КНИГА ТРЕТЬЯ

Две песни долгих печалью плещут.

Две лжи коротких скрывают их.

Истинно – пой белоснежной птахе.

Ушло навеки мое дитя.

Мертвые в небо глаза глядят.

Ложь – напеваю тебе, дитя.

Заяц скакнул, и закат зачах, Будто растаял в зыбких тенях – Одна в обносках, одна в кружевах.

Бежит вдоль забытой всеми реки – Пеплом повитый, закат зачах, Лапы крепки и кровь горяча, – Скачет, прекрасны его прыжки.

В пепле следы, следы в пустыне.

Ему вдогонку закат зачах.

Уэлдрейк. Белый заяц.

Глава 1 У начала мироздания

Танелорн оставался единственным оазисом среди бескрайней пепельной пустыни. Как долго ему еще пребывать в этом безжизненном мире, где восторжествовал Порядок и где истреблены малейшие признаки Хаоса? Конечно, заклятие Миггеи постепенно утратит силу, и город рано или поздно возвратится на свое привычное место. Со смешанными чувствами я смотрел на своих друзей, которые высыпали нам навстречу, когда мы с Хмурником въехали в городские ворота. Мы сообщили, что Танелорну, по нашему мнению, отныне ничто не угрожает, зато опасность грозит другим поселениям, дорогим сердцу каждого из нас. Вполне возможно, Мо-Оурия уже пала под натиском врагов. А в моей Германии правит безумный тиран. Признаться, было трудно сосредоточиться, сохранить ясность мышления, думая о происходящем сразу в нескольких мирах.

У дома Брута из Лашмара я спешился и передал поводья конюху. Озабоченность моя никак не желала рассеиваться. Вряд ли Фроменталю и его приятелям удалось добиться того, что они замышляли: Гейнор вел игру с куда более высокими ставками, нежели нам казалось поначалу.

Я вздохнул.

Мы, мелнибонэйцы, на собственном горьком опыте узнали, что по меньшей мере неразумно сталкивать между собою Порядок и Хаос в надежде достичь своих целей – целей смертного.

Ни один человек и даже ни один мелнибонэец никогда не обладал той властью, тем могуществом, какое присуще богам. Ввязываться в соперничество богов – прямая дорога к гибели. Отчасти мне было все равно, уцелеют или погибнут эти ничтожные людишки, окружавшие меня, последнего императора Мельнибонэ; отчасти же я понимал, что у нас общий враг, общая угроза, и что моя судьба тесно переплетена с судьбами представителей расы, основавшей когда-то Молодые королевства. Еще я понимал, что мы связаны друг с другом не происхождением, но образом мыслей и складом ума: моя мелнибонэйская культура была абсолютно чужда этим, с позволения сказать, наследникам, но сам по себе, как Эльрик-наемник, а не как принц Мельнибонэ, я сошелся с ними гораздо ближе, нежели в прежние времена со своими родичами.

Врожденная мелнибонэйская надменность, от которой никак было не избавиться, оборачивалась постоянными внутренними конфликтами. Подобно мультивселенной, мой рассудок не знал покоя. Его словно разрывали на части противоборствующие силы, которые и образуют мироздание, – вечные парадоксы войны и мира, жизни и смерти. Вроде бы я искал мира и покоя, но почему тогда не осел в Танелорне, хотя возможность у меня была, хотя здесь были друзья, книги и приятные – о редкость! – воспоминания? Почему я так и норовил сбежать из города и охотно ввязывался в новые авантюры? Неужели на деле мне, чтобы забыться, необходимы битвы с их всепоглощающей яростью?

Нас встретил обеспокоенный, однако явно обрадованный нашим возвращением Брут.

– Ну что, друзья мои, долго ли еще нам терпеть? – спросил он.

Могущество Миггеи слабеет. Заклятие распадается. Скоро все вернется на круги своя, – ответил я, а про себя подумал: «Знал бы ты, как Гейнор обошелся с Миггеей и какие он лелеет планы!» Мы перекусили, привели себя в порядок, и тут пришла Оуна – посуровевшая и неразговорчивая.

– Пора начинать, – вот и все, что она сказала. Следом за девушкой мы вышли из дома и направились к башне Десницы – диковинному сооружению, формой напоминавшему руку ладонью наружу (кажется, у людей этот жест выражал добрые намерения). В башне Десницы находилось мое тело, погруженное в колдовской сон.

Стражники расступились, и мы вошли внутрь и стали подниматься по лестнице, которая в итоге привела нас в лабиринт коридоров. Оуна показывала дорогу, шагала легко и уверенно. Я шел за дочерью, ступая куда осторожнее, а Хмурник замыкал наш маленький отряд: у него был вид человека, который по горло сыт всяческим колодовством и не желает более иметь с ним ничего общего. Он что-то бормотал себе под нос; я прислушался. Все то же самое: надо уходить из Танелорна, покуда целы, надо возвращаться домой, в Молодые королевства, где жизнь проста и понятна, а колдовство обычное, человеческое…

– Если Гейнор приведет Ариоха к камням Морна, уже нигде не будет простой и понятной жизни, – проговорила Оуна. Выходит, она тоже слышала бормотание Хмурника? Интересно, что это за камни Морна? Некоторое время назад я слышал, как Оуна говорила о них с Фроменталем, но мне никто ничего не объяснял.

"Узкий коридор уперся в низенькую дверцу, у которой снова стояли стражники. Я помедлил, переводя дыхание, а Хмурник заговорил с одним из караульных.

Мне страшно не хотелось открывать эту дверь. Я сделал вид, что никак не могу открыть замок. Мне на плечо легла рука Хмурника – мол, держись, друг. Оуна ободряюще улыбнулась.

Я повернул ключ и распахнул дверь настежь.

На кровати распростерся мелнибонэец, в котором с первого взгляда угадывался аристократ – и не просто аристократ, а принадлежащий к королевскому роду. Утонченные черты лица резко контрастировали с вульгарным нарядом. Я невольно начал сравнивать: руки длиннее, пальцы изящнее, чем у фон Бека, черты лица чуть более резкие, уши заострены кверху, губы, полные и чувственные, кривятся в усмешке… На мелнибонэйце был костюм варвара из южных земель: я довольно давно отказался от одежды своего народа. Даже светлые волосы собраны в пучок на затылке на варварский манер.

Мельнибонэец лежал там, где, по всей видимости, и упал. Оуна подтвердила мою догадку: никто не решился ничего тронуть из опасения, что я могу внезапно очнуться.

Высокие, по колено, сапоги из оленьей кожи, вычурный серебряный нагрудник, стеганая бело-голубая куртка, алые рейтузы, темно-зеленый плащ… А вон и ножны – естественно, пустые, однако куда более изысканные и удобные, чем та самоделка, в которую я прятал Равенбранд.

Мое тело, отлично знакомое той моей половине, которая принадлежала Эльрику… И все же я глядел на него со странной отрешенностью – пока меня вдруг не захлестнули эмоции. Я бросился в комнату, упал на колени рядом с кроватью, схватил безжизненную руку, сжал ее, не в состоянии иначе выразить бушевавшие во мне чувства. Из глаз потекли слезы – я оплакивал собственную пропащую душу.

Какое-то время спустя я словно опомнился и, смущенный своим столь неподобающим поведением, вложил Равенбранд в холодную руку двойника.

Потом встал и хотел что-то сказать, когда другая рука спящего внезапно ухватила меня, ухватила и не желала отпускать. Насколько я мог судить, он по-прежнему спал, однако хватка его была на удивление крепкой.

Я попытался освободиться, но мои веки неожиданно отяжелели, глаза смежились. Меня неудержимо клонило ко сну. Невероятно! Только заснуть и не хватало! Но сил сопротивляться уже не было.

Неужто Гейнор ухитрился наложить на меня сонные чары?

Силы иссякали, мне хотелось только одного (и это одно в сложившихся обстоятельствах казалось наиболее логичным) – лечь рядом с моим двойником, вытянуться на кровати и заснуть глубоким, таким желанным и таким необходимым телу сном. Откуда-то издалека донесся встревоженный голос Хмурника. Оуна ответила ему, я разобрал слова «камни Морна»…

И заснул.

А в следующий миг увидел себя.

Раздетый донага, я стоял на чем-то темном, поглотившем мои ноги почти до колен. Впереди возвышалось высоченное серебряное древо, корни которого охватывали ствол, а ветви терялись в необозримой вышине. Никогда в жизни я не видел ничего столь прекрасного, столь непостижимого… Да, я находился вне мироздания и глядел на ветвистое древо мультивселенной, ни на мгновение не прекращавшее расти и умирать. Ветви переплетались, образуя сложнейшие узоры, подобные фрагментам изысканнейшей на свете филиграни, и за их переплетением невозможно было уловить и воспринять общую картину. Я знал, что смотрю на бесконечную вереницу миров. А что, если это древо – не единственное? Что, если таких деревьев – множество?

Я осторожно шагнул вперед и шел, пока не приблизился к древу настолько, что видел теперь только ближайшую ветку, по которой двигались какие-то фигурки, переходившие из мира в мир.

Я взобрался на ветку – и внезапно нахлынула радость узнавания. Не то чтобы я часто бывал в этих местах – серебристые дороги были неведомы и Эльрику, и Ульрику. Однако в памяти вдруг пробудились воспоминания тысяч других моих двойников из бесчисленного множества миров, воспоминания, наполненные беспредельной скорбью и бесшабашным весельем. Я почувствовал, что иду домой.

Ветка перетекла в другую, потолще, та – в еще более толстую, и мне навстречу попадалось все больше народу, спешившего, как и я, по серебристым дорогам к некоей заветной цели, к некоей обетованной действительности. Мы ограничивались короткими кивками: на серебристых дорогах не принято заводить знакомств.

А вскоре я стал замечать, даже угадывать, в тех, кто шагал мне навстречу, нечто общее, некое сходство – едва различимое в одних и поразительно близкое в других. Все они, и мужчины, и женщины, были, в известной степени, моими копиями. Тысячи тысяч двойников. Казалось, я превращаюсь в грандиозное по размерам аморфное существо, объединяющее в себе всех, кто был мною, и теряю собственное "я", растворяясь в большем; будто бы исполняю загадочный ритуальный танец, совершаю действия, которые изменят судьбу каждого из нас.

Второе путешествие по миру грез привело меня отнюдь не к хижине Оуны. Шаг за шагом я приближался к «сгустку» ветвей, свившихся кольцами и словно подрагивавших в напряженном ожидании.

Я не спешил, произнося в уме слова охранительного заклинания.

Серебристые нити расширялись, становились полосами, превращались в настоящие дороги, изгибавшиеся столь причудливо, что невозможно было понять, куда они в конечном счете выведут. Мало того, мне чудилось, что все эти дороги сходятся к тому самому месту, на котором мне вздумалось остановиться. И тут, к моему великому облегчению, показался очередной путник, шагавший в ту же сторону, что и я. Лицо его ни в коей мере не напоминало моего собственного – и все же было мне знакомо.

Поскольку все происходило во сне, я ничуть не удивился, встретив на серебристой дороге князя Лобковица. Этот достойный человек, более известный как герр Эль, пожал мне руку, будто мы с ним встретились на прогулке в окрестностях Бека. Судя по всему, Лобковица ничуть не смущал призрачный пейзаж вокруг.

Рукопожатие оказалось точно таким, каким я его запомнил, – крепким и теплым.

– Мой милый граф! – по тону Лобковица можно было заключить, что он и вправду рад меня видеть. – Мне говорили, что я могу вас тут повстречать. Вы уже освоились?

– Боюсь, что нет, князь. И, сказать по правде, мне не хочется разбираться в здешних хитросплетениях. Я всего лишь пытаюсь попасть домой. Как вам известно, у меня достаточно причин желать возвращения в Германию.

– Но вы же не можете вернуться без меча!

– Мой меч теперь в более надежных руках. А мне для борьбы с Гитлером меч не нужен, уж поверьте.

В печальном, умудренном жизнью взгляде Лобковица мелькнула ирония.

– Охотно верю, граф. Знаете, на лунных дорогах мы порой сталкиваемся с любопытным явлением – ветви вдруг начинают загибаться к стволу, то сжимаются, то распрямляются, воспроизводят себя сотнями способов, и переплетение их становится чудовищно сложным и бесполезным для странников, вроде нас с вами. Существует теория, которая гласит, что такие места – нечто вроде раковых опухолей: равновесие между Порядком и Хаосом нарушено, однако стихии продолжают сражаться друг с другом. Избегайте таких мест, граф: они сбивают с толку, лишают разума, запутывают в парадоксах. Из них крайне тяжело выбраться.

– Но моя дорога ведет меня именно туда. Что же мне делать?

– Если не возражаете, я готов вам помочь. Разумеется, я принял его предложение, и он пошел рядом со мной, разглядывая паутину ветвей вокруг и восхищаясь ее красотой. Я спросил, далеко ли Серые Жилы. Лобковица покачал головой.

– До Серых Жил еще идти и идти. Эти дороги создаем мы – те, кто путешествует между мирами. Крестьяне вытаптывают тропинки, которые с течением лет превращаются в автострады; вот так и наши желания И устремления создают тропинки в мультивселенной. Вы, конечно, можете сказать, что мы прокладываем линейный путь в нелинейности, что наши дороги призрачны, воображаемы, что всякая форма здесь есть иллюзия, не более чем частичка общей картины, – и будете правы. Человеческий рассудок привык упрощать мироздание: к примеру, время мы представляем себе линейным, чтобы ориентироваться и нем. Говорят, истинные творцы всего на свете – наше сознание и наши сны. Я истово верю в благую силу сновидений и потому нисколько не сомневаюсь, что в своих снах мы творим наш мир, в мельчайших подробностях. Как вам мои рассуждения? Не правда ли, похоже на парадокс? Но я нисколько не преувеличиваю.

За разговором мы оказались в плотном окружении ветвей, и мне стало слегка не по себе.

– И что же, по-вашему, означает вон то гнездо серебристых нитей?

– Линейность, обратившуюся в себя… Или обезумевший Порядок. Или необузданный Хаос. Какая, впрочем, разница? Можете считать, что это цветы, из которых потом возникнут новые плоскости бытия. Кажется, этот перекресток принято называть Перекрестком хризантем. Его обычно сторонятся.

– Почему?

– Потому что здесь вы утрачиваете всякую связь с привычной реальностью, полностью отрешаетесь от всего, что вам знакомо. А если этот цветок – раковая опухоль…

– Неужели никто не знает их истинной природы?

– А кто может это знать? Нам остается лишь предполагать и догадываться.

– Итак, мы в ловушке. Я вас правильно понял?

– Я бы не был столь категоричен, милый граф. Здесь, в мире грез, идеи часто становятся реальностью. И наоборот… – Лобковиц загадочно улыбнулся. – Мой вам совет: не ищите достоверности, здесь она ненадежна. Лучше придумайте какую-нибудь теорию. Она, по крайней мере, вас не обманет. Говорят, чтобы постичь мультивселенную, нужно перейти от концепции к перцепции, от манипулирования к пониманию и от понимания к действию…

В юности, когда я обучался колдовству, меня учили приблизительно тому же самому. И все же было боязно погрузиться в заросли серебристых нитей. Лобковиц, похоже, чувствовал мой страх и находил его забавным.

– А что вы, собственно, рассчитываете здесь найти, граф?

– Себя, – ответил я со смешком.

– Смотрите! – Лобковиц указал на ветку, которая вела из паутины в непроглядный мрак. – Это вам подходит?

– А куда она ведет?

– Куда вам хватит мужества и силы воли дойти. Иными словами, куда захотите, туда вы по ней и попадете.

Признаться, я надеялся на более обстоятельный совет, однако в глубине души сознавал, что в столь переменчивом, нестабильном, столь подверженном прихотям богов и смертных мироздании на другое уповать не приходится. Тем не, менее чувство, будто я оказался в хитроумно подстроенной ловушке, никак не желало проходить.

Сны приходили ко мне и как к Ульрику фон Беку, и как к Эльрику Мельнибонэйскому. Они были столь красочны, столь живописны, что запомнить их целиком не представлялось возможным. Эльрик вспоминал свои сновидения как очередные кошмары в ряду других, не менее жутких, от которых просыпаешься с криком. И потому он стремился все к новым и новым приключениям, ища забвения в поединках и битвах.

Но теперь наша связь с фон Беком не позволяла мне забыться так легко.

– Ступайте на остров Морн, – крикнул мне вослед князь Лобковиц, когда я свернул на указанную ветку.

Я обернулся.

– Морн?

Таинственного князя Лобковица – или герра Эля – уже нигде не было видно. Он словно растворился в переплетении ветвей. А то образование, которое он назвал раковой опухолью, сейчас и в самом деле напоминало вырезанную из слоновой кости хризантему – вырезанную с таким совершенством, что поневоле заподозришь руку богов. Понятно, откуда перекресток приобрел свое название. Но кто его дал – люди, прокладывавшие дороги, постоянно ходившие одними и теми же путями, или, может быть, божества?

Почему Лобковиц настоял, чтобы я выбрал эту ветвь? И почему он упомянул Морн? На мгновение я усомнился в искренности его намерении, заподозрил моего знакомого в обмане, но отогнал шальную мысль. Если я хочу выжить, мне надо доверять людям – во всяком случае, тем, кто на деле уже доказал свою порядочность.

Мало-помалу ветка привела меня к главной ветви древа. Я приблизился к месту, где эта ветвь загибалась кверху, а затем ныряла вниз, образуя арку.

Выхода не было, придется пройти под ней. Я сделал шаг – и осознал, что гляжу в ослепительно-белый котел, внутри которого бушует пламя. В следующее мгновение это пламя выплеснулось на меня, окутало золотисто-оранжевым коконом и проглотило – и я будто провалился в яму и падал, падал, падал, целую тысячу лет. А подо мной, на дне ямы, раскинулось бескрайнее поле серебристых цветов – розы и хризантемы, бархатцы и магнолии, и в каждом цветке была заключена собственная вселенная.

Я испугался, что меня утянет в одну из этих неведомых вселенных, но тут поле начало преображаться, стало гладким и белым, на нем остались лишь два огненно-алых пятна… Внезапно я сообразил, что вижу свое лицо, увеличенное до гигантских размеров. А потом передо мной возникли встревоженные лица Хмурника и моей дочери Оуны. Я повернул голову. На полу, рядом с кроватью, спал граф Ульрик фон Бек. А со мной произошла перемена. Все было совсем не так, как некоторое время назад…

Как фон Бек, хоть я и чурался Эльрика, хоть он и презирал меня, как любого из людей, населяющих Землю, я все же не мог отделаться от своего «напарника». Во мне продолжали уживаться две личности. И, по всей видимости, я никогда не смогу избавиться от Эльрика, от его воспоминаний и его мыслей. Не думаю, чтобы подобное «раздвоение» было мне суждено от века, это всего лишь случайность, которая могла произойти со всяким; так или иначе я, по большому счету, мало чему научился за срок нашего совместного существования. А думать, будто благодаря слепому случаю ты стал повелителем мультивселенной, – верх самообольщения, величайшее и глупейшее на свете заблуждение.

Позднее мне доводилось слышать о тех, в ком уживались тысячи личностей, но сам я поначалу едва справлялся со своею второй. Простой немецкий помещик оказался в сверхъестественном контакте с существом, от которого его отделяли несчетные километры пространства и не поддающиеся исчислению года. И все же – его лицо было моим собственным. Невольно складывалось впечатление, будто я вижу свое отражение в длиннейшем коридоре с зеркальными стенами, и мой образ дробится в этих зеркалах, и каждое отражение хотя бы одной-единственной деталью отличается от оригинала.

Я приподнялся на локте, медленно встал с кровати. Сколько прошло времени? Хмурник приплясывал, радуясь пробуждению друга, Оуна взяла отца за руку, а Эльрик недоуменно взирал на происходящее…

Лишь я, похоже, сохранил воспоминания о странствии по лунным дорогам.

Эльрик перевел взгляд на меня.

– Должно быть, тебя, господин, я должен поблагодарить за чудесное избавление от колдовского сна?

– Думаю, нам обоим следует поблагодарить госпожу Оуну, – ответил я. – Она доказала, что многому научилась у своей матери.

Эльрик нахмурился.

– Погоди… Да, я что-то припоминаю… – вдруг он вздрогнул. – Мой меч…

– Бурезов у Гейнора, – вставил Хмурник. – Но твой.., э… Но этот господин принес другой меч.

– Угу, – Эльрик сильнее сдвинул брови, посмотрел на Равенбранд, который я вложил ему в руку. – В голове какие-то обрывки… Гейнор похитил мой меч. Я заснул. Мне приснилось, что я нашел Гейнора и снова потерял… – он вскинул голову. – Гейнор угрожал… Нет, Танелорн в безопасности. Миггея побеждена. Камни Морна! Наши друзья в беде. Ариох, герцог Ариох, где он?!

– Был здесь, – отозвался Хмурник. – В смысле, в этом мире. Но нас он не навещал. А теперь, похоже, ушел – и Гейнор с ним.

Эльрик обхватил голову руками и застонал.

– Слишком много колдовства! Даже для меня слишком много! Ни один смертный такого не вынесет… О, я вспомнил! Сон, и во сне хижина! Белые лица, пещеры, молодая женщина…

– Отец, со временем ты вспомнишь все, – перебила Оуна. Эльрик недоуменно посмотрел на нее, растерянно развел руками.

– Что ж, – сказал я, – мы своего добились. Больше всего на свете мне сейчас хотелось лечь и заснуть обыкновенным человеческим сном, без каких-либо сновидений.

– Война еще не кончена, – тихо напомнила Оуна. – Нам необходимо избавиться от Гейнора.

Мы не знаем, что он замышляет. А напасть он может сразу в двух местах, и ему наплевать на все, включая собственную жизнь.

– Где нам его искать? – Эльрик тщательно осмотрел меч. Казалось, он подозревает клинок в злонамеренности. При этом чувствовалось, что он умеет обращаться с подобного рода оружием.

– Найти его легко, – ответила Оуна. – Он наверняка выберет одно из «мест силы» – Бек или Морн. Вопрос в том, как его победить. Если ты готов, отец, мы прямо сейчас отправимся в Мо-Оурию, где наша помощь по-прежнему необходима.

– А как мы туда попадем? – спросил я. – Вряд ли король Страаша во второй раз откликнется на мой зов.

Девушка улыбнулась.

– Есть иные способы передвижения, граф, менее, скажем так, радикальные. И потом я уверена, что заклятие Миггеи более не действует. Теперь только она осталась в той пустыне, которую сотворила – и пребудет там, пока не найдется человек, готовый ее освободить. Но нужно решить, как быть с мастером Хмурником – он не может, подобно нам, путешествовать между мирами. Думаю, проще всего ему будет дождаться возвращения Эльрика здесь, в Танелорне.

Хмурник явно обрадовался, что ему никуда не придется идти, но вслух сказал:

– Я поклялся всюду сопровождать Эльрика – хоть в преисподнюю, если понадобится.

Эльрик вытянул свою белую руку, положил ладонь на плечо Хмурнику.

– До этого еще не дошло, друг мой.

Хмурник ухмыльнулся.

– Я подожду две-три недели, – сказал он. – А если ты не вернешься к тому времени, отправлюсь, пожалуй, в Элуэр. У меня там дела, которые надо бы доделать. В общем, если что, ищи меня там.

Он радовался тому, что остается, и был, несомненно, огорчен предстоящей разлукой с другом.

Мы втроем вышли из комнаты, попрощавшись с Хмурником. Он пожелал нам удачи и прибавил:

– сердце подсказывает ему, что мы непременно встретимся снова.

Оуна вывела нас из башни Десницы на залитые солнечным светом улицы, заполненные возбужденными, веселящимися людьми. Город окружали зеленые холмы – Танелорн возвратился на свое привычное место в мироздании.

Мы свернули в узкий, кривой переулок и очутились в старой части города, по которой и пробирались, пока не вышли к невысокому строению, которое, судя по его виду, уже не первый год пустовало. Верхние этажи были разрушены, но нижний неожиданно оказался во вполне приличном состоянии. Вход преграждала обитая железом дверь с замком, который Оуна, убедившись, что за нами никто не следит, открыла удивительно маленьким ключиком.

Внутри не было ничего такого, что стоило бы запирать на замок, – кровать, стол, кресло, несколько полок с книгами и свитками, кухонная утварь. На меня это помещение произвело впечатление монашеской кельи.

Я не стал задавать вопросов, всецело положившись на Оуну, которая как будто знала, что делает.

После нашего разлучения я продолжал слышать мысли Эльрика; лишь когда он стоял совсем рядом, мое восприятие притуплялось. Сейчас он нервничал, причем гораздо сильнее нас с Оуной. Почему? Вдобавок его откровенно смущало мое присутствие – он избегал встречаться со мной взглядом и старался не обращаться напрямую. Будь у меня возможность уйти, я бы с радостью ушел, чтобы не смущать далее своего двойника.

Он явно пришел в себя не до конца, его движения были замедленными, как у сомнамбулы. Может, он думает, что все это ему снится?

Или это и вправду сон? И мы только снимся Эльрику Мельнибонэйскому?

Оуна тем временем подошла к дальней стене и отдернула гобелен, за которым пряталась другая дверь.

– Куда она ведет? – поинтересовался я.

– Куда получится, – отозвалась девушка с невеселой усмешкой.

– То есть?

– Все зависит от того, кто правит соседними мирами, – Порядок или Хаос.

– А как это узнать?

– Войти в дверь, – просто ответила она.

– Так пошли, – поторопил Эльрик, неожиданно проявив нетерпение. – Я жду не дождусь новой встречи с кузеном Гейнором, – его рука лежала на рукояти Равенбранда. Меня восхитила его смелость. Да, у нас была общая кровь и, отчасти, общие проблемы, но по темпераменту мы с ним – полные противоположности. Он искал забвения в действии, а я – в философии. Я неохотно принимал решения, Эльрик же никогда долго не раздумывал: для него решения были смыслом жизни, и принимал он их походя.

Веди он обыкновенную, прозаическую жизнь, тогда бы с ним случались обыденные, прозаические вещи. Но подходит ли прозаическая жизнь тому, у кого такие хищные черты лица, кто должен прибегать к колдовству только для того, чтобы не умереть от недостатка сил?

Как бы повел себя я на его месте? Не знаю, не знаю… Меня не обучали сызмальства колдовским штучкам, не наставляли в нечеловеческой мудрости предков. В юности мне не доводилось сражаться с чудовищами, осваивать премудрости полетов на драконах и учиться править миром. Разумеется, его прошлое было для меня открытой книгой – ведь воспоминания Эльрика остались во мне, а мои воспоминания к нему не перешли, и, надо признать, я отчасти ему завидовал.

Не тратя лишних слов, Эльрик распахнул дверь и шагнул через порог. Я последовал за ним. Оуна аккуратно закрыла дверь.

Мы очутились в залитом солнцем саду. В таких садах обычно уединяются, ища успокоения, отдыха от мирских забот. Я бы даже сказал, что рассчитывал наткнуться на нечто подобное по ту сторону двери. Сад окружала высокая стена, поверх которой виднелись крыши домов. Перед нами раскинулись клумбы, засаженные ароматными травами и цветами. По газону расхаживали павлины и задиристые петухи. А посреди сада находился пруд с фонтаном. Фонтан был каменный; журчание воды как нельзя лучше дополняло облик сада.

Честно говоря, мы испытали некоторое разочарование. Ведь мы готовились к чему-то более воинственному. Эльрик с подозрением огляделся вокруг. Похоже, он высматривал, кого бы ему убить.

А вот Оуна облегченно улыбнулась. По-видимому, ее опасения не оправдались.

Ворот в стене, окружавшей сад, не было и в помине. Наружу можно было выйти только через дверь, которая привела нас сюда.

– Что дальше? – Эльрик вновь огляделся. – Куда теперь?

– Из Танелорна в Мо-Оурию и из Мо-Оурии в Танелорн, – сказала Оуна, – добираются только по воде.

Эльрик опустил руку в пруд.

– По воде? Но как? Здесь нет никакого корабля, – он с интересом уставился на подплывшую к его ладони рыбешку, словно ожидая, что та возьмет и превратится в корабль.

Оуна с улыбкой сняла с плеча лук и очертила им круг на воде. Как ни удивительно, очерченная полоса никуда не делась, не растаяла. Внутри круга вода забурлила, стала менять цвет – и внезапно хлынула вверх кроваво-красным потоком, будто кровь из раны. Сквозь нее просвечивало солнце, и наши лица в солнечных лучах приобрели кровавый оттенок.

Эльрик ухмыльнулся своей волчьей ухмылкой. Его глаза блеснули.

– Это проход? – спросил он. Оуна кивнула.

Мельнибонэец прыгнул в водяную колонну, обхватил ее руками, точно обнимая. Дернулся, как лягушка на электрической изгороди, – и сгинул, подхваченный потоком.

Я не торопился следовать его примеру. Оуна засмеялась, взяла меня за руку и потянула за собой.

В глаза ударил ослепительный свет. Нас понесло в разные стороны; я пытался удержать руку Оуны, но не сумел. Меня окружило ревущее, беснующееся пламя, я погружался в огненную бездну, грозившую утопить Ульрика фон Бека в крови мироздания. Пламя не жгло, зато проникало, казалось, в самые затаенные уголки души. В огне то и дело возникали искаженные гримасами лица – должно быть, лица грешников в аду. Обезображенные, искалеченные тела, сцены пыток, жертвы которых словно исполняли кощунственные балетные па…

Этот огонь будто состоял из воды; во всяком случае, в нем можно было плыть, что я и делал, причем дышать не требовалось – и не хотелось. Мне сразу вспомнились маслянистые воды Бледного моря, лежащего за Мельнибонэ.

Я вертел головой, высматривая своих товарищей, но тех нигде не было видно. Может, Эльрик с Оуной сговорились таким вот способом избавиться от меня? Могли бы сказать, что я им больше не нужен…

Вдруг я ощутил за спиной нечто огромное и злобное и поплыл изо всех сил. Но чудовище, на которое я боялся оглянуться, не отставало. Я решил, что недостойно немецкого аристократа убегать от неведомого врага, и все-таки отважился обернуться. Моим глазам предстала чудовищная тень – этакая гигантская акула призрачных морей, древняя, как само мироздание. Двигалось чудовище, похоже, с немалым трудом и даже постанывало. Что-то коснулось моих ног – и скрылось в толще вод, как если бы чудище внезапно передумало нападать.

Я плыл сквозь леса рубиновых колонн, между стенами голубого пламени и над полями изумрудов и жемчужин. И мне по-прежнему не требовалось дышать и некого было опасаться – теперь, когда то чудовище исчезло.

Я проплывал через охваченные пламенем города. Плыл над полями сражений, где сходились в битве целые народы, и над разоренными, уничтоженными мирами. Плыл по густым лесам, над цветущими лугами…

И вдруг мой рот наполнился водой.

Я закашлялся, устремился вверх – и вынырнул в искрящейся тьме.

Откуда-то из темноты донесся женский голос. Оуна! И разговаривала она с моим двойником.

– Добро пожаловать, отец! – сказала она. – Добро пожаловать в Мо-Оурию, где ждет тебя твоя судьба.

Глава 2 Великое преступление

Мои товарищи ждали меня на берегу, куда я почти на ощупь и выбрался. Было зверски холодно. В призрачном свете, исходившем от поверхности воды, я различил знакомые очертания Мо-Оурии, разве что сейчас они выглядели более неровными, что ли, чем раньше. Время от времени в стороне города вздымался столб пламени, ярко вспыхивал и опадал. Я понятия не имел, что это за огни, но было в них что-то зловещее, заставлявшее предположить самое худшее. Издалека доносились звуки – будто негромкое тиканье часов. Затем словно прогрохотал обвал – и кто-то расхохотался. Треск.., тяжкий, глубокий вздох.., эхо вскрика… В Мо-Оурии явно творилось что-то жуткое, кощунственное.

Я постарался не выдать своих страхов.

– Гейнор, похоже, здесь преуспел, – сказал я и убедился, что мой голос звучит ровно.

Эльрик, как бы повинуясь внезапно пробудившимся инстинктам, положил ладонь на рукоять Равенбранда.

– Тогда нам лучше не откладывать наше свидание, – откликнулся он.

Я начал понимать, что мой двойник не бравирует своей смелостью – он попросту не знает, что такое осторожность. То, что обыкновенному человеку кажется безумием, для Эльрика вполне логично.

Оуна усмехнулась.

– Я бы сперва разузнала, какие у него силы. Не забудь, отец, ты не в своем мире. Даже у меча может не быть привычного тебе могущества.

Эльрик пожал плечами, но возражать не стал. Я же был полностью согласен с Оуной – тем паче что именно она привела нас сюда и знала об этом мире больше нас обоих.

Мой двойник покачал головой и двинулся вдоль берега по направлению к городу. Шагал он, нисколько не таясь – нет чтоб хотя бы пригнуться. Нам оставалось только последовать за ним.

Вскоре из полумрака стали проступать следы, оставленные Гейнором. Не раз и не два мы натыкались на тела громадных черных пантер, охранявших подступы к городу. И дважды мы нашли останки офф-моо – мятые хламиды, расползшаяся плоть и ни единой косточки. Неужели у офф-моо совсем нет костей? Мне попался под ноги высокий головной убор – вроде того, какой был на Ученом Фи, – и я вновь задумался, чем объясняется такая странная форма – модой или строением головы? Столбы пламени, которые мы видели с берега, поднимались, как выяснилось, над кострами, в которых сгорали вещи офф-моо. И повсюду, повсюду валялись мертвые труги и дикари. По всей видимости, некоторые из них погибли уже после того, как город был захвачен, – передрались между собой из-за добычи. Наверное, их ожидало разочарование – вряд ли они отыскали в Мо-Оурии много такого, что могло утолить их алчность.

Но как эти дикари сумели победить офф-моо, которые знали о предстоящем нападении и готовились к нему? Хотя… Знали-то знали, но вот тех офф-моо, которые напоминали статуи и которые стерегли городские границы, – вот их, похоже, застали врасплох. Даже не позволили пробудиться, чтобы защитить себя. И умение офф-моо направлять на врагов смертоносные сталактиты оказалось бесполезным. Гейнор поначалу не знал о своем противнике ровным счетом ничего, но со времени нашего с ним расставания на рубежах Мо-Оурии он многому научился…

Куда ни посмотри, везде взгляду представали признаки дикого, бессмысленного разрушения.

Что сталось с офф-моо? Может, они бежали? Или укрылись в городе? Или же их всех истребили? Или захватили в плен? Помнится, у Гейнора и в этом мире были сверхъестественные союзники. Что они сотворили с офф-моо?

Впереди показались какие-то фигуры. Передвигались они вразвалку, как труги, или неуверенной поступью слепых дикарей.

Чем ближе мы подходили, тем чаще озирались и тем осторожнее шли, и даже Эльрик внял голосу рассудка и старался держаться в тени. Дикари сновали в развалинах, выискивая что-нибудь ценное. Не могу представить, какие вещи офф-моо могут представлять ценность для этих полуживотных. Но где остальные, где, собственно, армия Гейнора?

Мы приблизились к центральной площади города. Каменные колонны офф-моо горели призрачно-белым пламенем. То, что я на берегу принял за крики, был звук, который издавали колонны, падая наземь. Признаться, этот звук до жути напоминал человеческий крик.

Колонны пылали, но ни победителей, ни побежденных видно не было.

Мы решили изловить какого-нибудь дикаря и допросить его. Оуна наклонила голову, прислушиваясь, затем бросилась к одной из горящих колонн.

Мгновение спустя в темном проеме появилась высокая фигура. Хламида пламенела, глаза сверкали, и прежнего радушия во взгляде офф-моо я не увидел.

Оуна перебросилась с офф-моо нескольким фразами. Ученый медленно сошел на улицу и заскользил к нам. По его гладкому лицу трудно было определить, узнал он нас или нет.

– Это сделал Гейнор, – сказал он по-гречески. – Он боялся, что мы захотим остановить его. И правильно боялся. Поэтому он заключил союз с владыками Вышних Миров и от них узнал, как и чем можно нас победить.

– Скольких он убил? – спросил Эльрик с прямотой профессионального солдата.

– Проще подсчитать, сколько уцелело. Я – Ученый Грина. Когда Гейнор напал на наш город, меня здесь не было. Когда же я возвратился, то увидел все то, что имеете несчастье видеть вы. Мои товарищи успели сообщить мне, что варваров было слишком много. И что произошло нечто ужасное…

– Где все дикари? – перебил я, стуча зубами от холода. – Куда они подевались?

– Ушли, – просто ответил Ученый Грина.

– А Гейнор где? – грубовато справился Эльрик. – Он-то куда запропастился?

– Он тоже ушел – когда сделал то, что хотел.

– Что именно?

– Он похитил наш Посох и отправился к Серым Жилам.

– Невозможно, – проговорила Оуна. – Посох в его руках… Он уничтожит Гейнора, едва тот попробует применить его. Только глупец отважится на такой риск. Только глупец подвергнет свою жизнь такой опасности.

– Глупец – или Гейнор, – сумрачно заметил Эльрик.

– А что ему понадобилось у Серых Жил? – спросил я.

– – Могущество, – ответил Ученый Грина. – Власть над силами мироздания. Он сам в этом признался, когда предлагал нам поддержать его. Разумеется, мы отказались, и…

– Боги никогда этого не допустят! Ученого Грину как будто позабавили эти слова.

– Никто не допустит подобного, если он в здравом уме. Но существует теория, будто владыки Вышних Миров частично утратили рассудок, потому-то в мироздании и происходят события, прежде невозможные. А ведь скоро противостояние: все миры выстроятся в линию на великом поле времени. Возникнут новые реальности, определятся новые судьбы. Ваша линия – не единственная. Есть и другие. Множество других. И все они ведут к этому величайшему мгновению. Уже ничто не вечно, ничто не незыблемо, и верность Порядку оборачивается преданностью Хаосу. Гейнор служит одновременно тому и другому, точнее, использует и Порядок, и Хаос, стремясь стать единоличным правителем мироздания. Когда-то смертные и думать не смели о таком, не то что добиваться этого. Но теперь даже смертные готовы сокрушать основы мультивселенной.

– Гейнор не станет жертвовать собой, – сказала Оуна. – Раз у него ваш Посох, он наверняка полагает себя неуязвимым.

– Он жаждет власти. И наш Посох придает ему уверенности. Но я все равно не понимаю, чего он собирается достичь, выступая против Серых Жил. Его алчность погубит мироздание, ничего другого он не добьется.

– Он напоминает мне одного диктатора из моего мира, – негромко сказал я. – Этот человек безумен и утратил почти всякую связь с реальностью, но он стремится к власти и готов в своем безудержном стремлении уничтожать целые страны.

– Какие страшные существа, – Ученый Грина печально опустил голову. – Таких, как они, и близко нельзя подпускать к власти.

– Эхо за эхом, – задумчиво произнесла Оуна. – В скольких мирах, по-вашему, сейчас происходит то же самое, разыгрывается та же сцена? Мы уверены, что обладаем свободой воли, но у нас почти нет возможности изменить последствия наших действий, потому что эти действия, с отличиями от небольших до грандиозных, совершаются одновременно на бесчисленных уровнях мироздания.

Эльрик не выказал ни малейшего интереса к философии.

– Если Гейнора остановить здесь, – сказал он, – он потерпит поражение и в других мирах. По-моему, так. Ведь побеждал он сразу везде.

Оуна улыбнулась отцу:

– Тебе одному под силу изменить свою судьбу. Ни Эльрик, ни я не поняли, что она имела в виду. Мы озадаченно переглянулись и оба, не сговариваясь, махнули рукой.

– Гейнора нам не одолеть, – грустно сказал Ученый Грина.

– Как ему удалось похитить ваш Посох? – удивилась Оуна.

– Посох сам прыгнул ему в руки, – отозвался Ученый Грина. – Мы всегда подозревали, что он обладает собственной волей. И вот наши подозрения, к сожалению, подтвердились.

Речь шла о том переменчивом артефакте – ребенок превращается в чашу, чаша становится посохом – которым офф-моо манипулировали у меня на глазах. Они манипулировали? Или же это ими манипулировали? Я припомнил, как посох менял форму. По чьему велению?

– Он всегда сохраняет форму посоха? – поинтересовался я. Конечно, я видел, как посох менялся, но хотелось уточнить.

– Мы называем его Рунным Посохом, – сказал Грина. – У него несколько форм: посох, чаша, камень… Это один из главных стержней мироздания.

– Не его ли у меня на родине называют Граалем? – сразу вспомнился фон Эшенбах и наши семейные предания. – Вы были его хранителями?

– Да, – коротко ответил Ученый Грина. – И мы не оправдали доверия – в этом мире.

– То есть существуют иные версии Грааля, в других мирах?

Ученый покачал головой.

– Великий Посох – один, – проговорил он. – Он олицетворяет Равновесие. Кое-кто даже считает, что он и есть Равновесие. И его влияние простирается далеко за пределы мира, в котором он находится.

– По слухам, моя семья когда-то хранила Грааль, – поведал я. – Но его у нас забрали. Если верить легендам – потому, что мы тоже не оправдали доверия.

– Рунный Посох может менять форму и перемещаться по собственному желанию, – сказал Ученый Грина. – Некоторые верят, что иногда он принимает обличье ребенка. Почему бы и нет, если он и вправду способен принять любую форму, любой облик? Таким образом он защищает себя – и тех, кто почитает и охраняет его. И далеко не всегда очевидно, какую форму он примет.

– В каком облике он достался Гейнору? – спросила Оуна.

– В форме чаши, – ответил Грина. – Чудесной золотой чаши. С этой чашей и с двумя мечами Гейнор способен изменить судьбу мироздания; он обладает могуществом, прежде недоступным для смертных. А поскольку сами боги мало понимают, что творится вокруг, он может и преуспеть в своих намерениях. Ведь недаром говорят, что рано или поздно смертный уничтожит богов.

Последняя фраза показалась мне слишком книжной. Я отчетливо сознавал всю серьезность положения, однако не мог отделаться от ощущения, что на моих глазах разворачивается действие книги или фильма с мифологическим сюжетом. В моем мире хорошо известна легенда о Священном Граале и его способности исцелять мир, а смертный, уничтожающий богов и изменяющий мироздание, – это, помнится, из северной мифологии… Я встряхнулся, как мокрый пес. Ни дать ни взять, вагнеровские штучки. Я недолюбливал Вагнера, меня больше привлекали прозрачные звуки Моцарта и Листа, взывавшие и к рассудку, и к чувствам. Но Вагнера я тоже слушал. Может, я неким загадочным образом очутился в какой-то из его опер? Мысль эта заставила меня поежиться. Впрочем, все события «Кольца Нибелунга» – сущие пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить в последнее время.

Я повернулся к Оуне.

– Вы что-то говорили относительно моей связи с Граалем? Что вы имели в виду?

– Не всякому выпадает честь служить Граалю, – сказала девушка.

Она больше не улыбалась. Судя по всему, она не предполагала, что Гейнор зайдет так далеко.

В воздухе вдруг разлился странный аромат – смесь тысячи запахов, причем среди них не было ни одного приятного. Аромат зла.

Я по-прежнему не мог понять, как Гейнор ухитрился одолеть офф-моо, и впрямую спросил об этом у Ученого Грины.

– Он еще нас не победил, – отозвался ученый. – Игра не окончена.

Ему, конечно, виднее, но, с моей точки зрения, победа одержана полная и безоговорочная.

Эльрик поинтересовался, давно ли ушел Гейнор и можно ли догнать его пешком.

– Он движется к Серым Жилам вместе со своей армией. В своем заблуждении, в своем безумном желании править миром он готов погубить нас всех. Если его не остановить, он так и сделает.

Ученый Грина неожиданно посмотрел на меня. Я не сразу сообразил, чего он ждет. А затем подал голос Эльрик:

– Этот наглец оскорбил и унизил меня. Вдобавок он подло меня обманул. Каким бы могуществом он сейчас ни обладал, от моей мести ему не укрыться.

– Ты уверен, отец? – Оуна нагнулась, запустила руку в шерсть одной из лежавших на земле пантер, потом быстро отдернула ладонь, словно испугалась прикосновения к мертвому телу. Кстати, пантеры и вправду мертвы – или заколдованы?

– Во сне или наяву, – сурово произнес Эльрик, – он заплатит за все, что совершил.

Скажи это кто-нибудь другой, я бы ему не поверил, но Эльрик успел убедить меня в том, что не бросает слов на ветер; и я почти не сомневался, что он сумеет одолеть сущность, бывшую некогда моим скромным кузеном, а ныне воплощавшую в себе вселенское зло. И, как часто случалось между нами, Эльрик ответил на размышления, которые я не торопился озвучить:

– Мельнибонэйцы считают, что судьбу нельзя изменить. Что каждому из нас на роду написано совершить то-то и то-то – не более и не менее. Что попытка изменить судьбу есть святотатство, богохульство. Получается, я готов совершить богохульство – дабы предотвратить иное, более страшное деяние.

У него был вид человека, борющегося с собственной совестью и с традициями, унаследованными от предков. Мне показалось, что он сказал бы больше, сумей подобрать слова, чтобы выразить бушевавшие в нем чувства.

Мы не стали задерживаться в Мо-Оурии. Пламя уже начало угасать, а исправить что-либо было невозможно. Других офф-моо, кроме Ученого Грины, мы не нашли. Ни следа, ни намека, ни хотя бы обрывка бумаги… Они бежали. Я, признаться, в них разочаровался. Как они были уверены в своей непобедимости, как горделиво вещали об этом, а в итоге выясняется, что полагались они исключительно на свою репутацию – как Византия в моем мире. А я считал их мужественными и изобретательными. Вероятно, они когда-то таковыми и были, но с течением лет утратили мужество и погрузились в сладкую дрему. Теперь всякий мог прийти и отобрать у них все накопленные за столетия богатства, все тайны.

– У нас нет выбора, – заявил Эльрик.

– Отправляемся вдогонку за Гейнором? – уточнил я.

– Да. И будем надеяться, что настигнем его прежде, чем он доберется до Серых Жил.

– Он уже почти добрался до них, – сказал Ученый Грина. – Его армия наверняка достигла рубежей… – впервые за весь наш разговор на гладком, словно каменном лице возникло некое выражение. – Конец, – тихо проговорил он. – Конец всему.

Оуна топнула ногой.

– Кто хочет, может оставаться здесь и оплакивать свою участь. Лично я собираюсь передохнуть, подкрепиться и продолжить путь.

– Есть некогда, – сказал Эльрик, словно обращаясь к самому себе. – Перекусим по дороге. Нам предстоит дальний путь, ведь догонять Гейнора придется пешком.

– А когда мы его нагоним, что тогда? – спросил я. – Что мы будем делать?

– Накажем его, – отозвался Эльрик. – Заберем меч, который он украл, – ладонь принца легла на рукоять Равенбранда. Он погладил рукоять своими длинными, изящными пальцами и неожиданно усмехнулся. По правде сказать, эта усмешка внушила мне тревогу. – Отплатим ему той же монетой. Иначе говоря, убьем.

Мельнибонэец явно предвкушал схватку. Его обуяла жажда крови, он стремился к поединку, и на остальное ему было наплевать. А меня тревожила собственная безопасность и безопасность Оуны. Ученый Грина между тем благоразумно решил удалиться. Не прощаясь, он проскользнул обратно в свою башню. Пламя, похоже, не причиняло ему урона.

Я поежился – мокрая одежда отнюдь не способствовала долгим разговорам – и рысцой потрусил по направлению к окраине. Мои товарищи следовали за мной. Что ж, судя по всему, мне суждено погибнуть в этой авантюре. Впрочем, если бы Эльрик с Оуной не помогли мне бежать из концлагеря, я давным-давно был бы мертв. По крайней мере, мне представилась возможность повидать истинную реальность, образованную множеством миров мультивселенной…

Мы как раз достигли окраины, когда почва под ногами внезапно содрогнулась. Откуда-то сверху на пол пещеры посыпались каменные осколки. Неужели землетрясение? По пещере раскатился басовитый грохот, почему-то напомнивший мне язвительный смех.

Я вопросительно посмотрел на Оуну. Девушка покачала головой. Эльрик был озадачен не меньше моего.

Новый раскат грома. Новые осколки. Как будто за нами по пятам шагал незримый великан.

Не знай я, что это невозможно, я бы подумал, что кто-то взрывает мощные заряды динамита.

Похожие ощущения я испытывал, когда побывал со своим братом-инженером (погибшим через три дня после начала войны – он рыл окоп, и в него угодила шальная пуля) на строительстве нового железнодорожного туннеля.

Я вгляделся в полумрак между каменными колоннами. Видимость была ограничена, однако я все же различил вдалеке круговороты искр. Фосфоресцирующая вода из озера вытягивалась в столбы, и эти водяные столбы, эти стройные торнадо надвигались на город. Вот они, ослепительно сверкая, достигли развалин и в мгновение ока разбросали камни во все стороны. Что-то в движении вихрей подсказывало, что они разумны – что ими, по меньшей мере, управляет некое разумное существо.

Мы бросились бежать, выискивая любое укрытие – хотя бы канаву, а лучше трещину, куда можно забиться и переждать бурю. Надежда, конечно, слабая, но когда надежды не остается, лучше уж умереть на месте.

Теперь стало ясно, как именно Гейнор овладел Мо-Оурией. Очередной сверхъестественный союзник отдал в его распоряжение демонов ветра – ишассов. О подобных тварях упоминается даже в мифах моего родного мира. Народы пустыни, кочевники, знают этих демонов под именем ифритов.

– Разве они подчиняются типам вроде Гейнора? – недоверчиво спросила у Эльрика Оуна.

– Как видишь, – лаконично ответил Мельнибонэец.

Я бежал последним. С языка рвались вопросы, но дыхания хватало только на то, чтобы бежать.

Вдруг Оуна остановилась и ткнула рукой вперед. В скале виднелся зев пещеры – иссиня-черное пятно на сером фоне. А ишассы приближались, их вой становился все громче. Не смея обернуться, мы втиснулись в пещеру, оказавшуюся достаточно просторной, чтобы вместить нас троих. Близость товарищей действовала на меня успокаивающе: я словно вновь очутился в материнской утробе, надежно укрытый от всех подстерегающих человека опасностей. Между тем ишассы промчались над той самой скалой, в чреве которой мы спрятались. От их воплей зазвенело в ушах. Потом наступило затишье, но, если прислушаться, можно было разобрать отдаленный грохот – приближалась вторая волна.

– Могучая сила, – проговорил Эльрик. – Этих демонов не так-то просто вызвать, тем более подчинить. Не уверен, что твой кузен, граф Ульрик, на это способен, при всей его хитрости и изворотливости. Ишассы, или Десять Сыновей, повинуются Хаосу, отсюда следует, что Гейнор окончательно изменил Порядку и заручился поддержкой кого-то из владык Хаоса.

Я с горечью вспомнил свои собственные упреки бедным офф-моо. Против подобной силы не устоит ни единое живое существо! Все равно что идти на медведя с голыми руками. А ведь офф-моо, по большому счету, именно безоружны – не считать же оружием обломки сталактитов?

Вторая волна вихрей подошла вплотную, истошно завывая, вопя, тявкая, словно собаки, сокрушая и переворачивая древние камни, повергая наземь колонны, простоявшие тысячи, если не миллионы лет… Мой страх потеснился, освобождая место ярости. Какую цель преследует это необузданное разрушение? И почему Гейнор напустил Десятерых Сыновей на побежденный город? Или ему так понравилось убивать и уничтожать? До чего же некоторые обожают разрушать красоту, которую не они создавали и которой не им восхищаться! Может, мой кузен уверен, что тем самым очищает мир от скверны – в его понимании этого слова?

Лишь позднее, когда демоны умчались прочь и мы выбрались из пещеры, мне вдруг подумалось, что Гейнор вряд ли командовал ишассами. Скорее всего, они вырвались из его подчинения и теперь бесчинствовали в свое удовольствие, разнося на мелкие кусочки подземную цивилизацию. Или же он отпустил их на свободу в награду за верную службу? Ишассы уничтожали все подряд, не пощадили и нескольких дикарей, по-прежнему копавшихся в руинах. Вихри подхватили несчастных, отчаянно размахивавших руками и дрыгавших ногами, в долю секунды сорвали с них плоть и разметали кости, которые попадали наземь, точно дождевые капли.

Теперь демоны шли впереди нас. Они образовали ломаную линию и двигались широкой полосой. Следуя за ними, мы вполголоса переговаривались, обсуждая, какие еще невзгоды ждут на нашем пути и встретится ли нам что-либо более жуткое, нежели то, с чем мы сталкивались до сих пор.

Оуна хмурилась.

– Может, ишассы торопятся к Гейнору? – сказала она. – Может, он добрался до Серых Жил и теперь созывает своих союзников? Если так… Хотя – неужели он думает, что мироздание можно покорить с помощью нескольких демонов ветра?

– Я бы не стал его недооценивать, – откликнулся я. – В чем мы можем не сомневаться, так это в том, что он обладает могуществом, недостижимым и непостижимым для любого другого человека.

– Его будет трудно одолеть, – признал Эльрик. – Хорошо, что нас трое. Я не уверен, что справлюсь в одиночку.

Мы отходили все дальше от города, как бы погружались во тьму, разгоняя мрак светом факелов, позаимствованных у мертвых варваров. О том, чтобы нагнать войско Гейнора быстро, не приходилось и мечтать, но теперь, по крайней мере, мы были в безопасности от ишассов, которые виднелись далеко впереди, между массивных каменных арок, образованных бесчисленными колоннами. Сказать по правде, мы были признательны демонам. Они указали нам направление и расчистили дорогу. Вот если бы еще их можно было оседлать…

Я не переставал спрашивать себя, что произойдет, когда мы нагоним Гейнора. Сразу меня убьют или заставят помучаться? Эльрик, конечно, отменный боец и сведущ в колдовстве, но что может один воин, даже мелнибонэец, против целого войска? А ведь у Гейнора есть и сверхъестественные союзники.

Нам посчастливилось наткнуться на мертвого труга. На поясе у чудовища болтался грубый кошель, и в этом кошеле обнаружилась добыча, захваченная в Мо-Оурии и совершенно бесполезная для всех, кроме офф-моо. А еще в кошеле была еда: две буханки хлеба, вяленое мясо, овощи… Эльрик хмыкнул и указал на гигантскую лапу труга: в ней была зажата кожаная фляга. Пришлось потрудиться, чтобы освободить флягу из хватки чудовища, но дело того стоило – во фляге оказалось очень неплохое вино. Скорее всего, оно принадлежало кому-то из приятелей Фроменталя – быть может, самому мэтру Ренару. Хорошо бы узнать, кстати, что случилось с французом. Надеюсь, ему повезло, и он отыскал Танелорн, в который так хотел попасть…

Мы продолжали путь, перекусывая на ходу, и постепенно нагоняли Гейнора.

Вот впереди, на горизонте, возникла серая полоса. Это что, и есть легендарные Жилы?

Я искоса поглядел на Оуну.

– Запретные болота, – сказала девушка. – А за ними – Серые Жилы.

Глава 3 Беззаботные ангелы

– Некоторые верят, – сказала Оуна, – что у каждого человека есть свой ангел-хранитель, который бережет нас и заботится о наших делах, как мы заботимся о домашних животных. И как домашнее животное едва осознает нашу заботу, так и мы едва замечаем опеку ангела-хранителя. А хозяева животных, как известно, встречаются разные – и хорошие, и плохие. С ангелами то же самое. Кому-то повезло, и ангел у него заботливый, а у невезучих ангелы беззаботные…

Мы лежали на широком уступе и глядели на раскинувшуюся внизу долину, которая, вполне возможно, еще никогда не видела столько света. Ее освещали ишассы, выстроившиеся ломаной линией ослепительно яркими вихрями. Они, очевидно, подчинялись чьему-то приказу; во всяком случае, к армии Гейнора, шагавшей впереди, демоны не приближались. Дикари несли факелы, указывая путь Гейнору и прочим нацистам, скакавшим на слепых лошадях. Время от времени пламя выхватывало из тьмы древние скалы. Чудовищные труги, лишенные зрения дикари, нацисты в своих черных с серебром лохмотьях – какая пестрая компания, какой нечестивый союз! Звери и люди, полулюди и полузвери. Армия неспешно продвигалась по долине, переваливая через нагромождения камней, огибая утесы и скалистые стены. Ирония судьбы: даже нацисты, успевшие привыкнуть к темноте, на свету вдруг начинали спотыкаться и падать, словно тоже ослепли.

Армия оборванцев. Армия уродов. Я бы посмеялся над ними, когда бы не их вожак: с таким предводителем они вполне способны захватить Серые Жилы.

– А может, наши ангелы попросту сбежали? – предположил я. – Вы когда-нибудь видели этакий маскарад? – я указал на войско моего кузена.

– Нет, – призналась Оуна. На ее прекрасном лице, обрамленном длинными белыми волосами, играла саркастическая усмешка. Я невольно залюбовался ею. Мне показалось, я влюбляюсь в нее. Если так, имею ли я на это право?

Она ведь не моя дочь. Она – дочь Эльрика. Но человеку, осознавшему свое положение в мироздании, непросто отринуть все то, что связывает его с мириадами других существ. Да, у знания есть оборотная сторона… Из воспоминаний Эльрика я знал, что много лет назад мелнибонэйцу предложили выбор между знанием и невежеством; он выбрал второе – и поступило правильно, иначе он, раздавленный знанием, ничего не сумел бы сделать.

Каково это – сознавать, что любой поступок отзовется теми или иными последствиями во всем мироздании? Поневоле начнешь следить за собой – за тем, что говоришь и что делаешь, за тем, с кем дружишь и с кем враждуешь. Или замрешь в полнейшем бездействии, будто погрузившись в непробудный сон. Или попытаешься вернуться в блаженное состояние невежества.

Или, подобно Эльрику, перестанешь ценить собственную жизнь и будешь очертя голову кидаться в авантюры одна рискованней другой. Ведь тому, кто рискует и проигрывает, наградой – полное забвение. А Эльрику частенько грезилось именно забвение, забвения искала его истерзанная душа. Поэтому полагаться на него в бою было бы, по меньшей мере, неосмотрительно. Он пойдет напролом, но отсюда вовсе не следует, что мы должны бежать за ним…

Лично мне более всего хотелось вернуться к тихим прелестям уединенной сельской жизни. К несчастью, пока это возвращение представлялось почти несбыточным.

Эльрик нахмурился, словно что-то прикидывая в уме. Я подозрительно покосился на него. Будем надеяться, что ничего этакого ему в голову не взбредет. Втроем нам не устоять против орды Гейнора.

Мельнибонэец махнул рукой, и мы стали осторожно спускаться, подбираясь все ближе к врагу. Демонические вихри как будто защищали Гейнора с флангов и с тыла. И как" только моему кузену удалось подчинить себе ишассов?

– Откуда ты про них знаешь? – прошептал я, обращаясь к Эльрику. – Ты уже встречался с этими демонами?

– Да, но тогда их было не десять, – отозвался Эльрик, явно раздосадованный тем, что я его отвлекаю. – Однажды я призвал их отца. Эти существа повелевают каждый собственными владениями и, бывает, враждуют между собой. А иногда на них, что называется, находит… И тогда с ними могут справиться не шарнахи, создатели ветров, а только х'Хааршанны, творцы вихрей.

Я задумчиво кивнул. Внутренний голос убеждал меня повернуться и убежать, пока не поздно, отыскать дорогу из пропасти и вернуться в Гамельн. Пускай меня снова запрут в концлагере – все лучше, чем сражаться со сверхъестественными силами.

Армия остановилась и принялась разбивать бивуак. Должно быть, Гейнору потребовалось время на обдумывание следующего хода? Десять Сыновей образовали круг и встали часовыми. Я до рези в глазах присматривался к ним, стараясь разглядеть, что же внутри у этих буйных вихревых столбов, но добился только того, что перед глазами все поплыло. А за две-три секунды различить что-либо было невозможно.

Может, стоит взглянуть на них сквозь кисею или вуаль? Но где взять эту кисею? И потом, что я рассчитываю увидеть? Скорее всего, внутри у демонов пустота…

– Первыми Десять, их надо повесить, – пробормотал Эльрик.

Он вдруг заговорил стихами, даже дыхание его обрело ритм, а движения стали плавными, как у балетного танцора. Он едва ли замечал нас с Оуной. Взгляд у него затуманился.

Я хотел было хлопнуть его по плечу – нашел время сознание терять! – но Оуна предостерегающе приложила палец к губам и жестом велела мне не шевелиться. На отца она глядела с напряженным ожиданием, а когда внезапно повернулась ко мне, в ее взгляде ясно читалась гордость, как если бы она сказала вслух: «Мой отец – гений. Смотри, что он делает!» Что ж, я узнал Эльрика настолько близко, насколько один человек способен узнать другого, узнал изнутри, со всеми его мыслями, всеми страхами и надеждами. И то, что я узнал о нем, заставило меня уважать мелнибонэйца и горячо сочувствовать ему. Однако мне никогда и в голову не приходило, что он может оказаться гением.

Эльрик шепнул, чтобы мы, если нам захочется поговорить, разговаривали тихо. У демонов очень острый слух.

А сам неожиданно сполз ниже, затаился среди камней и едва слышно произнес, словно откликаясь на мой незаданный вопрос:

– Древний требует свежей крови.

И исчез из вида. Я услышал то ли звон, то ли стон – негромкий и зловещий. В следующий миг Эльрик выбрался из укрытия и, пригибаясь, двинулся к лагерю Гейнора. В его правой руке пульсировал алым освобожденный от ножен Равенбранд.

Лагерь спал. Я всматривался в полумрак, ожидая возвращения Эльрика. А Оуна свернулась калачиком, попросила разбудить ее, если что-нибудь случится, и мгновенно заснула.

Снизу донесся шорох. Приглядевшись, я различил знакомую фигуру. Эльрик возвращался – и волок кого-то за собой. И этот кто-то глухо стонал, задевая о камни.

На моих глазах Эльрик забрался в неглубокую яму, находившуюся под уступом, на которым мы затаились, и отпустил своего пленника. Тот было заворочался, и мелнибонэец пнул его в бок. Потом Эльрик повернулся, и я увидел его глаза – алые рубины, устремленные в даль, какой я не мог себе даже вообразить. Устремленные в преисподнюю. Губы Эльрика шевелились, меч выписывал в воздухе причудливые фигуры; и вдруг мелнибонэец закружился в некоем ритуальном, призрачном танце.

Оуна проснулась. Мы смотрели, как Равенбранд рассекает веревки, которыми был связан пленник. Я узнал его – это был один из тех нацистов, которые пришли в подземелье вместе с Гейнором. Перепуганный до полусмерти, он рычал, точно загнанный в угол пес, а во взгляде его читался животный страх. Вот он попытался ударить Эльрика, но Равенбранд пощекотал его – и он поспешно отдернул окровавленную руку. Меч снова выписал в воздухе пируэт – и на лице нациста появилась глубокая царапина. Третий порез возник на груди, протянулся от шеи до пупка.

Наци заскулил, принялся озираться, высматривая путь к бегству, взмолился ко всем на свете богам… А меч продолжал свою игру. Пробовал жертву на вкус. По капле выпивал кровь. Эльрик же, бесстыдно издевавшийся над едва живым от ужаса человеком, ни на секунду не прерывал заунывной песни без слов. Эта песня то становилась громче, то вновь стихала, и невозможно было поверить, что человеческое горло способно издавать подобные звуки. Песня звучала и звучала, а солдат умирал, наблюдая, как меч отсекает куски его плоти и они неслышно падают наземь…

Оуна зачарованно глядела на происходящее. В этом она была истинной дочерью своего отца. А я, не стану скрывать, то и дело отворачивался, не в силах видеть мучений жертвы. Впрочем, даже когда я отворачивался, перед моими глазами все равно стоял Эльрик – голова запрокинута, алые глаза устремлены в непроглядную тьму, рот раскрыт то ли в песне, то ли в крике, белая кожа тускло светится, огромный черный меч в руке пожинает кровавую жатву. А от песни было не укрыться, она настойчиво лезла в уши, с каждым тактом мелодии обретая дополнительную силу.

Самое жуткое заключалось в том, что благодаря колдовству Эльрика солдат не терял сознания. Он стоял на коленях перед моим двойником – я видел кованые подметки его сапог, – и из глаз его текли смешанные с кровью слезы, а меч Эльрика срезал эти слезы со щек жертвы вместе с плотью.

Слава богу, пение Эльрика заглушало вопли нациста, его истошные мольбы о пощаде и исполненные боли стоны.

Человек и меч действовали заодно – два разума слились воедино, соединенные кощунственной порукой. Я никогда не думал, что мой Равенбранд будут использовать таким образом. Прикосновение Эльрика словно пробудило в мече все дурное, что накопилось в нем за многие века. Алые руны на лезвии пульсировали точно артерии. Клинок с наслаждением чертил кровавые линии на теле несчастного солдата.

Более отвратительное зрелище трудно себе представить…

Я вновь отвернулся. Но тут Оуна судорожно вздохнула, почти всхлипнула, и я снова повернулся к Эльрику и его жертве.

Над телом солдата тьма сгустилась, из нее проступали некие зыбкие очертания, тщетно пытавшиеся обрести законченную форму. Постепенно, словно удав, этот сгусток тьмы окутал солдата, заколыхался – и взметнулся вверх, заклубился облаком над уступом. Внутри облака сверкали крохотные молнии цвета человеческой крови, а солдат уже не скулил – верещал как свинья на бойне. Похоже, он догадался, что его недавние мучения были лишь предвестием поистине невероятной, непостижимой муки. Наконец облако снизилось и проглотило нациста целиком.

Я услышал голос Эльрика:

– Отец Ветров, Отец Пыли, Отец Воздуха, Отец Грома! Х'Хааршанн, древнейший из Отцов! X'Xa-аршанн, первый из Отцов! – язык заклинания был мне знаком, так же, как и суть обряда (ведь при мне были все воспоминания Эльрика), и я знал, что мелнибонэец готовится принести жертву тому, кого вызывает. – Древний! Древний! Я принес тебе дар, достойный х'Хааршанна! Прими этот дар, прошу тебя!

Облако сыто фыркнуло, издало негромкий свист.

Снова заплясали алые молнии, сложились в лицо старика – густые брови, глубоко посаженные глаза, длинные волосы ниспадают на плечи, беззубый рот… Язык облизал губы, как бы подчеркивая, что жертва принята. Потом на старческом лице возникла усмешка.

– Ты знаешь, как накормить старого друга, принц Эльрик, – голос духа напоминал шелест ветра в листве.

– Я всегда готов услужить тебе, Древний, – мой двойник вложил окровавленный меч в ножны и теперь стоял перед духом, разведя руки в стороны. – И никогда не нарушу своего слова. Ты помогал моим предкам, и я чту твою помощь.

– Да-а-а… – глубокий вздох. – Немного нынче тех, кто помнит. Я готов выполнить твою просьбу, Эльрик. Чего ты хочешь?

– Кто-то привел в этот мир твоих сыновей. Они ведут себя неподобающим образом и причинили большой урон.

– Такова их натура. Они делают то, что должны делать. Мои сыновья еще молоды, Эльрик, а уже стали десятью великими х'Хааршаннами, странствующими по мирозданию.

– Твоя правда, Древний, – Эльрик бросил взгляд на труп нациста. Как ястреб съедает свою жертву целиком, оставляя только перья, так и Древний уничтожил бренную плоть, отбросив лишь окровавленные лохмотья, бывшие когда-то эсэсовским мундиром. – Твоих сыновей привели сюда мои враги – привели, чтобы погубить меня и моих друзей. Облако заколыхалось.

– Никто кроме тебя не приносит мне столь сладостных жертв. А у моих сыновей достаточно забот в других местах.

– Твоя правда, Древний, – повторил Эльрик.

– Только ты, смертный, ты один знаешь, как ублажить старика.

Эльрик вскинул голову, и наши взгляды встретились. Язвительная насмешка в его взоре заставила меня с негодованием отвернуться. Я знал, что Эльрик Мельнибонэйский – человек лишь по виду, что в его жилах течет кровь иной, более древней и более жестокой расы. В моем мире его наверняка причислили бы к маньякам и заперли бы в лечебнице для душевнобольных. Но для Эльрика кровавые обряды были образом жизни, на Мелнибонэ эти обряды возвели в искусство и ходили смотреть на них, как люди ходят в театр. Мелнибонэйцы славили жертву, которая умерла стильно, которая смертью своей доставила зрителям удовольствие. То, что Эльрик проделал с нацистом, не могло вызвать у него угрызений совести. Он делал то, к чему привык сызмальства.

Между тем Древний размышлял.

– Не желаешь ли покушать снова? – осведомился Эльрик. Уловка сработала: вкусив человеческой плоти, Древний несомненно хотел продолжить пиршество.

– Я навещу своих сыновей, – изрек дух, – Они тоже утолили голод.

Старческое лицо исчезло, распалось на тысячи алых молний, и облако сначала взмыло вверх, а затем устремилось во тьму, оставляя за собой призрачный светящийся след.

Я посмотрел на лагерь Гейнора. Там заметили неладное. Труги развернулись в нашу сторону. Один кинулся к хиленькой палатке посреди лагеря – колышки вбиты прямо в камень, – которую Гейнор, похоже, сделал своим штабом.

Выходит, мучительная смерть солдата была бессмысленной. Древний исчез. Десять светящихся вихрей по-прежнему охраняли лагерь. Омерзительный ритуал, совершенный Эльриком, только Привлек внимание к нашему укрытию.

Из лагеря выступил отряд тругов. Они нас не видели, но, с их обонянием, им не составит труда отыскать наше укрытие. Я огляделся, высматривая путь к отступлению. На что нам рассчитывать? На лук Оуны? На меч в руках моего двойника – окровавленный, опозоренный? Не знаю, смогу ли относится к мечу как прежде. Впрочем, для начала хорошо бы выжить…

Труги стали карабкаться по скалам. Я пошарил вокруг, набрал камней поувесистее.

Эльрик опустился на колени, совершенно обессиленный. Может, броситься к нему, забрать меч? Но одна только мысль о прикосновении к Равенбранду наполнила меня отвращением.

Оуна вынула стрелу, наложила на тетиву, прицелилась.

Она дважды оглядывалась через плечо, словно не веря, что ее отец дал себя обмануть, что Древний принял жертву – и сгинул, отказав нам в помощи, которую вроде бы посулил.

На сером горизонте что-то сверкнуло. Возникла алая искра, помедлила – и устремилась к нам. Послышался басовитый звук, будто кто-то тронул струны гигантской гитары, и мироздание отозвалось эхом.

Эльрик поднялся и с усмешкой подковылял к нам. Он тяжело дышал, как волк после долгой пробежки. Взгляд его выражал торжество, безумное, дикое торжество.

Он ничего не сказал, уставился на алое облако, стремительно приближавшееся к лагерю, у которого несли стражу Десять Сыновей.

Потом вскинул подбородок, воздел над головой черный меч и запел.

Я знал эту песню. Я знал Эльрика. Я был Эльриком – некоторое время назад. Я знал, что означают слова песни, понимал каждое слово в отдельности. Но даже не догадывался, пока Эльрик не запел, как прекрасна эта песня. В жизни своей – а я был завсегдатаем концертов – я не слышал ничего похожего. В песне было все – и угроза, и торжество, и необузданная жестокость и жажда крови, – и все же она была прекрасна. Мне почудилось, я слышу, как поет ангел. Голос Эльрика выводил диковинные рулады, сливавшиеся в гармонию. На мои глаза навернулись слезы, сердце сдавила щемящая тоска: я оплакивал человека, которого убил собственными руками, я слышал песнь скорби, равной которой наш мир не ведал.

На мгновение труги остановились, зачарованные песней.

Я посмотрел на Оуну. Девушка плакала. Она видела в своем отце что-то недоступное моему пониманию – и, по-моему, пониманию самого Эльрика.

Песня окрепла, и я сообразил, что Равенбранд слил свой голос с голосом мелнибонэйца. Звук был почти осязаем, он окутал меня, и я воспринял его во всей полноте, во всем многообразии тысячи эмоций, пронизавших мою душу и впитавшихся в мою кровь. Эта песня укрепила мой дух – и ослабила физически: ноги подгибались, я едва мог стоять.

Послышался третий голос – издалека, чуть ли не от серого горизонта. Я увидел обрывки алого света, исходящего из незримого источника. Алые пальцы, точно лианы, ощупывали каменные колонны, огибая с флангов армию Гейнора. Над полом пещеры простерлась гигантская длань. Десница божья. Или сатанинская. Вот пылающая рука сжалась в кулак и обрушилась по очереди на каждого из Десяти Сыновей: демонические вихри заметались из стороны в сторону, ища спасения от отцовского гнева. Белое сияние померкло, словно разлетелось вдребезги, однако алая длань не позволила ему улететь далеко.

А в лагере Гейнора воцарился сущий бедлам. Из палатки выскочил человек, взобрался на одну из привязанных неподалеку лошадей. Затрубили рога, загрохотали барабаны. Следом за Гейнором – а это, без сомнения, был именно он – повыскакивали и другие нацисты, полуодетые, с автоматами в руках. Слепые дикари шарили по земле в поисках дубинок. Только труги знали, что делать.

Больше половины чудовищ улепетывало во тьму, прочь от Серых Жил, а алая длань Древнего продолжала учить уму-разуму вырвавшихся из-под родительской опеки сыновей. Пытаясь улизнуть, демоны уничтожали лагерь, крушили камни, убивали всех, кто попадался им на пути.

Гейнор, похоже, приказал зажечь факелы: лагерь вдруг вспыхнул огнями, будто рождественская елка.

Мой кузен восседал на своем жеребце-альбиносе, который нервно перебирал копытами, закатывал слепые глаза и настороженно прислушивался. В одной руке Гейнор держал поводья, в другой же стискивал серебристый клинок, сотворенный чарами Миггеи. Вот он пришпорил коня и поскакал в нашем направлении; впрочем, я сомневался, что он знал истинную причину происходящего. Судя по всему, он вознамерился вернуть в лагерь разбежавшихся дикарей и трутов. За ним поскакали прочие нацисты – расталкивая конями толпу, что только добавляло беспорядка.

Двое солдат примчались к тругам, которые замерли под нашей скалой.

Они говорили на разных языках. Нацисты рявкнули что-то грозное. Труги в ответ недовольно взревели.

Эльрик внезапно выскользнул из укрытия и сломя голову кинулся вниз по склону – туда, где стояли нацисты.

В правой руке он по-прежнему сжимал Равенбранд. Меч с торжествующим воем вонзился в тело первого солдата. Эльрик выдернул труп из седла, вскочил на коня и устремился на второго наци, который в ужасе бросился бежать.

Слишком поздно. Эльрик взмахнул мечом, и Равенбранд, описав широкую дугу, аккуратно отделил голову солдата от плеч, словно то была капуста на грядке. Мельнибонэец на скаку ухватил поводья второй лошади и поскакал обратно, распугивая тругов.

– Вот конь для одного из вас! – крикнул он. – Второй пусть сам о себе позаботится.

Я предложил скакуна Оуне. Девушка покачала головой.

– Я не езжу верхом, – сказала она с улыбкой. – Не умею.

Посмотрела на тругов, сняла стрелу с тетивы: труги забыли о своем недавнем намерении напасть на нас и разбегались кто куда.

Я взобрался в седло. Лошадь оказалась послушной и чуткой к малейшему натяжению поводьев.

– Садитесь мне за спину, – предложил я, но Оуна со смехом отказалась.

– У меня свои способы передвижения. Но за заботу спасибо.

Гейнор, должно быть, увидел меня. Нацисты все вместе ринулись в нашу сторону. Клостерхейм скакал рядом с моим кузеном.

Эльрик поворотил коня и жестом показал, что надо ехать обратно. Не останавливаясь, он свесился с седла и подхватил полыхавший на земле факел. Подскакав поближе, он сунул этот факел мне, а себе подобрал еще один. Лошади так и норовили пуститься галопом. Я понимал, что мы смертельно рискуем, но выхода не было: Гейнор нагонял. Надо признать, в седле он держался на редкость уверенно. Мне бы такую посадку.

А где Оуна? Я огляделся. Девушка исчезла!

Эльрик крикнул: «Гони!» Я отпустил поводья, и лошадь прянула с места.

Я звал мелнибонэйца – мол, остановись, твоя дочь пропала, надо ее найти, но он только смеялся в ответ и жестами требовал не отставать.

Он ничуть не боялся за Оуну. Мне бы его уверенность…

Мы нырнули в спасительный мрак в тот самый миг, когда Десять Сыновей перестали сопротивляться и подчинились отцовскому велению. Все десять вихрей очутились в алой длани и гудели, точно разъяренные осы, а пальцы Древнего уминали их, скатывали белое свечение в шар; когда же шар достиг нужного размера, Древний швырнул его под потолок пещеры, где он и завис подобием луны. Потом уменьшился, словно превратился в звезду. Стал крохотной искоркой – и наконец сгинул без следа.

Алое облако издало удовлетворенный рык и тоже исчезло. Остались только мы с Эльриком, мчащиеся в непроглядной тьме по направлению к Мо-Оурии, и Гейнор со своими приспешниками, преследующий нас по пятам, жаждущий нашей крови.

Мы держались той «дороги», которую проложили Десять Сыновей, заставляли коней перепрыгивать через поваленные колонны; огибали на всем скаку груды щебня. Я знал наверняка, что животные слепы, но их поступь была столь уверенной, что казалось, будто зрение у них орлиное. Быть может, за годы под землей эта порода лошадей позаимствовала кое-что у летучих мышей? Было бы здорово, если б у них вдруг выросли крылья…

Мое внимание привлекло нечто белое впереди. Приглядевшись, я увидел, что по «дороге» мчится белый заяц. И не куда-нибудь, а по направлению к башням Мо-Оурии. Казалось бы, вывод напрашивался сам собой, но я почему-то отказывался верить в очевидное. Сказал себе, что, должно быть, заяц снова отыскал нас, что он бежал за нами от самого Танелорна, где его безуспешно пытались изловить рыцари Миггеи.

Эльрик ухмыльнулся и сдавил коленями бока своего коня. Мне подумалось, что он хочет поймать зайца, но потом я понял, что мелнибонэец правит за зверьком как за путеводной звездой.

А позади скакал Гейнор, вопивший, точно разъяренная обезьяна, из-под своего диковинного шлема; плащ развевался у него за плечами, мечом он размахивал, будто знаменем и все подгонял, подгонял своего коня, чьи красные глаза слепо пялились во мрак. За Гейнором летели остатки его эсэсовского отряда, причем Клостерхейм единственный из всех сидел в седле как неживой, не выказывая и намека на эмоции. Краем глаза я перехватил его мрачный, саркастический взгляд: он по-своему наслаждался постигшей начальника неудачей.

– Торопись! – крикнул Эльрик. – У нас много дел.

Он оглянулся на Гейнора и расхохотался.

Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я подумал, что он вовсе не безумен. По крайней мере, не в том смысле, в каком принято говорить о безумии. Дочь считала его гением, возможно, ставила отца выше всех прочих колдунов. И, наверное, была права. Он отличался безудержной храбростью, которая в любом другом человеке воспринималась бы как сумасбродство. Но он – он повелевал стихиями, неподвластными никому из смертных. Более того, его союзы с духами, как мне довелось убедиться, были освящены многими столетиями, минувшими со времени их заключения, и закреплены кровью, пролитой его предками на заре мироздания.

По натуре, несмотря на свои волчьи повадки, Эльрик отнюдь не был хищником. И в этом он коренным образом, насколько я успел узнать, отличался от своих сородичей. Быть может, потому мы трое и встретились, что все были изгоями среди своего народа…

– Глупец! – крикнул Эльрик, осаживая коня и подпуская Гейнора ближе. – Ты думал, я позволю чародею-самоучке вторгнуться в Серые Жилы? Я Эльрик, последний император Мелнибонэ, и я поставлю тебя на место, зарвавшийся мальчишка! Все, что ты успел украсть, я отберу у тебя! Все, что ты разрушил, будет восстановлено! Все твои победы обернутся поражениями!

– А я Гейнор, – заорал в ответ мой кузен, – и мне подчиняются владыки Порядка и Хаоса! Тебе меня не одолеть!

– Тебя обманули! – весело откликнулся Эльрик. – Называй себя как хочешь, сути это не изменит. До сих пор тебе везло, но твое везение скоро закончится!

Эльрик повернулся к Гейнору спиной и послал лошадь галопом. Я, по правде сказать, думал, что отстану, но моя лошадка оказалась на удивление резвой и выносливой. Мало того, она словно видела все препятствия, возникавшие на нашем пути. Факелы зашипели, когда мы на полном скаку влетели в какую-то речушку, но лошади и не подумали остановиться. Нам удалось снова зажечь факелы, и вдруг я увидел Оуну, стоявшую на обочине «дороги» и подававшую какие-то знаки. Эльрик, похоже, понял – он погасил свой факел и жестом велел мне сделать то же самое.

Мы слышали за спиной стук копыт и голоса. Мы видели факелы гейноровского отряда. Они почти настигли нас. Хватит ли у Эльрика сил, чтобы справиться со столькими противниками? Насчет себя я не питал иллюзий – меня убьют на месте или, в лучшем случае, возьмут в плен.

Впереди возникло слабое, едва различимое свечение. А позади раздавались голоса и гремели копыта. Внезапно шум за спиной сделался тише, намного тише, а свечение стало ярче. Мы скакали по туннелю, пробитому, должны быть, в толще скал речным потоком, и путь нам указывал быстроногий белый заяц. Потолок туннеля, от которого отражался свет, казался полупрозрачным, дымчатым, как перламутр.

Гейнора совсем не стало слышно.

Мы что, куда-то свернули? Я вдруг сообразил, что Эльрик – или белый заяц – и не собирался сразу возвращаться в Мо-Оурию.

Мельнибонэец зажег свой факел. Я последовал его примеру и огляделся. Мы находились в тупике.

Туннель уводил вниз, в просторную пещеру, по всей видимости, населенную когда-то человеческими существами: грязные лохмотья и старая посуда на полу. Похоже, здесь обитало целое племя. Все говорило о нежданно обрушившейся катастрофе.

Впрочем, Эльрика нисколько не интересовали прежние обитатели пещеры. Он поднял факел выше, осмотрел пещеру, удовлетворенно кивнул и спешился.

Я услышал шорох за спиной, обернулся – и увидел Оуну, опиравшуюся на лук как на посох. Я не стал спрашивать, какая магия привела ее сюда и какие чары она использовала, чтобы привести сюда нас. Решил, что спрашивать не стоит, если я должен что-либо знать – мне скажут.

Воткнув факел в отверстие в стене – явно проделанное для этой цели, – Эльрик жестом велел мне слезть с коня и идти за ним к горловине туннеля. Очевидно, хотел удостовериться, что Гейнор потерял наш след. Мы двигались очень осторожно, ожидая, что вот-вот наткнемся на преследователей, но так никого и не встретили. Снаружи было темным-темно. Я услышал, что Эльрик принюхивается. Потом он дернул меня за рукав: мол, пошли.

Не видно было ни зги, но Эльрик шагал уверенно, полагаясь на слух и обоняние. Меня вновь потрясло, насколько мы все-таки разные. Он – мелнибонэец, его чувства гораздо острее моих.

Когда он полностью убедился в том, что, не заподозрив подвоха, Гейнор проскакал мимо, Эльрик повел меня обратно к туннелю. Мы спустились в пещеру, где Оуна уже развела костер и разложила еду из труговского кошеля.

Мы перекусили. Эльрик отсел в сторонку, нахмурился, о чем-то задумался; всем своим видом он давал понять, что его не следует беспокоить. Мы с Оуной перебросились парой фраз. Девушка сказала, что мы не просто прячемся: эта пещера – идеальное место для заклинания, которое необходимо сотворить. А отец – она искоса поглядела на Эльрика и понизила голос – очень устал и не известно, сколько еще сможет продержаться. Сделать же нужно многое.

Когда с едой было покончено, Эльрик взмахом руки велел нам подняться и идти наверх. Мне он велел привести лошадей. Потом мы все трое поехали неведомо куда: вел Эльрик, державший в руке самодельный факел. За спиной осталась, должно быть, не одна миля, когда мелнибонэец наконец остановился. Прислушался, кивнул и зажег один из факелов, прихваченных нами в лагере Гейнора. Мы находились в месте, которого не коснулась скверна: здесь армия Гейнора не проходила. А там, где сталагмиты выстроились в круг, точно офф-моо на молитве, я увидел тело.

Громадная черная кошка. Та самая пантера, которых так боялись труги и которых Гейнор ухитрился заколдовать.

Эльрик спешился, попробовал приподнять животное. Оуна пришла ему на помощь, я тоже не стал отлынивать. Втроем мы кое-как оторвали тяжеленную тушу от пола.

– Мы должны забрать ее с собой, – сказал Эльрик. – Надо положить ее на лошадь.

Сказать оказалось проще, чем сделать: лошади пятились, не желая даже приближаться к пантере, не то что везти ее. В конце концов мы поволокли пантеру на себе и, после долгого и утомительного пути, со множеством падений, сумели дотащить животное до нашей пещеры.

Мы с Оуной, обессиленные, повалились на пол, Эльрик же словно не чувствовал усталости. Наверное, ему придавал сил ритуал, который он собирался совершить.

– Зачем мы притащили сюда эту зверюгу? – спросил я.

Эльрик ушел от прямого ответа:

– Будем снова вызывать духов. Но сперва нужно принести жертву. Я посмотрел на Оуну. Он собирается убить кого-то из нас?

Глава 4 Старые долги и новые сны

Оуна кивнула, соглашаясь, – и опрометью выбежала из пещеры. Эльрик не пытался остановить ее. На меня он тоже не обращал внимания. Может, решил не усугублять знакомство с тем, кого скоро убьет? Забавно, вдруг подумалось мне: мой собственный меч выпьет мою душу.

Некоторое время спустя Эльрик поднялся, взял поводья и повел коня к выходу.

– Мне остаться? – спросил я робко.

– Как хочешь, – бросил он.

Я последовал за ним. Любопытство пересилило страх.

Он вскочил в седло и послал коня вперед. По счастью, моя лошадь не захотела тосковать в одиночестве. Благодаря ей я вскоре нагнал мелнибонэйца.

Мы скакали в темноте, пока впереди не замелькали огни – лагерь Гейнора. Там по-прежнему раздавались крики и проклятия. Эльрик спешился, протянул мне поводья и велел ждать, а потом словно растворился во мраке.

Разглядеть что-либо не представлялось возможным, но вскоре до меня донеслись истошные вопли и визг, и я понял, что Эльрик пополняет свою жизненную энергию.

Затем из темноты вдруг возникло его мертвенно-бледное лицо с алыми, светившимися во тьме глазами. Он довольно улыбался, а дышал тяжело, как объевшийся волк. На его губах виднелась кровь.

Кровь была и на клинке, который он держал в правой руке. Должно быть, меч попировал всласть, погубил не меньше десятка душ.

Мы молча поехали обратно. Нас никто не преследовал. Я почему-то был уверен, что Гейнор и его солдаты все еще блуждают по Мо-Оурии в полной уверенности, будто Эльрик вернулся в разрушенный город.

Мельнибонэец ссутулился в седле и, похоже, переваривал то, чем недавно столь яростно насыщался. Как ни близки мы были друг другу, эта мысль заставила меня содрогнуться от отвращения. Во мне было слишком много от человека и слишком мало от обитателя Мельнибонэ, чтобы я мог восхищаться ловкостью, с какой мой родич – или предок, или кем он там мне приходится – похищал чужие души.

Черные души, мелкие, ничтожные душонки! Хоть на что-то они сгодились, хоть в чем-то они послужили доброму делу. Разве не заслуживали они мучительной смерти – за все преступления, которые совершили, за все кощунства и грехи, которые успели сотворить?

Нет, не пристало христианину так рассуждать. Ведь погибли люди – и не важно, насколько плохи они были, главное, они были людьми и погибли не во славу Господа…

Мне почудилось, что я потерял Эльрика, и я запалил факел. Мой двойник оказался рядом: я увидел перекошенное бешенством лицо с алыми глазами. Мельнибонэец велел мне погасить факел, и я подчинился. Он разозлился на меня, разозлился, как хозяин злится на дурно воспитанную собаку. В его лице не было ничего человеческого. Впрочем, я тоже хорош! Гейнор почти наверняка возвращается сейчас в свой лагерь, а в этакой тьме даже крохотная искорка видна за многие мили.

Только когда мы очутились в туннеле, Эльрик разрешил зажечь факел.

Пока мы отсутствовали, Оуна спала. Она разом проснулась, метнула загадочный взгляд на отца, пристально посмотрела на меня. Я промолчал, ибо мне нечего было ей сказать. Человек и меч питали друг друга, причем невозможно было определить, кто старший в этом нечестивом союзе. Наверное, Оуне все это известно и без меня – матушка должна была рассказывать, да и сама она могла догадаться, поскольку смекалки ей не занимать.

Эльрик направился туда, где мы положили пантеру. Опустился на колени, прижался лбом к голове гигантской кошки, пробормотал что-то неразборчивое. Я искоса поглядел на Оуну, однако девушка не собиралась ничего мне объяснять. С широко раскрытыми глазами она наблюдала, как Эльрик расхаживает вокруг пантеры, бормоча себе под нос, делает магические пасы, словно пытается вспомнить заклинание.

Вполне возможно, именно этим он и занимался. Чуть погодя он поднял голову и тяжело посмотрел на нас.

– Мне нужна ваша помощь.

Чувствовалось, что это признание далось ему с трудом. Он никак не мог поверить, что настолько ослабел, и презирал себя за слабость. Может статься, колдовство, которое он творил, обошлось ему гораздо дороже, нежели он рассчитывал.

Что ж, выбирать не приходилось.

– Что нам делать?

– Пока ничего. Я скажу, когда вы мне понадобитесь, – он повернулся к дочери, и на его лице вдруг промелькнуло что-то вроде сожаления. Может, я и ошибаюсь, но Оуна, по-моему, встала поближе ко мне – на всякий случай.

Эльрика словно терзала чудовищная боль. Каждая мышца его тела напряглась, выступил пот – а в следующий миг мелнибонэец застыл в неподвижности. Его глаза были устремлены в иные плоскости бытия, недоступные моему восприятию. Слова, которые он произносил, для меня были пустым звуком, даже несмотря на то, что я понимал их смысл.

Одно слово повторялось чаще других: Меерклар!.. Меерклар!.. Меерклар… Имя. Не просто имя. Имя друга. Союзника. Настоящий друг. Кровные узы. Древние соглашения. И – сделки. Сделки, остающиеся в силе до конца времен. Заключенные на крови. Сделки между двумя существами нечеловеческой природы.

– Меерклар! – на сей раз имя прозвучало громче и отчетливее.

– Меерклар! – лицо Эльрика горело, словно вспыхнула слоновая кость. Глаза напоминали пышущие жаром уголья. Волосы развевались, будто вдруг ожили. Одна рука вздымала Равенбранд. Другая выписывала в воздухе фигуры, существующие одновременно в тысяче измерений.

– Меерклар! Повелитель клыков и когтей! Меерклар, твои дети страждут! Помоги им! Меерклар! Помоги им во имя нашей древней клятвы!

– Меерклар! – Эльрик выкрикивал это слово на особый, я бы сказал – на кошачий манер. Его била дрожь, он клонился к земле, словно дерево под напором ветра. Однако не переставал звать и не выпускал из руки Черный Меч.

Откуда-то донесся вой. Пахнуло животным. Тихое шипение. «Шшш» – будто кошка махнула хвостом.

– Меерклар! Любимый сын Сехмет! Тот, кому подвластны жизнь и смерть! Меерклар, повелитель кошек, почти наш договор!

Тело пантеры, лежавшее посреди пещеры, вдруг содрогнулось. Грудь животного заходила ходуном. Усы распрямились. Но глаза не открылись, и мгновение спустя пантера вновь распростерлась на полу пещеры, как если бы нечто попыталось оживить ее и не смогло этого сделать.

– Меерклар!

Эльрик вызывал самого свободолюбивого, самого трудноуловимого из духов – Меерклара, сына Сехмет, властелина всех кошек на свете.

Мельнибонэец уже не пел, а выл. От его голоса сотрясались стены пещеры. Эти вопли наверняка слышны снаружи. Если Гейнор услышит…

Я вдруг сообразил, что опять Оуна исчезла. Может, Эльрик, незаметно для меня, пожертвовал своей дочерью? В тот миг я был готов поверить во что угодно…

Перепуганные лошади ржали и рвались с привязи, пятясь перед тенью, что возникла на дальней стене пещеры. Эта тень перемещалась туда-сюда, точно зверь, мечущийся в клетке. Тень вскинула крупную, несомненно кошачью голову – и присоединила свой голос к голосу Эльрика.

В воздухе сложилась черная фигура, высокая, внушительная, стоящая на задних лапах; существо посмотрело на нас, издало негромкий рык и опустилось на все четыре лапы. Его взгляд был старше, древнее Эльрикова. Голова правильной формы, с воинственно торчащими усами, в разинутой пасти видны клыки, глаза отливают желтым… Огромный хвост лениво подергивался, угрожая разрушить пещеру. Существо то выпускало когти, то прятало их, то выпускало, то прятало. Интересно, эта кошечка голодна? Я всегда хорошо относился к кошкам, но тут вдруг, признаться, занервничал. Если правильно помню, кошкам не знакомы угрызения совести, так что эта киска запросто может нас слопать, если мы ей не понравимся – или наоборот, понравимся.

Вот он каков, Меерклар, повелитель кошек. Его облик оставался слегка расплывчатым, как если бы перетекал из реальности в реальность. Я уже начал привыкать к этому явлению, характерному для существ, которые обитают сразу в нескольких измерениях.

Где же Оуна? Куда она запропастилась? А у Меерклара такой вид, будто он только что славно пообедал…

Что там Оуна говорила? Что черная пантера – ее обличье в этом мире? А белый заяц тогда кто?

Сколько обличий у похитительницы снов?

И сколько жизней?

Эльрик обратился к Меерклару, тот ответил мелнибонэйцу низким урчанием. Эльрик стал рассказывать, что, собственно, происходит и как подданных Меерклара погрузили в колдовской сон, от которого они уже не проснутся, потому что умрут с голоду.

Могучий кот выгнул спину, зашипел, принялся расхаживать по пещере. Потом сел и задумчиво выпустил когти.

Лошади забились в угол, застыли, скованные ужасом – должно быть, уверенные, что их принесут в жертву Меерклару.

Я тоже боялся пошевелиться. Эльрик воткнул меч в землю, положил обе руки на рукоять и встал, широко расставив ноги. Глядя огромному коту в глаза, он продолжал вести с ним разговор.

Внезапно моей шеи коснулось что-то теплое и мокрое. Вне себя от ужаса, я резко обернулся – и уткнулся носом в черную морду пантеры, той самой, которую считал мертвой. Пантера прищурила глаза и тихонько заурчала. Я ощутил ее слюну на своем лице, почувствовал жар ее тела.

Затем пантера оставила меня, приблизилась к Меерклару с Эльриком и, выражая полную покорность, легла к ногам Меерклара и опустила голову на лапы.

Повелитель кошек радостно, удовлетворенно рыкнул, и пантера поднялась, потянулась, развернулась и степенно вышла из пещеры. Выглядела она так, словно пробудилась от недолгого дневного сна.

Оуна по-прежнему не появлялась. Мне вдруг захотелось последовать за пантерой. Меерклар потянулся, сузил глаза и сказал что-то на языке, которого я не знал.

Эльрик, которому каждое слово давалось с немалым трудом, едва стоял на ногах. Глаза его понемногу стекленели, лицо вытягивалось. Я шагнул было к нему – помочь, но он заметил мое движение и жестом велел не подходить.

Громадные желтые глаза остановились на мне, обозрели с ног до головы, словно беспристрастно оценивая. Я понял, как чувствует себя мышь под кошачьим взглядом. Оставалось лишь одно: я вежливо поклонился и сделал шаг назад.

Меерклар благосклонно кивнул и вновь повернулся к Эльрику. Снова негромко заурчал, как бы хваля мелнибонэйца за то, что тот сделал. Да, Меерклар хвалил моего двойника. Хвалил и благодарил. И даже обнял мелнибонэйца – или мне показалось? А потом превратился в дым.

И исчез.

– Где Оуна? – выпалил я. Эльрик попытался было ответить, но его колени подломились, и он рухнул бы наземь, не подхвати я его в последний момент. Выпавший из руки меч лязгнул о камень.

Сколько же сил отбирает колдовство? Жив ли мой двойник?

Я нащупал пульс. Жив! Отодвинул веко – Эльрик был в обмороке, можно даже сказать, в сверхъестественном трансе, вызванном контактом с элементалом. Дышал он тяжело, будто одурманенный лекарствами. Мне доводилось видеть людей в состоянии жуткого опьянения – и те, кто принял на грудь излишнее количество легендарного «Микки Финна», выглядели, честное слово, живее Эльрика. Впрочем, я не сомневался, что умирать он не собирается.

Может, оставить его здесь и пойти поискать Оуну? Здравый смысл подсказывал, что она вполне способна сама позаботиться о себе. А если она вдобавок сменила обличье – перекинулась в пресловутого белого зайца, – я ее ни за что не найду. Но что, если Эльрик отдал ее Меерклару как заложницу? В конце концов, она – его дочь, он вполне мог счесть, что волен распоряжаться ее судьбой по собственному усмотрению. Мог потребовать, к примеру, чтобы она вернулась домой вместе с ним.

Из туннеля донесся звук. Сперва я решил, что это возвращается пантера. Но вскоре осознал свою ошибку: цокали конские копыта, звякала упряжь, лязгало оружие.. К пещере приближался конный отряд. Кто это – прежние обитатели пещеры или же те, о ком я забыл и не хотел бы вспоминать?

Другого выхода из пещеры не было, а человек, способный нас защитить, лежал в обмороке на каменном полу. Оуна, у которой был лук, куда-то пропала. А я мог сражаться разве что голыми руками.

Я опустился на колени рядом с Эльриком, пытаясь расшевелить его, но он ничего не чувствовал. Дыхание его было глубоким и замедленным, как у впавшего в спячку животного, и он все еще был без сознания.

Я неохотно протянул руку к Равенбранду, лежавшему неподалеку. В тот самый миг, когда мои пальцы сомкнулись на рукояти меча, в пещере появился всадник с факелом в руке. За ним второй, третий…

Наши кони радостно заржали, приветствуя сородичей, которые тоже не остались в долгу. Хриплый голос выкрикнул что-то по-немецки.

Мои пальцы стиснули рукоять меча. Свет факела наполовину ослепил меня, но я все же поднялся, опираясь на меч, и встал перед всадниками. Итак, Гейнор нас отыскал. Должно быть, он или кто-то из его людей заметил зажженный мною огонек – или пантеру, покидавшую пещеру.

Мой кузен не отказал себе в удовольствии как следует посмеяться.

– Замечательная гробница, не находишь, Ульрик? И никто не узнает, где могилка твоя. Утешайся тем, что никто и не осквернит твоей могилы.

Он производил впечатление – в своих серебряных доспехах, с черным клинком на левом бедре и с другим мечом на правом. Вдобавок его окружала некая магическая, видимая глазу аура, а лицо из-под открытого забрала прямо-таки излучало здоровье. Он возвышался передо мной воплощением силы и могущества и насмехался над моим ничтожеством.

Но я был уже не тот, что прежде.

Гнев помог мне превозмочь страх. Я вскинул Равенбранд, стиснул рукоять обеими руками, ощутил привычную тяжесть – и непривычный приток сил. В меня хлынула энергия, похищенная мечом у тех, кого он недавно сразил; кровь забурлила в жилах. Я зарычал. Расхохотался. Я смеялся над моим кузеном Гейнором фон Минктом, предвкушал ожидающую его участь.

Прежний фон Век обеспокоенно наблюдал за происходящим изнутри меня, а та половина сознания, которую я унаследовал от Эльрика, была готова к бою.

– Здравствуй, Гейнор, – услыхал я собственный голос. – Спасибо, что избавил меня от необходимости гоняться за тобой. Я убью тебя.

Гейнор усмехнулся. Усмешка его стала шире, когда он заметил распростертого на земле мелнибонэйца. Должно быть, я выглядел не слишком убедительно – изможденный, в обносках одежды двадцатого столетия, с черным мечом в руках. Но все же во взгляде Гейнора мелькнуло сомнение, а Клостерхейм, стоявший рядом с моим кузеном, явно воспринял мои слова всерьез. Он пристально посмотрел на меня, перевел взгляд на неподвижного Эльрика…

– Что ж, кузен, – проговорил Гейнор, кладя ладонь на рукоять одного из своих клинков, – ты, вижу, предпочел тьму свету. Ваша семья всегда отличалась пристрастием к темноте, не так ли?

Я пропустил оскорбление мимо ушей.

– С нашей последней встречи, принц Гейнор, ты только и делал, что убивал. Ты уничтожил целый народ.

– А, ты про офф-моо? Что тебе до них, кузен? Что тебе до них? Они жили в замкнутом мирке и тешили себя иллюзиями. Решили, что раз до сих пор никому не удалось их покорить, они неуязвимы. Все равно что англичане в нашем с тобой мире. Похожая логика, верно?

Я не собирался обсуждать имперскую политику и философию изоляционизма. Я твердо решил убить Гейнора. Во мне нарастала прежде неведомая и оттого еще более жгучая жажда крови. Не скажу, чтобы ощущение было приятным, но я ему не сопротивлялся. Что это – реакция на угрозы Гейнора? Или меч передает мне всю ту ненависть, какой он раньше питал Эльрика?

Энергия переполняла меня, все смутные желания, бурлившие в моей душе, слились воедино, оформились в одно-единственное – убить Гейнора и тех, кто пришел вместе с ним. Я предвкушал, как меч вонзится в плоть, как разрубит кость, как скользнет по мышцам и гладко, будто нож в масло, пройдет сквозь внутренности, оставляя за собой кровавые руины. Предвкушал восторг, который наполнит мою душу, когда меч заберет вражескую жизнь и передаст мне жизненную силу убитого. Солдаты Гейнора были для меня сейчас овцами на заклание, а сам Гейнор воспринимался как наиболее лакомый кусочек. Я тяжело, с хрипом дышал; мой рот наполнился соленой слюной, в ноздри ударили запахи – каждый из противников имел свой собственный запах. Я чуял запах крови, плоти и пота. Я даже уловил аромат слез – когда убил первого наци, и он, умирая, успел оплакать свою душу.

Под сводами пещеры пошло гулять эхо, разносившее крики, ржание лошадей и лязг металла. Меня захватила горячка боя. Двоих врагов я убил прежде, чем сумел это осознать, и их души укрепили мою руку. Я двигался безостановочно, меч в моей руке извивался, как живое существо, и убивал, убивал, убивал. А я – я хохотал, завывал по-волчьи и посвящал всех, кто падал под моими ударами, своему покровителю, герцогу Ариоху.

Гейнор, разумеется, укрылся за спинами своих приспешников. И Клостерхейм тоже решил не лезть на рожон. Чтобы добраться до них, мне пришлось прорубаться сквозь толпу.

Мой кузен вдруг выхватил что-то из-за пазухи. Золотой посох, ослепительно сверкавший в полумраке и словно заключавший в себе все мироздание. Гейнор выставил посох перед собой, будто оружие, затем извлек из ножен Бурезов – меч, украденный у моего двойника, близнец Равенбранда.

Я нисколько не встревожился. Мой клинок продолжал прокладывать тропу сквозь ряды врагов. Гейнор выругался, сунул посох обратно под доспехи, натянул поводья; Бурезов заскулил как побитый пес. Этот меч не ляжет в ножны, пока не утолит свой голод, – уж такова его природа.

Рыцарь Равновесия поворотил своего белого жеребца и поскакал к выходу из пещеры, приказав Клостерхейму следовать за ним. Но на пути стоял я.

Я взмахнул мечом, нанес удар, другой, третий… Всякий раз Равенбранд сталкивался с Бурезовом, и теперь уже оба клинка завывали волками, алые руны пульсировали на лезвиях, точно разряды статического электричества. А мое тело по-прежнему переполняла нечестивая энергия.

Гейнор уже не смеялся. Он вопил, срываясь на визг.

Когда мечи соприкасались, с моим кузеном что-то происходило.

Внезапно его окутало призрачное красное пламя. Видение длилось лишь мгновение, когда же пламя исчезло, Гейнор, казалось, разом утратил все свое великолепие.

Металл с лязгом врезался в металл, и каждое столкновение клинков пробуждало огонь, терзавший Гейнора.

Я не понимал, что с ним творится, но продолжал наступать.

Вдруг, к моему изумлению, Гейнор бросил Бурезов и ухватился левой рукой за висевший у него на боку меч Миггеи.

Почему-то это меня позабавило. Я замахнулся, и Гейнору пришлось упасть на спину, чтобы уклониться от удара. Меч Миггеи столкнулся с Равенбрандом, и мне почудилось, будто я, врезался в стену на скорости в шестьдесят миль в час. Я застыл как вкопанный. Черный клинок не смолкал, его энергия все еще вливалась в меня, однако меч Миггеи ее высасывал. Гейнор, не то чтобы торжествующий, но явно довольный тем, что уцелел, пришпорил своего коня и ускакал прочь, а за ним умчался и Клостерхейм с остатками отряда.

Мои ноги подкосились. Я опустился наземь. Вот она, расплата за нежданный прилив сил.

Еще не хватало потерять сознание… Ведь Гейнор может вернуться, и когда он увидит, что мы с Эльриком недвижимы, то прикончит нас обоих.

Ничего не могу поделать.

Собрав последние силы, я проковылял в глубь пещеры, где громоздились конские туши и трупы людей, попытался вновь растолкать Эльрика, вернуть его к жизни, рассказать, какая опасность нам грозит.

Моя рука легла на его мертвенно-бледное лицо – это последнее, что я помню. Дальше – темнота, забытье, полная беззащитность…

Меня окликнули по имени. Должно быть, Гей-нор и в самом деле вернулся.

Пальцы мои нащупали рукоять меча, но поднять Равенбранд я не мог. За свою победу я заплатил сполна – унизительным бессилием.

Что ж, победа нередко превращается в поражение…

Надо мной склонился человек. Это был не Гей-нор, это была Оуна! Сколько прошло времени? Я все еще ощущал запах крови и изувеченной плоти, чувствовал под рукой холод стали. Оуна приподняла меня, дала мне напиться, заставила проглотить какое-то снадобье, от которого я весь затрясся – а потом глубоко вздохнул и удивительно легко встал на ноги.

– Где Гейнор?

– Собирает мертвецов, – Оуна удовлетворенно усмехнулась. Мне показалось, ее губы в крови. Она облизнулась, как кошка, и следы крови исчезли. – Его армия уничтожена.

– Кем? Офф-моо?

– Детьми Меерклара, – пояснила девушка. – Все пантеры ожили. Охота выдалась на славу. Те труги, которые уцелели, разбежались кто куда, а дикари вернулись к своим становьям. Гейнор твердил, что может защитить их от пантер, а теперь выяснилось, что он лгал. Потому к Серым Жилам никто за ним не пойдет.

– Значит, он не сможет захватить Серые Жилы?

– Он уверен, что сумеет это сделать и в одиночку. Ведь у него меч Миггеи и Рунный Посох. Он верит, что в них заключено могущество Порядка, которое и предаст в его руки Серые Жилы.

– Безумие, – проговорил я и на подгибающихся ногах направился к по-прежнему лежавшему без движения мелнибонэйцу. Впрочем, он уже выглядел как человек, заснувший крепким, здоровым сном. – Как нам остановить его?

– Возможно, мы не сумеем этого сделать, – тихо сказала Оуна. – Когда меч и посох окажутся в Серых Жилах, Равновесие нарушится и мироздание погибнет, вместе со всеми живыми существами, которые его населяют.

– Один человек? – недоверчиво спросил я. – Один смертный?

– Предсказано, что судьба мироздания зависит от смертного, – отозвалась девушка. – Гейнор знает об этом предсказании, и оно придает ему уверенности. Он считает себя тем самым смертным, избранным судьбой.

– Считает?

– Да. Избран другой.

– Вы знаете, кто именно?

– Да.

Больше она ничего не сказала. Склонилась над отцом, пощупала пульс, оттянула ему веки – и покачала головой.

– Ничего страшного. Просто не выдержал, колдовство было слишком могущественным, даже для него, – девушка скатала плащ и подложила Эльрику под голову. Я никак не ожидал, что она способна на такое проявление чувств. Повсюду, куда ни посмотри, громоздились трупы, пол и стены пещеры были забрызганы кровью, а дочь Эльрика вела себя так, словно мы находились в спальне и словно перед ней лежал не отец, уставший до изнеможения в схватке, а ее ребенок, которому она собиралась пожелать «спокойной ночи».

Она подобрала Бурезов и вложила меч в ножны. Только теперь я заметил, что по-прежнему сжимаю в руке Равенбранд.

– Что ж, – сказал я, – меч, по крайней мере, мы вернули.

Мне вспомнилось, как Бурезов обратился против Гейнора, как стал отбирать у моего кузена силы, вместо того чтобы наполнять его энергией.

Оуна задумчиво кивнула.

– Гейнор наверняка изменит планы.

– Почему Бурезов обратился против него?

– Предав Миггею, он утратил ее поддержку. Думал, что сумеет справиться с мечом без ее помощи, но обманулся. Это она повелевала клинком, а Гейнор лишь пользовался тем, что ему давали.

Я услышал шорох, обернулся – Эльрик пошевелился. С его губ сорвался не то стон, не то негромкий вскрик. Он словно видел кошмарный сон и сотрясался всем телом, пытаясь проснуться.

Оуна положила ладонь на горячий отцовский лоб. Эльрик сразу задышал ровнее, тело перестало биться в судорогах.

Потом он открыл глаза и посмотрел на нас.

– Наконец-то, – выдавил он. – Удача переменилась, – он погладил рукоять клинка. Впечатление было такое, будто Бурезов поведал своему хозяину обо всем, что произошло, пока Эльрик лежал без сознания. Или мелнибонэец прочитал мои мысли?

– Верно, отец, – Оуна огляделась, будто впервые заметила царящий в пещере бедлам. – Но нам потребуется все наше умение, чтобы не спугнуть ее.

Эльрик приподнялся. Я протянул ему руку. Он помедлил, потом оперся на нее с насмешливой улыбкой.

– Снова вместе, хоть и сами по себе, – пробормотал он.

Я не стал вдаваться в философствования.

– Мне нужно знать, какими особыми свойствами обладают этот посох и меч Миггеи. Почему они так важны для нас и почему ими так дорожит Гейнор.

Эльрик с Оуной удивленно переглянулись. Должно быть, сообразили, что до сих пор не удосужились объяснить мне – не по злому умыслу, просто не считали необходимым.

– Вспомните легенды вашего мира, – сказала Оуна. – Ваша семья, граф, оберегала эти предметы из поколения в поколение. Грааль – магическая чаша, которая возвращает жизнь и которой, в ее первозданной форме, может владеть только рыцарь, чистый душою. А меч, если воспользоваться им в благородных целях, покрывает своего владельца великой славой. Его называли по-разному. Гейнор долго искал этот меч, пока Клостерхейм не выкрал его из Бека. Миггея сообщила Гейнору, что, завладев обоими мечами, темным и светлым, и прибавив к ним Грааль, он сможет подчинить мироздание своей воле. Создать мультивселенную заново. Невероятно.

– И он поверил в эту белиберду? – спросил я с усмешкой.

– Да, – с запинкой подтвердила Оуна. Я призадумался. Для человека двадцатого столетия поверить во всю эту мифологическую ахинею было невозможно. Может, я сплю и вижу сон? Заснул, начитавшись поэтов «Бури и натиска»… А во сне попал в сновидение, сотканное из «Парсифаля», «Летучего голландца» и «Сумерек богов» одновременно? Чушь, полная чушь… Нет, это не сон. Я помню все – и концлагерь, и то, что было потом, и даже то, что было прежде, на заре времен, когда миром правила светлая империя Мелнибонэ… Надо признать очевидное – с той поры, как мой меч рассек скалу в окрестностях Гамельна, я вступил в мир, где колдовство реально.

Я засмеялся – не тем жутким, полубезумным смехом, каким напугал Гейнора, а нормальным человеческим. Смеялся я над самим собой.

– И правда, почему бы ему не верить? – воскликнул я. – Каждый волен верить всему, чему хочет.

Глава 5 За Серыми Жилами

– Мы должны догнать Гейнора, – сказала Оуна. – Должны остановить его.

– Его армия уничтожена, – указал я. – Стоит ли теперь его опасаться?

– Очень даже стоит, – ответила девушка. – У него меч и Грааль.

Эльрик согласно кивнул.

– Если поторопимся, то успеем перехватить его до Серых Жил. Если нам повезет, там мы с ним и покончим. Но Жилы переменчивы, отзываются, как говорят, на малейшее желание. А у Гейнора желаний в достатке. Его новые союзники…

Оуна, не дослушав, направилась к выходу из пещеры.

– Идите за мной, – сказал она. – Я найду его. Мы с Эльриком устало взобрались на коней. У каждого из нас на поясе висел черный меч. Впервые с тех пор, как начались эти безумные приключения, появилась надежда опередить Гейнора, помешать ему, предупредить дальнейшие разрушения. С мечом на поясе я чувствовал себя ровней Эльрику; клинок словно добавил мне самоуважения. А недавняя схватка, которую я выдержал с честью, наполняла сердце гордостью. И теперь я стал полноправным участником погони за моим кузеном, который, как выяснилось, еще не оставил попыток нарушить космическое Равновесие.

Гордость от того, что я убил по меньшей мере дюжину человек, ясно показывала, насколько я изменился со времени пребывания в концентрационном лагере. Прежде я ненавидел войну и смерть всеми фибрами души, стремление человека безоглядно и безответственно убивать себе подобных вызывало во мне отвращение, а после того как мы одолели нацистов в подземельях Мо-Оурии, я чувствовал удовлетворение – и желание убивать дальше.

В каком-то смысле презрение нацистов к человеческой жизни обернулось против них. Одно дело – насмехаться над устройством человеческого общества, утверждать, что освященные традицией установления и законы лишены смысла, и совсем другое – пытаться их искоренить. Лишь когда они исчезают, мы начинаем понимать, насколько от них зависели наша безопасность и благосостояние. Этот урок преподавался людям много раз, но, к сожалению, мы никак не хотим учиться на собственных ошибках.

Выехав из туннеля, с зажженными факелами в руках, мы увидели одну из пантер, оживленных Мееркларом. Животное кивком головы велело нам следовать за ним, и мы отправились в дорогу, которая рано или поздно должна была привести нас к Гейнору.

Пантера – это Оуна в зверином обличье? Или похитительница снов лишь мысленно управляет зверем? Как бы то ни было, нам оставалось лишь довериться пантере, которая неутомимо бежала впереди, изредка оглядываясь, как бы проверяя, не сбились ли мы с пути.

Признаться, я ожидал засады. С Гейнора станется подстроить нам ловушку – он ведь не привык оставаться в долгу. Впрочем, я быстро сообразил, что мои опасения необоснованны: у Гейнора больше нет войска, если не считать кучки нацистов.

Словно для того чтобы показать, как сошлись с дикарями и тругами, пантера провела нас через лагерь Гейнора. Кошки потрудились на славу. Везде, куда ни посмотри, лежали обезображенные туши тругов, и у большинства были перегрызены глотки. Дикарям тоже досталось, но они разбежались прежде, чем большие кошки закончили разбираться с тругами. Вряд ли Гейнору, возвратись он к их становьям, удастся снова созвать армию.

Позади раздался жутковатый вой, будто шакалы оплакивали погибших; а в следующий миг из-за высокого сталагмита выехал Гейнор. С ним был Клостерхейм и несколько солдат, боязливо переглядывавшихся между собой. Гейнор вращал над головой отливающий серебром клинок, весь во власти безудержной ненависти. Его рот был разинут в крике, но воинственная песнь меча заглушала голос моего кузена.

Мы с Эльриком среагировали мгновенно.

Клинки оказались у нас в руках. Их бормотание перешло в надрывный вой, а затем сменилось грозным рыком, по сравнению с которым песнь белого меча казалась робким тявканьем.

Гейнор, похоже, не ожидал такого поворота событий. Он успел отвыкнуть от того, что кто-то смеет ему сопротивляться, и недавнее побоище не пошло моему кузену впрок. Он натянул поводья, заставив коня остановиться – и мановением руки послал на нас своих людей.

Во мне снова вспыхнула ярость битвы. Еще немного – и она захлестнет меня с головой. Эльрик рассмеялся и направил коня на врагов. Бурезов вонзился в тело переднего всадника и торжествующе завыл, а когда душа противника была выпита – сыто заурчал.

Равенбранд норовил выскользнуть из моей руки. Словно по собственной воле, он срубил следующему солдату голову и разрубил пополам череп. И тоже довольно заурчал, когда жизненная энергия жертвы перетекла в него и передалась мне. Я вдруг подумал, что применительно к нам выражение «жить мечом» обрело новый смысл… Заметив краем глаза Клостерхейма, я развернулся к нему лицом, а Эльрик между тем уже схватился с Гейнором. На меня бросились сразу двое нацистов. Я взмахнул клинком, и Равенбранд, по широкой дуге, будто маятник, ранил сперва одного, в бок, а затем и другого – в бедро. Первый умер сам, второго я добил. Тела, лишенные душ, обмякли в седлах. Я понял, что улыбаюсь. Повернулся – и встретился взглядом с Эльриком, глаза которого подернулись яростной кровавой пеленой.

Гейнор вынудил коня перепрыгнуть через нагромождение трупов, развернулся и воздел над головой Рунный Посох.

– Пока я владею этим, вы меня не убьете! – крикнул он. – Даже не пытайтесь, глупцы! В этом посохе – власть над миром.

Наши с Эльриком лошади были не способны прыгнуть так высоко, поэтому нам пришлось объехать трупы, и Клостерхейм с тремя другими уцелевшими солдатами встал перед нами, преграждая дорогу к своему командиру.

– Я больше не рыцарь Равновесия! – вопил Гейнор. – Я – творец Миров! – он потряс посохом, пришпорил коня и ускакал во тьму, бросив своих солдат на произвол судьбы.

Расправа над ними удовольствия не доставила. Улизнул только Клостерхейм – скрылся, улучив момент, среди каменных колонн. Я рванулся было за ним, но Эльрик остановил меня.

– Нам нужен Гейнор, – сказал мелнибонэец. – Вон пантера, она поведет нас по следу.

Зверь сразу же устремился в погоню, и наши не ведавшие усталости кони поскакали следом.

Через какое-то время мне почудился смех Гейнора и цокот копыт, сверкнула ослепительная вспышка, словно Грааль звал на помощь. Серая полоса на горизонте становилась все шире, и наконец мы въехали в призрачную дымку, что окутывала каменный лес. Заметно похолодало, воздух сделался каким-то необычным – другого слова не подберу. Дымка почему-то внушала мне безотчетный страх. Я огляделся. Кругом сплошной камень. Чистилище, дантовское чистилище.

Как тут тихо, как безжизненно! Впрочем, страх постепенно проходил, уступая место в душе небывалому, неизведанному покою. В конце концов, я же бывал здесь и раньше – если воспоминания Эльрика меня не обманывают.

Лошади неутомимо несли нас вперед, их не требовалось ни понукать, ни подгонять. А пантера указывала путь.

Дымка загустела, превратилась в серое марево, в котором мы затерялись, словно в тумане.

Не отпускало ощущение, что Гейнор с Клостерхеймом вот-вот нападут на нас. И когда из мглы впереди проступило яркое, красное с зеленым пятно – будто распустились гигантские цветки амариллиса и ириса, – я, признаться, вздрогнул от неожиданности.

– Что это такое? – спросил я. Эльрик криво усмехнулся.

– Не знаю. Быть может, чья-нибудь шальная мысль?

Неужели марево способно создавать такие захватывающие картины? Очень может быть; я почти не сомневался, что эта мгла наделена сознанием. Буду откровенен, от легендарных Серых Жил я ожидал чего-то большего, но, с другой стороны, хорошо, что здесь так мирно, что не клубится, не бурлит первозданный Хаос, как можно было бы ожидать. Казалось, достаточно сосредоточиться – и различишь во мгле свои самые безудержные фантазии. Я постарался отогнать мысли о Гейноре и Клостерхейме из опасения, что, если буду думать о них, они непременно появятся.

Цокот копыт, звяканье упряжи, даже дыхание – все было неестественно громким. Пантера наполовину растворилась в мареве, превратилась в зыбкую тень. Невозможно было определить, по земле мы едем или по камню: лошади словно плыли в белесом тумане, который доставал до седел.

Вот почва стала мягче, и звуки слегка приутихли. Мало-помалу установилась тишина. Напряжение нарастало. Я повернулся к Эльрику.

– Мы его, похоже, потеряли, – мой голос казался глухим, почти неживым. – Он укрылся в Жилах. Что теперь?

Эльрик ответил – то ли вслух, то ли мысленно, я так и не понял:

– Будем искать дальше.

Силуэты становились все размытее, как если бы Серые Жилы впитывали в себя четкие линии. Впрочем, пантера пока не пропала из вида целиком. Она вела нас по следу. Рано или поздно мы настигнем Гейнора – даже здесь, в самом сердце мироздания.

Внезапно пантера остановилась, принюхалась, приподняла одну лапу. Шевельнула хвостом. Сузила глаза. Ее явно что-то встревожило. Знать бы, что именно…

Эльрик спешился – туман оказался ему по грудь – и подошел к пантере. На мгновение, когда марево сгустилось, я потерял своего двойника. Но вот мгла слегка рассеялась, и я увидел, что Эльрик разговаривает с каким-то человеком. Неужто мы все же отыскали Гейнора?

Мельнибонэец повернулся и пошел обратно. Второй последовал за ним. Оуна! Лук за спиной, колчан со стрелами на боку. Она словно возвращалась с прогулки – и широко улыбалась, как бы предупреждая все возможные вопросы.

Не знаю, кто она такая – чародейка, повелительница иллюзий или просто женщина, умеющая телепатически управлять животными. Но отрицать очевидное я более не собирался: Оуна владела магией, и эта магия была вполне реальна. Люди, с которыми я сошелся в подземелье, обладали способностями, совершенно естественными для них, но абсолютно непостижимыми для меня. Впрочем, мой мир, хаотический мир двадцатого столетия с его машинной, механистической цивилизацией моим товарищам казался не менее загадочным, внушающим страх даже полубогам, которые манипулируют целыми измерениями. Теперь я просто принимал все, что происходило вокруг, как данность и не пытался более, подобно безумному фантазеру, наложить собственные ограниченные представления на бесконечно сложную мультивселенную, не пытался подогнать ее под строгое определение. Мне вполне хватало того, что я наблюдаю, ощущаю, исследую. Единственный способ познать мироздание – пропустить его через себя…

Эльрик с Оуной остановились и ждали, пока я подойду к ним. Девушка нахмурилась.

– Странное место, – проговорила она. Я с ней мысленно согласился: в прошлый раз, когда я был здесь, Серые Жилы выглядели более обитаемыми.

– Куда они направились? – спросил я. – Мы не потеряли след?

– Запах слишком сильный, чтобы его потерять, – Оуна опустилась на колено, повела рукой, словно протирая окно. И окно и вправду открылось, и из него хлынул солнечный свет. – Смотрите.

До боли знакомая картина.

Я сглотнул, с трудом удержавшись от того, чтобы не кинуться в проем, который будто вернул меня в детство. Пожалуй, я бы и кинулся – когда бы не рука Оуны.

– Да, это Бек, – тихо сказала девушка. – Но вряд вам захочется туда вернуться, граф.

– Почему?

Оуна махнула правой рукой, и во мгле возникло новое окошко. В нем кипела схватка и лилась кровь. Звероголовые люди и звери с человеческими головами бились на покрытой грязью равнине, простиравшейся до самого горизонта. Вдалеке возвышался многобашенный город, и к нему, торжествуя, скакал на белом коне Гейнор фон Минкт, которому суждено носить прозвище Гей-нор Проклятый.

На сей раз вперед подался Эльрик. Он узнал город. Этот город был для него тем, чем для меня – Бек. И я тоже узнал Призрачный город Имррир, столицу империи Мельнибонэ, острова Драконьих Владык. Из верхних бойниц в башнях вырывались, подобно знаменам, языки пламени.

Я оглянулся. Бек, милый сердцу Бек! Зеленые холмы, густые гостеприимные леса, древние, замшелые камни стен… Только теперь я разглядел колючую проволоку, которой обнесли замок, и пулеметные вышки у ворот. По двору бегали овчарки, повсюду расхаживали люди в мундирах СС. На дороге к замку показался большой «мерседес». За рулем сидел Клостерхейм.

– Как… – начал я.

– Именно так, – ответила Оуна. – Я вас предупреждала. Он идет по двум дорогам одновременно и сейчас находится сразу в двух мирах. Надо отдать ему должное, он превзошел всех нас в познаниях о природе мироздания и потому способен воевать как минимум на двух фронтах. В этом его слабость.

– Или сила, – поправил Эльрик с невеселым смешком. – Он нарушает все правила и потому добивается успеха. Но если правила больше не имеют значения…

– Он победил?

– Не везде, – возразила Оуна. Неуверенности в ее голосе не было. Я видел, что девушка растеряна.

Эльрик принял решение.

– Он в двух мирах – значит, нам надо разделиться. У нас теперь два меча, которые связаны друг с другом. Я отправляюсь на Мельнибонэ, а ты, граф, возвращайся в свой Бек.

– Откуда взялись картинки? – задал я давно терзавший меня вопрос. – Как они сложились?

– Я этого захотела, – Оуна потупилась. – Мы многого не знаем. А что, если Серые Жилы созданы воображением богов и смертных? Что, если здесь обитают самые сокровенные желания и самые жуткие страхи? И не просто обитают, а рождаются заново, каждый день, каждый миг? Благодаря необычайному могуществу человеческого воображения…

– Рождаются заново, – задумчиво повторил Эльрик, – рождаются в вечности, – он положил руку в перчатке на рукоять меча. – И среди них нет двух одинаковых – они отличаются друг от друга, одни совсем чуть-чуть, другие разительно. Воспоминания, желания… Переменчивые, как море. И мироздание растет, ввысь и вширь, как крона дерева…

– Не будем забывать, что у Гейнора в руках средство создать любую реальность, – сказала Оуна. – Он владеет Граалем, который по праву принадлежит вам, граф, – вы должны его охранять, но не использовать.

Это заявление было настолько неожиданным, что я засмеялся.

– Принадлежит мне? Я всегда думал, что Грааль – собственность Господа, если, конечно, Он существует. Или Он – то самое Равновесие, стержень мироздания?

– Об этом много спорят, – ответила девушка, – особенно среди похитительниц снов. Ведь мы живем за счет украденных сновидений. А в Серых Жилах, говорят, сбываются все сны до единого – и светлые, и кошмарные.

Я огляделся, пожал плечами. Мой взгляд постоянно возвращался к двум окошкам в тумане. Очередная иллюзия – возможно, созданная Оуной, которая, по ее собственным словам, унаследовала от матери навыки чародейства. Какие у меня основания верить девушке, какие есть доказательства ее искренности? С другой стороны, а с какой стати мне ей не верить?

Накатила злость, порожденная беспомощностью. Хотелось выхватить меч, порубить туман в клочья, прорваться в Бек, вернуться в спокойное прошлое…

Но над Беком развевался флаг со свастикой. И это, я нисколько не сомневался, была не иллюзия.

Эльрик язвительно улыбнулся.

– Не так-то просто изловить врага, который прячется одновременно в двух мирах. Как ни жаль расставаться, друзья мои, думаю, у нас нет другого выхода. Вы двое отправляйтесь за ним в мир графа – а я попытаюсь остановить его на Мельнибонэ.

– Хватит ли нам сил, поодиночке? – спросил я. Ведь мы воевали не только с Гейнором и Клостерхеймом, но и с владыками Вышних Миров.

– Конечно, мы станем слабее, – признал Эльрик, – значительно слабее. Но иного не дано. Я должен вернуться в Имррир, а тебе, граф, должно помешать Гейнору в твоем мире. Учтите, Грааль не может находиться сразу в нескольких местах. Потому Гейнор унесет его туда, где от него будет больше пользы. И тот из нас, кто отыщет Грааль, пусть немедля известит остальных.

– И куда же он мог его унести? – справился я.

– Куда угодно, – откликнулся мелнибонэец и покачал головой.

– Мест не так много, – вмешалась Оуна. – Всего два: Морн, чьи камни нужны Гейнору, чтобы воззвать к Хаосу, и Бек.

Эльрик вскочил в седло. Конь заржал, забил копытом. Мой двойник послал животное вперед, к тому окну, где кипела жестокая битва. На скаку обернулся, обнажил клинок и отсалютовал мне. Это салют был прощанием – и обещанием новой встречи. Вот он исчез в окне – а в следующий миг появился на равнине, со сверкающим мечом в руке, и поскакал по направлению к Имрриру.

Оуна легонько ударила по крупу мою лошадь, и та умчалась в туман. Надеюсь, с ней ничего не случится. Потом девушка взяла меня за руку и подвела к другому окну. Мы вдохнули аромат напоенной соками травы; я с жалостью глядел на свой замок, который нацисты ухитрились превратить в крепость. Должно быть, разместили в нем какой-нибудь штаб.

Мы прыгнули. Будем считать, что нас не заметили. Эсэсовцы были повсюду. Замок охранялся со всех сторон: куда ни глянь, везде пулеметные вышки и колючая проволока. А ров обнесен проволокой по обоим берегам.

Мы ползком спустились с холма и укрылись в ложбинке. Я без труда находил дорогу, ибо знал окрестности Бека как свои пять пальцев. Мне были ведомы все заячьи тропки в лесах, все лисьи угодья. Мы, фон Беки, всегда стремились жить в гармонии с природой.

Мой дом превратился в вертеп, в надругательство над всем, что он когда-то олицетворял – общественный прогресс и верность традициям, культуру и образование, доброту и любовь к родной земле; ныне он символизировал то, что было ненавистно истинным немцам, – нетерпимость, неуважение, необузданность нравов и жестокость. Я чувствовал себя так, будто подвергся грубому насилию. Тому самому насилию, тому поруганию, которому вместе со мной подверглась Германия. Это зло родилось не на немецкой почве, его породила почва всех стран, участвовавших в Великой войне, алчность и страх всех тех ничтожных политиканов, которые не слушали голосов избирателей, вкупе с противоборством партий, с невежеством обывателей, не желавших вникать в смысл речей тех, кто выступал от имени народа, и позволивших втянуть себя в войну, у которой не могло быть победителей, и по-прежнему следовавших за вожаками-демагогами, как бараны на бойню…

Что это за стремление к смерти, охватившее, похоже, всю Европу? Сознание общей вины? Или понимание того, что наша жизнь не соответствует христианским заповедям? Или безумие, которое заставляет совершать гибельные шаги – и проливать слезы над собственной участью?

Наступила ночь. Нас никто не разыскивал. Оуна подобрала в придорожной канаве ворох газет. На них, по всей видимости, кто-то недавно спал. Девушка внимательно изучила пожелтевшие, запачканные листки, а потом сказала:

– Надо найти герра Эля. То есть князя Лобковица. Если я ничего не путаю, он живет под чужим именем в городке Гензау. Не удивляйтесь, граф, с вашего побега прошло несколько лет, многое изменилось. Да, он должен быть в Гензау. Во всяком случае, мы встречались с ним именно там в 1940-м.

– Встречались? Вы тоже путешествуете во времени?

– Я так думала, пока не поняла: время – все равно что поле, и одно и то же событие происходит на этом поле много-много раз. Мы выхватываем лишь отдельные события, и потому нам кажется, что мироздание стареет. А что до путешествий… Мы не путешествуем во времени – всего-навсего перемещаемся по полю, из одной реальности в другую. Время относительно. Время субъективно. Время меняет свои свойства. Оно может быть нестабильным – и застывшим, и в каждом мире оно – другое. Можно перейти из этого мира в точно такой же, но разделенный столетиями. Тем, кто не понимает, как устроено время, часто кажется, что они открыли способ путешествовать в нем. Если не ошибаюсь, мы бежали из Гамельна в 1935-м. Пять лет назад. Сейчас лето 1940-го, и ваша страна опять воюет. Мало того, она покорила половину Европы.

В газетах не рассказывалось, из-за чего началась война, только восхвалялась «доблесть маленькой Германии», бросившей вызов дюжине агрессоров, вознамерившихся отобрать то немногое, что еще оставалось у немцев. А Германия, как утверждалось в газетах, всего лишь настаивала на том, чтобы ее народу уступили земли, на которых он мог бы поселиться и восстановить Великую Германию. Форпост против коммунистического Голиафа. Некоторые европейские страны уже именовались «провинциями», другие включались в «немецкую семью». Франция подчинилась, Италия, где по-прежнему хозяйничал Муссолини, была союзником. Польша, Дания, Бельгия и Голландия оккупированы… Я был потрясен. Гитлер пришел к власти, обещая немцам мир. Мы заслуживали мира, поэтому все честные, добропорядочные люди голосовали на выборах за того, кто твердил о восстановлении гражданского порядка и недопущении войны. А теперь Адольф Гитлер втянул нас в конфликт страшнее всех предыдущих. Интересно, славят ли его до сих пор или ликующих голосов поубавилось? Несмотря на всю воинственную прусскую пропаганду, немцы всегда были мирным народом. Какими безумными посулами Гитлер прельстил моих соотечественников?

Я задремал. И сразу же погрузился в море сновидений – кровавые схватки, жуткие твари… Я видел во сне все то, что мой двойник наблюдал наяву. Когда я бодрствовал, мое сознание принадлежало мне одному, но стоило только заснуть… Что ж, по крайней мере, мы знаем, что он добрался до Имррира и спустился в какое-то подземелье. Пахнуло рептилиями…

Проснувшись, я продолжил чтение. Газетные статьи порождали множество вопросов. В голове не укладывалось, как Гитлеру позволили развязать войну; почему никто не сопротивляется? Или потоки лжи настолько одурманили людей, что они утратили всякое представление о реальности? В общем, картина складывалась нерадостная.

Ответы на многие свои вопросы я получил от Лобковица, которого мы и вправду нашли в Гензау. Добирались мы туда почти неделю, под покровом ночи, избегая не то что шоссе, но даже проселочных дорог. Днем отсыпались, а вечером снова трогались в путь. Равенбранд я обернул газетами, превозносившими Третий рейх… С нашим оружием нечего было и думать о сражении с Гитлером.

Повсюду мы видели приметы военного времени. Составы с солдатами, пушками, боеприпасами. Колонны грузовиков. Натужный гул бомбардировщиков, визг истребителей, пехота на марше. Порой попадались и иные, более зловещие признаки: грузовики для скота, забитые людьми. Мы и не догадывались, какого размаха достигли репрессии, не подозревали, с какой жестокостью Гитлер «вычищал» покоренную Европу и свой собственный народ.

Хотя мы старались не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание властей, Оуна все же разок рискнула – стащила платье из магазина одежды.

– На цыган спишут, – сказала она.

Гензау оказался крохотным городком, в котором не было даже железнодорожной станции. Шоссе тоже огибало его стороной. На каждом доме висели нацистские флаги, недалеко от центра города находилась казарма СС, но военных на улицах почти не встречалось. Мы поняли, почему Лобковиц выбрал именно этот город.

Мы представляли собой нелепое зрелище – полуголодные, уставшие до изнеможения, грязные, я в обносках и с мечом, обернутом газетами, Оуна в похищенном платье с кружевами.

Лобковиц засмеялся, увидев нас, и продолжал улыбаться, наполняя бокалы, а мы с наслаждением упали в кресла.

– Я могу вывезти вас из Германии, – сказал он. – Скорее всего в Швецию. Но это, пожалуй, единственная помощь, которую я сейчас готов оказать.

Выяснилось, что он организовал «подземный экспресс» для тех, кто имел несчастье вызвать неудовольствие нацистов. Большинство переправлялось в Швецию, часть уходила в Испанию. Жаль, что у него нет магических способностей, прибавил Лобковиц. Нельзя открыть лунную дорогу для всех, кто тоскует по свободе.

– Лучшее, что я могу им пообещать, – Англия или Америка. Но даже Британской империи осталось недолго: ей не выстоять против Люфтваффе. Мои армейские приятели утверждают, что через несколько месяцев Британия запросит перемирия. Все к тому идет. А с капитуляцией Англии Америки можно будет не опасаться. Зло торжествует, друзья мои. Уж извините за мелодраматические речи. Но что поделать, если нам выпало жить в такие времена! Знаете, граф, – повернулся он ко мне, – то, что вы ищете, находится в Беке.

– Но Бек слишком хорошо охраняется, – сказала Оуна, – туда не пробраться.

– А что мы ищем? – устало спросил я. – Посох? Чашу? Или что-то еще?

– Вы ищете предмет, способный произвольно менять облик, в известном смысле наделенный сознанием. Можете называть его Священным Граалем, чтобы не путаться в формах. Ваша семья, граф, издавна оберегала Грааль. Об этом можно прочесть у Вольфрама фон Эшенбаха. Но ваш отец, наполовину утративший рассудок, потерял Грааль, он чувствовал себя обязанным вернуть его – и покончил с собой, пытаясь это сделать.

– Покончил с собой? Значит, Гейнор говорил правду? Мне никогда…

– Разумеется, никто не хотел скандала, поэтому в газеты сообщили, что ваш отец погиб при пожаре, – Лобковиц страдальчески улыбнулся. – На самом же деле, граф, ваш отец винил себя, и только себя, в смерти вашей матери, в том, что не сумел обеспечить ей при жизни достойное существование. Как вы знаете, он с каждым днем все больше отдалялся даже от своих детей. Но он не был трусом и не пытался избежать неотвратимого. Наоборот – он встретил угрозу лицом к лицу.

– Почему он так хотел вернуть Грааль? – тихо спросил я.

– Подобные.., гм.., предметы наделены колоссальным могуществом. Мифология ничуть не преувеличивает. Потому-то Гитлеру и его банде и хочется наложить на них свои жадные лапы. Они верят, что с Граалем и мечом Карла Великого станут непобедимы и сумеют покорить Британию. Ведь Британия – единственная преграда на пути к созданию великой Германской империи. И чаша для них более важна, чем меч. Судите сами: меч – продолжение руки, он не имеет собственной воли. Вообще-то, чтобы заклинание обрело силу, необходимы два клинка, по одному справа и слева от чаши. Во всяком случае, мне так говорили. Не знаю, чего добивается Гейнор, но Гитлер явно планирует что-то грандиозное. Я слышал, они хотят устроить ритуал под названием Кровь-в-Чаше. Похоже на волшебную сказку, верно? Кровь девственницы, магические клинки…

– Мы должны вернуть Грааль, – сказал я. – И мы его вернем.

– Ваш отец полагал, – негромко проговорил Лобковиц, – что Бек исчезнет с лица земли, едва Грааль покинет его пределы. Что ваш род пресечется. Вы ведь последний в роду, граф?

Еще не хватало, чтобы мне напоминали об этом! Гибель моих братьев до сих пор щемила сердце.

– Отец сам устроил пожар, который его погубил?

– Нет. Пожар устроил демон, который вызвался помочь вашему отцу. В его положении, на мой взгляд, было неразумно отказываться от помощи… Но ваш отец был чародеем-любителем, если позволительно так выразиться. Он начертил пентаграмму не полностью, и демон вырвался на свободу. Вместо того чтобы охранять Грааль, он украл его.

– Это был Ариох?

– Демон? Нет, ваш знакомый Клостерхейм. Он тогда служил Миггее. Она в ту пору уже начинала сходить с ума. А прежде Клостерхейм служил сатане, пока тот не предался злу и не начал потом искать примирения с Богом через ваших предков, граф. Точнее через вашего тезку. Именно сатана вверил Грааль попечению вашего рода – до тех пор, пока Бог не примет предложенного союза.

– Досужие сплетни, – отмахнулся я, – Это даже не миф.

– Вы рассуждаете как обыкновенный человек, – сказал Лобковиц. – Но вам ли не знать, что эти сплетни зачастую оказываются правдой. Про вашу семью чего только не рассказывали – вспомните хотя бы миренбургскую легенду о Красноглазом.

– Еще одна сказка, – я поморщился. – Их сочиняют невежественные крестьяне. Вы же знаете, что дядюшка Берти нынче занимает ответственный пост в Вашингтоне.

– Вообще-то сейчас он в Австралии. Но я вас понял. Тем не менее, граф, вы должны признать, что ваш род – не обычная немецкая семья. Вы всегда находились в центре событий.

Я пожал плечами.

– Не стану вас разубеждать, князь. Но какое отношение все это имеет к нашим насущным заботам? Мы должны найти Грааль и меч и не отказались бы от вашей помощи.

– Помощи? – повторил Лобковиц задумчиво. – Я вам уже дал подсказку. Ищите Грааль там, где он пребывал на протяжении столетий. В Беке. Вот почему ваш замок, граф, так укреплен, вот почему Клостерхейм не покидает Бека. Грааль находится в помещении, которое наци именуют Палатой Грааля, а у вас там была старая оружейная.

Что ж, эта комната, сколько я себя помню, всегда казалась мне загадочной. Я тихонько выругался.

– Мы видели Клостерхейма на дороге к Беку. Мы не опоздали? Он не мог забрать Грааль?

– Не думаю, что это входит в его намерения. Из достоверных источников мне стало известно, что вся нацистская верхушка – Гесс, Геринг, Гиммлер, Геббельс и сам Гитлер – планируют встретиться в Беке. Они, должно быть, сами не свои от радости и не собираются упускать удачу. Франция сдалась, нужно лишь добить Британию. Немецкие самолеты бомбят английские корабли, втягивают английские истребители в неравные поединки, словом, вытягивают последние силы из и без того уже ослабленных Королевских ВВС. Прежде чем вторгаться в страну с моря, нацисты хотят уничтожить все крупные города, в первую очередь Лондон. Те же источники сообщили мне, что к вылету готовится настоящая воздушная армада. Времени осталось в обрез. А встреча в Беке связана с проведением некоего ритуала, который, по мнению Гитлера, обеспечит вторжению в Англию безоговорочный успех.

– Бред! – только и сказал я. Лобковиц кивнул.

– Они и сами догадываются, что все это отдает безумием. Но пока удача на их стороне – и, вполне возможно, они приписывают успех силе заклинаний. Магия действует – до сих пор нацисты не потерпели ни одного поражения. Однако удача переменчива, и победа может обернуться разгромом и гибелью. Все они похожи на Гейнора: собственное невежество и презрение к реальности рано или поздно уничтожат их. Они тешат себя мыслью о грядущих «сумерках богов», ищут забвения – любыми средствами. Эти люди – склонные к самообману трусы, и все, что они создают, недолговечно и обречено на смерть. У них вкусы дряннейших голливудских продюсеров и честолюбие худших голливудских актеров. Мне кажется, мы достигли поворотного момента: отныне судьбу мира станут определять актеры и прочая публика, причастная искусству. Сами видите, как быстро ширится пропасть между действием и воздействием… Они – опытные фокусники, один Муссолини чего стоит, но кроме фокусов у них ничего нет, если не считать чудовищной власти – власти искажать реальность, обманывать всех и вся и тем самым подталкивать на гибельный путь. И чем меньше мы их слушаем, тем красноречивее они становятся.

Надо же, Лобковиц производил впечатление человека дела, а на поверку оказался завзятым уличным витией! Я не выдержал:

– Что мне делать, когда я добуду Грааль?

– Храните его, – отозвался Лобковиц. – В конце концов, это ваш долг. Времена меняются, знаете ли… Быть может, позднее придется доставить его в место, которое зовется Полями Грааля. Вам это место знакомо под именем Серых Жил. Да, и мы в Германии слышали о них! О об этом месте упоминает фон Эшенбах, ссылаясь на некоего Гюйо из Прованса. Впрочем, вероятность того, что вы вернетесь в Graalfelden, не слишком велика.

– У меня, – прибавил он, – есть неоспоримое преимущество – я знаю Бек. Знаю, как лучше всего пробраться в старую оружейную, в которой когда-то давал мне уроки фехтования фон Аш.

– Грааль наверняка караулят эсэсовцы, – проговорил я. – Так что войти с улыбочкой и сказать, что заглянул на минутку, потом схватить Грааль под мышку и убежать вряд ли получится.

Ответ нашего хозяина несказанно меня удивил.

– Честно говоря, – произнес он смущенно, – я как раз имел в виду что-то в этом роде.

Глава 6 Традиционные ценности

Вот почему я облачился в мундир штандартенфюрера СС (что соответствовало армейскому полковнику), нацепил очки с дымчатыми стеклами и уселся на заднее сиденье «мерседеса» с откидным верхом; за рулем сидел мой водитель, в форме женского вспомогательного отряда НСДАП, – и форма Оуне очень шла. Лук и стрелы лежали в багажнике. Рано утром мы выехали из подземного гаража на пустынные улицы Гензау, быстро оставили город за спиной и покатили по направлению к Беку, любуясь едва ли не красивейшим во всей Германии пейзажем: лесистые холмы, далекие горы, золотистое рассветное небо, алый обод солнца на горизонте. Я невольно затосковал по своим детским годам, когда ездил один по окрестностям Бека. Любовь к родной земле была у меня в крови.

Подумать только: за какие-то несколько кровавых лет мы перешли от идиллии предвоенных годов к нынешним ужасам! И теперь я качу в машине, слишком широкой для проселочных дорог, в мундире, олицетворяющем все то, что мне ненавистно. Равенбранд покоился у моих ног, спрятанный в оружейном футляре.

Какая все-таки ирония! Я очутился в будущем, которое в 1917 году могли предсказать лишь немногие прозорливцы. И, с высоты 1940-го, я вспоминал предсказания, которые делали в 20-х годах. Антивоенные фильмы, песни, романы и пьесы, годы размышлений и авторитетных пророчеств… Быть может, нас слишком часто пугали? Быть может, пророчества и создали то положение дел, которое призваны были предотвратить?

Неужели анархия столь ужасна, что мы променяли ее на железную пяту нацизма? История учит, что демократия и социальная справедливость возникают как из тирании, так и из хаоса. Кто был в состоянии предсказать полнейшее безумие, которое охватит наш мир под видом «нового порядка»?

Некоторое время мы ехали по шоссе в направлении Гамбурга, отмечая, сколь оживленным стало движение на автострадах, железных дорогах и даже на реках. Выехали на новенький автобан – по несколько рядов на каждой полосе, – однако вскоре Оуна вновь свернула на проселки. В пятидесяти километрах от моего дома мы миновали поворот – и Оуне пришлось давить на тормоза, чтобы не врезаться в машину впереди, столь же дорогую на вид, облепленную нацистскими флажками и свастиками. Вульгарное зрелище. Должно быть, в этой машине сидит какой-нибудь местный бонза…

Автомобиль впереди тронулся, мы поехали следом, но тут из кустов вынырнул офицер в мундире СС и жестом велел остановиться.

Выбора не было. Мы остановились, и я вскинул руку в салюте, который гитлеровцы, по-моему, позаимствовали из фильма «Камо грядеши» – вроде бы так римляне приветствовали друг друга. Опять не обошлось без Голливуда!

Заметив мой мундир и звание, офицер вытянулся по стойке «смирно».

– Прошу прощения, штандартенфюрер, у меня приказ, – проговорил он извиняющимся тоном.

Из машины впереди, которая тоже остановилась, выбрался худощавый мужчина в опереточной форме, которую почему-то предпочитала вся нацистская верхушка. Впрочем, следует признать, что он явно чувствовал себя неловко в этом мундире. Подойдя к нам, он вяло вскинул руку – и рассыпался в благодарностях.

– Хвала Господу! Видите, капитан Кирх, мой нюх никогда меня не подводит. Вы уверяли, что ни одна приличная машина по этой дороге не поедет, что мы не успеем в Бек к назначенному сроку – и voila! Полковник, вы наш ангел-спаситель!

Брови на одутловатом лице незнакомца словно жили собственной жизнью. Глаза бегали из стороны в сторону, на губах играла кривая усмешка. Когда бы не мундир, его легко было принять за завсегдатая «Бара Дженни» в Берлине. Он лучезарно улыбнулся, пряча раздражение под улыбкой.

– Заместитель фюрера Рудольф Гесс, – представился он. – Полковник, ваша услуга не останется неоплаченной.

Рудольф Гесс, один из закадычнейших дружков Гитлера! Я назвался полковником Ульриком фон Минктом – так значилось в документах, – и прибавил, что с удовольствием подвезу заместителя фюрера до Бека.

– Ангел, просто ангел! – пропел Гесс, перебираясь в наш «мерседес» и усаживаясь рядом со мной. – Полковник, имейте в виду: фон Минкты спасут Германию, – на футляр у меня под ногами он не обратил ни малейшего внимания, поскольку сразу же принялся отдавать распоряжения своему водителю:

– И судки, судки не забудьте! Иначе это будет катастрофа!

Капитан Кирх извлек из багажника большую корзину и аккуратно поставил ее на сиденье рядом с Оуной.

Гесс облегченно вздохнул.

– Я вегетарианец, – объяснил он. – Поэтому еду мне приходится возить с собой. Альф… То есть фюрер… – он поглядел на меня, как нашкодивший мальчишка, застигнутый на месте преступления. Должно быть, его не раз уже упрекали, что он позволяет себе называть Гитлера дружеским именем. – Фюрер тоже вегетарианец, но не такой строгий, как я. С моей точки зрения, он соблюдает очень вольную диету. Так что без своей еды я никуда.

Капитан Кирх отсалютовал.

– Ждите здесь, – приказал ему Гесс. – Мы пришлем вам помощь из ближайшего города. Или из Бека, если других городов нам не встретится, – он откинулся на спинку сиденья. Оуна повернула ключ зажигания, и мы покатили дальше. Гесс ерзал на сиденье, сучил ногами, сцеплял и расцеплял пальцы…

– Фон Минкт, говорите? Вы случайно не родственник нашему знаменитому Паулю фон Минкту, который столько сделал для рейха?

– Кузен, – ответил я. И этот паяц – заместитель фюрера германской нации?

Гесс настоял на том, чтобы мы обменялись рукопожатием.

– Почту за честь, – проговорил я. Он снял свою фуражку с необыкновенно высокой тульей.

– Бросьте, полковник, мы с вами – птицы одного полета. Мы оба служим великому рейху. Знаете, я был с Гитлером в Мюнхене, в Штрадельхайме – везде. Мы с ним были как братья. Мне одному он полностью доверял и доверяет по сей день. Моего совета он частенько спрашивает. И скажу вам честно, полковник, когда бы не я, никто не узнал бы историю Грааля и не сумел бы постичь, разгадать ее смысл!

Он придвинулся поближе и доверительно сообщил:

– Говорят, Гитлеру принадлежит сердце Германии. А мне принадлежит ее душа. Я знаю о ней все.

«Мерседес» сворачивал с проселка на проселок, а я продолжал вести светскую беседу с человеком, лишь немногим уступавшему в могуществе Адольфу Гитлеру. Если Гитлера вдруг убьют, его место займет не кто иной как Рудольф Гесс.

В основном он сыпал пропагандистскими лозунгами, однако обильно сдабривал их мистическими отступлениями и рассуждениями о правильном питании; иными словами, разговор получался рваный, бессвязный и напоминал, по-моему, беседу двух сумасшедших. Уловив во мне интерес к Граалю и всему, что с ним связано, Гесс подробно рассказал, как он изучал предания семьи фон Бек. Из его рассказа следовало, что Грааль – святыня Тевтонского ордена, что меч фон Беков – считавшийся потерянным клинок Роланда, паладина Священной Римской империи и вассала Карла Великого. «Современную Европу, – заявил Гесс, – заложили франки и готы. Они пришли с севера, где привыкли соблюдать законы, и античные суеверия были у них не в чести. Куда бы они ни приходили, местное население везде становилось крепче, мужественнее, жизнеспособнее. И так продолжалось до распространения христианства, которое подорвало северный дух».

«Судьба германского народа, – продолжал Гесс, – вернуть Германии былую славу, избавить мир от отбросов и подонков общества и создать расу сверхлюдей, у которых будет отменное здоровье, отменная сила, отменный интеллект и так далее. Эти сверхлюди расселятся по Земле, и человечество наконец перестанет позорить Божественный замысел своим недостойным поведением».

Чем дольше я его слушал, тем сильнее убеждался, что передо мной безумец, поглощенный собственными фантазиями и не воспринимающий ничего, кроме тех «истин», которые он сам себе напридумывал.

Впрочем, я решил воспользоваться случаем – тем паче что Гесс все твердил, как он мне благодарен, – и расспросить его о своем отце. Не встречался ли он со старым графом фон Беком? С тем, который сошел с ума и сгорел заживо? Говорят, покончил с собой…

– Покончил? Может быть, может быть, – Гесс поежился. – Самоубийство – ужасное преступление, полковник. Оно сродни аборту. Жизнь нужно уважать – и чужую, и свою.

Я уже понял, что ему надо напоминать о теме разговора, иначе он отвлечется и забудет.

– Так что насчет графа фон Бека?

– Он потерял Грааль, который вверили ему на хранение. Фон Беки передавали Грааль из поколения в поколение, от отца к ребенку, будь то сын или дочь… Их девиз – «Делай работу дьявола». Они ходили в крестовые походы, сражались с сарацинами. Древнейший германский род – но, к несчастью, с примесью латинской крови. Эти смешанные браки… Легенда гласит, что фон Бекам суждено хранить Грааль до тех пор, пока сатана не примирится с Богом. Я знаю, это все христианские россказни, извращение наших нордических мифов. Полковник, мифы – великая сила: они сподвигли наших предков на завоевания. Нам от века суждено воевать, нести порядок и процветание, и мифы это подтверждают, – Гесс вперил в меня фанатичный взгляд. – Сила мифа – сила жизни и смерти, и нам ли, возродившим миф, этого не знать! Мы бросаем вызов другому северному народу, англичанам, нашим естественным союзникам, и, когда они примкнут к нам, мы вместе сокрушим злобные орды Востока и коммунистическую тиранию. Вместе с англичанами мы понесем цивилизацию по планете!

Вот яркий образчик его философствований. Что ж, теперь я понимал, зачем нацистам понадобились Грааль и меч Карла Великого. В этих предметах заключался освященный временем пресловутый германский дух. Добившись политических успехов, нацисты стремились подкрепить их успехами мистическими. Поражение Британской империи, которой наци восхищались, будет своего рода искуплением. Заключив перемирие, обе империи примутся восстанавливать чистоту крови и чистоту мифа во всем мире.

– Необходимо лишь добить их авиацию, и англичане сами запросят пощады.

– Что ж, логично.

– Логика здесь ни при чем, полковник. Логику и так называемое Просвещение изобрели жидомасоны, и истинные арийцы относятся к подобным вещам с подозрением. Те из нас, кто сохраняет христианские убеждения, способствуют разрастанию еврейско-большевистского культурного заговора. Англичане это прекрасно понимают. Лучшие из американцев тоже на нашей стороне…

Пожалуй, во всех своих приключениях, во всех испытаниях я лишь единожды проявил настоящее мужество и выдержку – когда сумел не выбросить расфранченного заместителя фюрера из машины.

– А как старый фон Бек потерял Грааль? – спросил я.

– Вы наверняка знаете, что он был ученым-самоучкой. Один из тех помещиков, увлеченных древностями. Так вот, он, разумеется, знал, что его семье должно беречь Грааль, пока не появятся истинные наследники. Но его снедало любопытство. Он хотел изучить свойства Грааля. Для начала ему пришлось освоить законы магии – или некромантии. Опыты довели его до безумия, но он продолжал изучать Грааль и, во время одного из ритуалов, вызвал адского демона-отступника…

– Клостерхейма?

– Совершенно верно. А тот привел старому графу помощника из служителей Порядка. Некую Миггею – бессмертную и взбалмошную герцогиню Порядка, – Гесс усмехнулся. Он гордился своими познаниями; его прямо-таки распирало от гордости. – И Миггея похитила Грааль, одурачив графа. Альф.., фюрер.., велел мне разыскать Гейнора, который к тому времени достиг вершин в искусстве чародейства, и предложить ему объединить усилия. Гейнор согласился и, чуть позже, чем обещал, вернул украденные ценности в Бек. С Граалем мы непобедимы – битва за Англию уже выиграна.

Несмотря на то, что он знал тех, о ком распинался, лишь понаслышке, а я с ними со всеми встречался, мне было трудно следить за ходом его мыслей – речь безумцев непроста для восприятия. И потому я испытал несказанное облегчение, когда мы наконец свернули на дорогу к замковым воротам. Поскольку с нами был заместитель фюрера, никому и в голову не пришло проверять наши пропуска. Оставалось надеяться, что Гейнор меня не узнает. Волосы я спрятал под фуражку, глаза скрыл за темными очками – подобная вольность для офицеров СС в принципе допускалась.

Вежливо кивая в ответ на слова Гесса, я взял в руки футляр с мечом.

– Для церемонии, – пояснил я. Гесс был замечательным прикрытием, и я намеревался держаться поблизости от него столько, сколько получится.

Когда мы вошли в дом, я едва удержался от негодующего возгласа. Уж лучше бы Гейнор разрушил Бек, как грозился. Замок подвергся коренной внутренней переделке, вся обстановка смахивала на реквизит из фильмов Фербенкса. Повсюду нацистские штучки: знамена с золотыми кистями, тевтонские шпалеры, нордические узоры, массивные зеркала, витражи в стрельчатых окнах… Один витраж изображал Гитлера в рыцарских доспехах и на белом коне; рядом с ним этакой растолстевшей валькирией пристроился Геринг. По мотивам «Рейнских дев» рисовали? И кругом свастика. Можно подумать, в декораторы приглашали Уолта Диснея, печально известного своими пронацистскими взглядами на идеальное государство. В общем, обстановка лишний раз свидетельствовала о неистребимом пристрастии Гитлера и его шайки к опереточному барокко. В этом – как, впрочем, во многом другом – Гитлер до сих пор оставался австрийцем.

Вслух я, разумеется, ничего подобного не говорил – наоборот, поддакивал Гессу, который восхищался внутренним убранством замка. В особенный восторг его приводило то, что все попадавшиеся нам в коридорах офицеры вытягивались во фрунт, щелкали каблуками и выкидывали вперед правую руку. Я держался позади Гесса, Оуна пряталась за моей спиной. И вот так мы преодолели вражеские кордоны, под разговоры о короле Артуре, Парсифале, Карле Великом и прочих великих германских героях, обладавших магическими клинками.

К тому времени, когда мы добрались до оружейной, располагавшейся в подвале донжона, мне отчаянно хотелось, чтобы Гесс сменил тему и, раз уж не умеет молчать, заговорил хотя бы о вегетарианстве. Его рассуждения о мечах настолько меня разозлили, что я опасался невзначай сорваться.

Он попросил меня подержать судки с едой и извлек из кармана мундира большой ключ.

– Фюрер отдал ключ мне, – сообщил он. – Это великая честь – первым войти туда, где хранится Грааль, и первым приветствовать фюрера, когда он прибудет.

Гесс вставил ключ в замок и с усилием повернул. Гитлер поступил мудро, отправив вперед своего приятеля. Если за дверью ожидает засада – а любой тиран этого боится, – в нее попадет не фюрер, а его заместитель.

Вместе с Гессом мы вошли в оружейную, просторное помещение с высоким потолком и круглым окном, сквозь которое внутрь проникал дневной свет. По счастью, здесь почти ничего не изменилось, только появилось некое подобие гранитного алтаря с вырезанным на нем кельтским крестом. На алтарь падал солнечный луч.

Я невольно сделал шаг к алтарю. Как они ухитрились протащить эту гранитную глыбу по узким коридорам замка? Я протянул руку, но Гесс удержал меня; судя по всему, он решил, что я сгораю от нетерпения.

– Еще рано, – сказал он.

Глаза привыкли к полумраку. Гесс огляделся и негодующе замахал руками.

– Что такое? Что вы здесь делаете? Вы что, не знаете, кто я такой, и почему я должен был оказаться здесь первым?

Призрачные фигуры у алтаря промолчали.

– Это кощунство, – проговорил Гесс. – Святотатство. Здесь не место простым солдатам. Магия не для средних умов, не для рабочих рук.

Из полумрака, с усмешкой на губах и пистолетом в руке, выступил Клостерхейм.

– Если не возражаете, господин заместитель фюрера, я все объясню, только чуток погодя. А пока, если вы не против, я спасу вашу жизнь.

– Что?

Клостерхейм нацелил пистолет мне в живот.

– На сей раз все получится, – процедил он. – Доброе утро, граф Ульрик. Я так и думал, что вы нас навестите. Видите, хотите вы того или нет, а ваша судьба вас ведет.

– Капитан! – вскричал разгневанный Гесс. – Вы слишком много себе позволяете. Скоро сюда прибудет сам фюрер. Что он подумает о подчиненном, который грозит оружием его заместителю и старшему офицеру?

– Он все поймет, когда потолкует с принцем Гейнором, – заверил Клостерхейм. Угроза Гесса не произвела на демона ровным счетом никакого впечатления. – Поверьте, господин заместитель фюрера, мы действуем в интересах рейха. Мы ожидали, что этот безумец покусится на жизнь фюрера – ожидали с тех самых пор, как его обвинили в измене и конфисковали имущество…

– Это ложь! – перебил я. – Наглая, бессовестная ложь!

– Разве? – Клостерхейм заговорил вкрадчиво, так сказать, по-дружески. – Неужто вы думали, что мы откажемся от погони? Было ясно как белый день, что вы рано или поздно попробуете пробраться сюда. Оставалось только дождаться. Кстати, очень любезно с вашей стороны, что вы принесли меч.

Гесс не мог понять, что происходит, но верить был склонен все-таки старшему по званию. В этом был мой единственный шанс выиграть время. Когда Гесс вопросительно поглядел на меня, я рявкнул, в лучших казарменных традициях:

– Капитан Клостерхейм, вы забываетесь! Мы восхищаемся вашей бдительностью, но смею вас уверить – в этом помещении жизни фюрера ничто не угрожает.

– Ну конечно, – неуверенно согласился Гесс. Его глаза бегали из стороны в сторону вдвое быстрее прежнего – на меня, на Клостерхейма, обратно, снова на меня… Ситуация была патовая. – Может быть, нам выйти наружу и обсудить спорные вопросы за дверью?

– Как скажете, – Клостерхейм повел пистолетом. – После вас, граф фон Бек.

– Фон Бек? – встрепенулся Гесс. Он пристально поглядел на меня. На его лице появилось озабоченное выражение.

Медлить было нельзя. Я раскрыл футляр и выхватил меч. Теперь меня спасти мог только Равенбранд.

Клостерхейм выстрелил – дважды.

Выстрелы предвосхитили мое движение. Обе пули угодили мне в левый бок. Я почувствовал, что падаю, попытался устоять на ногах. К горлу подкатил ком. Я все же не удержался и рухнул на гранитный алтарь, а затем медленно сполз на пол. Подняться не удалось. Очки слетели, фуражка откатилась в сторону, и теперь все могли видеть мои белые волосы и алые глаза.

Клостерхейм встал надо мной, широко расставив ноги, с дымящимся «вальтером ППК» в руке. Не думаю, что когда-либо прежде наблюдал выражение полного, демонического удовлетворения на человеческом лице.

– Пресвятой Боже! – выдохнул Гесс, выпучивая глаза. – Это же бековский выродок! Тот самый, которого они прятали в башне! Он мертв?

– Никак нет, ваше превосходительство, – Клостерхейм сделал шаг назад. – Мы оставим эту тварь для опытов. Фюрер просил, чтобы эксперимент провели в его присутствии.

– Эксперимент? – переспросил Гесс. – Какой эксперимент? Фюрер предупредил бы меня…

Кто-то из эсэсовцев пнул меня в висок, и я потерял сознание.

И в то же мгновение словно перенесся туда, где находился мой двойник. В ноздри ударил густой, едкий запах; мне в лицо заглянул дракон, в глазах которого была вся мудрость мироздания.

Я ласково заговорил с драконом, заговорил без слов, на языке, который был больше музыкой, чем словами, и дракон ответил мне. Из его глотки вырвалось урчание, от которого по моему телу пробежала дрожь; из ноздрей шел пар. Я знал, как зовут этого дракона, а он помнил меня. Мы повстречались впервые, когда я был еще ребенком. С тех пор прошло много лет, однако дракон помнил меня, помнил и узнал – пускай сейчас я был весь изранен, покрыт кровью и крепко связан… Я улыбнулся и начал произносить его имя. И тут боль в боку захлестнула меня волной, и я со стоном провалился в темноту, которая показалась наивысшим блаженством.

Неужели князь Лобковиц подстроил мне ловушку? Неужели он теперь заодно с Клостерхеймом, Гейнором и нацистской сворой?

И неужели Эльрик тоже попал в беду? Неужели он тоже умирает на развалинах своего дома?

Я смутно сознавал, что меня грубо ворочают, но не в силах был полностью очнуться. Открыть глаза меня заставил разъедавший слизистую маслянистый дым. Пожар? Нет, это чадили факелы, вставленные в старинные шандалы на стенах.

Во рту у меня был кляп, руки надежно связаны. Мундир сорвали, оставив только рубашку и брюки, и зачем-то сняли ботинки. Должно быть, готовили к эксперименту, о котором упомянул Клостерхейм. Я пошевелился, и тело пронзила чудовищная боль. Рану, похоже, перевязали – я чувствовал, что мой бок перетянут бинтом, – но дать мне болеутоляющего никто и не подумал.

Нацисты не обращали на меня внимания, занятые более важными делами. Я увидел Гитлера, коротышку в длинном кожаном пальто военного покроя, и рядом с ним толстого и хмурого Геринга. Шеф СС Генрих Гиммлер, насупленный, как налоговый инспектор, беседовал о чем-то с Клостерхеймом. Эти двое были неуловимо похожи друг на друга. Повсюду стояли на часах гиммлеровские подчиненные, с автоматами наизготовку. Они сильно смахивали на роботов из «Метрополиса».

Гейнор как будто отсутствовал. Гесс что-то горячо доказывал скучающему генералу СС, который лишь делал вид, что слушает. Оуны нигде не было видно. Будем надеяться, она успела ускользнуть. Где ее оружие – по-прежнему в багажнике? Может, хоть она сумеет вырвать Грааль из алчных нацистских лап?

Я вдруг понял, что умираю. С таким количеством охраны Оуне меня не спасти, а сам я, даже если смогу освободить руки, все равно не доберусь до меча. Равенбранд лежал на гранитном алтаре, точно военный трофей, посвященный божеству. Нацисты поглядывали на него так, будто меч был не меч, а притворяющаяся спящей змея, готовая в любое мгновение броситься и ужалить.

Как ни крути, а меч – моя единственная, и то призрачная возможность выжить. В конце концов, я не Эльрик Мельнибонэйский, я обыкновенный человек, затянутый в водоворот сверхъестественных событий, непостижных уму. И стоящий – точнее лежащий – на краю гибели.

Повязка на боку промокла насквозь. Похоже, я потерял много крови. Не знаю, задели пули какие-нибудь внутренние органы или прошли навылет, но это, в общем-то, не имело значения. Нацисты, разумеется, не собирались вызывать ко мне врача.

Хотелось бы все же знать, что это будет за «эксперимент»?

Собравшиеся в оружейной бонзы словно чего-то ждали. Гитлер, такой же суетливый, как Гесс, производил впечатление уличного торговца, настороженно высматривающего полицию. Он изъяснялся высоким слогом, который почему-то принят у австрийского среднего класса; и, хотя сейчас он был самым, пожалуй, могущественным человеком в мире, в нем угадывалась некая слабинка. Может, в том и заключается банальность зла, о которой рассуждал мой друг отец Корнелиус, уехавший в Африку?

Я почти не слышал, о чем они говорят, а отдельные слова, которые различал, казались мне полнейшей чепухой. Гитлер засмеялся, хлопнул себя перчаткой по бедру. До меня донеслась фраза: «Англичане вот-вот запросят пощады, и мы снизойдем к их просьбе. Мы позволим им сохранить прежние порядки, которые идеально подходят для наших целей. Но сперва – сперва мы сотрем с лица земли Лондон».

Значит, они собрались здесь, чтобы обсудить решающий удар по Англии? А я-то думал, что их интересуют артефакты, добытые Гейнором в потустороннем мире…

Дверь распахнулась, и появился Гейнор – в черных доспехах и длинном черном плаще поверх. Он походил на рыцаря из тех бесчисленных исторических фильмов, которые так обожали наци. Нагрудник украшала бронзовая свастика, другая сияла звездой на шлеме. Этакий демонический Зигфрид. Рука Гейнора лежала на рукояти огромного клинка с лезвием, испещренным рунами.

Мой кузен отступил в сторону, мелодраматически взмахнул рукой – и двое солдат втащили в комнату сопротивляющуюся женщину.

Мое сердце упало. Прощай, последняя надежда. Это была Оуна.

Ее тоже лишили мундира и обрядили в длинное мешковатое платье цвета спелого овса, скроенное по средневековому фасону, с воротником оборками, и расшитое свастиками. Белые волосы перехватывал обруч, глаза Оуны сверкали, точно гранаты, на бледном, искаженном яростью лице. Руки связаны, губы плотно сжаты… Когда девушка заметила меня, ярость на ее лице сменилась ужасом, рот раскрылся, словно в беззвучном крике. Потом губы сжались снова, плотнее прежнего.

Мне хотелось утешить ее, но я не мог этого сделать.

Мы обречены, в этом нет ни малейших сомнений.

Поздоровавшись с присутствующими, Гейнор объявил с торжеством в голосе:

– Мой план сработал, господа! Мы заманили в ловушку двух изменников, виновных в тяжких преступлениях против рейха. Они заплатят за свои преступления, однако, смею сказать, их смерть будет куда более благородной, чем они того заслуживают. Грааль и Черный Клинок наконец-то в нашем распоряжении, и мы можем совершить жертвоприношение и приступить к последнему обряду, – он покосился на Оуну, насмешливо поклонился, как бы благодаря за то, что девушка сама отдала себя в его руки. – И заключить сделку с владыками Вышних Миров.

Он убьет нас обоих – ради вероятного осуществления мистических, кощунственных нацистских бредней.

Гитлер и прочие смотрели на связанную девушку, их лица, освещенные факелами, выражали нетерпение. Гитлер повернулся к Герингу, отпустил какую-то похабную шуточку, и толстяк захихикал. Только Гесс как будто нервничал. По-моему, он жил в мире грез, предпочитая избегать реальности, а предстоящий жестокий, кровавый ритуал грозил осквернить его фантазии.

Геббельс и Гиммлер, стоявшие рядом с фюрером, натянуто улыбались. Пенсне Гиммлера поблескивало, словно в нем отражались огни преисподней.

Не выпуская меча, Гейнор протянул другую руку, схватил Оуну за волосы и подтащил девушку к алтарю.

– Химический и духовный брак противоположностей, – провозгласил он с видим коммивояжера, расхваливающего свой товар. – Мой фюрер, господа, я обещал вам вернуться с Граалем и мечами. Вот светлый меч Карла Великого, а вот – доставленный сюда этим ходячим мертвецом, – он указал на меня, – черный клинок Гильдебранда, вассала короля Теодориха. Этим мечом, который звался Убийцей Сыновей, Гильдебранд сразил Хадубранда, своего старшего сына. Меч добра, – Гейнор взмахнул светлым клинком, – и меч зла, – он показал на алтарь. – Сведенные вместе, они окропят кровью Грааль, добро и зло соединятся и станут единым целым. Кровь оживит Грааль, и он поделится с нами своею благой силой. Смерть исчезнет. Мы заключим союз с герцогом Ариохом и станем бессмертными, причисленными к сонму богов. Все это предсказал готский король Хлодвиг на смертном одре, передавая Грааль своему наместнику, Дитриху Бернскому, который затем поручил охранять Грааль своему шурину и моему предку Эрманарику. Когда Грааль омоется кровью, когда его окропит кровь девственницы, северные и арийские народы объединятся и займут подобающее им место правителей мира!

«Чушь, – подумалось мне, – ахинея, горячечный бред, нагромождение мифов и сказок, столь характерное для нацистов, и полное пренебрежение к фактической истории». Однако Гитлер и компания жадно внимали Гейнору. Что ж, ничего удивительного: нацизм как политическая доктрина зиждился на мифологии. Манифест нацизма вполне могли сочинить братья Гримм. Вполне вероятно, предстоящий ритуал состряпал не кто иной, как Гейнор; помнится, он как-то обмолвился, что Гитлер – лишь средство для достижения высшей цели. Если так, моему кузену следует отдать должное: он умеет добиваться своего. С помощью собравшихся он наверняка призовет Ариоха, и нацисты благополучно предадут себя в руки герцога Хаоса… Слабое утешение. С ними может случится что угодно – но ни я, ни Оуна этого не увидим…

Спасти бы только девушку!

Толстяк Геринг проговорил с нервическим смешком:

– Мы не станем править миром, полковник фон Минкт, пока не победим английские Королевские ВВС. На нашей стороне превосходство в численности и в тактике, нам не хватает лишь удачи. Надеюсь, ваша магия исправит положение.

– Удача с нами, ибо нас направляет рука судьбы, – пробормотал Гитлер.

– Но подстегнуть ее не мешает.

– Всегда полезно иметь за спиной парочку богов, – сухо заметил Геринг. – Итак, полковник, на следующей неделе мы будем обедать в Букингемском дворце, уж не знаю, с вашей ли помощью или без оной.

Заявление рейхсмаршала явно подбодрило Гитлера.

– Мы первыми из современников начали применять научно обоснованные древние законы природы, – заявил он. – Невежественные люди называют эту науку магией. Нам суждено возродить магию и прославить ею в веках немецкий народ!

– Браво, мой фюрер! – вскричал Гесс, точно восторженный студент. – Пора возродить древнюю, истинную науку, которая была задолго до христианства. Тевтонскую науку, не оскверненную южными влияниями. Науку, основанную на вере, науку, подвластную исключительно человеческой воле!

Мне чудилось, они разговаривают где-то далеко-далеко: жизнь по капле покидала мое тело.

– Слова меня не убедят, полковник фон Минкт, – неожиданно холодно произнес Гитлер, как бы напоминая всем о своем особом положении. – Я хочу видеть могущество Грааля в действии. Хочу удостовериться, что перед нами и вправду Грааль. Если это – тот самый Грааль, он должен обладать силой, описанной в легендах.

– Конечно, мой фюрер. Кровь девственницы пробудит чашу к жизни. Фон Бек, как видите, умирает. Скоро он испустит дух, и тогда я оживлю его с помощью чаши. А потом вы убьете его снова.

От последнего замечания Гитлер отмахнулся – мол, там разберемся.

– Да, мы должны узнать, вправду ли Грааль воскрешает мертвых. Когда этот человек умрет, мы попробуем оживить его. Если Грааль настоящий, этот человек воскреснет. А если заодно выяснится, что могущество Грааля может быть обращено против Англии, – тем лучше. Но пока я не слишком верю в его силу. Так что, полковник, начнем, наверное?

Гейнор положил белый клинок на алтарь, острием к черному.

– А чаша? – нетерпеливо спросил Геринг.

– У Грааля много обличий, – ответил Гей-нор, – и чаша – лишь одно из них. Порой он выглядит как посох.

Рейхсмаршал Геринг, облаченный в бледно-голубой мундир Люфтваффе с вычурной отделкой, взмахнул своим жезлом, инкрустированным драгоценными камнями и похожим, как и мундир, на театральный реквизит.

– Как этот?

– Совершенно верно, ваше превосходительство.

Я опять потерял сознание. Жизнь покидала мое тело. Я отчаянно цеплялся за нее, в нелепой надежде, что мне все-таки представится шанс спасти Оуну. Надо спешить, ведь жить мне осталось, похоже, от силы несколько минут. Я попытался заговорить, потребовать, чтобы Гейнор отпустил Оуну, растолковать ему, что жертвоприношение девственницы – грубый, дикарский обычай. Но что толку объяснять это людям, которые уже мало чем отличаются от зверей в своей жестокости?

Смерть звала меня. Только она открывала мне путь к спасению. Я и не догадывался, как яростно можно, оказывается, желать смерти.

– Где же ваш Грааль, полковник фон Минкт? – язвительно поинтересовался Геринг. По всей видимости, он считал происходящее абсурдом, однако не осмеливался заявить об этом вслух в присутствии Гитлера, который очевидно верил в магию. Гитлеру требовалось магическое подтверждение его избранности. Он воображал себя новым Фридрихом Великим, новым Барбароссой, новым Карлом Французским, но своего нынешнего положения он достиг угрозами, ложью и демагогией. Причем сам уже запутался в том, что правда, а что иллюзия. Но если эти артефакты, эти величайшие ценности немецкого народа подчинятся ему, всем станет ясно, что он в самом деле избранный спаситель, истинный правитель Германии. Что он – тот, кому предназначено судьбой править миром.

Казалось, за подтверждение этого он готов отдать что угодно.

Внезапно, словно ощутив, что я думаю о нем, Гитлер повернулся, и наши взгляды встретились. Какие у него глаза – отстраненные, обращенные внутрь. Глаза слабого человека, глаза безумца.

Он отвел взгляд, будто устыдившись. И в это миг я понял, что он собой представляет: человек, зачарованный собственными успехами, собственной удачей, собственным возвышением – маленький человечек, дорвавшийся до власти.

Я понял, что он способен уничтожить целый мир.

Оуну швырнули на алтарь. Гейнор взял в каждую руку по мечу.

Мои глаза подернулись пеленой.

Мечи стали опускаться. Оуна забилась, пытаясь увернуться, упасть с алтаря.

«Где же чаша?» – подумал я, прежде чем снова провалиться в забытье.

И мне нисколько не было легче оттого, что та же самая сцена, во множестве вариантов, разыгрывалась сейчас во всех без исключения плоскостях бытия. Что мириады моих воплощений и мириады воплощений Оуны умирали вместе с нами в жестоких мучениях.

Умирали, открывая безумцу дорогу к покорению мира.

Глава 7 Тайные добродетели

Никак не ожидал, что сознание вернется ко мне. Во мне сражались – я смутно это ощущал – некие противоборствующие силы, у алтаря как будто началась суматоха… Вдруг почудилось, что я стою в дверях оружейной, с черным клинком в руке. И выкликаю имя Гейнора. Бросаю вызов.

– Гейнор, оставь в покое мою дочь! Ты долго пытался разозлить меня, и тебе это удалось!

Усилием воли я разомкнул веки и поднял голову.

Равенбранд завывал по-звериному, сочась чернотой; на лезвии корчились алые руны. Меч застыл над Оуной, отказываясь повиноваться Гейнору – извивался в руке моего кузена, словно норовя вырваться, высвободиться. Бурезов жаждал убивать всех подряд, а вот Равенбранд, по-видимому, убивал избирательно. Сама мысль о том, чтобы коснуться Оуны, была ему омерзительна. Не знаю, в чем тут дело – может, клинку передались мои чувства? Как бы то ни было, он отказывался убивать – и в том состояло его отлитие от Бурезова, который не ценил человеческую жизнь, как не ценили ее мелнибонэйцы.

Гейнор зарычал. Свет клинков и факелов превращал картину – старая оружейная с алтарем, толпа людей, застывших в самых разных позах – в босховский гротеск. Люди в изумлении таращились на дверь, в проеме которой возвышался человек с черным клинком в правой руке. За спиной человека виднелся коридор, выстеленный телами в коричневых рубашках. Клинок был обагрен кровью, как и иссеченный доспех и драный плащ пришельца. Его волчьи глаза сулили смерть. Должно быть, чтобы добраться сюда, он выдержал не один бой, но рука сжимала меч по-прежнему крепко, а выражение лица заставляло думать, что этот человек прошел по горам трупов.

– Гейнор! – мой собственный голос. – Ты труслив как шакал и изворотлив как змея! Сразишься ли ты со мной здесь, в этом священном месте? Или снова юркнешь в нору, как бывало не раз?

Шагая медленно, обремененный тяжестью столетий, мой двойник ступил в оружейную. Несмотря на то, что он смертельно устал, в нем ощущалась сила – истинная сила, о которой нацистская верхушка могла только мечтать. К ним явился настоящий полубог. Тот, кому они поклонялись, кем отчаянно желали стать, не ведая, что Эльрик заплатил за свою божественность страшную цену, что он вынес столько горя и ужаса, сколько им не могло присниться и в кошмарном сне. И теперь ничто не могло его поколебать.

Или почти ничто.

Разве только судьба той" кому он отдал свою горькую, противоречивую, невыносимую любовь. Для большинства мелнибонэйцев любовь была пустым звуком. Эльрик же любил на самом деле.

Тяжелой, размеренной поступью он приблизился к алтарю.

Гейнор вновь попытался вонзить Равенбранд в сердце девушки. И меч вновь, еще более яростно, заметался в его руке.

Тогда мой кузен выкрикнул что-то нечленораздельное, швырнул в меня завывающий меч и стиснул в ладонях белый клинок.

Миг – и Оуна погибнет…

Черный меч не достиг цели. Вернее сказать, он завис над алтарем и провисел в воздухе достаточно долго: Оуна успела вскинуть руки, перерезать веревки и скатиться с алтаря.

Я не верил своим глазам. Равенбранд действительно разумен?

Гитлер и прочие нацистские бонзы тем временем, бурно жестикулируя и гомоня, укрылись за спинами штурмовиков. Дюжина автоматов нацелилась на Эльрика, но мелнибонэец их словно не замечал. Он видел перед собой лишь алтарь, остальное его не интересовало.

На точеном лице Эльрика играла жестокая усмешка. Убедившись, что Оуна ускользнула из-под удара, он повернулся к Гейнору.

Белый меч застонал, задергался, будто и ему вдруг расхотелось убивать. Или наши клинки и вправду разумны, или ими управляет некая сверхъестественная сила…

Гейнору удалось подчинить так называемый меч Карла Великого. Он замахнулся, сделал выпад, норовя поразить Оуну, ноги которой все еще были связаны. Однако меч снова заартачился. И тогда мой кузен вскинул голову, и с его губ сорвались загадочные слова на незнакомом языке. Он призывал Хаос.

Но Хаос не откликнулся.

Естественно – ведь Гейнор не смог совершить надлежащий обряд…

Эльрик прыгнул. Черный клинок легко парировал очередной выпад Гейнора.

– В том, чтобы прикончить труса, нет ни славы, ни удовольствия, – промолвил мой двойник. – Но такого, как ты, нельзя отпускать живым.

Черно-красная вспышка. Серебристая дуга. Бурезов обрушился на белый меч, и оба клинка не то вскрикнули, не то испустили громкий, протяжный стон.

Сопровождавшийся глухим лязгом, удар следовал за ударом. Наконец белый меч треснул – и осыпался трухлявой древесиной в руке Гейнора.

Не удивительно – этот меч с самого начала был фальшивкой, сотворенной, вдобавок, с дурными помыслами.

Кузен выругался, кинул обломок на пол. Потом отскочил к стене, зашарил рукой, подыскивая себе новое оружие. Но те клинки, что висели по стенам оружейной, давным-давно пришли в негодность и проржавели буквально насквозь. Гей-нор крикнул солдатам: «Стреляйте!», однако те не могли выполнить приказ, иначе они попали бы в самого Гейнора или в Клостерхейма, который целился в Эльрика из пистолета.

Эльрик с нехорошей улыбкой произнес одно-единственное слово.

Равенбранд ринулся к бывшему слуге сатаны. Ююстерхейм побелел как мел. Уж он-то знал, что случится, если меч вопьется в него.

Он выкрикнул что-то на латыни. Лишь немногие поняли его. Меч не понял, иначе наверняка не промахнулся бы.

Клостерхейм бросился на пол, Гейнор последовал его примеру. В ту же секунду солдаты открыли огонь. Завизжали пули, рикошетившие от стен, забарабанили по камню пустые гильзы…

Эльрик расхохотался – как знаком мне этот дикий смех! Несмотря на сумасшедшую пальбу, в него не попала ни одна пуля, словно он был заколдован.

Мой двойник нырнул за алтарь, проверить, цела ли дочь.

Оуна улыбнулась отцу, а потом, улучив момент, кинулась ко мне. В руке девушки был зажат острый как бритва кинжал Гейнора. Она быстро перерезала веревки.

И вдруг Равенбранд лег в мою ладонь и принялся отражать пули. А солдаты палили не переставая, защищали своих драгоценных начальников, которые отступали к сорванной с петель двери.

В меня вливалась сила. Я тоже расхохотался, вскочил и, не испытывая и намека на страх, рванулся к Клостерхейму. Эльрик тем временем схватился с Гейнором. Оуна вновь укрылась за алтарем – с кинжалом против автоматов делать нечего. А пули все летали вокруг; одна угодила в охранника. Бонзы заторопились пуще прежнего.

Гитлер вещал об удаче? Что ж, удача теперь на нашей стороне.

Нацистская верхушка вывалилась в коридор через проделанную Эльриком дыру в стене. Послышались отрывистые команды, к дыре придвинули шкаф, другой, третий…

Наши враги не знали, чего от нас ожидать. И принимали меры предосторожности, чтобы мы не застали их врасплох.

Я двинулся было вслед за Гитлером, но Эльрик остановил меня и указал в дальний конец коридора.

Там стояли Гейнор и Клостерхейм.

– Грааль у нас! – озаренный светом факелов, мой кузен напоминал большую птицу, в ярости скачущую по земле. Его черные доспехи казались пародией на светлую броню Эльрика. – И владыки Вышних Миров нам непременно помогут! Учтите, им не понравится, что кое-кто посмел помешать их союзнику.

– По-твоему, меня заботит благосклонность богов? – Эльрик фыркнул. – Я – Эльрик Мелнибонэйский, и мой род – ровня богам!

В этот миг Клостерхейм выстрелил дважды подряд, и обе пули попали в цель.

– Что такое? – Эльрик нахмурился, медленно опустился на пол.

Я ринулся на противника, но меня опередили: кинжал Оуны погрузился в сердце Клостерхейма. Тот согнулся пополам, захлебываясь кровью и пытаясь выдернуть кинжал из собственного тела.

Гейнор оттолкнул своего верного прихвостня и бросился к низенькой дубовой дверце, за которой был коридор в комнату, опустевшую с исчезновением фон Аша.

Клостерхейм не шевелился. Неужели подох?

Я был еще слишком слаб, чтобы перехватить Гейнора. Он проскочил в проем и успел захлопнуть дверь прежде, чем я преодолел несколько метров, отделявших меня от нее. Я с разбега ударил плечом – и едва опять не потерял сознание, на сей раз от боли.

Боль напомнила мне о ране. Я посмотрел на свой бок – кровоточит или перестал? На месте раны остался лишь багровый шрам. Сколько прошло времени? Или время уже не имеет значения, поскольку Гейнор своими действиями ухитрился-таки нарушить Равновесие и мироздание начинает распадаться?

– Друзья, – выдохнул Эльрик. – Наверх, нам нужно наверх…

Оуна растерянно глядела на мебель, которой нацисты забаррикадировали проем уничтоженной двери. Заперты с обеих сторон! А Гейнор, должно быть, уже на пути к Серым Жилам, и Грааль по-прежнему у него…

Я продолжал ломиться в дубовую дверцу, пока – с тем же успехом.

Мебель в проеме вдруг зашевелилась. Похоже, наци опомнились, подтянули подмогу и готовы разделаться с нами.

Раздался громкий треск. Часть баррикады обвалилась и стал виден Гесс, командовавший автоматчиками. Ему единственному хватило мужества выйти против нас. Остальные разбежались, трусливые крысы.

Я снова ударил плечом в низенькую дверцу. Бесполезно. Хотел позвать на помощь Оуну, но девушка поддерживала отца, который сумел подняться и теперь стоял у Гейнорова алтаря. Его мелнибонэйская кровь капала на равнодушный гранит.

Заметив, по всей вероятности, мой умоляющий взгляд, Эльрик выпрямился, перехватил поудобнее меч и велел мне посторониться.

– Похоже, иначе я двери открывать разучился, – произнес он с кривой усмешкой.

Подобрался, замахнулся, вложил в удар все оставшиеся у него силы – и меч расколол старинную дубовую дверцу пополам. Эти две половинки распахнулись нам навстречу, как бы приглашая войти. Мы устремились вдогонку за Гейнором, а позади истерически кричал что-то своим солдатам заместитель фюрера Рудольф Гесс.

Башней не пользовались много лет. Выяснилось, что пожитки фон Аша до сих пор лежат там, где старик их оставил. И на всем – на шкафах, буфетах, столах и стульях, книгах и картах – толстый слой пыли. Фон Аш забрал с собой только свои мечи и кое-что из одежды.

В пыли отпечатались свежие следы, и понять, куда девался Гейнор, не составляло никакого труда. Эльрик, совершенно обессиленный, упал у стены, а мы с Оуной принялись подтаскивать громоздкую мебель к узкой лестнице, перегораживая проход. Мимоходом Оуна пролистала книги, порылась в бумагах, нашла, по всей видимости, то, что искала и сунула в карман. Потом мы подняли Эльрика и понесли его наверх; короткий коридор вывел на широкую, открытую квадратную площадку с бойницами и дымовыми трубами.

Как ни удивительно, на площадке мы наткнулись на Гейнора. Должно быть, он рассчитывал улизнуть, но для этого ему следовало научиться летать – со всех четырех сторон башня отвесно обрывалась вниз.

Я бросился к нему. Он побежал – от бойницы к бойнице, от трубы к трубе. Внезапно остановился и повернулся. Его лицо искажала чудовищная гримаса боли. Он весь словно вибрировал, с головы до ног, и светился загадочным серебристым светом, постепенно увеличиваясь в размерах. И одновременно таял, как бы растворялся в воздухе. Как рябь на поверхности воды – каждая волна чуть крупнее предыдущей; так и Гейнор становился все объемнее, будто его распирало изнутри, и возносился, подобно музыкальному аккорду, в небеса, сливаясь с мирозданием. Распадался на куски и тут же вновь делался целым…

Я споткнулся, но устоял на ногах. Настиг Гейнора, попытался его схватить. Меня словно пронзило током, на мгновение я ослеп, а когда прозрел – Гейнор исчез. Канул в никуда.

– Мы потеряли обоих, – проговорил я. Меня била дрожь, к моей ненависти примешивался страх.

Эльрик вздохнул и покачал головой.

– Мы потеряли всех Гейноров, – поправил он. – Твой кузен выложил свой козырь и разбежался в тысяче направлений. Распался на тысячу двойников, каждый чуть крупнее другого. Распылил свою сущность по мирозданию, чтобы мы не смогли догнать его. Сейчас он легок, как пушинка, и наиболее опасен. А еще, пожалуй, наиболее могущественен. Он существует везде – и нигде. Может быть всеми – и никем. Растекся по мирам… Зато мы теперь твердо знаем, что он не сдержал слова и не сумел привести в этот мир Ариоха. Если Гейнор не спятил окончательно, он сделает вот что. Либо попытается улизнуть от герцога преисподней, что попросту глупо и, в общем-то, невозможно. Либо попробует договориться с Ариохом заново. Это означает, что ему необходимо место схождения. Бек недоступен, так что он будет искать иное место. Не думаю, чтобы в твоем мире, Ульрик, таких мест было много.

– Мори, – сказала Оуна. – Он отправится на Мори, – и показала нам листок, который позаимствовала из башни.

– Место схождения? – переспросил я. – Что это такое?

– Место, где сходятся вероятности, – объяснила Оуна. – Где встречаются лунные дороги. Я хорошо знаю ваш мир, граф. Гейнор наверняка отправится на Морн и попытается там собрать себя воедино.

Больше она ничего поведать не успела – снизу, с лестницы, донесся грохот.

– Мы можем его догнать? – справился я, глянув в сторону лестницы.

– Я привел с собой друзей, – ответил Эльрик. – Гейнор хотел воспользоваться ими, но в нем нет мелнибонэйской крови. Это мои друзья помогли мне попасть сюда с Мельнибонэ. Мечи к мечам, крылья к крыльям…

Судя по грохоту," люди Гесса раскидывали нашу баррикаду.

Я посмотрел вниз: чем прыгать, проще броситься на меч. А летать мы не умеем. Значит, остается принять бой.

Эльрик поднялся, подковылял к двери, стиснул Бурезов обеими руками. Когда дверь распахнулась, он взмахнул мечом – и трое первых штурмовиков рухнули замертво, а меч издал торжествующий вопль. Эльрик зашипел, как от боли, впитывая в себя жизненную силу погибших. Он оживал на глазах.

Я – признаюсь, с неохотой – присоединился к нему, и вдвоем мы положили у двери еще пятерых или шестерых, прежде чем наци взялись за ум, отступили в глубь коридора и принялись палить по нам с безопасного расстояния. Стреляли они, впрочем, наугад, поэтому пули не причиняли нам ни малейшего урона.

Эльрик подозвал Оуну и велел нам с ней отвлекать штурмовиков, а сам подхромал к парапету и уставился в ночное небо, на котором изредка выглядывала из-за клубящихся туч оранжевая луна. Мельнибонэец поднял меч, и тот засверкал черным пламенем, которое в следующий миг окутало и Эльрика. Белый Волк – таково было прозвище моего двойника – вскинул голову к взбудораженным небесам и запел песнь столь древнюю, что слова ее казались голосами стихий, ветра и земли.

В коридоре тем временем раздались очередные выстрелы, потом на площадку осторожно высунулся солдат с автоматом. Я убил его.

А на небе появились вдруг зловещие черные тени – вынырнули из-за туч и устремились к башне.

Эльрик выпрямился, по-прежнему сжимая в руке меч и продолжая петь.

И будто само небо откликнулось на его зов!

Прогремел раскат, похожий на громовый, и небо словно треснуло, раскололось – и выплюнуло гигантских летучих рептилий, чудовищ с длинными хвостами, могучими крыльями и вытянутыми шеями. Твари из моих кошмарных снов! Я узнал их. Колдовство Эльрика привело в мой мир драконов острова Мельнибонэ! Гейнор хотел привлечь драконов на свою сторону; он едва не победил Эльрика на развалинах Имррира; он отыскал потайные пещеры и пытался разбудить драконьих родичей моего двойника – и преуспел в этом. Однако он не понимал – и вряд ли понимает, – почему драконы отказались повиноваться ему. «Кровь за кровь, брат за брата» – они служили только королевскому роду Мельнибонэ, кровь которого по прихоти судьбы текла в моих жилах и в жилах Оуны, но не в жилах Гейнора.

Два громадных дракона закружились над башней в свете оранжевой луны. Молодняк из Фурна, с черными и белыми кольцами на хвостах и на мордах, с перьями на кончиках крыльев; несмотря на свои размеры, они еще не достигли зрелости и рядом со взрослыми драконами показались бы, наверное, мелюзгой…

Эльрик обернулся с довольной улыбкой. – Видишь, я приготовил все заранее! Правда, я надеялся, что мои братья заберут меня вместе с Граалем… – мелнибонэйцы верили, что состоят в прямом родстве с драконами Фурна. В минувшие эпохи они носили одинаковые имена, жили в одних и тех же помещениях и делили могущество и власть над миром. Древняя история утверждала, что некогда драконы были правителями Мельнибонэ. Как бы там ни было, Эльрик и его ближайшие родственники могли без опаски пить драконий яд, убивавший всех прочих, а этот яд был столь огнеопасен, что от него воспламенялся самый воздух.

Я знал все это потому, что во мне оставались воспоминания Эльрика.

И язык драконов тоже был мне известен. Драконы аккуратно сели на площадку, и мы радостно приветствовали друг друга; От огромных тел шел пар, драконов била дрожь, вызванная, должно быть, изнурительным полетом сквозь вереницу миров. И воздух моего мира был для них слишком разреженным. На нас обратились умудренные вековой мудростью глаза, могучие когти вцепились в камень парапета, чешуя переливалась в лунном свете – лиловая, алая, золотистая, зеленая… Драконы были похожи как две капли воды и отличались лишь тем, что у одного над носом, было белое пятно, а у другого – черное. Я с уважением поглядел на чудовищные ослепительно-белые клыки. Эти драконы явились к нам словно из легенды о Зигфриде, однако они были куда более разумны и куда более многочисленны, нежели одинокий и глуповатый Фафнир. Мельнибонэйцы издавна изучали повадки драконов и даже разработали своего рода классификацию драконьих пород, в которой учли всех – от курносых экарнианцев, прозванных «летучими мышами», до этих вот самых драконов Фурна, которые умели мысленно общаться с людьми и жили невероятно долго (поскольку большую часть жизни проводили во сне).

Прижимая ладонь к ране, Эльрик подошел к ближайшему дракону и что-то тихо сказал ему. Я заметил на спинах обоих животных пульсирующие фурнские скеффла – что-то наподобие мембраны между лопатками дракона, позволяющее путешествовать между мирами. Еще эти мембраны используют как седла. Скеффла – одно из диковиннейших и древнейших произведений алхимического искусства Мельнибонэ.

Имена драконов оказались простыми, как вообще все те имена, которые люди дают животным, – Белый Нос и Черный Нос. Настоящие же имена, которыми они себя называли сами, были длинными и совершенно непроизносимыми, и в каждом имени описывалась родословная и перечислялись места, где побывал нареченный им.

Эльрик повернулся ко мне.

– Драконы отнесут нас к Гейнору. Ты умеешь править ими?

Я кивнул. Это умение перешло ко мне вместе с другими навыками моего двойника-.

– Он по-прежнему в этом мире. По крайней мере, частично. Может статься, он истощил силы и уже не в состоянии ступить на лунную дорогу. В общем, драконы доставят нас к нему.

– На Морн, – прибавила Оуна. – Он должен быть на Морне. Грааль у него?

– Вот настигнем его, тогда и узнаем, – последние слова Эльрик произнес едва слышно – рана вновь дала о себе знать. Впрочем, выглядел он вполне сносно, при таком-то ранении. Я спросил, как он себя чувствует, и ответом мне стал удивленный взгляд:

– Клостерхейм стрелял наверняка. А я до сих пор жив.

– И я не умер, – проговорил я, – хотя в меня тоже стреляли и я потерял много крови. Но теперь рана почти зарубцевалась. Чудеса!

– Все дело в Граале, – отозвался Эльрик. – Сомневаться не приходится, только он способен исцелить такие раны. Значит, он или у Гейнора, или где-то в замке.

В дверном проеме возник Рудольф Гесс. Обернулся, крикнул, чтобы не стреляли. Его лицо выражало озабоченность и некоторую растерянность.

– Я должен поговорить с вами! – воскликнул он. – Должен узнать, что все это означает. Кто вы? Герои Альвхейма? Неужели нам удалось вызвать к жизни древние легенды во всем их великолепии? Тор? Один? Кто?..

Тут Гесс заметил драконов – и выпучил глаза.

– Насколько могу судить, мой господин, – произнес он с поклоном, – эти драконы восточного происхождения. Левантинские, с западного побережья Средиземного моря… Невероятно!

Оуна помогла Эльрику поправить мембрану на спине Черного Носа, взобралась в седло следом за отцом и жестом велела мне садиться на Белого.

– Я хочу с вами! – вскричал Гесс. – Грааль!.. Я вам не враг!

– Прощай! – с этими словам Эльрик вложил свой клинок в ножны и обеими руками взялся за поводья. С каждым мгновением он становился все более похож на себя прежнего.

Я вскарабкался на спину дракону с врожденной ловкостью мелнибонэйца королевского рода. Меня переполнял дикий, нечеловеческий восторг. Совсем недавно я презирал тех, кто верил в Волшебную Страну, а сейчас сам готов был принять что угодно. И не было для меня в тот миг большей радости, чем взмыть в ночное небо на драконе!

Гигантские крылья пришли в движение. Гесса смело с площадки, точно ураганным порывом ветра. Я успел заметить его умоляющий взгляд. Сказать по правде, я почти сочувствовал ему. По мне, среди всех нацистов он был наименее отвратителен.

Мы взлетели, и тут на крышу вырвался отряд штурмовиков во главе с Герингом. Вновь застрекотали автоматы. Но пули нам были не страшны. Мы бы легко уничтожили башню и всех, кто в ней находился, но эта мысль не приходила нам в головы. Мы стремились настичь Гейнора, который похитил Грааль.

Блаженство от полета было непередаваемым!

Эльрик летел впереди, я за ним, целиком положившись на своего двойника и своего дракона и не притрагиваясь к поводьям.

Мы поднялись выше облаков, и мой родной Бек с нацистской сворой внутри остался далеко внизу. Если мне не изменяло чувство направления, летели мы на запад. Куда? В Ирландию? Или же в Англию?

Но Англия воюет с Германией? Что, если нас поймают? Ведь на мне до сих пор эсэсовский мундир. Сомневаюсь, что хоть кто-то из англичан поверит в правдивость моих объяснений…

Но выбора не было. Черный Нос летел впереди, размеренно взмахивая крыльями и отбрасывая зыбкую тень на облака. Белый – он был на год или два моложе собрата – не отставал. Чем светлее становилось, тем отчетливее делались узоры на драконьих крыльях. Словно гигантские бабочки – чудесное смешение красного, черного, оранжевого и изумрудно-зеленого цветов. И почему в книжках драконов обычно изображают желтыми или болотно-зелеными? Фурнские драконы всегда отличались изяществом и красотой, и даже самый юный дракончик из их числа казался мудрее любого человека.

Когда в облаках возникала прореха, я мог видеть аккуратные прямоугольники полей и многочисленные городки и деревни. Земля моей отчизны последний раз страдала от вражеского нашествия более века назад и нежилась в лучах рассвета, поверив словам Гитлера, что ни одна бомба не упадет на территорию Германии.

Интересно, сумеет ли Гитлер сдержать свое обещание? Сдается мне, когда политические и военные средства окажутся исчерпаны, он обратится к магии. Вообще на меня он производит впечатление человека, оседлавшего тигра, – и ехать боязно, и спрыгнуть страшно.

Или он оседлал не тигра, а дракона? Может, я потому считал Гитлера марионеткой обстоятельств, что меня самого влекло по жизни прихотью злодейки-судьбы?

Но вскоре шальные мысли вылетели у меня из головы, их прогнали красота утренних небес и аромат свежего воздуха. Я был настолько поглощен открывшимся передо мной зрелищем, что гул мотора воспринял лишь как досадную помеху. Огляделся по сторонам, затем посмотрел вниз – и увидел под собой целую воздушную армаду. Самолеты шли столь плотным строем, что казались огромной птицей, распластавшей крылья. Летели они чуть быстрее нас – но в том же самом направлении.

Невозможно представить, как Британия, истощенная, изнемогшая, способна отразить такой удар! Армады могущественнее мировая история просто не знала! Можно вспомнить разве что испанский флот, отплывший к английским берегам в годы правления Елизаветы. Тогда Англию спасли капризы погоды. Но сейчас рассчитывать на это по меньшей мере глупо…

С тех пор как начались мои приключения, я успел увидеть гибель нескольких цивилизаций. Я знал, что невозможное на самом деле возможно, что народы попросту исчезают, а следы цивилизации стираются с лица земли, будто их никогда и не было.

Неужели мне по ужасному стечению обстоятельств суждено засвидетельствовать гибель Англии и Британской империи?

Первой мне на глаза попалась эскадрилья «юн-керсов-87», знаменитых пикирующих бомбардировщиков «штука»: Люфтваффе традиционно использовала эти самолеты для первых бомбежек вражеских укреплений и поселений. Но чем дальше мы летели, скрываясь за облаками, чтобы нас не заметили, тем больше появлялось самолетов – «мессершмитты», «юнкерсы» и «хейнкели» направлялись к наполовину побежденной Британии, которой наверняка не хватит собственных машин и собственных сил отразить эту массированную атаку.

Может, поэтому Гейнор отправился на запад? Чтобы мы, преследуя его, своими глазами увидели начало конца? Чтобы на наших глазах разыгралась решающая битва, после которой Земля перейдет в подчинение владык Вышних Миров? И останутся ли они в мире между собой, эти владыки? Или примутся вновь соперничать друг с другом?

И что тогда? Рагнарек?

Самолеты ушли вперед. Установилась зловещая тишина.

Как будто мир замер в ожидании.

В напряженном ожидании.

Вдалеке послышался грохот разрывов, стрекот пулеметов, вой истребителей… К востоку от нас вспыхнуло на земле пламя, потянулся к небу маслянистый дым, засверкали вспышки. Черный Нос плавно развернулся, и вскоре поле битвы осталось у нас за спинами.

Что ж, прощай, Англия. Ей, конечно же, не выстоять. Война в Европе выиграна. И куда теперь Гитлер протянет свои жадные лапы? К России?

Мне было искренне жаль Англию – несмотря на все ее высокомерие, на все незаслуженно обретенное могущество, на презрение, с каким она относилась к другим народам. Сейчас англичане расплачивались за то, что когда-то недооценили Германию. Прощайте, английские доблесть и упорство, добродушие и изобретательность, леность и чопорность. Прощайте, дредноуты, корабли-острова, этакие плавучие города. Прощайте, все те, кто правил нашим миром и победил Наполеона на море, когда мы одолели его На суше. Прощай, кровожадная нация разбойников и пиратов, хвастунов и мясников, великих поэтов и историков, – ты заслужила того, чтобы тебе воздали по заслугам. Пускай сейчас порода измельчала, ты знавала славные времена!

Сегодня – день платы по счетам. День, к которому рано или поздно приходят все великие империи – Византия и Карфаген, Иерусалим и Рим. Когда утрачен дух побед, дух созидания, ему на смену приходит горечь поражения и рабства. Гитлер возродил рабство, и англичанам, которые первыми выступили против этой порочной практики, предстоит снова столкнуться с унижением принудительного труда. Последний оплот свободы, как принято называть Британию, забыв о пороках и воззвав к добродетелям, бьется за собственное выживание. Англия потерпит поражение, но докажет, что добродетель сильнее порока, что мужество достойнее трусости и что в человеке добро уживается со злом, но в решающие мгновения – и об этом на примере Британии будут вспоминать годы спустя – добро всегда берет верх. Она покажет, что добродетель делает нас сильнее, а цинизм в действительности лишает сил.

И почему мы никак не можем заучить этот урок? Почему нам преподают его снова и снова?

Нечего сказать, подходящие мысли для полета на драконе! Впрочем, для меня это было характерно… Вдобавок я просто не мог не сочувствовать некогда великой стране, которая в глазах множества немцев была идеальным партнером Германии и даже образцом для подражания.

Внизу появилась вода – спокойная, голубая, искрящаяся. Зеленые холмы. Желтый песок. Еще вода. Теплый солнечный свет. Рай, истинный рай. Маленькие городки словно вырастали из земли. Реки, леса, долины… Мирная прелесть английских угодий. Что станется с нею, когда Германия сокрушит английскую воздушную мощь и «германизирует» весь мир в соответствии со своим опереточным вкусом?

Единственной защитой сельской красоты были ненавистные всем деревенским города, холодные и бездушные; только они еще способны защитить от тирании, которая, прикрываясь броскими лозунгами, уничтожит этот мир навсегда…

Признаться, мне вдруг захотелось вернуться в Мо-Оурию. Там было легче и проще. Неужели Гейнор и вправду истребил офф-моо? Неужели выжили лишь единицы?

Снова море, снова скольжение на южном ветерке, в направлении крохотной зеленой точки, которая вскоре превратилась в утес, торчащий из воды и обрамленный прибоем. Дракон Эльрика заложил петлю и полетел вокруг острова, который в поперечнике составлял от силы полтора километра. Я заметил дом эпохи Тюдоров, разрушенное аббатство, песчаную косу, похожую на крысиный хвост. Нас никто не встречал: мало того, возникало впечатление, что остров давным-давно покинут и заброшен. Посреди острова возвышался травянистый холм, увенчанный кольцом камней, которые образовывали древнее святилище. В незапамятные времена эти камни стояли прямо и служили одновременно обсерваторией, храмом и местом, где предавались постижению тайн мироздания…

Вот так мы и прибыли на остров Морн, к горе Мараг, «где родилась и откуда пошла английская наша доблесть», как выразился однажды поэт Уэлдрейк. Этот остров – одно из великих святилищ Запада, и история его древнее истории Гластонбери и Тинтажеля.

Когда драконы опустились на горячий песок бухты, когда я услышал, как рокочет прибой, мне стало ясно, почему Гейнор отправился именно сюда.

О могуществе Морна было известно даже нацистам. Святилище здесь основали не саксы, а кельты. И прославился он тем, что в «Серебряный век», перед германским нашествием, все великие народы мира присылали сюда своих ученых мужей, чтобы те вместе разгадывали загадки природы и обсуждали религиозные догматы. Но это было до того, как пришли германцы, неся с собой разрушение и смерть.

На Морн прибывали епископы, раввины и мусульманские мудрецы, буддисты, индуисты, гностики, философы и ученые, и все охотно делились своими познаниями. Встречались они в аббатстве у подножия холма, которое со временем превратилось в международный университет, в памятник доброй воли. А потом приплыли викинги на своих драконьих челнах…

Я слез с дракона, почесал ему около уха, поблагодарил за службу. Затем снял скеффла, скатал его и засунул себе под рубаху. Ко мне, покачиваясь, как после морской прогулки, подошла Оуна и показала на море. Там в бухте стояла на якоре немецкая подводная лодка, и двое часовых несли дозор на лишь чуть-чуть возвышавшейся над водой палубе.

Совпадение? Лазутчики, высланные вперед флота? Или они здесь по распоряжению Гейнора, который готовил себе путь к отступлению? Но почему? Он ведь не мог знать, что мы отправимся за ним вдогонку. А манией преследования, помнится, мой кузен не страдал.

Так или иначе пока подлодка угрозы не представляла. Сомневаюсь, что моряки, даже если и заметили драконов, поверили собственным глазам. И кто их упрекнет? Нечасто на заброшенных островках в Ирландском море можно встретить драконов.

Эльрик что-то сказал, и гигантские животные вновь взмыли в небо. Там, в верхних слоях атмосферы, они будут дожидаться нашего возвращения.

Передохнув пару минут, мы двинулись в глубь острова по вымощенным улицам покинутой деревни, мимо ратуши, из которой до 1918 года правил герцог Морнский (сейчас окна и дверь ратуши были заколочены), мимо фермы, оставленной, похоже, с началом нынешней войны, вдоль по извилистой улочке, тянувшейся по склону холма, и вверх, к кольцу камней.

До сих пор я не улавливал ничего необычного, никаких признаков действия сверхъестественных сил. Над волнами кружили горластые чайки, на деревьях пели дрозды, в живых изгородях, разросшихся на пол-улицы, охотились воробьи, а с моря доносился барабанный рокот прибоя.

С некоторым усилием мы взобрались на гребень холма и увидели древние камни, опиравшиеся друг на друга, точно старики. Как ни удивительно, из круга пока не выпал ни один.

Мы пошли к камням, и тут я заметил странное молочно-белое сияние, исходившее из круга. Остановился. Честно говоря, не было никакого желания снова встречаться с колдовским штучками. Однако Оуна поторопила меня.

– Я знала, что он отправится сюда, если мы изгоним его из Бека, – сказала девушка. – Он хочет установить контакт с Ариохом. Но я приготовила ему сюрприз.

Оуна провела нас прямо в центр каменного круга. Я огляделся. Море с высоты казалось абсолютно спокойным. Идеальная погода для вторжения. Поискал взглядом подлодку, но ее отсюда видно не было.

Молочно-белое сияние омывало наши ноги до колен.

– Обнажите мечи, – велела Оуна. – Мне понадобится их сила.

Мы подчинились, словно зачарованные красотой девушки и уверенностью, которая от нее исходила. Она воздела над головой свой лук, затем окунула его в свечение у наших ног, повела точно кистью, выписывая в воздухе причудливые узоры, соединяя один с другим, пока не возникла «кошачья колыбель», висевшая над землей и отливавшая перламутром.

Одновременно Оуна принялась читать заклинание и негромко напевать. В ее действиях и в голосе сквозила спешка.

Замерцали разноцветные огни, и некоторое время спустя я почти ослеп. Голова шла кругом. Оуна забрала Равенбранд и начертила мечом большой овал, который вдруг словно ожил и превратился в туннель в никуда. И в этом туннеле, когда глаза мои все же привыкли к свету, я разглядел человеческую фигуру, приближавшуюся к нам.

Фроменталь!

Француз вышел в круг камней с таким видом, будто подыскивал место для пикника. В руке у него была накрытая материей корзина. Он ничуть не удивился, завидев нас, и весело помахал рукой. Когда он выходил из туннеля, его на мгновение окутал алый свет, будто легионеру набросили на плечи кроваво-красный плащ. Когда этот свет погас, я заметил, что пропало и молочно-белое сияние. Пахнуло чем-то горячим и не слишком приятным. Запах был мне знаком. Вот только я даже не догадывался – откуда.

– Я вовремя? – спросил Фроменталь.

– Надеюсь, – ответила Оуна. – Принес?

Француз поставил корзину наземь и снял материю.

– Вот она, госпожа. Выпустить?

– Пока не стоит. Надо убедиться, что Гейнор здесь. А он наверняка появится. И Ариох тоже. Гейнор хочет встретиться с Ариохом у камней Морна. Они уже встречались тут раньше.

– Ариох с нами, – тихо промолвил Эльрик. Он весь как-то подобрался, ощутив присутствие своего господина, заговорил быстро и напористо.

– Мой повелитель, прости нас за вторжение. Даруй нам свое покровительство. Вспомни о нашем древнем союзе. Это я, Эльрик Мельнибонэйский, и у нас с тобой одна судьба.

Из воздуха раздался голос, сладостный, как детские годы:

– Милый Эльрик, ты мое смертное воплощение, ты представляешь меня во многих мирах, но не в этом. Что привело тебя сюда?

– Враг, которому я хочу отомстить. Он служит тебе. Он предложил тебе встречу здесь.

– Мой слуга не может быть твоим врагом.

– Тот, кто служит двум хозяевам, не может быть другом никому, – откликнулся Эльрик.

Голос, тепло которого обволакивало, успокаивало, подобно доброму старому родственнику, издал смешок.

– Ах, Эльрик, храбрейший из моих рабов, лучший из моих покорных детей! Теперь я припомнил, почему люблю тебя.

Я сглотнул комок в горле. Близость к этому незримому существу была непереносима почти физически. Даже Оуна побледнела. Однако Эльрик, если такое возможно, держался свободнее, если не сказать – развязнее обычного.

– Мне предначертано служить герцогу преисподней. Таков уговор, заключенный в древности между моими и твоими родичами. Тот, кто называет себя рыцарем Равновесия, уже предал одного владыку Вышних Миров и наверняка предаст другого.

– Меня невозможно предать. Невозможно! Я не верю никому и ничему. Я изловил для него Миггею. Это моя плата. Какой богатый, какой вкусный мир! В нем столько всего, чтобы развеять мою скуку! Гейнор принес мне клятву верности. Он не посмеет испытывать мое терпение.

– Прежде Хаоса Гейнор служил Порядку, – услыхал я вдруг собственный голос, отдававшийся эхом в мозгу и напоминавший тембром голос Эльрика. – Позволь сказать, герцог Ариох, что я тебе в верности клясться не собираюсь. Наоборот, я очень хочу не пустить тебя в свой мир. Вы и так успели изрядно побушевать. Зато я могу предложить тебе средство получить с Гейнора причитающуюся плату.

Ариоха мои слова позабавили. В воздухе возникло золотое лицо, прекраснейшее лицо во всей мультивселенной, лицо, в которое я влюбился с первого взгляда.

– За то, что происходило до сих пор, смертный, несу ответственность не я. Это все Миггея. Это Порядок воевал с твоим миром.

– Гейнор желает, чтобы ты их остановил?

– Его желания меня не интересуют. Он предложил мне сделку, и я согласился. А противодействовать Порядку – моя натура.

– Значит, наши цели совпадают, – сказал я. – Но мы не можем заключить с тобой сделки вроде той, какую заключил Гейнор.

– Он предложил мне ваш мир. Обещал, что своей мудростью и своим колдовством откроет дорогу. Это вы мне можете предложить?

– Нет, господин, – признал Эльрик. – Нам недостает мудрости и магии. Тем более что похищен великий талисман.

– Гейнор доставит его сюда.

– Может быть, – Эльрик говорил уважительно, но твердо, как тот, кто и вправду ровня богам. – Господин, у тебя нет права являться в этот мир.

– У меня есть право являться в любой мир, смертный раб! Хотя, не стану скрывать, я устал от этой игры. Получалось, что я играл против себя. Как только Гейнор принесет ключ, мои воины хлынут сюда, и в этот спокойный мирок выплеснется необузданный Хаос. Армия Миггеи лишена руководства. Мы скоро победим. Твои опасения лишены смысла.

– А если Гейнор не принесет ключа? – тихо спросила Оуна, глядя демону в глаза.

– Тогда он – мой. Я смогу делать с ним что угодно: проглотить не жуя или разжевывать столетия подряд, выпить его кровь и выплюнуть обратно, щекотать и целовать, растерзать и обглодать, раны все разбередить, сердце вынуть из груди, заставить день за днем глотать мочу – короче, делать что хочу, – золотистые губы причмокнули. Ни дать ни взять тролль из сказки. Да что такое творится с владыками Вышних Миров? По-моему, не только Миггея впала в старческое слабоумие.

Может, вся раса богов настолько одряхлела, что утратила ясное представление о своих желаниях? И мироздание в руках этих вот маразматиков? А мы, люди, слепо повторяем все ужимки слабоумных божков?

Фроменталь не понял ни слова из нашей беседы – мы говорили на неведомом ему языке. Он переводил взгляд с меня на Оуну и обратно, приподнимал брови, задавая безмолвные вопросы.

Внезапно Эльрик ткнул пальцем в сторону. Затем положил обе ладони на рукоять Бурезова.

На берегу появился Гейнор, по-прежнему облаченный в доспехи, но какой-то поблекший. Он что, прибыл на Морн на подлодке? По всей видимости, он не мог различите происходящего среди камней и был убежден, что находится на острове в гордом одиночестве. Меча при нем не было – и Грааля тоже.

Мы со скрытым злорадством наблюдали за его приближением.

Он остановился, заглянул в круг. Нас не заметил. Между камнями плескалось желтоватое свечение, скрывавшее все внутри от постороннего взора.

– Хозяин! Повелитель Ариох!

– Входи, – пригласил сладчайший на свете голос.

Гейнор вступил в круг.

И обнаружил, что его окружают враги.

Обернулся вне себя от ярости. Хотел было выскочить наружу, но ему успели преградить дорогу.

– Принес ли ты ключ, смертный? – по голосу Ариоха можно было подумать, что демон, прежде чем произнести фразу, пробует каждый звук на вкус.

– Не сумел, господин, – Гейнор разрывался между желанием повернуться к своему повелителю и необходимостью хоть краем глаза следить за нами. – У него сильная воля…

– Но ты клялся подчинить его.

– Я погорячился, господин. Его нельзя подчинить. По-моему, он обладает не только волей, но и разумом.

– Я тебе это говорил, смертный. А ты уверил меня, что сумеешь подчинить его. Вот почему я помог тебе. Вот почему я поймал для тебя Миггею.

Эльрик расхохотался.

– Я снова пришел за помощью, господин, – пролепетал Гейнор. Да полно, он ли это? Куда подевалась его самоуверенность? – Еще немного, и… Но почему здесь эти люди? Они твои враги, господин. Они не приемлют твоей власти.

– Они оказали мне достаточно уважения, принц Гейнор, и гораздо больше, поверь, чем я получил от тебя. Думаешь, тебе сойдет с рук, что ты пытался обмануть владыку Вышних Миров?! Думаешь, я – все равно что бесенок из бутылки, готовый выполнить любые твои желания?! Я – герцог преисподней! Моих истинных целей не понять никому из смертных. И мое терпение иссякло. Как мне наказать тебя, ничтожный принц?

– Клянусь, господин, я сумею провести тебя в этот мир! Мне нужно лишь вернуться в Бек. Могучие силы наступают, господин; час за часом они покоряют этот мир и обретают все большую власть. Только ты можешь их остановить.

– Зачем мне спасать этот мир? – по-королевски надменно спросил Ариох. – Я всего лишь хотел позабавиться с ним. А теперь, маленький Гей-нор, я с удовольствием позабавлюсь с тобой.

Оуна повернулась к Фроменталю, выхватила у француза корзину, сунула руку внутрь и извлекла крохотную клетку из тысячи костей. Из клетки доносился писклявый голосок.

Миггея! По-прежнему в клетке и по-прежнему в ярости!

– Как вы это сделали? – изумился я.

– Ничего сложного. От мира к миру меняются лишь размеры. Я уже объясняла, что в каждом мире свои размеры, вот почему мы можем путешествовать между мирами и не сразу осознаем, что очутились в ином измерении. В общем, я попросила лейтенанта Фроменталя принести ее сюда. Миггея могущественна, но сидит взаперти. Если ей позволить, она скоро вырастет до размеров того мира, в котором очутилась. Но я не могу освободить ее. Это может сделать только тот, кто пленил Миггею.

– Вы принесли в мой мир еще одно из этих существ? – поступок Оуны показался мне верхом неосторожности. – Чтобы они воевали друг с другом здесь? Чтобы превратили в поле брани всю планету?

– Не торопитесь, граф, – Оуна повернулась к другим:

– Вам придется выйти наружу. Но сперва отдайте мне свой меч.

Не внимая голосу рассудка, я протянул девушке Равенбранд. Затем мы с Эльриком и Фроменталем вышли из кольца камней.

Внутри происходило нечто, однако мы могли наблюдать лишь игру теней. Темная, величественная тень Ариоха. Гибкая тень Оуны, ставящей наземь клетку. Замершая тень Гейнора. Тень Оуны коснулась клетки острием моего клинка. Донесся раскатистый голос Ариоха: «Что ж, госпожа, так получилось, что держать вас под замком более не в моих интересах».

Звук, будто треснул камень.

Чудовищный хруст.

Внутри кольца что-то закружилось, завертелось, вырастая в размерах. Это что-то заливалось идиотским смехом, с силой ударялось о камни Морна. Миггея вырвалась из клетки и теперь пыталась вырваться из круга.

Камни содрогнулись. Пришли в движение. Будто пустились в пляс. Потом застыли в ожидании. Они смотрели на меня, как, должно быть, взирали на возводивших этот круг друидов. Высокие камни, глыбы белого гранита, сверкающие в лучах солнца…

Внезапно посреди круга возник столб пламени, и в этом столбе извивался и беззвучно вопил принц Гейнор, полковник Пауль фон Минкт. Горело лицо, горело тело, горело сердце, в котором одновременно пытались вместиться тысячи воплощений. Вот Гейнор раздвоился, появился второй, тоже весь в огне. Он словно молил нас о чем-то? Может, о прощении? Или о помощи? Гейноры появлялись один за другим, и вскоре внутри кольца камней выстроился целый круг моих кузенов.

Сверху взирал на происходящее Ариох – с улыбкой на устах, насвистывая, будто наблюдал за кукольным представлением. А безумная, истерично хохочущая, брызгающая слюной старуха, которая была когда-то одной из величайших повелительниц Порядка, скакала вокруг Гейнора, тыкала в него пальцем. Мой кузен то распадался на мириады двойников, то вновь становился целым, то распадался опять. Я расслышал его крик – ничего подобного в жизни моей мне не приходилось слышать.

Ариох с Миггеей продолжали терзать его, отрывать от него, точно плоть, куски сущностей из иных измерений. Они забавлялись с ним, как кошки со сверчком, и даже на время примирились друг с другом. Их объединила ненависть к Гейнору, бедному глупому Гейнору, который возомнил, что сумеет стравить богов между собой.

Он молил их прекратить.

Я понял, что еще немного – и сам начну просить о том же.

Тысяча Гейноров мучилась в кругу камней, претерпевая тысячу различных пыток.

Оуна удовлетворенно улыбалась, как если бы перед ней развернули вытканное ею самою полотно, которым она по праву гордилась.

– Не может вернуться к исходному состоянию, – пояснила она. – А мы можем выжить только так. Чувство личности – единственное, что у нас есть. В этот миг все воплощения Гейнора конфликтуют. Он распластан по мирозданию. Место схождения, которого он искал, обернулось местом его казни.

– Ну?! – раздался громовой рык Ариоха. – Ты сулил мне могущество Порядка, но у меня есть могущество Хаоса! Где, ничтожный Гейнор, где Грааль?

Ответила ему тысяча перепуганных, несчастных, писклявых голосов.

– У нее! – вот и все, что мы разобрали.

И вдруг Гейнор исчез.

Миггея тоже исчезла.

Ариох прошептал, облизнувшись, как сытый кот:

– Грааль здесь. В том месте, где мне обещали открыть ворота.

Золотистые губы причмокнули.

И Ариох сгинул.

Они с Миггеей разорвали сущность Гейнора на тысячу кусков.

Послышался шорох, словно ветер шевельнул палую листву, и колдовство покинуло наш мир. Камни Морна превратились в обычные серые глыбы. С неба сияло яркое солнце. Звук прибоя громом отдавался в ушах.

Я повернулся к Фроменталю.

– Когда вы с Оуной успели договориться? У тюрьмы Миггеи?

– Мы не знали, что нам с ней делать, но сошлись на том, что она может нам пригодиться, такая.., э.., компактная, – Фроменталь подмигнул. – Мне пора возвращаться. Танелорн в безопасности, но мои друзья захотят услышать окончание истории. Уверен, мы еще встретимся.

– А что с офф-моо? Они уцелели или нет?

– Мне известно лишь, что они отстроили себе новый город. На дальнем берегу озера. Погибло всего несколько, остальные успели скрыться.

С видом человека, которого ждут неотложные дела, Фроменталь пожал мне руку и двинулся к берегу. Там его ждала лодка с двумя гребцами, отдавшими честь. Да, насчет подлодки я ошибался: ее вызвал сюда Фроменталь. Вот он поднялся на борт, прощально помахал рукой и скрылся в рубке.

Скорее всего, я никогда не узнаю, как он ухитрился доставить плененную богиню на Морн на субмарине.

Рубка подводной лодки скрылась под волнами, и мои мысли обратились к бедам моего мира. Мира, в котором воздушная армада Адольфа Гитлера уничтожит Англию, после чего нацисты захватят все прочие страны.

Я напомнил Эльрику, что мой труд не закончен. Если Грааль по-прежнему в Беке, значит, мне следует вернуться туда и попробовать воспользоваться им. В худшем случае – незамедлительно переправить его в Мо-Оурию.

Оуна невинно улыбнулась мне.

– А что, если Бек – истинное место Грааля? – спросила она. – Что, если он был утерян, а офф-моо – всего лишь временные хранители? Что, если он решил вернуться домой?

Не успел я как следует обдумать сказанное девушкой, как мне пришла еще одна мысль.

– Клостерхейм! – воскликнул я. – Эльрик, мы оба выжили, потому что находились поблизости от Грааля! А Грааль препятствует распадению личности. Вот почему Гейнор не мог воспользоваться своими чарами в Беке. Но если Грааль по-прежнему в моем замке, это означает, что выжили все, кто там находился. И Клостерхейм в том числе! Вполне возможно, он уже отыскал наш талисман!

Эльрик задумался. Я чувствовал, что ему очень не хочется задерживаться здесь. Он рвался к Хмурнику, к новым приключениям в том мире, который знал и понимал гораздо лучше.

– Клостерхейм заслужил моей мести, – сказал он наконец. – Мы вернемся в Бек.

Помолчал, положил мне на плечо свою бледную ладонь. На мгновение мы стали братьями.

Драконы уже ожидали нас на песке у кромки воды, словно ощутили, что они нам понадобились. Огромные существа переступали с лапы на лапу, им не терпелось подняться ввысь. Солнце играло на многоцветных крыльях фурнских драконов, способных пролететь без отдыха половину пути вокруг света и не представлявших себе жизни без полета.

Мы развернули скатанные скеффла и оседлали драконов. Взобрались им на спины, расположились в естественных углублениях между лопатками, где могли разместиться и трое человек.

Эльрик произнес нужное слово, драконьи крылья развернулись во всю ширь, взбили воздух, заходили в мерном ритме гребцов на лодке, И драконы взмыли в вечернее небо. С каждым взмахом крыльев скорость возрастала, хвосты подергивались, помогая выдерживать направление. Рептилии вытянули шеи и пристально всматривались в облака, как бы выискивая возможную угрозу.

Да, дракон – это все-таки дракон…

Мы пролетели над морем, потом плавно ушли вверх и двинулись на восток над лесистыми холмами и долинами. Назад, в Германию!

Эльрик выбрал для возвращения иной путь, забрал к югу дальше, чем я ожидал, словно ему хотелось собственными глазами увидеть дымящиеся руины великой империи. Впрочем, кому как не ему было понятно, как прощаться с гибнущим величием?

Внезапно он повел нас вниз, сквозь облака, туда, где, оказывается, продолжался воздушный бой. Два «спитфайра» закладывали виражи и палили из пулеметов, атакуя стаю «штук». Немецкие самолеты входили в пике с включенными сиренами, пугая и без того подавленного противника. Однако «спитфайры» держались на удивление уверенно, уворачиваясь от вражеского огня и продолжая атаковать.

Эльрик выкрикнул что-то неразборчивое. Его дракон устремился вниз, мой помчался следом. На выходе из петли Черный Нос повернул голову, сузил свои желтые глаза – и выдохнул.

Выдохнул струю пламени.

Огонь поразил одну «штуку», другую. Машина за машиной рушились вниз, опаленные огненным дыханием дракона. «Спитфайры» умчались в облака, благодарно покачав крыльями; я успел заметить изумленные лица пилотов.

Немногочисленные уцелевшие «штуки» тоже устремились вверх, но Эльрик не стал их преследовать. Мы полетели дальше.

Десять минут спустя мы наткнулись на бомбардировщики. За штурвалами сидели мои соотечественники; возможно, среди них – знакомые и даже дальние родственники. Обычные немецкие парни, одурманенные нацистской пропагандой. Правильно ли убивать их? Разве нет других вариантов?

Но мой дракон уже мчался вдогонку своему собрату. Миг – и мы очутились посреди строя. Могучие хвосты хлестали гигантскими бичами, пламя полыхало на корпусах машин. Наши драконы накинулись на своих жертв с игривостью молодых тигров, забравшихся в стадо газелей.

По нам начали стрелять, но пули прошли мимо наездников, а драконья чешуя была непробиваема. Стрелки, должно быть, решили, что сошли с ума – или грезят наяву.

Мы продолжали бой. Все, что я видел, был нацистский крест, гнусная свастика, означавшая для меня всякую подлость, всякую жестокость, всякое бесчестие, которое когда-либо совершалось на свете. Я атаковал эти кресты, и мне вдруг стало плевать на людей, которые воевали под ними. Которым не было стыдно сражаться под знаменами со свастикой.

Мой дракон выплевывал пламя, возникавшее в одном из его многочисленных желудков. Бомбардировщики, шедшие с полной боевой загрузкой, взрывались прямо в воздухе.

Некоторые попытались ускользнуть. Другие принялись сбрасывать бомбы. Но драконы завершили круг – и вернулись. Избиение возобновилось. Те, кто все же ухитрился уцелеть, развернулись и полетели обратно в Германию. И что они расскажут, когда вернутся? Что они посмеют рассказать? Главное – что они не выполнили задачу.

Вот так, нашими усилиями, и родилась известная легенда. Та самая легенда о чудесной победе Королевских ВВС над Люфтваффе. Те самая легенда, которая изменила ход войны и заставила Гитлера утерять остатки разума. Та самая легенда, которая оказалась долговечнее нацистского мифа. Легенда о Драконах Уэссекса, которые пришли на помощь Англии в час величайшей нужды. Легенда, которая придала мужества англичанам и подорвала боевой дух немцев. Даже история об ангеле Монса, времен Первой Мировой, – даже она не вызвала того отклика, который породила наша легенда. Утверждалось, что на поле брани появились король Артур, Гвиневра и Ланселот. Они прилетели на сказочных зверях и спасли свой народ от гибели. (Как впоследствии выяснил Гесс, со временем эту историю попросту замолчали.) Да, легенда родилась такая, что всю войну пропаганда с обеих сторон занималась тем, что или всячески поддерживала ее, или усердно опровергала.

По дороге в Германию мы уничтожили несколько эскадрилий бомбардировщиков и бесчисленное множество истребителей. Ход «Битвы за Англию» в корне переменился. С того самого дня Гитлер действовал как безумец: его предсказаниям перестали верить, знаменитая удача покинула его навсегда.

Пока не знавший устали дракон нес меня в Бек, я мысленно оплакивал погибших. Да, мы сражались с теми, кто служил свастике, но все же это были мои соотечественники. Внутренний голос убеждал меня, что я поступил правильно, однако я знал, что до конца своих дней не избавлюсь от чувства вины. Если доживу до того времени, когда война закончится, мне наверняка встретятся матери, которым я не посмею взглянуть в глаза.

Радость победы и восторг полета уступили место печали, которая с тех пор меня уже не покидала.

Бек выглядел опустевшим. Ни одного часового! Стоило Гитлеру выказать свое недовольство тем приемом, который ему здесь оказали, все прочие, по-видимому, тоже поспешили уехать. Вот и славно.

Драконы опустились на площадку. Мы спешились и осторожно двинулись по лестнице вниз, в старую оружейную.

Повсюду царил разгром. Повсюду была кровь. Но никаких трупов. И – никакой чаши.

Где же Грааль? По всему выходило, что он никогда не покидал Бека. Или его все-таки забрал Клостерхейм?

Оуна жестом попросила подождать ее и скрылась в недрах замка.

Эльрик вновь по-братски положил руку мне на плечо.

– Мы должны найти Клостерхейма, – я повернулся и зашагал было к лестнице, но Эльрик удержал меня.

– Не надо.

– Почему? Я должен отыскать его!

– Предоставь это мне. Если все получится, ты никогда о нем больше не услышишь. Я вернусь на Мельнибонэ. Драконы хорошо потрудились и должны получить награду.

– А Оуна?

– Моя дочь останется здесь, – он запахнулся в плащ, повернулся ко мне спиной и направился к выходу. Мне хотелось крикнуть ему: «Не уходи!» Скольким я обязан Эльрику! Впрочем, и он кое-чем мне обязан. Мы помогали друг другу. Я спас его от вечного колдовского сна, а он обратил ход войны. Люфтваффе утерли нос – доблесть нескольких человек и рожденная в бою легенда.

Британия возродится. Ей поможет Америка. Мало-помалу нацистов отодвинут от власти, и демократия будет восстановлена.

Но пока не наступит этот день, прольется кровь миллионов. И трудно сказать, кто и что выиграет в итоге этого бессмысленного конфликта.

Я беспомощно огляделся. Сколько насилия перевидал за последние дни мой дом! Останется ли он для меня домом и впредь?

Сколько я утратил со времени первого визита Гейнора? Когда он попытался забрать у меня Равенбранд, чтобы убить дочь моего двойника. Что ж, прежде всего я утратил невинность мыслей. Еще – потерял друзей и слуг. И значительную долю самоуважения.

А что приобрел? Сведения об иных измерениях? Мудрость? Чувство вины? Шанс переменить ход истории, остановить распространение нацистской заразы? Многие хотели бы получить такой шанс. Жестокие обстоятельства поставили меня в положение, когда я вынужден был помогать врагам своей страны.

По мере того как нарастали бомбежки союзников, чувство вины становилось все острее. Кельн. Дрезден. Мюнхен. Прекрасные города, гордость нашего золотого прошлого превратились в руины. И мы сами точно так же поступали с городами и с памятью других народов. И ради чего?

Что, если эту боль, боль всего мира, все же возможно остановить? С помощью могучего талисмана? Той штуки, которую называют Рунным Посохом, Граалем, Котлом Финна? Талисмана, который создает вокруг себя пространство здравомыслия и равновесия. Обеспечивает собственную безопасность и безопасность всего мироздания.

Где же она, эта панацея от мировой скорби?

Где же ей быть, как не в наших сердцах?

В нашем воображении?

В наших снах?

Может, события в Мо-Оурии – лишь сон, весьма правдоподобный сон, который навела на меня дочь похитительницы снов? Иллюзия – как и Грааль, и вечная жизнь? Еще недавно я ничуть не сомневался в могуществе Грааля и в его приверженности добру. Но на самом ли деле он Привержен добру? Или подобная человеческая чушь его нисколько не интересует и он занят исключительно самоспасением?

Может, Гейнор был прав? Неужели Грааль требует крови невинных? И в этом очередная, последняя ирония судьбы? И нет никакой жизни без смерти?

Оуна вынырнула из тени, показала мне колчан со стрелами, который оставила в замке.

Внезапно сообразила, что Эльрика со мной рядом нет.

– Отец! – крикнула она, бросаясь к лестнице.

И взбежала по ступенькам, прежде чем я успел остановить ее. Я звал девушку, но она не услышала – или не пожелала услышать.

Я поспешил наверх, но в узком коридоре, выводившем на площадку на крыше, что-то заставило меня замедлить шаг. Я остановился в дверях, огляделся – и увидел Эльрика, крепко обнимающего свою дочь.

За их спинами переминались драконы, которым не терпелось взлететь. Но Эльрик не спешил. Когда они с дочерью отстранились друг от друга, я заметил, что щеки моего двойника мокры от слез.

Вот он поцеловал Оуну в лоб, подошел к дракону, почесал животного за ухом. Затем быстро взобрался на драконью спину, уселся в седло и что-то крикнул.

Могучие крылья распрямились, сложились, распрямились снова. Рептилии взмыли в небо. Я смотрел, как они совершили круг над замком и умчались в сторону заходящего солнца.

Потом свернули в тень и пропали из вида.

Оуна повернулась ко мне. Ее глаза были сухи, но говорила она непривычно тихо.

– Я могу навещать его, когда вздумается, – в руке она держала что-то вроде амулета.

– В его снах? – уточнил я. Она ничего не ответила. Прошла мимо, к лестнице.

Мгновение спустя я последовал за ней.

Загрузка...