться. Стал знаменитым бор­цом. Он мог двумя руками поднимать льва и перебрасы­вать его через голову. А ведь лев весит двести семьдесят килограммов! Но это еще не так много, плечом можно и потяжелее груз поднять. Например, Руссоль. Ок мог под­нять целую тонну!

— Сколько? Сколько? — раздались голоса.

— Это же какой-то...

— Одну тонну не под силу даже верблюду поднять!

— А мы, наверное, и центнер не поднимем, — сказал кто-то. — В землю провалимся!

— И все-таки выносливости человека нет предела! — продолжал Николай Трофимович. — Индейцы с острова Тибуры, мексиканцы или бушмены — есть такая народ­ность в Южной Африке, — могут догнать оленя или зайца.

— Боже мой! — воскликнул Батырбай, расстегивая тугой воротник.

— Страшное дело! — поддержали его со всех сторон, а кто-то из задних рядов крикнул:

— Скороходы! Это в сказках! Не очень ли ты увлек­ся, дорогой?

— Я говорю истинную правду, аксакал! — ответил Николай Трофимович. — Мексиканские индейцы часто проводят соревнования в беге по кругу... А круг — 20 километров, и пробежать его нужно двенадцать раз. Вот умножьте двенадцать на двадцать... Какое получится расстояние?

— Получится двести сорок, — выпалил главбух кол­хоза, сидящий в первом ряду.

— Вот! — сказал Николай Трофимович. — Представ­ляете, какое это расстояние? Любая лошадь не выдер­жит! А для мексиканских индейцев это — привычное дело. Поэтому-то они гоняются за оленями и зайцами... Жи­вотные валятся от усталости, от изнеможения...

Как вода, прорвавшаяся сквозь плотину, обрушился на Николая Трофимовича поток вопросов.

Когда на все было отвечено, Тлеуберды встал с мес­та, чтобы от имени колхозников-родителей поблагодарить Николая Трофимовича за интересную лекцию.

— Товарищи...

— У меня небольшой вопрос, — перебил его старый Батырбай.

— Пожалуйста. Спрашивайте, Батыке, — ответил Тлеуберды.

— Сынок много тут интересного нам рассказал, — промолвил Батырбай. — Еще на одно темное пятно свет­лый луч упал, глаза наши открылись. Я не спорю. Но он, между прочим, и про родителей упомянул. Мол, не пони­мают они физкультуры этой, пугаются ее. Это верно. Я вот один из таких родителей. Если это — мое невежество, извиняюсь, дорогой. Только игра в драку мне все-таки не нравится, за остальное — спасибо большое... Хорошо, если дети будут здоровыми, смелыми, сильными... А драка... Не надо драки!

Батырбай шумно вздохнул и умолк, забыв о «неболь­шом вопросе», который хотел задать Николаю Трофимо­вичу. Честно говоря, поднимаясь со стула, Батырбай со­бирался при всех разругать учителя за то, что он научил мальчишек разбивать друг другу носы. Но этого как-то не получилось: он не мог вспомнить и двух сердитых слов.

Видно, рассказы Николая Трофимовича подействова­ли и на старого Батырбая.

XIV

Наступили зимние каникулы. Однажды к школе под­катили запряженные парой лошадей большие сани. Мяг­кое сено, постеленное на них, было укрыто полосатым половиком. Из школы вышли учителя во главе с Токмолдой и Розой. Они отправлялись на районную учительскую конференцию.

Два молодых учителя побежали было вперед, чтобы поскорее занять самые удобные места.

— Товарищи, товарищи! Сначала сядут женщины! — остановил их Николай Трофимович и помог Розе усесть­ся в сани,

Токмолда не сел.

— Поезжайте, — сказал он. — Я догоню вас.

Его не стали уговаривать. Обязанности кучера взял на себя Николай Трофимович.

— А ну, Бурка! — крикнул он, и сани покатились по ровной, хорошо укатанной дороге.

Ехали весело, шумно, сталкивали друг друга в глубо­кие сугробы, смеялись, и никто не обращал внимания на мороз.

Жолдыбек захватил с собой губную гармошку. Он заиграл вначале неуверенно, но потом разошелся. Тан­цевальная мелодия взбудоражила и без того развеселив­шихся учителей. Молодой учитель Сламжан соскочил на дорогу, попробовал сплясать, но запутался в полах шу­бы и упал.

Скоро их догнал Токмолда. Он ехал в кошевке ауль­ного совета, запряженной красивым аргамаком предсе­дателя. Токмолда на сидение постелил ковер, конец его свешивался с задка саней.

Считая ниже своего достоинства ехать позади, Ток­молда подстегнул лошадь и, поравнявшись с большими санями, крикнул Розе:

— Переходи ко мне в сани, Роза... Мы раньше при­едем и успеем решить кое-какие дела...

— Да что вы! — весело воскликнула Роза. — Если ва­ша супруга узнает о том, что я пересела в ваши сани, она мне голову оторвет.

— И вообще нехорошо, когда руководители отрыва­ются от масс! — добавил Жолдыбек. — Мы Розу не от­пустим!

Токмолда понял, что Роза предпочитает ехать со все­ми. Со злостью он стегнул лошадь и, не оглядываясь, быстро помчался вперед.

Как всегда, Токмолда остановился у заведующего районным отделом народного образования Биткозова. Его трехлетнему сыну Токмолда привез в подарок дере­вянную лошадку.

— А это ваша доля... Женгей[16] для Вас приберегла, — сказал он жене Биткозова, высокой смуглой женщине, вручая ей тяжелый мешок. А та без лишних слов унесла его в кухню.

Токмолда превосходно знал Биткозова, знал, чем мож­но угодить ему.

Руководители райкома партии и райисполкома счита­ли Биткозова хорошим работником, деловым человеком, но деловитость его была показной. Он старался казаться открытым, простым, а в действительности не было в районе более хитрого, самонадеянного, вредного человека.

Токмолду, приехавшего с подарками, он встретил как долгожданного родственника, обо всех расспросил: о де­тях, о жене, о скотине — никого не забыл.

Вечером, напившись чаю, Биткозов и Токмолда уеди­нились.

Токмолда решил, что это самый подходящий момент для того, чтобы высказать все свои жалобы. Труднее всего начать такой разговор, поэтому он наклонился к маленькому сыну Биткозова, который ползал с погремуш­кой по полу и что-то лепетал по-своему.

— Что ты там говоришь, джигит? Иди ко мне, иди, — сказал он, поднимая малыша на руки. — Как тебя зовут?

— Жаркын, — ответил за сына отец.

— Ах, Жаркын! Засмейся, Жаркын... Вот так, — лас­ково говорил Токмолда. — Как он хорошо улыбается! И не боится никого... Эй, джигит, когда ты вырастешь? Когда поедешь по родной земле? Когда приедешь к нам в гости?

Биткозов понял, что последние слова, хоть и были сказаны мальцу, предназначены для него.

«Хорошо же! — подумал он про себя. — Я как-нибудь приеду к тебе».

А Токмолда между тем продолжал разговаривать с мальчиком.

— Приезжай к нам в аул. Ты знаешь, что твой дед Барак и наш дед Алжай были родственниками?

«Барак? — подумал Биткозов. — Кажется, ты очень хочешь сблизиться со мной».

— Ау! — продолжал Токмолда. — А ведь со стороны матери, если разобраться, ты нам приходишься племян­ником... Да, да! И, как племянник, ты можешь завладеть моим жеребенком и ускакать на нем...

«Э-э... — подумал Биткозов, в душу которого стало вкрадываться сомнение. — Он стал уж чересчур щедрым. Чего-то просить хочет. Задаром Токмолда не будет разбрасываться жеребятами».

А Токмолда обратился к хозяину:

— Я, Кусеке, больше жизни люблю детей. Что может понимать этот маленький ангел? Ничего... И кто знает, где его беда стережет?

— Да, да, — поддержал его Биткозов.

— Кусеке, — сказал Токмолда, усаживая малыша по­удобней на своих коленях. Он помолчал мгновение, слов­но стараясь побороть какое-то внутреннее отчаяние, и до­бавил: — Кусеке, я хочу уйти из школы...

— Что? Как вы сказали, Токе? Токмолда повторил свое желание.

— Уйти? — произнес Биткозов. — А чем вам не нра­вится ваша школа?

— Школа мне нравится, — ответил Токмолда. — Но я не могу ужиться с некоторыми учителями, хотя вы их и ставили в пример в своем докладе.

— О ком это вы?

— Я говорю о солдате... О Николае Трофимовиче.

— Почему же вы с ним не можете ужиться?

И вот тогда директор школы, не жалея слов, начал чернить молодого учителя: он-де такой-сякой, он хочет школьников в солдат превратить, он в них развивает при­страстие к разным играм, а ребята из-за этого переста­ют учиться; этот Николай Трофимович не понимает, что главная задача школы — дать детям знания, он не может ужиться с колхозниками, он создает в учительском кол­лективе, группировки, он не выполняет указаний, у него нет никакого педагогического таланта, он груб...

Биткозов все понял: когда иному плохому руково­дителю не нравится подчиненный, он старается опоро­чить его. Это — старый прием. Но Биткозов не стал возражать; ему очень не хотелось обидеть Токмолду, поэтому он только поддакивал и обещал.

— Ладно, Токе... Хорошо... Пусть конференция окон­чится, тогда я сам возьмусь за это дело, — Биткозов под­мигнул гостю и засмеялся. — У нас опыт есть, мы и не таких крутых оседлывали!

— Вот, вот! Учтите, пожалуйста: мы с ним в одной школе не уживемся! — сказал Токмолда, давая понять, что Николая Трофимовича он просит перевести в другую школу.

— Все будет в порядке, Токе. Все будет в порядке, — обещал Биткозов и, открыв коробку «Казбека», предло­жил папиросу гостю.

Токмолда протянул было руку, но вдруг замер, буд­то испугался чего-то. Но ничего страшного не случилось: просто малыш обмочил его.

XV

В последний день конференции Биткозов остановил во время перерыва Николая Трофимовича и сказал ему:

— Зайдите ко мне. Завтра. Есть одно Дело.

— Хорошо. В какое время прийти?

— Ну, примерно, к десяти.

В условленный час Николай Трофимович пришел в районо. Биткозов встретил его приветливо, расспросил о здоровье, о делах.

— Делаем все, что возможно, — ответил Николай Трофимович. — И холодно бывает и жарко!

Идя в районо, он хотел рассказать обо всем, что про­исходит между ним и Токмолдой, но теперь передумал: «Зачем охаивать беднягу?»

— Холодно и жарко? — заинтересовался Биткозов. — Рассказывайте, не стесняйтесь...

— О чем именно?

— Вы же сказали, что на работе и холодно и жарко бывает... Вот и говорите. Может быть, вам что-нибудь мешает? Может быть, у вас есть пожелания, просьбы, требования? Мы всегда готовы помочь вам.

— Все, о чем я думал, я позавчера рассказал на конференции, — сказал Николай Трофимович. — Добавить мне нечего. Нужно поднимать уровень физического вос­питания — это главное. И вот еще что. Торгующие органи­зации мало завозят в аулы спортинвентаря. Сообщите об этом куда следует... Нужно поскорее навести порядок. Мы вам за это большое спасибо скажем.

Биткозов ждал другого ответа. Он надеялся, что Ни­колай Трофимович расскажет о своих взаимоотношениях с Токмолдой.

— Ну, а... а дирекция школы? Вы, по-моему, рань­ше педагогом не были? Помогают вам, советуют или нет?

Николай Трофимович сказал правду.

— Беда, что наш директор не понимает значения физкультуры. Поэтому я не очень надеюсь и не очень жду от него помощи.

И опять ответ не удовлетворил Биткозова. Все планы его рушились. Вызывая к себе Николая Трофимовича, Биткозов хотел перевести его в другую школу. Но делать это надо было осторожно, не во вред самому себе. И так уже инспектор облоно не раз упрекал Биткозова за то, что он не закрепляет в школах кадры, а перебрасывает учителей с места на место. Если бы Николай Трофимо­вич стал охаивать Токмолду, если бы он был недоволен своей работой, все бы решалось просто. Тогда бы Биткозов предложил ему написать заявление с просьбой о переводе в другую школу и тут же бы наложил резолюцию.

Но Николай Трофимович срывал все его планы. Он не сказал ничего такого, к чему можно было бы при­драться. Поэтому Биткозов сделал вид, будто бы вызы­вал Николая Трофимовича для того, чтобы обменяться мнениями об итогах закончившейся конференции.

XVI

Роза была единственной дочерью у матери. Два брата и отец ее погибли на фронте.

Много горя пережила старая Торгын-апа, пока вы­растила и воспитала дочь. Долгие годы пришлось ей тру­диться в своем колхозе в Жана-Аркинском районе, Кара­гандинской области. Все, что она зарабатывала, трати­лось на то, чтобы дочь могла учиться, хорошо одеваться. Роза понимала, как трудно матери. Она поступила в ин­ститут. Получив диплом, девушка отправилась в далекий пограничный колхоз на работу. По дороге заехала за матерью и увезла ее с собой.

Торгын-апа была довольна судьбой. И думая о буду­щем дочери, она мечтала о том, чтобы Роза нашла се­бе хорошего друга жизни.

У Розы был своеобразный характер. Как шаловливый ребенок, она всегда куда-то спешила, вечно ей не хвата­ло времени, была еще в ней какая-то детская наивность, и этого не мог не заметить пытливый глаз матери.

— Ребенок! Совсем еще ребенок, — шептала порой Торгын-апа, наблюдая за дочерью.

Сначала к ним часто захаживал пионервожатый Жолдыбек. У него открытое симпатичное лицо, он молод и всегда весел. С первого же взгляда он понравился ма­тери.

«Э, — думала она. — Милая моя Роза нашла себе равного».

Но она ошиблась — Жолдыбек и Роза были только товарищами. Мать этого не знала и решила: «Нашла».

Однажды Роза пришла домой вместе с Тлеуберды. Они долго говорили, называли имена знаменитых писа­телей, говорили об их произведениях. И много было ска­зано ими таких слов, которые Торгын-апа никогда бы не смогла выговорить. Роза что-то долго объясняла гостю, а потом дала Тлеуберды несколько книжек и проводила его до калитки. Глухие их голоса доносились до матери, лежавшей у окна.

— Очень способный человек! — сказала, вернувшись домой, Роза. — В заочный институт хочет поступить... Занимается, готовится.

А мать все думала о своем:

«Видно, он ей понравился... Симпатичный, добродуш­ный. Ну, и слава аллаху!»

Тлеуберды часто навещал Розу, иногда она сама уходила с ним и долго не возвращалась. Мать ни о чем не спрашивала, наоборот, она радовалась, предаваясь мечтаниям о счастье дочери.

Как-то вечером Роза прибежала домой и радостно сказала матери:

— Мама, одевайся, собирайся. Мы пойдем на свадьбу!

— На какую свадьбу, светик мой?

— А. помнишь, Тлеуберды приходил к нам? Он се­годня женится.

Мать даже вздрогнула, сердце ее похолодело. Еще один человек, на которого она так надеялась, изменил ее дочери.

— На ком же он женится?

— А здесь на одной девушке... Трактористке... Да вы знаете ее: Гайный... на ней женится...

— Ах, Гайный, — вздохнула мать. — Да...

С этого дня Торгын-апа перестала обращать внима­ние на тех, кто бывал у них в доме. Она словно потеряла надежду на то, что ее милой Розе может кто-нибудь понравиться. Хотя нужно сказать, что уже несколько раз она видела Розу с Николаем Трофимовичем. На первый взгляд он ей не очень понравился, показался намного старше Розы.

И вдруг, однажды вечером — это было восьмого мар­та — дочь пришла домой вместе с Николаем Трофимови­чем, быстро накрыла на стол, подогрела обед, подбежа­ла к матери и, обжигая горячим дыханием ее ухо, за­шептала:

— Мама, сегодня праздник. Разреши мне выпить немного вина?

— Конечно, дорогая, выпей... Я же тебе никогда не запрещала.

Впервые в жизни при матери в своем доме Роза вы­пила рюмку вина. Потом завела патефон, они долго веселились. Роза проводила Николая Трофимовича и, вер­нувшись, бросилась на шею матери, начала целовать ее.

— Мама, — сказала она. — Вам нравится Николай Трофимович?

Сердце у матери радостно дрогнуло.

— Если он нравится тебе, то и мне нравится, — отве­тила она.

— Нет, нет! Только тот, кто понравится вам, понра­вится и мне.

Мать нежно улыбнулась, прикрыла свои усталые гла­за, покачала головой и сказала одно только слово:

— Нравится...

Свадьба совпала с праздником Первого мая.

А после окончания учебного года Роза и Николай Трофимович уехали отдыхать в Алма-Ату. В середине августа они вернулись.

Из областного отдела народного образования Роза привезла приказ о назначении ее директором семилетней школы колхоза «Красный пограничник». Не помог Ток­молде Биткозов, сам выговор получил за плохую работу с учителями района.

XVII

Больше всего новому директору обрадовались учащие­ся. Токмолду они не любили.

Довольные неожиданной переменой, Мурат и Шаир побежали по аулу, чтобы сообщить новость ребятам. Не­далеко от школы они увидели Садыка, ехавшего на ры­жей лошади. Мальчики пошептались о чем-то и пошли ему навстречу. Садык почувствовал недоброе, хотел проехать мимо, но Мурат стремительно схватил лошадь под уздцы.

— Ты почему на школьной лошади ездишь?

— Отпусти!

— Слезай! Хватит! Все лето катался! Твой отец с директорского стула слез, а ты все за гриву держишься?

Мурат и Шаир стащили Садыка с лошади. Шаир дер­жал Садыка, а Мурат бесстрашно расседлал лошадь, хлестнул ее прутиком.

Садык, не жалея слов, ругал Мурата и Шаира, как только мог, но, зная, что с двоими ему не справиться, лезть в драку не отважился.

В конце концов Садык вырвался.

— Я вам покажу! — пригрозил он. — Вы еще меня узнаете.

И взвалив седло на плечи, Садык поплелся домой. А Токмолда, узнав, что лишился директорства, изо всех сил делал вид, что рад этому.

— Провались это директорское место! — говорил он каждому встречному. — Грызешься с каждым учителем, как собака... Просил, просил облоно. Еле освободился! Фу-у! Лучше давать свои уроки и спокойно спать.

Если кто искренне огорчился отставкой Токмолды, так это сторож Сайбек. Он сначала и не поверил даже, что Токмолда, с которым они вместе работали много лет, «упал с трона». Сайбек поспешил в школу, чтобы узнать все подробности. Первым, кого он увидел, был Жолдыбек.

— Жолдыбек, подожди, — остановил его Сайбек. — Эта неприятная весть... Неужели правда?

— Что правда? О чем вы? — спросил Жолдыбек.

— Да вот, говорят, будто Токмолду сняли с должно­сти...

— А, вы вот о чем! — засмеялся Жолдыбек. — Я уже испугался, думал, с кем-нибудь беда случилась... Что же тут неприятного, если мы избавились от плохого директора?

— Что ты, что ты?! — замахал руками Сайбек. — Если хочешь знать, ни один из вас не сделал столько для этой школы, сколько Токмолда! Еще в двадцать каком-то го­ду он собрал несколько сопливых бедняцких ребят и впервые — понял? — впервые начал учить их. В юрте бая Карсакбая! И с тех пор он ни разу не отдохнул по-настоя­щему... Летом, например, все отдыхают, а он едет в Алма-Ату. Заочно учился. В прошлом году и туда не смог поехать — строили школу. Так трудился человек, всю душу в работу вкладывал, а его спихнули с места. Разве это справедливо? Несправедливо! Чего вам не хватало при Токмолде? Скажи! Зимой в классах тепло, а прошлогоднего топлива вон сколько осталось. Школу он вам какую выстроил? Вот она — красавица!.. А как он старался! Гвозди нужны были — Токмолда сам за ними ездил. Краска — ведь ее тоже Токмолда доставал. А женщина-директор школы, разве она сможет так работать? Нет! Не для женщины такая работа! По-моему, плохо подумали там, наверху.

Произнеся эту длинную речь, Сайбек горестно пока­чал головой и умолк, задумавшись.

— Сяке, вы смотрите на все односторонне, — сказал Жоддыбек. — Работа директора школы заключается не только в заготовке дров, гвоздей и краски... Здесь передовой человек нужен. Чтобы он мог для учителей учите­лем быть! А Токмолда что? Отстал он от жизни, все зна­ния свои растерял! Между прочим, — добавил с улыбкой Жолдыбек, — вышестоящее начальство доверяет теперь все хозяйственные дела вам...

— А что я могу, — вздохнул Сайбек. — Я — темный, сле­пой человек. Яму, и то только перед самым носом вижу. Помоложе был бы — тогда другое дело... Сторожем быть и то тяжело. — Он помолчал и добавил: — Ну, как хотите, а мне Токмолду жалко.

XVIII

Начался учебный год.

В первых числах октября, в один из выходных дней, в колхозе «Красный пограничник» произошло событие, со­вершенно необычное для этих мест. Называлось оно спар­такиадой школьников. К ней готовились с начала учеб­ного года, и Николаю Трофимовичу вместе с Жолдыбеком пришлось много потрудиться, чтобы организовать первый спортивный праздник.

За несколько дней до него по всему колхозу были развешаны красочные плакаты, зовущие посмотреть на первую спартакиаду школьников. Плакаты-объявления появились и в соседних колхозах, поэтому в назначенный день собралось много народу — стар и млад.

Загорелые, пышущие здоровьем девочки и мальчики выстроились посредине колхозной площади.

Николай Трофимович, открывая спартакиаду, произнес короткую вступительную речь. Потом заиграл горн, забили барабаны, взвился в небо флаг соревнований.

Но самое интересное началось после парада участни­ков.

Особенно привлекло колхозников «Красного погра­ничника» и гостей соревнование по боксу, проходившее в спортивном зале школы. Окружив ринг тесным кольцом, зрители с интересом и удовольствием разглядывали юных боксеров и большие, очень смешные перчатки.

Батырбай сидел в переднем ряду и, когда на ринг вызвали Мурата, сердце его замерло. Противником Му­рата оказался Садык, а судьей — сам Николай Трофимо­вич.

Боксеры, как полагается, обменялись рукопожатием. Но все заметили, что держатся они на ринге по-разному. Во всех движениях Мурата чувствовалась насторожен­ность и собранность. А Садык, кажется, не уверен в себе: оглядывается, как пугливая лошадь на шатком мосту.

Ударил гонг. Борьба началась.

Говорят, «испугавшийся лезет в драку первым». Так и Садык бросился в бой. Мурат еле успевал отражать удары и отступал.

Садык нанес ему несколько сильных ударов.

— Эй, потише! — пожалев сына, вскрикнул Батыр­бай. — Больно ему!

Все весело рассмеялись, а Батырбай рассердился.

— Дети ведь это! Дети! — сказал он Николаю Тро­фимовичу, который тоже не смог сдержать улыбки.

Мурат, ободренный голосом отца, перешел в наступ­ление. Было тихо, только стук перчаток слышался в зале.

Но Мурат слишком увлекся, поторопился и вдруг оступился. Нога у него подвернулась, и в тот же миг от сильного удара Садыка он полетел в сторону.

— Ойбой! — громко закричал Батырбай, бросаясь к сыну.

На этом схватку Садыка с Муратом пришлось закон­чить. Батырбай ни за что не хотел, чтобы его сын снова вышел на ринг.

— Я всегда говорил, что из этой игры ничего хороше­го не полечится! — в сердцах сказал он Николаю Трофи­мовичу, уводя Мурата из зала.

Спартакиада произвела на всех большое впечатление. Особенно заинтересовались ею учителя и школьники со­седних колхозов. Все им понравилось, все они хвалили, мечтая организовать у себя в школах такую же спортив­ную подготовку.

А председатель аулсовета обещал летом построить силами колхозников стадион.

XIX

Когда на следующий день Мурат вошел в класс, ре­бята зашумели.

— Вот он! Вот он пришел! Мурат, посмотри на до­ску!

А на доске — рисунок мелом: боксер, устремившись вперед, наносит удар, второй — от этого удара — упал. Под первым надпись — «Садык», под вторым — «Мурат».

Едва взглянув на доску, Мурат сразу же догадался, чьих рук это дело.

— Кто нарисовал? — спросил Мурат, покраснев от злости.

Все рассмеялись, и Садык, сидящий за учительским столом, тоже. Мурат бросил свою сумку на парту и по­дошел к нему.

— Ты нарисовал?

Садык на всякий случай вскочил с места и немного отступил.

— А что? Неправда, что ли? Ты же попал в нокаут...

— Неправда! У меня нога подвернулась. И если бы отец не окликнул меня, я бы тебе показал!

— Хо! «Показал»! Где уж тебе!

— А вот видел? — Мурат поднес к носу Садыка ку­лак.

— Не пугай! Не страшно...

Кто знает, чем бы кончилась эта ссора, но в это вре­мя послышался предостерегающий голос: «Учитель идет!»

— Посмотришь у меня! — угрожающе сказал Садыку

Мурат и отошел.

Весь день Садык с опаской поглядывал на Мурата. Но тот подошел к нему только после уроков.

— Если уж ты такой сильный, — сказал он, — давай еще раз драться?

— Давай!

Утром в воскресение, в тот самый день, когда собирался осуществить свой план, его мать случайно заглянула под кровать и увидела что-то, завернутое в газету. Она заинтересовалась, развернула сверток и об­наружила какие-то странные предметы из кожи.

— Муратжан, что это? — спросила Улжан сына.

— Перчатки для бокса, — ответил Мурат.

— Перчатки? Разве такие бывают? Как же их наде­вают?

— Это не от холода перчатки... В них дерутся... По­нимаешь?

— А-а... — вспомнила Улжан. — О них рассказывал Батырбай! — И она с интересом стала рассматривать перчатки. — Такими перчатками можно убить друг друга...

— Что ты, апа! В них же лошадиный волос! Вот на­деньте, попробуйте!

— А ну их! Сам надевай...

Но Мурат не отставал.

— Наденьте, апатай... Ударьте меня по щеке... Сов­сем не больно! — в конце концов он уговорил мать, по­мог ей надеть боксерские перчатки, завязал их. — А те­перь бейте меня...

В это время с улицы послышались восторженные кри­ки ребят, звон колокольчика. Мурат выглянул в окно и увидел старика, который вел на поводке медведя. Толпа народа окружала их.

— Ого! — воскликнул Мурат, которому до этого ни­когда не приходилось видеть живого медведя. — Апа, по­дождите... я сейчас...

Он убежал, оставив Улжан одну. Она стояла посреди комнаты, рассматривала свои руки, улыбалась.

И случилась тут беда! В соседней комнате на элек­троплитке стояла голубая кастрюля с молоком. Улжан услышала какое-то подозрительное шипение, бросилась к кастрюле, из которой белой пеной «бежало» кипящее молоко. Она хотела схватить кастрюлю, забыв, что руки у нее в боксерских, перчатках. Кастрюля выскользнула, молоко разлилось.

— О, чтоб тебе провалиться! — рассердилась она. — Куда девался этот Мурат? Эй, Мурат!

Но Мурат не откликался, не прибежал к ней навстре­чу, а сама Улжан никак не могла снять с рук перчатки. Она было выскочила на крыльцо, но, заметив проходя­щих мимо людей, застеснялась и вернулась домой. А через некоторое время пришел. Мурат.

— Непутевый! — сердито сказала ему Улжан и шлеп­нула его перчаткой по затылку.

Мурат только рассмеялся. Подставил голову.

— Бейте еще, апа! Совсем не больно. Бейте сильнее!

— Вот еще! — совсем рассердилась Улжан. — Сни­май скорее свои перчатки!..

В полдень Мурат, Садык и Шаир отправились в лес. Мурат нес перчатки, завернутые в газету, в руках у Шаира было старое ведро без днища и большая кость.

Вскоре они вышли на широкую полянку и решили остановиться. Вокруг — ни души!

— Лучшего ринга не найдем! — сказал Шаир.

Мурат и Садык начали раздеваться, надевать перчат­ки, а Шаир повесил ведро на сучок и постучал по нему костью.

— Гонг! — крикнул он. — Прекрасный гонг!

— А часы? — спохватился Садык. — Как же мы без часов-то будем?

Ребята задумались.

— Без перерыва будем! — предложил Шаир. — Пока кто-нибудь не проиграет.

Так и порешили. Зазвучал «гонг». Поединок начался.

Это была борьба за честь. Ни тот, ни другой в слу­чае поражения не собирались просить друг у друга по­щады.

Правда, для Садыка ринг был чересчур большим. Быстрый и увертливый Мурат двигался стремительно по всей поляне, не подпуская к себе противника. Он обру­шивал на Садыка серию ударов и быстро отбегал, так что Садыку ни разу не удалось как следует ответить Мурату.

Сказалась тренировка, закалка. Мурат чувствовал се­бя уверенно, Садык начал уставать.

Прошло около двух минут, состязание продолжалось в том же стремительном темпе. Ноги у Садыка начали подкашиваться, и Мурат, улучив момент, нанес ему по носу два сильных удара.

Садык закачался, закрыл перчатками лицо и, стоя на месте, переводил дыхание.

— Стой! — скомандовал Шаир и сделал предупреж­дение Садыку за медлительность. — Бокс!

Садык собрался с силами. Он уже понимал, что тер­пит поражение. Но злость и самолюбие перебороли усталость. Закусив губу, он бросился на Мурата, чтобы на­нести ему сокрушительный удар. Он размахнулся, уда­рил; Мурат отскочил в сторону, и Садык, потеряв рав­новесие, плюхнулся на землю да так и остался лежать, признав себя побежденным.

XX

Мурат и Садык одевались. Шаир, срезав себе палку с березки, стругал ее перочинным ножом. Все молчали.

Вдруг взгляд Мурата случайно упал на березу, сто­ящую вдалеке, около озера. Она почему-то дрожала, словно под ветром. Но ветра не было. Мурат посмотрел внимательнее и увидел человека, который взбирался на дерево.

— Посмотрите! — сказал Мурат товарищам. Человек забрался на самую вершину дерева и стал через бинокль осматривать лес.

— Это, наверное, шпион! Перебежчик! — воскликнул Садык, испуганно взглянув на ребят.

— Может быть, — ответил Шаир.

Подозрения ребят были обоснованны. Несколько дней назад районная газета сообщала о том, что один из ча­банов колхоза «Костюбе» задержал двух неизвестных людей, прятавшихся в стоге сена. Неизвестные оказались перебежчиками из-за рубежа, пытавшимися скрыться здесь, на советской земле, от китайских коммунистов. Ребята вспомнили об этом и не на шутку встревожились.

— Нужно поймать его! — предложил Мурат.

— А если он будет стрелять? — дрожащим голосом спросил Садык.

Человек между тем слезал с дерева. На шее у него болталась сумка.

— Он уйдет! — воскликнул Шаир.

— Будем следить за ним, — решили мальчики.

Первым побежал к березе Мурат, за ним Шаир. Са­дык стоял, раздумывая. Он боялся, как бы с другой сто­роны не появился и не набросился на них другой пере­бежчик. Но что бы там ни было, оставаться на месте было тоже опасно, и Садык бросился догонять товари­щей.

Неизвестный затерялся среди кустов, но вскоре ребята снова увидели его. В черной шляпе, кожаной тужурке и кирзовых сапогах, человек шел между деревьев в сто­рону гор. Иногда он останавливался, прислушивался, внимательно озираясь вокруг.

Потом он вышел из леса и пошел вдоль берега озера. Ребята старались не спускать с него глаз.

Через некоторое время они увидели стреноженную лошадь, которая паслась на берегу. Неизвестный подо­шел к ней, снял путы, ласково потрепал по гриве.

Когда он обернулся, притаившиеся за большим валу­ном ребята узнали его: это был учетчик соседнего кол­хоза. Он вскочил на лошадь и поскакал. Но, конечно, не к границе, а к своему аулу, виднеющемуся невдалеке.

Ребята рассмеялись, поняли, что ошиблись.

Вдруг они вспомнили, что забыли в лесу боксерские перчатки.

Ребята вернулись в лес. Отыскали поляну, служив­шую им рингом.

На сучке висело старое ведро. На земле лежала кость. Перчаток на поляне не было.

XXI

Садыка вызвали в кабинет директора школы. Роза сидела за своим столом. Николай Трофимович и Жолдыбек — в креслах напротив нее.

Садык вошел и остановился у самых дверей, зало­жив руки за спину. Он был бледен, брови то сходились, то расходились, губы были напряженно сжаты — Садык волновался.

— Ближе подойди, — сказала ему Роза.

Садык вышел на середину кабинета.

— Где вы вчера были после обеда?

У Садыка во рту пересохло от волнения, он облизнул губы и негромко ответил:

— Нигде не были.

— А в лес зачем ходили?

— Купаться...

— В октябре месяце? Ну, а еще что вы делали?

— Ничего...

— А где вы взяли боксерские перчатки?

— Мы... Мы не брали.

— Говори правду, — вмешался в разговор Жолдыбек.

— Не брали мы боксерских перчаток...

— Ведь это неправда! — воскликнула Роза. — Как тебе не стыдно, Садык!

Садык опустил голову и что-то пробурчал себе под нос.

Потом вызвали Шаира. Он вошел, улыбаясь, как ни в чем не бывало, подошел прямо к директорскому столу. Ему задали те же вопросы, что и Садыку, и Шаир отве­тил так же. Он горячо доказывал, что ходили они в лес купаться, что больше ничего не знает.

— Зачем нам боксерские перчатки? — говорил он ве­село. — Мы же на секциях занимаемся.

Николай Трофимович не сдержался.

— Если не вы бросили перчатки в лесу, кто же их занес туда? Черт, что ли? — воскликнул он.

— Не знаю.

Вызвали Мурата. Николай Трофимович задал ему вопрос прямо:

— Зачем вы брали боксерские перчатки? Мурат вздрогнул.

— Простите, Николай Трофимович, — сказал он. — Мы их не хотели украсть... Мы хотели положить обрат­но... на место...

— Но как вы их взяли?

— Мы... Мы влезли в окно...

В тот же день в коридоре школы появился приказ директора. В нем рассказывалось о вчерашних похожде­ниях трех друзей; Мурату, Садыку и Шаиру объявлялся строгий выговор.

XXII

И вот пришло лето. В июне в Алма-Ате должна была состояться областная спартакиада школьников, и для участия в ней в районе отобрали лучших. Среди них был Мурат.

В Алма-Ате он был впервые, поэтому дни спартакиады прошли для него как необычайный, незабываемый праздник.

Сельские школьники соревновались на всех стадионах города. Борьба проходила во всех городских парках, трибуны все время были заполнены зрителями, и радио ежедневно сообщало всему Казахстану о достижениях молодых спортсменов.

А достижений было так много, что рекорды, не успев родиться и покрасоваться в спортивной таблице, уступа­ли место новым и попадали в архив.

Соревнования по боксу проходили на стадионе «Ди­намо». Первые дни Мурат сильно волновался. Ему пред­стояла встреча с опытным алма-атинским боксером Ки­мом. Мурат узнал, что его будущий противник провел двенадцать встреч, из которых девять выиграл, что он уже три года занимается боксом и недавно получил спортивный разряд для юношей. А что такое он, Мурат? Провел только три встречи, правда, все их выиграл, но боксом-то он занимается всего лишь год и разряда не имеет.

Наконец, наступила минута, когда Мурата и Кима вызвали на ринг. Ким вышел в пестром халате и не сни­мал его до тех пор, пока не ударил гонг.

Борьба началась, и Мурат сразу почувствовал, что симпатии многочисленных зрителей на его стороне. По­чему так — об этом думать не было времени. Ким напа­дал, Мурат, помня советы Николая Трофимовича, защи­щался, стараясь сберечь силы, измотать противника. Тактика его оправдала себя, поэтому в начале последнего раунда Ким бросился на Мурата, как затравленный, обессилев­ший петух. Нос его был в крови. Мурат чувствовал себя бодро, действовал, все чаще переходя в на­ступление. Зрители вокруг шумели, аплодировали, что-то кричали ему.

Прозвенел гонг. Из­можденный Ким, шатаясь, подошел к веревкам и по­вис на них. Судьи едино­гласно присудили победу Мурату. На ринг выбежала девушка с комсомольским значком на груди и протянула Мурату букет цветов. Это была беленькая стройная девушка с маленькой черной родинкой на щеке. Мурат, не ожидавший такого почета, растерялся, бормоча какие-то слова благодарности.

В финальной встрече Мурат тоже вышел победите­лем. Это значило, что он стал чемпионом области. Бело­курая девушка с родинкой на щеке снова преподнесла ему цветы. Он очень хотел поговорить с ней, но обступив­шие его корреспонденты и фоторепортеры помешали ему.

На следующий день газета «Пионер Казахстана» опубликовала большой очерк о молодом боксере Батырбаеве. С газетной страницы читателю улыбался Мурат.

Увидев в газете портрет сына, прочитав лестные сло­ва о нем, Батырбай и Улжан почувствовали себя возне­сенными до небес. Они просили теперь у создателя толь­ко одного: чтобы сыночек их был подальше от дурного глаза, чтобы подольше он жил на свете.

В день приезда Мурата в доме Батырбая собралось много гостей. И молодые, и старые приходили с поздрав­лениями. А Батырбай и Улжан наварили две бочки до­машнего пива, зарезали годовалого теленка и устроили большой той.

После окончания спартакиады Николая Трофимовича вызвал заместитель министра просвещения. Он похвалил молодого учителя за успехи и вдруг предложил:

— А как вы смотрите на то, чтобы стать преподава­телем в здешнем физкультурном техникуме?

Иван Трофимович подумал и согласился.

Мальчики и девочки — ученики из «Красного погра­ничника» — были очень огорчены вестью об отъезде их любимых учителей. Они даже приходили домой и проси­ли его отказаться от переезда.

— Теперь у нас плохо будет, — говорили они печаль­но.

А Батырбай сам пригласил к себе Розу и Николая Трофимовича.

— Послушай, дорогой, — сказал он Николаю Трофимовичу. — Ты столько сделал для нашего сына... С нашей стороны были необдуманные поступки, поэтому ты из­вини...

Николай Трофимович вспомнил, как в позапрошлом году Батырбай привел Мурата к Токмолде.

— Ничего, кария![17] Бывает... — сказал он с улыбкой.

— Сколько ты для моего Мурата сделал! — продол­жал Батырбай. — Никогда этого не забуду! Желаю тебе счастливой жизни. Своей мечты достигни! Будь впереди сверстников!

— Кария, — обратился к Батырбаю Николай Трофи­мович. — У меня к вам есть одна просьба.

— Говори!

— Просьба такая, — сказал Николай Трофимович. — Когда Мурат в будущем году закончит семилетку, отпус­тите его в город. Он хочет поступить в физкультурный техникум. Не препятствуйте ему, хорошо?

— Пусть едет! — согласился Батырбай. — Зачем нам его задерживать? Это мы росли и ничего не видели. А он пусть учится...

Наступил день отъезда. Николай Трофимович упако­вал вещи, сложил их в кузов машины. Стали прощаться. Провожающих было много.

— Не забывайте нас! — кричали ученики, окружив Николая Трофимовича и Розу. — Пишите нам письма!

Наконец, машина тронулась, а вослед ей долго еще слышались звонкие детские голоса:

— До свидания! До свидания, Николай Трофимович!

— До свидания, Роза-апай!

На окраине аула наперерез машине неожиданно вы­бежал старый Сайбек. Он протянул свою палку, как шлагбаум, приказывая шоферу остановиться. В руках у него была корзина. Старик подошел к кабинке, где сиде­ла Роза, и сказал ей:

— Вот! Это моя старуха вам на дорожку приготовила... Возьмите. И счастливой вам дороги. Пусть счастье сопутствует вам на вашем пути! — Сайбек протянул Ро­зе корзинку.

XXIII

На место Николая Трофимовича был назначен но­вый учитель Сарсенов, выпускник Алма-Атинского физ­культурного техникума. Сперва он не хотел ехать в кол­хоз «Красный пограничник», отказывался, просил напра­вить его в какую-нибудь большую среднюю школу.

— Ты просто счастливец! — уговаривал его Биткозов. — Ты даже не представляешь себе, что это за школа в «Красном пограничнике»! Другой такой во всей обла­сти не найдешь! А какой там физкультурный зал! Какая там спортплощадка! Поезжай, посмотри! Не понравит­ся — возвращайся. В любую школу пошлю!

Сарсенову пришлось согласиться.

В тот же день на попутной машине он добрался до «Красного пограничника». Не прошло и часа, как он по­звонил Биткозову:

— Алло! Товарищ Биткозов? Я сижу в семилетке «Красного пограничника». Пишите приказ! Я остаюсь здесь.

Сарсенов горячо взялся за работу, и уже через не­сколько дней стало ясно, что новый учитель — достойный преемник Николая Трофимовича.

Прошел год. Мурат с похвальной грамотой закончил школу. Ему хотелось поехать в Алма-Ату, но между Батырбаем и Улжан разгорелся спор.

— Не задерживай его! — уговаривал жену Батырбай. — Пусть мальчик едет в город, пусть учится!

— Пусть здесь учится! — настаивала на своем Ул­жан. — Вот закончит десятилетку в районе, тогда и в институт пойдет.

Мать твердила свое, отец, и Мурат — свое. И, конечно, победило большинство; Мурат отослал документы и за­явление о приеме директору физкультурного техникума.

Случилось так, что ему нужно было ехать на тради­ционную спартакиаду учащихся области. В случае побе­ды Мурат получал право участвовать во Всеказахстанской спартакиаде. Поэтому, не дожидаясь ответа из тех­никума, он уехал в Алма-Ату.

Прежде всего Мурат отправился искать Николая Тро­фимовича. Квартира его Мурату очень понравилась.

В кабинете Николая Трофимовича у стены стоял боль­шой книжный шкаф. Возле дверей на тумбочке лежало несколько пар боксерских перчаток, здесь же в комнате была «груша», пунктбол, мешок с песком — одним словом, все необходимое для тренировки. С тех пор, как Николай Трофимович переехал в город, он усиленно занимался спортом, много тренировался и весной на всесоюзных со­ревнованиях спортивного общества «Спартак» вышел по­бедителем и получил звание мастера спорта.

Николай Трофимович, два дня назад вернувшийся из Москвы, и Роза встретили Мурата очень радушно, как родного.

— Когда у вас соревнования начинаются? — спросил Николай Трофимович. — Завтра вечером, говоришь? Я постараюсь прийти.

Но лучше бы он не приходил! Мурату в первый же день пришлось встретиться на ринге со своим старым про­тивником — алма-атинцем Кимом. Еще когда тянули жре­бий, Ким подошел к Мурату и похлопал его по плечу.

— Ну, как? Померимся силой?

— Конечно, померимся! — ответил Мурат. Он был уверен в себе, в своих силах, он предвкушал новую по­беду и новую славу. Было так приятно вспоминать прош­лое лето, белокурую девушку с букетом цветов. Кто она? В какой школе, в каком классе учится? Как найти ее? Если уж она придет на стадион и в этом году, если она снова подарит ему цветы, Мурат обязательно узнает ее имя.

...Мурата и Кима вызвали на ринг. Трибуны были переполнены, Мурат невольно поискал глазами среди людей белокурую незнакомку. Здесь ли она?

Ударил гонг. Мурат бросился на своего противника, решив сокрушить его первым же ударом. Но несколько сильных ответных ударов в подбородок отбросили его назад. Мурат зашатался и чуть не потерял сознание.

— Стой! — скомандовал судья.

Мурат постепенно пришел в себя, и гнев охватил его. «Ах, вот ты как! — подумал он. — Ну, хорошо же!» — и Му­рат снова бросился на Кима. Сильный удар свалил его с ног. Люди кругом зашумели, судья считал:

— Раз, два, три... шесть...

Мурат поднялся.

— Бокс!

Мурат снова устремился вперед, и снова его встретил град ударов. Защищая лицо, Мурат остановился.

— Стоп...

Мурат открыл лицо, приготовился к бою.

— Бокс...

Второй раунд начался взаимными атаками; ни тот, ни другой не хотели отступать. В упорной борьбе прошел и третий раунд. Противники устали, вспотели... И вот — конец соревнования. Тут случилось самое интересное. Судьи разделились; одни говорили, что победил Батырбаев, другие утверждали, что он проиграл.

Зрители зашумели.

— Батырбаев победил! Батырбаев!

— Ким! Ким!

Судьи советовались долго, и чем дольше они перего­варивались, тем сильнее был шум голосов, свистки, то­пот ног.

В конце концов судьи присудили победу Киму.

— Неправильно! — кричали ребята и девушки. — По­беда Батырбаева! Батырбаев победил!..

XXIV

«Проиграл» — сознание этого камнем легло на сердце Мурата. Стараясь ни на кого не смотреть, он поспешил уйти в раздевалку, думая о том, что не переживет позора и ни за что больше не вернется на ринг.

Опустошенный и ослабевший вышел Мурат из разде­валки. И вдруг дорогу ему преградил большой красивый букет. Из-за него смотрела на Мурата прошлогодняя незнакомка — белокурая девушка с родинкой на щеке.

— Вы замечательно дрались! — горячо сказала она и улыбнулась.

Мурат вспыхнул.

— Спасибо! — буркнул он, круто повернулся и побежал прочь.

Наступила ночь. Синее безоблачное небо мерцало да­лекими звездами. В уединенной аллее парка, в зарослях густого кустарника одиноко сидел на скамейке Мурат. Он ничего не слышал, не видел, будто потерял всякую связь с внешним миром. Мысли путались, обгоняя друг друга: «Бокс... Ким... Николай Трофимович... Поражение... Букет... Белокурая девушка... Техникум... Мать и отец...»

Некоторое время он думал о незнакомке, ее слова «вы замечательно дрались» врезались в память. Искренне сказала она это или насмехалась над ним? Ведь не преподносят же цветы потерпевшему поражение? А может быть, нужно было взять у нее букет? Вдруг она еще оби­делась на него?

Но как бы то ни было, он потерпел поражение, на ринг он больше не вернется. Не все ли равно, что думала о нем белокурая девушка?!

Утром Мурат отправился в техникум, чтобы забрать свои документы.

— А почему? — спросили его в учебной части.

— Не хочу учиться.

— Вот как? Но без разрешения директора документы не выдаются.

Мурат пошел к директору и в приемной столкнулся с Николаем Трофимовичем.

— А! Мурат, здравствуй! Что ты здесь делаешь? — спросил Николай Трофимович.

— Пришел забрать свои документы.

— А что случилось?

— Я не хочу учиться.

Проницательный учитель все понял. Он взял Мурата под руку и вместе с ним вышел в сад. Они сели в тени, на скамейке.

— Вот что, Мурат, — сказал Николай Трофимович. — Ты знаешь, почему вчера потерпел поражение? Я ведь был на матче, все видел...

Мурат молчал.

— Ты думал, что твой противник дурак? — спросил опять Николай Трофимович. — Разве можно так драться: закрыв глаза, напролом?! И кто тебя учил этому? Бокс — это искусство, прежде всего! На ринге сталкивается на­ходчивость двух бойцов, которые стараются добиться по­беды точными приемами. Так сказал Харлампиев. Ты забыл?

Долго и подробно разбирал Николай Трофимович ошибки, допущенные Муратом во время вчерашней встре­чи с Кимом.

— Понял?

— Понятно, — тихо ответил Мурат.

— Тогда не унывай. Побеждать каждый любит. Та­лантливый боксер после поражений не падает духом, на­оборот, он учится на них, совершенствуется. Что это такое: «Не буду учиться, заберу документы, уеду домой»? Это — паника! И это не к чести боксера! Мурат молчал. Он был со всем согласен.

XXV

Вскоре в печати появилось сообщение о том, что в январе в Париже состоятся первые в истории между­народного бокса соревнования среди юношей. Во всех уголках советской земли отбирали самых опытных, силь­ных и способных молодых боксеров.

А в это время в колхозе «Красный пограничник» чего только не говорили о Мурате.

— Слышали, сын Батырбая стал необыкновенным боксером! — сообщали одни. — Всех побеждает!

— О-о! Правда! — добавляли другие. — Одного джи­гита он так ударил, что у него челюсти разлетелись.

— Когда он ездил в Ташкент, — рассказывали тре­тьи, — на него вечером в переулке напало пять или шесть хулиганов. Хотели раздеть Мурата. А он их всех одним ударом уложил!

От таких рассказов у Батырбая и Улжан волосы ста­новились дыбом. Им бы так хотелось, чтобы Мурату ни­чего не угрожало. Особенно волновалась Улжан. «Зачем я отпустила его, неокрепшего птенца, так далеко от се­бя? — думала она и днем и ночью. — Учился бы он здесь!»

Иногда она начинала плакать и причитать:

— Муратжан мой! Соскучилась я по тебе... Ой, Муратжан!

В один прекрасный день в аул прилетела весть о том, что Мурат собирается ехать в Москву, а потом в Париж, на соревнования с сильнейшими боксерами мира.

— Да что же это за напасть? — вскрикнула Улжан, испуганно вытаращив глаза. — Он, кажется, захотел уме­реть! Провалиться бы этому покусу! Поезжай, — обра­тилась она к мужу, — скорее поезжай. Привези его ко мне!

Честно говоря, Батырбаю тоже не понравилась пер­спектива поездки сына за границу. Мало ли что может случиться? Чужие порядки да привычки, чего доброго, могут испортить мальчишку, погубить его!

Батырбай быстро собрался и поехал в Алма-Ату.

«Пусть уж лучше он возвратится в район!» — думал ста­рик по дороге.

Роза была дома, готовилась к урокам. Кто-то посту­чал в дверь.

— Да, да... Войдите!

Вошел Батырбай.

— Здравствуйте! Проходите.

Усталый Батырбай присел на диван и спросил про Николая Трофимовича.

— А он сегодня утром улетел в Москву, — ответила Роза. — Вместе с боксерами, на соревнования...

— И Мурат с ним?

— Да. И Мурат...

Батырбай только крякнул с досады и хлопнул себя по коленям.

XXVI

Париж!

Соревнования молодых боксеров проходили на закры­том стадионе «Звезда спорта».

Одна из первых встреч у Мурата была с английским боксером Лекси. Зная, что поражение грозит ему выхо­дом из дальнейших соревнований, англичанин бился с Муратом отчаянно. Но и Мурат не зевал: удары его были сильными, точными, а порой — неожиданными для про­тивника. Несколько раз он нокаутировал Лекси.

Мурат выиграл, но впереди была финальная встреча с американцем Питером Сендерсом — самая трудная и опасная встреча.

Мурат принял ванну, позавтракал и пошел отды­хать. Хотя Лекси и не доставил ему особых хлопот, но тело все-таки требовало покоя. Думая о предстоящих встречах, Мурат незаметно задремал.

Николай Трофимович в соседней комнате делал замет­ки в своем дневнике. Принесли кипу писем и телеграмм. В эти дни советские боксеры, в том числе и Мурат, по­лучали много писем и телеграмм от совсем незнакомых людей из разных уголков Советского Союза. Все они пи­сали об одном и том же: «Побеждайте, товарищи! Пусть растет слава советского спорта!»

Сегодняшние телеграммы были особенно приятны, по­тому что под ними стояли знакомые и родные имена.

Телеграмма из «Красного пограничника» была адресо­вана непосредственно Мурату:

Вторая телеграмма была от Батырбая Николаю Тро­фимовичу.

— писал старый Батырбай.

Николай Трофимович покачал головой и улыбнулся. Вдруг в глаза ему бросился какой-то маленький желтый листок с крупными русскими буквами, написанными красными чернилами: «Станешь чемпионом — берегись: жи­вым не останешься».

Ни подписи, ни адреса, но Николай Трофимович похо­лодел. Он понял, кому предназначалось это письмо и по­смотрел в сторону комнаты, где отдыхал Мурат. Тиши­на. Николай Трофимович свернул желтый листок вдвое и сунул его в карман.

Он решил просмотреть газеты. Может быть, они проль­ют какой-нибудь свет на полученную анонимку? Но ни­чего подозрительного, насколько позволяло ему знание языка, Николай Трофимович, не обнаружил. Только статья корреспондента «Закаленной Америки» Хикерсона, как всегда, почему-то привлекла его внимание.

— Дурак! — засмеялся Николай Трофимович. — Взрос­лый человек, а пишет глупости!

Николай Трофимович давал последние наставления Мурату, когда раздался телефонный звонок. Звонил глав­ный судья соревнований.

— Соревнования начнутся на полчаса раньше, иначе публика разнесет стадион. Просим вас не опаздывать.

Когда советские боксеры вышли на улицу, дорогу им преградила толпа. Журналисты, фоторепортеры, кино­операторы стояли плотной стеной. К Мурату подошел какой-то журналист и спросил его на ломаном русском языке:

— Хелло!.. Нельзя ли узнать ваше настроение?

— Настроение замечательное, — спокойно ответил Мурат.

— Внимание! — раздался из громкоговорителя голос, и шумевшая на стадионе толпа умолкла. — Сегодня — пос­ледний день международных соревнований на первенство мира по боксу среди юношей. Самый счастливый получа­ет почетное звание чемпиона мира! Сидите спокойно, гос­пода! Не мешайте соревнованию! Первыми на ринг вызы­ваются боксеры самого легкого веса — Питер Сендерс (США) и Мурат Батырбаев (СССР).

Загремели аплодисменты. На двух углах ринга поя­вились два флажка: один — СССР, другой — США. И снова все стихло, ждали появления боксеров. Потом с юго-западной стороны стадиона донеслись шум и аплодисменты, они росли, охватывая все новые и новые трибуны. По узкой дорожке в сопровождении группы судей и секун­дантов к рингу шли два боксера в коротких синих ха­латах.

Вот они заняли свои места, сбросили халаты. Их обсту­пили фоторепортеры, кинооператоры. Приседая и снова вскакивая, они метались вокруг ринга.

Главный судья представил спортсменов: Питер Сендерс, вес 50 килограммов 250 граммов; Мурат Батырбаев, вес 48 килограммов 160 граммов. По сравнению с Мура­том, Сендерс выглядел старше и выше ростом. А Мурат был коренастым, упругим, мускулистым. Да, это уже был не тот Мурат, с которым мы познакомились в начале книги. Спорт, закалка переродили Мурата!

Николай Трофимович, стоявший около него, потихонь­ку поглаживал Мурата по спине и говорил вполголоса:

— Только спокойней, Мурат... Спокойней...

— Секунданты, оставьте ринг! — послышалась ко­манда.

Раздался удар гонга. Борьба началась. Тысячи глаз неотрывно следили за каждым движением боксеров, ко­торые действовали пока осторожно. Шла разведка боем.

И вдруг Мурат применил хитрость. Он слегка опустил левую руку, делая вид, что собирается ударить противни­ка правой. Лицо его оказалось открытым, и Сендерс решил воспользоваться этим, бросился вперед в прямую атаку. Мурат только и ждал этого: быстрым движением правой руки он ударил Сендерса в плечо, Сендерс уклонился от удара, и тогда Мурат нанес удар по незащищенному под­бородку американца. Сендерс отлетел в сторону и повис на веревке. Мурат отошел в свободный угол, судья счи­тал, зрители взревели от восторга, а группа американ­цев, вскочив с мест, что-то кричала своему боксеру. Сен­дерс вскочил на ноги и, слегка откинув голову, бросил­ся к противнику. Но он не торопился с атакой, а соби­рал силы, выжидал и только оборонялся. Мурат старал­ся снова заманить его хитростью в ловушку, применяя ложные удары. Сендерс не поддавался на удочку, но, на­конец, выбрав момент, с молниеносной быстротой обру­шил на Мурата град ударов. Мурат ответил не менее сильными ударами. Схватка закончилась клинчем: Сен­дерс прижал обе руки Мурата, уперся головой ему в зубы и застыл. Мурат уже хотел было, отступив, оттолкнуть его от себя, но прозвучал гонг, возвещая конец первого раунда.

Боксеры разошлись по своим углам. Пока еще труд­но было решить, кто победит. Николай Трофимович, отирая с Мурата пот, ободряюще шептал ему:

— В атаку иди только в выигрышном положении... Спокойнее!

Второй раунд начался стремительными атаками аме­риканского боксера. Он действовал быстро, молниеносно менял тактику, наносил десятки сильных ударов, словно желая немедленно покончить с Муратом.

Мурат старался перейти в контрнаступление. Невоз­можно было сосчитать, сколько ударов в секунду сыпа­лось то на одного, то на другого. Вот Мурат начал теснить Сендерса. Вот спина Сендерса коснулась веревок, он остановился, защищаясь.

Сидящий рядом с американцами богатырского тело­сложения француз вскочил и в азарте крикнул Мурату:

— Бей! В нос бей, не давай опомниться!

И весь стадион поддержал его:

— Бей, Му-урат!

Сендерс с трудом вырвался из угла, Мурат продол­жал наступать. Тогда американец, наклонив голову, бро­сился на Мурата, и не успели судьи сделать предупрежде­ния, обхватил его руками.

— Стой! — раздалась команда.

Мурат спокойно шагнул назад, а Сендерс, будто не слыша команды, ударил его в бок, ударил так сильно, что Мурат вскрикнул, согнулся и упал.

Стадион взревел от возмущения.

Трибуны грохотали так, будто по ним неслись желез­нодорожные составы. На судей полетели со всех сторон калоши. Полисмены с резиновыми дубинками бросились в толпу. Так окончился второй раунд.

Грудь Сендерса вздымалась, как кузнечный мех. Он обливался потом и почти не слышал, что говорил ему Хикерсон.

И вот — третий раунд. Опять взаимные атаки, опять десятки, сотни молниеносных ударов. Зрители уже не могли сидеть на месте.

— Сендерс!

— Мурат!

Вдруг нос Сендерса обагрился кровью. Это все сразу заметили.

— Му-урат!

— Сенде-рс!

Сендерс пошел в атаку, обрушив на Мурата град ударов.

Мурат отступал. Дошел до веревки.

Сендерс нанес такой сильный и неожиданный удар в подбородок, что Мурат, вздрогнув всем телом, упал.

Николай Трофимович внимательно следил за боем: он начинал уже нервничать, а когда увидел, что Мурат упал, вскочил с молниеносной быстротой на ноги.

Судья на ринге торопливо отсчитывал секунды, будто боялся, что Мурат встанет.

— Раз, два, три...

Мурат приподнялся.

— Четыре, пять... восемь...

Мурат выпрямился.

— Муратик! — закричал Николай Трофимович.

— Бокс! — скомандовал судья.

Неожиданно для всех и для Николая Трофимовича Мурат, как стрела, бросился на Сендерса и нанес ему сокрушительный удар в ухо.

Скулы американца словно хрустнули, дернулись. Небо и земля закружились перед его глазами. Он как-то сразу размяк, попытался было выпрямиться, но покачнулся и упал, сильно стукнувшись затылком о пол.

Стадион замер. Слышно было только, как считает судья.

— Раз, два... Три... Пять... Семь... Девять!

Сендерс не встал.

Мурат стоял посредине ринга, дыша полной грудью и улыбаясь. Он не слышал ни аплодисментов, ни грубых ругательств американцев. Он погрузился в какое-то теп­лое, блаженное чувство радости, будто крылья выросли у него.

К нему подошел судья, поднял его руку и объявил:

— Победил Мурат Батырбаев!

Возгласы одобрения и аплодисменты стали еще гром­че, еще горячей. Мурат с благодарностью кивал каким-то незнакомым, но приветливым людям, поздравляющим его.

Над стадионом взвился алый флаг Союза Советских Социалистических Республик.

Чемпионом миpa стал Мурат Батырбаев.

Обычно спокойный и выдержанный, Николай Трофи­мович, как мальчик, вскочил на ринг и, обняв Мурата поцеловал его.

Грянул гимн Советского Союза. Его широкая могучая мелодия казалась Мурату теплым поздравлением Родины. Мелодия ласкала его, воодушевляла, множила силы.