Добрые времена

Микромайоры

— Товарищ полковник! Студенты четвертого курса для занятий построены. Дежурный Бессонов.

— Вольно.

Полковник Кислица, не по возрасту стройный и щеголеватый, неторопливо прошел вдоль колыхнувшегося ряда, придирчиво оглядывая каждого с головы до ног.

— Анохин! Опять сапоги не начищены?

Светик критически глянул на свои пропыленные сандалеты.

— Так, товарищ полковник! Они же с дырками. Их никакая вакса не берет.

«Отец-командир» укоризненно помотал головой.

— Ах, Анохин, Анохин. Берите пример с Рожнова. Всегда подтянут, выбрит и сапоги в порядке.

Светик тихонько загудел. Он не то что брать пример, глядеть не хотел на Боба, этого пижона. Всем известно, что его бесплатно каждую неделю стригут в «Чародейке». За что Боб охотно позирует перед фотоаппаратом, и его морда крупным планом нахально смотрит со всех витрин салона. Как же! Образец мужественной красоты!

Сегодня Рожнов был в зеленоватом блайзере с металлическими пуговицами, напоминающем офицерский мундир, что, видимо, особенно импонировало полковнику, и в остроносых мокасинах, до блеска отдраенных армянином на углу их родного переулка.

— Садитесь, — разрешил полковник и, задумчиво проведя мизинцем по щетке усов, взялся за журнал.

— Так, кто у нас не был прошлый раз? — спросил он, скользя взглядом по списку. — Рожнов?

Полковник был строг и принципиально не имел любимчиков. Поэтому он уже не помнил о только что произнесенном комплименте, и в голосе его звучал неприятный металл.

— Что это вы, голубчик, прогуливать начали? У нас сейчас с вами самый напряженный момент, скоро экзамены, а вы — в самоволку?

Боб вскочил, набрал полную грудь воздуха, так что даже щеки округлились, потом вдруг плаксиво закуксился и заныл:

— Маму в больницу возил, товарищ полковник. Она внезапно позвонила, а папа в командировке, вот мне и пришлось, а там очередь...

Ребята с ленивым любопытством прислушивались, как Боб уверенно выкручивался из неприятного положения. Все присутствовавшие, исключая полковника, отлично знали, что Рожнов родом из Тамбова, что мама его, судя по обильным посылкам, поступающим в общежитие, здравствует и процветает на торговой ниве, поэтому жалобный рассказ воспринимали лишь как небольшой литературный опус.

Полковник заскучал и заерзал на жестком стуле.

— Ладно. Причину можно считать уважительной. Но рапорт все равно напишите.

Боб благополучно выпустил воздух и начал было садиться. Вдруг страдание на его лице сменилось благородным негодованием. Он снова вскочил.

— Товарищ полковник! Так я ведь был на прошлом занятии!

Смеялись все, даже обычно столь суровый отец-командир. Вытирая платочком выступившие слезы, он захлебываясь говорил:

— Действительно. Прошу прощения. Графу перепутал.

В его голосе вновь прозвучал металл.

— Родневич! Почему не были?

Версия с мамой явно уже не проходила, и Стас, растерявшись, ляпнул:

— В кино был. С любимой женой.

Полковник, еще не отойдя от смеха, только махнул рукой:

— Пишите рапорт. А теперь всех прошу к ящику с песком. Тема занятия: «Наступательные действия стрелкового взвода».

Взору предстала умилительная картина. Чья-то опытная рука умело создала в ящике идиллический пейзаж — живописные холмы, окрашенные зелеными рощицами, голубая извилистая речка с мостами, желтые дороги.

— Наш взвод находится на опушке этого леса, — давал «вводную» полковник.

Он аккуратненько положил три треугольника, обозначавших отделения.

— Взводу придали, — полковник торжественно повысил голос и обвел взглядом сгрудившихся у ящика студентов, — две самоходных установки и один танк.

В лесу появились игрушечные изображения.

— Ого! — подхалимски сказал Боб. — Сила! С такими пушками я...

— Отставить разговоры, — ласково прервал его полковник.

Он любил, когда студенты загорались жаром предстоящего боя.

— Как нам стало известно, — лицо Кислицы нахмурилось, — на высоте 103,6 занял оборону взвод противника с двумя тяжелыми пулеметами.

— Пулеметы против наших пушек? — опять не выдержал Боб. — Да мы их...

Полковник тем временем ловко расположил указанные силы противника и выпрямился.

— Но разведка донесла, — продолжал он, выпрямившись, — что по дороге за рекой сюда приближается рота вражеских танков. Можно предположить, что готовится атака. Слушайте боевой приказ: взводу молниеносно, но скрытно занять высоту 103,6 и организовать внезапный отпор танкам. Командир взвода Рожнов, ваши действия?

— Второе отделение под прикрытием тапка будет наступать прямо на высоту по этой дороге. Так сказать, отвлекающий маневр. Тем временем первое отделение с приданной самоходкой скрыто пройдет по оврагам к высоте слева, а третье отделение ударит справа по сигналу зеленой ракеты.

— Ракету отставить, — нахмурился полковник. — Ведь я сказал — «скрытно».

— Значит, передам по рации, — вывернулся Боб.

— Ну, что ж, в целом неплохо, тактическое мышление у вас есть.

Щеки Рожнова запунцовели от похвалы. Боб был страшно честолюбив. Причем жаждал он чисто внешней атрибутики власти. Очень переживал, когда на первом курсе не его, а Бессонова сделали старостой. Потом не скупился ни на какие ухищрения, чтобы стать капитаном баскетбольной команды. Твердо он решил быть первым и в военном деле.

— Если с отличием кончить, — сказал он как-то Анохину, — могут сразу две звезды дать.

— Зачем? — простодушно удивился Светик.

— А как же — звание лейтенанта. Звучит?

— Оно, конечно, — неуверенно протянул Светик, будучи твердым троечником. — А без отличия чего?

— «Микромайор», — фыркнул Рожнов.

— Кто? — удивился Анохин.

— Эх ты, серость! Так младших лейтенантов называют. Солдатский юмор.

— Чего ж тут смешного?

— Ну, как же! — загорячился Боб. — У майора и у младшего лейтенанта — одна звездочка, только у майора большая, а у младшего лейтенанта — маленькая, микро, понял? Их еще «ночными майорами» зовут.

— Тоже юмор? — осведомился Светик. — А почему? Они что, ночью смелее?

— Да нет же! — досадливо отмахнулся Боб. — Просто ночью звезды больше кажутся. А вот две звезды — это уже серьезно.

— Это, значит, ты микроподполковником станешь?

— А что, разве такое прозвище есть? — насторожился Боб. — Ты где-то слышал?

— Нет. Но ты сам говоришь — юмор...

— Иди ты, — рассердился Рожнов. — Шпак!

— Кто?

— Ну, штатский, значит.

— А ты?

— А у меня — военная косточка. Ночью разбуди — любой устав наизусть скажу!

Сейчас, поглядывая на горделиво расправившего плечи Рожнова, Анохин не удержался и шепнул на ухо Ромке:

— Чего задается? Нам бы такой ящик, когда мы в солдатики в детском саду играли!

Его шепот дошел до чутких ушей полковника, мгновенно побагровевшего от ярости.

— Детский сад? Ну-ка, Анохин, примите командование! Итак, даю вводную.

Он на мгновение задумался, потом указкой ткнул в ящик.

— Там — расположение нашей дивизии. Здесь — взвод боевого охранения. Наблюдатели доложили, что вот по этой дороге к нам приближается, — полковник прищурил глаз, — двадцать бронетранспортеров, за ними следуют ракетные установки среднего радиуса действия, пять штук. Замечено также движение противника слева и справа. Командир взвода Анохин, ваши действия? — рявкнул Кислица.

Светик вздрогнул, как от пушечного залпа, и неожиданно для себя тоже рявкнул:

— Отступать!

Кислица схватился за голову, будто не веря своим ушам. Потом вдруг тихо переспросил:

— Как — как? Отступать?

И закричал так, что закачались наглядные пособия, развешанные по стенам:

— Нет такого слова в нашей армии! Кто вас учил?

Потом, успокаиваясь, окинул Анохина недобрым взглядом и сказал:

— Единицу, и то мало вам за такое. Ладно, продолжим. Командир взвода Бессонов, ваши действия.

Ромка вышел вперед, приосанился, подергал зачем-то себя за мочку правого уха и вдруг тоже сказал нечто странное:

— Я полагал бы, товарищ полковник, что в данный ситуации следовало бы...

Кислица даже откинулся назад, будто защищаясь от удара.

— Спасибо, достаточно. Вы кто — военный советник, наблюдатель или... командир взвода? Что за словечки — «полагал бы»? Устав забыли? Что надо немедленно сделать?

— Окопаюсь! — догадался Ромка.

— Вы — командир взвода, самому окопаться мало, — саркастически сказал полковник. — Где отделение расположите, а где приданные средства?

Через минуту разгромленный в пух и прах Бессонов получил свою законную двойку и был отстранен от командования.

Когда зазвенел звонок, полковник сказал:

— Конечно, тактические занятия в ящике с песком — вещь условная. Скоро вам представится возможность развернуть свои полководческие таланты. Двадцатого июня заканчивается сессия, а двадцать первого мы с вами отправляемся на лагерные сборы. Там же будете сдавать экзамены...

— На чин! — подсказал, стараясь сохранять серьезность, Родневич.

Полковник покосил глазом, нет ли подвоха, и согласился:

— Да, на первое офицерское звание. Чтобы его заработать...

— Надо как следует поработать, — хором завершили любимую полковничью поговорку студенты.

— Вольно, Р-разойдись!

К поезду их доставил старенький автобус, неведомо где раздобытый заботливым полковником. С гиканьем, прижав в угол растерянно улыбавшуюся проводницу, штурмовали вагон. Полковник покрикивал, но не строго, больше для порядка. Он вроде бы помолодел, видно, и его волновала предстоящая встреча с Действующей Армией.

Когда тронулись, полковник зашел в купе, где разместилась троица и примкнувший к ним Рожнов.

— Наши жены — пушки заряжены... — мурлыкал Стас, доставая из объемистого рюкзака припасы, заготовленные заботливой супругой.

— Бутылки, надеюсь, нет? — спросил полковник, обводя купе настороженным взглядом.

— Только чай, — не моргнув глазом, соврал Стас, извлекая из рюкзака термос и взболтнув его для верности. — Не хотите?

— Нет, нет, — заделикатничал полковник. — Мне другие купе надо посмотреть...

В термосе, конечно, оказался чистейший армянский коньяк. К всеобщему удивлению, отказался от стопки Светик.

— Не приштавайте к шеловеку, — жуя бутерброд, прошамкал Ромка. — Он теперь — йог.

— Йог? С каких пор?

— Когда дипломную писал, в исторической библиотеке мадам Блаватской начитался, — разъяснил староста.

— Кто это? Почему не знаю? — заинтересовался Боб.

— Была такая дура-истеричка в начале нашего столетия. Во всякую чертовщину верила и других агитировала.

— Ну и вовсе не дура, — запротестовал Светик. — Она же конкретные чудеса описывала, когда в Индии была.

— Ну, допустим, — согласился не любящий теории Боб. — Так ты что, теперь на голове стоишь?

— На голове — это низшая стадия, хатха-йога, — снисходительно разъяснил Светик. — А высшая — четвертая, раджа-йога. Когда человек ее достигнет, он овладевает не только черной, но и белой магией.

— Как это? — спросил изумленный Боб.

— Мадам Блаватская описывает, например, как один йог с помощью черной магии вызвал бурю, а другой, владевший белой магией, ее разогнал.

— Ух ты! — восхитился Боб. — И ты что, тоже можешь?

— Я только учусь, — скромно потупился Светик.

— Что ты уши развесил! Он же тебя разыгрывает! — вмешался Стас.

— Да?! — Боб не любил насмешек. — Ну, Свет, я тебе сейчас так врежу...

Вмешался Ромка, расправившийся наконец с бутербродом.

— Какой Свет? Ребята, опомнитесь. Вы же без пяти минут молодые специалисты. Он теперь вовсе и не Светик.

— А кто же? — недоверчиво спросил Боб, ожидая нового розыгрыша.

Но Ромка был серьезен.

— Святослав Игоревич, никак не меньше. А он, — Ромка показал на Родневича, — Станислав Феликсович.

— А я, значит, Борис Алексеевич? — радостно догадался Рожнов.

— Точно. Ну, для друзей можно попроще. Боб Сеич. А меня — Роман Палыч.

Все поглядели друг на друга с оттенком вежливого уважения.

— Роман Палыч, не угостите сигаретой?

— С удовольствием, Станислав Феликсович.

В купе всунулась чья-то взлохмаченная башка:

— Борька, пошли пулю распишем.

— Борис Алексеевич занят, — веско проронил Светик.

Рожнов бросил на него благодарственный взгляд и, чтобы как-то загладить недавнюю вспышку грубости, спросил:

— Ну, а не пьешь почему?

— Йогам нельзя пить, — серьезно ответил Анохин. — Они питаются только ягодами и молоком.

— А мясо!

— Трупы? Ни в коем случае! — ужаснулся новообращенный.

В глазах Боба зажегся плотоядный огонек.

— Слушай! В лагере за обедом я с тобой садиться буду. Лады?

— Зачем?

— А ты будешь мне свое мясо отдавать!

— Думаешь, солдатам мясо дают? — скептически спросил Родневич.

— А как же?

— Глубоко сомневаюсь. Щи да каша — пища наша.

Рожнов запаниковал. Ему, поедающему за один присест шесть шашлыков, вдруг остаться без мяса?

— Шутишь?

— Нисколько. А ла гер, ком а ла гер. Ешь, что дают. Таковы солдатские будни.

Блеск военной карьеры мгновенно померк в глазах Боба.

— Мне такие будни ни к чему. Я обратно хочу.

На шум снова заглянул полковник.

— Товарищ полковник! Правда, что в лагере мяса не дают?

— Кто сказал? Двести граммов — ежесуточно.

Рожнов так возрадовался, что даже не полез на обидчика.

— Ну, четыреста граммов — куда ни шло!

— Почему четыреста? — удивился полковник.

— Анохин мне будет отдавать.

— За что?

— А он не ест мяса по идейным соображениям.

— Вегетарианец? — хмыкнул Кислица. — Посмотрим, что от его соображений останется после перехода в пятьдесят километров.

А за окном уже синели вечерние сумерки. Мелодия дробно перестукивающих колес воскресила в памяти другой поезд, тот, что вез их с целины. Видно, не одному Ромке вспомнилась их прошлая поездка. Стас снял с третьей полки свою гитару и тихонько, под аккомпанемент лениво перебираемых струн, запел целинную:

Ромка взглянул на него, потом перевел взгляд на притихшего Светика.

— Помните, как мы ночью зерно провеивали? Таким далеким это кажется и немножко смешным...

— Ну, тогда ничего смешного мы в этом не находили, — проворчал Светик. — Помню, мне спать хотелось все время.

Все трое снова переглянулись. В их среде не были приняты громкие слова. Боясь сфальшивить и оказаться непонятым, никто из них не произносил вслух — «дружба, любовь, долг, честь». Они не клялись друг другу в дружбе.

Это подразумевалось само собой. Просто каждый был уверен в надежности двух других, вот и все.

Правда, Стас, женившись, стал реже бывать с ними вместе. Что ж, вполне естественно. Чувство легкой грусти кольнуло Ромку. Институт кончится. Разбегутся они в разные концы. Свои дела, свои заботы. Хотелось верить, что, несмотря ни на что, их дружба останется прежней — чистой, не омраченной никакими бытовыми заботами.

— Чего ты разнудился? — не выдержал Боб, так ничего и не понявший. — Давай чего-нибудь повеселей. Частушки, например.

И он заорал, не дожидаясь, пока Стас подберет аккомпанемент.

Ярко-зеленые ворота с крупными алыми звездами гостеприимно распахнулись. На плацу нестройные ряды студентов встретила группа офицеров.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал старший из них, плотный коренастый полковник.

— Здравия желаем, товарищ полковник, — ответил разноголосый хор.

— Я ваш командир полка. Это — старший лейтенант Ванечкин, командир учебной роты. С ним вы пройдете курс молодого бойца. Сейчас получите форму и в баню.

— Р-рота, — звучно и чуть зловеще произнес отделившийся от группы поджарый, долговязый офицер в лихо заломленной набекрень фуражке. Его бронзово-красное лицо с белесыми бровями и ресницами было бесстрастно.

— Нпа-пра-у!

И тут же, как удар бича, хлесткое:

— А-т-ставить! Когда я говорю «рота», надо принять стойку «смирно» и готовиться выполнить следующую команду.

— Ррота! Нна-пра-у! Шагом — арш! Левой! Левой! Рраз-два-три! Рраз-два-три. Разговорчики в строю отставить! Левой!

Четверка друзей, самых высоких на курсе, шла в первой шеренге. Подлаживаясь к команде, шли споро, широко, вдоль ряда зеленых палаток, мимо спортгородка, где играли в футбол, мимо столовой с аппетитными запахами, к деревянной баньке, где каждому вручался кусочек хозяйственного мыла.

Форма, конечно, больше всего была к лицу Рожнову. Как будто с детства ее носил. Туго затянув ремень, он подскочил к Ванечкину.

— Правильно, товарищ старший лейтенант?

Тот подергал за ремень.

— Перетянули. Надо, чтоб два пальца проходило, иначе дышать будет трудно. Ваша фамилия — Рожнов?

— Так точно.

— Мне рекомендовали назначить вас старшиной роты.

— Рад стараться.

Водянистые глаза командира роты дрогнули в усмешке.

— Старайтесь.

— А знаки отличия у меня будут?

— Лычки? После присяги. Если, конечно, заслужите. Что там за шум? Разберитесь, Рожнов.

Это смеялись над Анохиным. Обтянутые галифе ноги Светика казались удивительно тонкими и вдобавок кривоватыми. Гигантская гимнастерка была ниже колен. Идиотски надвинутая на лоб пилотка довершала туалет.

— Ремень подтяните, Анохин! — подавляя смех, прикрикнул Рожнов.

— Ты чего это орешь? — воззрился на него Светик.

— Назначен старшиной роты! — не скрывая ликования, произнес громогласно Боб. — Потому при исполнении.

— Еще один начальник на мою голову, — сокрушенно сказал Светик. — Чем мой ремень тебе не нравится?

— Надо, чтоб два пальца проходило, — подражая Ванечкину, потряс за ремень Рожнов, — а у тебя все два кулака будут. И пилотку надо набекрень надевать, на палец от левой брови. А ты — на уши нахлобучил! И гимнастерку подоткни. А то салагу за сто метров видать.

— Старшина, постройте роту! — услышали они голос Ванечкина.

— Рота, становись! — по-петушиному выкрикнул Рожнов.

Громко топоча непривычными сапогами, построились. Не удерживая изумленных восклицаний, искоса поглядывали друг на друга. Куда девалась разномастно-пестрая с яркими индивидуальностями студенческая ватага. В строю стояли похожие друг на друга стройные и не лишенные известной мужественной решимости бойцы.

Перемену заметил и старший лейтенант.

— Вот вы и на людей стали похожи, — с удовлетворением резюмировал он. — Еще манерам вас обучить, а? Орлами станете!

— Ррота! Отставить! Вот вы, — Ванечкин уперся взглядом в Анохина, — почему головой крутите?

— Воротник трет, — плаксиво ответил Светик.

— При команде «смирно» надо стоять не шелохнувшись. Ясно?

— Ясно...

— Надо отвечать — «так точно».

— Так точно.

— Ррота, напрау. Шагом арш! Запевай!

Все покосились на Стаса. Тот, подлаживаясь под такт, громко затянул:

И был день первый, начавшийся зычным криком:

— Паа-дъем!

Через три секунды из палатки бурно вылетел Рожнов, уже одетый будто с иголочки. Похоже, что он и спал в форме.

— Отставить, — сказал ему старший лейтенант. — Что первый, это хорошо. Но на зарядку надо выходить в галифе и майке. Марш в палатку.

Остальные выбирались не столь резво, почесываясь, покряхтывая, потягиваясь.

— А что, и в туалет строем? — спросил Светик.

— И в туалет! — невозмутимо ответил Ванечкин.

— Как же по команде-то? А если я не хочу?

— Значит, постоите в сторонке. Ррота, становись. За мной бегом, арш!

На стадионе делали утреннюю зарядку. Хорошо дышалось этим ясным июньским утром. Солнце играло в капельках росы на траве футбольного поля. Под завистливые крики Боб подтянулся на турнике двенадцать раз и даже сделал подъем разгибом. Потом он выразил желание немедленно преодолеть полосу препятствий, манившую колючей проволокой, длинным бревном и огромным, в два этажа щитом с окном наверху.

— Еще успеете, — сказал Ванечкин, меланхолично покусывавший травинку. — А сейчас умываться и на завтрак. В девять ноль-ноль приведете роту в учебный класс.

И он удалился молодцеватой походкой.

— Р-рота! Становись! — с интонациями старшего лейтенанта выкрикнул Рожнов.

Никто даже не глянул в его сторону. Все внимательно слушали анекдот, который рассказывал Стас.

— Братва! Вы чего? — уже плачуще сказал старшина. — Ведь без жратвы останемся!

К нему повернулся Бессонов.

— Ты, Боб Сеич, кончай выпендриваться. Хочешь на полосу препятствий, так преодолевай ее в индивидуальном порядке, после отбоя. Мы тебе не ишаки. И не ори — не глухие.

— Так положено! — оправдывался Рожнов.

— При этом сухаре — кричи. А так изволь обращаться вежливо. Мол, так и так, не соблаговолите ли, многоуважаемые коллеги, совершить моцион на завтрак.

Рожнов заупрямился.

— Это не по уставу!

— Вот и хорошо! — убеждал его Светик. — Должны же мы от службы отдыхать. А то и думать скоро будем командами.

— Заткнись, йог, — огрызнулся Рожнов. — Тебе бы только про свой пупок думать!

— Нехорошо грубить товарищу, — вкрадчиво мягким голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Стас. — Смотри, научим тебя этикету — устроим темную.

— Какую темную? — недоверчиво спросил Боб.

— Эх ты, а еще — военная кость! Это когда один человек идет против коллектива, ему после отбоя в палатке накрывают голову одеялом и мутузят.

— Мутузят? — голубые глаза старшины от ужаса чуть не вылезли из орбит. — Как?

— Обычно — шанцевым инструментом, — невозмутимо пояснил Ромка.

— Лопатами? Но это же больно?

— Конечно! Тем более что стараются попасть в слабое место. — Ромка выразительно показал на рожновскую голову.

— Ребята, не надо. Я больше не буду, — твердо заявил Боб.

— Ну, смотри. Пошли в столовую.

— Братцы! Вы хоть постройтесь, — взмолился старшина. — Вдруг кто увидит, несдобровать.

— Боишься должность потерять? Ладно, черт с тобой.

Посмеиваясь, построились в шеренгу по четыре и вразвалочку пошли. Впрочем, как только где-то вдали показывался силуэт офицера, строй мгновенно подтягивался и Рожнов начинал покрикивать:

— Левой!

За завтраком была овсяная каша и огромные куски селедки.

— Залом, не иначе! — определил Боб.

— Мы же обопьемся, — ужаснулся Ромка.

— Ничего подобного, — авторитетно возразил Рожнов. — Солдатам перед походом всегда соль дают. Чтобы компенсировать ту, что с потом выходит. И пить вовсе не хочется. Надо немножко потерпеть, и все!

Боб съел два куска — за себя и Анохина. Потом выглохтил огромную кружку воды.

— Все! Больше ни капли.

Остальные смотрели на него с плохо скрытым недоверием.

Не торопясь, тронулись на занятия. У входа в зеленый дощатый домик их встречал Ванечкин.

— Девять ноль пять, — недовольно сказал он.

— Так в столовой очередь! — начал оправдываться Рожнов.

— Надо уметь укладываться. В комнату — марш!

Когда все расселись, Ванечкин сказал:

— За две недели мы должны пройти курс молодого бойца. Сроки очень сжатые, но учитывая, что вы занимались в институте и вообще ребята спортивные, — при этом старший лейтенант благосклонно взглянул на Рожнова, а у Бессонова зачесались кулаки, — я думаю, мы справимся. Сегодня тема занятий — окапывание на местности. Получите в каптерке полное походное снаряжение и вперед!

В полное походное снаряжение входили скатка (свернутая шинель), вещмешок с обоймами для автомата, противогаз, лопата, фляжка с водой, сверток с антиипритным костюмом, подсумок, куда было очень удобно класть сигареты и спички. Снаряжение завершал тяжелый автомат.

Когда Бессонов навьючил все на себя, он вспомнил почему-то свою целинную кобылу Машку. Они еще никуда не шли, а пот из-под пилотки струился градом и щипал глаза.

— Построиться в шеренгу по четыре, — скомандовал старшин лейтенант.

— А ну-ка попрыгайте.

Поднялся шум, будто заработал небольшой завод.

Ванечкин покачал головой.

— Анохин, два шага вперед. Вот вам образец, как не надо надевать снаряжение. Почему у вас все в кучу сбилось? Видите, как левая сторона перевешивает? Лопату прикрепите сзади, флягу — впереди, противогаз — слева, теперь затяните как следует. Попрыгайте. Видите? Лязганья почти нет. Всем сделать то же самое.

Он шел рядом со строем и еще более выделялся своей выправкой на фоне мрачно согбенных фигур.

— Грудь вперед. Глядите веселей.

Вышли из расположения части. Впереди простиралась величественная панорама с холмами и перелесками на горизонте.

— Вот где «Войну и мир» снимать! — тоном знатока сказал Стас.

— Так уж отсняли, — возразил Боб.

— Еще будут снимать, — не сдавался Стас. — Что поделаешь — вечная тема!

— Безнадежная вещь — экранизация, — возразил Ромка. — Ни одного приличного фильма не видел. Да и вообще — как пусть даже в десять серий впихнуть Толстого?

— Стой! — раздалась неожиданная команда. — Направо.

Рота недоуменно уставилась на командира.

— Что, уже пришли? — спросил кто-то радостно.

Старший лейтенант сурово глядел на ребят.

— В строю на марше разговаривать не положено. Всем ясно? Буду наказывать. Налево, шагом марш.

На несколько минут воцарилось молчание, подчеркиваемое ритмичным топотом. Но солнце светило так безоблачно, так звонко, сбивая с ритма, пел жаворонок, так буйно пахли высокие луговые травы, что языки вновь развязались сами собой.

— Отставить разговоры! — еще раз прикрикнул Ванечкин, но молчание вновь длилось очень недолго.

— Стой! — звенящим, как струна, голосом скомандовал старший лейтенант.

Его обычно невозмутимое, как маска, лицо покраснело, под кожей заходили желваки.

— Чего он так убивается? — снисходительно хмыкнул Светик.

— Газы! — страшным голосом закричал старший лейтенант.

Бойцы недоуменно завертели головами. Вроде бы их никто атаковать не собирался. Первым спохватился Рожнов.

— «Газы» — это команда надеть противогазы! — популярно объяснил он окружающим и начал лихорадочно выдергивать свой противогаз. Через несколько секунд на ребят глядела удивительно смешная серая рожа марсианина.

Со смехом и остальные напялили маски. Бурля какими-то непонятными словами из-под противогазов, они толкали друг друга от избытка чувств и не сразу услышали новую команду. Не сразу услышали и не сразу поверили своим ушам.

Но Ванечкин повторил:

— Бегом марш!

И сам помчался впереди колонны, легко и свободно, будто не касаясь земли. Сзади тяжело топала рота. Еще обильнее пошел пот. Дышать становилось все труднее. Начало колоть в боку.

Ванечкин уже бежал сбоку, пристально оглядывая каждого. Когда уже казалось, что сил совсем нет и что вот-вот упадешь, сладко растянувшись на подушке из пыли, они услышали долгожданное:

— Стой, раз-два.

Задние по инерции налетали на передних, не в силах сразу затормозить.

— Отставить «газы»!

Бледные лица, широко раскрытые рты, страдальческие гримасы. Глаза клокочут испепеляющим гневом, но никто — ни слова. Слишком оно дорого обходится.

— Шагом марш, — по-отечески сказал старший лейтенант.

Не радуют ни лучи солнца, ни жаворонок, ни ароматные запахи. Рота идет, наглухо закованная в броню негодования, оскорбленная в лучших чувствах. Она не глядит на своего командира и слышать его не хочет.

Немножко начинается оттаивание, когда, достигнув некоей безымянной высоты, Ванечкин перестраивает роту в одну шеренгу и дает команду: «Ложись».

Тяжело громыхнувшись сначала на колени, а потом на живот, все расслабленно замирают.

— Неплохо бы кимарнуть! — появляется мыслишка.

Но, увы, «мучения» продолжаются. Оказывается, противоположную гряду занимает условный противник, который держит под постоянным прицельным обстрелом их родную высоту. Потому поставлена задача — лежа, обязательно лежа, и в кратчайший срок отрыть окопы в полный рост.

— Пока не сделают все, обедать не пойдем, — резюмирует старший лейтенант.

Быстро продемонстрировав, как это делается легко и просто, он возвращает лопату Рожнову и удаляется под тенистые кустики читать книжку. Время от времени Ванечкин возвращается, чтобы подать пару мудрых советов особо нерадивым.

Бессонов легко снимает дерн. Насыпь перед носом постепенно увеличивается, сказывается археологическая выучка, когда копали шурфы. Глубина позволяет усесться на корточки. Можно и оглядеться.

Рожнова не видать совсем, только через каждые две секунды вылетает увесистая куча земли. Зато вещмешок Анохина пока на самом верху.

— Святослав Игоревич, уснули? Без обеда останетесь!

Анохин начинает копать энергичнее. Вот и он садится на корточки, осторожно выглядывая из-за бруствера.

— Хорошо тем, кто полтора метра на коньках и в шляпе, — шипит Светик. — А я когда откопаю в свой рост?

— Ребята, дайте попить! — услышали они хриплый басок Рожнова.

— А твоя фляжка где? — удивился Ромка.

— Пустая, — прохрипел Боб. — Селедка — зараза. В животе булькает, а пить все равно хочется!

— Эх ты, теоретик! — смеется Ромка. — Лови!

— Поживее работайте! — начинает торопить старший лейтенант.

Видно, и в его планы не входит остаться без обеда. Он хвалит Бессонова за идеально отвесные стенки окопчика, снисходительно не замечает хитрости Анохина, стоящего в своем окопе чуть ли не на коленях. Звучит бодрая команда строиться, и рота как на крыльях летит к столовой, куда усталость девалась! Однако сумрачное настроение ребят не проходит. То один, то другой взглянет на командира исподлобья, тая невысказанную обиду.

После обеда — два часа строевой подготовки на плацу. Бесконечные «налево, направо, на караул, кругом». По-прежнему рота держится отчужденно, не слышно обычных шуточек. Даже Рожнов не пристает к старшему лейтенанту со своим постоянным «Я правильно делаю?».

Перед отбоем у палаток появился полковник Кислица.

— Зашел попрощаться. Завтра уезжаю в Москву. Вернусь к сдаче экзаменов.

Ребята кинулись к нему, как к родному. И этого милого интеллигентного человека они еще недавно считали солдафоном? Надо же так ошибаться! Кислица сочувственно кивал головой, когда обиженные наперебой рассказывали ему о печальном эпизоде с газами. А разгоряченный Рожнов даже лег на землю, чтобы продемонстрировать, как чуть не упал во время пробега Анохин, запутавшись в собственных длинных ногах.

— Это аракчеевщина! Не потерпим! — кричал возбужденно Светик.

— Мы прямо предупреждаем — будет «коллективчик», — сказал Родневич.

— Как это? — не понял полковник.

— Коллективное неповиновение, — гордо объяснил Стас. — Он нам — «налево», а мы стоим. «Направо» — опять стоим. Часов двенадцать так простоим, все запляшут! Я знаю, в одной части коллективчик сделали, наутро командира отстранили — поминай как звали.

Кислица насупился.

— Ну, вы полегче. Здесь ведь армия, а не институт. Раз приказано, надо выполнять. Потом Ванечкина в какое положение ставите? Он ведь тоже молодой специалист.

— Как «молодой специалист»? — ахнул Бессонов. — Я думал, ему лет сорок.

— Да нет, ваш одногодок. Я с его отцом когда-то служил. Он погиб уже после войны. Так сказать, при исполнении служебных обязанностей. Сын суворовское училище кончил, а в этом году — высшее училище имени Верховного Совета. С отличием, между прочим. За что и получил сразу старшего лейтенанта. Вы у него первые. Ну, погорячился парень по молодости. Так ведь и вы не сахар, а?

Подавленные услышанным, ребята вынуждены были признать, что они далеко не сахар.

Уже лежа в просторной палатке, где одновременно размещалось десять топчанов, первое Отделение первого взвода продолжало спорить, прощать или не прощать досадившему старшему лейтенанту.

— Да бросьте вы ерепениться! — кричал уже забывший про колотье в боку Рожнов. — Командир всегда прав.

— Есть же общечеловеческие нормы поведения, — возражал Светик. — А он с нами, как с быдлом! Почему сам не надел противогаз? Я бы посмотрел на него!

— Так у него же не было.

— Взял бы мой. Я с удовольствием бы уступил.

— А ты вообще поставь себя на его место. Еще не такое бы отмочил.

— Вот уж нет!

— Это ты сейчас с позиции солдата рассуждаешь. Забываешь, что бытие определяет сознание.

— А что, Боб прав, — неожиданно поддержал его Бессонов. — Вспомни про Мишку.

Действительно, Мишка, год назад кончивший институт и работающий теперь в каком-то министерстве, изменился до неузнаваемости. Забегал в институт теперь «только на минуточку», то и дело вскидывая к глазам левую руку с часами, а в правой волоча тяжелющий портфель.

— Завтра — коллегия, — объяснял он озабоченно станке друзей. — Мой вопрос слушают. Очень важный. О состоянии и мерах по улучшению.

— Улучшению чего? — въедливо интересовался Бессонов.

Мишка разводит руками.

— Не могу сказать. Такая служба.

— Ну, а вообще-то, как живешь? — хлопал его по плечу Родневич.

— Сто двадцать в месяц — отдай, — начинал деловито перечислять Мишка, — еще прогрессивка бывает. Годика через два, если шеф на пенсию пойдет, повышение будет.

— Скучно ты живешь, Мишка! — брякает Светик.

— Ну почему? — вяло возражал тот. — У нас и весело бывает. Вот на днях одна наша сотрудница письмо важное потеряла. Шмон был! Уже проект приказа с выговором подготовили. А она, оказывается, — тут Мишка заливается идиотским смехом, — его у Ивана Ивановича оставила.

Друзья печально переглядывались и скучно приглашали не забывать, заходить почаще.

— Неужели и мы такими станем? — спросил Ромка.

— А почему бы нет? Рожнов будет орать на подчиненных, например, — сказал Светик.

— Если только по делу, — пробасил Боб.

— Родневич научную организацию труда начнет внедрять, — добавил Ромка.

— А что тут плохого? — ревниво откликнулся Стас. — Зато ты наверняка махровым бюрократом станешь. Причем с этакой улыбочкой — зайдите завтра.

— С чего это ты взял? — опешил Роман.

— Сколько ты Алку с характеристикой манежил? Три дня?

— Так это за ее строптивость. Чтоб начальство уважала.

— Вот-вот. А дальше что будет?

— Ребята, я придумал, как воспитать нашего начальника! — неожиданно воскликнул Светик. — Мы ему на психику надавим!

— Как это?

— Ведь завтра у нас боевые стрельбы начинаются, так?

— Так...

На полигоне, когда Ванечкин дал команду «Вольно» и все сели покурить, ожидая, пока привезут патроны, Светик вдруг громко сказал, так, чтобы дошло до ушей стоящего поодаль командира:

— И ничего ему не было.

— Кому ему?

— Ну, брату моему двоюродному.

Он энергично подмигнул Стасу.

— Это во время учений, что ли? — включился тот.

— Я тебе ведь уже рассказывал...

— А что такое? Расскажи нам! — послышались голоса.

— Мой брат, когда служил, попал на боевое учение. Ну, и когда шли в цепи, случайно ранил взводного.

— Как случайно?

— Тот выскочил вперед, а брат в этот момент увидел мишень, нажал гашетку, и одна пуля как-то рикошетом во взводного. Следствие признало, что случайно. А вообще-то и жалко его никому не было.

— Кого?

— Да взводного! Совсем загонял ребят!

По бесстрастному лицу Ванечкина было непонятно, как он реагирует на рассказ, да и вообще слышит ли его. Только последующие события показали, что слова Анохина попали в цель.

Стреляли из автоматов. По четверо подходили к огневому рубежу, ложились, брали в руки лежащие здесь автоматы. Над каждым поочередно наклонялся Ванечкин и выдавал по десять патронов, приговаривая:

— Расслабьтесь, не лежите скованно. Вам покажут три мишени, через каждые шесть секунд. Ваша задача поразить их тремя очередями. Внимание. Огонь!

В первой четверке стрелял Рожнов. Он поразил все мишени и получил отлично. Ликование его было столь бурным, что оно мешало стрелять остальным. В конце концов Ванечкин, рассердившись, услал его проверять мишени. Настала очередь стрелять Анохина, Бессонова и Родневича.

Потом Стас уверял, что все получилось не нарочно. Просто он пропустил мимо ушей наставление старшего лейтенанта о том, что, давая третью очередь, надо нажимать спусковой крючок до конца, пока не кончатся патроны. Стас четко отбил три очереди — «тра-та-та», «тра-та-та», «тра-та-та» и, когда все остальные ужо поднимались, со свойственной ему методичностью еще раз услал затвор вперед и нажал на спуск. Грянул неожиданный выстрел, и прямо в нос Ванечкину, нагнувшемуся, чтобы узнать, из-за чего задержка, угодила стреляная гильза.

Оказалось, что нервы старшего лейтенанта не совсем в порядке.

— Ты что, сдурел? — закричал он, срываясь на дискант.

— Рядовой Родневич стрельбу закончил, — с достоинством ответил Стас, поднимаясь и снимая очки в массивной оправе, которые он напяливал на нос во время стрельбы. — И вовсе не сдурел, произвел контрольный выстрел, согласно инструкции.

— Наряд вне очереди! — скрипнув зубами, сказал Ванечкин. — Мальчишка.

Свою долю нервозности внес Рожнов, когда стреляли из ротных пулеметов. Неожиданно для всех и в первую очередь для самого себя он не попал в мишень. Все пули ушли значительно выше.

— Два, — сухо констатировал командир роты.

— Товарищ старший лейтенант! — взмолился Боб. — Разрешите еще раз. Честь мундира!

— Хорошо! — досадливо отмахиваясь от него, согласился Ванечкин. — Когда все отстреляются, дам вам еще одну возможность.

На этот раз Рожнов целился нестерпимо долго, наконец раздались звучные выстрелы, и... опять мимо!

— Товарищ старший лейтенант! — взволнованно закричал, подбегая к Ванечкину, Анохин. — Рожнов плачет!

— Как плачет? — изумился командир.

Все, нарушая порядок, бросились за ним.

Боб действительно плакал и не стеснялся своих крупных мужских слез, смешанных с машинным маслом и пороховой гарью.

— В чем дело, Рожнов? — растерялся Ванечкин.

— А-а-а! — ответил Боб.

— Прекратите немедленно! Покажите пулемет. Так и есть! Зачем прицел сдвинули?

— А-а-а! Расстояние до цели — сто метров, а на прицеле было — двести, — всхлипывая, ответил Боб.

— Не надо передвигать. Ведь пулемет пристрелян. Ну, ладно, вот вам еще десять патронов.

С мгновенно высохшими глазами Рожнов ухватился за пулемет и... выбил максимальное количество очков. На радостях, по баскетбольному обычаю, он кинулся обнимать старшего лейтенанта. Тот еле отбился от медвежьих объятий старшины.

Вечером в палатке долго хохотали, вспоминая стрельбы и бледное лицо старшего лейтенанта.

— Как это ты додумался с последним патроном? — спросил Ромка.

— Да я ничего и не додумывался, — возразил Родневич. — Я действительно забыл, что надо жать до отказа.

— Так или иначе, но мы отомщены! — заключил Ромка. — Не зря ты пострадал.

— Почему пострадал? — неприятно удивился Родневич.

— А ты забыл про наряд вне очереди?

— Подумаешь! Постою лишний раз перед палатками на часах, и все!

— Я думаю, что на этот раз тебе предстоит менее приятное занятие! — положил ему руку на плечо Ромка.

— Какое? — завертел головой Стас.

— Гальюн чистить! — хихикнул Рожнов.

— Туалет? Не пойду! — решительно воспротивился Родневич.

— Ну что ты так убиваешься? Кому-то ведь надо и туалеты чистить! — засмеялся Ромка. — Главное, помни, что ты страдаешь за общество, и тебе сразу любое задание даже приятным покажется.

— Чего же в туалете приятного? — фыркнул Стас.

— Нашли тему, — поморщился Анохин. — Давайте о чем-нибудь другом.

— Тебе легко на другую тему, — не сдавался Стас. — Лично твоей персоны ведь не касается!

— Давай про то, что Светика касается! — миролюбиво ответил Ромка. — Про йогов, например.

— Нет настроения, — мрачно заупрямился Светик.

— Лучше про женщин, — предложил Рожнов.

— А это с какой стати? — опять не согласился Анохин.

— Как канадские лесорубы: на работе они о женщинах говорят, а с женщинами — о работе.

— Тогда пусть Станислав Феликсович вещает, — предложил Бессонов. — Он у нас человек женатый, умудренный жизненным опытом.

— А что тут интересного? — скучно сказал Стас. — Живем у ее родителей, мечтаем об отдельной комнате.

— Теща заела? — понимающе кивнул Рожнов.

— Нет, не сказал бы. И с тещей, и с тестем отношения вроде нормальные. Даже когда мы с женой спорим, они вроде мою сторону принимают, а все равно — жизни нету. Никакой самостоятельности. Пусть будет плохое, но свое. Понимаете? И вообще мой совет — не спешите жениться. Я бы сейчас ни за какие коврижки.

— Правильно! — поддержал его Рожнов. — Надо сначала нагуляться как следует.

— Позволь. Ты же говорил, что у тебя — невеста. У нее еще мама...

— Врач-косметолог! — радостно подсказал Боб. — Сказочная женщина — по пятьдесят рублей в день зашибает!

— Тебе-то что? Ты же на дочке жениться собираешься?

— Как что? — возмутился Боб. — Она Кларе кооперативную квартиру пообещала. Деньги нам на ресторан дает. И вообще подарки делает! Вот часы — ее подарок на день рождения. Плохо разве?

— Ну, а Клару свою ты любишь? — спросил Ромка.

— Девушка она вроде неплохая, — раздумчиво протянул Боб.

— Значит, любишь?

— Чего привязался, — отмахнулся Рожнов. — Какое это имеет значение!

— Как какое? Или ты идешь на брак по расчету?

— Ну, в общем-то, конечно, где-то...

— Не лги! За часы, значит, продался да за кооперативную квартиру?

— Так и что! — рассердился Боб. — Материальная база в семейной жизни главное. Вон тебе и Стас скажет. Это ты такой карась-идеалист. Такая девушка тебя полюбила, дочка профессора, сейчас, глядишь, уже в аспирантуре бы ошивался.

— Боб Сеич, лучше прекрати! — голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Ромка.

— А почему действительно у вас с Леночкой расклеилось? — невинно спросил Родневич. — Такая вроде бы видная пара получалась...

— Потому и расклеилось... — буркнул Ромка и, не желая продолжать разговор, вышел из палатки.

Хотя горизонт еще голубел, на небе вспыхивали одна за другой звезды. Из палаток доносился неясный гул, прерываемый смехом. Бойцы обсуждали минувший день. Ромка прошел дальше, где под грибком стояли скамейки. Плюхнулся на одну из них, зябко поежился от вечерней прохлады и спрятал кисти рук под мышками. Сосредоточенно глядя перед собой и ничего не видя, вспоминал Леночку.

Был институтский вечер, посвященный окончанию зимней сессии. Их последней сессии. Впереди — дипломная работа и прощай, «альмаматер»! Поэтому четверокурсники чувствовали себя в некотором роде именинниками. Потряхивая воображаемыми сединами, они снисходительно поглядывали на беспечно веселящуюся молодежь.

— Чистые телята, — фыркнул Светик, — ишь, как взбрыкивают.

Он показал глазами на стайку девчонок второго курса, шедших хороводом вокруг долговязого очкастого парня.

— Как на Вадикины именины испекли мы каравай! — кричали они, с озорством поглядывая на старшекурсников, как бы приглашая их присоединиться к веселью.

Ромка и Светик, пробиравшиеся было к «своим» девчатам, сгрудившимся стайкой в противоположном углу актового зала, приостановились, не сговариваясь. В самом деле, кого они там не видели?

Может, Ирку, которая по осени неожиданно выскочила замуж за известного спортсмена? Хотя сегодня она на вечере без своего благоверного, чье мужественное лицо иссечено бесчисленными шрамами то ли от клюшки, то ли от шайбы, говорить с ней Ромка не хотел. В нем еще тлела обида, причем не столько за себя, сколько вообще за всю мужскую часть института. Променять столь интеллектуальных ребят на какого-то увальня, чей словарный запас чуть больше, чем у Эллочки-людоедки.

Ослепленный ревностью, Ромка не хотел видеть столь привлекательных качеств спортсмена, как простота, лишенная какой-либо позы, мужественность, порядочность.

Потому что, если уж быть предельно честным с самим собой, в глубине души Ромка продолжал любить ее. И не раз в его воображении представала картина, как Ирка, сломленная и несчастная, подходит к нему, кладет руки на плечи и говорит:

— Ромочка! Я все поняла. Этот спортсмен не для меня. Ты простишь?

А он, ничего не говоря, просто прижимает ее к себе...

В общем, не было смысла растравлять старые раны. Светик тоже обиженно косил глазами в ту сторону. Когда Мишка, став министерским чиновником, столь разительно изменился, Натэллочка резко оборвала их отношения. И Светик воспрянул духом, чувствуя, что его шансы возрастают. Он тут же пригласил Натэллочку в кино, потом проводил ее до дому и у подъезда, подвергнув резкой критике разных конъюнктурщиков, намекнул, что есть вокруг настоящие парни, которые способны на проявление самых пылких чувств. Об этом со смехом поведала Натэллочка всей группе на следующее же утро. Вероломство жестокой красавицы столь потрясло Светика, что он не разговаривал с ней вот уже три недели, хотя Натэллочка не раз искала пути к примирению.

Два «Печорина» вроде бы случайно приостановились, с любопытством поглядывая на веселящуюся молодежь. Ромка обратил внимание на высокую девушку с золотистой копной волос, бывшую здесь явной заводилой. Он ее знал. Это была Леночка, дочка профессора из института. Они уже не раз сталкивались то в библиотеке, то в коридорах института, и каждый раз Леночка одаривала его полным восхищения взглядом своих ясных, голубых глаз, от чего Ромка поневоле краснел.

Вот и сейчас она неожиданно остановила круговое движение и крикнула:

— Мальчики! Давайте к нам в хоровод. Мы Вадика чествуем в связи с его тезоименитством!

— Да куда уж нам уж! — снисходительно, опережая Ромку, ответил Светик. — Мы вроде как пенсионеры!

В этот момент грянул самодеятельный джаз, и Ромке не оставалось ничего другого, как пригласить Леночку. Обняв ее за талию, он в неторопливом ритме вел ее, осторожно обходя прыгающих друг против друга парней и девчат.

Леночка вопросительно подняла глаза:

— Это же твист!

— Ну и что? — парировал Ромка. — Ведь суть танца в чем? В том, что мужчина держит в объятиях женщину. А это, — он кивнул на танцующих рядом, — полная профанация танца. Вырождение. Вот увидишь, все равно вернутся к прежнему. Ведь смысл танца теряется! Так можно и со стулом танцевать, и с печкой!

Леночка благодарно прильнула к нему своим крупным телом.

— И правда! Так хоть поговорить можно, да?

— Конечно!

— Мне очень капустник понравился, а вам? Особенно пародия на зарубежный детектив.

Ромка, сочинивший именно этот скетч, скромно признался в авторстве.

— Ой, какой вы умный! А трудно сочинять? — тараторила Леночка.

— Так, так! — услышал Ромка иронический Алкин голосок, оказавшейся рядом в паре с каким-то незнакомым типом. — Ирочка там сохнет одна, а он тут амуры строит!

Разозленный Ромка бросил искоса взгляд на Леночку. Та заметно сникла.

— Ира, это которая с вами учится?

Ромка кивнул, почувствовав неожиданную нежную жалость к девушке.

— Это все Алкины шуточки. Ирка давно замужем. И вообще, что ты меня на «вы» называешь? Неужели я такой старый?

Его будто обдало теплым облаком. Так благодарно взглянула Леночка.

— Рома! У меня завтра друзья собираются. Может, вы придете...

Он было собрался сделать замечание, но она вывернулась:

— ...со своим другом?

— А родители тоже будут?

— Нет. Они уехали в Карпаты, на лыжах кататься, — развеяла Леночка последние сомнения.

Круг Леночкиных друзей состоял, в основном, из того девичьего хоровода, что отплясывал на институтском вечере. Были еще два ее однокурсника, пытавшиеся вначале по-телячьи острить, но быстро сникшие под холодным насмешливым взором Светика. Тот без усилий стал центром внимания, шпаря наизусть давно забытые декадентские стишки.

Ромке, слышавшему их не раз, стало скучновато. Он потихоньку выбрался из-за массивного обеденного стола, уставленного затейливыми салатами, и прошел в соседнюю комнату, бывшую, судя по обстановке, кабинетом родителя. Его внимание тотчас привлекли книги в старинных переплетах, стоявшие в огромных шкафах вдоль стен. Ромка почувствовал себя будто золотоискатель, нашедший наконец свое Эльдорадо. Выхватив несколько томов, он погрузился в мягкое кресло.

Дверь чуть скрипнула, впустив в кабинет волну шумной музыки.

— Потанцуем?

Над ним склонилась Леночка. От нее приятно пахло какими-то неизвестными духами и слегка — портвейном.

Не без сожаления он отложил книгу.

— Как ты сказал вчера? Мужчина должен держать женщину в объятиях?

Она прильнула к нему и, не стыдясь, подставила свои губы. Кто-то заглянул, смущенно хихикнул и захлопнул дверь.

— Ромочка! Тебе хорошо со мной?

Девушка смотрела ему в лицо не отрываясь и гладила тонкими пальцами его виски. Такая она была мягкая, податливая...

— Конечно, хорошо.

Чтобы не глядеть в глаза, он покрывал торопливыми жадными поцелуями ее лоб, нос, щеки, нежную шею.

— Оставайся здесь, — прошептала она на ухо. — Я хочу быть твоей женой. Хотя бы только сегодня.

— Что ты говоришь? Опомнись!

Ромка отпрянул от Леночки, сразу протрезвев. Его поразил такой откровенный цинизм в устах девушки.

Та сломлено опустилась на валик кресла и вдруг, закрыв лицо руками, горько разрыдалась.

— Я знаю, что ты подумал. Что я могу так со всяким. Неправда!

Она с ненавистью взглянула на него. Слезы размыли тушь на ресницах, сделав ее похожей на молоденькую ведьму.

— Просто я люблю тебя. А ты, а ты, — она бурно всхлипывала, — не любишь.

Ошеломленный Ромка опустился перед девушкой на колени, взял ее руки в свои.

— Леночка...

— Не ври. Не притворяйся. Я знаю — не любишь.

— Это так неожиданно, — бормотал он. — Мы же не знаем совсем друг друга. Давай будем дружить и...

Черт знает что молол, пребывая в крайнем смущении духа. А Леночка, странное дело, вроде бы верила всему тому, что он говорил, сидела тихая и покорная, тесно прижавшись к нему.

И ему самому казалось, что вот он встретил очень славную, милую девчурку, с которой ему будет хорошо жить. Такая она уютная, домовитая. Наверное, хозяйка настоящая.

— Стряпать умеешь? — неожиданно спросил он.

— Научусь, — всхлипнула девушка. Любящая, она без труда улавливала ход его мыслей.

— Ну и замечательно! Так я пойду?

Он крепко поцеловал ее на прощание и, не оглядываясь, кинулся в прихожую.

Потом Ромка долго шел темными улицами, упиваясь, что греха таить, проявленной стойкостью. Будущее рисовалось ему в нежно-розовом, но несколько туманном свете.

На следующий день она сама нашла его.

— Ромочка! К вам пришли! — заглядывая в комнату, приторно произнесла квартирная хозяйка, тетя Катя.

Обычно она не бывала столь любезна.

— Кто? Пусть заходит. Светик, что ль?

Из-за головы тети Кати выглядывала пушистая шапочка. Он вскочил из-за стола, где лежали страницы дипломной работы. Девчонки у него дома никогда не бывали. А тут вдруг Леночка. Она стояла перед ним в ладно скроенной дубленке, поблескивая сапожками.

— Ну, чисто снегурочка, — пропела тетя Катя. Было видно, что она просто изнывает от любопытства. Ради приличия надо бы оставить их вдвоем, но ужасно интересно!

— Как ты меня разыскала?

— Очень просто. Позвонила Светику, он рассказал.

— Проходи, раздевайся!

— Нет, — тряхнула она головой. — На улице такая красота. Снег белый, чистый. Звезды. Пошли гулять.

И они долго ходили по Москве, легко болтая о пустяках, но не касаясь сокровенного. Потом жарко целовались в ее подъезде. Идти в квартиру Ромка благоразумно отказался.

Ему уже почти, наверное, казалось, что вот оно — счастье.

Но неожиданно воздушный замок рухнул. На первой же консультации после каникул всезнающая Алка громко объявила:

— А наш Ромка женится. Готовьте деньги на свадебный подарок.

— На ком? Не может быть! — начали тормошить ошеломленного Ромку девчонки.

— Не слушайте ее! — закричал он. — Ведь это же первая балаболка.

— А Леночка? Что, неправда? — ехидно заметила Алка. — Видите, покраснел? Знает кошка, чье мясо съела. У-у, скромник!

— Какая Леночка? — раздались голоса.

— Известно какая! Дочка профессора. У Ромыча губа не дура. Теперь с помощью папочки шасть и в аспиранты!

— Замолчи, дура! — стараясь не показать, что ее слова задели за живое, сказал Ромка. Ведь если быть честным с самим собой, профессорская квартира и особенно книги занимали определенное место в его мечтах.

— А ведь прикидывался. На комиссии сказал, что в Новосибирск поедет, — продолжала издеваться Алка.

— И поеду.

— Так тебя твоя Леночка и отпустит!

Ромка поглядел на Ирку, и ему показалось, что она насмешливо улыбается. Вне себя от бешенства он подошел к Алке, ухватил ее за воротник кофты, слегка тряхнул и проникновенно сказал:

— Показалось это тебе. Понятно?

Алка мгновенно поняла, что уже не до шуток, и легко согласилась:

— Эту сплетню второкурсницы пустили. Вроде им сама Леночка...

— Прикуси язык. Жениться в обозримом будущем я не собираюсь.

Выходя из аудитории, он натолкнулся на поджидавшую его и откровенно сияющую Леночку. Стараясь не обращать внимание на проплывающих мимо с ехидными улыбочками девчонок, Ромка грубовато спросил:

— Ты — ко мне?

— Сегодня мама с папой приедут. Можно я им скажу?

— О чем?

— Что мы с тобой поженимся.

Ромка сморщился.

— Вот что. Идем куда-нибудь в пустую аудиторию, здесь не дадут поговорить.

Усадив ее на стол, он заходил нервно из угла в угол и наконец сказал:

— Ты зачем своим трепанула, что мы с тобой встречаемся?

— Так ведь спрашивают. Разве это скроешь, — весело заговорила Леночка и вдруг осеклась, поглядев на Ромкино лицо. — Ром, ты обиделся?

— Знаешь, Леночка, нам не надо больше видеться.

— Почему? — в ее голосе задрожали слезы.

Он почти закрыл глаза, чтобы не видеть боли на ее лице, и рубанул:

— Потому что не выйдет ничего из этого. Не получится у нас.

И выбежал из аудитории. Не раз Леночка пыталась с ним объясниться. Но Ромка старательно избегал встреч и в конце концов на месяц вообще уехал домой, под предлогом написания дипломной работы.

Возвратившись, первую, кого он встретил в институте, была Леночка. Видимо, инстинкт влюбленной привел ее сюда. Она здорово осунулась, как после болезни, глаза ее лихорадочно блестели.

Строго, без улыбочки Леночка взглянула на него и вдруг выпалила:

— Трус!

— Я?!

— Сплетен испугался! Я все знаю. Мне ваша Алка рассказала. Как же, беспорочный Ромочка вдруг женится по расчету. Эх ты!

И она прошла мимо, слегка задев его плечиком. Ромка почувствовал себя оплеванным. Но все нее вздохнул с известным облегчением:

— Скверно, конечно! Хотя хорошо, что все кончилось.

Но однажды он лицом к лицу столкнулся с ее отцом. Элегантный профессор тоже узнал его.

— Рома! Можно вас на минуточку?

Взяв его нежно под руку, отвел в уголок коридора и, пряча глаза, сообщил, что он, конечно, не сторонник ранних браков, тем более что Роман из того же института, однако, любя единственную дочь и видя, как она страдает, не в силах возражать против их союза и готов на первых порах оказать посильную помощь.

Так же пряча глаза, Роман ответил, что вести речь о женитьбе, пожалуй, рановато, что они с Леной слишком мало знают друг друга, а сейчас вообще в ссоре.

Покачав головой, профессор удалился, непривычно сгорбившийся.

Вот какая была история, из которой Ромка сделал вывод, что не любить и быть любимым столь же тяжко, как и питать неразделенную любовь.

Наутро перед строем старший лейтенант громко спросил Рожнова, будто забыл:

— Старшина! У кого есть наряды вне очереди?

Рожнов покосился на Родневича. Мимикой он сказал:

«Попался, голубчик! Что теперь делать?»

— Что вы мнетесь, Рожнов? Есть или нет?

— Так точно, есть.

— У кого?

— У Родневича.

— Родневич, два шага вперед. До обеда назначаетесь в помощь дневальным на кухне. В столовую шагом марш.

Только позже ребята догадались, почему наказание оказалось неожиданно легким. Старший лейтенант не имел права давать им наряды вне очереди, пока они не примут присягу. И лишь необыкновенная, по его мнению, дерзость вынудила командира пойти в чисто воспитательных целях на некоторое нарушение устава.

А рота отправилась на следующую безымянную высоту, чтобы научиться дружно ходить в атаку, поражать из учебного гранатомета танки, скрытно, используя подручные средства, переправляться через реку. Последнее занятие, учитывая небывалую жару, продлилось больше всего и напоминало обычное купание.

Усталые, но жизнерадостные, они топали в расположение части. Однако на подходе к столовой их ждало новое испытание. Неожиданно старший лейтенант, и без того стройный, еще более подобрался и певуче крикнул:

— Рота!

Рота перешла на строевой шаг.

— Песню!

Тут только ребята заметили, что на пригорке, недалеко от поворота к столовой, стоит в наполеоновской позе командир полка. Стоит и с нескрываемым любопытством поглядывает на них.

Вот когда они почувствовали острую нехватку запевалы Родневича! Начали препираться, кому начинать, да так громко, что Ванечкин крикнул:

— Отставить! Рота, кругом марш!

Вновь отошли на исходные позиции, повернулись и опять:

— Рота! Песню!

Чувствуя, что возникла угроза остаться без обеда, начали все вместе, но вразнобой:

— «Соловей, соловей, пташечка...»

— Отставить! Кругом марш!

И вот снова они подходят к роковому месту, мысленно внушая незыблемо стоящему полковнику:

— Ну, уйди же ты! Чего пялишься!

— Рота! Песню!

Бессонов бросил взгляд на идущего сбоку Рожнова:

— Боб, выручай!

Да Боб и сам почувствовал всю серьезность момента. Чтобы он остался без обеда?

И он вдруг запел, вернее закричал отчаянным фальцетом, на мотив «Соловей-пташечка», но в фокстротном ритме нечто невообразимое:

Рота, бурно рыдая от смеха, подхватила:

Тут уже дружный хохот потряс все подразделение. К счастью, они уже миновали командира полка, который, не разобрав слов, благосклонно отдал честь.

— Вольно! — утирая слезы, крикнул Ванечкин.

У входа в столовую их встретил Родневич.

— Чего это вы такие веселые? — подозрительно спросил Стас.

— А то, что остался ты без работы! — ответил Ромка.

— Как это?

— У нас в твое отсутствие новый запевала родился! — хлопнул он Рожнова по плечу.

— А ведь, правда, неплохо? — скромно сказал Боб.

— Большой театр по тебе плачет.

— Большой не Большой, но не хуже Козина, пожалуй.

— Жалко, что тебя, Боб, с нами на кухне не было, — сказал Стас, когда усаживались за стол.

— Почему? — спросил тот рассеянно, дожидаясь миски со щами.

— Повар очень щедрый попался. Ешьте, говорит, ребята, мяса, сколько хотите! Ну, я, конечно, навалился...

Рожнов огорчился:

— Так взял бы на мою долю.

— Из кухни нельзя выносить.

— А что ты вообще там делал?

— Картошку чистил! — гордо ответил Стас.

— Ты, говорил, не умеешь? — удивился Ромка.

— Она же молодая. Мы ее слегка ножичком чирк-чирк и в воду — бах.

— Значит, чирк-чирк? Не буду есть! — заупрямился Боб.

— Что ты переживаешь? — успокаивал его Стас. — На целине мы знаешь какую картошку ели? С черной водой. А здесь в баке варят, при полной герметизации. Никакой инфекции. Если где и червяк попадется, так опять-таки мясо!

Оскорбленный Боб под общий смех демонстративно встал из-за стола, прошел в буфет, купил банку сгущенного молока, а также белый батон и уничтожил все это, компенсировав недополученные калории.

Странное дело. Нагрузки день ото дня старший лейтенант все увеличивал, а переносились они все легче. Ходили строем четко, в ногу. Сказывались занятия по строевой подготовке. Позади — сдача нормы на полосе препятствий, по плаванию, марш-бросок. Никто не ныл. Лишь Анохин совсем осунулся, его глаза ушли куда-то внутрь и всегда были тоскующими. Однако он проявлял характер и от мяса стойко отказывался.

— Ешь лучше! — рычал на него Рожнов. — А то из-за твоей тоски у меня мясо в глотку не идет.

Потом приняли компромиссное решение: Боб по-прежнему поедал порцию Светика, но взамен покупал ему сгущенку.

Ванечкину удалось вызвать соревновательный азарт у подчиненных.

— Ну, эту высоту вам бегом не осилить! — говорил он, посмеиваясь.

— Сможем! — отвечала сотня глоток.

И осиливали. А потом с песней проходили через соседнюю деревню — ладные, веселые, в лихо заломленных пилотках, нравясь самим себе. А что уж говорить об окружающих! Старушки плакали, дети визжали от восторга, а девушки просто падали. Так, во всяком случае, авторитетно заявлял Боб.

Подошел день присяги. Накануне была экскурсия в музей боевой славы части. Осматривали боевое оружие, фотографии тех лет.

— Наша дивизия формировалась как ополченческая, — рассказывал им экскурсовод, ветеран в военной форме. — В дни обороны Москвы. Была названа коммунистической потому, что все, кто в нее входил — рабочие, инженеры, ученые, писатели, артисты, — все были коммунистами. Оружие, команды освоили буквально в несколько дней. Ведь времени не было — гитлеровцы пробивались к Москве. Первые боевые действия дивизии совпали с началом мощного контрнаступления наших войск. Примечательно, и этим мы всегда гордимся, что наша дивизия только наступала. С первого и до последнего дня, когда разгромила группировку врага в Пруссии.

— Вот наши Герои Советского Союза. Эти две девушки с косичками — пулеметчицы. Каждая уничтожила более трехсот фашистов. Это — наш знаменитый снайпер. Это — командир противотанкового орудия.

Ребята остановились у горки, где хранилось выцветшее, буроватое от дыхания войны, простреленное во многих местах знамя.

— Оно имеет славную историю, — продолжал свой рассказ экскурсовод. — Это было весной сорок пятого. Наши войска уже под Берлином, а здесь, в Пруссии, ожесточение боев все возрастает. На каждом шагу бетонированные укрепления, до отказа набитые боевой техникой. Соседней дивизии удалось пробить брешь в обороне, надо развивать наступление, а наш третий полк застопорился.

Семь раз поднимались в атаку и снова откатывались назад, не выдержав огневого шквала. Приказы, один суровее другого, поступают в дивизию — «Во что бы то ни стало сломить сопротивление, смять врага, иначе под угрозой наступление по всему фронту». Командир дивизии вызывает ночью командира полка.

— Завтра на рассвете населенный пункт должен быть взят. Иначе...

— Я сам пойду со знаменем впереди полка. Это не бравада. Просто хорошо понимаю, что никому не хочется гибнуть в последние дни войны. Но когда солдаты увидят впереди своего командира со знаменем, думаю, все, как один, поднимутся в атаку и никто не попятится назад.

— Да, другого выхода нет! — отвечает ему командир дивизии.

Полный решимости и суровой печали возвращается в свой полк командир. Много жизней унесет завтрашнее утро.

— Немедленно ко мне всех командиров батальонов, — говорит он адъютанту.

Неожиданно к нему обращается возникший из темноты человек. Полковник узнает его. Это сержант из полковой разведки.

— Имею срочное донесение.

Полковник разворачивает карту.

— Вот здесь передняя линия траншей.

— Знаю.

— Мы установили, что она сделана не как обычно, зигзагами, а будто по линеечке.

— Это точно?

— «Язык» показал. Немцы уверены, что нам никогда не одолеть эту траншею. Она бетонированная, и в ней расположено более ста тяжелых пулеметов. В связи с этим, товарищ полковник, имею предложение...

Сероватая мгла поднимается над долиной. Светает. Немецкие пулеметчики занимают свои привычные места у бруствера. Сегодня русские вновь пойдут в атаку. Но что могут сделать даже самые отчаянные против мощи ста пулеметов. Все яснее становятся грозные силуэты пулеметчиков в массивных касках.

И вдруг шквальный огонь вдоль траншеи буквально сметает все живое. Длинными очередями бьет пулемет Дегтярева. Это наш сержант-разведчик. Всю ночь пробирался он с фланга, ежеминутно замирая под ослепительным светом ракет. Полз, стиснув зубы, горя желанием отомстить за погибших товарищей. И он отомстил — немало врагов уничтожил из своего пулемета.

Как только раздалась первая очередь, выпрыгнул из окопа и встал во весь рост со знаменем в руках командир полка.

— За мной, в атаку, ура!

И шел он, не сгибаясь, до вражеских окопов. Напрасно уцелевшие враги, перебравшиеся в следующую траншею, пытались убить его. Простреляно в нескольких местах знамя, ранен он сам, но, не сгибаясь, идет командир полка, воодушевляя своих солдат. Напор был так силен, что дивизия продвинулась в этот день вперед на несколько десятков километров...

Услышанное надолго запомнится ребятам. В этот вечер не было обычных шуточек, говорили о войне.

— Мне отец рассказывал: «Кто хоть день на войне пробыл, тому она всю жизнь сниться будет», — сказал Анохин. — И точно, иногда проснешься, слышишь, как он зубами скрипит. Потом валерьянку пьет, чтобы успокоиться.

— А кем он у тебя был?

— Хирургом в полевом госпитале. Но и на передовой бывал, лазареты организовывал. Однажды ему пожилой солдат жизнь спас...

— Как?

— Только он в одну роту пришел, чтобы с командиром поговорить, а тут артналет. Упал он на землю, а рядом — пожилой солдат.

— Товарищ лейтенант, — говорит, — надо вперед идти.

— Куда вперед? Там же немцы.

А тот опять:

— Вперед надо. Он же мины кидает, скоро нас накроет.

Послушался отец, скомандовал:

— Передайте по цепи: «За мной вперед, перебежками».

Только отбежали, а сзади ударило. Оглянулись, точно, воронка там, где отец только что лежал.

А потом он этого солдата оперировал. Но тот умер, слишком тяжелое было ранение. Вот отец все и вспоминает. Говорит: «Сейчас бы я его спас!»

— М-да! — раздумчиво протянул Родневич. — Сейчас, конечно, все по-другому. И война, если будет, тоже другая. В течение нескольких часов все решится. Вон какая техника!

— Не скажи, — заспорил Бессонов. — Перед той войной специалисты тоже заявляли, что все решится за неделю-другую. А война оказалась еще более затяжная, чем первая мировая. И исход войны, между прочим, решила не техника, а кто?

Он многозначительно поднял палец.

— Пехота? — неуверенно промолвил Анохин.

— Ну, конечно. Общевойсковые части и соединения, то есть мы! — Ромка звучно ударил себя в грудь.

— Молодец Бессонов, — услышали они сзади голос незаметно подошедшего старшего лейтенанта. — Сидите, сидите! Конечно, пехота сегодня не та, что в войну пешком протопала тысячи километров. Сегодня она вся на бронетранспортерах, но всегда, во все времена и народы, не техника, а именно люди, их боевой дух решали судьбу любого сражения! Я, например, потому и выбрал училище имени Верховного Совета, что здесь готовят командиров пехоты. Сегодня это самая универсальная специальность. Надо знать отлично всю боевую технику, а главное — уметь работать с людьми.

— Ну и как, получается? — не без ехидства спросил Родневич.

Обычно вспыльчивый Ванечкин неожиданно мягко и серьезно сказал:

— Трудное дело! Тут знаний педагогики маловато. Надо еще что-то. Интуицию, что ли.

Старший лейтенант даже слегка вздохнул, потом как бы отмахнулся от этих мыслей и сказал:

— Ну, ладно! Товарищи, присяга завтра в двенадцать ноль-ноль. С утра будем готовиться к параду. Рожнов, покажите, что мы принесли.

Боб вытряхнул на стол целую кучу каких-то баночек в тряпок.

— В баночках — солидол, — объяснил старший лейтенант. — Для чистки пуговиц. Намажете, а потом отдраите как следует суконочкой. Чтоб горели, как жар-птица. А в этой большой банке — деготь. Сапоги чистить. Ну, а пока отдыхайте.

...Замер в торжественном молчании строй. Солнце ослепительно сверкает на пуговицах, бляхах ремней, оружии.

— Я гражданин Советского Союза, торжественно клянусь, — каждый по очереди произносит слова присяги.

Отныне — ты солдат Родины. Тебе доверено защищать самое святое.

Необычно серьезны лица ребят. Каждый переживает в эту торжественную минуту свое приобщение к великому организму армии, чувствует себя частью единого целого.

Грянул полковой оркестр.

— Рота! — несется звучная команда Ванечкина.

Печатая строевым шагом, они подходят к повороту, чтобы выйти на прямую асфальтированную аллею перед трибуной. Вдруг все почувствовали, что в строю какой-то непорядок. Старший лейтенант бросился бегом, обгоняя строй, к передней шеренге. Так и есть!

— Анохин! — кричит он. — Ногу!

Светик недоуменно вертит головой, никак не может понять, что от него хотят.

— Не с той ноги, — шипит рядом идущий Ромка.

Анохин глядит вниз и видит к великому изумлению, что в тот момент, когда соседи звучно опускают левую ногу, у него в ход идет правая. Естественно, что следующие ему в затылок делают то же самое. Слегка подпрыгнув, Светик меняет ногу. Легкое подпрыгивание волной прокатывается по всей шеренге.

Но вот и поворот. На него выходят, молодцевато выпятив грудь и чуть-чуть касаясь друг друга локтями, чтобы никто не выскочил вперед или не отстал.

— P-равнение на... трибуну! — командует старший лейтенант и берет под козырек.

Ликующе гремит егерский марш. На трибуне им отдают честь знакомые полковники — вернувшийся из Москвы Кислица и командир полка. А рядом с ними — монументальный генерал, с грубыми и прямыми, будто вырубленными топором, чертами лица. Это командир части. Он приветливо улыбается идущим солдатам и вроде даже восхищен их молодцеватой выправкой.

Генерал склоняется к микрофону:

— Поздравляю с принятием присяги.

Троекратное «ура» колышет строй. Вот и конец плаца.

— Вольно! — звучит команда Ванечкина.

К ним уже спешит Кислица.

— Ну, как мы? Не подвели? — обступают его ребята.

— Ничего, молодцы, — говорит полковник, похлопывая их по плечам. — Для вас — сюрприз!

— Какой?

— Командир части дал согласие лично принять у вас экзамены по тактике.

Ребята переглядываются. Как воспринимать новость? Хорошо это или плохо?

— Пропали! — бледнея, говорит пессимист Анохин. — Как начнет гонять!

— Не думаю, — возражает оптимист Рожнов. — Не генеральское это дело — в мелочах копаться. Поздравит нас, ну, может, одного для порядка спросит, и все.

— Посмотрим, — с сомнением покачал головой Анохин.

— К палаткам шагом марш, — скомандовал Ванечкин и, когда рота замаршировала, повернулся к Кислице: — Товарищ полковник, командир части действительно похвалил?

Кислица взял молодого командира под руку:

— Я не соврал. Действительно сказал «молодцы». Правда, потом добавил все-таки ложку дегтя!

— Как?

Кислица рассмеялся.

— Повернулся генерал к командиру полка и добавил: «Молодцы-то они, конечно, молодцы, но я вас все-таки попрошу, когда в часть прибудет инспекторская проверка, отправьте их куда-нибудь подальше, на сенокос. На всякий случай, знаете ли».

Увидев расстроенное лицо Ванечкина, полковник сказал:

— Да не переживайте. Вам действительно чудо удалось сотворить. Чтоб за две недели так научить ходить! Но и генерал прав — ребята еще неопытные, вдруг растеряются...

Ванечкин вспомнил Анохина и молча согласился.

В последние дни перед экзаменами все занятия были отменены.

— Готовьтесь как следует! — сказал ребятам Кислица. — Вас будут экзаменовать лучшие специалисты. Имейте в виду — это армия и перинок для вас не будет. Каждому помогу, если надо. Но знать должны все назубок! Чтоб ответить даже ночью, если разбудят!

Пожалуй, ни к одному экзамену из сорока, сданных за время учебы в институте, не готовились так, как к этому. До поздней ночи не уходили из роты ни полковник, ни старший лейтенант, «обладавший свежим багажом», по выражению Кислицы, и также активно подключившийся к подготовке курсантов.

Из всех палаток слышится монотонное бормотание. Рожнов подбегает к беспечно курящему под грибком Бессонову.

— Ром, спроси что-нибудь у меня про стрелковое оружие.

— Из каких частей состоит затвор автомата?

— Значит, так, — делает сосредоточенное лицо Боб.

— Отставить! — кричит на него Ромка. — Что значит «значит»? Попрошу без вводных слов.

— Слушаюсь! — вытягивается Боб. — Затвор автомата состоит из следующих частей...

Он вдруг спотыкается, краснеет и испуганно хлопает ресницами:

— Забыл! Ведь только что знал.

И он трусцой бежит обратно в палатку. Сидящий рядом с Ромкой Стас смеется:

— Вот зубрила.

— А ты чего не учишь?

— Все не выучишь. Главное, чтоб находчивость была. Как у суворовского солдата!

Ромка не соглашается.

— Когда тактику будем сдавать, находчивость, конечно, может выручить. А автомат надо знать назубок. Да и уставы тоже. Пошли, пошли учить, не лодырничай.

Действительно, сейчас — это учеба, вроде игра, а завтра? Случись что, получит каждый под командование взвод, справится ли? Не растеряется? Ведь ты несешь ответственность за жизни тридцати солдат? Значит, надо думать не только как выполнить боевой приказ, но и как сделать это без потерь.

Неожиданно даже Анохин начал проявлять задатки тактического мышления. Правда, носили они почему-то односторонний характер. Получив в свое время отповедь от Кислицы за намерение отступить, он теперь решительно во всех случаях рвался только атаковать.

— Ваши действия? — спрашивал тренировавший его Рожнов.

— Вперед, в атаку, ура! — тоненько выкрикивал Анохин.

— Куда ты, дура? Я же говорил тебе — там пушки!

— Ничего! Мы врукопашную! Пуля — дура, штык — молодец! — воинственно махал рукой, как шашкой, Светик.

Один за другим рота минует рифы экзаменов. Рожнов получает неизменное «отлично». Твердыми хорошистами зарекомендовали себя Бессонов и Родневич. В троечниках ходит лишь Анохин. Но он уж сам виноват. Все его ответы звучат неистребимо по-штатски.

Остается последний экзамен — по тактике. С вечера прошел слух, что командира части не будет, что его вроде бы вызвали в Москву. Однако слух не подтвердился. Ровно в девять ноль-ноль к выстроившейся роте подкатил зеленый «газик». Из него молодцевато выскочил генерал, молча выслушал рапорт Ванечкина и громко сказал:

— Вот что. В ящике с песком вы и без меня вдоволь наигрались. Едем в поле. Там и проверим ваши знания.

Он забрался в машину и умчался. Ребят строем подвели к автобусам, объявили посадку. День был пасмурным и вполне отвечал тем тревожным чувствам, что они испытывали.

На вершине высокого холма, с которой простирался величественный вид, их поджидал генерал с членами экзаменационной комиссии.

— Вставайте, товарищи, полукругом, чтобы все могли слышать, — предложил генерал. — Полковник, давайте задачу.

В течение целого дня генерал с азартом гонял по всему курсу будущих офицеров. Если кто ошибался, подбадривал.

— Не тушуйся. Лучше думай. Главное — не теряться!

Наконец, когда ответили все, он обвел строй взволнованных лиц лукавым взглядом и сказал:

— Ну, последняя вводная. Для всех сразу. Ваш взвод в составе полка форсированным маршем перебрасывается к границе. Идти приходится в трудных условиях гористой местности. Полк остановился на ночлег. Ваши действия?

— Занять круговую оборону! — воинственно выкрикнул Рожнов.

Генерал насмешливо покосился на него.

— До границы еще более двухсот километров. Кроме того — впереди боевое охранение. Ну, думайте. Что надо предпринять?

Ромка живо себе представил изнурительный переход по горам и неожиданно для себя выпалил:

— Отдохнуть!

Генерал живо повернулся к нему.

— Кто сказал? Бессонов? Правильно, товарищ Бессонов. Командир взвода прежде всего должен подумать об отдыхе своих солдат. Значит, нужно всех обойти, поинтересоваться, не натер ли кто ногу, оказать помощь, приободрить острым словцом уставших, позаботиться, чтобы все хорошо поели.

— Вы здесь сегодня хорошо отвечали на самые хитроумные вопросы, — продолжал он. — Чувствуется, что знания есть, и надежные. Но командир взвода — не просто тактик. Он в первую очередь — старший товарищ своих солдат, наставник. Поэтому каждому из вас надо знать своих солдат, заботиться об их хорошем настроении. Тогда они вашу любую команду будут выполнять не просто по уставу, а с воодушевлением. Ясно? Гуманное, отеческое отношение к солдату всегда было традиционным в русской армии. Вспомните, как относились к солдатам Суворов и Кутузов. Ну, а в Советской Армии тем более дисциплина зиждется на уважительном отношении друг к другу. Все ясно, «отцы-командиры»?

— Ясно, — послышались голоса.

— Товарищ генерал, можно закурить? — спросил кто-то из студентов.

Тот пожал плечами:

— Раз была команда «вольно», значит, можно. Хотя я сам лично категорически против. Мой вам совет, как старшего товарища, — бросайте немедленно, пока не втянулись.

— А вы сами никогда не курили? — спросил Родневич.

— Сам никогда, а вот друга из-за курения потерял, — помрачнел генерал.

— Как это, расскажите!

Генерал покачал головой:

— Да особенно и рассказывать нечего. Были в ночном поиске. Залегли у немецкого штаба, чтобы взять «языка», а друг...

— Закурил?

— Нет. Но поскольку был заядлым курильщиком, начал вдруг кашлять и остановиться не может. Часовой услышал и очередью по кустам... Еле ушли, а друг, так не приходя в сознание, и скончался.

Наступила пауза, потом генерал сказал:

— Ну, хватит воспоминаний. Уже поздно.

Действительно, холмы уже окрасились алыми отблесками заката, предвещающими хорошую погоду. Генерал скомандовал:

— Старший лейтенант, постройте роту.

Торжественно выпрямившись во весь свой гигантский рост, он пророкотал:

— Товарищи офицеры! Поздравляю с успешной сдачей экзаменов!

С удовлетворением улыбнулся, услышав на редкость единодушное и раскатистое «ура!».

— Денек вам на отдых. Чтоб все письма домой написали обязательно! А послезавтра начинается ваша стажировка в качестве помкомвзводов в регулярных частях. Можете отправляться на ужин.

Хоть и знатный выдался денек и вроде бы все падали с ног от усталости, однако после отбоя никто не отправился спать. Слишком велико было возбуждение. Тесно расселись по лавкам под грибком, а Стас достал свою старинную гитару, памятную еще с целины. Не пел, а просто перебирал аккорды.

— Ну что, господа гусары, приуныли? — насмешливо спросил ребят подошедший Ванечкин. — А ну-ка, Родневич, подкинь гитару!

Перебирая струны, проверил настройку.

— Вы на гитаре играете, товарищ старший лейтенант? — не пытаясь скрыть изумления, спросил Рожнов.

— Не только на гитаре. И на фоно могу сбацать при случае! Чай, еще в суворовском проходили! — дурачился Ванечкин.

Гитара, почувствовав руку мастера, заиграла совсем по-другому. Дивно, с затейливыми переливами поплыла мелодия цыганочки.

— Я, кстати, — сказал вдруг Ванечкин, — в вашем институте на вечерах не раз бывал. Девчата у вас красивые!

Студенты вспомнили, что действительно видели в институте смущенных краснеющих курсантов, обычно мнущихся по углам.

— А что, старший лейтенант, вы еще не обременены узами Гименея? — спросил Стас.

— Нет, — вздохнул Ванечкин. — Не так это просто. Особенно москвички — как узнают, что придется с благоверным по всему Союзу кататься — так от ворот поворот.

— Скажи проще: значит, не любит, — убежденно сказал Ромка.

— Значит, так, — согласился Ванечкин.

Всем стало немножко жалко старшего лейтенанта.

— Не тушуйся, старлей, найдется еще единственная и неповторимая, — великодушно хлопнул его по плечу Боб. — Да что там! Вот вернемся в Москву, я тебе такую невесту сыщу!

— Дочку врача-косметолога, — ехидно подсказал Светик.

— А что, косметологи — не люди? — обиделся Боб.

— Спасибо, ребята, но я уж как-нибудь сам разберусь. Семейное счастье — штука тонкая. Не случайно англичане говорят: «Май хаус ис май кастл».

— Мой дом — моя крепость? — переспросил Ромка. — Но я понимаю эту пословицу в смысле — «мое не тронь».

— Конечно, тут и частнособственническое можно дать толкование. Но я, скорей, понимаю так, что, дескать, нечего лезть в чужую семью.

— А вы что, и английский проходили? — с явной издевкой спросил кто-то.

— Английский знаю в совершенстве, французский и немецкий — со словарем, — сухо, но не без вызова сказал Ванечкин. — А сейчас думаю на восточные языки приналечь. У нас в части, кстати, кружок создается.

Анохин даже присвистнул от удивления.

— Что, брат Светик, — шутливо обратился к нему Ванечкин, — не очень вписывается современный офицер в стереотип солдафона, а? Инертность мышления — страшная штука. Очень легко наделать непоправимых ошибок, если считать свое мнение раз и навсегда непогрешимым.

Со скамейки вдруг раздался заливистый храп.

— Э, да Рожнов уже спит. Пора и нам, ребятки, на покой. Утро вечера мудренее.

— Стюденты, значит? — сказал старший сержант, бесцеремонно оглядывая подошедших четырех ребят. Был он рыж, мордаст и, судя по всему, удивительно нахален.

— Мы не студенты, а молодые специалисты! — захлебнулся от негодования Рожнов. — К тому же тоже старшие сержанты. Пока!

— Вижу! — усмехнулся старший сержант. — Лычки, видать, только сегодня надели? Вон у этого, — он кивнул на Анохина, — криво пришиты. Так что все равно стюденты.

— Это еще почему? — не уступал Рожнов.

— Потому что у вас только... буги-вуги в обе ухи! — заржал старший сержант над собственной остротой.

— Вот тебе типичный образчик стереотипа мышления! — сказал Бессонов Родневичу.

— Чего, чего? — насторожился старший сержант.

— Да это мы так, про себя. Между прочим, товарищ старший сержант, мы сдали экзамены на звание младшего лейтенанта. Ждем приказа министра обороны. А пока до приказа генерал-майор своею властью присвоил нам звания старших сержантов. И стажироваться мы у вас будем на офицерских должностях — помкомвзводами. Так что вы уж не очень выпендривайтесь.

— Ишь ты! Недотроги какие! — посуровел рыжий старший сержант. — Между прочим, рота, в которую вас направили, физкультурная. У нас все разрядники. Даже я — штангист. А вы что-то не похожи на спортсменов. Особенно вот этот.

Он кивнул на Анохина.

— У всех вторые разряды, а у меня даже первый! — выпятил грудь Рожнов.

— Какой вид?

— Баскетбол.

Старший сержант уныло присвистнул.

— Это нам без надобности, не культивируется. А может, вы в футбол могете? Ведь один черт, спортигры. А то нам вот так, — рыжий провел рукой по шее, — у автобата выиграть надо. Третий раз им продуваем. У них, понимаешь, грузин один, водитель, завелся. Говорят, из дубля тбилисского «Динамо». Коротконогий, но водится! Никак его ухватить не можем. Так как?

— Был грех, занимались немножко, — Рожнов подмигнул удивленным ребятам. — А Светик наш — вратарь. Прямо-таки самородок. Второй Яшин. Мертвые вытаскивает. Так и быть, сыграем. Но при одном условии — двойные порции. По рукам?

— По рукам, мои дорогие, по рукам! Да я вам, если автобат победим, по три обеда буду давать. Только лопайте. Вы идите к палаткам, а я командиру взвода доложу. То-то обрадуется! А то он даже спать перестал.

— Заварил ты, Боб, кашу! — рассердился Родневич.

— Да не бойтесь. Пока потренируемся, а там, глядишь, учения, не до этого будет. А потом и мы уедем.

— Авантюрист! — заклеймил Рожнова Светик. — Я же в воротах никогда не стоял!

— Зато фигура подходящая! — хихикнул Боб.

У палаток их встретили дневальные. По всему видно, солдаты второго года службы — обмундирование сидит будто влитое и чисто военная грация. Вон как честь отдали!

— Филиппова нашего видели? — спросил один из них, изящный невысокий брюнет с меланхолическими глазами и гусарскими усиками.

— Какого Филиппова?

— Да старшего сержанта нашего! Он у нас в роте за старшину.

— Его фамилия Филиппов?

— Нет, конечно. Просто прозвали так за выдающиеся артистические наклонности. Вы бы видели, как он роту строит. Если выходит на линейку, заложив руки за спину, значит, объявит построение. Солдаты уже знают и тянутся за ним гуськом.

— Зачем?

— А он как крикнет: «Рота, становись!», сразу громко считать начинает. Если до десяти досчитает, а кто-нибудь не успел стать в строй, то по новой начинает. «Стюдентами» вас не называл?

— Называл... Это что у него — ругательное словечко?

— Не совсем! Скорей от зависти. Он два года перед армией заваливался на вступительных экзаменах в институт. Но упрямый — после службы снова собирается.

— Мы вот с Петькой, — солдат кивнул на второго дневального, — в этом году на подготовительных заочных курсах занимаемся, так он нас тоже «стюдентами» окрестил. Так что не обижайтесь.

— Ой, Зотов бежит! — сказал дневальный, невольно подтягиваясь и машинально оправляя и без того безукоризненно сидящую гимнастерку.

— А кто такой Зотов? — спросил Бессонов.

— Командир взвода.

К ним действительно крупными шагами приближался низенький, почти круглый лейтенант в сопровождении семенящего сзади старшего сержанта.

— Это москвичи? — не дожидаясь рапорта, спросил лейтенант. — А из «Динамо» кто? Этот?

Он показал на красавца Рожнова. До Боба сразу дошло. Он мгновенно показал на Анохина, сделавшего страшные глаза.

— Это, конечно, в фигуральном смысле, — начал выкручиваться Боб. — Просто я сказал, что он похож на молодого Яшина...

— В фигуральном, завиральном, — досадливо прервал его лейтенант. — Главное, начать психологическую атаку. У них парень из тбилисского «Динамо», хотя, между нами, он уроженец Сухуми и никогда в Тбилиси не бывал, я проверял, а у нас будет — из московского. Понял? Значит, сыграем завтра!

— Что вы! — возмутился Рожнов. — Нам же потренироваться надо. Команду посмотреть. Может, заново укомплектовать.

— Ну, ладно — послезавтра! — согласился нехотя Зотов. — Но ни одним днем больше. Мне офицеры в столовой проходу не дают. Тут вопрос не только престижа, но и большой политики. Ведь у нас спортивная рота. Мы стремимся доказать, что солдат, занимающийся спортом, будет всегда первым — и в боевой, и политической подготовке. Уж не говоря, конечно, о любом виде спорта! А тут какой-то автобатишка нас на колени ставит. Не теряйте ни минуты. Немедленно отправляйтесь тренироваться на стадион, а после обеда — сбор всей команды. Старший сержант Старцев поможет подобрать вам лучшие кадры. Вы поняли? Шагом марш! А я пойду пущу слух насчет Яшина.

На стадионе, оставшись в одних трусиках, ребята живописно расположились на скамейках, подставляя тела жадным лучам солнца.

— Хоть загорим, пока нас снова в рядовые не разжалуют, — оптимистично сказал Стас.

— Какой-то он маленький, не то что наш, — крутя в руках футбольный мяч, с сомнением проговорил Бессонов.

Затем, покачав мяч в руке, он с силой бросил что тот долетел до середины поля. Боб, задумчиво глядевший на Ромкины манипуляции, вдруг просиял:

— Слушай, вот одна идея уже есть! Надо же использовать наши возможности! Ногами не можем играть, а руки — на что? Ромка ведь дальше всех мяч кидает. Надо это использовать. Будешь выкидывать ауты. Иди вот сюда, в боковой линии. Кидай в штрафную площадку и обязательно мне на голову. Нет, нет, только двумя руками.

Упражнение повторили раз, другой, третий.

— Свет, иди теперь ты сюда! — скомандовал Рожнов. — Стой в воротах, а мы тебе постукаем.

Анохин эффектно оперся о боковую штангу. Все верховые мячи он брал без труда, небрежно, одной рукой. Мяч будто прилипал к его ладони. Зато когда Рожнов ударил низом, Свет лишь лениво проводил взглядом мяч, катившийся в угол.

— Ты чего? — закричал Боб.

— Я падать не умею. Коленки можно расцарапать!

Боб помрачнел.

— Так не годится! Придется вам, мальчики, во время игры, когда мяч будет в нашей штрафной площадке, вставать по углам ворот и отбивать ногами. Давайте попробуем!

Получилось здорово. Бобу ни разу не удалось забить мяч в ворота. На пути оказывались либо руки Анохина, либо ноги Бессонова и Родневича.

— Эй, мастера кожаного мяча! — услышали они голос Старцева. — Пошли обедать! Еще наиграетесь.

Когда сидели за столом, Старцев спросил:

— Так кого вам в команду дать?

— А кто у тебя есть? — осторожно спросил Боб.

— В основном, у нас тяжелые виды спорта — классическая борьба, бокс...

Боб поморщился.

— Самбисты есть.

— Ну, этих давай. В защиту поставим. Играть будем жестко, в кость.

Старцев осклабился:

— Для этого я тебе Радзиевского дам. Он, правда, сейчас на «губе» сидит, но на время футбола освободим.

— На гауптвахте? За что?

— Все за тот же футбол. На прошлом матче из-за него и проиграли. Счет был один — один. Вдруг Радзиевскому показалось, что нападающий его невежливо обходит, чтобы гол забить. Вот Радзиевский тур-де-бра и применил. Тот лег на лопатки и встать не может. Нам пенальти за это и забили. А разгневанный лейтенант Радзиевского на трое суток на «губу» послал. «Хоть, — говорит, — у тебя и первый разряд по вольной борьбе, однако дисциплины нет никакой. Посиди, подумай».

— Ну, что ж, Радзиевский, пожалуй, сгодится! — кивнул в раздумчивости Рожнов. — Валяй дальше.

— Пловцы есть.

— Не надо.

— Легкоатлеты.

— Так. Бегуны есть? — встрепенулся Боб.

— А как же! Чемпион дивизии по марафону.

— Давай!

— Только он в футбол никогда не играл. И злости в нем нет спортивной! Потому он и чемпионом стал.

— Почему «потому»?

— Не может видеть противников, жалко ему становится. Вот он и убегает вперед, чтобы не смотреть.

— Ничего. Главное, чтобы бегать умел!

— Это он может.

— Ну, в общем, давай собирай. Главное тех, кто поживей и покрепче.

На стадион Старцев привел человек двадцать.

— Много, — запротестовал Рожнов.

— Выбирай!

— Ну, ладно, посмотрим. Марафонец твой где?

Старцев кивнул на невысокого крепыша в длинных трусах.

— Значит, ты, — сказал, обращаясь к нему, Боб, — будешь держать Автандила.

— Кого? — робко в кулак кашлянул марафонец.

— Ну, грузина этого, из сухумского Тбилиси. Держать насмерть!

Марафонец поморщился.

— Нет, ты меня не так понял, — заспешил объяснить Боб. — Драться не надо. Просто бегай рядом с ним, дистанция десять сантиметров, не больше. Он побежал и ты, он встал и ты рядом. Понял? Главное, ни на секунду не отпускай от себя.

Марафонец обрадованно закивал головой.

— Еще бегуны есть? Отлично, троих достаточно. Будете играть со мной в нападении. Сейчас я научу вас делать «заслон». Прием этот до сих пор применялся почему-то только в баскетболе. Мы с вами нарушим эту традицию. Бессонов, иди сюда, покажем.

— Вот ты, предположим, защитник, — сказал Боб одному парню. — У меня мяч. Ты, естественно, бросаешься ко мне, чтобы отнять. Беги! Ромка, заслон!

Бессонов, чуть расслабленно согнувшись, неожиданно встал на пути защитника. Тот, естественно, на него наткнулся и тоже встал.

— Видишь? Пока ты его обойдешь, драгоценные секунды уйдут, и я уже впереди. Ну-ка, давайте еще раз!

Повозившись с нападающими, Рожнов сказал:

— Теперь внимание всех! Начнем отрабатывать защиту. Будем применять не персональную, как в футболе, а баскетбольную — зональную.

Боб определил каждому квадрат в штрафной площадке.

— Как только мяч переходит к противнику, все бегом в свою зону. Задача — всеми правдами и неправдами выкидывать мяч из своего квадрата и мешать играть противнику.

— Ну как, гениально? — скромно обратился к друзьям Боб после тренировки.

Родневич покачал головой.

— Это пока все голая теория. Матч покажет.

К ним подошел Старцев. Застенчиво ухмыльнувшись, спросил:

— Может, и я команде пригожусь? Все-таки разряд по штанге.

Рожнов заулыбался:

— Что значит — может? Обязательно пригодишься! Когда надо будет качать победителей.

Все рассмеялись. Старцев нахмурился, не принимая шутки, и сказал:

— Ну, ладно. Еще пожалеете. Значит, лейтенант распорядился, что спать будете в сержантской палатке. Как, довольны?

— Конечно, — за всех ответил Ромка. — А что нам конкретно предстоит делать?

— Там увидим, — уклончиво сказал Старцев. — А пока отправляйтесь в сержантскую палатку.

Лежа на парусиновых кроватях, разговорились.

— Ты откуда призывался? — спросил Ромка у Старцева.

— Почти ваш земляк, — ответил тот. — Из Подмосковья. Вы ведь москвичи?

— Пока, — сказал Ромка.

— Что значит «пока»?

— Вот отслужим, месячишко отдохнем, и я лично в Новосибирск махну.

— Так далеко?

— Центр науки, — чуточку самодовольно сказал Ромка.

— Я слышал, — не унимался Старцев. — Но там же, по-моему, в основном физики и математики? А вы — историки, насколько я знаю.

— Как раз ничего ты и не знаешь, — загорячился Ромка. — В Новосибирске очень сильные историки. Историю Сибири исследуют. Археологические экспедиции какие интересные. Одна загадка Ермака что стоит!

— Чего же в Ермаке загадочного? «Сидел Ермак, объятый думой», — рассмеялся Старцев.

— А то, что до сих пор не известны подробности покорения Сибири. Факты могут дать только археологи.

— Нет, Хорог, только Хорог, — пробормотал вдруг Анохин.

— Какой Хорог? — переспросил Старцев.

Бессонов рассмеялся.

— Это продолжение нашего с ним спора. Он считает, что Новосибирск слишком современный город для историка.

— А Хорог?

— Хорог, — чуть нараспев, торжественно заявил Светик, — один из центров древнейшей цивилизации. Какие там памятники средневекового зодчества! И находится он на Памире, который в Азии называют Крышей Мира. Звучит?

— И к йогам поближе, — насмешливо добавил Стас.

— Расскажи про йогов, — полусонно попросил Старцев.

Светика не надо было уговаривать. Долго еще в тишине вещал его голос о раджа-йоге, о белой магии, об «открытиях» мадам Блаватской. Остальные уже спали.

Услышав зычное «Рота, подъем», ребята по инерции вскочили с коек и схватились за сапоги. Но вошедший в палатку лейтенант их успокоил:

— Лежите, лежите!

Он по-отечески подоткнул одеяло на немедленно улегшемся обратно Светике:

— Сил набирайтесь! Команду подобрали? После обеда освобождаю всех от занятий в классе, будете тренироваться. Только не очень усердствуйте. Бывают случаи, что спортсмен перед соревнованием перетренируется и скисает!

— По-моему, нам это не грозит, как считаешь, Боб? — съехидничал Стас, когда лейтенант на цыпочках удалился.

— Тебе только шуточки, — вздохнул тот, начав думать о предстоящей за его самонадеянность расплате.

— Нам-то ничего не будет, а Рожнову точно, «губа», — вступил в игру Ромка.

— А на «губе» мяса не дают. Точно! — тоненько поддержал Светик.

— Издеваетесь? Ну, смотрите! Расшибусь, а сделаю из вас футболистов, — свирепо прорычал Рожнов.

После завтрака были учения в поле. Как они отличались от курса молодого бойца! Повзводно разместились в удобных бронетранспортерах. Остановка, построение в цель, атака и снова тебя мчит вперед бронетранспортер.

— Это я понимаю! — особенно восторгался Светик. — Просто увлекательная прогулка, пикник, после курса молодого бойца.

Когда Боб за обедом, уже явно без аппетита, поедал четвертую котлету, тот же Светик вдруг дурашливо запел:

— Последний нонешний денечек...

Рожнов заиграл желваками, но промолчал. Зато на стадионе он уже отыгрался.

— Для начала разминочку! — скомандовал он. — Вокруг поля кружочков пять.

Бег возглавил марафонец, не любящий глядеть на соперников.

— Ты что, обалдел? — прошипел Стас, пробегая мимо Рожнова.

Тот сделал вид, что не слышит. На открытый бунт Родневич не решился. Нельзя же подрывать авторитет капитана, да еще перед ответственным матчем.

— Повернитесь боком, двигайтесь с подскоками, — не унимался Боб.

— Это же футбол, а не баскетбол! — запротестовал Анохин.

— Ничего, у нас будет синтетический вид спорта! Кстати, Анохин, пора в ворота.

Рожнов подобрал троих, самых мускулистых ребят.

— Бейте что есть силы нашему Яшину.

Робея перед авторитетом, самбисты отчаянно мазали.

— Да не бойтесь вы его. Представьте, что перед вами пустые ворота. Показываю.

Боб разбежался, а затем легонько катнул мяч в левый угол. Неожиданно Светик, стоявший до этого в картинной позе, смешно подпрыгнул на месте и мягко, как летучая мышь, спланировал на мяч.

— Значит, можешь! — завопил ликующе капитан.

Анохин, поднимаясь, отрицательно замахал руками:

— Нет, нет! Это — случайность. Так что пусть Ромка и Стас подстраховывают.

Разделившись на две команды, отрабатывали зону и заслоны. Никаких новых тактических идей у Рожнова, к счастью, не появилось.

Кряхтя, еле доплелись до палаток.

— Рожнов! — окликнул Старцев. — Вы все-таки переусердствовали! Смотрите, если команда будет не в форме.

— Тяжело в учении, легко в бою! — проскандировал Боб.

— Достукаешься! — шепнул сзади Стас, толкнув Рожнова в спину.

— Я же хочу как лучше! — сделал невинные глаза Боб.

— Бог тебя накажет, — убежденно сказал Светик, потирая ушибленную коленку.

— Немезида в лице лейтенанта, — добавил Ромка.

— Чего, чего? — не понял Старцев.

— «Губа» по нем плачет, — популярно объяснил Родневич.

Старцев злорадно усмехнулся:

— Пожалуй, вам всем ее не миновать, коли проиграете. Наш Зотов в гневе, ух, как лют бывает!

— Все-таки садист ты, Боб, — со стоном рухнув на свою кровать, сказал Анохин. — И так все из-за твоего хвастовства пострадаем, еще эту бессмысленную тренировку затеял.

— Ты что, не веришь в нашу победу? — оскорбился капитан.

Родневич, снимавший гимнастерку, даже выпрямился от удивления:

— А ты думаешь, есть шанс выиграть? Несерьезный ты человек, Боб Сеич!

Рожнов завелся.

— Мы с вами не в таких ситуациях выигрывали. Вспомните, что ушли чемпионами института. Хоть во время дипломной практики совсем не тренировались, а у третьекурсников выиграли. Можно сказать на одном самолюбии.

— Так то — баскетбол. А в футбол мы с детства не играли.

— Я играл! И вот что вам скажу: главное — чтобы команда была. Нас четверо — уже полкоманды. Если толпой не бегать, а каждому четко работать на своем месте — успех обеспечен. В автобате что — профессионалы играют? Такие же любители. Только у нас еще плюс — физическая подготовка лучше. Значит, главное — задать высокий темп.

— Твоими бы устами да мед пить! — мрачно сказал Ромка, забираясь с головой под одеяло.

Похоже, что капитан со своей психологической атакой перестарался. Когда команда, уже надев спортивную форму, — красные майки и синие трусы, спустилась от палаток к стадиону, скамейки были забиты зрителями. Первая рота встретила своих бурными криками. Разминаясь на дорожке, ребята бросали косые взгляды на трибуны. Родные болельщики были в меньшинстве, зато они выгодно отличались от автобатовцев своими бицепсами.

Вновь раздался рев восторга с одновременным оглушительным свистом противной стороны.

— Радзиевского ведут, — прокомментировал марафонец.

В конце дорожки показался Старцев, за ним понуро топал смущенный верзила. Одновременно с ними к команде подскочил Зотов. Глядя на верзилу боком, как рассерженный воробей, он приговаривал:

— Ну, Радзиевский, Радзиевский! Подумал, пока там сидел? Хорошо подумал над своим поведением?

Верзила смущенно поглядел в небо.

— Что ты там увидел? Ты смотри мне в глаза!

Верзила уставился на сапоги, вздохнул и пророкотал:

— Подумал.

— Ну, смотри у меня! Сегодня в нашем составе столичные футболисты, не опозорь нас.

Радзиевский бросил короткий, как удар в челюсть, взгляд на Рожнова, затем снова посмотрел на лейтенанта и вздохнул, как усталая лошадь.

— На форму, — сказал Зотов, — переодевайся. Да не здесь — хоть за скамейки зайди. Женщины тут.

И, повернувшись к Рожнову, объяснил:

— Жена привязалась. А с ней — другие. Так что, если проиграете, сживут меня. Вы уж постарайтесь, ребятки, a?

Рожнов бросил взгляд на трибуну и приосанился. Действительно, среди пышущих здоровьем и белозубыми улыбками солдатских физиономий мелькали хорошенькие женские личики.

Раздался дружный вопль автобатовцев и свист первой роты. На противоположной стороне поля появилась команда противника. Раздался заливистый свисток судьи.

— В круг! — скомандовал Рожнов.

По-баскетбольному стали в круг, нагнув друг к другу головы. Надо было отдать должное Бобу. В такие минуты он умел говорить самые банальные вещи очень искренне и эмоционально.

— Ребята! Не посрамим первую роту. Будьте поспокойнее. Глядите на меня. Ну пошли.

Он бежал впереди, наклонив свою красивую голову вперед, а руки откинув назад, будто приготовившись к прыжку в воду. Эффектно построив команду в центре поля полукругом, выкрикнул:

— Команде автобата физкульт...

— Привет! — гаркнула команда.

Разыграли ворота. Отослав Светика на место, Боб обратился к Стасу и Ромке:

— Мальчики. Помогайте. Когда мы в атаке, будьте разыгрывающими в центре поля. Когда мяч у них, пулей — к Светику. Стойте насмерть.

Потом он глазами, но очень красноречиво показал марафонцу на щупленького грузина и скомандовал:

— Самбисты и Радзиевский назад! Бегуны — ко мне.

Свисток. Удар по мячу. Матч начался.

В первое же мгновение Бобу удается выковырять мяч из-под ног противника. Он красиво бежит вперед, расчетливо подталкивая перед собой мяч. Следом толпой устремляются и свои, и чужие. Даже Светик, увлеченный всеобщим порывом, добегает до линии штрафной площадки и там, подпрыгивая, тоненько кричит:

— Боб, давай!

Однако ударить тому не удается. Кто-то подставляет ногу, и Боб, перевернувшись через голову, эффектно распластывается на земле.

— Пенальти! — дружно кричат болельщики.

Судья, будучи освистан, назначает штрафной, и Боб, мучительно хромая и одновременно бросая красноречивые взгляды на трибуну, идет его бить. Удар легко парирует вратарь, и вот уже вся толпа мчится к воротам Светика. Толкая и мешая друг другу, перворотцы спешат занять квадраты в своей зоне. Озадаченные непонятной суетой, противники невольно сбавляют темп, а когда спохватываются, уже поздно — везде они натыкаются на ноги защитников.

Мяч отбит к Бобу, который так и оставался в середине поля. Тот пасует налево, там стычка, и мяч уходит за ворота. Свободный.

— Что за суета такая? — недовольно бросает Ромка Стасу, спеша вновь занять левый угол ворот.

— Лошадиная игра, что же ты хочешь? — цедит тот, занимая соответственно правый угол.

— Вы мне не очень мешайте, — просит Светик.

— Можем вообще уйти, — обижается Ромка.

Хлоп! Летящий высоко навесной мяч будто прилипает к правой руке Светика.

— Хомич, давай! — кричат болельщики.

Светик рукой без труда кидает мяч к центру поля, точно в ноги Бобу, который тут же мчится вперед. Перед ним вырастают двое защитников, но Боб ловко перекидывает мяч через головы, обходит и бьет что есть силы.

Поле будто взрывается. Все прыгают, толкаются, бьют друг друга.

— Гол! — кричит стадион.

Скромно потупившись и подняв для приветствия обе руки, Боб дефилирует мимо трибуны.

— Боб, не пижонь! — предупреждает его Ромка.

Четыре года играют вместе, поэтому он хорошо знает слабости капитана. Так и есть. Рожнов уже никого не видит, не слышит, играет один. Вскоре мячик у него отбирают, и напрасно он эффектно падает, прося штрафной.

Уже свалка у ворог Светика. Угловой. Анохин нерасчетливо выбегает вперед, чтобы перехватить мяч, а юркий грузин низом посылает мяч в левый угол. Напрасно Ромка пытается достать его ногой.

Свет уныло идет вынимать мяч из сетки. Набегает орущий Боб.

— Ты зачем его отпустил? — кричит он марафонцу.

Тот стыдливо молчит.

— Ни на шаг не отходи. Понял?

— А вы зачем тут? — обращается он к друзьям.

— Не ори, — осаживает его Ромка. — Криком не поможешь. Из-за тебя гол пропустили.

— Из-за меня? — возмущается Боб.

— Из-за тебя! — тихо, но твердо говорит подошедший Родневич. — Кончай играть один.

Свисток призывает капитана в центр поля. Игра как бы успокаивается. Мяч перекатывается с одной половины на другую, не доходя до штрафных площадок.

Всеобщее удовольствие вызывает марафонец. Напрасно мечется грузин влево, вправо, резко останавливается, убегает к своим воротам, бросается к чужим. Марафонец всегда рядом, жарко дыша ему в ухо. Нервы грузина не выдерживают. Он апеллирует к судье.

— Он мне мешает! Уберите его.

Судья улыбается:

— Правила не нарушены.

Наконец, когда в марафонца ударился мяч, адресованный грузину, и атака сорвалась, он с досады толкает марафонца. Тот шлепается на землю, и тут же шлепается грузин от мощного толчка бдительного Радзиевского.

Судья после небольшого совещания с боковыми судьями удаляет с поля до конца игры и грузина, и Радзиевского. К последнему, не выдержав, со скамейки спускается Зотов и хлопает его по плечу.

— Не переживай. Ты свое дело сделал, можешь отдыхать.

— На «губе»? — уныло спрашивает Радзиевский.

Он еще не понял того, насколько удачно вмешался в конфликт. Одного грузина судья вряд ли удалил бы, скорей ограничился бы замечанием. А тут налицо почти драка. Обе стороны наказаны по справедливости. Однако хоть и взаимное удаление, но далеко не равноценное. Это отлично понимают болельщики автобата и очень громко сообщают, как бы они использовали судью, будь их воля.

Тот злится, хоть и не подает вида. Его симпатии теперь явно на стороне футболистов первой роты, тем более что те ведут себя под грозным недреманным оком Рожнова на редкость корректно, а автобатовцы, напротив, оставшись без разыгрывающего, носятся неорганизованной толпой и нередко устраивают свалку.

Вот кто-то из них в отчаянье вытолкнул мяч на угловой на линии штрафной площадки.

— Ромка, выкинь! — кричит Боб.

Тот трусит к мячу, понимая, что настал момент применить тактический сюрприз. Широко расставив поудобнее ноги, Ромка заводит мяч далеко за голову и выжидает. Вот Боб уже в штрафной площадке перед воротами, высоко подпрыгивает на одном месте. Мяч сильно и точно летит к нему, и Бобу остается только подставить голову. Почти как в бильярде, когда играют «своего», мяч, срикошетировав, резко меняет направление и врезается в верхний угол ворот.

После второго гола Рожнов будто обезумел. Он пытается успеть везде сам, вырывает мяч у своих, кидается единолично в толпу противников, те, естественно, мяч отбирают, втыкаются в зональную защиту. Свалка, суета. Только собственная неорганизованность мешает автобатовцам забить гол. Но видно по всему, что он неминуем.

— Боб, возьми минуту! — орет через все поле Ромка.

Судья делает ему замечание.

— Это же не баскетбол, — одергивает его Стас. — В футболе нет минутных перерывов.

На их — счастье, судья смотрит на часы и дает длинный свисток. Первый тайм окончен. Расслабленно упав на траву за воротами, начали зло переругиваться.

По искреннему убеждению Рожнова, были виноваты все, кроме него самого, конечно.

— Ты же капитан! — увещевал его Ромка. — Должен видеть всю команду, дирижировать! А ты что делаешь? Самый плохой пример подаешь! Носишься один как угорелый, остальные стоят, скучают.

— А что толку, если им давать? — огрызнулся Боб, кивая на «бегунов». — Тут же теряют мяч. Сколько раз просил: сделайте заслон! Так нет, прибегут, встанут сзади защитников, только сами себя закроют и довольны!

— Мы не успеваем, — попытался кто-то робко оправдаться.

— Давай мы будем подключаться, — предложил Стас.

— Свет вроде адаптировался. Как, Светик?

— Они мне только мешают! — довольно-таки самонадеянно заявил Анохин.

Друзья даже ахнули от такого смачного плевка в их ранимые души.

— Мы его поддерживали, а он... — завозмущался Ромка.

— Ну и отлично. Пусть один стоит, — прервал его Боб. — Будете играть впереди. Только не вздумайте ногами мяч пинать.

— Это еще почему?

— Сразу будет видно, что вы отродясь в футбол не играли, — под общий смех всей команды заявил капитан.

— А мне что делать? — жалобно спросил марафонец. — Моего-то выгнали. За кем теперь бегать?

Решили и его направить в нападение.

— Итак, избираем наступательный вариант! — заключил Рожнов. — Ну, автобатовцы, держитесь.

Игра возобновляется. Боб с центра уходит на левый край. Мяч тут же попадает к нему. Вражеские защитники бросаются наперехват, но спотыкаются о Ромку и Стаса, затормозивших на их пути. Заслон поставлен мастерски, что значит баскетбольная выучка. Судья подозрительно на них поглядывает, но все по правилам.

Боб тем временем бьет по воротам, но вратарь — начеку. Высокой свечой он возвращает мяч к центру.

— Мяч круглый! — часто говорят с философским спокойствием игроки и особенно тренеры, намекая на превратности футбольной формулы.

Ее гримасы испытывают на себе и перворотцы. Один, второй, третий раз Боб выходит свободно к воротам, пользуясь заслоном. Но мяч словно заколдован. То он летит много выше верхней перекладины, то попадает точно во вратаря. Видно, что капитан начинает уставать. Его железные силы на исходе. Вдруг мяч после неудачного паса попадает в ноги к одному из нападающих противника. Тот стремглав летит к воротам Светика. Защитники не успевают за ним. Анохин нервничает, выбегает вперед и после недолгих колебаний бросается в ноги нападающему. Увы, делает он это чересчур рано, и нападающий своевременно обходит лежащего с закрытыми глазами Светика и вбегает вместе с мячом в ворота.

— Вне игры! — кричат болельщики.

Но судья показывает, что все правильно. Гол засчитал. Два — два. Во время суматохи к автобатовцам подбегают грузин и какой-то офицер. Бурно жестикулируя, они что-то втолковывают своим. Их удаляют. Но скоро становится ясно, что за совет они преподали.

Бетонная защита. Пусть будет боевая ничья. Во что бы то ни стало уйти от поражения! Больше ни один из автобатовцев не уходит дальше середины поля. Напрасно стараются Ромка и Стас. Всем одновременно заслон не поставишь. Да и Боб захромал, редко пытается сделать рывок.

Автобатовцы же, не стесняясь, при первой же возможности посылают мяч за пределы поля.

В который раз Ромка вбрасывает мяч. Но напрасно в центре площадки прыгает капитан. Защитники начеку.

Они вчетвером окружают его. Не спускает глаз с Боба и бдительный вратарь. Ромка стоит на краю поля, под острым углом к воротам. Он поворачивается к центру площадки, делает обманный финт, будто кидает на голову Бобу, и молниеносно, что есть силы, запускает мяч в ворота. Никто и моргнуть глазом не успел, как он мягко проскользнул в сетку, почти коснувшись перекладины.

На поле сумятица. Можно так забивать гол или нельзя? Болельщики автобата громогласно заявляют, что нельзя, а первая рота — что можно. Растеряны судьи, бегут с кем-то советоваться. Наконец объявлено — мяч засчитали. Ромку тормошат, но он морщится — похоже, потянул толчковую правую руку.

Триумфально шествует команда, окруженная болельщиками, в расположение роты. Счастлив Рожнов, осененный ослепительными улыбками женщин. А как счастлив лейтенант Зотов, старший сержант Старцев, вся первая рота! Этот исторический день навсегда останется в устной солдатской летописи. И даже через год, сидя в курилке, кто-нибудь из «стариков» скажет почтительно внимающей молодежи:

— Это было через неделю после того, как наши понесли автобат! Один москвич тогда гол руками забил. И засчитали!

Солдатские легенды... Они рождаются внезапно, как грибы после дождя. Однажды после отбоя Стас неторопливо шел вдоль ровного строя белеющих в сумерках палаток и вдруг замер возле одной из них. Долетевшие до него первые же слова заставили насторожиться.

— Иегова. Только не те вредные, про которых в газете писали. Этот хороший, — доносился из палатки мягкий солдатский говорок. — Представляешь, вчера ему на руку комарище вот такой сел. И кровь сосет. Я бы так хлобыстнул! А он нежненько так дунул на него. «Лети, дескать, дальше. Живи. Я тебе не мешаю, и ты мне не мешай».

— И что, молится?

— Нет. Я ж тебе говорю, в бога он не верит. У него все по-научному. Человек, мол, еще не знает своих возможностей. Можно силой мысли, например, предметы двигать. Представляешь, как это в военном деле может пригодиться? На меня, скажем, какой-то гад из автомата нацелился, а я зырк взглядом, и дуло — набок.

В палатке засмеялись.

— Шарлатанство это все, — сказал скептик.

— Может быть, — согласился первый голос. — Тогда другой пример. Идет наша рота в наступление. И вдруг — кухня отстала. Что будешь делать — с голоду помирать? А иегова этот говорит, что человек может хоть сколько одними ягодами питаться. Он уже второй месяц тренируется, мяса не ест!

Родневич не выдержал, шагнул в палатку:

— Это вы про кого тут речь ведете?

Солдат слегка смутился.

— Старшего сержанта нового к нам во взвод прислали.

— Анохин?

— Вот, вот.

— Ну, во-первых, он никакой не иегова, ничего религиозного он не исповедует.

— Вот, вот, и я про то говорю, — обрадовался солдат.

— Просто он изучает теорию йогов. Эти йоги живут в Индии. Они считают, что человек, упражняясь, может научиться управлять всем телом. Многие из упражнений йогов сейчас применяют наши врачи для лечения почек, сердца и других органов. Ну, а насчет ягод — чушь собачья. Сам подумай своей башкой: в Индии всегда лето, жара. Там, конечно, можно на ягодах прожить. А у нас? Зимой, в лесу, где ты ягоды найдешь? Сразу ноги протянешь!

Разъяренный Родневич ворвался в сержантскую палатку. Развалившись на койке в живописной позе, Светик рассказывал Петьке Старцеву о загадочных свойствах драгоценных камней.

— Вот и ты уши развесил, слушай его больше! — свирепо прорычал Стас Петьке.

— Вы с какой цепи сорвались, Станислав Феликсович? — кротко спросил Светик.

— А с такой! Про тебя солдаты уже былины слагают. Дескать, появился у нас такой сержант Иисусик, мясо не ест, предлагает жить дарами природы, с комаров пылинки сдувает.

— Ну и что тут вредного? Экология нынче в моде.

— При чем тут экология! Чему ты солдат учишь? А если завтра в бой, он что, и с противника пылинки сдувать будет? «Отойдите, пожалуйста, в сторонку, а то как бы я вас случайно из автомата не задел».

— А что, убийц из них готовить? Зеленые береты?

Стас даже сел.

— Ты хоть соображаешь, что говоришь? Нашел с кем сравнивать! Наша армия — щит. Но щит должен быть крепким. Уметь надо давать сдачи, да еще как!

— Ну я так, в порядке бреда, — сдался Анохин.

— Стас прав. В этих вещах должна быть полная ясность и определенность! — поддержал Родневича Ромка.

— Мистику развел! — не унимался Стас.

— Какую мистику? — удивился Анохин.

— Говорил про белую магию, про парапсихологию говорил?

— Я им просто сказал, что есть загадки, на которые пока наука четких ответов не дала. Я ж не думал, что они так буквально поймут.

— Заварил кашу, сам и расхлебывай, — настаивал Стас.

— А как? Братцы, посоветуйте! — взмолился Светик.

— Ты только в нашем взводе эту муру разводил? — спросил Старцев.

— Да. Во время перерыва между занятиями.

— Я думаю, надо сделать так, — предложил Старцев. — Пусть он подготовится как следует и на следующем занятии прочтет лекцию об учении йогов, где четко скажет, что в этой теории полезного, а что вредного.

— Лекцию? — ужаснулся Светик. — Я же застесняюсь...

— Правильное предложение, — поддержал Стас. — В кулуарах трепаться не стесняешься, значит, лекцию прочтешь. А мы все придем, послушаем.

Надо отдать должное Анохину, подготовился он фундаментально, и лекция имела большой успех. Пришлось повторить ее во втором взводе, а затем пришли ходоки из соседней роты.

Светик было, польщенный, согласился, но восстал лейтенант Зотов.

— Нечего наши кадры сманивать! — отрубил он ходоку. — У вас свои стажеры есть, вот пусть они и читают.

Каждый день в роту приносят письма. Дневальный раскладывает их на столе в Ленинской комнате. Стас регулярно получает симпатичные конвертики с видами Москвы. Любящая супруга не забывает.

Остальные получили по парочке писем из дома и больше не ждут. Однажды Стас, как-то возвращаясь из Ленинской комнаты и на ходу читая письмо, небрежно швырнул на кровати Ромки и Светику по конверту.

— Пляшите!

— Еще чего! — недовольно пробурчал Светик, поднося конверт к глазам. — Сухуми? Вроде там родственников не имею.

Пробежав первые строчки, он просиял:

— Алка пишет. Она, Ирка и Натэллочка дикарями отдыхают на юге. Часто вспоминают нас, скучают. Спрашивает, как служится.

Вдруг Светик густо краснеет и запихивает письмо в карман.

— Ты чего? — удивился на него Ромка.

— Да так. Натэллочка просит передать. Жалеет, что зря обидела. В общем, придется написать, а?

— Напиши! — равнодушно согласился Ромка.

— От вас привет передать?

— Передай, — так же равнодушно ответил тот.

— А у тебя письмо от кого? — спохватился Светик, видя, что друг уткнулся в листок бумаги.

— От Леночки...

— А-а-а! — многозначительно хором произнесли Светик и Стас и демонстративно на цыпочках пошли к выходу. — Не будем мешать!

— Идите вы! — вспылил Ромка.

— Идем, идем...

В палатке в этот вечер царит лирическое настроение. Стас тихонько перебирает струны гитары. Вспоминает старую целинную: «Сам не понимаю, что со мной творится...»

Светик что-то бормочет в своем углу, похоже, сочиняет стихи. Ромка валяется на койке, заложив руки за голову и сосредоточенно уставившись в одну точку на крыше палатки. «Быть или не быть?»

На следующий день Ромка неожиданно сцепился со Старцевым. Днем, когда были на полевых учениях, тот грубо наорал на Радзиевского за нечеткое выполнение команды. Ромка вообще терпеть не мог крика и потому после отбоя сказал Старцеву:

— Петунь! Ты брось старорежимные замашки!

— Как это? — удивился Старцев.

— Орешь на подчиненных, да еще в присутствии всех.

— А если он не понимает?

— Он же человек, не лошадь. Объясни, и поймет.

— Нет, иногда прикрикнуть надо обязательно, — убежденно заявил Старцев. — А то дисциплина ослабнет. Ты бы попробовал...

— Подумаешь, — запальчиво сказал Ромка. — Можно и без крика, методом убеждения.

— Ну что ж, посмотрим, — процедил Старцев, меря Бессонова насмешливым взглядом.

Что значит «посмотрим», Ромка понял, когда взвод вновь вышел «в поле» отрабатывать ориентировку на местности. Построив взвод, Старцев взял под козырек и громогласно сообщил:

— Передаю командование вам, старший сержант Бессонов.

Ромка растерянно взглянул на широко улыбающихся солдат. Потом кашлянул и скомандовал:

— Взвод! Налево. Шагом марш.

Постепенно он успокоился и даже почувствовал известное удовлетворение от власти над таким коллективом. Прибыли к месту тренировок. Ромка дал команду «Вольно» и тут сообразил, что не захватил из лагеря компас. Он растерянно оглянулся. Старцев, покусывая травинку, смотрел в сторону.

«Спросить у него совета? — подумал Ромка. — Нет уж, справлюсь сам».

Он поглядел на солдат, сбившихся в кучки и оживленно переговаривающихся. Бессонов нашел знакомое лицо.

— Радзиевский! — окликнул он. — Дуй обратно в лагерь, забери из нашей палатки компас.

Верзила скорчил рожу, одновременно плаксивую и дерзко нахальную.

— Почему я? — заныл он. — Как затычка какая. Чуть что, Радзиевский, беги.

Бессонов почувствовал, что бледнеет от бешенства, и стиснул кулаки. И этого обормота он вчера защищал! Да на него не то что орать, по шее дать мало!

Ромка уже было открыл рот, чтобы сказать все, что он думает о Радзиевском, но в этот момент уловил явно насмешливый взгляд Петьки, так и не выпускающего изо рта травинку.

— Значит, отказываешься? — коротко и сдержанно спросил Ромка.

— Нехай другие бегают! — уже совсем дерзко ответил Радзиевский под смешок солдат.

Бессонов стал пристально разглядывать лицо нарушителя субординации.

«Мальчишка! Дерзкий мальчишка! — подумал он. — Все мы бываем такими, особенно когда вокруг негласная поддержка».

Он вспомнил, сколько раз сам дерзил преподавателям, и впервые почувствовал, как, наверное, им было неприятно. Тот же профессор Угрюмов, его любимый профессор, толстенький, с квадратной бородкой. Наверное, не раз ему очень хотелось дать Ромке по шее, когда тот острил под смех хорошеньких сокурсниц на заседаниях исторического кружка. И Ромка вдруг покраснел. Ему стало стыдно за свою браваду.

— Чё вы так смотрите? — спросил Радзиевский.

Он начал ерзать под Ромкиным взглядом, не понимая, что будет дальше.

— Ах, Радзиевский, Радзиевский! — неожиданно мягко и проникновенно сказал Бессонов. — В твоем «эго», как я чувствую, слишком много космоса.

— Чего, чего? — переспросил тот ошарашенно.

— «Эго» из тебя выпирает, — сухо пояснил Бессонов.

— Какое «эго»?

— «Эго» — это «я» — по-латыни.

— Я? — Радзиевский окончательно растерялся.

— А все почему? — торжествующе обводя взглядом насторожившихся солдат, сказал Ромка. — А потому, что ты слабо разбираешься в гносеологических корнях идеализма. Ведь признайся, слабо?

Подавленный Радзиевский действительно не мог не признать, что в смысле гносеологических корней у него дело обстоит плоховато. Бессонов разразился тирадой, насыщенной философскими терминами.

Солдаты слушали, восторженно открыв рты. Ничего не поняв из длинного набора слов, они уловили главное — что Радзиевский стал объектом насмешек. Кто-то даже крикнул:

— Эй ты, «корень идеализма».

Радзиевский беспомощно завертел головой, не зная, куда деваться.

— Так я сбегаю? — спросил он робко. — А то время идет...

— Ты понял, мой юный друг, правильно! — снисходительно согласился Ромка. — Дуй. А то мне придется рассказать тебе кое-что о таких грубых ошибках идеалистов, как...

— Не надо! — твердо сказал Радзиевский и тронулся с места в карьер под смех всего взвода.

Старцев исподтишка показал большой палец. Он признал себя побежденным. До конца занятий все слушались Бессонова беспрекословно, а за Радзиевским так и приклеилась кличка «корень идеализма».

Некоторое однообразие учений «в поле» было неожиданно нарушено. Утром, возбужденно вышагивая взад-вперед вдоль стройной шеренги своих солдат, лейтенант Зотов сообщил:

— В нашем подшефном совхозе идет горячая пора сенокоса. Дни выдались солнечные, жаркие. Надо быстро и без потерь взять урожай трав. Руководство совхоза обратилось к нашему командованию за помощью.

— И вот, — Зотов сделал многозначительную паузу, — нашему взводу оказана большая честь — произвести эту ударную работу!

— Урра! — весело вскричал взвод.

Кое-кто на радостях даже попытался немедленно покинуть строй.

— А-ат-ставить шум! — крикнул Зотов. — Смирно!

Он еще раз прошелся вдоль замершего строя.

— Если вы думаете, что едете только молоко пить да прохлаждаться, то глубоко ошибаетесь. Будем вкалывать стемна и дотемна! Вопросы есть?

— А ежели кто не умеет косить? — спросил кто-то из задних рядов.

— Научим! — твердо сказал Зотов. — Солдат должен все уметь. На сборы пятнадцать минут. Рразойдись!

Мощный «ЗИЛ» с высокими бортами с ветерком летел по гладкой асфальтовой дороге. Веселое возбуждение не оставляло солдат. Пели во все горло озорные частушки с гиканьем, свистом и звонко стуча алюминиевыми ложками по котелкам, заботливо захваченным на всякий случай. Мелькали перелески, поля со стройной пшеничной ратью, веселые деревушки. В одной из них машина затормозила.

— Маханьково, — объяснил Петька и почему-то покраснел.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Рожнов.

— Эх ты — помковзвода! Табличка же перед въездом была. А потом, бывали мы тут.

— Бывали?

— По шефским делам, — сказал Старцев и снова слегка покраснел.

Зотов, выскочив из кабины, велел никуда не расходиться и направился в кирпичное здание с флагом.

— Контора тут у них, — снова объяснил Старцев.

Машину мгновенно окружила ребятня. Наиболее смелые уже лезли через борт и хватали солдат за всякие блестящие вещи — пуговицы и пряжки. За веселой возней не заметили, как вернулся Зотов и с ним полный высокий дядька с длинными усами. Несмотря на жару, дядька был в чёрном костюме, но в соломенной шляпе.

— Директор, — шепнул Старцев.

— Здорово, орлы! — крикнул директор.

— Здравия желаем.

Директор, несмотря на грузность, ухватившись за борт, легко вскочил на колесо и весело оглядел солдат.

— Ну, с такой гвардией все сено наше будет. Значит, луга у нас дальние, за рекой, километров восемь отсюда. Там и заночуете в палатках. А обед отсюда возить будем. Если все ясно, то поехали. Я вас провожу.

Директор вместе с Зотовым сели в зеленый «газик», стоявший у конторы, и покатили вперед. «ЗИЛ» осторожно двинулся следом. За деревней свернули на проселок.

Старцев почему-то вздохнул, когда деревня скрылась из виду. У реки машины остановились.

— Все, приехали! — закричал директор. — Дальше пешком. Речка мелкая, вброд перейдем. А на том берегу и расположитесь.

Когда вышли на противоположный низкий берег, окружили директора.

— Луга заливные, — объяснял он. — Косилки не идут. Вот мы и решили обратиться к вам за помощью. Палатки лучше поставить вон там, у леска. Там повыше и посуше. Комарья не так много. Сейчас косы и вилы подвезут, — продолжал он. — Значит, будете косить и копенки ставить. А потом на лошадях заберем.

— Вы лучше нам сейчас с десяток лошадей дайте, — неожиданно прервал его Ромка.

— Зачем? — удивился директор.

— А мы волокуши сделаем и вместо копенок вам пару приличных стогов поставим, центнеров на восемьдесят, — рассудительно ответил Ромка. — Ведь копенки — что? Дождь пойдет, и вместо сена — один мусор. А стог никакая непогода не возьмет. А зимой можно будет на машинах вывезти.

— Слушай, идея, — обрадовался директор. — И где это ты такому научился?

— На целине, — скромно, но с достоинством сказал Ромка.

— Видишь, какие у меня стажеры? — не преминул похвастаться Зотов. — Целинники!

— Все могем! — подхватил Светик. — Раззудись плечо, размахнись рука! Правильно, Роман Палыч?

— Правильно, Святослав Игоревич!

— Так я мигом на конюшню, договорюсь на завтра насчет лошадей и заодно насчет обеда распоряжусь, — засуетился директор. — Но быстро не ждите. Начинайте косить, как только косы прибудут.

— Пока суд да дело, — сказал Зотов, — мы палатки поставим.

— Ну, валяйте, — согласился директор и потопал через речку к своему «газику».

Пока располагались, подкатила подвода, а на ней тридцать кос и тридцать вил.

По совету Бессонова, Зотов разбил взвод на два отряда. Решили пойти навстречу друг другу с разных концов луга, широкой полосой — в пятнадцать метров.

Неожиданно оробел обычно столь самоуверенный Рожнов.

— Ром, может, я покашеварю? — сказал он тихо Бессонову.

— Еще чего! Командир должен быть впереди. Сам же говорил.

— Так я эту штуковину, — Боб выразительно показал глазами на косу, которую держал осторожно, двумя пальцами, — можно сказать, первый раз вижу, так сказать, в натуральном выражении.

— Ну и что? — не согласился Ромка. — Все когда-то первый раз начинали.

— Вон и ребята, — Ромка кивнул на сбившихся в кучку солдат, — многие впервые косить будут.

— Так ведь на смех поднимут!

— За то, что учишься? Никогда. А вот если отлынивать будешь, то уж точно не простят. Не робей, пойдешь за мной. Вон Родневич уже свой отряд выставил.

— Ребята, стройся за мной по диагонали, — громко скомандовал Ромка. — Пошире, чтобы кого не задеть. И помните — давить надо «пяткой». Знаете, где у косы «пятка»? Точно — в том месте, где она к рукоятке крепится. Так вот, «пятка» должна вплотную к земле идти, а само лезвие под углом чуть вверх. Тогда коса не будет в землю втыкаться. Понятно?

Бессонов энергично сделал несколько махов. Сочная трава с хрустом ложилась, оставляя дорожку.

— Рожнов, теперь ты пошел. Спокойнее. Расслабься. Шире мах! Так, пошел следующий.

С Родневичем они встретились точно на середине луга. Покурили, пока подходила вся цепочка, и, развернувшись, пошли в обратном направлении.

— Ребятки, обедать! — послышался от палаток часа через два женский грудной голос.

Уже давно были сброшены гимнастерки. Не выдержал даже лейтенант. Разгоряченные, словно после бани, бросились к реке, ополоснулись холодной водой и чинно пошли туда, откуда слышался призыв и откуда аппетитно пахло борщом. У палаток их встретил директор.

— Молодцы, ребята! — гудел он радостно. — Больше половины отмахали!

— Надо, чтобы часть ребят после обеда валки стали переворачивать, — заметил Родневич. — Чтоб сено как следует провеялось.

— Гляди-тко, — весело подмигнул директор Зотову. — И это знаете?!

Пока обсуждали план дальнейших работ, Рожнов уже начал снимать пробу, повергая краснощекую повариху в священный трепет своей кулинарной терминологией.

— И что ты, Боб, в историки подался? — заметил наблюдавший за ним ехидный Светик. — Твое место там, где труднее — в кресле директора ресторана.

— А что? — согласился Рожнов, смакуя очередную ложку борща. — Без ложной скромности скажу — смог бы! Но при одном условии.

Боб еще раз облизнул лонжу и указал ею на повариху:

— Если шеф-поваром у меня будет тетя Паша! Вся Москва рыдать и плакать будет.

Тетя Паша, прикрыв лицо фартуком, смущенно хихикала.

Борщ действительно был отменный — наваристый и настолько пахучий, будто сделан он был из набора тех луговых ароматных трав, которые они только что скосили.

А когда повариха открыла кастрюлю со вторым, погиб вегетарианец Светик. Нет, поначалу он держался стойко. Положил себе в миску картошки, а от жареной печенки стойко отказывался. Но осмелевшая от дружных похвал тетя Паша решительно наткнула на вилку самый аппетитный кусочек печени и ловко воткнула его в рот зазевавшемуся Светику.

Что было делать? Выплюнуть? Это значит нанести неизгладимую душевную травму хозяйке. И Светик покорно заглотил печень под дружный смех взвода. Второй и следующие куски он съел по собственной инициативе.

Багровое солнце уже садилось за реку, когда оба отряда встретились в последний раз.

— О, поле, поле, кто тебя усеял, — с завыванием произнес Светик, простирая руку над лугом, — сочною травою?

Тут они все почувствовали, как устали. Покупались в вечерней теплой воде и, потирая натруженные поясницы, поплелись к палаткам. Однако сон не шел. В сержантской палатке лениво перекидывались шуточками.

Неожиданно Старцев сказал:

— Пацаны! А не прошвырнуться ли нам на танцы?

— Куда? — изумился Стас. — Ну ты даешь! И сельхозработы тебя не берут.

— Какие же танцы в поле? — засмеялся Боб. — У нас же девчат нет!

— А мы в деревню махнем, — невозмутимо ответил Петр.

— Но это восемь километров! — ахнул Светик. — Действительно, неугомонный.

— Да и Зотов не отпустит? — засомневался Боб.

— Зотова беру на себя, — уверенно ответил Старцев. — Ну, кто пойдет? Стас?

— Я человек солидный, женатый, — наотрез отказался Родневич.

— А ты, Светик?

Тот возмущенно повернулся спиной. Даже мысль о том, что можно потанцевать с какой-либо девушкой, кроме Натэллочки, показалась ему кощунственной.

Ромка долго колебался, потом все же отказался. Видать, Леночкино письмо задело за живое.

Решился идти с Петькой только Боб.

— А как же твоя косметичка? — ехидно осведомился Анохин.

Рожнов махнул рукой.

— Она у меня девушка современная, без предрассудков. Простит.

«Танцоры» возвратились под утро и повалились на дно палатки, устланное травой, как подкошенные.

Утром их еле подняли. Сначала Петька и Боб ходили как вареные, но, понукаемые шуточками, постепенно разошлись. Заложили два больших стога. К этому времени пригнали лошадей. Сделали волокуши. Ромка ловко забрался на стог, начал вершить. И вдруг будто кольнуло в сердце. Вспомнилась целина, хорошенькая Ирочкина головка.

Когда после обеда устроили небольшой перерыв и расположились в тени под березками, Боб принялся живописно рассказывать о ночных приключениях.

— Ну, через речку благополучно перебрались, Петька по кустам сориентировался, где брод. Вышли на дорогу и бегом! Восемь километров — как раз норма ГТО. Действительно, у клуба — музыка.

На лужайке пары наяривают. Пригляделись — одни девчонки да пацаны-подростки. Старцева как родного встречают. Одна такая, почти с меня ростом и плечи, как у нашего Пети, его сразу под ручку и басом спрашивает:

— Петр Николаевич! Что это вас давно не было видно?

Вижу, раскис Петенька, вот-вот военную тайну выдаст, что к учениям готовился. Надо выручать.

— Животик, — говорю, — болел у нашего Петеньки.

А он вместо того, чтобы спасибо сказать, глазами засверкал на меня и тихонько кулак показывает. Ах так, думаю, не буду больше светскую беседу поддерживать. Сам выкручивайся.

Петя наш, известно, какой говорун. Стоит подле своей богатырши, держится за ее талию и вздыхает. А та, видать, тоже поболтать мастерица. Держит Старцева за ручку, да так, что у того косточки побелели, и только приговаривает:

— Совсем забыли вы нас, Петр Николаевич.

А тот в ответ:

— Помню, мол. И днем, и ночью. Только вот служба такая.

Чувствую опять, сейчас проболтается. Решил разговор на другую тему перевести.

— А что, — говорю, — яблоки в вашем саде еще не поспели?

Видать, дошло, встрепенулась девушка и говорит:

— Как же! Как же! Грушовка уже сладкая. Сейчас принесу, угощу.

Я Петьку подталкиваю, проводи, мол. Но девушка поняла, говорит:

— Не надо. Я пулей. А то у нас папаша строгий...

Только она отошла, Старцев на меня петухом:

— Чего встреваешь? Меня позоришь своим малоинтеллектуальным разговором. Нет, чтобы про Экзюпери потолковать, про живот вспомнил. Потом яблоки. Подумает, что у меня друзья — обжоры. Учти, Олимпиада — девушка серьезная. И специальность у нее вполне научная — зоотехник. Если хочешь знать, у нее пять мужиков в подчинении — техники искусственного осеменения.

— Это, — говорю, — что, взамен быков, что ли?

— Эх ты, деревня, — он мне презрительно, — в сельском хозяйстве быков сто лет уже нету. Они теперь только на специальных станциях.

Скучно мне стало. А Старцев:

— Иди потанцуй лучше. Нам с Липой еще литературой позаниматься надо. Она меня к экзамену натаскивает.

Обалдел я совсем, отошел к девчатам. Пригласил самую хорошенькую, в брючках, между прочим. Под твист про Москву поговорили, потом упадок авангардистского искусства обсудили.

— А чего, — спрашиваю, — здесь одни подростки околачиваются?

— Наши одногодки, — отвечает, — все в армии. А кто приходит, сразу женится. Вот и мой Вася по осени вернется, сразу свадьбу сыграем.

Поговорили про любовь всякую.

— Где, — намекаю, — ночуете? По такой погоде, мол, лучше всего на сеновале.

Она соглашается, что на сеновале действительно хорошо. И сразу оговаривается, что хоть она девушка и современная, однако недостойным хахалям отпор дать умеет бабушкиным методом — лопатой по спине.

На том мы с ней и расстались.

— Провожать, — говорит, — меня не надо. А то наш кобель Фитцжеральд может вам форму попортить.

Кончились танцы давно. Пора бы восвояси. По разве дорогу в темноте найдешь? Жду Старцева. Через час и он показался. Идет, жизнерадостно так насвистывает.

— Образ Печорина, — рассказывает, — досконально прошли. Вдоль и поперек. Между прочим, Липа считает, что ты чем-то на него похож.

— Это чем же? Что девушкам голову кручу?

— Да нет, — отвечает. — Ты у нас вроде тоже как лишний человек.

Хотел я обидеться, так ведь дорогу без него не найдешь. Вот такие были танцы — до упаду!

— Так тебе, донжуану, и надо! — подвел итог Родневич. — Кончай перекур. Надо стога заканчивать.

Когда наступает день дивизионных учений, становится ясно: все, что делалось до этого — изнурительные походы, яростные марш-броски, тревожные ночные стрельбы, надоевшие строевые занятия на плацу, сидение в учебных комнатах — было подчинено именно этому дню. Сегодня солдат в дивизии должен показать свое мастерство, свои удаль и храбрость, волю к победе. Сегодня все подтянуты и деловиты, охвачены жаждой предстоящего боя.

Вот уже подразделения второго полка, будущие «синие», отправились на исходные позиции. Бдительно они будут ждать подхода «красных», готовые на каждый удар ответить достойным контрударом.

На плац выходит первый полк в полном походном снаряжении. Пусть в вещмешках холостые патроны и противник учебный, у парней настроение самое серьезное. С трибуны с напутствием к ним обращается командир дивизии. Рядом с ним — незнакомые офицеры. «Инспекционная проверка, — шепчутся в рядах, — говорят, строгие, ужас! В соседней дивизии одной роте двойку поставили. Позорище!»

Еще утром к стажерам подошел лейтенант Зотов.

— Ну как, готовы? Я тут за вас, понимаете, целый бой выдержал. Командир роты вдруг уперся — отошли стажеров подальше, к примеру, снова на сенокос. И баста! Они нам весь полк осрамят. Ну, и я не лыком шит. Своих не дам в обиду. «Как же так, — говорю, — товарищ капитан, они готовились, так ждали учений. Какие же они офицеры будут, если пороха не понюхают, хотя бы учебного. А потом — благодаря им честь роты в футбольном матче спасли. Солдаты их любят». Заколебал капитана. А тут, спасибо ему, новый комполка по строевой подготовке поддержал. «Знаю, — говорит, — этих ребят. Не подведут».

— А откуда он нас знает? Как фамилия? — спросил Рожнов.

— Старший лейтенант Ванечкин.

— Не может быть! — удивился Анохин.

— Почему?

— Он так нас гонял! Думали, что со свету сжить нас хочет. Никогда доброго слова не скажет...

— А вот видите, — сказал! Если командир строгий, — назидательно произнес Зотов, — это вовсе не значит, что к тебе плохо относится. Скорей наоборот — заботится, чтобы ты настоящим солдатом стал. А если молчит, не делает замечаний, значит, равнодушен, махнул на тебя рукой. Вот так-то!

Через несколько часов взвод получает первое боевое задание. Построив солдат, Зотов торжественно заявляет:

— Настал момент доказать, что наш первый взвод является первым по праву. Нам доверено идти в боевое охранение, на пятьдесят километров впереди остальных подразделений. В случае встречи с противником принимаем бой с ходу! Желательно взять «языка». Скрытность и бдительность прежде всего.

Водитель бронетранспортера оказался старый знакомый — запасной из тбилисского «Динамо».

— Автандил! — радостно закричал Рожнов, хлопая худенького грузина по плечу.

— Паччему Автандил? — смешно рассердился грузин. Его черные усики колюче натопорщились. — Не Автандил я вовсе, а Арслан. По-русски значит — «лев».

— Лев? — заулыбался Ромка. — Что же, вполне подходяще. А в футбол ты здорово играешь! Действительно, как лев.

Арслан, не принимая шутки, исподлобья взглянул на стоящего рядом Радзиевского и ворчливо сказал:

— Что стоим? Ехать давно пора!

— Сейчас лейтенант подойдет, — ответил Старцев. — А вот и он.

Лейтенант приближался скорым шагом, придерживая хлопавшую по бедру планшетку.

— Рожнов! — крикнул Зотов еще не доходя. — Поедете в первой машине. Остальные две пойдут следом, с дистанцией в один километр. По машинам!

Бронетранспортеры гуськом, неторопливо двинулись по шоссе. Напряженно всматриваются вперед бойцы. Каждое дерево кажется подозрительным: вдруг там затаился враг? Тишину нарушают автоматные, а затем и пулеметные очереди.

— Рассредоточиться! — командует командир взвода, и солдаты, выскакивая из машины, залегают вдоль шоссе. Съезжают на обочину и бронетранспортеры.

— «Ястреб, ястреб»! — запрашивает по рации Зотов передовой бронетранспортер. — Что случилось? Почему стрельба?

— Напоролись на засаду, — отвечает Рожнов. — Находится на опушке березовой рощи. Судя по количеству выстрелов — не более отделения.

— Отвлекайте их внимание стрельбой с фронта. Одновременно постарайтесь обойти и накрыть сзади. Подберите добровольцев человек пять.

Не удивительно, что в состав добровольцев попали защитники футбольной команды.

— Есть на кого опереться, — констатировал Боб.

С особым удовлетворением он взглянул на Радзиевского.

— Я думаю, что «язык» будет!

Согнувшись, перебежками добровольцы двинулись в сторону от дороги.

Тем временем лейтенант приказал замаскировать остальные бронетранспортеры. «Вдруг их боевое охранение подойдет». Он напряженно прислушивался к очередям, раздававшимся впереди. Не выдержал, передал по рации:

— Поживее огонь ведите. А то догадаются, что вы чего-то выжидаете.

Через полчаса раздался приближающийся гул мотора. Зотов взглянул в бинокль.

— Свои.

Выскочивший из бронетранспортера Рожнов лихо доложил:

— Засада уничтожена. Оставили там теперь свою засаду. Кстати, только мы их постреляли, как прямо нам на голову — связной. Прислали узнать, что за перестрелка. Они, видимо, ждут нас с другой стороны.

— «Языка» срочно отправить в штаб полка! — распорядился Зотов. — Молодцы. Сведения важные.

Вечером одно за другим стали скрытно подходить остальные подразделения полка. Решено было нанести главный удар именно в этом направлении. Слева слышалась упорная канонада. Это третий полк производил отвлекающий маневр.

Неожиданно подул противный ветер и начал накрапывать дождь. Быстро поставили палатки и укрылись в них. В окопах — лишь часовые.

— Наступление назначено на семь утра, — объявил сержантам Зотов, вернувшись от командира роты. — Будем двигаться вперед, до этих высоток. Но до наступления нужно еще одного «языка». Добровольцы?

Пошли в том же составе. Примерно через час, когда солдаты, плотно прижавшись друг к другу, заснули под монотонное постукивание дождевых капель, в палатках раздался приглушенный смех. Сработал беспроволочный солдатский телеграф.

— Радзиевский вместо противника приволок члена инспекционной комиссии.

— А что, у него на лбу написано, что ли? — оправдывался он перед Зотовым. — Офицер как офицер!

— Так у него же нарукавная повязка.

— Темно, да еще дождь. Разве разглядишь повязку эту! Вижу — в фуражке, я хлобысть ему кляп, в плащ-палатку, и айда.

Впрочем, член комиссии претензий к Радзиевскому не имел. Слегка придушенным голосом он заявил, что засчитывает первой роте взятие в плен вражеского офицера.

— Как он меня! Я и ойкнуть не успел! — говорил плененный Зотову. — Попрошу представить этого солдата к награде.

Зотов послушно кивал головой и одновременно исподтишка показывал кулак Радзиевскому и Рожнову. Плененного по ошибке члена комиссии быстренько переправили в штаб, а промокший до нитки Рожнов нырнул в сержантскую палатку.

— Куда лезешь, черт холодный! — послышались возмущенные голоса друзей, начавших было дремать.

— Мальчики, я же по-пластунски все лужи пропахал, — жалобно приговаривал Боб, как уж, ввинчиваясь в середину. — Имейте совесть, я же замерз!

В палатке сразу стало очень тесно. Тем, кто лежал с краю, было еще хуже. Стоило коснуться головой или плечом холодной поверхности палатки, как в этом месте сразу начинало подтекать. Долго ворочались, сипло ругали друг друга, но молодость взяла свое. Уже засыпая, Ромка почувствовал, что в палатке вдруг стало просторнее. «Кто-то вышел», — сквозь сон подумал Ромка и тут же, перевернувшись на спину, будто провалился куда-то.

Он открыл глаза, когда сквозь дверную щель уже пробивался неяркий серый свет. Осторожно выбравшись из палатки, Ромка содрогнулся от промозглой сырости. Дождь едва моросил, и вся огромная долина впереди была покрыта белым туманом. Одергивая влажную гимнастерку, Бессонов сделал несколько шагов и замер от удивления. Перед ним тянулась цепочка отрытых накануне окопов. В одной из стрелковых ячеек как-то странно стоял, опершись локтями о края окопчика, Старцев. Накинутая сверху плащ-палатка закрывала лицо. Когда Ромка приблизился вплотную, то увидел, что глаза рыжего сержанта закрыты.

— Спит? — изумился Ромка. — Как это можно — спать стоя? И почему?

Тут до него дошло. Он понял, почему ночью стало вдруг просторнее. Ото Старцев уступил другим место, а сам, значит, провел всю ночь в окопчике. Ведь лечь невозможно — в окопе почти по колено воды.

Бессонов подивился самоотверженности рыжего сержанта. Старцев казался ему до этого несколько хамовитым, стойко борющимся за свое место под солнцем. А тут взял и ушел...

— Петь! — тихо позвал Бессонов.

Старцев медленно поднял веки и невидяще поглядел прямо перед собой.

«Еще не проснулся, — догадался Ромка и еще раз подивился. — Здоров же черт! Надо умудриться, спать стоя, да еще так крепко».

— Петя! — сказал он уже настойчивее.

Старцев встрепенулся, откинул мокрый капюшон, провел рукой по лицу и сладко потянулся всем своим крупным телом.

— А, а! Стюдент, — только и сказал он.

— Ты чего же ушел из палатки? — спросил Ромка.

— Тесно было, потому и ушел!

— Могли бы по очереди!

— Зачем? — пожал плечами Старцев. — Тогда никто толком бы не спал.

Он уже выскочил из окопа, снял плащ-палатку и встряхнул ее так, что полетели сотни брызг.

— Значит, ты из-за нас...

Старцев поморщился:

— Брось антимонии разводить. Я просто привычнее вас, вот и все. Ничего, в лагерь вернемся, отосплюсь.

— Старцев! — услышали они голос лейтенанта, вышедшего из-за палаток. — Играй срочно подъем.

— Быстро занять позиции для атаки! — скомандовал Зотов, когда солдаты построились. — В штабе принято решение внезапно атаковать, воспользовавшись туманом.

Развернуться в цепь, идти тихо, не разговаривать, не шуметь. Чтоб как снег на голову.

— Вперед! — командовали отделенные.

Шли почти на цыпочках. Лишь когда показался бруствер вражеской траншеи, Зотов неожиданно зычно закричал:

— Вперед, в атаку, ура!

— Ура! — прокатилось по цепи.

Началась отчаянная стрельба из автоматов. Один за другим солдаты прыгали в окопы. Но, странное дело, здесь никого не оказалось. Миновали вторую линию траншей. И здесь никого!

— Догадались, — хрипло сказал Зотов. — Поняли, что в этом направлении атаковать будем, и отошли. Придется все опять сначала начинать.

Туман окончательно развеялся, выглянуло солнце, которому все радовались, как дети. Воспользовавшись передышкой, каждый сушил обмундирование.

Из штаба вернулся нахмуренный Зотов, собрал сержантов.

— Обманули нас «синие», — сказал он, разворачивая карту. — По данным разведки, они теперь вот на этой гряде окопались, в пятидесяти километрах отсюда. Сейчас подойдут «броники», будем догонять.

Через два часа пришлось спешиться. Пользуясь складками местности, скрытно подошли к гряде.

— Днем атаковать бесполезно! — хмурился Зотов, разглядывая гряду в бинокль. — Мы для них как на ладони. Атаковать будем ночью, совместно с танками. А пока отдыхайте.

Легко сказать — отдыхайте, когда внутри все екает от волнения. Солдаты ворочались, вздыхали, то и дело поглядывая на высоты.

— Перед сражением полагается всякие занимательные истории рассказывать, — громко сказал Старцев, чтобы как-то отвлечь солдат.

— Это у нас Ромка специалист, — провокационно заявил Светик. — Ром, не спи!

— Расскажи чего-нибудь пострашнее! — попросил подползший поближе Радзиевский.

— Из Хаггарта или Берроуза, — добавил Светик.

Напрасно Ромка отнекивался, все-таки уговорили.

— Ну, ладно, слушайте. Был у нас учитель географии. Хороший мужик, мы все его очень любили, в походы с нами ходил. Хотя прозвище у него обидное было — Козел. Очень уж он смешно голову вскидывал, вот-вот боднет, когда плохо кто отвечал.

— Однажды в походе, у костра, вот так же никто не спал, Козел принялся рассказывать. «Служил, — говорит, — я в войну в Тихоокеанском флоте на эсминце. Однажды преследовали мы японскую подлодку и ушли далеко на юг, чуть ли не в Полинезию.

Вдруг вахтенный кричит:

— Человек за бортом.

Спустили шлюпку. Через полчаса возвращается команда и вносят на палубу женщину без сознания. Какая-то шкура на ней. Волосы длинные, золотистые. Врач тут же помощь ей оказал. Что-то дал понюхать, укол сделал. Очнулась она, глаза открыла. А они у нее огромные и синие-синие. Шепчет вдруг по-русски:

— Где я?

Объясняем ей. Она как заплачет!

— Милые! Свои!

Врач, конечно, всех нас прогнал. Только капитан остался, все с ней о чем-то говорил. Потом, когда пришли во Владивосток, ее на первой же шлюпке — на берег. Уж только позже, когда снова в плавании были, капитан рассказал о приключениях этой женщины. Действительно, бывает же такое!»

Ромка сделал эффектную паузу. Потом, понизив голос, продолжил:

— Звали ее Таня. Кухаркой на торговом судне работала. Шли они в Сан-Франциско, какие-то продукты по ленд-лизу получать. На их караван сверху японские летчики навалились. Суда врассыпную. Тут, на их счастье — туман. Шли долго вслепую, штурман ориентировку потерял, заблудились. Пора бы американскому берегу быть, а все нет и нет. Вдруг страшный толчок — на риф наткнулись, вода в каюты хлынула. Кто успел — в шлюпки. Таня растерялась, судно вниз уходит. Увидела — пустая бочка катится. Кое-как ухватилась и в воду. Скоро все тихо стало. Кричала она, кричала. Никто не отвечает.

Туман рассеялся. Вокруг океан. Нигде земли не видать. Умудрилась привязаться Таня обрывком веревки к бочке. Тащит ее волнами, куда — неизвестно. Пить хочется страшно. От жары и жажды потеряла сознание.

Когда очнулась, чувствует, лежит на песке. Открыла глаза — в черном небе яркие чужие звезды. И вдруг склоняется над ней какое-то страшное дикарское лицо, заросшее волосами, с налитыми кровью глазами.

— Это как же она в темноте заметила? — не выдержал Стас.

— Дикарь оказался английским резидентом, — фыркнул Светик.

— Не мешайте слушать, — закричал Радзиевский, видать, не на шутку увлеченный историей.

— Давай, давай! — проворчал Стас, демонстративно поворачиваясь на спину.

— От испуга Таня снова потеряла сознание. Очнулась второй раз уже в пещере, одна. Поползла на свет, к выходу. Вылезла на площадку, видит, что находится на невысокой скалистой горе. Внизу лес непроходимый, а дальше — бескрайняя синь. Обошла она гору кругом — океан со всех сторон. Поняла, что на остров попала. Нигде ни души...

— А дикарь? — не выдержал Старцев.

— Увидела, что перед входом в пещеру тыква с водой поставлена и провяленная рыба лежит. Попила, поела и все думает, на самом деле ей то страшное лицо виделось или почудилось?

В этот момент из леса показался... И не человек, и не зверь. Что-то среднее. Весь обросший волосами, лоб низкий, глаза будто кровью окрашены. Челюсть вперед выдвинута.

— Все ясно. Недостающее звено! — прокомментировал Светик.

— Чего недостающее? — переспросил Радзиевский.

— Между обезьяной и человеком должно было быть какое-то переходное существо. Ученые его назвали недостающее звено, потому что останков его нигде не обнаружено.

— Так этот дикарь и было... это звено?

— Возможно! — согласился Ромка. — Во всяком случае, очень похоже по Таниному рассказу.

— Ну и что дальше?

— Дикарь оказался очень деликатным. Видя, что Таня его боится, близко не подходил. Ночью приносил еду и питье. Постепенно она к нему привыкла, даже привязалась. Словом, через какое-то время появился у них ребенок. Вполне нормальный человеческий детеныш. Смирилась Таня, думала, что вся жизнь на этом острове пройдет. Но однажды вышла на берег, а она там часто бывала, и видит — судно идет. Не раздумывая, кинулась в воду. Вдруг слышит крик. Обернулась она — стоит дикарь на берегу и руками младенца надвое разрывает. Тут Таня сознание и потеряла. Хорошо, наша шлюпка подоспела.

— А дикарь? — нетерпеливо спросил Старцев.

— Воды боялся, плавать не умел.

— А матросы что же его не заметили?

— В зарослях спрятался.

— А потом на остров экспедицию направили? — догадался Радзиевский.

— Нет, — сухо сказал Ромка.

— Почему?

— Надобности не было.

— Как так?

— Когда Таня этот рассказ в нашей контрразведке повторила, один капитан внимание обратил на ее относительно свежий маникюр. «Это кто, — говорит, — вам делал, неандерталец?»

— А она чего?

— Оказалась немецкой диверсанткой. Когда ее засылали, рассчитывали, что рассказом ученые заинтересуются, попросят в Москву ее прислать, а там...

Светик зареготал.

— Я же говорил, разведкой все кончится.

— А откуда ты знаешь? — спросил Старцев. — Уже слышал?

— Да это он только что придумал, — объяснил Светик.

— Не может быть! Правда? Скажи, — затормошил Старцев Ромку.

— Ну, допустим, правда. Плохо, что ли?

— Да ну вас, — обиделся Радзиевский и отполз подальше.

— Кончайте орать, — вдруг послышался рассерженный рожновский бас. — Вздремнуть не даете.

Его, видимо, мало волновала предстоящая ночная атака. В сумерках, тихо урча моторами, подошли танки. Для них заблаговременно приготовили проходы. Внезапно наступила темная летняя ночь. Вызвездило.

Сержанты еще раз дотошно проверяют снаряжение каждого солдата.

— Проверьте портянки, чтоб ногу нигде не терло, — приговаривал Старцев. — Сегодня поработать придется. Автоматы заряжены? А запасные карабины? Подгоните как следует обмундирование, чтобы ничего не болталось.

Но вот по рации передали команду «атака». Взревели моторы танков. Крепко держась за поручни, на них устроились бойцы. Широко по долине развернулись сухопутные корабли.

Враг спохватился. Передняя линия засверкала фейерверком очередей. Спрыгнули с танков, побежали за ними, стараясь не отставать.

В порыве миновали первую траншею. В нескольких километрах впереди взвились к небу яркие языки пламени.

— Наши ракетные части нанесли удар по второй линии обороны!

— Надеть противорадиационные костюмы! — раздается команда по цепи.

Бежать становится труднее. Но отставать нельзя. Попадается водная преграда. Разведчики показывают брод. Гуськом, по пояс в воде, перебираются через речку и снова разворачиваются в цепь.

Наконец и третья линия окопов позади.

— Привал! — раздается команда.

Солдаты буквально падают на землю. Как хорошо! Хоть отдышаться можно. Кое-кто пытается кемарить. Но зря. Полк получает новый приказ. Необходимо в стремительном марш-броске зайти неприятелю в тыл и завершить окружение вражеской группировки.

Об этом едва успевает сообщить своему взводу лейтенант Зотов, как к ним подкатывает мотоцикл.

Офицер с повязкой на рукаве сообщает:

— Товарищ лейтенант, вы убиты. Командование примет... — офицер обвел взглядом строй и продолжил: — Вот вы, старший сержант. Фамилия?

— Старший сержант Бессонов!

— Принимайте командование.

— Есть. Взвод, слушай мою команду. В походную шеренгу по двое становись! Направо! Бегом, марш!

Периодически у развилок дороги Ромка приостанавливался и сверял направление по компасу. Потом догонял взвод.

— Живей, ребятки, живей! — подбадривал он своих, стараясь не замечать страдальческих гримас Светика.

Но что это? Ромка вдруг увидел, как Рожнов решительно забрал автомат у Анохина.

— Зря я, что ли, весь месяц его мясо ел! — под общий смех ответил Боб на вопрошающий взгляд командира.

Как-то вдруг теплее стало от этой шутки Рожнова и бежать уже легче. Но потом ноги снова становятся будто свинцовые. Сколько они пробежали? Ромка сверяется по карте. Километров пять. Значит, надо еще три.

— Надо, мальчики, надо! — просит он не по-уставному.

«Надо». Ромка неожиданно вспомнил разговор с Андреем, состоявшийся незадолго перед отъездом.

...Он толкнул дверь, на которой красовалась надпись «Секретарь райкома». За столом сидел Андрей и чего-то ожесточенно чиркал на бумаге. В кабинете больше никого не было.

— Роман? Заходи. Рад тебя видеть. Садись. Поговорим.

Но едва Ромка сел, раздался телефонный звонок. Сначала Андрей слушал спокойно, потом начал раздраженно отвечать. Бросил трубку. Потом сам начал набирать какой-то номер. В этот момент ввалилась целая ватага девчат и ребят. Все они одновременно говорили, что какой-то Иван Иванович не дает автобуса, что мероприятие срывается. Андрей снова схватился за телефон, долго убеждал Ивана Ивановича. Потом снова вошел кто-то и еще кто-то и так часов до семи вечера.

Наконец кабинет опустел и звонки замолчали.

— Вот так-то, брат Ромка! — сказал Андрей чуть виновато. — Завтра у нас субботник, горячка, сам понимаешь. Хотел с тобой, об институте поговорить, но...

Андрей посмотрел на часы.

— Надо двигать. В восемь — собрание в одной организации. Вопросы есть?

— Один, — сказал Ромка.

— Давай.

— Зачем ты сюда пошел работать? Я же знаю, что ты об аспирантуре мечтал. Может, обязали, как члена партии?

— Нет, никто не обязывал. Просто предложили. Сказали, что считают мою кандидатуру подходящей.

— Значит, наука побоку?

— Думаешь, мне легко было принять решение? — взорвался Андрей. — Конечно, аспирантура, защита — накатанная дорожка. Но здесь ведь важнее. Понимаешь? И я здесь нужнее, чем в аспирантуре. Причем нужен каждую минуту, каждый час. И вот сознание этого и заставило меня согласиться.

— Впрочем, — Андрей махнул рукой, — все равно не поймешь. Самому пережить надо.

Может, сейчас наступил такой момент и для них?

— Надо, мальчики, надо! — повторяет Ромка.

По рации передается приказ развернуться в цепь и идти быстрым шагом.

«Это уже легче!» — думает Ромка, отдавая команду.

Но тут же убеждается, что передышки пока не будет. С фланга раздается автоматная очередь. Видимо, они нарвались на какую-то группу отступающего противника.

— В атаку, ура! — неожиданно кричит Анохин, только что получивший свой автомат из рук Рожнова.

Какая-то веселая ярость охватывает взвод. Все кидаются вперед. Бессонов попытался погрозить Светику кулаком, но в темноте кто же увидит?

Неожиданно у Ромки под ногами ахает оглушительным хлопком взрыв-пакет.

— Это откуда же? — он крутит головой и замечает затаившуюся под кустом фигуру.

Одним ударом Ромка опрокидывает навзничь неприятельского солдата.

— Я тебя убил! — испуганно кричит тот.

— Это я тебя сейчас убью, — разъяренно заявляет Ромка.

Ошеломленные яростным натиском, вражеские солдаты сдаются. Их отправляют в тыл. А взвод снова идет вперед.

Первые лучи солнца застают их лежащими на склоне холма. Стоило Ромке дать команду «ложись», как все уснули будто убитые. Ромка и сам с трудом борется с дремотой. Поэтому не сразу услышал попискивание рации.

— «Сокол, сокол»! — слышит он голос Зотова.

— Я — «сокол»! — отвечает Ромка.

— Где находитесь?

— На заданном рубеже. Восточная сторона отметки сто семнадцать, — рапортует старший сержант.

— Добро, — сдержанно говорит «убитый» Зотов, но в голосе его слышится одобрение. — Через тридцать минут спускайтесь к дороге. Подойдут «броники». Едем домой.

Ромка оглядывает лица спящих солдат. Сейчас они все ему кажутся родными и близкими. Пускай поспят еще немного...