Глава 11

Я так глубоко ушла в свои мысли, что совершенно не запомнила, о чем мы говорили на пути в Рейнлаф. По всей видимости, мы беседовали, хотя с тем же успехом мы могли молча смотреть вперед — сэр Филипп следил за дорогой, а я видела перед собой знакомое лицо, изображенное на портрете в его спальне.

День был жарким и солнечным. После пыльного шоссе и дорожных пробок, после запаха бензина и гари от машин и автобусов тень деревьев так и манила своей прохладой. Мы медленно шли через парк к спортивному полю. Увидев толпящихся на трибуне зрителей, я удивленно воскликнула:

— Как много народу!

— Может, пройдем на противоположную сторону? — предложил сэр Филипп.

— Да, давайте пойдем туда, — согласилась я.

— Отлично! — сказал он. Мы развернулись и направились в другую сторону. — Мне казалось, что я единственный человек на свете, кто терпеть не может толчеи. Большинству женщин это нравится, — добавил он.

— Думаю, вы ошибаетесь, — заметила я.

— О, я имею в виду лондонских женщин, — уточнил сэр Филипп. — Тех, кто приходит сюда, чтобы покрасоваться в новых туалетах или с новым поклонником.

То, как он произнес эти слова, позволило мне прийти к заключению, что его нередко выставляли напоказ, и это причиняло ему немалые страдания. Мне захотелось успокоить его и сказать, что меньше всего на свете мне хочется, чтобы нас увидели вместе, особенно после того, как я солгала Анжеле и Элизабет.

Мы отыскали свободные места в стороне от других зрителей, под тенистым деревом. Поле было видно плохо, однако здесь мы могли расслабиться и посидеть в прохладе. Я сняла шляпку и положила ее на траву. Сэр Филипп вытянул ноги и закурил.

— Поговорите со мной, — потребовал он.

— Зачем? — спросила я. — Вы хотите услышать мой голос, или вам интересно послушать мой рассказ?

— Я впервые слышу от вас такие жестокие слова, — заметил он.

— Почему жестокие? — удивилась я. — Ведь это правда.

— Возможно, — загадочно проговорил он.

Я ждала. Я чувствовала, что наступил момент, когда он вновь спросит меня о нашей встрече в парламенте. Но, к моему великому изумлению, он внезапно резко отшвырнул сигарету.

— Нет, — сказал он, как будто отвечал самому себе. — Я передумал, Лин. Более того, я собираюсь полностью изменить себя. Мне кажется, когда человек пытается жить прошлым, он совершает самую большую глупость. Вы согласны?

— Если прошлое вызывает у него неудовлетворенность настоящим, то — да.

— Я старался не замечать настоящего, — проговорил он. — Теперь я вижу, что в течение многих лет дурачил самого себя.

Я промолчала.

Напряжение постепенно спадало. Сэр Филипп опять достал портсигар; прикурив сигарету и выбросив спичку, он улыбнулся мне.

— Итак, перед вами возродившийся к жизни человек, — весело объявил он.

— Здравствуйте. Как поживаете? — поприветствовала я его, стараясь подыграть ему.

И в то же время я боялась, что одно неосторожное замечание или слово могут напомнить ему, как мы далеки друг от друга.

— Разве это событие не вызывает у вас интереса? — поддразнил он меня.

— Вызывает, — ответила я. — Но если вы намерены забыть о прошлом, значит, с этой минуты оно не может вызывать у меня любопытства. Давайте размышлять о будущем.

Он театральным жестом снял передо мной шляпу, потом бросил ее на траву.

— Леди Гвендолин Шербрук, — объявил он, — я знаю, что вы очень умная женщина.

— Вы второй, кто за время моего пребывания в Лондоне заявляет мне об этом, — сказала я. — Я могу так и поверить в это.

— Если вы настолько умны, как мне кажется, — заметил он, — вам самой все давно известно. Итак, я в ваших руках. Что вы можете мне предложить?

— А что бы вам больше всего хотелось от жизни? — совершенно серьезно спросила я.

— Если бы вы задали этот вопрос всего полчаса назад, — проговорил он, — я бы ответил, что хочу повернуть время вспять. Теперь же мне трудно ответить. За долгие годы я так привык ни к чему не стремиться, что совсем забыл, как человек ставит перед собой цель.

— Все очень просто, — принялась объяснять я. — Вы должны поставить перед собой цель, которая гораздо выше ваших возможностей. Следовательно, если вы и не достигнете намеченного — это может случится с каждым, — то хотя бы приблизитесь к нему и будете удовлетворены полученным результатом.

— Давайте говорить конкретно, — сказал он. — Что именно вы предлагаете мне?

— Ну… стать премьер-министром, — заявила я. — Думаю, для любого политика этот пост является высшей точкой его карьеры.

— Почему вы не предложили мне стать диктатором? — шутливо проговорил он.

— Потому что, как мне кажется, из вас получился бы плохой диктатор, — призналась я.

— Честный ответ, — заметил он. — А почему?

Я поняла, что теперь мне будет нелегко что-либо объяснить ему. Так как сэр Филипп меня разочаровал. Полагаю, в моем воображении все еще жил детский образ сказочного рыцаря, который надевает доспехи, пристегивает меч и отправляется в странствие, помогая по дороге слабым и обездоленным. Действительно, в сэре Филиппе было нечто такое, что заставило меня увидеть в нем одного из рыцарей короля Артура. Он великолепно вписался бы в картинки, которые я видела в зачитанной до дыр книге, когда мне было двенадцать. Временами я замечала у него такой же суровый взгляд, мне казалось, что он заглядывает в далекое будущее в неустанных поисках Чаши Грааля. Теперь же я поняла, что на самом деле он смотрел в прошлое. Как странно, подумала я, что все эти годы он находился во власти одной женщины, которая практически остановила его жизнь, подавила все его желания и склонности, лишила его радости.

— Ну? — Его голос вывел меня из задумчивости.

Я сообразила, что молчание мое затянулось, и я не ответила на его последний вопрос.

— Простите, — проговорила я. — Я думала о вас.

— И что же вы думали? — спросил он.

— Пока что у меня нет желания рассказывать вам, — ответила я. — Пусть мои слова не покажутся вам смешными, но я еще плохо вас знаю. Я не хочу спешить с выводами — в противном случае у меня может создаться неверное представление о вас.

— Это значит, что вы не очень высокого мнения обо мне, — заметил он.

— Трудно сказать, — проговорила я. — Я слышала много сплетен о вас, и у меня сложился образ, который, как я сейчас поняла, оказался неверным. Я не хочу сказать, что разочарована, — просто я боюсь еще раз ошибиться.

— Скажите, почему вы вообще думаете обо мне? — спросил он.

Я покраснела. Этот вопрос оказался для меня неожиданностью. Я отвернулась, сделав вид, будто наблюдаю за появившимися на поле игроками.

— Мне кажется, очень многие думают о вас, — с трудом выговорила я.

Он вздохнул.

— Если бы вы только знали, как мне хочется от них спрятаться, — признался он. — Однажды мне удалось сбежать на несколько лет — полагаю, вам уже рассказали об этом. Я жил в полном уединении в Индии, в горах. И тогда я понял, что ненавижу людей за их любопытство и въедливость, за то, что они всем лезут в душу.

— Мне кажется, это своего рода страх, — заметила я.

— Страх? — удивился он. — Почему?

— Многие боятся, что окружающие узнают или поймут гораздо больше, чем они сами, — ответила я. — Главным образом в том, что касается реальных вещей: жизни, истины, эволюции человечества. Естественно, они не осознают, что ими движет, но инстинктивно пытаются себя защитить и поэтому везде суют свой нос, и особенно в личную жизнь и чувства других.

— Замечательная теория, — сказал он. — Но если бы у вас, подобно мне, была причина ненавидеть все человечество, вы увидели бы, что трудно найти для окружающих какие-либо оправдания. Вы с наслаждением наблюдали бы, как они погружаются в болото подлости.

Он говорил с таким жаром, что я поняла: как бы он ни пытался забыть о нанесенных обидах и покончить с прошлым, рана все еще дает себя знать.

— Мы не можем существовать вне общества, — мягко проговорила я. — Хотя допускаю, что мужчины более независимы, чем женщины, — какая женщина согласится жить в горах, пусть даже недолго? Одиночество приводит их в ужас.

— Мужчина тоже может быть одиноким, уверяю вас, — печально заметил он.

— Если бы мужчина и женщина могли бы устоять против заложенной в них тяги к обществу, продолжала я, — мир перестал бы существовать, не так ли? Страх одиночества — один из самых сильных стимулов, испокон века заставлявший человечество находить себе пару.

— Вы считаете, что женитьба или замужество могут спасти человека от одиночества? — спросил он. — Разве человек не будет чувствовать себя страшно одиноким, если он свяжет свою жизнь с тем, кого он не любит?

Я подумала об Анжеле и ответила:

— Не знаю. Мне кажется, уж лучше выйти замуж за зануду, который будет пилить тебя день и ночь, чем остаться одной.

Рассмеявшись, он поднялся.

— Пойдемте выпьем чаю, мой маленький философ, — предложил он. — Игра неинтересная, нет смысла тратить на нее время.

За все время никто из нас ни разу не бросил взгляд в сторону игроков, и я почувствовала угрызения совести. Я подняла свою шляпку и последовала за ним к зданию клуба, перед которым были расставлены столики под зонтиками.

Мы пили чай молча. Я обдумывала только что состоявшийся между нами разговор и обнаруживала, что каждое замечание сэра Филиппа заключало в себе более глубокий смысл, чем могло показаться. Я очень сожалела, что так мало знаю о нем и о событиях, которые сыграли такую важную роль в его жизни.

Очень часто проходившие мимо столика люди приветствовали сэра Филиппа. Когда мы собирались уходить, к нам подошла разодетая дама лет сорока.

— Филипп! — возбужденно вскричала она. — Как я рада тебя видеть. Я просто счастлива!

— Здравствуй, Моника, — ответил сэр Филипп.

— Если бы я знала, что ты собираешься сюда, — продолжала она, — я попросила бы тебя подвезти меня. Мне пришлось ехать с этими страшными занудами Браун-Го, потому что машину, как всегда, взяла мама. Ты меня представишь?

— Познакомьтесь: леди Гвендолин Шербрук, — сказал он. — Леди Моника Шоу.

Леди Моника протянула руку и окинула меня внимательным взглядом, который, как я почувствовала, был полон неподдельного любопытства.

— Вы видели сегодняшний матч? — спросила она. — Игра была великолепной.

— Да, мы уже давно здесь, — ответила я.

Не ожидая приглашения, леди Моника опустилась на стул.

— Угости меня чаем, Филипп, — взмолилась она, поднимая на него огромные карие глаза. — Я умираю от жары.

Сэр Филипп был исключительно вежлив с леди Моникой, однако я уже достаточно хорошо его знала, чтобы понять, насколько ему неприятно ее внезапное появление.

— Кто вы? — обратилась ко мне леди Моника. — Расскажите о себе. Я понимаю, мне следовало бы знать, кто вы, но — Филипп может подтвердить — я страшно рассеянная, поэтому все новости узнаю последней, а все скандалы так перепутались у меня в голове, что иногда ни в чем не повинный человек превращается у меня в главного зачинщика.

— Надеюсь, с моим именем не связано ни одного скандала, — заметила я. — Я сестра Анжелы Уотсон.

— Ах, моя дорогая. Я не имела в виду ничего плохого, — принялась оправдываться леди Моника. — Вы же видите, у меня язык наперед ума рыщет. Анжела Уотсон! Конечно, я знакома с вашей сестрой. Я давно ее не видела. Передайте ей от меня привет и скажите, что мне очень хочется встретиться с ней и с ее очаровательным мужем.

Я пообещала передать ее слова Анжеле.

— Ну, Филипп, — продолжала леди Моника, — расскажи, чем ты занимался в последнее время. Я слышала столько сплетен о тебе. Но все они ужасно скучные, — наверное потому, что ты, мой дорогой, ведешь примерный образ жизни.

— Так и есть, — коротко ответил он.

Леди Моника хихикнула.

— Разве это ни странно? — повернулась она ко мне. — У Филиппа есть все, о чем можно только мечтать, а он всю свою душу вкладывает в политику.

— И при этом у меня нет поста, на котором я мог бы достичь каких-либо результатов, — заметил он сухо.

— На днях одна сорока на хвосте принесла, — проговорила леди Моника, — что ты недавно отказался именно от такого поста.

— Сороки имеют обыкновение болтать чепуху, — отпарировал сэр Филипп.

— О, это была очень важная сорока, — заверила его леди Моника. — Она действительно в курсе всех дел.

— Тогда можешь быть уверена: то, что ей известно, — неправда, — ответил сэр Филипп.

Принесли маленький чайничек и пирожные с мороженым для леди Моники, и она набросилась на угощение с такой жадностью, как будто много дней голодала.

— Мне страшно повезло с фигурой, — сказала она мне. — Что бы и сколько бы я ни ела, это никак не отражается на мне. Вы, наверное, завидуете — ведь вам приходится ограничивать себя.

Я подумала, что едва ли в ее возрасте имеет значение, полнеет женщина или нет. Но взглянув на ее тощую шею и жилистые руки, я решила, что ей не мешало бы немного поправиться. Я пробормотала что-то нечленораздельное и собралась было ответить, но она уже принялась весело трещать о том, что встретила здесь одну знакомую, которая сообщила ей, будто война неизбежна и может начаться в любой момент.

— А я ответила ей, — щебетала леди Моника, — что не двинусь с места, если начнется война. Если мне суждено быть убитой, то от этого не спрячешься. Тебе не кажется, Филипп, что я поступаю разумно?

— О да, очень, — ответил он. — А вы тоже фаталистка, Лин?

Я не успела ответить, потому что вмешалась леди Моника:

— Естественно, она фаталистка. Ведь она разумный человек. Все на свете предрешено со дня рождения. На прошлой неделе я ходила к своему астрологу. О, моя дорогая, он такой душка. Он сказал мне: “Вы проходите через период финансовых стрессов, но к концу месяца все наладится”.

— А как обстоит дело в действительности? — спросила я.

— Месяц еще не закончился, — весело ответила леди Моника, — но что касается финансового стресса — он был абсолютно прав. Я всегда нахожусь на грани нищеты, не так ли, Филипп?

— С тех пор, как я знаю тебя, — ответил он, — а знаю я тебя много лет…

— Молчи, молчи! — вскричала леди Моника. — Нельзя упоминать о возрасте. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствуют. Вот что на днях сказал мне мой психиатр: “Не думайте о своем возрасте”. Я давно стараюсь не думать об этом.

— Ну, тогда я скажу “с тех пор как мы играли в песочнице”, — с улыбкой поправился сэр Филипп.

— Это нечестно, — возмутилась леди Моника. — Все знают, сколько тебе лет, Филипп. Кстати, я потребовала, чтобы из справочника “Дебретт” убрали дату моего рождения.

— Как тебе это удалось? — удивился сэр Филипп.

— Я встретилась с издателем, — ответила она. — Я рыдала у него на плече, и он дал мне слово. Я еще не видела нового издания, вполне вероятно, что он не сдержал своего обещания, однако он оказался таким очаровательным мужчиной. Я чувствую, что могу доверять ему.

Сэр Филипп взглянул на часы.

— Лин, как вы относитесь к тому, чтобы отправиться в обратный путь? — спросил он.

— Что, вам уже пора? — воскликнула леди Моника.

— Да, как это ни печально, — ответил сэр Филипп.

— А мне придется ждать Браун-Го, — уныло проговорила леди Моника. — Если я уеду с вами, это будет невежливо по отношению к ним.

— Ты права, — согласился сэр Филипп. — До встречи, Моника.

— Когда? — спросила она.

— Я позвоню тебе, — заверил ее сэр Филипп.

— Тысяча благодарностей за чай, — сказала леди Моника, пожимая ему руку. Потом повернулась ко мне: — До свидания, леди Гвендолин, или, как вас называет Филипп, Лин. Какое красивое имя. На вашем месте, я никогда не представлялась бы как-то иначе.

— Я так и делаю, — ответила я. — До свидания, леди Моника.

Мы с Филиппом заспешили к выходу. Когда мы отошли на довольно значительное расстояние, он замедлил шаг.

— О Господи! Мне очень жаль, что вам пришлось общаться с Моникой Шоу. Она самая страшная зануда на свете. У нее, бедняги, с головой не все в порядке. Она всем навязывается, не задумываясь над тем, приятно людям ее общество или нет. И, кроме всего прочего, она совершенно не понимает никаких намеков.

— Она на самом деле сумасшедшая? — спросила я.

— О, не настолько, чтобы находиться в сумасшедшем доме, — ответил он. — Стоит ей познакомиться с мужчиной, она тут же начинает с ним флиртовать, она не способна надолго сконцентрировать свое внимание на чем-то одном и помешана на гадалках и астрологах.

— Но то, что вы назвали, не кажется мне признаками невменяемости, — заметила я. — Она ничем не отличается от многих других, кому нечем заняться.

— Ситуация гораздо хуже, чем я представил ее, — сказал он. — Если бы вы знали ее семью, вы поняли бы. Они полностью деградировали. Это еще одно подтверждение для тех, кто считает, будто аристократии не хватает свежей крови.

— Значит, вы знаете ее с детства? — спросила я.

— Да. Наши дома стояли рядом, — ответил он. — Я вспоминаю, что, будучи всего четырехлетним малышом, уже не любил Монику. Она всегда кричала и постоянно заявляла, будто мы дергаем ее за волосы, когда на самом деле нас и рядом с ней не было. Она страшно жаждала всеобщего внимания и была полна решимости добиться своего.

— Я бы сказала, что она вела себя как истинная женщина, — проговорила я.

— Но очень неприятная женщина, — сказал он.

Мы подошли к машине.

— Я не собирался так скоро уезжать, — сказал сэр Филипп. — Но если бы мы посидели за чаем чуть дольше, Моника присосалась бы к нам, как пиявка. Мы никогда от нее не отделались бы.

— Бедняжка! — проговорила я.

Я представила, как эта женщина идет по жизни: никому не нужная и в то же время страстно мечтающая с кем-то подружиться и привлечь к себе внимание. Как это ужасно — воображать, будто к тебе относятся гораздо лучше, чем на самом деле, и все время испытывать разочарование.

Мы выехали на шоссе, но, вместо того чтобы повернуть направо, к Лондону, поехали прямо.

— Давайте съездим в Ричмонд-Парк, — предложил сэр Филипп. — Вы не торопитесь?

При мысли, что Анжела может беспокоиться обо мне, меня охватили угрызения совести. Но никакая сила не заставила бы меня отказаться.

— Нет, — ответила я. — Я не спешу.

Через пару минут мы оказались в парке. Вдоль дороги бродили олени; на залитых солнцем полянах пили чай те, кто выбрался из города на пикник; отовсюду раздавались голоса детей, которые бегали между деревьями. Сэр Филипп доехал до вершины холма, откуда открывался изумительный вид на долину Темзы. Он выключил двигатель. Вокруг не было ни души. Я ощутила небывалый покой и умиротворение от того, что мы оказались вдвоем в этой тишине, которую нарушал стрекот кузнечиков в траве и пение птиц в ветвях деревьев…

Не знаю, почему мне вспомнились две строки из стихотворения. Прикрыв глаза, я проговорила:

“Мы на века рабами рождены

Ветров морозных, жгущих своим вздохом

И солнц лучей, палящих с высоты небес…”

Я почувствовала, что сэр Филипп вздрогнул.

— Почему вы это сказали? — резко спросил он. — Почему вы вдруг стали читать мне это стихотворение?

Я сама была изумлена. Да и его голос удивил меня. Я заколебалась, но все-таки запинаясь ответила:

— Не знаю. Просто оно пришло мне в голову.

— Но ведь должна же быть какая-то причина, — настаивал он, впиваясь в меня взглядом. Внезапно он закрыл рукой лицо и откинулся на сиденье. — Забудьте об этом, — сказал он. — Я несу какую-то чепуху.

Он завел двигатель, выехал на шоссе и помчался в сторону Лондона с такой скоростью, будто мы от кого-то убегали.

За всю дорогу мы ни проронили ни слова. Он подвез меня к дому, и мы расстались. Наше прощание было формальным и очень сдержанным, что привело меня в полное замешательство.

Загрузка...