Дочь сатаны, или По эту сторону добра и зла

Глава тридцать восьмая. Весной сорок девятого года к Лилит - Натали в качестве музыкального преподавателя была приглашена Тамара Леонидовна Бруль, блестящая пианистка и просто красивая женщина. У нее была настолько узкая талия, что при желании любимый мужчина мог бы легко обхватить ее с помощью большого и указательного пальца. Все свое тело, руки и голову Тамара Леонидовна отдавала любимому делу. Музыка жила в этой женщине, ее походка, движения, голос, все сливалось в абсолютно нерасторжимое одно, и присутствие высокого, необыкновенного по чистоте звука, неслышимого, не ощущаемого, но явно присутствующего, заполняло все окружавшее ее пространство. Когда она шла по улице, мужчины двигались за ней почти в гипнотическом трансе, однако она могла обходиться без них. Музыка - вот единственная страсть, которой отдавалась она со всей свойственной ей самозабвенностью. Первое, что увидела Тамара, переступив порог сироткинского дома, были внимательные серо-зеленые глаза Лилит - Натали. Они буквально приперли ее к стене и под гипнотическим воздействием этого взгляда Тамара почувствовала, как тело ее становится безвольным, мягким и абсолютно не слушается ее. С трудом оторвавшись от завораживающего этого взгляда, она поздоровалась с новым Карпом и осмотрела инструмент. Это был дорогой кабинетный рояль марки "Петроф", инкрустированный бронзой и перламутром. С первых же занятий Тамаре стало ясно, что девочка гениальна. А Лилит - Натали была вежлива, послушна и очень внимательна. Светлым существом была Тамара Леонидовна, откровенная, никак не защищенная, без всяких вторых и третьих смыслов, свойственных людям оберегающим свое будущее. Обычная привязанность между учеником и преподавателем, такая естественная, теплая, хорошо описанная в классической литературе, не имела ничего общего с тем, что испытывала Тамара, приходя на свой еженедельный урок. Уже подходя к дому, она испытывала глубокое трагическое волнение, какое, вероятно, испытывали идолопоклонники, приближающиеся к любимой братине. О Лилит - Натали была отнюдь не деревянная кукла. Необъяснимая тревога, почти что ужас, охватывал Тамару Леонидовну после того, как она покидала квартиру Сироткиных. Успехи Лилит на музыкальном поприще были просто фантастическими. И вот как-то раз, когда между ними уже вовсю действовал контракт, обрекающий ее на общение с маленькой Лилит, между учительницей и ученицей произошел следующий разговор. - Вам бы хотелось почувствовать счастье? - спросила Лилит - Натали после того, как закончилась музыка. - Я счастлива, Наташа, - ответила Тамара, но это конечно же было неправдой. - Нет, Вы несчастны. - С чего ты взяла, что я несчастна? - Я так вижу, - сказала Лилит - Натали и леденящий, и вместе с тем обжигающий взгляд ее, просвистев в воздухе, как копье, проник в самое сердце Тамары Леонидовны, буквально пригвоздив ее к месту. Никогда она не задумывалась ни о каких эзотерических проблемах мироздания. Она не верила в бога и никогда не спрашивала себя, существует ли дьявол. Развязка этих странных отношений состоящих из любви - нелюбви, должна была произойти в самое ближайшее время, и Тамара чувствовала это и уж конечно знала об этом сама малышка Лилит. - Значит, я несчастна? - Да, но это можно поправить. В воспоминаниях Ваших находится будущее счастье. Тамара стояла в прихожей, сжимая уродливую медную ручку. - Ты такая маленькая. Откуда ты все это знаешь? - Что знаю? - Откуда ты … Кто тебя научил так говорить? - Никто, но это же так ясно. Я всегда знала, что говорю. И в звуках грудного и совсем не детского, тяжелого, как духи отцветающей дамы, голоса промелькнула ирония и рассыпалась на тысячу звездочек. - Да, ты говоришь … - сказала Тамара, повернулась и, как пьяная, вышла из сироткинского гнезда. Надо сказать, что была она птицей подстреленной, в том смысле, что любила она и потеряла любовь. Оборвалась ее любовь самым трагическим образом. Рано вышла замуж Тамара и вышла по сильному чувству. Муж ее, симфонический скрипач, был арестован во Львове по национальному признаку, и сама Тамара чудом избежала удушающих эсэсовских объятий. С приключениями появилась она у двоюродной сестры в военной Москве. Она любила и была любимой, и потеряла любовь. А муж ее, известный скрипач, погиб в каком-то польском концлагере. Уже после войны Тамара узнала подробности его гибели. Оркестр, собранный из заключенных играл какую-то примитивную пьеску, и вдруг у ее мужа горлом пошла кровь. Эсэсовец отвел его за барак и застрелил. Все слышали выстрел, и тогда еще с одним музыкантом случилась истерика. Он стал рвать на себе волосы и одежду, немец застрелил и его. История, рассказанная виолончелистом этого горе - оркестра, сильно потрясла молодую женщину. Тамара была птица со сломанным крылом. И вот теперь эта маленькая змейка. Так про себя Тамара называла Лилит - Натали, имеет наглость говорить о счастье, которого она Тамара не имеет. "Какая дрянь, такая маленькая и такая жестокая, и этот постоянный магнит любви - нелюбви в серо - зеленых глазах. Я бы хотела ее не видеть и вместе с тем я очень хочу ее видеть. Что такое со мной? Я нахожусь под властью этого непростого и злого существа. Абсолютно гениального в музыке". Был теплый весенний вечер, канун девятого мая. На улице Горького у входа в Центральную толпились увешанные орденами фронтовики. Тамара медленно поднималась вверх по неровной улице когда внимание ее привлек огромный белый бьюик, припаркованный рядом с гостиницей. "Вот бы прокатиться на таком", подумала она. И когда она уже миновала роскошную эту машину, от группы людей с орденами отделился один и, подойдя к ней сзади, тронул за локоть. - Вы извините меня, - он говорил, слегка запинаясь. - Заказал стол, ждал фронтовых друзей, и никто не пришел. Посидите со мной, сделайте одолжение. И Тамара, блестящая пианистка Тамара, игравшая по памяти целые симфонические концерты и до этого размышлявшая о жестокости Лилит - Натали и о красоте белого "Бьюика", неожиданно для себя самой согласилась составить компанию этому, как ей показалось, растерявшемуся человеку. Ослепительный свет заливал ресторанную залу. Приборы, посуда и белые, не гнущиеся от крахмала скатерти сверкали от нестерпимого для глаз электрического огня. Оркестр исполнял легкие мелодии, привезенные на Родину из освобожденных стран. Тамара ничего не ела, однако она выпила два бокала шампанского и пригубила третий, и почувствовала, как давно забытое чувство опьянения растекается по всему телу. Военный что-то говорил, и она отвечала ему иногда складно, иногда невпопад. Шум ресторана и опьянение сделали свое дело. Красивый мужчина, похожий на актера Кадочникова, сидел напротив и уже держал ее руку в своей. И тут Тамара заметила на его руке перстень. Пятиконечная рубиновая звезда, окруженная золотым кольцом, была помещена на массивное основание. - Вы не сердитесь? - донеслось до нее из глубокой сумятицы звуков, хаотично плывущих. То поднимающихся вверх, а то падающих вниз. Корабли скифов, Византия, русские отдельные слова проносились через сознание ее и застывали как будто обагренные кипящей лавой. - Я совсем не сержусь, просто тут очень шумно, - отметила Тамара. - Пойдемте ко мне, у меня наверху номер с пальмами. Там тихо, не слышно шума, окна выходят во двор. - А рояль там есть? - зачем-то спросила Тамара, прекрасно понимая, зачем он зовет ее в номер и что за этим последует. Вероятно в судьбе каждой женщины, даже распоследней дурнушки, бывали случаи, когда натура почти бессознательно подчиняется голосу плоти. Военный и Тамара вышли из ресторана с двумя бутылками шампанского и большой коробкой конфет. И вот, когда они поднимались по лестнице, внутри нее зазвучала тонкая и очень далекая мелодия флейты, и в помутившейся от вина голове Тамары Леонидовны возник лабиринт, в конце которого на маленьком коврике сидит человек в чалме и в восточной одежде с флейтой в руках. И вот, по мере того, как она поднималась по ступенькам наверх под ручку с похожим на Кадочникова военным, лифт в гостинице не работал, по мере ее восхождения, юноша с флейтой оторвался от земли и, по - прежнему сидя на маленьком коврике, полетел к ней навстречу. И в процессе полета его, увеличивалось и наполнялось глубиной звучание инструмента, и в тот момент, когда Тамара и ее спутник шагнули в холл четвертого этажа, в затылке ее как бы открылись створки ворот, и музыкант на маленьком ковре-самолете влетел в ее голову, которая теперь в сознании ее превратилась в круглую комнату без углов и без какого-либо выхода вообще. Однообразный, повторяющийся, как болеро Равеля, мотив, но было что-то страшное в этой музыке. Номер, в который она пришла был огромен, в нем были и пальмы в плетеных дореволюционных кадках, и даже небольшой рояль. Военный сразу включил торшер и опустился в кресло, а Тамара, открыв крышку рояля и устроившись на табурете, попробовала сосредоточиться на каком-то музыкальном фрагменте. Однако голова ее не могла удержать даже маленький отрывок из набившей оскомину седьмой симфонии Моцарта, и только флейта с постоянно повторяющейся музыкальной фразой звучала настойчиво и всепобеждающе. И Тамара, выпив еще один полный бокал шампанского, заиграла так, как не играла никогда в жизни. Эмоции этой мелодии, от которых не было спасения, набросились на нее и подчинили себе. И после получаса такой вдохновенной и безумной игры уже совсем пьяная Тамара отъехала на вертящемся табурете немного назад и, закрыв рояль, положила на крышку руки и голову, а в круглой комнате внутри сознания ее задремал на ковре-самолете мальчик-флейтист. Когда уже все формы и контуры были растворены в мороке сна, из черной бесконечной пустоты надвинулась на самые глаза пьяного Тамариного забвения физиономия Лилит - Натали. - Счастье - это когда за твоими плечами вырастают крылья любви, пускай даже той, которая давно затерялась во времени, - сказало лицо Лилит и в то же мгновение Тамара очнулась. Обернувшись назад, она увидела, что в комнате никого нет. И она, решив, что военный просто устал слушать ее малопонятную музыку, встала и прошла в соседнюю комнату. Там не было света, и стояла огромная деревянная кровать. На подоконнике глиняные горшки с цветами, между ними стопка бумаги. Подойдя поближе, Тамара увидела, что это ноты, но когда она прочла на титульном листе заглавие, ее сердце забилось, как воробушек, стиснутый рукой великана. "Давид Баум" было написано на титульном листе, это была фамилия Тамариного мужа, погибшего в концлагере. "Откуда эти ноты?" - подумала она и тут же ощутила у себя на затылке горячее прикосновение взгляда. Резко обернувшись, она в буквальном смысле остолбенела. На пороге темной комнаты стоял ее муж. - Я знаю, тебе тяжело меня видеть, но это действительно я. Слезы полились из Тамариных глаз. Она завертела головой и прижала к груди руки с его кантатой. - Ты живой, живой, я не могу в это поверить. Она подошла к ожившему своему мужу и тронула его за плечо. Плечо было мягким и теплым, каким оно и должно быть у живых людей. - А как же военный? Куда он исчез? - Он не исчез, просто ушел. Он подошел к тебе по моей просьбе. У нового Давида оказался огромный член, значительно превосходящий все мыслимое и немыслимое в этой области. Рано утром Тамара проснулась и увидела, что в комнате никого нет, а сама она лежит в кровавой луже, которая заполняет расстояние от таза до колен. Тамара села на кровати и ее в прямом смысле скрутила сильная боль, как будто бы в нее по самую рукоятку погрузили острую шпагу. Пальцами обследовала она промежность и поняла, что разорвана. В номере не осталось никаких следов пребывания кого бы то ни было, исчезли бокалы и бутылки с шампанским, исчезли ноты, из пепельницы пропали окурки. "Несомненно, это был Давид, хотя фаллос был не его. Запах был его, руки его, а фаллос был не его". Кое как перебинтовав себя и бросив в корзину окровавленные простыни, Тамара села за стол и написала Давиду письмо. Это было письмо оскорбленной, оставленной и растерявшейся женщины, однако, покидая номер, она не забыла надписать адрес и номер своего телефона. В больнице ее осмотрели, покачали головой и, положив под наркоз, зашили разорванную промежность. "Он должен позвонить, он не может исчезнуть бесследно", - думала она, пересекая порог своего дома. Однако он не позвонил, а позвонила ее ученица. - Как Ваше здоровье? - спросила Лилит - Натали, и по ее первому этому вопросу Тамаре стало ясно, что змея знает все. И сразу же после того, как мысль эта осенила ее, внутри нее как будто бы включилось слабое радио. И звучала по нему все та же бесконечная флейта. Мелодия то взмывала вверх до высокой точки холодной заснеженной горной вершины, то падала вниз в гулкую грохочущую пропасть безвременья, такое было чувство, что сама природа с навязчивой агрессией запустила бесконечный невидимый этот маятник. Поблагодарив Лилит за заботу и сказав, что заедет в пятницу, Тамара положила трубку. Кое как придя в себя после страшного этого приключения и окончательно поняв, что она манипулированный объект, она стала робко созидать понятную ей систему защиты. Она посетила Елоховскую церковь и приобрела десяток желтеньких свечек и несколько картонных икон с грозными неприступными ликами. Придя домой Тамара, окропила комнату святой водой, расставила иконы и зажгла свечи. Она, совершенно не знавшая никаких молитв, долгие несколько часов просила господа спасти ее. И действительно, после такой долгой молитвы мелодия флейты исчезла совсем. А потом много долгих ночных часов пролежала Тамара без снов, ожидая звонка от мужа, одновременно понимая, что он не позвонит, и так же понимая, что над всеми этими событиями витает образ маленькой негодяйки. В пятницу Тамара проснулась без десяти шесть, ее разбудила мелодия флейты. Молитва не помогла. Наверное, я делала это неправильно. Спустя несколько часов она уже приближалась к дому маленькой Лилит - Натали. До конца она так и не смогла объяснить и понять, что же произошло с ней. Сквозь неверие, через фантастичность и боль коротких отношений с призраком, к теплому Тамариному плечу прижималась маленькая надежда. И теперь, пересекая улицу, она испытывала смешанное чувство неприязни и любопытства. Медленно поднималась она по лестнице, ощущая боль в нарушенных лже-Давидом гениталиях. И уже почти дошла она до лестничной площадки, когда за дверью Лилит зазвучали фортепьянные аккорды той же мелодии, что играла флейта в руках восточного мальчика, сидящего у нее в голове. И с первых же фортепьянных аккордов Тамара ощутила страшную ни с чем не сравнимую зубную боль. Боль эта прошла сразу по всем зубам по верхнему и нижнему ряду, вертикально вонзилась в область переносицы, а затем в глаза. И совсем забыла Тамара об иконе, заблаговременно положенной в карман, и о своих произвольных молитвах, которые должны были спасти ее от этой чудовищной девочки. Музыка, безумная музыка, от которой не было никакого спасения, выворачивающая наизнанку мелодия, составленная из тех же нот, что и бессмертные произведения классиков, доконала ее. Эта зомбирующая сознание мелодия звучала в каждой клетке метущейся Тамариной души, одна половина которой подталкивала ее руку к кнопке электрического звонка, а другая не давала нажать на него. В конце концов не до конца потерянная воля свела Тамару вниз, музыка, немыслимая, сводящая с ума музыка, исполняемая маленькой гениальной колдуньей, неслась ей в след. И перебегая вдоль дома по охраняемой территории, больше всего боялась Тамара обернуться и посмотреть на окна Лилит - Натали. И пронеслась через ее сознание фраза из Гоголевского "Вия" "Не смотри, - сказал Хоме внутренний голос, но он не выдержал и глянул". И ссутулившись, бегущая, как воровка, Тамара почти достигла зеленого ограждения, когда та часть ее души, которая толкнула руку нажать кнопку звонка не выдержала. Тамара обернулась и увидела, что Лилит - Натали сидит на подоконнике открытого настежь окна и наблюдает за ее бегством. А музыка, дьявольская музыка разрывает пространство, уничтожая живые клетки воспринимающего ее человека. Фортепьянные звуки, как наряженные белыми голубями вороны, вылетали из открытого окна, и нигде не было от них никакого спасения. На губах Лилит - Натали блуждала трехсмысленная улыбка, которая могла означать все, что угодно. Какое-то недолгое время парализованная Тамара смотрела на девочку с серо-зелеными глазами, которые буквально обездвиживали ее. Эта немая сцена видно могла продолжаться ещё какое-то время, если бы Лилит не помахала Тамаре рукой. И побежала Тамара по переулку, и дикая зубная боль, разрывающая ее на части перебила тупую боль в разорванной лже Давидом промежности. Вместе с продолжавшей звучать мелодией в гортань Тамары Леонидовны стала пребывать обильная слюна. Она забежала в подворотню и выплюнула накопленную во рту жидкость … вместе с зубами, зубы ее перестали держаться в деснах. Бегущая трусцой, плачущая навзрыд Тамара выковыривала языком свои великолепные, никогда раньше не болевшие зубы и выплевывала их на тротуар. Почти подойдя к своему подъезду, она обследовала языком мягкие, как вата, кровоточащие развалины десен и поняла, что за страшные эти двадцать минут потеряла все зубы, кроме дальних глубоко запрятанных клыков, которые тоже качались. Заплаканная она вернулась в квартиру и, упав на диван, пролежала до сумерек. Вечером разбитая, обезумевшая Тамара вошла на кухню и, оперевшись руками на стол, почувствовала, как большой палец выходит из сустава. На ладони лопнула кожа, и косая трещина тот час же заполнилась кровью. Однако Тамара не чувствовала боли. С удивлением посмотрев на руку, она, почти не понимая, что делает, захватила указательный палец и потянула его на себя, и палец легко выскочил из сустава. То же самое Тамара проделала со всеми остальными пальцами левой руки. Как ребенок ломает и разбирает на части не очень сложную игрушку, так Тамара последовательно сокрушала пальцы на своей же руке. В конце концов она дошла до мизинца. Теперь вся рука представляла из себя сплошную кашу из вывернутых фаланг и разорванных сухожилий. Затем она встала со стула и правой, пока еще послушной рукой открыла все краны на газовой плите. Опустив вниз железную крышку духовки, Тамара встала на колени, и легла на нее грудью. Так, втягивая в себя ядовитый воздух, она медленно уходила в другую реальность, в то невидимое неощущаемое, но уже очень близкое время, которым с такой виртуозностью распоряжалась змея с серо-зеленым взглядом, маленькая Лилит-Натали.

Глава тридцать девятая. В первых числах августа 1952 года двухмоторный "Дуглас" взлетел с аэродрома Кубинка и взял курс на полуостров Крым. На борту самолета находились отпрыски ответственных работников. Дети направлялись в Артек. Среди них находилась и наша знакомая Лилит-Натали. Всю дорогу просидела она с закрытыми глазами. Казалось, будто она никак не реагирует на детские игры на громкие слова и смех. Только было видно, как мысль, пронзительная, бесконечная мысль блуждает по лицу маленькой Лилит в виде какого-то то бледнеющего, то проступающего геометрического рисунка. Через несколько дней в бухте Артека появился военный корабль и встал на якорь. А еще через несколько дней в лагерь приехал министр государственной безопасности и член ЦК Лаврентий Павлович Берия. Ему отвели целый лагерный корпус в котором он разместился вместе с охраной. Берия прибыл в Артек поздно ночью. На море был шторм. С треском и грохотом обрушивалась на берег вода, а вдалеке, почти за горизонтом чертила зигзаги острая молния. Осколки воды летели министру прямо в лицо. Он стоял, опираясь на каменные перила балкона, в расстегнутой белой рубахе и стаканом коньяка в левой руке, и тугой, стремительный ветер раздувал легкие министра, как паруса огромного корабля. Всю ночь Берия не спал, буря разрушила сон, и только под утро он задремал, провалившись в какую-то взвизгивающую черно-красную бездну, а утром раннее солнце августа ударило министра в переносицу и заставило открыть глаза. Выйдя на балкон, он увидел яркое белое солнце, висящее над самой водой. Нежное голубое небо отражалось в спокойной воде залива. По мачтам крейсера полетели вверх веселые треугольные вымпелы. Уходящая в даль кривая сабля бетонного мола. Какое-то давно похороненное воспоминание всплывало в сознании министра. Сквозь толщу наслоившихся друг на друга лет, как в волнующемся объемном зеркале видел он ускользающее контуры воспоминания этого, словно подернутые туманом, плывущим прямо в лицо. Берия оделся и стал медленно спускаться по лестнице. Озаренный солнцем, с движущейся вокруг охраной был он похож на языческое божество. На самом краю мола, напоминающего кривой ятаган, стояла обращенная к морю лицом маленькая Лилит-Натали. Берия вступил на мол и кожаные подошвы его заскрипели на белом песке. С двух сторон лестнице стояли высокие офицеры охраны, рассматривающие горные склоны и бесконечную перспективу берега, еще один человек двигался позади метрах в пятнадцати и разглядывал спину министра. Лилит-Натали стояла на самом краю железобетонного мола с горсткой камешков в левой руке и изредка бросала их в воду. И когда Берия был уже совсем близко от нее, у него почему-то мелькнула совершенно абсурдная и малообъяснимая даже для него самого мысль: "Цветы превратились в камни и тонут, неинтересные, мертвые камни". - Доброе утро, - громко произнес министр. - Доброе утро, - ответила маленькая Лилит и даже не обернулась. Берия подошел ближе и встал рядом с девочкой. После небольшой паузы Лилит бросила в воду маленький камешек. - Ты из лагеря? - спросил Берия. - Да. - Тебе нравится море? - Да. - Мне тоже оно нравится. Ночью был сильный шторм. Как тебя зовут? - Наташа. - Ты не хочешь поговорить? - Скажем так, не очень хочу, но я буду отвечать вам, ведь вы старше меня. - Нет, не надо заставлять себя, можешь молчать. - Спасибо, - сказала девчушка, и в голосе ее могущественный министр уловил иронию. Они стояли рядом и молчали, и вероятно каждый думал о чем-то своем. После долгого разглядывания моря и паузы длинной, как полярная ночь, заговорила Лилит-Натали. - Предположим, Вы едете в поезде, и случайный спутник говорит Вам. Что через два года Вы умрете. - Как умру? - воскликнул Лаврентий Павлович, растерявшийся от неожиданности этой прозвучавшей фразы. - Вас расстреляют, - ответила Лилит и внимательно с ног до головы оглядела министра. - Так вот, - продолжала она, - если этот неизвестный скажет Вам такое, какими будут Ваши действия? - Я … я постараюсь узнать, кто он такой. Девочка повернулась к нему спиной и медленно пошла обратно в сторону берега. Берия провожал ее глазами. - И напрасно, - громко сказала она, когда уже отошла от министра на несколько метров. - Что напрасно? - в свою очередь спросил Берия и двинулся следом. - Напрасно Ваше желание узнать, кто он такой … ваш случайный попутчик. - Почему же? - Потому, что он сказал правду! Какое-то время министр молчал и смотрел на хрупкие детские лопатки, шевелящиеся в такт походке на спине Лилит. - А ты кто такая? Кто ты такая? - неожиданно и зло выкрикнул он. Лилит-Натали медленно обернулась к нему и негромко сказала: - Я - октябренок Наташа Сироткина. После этого Берии стало стыдно и он, что бы скрыть смущение, отвернулся к тихому и гладкому морю, похожему на огромное неровное зеркало.

Глава сороковая. В середине лета 1959 года Лилит-Натали познакомилась с художником, он догнал ее на Кузнецком мосту и, показав удостоверение Мосха, предложил сделать ее портрет. - Портрет, - это хорошо сказала Лилит, только я должна вас предупредить. Он получится не таким, каким Вы себе его представляете. - Почему же это не таким? - спросил художник. - Ну, это долго объяснять, но я согласна. Рисуйте. Художник был уже не молодым человеком и прославился еще до войны, написав батальное полотно, посвященное финской компании. На этой картине молодцеватые красные зуавы с лицами ударников тут и там поражали растерянных финских стрелков, которые напоминали сильно увеличенных в размерах полевых мышей. Художник не отставал от века и постоянно иллюстрировал в красках всякие выдающиеся события: революция в Китае, война в Корее, да мало ли там чего. Однако лица их он воспроизводил по памяти и по газетным фотографиям, и не таили они в себе ту необходимую степень достоверности, не таили и все. Нарисовав нескольких рабочих и работниц, он вдруг понял, что идет по неправильному пути. Бездуховные, механические физиономии нарисованного им пролетариата стали пугать художника особенно по ночам, когда он, страдая от бессонницы, входил в мастерскую, зажигал свет и видел уродливых питекантропов женского и мужского рода, которые пялились на него, не оставляя никакой надежды на эволюцию. Но в один прекрасный день художник не выдержал. Он сжег все портреты и окрыленный перспективой пустого пространства вышел на улицу, и первая девушка к которой он осмелился подойти, была Лилит-Натали. Художник позвонил по оставленному Лилит телефону, однако, договариваясь, она предупредила, что время ее ночь, и что писать ему придется с вечера до утра. - Ну, это не страшно, я все равно не сплю. А как Ваши родители, они против не будут? - На этот счет можете не беспокоится, мои родители очень спокойные люди. Весь вечер художник готовился к приему натурщицы. Он купил бутылку Киндзмараули, яблоки и виноград. Однако ухаживание за малышкой Лилит не входило в планы творца. Просто вино и фрукты по его замыслу должны были располагать к беседе. Около одиннадцати раздался звонок, и он пошел открывать. Девушка была одета во что-то длинное и черное, так что, когда художник увидел ее, у него перехватило дыхание. На ней был широкий шелковый пояс темно-красного цвета, само платье было оборудовано огромным старомодным воротником, он вырастал как бы из самих плеч и полностью закрывал затылок и шею с обеих сторон. Такие воротники носили в эпоху короля Артура. Голову Лилит - Натали стягивала черная лента с пятиконечной звездой из блестящих камней на уровне лба, черные туфельки на небольшом каблуке и черные перчатки дополняли эту картину. - Как же вы шли по улице? - воскликнул художник. - А я не шла, я ехала в машине отца. Художник отступил в прихожую, и Лилит - Натали вошла в дом. Надо сказать, что дом, в котором находилась мастерская художника был замечательным местом в послевоенной Москве. Сама мастерская располагалась на последнем этаже двенадцатиэтажного дома, который как бы уже и не был этажом, но был чем-то тринадцатым. По всему периметру дома шел огромный балкон, и все, кто получили эти мастерские, имели возможность прогуливаться по нему и даже заглядывать в чужие окна. Занервничал художник, не ожидавший увидеть такую красавицу, руки у него стали влажными. - Вино, фрукты, - произнес он скороговоркой и отступил в глубь мастерской. Лилит прошла на балкон и облокотилась на толстые железобетонные перила. Город был залит электричеством. Вспыхивали и гасли разноцветные окна, за шторами которых умирали и рождались разные люди. Любовь и радость, слезы и горе проживали в бесчисленных комнатах и квартирах Москвы. Люди, мягкий недолговечный материал из плоти и крови, понастроили зданий и придумали себе разнообразные занятия, наполнявшие их существование смыслом. Долго стояла на балконе Лилит - Натали, за это время, художник открыл бутылку вина и разлил его по бокалам, после чего включил телевизор. Через линзу, наполненную водой, он видел умиравшую Майю Плисецкую, уже тогда популярную и известную на весь мир балерину. Она трепетала в образе прекрасного лебедя, а ненавистный злодей размахивал над ее головой черными крыльями с огромными бесформенными дырами. Посмотрев балет, художник встал и прошел к настежь открытой двери. - Вас не продует? - спросил он. - Здорово, - словно не слыша его вопрос, сказала Лилит. - Вы, вероятно, очень талантливы, такая мастерская в центре не каждому дается. Художник пожал плечами. - Возьмите вино, - предложил он. Лилит - Натали захватила бокал и они чокнулись. - За Ваш несомненный успех, - сказала девушка и выпила до дна. Он тоже выпил, потом поставил в центр мастерской стул с высокой резной спинкой и подлокотниками с деревянными львами и, усадив на него девушку, стал кружить вокруг, подыскивая точку, с которой лучше всего начать рисунок картины. Две ночи он рисовал ее. На третью ночь, когда он уже должен был закончить портрет, она не пришла. Он ждал ее полтора часа и выпил за это время почти две бутылки вина. В пол первого он подошел к портрету, что бы подправить волосы и увидел, что лицо девушки совершенно живое. Горят глаза, улыбаются губы, а на щеках играют маленькие треугольные ямочки. Лилит - Натали была написана в полный рост, она сидела на стуле, положив ногу на ногу. Этот портрет можно было бы назвать портретом эпохи раннего средневековья, если бы не полная свобода, с которой девушка расположилась на стуле. "Дьявольщина какая-то", - подумал художник и отвернулся, что бы плеснуть в бокал немного вина. И вдруг он явно услышал, как за спиной его зашелестела одежда. Он резко обернулся и увидел, как туфелька девушки скользнула за багетную раму и растаяла на холсте. Она просто сменила положение, у нее затекла нога и она сменила положение. Теперь правая нога была закинута на левую, а не наоборот. Краем неверного полупьяного глаза художник уловил движение, однако поверить в реальность того, что он видел. Еще не мог. Он подошел к портрету и указательным пальцем дотронулся до холста. Ощутив шероховатую поверхность материи, он успокоился. Налив вина, он сел напротив холста. За всю свою долгую и не очень трудную жизнь ему еще ни разу не удавалось нарисовать полотно такой поражающей выразительности. Он смотрел на картину и ощутил вокруг себя еще чье-то присутствие. Допив очередной бокал. Он встал и обошел холст с другой стороны. Встав за спиной портрета, он нагнул голову и заглянул в нарисованное лицо, и портретная Лилит - Натали подмигнула ему. "Нечистая сила", - мелькнуло у него и он, обойдя портрет, отошел в угол комнаты, где стояла еще одна бутылка вина. Так, пялясь на портрет, он открыл бутылку и отхлебнул из горла добрую треть. Взяв папиросу, художник сел на табурет в углу мастерской. Он выпил до дна третью бутылку, закашлявшись на последнем глотке, и опустив голову вниз, а когда поднял ее, то увидел что девушка стоит рядом с ним. - Такого не может быть, - промолвил художник, прижимаясь плечом к стене и инстинктивно закрывая лицо рукой. Пьяный, он затравлено поглядывал то на девушку, то на пустую багетную раму. А Лилит -Натали стояла и смотрела на стоптанные мыски его видавших виды сандалет и молчала. Потом она медленно подняла левую руку и протянула ее художнику, и тот, как будто заговоренный, в свою очередь протянул ей свою. Лилит - Натали вывела его на балкон и довела до разрушенной мастерами загородки. Несколько месяцев назад на балкон с крыши рухнула плохо закрепленная люлька. Она забрызгала краской один из углов и упала вниз в палисадник, к счастью никого не задев. Владелец смежной с художником мастерской, писатель, на чью территорию приходился разрушенный угол, натянул между развалинами балконной ограды толстые веревки. Однако подойдя к этому месту, увлекаемый Лилит художник увидел, что веревочных заграждений этих нет вовсе, а прямо от места этого поднимается вверх под небольшим углом асфальтированная дорожка, в конце которой виден золотой трон с сидящим на нем существом с козлиной головой и человеческим торсом. - Не бойтесь, - сказала Лилит и робкий, боявшийся даже мышей художник смело шагнул на асфальтированную эту плоскость, выросшую прямо из небесного свода. Это бог, - сказала Лилит - Натали, и художник повторил: - Это бог. И так они шли по направлению к этому диковинному богу, который с каждым их шагом отодвигался все дальше и дальше. "Так вот он какой, бог, вот он какой", - думал художник. Но вот трон, освещенный золотыми лучами, прекратил движение и замер. И когда уже волшебные его лучи ласково пощекотали лицо художника, трон вместе с его хозяином вдруг покачнулся и, опрокинувшись навзничь, ушел в черную пустоту ночи, исчез в ней, со свистом и грохотом увлекая за собой и все свое призрачное великолепие. И в ту же секунду растворилась в черном мороке ночи этой и сама Лилит - Натали, выдернула она руки и исчезла, а стоявший на краю пути художник шагнул вниз в пропасть реальную, которая и была для него закономерным концом. Утром дворник обнаружил труп жильца и вызвал милицию. Вскрыв мастерскую, органы увидели три пустых бутылки из-под вина и пустую багетную раму.

Глава сорок первая. В конце весны Лилит - Натали закончила десять классов. В конце лета того же 59 года она приехала в ближний подмосковный санаторий для высокопоставленных работников аппарата ЦК и членов их семей. Это было большое монументальное здание. Построенное в стиле сталинского неоклассицизма с колоннами, залами и гигантскими покрытыми коврами золоченными лестницами с таким чудовищным запасом прочности, что при желании по ним можно было бы провести танк средней тяжести. Так среди бесчисленных хрустальных люстр и дубовых дверей Лилит Натали решила подыскать для себя правильную тропинку в этой непростой и стремительно не меняющейся жизни. Сразу же по приезде она заперлась в номере и целый день пролежала на огромной дубовой кровати, не выходя на к обеду, ни к ужину. На следующее утро она рано проснулась и целый день провела на аллеях парка, разглядывая пруд и слушая соловьев. Пение птиц не понравилось юной Лилит - Натали, однако так же нельзя было сказать, что она предпочитает скрежет металла и раскаленные топки ада, которыми как бы должен был заведовать ее настоящий отец. Самое главное заключалось в том, что она абсолютно не замечала добрые поступки, она не придавала им никакого значения, считая их обыкновенными, ничем не примечательными событиями, которые жизнь выстраивает в один бесконечный ряд. А зло, которое она причиняла другим, она не помнила. Совершаемое ею зло мгновенно по прошествии стиралось из ее памяти, таким вот образом был создан ее организм. Молодых людей в санатории было мало и она заскучала. Но к вечеру третьего дня она открыла окно услышала, как где то звучит духовой оркестр. Исполнялся популярный в начале века вальс "На сопках Манчжурии". Натали вышла из санатория и пошла по направлению звука. Она миновала парк и вышла на территорию соседнего пансионата. На танцевальной веранде играл духовой оркестр и кружилось несколько пар. Очень просто одетая Лилит - Натали села на скамейку рядом с верандой, и буквально через несколько минут на другой край скамейки сел молодой человек. Из кармана пиджака он достал пачку американских сигарет марки "Кэмел" и маленькую блестящую зажигалку. Он закурил и затянулся несколько раз, затем спросил: - Вы из Москвы? - Да, ответила Лилит - Натали. А через две недели он перевез ее к себе в пятиэтажный, недавно отремонтированный дом на земляном валу. Поднимаясь по лестнице, юная Лилит Натали испытала невероятное, ни с чем не сравнимое волнение. Весь подъезд светился от побелки и пах свежей только что отвердевшей краской, однако Лилит - Натали видела и чувствовала совершенно иное. Перед ее взором возникли холодные, серые стены и замусоренные, пыльные ступени. Ядовитый запах мочи наполнил ее легкие, стало дурно и, что бы не упасть, она облокотилась на стену, и за закрытыми глазами ее возникла картина в красно-черных тонах. За какую-то долю секунды она увидела все, что происходило в этом доме холодной ночью далекого сорок первого года, после чего одетый во все красное слуга, ее слуга положил ей на плечо тяжелую руку в железной перчатке и Лилит - Натали перешагнула порог квартиры, в которой произошли события, положившие начало этому повествованию. Человек, с которым она предполагала существовать под одной крышей, был молодой дипломат, сын Анны Сергеевны, погибшей в этой квартире восемнадцать лет назад. Через несколько дней он уезжал в Лондон на стажировку, которая должна была продлиться несколько месяцев. Ему, молодому советскому дипломату, была необходима жена, в этом случае пребывание на островах могло бы стать долгим. Отец его будущей жены - старый большевик, для молодого дипломата такая девушка была просто находкой. На следующий день Лилит - Натали вышла замуж, раньше это делалось быстро, раз, два и готово. Вечером они сидели за бутылкой вина и постоянно донимавшее Лилит - Натали чувство нелюбви стало рассеиваться. Ее круглый и плотный, как головка сыра, муж должен был уезжать в далекую страну, и та часть женской природы, которая перетекла в Лилит, завершив неестественное ее рождение, вдруг потребовала проявления чего-то, похожего на ласку и доброту. Она сама собрала чемодан мужа, и сама застегнула на нем длинные кожаные ремни. Где-то в глубине души, или не души, уж не знаю, что им там дается в замену ей, даже захотелось поплакать, чего она раньше вообще никогда не делала. Но в последнюю секунду она сдержала себя. Страсть разожглась в ней на огромной кровати уже после двенадцати ночи. Устроившись сверху, она стала терзать своего мужа, она искусала ему плечи и грудь, когтями исцарапала спину, и лишь только растворявшийся в блаженстве супруг начинал сосредотачиваться, что бы расстаться с собственным семенем, как она выводила его из этого состояния, причиняя сильную боль. Один раз во время очередного оргазма она завизжала так тонко, неожиданно и пронзительно, что в комнате, где они занимались любовью, лопнуло оконное стекло. Косая, неровная трещина пробежала от одного угла до другого. Супруг ее в буквальном смысле оглох. Тысячи разновеликих демонов, населявших порочную плоть Лилит - Натали, вырывались наружу, они разрывали ее на тысячу мелких частей, и каждая требовала безусловного и бесконечного наслаждения. В процессе занятия этого она перестала контролировать себя и теперь методично и самоуверенно утрамбовывала находящийся под ней объект, неслучайную жертву, положенную на алтарь сладострастия. Буквально змеей извивалось сильное ее тело, и по мере занятия этого амплитуда ее вырастала, поднималась все выше и дальше. Ток, живительный ток сладострастия бежал по артериям ее и сейчас пробирался в область великолепного ее мозга, такого циничного и холодного, но все же побеждаемого всепоглощающей половой стихией. Буквально изнасиловав мужа, доведя его до полного бесчувствия, Лилит - Натали в последнем пароксизме страсти сомкнула на шее его сильные свои руки. Муж стал задыхаться, он попытался освободиться и снять руки Лилит со своего горла. "Она сильнее меня, она может меня задушить", - мелькнуло у него, и в ту же секунду он потерял сознание, но тот час же холодная, как лед рука, легла на чело Лилит - Натали и фаланги пальцев, как лепестки ядовитого цветка, ослабили и разомкнулись. "Отец мой, ты всегда рядом, я знаю, что это ты", - прошептала она и рухнула на бесчувственного, но живого и теплого человека. Утром дипломат трепетал от восхищения и любви к необыкновенной своей половине. Но в глубине сознания его, как лодка по бурным волнам, плавала мысль, что все же она могла задушить его. "Да могла! Какая женщина!" - думал он, идя по перрону вокзала, и рассматривая теперь уже совершенно холодное и неприступное лицо ее, прогнавшее страсть и сменившее выражение. На шее дипломата - мужа было повязано шелковое кашне, закрывающее темно-синие подтеки от ее пальцев.

Глава сорок вторая. Проводив мужа, Лилит вернулась домой в новое свое жилище, пахнущее свежим ремонтом и неизвестностью. "Железный век, железные замки, железное сердце мое", - подумала девушка, открывая дверь. Она прошла на кухню, распахнула окно и, сев на подоконник, выглянула во дворик. Еще за день до этого она обратила внимание на обезглавленную статую и теперь, подогреваемая любопытством, решила спуститься вниз, что бы поближе рассмотреть и сам дворик, и фонтан со статуей. По периметру основания статуи была сделана надпись по-русски, но с дооктябрьской орфографией. - Дон-Кихот Ломанческий, - прочитала Лилит - Натали и вслух добавила: - Без головы. Бессмысленные подвиги, никому не нужная доблесть. Несчастный гранд, сквозь толщу железных веков словно нарочно пришел ты сюда, что бы разрушить мое равновесие и покой. Жалкая, бессильная статуя", - подумала молодая женщина, присаживаясь на полуразрушенный железобетонный фонтан. Так она просидела какое-то время, наблюдая за разгулявшимися котами и сгущавшейся темнотой. Из многочисленных кухонных окон стали доноситься голоса и крики жильцов. Большинство квартир в доме было коммунальными, и потому кухни гудели, как пчелиные ульи. Матерные крики, детский и женский плач смешивались со звоном посуды. "Бессмысленный железный смутьян, ты окружен нуждой и бессилием и лишен головы. Вот твоя награда за благородство и сострадание". Поднявшись к себе, Лилит откупорила бутылку вина. Еще недавно совсем безразличная к алкоголю, она теперь и дня не могла провести без рюмки, другой. Выпив пару стаканчиков и почувствовав, как по щекам у нее побежал румянец, она подошла к зеркалу и постояла перед ним некоторое время, рассматривая себя. - Хороша, чертовка, - тихо произнесла Лилит, сложив губы трубочкой и прищурив глаза. Выпив еще вина, она включила стоявший на холодильнике приемник. Зажглась электрическая подсветка, осветившая названия загадочных и далеких городов. Париж, Прага, Лондон, Нью-Йорк, Лилит переходила в волны на волну, пока не наткнулась на мелодию, которую исполнял красивый мужской баритон. Это была популярная, раскручиваемая на всех радиостанциях мира любовная баллада совершенно незнакомого ей Элвиса Пресли. Песня начиналась словами "Ловми тендер ловми свит". Погрустив немного за пустым столом с бутылкой вина, девушка вытащила из сумки красную картонную пачку сигарет Фемина и закурила. Затянувшись несколько раз, она сломала сигарету в огромной стеклянной пепельнице, затем быстро встала, прошла в комнату и стала одеваться. Она выбрала матросский костюм, который недавно привез из Гавра ее дрожайший папочка, ездивший закупать какие-то механизмы для табачной промышленности. Темная юбка, матроска и беретка с помпоном. Посмотрев в зеркало и тронув губы помадой, Лилит выскочила на улицу. Поймав такси, она велела шоферу ехать на Горького к коктейль - холлу. Теплый и тихий вечер опустился на город. Лилит сидела на переднем сидении "Победы" и легкий веселый ветерок дул ей в лицо. Расплатившись с машиной, она прошла на второй этаж и забралась на высокий стул, стоявший рядом со стойкой. Оглядев внушительную батарею бутылок, она заказала сто грамм "Бехера", зеленого ликера в замысловатой колченогой бутылке. Коктейль-холл был создан почти сразу после войны, и место это быстро завоевало популярность. В нижнем и верхнем зале было полно людей, скучающая Лилит скользила глазами по лицам. В углу стоял игральный автомат, периодически исполнявший какую-то музыку. Посидев минут двадцать, она заметила, что компания молодых ребят видимо обратила на нее внимание. В зеркалах бара видела Лилит волнение и интерес на лицах мужчин, и это разволновало ее. Ей так остро захотелось любви, что внутри ее организма, где-то в области живота, образовалась удивительная сладкая пропасть. Она заказала вторую рюмку ликера и мороженное. Отпивая ликер, она то подливала масла в рвущийся наружу огонь, то остужала его ложкою холода. Лилит сощурила глаз и, подмигнув зеркалу, произнесла про себя: "Я хочу, отец мой, что бы сейчас вон тот, светленький в черной рубашке встал и подошел сюда". На другом конце стойки сидел грузный пожилой мужчина в форме капитана корабля. Было особенно душно, будто перед грозой. Капитан сидел в расстегнутом френче и пил коньяк, закусывая лимоном. И чем больше он принимал коньяка, тем краснее становилась его физиономия. Глаза его, похожие на две выпученные перламутровые клипсы, буквально пожирали Лилит. "Нет, дорогой мой, - подумала она, - тебя я не хочу. Пускай он уйдет, отец мой". И вот по веления Лилит, как по мановению волшебной палочки, толстый моряк буквально подпрыгивает со своего кресла так, будто его ошпарили кипятком. Дрожащими руками застегивает он помятый свой китель и, глядя перед собой, будто бы рассматривая какую-то мысль, выскакивает из коктейль-холла. А за спиной Лилит уже раздается покашливание, молодой человек подошел к ней сзади и встал за плечом. Положив руки на стойку, он сделал заказ, и Лилит обратила внимание на его длинные пальцы с крупными фалангами. "Какие музыкальные руки", - подумала она, поднося к губам рюмку с ликером. - Вы скучаете? - спросил ее молодой человек. - Да нет, не особо. А что? - Лилит прищурила один глаз и стала похожа на юного проказливого лисенка. - Мы хотим позвать Вас к нашему столику. Вы не против? Лилит пожала плечами, и молодой человек понял, что она как бы не против. - Ну, если идете, тогда возьмите эти стаканчики. Он кивнул на стойку. Лилит поправила на плече сумку, взяла стаканы и подошла к столу, за которым сидели крупная светловолосая девушка и двое молодых мужчин. Третий пригласил за стол Лилит и он же представил ее. - Мы все студенты, - сказал один из сидящих за столом ребят, чем-то напомнивший Лилит отбывшего за границу мужа. - Она будет поэтессой, - молодой человек, пригласивший Лилит кивнул на светловолосую девушку, которая фыркнула и отвернулась. - Что это за она? Меня, между прочим, Лида зовут. - Простите его, Лида, - поправила Лилит молодого человека, - он не хотел Вас обидеть, просто неудачно определил Ваше предназначение. После этой невероятной в их кругу фразы голубые глаза поэтессы буквально выдавились из орбит, взгляд ее прошелся по всем присутствующим и уперся в стол. На какое-то время все замолчали. - А мы все трое - будущие архитекторы. Мертвой птицей повисла над столом эта фраза. - О, я страшно люблю архитектуру. Любимый отец мой - архитектор. Он безумно талантлив, но мы редко встречаемся. - А как его фамилия? - спросил до этого молчавший чернявый юноша с узким лицом. - Это неважно, он очень известен, однако я не хочу называть его имя, - сказала Лилит и быстро захлопала ресницами. Итак, Виктор, Антон и, если не ошибаюсь, Петя. Она глянула на маленького хрупкого юношу и отбросила челку со лба. - Откуда Вы знаете мое имя? - спросил настороженный мальчик. - Так Вы же сами назвали его. - Я ничего не называл, - сказал Петр и так сильно замотал головой, что показалось, будто она у него просто - таки напросто отскочит. - Ну, не сердитесь. Какая разница, как имя Ваше попало ко мне на язык, главное, я не ошиблась, угадала. Лилит улыбнулась, обнажив ровный, безупречный ряд белых зубов. Кто то в другом конце зала в очередной раз завел автомат, и "Лунный свет" Глена Миллера заметался по коктейль холлу. - Потанцуйте со мной, - попросила Лилит и Виктор, пригласивший ее к столу, встал и протянул ей руку. - Я хочу пригласить Вас в гости, - проговорила она, прижимаясь к ведущему ее партнеру. - Весь наш стол, всех? - Да нет же, только вас. Поедете? - Поеду. Получив согласие, она прекратила танец, подошла к столу и сказала: - Я похищаю у вас друга. Он обещал оказать мне одну услугу. - Какую это? - спросил маленький худенький Петя, имя которого так легко отгадала Лилит. - Это наша с ним тайна, - сказала она, и злая, холодная усмешка скользнула по ее губам, как маленькая змейка. Глава сорок третья. Приехав домой, Лилит завела случайного мужчину на кухню, включила радио и поставила на стол недопитую бутылку вина. Покрутив настройку, она нашла симфоническую музыку, которая как-то быстро закончилась. Пошли новости. Диктор зачитывал обращение Фиделя Кастро к гражданам Кубы, первой свободной страны Латинской Америки. Поговорив о печальном наследии режима Батисты, диктор углубился в риторику. Удары сыпались на голову империалистов, скупые, бесцветные слова мусорной кучей ложились на стол, за которым сидели Виктор и Лилит. - Как ты меня выбрала? - Ну, выбрала и все. Я знала, что ты подойдешь ко мне. - Откуда? - Знала и все. - И я подошел? - Да, и ты подошел. - Это страсть, скажи мне, что это было? - Ну, как бы получше объяснить тебе … - Ну, объясни как - нибудь. - Я пожелала тебя, и ты подошел. Сила моего желания заставила тебя встать и пригласить меня за свой столик. - Ты колдунья? - Да, я что не похожа? - Не очень. - Ну, тогда внимательно смотри мне в глаза. И вот с глазами ее стали происходить невероятные, ранее никогда не виданные Виктором преображения. Из двух зеленых они превратились в черные, затем в голубые, и, наконец, в красные, последние были самыми страшными, а потом цвет их стал совмещаться, красный с зеленым, желтый с синим, и вот радужный свет, многовеличие радуги, и от одного глаза Лилит - Натали до другого, поднимаясь над переносицей, возникло радужное полукольцо. "Действительно, колдунья", - подумал молодой мужчина, состояние которого можно было охарактеризовать, как полуобморочное. Но вот Лилит - Натали опустила глаза, по телу ее прошла сильная дрожь, и медленно сопровождаемое судорогами лицо девушки приобрело обычное выражение меланхолической иронии и покоя. - Идем за мной, - сказала она и пошла в спальню. Подойдя к шкафу, она распахнула дверцу и вытащила кожаный ремень. Протянув ремень молодому мужчине, она сказала: - Я взойду на ложе, а ты, ты, - она обернулась и уперлась ему в грудь указательным пальцем, - ты привяжешь мои руки к кровати. Она легла на спину и вытянула руки над головой, полежав мгновение, перевернулась на живот, встала на четвереньки и схватилась за тонкую перекладину железной кровати. Мужчина соединил ее руки ремнем и закрепил ремень на металлической перекладине. "Это ведьма. Надо бы уйти", - решил Виктор, в котором сексуальный инстинкт подавлялся инстинктом самосохранения. - Если убежишь, умрешь, - сказала Лилит, скрипнув зубами. - Раздень меня. И он стал раздевать ее. Оставшись совершенно голой, она встала на колени и, опустив голову на подушку, выставила зад, покрутив им, она вопросительно посмотрела на Виктора, который молчал, прислонившись к стене. Вращающийся зад ее был похож на пляшущий на волнах бочонок. - Ты сейчас покроешь меня, я очень хороша, я стану для тебя незабываемой женщиной. Обреченно, как солдат штрафного батальона, пристроился он к ее заду и, вздохнув, вошел в ее лоно. - Не кончай, не кончай, - шептала ведьма, и молодой мужчина продолжал услаждать ее ненасытное тело. Теперь его разум полностью зависел от ее команд, произносимых с каким - то шипящим свистом. Теперь с ее помощью он мог изменять температуру тела, она возрастала пропорционально частоте фрикций. Лилит не меняла позу, она не переворачивалась на спину. Таким образом, уже три часа она находилась в неудобном переломленном состоянии, которое вероятно вполне устраивало ее. В начале четвертого часа Лилит легла на живот и заставила Виктора проникнуть в свое анальное отверстие, которое оказалось на удивление влажным и располагающим к различным движениям. - Быстрее, быстрее, еще быстрее! И весь далеко не маленький член ее живого орудия проникал в нее, создавая абсолютное равенство, почти свободу и братство между двумя отверстиями в нижней, самой сокровенной части Лилит. - Быстрее, быстрее! - подгоняет она и что-то бормочет и Виктор, отыскивающий внутри себя невидимую середину между страхом и наслаждением, начинает подмечать своим полупарализованным сознанием, что окончания произносимых ей слов начинают подменяться на нечленораздельный скрежет и свист. Но постепенно и эти слова заменяются другими, произносимыми на незнакомом языке. Смысл этих слов теряется в глубине веков. - Армагеддон! Армагеддон! Можешь кончать, - произносит Лилит тоном приказа, и долго сдерживаемый поток спермы заполняет анальное отверстие дочери князя мира сего. И сразу же после того. Как у него закончились судороги она сказала: - Одевайся и уходи. - И когда он, не попадая в штанину и путая пуговицы, закончил свой туалет, Лилит добавила: - И забудь дорогу сюда! Когда мужчина ушел, она зубами развязала узел на кожаном ремне и перевернулась на спину. Сладострастные судороги пробежали по ее совершенному телу. Если бы даже Лилит была помещена как черная кошка в темную комнату, а из светлой к ней бы входил мужчина с полномочиями на один час, а за ним бы входил следующий, и так все двадцать четыре часа, то и тогда, учитывая страстность Лилит, первый никогда не узнал бы что он первый, а последний никогда бы не узнал, что он был последним. Было четыре часа утра. В окна заглядывал уже прохладный осенний рассвет. Лилит - Натали спала совсем немного и проснулась оттого, что перед лицом ее пронесся сильный источник тепла. У нее запылали щеки так, будто бы она низко наклонилась над костром или испытала острое чувство стыда. Она открыла глаза и увидела, что вся комната заполнена солнечным светом. И сон ее, великолепный, мягкий послелюбовный сон, исчез быстро и сразу, будто его и не было вовсе. Лилит подошла к окну и выглянула во двор. Безголовая, залитая солнцем статуя была прекрасна трагической своей бессмысленностью. "Стоит ли задумываться над тем, что произошло? Пожалуй, что нет. А жалеть, жалеть кого-либо? Пожалуй, этого делать не стоит. Любить же я не хочу, хотя и слышу вокруг бесконечное это слово, перемноженное на пустоту. Мягкая плоть хлеба, плоть красивого тела, невидимая плоть уюта и тепла. Страх, животный страх потерять эти сокровища. Они цепляются за это, как утопающий за тонкую соломинку, и они будут гибнуть. А я, я буду наблюдать за ними сначала своими глазами, потом глазами своего сына и, наконец, глазами отца моего, с которым когда-нибудь я сольюсь в одно неразделимое все".