Чужая

XI. ДОМОЙ!

Город сиял множеством разноцветных новогодних огней. Витрины магазинов и супермаркетов, банки и биржи, театры и кафе словно были опутаны паутинами струящейся иллюминации. Ярко сверкали огромные щиты реклам, лампочками были увешаны даже карнизы домов, а белые кремлевские башни величественно возвышались над всем городом и тоже сияли в ночи завораживающе и неприступно.

Остров, приютивший волчицу, находился неподалеку от железнодорожного вокзала, и Ева поначалу вздрагивала от резких протяжных гудков тепловозов, от воя электричек, что сверкающими змейками то подходили к вокзалу, то уносились прочь от него, в темноту. Дома возле вокзала тоже сияли огнями.

Днем волчица спала, а когда наступала ночь, выходила из своего логова, поднималась на пригорок и подолгу сидела и смотрела на сверкающий, шумный и бурливый город. Она видела людей, которые издали были похожи на маленьких суетливых муравьев. Все они спешили куда-то, кричали гортанными голосами, забирались в страшные железные брюха поездов и электричек, или наоборот, выбегали из них.

Ей было знакомо, хорошо знакомо это место. Она не раз приходила сюда вместе с Элей и Русланом, и, преодолевая страх, залезала вместе с ними в одно из этих шумных длинных чудовищ. Быть может они, эти железные гусеницы, знали, как найти Элю и маленького человечка.

Прошло еще несколько дней прежде, чем Ева осмелилась глубокой ночью подобраться к большой вокзальной помойке. На ее счастье, собаки по ночам крепко спят, а несколько кошек и больших жирных крыс, что встретились ей там, не грозили ей никакой опасностью. Наоборот, волчице удалось даже поймать и съесть одну огромную наглую крысу, и она поняла, что крысы — даже неплохая пища. Большой полосатый кот, который выскочил из помойного ящика прямо на Еву, сатанински зашипел и завыл. Но вместо того, чтобы растерзать и съесть его, волчица отступила, чуть заметно вильнула хвостом и отвернула от кота голову. В ее памяти навсегда запечатлелся образ ее маленького друга — котенка Васьки, с которым так любила играть Ева в далеком теперь детстве.

И потом у волчицы не было необходимости пожирать кошек, потому что крыс в городе было огромное множество. В отличие от лесных зверюшек, они были неосторожны и самонадеянны, и потому сразу же стали для волчицы легкой добычей. Теперь Ева знала, что она не умрет с голода.

Каждую ночь наступал миг, когда волчица решалась было покинуть гостеприимный вокзал и отправиться на поиски своего дома. Ей даже казалось, что она знает дорогу туда. У волков прекрасная зрительная память, и Ева, с детства не раз проезжавшая по улицам до вокзала, казалось, помнила дорогу. Город был ей знаком. Но каждый раз, сделав несколько робких шагов вперед, по улице, она поворачивала назад. Каждый раз ее что-то пугало или смущало. И волчица возвращалась на свой спасительный остров, чтобы дождаться следующей ночи. Иногда она занимала свой наблюдательный пост даже днем. Днем на вокзале было еще больше людей. Волчица до рези в глазах всматривалась в людей, надеясь разглядеть среди них Элю с Русланом. Среди этих людей было множество похожих на Элю молодых женщин, и еще больше маленьких человечков… Но все это были чужие люди. Чужие маленькие человечки.

Новогодняя ночь напугала ее шумом и буйством. Громкая музыка, треск петард и фейерверков, взлетающие в небо с пронзительным воем ракеты, раскаты, так напоминающие страшные выстрелы из ружья, наполнили душу Евы ужасом. Она убежала на свой остров и не уходила с него еще несколько дней.

Но все же настала ночь, когда волчица решилась войти в город. Манящая сладкая близость родного дома и родных людей была сильнее глубинного, векового страха.

Я вернулась из бесснежной, чистенькой, холодноватой, словно игрушечной Германии в самый канун Нового года. Там, среди новизны, в круговороте встреч и знакомств, я часто думала о Руслане, и столь же часто вспоминала о Еве. Особенно, когда увидела пару волков в зоопарке Гамбурга. Эти немецкие волки вовсе не были похожи на наших — толстые, холеные, с блестящей шерстью. Они не выглядели удрученными и тоскующими. Как мне рассказали сотрудники зоопарка, их кормили пищей с особыми добавками, которые так странно воздействуют на организм, что полностью изменяется психика, и животное становится спокойным и довольным. Это было так просто и так резонно. Почему бы человечеству тоже не употреблять такие добавки? В мире бы не осталось проблем… Похоже, эти волки знать не знали, что такое свобода. Такими же поразительно добродушными и флегматичными выглядели многочисленные домашние собаки и кошки, которые важно ходили по улочкам, украшенные бантиками и дорогими ошейниками. Собаки не лаяли и не бегали, а прогуливались чинно и с достоинством, как пенсионеры персонального значения. Коты и кошки не мяукали и не гонялись друг за другом, не сидели на заборах и не ловили птиц. Однако эта благостная картина сразу же была нарушена, кода я узнала, что практически все домашние животные, которые не отвечают критериям высокой породы — просто напросто стерилизуются, превращаясь в шерстяные игрушки своих хозяев. Никто никому не приносит неожиданностей и неприятностей. Я испытывала двоякое чувство: по улицам не бегали бездомные собаки, все же другие пребывали в благостной и сытой неге. Свобода, страсть, торжество естества? Это было неведомо им. Интересно, любили ли они своих хозяев так, как любила меня моя Ева? Или они относились к ним так же, как к пакетику «Вискаса» или «Педигри»?

Мне многое объяснил и показал Андреас. Он был нашим переводчиком на конференции. Мне было странно, что в чужой мне Германии живет человек, столь близкий мне, столь хорошо понимающий меня… Мы были знакомы только несколько дней, а мне казалось, что я знаю его очень и очень давно. В последний день, в аэропорту, чувство новой потери опустилось на меня свинцовой глыбой, и хотя мы с Андреасом улыбались друг другу, все внутри меня рыдало беззвучным плачем. А он стоял, отделенный барьером, высокий, светловолосый, и махал мне рукой.

Впервые за последние годы мне показалось, что я полюбила. Андреас обещал звонить и писать. Но я в это верила мало. Расстояние и время смывают чувства, как весенний бурлящий поток. И вновь я думала о моей волчице. Почему я теряю всех, кого я люблю, кто так нужен мне?

И вот я вернулась в свою привычную жизнь, в свой город, в котором так много бездомных собак и кошек, но которые, тем не менее, живут своей, предписанной им природой жизнью. Как и моя волчица. Я почему-то была уверена, что Ева жива.

Но я не ждала чуда. Я не надеялась, что когда-нибудь увижу свою волчицу, или что-нибудь узнаю о ее судьбе. Боль утраты как-то притупилась — я смирилась с ней. Но иногда, когда во время уборки я натыкалась случайно на поводок Евы или ее миску, меня с новой силой охватывала тоска по ней. Я не понимала сама, что это за странное чувство я к ней испытывала. Я никогда не относилась к ней, как к домашнему животному, собаке или кошке. Она была равной мне, такой же, как я сама, или как мой сын. Она была моей неназваной дочерью… Той дочерью, которой у меня никогда не будет.

Руслан ждал новогодней ночи, как чуда.

— Ведь правда, аника, Дед Мороз приведет к нам Еву? А он ее принесет вихрем к нам на балкон, или пустит в подъезд и постучит в дверь?

— Ну, я не знаю, сынок, если он сможет найти Еву в лесу и уговорить ее…

— Почему он будет ее уговаривать?

— Может ей так понравилось жить в лесу, что Ева больше не хочет к нам город? Ведь волки, настоящие волки должны жить в лесу. Им в городе плохо. — я всеми силами старалась подготовить Руслана к неотвратимому разочарованию, которое его ждало.

— Нет, я знаю, я точно знаю, что молчица хочет жить с нами! — Руслан чуть не плакал, — Я знаю, что она убежала от дяди Володи только потому, что решила искать нас. Она не хотела с ними жить, она с нами хотела!

До новогодней ночи оставался день, когда Руслан поздно вечером дал мне листочек бумаги:

— Отправь срочно письмо. Это Деду Морозу. Чтоб он не забыл про Еву. Только сегодня отправь, аника! Ты знаешь адрес?

Я пожала плечами:

— Адрес? Ну он же в Лапландии живет…

— Я видел по телевизору, как дети пишут ему письма, у него писем — целый мешок! Когда же он успеет их все прочитать?! Он мое письмо успеет прочитать?

— Конечно успеет, Руслан, он же волшебник. Мы так и напишем: «Лапландия, Деду Морозу.»

— Только ты его сейчас отправь, ладно?

— Ладно, схожу отправлю, — сказала я и вынула из ящика стола конверт.

Трогательными буквами, которые расползались вкривь и вкось, с вывернутыми наоборот знаками, на листочке было написано: " Дет марос! Пожалуста найди Еву! Это моя молчица я ее очен лублю! Болше падаркоф не нада! Руслан.»

Я запечатала письмо в конверт и отправила его в тот же вечер.

На этот раз самый любимый и волшебный праздник превратился для Руслана в сплошное ожидание. Он даже не очень радовался красивой елке и новой гирлянде. Он не ждал под подушкой никаких подарков. И как только стемнело, почти не отходил от окна. Все ждал, когда Дед Мороз приведет Еву… Отвлечь его было невозможно. Я с ужасом думала, что и как я буду объяснять ему завтра. Неужели волшебная детская сказка про Деда Мороза кончится для него навсегда?

Пробили куранты, мы встретили Новый год. Руслан все чаще и чаще подходил к окну и таращил в темноту слипавшиеся глаза. Наконец, мне удалось уговорить его лечь в постель.

В новогоднюю ночь мне позвонил Андреас. И это было моим маленьким чудом. Мне стало хорошо и спокойно. Так хорошо, как не было уже очень давно.

Новогодние праздники затянулись на несколько дней. За эти дни Руслан кое-как успокоился и больше не заговаривал про Еву. Но я чувствовала, что он затаил свою боль, свою надежду где-то глубоко в себе. Он был задумчив и молчалив. Наконец я повела его садик.

Тот вечер я не забуду никогда. По-моему, это был как раз рождественский вечер. Сколько бы лет ни прошло, что бы ни происходило во мне, со мной, и даже с целой страной — тот вечер стоит у меня перед глазами так, как будто все это случилось лишь мгновение назад…

Как обычно я забрала Руслана из садика, и мы медленно шли, наслаждаясь прекрасной и тихой погодой. Падал крупный снег, похожий на гагачий пух. Я как всегда тащила тяжелую сумку с провизией — меня угораздило именно в тот день купить несколько килограммов картошки и несколько десятков яиц. Все это в одной сумке сочеталось крайне неудачно. У меня онемела рука, а я все переживала за яйца, которые, наверное, были уже раздавлены картофельными клубнями. И все же мы с Русланом не могли удержаться от того, чтобы немного не погулять за нашим домом, на той тропинке, что уходила к Казанке, среди кустов ивняка и зарослей камышей. В мягкой слоистой тишине сумерок зажигались и мерцали окна в громадах домов.

Впереди на дороге показалась крупная собака, похожая на овчарку. Я огляделась в поисках ее хозяина. Но она была одна.

И вдруг Руслан закричал:

— Аника, да ведь это же наша Ева!!

— Что ты говоришь, Руслан, хватит уже, нельзя же все время только об этом думать…

И в это мгновение собака бросилась прямо к нам.

— Ева! Ева! Молчица! — закричал Руслан и, вырвав у меня свою руку, побежал навстречу собаке.

Мне показалось, что я сошла с ума, или я сплю, или я совершенно пьяна. Мы все смешались в один кричащий и визжащий клубок — я, Руслан и Ева! Моя Ева! Это была она, какая-то странно изменившаяся, очень худая, с запекшимися болячками на горле и на ушах, но все в том же кожаном ошейнике с бляшками, в котором я видела ее в последний раз. Слезы потоком хлынули у меня из глаз, а Ева облизывала мое лицо, мои глаза жарким языком, дышала на меня горячо и сильно, скулила и сопела, топтала мою сумку с картошкой и яйцами, прижималась ко мне всем своим пушистым, костлявым, жилистым телом, словно просила у меня защиты, словно хотела спрятаться где-то подо мной. Руслан тоже валялся где-то между нами, и ползал в диком восторге по мне и по волчице.

Наверное со стороны это было непонятное и дикое зрелище. Но я была так отчетливо счастлива в тот миг, так отчетливо осознавала божественный восторг данной нам жизни, — что весь остальной мир просто не существовал для меня.

Как же только Ева смогла найти свой район и свой дом в этом огромном городе, которого она так боялась?! Ведь почти два месяца прошло с тех пор, как она сбежала! Как же она выследила нас, неужели сидела в кустах несколько дней в надежде, не появимся ли мы? Ах, если бы моя Ева могла мне рассказать об этом!

— Я же говорил, ани, что Дед Мороз выполнит мою просьбу! — Руслан захлебывался от восторга.

— Да, вот это настоящее чудо! — и тут я вспомнила о Челе. Оглянулась со слабой надеждой. А вдруг он тоже с ней, где-нибудь в кустах… Но нет, никого не было вокруг. Наташа была права — это Чел был застрелен тогда. Быть может, именно он спас Еву от гибели.

В тот вечер, я, ополоумевшая от переполнявшего меня счастья, позвонила Андреасу и сказала ему, что Ева нашлась. Он знал эту печальную историю, и теперь обрадовался тоже, как ребенок.

А еще я позвонила Семеновым. С тех пор, как пропали Ева и Чел, мы общались гораздо реже и реже перезванивались. Мы не были в ссоре. Просто нам всем было тяжело, общая беда как-то не объединяла нас. Скорее наоборот. Ведь у меня еще оставалась надежда, что Ева жива. А в гибели своего Чела Семеновы были уверены. И все же я знала, что эта новость будет радостной и для них.

— Правда?! Даже не верится! Как это здорово, как же она нашла дорогу, умница! — в голосе Наташи послышались слезы радости. И тут она замолчала.

У меня екнуло сердце. Сейчас она спросит про Чела.

— Эля… а Чела ты не посмотрела… не было его поблизости? — тихо спросила Наташа.

— Нет, Наташ, я посмотрела… Нет…

— Ну ладно, это ведь я так спросила… Не знаю сама, зачем… Так… — ее голос потускнел.

Мы как-то тихо простились и положили трубки почти одновременно.

Так не бывает в жизни — думала я. Такая убийственная доза счастья. Даже если его поделить поровну между всеми нами — его все равно слишком много. Слишком оно напоминает сказку.

Ева вернулась к нам. Она была почти такая же, как прежде — ласковая и послушная. Но постепенно я начала чувствовать, что почти что два месяца вольной жизни и скитаний что-то изменили в ней. В ней появилась спокойная уверенность, она относилась ко мне почти что как к равной. И еще в ней затаилась какая-то грусть. Быть может, она грустила о Челе? Я была уверена, что отношения ее с Челом были самые что ни на есть светлые и любовные. И если бы не его нелепая гибель, если бы не их разлука — быть может, они стали бы парой на много лет. Ведь волки — однолюбы…

Я внимательно присматривалась к Еве. И вскоре я начала понимать, что дело не только в Челе. Ева, родившаяся в зоопарке и выросшая среди людей, сумела узнать, что такое лес, что такое естественная волчья жизнь. И все же она выбрала людей. Но наверное, не все зависело только от ее чувств. Помимо чувства есть великий инстинкт, который нашептывает ей совсем иные желания.

Прежние проблемы не только не решились, но встали перед нами во всей своей неотвратимости, как только Ева вернулась. Мне ненадолго удалось скрыть ее присутствие. Теперь я выходила выгуливать Еву только глубокой ночью…

Да, Ева была с нами, и мы все любили друг друга. Но та ли это жизнь, та ли судьба, какой должна жить молодая и сильная волчица? Неужели моя Ева всю свою жизнь должна будет провести в тесной квартире и дышать воздухом лишь по ночам?! Шли дни, недели, и я жалела Еву все сильнее и сильнее.

Если бы мы могли говорить друг с другом! Как много нам нужно было сказать. Но Ева молчала, ловила мой взгляд преданными светлыми глазами, и долго-долго смотрела на меня, словно бы боясь, что я первая отвернусь. Что таилось в глубине ее зрачков? Нежность, немой вопрос и немая тоска, которой, быть может, не понимала и сама Ева. У меня больше не было выхода, и я приняла решение — Ева должна стать свободной. Навсегда свободной. Она переживет разлуку с нами. Она сильная. Но вот разлуку с лесом, с тысячью его запахов, с полями и опушками, с азартом охоты, и в конце концов — со своими братьями-волками, — она перенесет вряд ли. Она просто угаснет, тихо и равнодушно угаснет! Я не хотела ей такой судьбы.

Незаметно пролетел январь, да и февраль уж перевалил за свою половину. Весна еще только слабо брезжила впереди, но уже ощущалась во всем. Днем, когда солнце заливало землю ярко и весело, я ловила себя на мысли, что мне больно видеть это солнце. Ведь Ева не видит его, не бегает и не резвится в снегу… Как весело и хорошо нам было раньше! А теперь мы вынуждены ждать ночи и выходить крадучись, как воры.

Андреас сказал мне, что хочет приехать к нам на восьмое марта. Я отправила ему приглашение и считала дни до нашей встречи. Одно и то же представлялось мне — утро, вокзал, московский поезд, прибывающий всегда под сайдашевский марш. Проводница мрачно и устало отворяет дверь вагона, и там, в проеме, появляется Андреас. А дальше… дальше было лишь одно сплошное ослепительное счастье… Письма Андреаса были как наркотик. Я перечитывала их по нескольку раз, и мне казалось, слышала его голос, видела его лицо, его улыбку.

Однажды он написал, что любит меня, и что хотел бы, чтобы мы были вместе — он, я и Руслан.

Теперь мне казалось, что ничто уже не разлучит нас.

Обычно он звонил мне по воскресеньям. Как-то раз, уже в начале марта, он почему-то не позвонил. Конечно, у человека может быть тысяча причин, по которым позвонить именно в этот час было невозможно. В конце концов, ведь он мог и заболеть. Но когда прошел назначенный час, мне показалось, что весь мой мир рушится. Я металась по квартире как в клетке. Мне хотелось выть. Самой себе я напоминала мою волчицу. Я просто сходила с ума. Не выдержав больше этой пытки, я позвонила ему сама. Приветливый автоответчик голосом Андреаса просил оставить сообщение и желал всего наилучшего.

Он позвонил лишь дня через два и сказал, что увы, приехать сейчас не сможет. На него свалилась какая-то неожиданная работа, это было очень важно для его карьеры. И он вновь нежно повторил, что любит меня.

Я же представила, что если бы я собиралась к любимому мужчине и уже был куплен билет, то никакие революции на моей работе не могли бы меня остановить. Я бы без всяких колебаний скорее потеряла бы свою работу, чем отказалась от встречи с любимым.

Однако же, Андреас был не мною, а самим собой. Наверное, у них в Германии это было в порядке вещей.

Казалось, ничто еще не предвещало катастрофы. По-прежнему приходили его ласковые письма. Только звонить он стал немного реже. Но то ослепительное чувство счастья ушло и больше не возвращалось. Как волчица, каким-то шестым неведомым чувством я ощущала, что я теряю Андреаса навсегда. Я знала, что больше никогда не увижу его. Иногда, возвратившись глубокой ночью с прогулки, я плакала.

Мы чем-то были похожи с Евой. Так же, как и она, я была одинока. Так же, как и она, ощущала себя чужой среди этой суетной равнодушной жизни, и тем более чужой — для той Германии, которая обликом Андреаса улыбнулась мне чарующе и влекуще, и теперь таяла, таяла, как утренний туман. Так же, как и Ева, потерявшая Чела, я теперь теряла своего Андреаса.