Глава 5

После Великой Войны его Святейщество, глава Церкви Двенадцати богов создал орден, который специализировался на выявлении тайных культов. Инквизиторы стали теми, кого в народе прозовут «Божий хлыст» или «бичевателями». Во славу Пантеона, они путешествовали пешком по всей Империи, начиная от пустынь Морского Востока и заканчивая льдами Съердии, выявляя тех, кто поклоняется Скованному и его приспешникам. Но, чтобы попасть в орден Инквизиторов, необходимо было лишиться самого ценного, что у тебя есть.

(с) Путеводитель по Делиону.

«Холодно»

Это была первая мысль после тяжелого пробуждения Флавиана. С трудом приоткрыв свои глаза, он обнаружил, что ничего не видит. Повсюду была кромешная Тьма и только одна небольшая точка пропускала свет внутрь камеры. Открыть глаза юному пастуху было так же трудно, как оседлать необъезженную лошадь или испечь пирог, который у него никогда не получался. Комки болезненных выделений на его веках не позволяли открыть глаза, и что-нибудь разглядеть.

«Больно»

Это была вторая мысль, рожденная в его неокрепшем разуме. Зуб не попадал на зуб от жуткого холода и сырости, пахло ветхостью, плесенью и гнилью. Боль была ломающей и из его рта непроизвольна вырывались всхлипы и тихие стоны. Спина изнывала от однообразных поз, конечности болезненно сводило, а холодные цепные колодки на его запястьях оставили красные неисчезающие следы.

«Голодно»

Флавиан и не помнил, когда в последний раз отправлял себе в рот хоть крохотный кусок пищи. Желудок изнывал, высасывая из самого себя все соки, юнец боялся посмотреть на себя в отражение, боялся увидеть там обтянутого обветренной кожей скелета. Последний раз его кормили еще до истязаний – пищей ему послужила черствый хлеб с мелкими камушками внутри и пару глотков застоявшейся воды.

«Одиноко»

Счет времени в темнице давно прекратился. По началу, Флавиан пытался оставлять на стене небольшим камнем черточки, считавшие его пробуждения ото сна. Но каждый раз, когда он просыпался, эти черточки стирались от влаги, которая выделялась в застенках темницы. Каждое его восстание ото сна сопровождалось обильными слезами, стекавшими по щекам, соленая жидкость попадала к нему в пересохший рот. Иногда, чтобы утолить жажду, ему приходилось облизывать капли воды с влажной стены, где кусками рос мягкий мох. Слезы появлялись каждый раз, когда он вспоминал, что случилось с ним за последние…

«Сколько времени прошло?»

За последнее время. С того момента, как Утворт поглотила Тьма прошло уже так много времени и одновременно так мало. Время здесь шло по-другому, казалось, что он пребывает здесь целую вечность. Во снах ему часто являлись жуткие кошмары, он видел десятки раз свою погибавшую мать, либо от меча Павшего, либо от прикосновения зловещего сумеречного тумана. Каждый раз он возвращался с Пятихолмия после известия Лихаса, каждый раз он боялся, что мать себя нечаянно поранила или ей плохо, и каждый раз он видел, что с ней все в порядке.

«Мама, я так испугался», – Флавиан повторял эту фразу во сне каждый раз.

И после этой фразы начинались метаморфозы. Через все щели дома, окна и открытые двери проникала Тьма и на глазах пастуха убивала его матушку. Бывали сны, когда Флавиан возвращается домой и видел там живое, но уже рассохшееся и состарившееся тело своей матери. Но это не производит на него никакого впечатления, он ведет себя с ней, как с обычным человек и продолжает спрашивать, все ли нормально у нее.

«Да сынок, все хорошо. Я умерла», – так отвечала ему мама.

Флавиан пробуждался от таких кошмаров с диким сдавленным криком, который эхом отражался от глухих стен темницы. Он винил себя в том, что позволил матери в тот момент остаться в доме, остаться в этом богами проклятом Утворте, остаться, чтобы мама кончила свою жизнь в страшных муках.

Иногда пробуждение было легким и ему казалось, что он пережил страшный кошмар. Ему причудилось, что он снова в Утворте, раскинувшийся южнее Пятихолмия, и в богами забытое королевство Нозернхолл забрел мальчик, который накликал на поселение Тьму. Это было ужасно.

– Мама, мне приснился жуткий кошмар, – так говорил Флавиан, после того, как он восставал ото сна.

После этого, он мог поклясться Двенадцатью, что чувствовал своим носом запах свежеиспеченных матерью лепешек. Матушка кашеварила у очага, а затем доставала из подпола варенья и наливала из кувшина свежего молока, чтобы пастух взял все это с собой на Пятихолмие. Снежок опять активно лаял во дворе, гоняя дерзкого петуха, который позволил себе клюнуть несколько лет назад пастушью собаку. Кажется, в дверь кто-то постучал и в сени зашел Аргий.

– Здравствуйте матушка, где наш лежебока? – раздался звонкий голос друга.

Флавиан улыбнулся. Но открыв глаза, он не увидел ничего… Это была всего лишь иллюзия, что обычно насылает Скованный бог – отец иллюзий, и он снова пробудился в сырой и темной темнице, прикованный цепями к одной из стен, что располагалась напротив двери.

Сейчас Флавиану трудно было сказать, в насколько маленьком помещении он находился последнее время. Его грязная и в нескольких местах порванная рубаха была влажной, как и вся растерзанная спина Флавиана, которой он приятно прижимался к сырой стене темнице. Из-за этого его мучал сильный кашель и обильный насморк, через который он все же мог учуять вонь собственной мочи и дохлых крыс. Крысы были его единственными гостями и гуляли через небольшие дыры между камерами, вместе с холодным сквозняком. Это было ужасно, но Флавиан так боялся одиночества, что молил богов, чтобы крысы вновь появились в его темнице.

Его спальным и жилым местом было небольшое каменное возвышение над полом, в дальней части темницы. Он спал, сидел, размышлял на небольшой подложке из сгнившего сена, каменный выступ был столь ветхим, что крупицы камней рассыпались прямо на пол. Когда глаза привыкали к кромешной тьме, где даже сова с ее ночным зрением пришла бы в замешательство, он смог только видеть свое тело, блеклые черточки на стене и звонкие цепи, а также небольшие лучи света, проникавшие из-за двери. Видимо это были факелы, которые располагались в центральной части темницы, но реже – он слышал топот стражников, патрулировавших темницу.

«Будто кому-то удастся отсюда сбежать», – с горечью подумал северянин.

Неизвестно, сколько прошло с того момента, как они разлучились с Аргием. После того инцидента в лесах Утворта, он пробудился в какой-то повозке и видел перед собой голубое яркое-небо через кроны елей и сосен, но затем вновь впал в беспамятство.

Следующее пробуждение Флавиан запомнил навсегда, до конца своей жизни, оно оставило на его душе болезненный шрам.

«Конец близок», – вновь одинокая слеза просочилась из его левого глаза.

Он пробудился после того, как на него вылили ведро ледяной воды. Открыв глаза он увидел перед собой одноглазого старика в темной мантии. Руки Флавиана были привязаны крепкой веревкой к потолку и расставлены в сторону. Все это казалось ему диким и страшным кошмаром, от которого он никак не может пробудиться, это казалось ему не реальным, он не мог угодить в такую ситуацию. Но все то, что он испытывал своим телом было более чем реальным, что вызывало у него в разуме диссонанс.

«Нет, этого не может быть», – думал он, пока его руки изнывали от тяжкой нагрузки всего тела.

Это кошмар. Кошмар наяву. Зачем кому-то сдалась жалкая жизнь нищего пастушка, который никогда и никого не обижал? Кому вообще понадобилось допрашивать человека, который ни разу за свои двадцать оборотов не покидал собственную деревню?

«Что им от меня нужно?»

– Где истинная печать? – голос старика казался низким и сиплым.

Флавиан молчал и не понимал, что от него хотят.

«Какая печать? Кто вы такой? Что вам от меня нужно?» – все эти вопросы вертелись в его голове, словно пряжа на веретене.

– Где я? – но только этот вопрос смог вымолвить из своего ломящего и болящего тела юнец.

Старик в мантии покачал головой и кивнул рослому и крепко сложенному человеку, стоявшему рядом с ним. Этот человек был в какой-то страшной маске, которая была словном слепком с одного из чудовищ Дадура. Маска имела резкие черты собачьей рожи черного цвета. Человек с плеткой в руках зашел за спину беззащитному Флавиану, тот еще не осознал, где он находится и что от него хотят.

Хлесткий щелчок по спине отразился и на голосовых связках юноши, из его рта вылетел дикий вопль боли.

«Боги, за что!», – взмолился Флавиан и по его щекам потекли обильные потоки слез.

Осознание пришло к нему позже, когда весь этот туман разума начал рассеиваться, благодаря очищающим бичующим ударом помощника старика в мантии.

«Печать», – подумал про себя Флавиан, вспоминая, что произошло с ним задолго до заключения.

Он вспомнил все. Вспомнил, тот роковой день, когда в Утворт прибыл мальчик Рими с Морского Востока. Вспомнил Тьму, накрывшую Утворт и уничтожившую деревню до основания. Вспомнил то, как его поймал тот страшный человек.

– Где печать, сукин ты сын! – произнес зловещим голосом «инквизитор» и раздался очередной щелчок плетью.

«Двенадцать богов, за что вы так поступаете со мной?» – недоумевающе взмолился Флавиан и послышался очередной щелчок кнута.

«Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом», – Флавиан в голове отчетливо услышал мальчишеский голос Рими, тесно переплетенный с мягким и одновременно суровым голосом дяди Клепия.

– Где печать?

Боль была невыносимой. Последнее, о чем бы желал Флавиан, так это увидеть свою спину в отражении. Он чувствовал, как сильно жег каждый удар, чувствовал, как плоть разверзается при каждом ударе и оттуда текут капли крови ему на поясницу. Если дознаватель попадал по тому же месту, где уже остался след от удара, то боль была в несколько раз чудовищнее и Сетьюд крепко сжимал свою челюсть, стараясь сдержать свои крики и не дать его бичевателям ими наслаждаться.

После десятка плетей, Флавиану казалось, что он потерял свой голос. На одиннадцатый удар он уже даже не смог вскрикнуть, силы покинули его.

«Еще немного, и я буду бродить в цветущих полях Фиолхарда.», – подумал про себя Флавиан. «Или же буду бороздить вечные лабиринты Дадура. А может быть после смерти вообще ничего нет? Кромешная пустота и забвение. Но так даже лучше. Если боги позволили случиться этому, то кто же захочет жить под одной крышей с такими богами?»

– Довольно, – инквизитор посмотрел на своего дознавателя своим единственным глазом. – Продолжим потом.

Флавиан потерял сознание, когда увидел двух мучивших его людей в дверном проёме, превративших его спину в кровавое месиво. Когда он очнулся, то чувствовал сильное жжение и жуткую ломящую боль в спине. Помимо прочего, мухи садились на его раны и откладывали в них свои яйца, причиняя неприятный зуд. Согнать их было очень трудно, юнец начинал раскачиваться на веревках, его запястья начинало ломить, но мухи слетали с его ран не охотно и продолжали ползать по его спине.

«За что мне все эти мучения?» – поток слез не иссякал, и каждый раз он восполнялся с новой силой, когда он вспоминал о погибшей матери, о своем дядюшке, о том, что вся его прежняя спокойная жизнь канула в лету.

– Где истинная печать, сученыш? – Флавиан не знал, был ли это уже следующий день или инквизитор вернулся через несколько часов.

«Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом», – Рими словно стоял возле него и нашептывал эти слова.

– Тебе легко говорить, тебя не бичуют плетью, и ты уже свое отмучался, – Сетьюд не знал, произнес ли они эти слова вслух, или он начал полемику с мальчиком в собственных мыслях.

– Где истинная печать?

Бывало и так, что в таких моментах появлялась мама или дядя Клепий.

«Сынок, расскажи им и прекрати свои мучения», – твердила ему мама сладким материнским голосом, по которому он так соскучился.

«Флавиан, я на тебя возложил непосильную ношу, прости меня», – голос дяди, которого пастух так давно не видел, просил прощения у своего племянника. "Расскажи им, где вторая печать, и твои мучения исчезнут."

– Где печать?

Вскоре, Флавиан пробудился и увидел все это прежнее помещение, но оно как-то странно поменялось. Он не сразу понял, что его отвязали и положили на деревянное приспособление, положив его таким образом, что голова закинулась, и он смотрел на мир перевернутым взором.

Флавиан лежал на колесе, его руки были растянуты, но они болели не так сильно, как раньше, потому как не выдерживали вес собственного тела. Спина покоилась на деревянных спицах и мух тут практически не было, хотя он слышал их жужжание повсюду.

«Колесование», – Сетьюд ужаснулся от этой мысли, холодный пот ручьем побежал по всему его телу, и юноша начал беззвучно заливаться слезами.

Это было странным чувством, но Флавиан желал, чтобы пытка началась быстрее. Ожидание, в этих стенах, казалось страшной участью, и пастух хотел быстрее отмучаться.

От него жутко воняло кровью, потом, мочой и гниющими ранами, но для него сейчас это не было главным. Он знал про колесование и что из себя представляет этот ужасный вид истязания.

Он молился. Долго и упорно. Молился в мыслях, молился шевеля обветренными губами, молился громко. Молился усердно, молился с надеждой, но все это усердие привело к крушению надежд. Фонарщику, Ткачихе, Старцу, Заступнику, Часовщику, Исчезновшему…

– Поверь дитя, – промолвил инквизитор тихим безжизненным голосом. – Боги еще никого не спасали на дыбе.

Двенадцать не ответили на его молитвы. Он был оставлен всеми в сыром и закрытом помещении, где он испражнялся прямо в свои штаны, где мухи терзали его хуже инквизитора, где единственными живыми друзьями оставались крысы с длинными хвостами. Они по крайней мере его не трогали и иногда Флавиан беседовал с ними, рассказывая о своей прежней жизни с усталой улыбкой на лице.

***

Когда Флавиан открыл свои глаза он трясся от ужаса и воспоминаний, которые поглотили его с головой. Это было словно страшным кошмаром наяву, который он переживал еще раз.

«Все позади», – успокаивал себя Флавиан, но тряска и страх никуда не пропадали.

Он опять вспотел, что в здешних местах было опасно, потому как тут было и сыро и повсюду веял холодный сквозняк.

«Сынок, так ведь можно сильно заболеть, а травы у нас еще не собраны», – услышал он материнский голос.

– Мама, – отвечал ей пастушок. – Я все равно умру. Какая разница, быть повешенным с насморком или без.

Флавиан вновь прижался своей спиной к прохладной сырой стене. Раны по-прежнему болели, но не так сильно – влага и рубаха остужали жжение и успокаивали раздражающую боль.

Сетьюд боялся умирать. Когда он жил в Утворте или смотрел на звездное небо прямиком с Пятихолмия, он всегда задумывался только о прекрасном и вечном, но никогда не размышлял о смерти.

«Странно, – поразился сам себя Флавиан. Ведь смерть это и есть вечное. Вечное небытие, вечное забвение. Сама вечность есть ничто иное, как смерть.»

Но теперь на него накатывались жуткие волны страха, которые доводили юнца до трясучки, он пытался молиться, но слова почему-то не срывались с его уст. Он чувствовал безысходность и понимал, что вернуться даже на день назад невозможно. Пастух не понимал, зачем он молится, раз никогда на его молитвы не отвечает.

«Я хотел бы сказать маме, как ее люблю. Я слишком редко говорил ей эти слова. Я часто обижал ее по пустякам. Каким же я был дураком.»

Флавиан вспомнил, как дядя подарил ему лук. Настоящий лук, с которым на охоту выходили февсийцы и пастух тренировался в стрельбе на собственных курах. Мама отругала его за это и Флавиан обидевшись, придумал план, чтобы отомстить маме. Когда она замешивала тесто на свои лепешки, он подсыпал слишком много травных соленых приправ. Матушка испекла лепешки, Флавиан демонстративно взял в рот хлебное изделие.

– Фу, ну и гадость, ма. Ты, что хочешь отравить меня? Неужели ты так не любишь меня, ма?

Той ночью матушка проливала слезы в соломенную подушку.

«Боги, каким глупцом я был.»

***

Это был сон. Глубокий. Настоящий. Тихий. Размеренный. Тот сон был единственным местом, где Флавиану было весело и спокойно. Конечно, после стольких истязаний, его разум был надломлен и Флавиан не смог различить сон и реальность. Он проснулся в своем собственном доме, хотя это была всего лишь иллюзия. Хата была не такой, как в настоящей жизни. Вещи лежали не на своих местах, а его топчан находился у окна. Флавиан не помнил того, что матушка ставила топчан в середину комнаты.

Его встретила мать. Это был тот сон, который, когда ты просыпаешься, и забываешь совершенно о том, как выглядело лицо. Но зато ты помнишь какие чувство оно вызывало. Флавиан чувствовал во сне успокоение, облегчение и материнскую любовь, которую испытывала к нему матушка.

Пастушок отправился на Пятихолмие, где весело играл со Снежком и пас тучных, обросших за зиму овец. Сладостный и свежей ветер Нозернхолла развевал его волосы. Он лежал и пристально вглядывался в небеса, отыскивая не голубом небосклоне лица небожителей.

– Сынок! – послышался материнский голос. – Сына!

Флавиан приподнялся на локтях, и увидел матушку, которая тащила в руках бидоны с молоком и свежо испеченные пироги. Пахло на все Пятихолмие!

– Ма, ты чего?

Матушка улыбалась. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог запомнить их очертания, они словно расплывались и были нечеткими. Но он помнил, что должна вызывать эта улыбка…

– Сына, ты утащил мои камушки из дома, а мне они сейчас нужны, – произнесла матушка, опуская бидон с молоком на свежую траву.

– Прости ма, – покачал головой Флавиан. – Могла бы послать Аргия, не зачем было тащиться сюда, в такую даль.

Матушка вытерла пот ото лба. Но Флавиан не видел ее лица. Он не мог разглядеть их очертания…

– Дашь мне камушки, я их отнесу нашему старосте?

– Конечно ма, – ответил Флавиан и улыбнулся.

Он засунул свою руку в карман и нашарил там один ограненный и приятный на ощупь камень. Флавиан перед его своей матушке и последний раз взглянул на узоры, которым был разукрашен камень.

– А где второй, сына? – улыбнулась матушка. Врунишка.

Флавиан понимал, что матушка назвала его врунишкой в шутку, но почему-то все равно от этого ему было неприятно. Он тут же захотел реабилитироваться перед собственной матерью. Он поднялся с земли и крепко сжал ее в объятиях. Пастушок чувствовал приливы нежности и ту энергию, которой полнилась его матушка. Он готов был простоять с ней в обнимку хоть всю жизнь. Главное, что матушка была рядом, жива и здорова.

– Так я не говорил, что ли? – улыбнулся Флавиан, почувствовав материнский запах волос. – Я ее отдал Аргию, когда мы были в лесу.

Бах.

Словно ледяная игла пронзила сердце Флавиана. Ему стало очень холодно, так холодно, что пастушку захотелось сжаться в комочек и укрыться под шкурами всех овец отары.

– Ма, мне холодно, – произнес Флавиан и почувствовал на спине уже не теплое прикосновение матери, а что-то более жесткое, похожее на то, что его обвило какие-то ветви деревьев. – Ма?

Волосы уже не пахли пирогами и соломой, от него веяло прохладной и застылой землей. Мать словно высасывала из него все силы и Флавиан готов был упасть на колени и зарыдать от страха и боли.

– Ма! – крикнул от и попытался отстраниться, но крепкая хватка его матери не давала ему этого сделать.

Краем своего глаза он увидел, что вместо расплывшихся знакомых очертаний лица на него смотрит облысевший череп с раскрытым ртом, из которого падали мерзкие белые личинки. Флавиан закричал от страха.

***

В тот же день его отвели в эту камеру, где он сидит до сих пор. Флавиан не знает, чего ожидать, но скорее всего его уже не отпустят. Инквизитор в день того сновидения просто развернулся и молча ушел, с невероятно довольным видом. Флавиан до сих пор чувствовал, что тут, что-то не так.

"Ну не может же быть такого, что я пока видел сон, мог рассказать где находится вторая печать?"

По крайней мере Флавиан очень на это надеялся. Он не хотел подвергать опасности своего друга, очень надеясь, что Аргий уже находится в Рэвенфилде вместе со Снежком.

«Если его конечно не поймали как меня»

Флавиан, который в этот момент ненавидел богов жгучей и яростной злобой, все же молил их о том, чтобы Аргий добрался до Рэвенфилда.

«Что это?»

Крысы, копошившиеся в углу его темницы начали немедленно разбегаться по своим каменным норам. В темнице с каждым шагом, эхом, раздававшимся по всему помещению, становилось все светлее и светлее.

«Стражники»

Шаги затихли прямо возле двери той камеры, где сидел Флавиан. Отсвет языков факела проникал сквозь щели помещения, наполняя камеру приятным светом. Послышалось бряцание железных ключей в руках стражника. С характерным звуком, страж вставил ключ в дверь, замок громко щелкнул, и скрипучая тяжелая дверь отворилась. Проблески факела попросту озарили всю камеру и Флавиану пришлось ладонью прикрываться от яркого света, резавшего глаза.

– Вставай смрадный пес! Боги уготовили для твоей шеи толстую веревку.

***

Город был не крупным, но и не маленьким, средних размеров. Здесь были и двухэтажные каменные халупы, через которые тянулись веревки с постиранным бельем, где проживали большими семьями, а дальше по этой улице размещались обычные дома с небольшим участком под посевы, где жили более зажиточные горожане. Вся главная улица была вымощена обычными камнями, по которым двигались заключенные, следуя за более молчаливым стражником. По началу люди не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами – кто-то остригал свою овечку, пес лаял на маленького замаравшегося в грязи ребенка, а толстоватая рыжуха с огромной задницей орала на своего пьяного мужа. Для Флавиана все эти их проблемы казались фантомными, призрачными, настоящие проблемы были в вакууме хаоса. Будничные проблемы были легко решаемы, а вот философские – нет.

Острый на язык стражник шел позади, иногда тыкая в спину Флавиана тупым концом алебарды и обзывая того различными ругательствами. Да уж, фанатизм этого стража не знал предела. Вместе с Флавианом, на казнь вели еще одного человека – рыжебородого человека с густой огненной шевелюрой на голове.

– Посмотрите на горожан, свиньи! – захохотал стражник. – Посмотрите, с каким презрением смотрят на вас обычные люди. Вы нечистые еретики и вашим духовным зловонием пропитан весь Диньер.

Флавиан не стал никак отвечать на слова стражника, на эту абсолютную клевету, в которую поверила вся толпа. И власть. Но толпа готова верить каждому слову, что вылетает из уст сильных мира сего. Если человек наделен властью, духовной ли, мирской ли, то даже если и будет из его уст сочится ложь, люди будут внимать ему и говорить " Смотри, как красиво он говорит!" После выклика стража, мещане все с большим любопытством и не менее большим презрением стали приглядываться к обвиняемым.

Однако, пастух отметил, что город Диньер находится далеко от его родины, где-то в землях Империи. Благодаря своему дядюшке Флавиан знал географию не только Нозернхолла, но и неизвестной ему Империи, где он не был до сей поры. Почему боги распорядились его судьбой таким прискорбным образом? Почему его неумолимый рок столкнулся с одним камешком, который вздернет его на виселице? И для чего было везти обычного нищего из другого королевства на казнь в Империю? Маховик судьбы запущен, не вернуть того, что сделано.

Заключенных вели по главной улице, прямиком к центральной площади, которая располагалась у самой стены города, где к ней примыкал небольшая постройка, которую имперцы называли цитаделью. Было раннее весеннее утро, судя по всему наступил месяц Первых посевов, когда весь снег уже практически растаял, а крестьяне начинали сеять свои поля первыми посевами. В тени зданий, кое-где еще лежали грязные от мочи и собачьих испражнений сугробы, от которых, извиваясь, текли ручейки. Несмотря на утреннюю прохладу, Флавиан взмок от волнения, в его горле пересохло, а ноги подкашивались. Более всего его пугало молчаливая толпа, которая сопровождала двух заключенных лишь осуждающими взглядами. Видимо, инквизиторы хорошенько постарались, чтобы в толпе возгорелся гнев и жажда убийства. Дядя Клепий довольно много рассказывал об этих страшных дядьках в странных одеяниях. Одеяния инквизитора исписывались чернилами морского востока, где эти служители богов упоминали все свои грехи, совершенные за всю жизнь. Говорят, это сделано не для того, чтобы инквизитор устыдился своего когда-то совершенного греха, а чтобы он осознал, что не следует совершать более никаких грехов. Однако посмеяться над грехом скотоложства или обжорства вряд ли кто-нибудь посмел из обычного люда. Да даже патриции боялись инквизиторов, которые преследовали еретиков и искореняли любую ересь на корню. Жрецы же в отличие от инквизиторов наносили на капюшон своего одеяния различных цветов (цвет зависел от того, какому богу прислуживает жрец), двенадцать заповедей, написанных на староимперском языке.

Босые ноги Флавиана шагали по мощеной дороге, он старался обходить те места, где еще лежал подтаявший снег. Он боялся заболеть и это казалось ему абсурдным, от чего тот даже улыбнулся. Заболеть. Скоро его повесят, а он думает о том, чтобы не заболеть. Однако он вспомнил, как в далеком детстве мама отругала его, еще маленького десятилетнего Флавиана, когда тот босиком выбежал на улицу, проматывая круги по ручьям талого снега. И именно этот растаявший снег напомнил ему тот случай, когда мама отругала его, а в итоге Флавиан сильно заболел и лечился травами местной знахарки. Теплые воспоминания всколыхнули его душу, он на миг очутился там, далеко, у себя дома, где пахло вкусными блинами, а на дворе гавкал Снежок, который оповещал, что Флавиан уже вернулся домой на обед. С глубоким сожалением Флавиан осознал, что ни того двора, ни знахарки, ни собственного дома больше не существует. Тьма поглотила всё, что было в Утворте.

Когда они проходили мимо узкой улочки (видимо сокращая путь до площади), из окон домов посыпались ужасное сквернословие и хулы на приговоренных к казни. Стоило только начать одному человеку, как остальные подхватили ругательства в сторону обвиненных.

– Проклятые душегубы! – орала из окна старая бабка с седыми волосами, нанося на свой лоб оберегательный знак Колеса, символ всех Двенадцати богов Пантеона.

– Пусть КЛЮЮТ! – Ревела женщина с коромыслом и пустыми ведрами. – ПУСТЬ ВОРОНЫ КЛЮЮТ ИХ МЕРТВЫЕ ТЕЛА.

Ее лицо исказила гримаса гнева, она тыкала в двух обвиняемых пальцем, расписывая своим скудным мещанским языком ужасы, ожидающие их в Дадуре.

"Они все помешанные", – подумал про себя Флавиан, озирая своим взглядом окружающих людей.

Пожилые старухи высыпались на улицу, как грибы после дождя, их страшные и угрюмые гримасы сопровождались тихим причитанием и проклятиями. Как легко ведомы люди в своем безумии.

На телеге, которая стояла неподалеку от пекарни, сидело пятеро детей. Все они кричали гадости про ересь, хульные слова и другую непотребность. Один из сорванцов даже кидался с крыши мелкими камнями и попал Флавиану в ногу. Из другого дома на них попытались вылить помои. Ведро чуть не вырвалось из рук мужчины и Флавиана задела лишь часть жутко воняющих помоев. На лице Флавиана можно было прочитать скорбь и обреченность, в то время, как другой обречённый на виселицу преступник начал изливаться желчью и руганью.

– Не раскрывай рта поганый пес! – крикнул на него стражник и ударил его своим щитом.

"О боги, за что мне все это", – подумал Флавиан, вглядываясь в тучу, которая сокрыло едва взошедшее на небосклон солнце.

Флавиан споткнулся о булыжник мощеной дороги, не удержался и упал на колени. Колено саднило от боли, заключенный, шедший позади Флавиана попытался ему помочь, однако стражник, который шел позади оттолкнул пастуха.

– Вставай, – прорычал стражник и пнул будущего висельника под ребра.

Отчаяние Флавиана смешалось со злостью и яростью, которая стала пробуждаться в нем. Он несправедливо обвиненный в ереси, из-за проклятой печати, шел на убой, как какой-нибудь скот перед долгой зимой, осознавая то, что против него восстал весь мир. Только за что ему выпала такая участь? Почему эти люди столь слепы ко всему и верят лишь слухам?

Весь их дальнейший путь до площади состоял из оскорбительных фраз, холодной мощеной дороги и серьезных лиц стражников. Флавиан уже по большему скоплению людей понял, что они добрались до площади. Отчего люди такие кровожадные? На их казнь собралось посмотреть не меньше сотни человек, в том числе и дети, сидевшие на шее у родителей которые тыкали в заключенных пальцами и смеялись, бесновавшись и бегая по всей площади. Здесь даже стоял стол с угощениями – какой-то старикан продавал блины со сметаной, медом и киселем, пытаясь разбогатеть на человеческом горе.

– Отойди от них, это грязные словоблуды, – произнесла матушка одного из мальчуганов, отдернув того за рукав ветхой льняной рубахи.

Деревянный эшафот с мощными подмостками был установлен у самой стены, окружавший этот небольшой город. Неподалеку от эшафота, рядом с цитаделью стояла статуя божества правосудия – Судии. Увековеченная в камне, Судия держала в левой руке Книгу законов, а ее правая рука была поднята вверх. Вид ее каменного лица был серьезным, но почему-то Флавиану показалось, что скульптор запечатлел в ее глазах печаль. Пастух не знал, что скульптор этой статуи Ранри Истукан сам был приговорен к смертной казни за совращение дочери герцога. На прохладном ветру покачивались три, крепко связанных петли, а у подножия эшафота стоял жрец правосудия, готовый принести молитвы за правильное решение. Лицо священнослужителя было прикрыто капюшоном голубого одеяния, на которым белыми буквами были прописаны все Двенадцать заповедей Пантеона.

"Вот оно место, где кончается мой путь", – подумал про себя Флавиан и на его глазах вновь проступили слезы.

Он старался не крутить головой, чтобы не получить замечания от стражников. Почему-то, в этой безликой, чужой и озлобленной толпе, пастух хотел увидеть хоть одно знакомое лицо. Но тут не было его матушки. Не было Аргия. Снежка. Клепия. Сахилы, Вендрия. Никого. Только мрачные лики, жаждавшие его смерти.

Под босою ногой Флавиана скрипнула ступень, ведущая на эшафот. Там их уже поджидал палач в черных одеждах и с рогатой маской на лице. Флавиан никогда не видел в живую эту маску, но припоминал рисунок в одной из дядиных книг, это какой-то монстр из имперской мифологии.

Прохладное дерево было столь же грубым, как и люди, кричащие в адрес осужденных, Флавиан обозревал с эшафота всю беснующуюся толпу, требующую казнь, как можно более ужасную. Вскрики из толпы были неугомонными и их трудно было остановить, как бы не старался жрец правосудия, призывающий к тишине. Хотя, на самом деле, на его лице была блеклая улыбка, говорившая о том, что он наслаждается этим зрелищем. Жрец стоял спиной к осужденным, возвещая о праведности божьего суда. Кое-кто даже начал кидаться гнилыми помидорами, а мальчики, которые залезли на подмостки цитадели, кидались тряпками, в которых были замотаны камни.

Стражники удалились с эшафота и успели затеряться в толпе. На эшафоте остался только рыжебородый мужчина, Флавиан и палач. Флавиан посмотрел на рыжего и удивился выражению его лица – на его лике запечаталась безмятежность и равнодушие ко всему происходящему, его глаза были безжизненными, можно сказать мертвыми. Палач же проверял механизмы и делал свои последние приготовления. Флавиан плакал. Палач подвел обоих заключенных к петлям, настолько толстым, что они даже при таком сильном ветре не качались по ветру. Пастух чувствовал себя неуютно, неуклюже, и тоскливо, на него смотрели сотни глаз полных ненависти, желающих ему тяжкой кончины в петле.

Он ощущал себя самым одиноким человеком в этом проклятом мире. Эти люди были чужды ему, у него бы и язык не повернулся назвать их людьми. Звери, жаждущие чужой крови себе на потеху. Прогнившие изнутри люди, желающие зрелищ, где цена этих зрелищ – чужая жизнь. В его сердце была глубокая скорбь, казалось, что для него сейчас самый близкий человек это тот рыжий, что разделяет с ним одну судьбу. Сетьюд в последний раз бросил на высокого человека с огненной шевелюрой свой взгляд. Его будущий сотрапезник в полях Фиолхарда стоял словно статуя с безразличием смотря на толпу, собравшихся у эшафота.

Конец был близок. Палач подвел Флавиана на особое место, деревянный люк, который откроется в ближайшее время и накинул ему на шею толстую петлю, сотканную из толстого конского волоса. Затем он накинул на голову пыльный холщевой мешок. Одним движением руки палача, петля крепко сомкнула шею Флавиана. Сердце пастуха билось так сильно, что казалось будто толпа должна услышать этот волнительный момент.

Дышать теперь стало труднее, видимости практически не было, разве только благодаря Светилу, Флавиан мог рассмотреть силуэты толпы и жреца, который наконец-таки смог усмирить народ своим голосом. Теперь настало время произнести молитву на казнь.

Теперь, когда все оказалось позади, Флавиан был спокоен, подобно удаву. Никакой трясучки, никакого мандража, он понимал, что теперь обречен попасть в царство Дадура, так зачем лишний раз переживать и тратить свои нервы? Он прикрыл свои глаза и начал ожидать, когда палач дернет за рычаг.

"Так вот чем пахнет смерть повешенного?" – подумал про себя Флавиан. " Конским волосом, пыльным мешком, человеческой мочой и людским дерьмом."

Однако, близкая смерть все же оттягивала конец осужденных, Флавиан был не в курсе имперских порядков и поэтому был изрядно зол, когда жрец, монотонным голосом из-под своего капюшона начал читать молитву за упокоение душ в пристанище Дадура.

– Да заткнись ты уже, старый ублюдок! – крикнул изо всех сил пастух, переполненный яростью и безнадежностью.

Сказать, что этими словами почтительный жрец был ошарашен – ничего не сказать. Толпа молча внимала словам жреца, так же молчала, когда Флавиан произнес столь хульную фразу. Им просто нечего было ответить. Когда человеку нечего терять, он не станет лицемерить и когда уже все предрешено, он не станет пресмыкаться ни перед кем, даже перед богами.

Прошло несколько секунд, пока жрец не кивнул палачу и изрек последние слова.

– Да будет на все воля Двенадцати, – закончил свою краткую молитву жрец правосудия и палач с удовольствием потянул рычаг, задействовав механизм, который открывает люки эшафота.

Флавиан осознал, что это конец. Конец его земного пути и начало скитаний в Дадуре, подземном царстве. Он слышал, как вознес последнюю молитву жрец правосудия, под овации скандирующей толпы. Слышал, как палач потянул рычаг с хрустом шестеренок и слышал, как люк со скрипом открылся и Флавиан начал падать…

В эту секунду перед глазами пастуха пронеслась вся его жизнь. За мгновения, он увидел лицо своей матери, которая нежно напевала свою колыбельную и гасила лучину, чтобы сын смог уснуть. Он видел своего дядюшка Клепия, в тот миг, когда он в первый раз начал учить Флавиана буквам. Пастушок увидел свою любимую собачку – Снежка, который гавкал на овечек, собирая их в одну отару. Он вспомнил свою первую мелодию, которую он начал играть на своей флейте…

Падение было резким, но палач желая угодить толпе, ослабил веревке, чтобы жертва еще мучилась, задыхаясь, поэтому позвоночник Флавиана остался невредимым.

Веки поднялись рефлекторно, зрачки расширились, Флавиан отдал бы все, чтобы снять эту проклятую веревку с шеи. Руки были завязаны за спиной, однако он пытался и пытался дотянуться до шеи, чтобы стянуть эту проклятую петлю, отчего получались аритмичные движения и барахтанья ногами. В этот момент Флавиан был скакуном на незримом коне. Через этот мешок не было ничего видно, но и от нехватки воздуха, в глазах начало темнеть, Флавиан не переставал двигаться, муки его были в тот момент бесконечными и душа уже начала исчезать из его тела, искорка жизни вот-вот потухнет…

***

… Веревка оборвалась и Флавиан упал на землю, через дыру эшафота. Будучи в полумертвом состоянии, он не услышал, как от страха и удивления возопила толпа. Он не слышал, как вопли паники смешались со звоном клинков и криком стражников. Флавиан жадно ловил ртом воздух, пытаясь восстановить свое дыхание. Он корчился от боли, легкие насыщались воздухом, в глазах его было темно, даже не смотря на мешок, который бы он хотел снять. Однако его руки по-прежнему были связаны, да и на тот момент, мозг Флавиана ничего не соображал, ему лишь хотелось насытиться кислородом. В своих легких он ощущал острую жгучую боль.

"Что случилось?" – Флавиан пережил стресс и наверняка в свои юные годы уже заработал свои первые седые волосы.

– Вставай, – послышался чей-то железный и спокойный голос.

Рыжебородый стянул с головы Флавиана мешок и не мешкая повел пастуха за собой.

– Нам надо выбираться отсюда, – быстро проговорил Галарий, вытаскивая Флавиана из-под эшафота.

Флавиан чувствовал, как быстро бьется его сердце, насколько сильно вспотели его ладони и как промокла от пота рубаха. Вокруг кипела бойня, на улицах города творился хаос в чистом виде. Толпа, которая жаждала крови, получила ее в избытки, правда немного в другом представлении. Стражники схлестнулись с какими-то воинами, которые больше походили на разбойников. Небольшая площадь превратилась в ногу виноградаря, что топчет виноград, но вместо вина продуктом этого действия стали реки крови. Произошла давка, крики о помощи и вопли, разъяренная лошадь с повозкой, испугавшись столь громких криков, сносила все на своем пути. Стражники, которые должны были быть на башне, уже лежали на земле, с перерезанным горлом, Флавиан в этой круговерти чуть было не потерял своего спасителя, однако рыжебородый крепко схватил пастуха за кисть и потянул за собой.

– Быстрее, быстрее! – поторапливал рыжебородый чуть было не повешенного пастуха.

– Кто эти люди? – Флавиан постарался протискиваться среди обезумевшей от страха толпы, и перекрикивая ее ор.

– Они получили достойную плату, за это побоище, – ответил тот.

Где-то в центре города начал громко и звонко звонить колокол тревоги, что было плохим сигналом для атакующих. Флавиан посмотрел в сторону тревожной башни и язычок бился в могучий колокол, расшатывающийся по всей башне. Рыжий распихивал всех локтями, при этом, где-то нашел себе двуручный меч, старался взять толпу на испуг. Однако в давке, мало кто понимал, что происходит и по несколько человек поранились о лезвие меча.

Трезвонивший колокол оповещал весь город о случившемся происшествии. В городе воцарилась паника, теперь мало кто понимал, что происходит в стенах этого поселения. Звон клинков смешался с человеческими криками, лязгом стали, воем и лаем собак, ржанием лошади. Флавиан ничего не понимал, что происходит в округе, стараясь держаться спины человека, который чудом выскользнул из объятий смерти.

Они выбрались из толпы и у самых ворот их ждали двое стражников, которые видимо должны были сменить лучников на башне. Вооруженные до зубов и закованные в железные доспехи они смотрелись на фоне рыжебородого, словно волки, желавшие разодрать овцу. Но это было лишь первым впечатлением, и оно было обманчиво. Взмахнув своим двуручным мечом, рыжий целился первому стражнику прямо подмышку, однако тот отбил укол врага и своим бастардом попытался резануть бок рыжебородого. Тот с легкостью отбил удар своей мощной клейморой и полосонул стражнику, не успевшему поставить блок, по горлу. Фонтан крови еще не начал бить, в то время, как второй стражник побежал в сторону рыжебородого. Стражник думал, что висельник не успеет отреагировать поэтому решил снести тому голову, однако рыжебородый вовремя прогнулся и с размаху ударил клейморой по броне стражника. Кольчугу Галарий не пробил, но пару ребер тому точно сломал, от чего стражник с воплем боли рухнул на землю, схватившись за свой правый бок.

– Уходим, – он крикнул Флавиану и пастух поспешил выйти за врата города, которые по тревоге стали медленно закрываться.

Но закрыться не успели. Флавиан и его рыжебородый спутник успели выскользнуть не только из петли, но и за стены города, где воцарился настоящий хаос. Оба приговоренных смерти, избежавших этой участи бежали очень долго, с каждым шагом стены Диньера отдалялись от них.

– В роще неподалеку для нас уготовлено две лошади, – проговорил рыжий на бегу, обращаясь к Флавиану и убирая клинок в ножны.

– Постой, Дадур тебя побери! – Флавиан попытался остановить незнакомца, чтобы тот объяснил, что Бездна его дери случилось в городе.

Приговоренный человек с шевелюрой цвета огня лишь отмахнулся, сказав, что стражники могут выслать за ними конную погоню. Несмотря на то, что в Диньере началась самая настоящая свалка, рыжебородый держался осторожно и был начеку.

– Кто ты такой? – задал вопрос Флавиан, на который получил ответ лишь тогда, когда они добрались до рощи.


Загрузка...