Глава вторая

1

Дверь районной ментовки с превеликим трудом поддалась моим усилиям. Но все же я справился – пригодились годы изнурительных, до последней капли пота тренировок. А оказалось, что столько труда прилагал напрасно. «Уголовный розыск располагается в соседнем здании», – сообщил мне суетливый дежурный капитан с гноящимися глазами.

– А чего тебе там надо? – спросил капитан и почесал погон, словно между звездочек у него в футбол играли блохи, а он, как старший по званию, их матч судил.

– Инспекторская проверка… – ляпнул я, и капитан вытянулся, начисто забыв про футбольный матч.

Вышел я из здания легче, чем вошел, и сразу сообразил, где расположилась районная «уголовка».

Там меня уже ждали.

Почти абсолютно лысый опер, по ехидству судьбы-злодейки носящий фамилию Кудрявцев, выглянул между двух стопок бумаг, по высоте равных тумбочкам того стола, на котором их расположили, и показал мне на стул. Мебель в районной «уголовке» еще похуже, чем у нас в агентстве. По крайней мере, в моем кабинете имеется хотя бы одно мягкое кресло – для клиентов. Здесь же я сел с великим сомнением в прочности столярного изделия, чей испуганный скрип подтвердил обоснованность моих страхов. Но начало стул все же выдержал, и я слегка осмелел.

– А что тебя вдруг это дело заинтересовало? – спросил Кудрявцев, с увлечением, достойным школьника, ковыряя толстым пальцем в узенькой коробке для скрепок. Палец туда явно не помещался, и ему пришлось вытряхнуть в ладонь все содержимое, чтобы достать только одну, а остальные – ссыпать назад в коробочку. – Дело абсолютно простое. Все там ясно. Признание, явка с повинной, на пистолете – только ее отпечатки…

– Оказывается, ясно не для всех… – вздохнул я и парой фраз передал суть заказа Гоши Осоченко.

Кудрявцев пожал плечами и усмехнулся.

– Грызи гранит, Пинкертон…

Затем вручил мне не слишком объемистую папку.

«Грызут гранит», насколько я помню знаменитое изречение основоположника научного коммунизма, исключительно тогда, когда изучают науки. Но Кудрявцев – человек еще достаточно молодой и, возможно, марксизм-ленинизм в период получения образования не изучал. Потому я простил ему сие высказывание молча. Но не простил «Пинкертона». Не люблю, когда меня обзывают…

Что ж, я принялся «вгрызаться» в материалы уголовного дела. И тут же убедился, что все дело даже не белыми нитками шито, а просто стянуто паутиной. Может от порыва ветра развалиться – по листочку. И мне придется начинать все сначала…

– Интересно получается, – сказал я, подумав. (Я тебе, мать твою, покажу Пинкертона!) – У этой Александры Владимировны Чанышевой адвокат уже есть?

– Пока еще нет. Назначат… – равнодушно ответил Кудрявцев, тщетно пытаясь достать из коробочки вторую скрепку. Сложнейший, похоже, производственный процесс. Никак не может освоить технологию. Готов поспорить, что он снова через минуту вытряхнет все скрепки на ладонь, чтобы достать только одну.

– А если этот ее друг, который нанял меня, наймет и адвоката? Хорошего… Умного… Такие иногда, честное слово, тоже бывают.

– Ну и что?

– Ничего. Только любой нормальный адвокат запросто уговорит клиентку отказаться от своих показаний. Просто расскажет ей, что такое зона и с чем клиентку там съедят. Со всем адвокатским красноречием расскажет, с мелкими и характерными деталями. Она и откажется. Прямо на заседании суда. И тогда все эти бумаги, – я приподнял тоненькую папочку, – ты смело сможешь выбросить на помойку.

Кудрявцев поднял на меня удивленные глаза:

– А зачем ей отказываться?

– А зачем ей садиться?

– Она же сама пришла…

– Под воздействием «дури». С дурной головой и не то еще может случиться, сам, наверное, знаешь. Это хуже, чем с похмелья…

Он, наконец, понял, что я не шучу. Но не понял, что это моя месть за Пинкертона.

– И что посоветуешь?

– Вести нормальное расследование.

– Легко сказать… – Кудрявцев вздохнул. – На меня на одного столько дел навешано… Тройная норма. У других – то же самое. А тут еще нас подключают к розыску этого Лешего…

– Дело твое, – сказал я и поднялся. – Но все же одну вещь ты сделать должен обязательно.

– Какую?

– Проверить пистолет.

Судя по показаниям Александры Владимировны Чанышевой, этот пистолет Валентин купил только за месяц до собственного убийства. Купил у какого-то знакомого. А самое смешное состоит в том, что на пистолете – только ее отпечатки пальцев. Любой дружащий с головой опер должен был бы предположить, что с пистолета вытерли отпечатки пальцев – прежде, чем вложить его в руку женщины. Иначе куда пропали отпечатки ее мужа?

– Так номера же там сбиты.

– Проверь ствол.

– Ты знаешь хоть, сколько сейчас оружия в городе «плавает»? Если каждый ствол проверять, то в шесть раз штат экспертов увеличивать надо.

– Послушай мудрого, хотя еще и не очень старого человека… – мягко настаивал я.

Кудрявцев неопределенно пожал плечами. Я так и не понял – последует он совету, или опять не найдется у опера времени на такие мелочи в очевидном и почти закрытом деле.

2

Утро пришло промозглое и ветреное. Настоящее октябрьское утро. При взгляде в окно казалось, что вот-вот пойдет дождь. Может быть, даже со снегом, потому что тучи, обложившие все небо еще с вечера, были тяжелыми и низкими. Из-за них и рассвет задерживался.

Леший не спал почти всю ночь. Ворочался и ворочался на скрипучей своей кровати и раздражал скрипом мать, – он чувствовал это даже через стену, – спящую в другой комнате. Он вообще всегда плохо спит последнее время. Думы мучают. Он чувствует, всем нутром своим чувствует, что скоро, что вот-вот уже что-то сдвинется, и вся его жизнь переменится. Она будет совсем другой. Он строит планы на эту жизнь и не может от возбуждения спать. Прикорнет на десяток минут, потом снова просыпается – с прежними мыслями.

И все-таки встал он, как всегда, в семь часов. И принялся за зарядку. За последние десять лет он не пропустил ни одного утра без зарядки. Потом быстро умылся, не стал завтракать, чтобы не будить мать, – пенсионерка, любит поспать до половины дня, – и побежал в гараж. Благо до него ходу – пять минут.

Машина завелась легко, но все же, выехав сначала за ворота, он основательно прогрел двигатель – минут пять стоял. Машину Леший любит и бережет. Она уже в возрасте и требует внимательного пригляда за собой.

До начала рабочего дня времени оставалось еще много. И Леший захотел вдруг прокатиться. Вдруг – это всегда неожиданно. Он ездит туда каждое утро. Никогда не думает, что поедет сегодня, а потом – именно вдруг! – чувствует необходимость. И едет.

Просигналив фарами дежурному у ворот гаражного кооператива, чтобы тот проснулся и опустил натянутый поперек ворот тросик, Леший выехал на улицу. Забыл, что сразу за воротами – глубокая колдобина, угодил в нее, встряхнулся, и свет фар резко колыхнулся по окнам противостоящего дома. Ничего, что кого-то и разбудит этим светом. Время подошло подниматься, господа!

Утренний город оживал сырыми улицами. Перед рассветом, как обычно, было особенно темно. Фонари светили тускло, словно низкие осенние тучи даже их накрыли. Но люди уже спешили по своим делам, уже толпились на трамвайных, троллейбусных и автобусных остановках. Леший не обращал на них внимания. Он стремился к цели. И чем ближе оказывался к выезду из жилых кварталов, тем сильнее становилось его нетерпение. Тем сложнее ему было останавливаться на красный сигнал светофора. Начали подрагивать пальцы, сжимавшие руль.

Он знал, что сейчас там нет того, что его интересует. И тем не менее снова ехал. Просто проехать мимо, просто посмотреть и ощутить сладость мести – этого уже почти достаточно. Пока – достаточно… А что будет потом, он и сам не знает. Да это и не так важно. Возможно, что потом не будет ничего. Возможно, что это больше никогда не повторится, потому что скоро все в жизни у него наладится. Он сам станет совсем другим человеком. И внутренне другим, и внешне.

Выехав на «бетонку», грязной неровной полосой уходящую в сосновый бор, Леший резко снизил скорость. В этом был элемент мазохизма. Чем медленнее он ехал, тем сильнее страдал. Именно страдал – и получал от этого наслаждение. Он снова чувствовал все то, что здесь происходило. Не переживал, а чувствовал. Но, как всегда было, скоро его начала преследовать ярость. Ярость осталась тенью воспоминаний о прошлом, о таком болезненном и беспощадном. Тенью, толкающей резко в затылок сидящего за рулем человека – да так, что машина начинала порой повиливать на мокром покрытии шоссе. Но он давно научился владеть собой. И сейчас взял себя в руки настолько, что со стороны незаметно было его состояние. Иногда он даже через силу улыбался собственным мыслям, хотя хотелось кричать и биться головой о руль.

Он проехал весь бор насквозь, миновал плотину на Шершневском водохранилище, за плотиной развернулся на площади перед рядами торговых павильончиков, резко выдохнул, как бы сбрасывая с себя напряжение последних минут, и поехал назад.

Взглянул на часы. График соблюдался строго, как всегда. Теперь уже пора было ехать на работу. Но и помимо работы предстояло решить такое количество проблем, что успеть все сделать очень сложно. Но он успеет. Он рассчитал все до мельчайших деталей.

На половине дороги, в полумраке начинающегося рассвета, Леший увидел стоящие у кромки леса четыре грузовые машины. Из машин уже выгрузились милиционеры с автоматами – они редкой цепью уходили в лес.

Он даже улыбнулся.

Что они там ищут? Искать там уже нечего. Или они не ищут, а готовят засаду на кого-то? На кого?

На Лешего?

Он улыбнулся еще раз и глубже вдавил педаль акселератора. Машина плавно набрала скорость. Если будет днем свободное время, надо будет наведаться сюда, в бор, и посмотреть, что задумали эти менты…

3

Первое, что я сделал утром – это позвонил Осоченко. Дома его уже не оказалось. Сонный и недовольный немолодой голос, немного чмокающий, – словно вставные челюсти всегда готовы агрессивно выпрыгнуть, – сообщил, что Гоша ушел на работу. Подобным голосом обычно разговаривает исключительно теща – так подсказывает опыт сыщика. Но и матери бывают агрессивными – так подсказывает общечеловеческий опыт. Я посмотрел на часы. Стрелка только перевалила за восьмичасовую отметку. Раненько молодой человек встает – видать, трудолюбив, как муравей. Но туда – к себе в фирму – он еще, похоже, не прибыл, потому что на работе телефон мне не ответил. Ладно, позвоню ему из «Аргуса», когда появлюсь там. А для начала мне предстоит поговорить с соседями Чанышевых.

Я уже обулся, чтобы выйти на улицу не в тапочках, когда зазвонил телефон. Пришлось посмотреть на не совсем чистые со вчерашнего еще дня башмаки, вытереть старательно подошвы о половой коврик и вернуться.

– Привет, майор.

– Здравствуй, майор. Ты еще не укатил на службу?

Если Лоскутков названивает мне в начале девятого утра, значит, у него есть что сообщить частному сыщику. Ментам вообще живется легче. Отправляют запрос и получают ответ. А волка – то есть несчастного «частника» в моем лице – кормят, как известно, ноги. И телефонные звонки. И еще – в значительной мере – те друзья и знакомые, которыми он сумел обзавестись и которые прониклись его ужасающей долей и испытывают к «волку позорному» сочувствие. В данном случае, как вот сейчас, меня, возможно, подкормит, войдя в сиротское положение информационно голодного существа, майор Лоскутков.

– Кажется, я еще дома. Но ты чудом меня застал. Кстати, я ждал твоего визита вчера. Весь вечер.

– Не успел. Домой за полночь вернулся, а к восьми утра уже ноги гудят, как телеграфные столбы, – набегался. В отличие от некоторых лентяев, которым большие деньги платят неизвестно за что.

– Если бы платили… – вздохнул я непритворно. – Всю бы оставшуюся жизнь ленился.

– Что ты вчера такого наговорил в райотделе, что все они забегали, как тараканы от дихлофоса?

– Я? Наговорил? – Теперь я удивился. – Единственно, что я сказал – их обвиняемая, если найдет себе хорошего адвоката или ей кто-то такого адвоката найдет, прямо из зала суда будет выпущена на свободу. Признание обвиняемой не есть доказательство ее вины. Ментам законы получше знать надо. Вот и все.

– Нет, это все им, дуракам, и так понятно, – Лоскутков кашлянул. – Что ты им про пистолет сказал?

– Посоветовал проверить, не числится ли за ним чего интересного? Я всю свою сознательную жизнь не доверяю пистолетам со сбитыми номерами. От нечего делать номера не сбивают – это не так легко.

– Это я понимаю и без объяснений. Меня мотивы интересуют. Почему ты посоветовал? Ты что-то подозревал? Была какая-то мысль?

Мнительному майору всегда кажется, что он страдает эзотерической дальнозоркостью, и потому он часто хочет видеть за простыми вещами больше, чем за ними стоит. Таким уж чертовски недоверчивым характером мента бог наградил.

– Просто потому посоветовал, что они сами этого делать бы не стали. По лени или по халатности, не знаю уж… Или просто отложили бы дело в долгий ящик. Чтобы к нему больше не вернуться. Текучка, жалуются, их захлестывает. Еще мне не понравилось, что с пистолета почему-то стерты отпечатки пальцев убитого, которому оружие и принадлежало. Это дает какой-то намек.

– И все?

– Все. А в чем проблема? Тебе этого мало?

– Проблема в том, что пистолет идентифицирован. И этим пистолетом пользовался в позапрошлом году Леший при одном из убийств. А перед этим похитил пистолет у убитого им старшего лейтенанта милиции. Там же, в городском бору.

– Ты меня просто в краску вгоняешь… – сказал я сам себе комплимент.

– То есть?

Вот ведь непонятливое существо! Как же он с такими талантами вообще в сыске держится?

– Если бы я не подогнал чуток ваших олухов, то это так и осталось бы тайной под вековой паутиной. Меня этот опер из района, как его фамилия…

– Кудрявцев.

– Вот-вот, меня этот лысый Кудрявцев долго пытался убедить в том, что он кудрявый, а эксперты, по его словам, настолько сильно загружены, что от работы потеют, а от пота лысеют.

– Козлы… – не выдержал и прошептал майор. А у меня слух, кстати сказать, тренированный.

– Полностью с тобой согласен. Только кто? Эксперты?

– Те, кто работать не умеет.

– Я скромно надеюсь, что ко мне это не относится? – Хотелось услышать из уст мента уверения хотя бы в минимальном уважении.

Лоскутков словно бы не заметил мой вопрос. Таковым, по его мнению, должно быть развитое чувство ментовского такта. Он недоговаривает, а ты понимай как хочешь. Эту его манеру я давно изучил. И точно так же он любил бросать телефонную трубку – чтобы ты словно бы ощущал за собой чувство вины. Я несколько раз позволил себе повторить его маневр и, кажется, отучил. В последнее время он иногда даже со мной прощается, когда заканчивает разговор.

– Теперь, получается, мы почти параллельным курсом пойдем. Только постоянно со мной связь держи. Ты что-нибудь уже раскопал?

А вот это мне очень даже на руку. С Лоскутковым мы уже несколько месяцев как сработались, и при всей его угрюмости и моей, напротив, легкости характера умудряемся иногда один другому помогать. Отношение нашего общества к частным сыщикам сформировано в основном западными детективными романами и убойными американскими дебило-фильмами, сляпанными по одному сценарию. В действительности работа эта совсем-совсем иная. И то, что само идет в руки лицу государственному, мне приходится выцарапывать когтями и выдирать зубами – или же, со всем присущим обыкновенному спецназовцу Главного разведывательного управления коварством, выманивать обманом.

– Нет пока. Только собираюсь. Ты вот меня остановил на полпути. Поеду опрашивать соседей, пока они не разбежались.

– Вчера вечером надо было. Вечером легче кого-то дома застать.

– Так я же тебя у себя дома ждал! Приготовил мешок сахара и хотел посоветоваться. Не дождался и потому начинаю сегодня с утра. Вечером продолжу.

– Отлично. Что будет – сообщай сразу. Я забрал материалы из района. Теперь по всем вопросам обращаться только ко мне. Все! Пока…

Нет, в последнее время он стал заметно вежливее.

Значит, опять работаем вместе. Радоваться этому или расстраиваться – я еще не решил. Значит, или сам убитый был Лешим, или он, по меньшей мере, был связан с ним каким-то образом? Тогда дело серьезнее, чем казалось первоначально. Значит, предстоят плотные контакты и с ментовкой, и, возможно, с ФСБ. И как-то это может повлиять на отношения плательщика – Гоши Осоченко? Но если не так давно я умудрился помогать ФСБ и ментам, получая по трудовому соглашению дополнительную майорскую зарплату, то сейчас надеяться на это не приходится. Заинтересованность Осоченко следует сохранить. А для этого просто необходимо знать о нем побольше.

…Машину в гараж я в последнее время ставить перестал, чаще пользовался недалекой платной стоянкой. Хотя скоро придут морозы и придется от такого удобства отказаться. Уже сейчас приходится подолгу прогревать двигатель, чтобы старушка-развалюшка не приподнесла мне вдруг ненужный сюрприз.

Поехал сначала, как и собирался, опросить соседей Чанышевых. До нужного мне длинного девятиэтажного дома на улице Цвиллинга добираться – пять минут. Но вот подъездная дверь оказалась, как часто сейчас бывает, на кодовом замке, точно таком же, какой стоит и на моем подъезде. С такими замками общаться умеют одни бомжи – для них каждый код является открытой книгой. Я до бомжей не дорос. Пришлось, вздохнув, дождаться, когда дверь откроется кем-то из жильцов.

Первым вышел мужчина средних лет.

– Извините… – показал я удостоверение. – Можно задать вам несколько вопросов?

– Нет. Я очень спешу, – он словно бы испугался меня и даже поднял воротник куртки, хотя дождик еще только обещал вскоре начаться. Словно забором человек отгородился. «Ничего не слышал», «ничего не видел», «ничего не знаю» и все прочие «ничего»…

Впрочем, удивляться тут нечему: в наше время люди часто стараются избежать каких-то неприятностей для себя именно путем молчания и «ничегоневидения». Не понимая по глупости, что этим опять же себя и подставляют, потому как могут оказаться участниками следующей по счету неприятности. И я уже давно научился определять по лицу – кто будет говорить много и откровенно, старательно выказывая собственное отношение к происшедшему, кто будет больше сам спрашивать и сверкать при этом глазами в предвкушении того, что сможет поделиться с кем-то третьим информацией, а кто вообще избежит разговора.

Ну и ладно. Начало неудачное – с утра это всегда неприятно, но что-то выудить я все равно смогу. Хорошо, что первый потенциальный свидетель не захлопнул у меня перед носом дверь. Проход открыт. И я пошел по квартирам, начиная со второго этажа, потому что на первом этаже по длине всего дома были расположены библиотека и какие-то отделы банка. Сам же банк построил себе большое и солидное здание через дорогу. Кстати, прямо за банком располагается райотдел милиции. Так что предполагаемой убийце – Саше – не надо было идти слишком далеко.

Но – увы и ах! – запустили меня, подозрительного, только в две квартиры. В других – или уже не было никого дома, или просто говорили из-за двери, что ничего не знают и не видят необходимости в разговоре. Да, менты и в этом имеют больше возможностей для сбора информации. Их хотя бы за порог пускают, хотя тоже без удовольствия. Если бы они еще желали ходить и спрашивать, чего бы лучшего оставалось желать…

На втором этаже дверь мне открыл невероятных размеров детина с небритой физиономией. Наверное, он когда-то занимался спортом, иначе жир бы у него уходил целиком в пузо и в место пониже спины. У этого же и плечи были необыкновенной толщины – впечатляли не меньше, чем живот.

– Чего надо?

Я представился и показал удостоверение. Он в него даже не глянул.

– Заходи. Пиво будешь?

– За рулем… – ответил я, разуваясь в прихожей.

– Ну и зря… Пиво – это жидкий хлеб. Ты насчет этого?.. С пятого этажа?..

– Чанышев, – подсказал я и включил в кармане диктофон. Удобная штука, особенно если вывести микрофон от него в собственный воротник.

– Ага. Валек… Я-то его еще пацаном помню. Серьезный такой, насупленный всегда ходил. Шахматами, наверное, занимался. Всегда шахматную доску с собой носил.

– А когда из пацаньего возраста вышел, таким же насупленным остался? – Меня интересовал круг общения убитого. К сожалению, я сразу не поговорил об этом с Гошей Осоченко. Сказался мой слишком небольшой опыт сыскаря. Думал сначала познакомиться с милицейскими протоколами, а потом уже решать. За бесполезное дело я тоже не хотел браться.

– Да кто его знает? – детина налил пиво в высокий стакан и долго цедил «жидкий хлеб» сквозь зубы. С его авторитетным животом можно позволить себе выпивать не только стаканы, не отрываясь, а целые трехлитровые банки. – Я на Севере долго работал. Второй год только, как вернулся. Так, встречал иногда Валька в подъезде. Из окна порой видел. Насупленный-то он остался, а так – вежливый, всегда здоровался.

– Чем он занимался?

– Вот уж чего не знаю… Где-то, наверное, работал. Его всегда на машинах до дома довозили – это я видел. Я сам водила… Сейчас – на инвалидности, после аварии… Понимаю, что на таких иномарках просто так до дома не подвозят.

– На каких?

– На солидных. Чаще – на джипах. Разные были машины. Наверное, фирма, где работал, большая…

– А друзей его не знаете?

– Я не сильно любопытный. Вижу иногда кого-то чужих… Может – к нему, может – к кому-то другому… Не буду же я спрашивать?

– А его жену вы знали?

– Только с ним видел. Даже не знаю, как зовут. Такая вот… – верзила свернул фигу.

Этот разговор ничего не дал. Я распрощался с хозяином, поблагодарил за беседу, хотя благодарить следовало не за нее, а только за то, что он позволил мне, как зрителю в цирке, посмотреть на моментальное поглощение нескольких литров пива. Правда, я не аплодировал. Должно быть, от зависти.

Следующая дверь, которая открылась на мой звонок, была на четвертом этаже. Пожилая сухопарая женщина, не выпускающая изо рта папиросу, мое удостоверение изучила тщательно, сверяя фотографию с оригиналом.

– Ну и что вам надо?

– Побеседовать хотелось бы… Насчет вашего убитого соседа сверху.

– Заходите. Только ноги хорошенько вытрите.

Я так старательно топтал половую тряпку перед порогом, что даже хозяйка не вытерпела, приглашающе махнула рукой.

– И вот здесь разуйтесь, – показала угол коридора.

Я и это выполнил безропотно. Не мент, я всегда разуваюсь в чужих квартирах.

– Я не знаю, что он из себя представлял… – сизый дым повис в кухне, куда мы прошли для беседы, и кудрявыми слоями поднимался над ее химической завивкой. – Мне кажется, он нигде не работал.

– Почему вы так решили?

– Постоянно был дома. И жена тоже – дома. У нас тут такие полы и потолки, что каждый шаг слышно. Постоянно ночами шлепали, спать мешали.

– А выстрел?

– И выстрел я слышала. Часов в двенадцать это было. Только я не поняла, что это выстрел. Я телевизор смотрела. И подумала – что-то там упало. Потому что грохот такой был! Да я все милиции уже рассказала…

Ага, интересный факт! А в материалах «дела» протокола допроса соседки нет. Надо сказать Лоскуткову.

– Вероятно, это упало после выстрела тело?

– Может быть, и так. Но как я могла предположить, что это за звук, если я выстрелы раньше только в кино слышала?

– А голоса, крики какие-нибудь доносились?

– Когда они ругаются, у нас тоже слышно. Особенно на кухне, через вентиляцию. В этот раз не ругались. Я незадолго до этого грохота на кухню выходила, чайник кипятила. Вот, опять, слышите?

Она подняла перед носом длинный, как школьная указка, указательный палец.

Явственно над головой слышались шаги.

Шаги?

Но, насколько я понимаю, квартира должна быть опечатана! И отметку об этом я сам в «деле» читал.

– А кто там может быть? – спросил я самое нелепое, что могло прийти на ум.

– Откуда я знаю…

– Извините, – я стремительно направился к входной двери, быстро обулся и ринулся на пятый этаж, не успев завязать шнурки. И пожалел, что пистолет вчера оставил в сейфе. Но кто мог знать, что так дело обернется? Ведь вечером я даже не предполагал, что убийство Валентина Чанышева как-то связано с кровавым делом Лешего! И устраивать перестрелку с соседями или с гостями убитого тоже вчера не собирался.

…Бумажная печать с росписями была разорвана строго посредине. Мог кто-то из детей побаловаться, а мог и кто-то из взрослых. Но так бумажка должна была разорваться при открывании двери – сам разрыв характерный. Если бы пальцем надавили, разрыв был бы несколько иной.

Я взялся за дверную ручку, повернул ее и толкнул дверь. Она была заперта. Но шаги-то я отчетливо слышал! Я нажал на дверь посильнее – не отпирается. Прислушался. Квартира ответила мне тишиной. Здесь уже и шагов слышно не было. Может быть, мягкая дверная обивка их глушит?

Что делать? Позвонить Лоскуткову? Я спустился этажом ниже. Моя недавняя собеседница стояла в дверном проеме.

– Никого? – спросила удивленно.

– Закрыто. Но печать сорвана. Можно от вас позвонить?

– Телефон – в комнате. Не разувайтесь.

– Постойте здесь и послушайте. Если дверь наверху откроется, сразу зовите меня.

Я не прошел, а пролетел в комнату. Телефон стоял на тумбочке, рядом с телевизором. Четырежды набирал номер. Постоянно было занято. После очередной попытки мне наконец ответил сам Лоскутков. Я коротко обрисовал ситуацию. Крикнул хозяйке квартиры, спрашивая номер кода на подъездной двери. Повторил код майору.

– Выезжаю, – сказал он и бросил трубку.

Я завязал свои шнурки и вышел из квартиры – уже неторопливо. Женщина стояла, прислонившись к перилам, и прислушивалась.

– Тишина, – сообщила мне шепотом. Непонятно – зачем шептать, если только что громко говорила мне код?

– Вернитесь в квартиру и лучше пока не выходите, – посоветовал я.

Она согласно кивнула, закрыла дверь, но удаляющихся шагов я не услышал. Должно быть, прямо за дверью и осталась стоять. Я же поднялся на пятый этаж, встал сбоку от двери – так, чтобы в дверной глазок меня невозможно было увидеть, – и стал прислушиваться к тому, что происходит в квартире Чанышевых. И уловил все-таки звук. Что-то тупо стукнуло один раз. Больше – ничего.

Теперь, незваный гость, ты мой клиент. Не уйдешь! Просто некуда тебе деться. Только начнешь дверь открывать, я спрячусь в сторону – и атакую сзади. Буду бить на «отключку», как и положено безоружному.

Загремел замок этажом выше. Там открылась дверь – и с громким стуком захлопнулась. Шаги. Спускался парень лет двадцати пяти.

– Вы кого ждете? – спросил он меня чуть ли не подозрительно. Взгляд его был суров и при этом насмешлив.

– Я знаю, кого я жду. Но не вас.

Парень пожал плечами на такую невежливость.

– Если Вальку, то напрасно.

– Почему?

– Его позавчера грохнули… – он как-то нехорошо, словно бы даже почти довольно ухмыльнулся и стал спускаться дальше, не дожидаясь моей реакции на сообщение.

Через десять минут послышались голоса снизу. Я понял, что менты прибыли. Заскрипел лифт, и тут же раздался топот нескольких пар ног по лестнице. Лифт пришел одновременно с двумя поднявшимися ментами. Лоскутков сообразил захватить с собой опера из райотдела – лысого Кудрявцева, у которого были ключи от квартиры.

Быстро открыли дверь. Я, как безоружный, вошел последним. И сразу уловил сквозняк. Балконная дверь была распахнута. На балконе я увидел пожарную лестницу, ведущую с этажа на этаж. Пожарный люк тоже был открыт.

– Черт! – хлопнул я себя по лбу.

– Что? – спросил Лоскутков, уставясь на меня злыми рысиными глазами. Кажется, мент поимел желание меня убить за промах?

– Он прошел мимо меня… Поговорили даже… Как я сразу не подумал, что обычно люди лифтом пользуются. А этот – проверить хотел…

Загрузка...