Цветом света

– Сейчас что?

– Мне кажется, это юбка. Она… приятна, – полусонно проговорила девушка.

Бес-творец остался доволен. Мгновение слабости – очнулся человек. Лесков уловил тонкий аромат. Нет, это не духи… Духи у нее сладкие, а это сродни смоле, которой плачут сосны в Балтийское море. Он привстал с колена. Так пахло белье?.. Он полностью поднялся. Нет. Понял. Это просто ее запах.

Женя возвращалась из новооткрытого космоса – истомленная в суставах, стала потягиваться, чтобы сбросить потом одним махом все муки.

– Стойте так! – повелел бес-творец.

Девушка замерла, будто аист перед взлетом, запечатленный на фотографии какой-нибудь книжки из серии «Они должны жить».

– Если возможно, я хотел бы коснуться вашей груди.

– Извольте, – ответила она то ли по-средневековоэтикетному, то ли по-мексиканосериальному и поразилась легкости своего согласия.

Руки Лескова были грубы, с замозоленной чуть ли не в камень кожей, испещренные келоидными рубцами, трещинами и порезами. Девушка не видела, какими культяпками дотрагивался до нее художник, увидев – не смогла бы поверить: реальное в разрез с ощущением, представлением. Сублимация шока. Равносильно – заглянул бы Лесков в ее лицо хоть на одну секундочку. Женя стиснула зубы, трудно вдохнула, а потом почувствовала, что это всего лишь чашечка его ладони удобным, идеальным лифом прикрыла ей грудь…

Конец мысли. Все предельно ясно. Творец понял, что и где он должен перекроить в этом чертовом платье. Но ладонь задержалась на груди. Человек думал по-другому, его взволновала и умилила небольшая, упругая, неожиданно материализовавшаяся пуговка под черным кружевом лифчика.

Лесков отпустил ее:

– Все. Я нашел.

Он вернулся к столу, делая вид заинтересованного картонной коробкой. Позади свирепствовала тишина. Абсолютная. Вакуумная. Сон, не сон? Оглянулся: Евгения в прежнем черном строгом сидела на диване, закинув ногу на ногу, и курила, как ни в чем не бывало… Только слегка нарушена прическа и все… Да, больше ничего… Сон.

– Забирайте платье, – сказала она.

Лесков поднял сугроб закордонной моды, аккуратно сложил в коробку, закрыл крышкой, постоял немного, подкрался к Жене и склонился над самым ухом. Бес покинул его, это было остаточным явлением:

– Настоящий цвет волос – русый.

Девушка внимательно, осторожно посмотрела в черные глаза инквизитора: он не спрашивал.

– Хорошая краска, – посочувствовал Евгений.

Она отвернулась и мрачно согласилась:

– Блондинка поневоле.

Все. Небо в тельняшечку и конец кина. Вон из этой комнаты. Александр, тут как тут, бросил взгляд на художника, на коробку у него под мышкой, на Женю и озабочено спросил:

– Ну как?

– Жить будет. Когда это надо?

– А когда возможно?

– Машинка есть?

– Какая?

Лесков засмеялся, и стало ему до тесноты легко:

– Швейная.

– Сегодня будет.

– Завтра будет платье, – и зашагал прочь, в ту комнату, где ждали нарезанные обои, где мог тихонько посидеть, хотя бы минутку, и понять, что же это в конце концов происходит: почему во рту сухо, а все тело мокрое, почему руки трясутся, а глаза не моргают?

Когда же добрался до места, тотчас выругал себя: шарады – не его рабочий профиль, пусть их Павел Глоба решает. А сам он доклеит обои, переделает этот «сарафан», позвонит Динке, черт возьми!.. И содрогнулся, едва не врезаясь в выросшую перед ним живую скалу: Майк, короткостриженый, приземистый, крепкий, и за его спиной ничего не видать, никакого будущего – ни светлого, ни темного – шагнул вперед, взял Лескова за плечо и грубо сказал:

– Ты художник.