Глава 3. Проскуров поправляет Сталина

Чтобы понять ценность разведывательной информации варшавской резидентуры РУ, подчиненной Проскурову в 1939 году, необходимо знать хоть что-либо из ее истории, а также биографические данные и возможности ее агентурных источников. Варшава была важной резидентурой РУ (термин обозначающий разведывательную группу/станцию разведки за рубежом), потому что Польша считалась потенциальным противником СССР со времен советско-польского конфликта в 1920 году. Но разведывательная деятельность, которая оказала сильное воздействие в период 1939–1941 гг., началась с прибытием Рудольфа Гернштадта в Варшаву в 1933 году. Московский корреспондент немецкой газеты «Берлинер тагеблатт» был вынужден уехать вместе с другими немецкими корреспондентами — они были высланы в качестве ответной меры на выдворение нацистским правительством советских журналистов из Берлина. В период работы в Москве Гернштадт был завербован РУ и, выполняя ее задание, переехал в Варшаву, чтобы стать там корреспондентом газеты. Сразу же по прибытии, он окунулся в жизнь германского землячества, где его очень ценили за знания восточноевропейских дел. Он установил тесные отношения с германским послом Хансом-Адольфом Мольтке, который часто обращался к нему за советом, и через которого он имел возможность знакомиться, оценивать и завербовать нескольких лиц, которые предоставляли ему великолепные разведывательные сообщения.

Среди них оказалась отважная Ильзе Штёбе (псевд. «Альта») известная журналистка, а также любовница Гернштадта. Впоследствии являлась связником нескольких лучших источников Гернштадта, которого перевели в Берлин и Бухарест. Она была арестована Гестапо в августе 1942 года, подверглась жестоким пыткам, но не выдала ни одного члена своей разведгруппы, чем сохранила им жизнь. 21 декабря 1942 года приговорена к смертной казни и обезглавлена. Среди тех, с кем она работала, был Герхард Кегель (псевд. «ХВС») сотрудник коммерческого отдела посольства Германии в Варшаве, который впоследствии был назначен в посольство в Москве. Другой был Рудольф фон Шелиа (псевд. «Ариец») — первый секретарь посольства Германии в Варшаве, после захвата Польши Германией он был направлен в информационный отдел МИД в Берлин. Многие годы проработавший на дипломатическом поприще, он имел отличные контакты в германских политических и военных кругах. Третьим и четвертым членами этой варшавской группы были Курт и Маргарита Фёлькиш (псевд. «ABC» и «ЛЦЛ»). Курт занимался контактами с прессой в варшавском посольстве, а позднее был переведен в посольство в Бухарест. Его жена Маргарита работала там секретарем. Рассматриваемая в целом, эта группа снабжала РУ очень ценными сведениями по немецким планам и деятельности.

17 мая 1939 года Проскуров направил Сталину докладную записку с приложением на шести страницах, озаглавленным «Будущие планы агрессии фашистской Германии, по оценке чиновника Германского министерства иностранных дел Клейста». Записка была с грифом «Совершенно секретно» и «Особого интереса». Добытая варшавской резидентурой советской военной разведки, она основывалась на инструктивном совещании, которое проводилось д-ром Петером Клейстом, главой Восточного департамента ведомства Риббентропа, для высших сотрудников Германского посольства в Варшаве во время визита Клейста туда 2 мая 1939 года. [20]

По случайному совпадению, именно 2 мая Сталин проинформировал Максима Литвинова, что он будет заменен Молотовым на посту Наркома иностранных дел. Литвинов был еврей и поддерживал идею заключения соглашения с Англией и Францией, чтобы сдержать германскую агрессию. Соответственно, действия Сталина были сигналом Гитлеру о возможности соглашения между двумя странами. Это должно было стать одним из первых шагов в менуэте, который следующие несколько месяцев танцевали Москва, Берлин, Лондон и Париж, разбираясь, что делать с Польшей.

Комментарии Клейста по планам Гитлера по Польше и долгосрочные намерения Германии Сталин должно быть читал с большим интересом. В конце концов, Кпейст был единственной персоной в ближайшем окружении Риббентропа, который постоянно занимался германскими делами в Восточной Европе. Он начал с утверждения, что:

«По собственному высказыванию Гитлера, сделанному им в разговоре с Риббентропом, Германия переживает в настоящий момент первый этап своего абсолютного военного закрепления на востоке, которое, невзирая на идеологические соображения, должно было быть достигнуто какими угодно средствами. За беспощадным очищением востока последует „западный этап“, который должен будет окончиться поражением Франции и Англии, будь то военным или политическим путем. Лишь после этого можно будет рассчитывать на осуществимость разгрома Советского Союза. В настоящее время мы еще находимся в стадии военного закрепления Востока. На очереди стоит Польша. Подготовка уже предпринятая Германией — создание протектората в Богемии и Моравии, образование Словацкого государства, присоединение Мемельской области — были все направлены против Польши».

Здесь Клейст, по-видимому, имеет в виду договор от 15 марта 1939 года, навязанный чешскому правительству, который привел к оккупации Богемии и Моравии, создание Словакии и оккупацию Мемельской области 23 марта. Клейст продолжал, заявив, что:

«Гитлер решил необходимым поставить Польшу на колени. Узкому кругу лиц вокруг Гитлера было известно, что последнее германское предложение будет отвергнуто Польшей. Гитлер и Риббентроп были убеждены, что по соображениям внутренней и внешней политики польское правительство не сможет принять германские требования. Только по этой причине Германия вставить в свое предложение пункт о неприкосновенности границ на 25 лет. Германские расчеты оказались правильными. В силу отказа Польши мы получили по отношению к ней свободу рук».

В данном пункте своего доклада Клейст, вероятно, имел в виду переговоры с Министром иностранных дел Польши Юзефом Беком. Следующие слова Клейста звучат еще более жестко:

«Если Польша не согласится с германскими предложениями и не капитулирует в ближайшие надели, то вряд ли можно предположить, что в июле — августе она не будет подвергнута военному нападению ‹…›. Большое стратегическое сопротивление польской армии должно быть сломлено в 8 — 14 дней. Нападение на Польшу должно вестись одновременно — с германской восточной границы, из Словакии, Карпатской Украины и Восточной Пруссии. Наступление должно вестись самым яростным образом, и как мыслят в германском генеральном штабе, должно привести к ошеломляющему успеху. Оставшиеся очаги сопротивления, которые, без сомнения, будут еще по всей стране и не в малом количестве, должны подавляться самым беспощадным образом ‹…›, Германские подготовки против Польши отложены на июль — август. Военные мероприятия будут предприняты лишь незадолго до выступления. Они должны быть осуществлены основательно и при полной маскировке».

Клейст сконцентрировался на темах для пропаганды перед нападением, перечислив уловки и лозунги, которые необходимо было усилить в ходе этой кампании:

Под лозунгом «Польша — государство реакции и упадка» мы должны вскрыть нищету польского крестьянства, культурную отсталость страны, феодальный способ ведения хозяйства и голодное существования польского населения ‹…›. Цель этой кампании — воздействие на мировое общественное мнение и на польское население; надо будет добиться раскола внутри польской нации и недовольства польским руководством населения, используя для этого классовые противоречия. Подготовка этой пропагандистской кампании займет около двух месяцев.

Клейст рассмотрел различные ситуации, которые могли бы дать Германии предлог для начала боевых действий:

«Идеальным было бы, если бы конфликт с Польшей был вызван не со стороны Германии. В настоящее время мы в Берлине обсуждали вопрос вовлечения в это дело Украины. С А. Волошиным (В 1938–1939 гг. — глава автономного правительства Карпатской Украины) и Ю. Реваем (министр автономного правительства) условлено относительно узаконения широкой автономии Карпатской Украины в рамках венгерского государства. Этим самым мы бы снова завоевали доверие украинских масс в Восточной Галиции и укрепили бы потрепанную мощь украинцев. Специальной обработки украинских руководящих кругов не требуется; они остаются преданными Берлину. Мы можем затем дать Западной Украине сигнал к восстанию. Из Словакии и Карпатской Украины мы могли бы направить большие партии оружия и боеприпасов, а также хорошо подготовленных украинских бойцов. Между Львовом и Берлином установлен такой тесный контакт, что относительно массового восстания Украины не может быть сомнения. Созданный таким образом очаг беспокойства на Украине дает Германии повод для военного вмешательства в крупных размерах. Этот проект вызывает в Германии единственное опасение — возможность реакции Советского Союза. Если в ближайшее время мы убедимся в обратном, то украинский фактор будет нами введен в действие».

Подписание Германско-Советского пакта о ненападении мешало этой схеме. Однако она демонстрировала степень, до которой немцы могли объединиться с украинскими националистами ради «общего дела» — фактор, который начнет действовать весной и летом 1941 года. Видение будущего Клейстом звучало до удивления пророчески:

«Мы придерживаемся мнения, что конфликт с Польшей можно локализовать. Англия и Франция по-прежнему не готовы к выступлению на стороне Польши. Если мы в короткий срок сломим главное сопротивление Польши, то Англия продемонстрирует своим флотом в Средиземном море. Франция побряцает оружием за линией Мажино — этим и кончится. Если, несмотря на ожидания, европейская война, в связи с выступлением против Польши послужит поводом к войне против Германии, то превентивная война дело решенное. В таком случае Гитлер готов на длительную дискуссию. В любом случае мы не дадим спровоцировать себя в невыгодное время. Выбор момента действия мы оставили за собой. В настоящее время мы не решились бы ввязываться в европейскую войну вследствие нашей недостаточной подготовленности и маловыгодной международной обстановки; однако, за три — четыре месяца мы можем быть полностью готовы. Германское командование убеждено в своей победе ‹…› благодаря нашей авиации. По расчетам германских военных специалистов все английские порты могут быть разрушены в течение шести часов. Опустошающее действие германской авиации до сего времени было продемонстрировано лишь один раз: в испанской гражданской войне под Герникой. Успех был потрясающим — город сравняли с землей. В этом свете покорение Англии и Франции не представляется слишком трудным делом ‹…›. Америка со своим вмешательством не поспеет вовремя, а Советский Союз окажется нейтральным».

Клейст продолжил свои пророчества:

«Для нанесения удара по Польше, в Берлине в настоящее время снова начали интенсивно заниматься юго-востоком. Мы должны ближе подойти к Румынии. Гафенку (румынский министр иностранных дел) рассыпался в Берлине хорошими фразами, а в Лондоне и Париже занимался антигерманской политикой. Таким способом мы не добьемся нашей цели. Требуется непосредственный нажим на Бухарест. Мы ‹…› сделаем Венгрию германским протекторатом, а затем выдвинем войска к румынской границе. Румыния капитулирует. В Прибалтийских государствах мы рассчитываем достичь эти же цели другим путем ‹…›. Нейтралитет прибалтов в случае войны для нас так же важен, как нейтралитет Бельгии или Голландии. Когда-нибудь позднее, когда у нас будет для этого подходящий момент, мы сможем нарушить его, но, в силу заключенных пактов о ненападении (с Польшей в 1934 году), мы избежим автоматического вмешательства Советского Союза».

В заключение он сказал:

«Итак, наступление против Польши намечается на июль или август. Если же поляки спровоцируют превентивную войну ранее этого срока, то дело будет обстоять иначе. Ответим ли мы на эту провокацию решительным выступлением — будет зависеть от решения фюрера и его оценки международной обстановки. Во всяком случае для нас будет неприятно, если поляки вынудят нас к войне в настоящий момент, когда международная обстановка не благоприятна нам и наша подготовка к войне еще не закончена».

Прочитав докладную записку, Сталин написал на полях: «Спросите у Проскурова — кто этот „источник“?» Слово источник было дважды подчеркнуто. У Проскурова имелся ответ на вопрос Сталина. Среди сотрудников Германского посольства в Варшаве было три советских агента: Рудольф фон Шелиа, Герхард Кегель и Курт Фёлькиш, жена которого также сотрудничала с нами, фотографируя документы, добытые другими членами группы Гернштадта. Фон Шелиа должен был присутствовать на брифинге Клейста, и сообщение, вероятно, было его работой. Проскуров, естественно, доложил Сталину, по каким причинам он склонен верить в надежность данных источников, и если кто-либо сравнит вопросы, поднятые Клейстом, и действиями, предпринятыми Сталиным, чтобы разрушить некоторые из планов Гитлера, то видно, что он отнесся серьезно хотя бы к некоторым частям этого доклада. Естественно, что у Сталина не было намерения с молчаливого согласия допустить «разрушение Советского Союза», хотя он должно быть видел, что замыслы Гитлера против Польши серьезные, и, вероятно, понимал, что и Англия и Франция могут мало что сделать, чтобы предотвратить ее поражение. И вполне вероятно, что эта линия рассуждения привела к заключению нацистско-советского пакта о ненападении, соглашение, которое, как чувствовал Сталин, отодвинет возможное германское вторжение. Он соглашался с тем, что когда победа над Польшей будет пережита, Гитлер повернет на Англию и Францию. Однако он не мог предугадать, что разгром Германией их сил во Франции произойдет почти так же быстро, как предсказал Клейст.

Рассуждения Клейста о германских планах в отношении Прибалтийских государств, последовавшее после немецкой оккупации Мемеля, должно быть, осели в мозгу Сталина. Как только пакт с Германией был подписан, а нападение немцев на Польшу произошло, так СССР вступил в переговоры с Прибалтийскими государствами о заключении двусторонних договоров о взаимопомощи, которые предусматривали размещение там советских войск. По мнению Сталина, эти действия показывали Гитлеру, что Литва, Латвия и Эстония были и останутся в сфере советских интересов. Постоянный приверженец дипломатических тонкостей, Сталин дожидался до лета 1940 года, чтобы провести выборы в Прибалтийских странах, за чем последовало их вхождение в СССР в качестве союзных республик. Что касается замечаний Клейста огерманских планов в отношении Румынии, то Сталин дождался 1940 года, чтобы вновь обрести Бессарабию и Северную Буковину.

На протяжении лета 1939 года обе стороны были заняты посылкой сигналов друг другу. Гитлер, конечно, хотел, чтобы его интерес в достижении соглашения со Сталиным, был замаскирован несколькими путями — например, торговыми переговорами. Известный на протяжении долгого времени как явный антикоммунист, он не хотел, чтобы его истинные цели стали известны. Например, 5 июля 1939 года Проскуров послал наркому Ворошилову перевод анонимного письма, полученного советской дипломатической миссией в Берлине, которое могло быть «тайной» дипломатической нотой, начинавшейся следующим заявлением: «Германское правительство будет приветствовать предложение от Советского правительства, касающееся немедленного соглашения обоими правительствами по будущей судьбе Польши и Литвы». [21] Далее следовало предложение о возвращении к границам 1914 года, «то есть, возвратить обратно земли, захваченные третьим государством». Явный намек на Польшу. В следующем параграфе говорится, что «перед началом акции обеими сторонами будет целесообразно провести демаркационную линию, которую ни одна из сторон не будет нарушать». Добавлялось, что ввиду «относительно большой территории, которую получит СССР, Германия оккупирует Литву».

Хотя и специально сформулированное в неопределенных выражениях, это неофициальное предложение подходило по формулировкам к секретному протоколу, который в конечном счете будет согласован Германией и СССР во время обсуждения пакта о ненападении. В то время как пакт обязывал обе стороны воздерживаться против агрессивных действий друг против друга в одиночку или вместе с другими странами, секретный протокол отводил Латвию, Эстонию и Финляндию в советскую сферу интересов, а Литву — в германскую. Было согласовано, что граница между сферами интересов Германии и СССР в Польше будет проходить по рекам Нарев, Висла и Сан.

Сталин держал каналы открытыми, как для Германии, так и для англо-французской стороны в надежде на заключение более выгодной сделки для Советского Союза. Отдавая себе отчет в том, что Гитлер твердо решил напасть на Польшу и поэтому страстно желал обеспечить себе нейтралитет СССР, советская сторона попыталась получить согласие Англии и Франции начать переговоры по военным вопросам. Однако только 25 июля Британский кабинет дал свое согласие. Но уже тогда, советскому послу в Лондоне Ивану Майскому было ясно, что англичане не будут торопиться с началом обсуждения. Он был прав в своих оценках. Перед самым отъездом глава британской делегации адмирал Реджиналд Драке спросил британского министра иностранных дел виконта Галифакса, как он должен поступить, если будет невозможно заключить договор. Ему было сказано «тянуть переговоры как можно дольше» в надежде, что германское вторжение в Польшу будет отложено. [22]

Сталин верил, что подобные обсуждения, проводимые параллельно с переговорами о торговом договоре, создадут дополнительное давление на Гитлера, который согласится с его требованиями в обмен на советское согласие. Поэтому он надеялся, что военные переговоры начнутся без промедления. Однако задержки продолжались в связи с выбором средств транспорта. Регулярного воздушного сообщения между Лондоном и Москвой не было, а поездка по железной дороге выглядела неподходящей. В конце концов, было решено, что делегации прибудут морским путем. Но вместо того, чтобы воспользоваться быстроходным крейсером, французская и английская делегации выбрали, соответственно, медленные грузовое и пассажирское суда, прибыв в Ленинград только 9 августа. Этой же ночью они отравились в Москву. Русские, конечно, уже назначили членов своей делегации и приняли меры, чтобы обеспечить скорейшее проведение переговоров. [23]

Проскуров тоже был вовлечен в эту подготовку, добыв франко-говорящего переводчика для Ворошилова. Проскуров помнил о встрече с молодым русским студентом, который учился в Сорбонне, когда он сам находился в Париже во время Испанской гражданской войны. Этим студентом был Александр Николаевич Пономарев, который впоследствии стал инженер-генерал-полковником, ведущей фигурой в советской авиапромышленности. «Как я понимаю, вы говорите по-французски лучше, чем по-русски, — сказал Ворошилов, когда Проскуров представил ему Пономарева. — Расскажите нам по-французски, что вы делали в Париже». Пономарев выполнил просьбу, и его французский был действительно очень хорошим. Ворошилов поблагодарил Проскурова за помощь и приказал адъютанту экипировать Пономарева в течение тридцати шести часов. [24]

Только после этого Ворошилов объяснил, что послезавтра должна прибыть англо-французская военная делегация для переговоров, ведущих к заключению военного договора. Как сказал Ворошилов, «понадобилось два с половиной месяца, чтобы они сделали это. Наконец они согласились, но не по своей доброй воле: народы требуют надеть намордник на Гитлера. Господа и сейчас не торопятся. Обе делегации отказались от самолета и крейсера, уселись на тихоходный пакетбот и вот уже неделю плывут в Ленинград. И это в такое горячее время, когда каждый упущенный день грозит катастрофой». После этой речи Ворошилов сказал Пономареву, что он должен выступать в качестве переводчика советской делегации, и каждый вечер делать расшифровку переговоров за день. Затем ему была выдана новая белоснежная форма, такая, в какую были одеты все остальные офицеры советской делегации.

Советская делегация была на голову выше и английской и французской — возглавляемая наркомом обороны Ворошиловым, она включала в себя высших советских руководителей: начальника Генерального штаба Бориса Шапошникова, наркома ВМФ адмирала Николая Кузнецова, нового руководителя советских ВВС Александра Локтионова и зам начальника Генштаба И. В. Смородинова. Это была внушительная группа, чьи звания и должности были явно выше, чем у членов англо-французской делегации.

Пономареву показалось, что Ворошилов решил унизить членов англо-французской делегации на первом заседании 12 августа, попросив предъявить документы, удостоверяющие их полномочия.

Когда генерал Жозеф Думенк зачитал документ, подписанный премьер-министром Эдуардом Даладье, что он «уполномочивается вести с Верховным командованием Советских вооруженных сил переговоры по всем вопросам, относящимся к сотрудничеству», Ворошилов ответил, что ведение переговоров и заключение военной конвенции — это понятия весьма различные. Глава британской делегации Сэр Реджиналд Драке не исправил атмосферу, когда признал, что у него нет письменных полномочий. Положение ухудшилось 13 августа, когда Ворошилов попросил описать силы, которые они могут предоставить для общей обороны и их оперативные планы по развертыванию этих сил. Ворошилов сказал Пономареву, чтобы тот очень тщательно переводил их объяснения. Думенк назвал количество 110 имеющихся дивизий, но был неуверен, когда Ворошилов спросил, что будут делать французы, если Советский Союз, Польша или Румыния подвергнутся нападению Германии. Когда подошла очередь англичан, они назвали цифру шестнадцать дивизий. Советская сторона посчитала, что в нее трудно поверить, но когда стала ее уточнять, выяснилось, что британские планы предусматривают направление экспедиционных сил во Францию, состоящих только из пяти пехотных дивизий и единственной механизированной дивизии. 14 августа наступила очередь Шапошникова представлять советские цифры. Он заявил, что Советский Союз предоставит для общей обороны 120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5000 тяжелых орудий, 9000 — 10000 танков 5000–5500 боевых самолетов!

После доклада Шапошникова наступила полная тишина, после которой английская и французская делегации перешли к вопросам об авиации. Они, естественно, были очень интересны Пономареву. Маршал авиации Чарльз Бернет мог сказать очень мало о состоянии английской авиации. На Британских островах было 3000 самолетов первой линии, причем в месяц изготовлялось 700 новых машин. В конце 1-й Мировой войны, сказал он в заключение, у Англии было 22000 самолетов, и она имела самый большой воздушный флот в мире. На это Локтионов прошептал Пономареву: «Реклама для дураков!»

Следующим взял слово генерал французских воздушных сил Валэн, который заявил, что в 1940 году Франция будет иметь 3000 самолетов первой линии, включая бомбардировщики со скоростью 450–500 км/час с радиусом действия 800-1000 км. и бомбовой нагрузкой 1000–2500 кг. Это было довольно расплывчато, и Локтионов попросил Пономарева перевести для него вопрос о подробностях рассказанного. К сожалению, сказал генерал Валэн, он не может сообщить дополнительной информации. Локтионов закончил дискуссию по авиации детальной картиной советской военной авиации, после чего ответил на вопросы как британских, так и французских авиаторов.

Настоящий камень преткновения возник в следующие дни по вопросам, действительно ли правительства Англии и Франции заключили договор с поляками и румынами. Английский генерал Хейвуд ответил, что так как Польша и Румыния являются суверенными государствами, то такое разрешение могут дать только они. Французская и английская делегации должны связаться со своими правительствами, чтобы они вместе с Польшей и Румынией рассмотрели эту проблему. «Хорошо, — сказал Ворошилов, — я думаю, что мы должны отложить заседание пока вы не получите ответа от ваших правительств». Затем он добавил: «Все это дает основание сомневаться в стремлении Англии и Франции к действительному сотрудничеству с СССР. Ответственность за неудачу наших переговоров естественно падает на английскую и французскую стороны». Это замечание вызвало негодующие крики и обвинения, что Пономарев перевел неправильно. «Нет, перевод был правильным, — сказал Ворошилов. — Мы просили пропустить наши войска, чтобы они смогли оказать отпор агрессору. Неужели нужно спрашивать, чтобы нам дали право сражаться с нашим общим врагом?».

Хотя было назначено, что конференция будет продолжена в понедельник 21 августа, это было последнее из серьезных заседаний. Ворошилов посмотрел на Пономарева и сказал, горько улыбнувшись: «Мы довольно плохие дипломаты». Пономарев закончил описание этого события своим наблюдением, которое по сей день остается советской версией того, что произошло: «Советская делегация сделала все для успеха переговоров. Но усилия представителей Англии и Франции сводились к тому, чтобы под прикрытием московских переговоров заключить коварную сделку с фашистской Германией и заставить ее устремиться на восток. Ради этого они пошли бы на любой сговор с фашистами». [25]

В конце недели французы попытались убедить поляков согласиться на проход советских войск в случае германского вторжения. Сделать это им не удалось. Переговоры все-таки возобновились 21 августа, но вскоре были отложены, так как было видно, что Ворошилову хорошо известно о бесплодных попытках французов договориться с поляками. Однако, в тот же день Сталин, получив заверения Гитлера, что к пакту о ненападении будет заключен секретный протокол, вероятно, гарантирующий ему уступки, которых он добивался в Польше, Балтийских странах, Финляндии и Румынии, написал ему о согласии заключить пакт и выразил готовность принять Министра иностранных дел Риббентропа 23 августа в Москве.

Конец недели, 18–20 августа, был очень напряженным для Сталина. Он решил вести переговоры по пакту о ненападении с Гитлером и отказаться от англо-французских военных переговоров. Во всяком случае, он никогда не ожидал от них ничего серьезного, а низкий уровень представительства и ограничение их военных ресурсов убедил его в своей правоте. Кроме того, он, вероятно, знал, что некоторые члены в британском правительстве, действуя через доверенное лицо Чемберлена — сэра Хораса Уильсона — все еще старались обмануть поляков и заключить сделку с Гитлером. [26] Какие мысли обуревали Сталина в эти судьбоносные дни?

Ограничивались ли они ожиданиями, что он сможет вернуть те части Белоруссии и Украины, которые оставались под властью Польши, добьется ли он молчаливого согласия Германии на получение от Румынии Бессарабии, и получит ли согласие Гитлера на советское превосходство в прибалтийских странах? Или он вернется к давнишним взглядам Ленина, что капитализм/империализм полностью истощат себя в войнах, проложив таким образом путь революционному социализму в промышленных странах? По словам Черчилля, решение заключить пакт о ненападении с Германией было принято на заседании Политбюро 19 августа 1939 года, на котором присутствовали и руководители Коминтерна. Другие заявляют, что заседания Политбюро не было, а что текст речи, якобы произнесенной Сталиным и опубликованной французским информационным агентством «Гавас», был фальшивкой. Вероятно, самое тщательное исследование данного вопроса содержится в статье русского историка Сергея Случа. [27]

В конце 1994 года русский перевод французской версии речи Сталина был опубликован в Москве в журнале «Новый Мир». По словам автора, историка Т. С. Бушуевой, эта французская версия была обнаружена в Центре хранения историко-документарных коллекций, (быв. Особый архив СССР, ф. 7, оп. 1, д. 1223). [28] Хотя Бушуева утверждает в своей статье, что этот документ был среди других, захваченных Группой Советских войск в Германии и переслан в Москву, она не сделала описания этого особого файла, что было серьезным упущением, так как данный текст находился в разделе файла Разведывательного отдела (DeuxiemeBureau) Министерства обороны «Виши», которое занималось французской Коммунистической партией и пропагандистской деятельностью секретной службой «Виши» против этой партии. Случ раскрывает это и приписывает авторство различных версий «речи», которые до сих пор продолжают обсуждаться многими историками, пропагандистскому использованию «Виши» текста «Гавас».

Ниже приводится перевод этого текста с французского языка:

«Вопрос мира или войны встает в критическую для нас фазу. Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать „модус вивенди“ с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР. Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну.

Опыт двадцати последних лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможна только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию.

Германия предоставляет нам полную свободу действий в Прибалтийских странах и не возражает по поводу возвращения Бессарабии СССР. Она готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию, Болгарию и Венгрию. Остается открытым вопрос, связанный с Югославией ‹…›. В то же время мы должны предвидеть последствия, которые будут вытекать как из поражения, так и из победы Германии. В случае ее поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизированная Германия окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут еще достаточно сильны, чтобы захватить Берлин и уничтожить советскую Германию. А мы не будем в состоянии прийти на помощь нашим большевистским товарищам в Германии.

Таким образом, наша задача заключается в том, чтобы Германия смогла вести войну как можно дольше, с целью, чтобы уставшие и до такой степени изнуренные Англия и Франция были бы не в состоянии разгромить советизированную Германию. Придерживаясь позиции нейтралитета и ожидая своего часа, СССР будет оказывать помощь нынешней советизированная Германии, снабжая ее сырьем и продовольственными товарами. Но само собой разумеется, наша помощь не должна превышать определенных размеров для того, чтобы не подорвать нашу экономику и не ослабить мощь нашей армии.

В то же самое время мы должны вести активную коммунистическую пропаганду, особенно в англо-французском блоке и преимущественно во Франции. Мы должны быть готовы к тому, что в этой стране в военное время партия будет вынуждена отказаться от легальной деятельности и уйти в подполье. Мы знаем, что эта работа потребует много жертв, но наши французские товарищи не будут сомневаться. Их задачами в первую очередь будут разложение и деморализация армии и полиции. Если эта подготовительная работа будет выполнена в надлежащей форме, безопасность советской Германии будет обеспечена, а это будет способствовать советизации Франции.

Для реализации этих планов необходимо, чтобы война продлилась как можно дольше, а именно в эту сторону должны быть направлены все силы, которыми мы располагаем в Западной Европе и на Балканах.

Рассмотрим теперь второе предположение, то есть победу Германии. Некоторые придерживаются мнения, что это представляет для нас серьезную опасность. Доля правды в этом утверждении есть, но было бы ошибочно думать, что опасность так близка и так велика, как некоторые ее представляют. Если Германия одержит победу, она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы начать вооруженный конфликт с СССР по крайней мере в течение десяти лет.

Ее основной заботой будет наблюдение за побежденными Англией и Францией с целью помешать их восстановлению. С другой стороны, победоносная Германия будет располагать огромными территориями, и в течение многих десятилетий она будет занята „их эксплуатацией“ и установлением там германских порядков. Очевидно, что Германия будет очень занята в другом месте, чтобы повернуться против нас. — Есть и еще один аспект, который послужит укреплению нашей безопасности. В побежденной Франции ФКП всегда будет очень сильной. Коммунистическая революция неизбежно произойдет, и мы сможем использовать это обстоятельство для того, чтобы прийти на помощь Франции и сделать ее нашим союзником. Позже все народы, попавшие под „защиту“ Германии, также станут нашими союзниками. У нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции.

Товарищи! В интересах СССР — Родины трудящихся, чтобы война разразилась между Рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон. Именно по этой причине мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем, чтобы эта война, объявленная однажды, продлилась максимальное количество времени. Надо будет усилить пропагандистскую работу в воюющих странах для того, чтобы быть готовыми к тому времени, когда она закончится».

28 ноября 1939 года «Гавас» опубликовало отрывки из указанной речи. 30 ноября Центральный орган ВКП(б) «Правда» напечатал письмо Сталина по публикации «Гавас»:

«Редактор „Правды“ обратился к товарищу Сталину с вопросом: как относится товарищ Сталин к сообщению агентства Гавас о „речи Сталина“, якобы произнесенной им в „Политбюро 19 августа“, где проводится якобы мысль о том, что „война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие страны?“»

Товарищ Сталин прислал следующий ответ:

«Это сообщение агентства Гавас, как и многие другие его сообщения, представляет вранье. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафе-шантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать того, что:

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии, ибо он считал и продолжает считать, что скорейшее окончание войны коренным образом облегчило бы положение всех стран и народов;

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили, как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны.

Таковы факты.

Что могут противопоставить этим фактам кафе-шантанные политики из агентства Гавас?

И. Сталин.» [29]

«Гавас» получил этот текст от своего корреспондента в Женеве, который никогда не раскрыл своего источника. Сам текст «Гавас» мог быть фабрикацией.

Однако, реакция Сталина в «Правде» предполагает, что сообщение «Гавас» сильно разозлило его, так как оно вышло накануне войны с Финляндией. Что касается «мирных предложений» Германии, поддержанных Советским Союзом, заботой Сталина в первые дни сентября был не мир, а быстрота наступления Вермахта, крах польского сопротивления и опасение, сможет ли Красная Армия занять обещанный кусок польской территории в Белоруссии и Украине прежде, чем немцы захватят его.

Главным вопросом, вытекающим из языка речи 19 августа 1939 года, является не то, как «Гавас» получил ее, но отражает ли она сокровенные мысли Сталина по «вопросу войны и мира». Я полагаю, что да, и моя вера подкрепляется замечаниями Сталина, сделанными 7 сентября 1939 года в присутствии Георгия Димитрова, Молотова и Андрея Жданова, и которые были записаны Димитровым в своем дневнике. В целом они соответствуют высказываниям, содержащимся в предполагаемой речи 19 августа. Рассмотрим это: «Идет война между двумя группами капиталистических стран ‹…› за передел мира, за господство над миром. Мы не видим ничего плохого в том, чтобы они хорошо повоевали и ослабили друг друга. Будет неплохо, если от рук Германии позиции богатейших капиталистических стран (особенно Англии) пошатнутся». Или это: «Положение коммунистов у власти отличается от положения коммунистов в оппозиции. Мы являемся хозяевами в своем доме. Коммунисты ‹…› в оппозиции находятся в оппозиции; там буржуазия является господином. Мы можем маневрировать, натравливать одну сторону на другую, чтобы они дрались друг с другом как можно яростней». В заключение своих комментариев Сталин раскрыл причины отказа от «Народного фронта», объяснил, почему он решил не продолжать переговоров с англичанами и французами и наметил в общих чертах лозунги, направляющие рабочий класс в борьбе против «хозяев капиталистических стран ‹…› развязывающих войну в своих собственных империалистических интересах». В сентябре 1939 года Сталин не мог предвидеть, как быстро Гитлер захватит Западную Европу, но он цеплялся к своей идее, что Германия не нападет на СССР в 1941 году, и никогда не оставлял надежды, что Гитлер сначала разделается с Англией, прежде чем осуществит это нападение. [30]

Еще 5 мая 1941 года в речи, которую Сталин произнес перед выпускниками военных академий, прозвучали отзвуки ленинского взгляда на войну, как на повивальную бабку революции. Вдохновленное этой речью, Главное политическое управление Красной Армии начало работу над новым «Красноармейским политучебником». В этом руководстве были и такие утверждения:

«Если в результате войны в некоторых странах возникнет ситуация, при которой революционный кризис будет зреть, а власть буржуазии — ослабевать, СССР начнет войну против капитализма, чтобы помочь пролетарской революции. Ленин сказал: „Как только мы станем настолько сильны, чтобы раздавить капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот“.

Если СССР пойдет вместе с Англией и Францией, Германская военная машина, без сомнения, повернет против Советского Союза.

Не исключена возможность, что СССР в ситуациях, которые могут возникнуть, возьмет инициативу наступательных военных операций».

Новое руководство было прорецензировано членами Главного военного совета 10 июня 1941 года, и эти параграфы (со страниц 149, 152 и 155) были удалены. [31]

17 сентября 1939 года Красная Армия начала оккупацию западных областей Белоруссии и Украины. Воздействие этих и других территориальных приобретений будет рассмотрено в следующей главе.

Загрузка...