Деревянные пушки Китая. Россия и Китай – между союзом и конфликтом

«Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить»

Именно события «опиумной» войны подтолкнули русского царя Николая I образовать «Особый Комитет по делам Дальнего Востока», в который вошли самые высокопоставленные и влиятельные чиновники Российской империи. Для начала «Особый Комитет по делам Дальнего Востока» решил направить к устью Амура морскую экспедицию. Дело в том, что к середине XIX века всё ещё считалось, что морские корабли не могут заходить в Амурский лиман.

Эту ошибку породили французские и английские экспедиции конца XVIII столетия, пытавшиеся исследовать воды у Сахалина и амурского устья. Ещё в 1787 году знаменитый французский мореплаватель Жан Лаперуз попробовал пройти в устье Амура. Амурский лиман действительно был непрост для кораблей, особенно парусных, к тому же фрегаты Лаперуза натолкнулись на мель, и мореплаватель счёл, что эта река не судоходна. Авторитет Лаперуза был столь высок, что его выводы о непригодности Амура для морских кораблей в Европе более полувека считали непреложным фактом.

«Особый Комитет по делам Дальнего Востока» всё же решился проверить выводы знаменитого Лаперуза, или, как писал сам царь Николай I, «узнать, действительно ли Амур можно использовать для судоходства». Но оказалось, что для большой экспедиции в устье Амура требуется порядка 340 тысяч рублей серебром. И в работу «Особого Комитета» вмешался министр финансов граф Канкрин.

В докладной записке царю министр писал, что у России нет торговых интересов на Тихом океане. «При неразвитии или, лучше сказать, несуществовании нашей торговли в Восточном океане, – писал граф Канкрин, – единственной полезной целью экспедиции будет поручение удостовериться, между прочим, в справедливости сложившегося мнения о недоступности устья реки Амур, обстоятельства, обусловливающего степень полезности для России этой реки. Но для разрешения этого вопроса не требуется снаряжения такой большой и дорогостоящей экспедиции, а гораздо лучше, в отношении политическом и финансовом, произвести исследования Амурского лимана и устья реки Амур через Российско-Американскую компанию…»

Царь согласился с экономным министром, его убедил тот факт, что маленькая экспедиция торговцев из Российской-Американской компании не привлечёт внимания китайских властей, в отличие от большой экспедиции военных кораблей. В итоге вместо 340 тысяч рублей на экспедицию выделили в 60 раз меньше денег и в 1845 году отправили к устью Амура небольшой бриг «Константин».

Экспедицию на маленьком бриге возглавил капитан Александр Гаврилов. Он был опытным моряком, но помимо задач исследования Амурского лимана имел массу других приказаний от директоров Российской-Американской компании. Помимо этого, капитан был связан инструкцией Министерства иностранных дел «соблюдать строжайшее инкогнито», в случае встречи с китайцами выдавая свой корабль за американское рыболовное судно. Для конспирации экспедицию даже снабдили грузом виргинского табака.

Восточносибирский генерал-губернатор Николай Муравьёв

Неудивительно, что по итогам экспедиции капитан доложил следующее: «По краткости времени, ничтожеству имевшихся средств, свежим ветрам и течениям, не представилось никакой возможности произвести тщательные и подробные исследования, которые могли бы разрешить вопрос о состоянии устья реки Амур и её лимана».

Министр иностранных дел Карл Нессельроде

Хотя сам капитан Гаврилов вовсе не считал результаты своей экспедиции окончательными, министр иностранных дел Нессельроде поспешил доложить царю, что Амур не имеет для России никакого значения, так как в его устье, – повторил министр заблуждения прошлых лет, – глубина всего «три фута», менее метра, и река непригодна для плавания кораблей. Император Николай I написал 16 декабря 1846 года на докладе министра эмоциональную резолюцию: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить».

Однако сам император данный вопрос не оставил. Назначая в следующем 1847 году нового губернатора Восточной Сибири, куда входили земли Забайкалья, Якутии и русские берега Охотского моря, царь Николай среди прочих инструкций дал и такое напутствие: «Что же касается реки Амур, то об этом речь впереди… A bon entendeur peu de paroles». Новый восточносибирский губернатор Николай Муравьёв прекрасно уловил смысл последней царской фразы французской пословицы: «Умный поймёт с полуслова».

Не имея никаких письменных приказов из Петербурга, губернатор Муравьёв начал готовить присоединение к России амурских берегов. Хотя вся официальная политика Российской империи и большинство высших сановников имели прямо противоположное мнение. Так, губернатор Западной Сибири князь Пётр Горчаков писал фактическому главе правительства князю Чернышёву: «Амур для России лишнее, неизмеримые дебри от Якутска до Камчатки и к Охотскому побережью являют собою границу, не требующую охранения, и, что всего важнее, отстраняют жителей Сибири от пагубного влияния иностранцев…»

Министр иностранных дел Нессельроде в 1848 году предложил провести окончательное разграничение между Россией и Китаем севернее Амура – как писал современник, «отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, бесполезный для России по недоступности для мореходных судов устья реки». Министр считал, что «излишняя активность» на Дальнем Востоке только отвлекает Россию от европейской политики и к тому же может повредить выгодной торговле с Китаем.

«Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура…»

Пренебрежение столичных чиновников огромным Приамурьем станет понятно, если знать, что за всю первую половину XIX столетия на землях современных Хабаровского края и Амурской области побывал лишь один-единственный уроженец европейской части России. Ещё весной 1844 года изучавший север Сибири сотрудник Петербургской Академии наук Александр Миддендорф на свой страх и риск отправился из Якутска к устью Амура.

Вместе со столичным учёным в неисследованную тайгу Приамурья отправились уроженец Томской губернии военный топограф Василий Ваганов и два якутских казака, Матвей Решетников и Иван Долгий. До сентября 1844 года участники экспедиции изучали побережье Охотского моря в районе Шантарских островов, а затем верхом на оленях отправились в долгое путешествие через всё Северное Приамурье. За четыре месяца маленький отряд прошёл свыше 1500 вёрст по совершенно неисследованной местности.

Миддендорф с восторгом описывал уникальную природу Приамурья: «Чрезвычайно любопытная полоса Земли; где лицом к лицу встречаются соболь и тигр; где южная кошка отбивает у рыси северного оленя; где соперница её – росомаха – на одном и том же участке истребляет кабана, оленя, лося и косулю; где медведь насыщается то европейской морошкой, то кедровыми орехами; где соболь ещё вчера гонялся за тетеревами и куропатками, доходящими до запада Европы, сегодня за ближайшими родственниками тетёрки Восточной Америки, а завтра крадется за чисто сибирской кабаргой…»

Часть путешествия экспедиция Миддендорфа прошла по льду реки Зеи и Амуру. Учёный записал в своём дневнике: «Амур есть единственная значительная водная артерия, ведущая к океану, единственный путь, который природа дала со всех сторон запертой Сибири…»

Но помимо чисто научных знаний экспедиция имела и политический результат. «Я успел составить картину Амурского края, которая бросала новый свет на эту страну», – писал сам Александр Миддендорф. К его удивлению, севернее Амура отсутствовали какие-либо следы китайской власти, а немногочисленные роды «тунгусов» сами толком не знали, чьи же они подданные.

Прошедший вместе с Миддендорфом всё Приамурье военный топограф Василий Ваганов стал ординарцем Восточносибирского генерал-губернатора Николая Муравьёва, полностью разделяя его мнение о необходимости присоединения Амурского края к России. В 1847 году именно Ваганов по поручению Муравьёва пресёк деятельность иностранных агентов на берегах Амура, арестовав некоего Остена, английского подданного, который, щедро раздавая деньги, начал в Забайкалье на берегах реки Шилки строить судно, чтобы пройти на нём вниз по Амуру.

Середина XIX века была временем «колониальной гонки», когда на картах Африки и Азии исчезали последние «белые пятна» – порой было достаточно одной географической экспедиции, чтобы крупная колониальная держава могла объявить о присоединении ранее не исследованной территории. И докладывая в Петербург об аресте англичанина, губернатор Муравьёв сообщал, что Британская империя, проводившая активную политику в Китае, явно интересуется Амуром. Муравьёв если и преувеличивал опасность, то не сильно – во время Крымской войны англичане действительно попытаются высадиться в устье Амура.

Пока же, в 1847 году, губернатор Муравьёв отправил взволнованную депешу министру внутренних дел Перовскому: «Явился англичанин Остен и покатился по пути сообщения Сибири с Тихим океаном, туда, где в устье Амура лежит необитаемый Сахалин, ожидающий господ, чтобы запереть плаванье по Амуру. С китайской стороны в Амур впадают большие судоходные реки, с Южным Китаем англичане торгуют свободно, а Амур доставит им возможность овладеть и Северо-Восточным Китаем… Вот зачем ездят сюда англичане. Остен и не думает о геологии, но он успел собрать более подробные и верные сведения о местной торговле, чем я сам доселе имел…»

«Левый берег Амура, – доказывал губернатор Муравьёв, – никому не принадлежат: тут кочуют только по временам тунгусы, а при самом устье – гиляки. Англичанам нужно только узнать всё это, и они непременно займут Сахалин и устье Амура: это будет делом внезапным, без всяких сношений о том с Россиею, которая, однако ж, может лишиться всей Сибири, потому что Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура…»

«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен»

Обеспокоенный император Николай I в 1848 году распорядился направить к берегам Амура большую экспедицию военных топографов. Цель определили чётко: «Собрать точнейшие сведения, дабы на основании оных можно было ясно определить, по какому именно направлению гор должна следовать наша с Китаем граница на основании Нерчинского трактата».

Экспедицию возглавил подполковник Генерального штаба Николай Агте, опытный военный топограф, ранее занимавшийся определением точной линии границы между Российской империей и Норвегией. С берегов Северной Скандинавии подполковник направился прямо на Дальний Восток. Его экспедицию специально назвали «Забайкальской» – как писалось в официальных бумагах, «дабы самим распоряжением об отправлении экспедиции не могли подать повода» к претензиям со стороны китайских властей. В случае встречи в Северном Приамурье с представителями Китая, члены экспедиции должны были представляться как «частные промышленники», занятые «отысканием звериных промыслов».

Одновременно с «Забайкальской» экспедицией подполковника Агте в августе 1848 года из Петербурга к берегам Дальнего Востока отправился маленький транспортный корабль «Байкал». Одна из его задач тоже была связана с Амуром – капитан «Байкала» Геннадий Невельской должен был наконец-то проверить доступность Амурского лимана и устья для плавания морских судов.

Как сказал сам Николай I по поводу этой экспедиции: «Главное для нас дело есть предупреждение всяких покушений иностранцев к занятию местности близ устья Амура». Для таких опасений были все основания – годом ранее в Охотском море у северной оконечности Сахалина были замечены два военных корабля Великобритании. На запрос русских дипломатов в Лондон, что делает в тех краях британский флот, англичане ответили, что якобы ищут пропавшую экспедицию контр-адмирала Джона Франклина, которая исчезла ещё в 1845 году, отправившись искать путь из Атлантики в Тихий океан через Арктику…

Путь парусного судна из Петербурга до берегов Охотского моря и устья Амура тогда занимал почти 9 месяцев, сухопутные экспедиции через всю Сибирь требовали не меньшего времени. Поэтому деятельность «забайкальца» Агте и «байкальца» Невельского растянулась надолго.

Лишь в ноябре 1850 года в столице Российской империи узнали, что Геннадий Невельской самовольно основал первое русское поселение в устье Амура – Николаевский пост, будущий город Николаевск-на-Амуре, первыми обитателя которого стали шесть матросов из экспедиции Невельского. Узнав об этом событии, в Петербурге вновь собрался «Особый комитет по делам Дальнего Востока». Царь Николай I в шутку стал его именовать «Гиляцким комитетом» – «гиляками» тогда в России называли нивхов, аборигенов Амурского устья и Сахалина.

И вновь самые высшие чины империи – от министра иностранных дел Нессельроде до главы правительства князя Чернышёва – были против любой активности возле Амура. «Кто может поручиться, – вопрошал глава российского МИДа, – что китайцы не придут в значительной силе, не вытеснят горсть наших людей, не разорят на глазах гиляков наши постройки и не попрут самого флага? Всё это произведёт более вредное для нас влияние на местных гиляков, нежели добровольное оставление нами поста. Для сохранения достоинства нашего правительства гораздо лучше немедленно удалиться оттуда, нежели продолжать занимать этот пункт в ожидании, что скажет китайское правительство…»

Единственным сторонником сохранения русского поста в устье Амура оказался восточносибирский губернатор Муравьёв. Глава правительства Чернышёв даже упрекнул его: «Вы просто хотите воздвигнуть себе памятник Амуром!» В итоге министры выставили губернатора с совещания, заявив, что пришлют ему итоговый протокол на подпись.

Вечером того же дня к Муравьёву прибыл фельдъегерь с приказом от главы правительства немедленно подписать протокол совещания. В протоколе высшие чины империи доказывали «неудобство занятия Амура», более того – было написано, что с этим согласился и сам губернатор Муравьёв. Раздосадованный глава Восточно-Сибирского генерал-губернаторства решился на неслыханную в бюрократическом мире дерзость. Муравьёв заявил, что как радушный хозяин он просто обязан угостить офицера фельдъегерской службы хотя бы чаем, и, пока курьер сидел у самовара, вместо одной подписи губернатор прямо на протоколе писал свои доводы в пользу присоединения Амура к России.

В таком виде протокол заседания «Особого комитета по делам Дальнего Востока» и попал на стол императора. Возник бюрократический скандал, однако дерзость Муравьёва развеселила царя Николая I, который решил собрать новое заседание «комитета петербургских гиляков», на этот раз под своим личным председательством. Именно на этом заседании 19 января 1851 года царь произнёс знаменитые слова: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».

«Итак, это наше!»

Впрочем, рассуждая о флаге, царь не забыл и про осторожность – основанный в устье Амура русский пост для остального мира решили представлять всего лишь как «торговый склад Российско-Американской компании». В адрес же Китая было решено направить дипломатическое послание очень осторожного содержания.

«До сведения нашего дошло, – сообщалось от имени русского царя китайскому императору, – что с некоторого времени у устья Амура стали появляться иностранные суда, и мы имеем причины думать, что появление там сих иностранных судов, из коих некоторые были военными, не без цели. Вековые дружественные наши с Китаем отношения побуждают нас довести до сведения китайского правительства о сём важном обстоятельстве. Овладение устьем Амура какой-либо морскою державою не может быть нами терпимо, так как Амур вытекает из наших пределов, и притом земли, примыкающие к устью Амура, по трактату нашему с Китайской империей оставлены неразграниченными. Поэтому интересы как Китая, так и России требуют, чтобы никакие иностранные суда не могли иметь вход в Амур и плавать по этой реке и чтобы устье оной не принадлежало никакой сторонней державе. Всё это дружески сообщается китайскому правительству на дальнейшее его размышление – не признает ли оно полезным войти с нами в соглашение на счёт безопасности устья упомянутой реки от всяких покушений на сии места иностранцев, чего требует взаимная безопасность наших и ваших границ…»

Вопреки опасению министра иностранных дел Нессельроде, никаких протестов, а тем более решительных действий со стороны Китая не последовало. Русский пост спокойно существовал в устье Амура, не встречая каких-либо следов присутствия китайской власти в этих краях. В Петербурге всё более убеждались – Пекин либо не считает эти неразграниченные земли своими, либо китайскому правительству совсем не интересна эта таёжная глушь.

В конце 1852 года в Петербург с берегов Амура наконец вернулась «забайкальская» экспедиция подполковника Николая Агте. Дюжина «топографических отрядов» экспедиции за три года прошла более 20 тысяч вёрст по Северному Приамурью, впервые исследовав почти три миллиона квадратных километров.

22 апреля 1853 года подполковник Агте и губернатор Муравьёв лично представили царю Николаю I отчёт экспедиции и составленные ею географические карты. Русский император с удовольствием разглядывал первую в мире «Генеральную карту Амурской области». Карта доказывала, что в соответствии с подписанным 164 года назад Нерчинским трактатом северный берег в устье Амура может принадлежать России, ведь в природе нет единых «Каменных гор», протянувшихся на восток к океану, а есть целый ряд горных хребтов разной направленности.

Подполковник Агте пояснял царю: «Только уверенность китайцев, что не разграниченная с нами черта должна направляться не на восток к океану, а на юго-восток к Среднему Амуру, может объяснить их молчание по предмету занятия нами устьев Нижнего Амура, что, конечно, давно известно маньчжурским властям и не может более составлять тайны для Пекинского правительства…»

Николай I был доволен. Склонившись над новой картой, он провёл рукой от Байкала до устья Амура: «Итак, это наше!» Затем царь посмотрел на глобус и тут же помрачнел: «Всё это хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта…»

Царь имел в виду, что у России на дальневосточных берегах практически нет никаких войск, а кораблям, чтобы попасть на Дальний Восток, надо оплывать всю Европу, Африку, Индию, Китай и Японию, то есть бо́льшую половину земного шара. И тут за карту взялся губернатор Восточной Сибири: «Кажется, нет надобности, государь, так издалека. Можно и ближе подкрепить…»

Муравьёв провёл рукой на карте по течению Амура из Забайкалья к океану, показывая, что подкрепления на дальневосточное побережье будет проще отправить прямо по Амуру – по пути, которым русские люди не плавали со времён Ерофея Хабарова. Царю понравилась эта идея. 57-летний самодержец рассмеялся и, как мальчишку, потрепал 44-летнего генерал-губернатора рукой по голове: «Ах, Муравьёв, ты, право, когда-нибудь сойдёшь с ума от Амура!»

До окончательного возвращения России на берега великой дальневосточной реки оставалось всего 5 лет.

Пароход по завещанию

Предлагая царю совершить пробное плавание по всему Амуру, от истоков до устья, Николай Муравьёв ждал гонца из Забайкалья. Там, в пяти тысячах вёрст к востоку от Петербурга, у казачьей станицы Сретенской, на берегу одного из амурских истоков – реки Шилки, шло строительство первого на Дальнем Востоке парохода.

Генерал-губернатор Муравьёв не зря через несколько лет дополнит свою фамилию почётной приставкой «Амурский» – он понимал, что первый пароход, прошедший воды Амура от истоков до устья, навсегда решит судьбу великой реки и её берегов. Русские люди не проплывали здесь со времён Ерофея Хабарова, ведь более полутора столетий амурские воды считались территорией Китайской империи Цин, закрывшей путь нашим кораблям…

Амур входит в десятку крупнейших рек на Земле – почти четыре с половиной тысячи километров, если считать от устья до истоков реки Аргунь, которая, сливаясь с рекой Шилкой, и образует амурское русло. Шилка протекает по нашему Забайкалью, Аргунь же с конца XVII века является границей между Россией и Китаем. Поэтому неслучайно два первых русских парохода, строившихся для плавания по Амуру, получат имена образующих его истоков – «Аргунь» и «Шилка».

Готовить строительство этих пароходов генерал-губернатор Николай Муравьёв начал ещё в 1850 году. В отличие от прежних гребных судов именно пароходы должны были обеспечить надёжное плавание по Амуру. Им предстояло провести по реке баржи с войсками и припасами, чтобы создать укреплённые посты в амурском устье и перебросить подкрепления на Камчатку. Ведь в то время именно Амур был самой удобной «дорогой» из Сибири к водам Охотского и Японского морей.

Существовавшие альтернативные пути были чрезвычайно сложны. Ранее грузы и людей на дальневосточные берега России везли либо морскими кораблями из Петербурга через три океана, огибая бо́льшую половину земного шара, либо через тайгу по труднейшему «тракту» от Якутска к Охотскому порту. И только первые пароходы на Амуре открывали России широкую дорогу на Восток.

Иркутский купец Евфимий Андреевич Кузнецов

Но благие замыслы генерал-губернатора Муравьёва сразу натолкнулись на привычное препятствие – банальную нехватку денег. Высшая бюрократия в Петербурге относилась к дальневосточным инициативам Муравьёва без одобрения. Вопреки мнению самого царя, министры Российской империи опасались ссориться с Большим Китаем ради далёких и диких земель на Амуре, считая их освоение напрасной и рискованной тратой казённых средств.

Замысел Муравьёва о первых пароходах для Дальнего Востока спас случай. Осенью 1850 года в Иркутске умер богатейший купец Евфимий Андреевич Кузнецов, один из первых миллионеров Сибири. Огромный капитал он сколотил на торговле водкой и золотых приисках, а прославился необычайным везением и непомерными тратами, разбрасывая на свои прихоти целые состояния.

Купец Кузнецов и губернатор Муравьёв были знакомы лично – центр Восточно-Сибирского генерал-губернаторства (включавшего земли Забайкалья, Якутии и русские берега Охотского моря вместе с Камчаткой) располагался именно в Иркутске. Иркутский коммерсант хорошо знал про амурские замыслы Муравьёва и перед смертью, не имея прямых наследников, часть своего богатства – 100 тысяч рублей серебром – завещал на строительство первых пароходов для Амура.

Но суда с новыми, сложнейшими для середины XIX века механизмами только предстояло построить. Ближайший завод, где тогда создавали паровые двигатели, располагался на Урале, в Екатеринбурге – от Забайкалья его отделяло более трёх с половиной тысяч вёрст. Цены на паровые машины были крайне высоки. Никакой железной дороги через всю Сибирь ещё не было даже в замыслах, поэтому проблемой становилась и доставка тяжёлых паровых двигателей с Урала за Байкал, к истокам Амура.

Принадлежавший государству Екатеринбургский механический завод в то время был полностью загружен строительством механизмов и двигателей для военных пароходов Каспийской флотилии. Поэтому пришлось обратиться к уральским частным промышленникам, которые оценили стоимость двух паровых машин с доставкой их на берега реки Шилки в 81 тысячу рублей серебром. Как писал в Петербург губернатор Муравьёв, при такой покупке от завещания купца Кузнецова остаются «деньги весьма незначительные и недостаточные для сооружения двух пароходных судов с оснасткою».

Чтобы избежать лишних трат, Муравьёв решил купить не сами машины, а, как тогда говорили, «машинное заведение» – оборудование, необходимое для их производства. Договор о покупке был подписан 2 января 1851 года, архивы полностью сохранили для нас его данные вплоть до копеек. Всё необходимое приобрели за 26 899 рублей 10 копеек у Мельковской механической фабрики в Екатеринбурге, которая работает и в наши дни, став огромным заводом «Уралтрансмаш». Три с половиной тысячи вёрст транспортировки купленного на санях и телегах от Урала до станицы Сретенской (ныне город Сретенск) в Забайкальском крае обошлись ещё в 15 692 рубля 77 копеек.

Итого на создании первого судостроительного производства к востоку от Байкала удалось сэкономить 57 408 рублей 13 копеек.

«И край Амурский открывал…»

Необходимый для постройки пароходов металл купили на Петровском чугунолитейном заводе в 400 верстах к юго-западу от Читы. Выпускавшееся там железо по качеству было хуже уральского, но его можно было дешевле и быстрее доставить к месту строительства пароходов. Управляющий Петровского завода, родившийся в Сибири горный инженер Оскар Дейхман, стал и ответственным за сборку двигателей будущих пароходов.

Верфь для их строительства оборудовали в 80 верстах ниже по течению от Сретенска, где в Шилку впадает река Чалбуча. Заброшенный сереброплавильный завод в устье Чалбучи стал базой для создателей первых амурских пароходов.

Общее руководство строительством и подготовку пароходов к плаванию поручили Петру Васильевичу Казакевичу, опытному военному моряку в чине капитана 2 ранга. В ближайшем будущем именно капитан Казакевич внесёт огромный вклад в освоение Приамурья – не зря на современной карте России его фамилией названы бухта и пролив в Японском море, мыс на Охотском побережье и одна из проток Амура в районе Хабаровска.

Строительство первых пароходов в малолюдном Забайкалье сталкивалось с огромными трудностями. Хотя на берегу Шилки заложили сразу два корабля, но строить их пришлось поочередно – для одновременных работ не хватало ни сил, ни специалистов. Второй пароход смогут построить только через год после первого, а в качестве работников пришлось привлечь даже сотню каторжников с Карийских золотых приисков.

Чертежи пароходов готовил «титулярный советник» и корабельный инженер Михаил Гаврилович Шарубин, он же руководил сборкой корпуса первого парохода. Любопытно, что спустя полтора десятилетия, когда Шарубина похоронят на окраине Петербурга, его могилу украсит надгробная эпитафия, рассказывающая именно про далёкий Амур:

Первые пароходы для Дальнего Востока стали главным делом в жизни «титулярного советника», в конце марта 1852 года он сообщал губернатору Муравьёву: «Работы по построению корпуса судна закончены».

Спустя неделю из Петербурга пришла правительственная депеша: «Государь Император высочайше повелеть изволил – проектированный для плавания по реке Шилке пароход наименовать Аргунь». Ещё не достроенный пароход официально включили в списки кораблей военного флота Российской империи.

«Аргунь», первый пароход на Амуре.

Рисунок В.В. Васякина, выполненный по архивным материалам, предоставленным В.Р. Чепелевым

Корпус парохода «Аргунь», построенный полностью из железа, в длину был чуть более 26 метров. Так как пароходу предстояло плыть по мелким истокам и притокам Амура, то его днище соорудили почти плоским, с осадкой без груза менее полуметра. Но корпус был самой простой задачей – создание механизмов и паровой машины на Петровском чугунолитейном заводе заняло немало времени и закончилось только в апреле следующего 1853 года. Ещё полгода заняла транспортировка разобранного двигателя и механизмов на конных телегах – ведь Петровский завод от верфи на реке Шилке отделяли почти 700 вёрст.

Пароход «Аргунь» стал не только первенцем на Амуре – он оказался первым в России пароходом, полностью построенным из отечественных материалов без привлечения иностранных специалистов. История сохранила для нас фамилии рабочих, занимавшихся монтажом его двигателя, паровых котлов и гребных колёс, – приехавшие с Петровского завода механики Белокрылов и Бакшеев, слесари Павлов и Дедулин. Свою нелёгкую работу они завершили весной 1854 года.

Первый на Амуре пароход был именно колёсным – более совершенный гребной винт, впервые появившийся только 14 лет назад, до восточной окраины Сибири ещё не дошёл. Поэтому созданное здесь «пароходное судно» имело по четырёхметровому гребному колесу с каждого борта. Над палубой возвышалась одна труба и две деревянные мачты с реями – их пришлось оснастить парусами, ведь паровая машина, впервые построенная к востоку от Байкала, получилась мощностью всего в 60 лошадиных сил и позволяла пароходу развивать лишь небольшую скорость – менее 7 узлов (около 13 км/ч).

Но для современников на восточной окраине Сибири первый пароход казался верхом совершенства. Как вспоминал один из очевидцев о внутреннем обустройстве нового корабля: «Каюты все были хороши, но капитанская в особенности. Большой зал со светлым люком, спальня, буфет и хороший клозет…»

Команду «Аргуни» составили матросы 47-го флотского экипажа; к этой войсковой части принадлежали все военные моряки, служившие на Камчатке и берегах Охотского моря. Но дальневосточные матросы ещё не имели опыта обслуживания новой паровой техники, поэтому в качестве «машинистов» в команду зачислили штатских – мастеровых, ранее участвовавших в монтаже двигателя на пароходе.

Капитаном «Аргуни» стал 28-летний Александр Степанович Сгибнев, родившийся в Кронштадте, потомственный военный моряк. С лета 1851 года он занимался исследованием русла реки Шилки «с целью учреждения на ней судоходства», а затем строил деревянные баржи и гребные суда, который должны были пойти по Амуру вслед за первым пароходом.

«Чтобы при этом не пахло порохом…»

В небывалое плавание от истоков к устью Амура должен был отправиться целый караван судов. Всю зиму солдаты располагавшихся в Забайкалье «линейных» (то есть пограничных) батальонов заготавливали лес. Весной на берегах Шилки и её притоках началось строительство барж и огромных плотов. Все суда надо было закончить к маю, и, как вспоминал прапорщик Алексей Баранов: «Работы производились спешно, начинали с рассветом и оканчивали с темнотой, работали часов 15–18 в день. Это продолжалось с конца марта до последних чисел апреля…»

Подготовку «амурского сплава», как тогда называли плавание к устью Амура, ускорила большая политика. С 1853 года Россия вела войну с Турцией, на стороне которой выступили Англия и Франция. К началу следующего 1854 года стало понятно, что вооружённое столкновение с англо-французской коалицией неизбежно. Это сразу превращало региональный конфликт с Турцией в войну по всем границам Российской империи. Ведь Англия и Франция имели тогда самые сильные военные флоты, способные нанести удар по нашей стране не только на западе, у берегов Чёрного, Балтийского и Белого морей, но и на Дальнем Востоке.

Россия на тот момент практически не имела войск восточнее Байкала – на огромном пространстве от Аляски и Камчатки до Охотска насчитывалось лишь несколько сотен солдат и матросов. Самым крупным был гарнизон Петропавловска-Камчатского, но и его 125 бойцов, включая писарей и денщиков, вряд ли могли защитить наши берега в случае появления англо-французского флота.

Требовалось срочно перебросить на Дальний Восток подкрепление. Морской путь из Кронштадта вокруг земного шара, мимо Западной Европы, Африки, Индии, Китая и Японии, был невозможен – в Мировом океане господствовали британские корабли. Солдаты ещё могли с трудом пройти по таёжной тропе неудобного «тракта» из Якутска к Охотскому порту. Но провезти этим путём тяжёлые пушки и многочисленные припасы было совершенно невозможно.

И только текущий с запада на восток полноводный Амур, берега которого всё ещё считались китайскими, открывал надёжный путь для переброски резервов и грузов к дальневосточным владениям России. Окончательное решение идти этой «дорогой» приняли в январе 1854 года на новой встрече царя Николая I и генерал-губернатора Николая Муравьёва. В условиях начинающейся войны с Англией и Францией было решено «плыть Амуром», не дожидаясь разрешения китайских властей. Русский император поставил Муравьёву лишь одно условие: «Чтобы при этом не пахло порохом…»

Видимо, тогда Николай Муравьёв понял, что ему придётся плыть с войсками по Амуру лично. Корабли с солдатами и грузом надо было провести через формально всё ещё чужую территорию, но при этом избежать какого-либо столкновения или конфликта с китайцами. В марте 1854 года Великобритания и Франция объявили войну нашей стране, их могущественные флоты готовились к атаке – выбора не оставалось, подкрепление для Дальнего Востока необходимо было доставить к лету.

«Амурский сплав»

Война и стала причиной почти круглосуточных работ на берегах Шилки. К маю 1854 года, помимо первого парохода, был готов целый караван речных судов – 76 деревянных барж, баркасов и огромных плотов. Им предстояло везти к устью Амура сводный отряд из солдат сибирских «линейных батальонов» и забайкальских казаков. Командиром отряда был назначен 28-летний подполковник Михаил Семёнович Корсаков, ранее не раз бывавший на Камчатке и берегах Охотского моря. Отправляясь в этот путь к новым, неизведанным землям, молодой подполковник не мог знать, что в будущем благодарные потомки назовут в его честь город на Сахалине и несколько сёл на берегах Амура…

19 мая 1854 года, проехав всю Сибирь с запада на восток, к Шилкинскому заводу, где уже собрались все войска и готовые суда, приехал генерал-губернатор Муравьёв. Прошедшая зима была суровой, Шилка промёрзла насквозь, и только к этому времени на реке исчезли последние льдины. Муравьёв тут же распорядился провести испытания парохода.

25 мая первый дальневосточный пароход спустился на несколько вёрст вниз по Шилке. Его возвращение губернатор обставил торжественно – на берегу реки в парадной форме выстроились солдаты. Как вспоминал очевидец тех событий, казачий сотник Гавриил Скобельцын: «Генерал Муравьёв отдал приказ при возвращении парохода встречать его пушечными и ружейными залпами с берегов. К сожалению, торжество совершенно не удалось. Пароходик не имел сил подняться против течения, и его пришлось притащить бечевою…»

Солдаты посчитали, что проблемы возникли из-за неудачного дня испытаний – на календаре тогда было 13 мая по старому стилю. В реальности неопытные кочегары и слабая паровая машина не позволили пароходу идти против сильного течения разлившейся весенней Шилки. Первый блин вышел комом, и возвращать пароход к месту стоянки пришлось солдатам в роли бурлаков. Но откладывать поход для доработки паровой машины времени не было. На следующий день генерал-губернатор Муравьёв назначил отплытие каравана.

Начало похода отметили молебном перед специально привезённой из Нерчинска старинной иконой Богородицы, по преданию спасённой из осаждённого китайцами Албазина. Многим очевидцам запомнилось и красивое пение хора, составленного из забайкальских каторжников – других певцов в этой глуши не было.

К полудню 26 мая 1854 года на суда погрузился весь отряд – сотня казаков, 754 пехотинца, 120 кавалеристов регулярной армии с лошадьми и 46 артиллеристов с 4 пушками. Но бо́льшую часть каждого предназначенного к походу судна занимал груз – почти 25 тысяч пудов продовольствия и военных припасов, в основном предназначенных для Камчатки и Охотской флотилии. Среди груза было не только казённое имущество, но и частные пожертвования, собранные сибирскими купцами для первого «Амурского сплава». Например, иркутский золотопромышленник Степан Соловьёв за свои деньги обеспечил всех отправлявшихся в плавание рядовых солдат запасами чая, сахара, мыла и табака.

«Казаки и артиллеристы и их лошади, – вспоминал участник похода прапорщик Алексей Баранов, – находились на барках, построенных казаками на Аргуни. Эти барки были почти круглые, с низкими бортами и двигались медленнее наших лодок, как вследствие своей формы, так и потому, что дно у них было сделано из бревен, положенных поперек барок… Все лодки были нагружены хлебом несколько выше бортов, в виде удлинённой пирамиды, и накрыты парусиной. На передних и задних частях лодок, свободных от груза, помещались солдаты. Мы, офицеры, также устроили себе на кормовых частях лодок нечто вроде кают, пользуясь парусиной, покрывавшей хлеб… Кроме разных лодок и барок, у нас имелись ещё плоты из брёвен, занятые разными припасами, солониной, маслом и живым рогатым скотом для продовольствия экспедиции. По мере расходования припасов и скота плоты пойдут на дрова для парохода…»

Караван растянулся на много вёрст по Шилке. В первой лодке в качестве проводника плыл 24-летний казачий сотник Гавриил Дмитриевич Скобельцын. Уроженец Забайкальского пограничья, он раньше участвовал в исследовательских экспедициях на северном берегу Амура и знал язык маньчжуров и «тунгусов»-эвенков, местных аборигенов. Как и многие участники первого «Амурского сплава», этот казак навсегда оставит память о себе на карте России – там, где в Амур впадает река Бурея, и сегодня располагается основанное в позапрошлом веке село Скобельцыно.

Через четыре дня плавания по Шилке, 30 мая 1854 года в 14 часов 30 минут, караван подошёл к её слиянию с рекой Аргунь. Отсюда начинался сам Амур, по которому русские люди не плавали более полутора веков. Как вспоминал очевидец: «Все встали в лодках и осенились крестным знамением. Генерал-губернатор, зачерпнув в стакан амурской воды, поздравил всех с открытием плавания по реке, раздалось восторженное «ура»…»

«Солдаты любили пароход…»

Спустя два дня, 1 июня, корабли достигли места, где некогда стоял героический Албазин, – сегодня это Сковородинский район Амурской области. Участники «сплава» отдали дань памяти погибшим здесь русским первопроходцам. Командир одной из рот, 23-летний подпоручик (т. е. младший лейтенант по-современному) Николай Александрович фон Глен, позднее так вспоминал тот день: «Под звуки молитвы, исполненной батальонными трубачами, Муравьёв со свитой вышел на берег и поднялся на вал, которым был когда-то обнесён Албазин и следы которого видны и доныне. Все невольно обнажили головы и сотворили крестное знамение в память погибших здесь геройского смертью защитников крепостцы, отражавших грудью своей полчища манджур, в десять раз превосходивших своею численностью. Помолясь, отряд тронулся дальше…»

Отсюда начинались совершенно неисследованные воды. Не было ни точных карт Амура, ни сведений об особенностях его дна, отмелях и течениях. Деревянные суда осторожно двигались вслед за лодкой с проводником и чёрным, хорошо заметным на воде пароходом. Как позднее рассказывал о первом плавании по Амуру сам командир парохода «Аргунь» Александр Сгибнев: «В то время мы имели об этой реке самые скромные, сбивчивые понятия, и поэтому плыли, как говорится, ощупью, не зная даже, в какой степени река судоходна… Поэтому нередко суда притыкались к мелям и их приходилось разгружать и снова нагружать».