Десятый праведник

2

Последние деревья выдвигались языком к седловине между двумя долинами. Внизу слева вилась сравнительно хорошо утрамбованная дорога, над которой протянулись рельсы узкоколейки на Альштуфе. Неподалеку от седловины стояло крошечное здание вокзала — недавно беленный домик начала прошлого века — с островерхой красной крышей и часовой башенкой. За ним шел огород с несколькими фруктовыми деревьями и навесом над поленницей. В этой зеленой лесистой долине все выглядело на удивление мирно, даже насыпь железнодорожной линии была выровнена с типично немецкой педантичностью и очерчена белой разграничительной полосой, хотя поезда здесь проходили едва ли чаще, чем три-четыре раза в месяц. А вот села видно не было, оно пряталось за горным склоном, обросшим густым смешанным лесом. Лишь тонкая струйка дыма выдавала расположение общинного Очага. Дальше в вышине виднелись серовато-голубые отвесные пики Ветерхорна с искрящимися на них пятнами снега. Несколько белых рваных облаков висели неподвижно в ясном небе над вершиной.

Справа в долине стадо откормленных пятнистых коров щипало буйную альпийскую траву. Время от времени в тишине раздавался звон колокольчиков. Лохматая собака невозмутимо бегала между ног невозмутимых рогатых принцесс и что-то вынюхивала в траве. Скрываясь в тени седловины, человек в синей форме и фуражке, опираясь на палку, рассеянно глядел на стадо. Он явно никуда не торопился.

Николай сидел возле леса и пытался решить, как поступить. Человек в форме был досадной помехой. Если пойти через долину справа, то никак не удастся проскользнуть незаметно. Слева не было видно никого, но в здании вокзала наверняка кто-то был, да и склон был виден как на ладони, в том числе и со стороны села. Оставался один возможный вариант — свернуть через лес резко вправо и обогнуть следующий хребет. Это займет около часа, но иного выхода просто нет. После сегодняшней акции любая возможная встреча таила в себе опасность.

Что-то зашуршало поблизости. Он резко обернулся, ожидая увидеть случайно появившегося дровосека или пастыря. И застыл на месте. Всего метрах в десяти за его спиной в зеленом полумраке стоял крупный олень с огромными ветвистыми рогами. Животное смотрело на Николая с некоторым интересом и без страха, словно понимая его нежелание выдать себя. В нескольких шагах от него чуть сзади в тени переступали с ноги на ногу пять или шесть серн с детенышами. После Коллапса горы постепенно превращались в настоящее царство животных. Цивилизация постепенно сдавала свои позиции, и звери размножались потрясающими темпами, спеша наверстать узурпированную веками свободу.

Внезапно животное вздрогнуло и слегка повело ушами. Человек тоже прислушался. Сначала ничего не было слышно, потом послышалось глухое ритмичное постукивание, доносившееся откуда-то сзади. Олень фыркнул, одним скачком махнул к стоящим сернам и повел их в чащу. Через полминуты стадо затерялось среди вековых дубов.

Человек в форме тоже слышал звук и, похоже, узнал его, потому что вскинул посох на плечо, свистнул собаке и размеренными шагами горца стал подниматься вверх по склону седловины. И сделал это как раз в тот момент, когда появился источник шума — небольшая ручная дрезина. Стоящие на ней двое потных мужчин ритмично качали вверх-вниз длинный рычаг. Человек в форме замахал фуражкой, не дождавшись ответа на приветствие, начал спускаться к зданию вокзала, сопровождаемый псом, который продолжал метаться то в одну, то в другую сторону, вынюхивая что-то в траве.

Николай надел рюкзак. Сейчас или никогда, лучшего случая не представится. В долине слева дрезина и железнодорожник приближались к вокзалу с одинаковой скоростью, но у человека все же было больше шансов на успех. Пригнувшись, Николай выскочил из леса и побежал направо вниз.

Пасущиеся коровы не обратили на него никакого внимания. Теперь они считались аристократками этого горного края, от них в немалой степени зависела жизнь здешних крестьян. И, похоже, они это понимали, судя по их ленивому барскому передвижению по пастбищу.

На солнце становилось жарко, но у Николая не было времени снимать куртку. Запыхавшись, он бегом поднялся на противоположный склон и перед тем, как перевалить на другую сторону, бросил взгляд на седловину слева. Дрезина стояла возле вокзала; людей видно не было, наверное, они вошли внутрь выпить по глотку прохладного вина. Николай спустился немного вниз, чтобы его не заметили, если случайно выглянут в окно, отбежал метров на десять вправо и перешел на другую сторону хребта. С этой стороны склон был открытым до самого темнеющего внизу леса. Густая чаща была и наверху, в направлении Альштуфе. Это было ему на руку, по крайней мере, из села его не заметят. Далеко внизу паслись овцы, и пастух может его увидеть, но это было не слишком опасно, потому что с такого расстояния трудно определить, кто там идет по склону.

Он на миг остановился, сбросил рюкзак, снял куртку и положил ее поверх одеяла. Багаж был не тяжел, но все же он с удовольствием размял плечи, прежде чем опять надеть рюкзак и идти вперед по наклонным альпийским лугам. В пятидесяти метрах ниже, параллельно дороге, по которой он шел, высились через равные промежутки решетчатые башни старой высоковольтной линии. Покоробленные зимними бурями, они напоминали схематично нарисованные человеческие фигуры, беспомощно поднявшие руки перед невиданным коварством материи и бытия. На верхушках висели разбитые изоляторы и обрывки серовато-голубых проводов, обгоревших в страшные минуты Коллапса.

Высокая трава тихонько посвистывала у колен, когда он энергично шагал вперед. Движение успокаивало его. Он не хотел думать ни о чем, кроме предстоящего маршрута. Через двадцать минут он будет за лесом возле Альштуфе, еще столько же времени уйдет на то, чтобы добраться до Ветерхорна. Скалистый проход между Ветерхорном и Зильбервандом был тяжел и неудобен, но ему это было как раз на руку. Пастухи и случайные прохожие предпочитали обойти гору с юга, через село. Лишь редкие смельчаки или люди, которым есть что скрывать, решались на трудное и опасное восхождение.

Он был уже за лесом, когда до него долетел звук первого выстрела.

Николай остановился, и по его спине пробежали мурашки. Противоположный склон был весь в ребристых складках, и из-за ближайшего холма ему было не видно, кто стрелял. Охотник, пытался убедить он сам себя, наверное, охотник из села. Но что ему делать здесь, на открытой местности? Эхо второго выстрела окончательно рассеяло эту успокоительную мысль. Стреляли из боевого карабина — звук был мощнее и резче глухого разряда охотничьего ружья. И еще… он раздался ближе, чем первый.

Третий выстрел. Николай в отчаянии огляделся. На голом склоне скрыться было негде. До леса оставалось, по крайней мере, пятьсот метров вверх по склону, долина с коровами осталась далеко позади, а ближайшая гора была гладкой, как спина какого-нибудь откормленного доисторического чудовища. Среди буйной травы торчали лишь столбы высоковольтной линии. Не слишком надежное укрытие, но все же.

Путаясь в жилистых стеблях травы, он бросился вниз, кинул рюкзак на землю и, упав, съежился у подножия столба. Его объяла тишина, напоенная ароматом альпийских цветов. Нагретая солнцем бетонная площадка под ладонями была теплой, теплом веяло и от шершавого почерневшего железа. На секунду его пронзило чувство, что он ошибся, что в таком спокойном месте не может случиться ничего плохого.

Потом где-то совсем рядом протрещала короткая пулеметная очередь. Ей ответил двумя быстрыми выстрелами карабин, и через секунду над ложбинкой среди травы показалась чья-то голова, потом плечи, трясущиеся в напряжении от безнадежного бегства. Человеческая фигура вырисовалась в полный рост на фоне неба, и хотя это был лишь черный силуэт, Николай моментально узнал, кто это.

Баска!

Ему захотелось слиться с землей, провалиться сантиметров на десять в растрескавшийся бетон или стать таким тонюсеньким, чтобы спрятаться за решетчатыми прутьями столба. В движениях Баски была некая обреченность человека, знающего, что пришел его смертный час. Так оно и было — Николай понял это, когда угроза выплыла медленно и неумолимо из-за вершины холма.

В первый момент дирижабль показался ему огромным, чудовищное красное туловище заслонило собой все небо, и крупные белые буквы били прямой наводкой в его сознание: POLIZEI. И лишь после того как прошел шок, он понял, что вообще-то машина маленькая, двухместная и летит совсем низко. Пилоты в коричневых кожанках сидят один за другим в узкой плетеной гондоле; первый держит в руках рычаг управления и изо всех сил крутит педали, которые приводят в движение расположенный сзади винт. Второй тоже крутит свою пару педалей, но не так остервенело, потому что сосредоточил все свое внимание на карабине. Он занял идеальную позицию — метрах в двадцати от склона и метрах в шестидесяти от бегущего контрабандиста. Несмотря на расстояние, Николай отчетливо видел каждую черту лица стрелка: прищуренные голубые глаза, аккуратно подстриженная светлая бородка, коричневая родинка на левой щеке, длинная прядка льняных волос, выбившаяся из-под кожаного шлема. Слегка наклонив голову вбок, полицейский сосредоточенно покусывал губы и прицеливался, глядя поверх дула ружья, прикрепленного к борту гондолы.

Из глубин памяти непрошено всплыла сцена из забытого фильма, который Николай, видимо, смотрел по телевизору — в те счастливые времена, когда еще были телевизоры. Старый, архивный кадр: охота на волков с воздуха где-то в российских степях. Волк как безумный носился по равнине, искал, где бы спрятаться, но не находил, не было спасения от распластавшейся тени самолета, а охотник, подавшись вперед из кабины, методично стрелял, стрелял со сладострастным упоением ненаказуемой жестокости. И в последний миг перед смертью зверь остановился, вскинул морду вверх, чтобы выразить оскалом всю свою ненависть — могучую даже при безвыходности ситуации.

Обе эти сцены — реальная и воображаемая — сплелись перед глазами, наслаиваясь одна на другую, как диапозитивы (диапозитивы, тоже почти забытое понятие!), и он всем своим существом ощутил, что сейчас произойдет нечто невероятное, просто не может не произойти. Он не забыл о собственной опасности, чувствуя себя более голым и уязвимым, чем когда бы то ни было, но его личные страхи отошли на второй план перед величием драмы, которая разыгрывалась у него на глазах. Дирижабль воплощал собой власть, силу, жестокость действующих годами законов военного положения. С другой стороны был волк — Баска, — и, непонятно почему, Николай верил в него больше, чем в самонадеянных молодых авиаторов в новых кожанках.

Тихо. Вокруг стало так тихо, что даже сухой ветер с гор перестал шуршать травой. Дирижабль бесшумно полз над покатым склоном, и во всем мире остался единственно слышный звук — хриплое дыхание старого контрабандиста, который сейчас был метрах в тридцати выше Николая, но тот его не замечал, как не замечали и те, кто был в гондоле. А там стрелок наклонился вперед, вытянул шею, словно хотел слиться с ружьем, стечь по дулу и вылететь вместе с пулей в тот миг — да, вот сейчас! — когда его указательный палец с плавной непреклонностью нажал на спуск.

Выстрел!

Пуля пробила навылет левое бедро Баски и вылетела с брызгами крови и пропоротой тканью брюк. Старик волчком крутанулся вправо и, расставив руки, кубарем покатился вниз, по склону. Трава задержала его, он так и остался лежать ничком, в то время как громадная красная сигара продолжала двигаться вперед медленно и неумолимо. Пилоты перестали крутить педали. Тот, что был впереди, держал трос, регулирующий работу газового клапана; его спутник отвел ружье в сторону и с холодным любопытством взирал на неподвижное тело жертвы. Но ни один из них не мог видеть то, что видел Николай.

Баска был жив и в сознании. Шевелились лишь руки, накрытые телом. Быстрыми, ловкими движениями пальцев он вынул магазин из автомата, достал новый из внутреннего кармана грубой шерстяной куртки и перезарядил оружие так споро и незаметно, что не дрогнул ни один мускул на неподвижной спине. Его голова была повернута влево, и на какой-то миг его взгляд пересекся со взглядом Николая. Что было в этих стариковских глазах? — спросил он себя. Во всяком случае, не страх. Не ненависть и не ожидание чуда. Скорее усталость и проблескивающая под ней железная воля к победе независимо от каких бы то ни было ударов враждебного мира.

Их взгляды разминулись. Баска сомкнул веки, и его пересохшие губы зашевелились в неслышном шепоте — может быть, в молитве, может быть, в ругательстве или каком-то очень важном воспоминании из долгой жизни. Пальцы правой руки скользнули под распахнутую рубаху, быстро выскользнули и вцепились в ствол автомата. Ракового нароста коснулись или черного золотого креста?

Дирижабль замедлил ход. Длинная мрачная тень двигалась по траве к лежащему человеку, подобная призрачному всеядному хищнику. Первый пилот продолжал смотреть вниз; стрелок, похоже, потерял интерес к жертве. Взглянул налево — и в его взгляде загорелся вдруг холодный, расчетливый огонь. Голубые глаза впились в Николая, приковав его к решетчатому столбу, дуло карабина шевельнулось в воздухе.

В траве как будто взорвалась мина. Баска взлетел вверх, словно подброшенный взрывом, и с диким, победоносным смехом прочно встал на широко расставленные ноги. Левая штанина пропиталась кровью, заметил Николай. Но старик не чувствовал боли, он смотрел, задрав голову, на приближающееся красное чудовище, и зубы его обнажились в торжествующей улыбке. Автомат, прижатый к груди, затрясся, загремел, выбрасывая длинной дугой летящие голубоватые гильзы. Пули летели вверх наискосок, прочерчивая в чистом воздухе дрожащий огненный пунктир. Впечатляющее зрелище, изумился Николай, впечатляющее! Летчики тоже все поняли — первый ослабил трос клапана и нагнулся, отчаянно крутя педали заднего хода. Второй нацеливал карабин вперед и вниз, лицо его исказила гримаса беспомощности перед неуступчивым, упрямым временем. Поздно, поздно, поздно! Огненные пули утопали одна за другой в раздутом брюхе, продолжая лететь из короткого дула, но, на удивление, взрыва еще не последовало. Пропеллер крутился все быстрей, превратившись в дрожащий прозрачный крут, и медленно отводил дирижабль назад. Карабин стрелка выбрал цель и застрочил — раз, другой — среди сухого рокота автомата. Промах! Первый пилот выпрямился с мешком песка в руке. Третий выстрел попал в траву возле ног Баски. Мешок полетел за борт, и в тот самый момент из пробитой обивки дирижабля взметнулась струя горящего водорода. Четвертый выстрел, пятый. На груди старика расцвел кровавый цветок, и Баска упал на спину, устремив остекленевший взгляд в небо, где огненные вихри бешено метались по красному прорезиненному полотну, пожирая его и обнажая ребра падающей машины. Закругленный нос рухнул возле головы Баски, и среди треска деревянной арматуры рядом разлилось озеро желто-белых языков пламени, в которых, как в настоящем озере, тонули ободранный скелет корпуса, гондола с двумя мечущимися фигурами, вертящийся пропеллер и все еще целый хвост.

Волна раскаленного воздуха полыхнула на Николая. Тело отреагировало инстинктивно, отбросив его назад вниз по склону, и, опомнившись, он понял, что оказался уже метров на двадцать ниже, чем прежде, все вертелось перед глазами, но левой рукой он продолжал сжимать лямку рюкзака. Уши не слышали, словно заложенные ватой, и сквозь удары крови в висках едва проникал свирепый рокот пламени, отрывочный треск рвущихся патронов, чей-то адский, нечеловечески протяжный вой. Бесформенный горящий силуэт неестественно медленно вырвался из пожарища и, проделав еще пару шагов, неподвижно рухнул на дымящуюся траву. Новый, более слабый взрыв качнул огненное озеро — наверное, это были драгоценные спички из рюкзака Баски.

Загипнотизированный страшной картиной, Николай неподвижно стоял на коленях и почти не чувствовал невыносимого пекла, которое болезненно обжигало кожу лица. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, назойливой мухой жужжала навязчивая мысль. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, некому… Последние останки дирижабля тонули в пожарище, испуская тучи сального, черного дыма. В воздухе разливалась густая вонь плавящейся резины, смешивающаяся со страшным сладковатым запахом горящей человеческой плоти. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, некому… Из огня продолжал долетать треск рвущихся патронов. Шальная пуля срикошетила от столба высоковольтной линии, и это заставило Николая взять себя в руки. Дрожащими руками он поправил лямки рюкзака и медленно двинулся к темнеющему вдали Ветерхорну. Ноги у него подгибались словно ватные, едва выдерживая вес тела, он и сам не понимал, что заставляет их все же двигаться вперед.

Некому, некому, некому…

Через несколько минут он остановился и решился оглянуться назад. Горб склона заслонил горящие обломки, был виден только плотный столб густого серо-черного дыма, обагренного снизу дрожащим оранжевым и красным сиянием. Но не от этого у него перехватило дыхание, а оттого, что на горизонте он увидел три крошечные фигурки — точно там, где он проходил полчаса назад. Железнодорожники!

Николай в сердцах сцепил зубы, развернулся и быстро зашагал вперед. Теперь в этих горах может стать действительно жарко. Те, что на хребте, не будут долго пялиться на дирижабль, вскочат на дрезину и отправятся на ближайший полицейский пост. Погода ясная (он безнадежно приглядывался к редким облакам над вершиной), и ничто не помешает с помощью сигнальных зеркал передать с поста на пост: объявляется поимка человека. И теперь, потеряв двоих своих, патруль будет беспощаден, как взявшие кровавый след гончие собаки.

Оставалась только одна, хотя и слабая надежда: обмануть очевидцев, что он якобы идет на восток, вдоль горной цепи, не собираясь переваливать через хребет. Он свернул немного вправо, ориентируясь на островок деревьев в низине, и направился туда. Конечно, потеря времени была неизбежна. Каждый четвертый шаг отдалял его от прохода, но это было неизбежное зло. Важно было создать впечатление, что он спускается, пока не доберется до укрытия в лесу Ветерхорна.

Он оглянулся через плечо. Фигурки на горизонте исчезли. Теперь он мог бы сменить направление, но предпочел не делать этого — а вдруг наверху появится какой-нибудь любопытный крестьянин из Альштуфе, которого привлекли стрельба и дым? К тому же хвойный лес был совсем рядом, крюк отнимет не больше пары минут, а возможно, позволит избежать больших неприятностей.

Он чувствовал, что действует на пределе возможностей, черпая энергию из последнего резерва тела и мозга. Потрясение, которое он пережил, опустошило его, измучило, он чувствовал себя каким-то плоским и прозрачным, лишенным веса и плотности. Ему удавалось сохранять ясность рассудка только потому, что произошедшее было заблокировано где-то на дне сознания, хотя яд продолжал просачиваться, парализуя ноги. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, опять возникла навязчивая мысль. Некому будет прочесть книгу его грехов, написанную свинцом и холодной сталью…

Темная стена леса возникла перед ним неожиданно, и он встретил первые упругие ветки, расправив грудь, как марафонец на финише. Потом рухнул всем телом на землю, готовый принять лицом жесткий удар, но, на удивление, падение оказалось мягким, потому что руки непроизвольно выпростались вперед и тело спружинило.

Сознания он не терял. Просто лежал расслабившись, растекаясь, как квашня по столу. Сухие еловые иголочки покалывали щеку, и это легкое покалывание доставляло ему странное удовольствие, потому что было связью с жизнью, было чем-то таким, что Баске уже не испытать никогда. Тревога улетучилась, оставляя после себя лишь бледную тень, смутное ощущение, что надо куда-то торопиться. Ничего, нашептывала ленивая мысль, время есть. Хватит нетерпения, беготни, суеты. Хватит тревог и страхов. В целом мире нет ничего настолько важного, ради чего стоило бы отрываться от теплой земли, от отдыха и рассеянного наблюдения за ползущим по траве муравьем.

Рядом пробежала белка, распушив длинный хвост. Остановилась на мгновение, огляделась и стремительно вскарабкалась вверх по стволу ближайшей ели. Николай приподнялся и сел. Протянул руку, взял упавшую шишку и долго вертел ее перед глазами, исследуя с нелепым страстным любопытством каждую чешуйку в отдельности. Наверное, ему это было нужно, потому что постепенно он обретал силу, и когда утратил к шишке интерес, оцепенение рассеялось, как утренний туман. Воспоминание о перестрелке и пожаре утонуло там, где им и было место — среди других воспоминаний, в архиве абстрактных картин, лишенных силы реального переживания.

Пора было идти. Он встал, с удовлетворением отмечая, как наливаются упругостью отдохнувшие мышцы, и пошел в глубь леса, предохраняя локтем лицо от низких пружинящих веток. Вскоре он вышел на узкую тропинку с клочьями хилой бледно-зеленой травы. Встревожился, увидев след подкованного копыта, но отпечаток был старым, по крайней мере, двухдневным. Успокоившись, Николай пошел вверх. Теперь нечего бояться; засада здесь маловероятна, а редкого путника будет слышно издалека, и можно спрятаться в лесу, пока он не пройдет.

Дальше дорога становилась все круче, и тропинка начала вилять среди плотных темно-зеленых стен. Время от времени высоко вверху среди островерхих крон мелькали прогалины, и в них поблескивали снега Ветерхорна. Этого было достаточно для ориентировки — он шел в верном направлении.

Его мысли опять возвращались к Баске. Сейчас он мог себе это позволить, первое потрясение прошло. В конце концов, старик был прав, когда говорил о книге грехов, написанной на его теле. Для всякого контрабандиста существовало железное неписаное правило: учись на чужих ошибках, если не хочешь за них платить собственной шкурой. Смерть Баски была жестоким, а потому полезным уроком. Надо вычеркнуть этот район раз и навсегда, в последнее время местная полиция значительно преуспела. Впрочем, и во многих других областях происходит укрепление организационной структуры полиции. С каждым годом после Коллапса их ремесло становится все более опасным. Полицию и армию оснащают самой современной техникой; воздушные шары, дирижабли, дельтапланы, локомотивы; поговаривают, что кое-где уже пользуются легковыми машинами и легкой авиацией.

И все же они не были непобедимы, сказал он про себя. Сегодняшнее сражение показало это со всей очевидностью — всего несколько пуль способны за одну минуту превратить хваленые дирижабли в кучку дымящегося пепла. Он не знал, существуют ли зажигательные патроны для пистолета, но дал себе слово проверить это сразу же по возвращении. Мишин наверняка знает, у него есть солидные связи на оружейном черном рынке.

И важнейший урок — контрабанда не может стать профессией на всю жизнь. Это не было открытием, об этом знали все, кто ею занимался. Все понимали, что благоразумней вовремя завязать, прежде чем малейшая неосторожность, перестрелка или еще одна ходка положат конец всему. И все же продолжали рисковать: одни — в погоне за неосуществимой мечтой, как Мишин, другие — из-за гордости и презрения к опасности, как Гастон, третьи — просто в силу алчности и отсутствия воображения, они просто не могли представить себе, что когда-нибудь и их хладный труп будет лежать пред безразличным взглядом полицейского. Что же касается Баски… Баска — это другое, он был настоящим профессиональным контрабандистом, и, по всей видимости, ему от рождения было писано погибнуть именно так. Только вот… как он узнал, что это случится именно сегодня?

Вздрогнув от внезапно нахлынувшего ледяного холода, Николай испытал на мгновение чувство, что в клубке событий просматривается какая-то новая, сверхъестественная закономерность, связывающая его жизнь с жизнью Баски. Все выглядело простым и логичным: беседа накануне сегодняшней акции, неожиданная встреча, перестрелка, в результате которой старик фактически спас ему жизнь… Наконец связь оборвалась, и, лишенные мимолетного мистического налета, факты превращались в кучку банальных случайностей. Не было закономерности, не было логики; Баска мог выбрать другой маршрут, железнодорожники могли появиться позже, а Николай — обогнуть склон понизу, или сильный ветер отнес бы дирижабль в сторону, или… Тысячи «или».

И все же Баска знал.

Николай вдруг словно очнулся. Занятый своими мыслями, он не заметил, что тропинка стала слишком ровной и уходила влево, к Альштуфе. Нет, там делать нечего. Он решительно пошел вверх и оказался среди вековых кустов можжевельника. Тропинка осталась позади, ветви над головой слились в непроницаемый темно-зеленый балдахин. Воздух здесь был застоявшийся, тяжелый, напоенный копившейся десятилетиями пыльной тишиной. Кучи сухого валежника преграждали дорогу, их треск был единственным звуком в этой дремлющей чаще. С каждым шагом идти становилось трудней, но Николай, стиснув зубы и обливаясь потом, продолжал подниматься туда, где должен был находиться Ветерхорн. Черная пыль от сгнившей древесной коры липла к мокрому лицу. В отдельных местах ветви можжевельника свисали до земли, и приходилось пригибать голову и напрягаться всем телом, чтобы пробиться сквозь колючую изгородь. По волосам и одежде размазывалась густая смола. Время словно истлело вместе с осыпающейся древесиной, и у него было такое чувство, что это восхождение не закончится никогда. Но вокруг становилось светлей, между кронами показались кусочки голубого неба, да и можжевельник стал ниже. Появились молодые ели и сосны, наклон стал меньше, потом исчез совсем, и лес вдруг кончился. Впереди блестело маленькое озеро, окруженное редким еловым лесом, а наверху, совсем рядом, высились отвесные серые стены Ветерхорна, и их отражение тонуло в темной, неподвижной зеркальной поверхности.

Николай медленно опустился на колени на залитую солнечными лучами траву, сел набок с неудобно согнутыми ногами и долго оставался в этой позе, не чувствуя ничего, кроме благодарности за то, что выбрался наконец на открытое пространство. Но за усталостью таилась тревога, и глаза все время всматривались в неприступные глыбы у прохода.

Потом встал, подошел к песчаному берегу и долго смывал липкую смолу с рук и лица. Вода была ледяной и прозрачной, как хрусталь; у него сводило челюсти, пока он пил из ладоней. Он снял флягу, наполнил ее и пошел вдоль озера.

За елями росло несколько низких сосенок, причудливо кривых от напора зимних вьюг. Дальше было подножие горы — сначала шли тучные луга с приглаженной травой, потом крутые травянистые склоны и вздымающиеся громадные скалистые бастионы, словно вырубленные гигантским молотом. Николай поднимался медленным шагом по пастбищу, мысленно отмечая засохшие коровьи лепешки. Ничего страшного, стада давно не паслись здесь. Пастбища рядом с селом были удобнее.

Чем выше он поднимался, тем ниже и прочней становились стебли травы; из земли словно вырастали камни, изваянные ветрами, подобные костям доисторических животных. Иногда из-за них высовывались любопытные мордочки альпийских мармотов.[7] Податливый, пружинящий торф скудел, и трава уже не поднималась, а стелилась по нему мелкими отдельными клочками. Впереди были скалы Ветерхорна с рассыпанными у их подножия кучами зубчатых глыб. В воздухе разливалась сухая, слегка пьянящая горная прохлада. Николай остановился, чтобы сделать небольшую передышку и надеть куртку. Тепло одежды струилось мягким домашним уютом, и сколь бы нелепым это ни выглядело, ему казалось, что если бы он не снял ее там, внизу, возле Алыптуфе, то мог бы избежать многих сегодняшних неприятностей.

Тропа должна быть где-то здесь, в направлении Зильберванда. Он повернул направо и вскоре ее увидел — она была едва заметной среди камней, покрытых коркой серого и желтоватого лишайника. Сначала она вилась у подножия горы, потом огибала острый скальный гребень и появлялась вновь под отвесной стеной Зильберванда, уходящей в небо на головокружительную высоту.

Прежде чем ступить в тяжелую тень прохода, Николай остановился и оглянулся назад. Горы простирались до самого горизонта — мягкие овальные пастбища, лесистые склоны, глубокие долины и безжизненные серо-голубоватые вершины, увенчанные ослепительно белыми снежными шапками. Не осталось и следа от некогда безграничной власти человека. Когда-нибудь так и будет, невольно подумалось Николаю. Еще один удар Коллапса, и весь этот мир перейдет в безраздельное владение зверей и птиц.

И все-таки цивилизация еще напоминала о себе. Вдалеке его взгляд обнаружил остатки бывшего зимнего курорта. В плотном кольце темнеющего елового леса его развалины выглядели некой уродливой раной из полуразрушенных стен с зияющими дырами окон и покоробленными металлическими решетками. Но природа позаботилась сгладить эту картину: среди руин росли молодые деревца, они тянулись вверх, чтобы навсегда закрыть своей тенью этот уголок, который когда-то человек отвоевал для своих развлечений.

Он вздохнул и пошел дальше по дорожке, уходящей ввысь. Вскоре трава закончилась и в тени Зильберванда открылось мертвое каменное царство огромных обрывов и манящих высоких скал. Цвет пропал, властвовали лишь разные оттенки серого, и единственным цветным пятном был треугольник синего неба в прорези между пиками с медленно плывущими по нему рваными облаками. Тропинка бежала все вперед и вперед, извиваясь среди глыб таивших медленный, непреклонный ход миллионов лет. Тишина здесь была совсем иной, не имеющей ничего общего с напряженным враждебным молчанием елового леса. Ее наполняло бескрайнее терпение камня и высокомерное пренебрежение к мимолетной искорке жизни, дерзнувшей вторгнуться во владения вечности.

«Вот истинное лицо мира, — подумал он, осторожно ступая в первый сугроб из мелкого зернистого снега. — Не лес, не цивилизация и не мы. Только эти корявые кости Земли, которые останутся здесь даже тогда, когда нас давно уже не будет. Они выдержат все, должны выдержать, ведь на них держится бытие…»

Холодало. Стало темней, и тень или приближающийся закат были тут ни при чем. Облаков стало больше, и неслись они по небу гораздо стремительней, постепенно меняя цвет с белого на грязно-серый. Погода портится, с тревогой подумал Николай и ускорил шаг, подталкиваемый в спину долетающим со стороны прохода ветром. Надо торопиться, предстоял самый трудный участок пути.

Через полчаса он стоял, запыхавшийся и потный, на перевале. Впереди склон уходил резко вниз. Дорожка сворачивала вправо и дальше шла по узенькому карнизу, выступающему из отвесной стены Зильберванда. Свет померк под плотным колпаком низких серых облаков, и дальние вершины терялись в туманной дымке.

Николай ступил на карниз. Здесь, в шаге от начала рискованного маршрута, на сглаженной ветрами скале, был высечен огромный крест. Кто высек его и когда? Что хотел сказать отважным путешественникам? Внушить мысль о бренности жизни? Чтоб не забывали уповать на божью милость? Или просто напоминал о том, что любая неосторожность может отправить их к праотцам? Крест хранил молчание, храня память о давно истлевшей человеческой руке под тонкой шершавой коркой серого лишайника.

Прежде чем идти дальше, он глубоко вдохнул и постарался очистить сознание. Вступало в силу правило, издревле заведенное в горах: не думай о конечной цели маршрута, не думай ни о чем, важен лишь следующий шаг. Отдайся на волю случая, шагай медленно и размеренно, проверь опору, прежде чем ступить на нее всей своей тяжестью. Помни, что сколь долгим ни был бы путь, он всего лишь цепь шагов…

Сознание стало цепким, с удивительной ясностью схватывало любую мельчайшую подробность, каждую трещинку и выпуклость на шершавой поверхности скалы. Все было неизменным и в то же время бескрайне переменчивым; гранит тек перед ним словно горная река, устремленная к равнине. Все остальное исчезло, и Николай не заметил, как вокруг потемнело, облака опустились еще ниже, и заморосил мелкий дождь. Он понял это только потому, что скала стала коварно скользкой, и следовало быть еще более осторожным.

Неожиданно карниз кончился. Под ногами появились неровные граненые глыбы, и он остановился передохнуть, по-прежнему прижавшись к скале. Огляделся. Он стоял на огромном гранитном возвышении у северного подножия Зильберванда. Внизу, в густом тумане, едва угадывались склоны предгорий, вершины прятались за тяжелыми быстрыми облаками. Дождь замолотил по камням с удвоенной силой, и Николай с тревогой ощупал рюкзак. Все в порядке, клеенка защищала товар от влаги. Но надвигалась гроза, и надо было спешно искать укрытие. Он начал спуск, спотыкаясь и скользя на мокром уступе. Ветер дул со всех сторон, его швыряло, слепило потоками воды. Невидимая в темноте острая грань больно ударила его в берцовую кость, и Николай вскрикнул от боли и начал материться. Небо ответило ему режущим голубовато-белым блеском и оглушительным громом. Ливень усилился. В потоке струй где-то поблизости послышался скрежет камнепада. Забыв о боли в ноге, Николай летел вниз как можно быстрей. Он не видел ничего, лишь свет молний время от времени озарял черные, словно покрытые лаком, глыбы скал.

Опора под ногами исчезла, он поскользнулся и покатился по мокрой траве вниз. Остановился, приподнялся и ощупал землю. Да, трава, камни кончились. Очередная молния обрушилась на темя Ветерхорна, и в ее мимолетном сиянии Николаю удалось сориентироваться среди миллиарда крошек застывших водных бриллиантов. Он был на правильном пути, теперь надо свернуть налево, вдоль подножия.

При обычных обстоятельствах он дошел бы до Грота де Берже за считаные минуты. Но теперь каждый шаг придется отвоевывать у разыгравшейся бури, которая то пыталась отшвырнуть его назад, то грубо толкала в спину, заставляя его махать руками, чтобы сохранить равновесие. Скользя и падая на размытом спуске, он начал двигаться к тропинке под проходом. Впереди слышался рокот, заглушающий вой ветра. Где-то слева грохотал водопад. Ноги ступили в буйный поток, течение ударило по лодыжкам и чуть не свалило Николая с ног. Напрягая позвоночник, ему удалось удержать равновесие, он расставил руки в стороны и сделал два быстрых шага вперед. Вода дошла до колен, по икрам били камешки. Резкая боль пронзила левую лодыжку. Николай сдавленно охнул и упал вперед. Погрузился по пояс, нащупал разодранными ладонями опору и на секунду застыл, стоя на коленях среди бурлящей смеси из пены и скальных обломков. Поток несся у него перед глазами, топил его, бешеным течением его отнесло на несколько метров вниз. Он нашел силы, чтобы встать, и отчаянными прыжками устремился навстречу противоположному берегу. Ему казалось, что он, не касаясь земли, летит мучительно медленно, как в каком-то кошмарном сне, а ливень в сговоре с камнями пытается накинуть ему на ноги смертоносную петлю.

В темноте он не заметил, как выбрался из воды, просто почувствовал, что мертвая хватка потока ослабла. Он поднялся вверх по склону, помогая себе руками. В блеске очередной молнии увидел совсем рядом темную каменную стену и на ее фоне еще более темное пятно — вход в пещеру.

Еще несколько шагов, и скальный свод приютит его. Чувство покоя и избавления от неприятностей было настолько сильным, что Николай чуть не потерял сознание. Борясь с соблазном, он снял рюкзак и бросил к нему в придачу промокшую куртку. Потом повернулся задом ко входу и стал ждать. Когда свет молнии озарил на доли секунды пещеру, он был готов к этому, и взглядом, как на фотографии, зафиксировал всё: низенькое деревянное ограждение в глубине, охапку сена возле нее и чуть ближе— очаг и поленницу сухих дров. Все вокруг опять залил непроглядный мрак, но Николаю больше не нужен был свет. Ориентируясь по памяти, он быстро поднес пучок сена ближе к очагу и пошарил в кармане брюк. Хотя кожаный кисет с огнивом был мокрым, внутрь не просочилось ни капли влаги. Мелькнула мысль, а не воспользоваться ли спичками, но он тут же отогнал ее. Он не был богачом, чтобы позволять себе подобную роскошь. Руками нащупал подходящее углубление в камне, положил туда трут, потом отвел в сторону голову, чтобы случайно не капнуло с волос, и с усердием начал чиркать огнивом. На пятый или шестой раз высеченная искра попала наконец в трут, превратившись в мигающую красноватую точечку. Николай раздул ее, подложил пять-шесть сухих соломинок и продолжал дуть до тех пор, пока наконец в темноте не разгорелось желтоватое пламя. Осторожно, чтобы не загасить пламя, подложил еще немного сена, потом взялся за веточки. Вскоре огонь разгорелся. Парень нашел несколько кольев, развесил одеяло и промокшую одежду и полуобнаженный сел возле огня, поворачиваясь то одним, то другим боком к огню.

Шум дождя делал тепло пещеры еще более приятным. От нагретой одежды пошел пар. Николай, не жалея, подбрасывал в огонь дрова. Пастухи специально запасали дрова для таких случайных путников, как он. Не из великодушия, понятно, просто это была мера безопасности, чтобы останавливающиеся в пещере не посягали на ясли для овец, устроенные в глубине пещеры.

Огонь был другом. И теперь, как в доисторические времена, человек искал в нем поддержку и защиту от сил холода и мрака. Но ныне из глубин бытия поднялись еще более страшные силы, чтобы отнять огонь, и человек не мог сделать ничего, кроме того, что делал в течение всей своей тысячелетней истории — приспособиться. Бесконечно ошибаясь, с жестокостью и фанатизмом, животной глупостью и гениальной изобретательностью, упрямо, отчаянно и наивно — но приспособиться, чтобы выжить любой ценой.

«Мрак, — подумал он. — Мы всегда были слепцами во мраке тесной, уютной комнатки, где все так знакомо. Пять шагов от кровати до стола, восемь — до двери, четыре — до ванной… Но стоит кому-то поменять местами мебель, и слепец становится беспомощным, пока не привыкнет к этой перестановке. А если то, что произошло, всего лишь первая перестановка за минувшие тысячелетия? А что, если последует вторая, третья…»

Страх и беспомощность. Знакомым чувством бессилия повеяло от стен пещеры, от огня и влажной одежды вместе с поразительно ясным воспоминанием о первом ударе Коллапса. Это чувство заставляло человека замереть, застыть в оцепенении у радиоаппарата… или искать выход в дикой, животной ярости — как та обезумевшая толпа, которая в тот страшный день разгромила Дворец наций в Нью-Йорке, сметая кордоны полицейских и Национальной гвардии. Сколько лет прошло с тех пор? Девятнадцать… нет, двадцать лет, а кажется, что вчера. Перед мысленным взором Николая встало перекошенное от бессилия лицо отца, в то время атташе по культуре Посольства Болгарии в Мадриде. Почему-то он не мог припомнить его глаза, но совершенно ясно видел, как дрожат его губы, с ненавистью выплевывающие слово за словом — каждое слово ясное, подчеркнуто резкое и точно подобранное с механически-профессиональной четкостью дипломата: «Они знали! Знали и молчали, обрекая миллиарды людей на смерть. А теперь у мира остается всего двадцать часов, и лишь чудо может нас спасти…»

Да, «они» знали. Именно этот факт и превратил 11 июля 2028 года в день гнева. Анонимные, безликие фигуры, вершащие судьбы Земли «серые кардиналы» знали заранее о приближающемся Коллапсе. Насколько заранее, с точностью сказать не мог никто, но, вероятней всего, месяцев за восемь — подтверждением этому служила серия странных событий, произошедших в научных кругах. Накануне Рождества 2027 года в Лондоне при загадочных обстоятельствах покончил с собой гений ядерной физики Эдуард Морхед, который перед самоубийством сжег все свои бумаги. В то время лишь немногие обратили внимание на то, что на похороны не приехал его лучший друг, академик Курагин из Санкт-Петербурга. Первый серьезный тревожный сигнал прозвучал в передовой статье «Российской газеты» от 6 января 2028 года под заголовком «О лженаучных заблуждениях в ядерной физике». Сразу же после публикации были преданы забвению имена ведущих российских физиков, а чуть позже и имена ученых других стран…

Николай вздохнул и повернулся спиной к огню. Среди самых неизменных вещей в этом мире остается психика власть имущих, подумал он. Неважно, в какую эпоху живет и как называется властелин: император, мандарин, президент, фюрер, губернатор или генеральный секретарь. Главное, сохранять статус-кво, не имеет значения, какой ценой. Плохие новости скрывай, не позволяй вспыхнуть волнениям, ибо власть — вещь хрупкая и любое потрясение может ее отнять. А если случится самое страшное… ну, всегда что-нибудь можно придумать.

И правители всего мира научились прекрасно применять эту страусиную политику, не гнушаясь никакими средствами, в том числе такими, как нажим, подкуп, шантаж, информационная блокада. Необъяснимая эпидемия самоубийств ученых первой половины 2028 года явно не была случайной, хотя никому ничего не удалось доказать — спецслужбы знали свое дело. С их помощью продолжалась давняя традиция уничтожения пророков. Но Коллапс невозможно остановить молчанием, он неумолимо приближался, и рано или поздно тайное должно было стать явным.

Несмотря на тепло огня, Николай вздрогнул, вспоминая липкое холодное чувство обреченности, объявшее его, когда отец выругался (прежде он никогда себе этого не позволял), потом пнул в ярости стоящий стул и выскочил из дома, оставив четырнадцатилетнего мальчика наедине с телевизором. На экране горело здание ООН в Нью-Йорке.

11 июля 2028 года. Великий день для комментаторов мировой информационной сети. Сбылась наконец их вековая мечта — транслировать в прямом эфире день Страшного суда. До предела спрессованная истина взорвалась с убийственной силой, и идущий ко дну мир узнал о вынесенном ему приговоре, выраженном в нескольких кратких, не совсем понятных словах: прогрессирующее падение критической массы. Нет, причины мы не знаем, неохотно признавались с экранов старые бородатые профессора и нервные молодые ученые. Да, это противоречит всем законам природы, и тем не менее это так. Видимо, мы должны признать, что законы природы тоже подвержены изменениям, хотя за всю историю науки подобного не случалось. Нестабильность некоторых химических элементов…

Что? Попроще? Но… гм… раз вы настаиваете… но это нельзя сказать наверняка, имейте в виду… Ну да, вы правы, Мастерсон действительно светило в этой области, и раз говорит о двадцати четырех часах… Когда мы узнали? Но, пожалуйста, эта тема…

Телевизоры превратились в ящики Пандоры, исполненные гнева, насилия и ненависти. Уличные бунты в Бостоне, Каире, Новосибирске, Маниле, Киеве, Хараре, Нью-Йорке, Калькутте, Монтевидео, Гамбурге и сотне других городов. Массовые самоубийства, горящие кварталы, нападения на военные базы, орудия и напалм против миллионных толп, расстрел мародеров, групповые оргии, тысячи людей, раздавленных во время безумной молитвы в Мекке, разбитые тюрьмы, казненные физики, разгромленные университеты, истеричные проповедники перед рыдающей паствой, ученые с опухшими от бессонницы глазами перед огромными загадочными аппаратами, колючая проволока и баррикады перед их лабораториями, мрачные лица вооруженной охраны — да не виноваты они, братец, в них наша последняя надежда, так и знай.

Наконец, Бунт генералов — незаметный в первый момент на фоне такого количества огня и крови. Человечество уже ни на что не надеялось после до безумия бесплодного четырехчасового заседания Совета безопасности, что и взорвало ситуацию. Правительства продолжали плутать в лабиринте старых политических противоречий, словно слепые в горящем доме. Главы государств лили потоки слов-импотентов, партийные лидеры сводили друг с другом давние счеты при помощи язвительных речей или уличных штурмов… и никто пальцем не пошевелил в попытке погасить пожар, который грозил менее чем через сутки превратить Землю в радиоактивную пустыню. Сообщения о переворотах летели одно за другим из разных уголков мира, и, наверное, поэтому сначала никто не обратил внимания на странную синхронность, с которой развивались события а столицах обеих суперсил. В Москве 283-я воздушно-десантная дивизия под командованием генерала Головешникова, укрепленная частями Московского гарнизона, оккупировала Кремль, в то время как на другом конце света техасские рейнджеры генерала Спайка взяли власть в Вашингтоне. До гибели оставалось восемнадцать часов…

Обращение Спайка и Головешникова к народам вселило надежду — столь же безумную, как и прежнее отчаяние. Выбор прост, утверждал с левой половины экрана усталый российский генерал, незамедлительное действие или смерть. Есть еще время и шанс спастись. А справа техасец в пыльной униформе бесцеремонно отлучал мировые власти, прибегая к древней шутке, впервые приобретающей зловеще язвительный смысл: ну хорошо, господа гражданские, раз вы такие умные, то почему не научились шагать в ногу?

Они не были сентиментальны, эти два генерала, готовые несколько часов назад обрушить один против другого всю вверенную им военную мощь. Лекарство от самой страшной болезни человечества, которое они предлагали, было не менее страшным, чем сам кризис. Глобальное военное положение в течение двадцати четырех часов. Расстрел на месте всех саботажников. Безоговорочная реквизиция необходимых транспортных средств и материалов. Мобилизация специалистов и исполнителей. Отмена каких бы то ни было заданий, кроме одного — полное уничтожение всех ядерных зарядов.

На мгновение мир затаил дыхание. Это выглядело более чем безумием: два человека пытаются голыми руками сдержать лавину паники и обреченности. Но с французского телеканала Антен-2 к ним присоединился третий человек, никому не известный студент по ядерной физике Жак Бержерон. Этот юноша тоже выглядел сумасшедшим — бледное осунувшееся лицо, огромные безумные черные глаза, слипшиеся длинные волосы и нервные, резкие движения. «Видеозапись, — кричал он, лихорадочно чертя на черной доске графики и вычисления, — всем вести видеозапись! Молчите, идиоты, теперь не до болтовни! Кофе, еще кофе! Вот, здесь, здесь, — тыкал Жак в доску среди облаков меловой пыли. — Не восемнадцать, семнадцать часов, и скорость процесса будет сведена к нулю, видите, как искривляется график интерполяции. Молчать, говорю! Кому надо, тот поймет. Слушайте все! Все! Семнадцать часов! В течение восьми минут падение критической массы будет стремительным, потом стабилизируется на следующем уровне. В двадцать три раза, вот так. В двадцать три раза меньше, чем сейчас».

Бержерон был прав — те, кому было надо, его поняли. Другие, от кого зависело решение, не посмели возражать. Новые генералы предпринимали первые шаги в Европе, Америке, Азии… Колеблющихся политических лидеров устраняли силой. Не везде все проходило гладко, во многих странах размежевавшиеся армии вступали в кровавые сражения внутри своих стран, но идея Спайка и Головешникова уже овладевала миром. Начиналась отчаянная — не на жизнь, а на смерть — схватка со временем, отсчитываемым немилосердными ядерными часами.

«Если доживу до старости, буду последним, кто помнит, — подумал Николай. — Те, кто младше, вряд ли прочувствовали это в полной мере. В их памяти остался страх, паника, стрельба… и они не ощутили момента рождения нового мира, в котором будут жить».

На секунду он вновь с потрясающей силой испытал боль внезапного возмужания — четырнадцатилетний мальчишка, слишком хрупкий, чтобы принять на себя груз страха и надежды, но уже слишком большой, чтобы спрятаться в тумане детской наивности. Телевизор делал его сопричастным предсмертной агонии мира, взрывам верховной жестокости и верховной доблести, обезумевшим лицам толпы и мрачной сосредоточенности храбрых российских и американских мужчин, решивших пожертвовать собственной жизнью. И оцепеневший мальчишка смотрел, как на экране огненные колонны выстреливают в космос смертоносные ядерные снаряды; как гражданский пилот Курт Майснер отправляется в полет, из которого не возвращаются, на космоплане «Зенгер — Штайнбок», груженный шестьюдесятью тоннами радиоактивных материалов; как его примеру следуют английские, американские, индийские, российские, китайские пилоты челноков; как дрожащие от напряжения техники грузят в переоборудованные на скорую руку ракеты контейнеры с опасными для жизни элементами, извлеченными двадцать лет назад из земных недр; как прячут заряды плутония в самые глубокие шахты, где их взрыв может быть хоть немного более безопасным. Но времени не хватало — не хватало времени, промотанного без пользы, утекшего сквозь пальцы близоруких политиков; восемь часов, семь, четыре часа; Курт Майснер посылает с высоты ста тысяч километров последний привет живым; вертолет генерала Спайка сбит неизвестным истребителем, в живых не осталось никого; ядерный взрыв в Узбекистане… нет, причина — неверная манипуляция с ракетной боевой головкой; последний призыв генерала Головешникова — времени на то, чтобы предпринимать упредительные меры, не осталось, теперь добровольцам остается голыми руками разбирать оставшиеся бомбы и дробить заряды; три часа; два часа; телеведущие спрашивают: правда ли, что Спайк и Головешников знакомы друг с другом со времени совместных военных маневров, проводимых шесть лет назад? Правда ли, что у них был план действий в случае угрозы мировой войны? Отвечать было некому — Головешников пропал без вести, передачи из Москвы прекратились; один час, пятьдесят минут, сорок; бомбы с авианосца «Сирано» сброшены в Тихий океан на глубине 8700, это угрожает радиоактивным загрязнением огромной акватории; двадцать минут, пятнадцать, десять…

Час Ч.

Боль в сжатых кулаках заставила его очнуться. Он весь дрожал, словно и впрямь вернулся в тот давно пережитый кошмар. Сейчас, как и тогда, спокойствие казалось ему почти невыносимым. Ждали конца света, а все обошлось двадцатью взрывами в разных точках мира, несколькими подземными толчками с ослепительными далекими вспышками в ночном небе… и бульдозерами, копающими братские могилы миллионам погибших за последние восемнадцать часов. Человечество пробуждалось от кошмара, чтобы начать осваивать первые уроки жизни в иной реальности.

Уроки? Как бы не так, обозлился Николай. Если человеческая история и научилась чему-то, то только тому, что ничему не научилась. Исчезновение атомного оружия вместо того, чтобы принести долгожданный мир, послужило сигналом к началу короткой и свирепой Арабской войны, за которой последовали около дюжины небывало жестоких локальных конфликтов в Африке и Юго-Восточной Азии. Не прошло и месяца со времени первого удара Коллапса, а из военных лабораторий уже вышли новые ядерные пули и снаряды, мощность которых измерялась уже не в килотоннах, а «всего лишь» в сотнях или десятках тонн, и это делало их чрезвычайно удобными для тактических целей. Кошмарные результаты их применения в Центральной Америке потрясли мир, и 26 октября 2028 года начались международные переговоры о полном запрещении ядерного оружия, но было поздно. Десятки зарядов попали в руки экстремистских группировок, которые развязали безоглядный террор.

Уставшая от такого безумия природа нанесла второй удар — Золотой крах в середине января 2029 года, опять же необъяснимый с научной точки зрения. В течение нескольких дней золото и серебро превратились в нестабильные, черного цвета, радиоактивные элементы. Небывалая биржевая катастрофа расшатала экономики всех стран, но человечество преодолело и этот кризис, не сбавляя при этом темпа эскалации локальных войн. В Сибири велись ожесточенные сражения с применением тактических ядерных средств — по непроверенным данным, там держал оборону оставшийся в живых генерал Головешников. Мировая финансовая система держалась и продолжала работать в условиях «золотого эквивалента». В электронике шел поиск материалов, которые могли бы заменить уже не пригодные благородные металлы. В марте центр Рима был сметен с лица Земли плутониевой мини-бомбой…

Третий удар, настоящий удар Коллапса, пришелся на 4 апреля. На сей раз все произошло мгновенно, и катастрофа была действительно жестокой. За считаные секунды цивилизация лишилась важнейшего материала. Меди. Металла красноватого цвета, атомный номер 29, плотность 8,94, высокой проводимости, которая делала его незаменимым во всех областях электротехники. Но с 11 часов 47 минут по Гринвичу 4 апреля 2029 года какая-то неизвестная сила изменила эти свойства, и за секунду лишенная электричества цивилизация рухнула на колени.

Голод, эпидемии и битва за выживание тех, кто остался в живых, довершили начатое.