Дом без родителей

- Здравствуйте! Чего не на уроках? Сачкуете?

- Было нас шестеро, Сергей Иванович. А теперь вот четверо.

- Двоих отчислили, да?

- Мы и сами не знаем. Все втихомолку.

- Так узнайте! Подойдите к директору и расспросите. Спокойно, не повышая голоса. Почему перевели ваших товарищей? Директор объяснит...

Мальчишки повеселели после моих слов, подняли поникшие головы, переглянулись. Я им подсказал, как действовать, а им как раз этого не хватало - действия, поступка. Теперь они смогут защитить своих товарищей, смогут потребовать объяснений...

Увидел директора в столовой, подождал, пока он пообедает, и насел на него.

- От вас нужна помощь. В подвале стеллажи необходимо сделать более высокими - там лужи на полу от талых вод. И новые разделочные доски заказать на кухню...

Договорить не пришлось. Директор сморщился и прервал меня.

- Это сложно. Не знаю, где взять материал...

- Да ведь и СЭС предписала!

- А-а, пусть!..

Директор махнул рукой и ушел. Как же так, украсить зеркалами вестибюль - это не сложно, а новые разделочные доски для поваров - никак! Может, потому, что зеркала - эффектны, а досками не похвалишься?..

Основной недостаток наших ребят - невоспитанность. Элементарных навыков культуры им не хватает, простых моральных норм. Заходя в кабинет, не скажут: "Здравствуйте!" И в дверь никогда не постучатся: "Можно ли войти?.." С порога выпаливают, что им нужно. Требуют помощи, а не просят. И уходя, конечно, не прощаются...

Мне кажется, правила вежливости - то, с чего воспитателям следовало бы начинать воспитание. И еще с привития навыков опрятности.

Говорю об этом ребятам - они вроде бы слушают. И в то же время думают, наверное, с усмешкой - чудит, мол, доктор. А воспитатели вообще чувствуют себя особой кастой и на мои слова не реагируют.

Приехали заведующий районо и председатель райисполкома. Директор водил их по детдому, был обаятелен, даже ослепителен. Дольше всего задержал гостей в вестибюле, где рассказал с юмором, как трудно было достать зеркала...

Уезжая, визитеры его похвалили, и директор целый день ходил с "парадным лицом".

"Вот наглядное действие "эффекта зеркал", - подумал я. - Директор пустил пыль в глаза приезжим, очаровал их мишурой, видимостью, и теперь его превознесут на каком-нибудь совещании. А рядом с ним будут "неделовитые" коллеги, которые больше думают о новых разделочных досках, чем о зеркалах. И никто не похвалит этих непрактичных коллег...

Сережа и Лена сидели у меня в кабинете и задирали друг друга. Я заполнял медкарты и слушал их краем уха.

- Что ты умеешь? - говорила Лена.

- Играть на флейте! - говорил Сережа.

- А я - играть на учителях!

- Как это?

- Любой учитель сделает, что я захочу!

- Врешь!

- Флейтист! А ты соврал хоть раз?

- А зачем?

- Где уж тебе, лопоухий! Слушайте, а давайте так соврем, чтобы все поверили! Давайте сочиним рассказ! Про детский дом!

- Лучше сказку! - предложил Сережа.

- Давайте, - неуверенно сказал я...

Так родилась идея. Начать сочинять мы не успели, потому что прозвучал сигнал на обед, и ребята умчались. А я ушел в больницу...

Узнал, что отчислять мальчишек-драчунов запретили. Слава богу, нашлись умные головы!..

Того парнишку, которого уже отправили к матери-пьянице, вернули назад в детдом. Другого тоже оставили в покое. Восьмиклассники рады. Здравый смысл все-таки победил, вопреки нашим ретивым "педелям", "педологам", или как там их еще...

Каждый раз, когда Зинаида Никитична приводит на осмотр свой отряд перед баней, мы с ней разговариваем. Ребята идут мыться, а мы решаем проблемы. Много времени это не занимает. Не успеют ее питомцы головы намылить, как она уже снова возле них. Но за недолгую нашу беседу мы успеваем наговориться - и она, и я.

В этот раз она высказала интересную, на мой взгляд, идею.

- Ребята наши в основном не сироты. У них отцы-матери есть. И усыновлять-удочерять их поэтому нельзя. Хотя, по-моему, это неправильно. Ребята есть удивительно хорошие. И жаль, что они лишены нормальной семьи. Я думаю, почему бы не ввести такое понятие или звание, как духовные родители. Пусть бы они юридических прав не имели на детей. Пусть бы брали их к себе только на выходные или на каникулы. Все равно - сколько бы они сумели сделать полезного!.. Конечно, институт духовных родителей создать нелегко. Надо для этого радикально перестроить работу детдомов: превратить их из закрытых учреждений в открытые. Чтобы люди, решившие взять шефство над детдомовцем, свободно могли прийти, познакомиться, выбрать. Поначалу погулять вместе, в кино сходить, в театр. А потом уже брать к себе. Может быть, и надолго можно отдавать детей духовным родителям, а не только на выходные? Как считаете?.. Такое звание предполагало бы бескорыстие. Духовные родители не права и льготы получали бы, а только обязанности. Они бы полностью отвечали за ребенка, могли бы его воспитывать, отдавать свою теплоту и душевность. Хотя проблем тут сразу возникнет куча, это я понимаю...

Ребята распотешились - утром я обнаружил на двери изолятора красиво вырезанные из синей бумаги и приклеенные буквы: "Дом отдыха". Хотел их тут же отскоблить, а потом подумал: пусть изолятор будет так называться. К середине дня мне это даже понравилось. Несколько раз выходил из кабинета и любовался на дверь. Жаль, насовсем нельзя оставить.

- Не вы ли "Дом отдыха" сотворили? - встретил я Сережу и Лену.

- Не мы!.. - Сережа посмотрел хитро.

- А может, и мы! - сказала Лена.

- Над сказкой подумали?

- Ленка думала. А я только поддакивал.

- Слушайте, Сергей Иванович, как я бы рассказала. Жили-были воробьишки: два брата и две сестрички.

- И был у них брат-кукушонок.

- Не перебивай!.. Они его дразнили, что он неродной им, что его подкинули. А кукушонок переживал. Однажды он отправился искать своих родителей.

- И встретил медведя.

- Не перебивай!.. Не медведя, а медвежонка! Тот посмеялся над кукушонком и послал его к лисе.

- Медвежата разве злые?

- Не перебивай!.. Лиса хотела съесть кукушонка, и тут вдруг его мама-кукушка объявилась. Кукушка прогнала лису, но не узнала своего сына.

- А он ее узнал разве?

- Да не перебивай же!.. Она улетела, а кукушонок расстроился и заплакал. И тут он услышал крики. Это кричал медвежонок, он попал в капкан.

- Кукушонок помог ему открыть капкан...

- Опять лезешь... Медвежонок от радости подпрыгнул до неба. А потом вспомнил, что по лесу летали воробьишки - искали кукушонка.

- Он позвал воробьишек...

- Правильно, у него голос громкий. Воробьишки прилетели и попросили прощения.

- Тут и сказке конец...

- Ну как, Сергей Иванович, понравилось?

- Ага!.. Слушайте, а давайте сказку придумаем с песнями! Песня воробьишек, песня кукушонка...

- Правильно!.. - У Сережи загораются глаза.

Лена ничего не говорит. Она глядит задумчиво Мне кажется, она уже сочиняет песни...

Наташа:

- Сергей Иванович, вы так хорошо про свою маму рассказывали! А моя мама все равно лучше! Она была больная очень, сердце не в порядке. Ей запрещали меня рожать, а она взяла да не послушалась. Очень хотела быть со мной вместе. Мы с ней хорошо жили, весело. В кино ходили, по лесу гуляли. Я от мамы научилась любить лес. А однажды купались - я тогда в детсадик ходила, - и я как закричу: "Мама, тону!.." Пошутить хотела... Мама на берегу лежала. Она села, когда я закричала. А потом снова легла. Я как закричу снова: "Мама, тону!.." А она даже не шевельнулась. Я вышла на берег, а она, оказывается, умерла...

Наташа глядит на меня безмятежными глазами. Ей пока что не приходит в голову страшный вопрос: не она ли убила маму?..

Утром в понедельник делаю обход помещений. Нет в детях наших стремления к порядку, к чистоте. Ну хорошо, убирать кровати их научили. Но почему же бачки для мусора переполнены? Почему на полу возле них обрезки и обрывки бумаги? Почему горы мусора за бачками, на полу? Неужели трудно подсказать ребятам, внушить простейшую мысль - самим вынести мусор? Но детдомовцы считают это зазорным. Я понял по их репликам, когда разговаривал с ними. Вот уж барчуки, вот уж неженки! Откуда в них-то потребительская психология: сори, сколько хочешь, - убирать не тебе! Ответ, видимо, один сами так воспитываем. Сами выбиваем почву у них из-под ног. Сами лишаем реального шанса осознать свое достоинство...

Какое уж тут самоуправление! Все разговоры о нем - блеф, игра в бирюльки. Потому что нет элементарного самообслуживания. Если школьник мусор не может убрать за собой, не дорос до этого, то как он будет сам управлять детдомом? На мой взгляд, самоуправление реально тогда, когда является потребностью, необходимостью детского коллектива. А его подсовывают, как погремушку, - нате, позабавьтесь. Какая от него польза? Ребятам-школьникам предлагают управлять старухами-уборщицами - вот что такое самоуправление в нашем детдоме...

Приехала комиссия - два санитарных врача для плановой проверки детдома. Директор сам водил комиссию. А мы с завхозом ходили как свита. Ругал директор производственное объединение, которое было тут же, в поселке, и считалось шефом детдома. Оказывается, директор просил построить хоккейную коробку и спортплощадку, но ему отказали. Я подумал: не проще ли было сделать спортплощадку силами самих ребят? Но вслух свой вопрос при комиссии не задал. Ругал также директор председателя попечительского совета. Ругал своих предшественников и медиков - моих предшественников. Мол, почему и те и другие не ставили раньше серьезных вопросов - и медицинских, в том числе, - решать которые надо сейчас. Меня бы, видимо, директор тоже ругал. Но я был тут же и стеснял его.

В результате всех его демаршей в воздухе выткался образ незаурядного человека, полного творческих планов, но опутанного цепями по рукам и ногам...

- Ну и прожектер ваш директор! - шепнула мне одна из санитарных врачей...

Сочиняем дальше с Леной и Сережей свою сказку.

- Давайте сову введем! Для нее будет хорошая ночная песня!

- Пусть она будет умницей! Все не спит, все думает и думает!

- И крот нужен! Он такой... Как некоторые папы: все тащит себе.

- А я для лисы начало песни придумала!

- Спой, светик, не стыдись!..

Ленка свысока нас оглядывает, встает в позу и поет "лисьим" голосом:

- Я рыжа, рыжа, рыжа. Я хитра, хитра, хитра...

- Зайцы ждут меня, дрожа. Ждут и птенчики с утра! - подхватываю мотив.

- Не птенчики, а курочки, - поправляет Сережа.

- А медвежью песню кто придумает?

- Давайте я!.. - предлагаю ребятам.

- Хорошо, Сергей Иванович! А я лисью песню закончу!

- Так, может, магнитофон завтра принести?

- Подождите, Сергей Иванович! Прорепетируем, как следует, - потом и запишем!..

Юная педагогиня мимоходом заглядывает и скрывается. Мы не обращаем на нее внимания. Передо мной лежит тонкая тетрадка. В нее записаны первые слова нашей сказки. Я читаю предложение вслух. Ребята меня поправляют...

Осматриваю седьмой класс. Мальчишки проходят быстро и деловито. С девочками начинается мучение. Хихикают, огрызаются. Сбились, будто овцы, кучкой посреди кабинета и ни шагу к столу.

Входит Люда-беглянка - накрашенная, веселая, - и ситуация резко меняется.

- Девочки, я припоздала. Вы меня ждете, да?

Ей что-то шепчут на ухо, и она заразительно хохочет.

- Глупые! Доктор почти молодой мужчина! И безопасный - по должности. На нем надо тренировать свои охмуряющие силы! А вы упускаете возможность!..

Она быстро раздевается до пояса. Плавным шагом, работая на публику, подходит ко мне.

Я проверяю осанку, слушаю стетоскопом, спрашиваю, нет ли жалоб на здоровье.

- Есть!.. - Она делает серьезное лицо. - Хочу убежать снова да погулять. А в левой груди колет. Где точно - не пойму. Как нажмете, скажу.

Я осторожно пальпирую ее развитую по-взрослому грудь.

- Нет... Нет.. Не здесь... Очень уж вы слабенько... Тут забыли...

Опускаю руку. Гляжу на Люду.

- Я красивая, да?

- Да! - отвечаю ей в тон.

Другие девчонки начинают раздеваться.

- Хотите, я после этих дурочек снова приду? - говорит Люда. Потренируетесь, может, и найдете, где больно...

Я не отвечаю, осматриваю других. Чувствую, что уши горят...

Самый частый вид болезни в детдоме - травма. Порезы, синяки, укусы это вообще мелочи быта, о них и вспоминать нечего. Случаются сотрясения головного мозга. Вчера третьеклассница спрыгнула с крыши сарая и ударилась о землю спиной. Сегодня у нее боли в пояснично-крестцовой области. Я ее госпитализирую в больницу, выдерживаю при этом ее яростные слезы, ее "не хочу", "не буду", "не пойду". С ней дружит моя Ленка. Когда я говорю, Ленка мурлыкает лисью песню из нашей сказки. Когда я замолкаю, Ленка подключается к уговорам...

Мы написали нашу сказку. Мы высидели ее в моем кабинете. Мы сочинили, спели ее, записали на пленку. Нам она понравилась. И ребятам, которые случайно забрели на первое представление, тоже. Наша сказка задевает, будоражит зрителей. Они ее не просто слушают - они ее переживают. Песни запоминаются тут же. И не беда, что мы даем спектакли не на сцене, а в медкабинете, - мы говорим о важном и нужном для ребят. Вот она, эта сказка, столько времени, сил, надежд у нас отнявшая...

На уютной лесной опушке жила-была звонкая воробьиная семья. Папа-воробей и мама-воробьиха с утра до вечера летали по делам. А детишки-воробьишки играли, ссорились и мирились - в общем, занимались обычными ребячьими делами.

Мы - веселые девчонки.

Мы - веселые мальчишки.

Наши песни очень звонки.

Мы - малышки-воробьишки.

Мы с утра по веткам скачем,

Мы устраиваем драки.

Не умеем мы иначе,

Воробьишки-забияки.

Вкусных червяков и зёрна

Нам приносят папа с мамой,

Мы хватаем их проворно

С ненасытностью упрямой.

А потом опять хохочем,

А потом опять играем.

Так живем мы в доме отчем

Над лесным пушистым краем...

Звали воробьишек так: Чирик, Чивик, Чулик, Чивка, Чирка, Гук. Всё они облазают, всё высмотрят и обсудят. А когда устанут от беготни, начинают дразнить Гука, чтобы не скучно было. Гук - большой, неповоротливый, черный.

- Ты какой-то неправильный! - говорит Чирик.

- Ты, наверное, ворона! - говорит Чивик.

- Воробьи такими не бывают! - говорит Чулик.

- Все перья перекошены - как с чужого плеча! - говорит Чивка.

- Кто тебя полюбит, нескладеху! - говорит Чирка...

Гук и сам чувствовал, что не похож на других. Он молча слушал братцев и сестричек и не возражал. Когда ему совсем грустно становилось, он уходил в лес и пел свою песенку.

Я не знаю, кто я такой,

Каково мое имя?

На меня махнули рукой

Кто всерьез меня примет?

А я, может быть, самый внимательный,

Самый щедрый и самый заботливый,

Самый ласковый, обнимательный.

Самый добрый и нерасчетливый.

Все хотят меня заклевать,

Но за что же, за что же?

Где отец мой и где моя мать?

Кто понять меня сможет?

А я, может быть, самый внимательный,

Самый щедрый и самый заботливый,

Самый ласковый, обнимательный,

Самый добрый и нерасчетливый...

Однажды Гук спросил

- Что же мне делать? Как узнать, почему я такой?

- А ты сходи к сове! - сказал Чирик.

- Говорят, она мудрая, - сказал Чивик.

- Своим клювом она любую тайну раскусит, - сказал Чулик.

- А глаза у нее большие, как Луна! - сказала Чивка.

- Она тебе все объяснит, - сказала Чирка.

Целый день искал Гук сову и только к вечеру нашел. Сидит она в чащобе на березовом пне и мурлыкает что-то. Гук прислушался и вот какую песенку разобрал:

Легко ли это - быть совой,

Быть вечно на посту,

Глядеть бессонной головой

В ночную темноту!

И все на свете понимать.

И видеть, что Луна,

Как будто ласковая мать,

Вниманием полна.

И сожалеть о тех, что спят,

Всей мудростью совы

Они от головы до пят

Как будто бы мертвы.

Лишь умный ночью на посту.

Лишь умным не до сна.

И понимают красоту

Лишь совы да Луна...

- Здравствуй, сова! - сказал Гук.

- Ты кто? - спросила сова.

- Я не знаю.

- Зато я знаю. Сейчас вспомню... Ты - кукушонок!

- А что это значит?

- Это значит, у тебя никогда не будет своего дома.

- А мама с папой у меня есть?

- Твои родители - кукушки.

- А как их найти?

- Путешествуй, спрашивай...

Отправился Гук на поиски родителей. Идет и поет:

Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.

Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!

На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,

И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно...

Вдруг песенка прервалась, потому что Гук увидел кого-то белого и пушистого.

- Какой ты мягонький! - сказал Гук - Тоже, наверное, птенец?

- Я заяц.

- А что значит быть зайцем?

- Это значит бояться и смеяться. Бояться, что кто-то тебя съест. И смеяться над тем, кто хочет тебя съесть.

- А ты не знаешь, где мои родители? Они кукушки.

- Не знаю Но если услышу про них, я тебя догоню.

- Спасибо, зайка! - сказал Гук и отправился дальше. Он шел и пел:

Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.

Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!

На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,

И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно!

А если в гневе голова и злые плещутся слова,

Глаза - как дохлая плотва, как ржавое веретено.

И думаешь "Смеяться? Нет! Пускай смеется тот, кто сед!

Он видел свет прожитых лет, а у меня в душе темно!.."

Смех - пограничная черта... Но правит миром Доброта,

И у последнего крота найдется яркое зерно.

Один живет, как будто спит. Второй, как злой шакал, вопит.

А третий годы просидит за картами и домино...

Но улыбается малыш: "Ах, глупый мир! Ты так болишь!

Как будто, кроме трудных слез, тебе другого не дано!

Засмейся, и любой вопрос, оттаяв, сделается прост,

И ты дотянешься до звезд, живя красиво и умно.."

- Кто тут хулиганит? - вдруг раздался голос из под земли, и оттуда высунулся недовольный коричневый зверек .Он щурился и моргал, хотя вокруг была уже настоящая ночь.

- Ты птенчик? - спросил Гук. - Ты тоже кукушонок?

- Я взрослый и преуспевающий крот.

- А ты добрый?

- Мне некогда быть добрым! Мне надо преуспевать!

- Преуспевать - значит, быть одиноким, да?

- Какой ты глупый! Слушай и запоминай!

Я блаженствую в теплом жилище.

И пускай позавидуют мне!

Ах, как много одежды и пиши,

Ты ее не износишь во сне,

Ты ее не сжуешь и во сне!

Я все понял, всего я добился,

Я во всем в этом мире успел.

Не постился и не утомился,

Потихоньку до счастья дорылся,

От любых непогод уцелел.

Говорят о каком-то там "свете",

О мерцанье какого-то "дня".

Я не слушаю сказочки эти,

Только норку родную ценя

Ничего нет светлей для меня!..

- А моих родителей ты не видел? - спросил Гук.

- Какое мне дело до твоих родителей! - сказал крот и спрятался под землю.

Гук подождал - может, он появится, прилег под кустик и уснул. Утром он снова пустился в путь. Шел он, шел и вдруг наткнулся на спящего зверя.

- Эй ты, - проворчал зверь, открывая глаза, - куда торопишься?

- - Иду искать папу с мамой.

- А у тебя их разве нет? Вот бедняга!

- А у тебя родители кто?

- Они медведи. Я бы пошел с тобой, но медведь может дружить только с медведем, так меня учат.

Если ты силен безмерно

И при том несуетлив,

Значит, ты умен, наверно,

И красив, и справедлив.

Если ты силен безмерно,

Значит, ты умен, наверно!

При тебе любые звери

Тише солнечных лучей.

Для тебя открыты двери

Без отмычек и ключей.

Если ты силен безмерно,

Значит, ты умен, наверно.

Мы не любим всяких вредин,

Подхалимов, злюк, хитрюг,

Лишь медведь, дружа с медведем,

Знает, что такое друг!

Если ты силен безмерно,

Значит, ты умен, наверно...

- А про кукушек ты не слышал?

- Папа говорит, что они от зависти мешают чужому счастью.

- Будь счастливым всегда! Я тебе не помешаю!..

Гук долго шел, никого не встречая. И загрустил. Чтобы себя приободрить, он запел песенку.

Если дома папа, мама,

Лампа светит на столе,

Это значит, самый-самый

Ты счастливый на земле.

Если братья, сестры рядом

Все с тобой до одного,

Это значит, что не надо

В жизни больше ничего.

Только б знать родную дверцу.

Знать, что дом твой не вокзал.

Только б тот, кто дорог сердцу,

Никогда не исчезал!

Только б знать, что ты с друзьями,

Только б знать - с тобой друзья.

Над полями, над лесами

Светит звездочка твоя..

И тут он увидел рыжего зверя, который подкрадывался к нему.

- Ты чего? - закричал Гук. - Я маме скажу!

- У тебя мамы нет! Я все подслушала!

- Ой, кто там? - крикнул Гук. - Обернись!.. Лиса обернулась, и Гук спрятался за дерево.

- Что ты зря кричишь?.. Где, где ты?.. Забрался небось на дерево?..

Лиса уселась на землю и, подняв голову, стала ждать. При этом она напевала.

Я рыжа, рыжа, рыжа,

Я хитра, хитра, хитра,

Зайцы ждут меня, дрожа,

Ждут и курочки с утра.

И любой, кто не хитер,

Попадет ко мне на зуб.

Я как будто бы костер

В нем сгорает тот, кто глуп.

Никому не одолеть

Сети, свитые лисой.

Я сильнее, чем медведь.

Я быстрее, чем косой.

Не сумеешь обмануть

Не сумеешь победить.

Только в этом жизни суть,

Только в этом к счастью нить...

Я рыжа, рыжа, рыжа.

Я хитра, хитра, хитра.

Зайцы ждут меня, дрожа.

Ждут и курочки с утра...

- Ку-ку!.. - вдруг прозвучало с соседнего дерева.

- Кукушка, - крикнула лиса, - сосчитай мои годы!

- Ку-ку... - сказала кукушка и замолчала.

- И все?.. - спросила лиса с досадой. - Глянь-ка, нет ли там птенчика не ветках?

- Нет! - сказала кукушка.

- Вот негодник! Обманул! Пойду других искать!.. Лиса удалилась, напевая свою песенку.

- Мама, - крикнул Гук, выйдя из-за дерева, - это я, твой сынок!

- "Мама", "сынок" - непонятные слова! - сказала кукушка. - От них делается скучно!

- Мама, где твой дом? Пойдем туда!

- Еще одно непонятное слово! У меня нет дома!

- Тогда построим его, хорошо? И будем жить вместе!

- Я ни с кем не могу жить вместе! Я наблюдаю за временем, я им распоряжаюсь! Всякие мелочи не для меня!

На перекрестиях дорог сижу в засаде,

Я не жалею рук и ног - чего же ради?

Слежу за временем, связать пытаюсь нити,

Когда какая-то гроза разъединит их!

Есть у других и дом и сын, а мне не надо.

Отдам я годы, дни, часы другим в награду.

Мне не понять, зачем ругать мои вояжи!

Пусть я одна! Пусть я не мать! Но я на страже!..

Кукушка замолчала и улетела. Гук хотел броситься за ней. И вдруг услышал крики:

- Ой-ой ой! Как больно!

- Я сейчас! Я бегу! - Гук бросился на помощь. Он увидел между деревьями того медвежонка, с которым встречался раньше.

- Ой ой-ой!

- Что случилось?

- Моя лапа! Она попала в капкан! Папа говорил, что надо быть осторожным! А я не послушался!

- Сейчас!.. Я помогу!..

Гук попробовал разжать капкан, но ничего не получилось. Тогда он стал ползать вокруг капкана и разглядывать его. В одном месте он увидел маленькую дырочку и сунул в нее клюв. Он повертел клювом туда-сюда, и вдруг капкан, щелкнув, открылся.

- Не понимаю, как я это сделал! - сказал Гук.

- Ура! - закричал медвежонок. - Твой клюв стал ключиком, вот и все!

- Как это просто! - сказал Гук.

Медвежонок прыгал вокруг него и выкрикивал радостную песню:

Как хорошо скакать, бежать, вертеться, кувыркаться!

Как хорошо пройти, смеясь, по тысяче путей!

Как хорошо мальца-птенца любить, как будто братца,

Как хорошо любить всех-всех, всех-всех лесных детей!

Как хорошо узнать о том, что сила не в почете!

Узнать о том, что доброта и разум всех сильней!

Найдите доброту в душе, и вы весь мир поймете!

Найдите в сердце доброту - и будьте вечно с ней!

- А ты говорил, медведю нужны только медведи!

- Я спрошу у папы с мамой, почему меня учили неправильно!

- Будешь дружить со мной?

- Буду, конечно! Ой, слушай, а вдруг это тебя иcкaли?

- Кто искал? Когда?

- Пролетали тут недавно воробьишки и звали Гука!

- Это меня! Меня звали!

- Сейчас я крикну их!.. У меня голос громкий!..

Медвежонок набрал воздуху в грудь, открыл рот да как закричит:

- Эй, воробьи! Гук здесь!

- Где?.. Где он?.. - послышались голоса, и, откуда ни возьмись, появились братишки и сестренки Гука.

- Здравствуй! - сказал Чирик. - И не сердись! Нам без тебя было скучно!

- Ты наш братик! - сказал Чивик. - Пусть и не похож на нас!

- Мы были глупыми! - сказал Чулик. - Папа с мамой нам объяснили!

- Папа домой нас не пустит, если тебя не найдем! - сказала Чивка.

- А мама сказала, что мы никогда не сможем летать высоко, если ведем себя низко! - сообщила Чирка...

- Спасибо вам! - сказал Гук. - Вы такие хорошие!...

Они запели песню воробьишек И медвежонок пел вместе с ними

Мечтаем. Сережа, Ленка и я.

- Устроим представление в детдоме. В актовом зале. Костюмы сами сделаем.

- Потом выступим по радио.

- Можно по всем детдомам проехать. Пусть все услышат.

- А вдруг по телевизору покажут?

- А что! Ведь интересно же!

- А деньги нам заплатят за это?

- Кучу!

- Круглый год буду есть пирожные!

- С лимонадом?

- Ага!

- Может, еще поработаем? Улучшим текст...

- Ну что вы!

- И так здорово!

- Молодцы мы все-таки!..

Мечтаем долго и упорно. Очень "вкусное" занятие...

Отметил, что детское отделение больницы стало работать хуже. Взять выписки - тут бог знает что! Я, как врач детского дома, ничего не могу узнать из тех бумажек, что сейчас выдаются ребятам. Там указано: лечился с такого-то по такое-то с таким-то диагнозом. И все! Что получал? Какие препараты? Какие процедуры? Какие проводились обследования? Каковы их результаты? Какие рекомендации может дать стационар?

Ответов на эти элементарные вопросы нет!

Сходил два раза к заведующей отделением, попросил указывать в выписках хотя бы результаты обследования - анализов крови, мочи и так далее. Но безрезультатно.

Тогда написал докладную главврачу больницы. Жду, как он отреагирует...

Двадцать третьего февраля пришли девчонки, Ленка и еще две, поздравили с праздником и хотели мне подарить книгу - толстый томик русских народных сказок. Хорошо, что в кармане у меня были конфеты. Я отдарился ими и отказался от книги. Целая перепалка вышла, и девчонки, как мне кажется, ушли недовольные. Сережа в этот день не заглядывал, но зато двадцать четвертого я ему в свою очередь вручил книжку про пограничников...

- Счастье ваше, что вы не педагог, - размышляет Зинаида Никитична, пока я помогаю ей комплектовать отрядную аптечку. - Можете просто общаться с детьми. Без всяких "воспитательских комплексов". А нам, учителям, плохо. Мы ведь не учим, нет. Потому что учить - значит передавать определенный стиль жизни, стиль мышления. Мы информируем детей о том, о сем. Причем информируем узко и плоско. Ибо все у нас раздроблено, в нашем деле. Учителя разделены по предметам, которые преподают. Воспитание - самый неделимый на свете процесс - мы умудрились разрезать на виды: эстетическое, патриотическое и так далее. Будто они существуют и в самом деле, эти "виды"! Если я говорю о красоте архитектурных ансамблей, чем я занимаюсь эстетическим воспитанием или патриотическим? Не дай бог, перепутаю, не тот ярлычок навешу, не в ту графу отчета запишу...

Где цельность? Где единство педагогики? По-моему, наша раздробленность от того, что мы имеем груду развалин, а не науку. Там, где мы говорим "узкий профиль педагога", "отдельный вид воспитания", можно проще сказать: "обломок", "осколок". Среди всеобщей разделенности нас гложет тоска по гармоничной общности, по гармоничному единству. Нашу систему воспитания надо менять. Она примитивна. Даже более того - она первобытна. Но на что ее менять?..

Димка просится в изолятор.

- Ну положите, Сергей Иванович! Ну что вам стоит! Ну хотя бы только на завтра!

- А что завтра? Контрольная?

- Нет, меня завтра бить хотят!

- Кто?

- Ну, та "семья" рокеров! С которой ездил!..

- За что бить-то?

- Да я с другими поехал. А в той "семье" решили, что я их предал...

- Конечно, ложись. Можешь не день - больше пробыть. Только следи за чистотой в палате, ладно?..

Три дня Димка пробыл "пациентом" и никакие рокеры его не беспокоили...

А я в это время усиленно думал о последнем разговоре с Зинаидой Никитичной. О том, что "нашу систему воспитания надо менять". И чем больше думал, тем больше понимал, что ее слова многое объясняют. Мы в медицине тоже привыкли к неправильному воспитанию - через окрик, через запрет, не иначе. Возможно, подсознательное желание "перемены системы" и подталкивало меня к перемене работы. Но осознал я это желание только сейчас.

Но ведь мало сказать, что нынешняя воспитательная система не устраивает. Надо что-то предложить взамен. Что-то придумать, изобрести, выстрадать...

Родные часто откупаются от наших детдомовцев, я заметил такую тенденцию. У одного на руке дорогие электронные часы, другой играет дорогими коллекционными машинками, у третьего в кармане еще какая-нибудь дорогая мелочь. Ребята лишены любви и доброты, материальных лишений они не знают. И все-таки, видимо, в каждом живет ощущение, что им недодали, которое так или иначе может прорываться...

Вот Сережа сочинял сказку, вот с удовольствием пел песню кукушонка - и вдруг утащил баночку поливитаминов и все их съел за один присест. Потом он маялся, чесался, покрылся красными пятнами. А я недоумевал, зачем ему нужна была эта кража? Ведь поливитамины и так дают им каждый день - всему отряду, в возрастных дозировках. Или это обычная детская логика: одно-два драже малое благо, а целая баночка - большое благо? Или сработал комплекс ущемленности, обделенности, который есть в любом детдомовце? Дай-ка я компенсирую себе то, чего мало...

Я ни слова не сказал Сереже в осуждение, не бранил его, и он продолжал ходить ко мне как ни в чем не бывало...

Ленка прибежала, глаза большие.

- Сергей Иванович, у Наташи кровь идет!

- Откуда?

- Откуда, откуда!.. Все трусы в крови, неужели непонятно, откуда.

- Веди ее сюда...

Ленка исчезла и вернулась вместе с подругой. Я вспомнил недавние Наташины жалобы, расспросил ее, подумав сначала о травме или почечном заболевании. Наташа себя чувствовала хорошо, и я быстро отбросил мысль о болезненной причине кровотечения. Девочке одиннадцать лет, и у нее впервые в жизни началась менструация. Поскольку мамы у Наташи нет, мне пришлось вместо мамы объяснять, в чем тут дело. Я ей рассказал о взрослении, о превращении девочки в девушку. Рассказал, как себя вести в такие тревожные дни.

- Значит, дети будут? Не хочу!.. - очень эмоционально воскликнула Наташа после моего рассказа.

И я ей терпеливо говорил о великом женском деле - рождении детей. И о любви.

Когда замолчал, увидел по девчонкам, что они прониклись полным доверием ко мне.

Ленка:

- Нам мальчишки говорили, что мы рожать будем. Но ведь это больно, когда из живота ребенка достают. Да, Сергей Иванович?

Наташа:

- Дети тогда бывают, когда мужчина и женщина вместе в постели? Да, Сергей Иванович? Или тогда, когда они поцелуются?..

И я снова говорил им о любви как о самом светлом чувстве. И думал о том, что детдомовских детей мещанская молва обычно представляет как "все познавших" и "испорченных". А они, в массе своей, просто дети, обычные дети, вопреки любой дурацкой молве...

Многие наши ребята - воришки и попрошайки, я неоднократно в этом убеждался. Они набиваются в кабинет с какими-то жалобами и не уходят после оказания им помощи. Один прилипает к стеклянному шкафчику с лекарствами и как бы невзначай заглядывает в него. Другая лезет в пенал, где опять же всякие медикаменты. Третья роется в бумажках на столе, четвертый вытягивает фломастер из карандашницы, пятый что-то отвинчивает от зубоврачебного кресла, шестой... - да где уж мне уследить за шестым.

Если я прикрикну, начну совестить, они делают послушные лица, но глаза их остаются лукавыми. Они начинают канючить, если видят, что стащить невозможно.

- Сергей Иванович, дайте мне эту бутылочку! Ну пожалуйста!..

- А мне - этот бинтик! Дайте, жалко, что ли!..

Бывает, я сдаюсь. Тогда они уходят довольные. Но если они клянчат что-то невозможное (например, мой стетоскоп), тогда я, конечно, держусь. Но и они, если заведутся, остановиться уже не могут. Ноют и ноют, словно комары над ухом. Берут меня измором. В таких случаях я терплю долго, а потом, чтобы не вспылить, беру очередного попрошайку за плечи и мягко вывожу из кабинета...

Моя докладная главврачу больницы о неправильной выписке ребят из стационара дала хорошие результаты. Заведующая детским отделением не только стала присылать правильные выписки, но и переписала старые некачественные. Я рад и за себя - можно лучше заботиться о ребятах, - и за коллегу: ведь я посчитал было, что ей на это наплевать...

- Все меня ругают, - говорит Димка-восьмиклассник. - Но не такой уж я плохой! Меня даже усыновить хотели...

- А почему не усыновили?

- Очень старые были. Своих детей не завели, а я им понравился. А все отговаривать стали. Сказали, что они мучиться будут...

- Из-за этого не взяли?

- Из-за документов. Старикам сказали, что они выгоду ищут.

- Как это? И откуда ты знаешь?

- Да сами они говорили. Приходили извиняться... Одни сказали, что им надо квартиру побольше. Другие - что они себе домработника хотят. А третьим показалось, что старики из ума выжили. И направили их... ну, к этим врачам...

- К психиатрам?

- Ага. А им там справку, что они нормальные, почему-то не сразу выдали. Из-за этого дед в больницу попал. В сердечную. А бабка ухаживала за ним.

- А потом?

- А потом извиняться приехали. Мне костюм новый подарили. Красивый. Они вообще-то добрые...

Димка грустнеет на минутку и тут же стряхивает с себя грусть, снова становится бесшабашно-разболтанным.

А я думаю, почему не поверили в доброту стариков те, кто гонял их за бумагами? Почему искали корыстный интерес в бескорыстном решении бездетной пары? Разве доброта требует оправдания, обоснования? Разве нужно ее доказывать как некую сомнительную теорему? Разве так ее много, чтобы топтать ее и глумиться над ней?..

Наташино признание почти совпало с Димкиным. Закон парных случаев. Вообще я заметил, что добиваться откровенности не надо, не надо напрашиваться на нее и вызывать ее искусственно. Ребячья откровенность всегда проявляется вдруг, невзначай, внепланово...

- Меня брали в дочки, - рассказывает Наташа. - Папа был директором магазина, мама - переводчицей. Они богатые очень. Все блестит, и ничего трогать нельзя. У меня в комнате гарнитур стоял. Я его взяла и обклеила любимыми картинками, которые из детдома принесла. Мама просила-просила, чтобы я их соскоблила, но я не послушалась. Потом стали ко мне девочки прибегать. Уроки делали, играли. У меня всегда друзей много. А маме с папой это не нравилось. К ним-то самим никто домой не ходил. Только в ресторане веселились... Я вообще-то непослушная была, это точно. Но разве можно сразу начинать их слушаться! Пусть бы сначала показали, что в самом деле меня любят! Они, пока ходили в детдом, были добрые. А как привели меня в свою квартиру, только распоряжались. Поди туда, принеси то, сделай это. Как в сказке! А я ведь свободный человек, правда?..

Наташа говорила агрессивно, готовая на меня накинуться, если хоть как-то возражу. Я слушал и словно бы видел ее за спиной всех детдомовцев. Они часто мне казались бездушными, колючими. Но их ли надо винить в этом? Они заледенели, они обросли не колючками, а сосульками. Терпение и тепло, тепло и терпение нужно им. Но легко ли дать это? Мы-то, взрослые, разве сами не позвякиваем на ходу? То ли это монетки звенят в наших кошельках, то ли льдинки - в наших сердцах...

Было назначено производственное совещание. Я немного опоздал. Уселся в переднем ряду и стал слушать. Незнакомая женщина зачитывала анонимное письмо, направленное против директора. В нем низменно трактовались отношения директора с педагогинями.

Сотрудники детдома слушали и молчали. Чтение закончилось - тоже молчали. Старые, от лица которых было написано... Молодые, которых задевали...

Я оглядел их всех. Ну, кто встанет? Кто возмутится? Кто возьмет на себя труд начать отповедь?..

Никто не начинал. Я уловил на лицах некую готовность. Они готовы были поверить - все-все-все - в то, что прозвучало. Если не поверить, то, по крайней мере, принять к сведению. Ведь "дыма без огня не бывает..."

Проклятая - знакомая и непостижимая - готовность! Чуть какой черный слушок... Чуть какая злая молва... И сразу присловьице наготове - про дым и огонь... И сразу напрочь забываются миллионы оклеветанных безвинно. Загубленных без причины...

Ах, какой страшный дым, какая липкая плотная завеса бывает без огня! Нам ли не знать, россиянам!..

Я встал и возмутился. Почему мы должны слушать эту грязь? Почему должны обсуждать ее? Надо отослать анонимку в прокуратуру - пусть разберутся, кто состряпал...

После моих выкриков собрание оживилось. Выступила дама из роно. Выступил директор, у которого дрожали руки. Он сказал, что он хороший и никаких анонимок не боится. Выступили воспитатели - старые и молодые...

Не директора я защищал. Не в его поддержку говорил... Открытые навстречу мерзости лица - вот что не забыть, вот что страшно...

Сережа сегодня ненормальный. Бледный, вялый, растерянный.

- Сон плохой увидел, - говорит неохотно. - Будто я стою во дворе большого городского дома. Ночь. Небо такое чистое. Звезды. И где-то далеко-далеко словно комар пищит. А я знаю, что надо всех будить. Иначе будет так плохо, так плохо... И знаю, что уже не успеть, уже поздно. Стою во дворе, и слезы по щекам льются. А комар ближе стал, громче. И уже слышно, что это не один комар, а целая стая - звук идет со всех сторон. Сильнее и сильнее гудит. Мне ясно, что это не комар - что-то неживое, ужасное. Разеваю рот, хочу перекричать. А вокруг уже вой, нет сил его слушать. Это летит смерть...

Сережа оживляется, рассказывая. Розовеет. Будто сбрасывает с себя нелегкий груз увиденного во сне.

- А люди спят себе и спят. Все окна пусты и темны Только луна - белая, как снег, - отражается в каждом окне...

И вдруг луч света метнулся. Какой-то прожектор включился, один-единственный. Я увидел в его свете, как падает сверху Смерть. Она была длинная, как змея. И много стеклянных глаз, и в каждом глазу тоже белая луна...

Все вспыхнуло беззвучно. И стены стали падать на меня. Они крошились, ломались, как льдины в ледоход. И за каждый обломок держался человек. Тысячи обломков и тысячи людей. И все падали на меня... И тут я проснулся...

Работая в детдоме сегодня, можно стать человеконенавистником. Можно, жалея ребят, возненавидеть мужчин и женщин, которых видишь на улице. Ведь среди них гуляют папы и мамы наших воспитанников. Нет, не добрый взгляд на мир из нашего детдомовского окна. Это как наваждение, такие мысли, настроение такое. Надо головой потрясти, надо ущипнуть себя, чтобы наваждение рассеялось. Надо напомнить себе, что большинство людей нормальные...

Марина - девочка неприятная. Так мы считали с Зинаидой Никитичной. Внешне красивая - чернобровая, черноглазая, - поведением своим она не вызывала симпатий. Обижала малышей - дергала, толкала, причем старалась это сделать исподтишка. Взрослых не слушалась. Говори, убеждай, приказывай она, как пень. Стоит, потупившись, разглядывает что-то у себя под ногами. Или начинает, высунув язык, строить гримасы...

Когда пришла женщина и сказала, что хочет удочерить девочку-сироту, никто не питал надежд насчет Марины. Но чем-то они приглянулись друг другу. Женщина стала регулярно появляться, всегда с подарками для "дочки". А Марина ждала "маму" и важно рассказывала всем, что та принесет ей конфет. "Когда не было мамы..." - стала говорить Марина. "Когда не было мамы, я была плохая...", "Когда не было мамы, птички не пели...", "Когда не было мамы, я ночью плакала..." Эти слова "когда не было мамы" - разделили ее жизнь на две части, обозначив подлинное ее начало, точку отсчета, от которой она все теперь мерила. На наших глазах она становилась ребенком, настоящим ребенком, а не тем колючим дикаренком, которого мы привыкли видеть...

А потом - не знаю, как сказать, - потом женщина, ее "мать", пропала, исчезла, перестала приходить. От Зинаиды Никитичны я узнал, что она "передумала".

Об этом бы надо написать большой и неторопливый рассказ. Надо бы написать и про "доброжелателей", которые сообщили Маринке, что "мама" ее бросила. Надо бы написать, как Маринка плакала, упав на пол... Надо бы написать, как мы ждали, что она снова превратится в неуправляемую дикарку. Но она осталась тихой и послушной девочкой...

Но пока не могу. Слишком все это свежо.

Семиклассница Люда сидит напротив меня, положив ногу на ногу. На ней дорогие сапоги, зеленый шерстяной костюм. На лоб спущена кокетливая челка.

Поскольку в начальных классах она училась не по одному году, по возрасту она, конечно, старше любой семиклассницы.

- Что вы меня разглядываете? - говорит она. - Хотите чего-нибудь? Так я пожалуйста!

- Ты со всеми... вот так?

- Нет, конечно! Стариков не люблю! А вы еще не старый!

- Зачем тебе все это?

- В этом мой талант! У каждого свой талант. У меня - вот этот.

- Неинтересный... "талант".

- Не врите вы, ради бога! Ни капли правды кругом!

- Что я тебе наврал?

- Да будто вам неинтересно! Я пальцем поманю, и вы за мной, как собачонка!..

- Оставь свой тон! Я тебя понять хочу.

- А чего меня понимать! Я вся тут!..

В ее глазах наглое торжество. Красивый упитанный звереныш...

Девочка из четвертого класса "на спор" присела сто раз, а потом ее тошнило, рвало, был понос, болели ноги, и я ее выхаживал в изоляторе. Другие девчонки вздумали закаляться, босиком бегая по снегу. Почему-то девочки активнее мальчиков в плане приобщения к жизни. Так мне сегодня кажется. Из мальчишек только Димка себя закаливает - уже почти год каждое утро обливается холодной водой в бане...

Поговорил с директором на повышенных тонах. Он стал пенять, что питание в детдоме плохое. Я не согласился. Он стал кивать на "Зеркальный" вот там-де здорово. Я возразил, что "Зеркальный" - образцово-показательный лагерь. Там школа пионерского и комсомольского актива. Там штаты другие и не такие возможности, как у нас. Он сказал, что у нас должно быть так же. Я сказал, что у нас и так неплохое питание, а если кто его и портит, так только он сам. Я, например, запретил консервированные зеленые помидоры в пищу, а он разрешил. Я запретил зимой давать мороженое, директор разрешил...

Во время детдомовских праздников нет никакого контроля за едой. После Восьмого марта, например, я положил шесть девчонок в изолятор потому, что, по их же словам, они "обожрались" халвой. Нужны ли такие "лукулловы пиры"? Я не против того, чтобы доставлять радость нашим ребятам. Но радовать их надо с умом. Чтобы минутная радость на другой день не оборачивалась болезнью.

Директор стал доказывать, что он все делает для детей, а не для себя. Демагогия! Однако мы договорились, что запретов на пищевые продукты я самостоятельно делать не буду. Только после согласования с ним...

Наташа пришла жаловаться на Сережу:

- Повлияйте на него, Сергей Иванович! Он только с вами сейчас хороший, а больше ни с кем. После подъема не встает. Спит себе, как медведь, портит нам показатели. Если мы вмешаемся, он ругается, да какими словами!.. А если воспитательница придет, он и ее не слушает. Даже обзывается. Совсем дикий стал. Каждый день у него по три драки, не меньше. Он не сильный, зато бешеный. Заведется - страшно делается. С ним никто из мальчишек связываться не хочет. Они, по-моему, рады, что он такой. Всё на него валить стали. Сами нашкодят, а он виноват. Вы поговорите с ним обязательно. Пусть он одумается...

Наташа не ушла, пока я не пообещал, что обязательно поговорю. В тот же день я попытался выполнить обещание, но едва начал пересказывать Сереже "обвинения", как он молча повернулся и покинул кабинет...

... - Они очень заземлены, - в очередную нашу беседу сказала Зинаида Никитична. Образно говоря, они смотрят себе под ноги. Им подавай все немедленно. Чтобы потрогать можно было. А еще лучше - скушать. "Бесплодных" усилий не признают. Что нематериально, невещественно - для них не ценность. А директорские девчонки пытаются их увлечь демагогией, розовыми соплями. Учат иждивенчеству, может, и сами не желая того...

Вы знаете, глядя на ребят, недавно поняла, что большинство людей всё еще дикари. Они даже не подозревают, что жить - значит отказываться от себя. Нет, современный дикарь думает лишь о собственной выгоде - урвал высшее образование, урвал узкую специализацию, машину, дачу, кучу книг и пластинок... Но все равно остается нулем в культурном плане.

Родители наших, конечно, попроще. Пьют, хулиганят - вот и вся их программа. Но дикари есть дикари...

После ее ухода я думал: "А не плодим ли мы сами таких дикарей своим технократическим воспитанием"? Гуманитарные программы уменьшаются, "усыхают" год от года. Литература, история оказались искусственно уже не на втором, третьем - на десятом месте. Мы обеспечиваем главенство наук точных, но тем самым подрубаем их же корни, потому что негуманные технари бесплодны. Техника мертва, если не стоит на плечах гуманистов. Совершенная техника требует совершенного человека... Культура не может быть торжеством разума сухого и холодного. Культура, по-моему, самообуздание тревожного, совестливого разума...

Захожу с обходом в спальню девчонок-восьмиклассниц. Одна из них жалуется на горло. Я ее осматриваю, вынимаю из кармана таблетки (у меня в халате целая аптечка), объясняю, как лечиться. Остальные девчонки обступают нас и обрушивают град вопросов. Выясняется, что многие из них собрались поступать в медучилище, с тем чтобы после попасть в институт. Просят рассказать об учебе в нем. Я сажусь. Им интересно слушать, мне вспоминать. Им очень хочется знать, положены ли льготы детдомовцам при поступлении в вуз, но я об этом ничего не знаю...

Принес директору текст нашего "Кукушонка", предложил организовать в детдоме театр музыкальной сказки.

- А кто будет им руководить? - спросил директор,

- Могу я.

- Вся наша беда не в отсутствии репертуара, а в отсутствии режиссера. Режиссер придумает театральный ход, и все будет интересно. Вам такого не придумать. Ищите режиссера!..

Тем и закончилась попытка организации музыкального театра. Собственно, театр уже был, существовал. Но лишь внутри моего кабинета...

Ничего не понимаю. Все мои нравственные критерии расплываются. Все представления о добре и зле трещат по швам...

Начались весенние каникулы. И появились в детдоме родители. Важные, хорошо одетые. Они о чем-то говорили с воспитателями, и на лицах у них была заботливость. Их чада стояли возле них потупившись. Наверное, радовались на целую неделю поедут домой.

Я разглядывал внешне преуспевающих, самоуверенных людей. Пытался в них что-то заметить - хоть какую-то черточку, детальку, отличающую их от нормальных пап и мам. Мучительно их разглядывал - даже в зоопарке так на зверей не глазеют. Но не выявил никакой аномалии...

Издавна ребенок на Руси воспринимался как награда, как радость и счастье. Почему сегодня для иных он стал обузой?..

Может, виноват привычный для нас лозунг "Все лучшее - детям"? Или отказываются от детей только эгоисты, не способные ничем поступиться? Или все сводится к пьянству - к деформации, извращению души, когда ребенок оказывается за чертой реальности? Или причина в сотворении ложного кумира, неправильно понятом престиже? Престижны самые дорогие вещи и самые дорогие развлечения. Ну а простые понятия - самоотверженный труд, правдивость, принципиальность, доброта и дети не престижны.

Зашел шестиклассник с третью батона. Похвалился, что утащил с кухни. Я выразил неодобрение.

Тут ворвались еще ребята - целая стайка. Увидели "жратву" и стали шумно просить товарища, чтобы поделился.

Он отломил немного и дал ребятам - на всех. Пока они управлялись, он отошел в сторонку, прилег на топчан, набросил на лицо край покрывала, постеленного на топчане, и, давясь, торопливо жевал, жевал, жевал - доедал свою булку...

Отец приехал забрать сына на каникулы. Багровое лицо, опухшее от пьянки. Мужчина недоволен - не может найти воспитателя, который отпустил бы сына.

- Что за порядки такие! - выговаривает он мне. - Жди, понимаешь ли! Сколько можно! Распустились!.. Я говорю, что сам не имею права отпускать ребят.

- Ну, конечно, вы медицинский работник! Что с вас возьмешь! - В голосе папы снисхождение...

- Но ведь вы лишены родительских прав!.. - говорю наугад, но, видимо, не ошибаюсь. - Можно ли вам брать ребенка?..

- А ты мне не указ! Что важничаешь? Спирт иди допивай!.. - И он громогласно хохочет, довольный собой. Думает, видимо, что ловко отбрил "нахального докторишку"...

Снова передо мной Люда. Знаю, что раньше о ней были хорошего мнения. А потом вдруг сломалась, и понеслось...

Что стоит за этим "вдруг"? В чем причина?..

Она сидит, положив ногу на ногу. Щурит подкрашенные глаза. Я оформляю бумаги в спецПТУ...

- Почему ты стала такой? - вдруг вырывается у меня чуть ли не с ненавистью, и я пугаюсь своего выкрика, отвожу глаза.

Люда отвечает не сразу. Моя вспышка, видимо, ее удивила. Она словно бы только сейчас меня увидела...

- Когда я была как все, меня никто не замечал, - говорит она спокойно. - А когда стала плохой, все стали замечать...

И только-то? И все? Как просто и как жутко!.. Дорогая цена, чтобы тебя увидели, заметили...

Сколько же их, таких, как она? Которым очень нужно, чтобы их заметили!..

Делаю выписку из "Кодекса о браке и семье РСФСР". Статья 101 (Усыновление без согласия родителей) гласит: "В случаях, когда родители уклоняются от участия в воспитании ребенка, усыновление в виде исключения может быть произведено без их согласия, если будет установлено, что они более года не проживают совместно с ребенком и, несмотря на предупреждение органов опеки и попечительства, не принимают участия в его воспитании или содержании и не проявляют в отношении ребенка родительского внимания и заботы".

В остальных же случаях (кроме тех, когда родители признаны в установленном законом порядке недееспособными или безвестно отсутствующими) необходимо письменное согласие родителей на усыновление ребенка.

Нашим детям этот закон вредит. Можно сказать сильнее: он калечит жизни детей, их судьбы. Я имею в виду тех детдомовцев, родители которых официально от них не отказались и на усыновление-удочерение другими не соглашаются. Такие папы и мамы временно оформляют ребят в детдом. Но это "временно" - на все время детства. Отличные девчонки и мальчишки - умные, здоровые, красивые, душевные - могли бы найти свое счастье в хороших семьях, готовых принять их. Но закон сильнее самой доброй воли любых усыновителей...

А у родителей, "временно" отдавших детей, все прекрасно. Им выделяется жилплощадь на всех зарегистрированных детей, независимо от того, где эти дети находятся. В милиции мне рассказывали, что бывает так: в просторной трехкомнатной квартире пьянствуют папа с мамой, а детишки их раскиданы по разным детдомам. Любит закон пьянчужек, прямо-таки поощряет их... А что, если бы так: детей отдал - и жилплощадь отдавай, которая на них получена?..

Бывает, что женщины многократно рожают от разных отцов и долгие годы нигде не работают на законном основании. А детишки их опять-таки по казенным домам, но записаны за родителями "на всякий случай"...

Да и как понимать формулировку "не проявляют... родительского внимания и заботы"? Особенно если ребенок находится в детском доме. Бывает, напишет раз в год мамаша такая записочку своим "кукушатам" - вот и зачтется ее писулька в качестве должной заботы. "Милосердный" закон...

Видимо, мы с Зинаидой Никитичной в чем-то родственные души. Иначе как объяснить ее раскованность, откровенность в разговорах со мной и то удовольствие, с каким я ее слушаю?.. Она то предвосхищает, то продолжает мои мысли, то перекликается с ними...

И не беда, что она не открывает ничего нового. Не беда, что излишне дидактична. Старый человек - вот и любит морализировать... Главное, она душевно свободна, не закабалена...

- Хорошие дела, - сказала мне сегодня, - если за них берутся, не продумав все, могут превращаться чуть ли не во зло. Вот ввели льготы для женщин-матерей. Очень хорошо, казалось бы... Только почему для всех женщин? То есть для усредненных и безликих. Но женщины разные. От распущенной до самоотверженной матери - огромная дистанция. А им всем одни и те же льготы. Разве такое уравнивание правильно? Разве справедливо?.. Для хорошей матери льготы как поощрение. А для "кукушки"? Тоже поощрение?.. Нет, посмотрите, кому даете льготы, и тогда только их давайте. А не разбрасывайте их вслепую...

Женщина, которой по виду за пятьдесят, принесла детское пальтишко. Рассказала, что нашла его на улице возле детдома - оно валялось на мокром весеннем снегу. Пальтишко девчоночье. Значит, какой-то "красавице" стало жарко, вот и скинула его, а потом убежала, тут же про него забыв. Вот вам отношение к вещам. Вот вам опрятность и бережливость... Вот вам вариант забалованной родительской дочки - только роль родителя исполняет богатое и доброе государство...

Первоклассница - бледный заморыш с испуганными глазами - жалуется на насморк. При этом косится на кулак левой руки - что-то там спрятано, ценное для нее.

Я ей закапываю капли, даю направление на УВЧ.

- Что там? - показываю на ее левый кулак.

- Вот... - Она разжимает пальцы, и я вижу пульки для рогатки, сделанные из кусочков проволоки.

- Зачем тебе?

- Это не мне! Это мальчикам нашим!

- Просят собирать?

- Нет, не просят. Они меня не колотят, если пулька приношу.

- А если не приносишь?

- Тогда дерутся...

- Хочешь, я поговорю с ними? Чтобы не трогали тебя...

- Нет, не надо! Они рассердятся!..

Я молчу, и она, осторожно сжав пальцы, уносит свою добровольную дань...

Весенние каникулы. Часть ребят уехала в пионерский лагерь. Часть ребят разобрали родные. Часть ребят осталась в детдоме - этим хуже всего.

Иду по детдому и вижу, как они маются, те, что остались. Некоторые сидят возле телевизора. Некоторые валяются в кроватях.

- Почему ты в ботинках улегся? - спросил у одного семиклассника.

- Подумаешь! - сказал тот. - Мое, что ли!..

Ситуацию он обозначил предельно точно. Действительно, к детдому как к чему-то своему, кровному, родному не относится почти никто. Детдом - это место принудительного и временного пребывания. Так воспринимают его сегодняшние воспитанники. Они часто не понимают, почему их оторвали от семьи. Или не желают понимать, придумывают самые фантастические оправдания для родителей, лишь бы убедить себя и собеседников, что они хорошие. Обвиняют комиссию или милиционеров, которые их "забрали". К родителям хотели бы все, но внешне, явно не все показывают это. Есть несколько вариантов публичного, внешнего отношения к родителям. Ребята-"нигилисты" начисто отрицают необходимость в них:

- Подумаешь!.. Ну их!.. Что о них говорить!..

Ребята-"христосики" оправдывают и прощают:

- У них ничего не получается!.. Их все обижают!..

Ребята-"себялюбцы" возлагают надежды на будущее:

- Вот я вырасту и все исправлю!.. Я покажу им, как надо жить!..

Ребята-"примиренцы", не прощая родителей, принимают их такими, как есть:

- Ну, пьют! Ну, дерутся! Ну, плохие!.. Все равно это папа и мама!..

Ребята-"мечтатели", словно бы забыв о настоящих, придумывают идеальных родителей:

- Вот бы мой папа был... Вот бы моя мама была...

Есть наверняка и другие варианты отношения к родителям. Но мне не довелось их обнаружить...

- Нам говорят: Родина, Родина, очень много разных слов о том, как она хороша. - Димка рассудителен и нетороплив. - А я один только раз почувствовал, что это такое. В прежнем детдоме. Там дружина имени одного партизанского комбрига. Письма ребята пишут, узнают адреса, ходят в гости к бывшим партизанам, слушают их воспоминания, собирают документы. Музей хороший сделали... А потом стали мы каждые каникулы, даже зимние, в походы уходить. В те места, где "наша" бригада воевала. До глухих-преглухих деревушек добирались. В некоторых даже света еще не было. Заходили в избы, беседовали. В деревнях люди совсем по-другому вспоминают о войне, чем в городе. Проще и страшнее. Показывают, где фашисты стояли, где трупы лежали, где была комендатура, где виселица...

Однажды вошли мы ночью в деревню - темно, тихо, шаги наши шелестят. Собаки залаяли. Небо такое огромное, а дома к земле прижались. Я тогда словно задохнулся. А потом вышли мы на шоссе - оно пустое, теплое. Сняли рюкзаки, повалились на асфальт - век бы не вставать, спину так хорошо греет. Я на звезды гляжу, а сам чувствую, что все это рядом - и деревня спящая, и собаки, и ребята...

Димка вдруг шмыгает носом - совсем по-детски - и улыбается. И я улыбаюсь, но моя улыбка - лишь неяркий отсвет Димкиной...

Ко мне забрела Светлашка-первоклашка. Я ее угостил витаминками и углубился в писанину - отправляли ребят в санаторий. Потом поднял голову она сидит на стуле сбоку от моего стола.

- Ты чего?

- Можно я тут побуду?

- Ну, пожалуйста. На тебе лист бумаги. Рисуй, a я поработаю.

- Я лучше письмо напишу. Бабушке.

- Давай...

Долго сидели молча, оба старались.

- А как "до свидания", вместе или отдельно?

- Ты уже написала? Можно я прочту?

Она кивнула и протянула мне листок. Вот что я прочел.

"Здравствуй, бабушка! Как ты там живешь? Я по тебе соскучилась. Ты знаешь ли, как там живет мама с папой Женей? Бабушка, ты можешь приехать домой и передать маме с папой, если они согласятся, тогда пускай приедут с братом ко мне. Я их очень жду. До свидания. Света".

- Брат младше тебя?

- Нет, старше.

- Его, значит, оставили дома, а тебя сюда отдали?

- Так вышло. Папа меня домой привел и в магазин ушел. А тут явилась милиция и меня забрала. А папа ничего не знал.

- А водку пили мама с папой?

- Водку редко, чаще - бормотуху.

- А бабушка где живет?..

Света молчит.

- Ну, куда будешь письмо посылать?..

Света снова молчит.

- Ты что, не знаешь ее адрес?..

Девочка молча кивает.

- Но ведь письмо твое не дойдет...

Света молчит, глядит на меня. О чем-то думает. Потом веселеет.

- Ну, тогда я пошлю в Ивангород, в мой бывший детдом - они передадут бабушке!..

Она просит у меня еще листик и старательно переписывает письмо. Освобождается от накопившейся грусти. Внизу, под своими словами, она рисует солнышко, домик, дерево - обычную детскую картинку.

В детдом вернули девочку. Говорят, удочеряли ее только для получения квартиры. А как переехали, "дочка" не нужна стала. Детдом будет возбуждать судебное дело против квартиродобытчиков.

Зинаида Никитична злая. Впервые вижу ее такой. Говорит отрывисто. Будто стоит у телеграфного аппарата и диктует приказ по действующей армии.

- Нужна, - говорит она, - юридическая ответственность семьи за здоровье ребенка. И не только за физическое. Но и за психическое. И за моральное. Пусть бы штрафовали плохих родителей. Сажали бы вместе с детьми-преступниками на скамью подсудимых. Пусть бы лишение родительских прав сопровождалось рядом экономических санкций. Скажем, у лишенных половину бы зарплаты отчисляли на ребенка. Отменяли бы по отношению к таким любые льготы, положенные матери. Отнимали бы жилплощадь, полученную на детей. Публиковали бы в газетах решения судов о лишениях родительских прав. Пусть бы о каждой плохой матери, о каждом плохом отце было известно. Пусть бы позором они были окружены. Отпуска им давали бы только зимой. Путевок вообще никаких. Принудительно лечили бы от алкоголизма. И к усыновителям, если оказались гадами, нужны такие же меры. Тогда бы побоялись ради квартиры ломать ребенку душу!..

Из окна кабинета вижу, как слоняются возле школьного здания весенние "сачки". Пригрело солнышко, снег почти сошел, беззаботность расцвела. Кто-нибудь из педагогов появится, и "сачков" как ветром сдуло. Они ничем интересным не заняты, дети воли, они просто дышат, щурятся, глядя на солнце. В их подошвы проникают земные соки. Их волосы шевелятся, словно ветви, готовые зазеленеть. Они сейчас не люди. Они превращаются то в деревья, то в ветры, то в лужи. А скучные взрослые зовут откуда-то издалека, из надоевшего придирчивого мира.

Вроде бы неудобно сочувствовать гуленам, но хочется. Потому что во мне тоже бродят весенние желания. Что выбрать, не знаю. То ли прорасти в землю, то ли улететь вслед за весенним быстрым облаком...

Послал в районную газету письмо, которое назвал: "Кто поможет детдому?.." Обрисовал его расположение, плохое санитарно-техническое состояние, необходимость капитального ремонта. Рассказал, как часто затапливают сточные воды подвал, где продуктовая кладовая. Неделю назад из-за этого было списано двадцать килограммов сахарного песка, четыре килограмма муки, триста пятьдесят килограммов картофеля.

В пищеблоке нет вентиляторов, в моечном отделении - черные стены, осыпается краска и штукатурка.

В бане нет душевых кабинок, стены не облицованы плиткой, отсутствуют смесители, из одного крана течет кипяток, из другого - холодная вода. Вместо вентиляции в потолке пробиты две сквозные дыры, зимой бывает холодно.

Ну и территория не огорожена как следует, не благоустроена, не освещена в вечернее время. О спортплощадках говорить устали. Рядом пункт приема посуды...

Высказался по всем больным вопросам. Отвел душеньку.

Я считал, что Наташа не отличается склонностью к рассуждениям. А тут вдруг она открылась с неожиданной стороны.

- Вы считаете, что в детдоме плохо. А мне, например, нравится, когда в детдоме плохо! Стены грязные - ну и что? Еще приятнее выйти на улицу. Из туалета льется в подвал? Ну и пускай! Вы бы не сказали - я бы и не знала. На кухне плохо? И слава богу! Скорее будут выдавать продукты, ничего не своруют. Баня холодная? В кранах вода не смешивается? Закалимся скорей, болеть меньше будем. Пьяницы ходят по территории? Так они добрые. Может, подарят чего-нибудь. Белье стирают паршиво? Пускай бы совсем не стирали. Может, нас бы домой тогда вернули. А то, что спортплощадок нет и сада-огорода своего - так наплевать на это! Спортзал в школе есть, а кушать и так дают, без огорода...

Она выпалила все это запальчиво, а в конце тирады вдруг смешалась, покраснела и убежала. А я подумал: вот как надо было писать в газету. Ее-то критика поживей моей будет...

Сидим с Ленкой, подклеиваем лабораторные анализы в медкарты. Заходит пятиклассник, широколицый, неразговорчивый, словно сонный. Попросил смазать йодом свежую царапину на ладони. Потом стал слоняться по кабинету. Вздыхает...

Мы с Ленкой работаем молча. Ленка время от времени косится на гостя. Хмурится...

Тот постоял возле шкафчика с медикаментами. Побарабанил тихонько по стеклу. Потом присел на топчан, который скрипнул, словно был недоволен.

- Чего маешься? - спросил я. - Помог бы нам...

- Не-а!..

Он отозвался хрипло, встал с топчана и пошел к двери. Деревянный, напряженный. Я заметил его скованность и удивился ей.

Вдруг Ленка ткнула меня кулаком в бок. Я подпрыгнул на стуле.

- Ты чего?..

Ленка повела глазами от спины уходящего на меня и снова на пятиклассника. Видя, что я "не секу", привстала, зашептала:

- Он полотенце ваше украл!.. У него за пазухой!..

- Правда?..

- Тюфяк, вы, Сергей Иванович!.. - сказала с непередаваемой интонацией.

И бросилась вон из кабинета.

Я вскочил и метнулся за ней.

В коридоре успел увидеть, как оглянулся пятиклассник и быстрее лани, быстрее зайца побежал...

Ленка за ним.

Тут и я скорее инстинктивно, чем осознанно, включил "третью скорость"...

Пятиклассник свернул к выходу из корпуса. Мы тоже... Он выскочил на улицу. Мы следом..

Обогнав помощницу, схватил за шиворот беглеца. Он рвался, хрипел, заставлял меня дергаться, пританцовывать.

- Где полотенце?.. - рявкнул я не очень, впрочем, уверенно и на Ленку оглянулся: она своим присутствием должна была обеспечить мое моральное право.

Пятиклассник придушенно зарыдал, перестал вырываться. Потом потянул из-за пазухи сложенное квадратиком вафельное полотенце. Полотенце развернулось и повисло, как белый флаг.

Ленка выхватила его и передала мне. Я взял и засунул в карман халата затолкал, умял, не складывая.

Отпустил мальчишку. Тот рыдал обреченно, взахлеб, не прикрывая лица, не стесняясь Ленки. Жалкий, слабый, незащищенный...

- Ты зачем?.. - спросил я по инерции и замолк, не окончил вопроса.

- Мамка пустого домой не пустит!..

Он обратил ко мне лицо, и ни единой потайной мысли не было в нем сейчас, предельно распахнутом...

- Как это?..

- Да ворует он!.. - сказала Ленка презрительно. - И домой возит. Иначе родители на выходные не примут!..

- Так ты правда?.. Чтобы дома побыть?..

Мальчишка смотрел и не отвечал. Я вынул из кармана скомканное полотенце, протянул ему.

- На!..

Тут между нами вклинилась, словно разгневанная фурия, Ленка.

- Нет уж!.. Пусть где угодно!.. Но не у вас в кабинете!..

Я глядел на них и видел столько злости в каждом! В мальчишке злость появилась внезапно, скачком, сию секунду. В Ленке бушевала с того момента, когда назвала меня тюфяком.

Он протянул руку - взять полотенце. Ленка ударила его по руке.

- Не лапай!.. - сказала басовито и грубо. Я сунул полотенце в карман, пошел к спальному корпусу.

- Идем работать, Ленка!.. - позвал на ходу...

Люда-проститутка убежала в очередной раз, но недолго была в бегах. Ее крепко избили (кто? за что?), и попала она в Военно-медицинскую академию. Там ее долго лечили. Потом воспитательница съездила за ней и привезла в детдом. Люда стала молчаливой после этого приключения. Мне очень хотелось поговорить с ней, расспросить ее. Давнишнюю ее браваду в моем кабинете я помнил. Но была ли она искренней?..

Люда рассказывать ничего не хотела. Выпытывать же я не имел никакого права...

Девчонки уже в коридоре кричали, звали:

- Сергей Иванович! Сергей Иванович!..

- Что?.. - Мы с ними столкнулись в дверях кабинета.

- Ира себе руку кусает! И кричит: "Не хочу жить! Не хочу жить!.."

- У нее кровь течет!..

- Ира? Не может быть!

- Пойдемте с нами!..

Ира-первоклассница сидела на кровати и растерянно смотрела на правую руку. Из прокушенной руки текла кровь.

- Ирочка! Ты что?.. - Я хотел поднять ее и унести. - Пойдем со мной!..

Она не далась. Тогда взял ее за левую ладошку, и она покорно пошла следом.

В кабинете обработал ранки и перевязал. Не руку тут надо было лечить. Дал ей транквилизатор, отвлек разговором. Она отвечала односложно. Отвечала хотя бы, и то хорошо. Потом разговорилась, но о причинах своего поступка ни звука. Словно забыла о нем...

Когда отводил в спальню, она казалась нормальной девочкой - маленькой, незаметной первоклашкой. Такой же, что ходила полгода назад в магазин покупать папу...

История с Иринкой меня доконала. Понял, что мириться с существующей воспитательной системой не хочу, а изменить ее не могу. Не знаю как...

Отчаянная идея возникла. Бредовая идея. Вернуть детей в семьи...

Нашел адреса в личных делах. И после работы помчался.

Иринкина мама оказалась толстой и самоуверенной. Она снисходительно улыбнулась, увидев меня.

- Детдом закрывают, - огорошил я ее. - Срочно заберите девочку!

- Как это "закрывают"? Почему?

- Он же для сирот. А ни одного сироты нет. Решили детей отдать родителям.

- Кто решил?

- Исполком.

- Да вы что? Серьезно?

- Заберите девочку!

- Да куда же я ее... Семья... Муж...

- Заберите...

- Безобразие! Тут что-то не так! Я разберусь!..

Она глядела на меня с подозрением. Человек со стопроцентным нюхом. Никому и никогда ее не объегорить...

Сережину маму-кассиршу я сразу узнал. Так она и должна выглядеть. Крашеная-перекрашеная. Прокуренная. Испитая...

Себе она, видимо, казалась красивой. Держалась кокетливо, с вызовом.

- Врач из детдома, - представился я. - Приехал сказать, чтобы забрали Сережу. Завтра же!..

- Ну чего вы так торопитесь! Объясните толком..

- Детдома отменяют... Детей раздают родителям...

- Ну и ну! Докатились!..

Она картинно откинула голову и захохотала.

- Петька! - закричала кому-то вглубь квартиры. - Детдома закрывают! Не справились даже с этим! На-ча-альники!..

Какое-то бормотание донеслось в ответ. Дама захохотала еще громче...

Я поспешно удалился. Бежал по лестнице, а сверху неслось:

- Доктор!.. Эй!.. Куда же вы?..

...Ленкина мама оказалась рыхлой женщиной, завитой "по-овечьему", с красными глазами. Лицо бледное, щеки отвисли, в ушах золотые сережки в форме листиков.

- - Я доктор из детдома. Заберите дочку...

- А что случилось?

- Хорошая ведь девчонка... Может, композитором будет...

Женщина вдруг заплакала. Захлюпала носом...

- Как же так... Думала, ей в детдоме лучше будет.

- Она вас любит. Воспоминания бережет...

- Да ей и вспомнить-то нечего... Казнить меня мало...

- Может, расскажете, как она жила до детдома? - Я подался вперед, намереваясь войти.

- В другой раз, доктор! У меня гости... Гость... - Она спуталась, вытерла слезы ладонью, слегка порозовела.

- Заберите дочку... Хотя... Не знаю...

Повернулся и ушел. Тошно было - хоть вой. И какого чуда я ожидал?..

...Они приехали на другой день, вечером. Все трое с одной электрички Иринкина, Сережина и Ленкина мамы.

Пришли ко мне в кабинет. Нарядно одетые и вроде бы смущенные. Хотя кто их там разберет...

- Скажите, а директора можно увидеть? - спросила Иринкина мама.

- Его нет сейчас. Есть дежурный воспитатель.

- Поговорим с дежурным...

- Да-да, поговорим...

Иринкина и Сережина мамы удалились.

- А у Леночки здоровье как? Как у нее с желудком?.. - Задержавшаяся Ленкина мама расспрашивала про дочку.

Я взял картонную папку - Ленкино медицинское досье - и перелистал ее. Чем болела и как лечилась... Антропометрия и лабораторные анализы... Записи хирурга, невропатолога и других...

Беспокойство мной овладевало, пока разговаривал. Что сейчас будет? Что я наделал?

Едва Ленкина мама ушла, сбежал домой. Не стал дожидаться повторных визитов...

Наутро Зинаида Никитична меня подкараулила.

- Зачем вы это сделали? - сказала укоризненно. - Глупая выходка! Знали бы, чего мне стоило утихомирить их! Особенно Иринкину мамашу. Она жалобу хотела писать.

Зинаида Никитична прошлась по кабинету. Задумалась. Присела к столу. Машинально поправила свои "золотые" очки.

- У директора и так зуб на вас. Знает он, что у вас тут вроде клуба. Разговоры да игры. А ваше дело - только медицина, только уколы да таблетки.

Она словно процитировала кого-то.

- Благодарите бога, что я дежурила!..

Зинаида Никитична встала. Я собрался выразить ей признательность. Но она понимающе улыбнулась и вышла.

Ну и чего я добился? К чему привела моя самодеятельность?

Несерьезно получилось. Когда бы не это Иринкино "не хочу жить"... Когда бы не знал Дениску, Сережу, Наташу, Лену, Димку...

Но что-то делать все-таки надо? С чего начинать?.. Если не на словах на деле?..

А разве я уже не начал?.. Неофициальный клуб в кабинете... Действительно, такой возник. Свободное, не дидактичное, не по плану общение с детьми... Наша сказка про кукушонка...

Но что я могу предложить? Какой выбор? Чем заменить сегодняшние детдома? Странные дома для ненужных детей...

Я убедился: девчонки чаще откровенничают, чаще открывают душу. Видимо, это им нужнее, чем мальчишкам. Или просто мальчики более сдержанны от природы?..

Иринка вдруг взялась мне рассказывать о том, как воспитательница брала ее к себе домой по выходным. Я не просил об этом, но слушал, конечно, с интересом.

- Я не люблю Фаину Филоновну, которая сейчас у нас. А Светлана Петровна была просто прелесть. Никогда не ворчала. Она меня первый раз взяла домой, когда у нас воды в бане не было, чтобы помыть. У нее такое полотенце есть - большое-пребольшое. Я таких никогда не видела. И чай у нее такой вкусный. И дочка у нее, как я. Могла бы задаваться, что у нее такая мама. Но ничего, не задается. Мы с ней играли вместе. У нее всякие куклы. Когда я уходила, она мне подарила одну. Я сказала Светлане Петровне, чтобы она меня тоже в дочки взяла. Но Светлана Петровна сказала, что у нее уже скоро должна родиться вторая дочка. А больше двух детей ее муж не хочет. Если бы я раньше ей сказала, Светлана Петровна меня бы обязательно взяла...

Эдика и Сережу избила воспитательница. На правом виске у Эдика багровые следы - сюда пришелся удар с размаху. На затылке у Сережи - шишка величиной с хорошую сливу. На юридическом языке это именуется легкими телесными повреждениями.

Ребята не возмущаются, не выражают протеста, они просто пришли показаться врачу.

- Мы костер жгли вчера вечером, - рассказывает Сережа. - Неподалеку был костер семиклассников. Нас было трое, семиклассников - двое. Пришла Алена Игоревна и стала запрещать нам жечь костер. А семиклассникам не запрещала. Мы свой потушили. Потом Орехов, который с нами был, подошел к семиклассникам и стал требовать, чтобы и они тоже потушили. Один семиклассник стал с ним драться. Другой смотрел. Мы тоже смотрели. Мы не хотели драться. И Орехову не надо было. И Алена Игоревна тоже смотрела. Потом Орехов убежал, а Алена Игоревна стала нас бить. И кричала, что мы мерзавцы, что мы должны были разнять дерущихся. А почему же она сама не разнимала?..

Я молчу. Обрабатываю телесные повреждения и отпускаю ребят. Тут же одеваюсь и иду в учебный корпус.

Разгоряченный, взволнованный, предстаю перед директором. Он меня подробно расспрашивает и обещает поговорить с Аленой Игоревной. На этом расстаемся, и я возвращаюсь в свой кабинет разочарованным. Чего я, собственно, ждал? Крови Алены Игоревны? Так директор знает, как ее наказать. Объяснений варварскому поступку? Видимо, как раз объяснения мне и не надо. Видимо, я надеялся, что директор все поймет сразу и вернет мне ясность представлений о воспитательском труде, утраченную после поступка Алены Игоревны. Вернет мне уважение к воспитателю...

Решил поговорить с ней самой. Дождался в воспитательской. Вежливо попросил зайти ко мне.

- Как вы могли? - спросил, когда остались наедине. - Почему вы их избили?..

Алена Игоревна посмотрела на меня снисходительно (совсем как Иринкина мама, когда к ней явился). Слегка покраснела.

- Кто дал вам право лезть не в свои дела!.. - отчеканила внятно и напористо, отделяя слово от слова, увенчивая каждое восклицательным знаком. - Вы шпион и доносчик! Мне наплевать на вас!..

Она резко повернулась и вышла.

"Какая страшная девица! - подумал я ошеломленно. - Она ведь уверена, что права!.. Что ей можно бить учеников!.."

Обрабатывал в очередной раз повреждения Эдика и Сережи. Эдик простодушно рассказывал о том, как плакал, избитый воспитательницей...

Пришел к директору.

- Алена Игоревна не может быть воспитателем!

- Требуете, чтобы уволил?

- Да... Требую...

Он поглядел внимательно. Что-то прикинул. Вздохнул.

- Если она повторит... В общем, уволю... А вы?..

- Что я?

- Вы долго собираетесь у нас работать?..

Пришла моя очередь вздыхать.

- Пока не пойму, что и как надо изменить...

- Ну-ну!.. - сказал директор...

Сережа встречает в изоляторе день рождения. Я ему дарю коробку недорогих конфет и книгу. Сережа рад. С ним вместе болеют двое одноклассников, Валерка и Леня. Валерка местный, в поселке у него есть бабушка. С моего разрешения Валерка убегает к бабушке и приносит литровую банку варенья.

Ребята приглашают меня на пиршество, но я дипломатично отказываюсь. Мальчишки съедают варенье, являются в кабинет, и мы устраиваем "настольный чемпионат" - морской бой, крестики-нолики, ребусы, шарады...

Заглядывают другие ребята. Некоторые поздравляют Сережу, предлагают потаскать его за уши.

- Прежде чем таскать, нужно подарить что-то!.. - отвечает Сережа.

Сверстники называют его ушастиком. На нем застиранная рубаха, когда-то бывшая белой. Она больше на два размера, чем нужно Сереже. На ногах у него физкультурные шаровары, почти новые, и кеды без носков...

Ребята рассказывают, что молодые воспитательницы хвастаются перед ними силой. Недоумеваю, зачем это надо?.. Неужели верны мои прежние догадки? Неужели девчонки настолько закомплексованы, что им надо непрерывно самоутверждаться?.. Здесь, в детдоме, они ощутили вкус вседозволенности. Обрели иллюзию значительности, не будучи значительными на самом деле, еще не состоявшись как личности. Я переговорил с несколькими и убедился, что, кроме самомнения и чужих фраз, в них ничего нет. Никаких осознанных педагогических поисков, никакой положительной программы, пусть даже прожектерской, неосуществимой, но своей, выстраданной, пропущенной через сердце. Ах, как бы я уважал этих девушек, если бы почувствовал в них что-то свое, незаемное!.. Нет, они слепо идут за директором, нахватавшись педагогических вершков. И демонстративно презирают старых воспитателей. Это показное презрение выдает их мелочность...

Пробовал их критиковать. Говорил, что не дети для них, а они для детей. Но как об стену горох...

Ленка, смешно шевеля губами, расхваливает свою воспитательницу.

- Она такая молоденькая, такая красивенькая! Я прямо влюбилась в нее. А как одевается! Джинсы и сапоги американские, кофточка японская. Неужели и я так смогу, когда вырасту?.. На сапогах подковки. Идет - издалека слышно. А какая смелая! Рассказывала, как пристали хулиганы. Она одному подножку, другому подсечку, третьего сумкой по голове. Бац, бац, бац... Даже папа с мамой ее боятся. Как она скажет, так тому и быть. У нас в отряде Петька попробовал ее не послушаться. Она за это такое ему устроила - не рад был. Все увидела: и уши его лопухами, и ногти обгрызенные, и спину сутулую, и нос мокрый. Так ему и надо...

На следующий год она собирается девочку маленькую родить. Уйдет от нас. Так жалко, так жалко. Я, наверное, заплачу, когда она уйдет. А может, и не буду плакать. Может, снова придет молоденькая и красивенькая...

...Добился от СЭС предписания устранить все наши канализационные и прочие прорехи к определенному сроку. Если предписание не будет выполнено, детдом обещают закрыть...

Подходя к детдому, увидел: Сережа сидит на подоконнике третьего этажа, свесив ноги наружу.

- Сергей Иванович! - закричал он сверху. Видимо, это значило: "Полюбуйтесь, каков я молодец!.."

- Сережа, не надо так сидеть! - сказал я спокойно и пошел к входной двери.

- А я не сижу! - крикнул Сережа.

Я поднял голову и обомлел. Он спрыгнул с подоконника и теперь то ли стоял, то ли висел спиной ко мне. Мгновением позже я заметил, что ноги его упираются в небольшую выемку в стене.

- Забраться внутрь-то, наверное, не сможешь? - сказал я насмешливо. Втаскивать на веревке надо?..

- Смотрите! - крикнул Сережа и с кошачьей ловкостью оказался снова на подоконнике. Затем он спрыгнул в коридор, не удостоив меня больше ни возгласом, ни взглядом. Видимо, решил, что я не способен оценить его "класс".

Облегченно вздохнув, я потянул на себя входную дверь...

Говорил уже, что, по-моему, больше всего страдают от недостатка внимания, ласки, теплоты девчонки-первоклассницы. Им больше других нужно, чтобы кто-то их просто жалел. Я пытаюсь это делать - поглажу по голове, привлеку к себе, шепну что-нибудь ласковое на ухо. Им нравится. У них стало привычкой - забегать ко мне каждый день после занятий. При этом четко соблюдают "мотивировки" - каждая обязательно на что-нибудь жалуется. Я с ними поговорю, развеселю - и тогда они шумливой стайкой летят в свою спальню.

А тут вдруг устроили игру. После уроков по одной крадутся по коридору, тихонько стучатся в дверь - словно синичка клювиком, - и убегают на цыпочках, и возбужденно шепчутся неподалеку. Мне отчетливо слышно, как они хихикают, - ждут, видно, что я буду выскакивать из кабинета после каждого стука. А я не выскакиваю, работаю с диспансерными картами и улыбаюсь. Я понимаю, что эта игра не пустое озорство, а как бы знак внимания с их стороны.

Дав им натешиться, распахиваю дверь, зову их, и они влетают с визгом и смехом и хвастают друг перед дружкой, как они ловко подкрадывались и как быстро убегали, чтобы я не поймал...

Нам сто рублей в месяц дается на лекарства. То есть по полтиннику в месяц на каждого из двухсот воспитанников. Конечно, этого недостаточно лекарства дорогие и болеют ребята часто. Кто утверждал эти нормативы, откуда они взяты, с какого потолка, не знаю. Покупаю на свои те, что подешевле - зеленку, альбуцид, - и приношу в детдом. Но на мою зарплату не разбежишься - сто двадцать рублей при стаже пятнадцать лет. Приходится бегать в больницу и там, во взрослом отделении, выклянчивать медикаменты у знакомой медсестры. Она дает, как человек совестливый, но при этом нарушает свои, больничные, правила. Мне ее подводить неохота, но без ее подмоги, без ее "подачек" обойтись не могу. Вот и хожу к ней, вот и подталкиваю на совершение очередного должностного проступка. Но не считаю себя виноватым. Тот виноват, кто нам так запланировал и подтолкнул к подобному поиску обходных путей.

Ленка со своими длинными прямыми волосами выглядит модно и красиво. Невольно ею любуюсь. Но вот она с моей помощью снимает сапоги, и я перестаю любоваться, начинаю ее ругать. Потому что она в резиновых сапогах на босу ногу. И ноги у нее немыслимо грязные. И грибок между пальцами.

Высказываю ей все, что думаю. Заставляю ее помыть ноги. Обрабатываю места, пораженные грибком.

И тут она сообщает сногсшибательную новость. Ее мама хочет вернуть себе родительские права и забрать Лену из детдома.

Радуюсь вместе с ней и выспрашиваю подробности. Ленкина мама сильно пила, буянила. Потом ее послали на лечение и "подшили ампулу под кожу". Ленка ее "воспитывала", когда ее выписали, - просила больше не пить. Сейчас маме осталось оформить всего одну какую-то бумагу. А потом они с Ленкой пойдут в суд - там будет решаться вопрос о возвращении женщине родительских прав...

Радуюсь вместе с Ленкой, и мне даже не верится - редко бывают подобные истории. Приглядываюсь к Ленке - нет, по ее виду нельзя усомниться в ее искренности.

Мы глядим друг на друга, улыбаемся и поем во все горло песню из нашей сказки, которую мы сочиняли вместе:

Если дома папа, мама,

Лампа светит на столе

Это значит, самый-самый

Ты счастливый на земле...

И пока звучит песня, я вспоминаю свою авантюрную поездку по родителям. Неужели мой визит сыграл все-таки какую-то роль в решении Ленкиной мамы?..

Зинаида Никитична сердитая, хмурая. Посматривает на меня с неудовольствием. Чего, мол, копаешься, осматривай ребят поскорей. Сегодня, видимо, ей не до разговоров.

Я так и спрашиваю "в лоб", когда ее ребята уходят в баню.

- Не до разговоров вам сегодня, Зинаида Никитична?..

Она встряхивается, будто муха укусила.

- Заметили, что злая? Правильно. Поговорила с директором по душам и с его гвардией. Надоел их апломб. Ни гласности у нас, ни демократии. Так и сказала... Всё втихаря, рука об руку с подхалимами. А мы, которые не приближены, обо всем узнаем в последнюю очередь. Да и то не от директора, а от той "сороки", что "на хвосте приносит". В демократию-то он хоть пытается играть, потому что иначе ему не прожить сегодня, но его игры шиты белыми нитками. А уж гласности у нас никогда, видимо, не будет. Виноваты, между прочим, и мы. Привыкли молчать. Я вот выступила, а теперь маюсь. Боюсь последствий. Хотя какие могут быть последствия? Нет, лучше промолчать в другой раз, не соваться. Так решила...

- Потому и злитесь, что так решили?

- А вам-то прямо все надо знать!.. - с досадой сказала и ушла...

Димка - человек сердитый. Вернее, не так. Ему нравится быть сердитым и умным в моем кабинете. Там, за моей дверью, он озорует и учителей изводит не меньше, чем другие восьмиклассники. А здесь...

- Вы, взрослые, требуете только от нас, но не от себя! разглагольствует Димка. - Вы все врете нам и делаете так, как вам хочется. А мы должны быть на поводке, как домашние зверюшки, - ни своего мнения, ни своей воли. Почему-то ни один взрослый не считает себя плохим. Пусть он пьет, курит, крадет, обманывает, все равно он хороший. Он уверен, что он хороший, что с него надо брать пример. А мы, если не по-вашему делаем, сразу плохие. Если делаем так, как считаем правильным, - опять плохие. Если говорим честно, что думаем - плохие. А почему мы должны к вам приспосабливаться? Потому что вы старше? Кто старше - тот глупее. Только так надо считать. Раньше знаний было мало, старики хранили их и передавали молодым. Знания были в старых головах, как в консервных банках. А теперь знания меняются, как молнии во время грозы. Нужны только самые новые знания: чем они новее, тем верней. Следующая молния отвергает предыдущую. Ваши знания устарели, прокисли, никому не нужны, кроме вас. Это знания прошедших лет, они заняли вашу голову, взяли ее в плен и не дают вам увидеть ничего нового. Они, конечно, достаточны для вашей жизни - но ведь только для вашей. Не выдавайте их за всеобщую мудрость, не учите нас "вашему", помогите нам найти "наше" - и мы будем хорошо к вам относиться!..

Димка не ждет от меня какой-либо реакции. Он не хочет спорить. Ему не нужны мое одобрение или неодобрение. Мне кажется, ему нравится как раз то, что я выслушиваю все его выпады и восклицания спокойно, не прерываю, не одергиваю.

Наших ребят ни за что не отправишь лечиться перед выходными.

- Ты болеешь, - говорю я. - Тебе надо лечиться.

- Ага! Только в больницу не пойду!

- Не хочешь лечиться?

- С понедельника - пожалуйста!..

Сколько ни уговаривай, с "понедельничной" позиции сдвинуть их невозможно. Начинаешь расспрашивать о причинах упрямства - и все причины сводятся к посещению родичей.

- У меня тетя приезжает из Молдавии - как же я не поеду!..

- Меня мама будет ждать, а я вдруг не появлюсь!..

И так далее, и тому подобное.

Они отчаянно цепляются за свои визиты. Всем готовы пожертвовать, и здоровьем тоже, лишь бы не пропустить очередной поездки домой.

Мне почудилась какая-то обреченность, надрывность в этом их цеплянии. Подумалось, что именно так утопающий хватается за соломинку. Вдруг по-новому их увидел, когда пришла эта мысль. Они бывают нахальные, грубые, жадные. Но они... утопающие. С того началась жизнь, что их кинули в омут и отвернулись. Они захлебываются, дергаются бестолково, страх застилает глаза. Детдом - рука, протянутая им. Эта рука держит их на плаву. А берегом, желанным и спасительным, для них может быть только семья...

Шел по улице, думал о наших ребятах и вдруг понял мгновенно, а вернее, сильно почувствовал, как вредна частая смена детдомов, которая для всех для них вроде бы обязательна. Но кто это установил? Кто узаконил?..

Смотришь их личные дела - уже до школы успели повоспитываться по двум-трем адресам. А в школьные годы их тасуют, словно карты в колоде. Причем обнаружить обоснования для перевода, понять логическую необходимость его зачастую совершенно невозможно.

Почему бы, например, не быть ребенку в одном детдоме до выпускного бала, до выхода в самостоятельную жизнь? Разве это плохо? Разве это как-то отрицательно влияет на ребенка?.. Наоборот, калейдоскоп детдомов лишает маленького человека чувства "гнезда", превращает его в перекати-поле. В детстве нужны неподвижность, оседлость. Нужны для того, чтобы в сердце по крупице сконцентрировалось, проявилось, обрисовалось чувство принадлежности, причастности к Отчизне, чувство любви и благодарности. Это очень медленный и нежный процесс. Когда ребенок живет в семье, этот процесс происходит как бы невзначай, самопроизвольно. Когда ребенок проводит все детские годы в одном детдоме, этот процесс тоже возможен. Когда же его перекидывают из одной точки в другую и лишают ощущения родного места, тогда, в конечном итоге, Отчизна получаешь кого угодно, только не заботливого сына...

- Что такое счастье? - спросила у меня Наташа. Я подумал и, конечно же, спел начало нашей любимой песни кукушонка.

- Это хорошо, а что еще лучше? - спросила Наташа.

- Не знаю.

- Самое большое счастье - вообще не родиться Быть рябинкой или ромашкой. Стоять под солнцем, под дождем. Играть с ветром. И чтобы кругом был дремучий-дремучий лес. Чтобы людей вообще не было...

Слезы вдруг послышались в ее последних словах. Я испугался. Думал, сейчас будет истерика. Но тут в коридоре зазвенел бодрый Димкин голос, и Наташа оглянулась на дверь, отвлеклась, готовая убежать, исчезнуть...

- Как по-вашему, я хороший человек? - сменяя Наташу, спрашивает Димка.

- Нормальный.

- А что значит нормальный?

- Значит, ты помесь ангела с чертом. Как и все другие.

- А комсомолец я хороший?

- Не знаю. У себя спроси.

- Плохой, конечно. Я просто не знаю, не могу сказать, зачем нужен комсомол.

- Если тебе не нужен, мог бы не вступать.

- Это сейчас так. А когда вступал, заставляли всех подряд. Я и пионером плохим был. Выбрали зубрилку командиром. Никто ее не уважал, кроме учителей. На первый только сбор пришел. Протоколы там всякие, голосования. Зачем?

- Встряхнись, Димка!

- Попаду в интересную жизнь - расшевелюсь... Мне стало страшно после этого разговора. Скольких людей губит формализм! Но на Димкином примере видно, что они еще не окончательно потеряны.

Сделал Лену своим "дублером". Кто с какой просьбой или жалобой приходит, сразу попадает в руки нашей "бригады". Я выслушиваю, ставлю диагноз, делаю назначения. А Лена тут же мои назначения выполняет. Если кто-то из ребят удивляется этому, я шутливо говорю:

- А вы разве не знали? Перед вами не Лена, а главный заместитель вашего врача!..

Ребята подставляют ей свои царапины или носы, и Лена смазывает их йодом или закапывает капли.

Ей это нравится. Она краснеет от удовольствия, когда я ее поторапливаю:

- Давай, хозяюшка, давай веселей! Ты же все тут знаешь! Как бы я без тебя!..

Она старается, хмурит бровки и делает вид серьезный, даже сердитый. Деловито покрикивает, если в кабинете много народа.

А когда все уходят, я рассказываю Ленке о правилах наложения повязок и о действии разных лекарств.

Привез из Дома санитарного просвещения большой пакет плакатов, памяток, буклетов. Дал два самых красивых Ленке, чтобы повесила у себя в спальной. И вдруг следом за Ленкой явилась толпа возбужденных девчонок и все потребовали "даров". Я вытащил все, что привез, и попросил Ленку распределить. Она брала плакат за плакатом, разглядывала, читала надписи. Девчонки тянули руки, получали и прижимали к себе бумаги, выспрашивали, где я их достал. У них были лица голодающих, которым дали поесть.

- А разве девочки тоже должны обтираться водой? - удивилась одна, разглядывая рисунок. - Я думала, это только мальчикам нужно!..

Они умчались и минут через пятнадцать пригласили меня. Их спальня украсилась разноцветными пятнами, и по контрасту с типографским великолепием особенно жалко выглядели стены, которым нужен был ремонт...

Позвонил в редакцию районной газеты. Спросил, что с тем письмом о детдоме, которое я послал.

- Ваше письмо мы передали в производственный отдел, - ответил женский голос. - Ваш детдом областного подчинения. Надо выяснить конкретно, в какой мере за него отвечает район и в какой мере - область. Кроме того, надо было вам какие-то предложения дать конкретные по устранению недостатков...

Сказано это было деловито, и я понял, что моя заметка никого не взволновала.

Положил трубку и отказался от надежды на помощь прессы... Санэпидемстанция тоже ничем помочь не в силах. Надавали лишь грозных предписаний. Но все сроки "для устранения неполадок" прошли. И никаких речей о закрытии детдома. А ведь пообещали сгоряча...

Олю за нарушение дисциплины выгнали из отряда и перевели в спальню к первоклассницам. Она отказывается там спать - приходит на ночь в изолятор. Я делаю вид, что не знаю об этом.

Раньше она почти не бывала у меня в кабинете. Сейчас появляется часто вместе с Леной и Наташей. Молчит Слушает, как мы разговариваем. И вдруг ее прорывает. Остается одна в кабинете, когда прозвучал сигнал на обед и все убежали. Говорит, говорит...

- Самые верные в мире собаки. Мама с папой могут отказаться от дочки, а собаки никогда не откажутся от друзей. Собаки не предают.

Вы рассказывали, как учились в медицинском институте, Сергей Иванович, а я пойду в ветеринарный. Я все узнала. Чтобы заниматься служебным собаководством, обязательно ветеринарный надо кончить. Я всю жизнь буду с собаками. Я их любить буду. И они меня. А потом - не сразу - я стану начальником и буду все делать, чтобы служебным собакам жилось лучше...

Сережа и Лена помогают мне вклеивать в карточки результаты плановых анализов.

- Я сейчас про Сталина читаю, - говорит Сережа. - Очень страшно. Он был преступником. Как ему разрешили стольких уничтожить!

- Было страшное время, - говорю я. - Он всех обманул. А ему верили.

- Я и то понимаю, кто честный, а кто враг.

- Сегодня друг, а завтра враг, - вступает Ленка. - Разве так не бывает?

- Понимаю, почему нас так много! - восклицает Сережа. - Всех лучших людей Сталин уничтожил. То есть наших дедов. Если бы наши, - он запинается на секунду, - родители от этих лучших произошли, мы бы тут не были.

- Бы, бы, бы... - ворчит Ленка. - Будешь петь с нами?

- Вы и сами с усами!.. - говорит Сережа насмешливо.

Мы работаем и напеваем тихонько наши песни...

- Вы можете погулять со мной? - спрашивает Женя из третьего класса.

- Когда?

- Вот сейчас. После обеда.

- Зови друзей. Свожу вас к Неве.

- Нет. Со мной одним. Со мной одним никто не гулял...

Мы вышли к Неве, спустились по обрывистому берегу. Солнце грело так ласково. Река дробила его свет, и каждая волна, каждый всплеск несли на себе маленькое солнышко.

Слева был подъем, покрытый редкими еще травинками и листиками. Так их было мало, что каждая травинка и каждый лист выглядели шедеврами.

- Я хочу кораблики пускать! - Женя стал поднимать прутики-соломинки и бросать их в воду.

- Давай пойдем в путешествие!.. - Я показал рукой вперед. Песчаная полоска тянулась почти до горизонта и далеко впереди сворачивала вправо. Маленькие березки карабкались по обрыву. Некоторые, устав, клонились к воде.

- Давай!.. - Женя протянул мне руку, и мы пустились в путь. Цепочка следов-корабликов тянулась за нами.

Когда мы вышли за поселок, стали попадаться бревна. Они лежали на мелководье, поблескивая влажными боками. Жене обязательно хотелось пройти по каждому бревну, и я, если хватало длины руки, поддерживал его. Потом вдруг встретили длинную цепочку бревен, соединенных друг с другом. Она с мелководья уходила на глубину и, сделав полукруг, возвращалась к берегу.

- Пошли?.. - спросил Женя, повернув ко мне счастливое лицо.

- Пошли!..

Женя подал мне руку и первым ступил на зыбкую тропинку. Мы медленно двигались по бревнам. Солнечные зайчики слепили, волны бежали справа и слева от нас. Под ногами была глубина. Голова слегка закружилась, и я старательно ставил ноги, чтобы не покачнуться, не свалиться. Когда берег снова придвинулся, я не смог удержаться - вздохнул облегченно.

Мы побродили по лесу, а потом вернулись к поселку - вышли к Дому культуры. Тут мы увидели маленькую речушку. Сейчас, по весне, она была переполнена водой и силой - раздвинула, растащила бетонные кольца, положенные там, где ее пересекала дорога.

Мы попрыгали по этим кольцам. Интересно было глядеть в бешено несущуюся воду. Она завораживала. Какие-то силуэты скользили по ней извивались, переплетались. Что это было? Игра света? Тени зимы?..

И вдруг под стремительной поверхностью, в желтоватой мгле я увидел скрюченную лапу. Не поверил себе, но Женя подтвердил - тоже видит. Я опустил руку в воду, схватил, потянул вверх. Показалась вторая лапа. И вот под водой возникло видение курицы - безголовой птицы, которая, растопырив крылья, висела в нереальной полутьме. Вода перебирала перышки, и казалось, что курица шевелится.

- Отпустить? - спросил я у Жени.

- Отпусти!.. - кивнул тот.

Я разжал руку, и курица встрепенулась, понеслась куда-то суматошно, мелькнула белым бесформенным пятном и исчезла в бетонных кольцах, внутри которых ревела и пенилась вода...

Долго потом Женя вспоминал нашу прогулку.

Прибыла комиссия из Министерства просвещения. Очередная проверка.

Важная дама-инспектор ходила повсюду в сопровождении свиты. В свой черед пришли ко мне. Дама стала спрашивать о диспансеризации, об углубленных осмотрах детей. И... ни к чему не смогла придраться. Попросила отчет за прошлый год. Я вытащил "Журнал здоровья", в который у меня сведена вся необходимая отчетная информация. Объяснил даме суть своего новшества: только один отчетный журнал и никаких других бумаг. Зато в этом журнале все, что нужно...

Дама ничего не поняла и сказала, что должны быть формы документов, утвержденные министерством. Я сказал, что министерство требует много лишнего. Дама сказала, что министерству виднее, какие цифры лишние, а какие нет. Я сказал, что виднее всегда на местах, а не где-то там, в министерской дали.

После этого она разозлилась, что было заметно по ее глазам. Но вслух свою злость не показала - свиты постеснялась. Она спросила, где у нас шины. Я продемонстрировал шины Крамера на полке шкафчика. Дама заявила, что по инструкции министерства шины должны находиться на видном месте.

Меня смешили эти ее бесконечные "по мнению министерства", "по указанию министерства", "министерство считает"... Не сдержав улыбку, заявил, что, по моему мнению, шины здесь вообще не нужны, учитывая близость больницы и то, что "скорая" может быть у нас через пять минут после любого ЧП. Это ее еще больше разозлило. Так что при внешней вежливости накал нашей беседы возрастал стремительно.

Она пошла в изолятор, и тут судьба подбросила ей "подарок". В изоляторной посуде, предназначенной для больных, не хватало кружек и ложек. Тарелки и кастрюли были на месте, а вот кружек и ложек не было - девчонки унесли их на кухню.

В глазах у дамы появилось торжество. Я сказал про девчонок-помощниц, которые перестарались, проявив излишнее усердие. Но дама не слушала. Наступила ее "звездная минута", и она обрушила на меня потоки отшлифованной канцелярской демагогии. Когда она сказала о том, что "надо про детей думать", я не выдержал и снова улыбнулся. Дама после этого замолчала. Должно быть, сочла меня безнадежным. Выговор я, видимо, все таки заработал.

По закону парных неприятных случаев пришла ко мне в тот же день Валеркина бабушка. Толстая, краснолицая, она нависла надо мной, как скала.

- Почему вы положили Валеру в больницу, не спросив разрешения у меня?

- А почему я должен спрашивать у вас?

- Я ему бабушка!

- Вы отдали его в детдом.

- Это вас воспитательница науськала на меня?

Я промолчал.

- Подождите, вы у меня еще поплачете! От меня не один врач плакал!

Я промолчал.

- Все равно его выпишут! Пойду и заберу!..

Бабушка ушла. Я занялся ребятами, которые ждали помощи. Через час позвонил в больницу - спросил, отпустили Валеру или нет.

- Ну что вы! - ответила заведующая. - У него температура держится... Бабушка?.. Была, ругалась. Мы ее пристыдили...

Ленка прибежала и закричала.

- Сергей Иванович, дайте мне адрес!

- В лесу ты, что ли? Какой адрес?

- Ваш!

- Давал ведь уже.

- Потеряла бумажку!

- Ну, сбавь тон-то!

- С мальчишками дралась! Дураки - во!.. - Ленка повертела пальцем у виска. - Такие гадости говорят!.

- Когда тебя ждать в гости?

- Когда-нибудь!.. Прежде к маме надо съездить в субботу. А потом уже к вам.

- А ты пропусти один выходной.

- Да вы что! Чокнулись?

- Иди-ка успокойся! Когда захочешь, тогда и приедешь. Всегда буду рад...

Я написал на рецептурном бланке свой адрес. Ленка взяла его и ушла.

Только на другой день до меня дошел дичайший формализм комиссии из министерства. Они приехали, свысока поучили нас, как жить и работать. А когда мы попытались поднять болевые темы, те, о которых я писал в районную газету, нас вежливо и непреклонно оборвали, не пожелав даже выслушать до конца. Зачем, нужны, спрашивается, подобные инспекции?..

- Ну что, были "репрессии"? - спрашиваю у Зинаиды Никитичны. Напоминаю наш разговор о том, как она выступила против директора.

- Не было никаких, - Зинаида Никитична говорит торжествуя. - Но не это меня излечило от страха. Меня ребята вылечили, восьмиклассники. Я тут недавно дежурила, и получился у нас очень острый разговор в их спальной. Они ничего не принимают на веру, стремятся самостоятельно все находить, вырабатывать в себе. Они будут борцами. Они не испугаются говорить правду, как мы боимся по привычке. Как я боялась...

- Димка небось больше всех выступал?

- А откуда вы знаете?

- Он умница. Но хитрый. И озорной...

- Алеша, тебе куртку стирали хоть раз? - Я показываю на школьную форму, заношенную и покрытую на груди белыми пятнами.

- Не-а! Но зато ее гладят каждую неделю! - отвечает первоклассник Алеша. - Стирают рубашки, трусы и майки...

Он плотный, чернобровый. Когда говорит, не смотрит прямо - глаза все время стреляют вправо-влево.

- Расскажи про папу с мамой. Пили?..

- Не-а! Только папа водку. Я тоже один раз...

- Папа угостил?

- Папа хороший. Меня от мамы защищал.

- Но ведь мама не пила?

- Мама психовала. А один раз я картошку с ней чистил. Она тогда не психовала.

- А еще что хорошее помнишь?

- Бабушка мне мороженое купила.

- Она где живет?

- Вместе с папой и мамой. Она тоже водку пила. Но не каждый день. И тоже от мамы меня защищала.

- Ты боялся, когда мама психовала?

- У нее глаза такие... И кричала. Будто ей больно.

- Била тебя?

- Что вы! Никогда не била!

- От чего же тебя защищали?

- Не знаю. Мы с папой убегали. И пили пиво.

- Ас бабушкой?

- С бабушкой вино пили. Сладкое...

Алеше девять лет. В первом классе учится второй год. Иногда в разговоре вдруг начинает изображать младенца - сюсюкает, коверкает слова, старательно заменяет "р" на "л", словно забывая ненадолго, как она звучит, эта "рычащая" буква...

Сережа почти не заходит. От других ребят слышу, что он плохо ведет себя на уроках, не делает заданий, грубит учителям. Девчонки сказали, что он стал курить.

Приглядываюсь к нему во время визитов. Ничего внешне в нем не изменилось. Правда, молчаливее стал. И в глазах иногда мелькает что-то. Будто серая дымка появляется на секунду-другую. Что она означает? О чем говорит?..

Пытаюсь его вызвать на откровенность. "Как дела?", "Как жизнь?", "Что не ладится?" Но откровенные разговоры, видимо, ушли в прошлое. Он отделывается общими словами. Потом выпрашивает что-нибудь - поливитамины, аскорбиновую кислоту или глюкозу - и исчезает.

Что с ним происходит? Знаю, что он дерется чуть ли не каждый день. Знаю, что для него нет теперь авторитетов.

Может быть, он озлобился из-за чего-нибудь? Может быть, переходный возраст? Скорее всего, и то и другое.

Хочу ему помочь. Рассказываю о той гормональной буре, что сейчас в нем бушует. Пытаюсь научить его азам аутогенной тренировки. Не знаю, слышит ли он меня? Хочет ли меня услышать?

Мне объявили выговор. Формулировка мягкая и расплывчатая. "За недостатки в организации питания..." "На ушко" посоветовали впредь не раздражать инспекторов из министерства.

Меня выговор не огорчил. Задела бесполезность комиссии. Много человек потратили много часов на то, чтобы приехать в детдом, с важным видом его обойти, пропустить мимо ушей наши сетования и удалиться, считая, что сделали полезное дело...

Димка глядит исподлобья, туча тучей.

- Что случилось? Вид у тебя смурной.

- Какой самый лучший способ самоубийства? Вы же медик, должны знать.

- Ты... шутишь?

- Ничего я не шучу! Каждый гад меня может обозвать! И возразить нечего!

- А понятнее можно?

- Иду сейчас по поселку и натыкаюсь на пьянчугу. Грязный, щетинистый, глазки мутные. Из кармана кусок сахара вынул - весь в желтых крошках - и мне протягивает. А сам бормочет: "Приютский!.. Сиротка!.. Несчастненький!.."

Димка кривляется, передразнивая пьяного.

- Если уж он меня попрекнул, слизняк, пьянь, значит, он чувствует себя выше. Значит, я в самом деле такой, как он сказал...

Димка прикусывает нижнюю губу, морщится, вот-вот заплачет. Не знаю, как его утешать. Дать пустырника выпить, что ли?

С облегчением слышу сигнал на обед...

Такое бывает только в детдоме. Прибежали девчонки-первоклассницы, принесли находку, попросили ее "вылечить". Они нашли на улице резинового надувного Чипполино. Большая, красиво раскрашенная игрушка была вся в проколах и порезах. Какой-то семейный ребенок натешился и выбросил. А наши разве мимо пробегут, если увидят брошенную на земле игрушку? В спальнях у этих девчонок есть шикарные куклы, которым, я уверен, могли бы позавидовать бывшие владельцы Чипполино. Но все-таки им надо подобрать то, что под ногами, из-за "комплекса обделенности". Шикарные куклы им выданы, то есть не совсем свои. А эта игрушка подарена судьбой, она безраздельно своя, не казенная.

Я думаю, как же вылечить Чипполино. И нахожу простой рецепт. На каждый порез, на каждый прокол вместе с девчонками наклеиваю полосочки лейкопластыря. Множество белых черточек появляется на физиономии, на теле, на руках и ногах озорного "лучишки". Надуваем игрушку. Она округляется, будто оживает. Девочки, ликуя, уходят с Чипполино. А я убираю лейкопластырь в медицинский шкафчик. И жалею, что все так быстро кончилось. Мне понравилась эта "реанимация"...

Мой кабинет стал для некоторых ребят школой сопереживания. Они здесь как в театре. Пришел, например, Валера - проткнул руку, когда открывал перочинным ножом банку сгущенки. И зрители ахают, охают, восклицают, комментируют каждое мое движение, пока обрабатываю рану и накладываю повязку. И Валера "на миру" держится геройски, бравирует:

- Мне так весело было, когда это случилось! Гляжу на руку и смеюсь!..

Или Димка пришел с клещом, впившимся в шею. Зрителям снова повод поохать, посочувствовать. Смотрят, раскрыв рты, и недоумевают: почему я сразу не удаляю клеща, а для чего-то ищу бензин. Поджечь я его, что ли, решил? Так ведь обгорит шея у Димки!..

Порой мне кажется, что милосердны они только здесь, в кабинете. Хотя это, конечно, преувеличение. Но зная про их бесконечные драки, их грубые наскоки друг на друга, обрабатывая их, поцарапанных, пораненных и даже покусанных (Алешку-первоклассника дважды за день укусили), невольно думаешь, что иного места для милосердия, кроме кабинета медицинского, они не знают. Тянет же их все-таки к доброте, к жалости. Приходят, стоят, вздыхают хором. Почему же для них жалость - понятие вроде бы пространственное, внешнее, а не душевное? Здесь можно другого пожалеть, а за дверью - ни за что...

Ленка молча разглядывает меня и тяжко вздыхает. Я тоже себя осматриваю. Вроде все в порядке. Что же она так уставилась?

- Вы разве глупый, Сергей Иванович? - говорит Ленка, изучив меня.

- Всякий бываю. Но вообще-то не жалуюсь.

- А наша воспиталка вас глупым назвала. Я ей рассказала, как вам помогаю лечить, как лекарства раскладываю, перевязочный материал готовлю. Думала, она похвалит. А она губки сморщила: только глупый человек может тебя, Лена, к лекарствам подпустить. А сама даже не знает, как бинтовать надо: к себе или от себя...

- Значит, не будешь больше мне помогать?

- Ну да! Сколько хотите! Только она ведь снова будет вас называть!

- А разве ты с ней согласна? По-твоему, я разве глупый?

- Не-е-ет!..

Ленка тянет не слишком уверенно. Я улыбаюсь.

- Ну и будь моей помощницей. Поняла?..

- Я-то поняла. А вот она...

Ленка замолкает озабоченно.

Ко мне привязался Женя, с которым мы ходили на прогулку, миниатюрный, словно игрушечный, мальчик из третьего класса. У него огромные, очень умные глаза, длинные пушистые ресницы. Мне кажется иногда, что за его хрупкой оболочкой скрывается многое повидавший и переживший человек.

Он приходит ко мне, прижимается плечом к моему плечу и стоит молча. А я пишу свою бесконечную писанину в медицинских картах и боюсь шелохнуться, чтобы не показалось ему, что я его оттолкнул. Иногда задаю какой-нибудь вопрос, и он отвечает немногословно. Когда появляются другие посетители, он тихонько отстраняется и садится на стул рядом со мной. О родителях я решил у него не спрашивать. Но вскоре почувствовал, что привязываюсь к Жене, жалею его, не могу понять, как от него можно было отказаться.

- Ты помнишь маму? - спросил его, готовый тут же сменить разговор.

- Не помню. Старший брат рассказывал. Нас у нее было двенадцать. Девять мальчиков и три девочки. Шесть мальчиков только до года дожили и померли - кормила плохо. Остальные в разных детдомах. За детей дают деньги - пособия. Вы знаете?..

Я киваю головой.

- Она нигде не работала. Жила на эти пособия. Для того и заводила нас, чтобы деньги получить...

Женя замолкает. И я тоже молчу: делаю вид, что занят своей работой. Но сам так напряжен, что от случайного скрипа вздрагиваю.

- Лешка, ты, оказывается, трус! - говорю я. Бледный Леша забился в угол кабинета. Ему надо сделать укол - у него тяжелая ангина. Но вот поди-ка вымани его из угла!

- Не люблю трусов! - говорю с презрением.

- Я не трус! - обижается он. - Я маму знаете как защищал!

- Как?

- Один сосед маму обзывал по-всякому. А я к нему, к соседу, через форточку забрался и разбил его телевизор.

- И сосед тебя не поймал?

- Что я, дурак! Я без него! Он потом кричал, что это я. Но ведь не видел!

- А маме ты рассказал?

- Рассказал.

- И что она?

- Смеялась очень.

- И все?

- Просила больше не лазать...

Леша выдвинулся из угла на середину кабинета. Я подошел к нему со шприцом.

- Да делайте, если надо!.. - Леша сказал это небрежным тоном, но голос предательски дрогнул.

- Теперь вижу, что не трус! - похвалил я.

И сделал укол...

Почему все, кто угодно, "виноваты" в перекошенных судьбах детей милиция, педагоги, врачи, - и только их родители ни в чем не виноваты? Я слышал, как оправдывалась одна мамаша, и не мог сдержать невольного чувства гадливости.

- Да милиция у меня украла ребенка! Воспользовались, что меня не было дома! Воры! Их бы самих судить надо за это, милицию! Шпионили, совали носы, доносы писали! Гады! И врачи не лучше. "Ребенок ослабленный", "у ребенка рахит"... Откуда ему взяться, рахиту, если ребенок все время на свежем воздухе! Ни черта не понимают, коновалы! Только воображают... а учителя те вообще дармоеды! Сами калечат ребенка, а на меня валят! Какой же он недоразвитый! Щеки - во! Как помидоры! У недоразвитых таких бы щек не было! Бегает, прыгает - не хуже других! Им лишь бы на кого-то свалить! А разве это правильно? Они учителя, пусть они и отвечают за ребенка!..

Неплохо одетая, завитая и подкрашенная, она выглядела "как все". Никакого смущения, никаких угрызений совести вроде бы не испытывала. Возможно, собственная жизнь даже нравилась ей, устраивала ее.

Глядя на нее, я подумал, что гуманность может быть глупой, неоправданной. Должно ли общество быть гуманным к таким, как эта?

- Ребятам завидовала, - говорит Зинаида Никитична, - что жить им в обновленной стране. А теперь не завидую. Увидела: и я успею подышать чистым воздухом. Смотрю по телевизору на педагогов-новаторов. За них радуюсь. Смотрите, как непривычно все. Один превратил уроки в игру, в театр. Другой устроил так, что ребята учатся стоя. Нам кажется: как же так, устанут. Но медики подтверждают: ребятам стоя лучше, они бодрее себя чувствуют... А третий сократил уроки до тридцати пяти минут. И ребятам стало легче, они оживились, результативность повысилась... Может, и мы подумаем, как нашу жизнь организовать... Только совершенно по-новому... Совершенно по-другому... Боже ты мой! Как странно, как непривычно - жить без оглядки, свободно, творчески!..