Через пустыню

Глава 8 НА ТИГРЕ

Совсем перед закатом мы причалили на лодке к берегу Тигра. Вся местность вправо и влево от реки представляла собой кладбище, одно большое ужасающе пустынное место погребения. Руины Древнего Рима и античных Афин освещаются лучами солнца. Гигантские памятники Древнего Египта возвышаются до неба. Они достаточно ясно свидетельствуют о могуществе, богатстве и художественном вкусе всех народов, которые их возводили. А здесь, на Тигре и Евфрате, лежат только заброшенные груды развалин, мимо которых небрежно проскачет бедуин, даже не замечая, что под копытами его лошади лежат погребенные радости и стенания многих тысяч людей.

Вместе с атейба я перебрался в пустыню Эн-Наман, поскольку не осмелился показаться на западе Аравии. Близость Маската соблазнила меня посетить этот город. Я поехал туда один, безо всякого сопровождения, и осмотрел его прославленные крепостные стены, его укрепленные улицы, его мечети и построенные португальцами церкви; я восхищался набранной из белуджей [100] личной гвардией имама и, наконец, устроился в одной из открытых кофеен, чтобы позволить себе наслаждение чашечкой кешре. Этот напиток варится из скорлупы кофейных зерен, приправляемых корицей и гвоздикой. Из задумчивости меня вывела чья-то фигура, загородившая вход. Я взглянул в этом направлении и увидел лицо, достойное более подробного описания.

Высокий серый цилиндр украшал удлиненную голову, которая была сущей пустыней, если говорить о волосах. Бесконечно широкий рот с тонкими губами наступал на нос, который, правда, и так уже был острым и довольно длинным и стремился, кажется, достать до подбородка. Голая, тощая шея торчала из очень широкого, отложного, безукоризненно отглаженного воротничка рубашки; ниже виднелся серый клетчатый сюртук и серые клетчатые брюки, точно такие же гетры и пыльно-серые сапоги. В правой руке этот серо-клетчатый человек держал инструмент, очень похожий на кирку, а в левой — двуствольный пистолет. Из внешнего наружного кармана выглядывал сложенный листок газеты.

— Vermyn kahve [101]! — картаво произнес он голосом, напоминавшим воробьиный щебет.

Серо-клетчатый опустился на некое сооружение, которое, собственно говоря, должно было служить столом, но пришелец использовал его как сиденье. Он получил кофе, склонил к напитку нос, втянул его запах, потом выплеснул содержимое на улицу, а чашку поставил на земляной пол кофейни.

— Vermyn tutun [102]! — опять приказал он.

Гость получил уже раскуренную трубку, один раз затянулся, выпустил дым через нос, сплюнул и бросил трубку возле чашки.

— Vermyn… — Он задумался, но турецкое слово никак не приходило на ум, а арабским серо-клетчатый, видимо, не владел. Поэтому он без обиняков прокартавил: — Vermyn ростбиф!

Хозяин кофейни его не понял.

— Ростбиф! — повторил гость, исполняя сложную пантомиму, в которой приняли участие рот и все десять пальцев.

— Кебаб! — пояснил я хозяину, который сейчас же исчез за дверью, чтобы приготовить блюдо. Оно состояло из маленьких четырехугольных кусочков мяса, жарившихся над огнем на вертеле.

Тецерь англичанин одарил своим вниманием и меня.

— Араб? — спросил он.

— No.

— Турок?

— No.

Тогда он, полный надежды, вскинул жидкие брови.

— Englishmen?

— Нет, я немец.

— Немец? Что здесь делать?

— Пить кофе!

— Very well! Кто вы такой?

— Я… writer.

— А! Что писатель здесь, в Маскате, делает?

— Осматривает город.

— А потом?

— Пока не знаю.

— Деньги есть?

— Да.

— Как звать?

Я назвался. Его рот открылся так, что тонкие губы образовали равносторонний четырехугольник, позволивший увидеть широкие и одновременно длинные зубы англичанина. Брови поднялись еще выше, чем прежде, а нос вильнул кончиком, как будто хотел разведать, чем разродится на это отверстие под ним. Потом он схватился на отворот сюртука, вытащил из внутреннего кармана записную книжку, перелистал ее и только потом протянул руку вверх, чтобы снять шляпу и слегка поклониться мне.

— Welcome, sir! Я знаю вас!

— Меня?

— Yes, очень!

— Могу спросить, откуда?

— Я друг сэра Джона Раффли, члена Traveller-Club [103], Лондон, Mear Street, 47.

— В самом деле? Вы знаете сэра Раффли? Где он теперь?

— В путешествии, но где, не знаю. Вы были с ним на Цейлоне?

— Разумеется.

— Охотились на слонов?

— Да.

— А потом на море в Girl-Robber [104]?

— Точно.

— Время у вас есть?

— Хм! Почему вы задали этот вопрос?

— Я читал про Вавилон… Ниневию… раскопки… поклонников дьявола. Я хочу… тоже копать… Достать Fowling bulls… [105] Подарить Британскому музею. Я не знаю арабского… С удовольствием возьму желающего. Примете участие? Я заплачу хорошо, очень хорошо.

— Могу я узнать ваше имя?

— Линдсей, Дэвид Линдсей… Титула нет… Не надо говорить «сэр Линдсей».

— Вы действительно направляетесь на Тигр и Евфрат?

— Yes. У меня есть пароход… поднимусь вверх… сойду на берег… пароход подождет или вернется назад в Багдад — куплю лошадь и верблюда… Буду путешествовать, охотиться, делать раскопки, находки передам в Британский музей. Вы примете участие?

— Мне милее всего путешествовать самостоятельно.

— Естественно! Но вы можете меня оставить, когда захотите… Я хорошо заплачу, отлично заплачу… Примите только участие.

— Будет еще кто-нибудь?

— Сколько захотите… но лучше: я, вы, двое слуг.

— Когда вы отправляетесь?

— Послезавтра… завтра… хоть сегодня!

Более удачного предложения мне нельзя было ожидать. Я раздумывал недолго и принял его. Конечно, я выторговал условие: в любое время за мной оставляется возможность пойти своим путем. Англичанин провел меня в гавань, где стоял прелестный маленький пароходик, и уже через полчаса я заметил, что не мог бы пожелать себе лучшего спутника. Он хотел охотиться на львов и прочих всевозможных зверей, посетить поклонников дьявола и обязательно откопать Fowling bull, как он его называл, — крылатого быка, чтобы подарить его Британскому музею. Планы были авантюрными, и именно поэтому они нашли полную мою поддержку. В своих странствиях я встречал и более чудаковатых людей.

К сожалению, он не отпустил меня к атейба. За моими вещами отправили посланца. Тот же самый человек должен был известить Халефа, куда я еду. Когда посланный вернулся, он рассказал мне, что Халеф еще с одним атейба поедут по суше к арабским племенам абу-зальман и шаммар, чтобы переговорить с ними о присоединении атейба. Он возьмет с собою моего хеджина и сумеет меня найти.

Получить такое известие мне было приятно. То, что в посланники выбрали Халефа, еще раз доказывало мне, что паренек стал любимцем своего тестя.

Мы прошли по Персидскому заливу, осмотрели Басру и Багдад, а потом отправились вверх по Тигру, к тому самому месту, возле которого пристали нынче вечером.

Чуть повыше нашей стоянки в Тигр впадал Малый Заб, и берега по обе стороны реки поросли густыми тростниковыми джунглями. Как уже сказано раньше, наступила ночь. Несмотря на это, Линдсей настоял на том, чтобы сойти на берег и поставить палатки. Мне не очень хотелось это делать, но я не мог бросить его одного на берегу, а поэтому последовал за ним. Команда парохода состояла из четырех человек; с рассветом они должны были возвращаться в Багдад, и англичанин, вопреки моему совету, принял решение выгрузить все, даже четырех лошадей, купленных в Багдаде.

— Было бы лучше, если бы мы не делали этого, сэр, — предупредил я его.

— Почему?

— Потому что мы могли бы это сделать завтра днем.

— Пойдет и вечером… Хорошо заплачу!

— И нам, и лошадям на судне безопаснее, чем на суше.

— Здесь есть воры… грабители… убийцы?

— Арабам иногда не надо верить. Мы еще не устроились.

— Не верить им и тем не менее устраиваться… У нас есть ружья. Любой мошенник будет убит!

Он не отступил от своего намерения. Только через два часа мы справились с работой. Мы поставили две палатки, а между ними и берегом привязали лошадей. После ужина отправились спать. Мне досталась первая вахта, слугам — вторая и третья, Линдсею — четвертая. Ночь была чудесной.

Когда моя вахта закончилась, я разбудил слугу и надлежащим образом проинструктировал его. Слугу звали Билл. Он был ирландцем и производил такое впечатление, будто сила его мускулов раз в тридцать превышает силу духа. Он лукаво ухмыльнулся моим наставлениям, а потом стал расхаживать туда-сюда. Я заснул.

Проснулся я не сам — меня дергали за руку. Линдсей стоял передо мной в своей клетчатой одежде, которую он даже в пустыне не собирался снимать.

— Сэр, проснитесь!

Я вскочил на ноги и спросил:

— Что случилось?

— Хм… да!

— Что?

— Неприятность!

— Что?!

— Лошадей нет!

Я вышел и осмотрел колья, к которым были привязаны лошади. На них еще висели концы веревок — их перерезали.

— Их украли!

Губы Линдсея вытянулись в ромб, и он, очень довольный, рассмеялся.

— Yes! Кто?

— Воры!

Он сделал еще более довольное лицо.

— Very well, воры… Где они?.. Как их зовут?

— А я откуда знаю?

— No… я тоже не знаю… Хорошо, очень хорошо!.. Это есть приключение!

— С момента кражи не прошло и часа. Подождем еще пяток минут. Тогда будет достаточно светло, чтобы разобрать следы воров.

— Хорошо… Отлично! Мы — охотники прерий… Искать следы… преследовать… убивать… Превосходно… Хорошо заплачу, очень хорошо! — Он вошел в свою палатку, чтобы заняться необходимыми приготовлениями.

Через короткое время в сумеречном свете утра я различил следы шести человек и поделился с ним этим открытием.

— Шестеро? А нас сколько?

— Только двое. Еще двоих мы должны оставить при палатках, а пароход тоже останется, пока мы не вернемся.

— Yes! Отдать необходимые распоряжения, а потом — вперед!

— Вы быстрее передвигаетесь, или я должен взять с собой Билла?

— Билл? Зачем же я приехал на Тигр! Приключения! Я бегаю хорошо… Бегаю, как олень!

Отдав необходимые распоряжения, он забросил ружье и загадочную кирку за спину и последовал за мной. Наша задача заключалась в том, чтобы догнать воров, прежде чем они встретятся с более крупным отрядом, а поэтому я шел так быстро, как только мог. Длинные, облаченные в клетчатые одежды ноги моего спутника тоже не отставали.

Не успели мы немного отойти, как брюки наши окрасились цветочной пыльцой. Несмотря на высокие травы, следы читались очень отчетливо. Наконец они привели нас к протоке, шумно сбегавшей с Джебель-Джехеннем. В этом месте следы вывели нас к месту, вытоптанному копытами лошадей. Подробное изучение местности показало, что отсюда уходят следы не четырех, а десяти лошадей. Двое из шести конокрадов до нападения на наш лагерь бежали, а не ехали верхом. Здесь воры прятали своих лошадей.

Линдсей состроил недовольную мину.

— Плохо… Я в ярости!

— Чем она вызвана?

— Они уйдут!

— Почему?

— У них у всех теперь есть лошади… а мы бежим.

— Ба! Тем не менее я их догоню, если только… вы выдержите. Но это совершенно не нужно. Придется не только смотреть, но и стрелять.

— Так стреляйте!

— Намеренно ли воры пришли в наш лагерь?

— Хм!

— Возможно, пожалуй, и нет. Мне кажется, что они следовали за судном по берегу, к которому мы вчера пристали. Случайно ли их след уходит на запад, или это объясняется только тем, что воры не решились переправиться через реку при высокой воде, да еще с чужими лошадьми?

— Значит, они делают обход?

— Да. Они ищут брод или более удобное место для переправы, а потом опять повернут в прежнем направлении.

— Хорошо, очень хорошо… прекрасно! — Он сбросил одежду и подошел к берегу.

— Да, сэр! Вы хороший пловец?

— Yes!

— Здесь не самое подходящее место для переправы, если вы, конечно, хотите сохранить одежду и оружие сухими. Накрутите одежду тюрбаном на вашу шляпу!

— Хорошо… очень хорошо… Сделаю!

Я тоже скатал из одежды тюк и укрепил его на голове. Потом мы вошли в воду. Этот англичанин был на самом деле столь же искусным пловцом, как и выносливым бегуном. Мы удачно переправились и снова оделись.

Линдсей полностью смирился с моим главенством. Мы поспешно преодолели еще примерно две английские мили, направляясь на юг, а потом повернули к западу, где гряда холмов давала далекий обзор. Мы поднялись на высоту и огляделись. Куда только хватало глаз, нигде не было видно живого существа.

— Nothing! Ничего… ни души… скверно!

— Хм, и я ничего не вижу!

— Если вы заблуждаетесь… что тогда?

— Тогда у нас еще есть время преследовать их там, на речке. У меня еще никто безнаказанно не крал лошадь, и я вернусь, лишь когда отберу четырех наших лошадок.

Я тоже.

— Нет. Вы должны оставаться при своих вещах.

— Вещи? Ба! Пропадет — куплю новые… Охотно заплачу за приключение… Очень хорошо.

— Стоп! А вон там, на горизонте, вы не видите какое-то движение?

И я указал рукой направление. Он вытаращил глаза, широко раскрыл рот и расставил ноги. Его ноздри раздувались — он выглядел так, словно его орган обоняния тоже наделен свойством видения или по меньшей мере даром предвидения.

— Верно… я тоже вижу!

— Это приближается к нам.

Yes! Если это они, я их всех перестреляю!

— Сэр, это же люди!

— Это воры! Их надо застрелить… непременно!

— Мне жаль, но в таком случае я вынужден вас оставить.

— Оставить? Почему?

— Я защищаю свою жизнь, если на меня нападут, но без нужды людей не убиваю. Думаю, вы истинный англичанин?

— Well! Englishmen… Nobleman… Gentleman… [106] не будет убивать… только возьмет лошадей!

— Кажется, вы в самом деле такой.

— Yes! Десять точек… правильно!

— Четыре свободных, шесть под всадниками.

— Хм! Вы хороший охотник… Вы правы… Сэр Джон Раффли много рассказывал… Оставайтесь со мной… Хорошо заплачу, очень хорошо!

— Стреляете вы метко?

— Хм, очень нормально!

— Так пойдемте. Мы должны отступить, чтобы они нас не заметили. Наша позиция будет внизу, между холмами и рекой. Мы пройдем еще минут десять дальше к югу. Там холм так плотно подходит к воде, и ускользнуть им от нас не будет никакой возможности.

Теперь мы торопливо сбежали вниз и скоро достигли указанного мною места. Река была окаймлена тростниками и бамбуком, а у подножия холма росли мимозы и высоченная полынь. Для укрытия у нас было достаточно места.

— И что теперь? — спросил англичанин.

— Вы устроитесь здесь, в тростниках, и позволите людям пройти. Я спрячусь за мимозами, у выхода из этой теснины. Когда воры окажутся между нами, мы оба выступим. Стрелять буду я один, потому что я, видимо, лучше разбираюсь в обстановке, а вы употребите свое оружие только по особому моему приказу или если вашей жизни будет грозить серьезная опасность.

— Well… Хорошо, очень хорошо… Великолепное приключение!

Он исчез в тростнике, я тоже выбрал себе укромное место. Уже через короткое время мы услышали стук копыт. Они поехали мимо Линдсея без какого-либо дурного предчувствия, не озираясь, после чего я увидел вынырнувшего из тростников англичанина и вышел из укрытия. Мгновенно они остановили лошадей. Ружье висело у меня за спиной, в руках был штуцер.

— Селям алейкум!

Дружеский привет ошеломил их.

— Алейк… — начал было один из них. — Что ты здесь делаешь?

— Жду моих братьев, которые должны мне помочь.

— Какая помощь тебе нужна?

— Видишь, я без лошади. Как смогу я теперь проехать по пустыне? У тебя четыре лишних лошади. Не хочешь ли продать мне одну из них?

— Мы не продадим ни одной из этих лошадей!

— Я слышал, что ты любимец Аллаха. Ты только потому не хочешь продавать лошадей, что твое доброе сердце желает подарить ее мне.

— Да исцелит Аллах твой разум! И дарить тебе лошадь я не буду.

— О, образец милосердия, ты когда-нибудь четырехкратно отведаешь райское блаженство, потому что ты не хочешь продать мне одну лошадь — ты собираешься подарить все четыре.

— Аллах керим! Этот человек несомненно и по-настоящему сошел с ума.

— Подумай, брат мой, что сумасшедшие берут то, что им не отдают добровольно! Обернись-ка! Возможно, ты дашь тому человеку то, в чем отказываешь мне.

Только теперь, при виде англичанина, ситуация стала им полностью ясной. Они наставили копья, словно готовились в атаку.

— Что вы хотите? — спросил меня говоривший.

— Вернуть наших лошадей, которых вы на рассвете у нас украли.

— Человек, ты действительно безумен! Если бы мы у тебя взяли лошадей, то ты бы не смог догнать нас пешком!

— Ты думаешь? Вы знаете, что эти четыре лошади принадлежат франкам, которые прибыли на пароходе. Как могли вы подумать, что франков можно безнаказанно обкрадывать и что они не умнее вас! Я знал, что вы сделаете крюк по реке, приплыл сюда и оказался здесь быстрее вас. Но вы ошиблись. Я не хочу проливать кровь, поэтому прошу вас отдать мне лошадей подобру-поздорову. Тогда вы сможете ехать, куда хотите.

Он засмеялся:

— Вас двое, а нас шестеро.

— Хорошо! Пусть каждый делает то, что ему нравится.

— Освободи дорогу!

Он выставил украшенное страусиными перьями копье и направил свою лошадь прямо на меня. Я вскинул штуцер: раздался выстрел, конь и всадник упали. Мне и минуты не потребовалось, чтобы еще пять раз прицелиться и пять раз нажать на спусковой крючок. Все лошади рухнули на землю, и только наши, связанные вместе, остались невредимыми. Тот, кто держал их вначале на привязи, отпустил. Мы воспользовались минутным замешательством, вскочили на лошадей и помчались прочь.

В спину нам слышался яростный крик арабов. Мы не обратили на него внимания, привели в порядок сбрую и, смеясь, помчались в направлении нашего лагеря.

— Magnificent… Великолепно… прекрасное приключение… Стоит ста фунтов! Нас двое, а их шестеро… они у нас взяли четырех лошадей, мы у них отобрали шесть… Отлично… великолепно! — сказал Линдсей и засмеялся.

— Счастье, что это так отлично, так великолепно прошло, сэр. Будь наши животные боязливыми, мы бы не уехали так быстро и могли очень легко получить несколько пуль.

— Мы тоже сделаем крюк или поедем прямо?

— Прямо. Мы знаем наших лошадей — они преодолеют переправу.

Скоро мы вернулись к своим палаткам. Почти сразу после нашего прибытия пароход отчалил, и мы остались одни в пустыне.

— Теперь — только на Тигре, — сказал он. — Теперь отправимся на поиски Fowling bulls и других древностей!

Бравый англичанин, конечно, очень много читал и слышал о раскопках в Хорсабаде, Куфьюнджике, Хаммум-али, Нимруде, Кешафе и Эль-Хатаре; при чтении ему пришла в голову мысль: опираясь только на свои силы, обогатить собрание Британского музея и благодаря этому стать знаменитым.

— Сейчас же? — спросил я его. — Не выйдет!

— Почему? Я прихватил с собой кирку.

— О, этим вы много не сделаете. Кто хочет здесь копать, должен сначала договориться с правительством…

— Правительством? Каким?

— Турецким.

— Ба! Разве Ниневия принадлежала туркам?

— Разумеется, нет, потому что тогда турок и в помине не было. Но теперь развалины находятся на турецкой земле, хотя здесь рука султана не столь могуча. Настоящие хозяева здесь — арабские кочевники, и тот, кто хочет вести раскопки, прежде всего должен установить дружеские отношения с ними, потому что иначе он не будет уверен в сохранности ни своего имущества, ни собственной жизни. Поэтому я вам и советовал взять подарки для местных властей.

— Шелковые одежды?

— Да, их здесь больше всего спрашивают, да и по месту они удобны.

— Well… Так вы хотите установить дружественные связи… но сейчас же, немедленно… нет?

Я знал, что он не отступится от своих планов, и не намеревался, конечно, теперь в них вмешиваться.

— Я согласен. Только спрашивается, какому главарю надо прежде всего засвидетельствовать свое почтение.

— Посоветуйте!

— Самое могущественное племя называется эль-шаммар. Их пастбища расположены вверх по течению, на южных отрогах гор Синджар и на правом берегу Тартара.

— Как далеко отсюда Синджар?

— Ровно градус широты.

— Очень далеко. А другие арабские племена здесь есть?

— Обеиды, абу-зальман, абу-ферхан… однако никогда нельзя точно определить, где надо искать эти орды, ибо они постоянно перемещаются. Когда их стада съедят все в округе, кочевники складывают палатки и меняют место жительства. При этом отдельные племена живут в постоянной кровавой вражде между собой; они избегают друг друга, и это в немалой степени способствует бродячей их жизни.

— Прекрасная жизнь… Интересные приключения… Найти развалины… Много рассказывать… Отлично… Великолепно!

— Самое лучшее — заехать в пустыню и спросить у первого встречного бедуина о месте стоянки ближайшего племени.

— Хорошо… Well… Очень хорошо! Сразу же поскачем и спросим!

— Сегодня мы бы могли еще остаться здесь!

— Остаться и не копать? Нет… не пойдет! Долой палатку и прочь отсюда!

Я вынужден был предоставить ему свободу действий, тем более что, поразмыслив, убедил себя: из-за сегодняшнего столкновения лучше поскорей оставить эти места. Итак, мы сняли легкие палатки. Их должны были принять на себя лошади наших слуг. Потом мы вскочили в седла и направились к озеру Сабака.

Это была великолепная скачка по усыпанной цветами степи. Каждый шаг лошадей поднимал в воздух все новые и новые благоухания. Даже обширные и сочнейшие североамериканские прерии я не мог бы сравнить с этим краем. Выбранное нами направление оказалось удачным, поскольку не позднее чем через час впереди появились три всадника. Они производили неизгладимое впечатление в своих развевающихся плащах и в тюрбанах, увенчанных страусиными перьями. С громким воинственным криком они мчались прямо на нас.

— Они что-то кричат. Они будут нас колоть? — спросил англичанин.

— Нет. Таковы приветствия у этих людей. Кто при этом испугается, тот больше не считается мужчиной.

— Давайте будем мужчинами.

Он сдержал слово и даже глазом не моргнул, когда один из всадников направил острие своего копья прямо ему в грудь и только тогда, вздыбив своего коня, остановил его, когда кончик копья почти коснулся груди Линдсея.

— Селям алейкум! Что вы здесь ищете? — приветствовал нас всадник.

— Из какого ты племени?

— Из племени хаддединов, которые принадлежат к великой нации шаммаров.

— Как имя твоего шейха?

— Его зовут Мохаммед Эмин.

— Он далеко отсюда?

— Если ты хочешь попасть к нему, мы будем вас сопровождать.

Они развернулись и присоединились к нам. В то время как мы — и слуги вместе с нами — сидели в седлах в достойных позах, арабы скакали вокруг нас по широкой дуге, показывая свое искусство верховой езды. Их главный трюк заключался в том, чтобы остановиться на полном скаку, причем мне бросилось в глаза, что их лошади были, конечно, утомленными и немножко загнанными. Я полагаю, что вправе сделать некоторое обобщение: этих всадников в любом отношении превзошел бы первый попавшийся индеец на своем мустанге. Однако англичанину понравилось представление.

— Великолепно! Хм, так я не могу… сломал бы шею!

— Я видывал и лучших всадников.

— А! Где?

— Скачку не на жизнь, а на смерть в американском диком лесу, на замерзшей речке, когда у лошади нет подков, или в каменистом каньоне — это нечто совершенно иное!

— Хм! Я тоже поеду в Америку… Скакать в диком лесу… по речному льду… в каньоне… Прекрасное приключение!.. Что говорят эти люди?

— Они поприветствовали нас и спросили, зачем мы приехали. Они довезут нас до своего шейха. Его зовут Мохаммед Эмин, и он вождь хаддединов.

— Это храброе племя?

— Все эти люди называют себя храбрыми и до определенной степени такими оказываются. Это неудивительно. Женщина здесь должна делать все, мужчина же — ничего, только лишь скакать, курить, грабить, воевать, болтать и бить баклуши.

— Прекрасная жизнь… великолепная… Я хотел бы стать шейхом… много копать… найти много Fowling bulls и послать их в Лондон… Хм!

Равнина становилась все оживленнее, и мы поняли, что приближаемся к стоянке хаддединов. Большая часть племени еще находилась на перекочевке.

Мы очутились посреди многотысячных стад овец и верблюдов. Куда только ни бросишь глаз — справа и слева от нас, впереди и позади нас — волновалось море пасущихся, бродящих животных. Мы видели длинные вереницы волов и ослов, нагруженных черными палатками, пестрыми коврами и огромными котлами. На эти горы утвари привязывают стариков и старух, которые больше не в состоянии ни ходить, ни держаться в седле без опоры. Иногда какое-нибудь животное перевозит малышей, так глубоко посаженных в седельные сумки, что в маленькие отверстия выглядывают только головки. В таких случаях для сохранения равновесия на другой бок вьючному животному приторачивают молодых ягнят и козочек, которые с нежным блеянием выглядывают из сумок. За стадами идут девушки, одетые только в плотно прилегающие к телу длинные арабские рубашки, матери с детьми на плечах, мальчишки, подгоняющие перед собой барашков. Погонщики одногорбых дромадеров, сидя верхом на своих царственных животных, ведут рядом с собой, в поводу, своих благородных лошадей. И наконец шествие замыкают многочисленные всадники, которые, вооружившись опушенными перьями копьями, гоняются по равнине за отбившимся, не желающим выдерживать порядок движения скотом.

Особые группы образуют скаковые верблюды, предназначенные в основном для перевозки женщин. Я очень часто видел в Сахаре джеммелов, на которых женщины путешествовали в похожих на люльки корзинах. Но такого приспособления, как здешнее, мне еще не встречалось. Оно составлено из двух солидных жердей длиной по десять локтей, а то и больше, которые кладутся поперек верблюжьей спины — перед горбом и за ним. Концы жердей сближают и связывают стеблями тростника или веревками. Это сооружение украшается бахромой и шерстяными кистями всех цветов, нитками жемчуга и ракушками точно так же, как седло и сбруя. Между жердями, на самом горбу, покоится устройство, состоящее из толстого бруса и матерчатого перекрытия, очень похожего на полицейскую будку. Оно тоже увешано разного рода кистями. Все сооружение необыкновенно вытянуто в высоту, и когда оно появляется на горизонте, колышущееся от покачиваний верблюда, то его можно принять за огромную бабочку или гигантскую стрекозу, то поднимающую, то опускающую крылья.

Наше появление вызывало в каждой группе бедуинов плохо скрываемый интерес. Конечно, я привлекал куда меньшее внимание, чем сэр Линдсей, в котором, так же как и в его слугах, с первого взгляда можно было признать европейцев. В своем серо-клетчатом наряде Линдсей поражал здешних жителей куда больше, чем это сделал бы араб в живописной одежде на какой-нибудь людной площади Мюнхена или Лейпцига.

Мы двигались за своими проводниками до тех пор, пока не заметили очень большую палатку, перед которой было воткнуто в землю множество копий, свидетельствующих, что мы оказались перед палаткой вождя. Вокруг в это самое время вырастали другие палатки.

Двое арабов-проводников спрыгнули на землю и вошли в шатер вождя. Через несколько мгновений они появились вновь в сопровождении третьего, имевшего наружность патриарха. Именно так должен был выглядеть Авраам, когда вышел из своего дома у дубравы Мамре, чтобы приветствовать своих гостей: снежно-белая борода свисала ему на грудь, тем не менее старик производил впечатление бодрого человека, способного перенести любой недуг. Его темные глаза смотрели на нас не очень-то приветливо и дружелюбно. Он поднес руку к сердцу и поздоровался: «Селям!»

Таково приветствие ревностного магометанина, когда к нему приходит неверный. А каждого правоверного он принимает словами «селям алейкум!».

— Алейкум! — ответил я и соскочил с лошади.

Он посмотрел на меня, словно осмысливая мой ответ, а потом сказал:

— Ты мусульманин или гяур?

— С каких это пор сын благородного племени шаммаров принимает своих гостей подобным вопросом? Разве не предписывает Коран поить и кормить чужестранца, разве не призывает дать ему отдохнуть, не интересуясь ни его происхождением, ни доходом? Да простит тебе Аллах то, что ты принимаешь своих гостей, словно турецкий полицейский!

Как бы защищаясь, он поднял руку.

— Шаммары и хаддедины рады каждому, но только не лжецам и предателям.

При этом он бросил характерный взгляд на англичанина.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил я.

— Людей, прибывающих с запада, чтоб натравливать пашу на сынов пустыни. А иначе зачем нужен Королеве Островов консул в Мосуле?

— Эти трое не принадлежат к консульской службе. Мы просто усталые путешественники. Мы не хотим от тебя ничего иного, кроме глотка воды для себя и горстки фиников для наших лошадей.

— Если вы не из консульства, то получите то, что желаете. Входите, добро пожаловать!

Мы привязали лошадей к воткнутым в землю копьям и проследовали в палатку. Там нам дали по кружке верблюжьего молока. Еда состояла только из тонкой черствой, полусожженной ячменной лепешки — знак того, что шейх не рассматривает нас как гостей. За то недолгое время, пока мы ели, он, не говоря ни слова, подозрительно разглядывал нас. У него, верно, были важные причины не доверять чужим. По виду же его было заметно, что ему очень хочется узнать о нас побольше.

Линдсей оглядел палатку и спросил меня:

— Плохой парень, не так ли?

— Кажется.

— Он выглядит так, как будто хочет нас съесть. Что он сказал?

— Он приветствовал нас как неверных. Мы еще не его гости, и нас здесь очень боятся.

— Не его гости? Мы же едим и пьем у него!

— Он не дал нам хлеб из своих рук и соль — тоже! Он признал в вас англичанина, а эту нацию он, кажется, ненавидит.

— Почему?

— Не знаю.

— Так спросите!

— Нельзя. Это было бы невежливо. Но я думаю, что мы это еще узнаем.

Мы управились с закуской, и я поднялся.

— Ты дал попить и поесть, Мохаммед Эмин; мы благодарим тебя и будем прославлять твое гостеприимство везде, куда только попадем. Прощай! Пусть Аллах благословит тебя и твоих подданных!

Такого быстрого прощания он не ожидал.

— Почему вы так быстро покидаете меня? Останьтесь, отдохните у нас!

— Мы пойдем, потому что солнце твоей милости светит не нам.

— Все же здесь, в моей палатке, вы в безопасности.

— Ты так думаешь? Я не верю в безопасность в черной палатке араба эш-шаммар.

Он потянулся рукой к кинжалу.

— Ты хочешь оскорбить меня?

— Нет, я только хочу сообщить тебе свои мысли. Палатка шаммара не дает даже гостю безопасности. Стало быть, куда меньше тому, кто не пользуется обычным гостеприимством.

— За такие слова я могу и заколоть тебя. Разве какой-либо шаммар нарушил законы гостеприимства?

— Они нарушаются не только в отношении чужих, но даже и в отношении членов собственного племени.

Конечно, я высказал ужасное обвинение, однако я не понимал, почему мне надо быть вежливым с человеком, который принял нас как нищих. Я продолжал:

— Ты не заколешь меня, шейх, ибо, во-первых, я сказал тебе правду и, во-вторых, мой кинжал поразит тебя прежде, чем твой — меня.

— Докажи, что ты прав!

— Я расскажу тебе одну историю. Однажды случилось, что большое могучее племя распалось на мелкие племена.

Этим племенем управлял великий храбрый шейх, в сердце которого, однако, уживались хитрость и фальшь. Его соплеменники были недовольны им и один за другим уходили. Они становились подданными вождя другого племени. Тогда шейх послал за этим вождем, велев ему явиться к себе на разговор. Тот не пришел. Тогда шейх послал собственного сына. Это был отважный и мужественный юноша, очень любивший правду. Он сказал вождю: «Следуй за мной. Аллахом тебе клянусь, что ты можешь уверенно зайти в палатку моего отца. Ручаюсь своею жизнью за твою!» Тогда ответил вождь: «Я не пошел бы к твоему отцу, даже если бы он дал тысячу клятв пощадить меня, но тебе я верю. И чтобы показать это, я пойду с тобой безо всякого сопровождения». Они сели на лошадей и поехали. Когда они вошли в палатку шейха, там было полно воинов. Вождя пригласили сесть на место шейха. Он получил угощение, он слушал дружеские речи, но после трапезы на него напали. Сын шейха хотел его спасти, но его схватили воины. Дядя шейха свалил вождя себе под ноги, зажал коленями его голову и перерезал глотку преданному главарю, как это делают с бараном. Сын шейха разорвал на себе одежды и стал упрекать отца. Конечно, он вынужден был бежать, иначе и его убили бы. Знаешь ты эту историю, шейх Мохаммед Эмин?

— Не знаю. Подобной истории не могло произойти.

— Но она тем не менее произошла, и именно в твоем собственном племени. Преданного звали Неджрис, сына шейха — Ферхан, дядю — Хаджар, а шейхом был знаменитый Софук.

Он смутился.

— Откуда ты знаешь это имя? Ты не шаммар, не обеид, не абу-зальман. Ты говоришь языком западных арабов, а твое оружие не похоже на арабское. От кого ты узнал эту историю?

— Позор всякого племени расходится столь же широко, как и слава какого-либо народа. Ты знаешь, что я сказал правду. Как я могу тебе верить? Ты хаддедин, а это племя принадлежит к шаммарам, и ты отказал нам в гостеприимстве. Мы уходим.

Взмахом руки он выразил протест.

— Ты хаджи, а находишься в обществе гяуров!

— Откуда ты взял, что я хаджи?

— По твоему хамайлю [107]. Только хаджи привыкли носить Коран в украшенной золотом сумочке на шее. Ты можешь быть свободным. Однако эти неверные должны заплатить обычный налог, прежде чем уйдут.

— Они не будут платить, потому что находятся под моей защитой.

— Они не нуждаются в твоей защите, потому что находятся под защитой своего консула, да пошлет ему Аллах погибель!

— Он твой враг?

— Да, он мой враг. Он подговорил губернатора Мосула арестовать моего сына. Он натравил на меня обеидов, абу-хаммед и джовари. Они похитили мои стада, а теперь хотят объединиться, чтобы погубить меня и мое племя.

— Так позови на помощь другие племена шаммаров!

— Они не смогли бы прийти, поскольку губернатор собрал войско, чтобы напасть на их пастбища в горах Синджар. Мне не на кого надеяться. Да защитит меня Аллах!

— Мохаммед Эмин, я слышал, что племена обеидов, абу-хаммед и джовари — сущие разбойники. Я их не люблю, я друг шаммаров, потому что шаммары — самые благородные и самые храбрые арабы из тех, которых я знаю. Желаю, чтобы ты смог победить всех своих врагов!

Я не намеревался говорить ему комплименты — они скорее соответствовали моему искреннему убеждению. Пожалуй, это прозвучало в том тоне, как я говорил, ибо я увидел, что они произвели благоприятное впечатление.

— Ты на самом деле друг шаммаров? — спросил меня шейх.

— Да, и мне очень жаль, что между вами посеян раздор, так что ваше могущество теперь почти сломлено.

— Сломлено? Аллах велик, и шаммары еще достаточно храбры, чтобы побороться со своими врагами. Кто тебе рассказал о нас?

— Я уже давно читал и слышал про вас, но последние сведения получил в Белад-эль-Араб, в Аравии, у сыновей атейба.

— Как? — спросил он изумленно. — Ты жил у атейба?

— Да.

— Они многочисленны и могущественны, но на них лежит проклятие.

— Ты думаешь о шейхе Малике, который был изгнан? Он подскочил.

— Машалла, ты знаешь Малика, моего друга и брата?

— Я знаю его и людей его.

— Где ты встретил их?

— Я столкнулся с ним близ Джидды, а потом прошел с атейба через Белад-эль-Араб до Эн-Наман, пустыни близ Маската.

— Так ты знаешь их всех?

— Всех.

— И… Прости, что я говорю о женщине, но она не уступает мужчине… Ты знаешь и Амшу, дочь Малика?

— Я ее знаю. Она была женой Абузейфа и решила отомстить ему.

— И она отомстила?

— Да. Его уже нет на этом свете. Хаджи Халеф Омар, мой слуга, исполнил приговор, а за это получил в жены Ханне, дочь Амши.

— Твой слуга? Выходит, ты не обычный воин?

— Я — сын уэлад-герман и путешествую по разным странам в поисках приключений.

— О, теперь мне все известно. Ты поступаешь так, как делал Харун ар-Рашид [108]; ты — шейх, эмир, и ты отправляешься на войну или на поиски приключений. Твой слуга убил могущественного Отца Сабли. Ты, как его хозяин, должен быть еще большим героем, чем твой спутник. Где сейчас находится этот храбрый Хаджи Халеф Омар?

Мне, конечно, и в голову не пришло что-либо возражать. Я ответил:

— Возможно, что скоро ты его увидишь. Шейх Малик посылает его, чтобы спросить у шаммаров позволения перейти вместе со своими людьми под вашу защиту.

— Я рад их видеть, очень рад. Расскажи мне, о эмир, расскажи мне о них!

Он снова уселся. Я последовал его примеру и поведал ему о моей встрече с атейба, насколько я посчитал это нужным. Когда я закончил, он протянул мне руку.

— Прости, эмир, я этого не знал. С тобой пришли эти англичане, а они — мои враги. Но теперь они должны стать моими гостями. Разреши мне уйти и распорядиться об угощении.

Он протянул мне свою руку, и только сейчас я оказался в безопасности. Я полез за пазуху и вытащил фляжку со «святой водой».

— Ты закажешь еду у бинт амми?

Так называют кузину у местных арабов. Упоминание бинт амми — единственная возможность поговорить с арабом о его жене.

— Да.

— Так передай ей привет от меня и окропи ее несколькими каплями из этого сосуда. В нем содержится вода из источника Земзем. Да пребудет с нею Аллах!

— Сиди, ты — храбрый герой и великий святой. Иди и окропи ее сам. Женщины племени шаммар не боятся показывать лицо мужчинам.

Я слышал, конечно, что женщины и девушки шаммаров не дружат с чадрой, да и во время сегодняшней поездки видел многих из них с непокрытыми лицами. Он снова поднялся и сделал мне знак следовать за ним. Путь был недалек. Поблизости от его палатки стояла еще одна. Когда мы туда вошли, я заметил трех арабок и двух черных девушек. Африканки были, конечно, рабынями, остальные — женами шейха. Две из них перетирали ячмень в муку между камнями, третья, восседая на возвышении, руководила этой работой. Очевидно, она была здесь начальницей.

В одном углу палатки громоздилось много мешков, заполненных рисом, финиками, кофе, ячменем, фасолью и прикрытых сверху дорогим ковром. Они-то и образовывали трон повелительницы. Она была еще молодой, гибкой и отличалась более светлым, чем у других жен, лицом; черты его были правильными, а глаза привлекали темным блеском. Губы у повелительницы были алыми, брови подкрашены черным, и притом так, чтобы они соединялись на переносице. Лоб и щеки были покрыты мушками, а на голых руках и ногах были видны густо-красные татуировки. Из ушей до самой талии свисали большие золотые кольца, такое же кольцо торчало и в носу, но на нем сверкало множество крупных драгоценных камней — должно быть, оно сильно мешало при еде. На затылке полукругом были подвешены толстые нитки жемчуга, кораллов, ассирийских цилиндриков и поделочных камней, а щиколотки, запястья, локти свободно охватывали серебряные браслеты. Другие женщины были украшены гораздо скромнее.

— Селям! — приветствовал обитательниц палатки шейх. — Вот я привел вам героя из племени герман, великого святого, который хочет одарить вас благодатью Земзема.

Едва шейх произнес эти слова, все женщины попадали на землю. Повелительница тоже проворно соскользнула с импровизированного трона и опустилась на колени. Я вылил на ладонь несколько капель воды и окропил ими всю группу.

— Примите это, цветки пустыни! Бог всех народов сохранит вас ласковыми и веселыми, и пусть ваш аромат услаждает сердце вашего повелителя!

Убедившись, что я уже засовываю сосуд на прежнее место, за пояс, они поднялись и поспешили поблагодарить меня. Их благодарность заключалась в простом рукопожатии — ну прямо как на Западе. Потом шейх приказал:

— Теперь поспешите приготовить пищу, достойную этого человека. Я приглашу гостей — пусть будет полной моя палатка, пусть все радуются чести, выпавшей на нашу долю сегодня.

Мы возвратились в палатку шейха. Я вошел, а он задержался перед входом, отдавая приказания нескольким бедуинам.

— Где вы были? — спросил сэр Линдсей.

— В женской палатке.

— О! Невозможно!

— И все же.

— Эти женщины разрешают смотреть на себя?

— А почему же нет?

— Хм! Чудесно! Остаться здесь! И тоже посмотреть на женщин!

— Это уж как удастся. Меня считают набожным человеком, потому что у меня есть вода из источника Земзем, одна капля которой, по верованиям этих людей, делает чудеса.

— Ах, я несчастный! У меня нет воды Земзема!

— Она бы вам все равно не помогла, потому что вы не знаете арабского!

— Есть здесь развалины?

— Нет, но я полагаю, что нам не надо далеко ходить, чтобы найти их.

— Тогда надо спросить! Найти руины, выкопать Fowling bull! Впрочем, здесь была ужасная еда!

— Все впереди. Мы сейчас попадем на истинно арабский пир!

— А! Мне показалось, что шейх не расположен к этому.

— Его мнение о нас изменилось. Я знаю нескольких его друзей, и это придало нам здесь статус гостей. Отправьте слуг. Это может оскорбить арабов, если они будут вынуждены делить с ними одно помещение.

Через некоторое время собрались все приглашенные. Их было так много, что палатка и в самом деле заполнилась до отказа. Гости расположились по кругу, в соответствии со своим рангом, тогда как шейх сел между мною и англичанином. Вскоре рабыни и несколько бедуинов внесли еду.

Тогда хозяин поднял руки.

— Бисмилла! — крикнул он и дал тем самым знак к началу пира.

Он копался руками в мисках, блюдах, корзинах и то, что считал лучшим, подкладывал сначала мне, а потом англичанину. Конечно, я охотнее пустил бы в ход собственные руки, но вынужден был предоставить свободу действий хозяину, ибо иначе нанес бы ему несмываемое оскорбление. Мастер Линдсей, когда первая порция лапши забила ему рот, скривил губы известным мне способом и закрыл свой рот только тогда, когда я предупредил его:

— Ешьте, сэр, если не хотите смертельно оскорбить этих людей!

Он захлопнул рот, проглотил комок, а потом сказал:

— Брр! У меня же с собой в несессере и вилка и нож!

— Оставьте их лежать там! Мы должны вести себя согласно обычаям местного населения.

— Но ведь они отвратительны!

— Что говорит этот человек? — спросил шейх.

— Он восхищен твоей щедростью.

— О, вы мне очень нравитесь!

При этих словах он залез рукой в кислое молоко и поднес достопочтенному английскому мастеру очередную порцию прямо под его длинный нос. Тот, «осчастливленный», засопел, чтобы набрать воздуха и храбрости, а потом попытался слизнуть языком с нижней части своего лица этот благосклонный дар.

— Ужасно! — снова пожаловался он. — И это необходимо терпеть?

— Да!

— Без каких-либо возражений?

— Без! Но вы можете отомстить.

— Каким образом?

— Посмотрите, как делаю я, и попытайтесь повторить!

Я залез рукой в лапшу и засунул солидную порцию шейху прямо в рот. Он еще не успел проглотить, как Дэвид Линдсей зачерпнул ладонью масло. Произошло то, чего я никак не ожидал от шейха: он, мусульманин, принял дар от неверного безо всякого сопротивления. Правда, он мог позднее умыться и в результате более или менее длительного поста очиститься от этого проступка.

Пока нас кормил шейх, я обильно одаривал других пирующих. Они почитали за особую привилегию получить мой дар и с видимым удовольствием подставляли свои рты. Вскоре на столе уже было пусто.

Тогда шейх хлопнул в ладоши. Принесли сини, очень большое, украшенное орнаментом и арабской вязью блюдо почти шести футов в окружности. Его заполняло биргани, смесь риса с бараниной, плавающая в растопленном масле. Потом подали вара-маши, сильно сдобренное пряностями рагу из бараньей вырезки, а вслед за ним — кебаб, маленькие кусочки жаркого, насаженные на заостренные деревянные палочки, потом — киму, вареное мясо, обложенное гранатами, яблоками и айвой, и наконец — рахат, знакомое нам сладкое блюдо того типа, каким и мы привыкли лакомиться на десерт.

Когда я уже полагал пир оконченным, подали главное блюдо: барана, зажаренного на вертеле целиком. Я уже не в силах был больше есть.

— Хамдульиллах! — воскликнул я, сунул свои руки в горшок с водой и вытер их об одежду.

Этот знак показывал, что я сыт. В странах Востока не знают за столом тягостного принуждения. Того, кто произнес магическую фразу, больше просто не будут замечать. Это уловил и англичанин.

— Хамдульиллах! — закричал он и полез руками в воду, а потом… очень смущенно посмотрел на них.

Шейх приметил это и подал ему свой хаик.

— Скажи своему другу, — обратился он ко мне, — что я разрешаю ему вытереть руки о мое платье. Англичане, видимо, не очень заботятся о чистоте: у них даже нет одежды, о которую можно утереться.

Я разъяснил Линдсею предложение шейха, и он им не замедлил воспользоваться.

Затем отведали араки, и наконец каждый получил трубку и чашечку кофе. Только тогда шейх снизошел представить меня:

— Мужчины племени хаддедин-эль-шаммар, человек, которого вы видите перед собой, — великий эмир и хаджи из страны уэлад-герман. Его имя…

— Хаджи Кара бен Немей, — прервал я его речь.

— Да, его зовут Хаджи Кара бен Немей. В своей стране он известен как великий воин и умнейший талеб. Он носит при себе источник Земзем и ездит по всем странам в поисках приключений. Теперь вы знаете, кто он такой? Он — джихад, то есть тот, кто выступает за веру, идет сражаться за веру. Давайте посмотрим, понравится ли ему пойти вместе с нами против наших врагов!

Эти слова шейха поставили меня в неожиданное положение. Что я должен был ответить? А ответа от меня ждали — это читалось в устремленных на меня взглядах. Я быстро решился:

— Я всегда боролся за добро и справедливость, против всего, что не право и ложно. Мои руки принадлежат вам, но прежде я должен вот этого человека, моего друга, привести туда, куда я обещался его проводить.

— Куда это?

— Сейчас объясню. Много тысяч лет назад в этой стране жил народ, который владел большими городами и великолепными дворцами. Этот народ исчез с лица земли, а его города и дворцы теперь засыпаны землей. Кто копнет поглубже, тот может смотреть и учиться, как и что было тысячелетия назад. Это-то и хочет делать мой друг. Он хочет отыскать под землей старые знаки и письмена, чтобы разгадать и прочитать их…

— И золото, чтобы унести его с собой, — язвительно заметил шейх.

— Вовсе нет, — ответил я. — Он достаточно богат, у него есть и золото, и серебро, которого ему хватает. Он ищет только письмена и изображения. Все прочее он хочет оставить жителям этой страны.

— А ты что будешь при нем делать?

— Я должен проводить его на место, где он найдет то, что ищет.

— Для этой цели ты ему не нужен, но ты мог бы поехать с нами на войну. Мы покажем ему много таких мест. В здешней стране полно руин и развалин.

— Но никто не сможет говорить с ним, если меня не будет. Вы не понимаете его языка, а он не знает вашего.

— Тогда и он сначала мог бы отправиться с нами в поход, а потом мы покажем вам много мест, где вы найдете письмена и изображения.

Линдсей догадался, что речь идет о нем.

— Что они говорят? — спросил он меня.

— Они спросили у меня, что вы ищете у них в стране?

— Вы им сказали, сэр?

— Да.

— Что я хочу выкопать Fowling bulls?

— Да.

— Ну и…

— Они хотят, чтобы я остался с ними.

— Зачем это?

— Хотят, чтобы я отправился с ними на войну. Они считают меня великим героем.

— Хм! А где же я найду Fowling bulls?

— Они покажут вам кой-какие места.

— -а… Но я не понимаю этих людей!

— я им сказал об этом.

— то они ответили?

— Сначала вы должны отправиться с ними в поход, а потом они нам покажут места, где встречаются надписи и все такое.

— Well! Так поедем с ними!

— Не выйдет!

— Отчего же?

— При этом мы подвергнем себя опасности. Какое нам дело до чужой вражды?

— Нет дела. И поэтому мы сможем поехать с кем хотим.

— Это надо хорошенько обдумать.

— Вы боитесь, сэр?

— Нет.

— Я думаю! Итак, поедем с ними! Скажите это им.

— Вы не передумаете?

— Нет.

Он отвернулся, явно показывая, что сказал свое последнее слово. И вот я снова повернулся к шейху.

Я уже сказал тебе, что борюсь за все правое и доброе. Справедливое ли ваше дело?

— Мне следует тебе о нем рассказать?

— Да.

— Слышал ли ты о племени джехеш?

— Да. Это вероломное племя. Оно очень часто соединяется с племенами абу-зальман и таи-арабами, чтобы ограбить соседей.

— Ты знаешь это. Оно напало на нас и увело многие из наших стад, но мы поспешили за ними и все вернули. Тогда шейх джехешей пожаловался губернатору и подкупил его. Тот послал за мной, приказав мне явиться вместе со знатнейшими воинами моего племени на переговоры в Мосул. Я был ранен, не мог ни ходить, ни ездить, поэтому послал своего сына с пятнадцатью воинами. Губернатор проявил вероломство, взял их в плен и отправил в какую-то крепость; в какую точно, я пока не узнал.

— Ты вел разведку?

— Да, но безуспешно, потому что ни один человек из моего племени не рискнет войти в Мосул. Эта измена возмутила племена шаммар. Они убили нескольких солдат губернатора. Теперь он вооружается против шаммаров, а одновременно натравил на меня племена обеидов, абу-хаммед и джовари, хотя те не находятся под властью его высочества, а повинуются Багдаду.

— Где расположились твои друзья?

— Они еще только готовятся.

— А ты не хочешь соединиться с другими племенами шаммаров?

— Где мы найдем пастбища для нашего скота?

— Ты прав. Вы хотите разделиться и заманить губернатора в пустыню, чтобы погубить его там?

— Именно так. Он со своей армией ничего не сможет сделать шаммарам. Иное — с моими врагами. Они арабы, и я не могу им позволить дойти до наших пастбищ.

— Сколько воинов насчитывает твое племя?

— Одиннадцать сотен.

— А твои противники?

— Раза в три больше.

— Сколько времени надо воинам твоего племени, чтобы собраться?

— Один день.

— Где находится лагерь обеидов?

— В низовьях Малого Заба.

— А лагерь абу-хаммед?

— Поблизости от Эль-Фатах, в том месте, где Тигр прорывается через горы Хамрин.

— На какой стороне реки?

— На обоих.

— А лагерь джовари?

— Между Джебель-Кернина и правым берегом Тигра.

— Ты выслал разведчиков?

— Нет.

— Это нужно было сделать.

— Не выйдет. Каждого шаммара сразу узнают, и он погибнет, если его встретят. Но…

Он остановился и испытующе посмотрел на меня.

— Эмир, ты в самом деле друг Малика из племени атейба?

— Да.

— И наш друг тоже?

— Да.

— Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу. Он вышел из палатки. Я последовал за ним вместе с англичанином и всеми присутствующими арабами. Возле большой палатки за время нашего пира разбили маленькую, для слуг, и я, проходя мимо, заметил, что их тоже снабдили пищей и питьем. За кругом палаток стояли привязанными лошади шейха. Он вел меня к ним. Все лошади были отличными, однако две из них совершенно меня восхитили. Одна была молодой сивой кобылой — прекраснейшая лошадь из когда-либо виденных мною. Уши у нее были длинные и тонкие, ноздри высокие, раздутые, грива и хвост шелковистые.

— Великолепно! — невольно вырвалось у меня.

— Скажи «машалла»! — попросил меня шейх, ибо арабы очень суеверны к сглазу.

Если кому-то что-либо понравится, тот говорит: «Машалла!» — когда не хочет вызвать сильное неудовольствие.

— Машалла! — сказал и я.

— Поверишь ли, я на этой кобылке гнал диких ослов Синджара, пока они не падали?

— Быть того не может!

— Клянусь Аллахом, это правда! Они могли бы подтвердить это!

— Да, да, подтверждаем! — закричали арабы.

— Эту кобылу я отдам только вместе с жизнью, — заявил шейх. — Какая другая лошадь тебе нравится?

— Вот этот жеребец. Посмотри на его сложение: сколько симметрии, сколько благородства; какая редкая окраска: черное, переходящее в голубизну.

— Это еще не все. У жеребца есть три высочайших добродетели хорошей лошади.

— Какие?

— Быстрота ног, смелость и долгое дыхание.

— По каким признакам ты это узнал?

— Волоски на крупе закручиваются — это показывает, что конь быстроног. Они закручиваются в основании гривы — это показывает, что у него долгое дыхание. Они закручиваются посреди лба — это показывает, что он обладает огненной отвагой. Он никогда не сбросит всадника, а пронесет его хоть сквозь тысячный строй врагов. Ты когда-нибудь сидел на такой лошади?

— Да.

— А! Тогда ты очень богатый человек.

— Это мне ничего не стоило — то был мустанг.

— Что такое мустанг?

— Дикая лошадь, которую надо сначала поймать и обуздать.

— Купил бы ты этого вороного жеребца, если бы я тебе его предложил?

— Я купил бы его сразу.

— Ты можешь его заслужить!

— Это невозможно!

— Да. Ты получишь его в подарок.

— На каких условиях?

— Если ты сообщишь нам точные данные о том, где соединятся обеиды, абу-хаммед и джовари.

Я чуть не воскликнул «ура!». Цена была высокой, но конь — еще дороже. Не раздумывая, я спросил:

— Когда тебе надо получить это известие?

— Когда ты его сможешь доставить.

— А когда я получу коня?

— Когда вернешься.

— Ты прав. Раньше мне нельзя требовать, но тогда я не смогу выполнить твое поручение.

— Почему?

— Осуществление твоего плана, возможно, зависит от того, что подо мною будет конь, на которого я смогу всегда и во всем положиться.

Шейх уставился в землю.

— Ты знаешь, что в таком предприятии очень легко потерять коня?

— Знаю, но это зависит также от всадника. Если я поеду на таком коне, не найдется человека, который смог бы поймать меня или животное.

— Ты так хорошо ездишь верхом?

— Я езжу не так, как вы; сначала я должен приучить к себе лошадь шаммаров.

— Так мы превосходим тебя!

— Превосходите?.. А стрелки вы хорошие?

— Скача галопом, мы подстреливаем голубя.

— Хорошо. Одолжи мне коня и пошли за мной десяток воинов. Я удалюсь не больше чем на тысячу длин копья от твоего лагеря и дам разрешение стрелять в меня, когда им только захочется. Они не попадут в меня и не поймают.

— Ты шутишь, эмир?

— Нет, я говорю серьезно.

— А если я тебя поймаю на слове?

— Хорошо!

Глаза арабов сияли от удовольствия. Конечно, каждый из них был превосходным наездником. Им очень хотелось, чтобы шейх принял мое предложение.

А тот все еще нерешительно рассматривал землю перед собой.

— Я знаю, какие мысли тревожат твое сердце, о шейх, — сказал я ему. — Посмотри на меня. Расстанется ли человек с таким оружием, какое ношу я?

— Никогда!

Я снял с себя ружье и положил его к ногам шейха.

— Смотри, вот я кладу ружье к твоим ногам в залог того, что я не пришел похитить у тебя коня, а если и этого еще недостаточно, то пусть залогом станет мое слово, а также мой друг, остающийся здесь.

Успокоенный шейх улыбнулся.

— Итак, будет десять человек?

— Да, а то и двенадцать и пятнадцать.

— И они могут стрелять по тебе?

— Да. Если я буду убит, их не следует упрекать. Выбирай среди своих воинов лучших стрелков!

— Ты смел, эмир!

— Ну, это преувеличение. Они могут скакать, как и куда им захочется, чтобы поймать меня или сразить пулей.

— Аллах керим, значит, ты уже сейчас мертвый!

— Но как только я снова окажусь на этом месте, игра окончится!

— Хорошо, раз ты не прислушиваешься к словам разума. Я поскачу на своей кобыле, чтобы все видеть.

— Позволь мне прежде испробовать коня!

— Изволь.

Я вскочил на вороного и, пока шейх определял воинов, которые должны меня ловить, почувствовал, что могу целиком и полностью на него положиться. Потом я спрыгнул и снял седло. Гордое животное заметило, что произошло нечто необычное; его глаза сверкали, грива вздыбилась, а ноги переступали подобно ногам танцовщицы, желающей испробовать, достаточно ли натерт паркет зала. Я обвязал повод вокруг шеи коня, а на боку, возле подпруги, сделал петлю.

— Ты снимаешь седло? — спросил шейх. — И для чего эти обвязки?

— Очень скоро ты это увидишь. Ты выбрал воинов?

— Да. Вот этот десяток!

Хаддедины уже сидели на своих лошадях точно так же, как все арабы, находившиеся поблизости, тоже уселись в седло.

— Тогда можно начинать. Видите одинокую палатку в шестистах шагах отсюда?

— Мы ее видим.

— Как только я доберусь до нее, можете в меня стрелять.

Я вспрыгнул на коня, и он помчался стрелой. Арабы последовали за нами почти вплотную. Вороной был роскошен. Я не преодолел еще и половины намеченного расстояния, а ближайшие преследователи уже отставали шагов на пятьдесят.

Тогда я склонился, чтобы всунуть руку в обвязанный вокруг шеи ремень, а ногу — в петлю на боку. Не доезжая до одинокой палатки, я оглянулся: все десять преследователей держали на изготовку свои длинноствольные ружья и пистолеты. Я бросил коня направо. Один из преследователей осадил своего скакуна с той уверенностью, какая присуща только арабам; он остановился, как из металла отлитый. Всадник поднял ружье, грохнул выстрел.

— Аллах-иль-Аллах, йа-Аллах, валлахи, таллахи! — закричали арабы.

Они думали, что я сбит на землю, потому что не видели больше меня. Я же, подобно индейцу, свалился с коня, оставшись висеть на ремнях с невидимой преследователям стороны. Из-под шеи своего воронка я бросил взгляд на хаддединских воинов и убедился, что никто уже больше не целится. Немедленно я снова оказался на конской спине, развернул вороного направо и помчался дальше.

— Аллах акбар, машалла, Аллах-иль-Аллах! — забушевало позади меня. Бравые воины не могли понять, в чем дело.

Они заторопились и снова подняли свои ружья. Я повернул вороного влево, нагнулся и поскакал под острым углом вдоль их фланга. Они не могли стрелять, боясь задеть коня. Хотя охота внешне и выглядела опасной, она — при полном превосходстве моего вороного — была лишь детской игрой. Подобную игру я никогда бы не осмелился затеять с индейцами. Несколько раз мы обогнули исключительно протяженный лагерь, а потом я, повиснув на боку коня, галопом пролетел посреди своих преследователей к тому месту, где начались скачки.

Когда я соскочил с вороного, на нем не оказалось ни малейшего следа пота или пены. Такого коня действительно нельзя было купить ни за какие деньги. Один за другим подъезжали преследователи. Всего в меня сделали пять выстрелов — и все безуспешно. Старый шейх схватил меня за руку:

— Хамдульиллах! Слава Аллаху, что ты не ранен! Я боялся за тебя. В целом племени шаммаров нет такого наездника, как ты!

— Ты заблуждаешься. В твоем племени есть очень много таких, кто держится в седле лучше меня… гораздо лучше. Но они не знали, что всадник может спрятаться за собственную лошадь. Если я не был задет ни пулей, ни человеком, то благодарить за это надо не меня, а этого коня. Ты, может быть, позволишь, чтобы мы изменили правила игры?

— Как?

— Пусть все останется, как раньше — с той только разницей, что я тоже возьму ружье и смогу вести огонь по этим десятерым.

— Аллах керим! Он сохранит нас от такого несчастья. Ведь ты же можешь перестрелять нас всех!

— Теперь ты поверишь, что я не испугаюсь ни обеидов, ни абу-хаммед, ни джовари, если у меня будет этот конь?

— Эмир… я верю в это. — В нем явно боролись два противоречивых решения; потом шейх добавил:

— Ты, Хаджи Кара бен Немей, друг моего друга Малика, и я доверяю тебе. Возьми коня и скачи в сторону восхода. Если ты ничего не разведаешь, конь останется моим. Если ты привезешь ценные сведения о противнике, конь твой. Тогда я расскажу тебе про его тайну.

Каждая арабская лошадь, если она только хоть чуть-чуть получше средней, имеет свою тайну. Это означает, что она приучена к определенному знаку, по которому развивает свою максимальную скорость, не уменьшая ее до тех пор, пока не рухнет или пока ее не остановит всадник. Владелец лошади не выдаст тайный знак даже своему другу, отцу или брату, даже своему сыну или своей жене. Раскрывает он этот знак только тогда, когда окажется в самом преддверии смерти.

— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?

— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.

— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.

— Пойдем!

Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:

— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».

— «Ри» означает «ветер».

— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.

— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?

— Завтра на рассвете, если ты сможешь.

— Какие финики мне взять для вороного?

— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?

— Нет.

— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?

— Да.

— Прочти-ка ее сейчас!

Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.

Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.

— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.

Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.

— Почему в вас стреляли?

— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.

— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!

— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?

— Шейху!

— Нет.

— Кому же еще?

— Мне.

— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!

— Завтра утром я вас покину.

— Почему?

— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.

— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!

— Это не пройдет.

— Почему же?

— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…

— Ба! Так накиньте на меня бурнус.

— Вы не понимаете ни слова по-арабски.

— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?

Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.

— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?

— Я буду остерегаться.

— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.

— Что вы задумали?

— Изучать не только бедуинов.

— Что же еще?

— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!

— Положитесь на них и делайте свое!

— Well! Готово, начинаем!

Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.

Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.

Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.

— Спали, сэр? — спросил он.

— Да.

— А я — нет.

— Почему?

— Было очень оживленно в палатке.

— Много спящих?

— Нет.

— Тогда что же?

— Fleas, lices and gnats [109]!

Кто разбирается в английском, знает, что он имел в виду. Я был вынужден улыбнуться.

— К таким вещам вы скоро привыкнете, сэр Линдсей.

— Никогда. А еще я не мог спать, потому что думал о вас.

— В связи с чем?

— Вы могли бы уехать, не поговорив со мной.

— В любом случае я бы простился с вами.

— Возможно, было бы слишком поздно.

— Почему?

— Я хочу о многом вас спросить.

— Так спрашивайте теперь.

Уже накануне вечером я должен был давать ему всевозможные пояснения. Вот и теперь он вытащил свою записную книжку.

— Я прикажу отвести себя на развалины. Я должен говорить по-арабски. Скажите мне несколько слов. Как на арабском будет «друг»?

— Ашаб.

— А «враг»?

— Киман.

Он выспросил у меня несколько сотен слов и все их записал. К тому времени в лагере уже зашевелились, и я должен был пойти в палатку шейха, чтобы позавтракать.

Во время еды мы еще о многом посоветовались; потом я простился, сел на коня и покинул место, куда, скорее всего, уже не вернусь.