Дед

Впервые за долгое время можно было перевести дыхание. В свои 83 года Спиридон был бодр, вполне здоров и готов к странным своим развлечениям в кругу гауптмана Натальи и немногих своих последователей, коих держал он на положении слуг. Много сил уходило на то, чтобы выглядеть, когда надо, соответственно немалым своим годам. В мавзолей им дорога уже была заказана, как и в родной лубянский подвал. Был он давно уже пенсионером…

Но помогал передвинутый им по-тихому в КГБ из комсомольских вождей Семичастный. Нашел его Спиридон после войны где-то на Украине, приобщил к оргиям в мавзолее, выделял за особое паскудство и потому двинул в комсомол. Семичастный же и организовал ему базу отдыха, с укромной пыточной и маленьким моргом, на какой-то подмосковной ракетной базе, о которой ракетчики и не слыхали. Сам любил наезжать туда со специально отобранным для того комсомольским активом, сам и списывал впоследствии этот актив на приграничные конфликты и автокатастрофы… Впрочем, когда Спиридон доводил до ума препарат для Брежнева, процесс потребовал жизнeй такого количества комсомольцев, что председатель КГБ затеял фиктивную комсомольскую стройку чего-то там секретного. Родителям комсомольцев-добровольцев втихую платили компенсации и советовали молчать.

Многое творилось на этой базе. Немногочисленная обслуга ее, по мере потери рассудка от увиденного, пополняла комсомольский контингент и вместе с ним заканчивала земное существование свое в расположенном там же компактном крематории.

Через много лет всем искусствам предпочитавший кино Семичастный, уже выкинутый на свалку истории друзьями и соратниками, тайно пошлет свои воспоминания об этой базе давно завербованному им марксисту и коммунисту Паоло Пазолини, и тот, начитавшись их, снимет свои «120 дней Cодома». За что и будет немедленно уничтожен агентами Брежнева, еще тогда не кадавра, тоже на этой базе отдыхавшего.

А пока председатель КГБ, наезжая туда, более всего любил читать зажигательные речи обнаженным комсомолкам, построенным для расстрела перед вынесенным на свежий воздух его обеденным столом. На столе блюда были, естественно, рыбные. От шеф-повара. Сам же повар со своей Натальей больше интересовались комсомольцами уже после их смерти. И их театр кадавров ставил презанятные мистерии: от свального греха до физкультурных зрелищ. Также интересовались они скрещиванием молодых коммунистов с обезьяною и даже птицей страусом, для выведения оных коммунистов из яиц. Было интересно. И позволяло расслабиться, чтобы собрать силы для главного.

Главным же были летние приезды в его Ильинское внука Вoлодьки. Наезды Спиридона в Ленинград за краткостью своей лишь позволяли ему проверять, как усвоил внук полученное в их летних штудиях, и как тот набирался опыта, практически используя узнанное в городе.

Камланию, управлению духами, манипуляциям с настоящим и будущим не учил внука Спиридон. Само явление Володи в мир уже обрекало мир этот на подобающее устройство и духов его - на соответствующие деяния. Учение же состояло в воспитании души и характера для единственно необходимых реакций на изменения того самого мира, которые так долго готовил дед. В нужный момент ничто не должно было душу разбудить, а характер - принять менее разрушительное решение. И все это должно было произойти вне сознания, ибо сознание слабо. Требовалось вырастить и подготовить выдающееся в своем величии ничтожество, посредственность которого стала бы гениальной. Существо, разлагающее вне добра и зла, доброе или же злое решение которого одинаково приводило бы к распаду.

Мир был подготовлен к приходу Черной Большой Воды, и это существо предназначалось для окончательного разрыва оставшихся связей, для делания той последней работы, где бесполезны опыт и знания, важна лишь бездумная, рефлекторная интуиция.

Дед говорил внуку:

- Если перед тобой встала проблема - не думай над решением. Просто делай то, что захочется сделать. Если не хочется ничего - не делай ничего. Если говорят, что ты не прав - не слушай тех, кто так говорит, и старайся избавиться от них скорее. Для такого, как ты, первый позыв - самый верный. Не думай, плохо или хорошо ты поступил. Для тебя нет ни «плохо», ни «хорошо». Помнишь, когда ты топил щенка в болоте, соседская девочка это увидела, а ты столкнул ее в трясину. Ты ведь не думал ни о чем, когда это делал? За тебя в том случае думал дух страха. И всегда найдется что-то, что подумает за тебя. Ты так боялся, что девочка не утонет, а когда утонула - боялся, что подумают на тебя… Но это был уже страх твоего ума. И он оказался неправ - все обошлось. Девочку не нашли, обвинили другого. Всегда поступай так, руководствуясь первым позывом. Когда ты играешь с чем-то живым, именно этот позыв дает тебе знать, как сделать ему больнее.

Мальчик слушал. Рос и становился тем, кем ему суждено было стать.

В Москве тем временем зрел заговор. К Хрущеву, находящемуся на отдыхе, слетал старый, хитрый Микоян, все тому объяснил и насоветовал. Киевский военный округ поднять не удалось и, приземлившись в столице, Никита не обиделся тому, что встречает его в аэропорту только гэбэшник Семичастный. Он был рад уже отсутствию конвоя и «воронка». «Кукурузник» знал так мало и был настолько безопасен, что убивать его не было смысла ни прeемникам, ни Спиридону. Так и гнил себе на пенсии, не понимая, дурашка, как счастлив…

Обучение внука продолжалось тем временем, не прерываясь отсутствием Володи в дедовой хате. Это время тот тратил на самообучение учительству. Даже Макаренко прочел с Сухомлинским. После сжег глупые книжки в печи. Так прошло несколько лет, подходило к концу пятое Володино лето в дедовой деревне. Спиридон проводил с внуком все свое время. Они уходили вдвоем в лес, гуляли по полям, иногда уезжали на несколько дней. После того, как они съездили в Новочеркасск в июне 62-го года, откуда маленький Володя вернулся задумчивым и умеющим неплохо стрелять, такие поездки всегда принимались им с тихой радостью и благодарностью деду. Вечерами они сидели на кухне, разговаривали.

Однажды, сидя на завалинке у окна, Спиридон курил перед сном. Через мутное стекло, в неярком свете кухонной лампы, он увидел, как внук встает на табуретку и тянется к полке за большой банкой варенья. Он уже взялся за банку, когда та выскользнула из руки и упала на чайник, стоящий на примусе. Примус с чайником перевернулись на стол, причем керосин из примуса как-то вылился, и стол заполыхал весь сразу, а закипающая вода из чайника выплеснулась на одну из кошек, которых много жило в доме, для опытов. Кошка страшно заорала. Мальчик от неожиданности рукой оперся на полку, та сорвалась со своего крепежа, и, падая, сорвала электрический провод, крепящийся на стене. Провод замкнуло. Заискрило все - вместо пробок давно были жучки. В домах вокруг пропал свет, потух уличный фонарь. Откуда-то донесся режущий ухо взвизг. Из хаты, что напротив, вывалилась соседка Лизка, заорала: «Спасите! Тольку током убило…»

Спиридон, не торопясь, зашел в дом. Мальчик лил воду на стол, затушил его. Косился на деда, боясь, что тот побьет. Дед достал бутылку коньяка, рюмки. Сказал внуку: «Сядь. Давай выпьем за то, что мне нечему тебя больше учить». Непонимающий ничего мальчик выпил с ним, закашлялся. Дед дал конфету, налил еще и, подождав пока выпьет, отправил спать. Потом пил один. Пил много, столько, сколько пил еще с купцом Синебрюховым.

Наутро у соседки Лизки, поторопившись, видимо, от ночного ора, ощенилась сука. Все щенки получились мертвые, лишь один живой, страшный, пурпурного цвета. Отрыл сразу глаза и отчетливо сказал сбежавшимся соседям, среди которых был и Спиридон: «Помирать пора старому козлу, тра-ля-ля. Мухлюй с душонкой, рожа, мухлюй, старый козел, тра-ля-ля, покупатель все равно только один, старый ты козел, тра-ля-ля!» Напел щенок эдакую чушь, гадко так, скабрезно… И немедленно помер.

Спиридон, плюнув, ушел к себе и там принялся снаряжать внука домой, в Ленинград. Сам на вокзал не повез - дал денег поселковому шоферу. Собрал Володьке еды, дал с собой мешок фруктов - для родителей. Долго писал письмо с картой давнего своего тайника под Питером, за Стрельней. Знал - пригодятся Володьке бриллианты. После долго не прощался, толкнул к машине, глянул, чтобы больше никогда не видеть, сплюнул и пошел себе в хату.

Назавтра вызвал телеграммой свою Наталью, старуху-гауптмана. Дождался и пил с ней весь день. Ночью отвел в лесок, к болоту, измывался долго, замысловато. Знал, что в последний раз ему такое. Утопил останки.

Вернувшись, собрался в Москву. Пропадал там неделю. За эту неделю умерли многие, многие…Среди них был Мехмет Эмин Бугра, уйгурский просветитель, историк и общественный деятель, как назвали в некрологе последнего из Стражей, убитых Спиридоном. Белый Кама подвернулся случайно и успел перед смертью только ужаснуться, поняв, что все они не успели…

Из Москвы вернулся на таксомоторе, нагруженный четырьмя ящиками марочного коньяка и хорошей, городской едой, что была никогда и не видана в деревне. Зная, что слухи будут, сходил в сельсовет, показал там серьезные бумаги. Скотину там же переписал на колхоз. Оставшихся кошек перетопил. Потом запил тихо, серьезно.

В неделю раз гонял на такси председателя сельсовета, напуганного бумагами его до икоты, в Москву, в Елисеевский. Давал большие деньги, дожидался своих коньяка и жратвы и опять надолго скрывался в доме. Так за неделей неделя, месяц, второй.

Однажды председатель, придя за деньгами и распоряжениями, нашел его мертвым.

Тело лежало на кухне и находилось в состоянии ужасном. Пускай неделя на жаре и сделала свое дело, но казалось, что прошел не один месяц… Дали телеграмму родным, но еще до них на двух «Победах» приехали какие-то в штатском, обыскивали дом, задавали вопросы… Отвечать было нечего, о старике в поселке знали немного. Приехала родня, та, что из Москвы. Дети, внуки… Дед их не привечал и к себе приглашал редко - поселок их не знал. Питерские на похороны не успели.

Закопали старика там же, на Ильинском кладбище, без креста. Повару Ленина поставили на могиле пирамиду, увенчанную пентаграммой. Но и там ему спокойно полежать не удалось. Ночью приехали те же штатские на «Победах», раскопали могилу, вытащили гроб и увезли, вместе с кладбищенским сторожем, который - видел. Везли недалеко, в лес, к болоту. Там сторожа, пристрелив, утопили, а тело обыскивали долго. Потом отрезали голову и забрали, остальное отправив в топь.

Голова Спиридона перенесла еще многое в Институте Мозга, но и там ничего не сказала и ни в чем не призналась: спрашивающими были бесталанные ученики безграмотных учеников Спиридона. Из головы сделали череп, из черепа - пепельницу, которой долго еще пользовался Брежнев. А потом он, став уже кадавром и забыв - что за череп? Зачем? - как-то разбил его, со злости ударив по тому, что осталось от Великого Черного Камы, папкой с уголовным делом Даниэля и Синявского.