Глава 2 Поколение 68-го

Мы – представители поколения, выросшего в относительном комфорте, ныне обосновавшегося в университетах и с тревогой взирающего на мир, который достанется нам в наследство.

Порт-Гуронская декларация организации «Студенты за демократическое общество», 1962 год

Поколение. Я навсегда поклялся больше не произносить это слово… Не хочу быть частью того сгустка разочарования и кумовства, который начал ощущать собственную самобытность только в массовом предательстве, принесенном зрелостью.

Ги Хокенгхейм, активист 68-го, критикуя своих современников в 1986 году[97]

Это они [матери] виноваты в том, что их дети выросли такими ужасными.

Нэнси Митфорд во время студенческих беспорядков в Париже, 12 мая 1968 года[98]

Члены организации «Студенты за демократическое общество», Индиана, сентябрь 1964 года


Термин «поколение» часто использовали на протяжении «долгого 68-го». Джек Вайнберг, участвуя в студенческой демонстрации в Беркли в 1964 году, скандировал: «Не доверяй никому старше тридцати». Тот факт, что политическое возмущение зачастую вспыхивает именно в те моменты, когда двадцатилетние начинают составлять заметную часть населения, а фоном этого недовольства служит распространение образования и «молодежной культуры», представляется крайне важным. Но все же его подлинное значение гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. На уникальную поколенческую идентичность начинали претендовать уже те, кто родился во время Второй мировой войны или даже до ее начала. Том Хайден, который составил Порт-Гуронскую декларацию (см. главу 4), родился в 1939 году, а Джек Вайнберг – в 1940-м. Кстати, последний из них в 1964 году в Беркли на самом деле критиковал «старых левых», а не старшее поколение как таковое.

В 1960-е нередко бывало так, что «поколенческая пропасть» в политике разделяла близких по возрасту людей. Майкл Харрингтон, американский социалист и общественный обозреватель, участвуя в конференции, на которой была принята Порт-Гуронская декларация, поссорился там с младшими товарищами, в частности, с Хайденом. Позже он извинился за «истерику среднего возраста», добавив, что в критике в свой адрес усмотрел «эдиповы наскоки на фигуру отца». Между тем в момент этой ссоры Харрингтону было всего тридцать четыре года[99]. По-видимому, для его ровесников, только вступивших в полосу средних лет, столкновение со студенческим радикализмом оказывалось болезненным напоминанием о собственном возрасте. В 1967 году, вскоре после своего звездного появления на лондонской конференции «Диалектика освобождения», британский психиатр Рональд Дэвид Лэйнг сокрушался на страницах своего дневника о приближающемся сорокалетии. По его словам, эта веха будет означать «превращение Икара в Дедала, Эдипа в Лая, enfant terrible в ветхого старца»[100].

Довольно большое число радикалов конца 1960-х вообще не отличалось молодостью. Мария Джолас возглавляла живущих в Париже американцев, не согласных с войной во Вьетнаме. Она перевела на английский документы о парижских протестах 1968-го, которые собрал ее друг Пьер Видаль-Наке, родившийся в 1930 году[101]. Интересно, что сама Джолас появилась на свет в богатой семье из Кентукки в 1893 году. Начиная с 1920-х она в основном проживала во Франции и одно время даже занимала дом в Коломбе-ле-Дёз-Эглиз, который потом стал известной загородной резиденцией де Голля[102]. Леди Доротея Хэд, отцом которой был граф Шефтсбери, а мужем – политик-тори, родилась в 1907 году. Во время вьетнамской войны она решительно поддерживала левых и однажды даже специально появилась на заседании Оксфордского союза, чтобы помешать мужу и сыну выступить там против подготавливаемой антиамериканской резолюции. Если кто-то определял себя в качестве «студенческого лидера», это вовсе не означало, что такой человек имеет отношение к университету; кроме того, в рядах подобных деятелей наблюдался значительный возрастной разнобой. Помимо Тома Хайдена, «Студентов за демократическое общество» возглавляли Тодд Гитлин, Карл Оглсби и Бернардин Дорн, родившиеся в 1943-м, 1935-м и 1942-м. А те из лидеров этой организации, кто – как, например, Майк Шпигель или Марк Родд, – родился после Второй мировой войны, даже в конце 1960-х составляли явное меньшинство.

С другой стороны, среди «людей 68-го» имелось много тех, кто был еще слишком молод для университета. Высокая концентрация в Париже элитных лицеев, тесно связанных не только между собой, но и с университетами, оборачивалась тем, что школьники, родившиеся в начале 1950-х – как, например, Николя Баби из Альянса революционных марксистов (Alliance Marxiste Révolutionnaire) – тоже втягивались в студенческое восстание, начав с 1967 года формировать комитеты лицеистов. В Соединенных Штатах старшеклассники иногда были не менее радикальными, чем сами студенты, особенно после 1968 года. Так, в 1970-м Гаел Грэхэм в знак протеста против вторжения США в Камбоджу разорвала американский флаг, причем сжечь его она не могла только потому, что ей было двенадцать лет, а родители не разрешали пользоваться спичками. Согласно данным американского Конгресса, в 1968 году в 18 % средних школ США происходили беспорядки, а в следующем году этот показатель вырос до 40 %[103]. В Италии в конце 1960-х и начале 1970-х в школах было зафиксировано 270 протестных акций, а в университетах – лишь 143. В школы протестная волна пришла позже, чем в высшие учебные заведения, пик беспорядков в которых пришелся на 1967–1969 годы. Но в более поздний период, как представляется, ряды террористических группировок активнее пополняли люди, вставшие на радикальные позиции уже в школе, а не в университете[104].

В 1968 году некоторые активисты выдвигали теорию, согласно которой молодежь (в первую очередь студенты) должна стать «авангардом», обеспечивающим революционное руководство рабочим классом, не умеющим делать это самостоятельно. Другие же, опираясь на многочисленность и относительную обездоленность студенчества, говорили о том, что студентов и самих можно рассматривать в качестве особого класса. Впрочем, большинство по-прежнему воспринимало молодость с возрастных, а не социально-классовых позиций. Ознакомившись в 1966 году с докладом о «молодежи», Шарль де Голль прокомментировал его так:

«Не стоит относиться к молодежи как к отдельной категории. Сначала вы молоды, а потом взрослеете. Они останутся молодыми до тех пор, пока этому будут благоприятствовать жизненные обстоятельства, но отдельной социальной категорией не станут. Это просто французы, начинающие жить, и ничего особенного в них нет»[105]. А Франсуа Миттеран, общаясь в 1968 году с группой студенческих лидеров, выразился еще более лаконично: «Молодость проходит быстро. Старыми вы будете гораздо дольше»[106].

Даже относительно молодые люди, участвовавшие в протестах 1968 года, иногда с недоверием относились к мысли о том, что поколенческие границы главнее идеологических или классовых. Такая позиция была распространена, в частности, во Франции, где студенческие активисты считали себя частью революционной традиции, восходящей к Сопротивлению или даже к XIX веку. Они полагали, что поколенческие трактовки опошляют их протест и лишают его политического содержания. Левый социолог Жюльет Манс, родившаяся в 1937 году, писала вскоре после событий 68-го: «Вопреки заверениям некоторых "теоретиков", этот бунт был… серьезным политическим потрясением, а не конфликтом поколений и не рождением нового общественного класса, состоящего сплошь из молодежи и студентов»[107].

Американские черные активисты, окружавшие Анджелу Дэвис, также в основном были очень молодыми людьми. Сама Дэвис родилась в 1944 году. Джонатану Джексону, который пытался освободить своего старшего брата из тюрьмы при помощи пистолета, принадлежавшего Дэвис, было всего семнадцать, когда в 1970-м его застрелили полицейские. Однако для Дэвис раса и класс были важнее возраста, поскольку она остро ощущала межпоколенческие узы, связывающие ее с пережившим угнетение поколением стариков. В первую очередь это касалось бабушки Анджелы, которая родилась спустя несколько лет после освобождения рабов на американском Юге и умерла, когда активистке было двенадцать лет.

В конце 1960-х трактовки того, кого именно называть «молодежью», постоянно менялись. В 1967 году в Великобритании доклад «комитета Лейти» рекомендовал снизить возраст совершеннолетия, гарантирующий все права взрослого человека, с двадцати одного года до восемнадцати лет, что и было сделано в 1970 году. В том же году в Западной Германии разрешили голосовать с восемнадцати лет вместо двадцати одного года. Аналогичные изменения в тот период состоялись и в других странах: в США в 1971-м, во Франции в 1974-м и в Италии в 1975-м. Социальные сдвиги – такие, как повышение порога окончания школы, – сместили границы между детством и взрослой жизнью.

Долгий 68-й изменил восприятие людьми собственного возраста. Само публичное предъявление даты рождения могло превратиться в политический акт. Когда в ходе судебного разбирательства о подстрекательстве к беспорядкам в Чикаго Эбби Хоффмана, родившегося в 1936 году, спросили, сколько ему лет, он ответил в том духе, который был характерен для американской контркультуры 1968-го. Парень утверждал, что родился в 1960 году: «Духовно я дитя 1960-х». Когда немцу Торвальду Проллу, родившемуся в 1941-м, задали тот же вопрос на процессе о поджоге универмага в 1968 году, он дал ответ, который свидетельствовал о глубочайшей связи европейских «людей 68-го» со старой политической традицией: по его словам, он появился на свет в 1789-м – в год Великой французской революции[108].

Женщины особенно четко осознавали, что биологический возраст уже не играет той роли, какую он играл во времена их родителей. Шейла Роуботам писала о себе в 1968 году:

«Мне было около двадцати пяти, вот-вот предстояло пересечь черту, после которой, как представлялось еще пару лет назад, окончательно становишься взрослой. Но я совсем не чувствовала себя взрослой. Мы прошли все указатели, и ничего не произошло»[109].

Луиза Пассерини, родившаяся в 1941 году, вопрошала, имея в виду в основном Италию: «У скольких людей, которые родились с конца 1930-х по начало 1950-х, был свой 1968-й?» Пассерини делила «людей 68-го» на три группы: учившихся в университете, успевших покинуть студенческую скамью и устроиться на работу, еще сидевших за школьной партой. При этом она добавляла, что биологический возраст влиял на аффилиацию прежде всего тех, кто появился на свет после 1950 года, то есть приобщался к студенческим протестам, еще оставаясь в школе[110]. У товарищей Пассерини по университету и у их союзников-рабочих были разные представления о возрасте. К двадцати шести годам итальянский трудящийся обычно имел за плечами лет двенадцать оплачиваемого труда и несколько лет состоял в браке. Если это был мужчина, то он, вероятно, уже отслужил в армии, а если женщина, то у нее, скорее всего, уже были дети. Роуботам сама ощутила эту разницу в восприятии возраста, когда в начале 1970-х попыталась организовать протест уборщиц. Ее новые подруги – женщины из самой неблагополучной части рабочего класса – были тридцати- или сорокалетними, но «выглядели гораздо старше»[111]. Даже рабочие, участвовавшие в забастовках 68-го, далеко не все были молодыми. Согласно больничным записям, только троим из двадцати рабочих завода Peugeot в Сошо, обратившихся за медицинской помощью после стычек с полицией, было меньше двадцати пяти лет, а семеро из них родились в 1928 году или раньше[112].

Активистская деятельность сама по себе иногда втягивала радикалов в то, что консерваторы называли затянувшейся юностью – в период, отмеченный сбоем традиционных обрядов инициации. Выходец из рабочего класса, который родился в 1940-м, выпадал из традиционного ритма жизни, если не мог пройти медицинскую проверку на пригодность к военной службе в конце 1950-х. В начале 1968 года психолог посоветовал бы ему «повзрослеть», а когда он, возможно, пытался сделать это, студенческие беспорядки опять переворачивали все с ног на голову. В конце концов, он поступал на новый факультет в Университете Париж VIII в Венсене, который был создан soixante-huitards как раз для людей без квалификаций. Такой персонаж мог оставаться студентом, даже если ему было далеко за тридцать[113].

Некоторые историки разбивают поколение 68-го на отдельные «когорты». В Швейцарии в 1967 году 70 % радикальных активистов были моложе двадцати пяти лет. Между 1968 и 1970 годами этот показатель упал до 62 %, вероятно, из-за того, что активисты повзрослели. Однако в 1971–1973 годах он снова подрос до 75 %. Скорее всего, это произошло из-за того, что волнения 1968 года радикализовали новые группы молодежи. Однако между 1974-м и 1976-м снова был зафиксирован спад – до 54 %[114].

Некоторые участники событий 68-го со временем все охотнее начинали идентифицировать себя в поколенческих терминах. Иногда их восприятие собственной жизни менялось под влиянием того, как их изображали другие. Определенная «аполитичность» того поколения – или, точнее, отсутствие у него очевидных связей с крайне левой политикой – поначалу отталкивала «людей 68-го», но позднее, напротив, стала казаться им чем-то вполне приемлемым. Даже те, кто отошел от политических убеждений молодости, по-прежнему ассоциировали себя с обобщающим образом своего поколения. Например, Даниэль Кон-Бендит с каждым годом делал все больший акцент на том, что он принадлежит к «поколению 68-го». И это объяснимо, поскольку ему нужно было подчеркнуть свою последовательность в тот период, когда, совершив политический кульбит, он вдруг включился в электоральную политику. В Германии, где после 1968 года радикализм распался на множество течений, к понятию поколения обращались ради хотя бы внешнего восстановления единства и взаимоуважения в левой среде. Так, Клаус Хартунг, бывший студенческий активист, начал говорить о «поколении 68-го» в 1978 году, когда пытался объединить часть левых сил[115].

Беби-бум и старшее поколение

Поколенческие трактовки 68-го тесно связаны с понятием послевоенного беби-бума. После 1945 года, когда мужчины вернулись домой с фронтов, показатели рождаемости резко подскочили как в Северной Америке, так и в большей части Западной Европы. В Германии и Италии, однако, дела обстояли иначе. В этих странах рождаемость росла раньше, в 1930-е, отчасти из-за того, что политика государства была направлена на ее повышение. В Германии нацизм и война сформировали особенно сложную модель поколенческого размежевания (см. главу 6).

Послевоенный беби-бум целесообразно рассматривать в свете тех событий, которые ему предшествовали. Страны, его пережившие, – а именно Великобритания, Франция и США – в 1930-е испытали заметное снижение рождаемости, вызванное экономической депрессией. Родившийся в 1936 году французский историк Жан-Мари Берсе отмечал, что у беби-бумеров была юность, «совершенно непохожая на юность нашего поколения». По свидетельству Берсе, он и его современники испытывали трепет перед старшими, по крайней мере отчасти вызванный тем, что взрослые в те времена заметно превосходили их числом[116]. Появившихся на свет в 1930-е постоянно преследовали воспоминания о безработице и лишениях, которые омрачили их детство. Они ценили безопасность и с пониманием относились к рутинной регулярности – в отличие от тех, кто, будучи на несколько лет моложе, считал ее тяжким бременем. В 1950 году социологи, опрашивавшие группу британцев 1932 года рождения, с удивлением обнаружили, что многие из их восемнадцатилетних респондентов уже устроились на постоянную работу и собираются оставаться на своем месте всю жизнь[117]. Разумеется, это не значит, что рожденные в 1930-е годы враждебно относились к 68-му: напротив, многие из них, в первую очередь молодые преподаватели университетов, сочувствовали протестам. Однако привычные роли здесь явно поменялись. Сорокалетние в 1968 году чаще были ведомыми, чем ведущими: смелость молодого поколения вызывала у них смесь ужаса и восхищения.

Но далеко не все молодые радикалы в 1960-е определяли себя через конфликт со старшим поколением. Наоборот, некоторые считали, что принадлежат к политической традиции, корни которой связывают их с прошлым. Серж Жюли родился в 1942 году, но свой активистский опыт отсчитывал с демонстраций, организованных коммунистами против конституции де Голля в 1958-м. Он посещал лицей Тюрго и считал своих педагогов пропагандистами подрывных идей, а не адептами политической ортодоксии. Сильное влияние, в частности, на него оказал Пьер Хальбвакс, который позже сыграл заметную роль в кампании по защите активистов, арестованных в ходе протестов 1968-го. Хальбваксу, родившемуся в 1916 году, было около сорока, когда Жюли учился у него. Стоит также отметить, что во время оккупации он вместе со своим отцом, историком Морисом Хальбваксом, родившимся в 1877 году, был депортирован коллаборационистскими властями. Причиной послужил их публичный протест против казни вишистами Виктора Баша, приходившегося тестем Морису и дедом Пьеру. И Баш, и Хальбваксы отстаивали радикализм, проистекавший из дрейфусарских кампаний конца XIX века.

Кинорежиссер Ромен Гупиль родился в 1951 году, но даже он не считал протесты 1960-х восстанием против конформизма 1950-х. Наоборот, Гупиль заявлял, что «невозможно понять 1968 год, если не принять во внимание предшествовавшую ему мобилизацию, которая подпитывалась антиколониальными настроениями». Свое собственное политическое пробуждение он относил к четырнадцати или пятнадцати годам. При этом Гупиль добавлял, что считал себя наследником более ранней традиции: «Я мыслил категориями 1870-го» (то есть года Парижской коммуны). Он отделял политический авангард, к которому принадлежал, от поколения беби-бумеров, воспитанного на «карманных деньгах, чартерных рейсах и рок-музыке» и «одержимого стремлением к сексуальному освобождению»[118].

После 1968 года порой утверждалось, что беби-бумеры росли в условиях, способствовавших вседозволенности и бунтарству. Социолог Дэвид Рисмен, далекий от консерватизма, называл тем не менее радикалов 1960-х годов «избалованными детьми», добавляя, что «из-за этого они ожидали, что их требования всегда будут выполняться незамедлительно»[119]. Спиро Агню, в 1969 году ставший вице-президентом США, возлагал ответственность за это на доктора Бенджамина Спока, уроженца 1903 года, чья книга «Ребенок и уход за ним», впервые изданная в 1946-м, якобы способствовала «разболтанности» в воспитании детей. Но та интерпретация Спока, на которую нападали консерваторы, была, скорее, следствием 1968 года, а не его причиной. Да, Спок участвовал в антивоенном движении, а в 1972 году баллотировался на пост президента в качестве радикального кандидата, но в его послевоенных взглядах на воспитание детей радикализм отсутствует. Идеи популярного доктора в основном держались на «здравом смысле», под которым понимались методы и способы воспитания, использовавшиеся матерями еще до Второй мировой войны. Некий английский профессор объяснял студенческие протесты конца 1960-х «заповедью "не смей пороть", сформулированной доктором Споком»[120]

Загрузка...