Дом, которого нет

– Нет. Ни за что, – сказала Лора тихо,

вставая. Странно то, что не ушиблась.

В таком паденье Люцифер один ей

мог посочувствовать, поняв. Что тот не шибко

умеет. – Я не стану, хоть души,

подстилкой, будь хоть Ра, среди мужчин

ярчайший. Неужели после боя

я, тяжелейшей внутренней войны,

в сторонке от Сансары, став изгоем

в ней, попадусь на чары сатаны?

Битва финальна Будды с Кама-Марой…2

Ну хорошо. Узнаем цвет пожара. –

И, перепрыгивая через три ступеньки,

на третьем этаже она увидела

на вывеске: «Себя здесь только встретишь».

Колодец, он как раз – прыжок в себя.

И, мелкая приписка снизу: «Прочие

развития – в других колодцах». Точно,

ей выбор дан, – припомнила тут Лора.

По центру зала, освещённого луной

из узких окон, находился круг просторный,

заполненный чистейшею водой.

Круги другие, будто в танце, окружали

его. «Развилки всё, наверно». Выбор дали,

а всё же начала с центральной версии,

как наилучшей, Лейбницу мигнув.

И прыгнула в колодец, вмиг лишив себя

рук, ног, ушей и носа, глаз и губ.

Ей под водой приснился сон другой.

Она проснулась. В комнате – покой.

Инесса спит в обнимочку с подушкой.

Над головой висит блестящий шар,

вокруг идут, похожи на жемчужины,

поменьше, от него – на лесках. В дар

подвеску дочке привезла из отпуска

Вита. А Лоре – дух святой горы, в кусках.

Откинув одеяло, поднялась. Часы

показывали: собирайся в школу.

Но в воскресенье путь туда закрыт.

И призадумалась она насчёт раскола.

– Что значит это: можешь выбирать?

Живи, сдыхай, и – новая игра?

Сказала полоумная невеста,

что встречу я того, кто сердце мне

распотрошит. Но не ходить на место,

где встреча будет, я могу. Во сне

определю сама, его люблю ль.

Постойте-ка… Да правда ли я сплю? –

Щипнула руку. Больно стало. «Странно, –

решила Лора, – сон традиционный,

где наноси штыком, сколь хочешь, раны,

их ощущеньем не сопровождён. Да?»

В момент засомневавшись, как Фома,

казалась озадаченной весьма.

Тем временем Инесса пробудилась.

– Зачем вскочила, будто в комнате пожар?

Ло… Выходной же. Выспись, сделай милость.

Чтоб выспалась, впору под ключ сажать.

– Спи, спи, – шепча, сестрёнку убаюкала.

Оделась тихо и пошла на кухню. Зал

с лепниной в потолке, шикарной люстрою,

сморил их маму на диване кожаном.

Решила та, что спальня далеко весьма,

под утро заходя домой. Её укрыв,

остановилась Лора. Гордые черты

несли порок в чеканке красоты.

Всегда тщеславна, как ни ройся в памяти.

Блондинка с волосами до пупа.

В жилетках меховых. Букет армани с ней

сроднился. Иногда водила пап,

но не задерживались те по той причине,

что башня – требования её к мужчине.

Работала, как проклятая, Вита,

работу обожая. Визажист

сама, салон держала под софитом

лица прекрасного: имеешь – так держи

(винтовкой) внешность. Старина Шекспир

сказал в "Макбете" про подобный тир:

«Пусть ложь сердец прикроют ложью лица».

Так пули глаз под веером ресниц

обманом завлекали в них влюбиться,

а после – плакать из пустых глазниц.

Дружила с Уильямом, считай, с пелёнок Лора.

Цитату б над салоном вбила: слоган.

Считал, что истина и красота – одно суть,

другой её возлюбленный, Джон Китс.

Своё имелось мнение на сей счёт.

Иной сорт красоты роняет ниц.

Инессе нет потребности брать маску,

с принцессой чтоб сравнённой быть из сказки.

Но, как речиста стала я! Дай тему,

могу трепаться, точно, как старик.

Кто отработал жизнь в "системах", "схемах",

и много раз сам превращался в крик,

под титры, впав в маразм, смеётся. Баста.

Один язык остался пятой касте.

И тот кривляется, как чёрт, на буквы бьётся…

Нет, о таком не буду говорить.

Вернёмся к Лоре. Кофе тихо пьёт та

на кухне. Под глухой сонетный ритм.

Сон впечатлил её (считая, что проснулась,

она, конечно, к книге потянулась).

В смущённых чувствах, бледная, горела.

Не засиделась дома: вышла в свет.

Кроссовками асфальт трепала. Делать

ей не хотелось ничего. Ответ,

казалось, над иллюзией – над морем.

По набережной шла, весь город вскоре

оставив позади. В песчаных дюнах

гуляющих – раз-два и обочтёшься.

По ходу же дороги, ещё людной,

она смотрела в лица, ища что-то,

похожее на счастье; не нашла.

И радостных собой скрывала мгла.

Заброшка в дюнах знатная была.

Валялся бомж с бутылкой среди досок

на входе, спя. Мимо него прошла,

от запаха не сморщив даже носа.

Контраст её жилища и всего,

что здесь, манил который год.

Смеялась смерть везде (пользуясь случаем,

хочу привет для друга передать:

лорд Байрон, ваше там благополучие

тревожу к вам отсылкою опять).

Смеялась смерть средь балок обветшалых,

полуразрушенных изгибов стен. Всё ста́ро

и пусто было. Так, смотря вокруг,

внутри разбитой крепости у моря,

шла Лора, остро слыша каждый стук

своих шагов. В груди засело горе.

Не показали будущего, но

оно у зданья было с ней – одно!

– Всё умирает, – шепотом сказала, –

любви, скрепившей время, в нём не жить.

Что до теорий мне? Чудовищно устала:

брожу без смысла, точно вечный жид.

Вон бомж, возможно, выпив, больше счастлив,

чем я, растущая, словно в теплице астра!

Тем временем по лестнице на крышу

взошла. Вдали, шипя, ругалось море.

Хоть говори, хоть вой, никто не слышит.

Один остался, радостный, простор ей.

– Остановить мгновенье невозможно, –

став с краю, край мыском задела. – Дрожь та,

что вызвана красотами, уходит.

В гербарий что ли собирать цветы?

И мёртвым любоваться? Всё же, вроде,

меняется и время, и мечты.

Однажды я найду, зачем остаться.

Не прыгнуть. Или… смерть в себя впущу. Всю.

Я знаю, пишем вечность, мол, моментами.

Живи сейчас, и радуйся – один!

Но, как мне быть, когда все континенты я

собой, на практике, мечтаю охватить?

Смерть всё равно, как встарь, мне улыбается,

как раньше, когда мнила ту – концом всего.

Всё по́шло, что исполнено. Мечтание

о благах жизни – способ обладать

кирпичиком; он кажется всем зданием;

но так в себе вселенной не собрать!

«Зову я смерть!» Страданий лишена сама,

но чувствую чужие. Сводит то с ума. –

И боль она, что столкновенье с миром

больным дало ей, выпустила в крик.

До хрипоты. Ломая связок лиру,

орал бы так поклонник Эвридик,

всех растеряв: мираж земного рая.

Орала Лора, небо раздирая.

Открылся люк. В нём парень оказался

лет двадцати (с хвостом, но незначительным,

длиннее – собирал в затылке). Глаз его,

как дым, размытых, облако укрыло всё

вокруг. Окей, начну о нём сначала:

знаком он ей, хоть раньше не встречала.

Ян был высок и статен, как король.

Хоть чёрен, волос чист, ботинки ж – грязные.

Пристало б больше под, чем над землёй

им находиться. Весь какой-то острый был,

чертам до правильности не хватало скоса.

В бою, лишись ножа, владеть мог носом.

Обтрёпанная кожаная куртка,

футболка белая и голубые джинсы.

Ничто не мельтешит сиюминутно.

Всё точно вписывалось в образ. Лица

ценила Лора разные, но это

к Адаму райскому казалось трафаретом.

Такое рисовать она пыталась

и каждый раз отшвыривала кисть.

Так выглядел герой, каким "вот бы стать",

чьим языком раздумия велись

в её рассказах. Человек придуманный

просто стоял, смотрел. Исчез весь ум её.

– Прости, что так вторгаюсь, – речь он начал

(столь низок голос, что похож на рык), –

кричала ты, ну и… Он много значит,

среди руин, как после войн: твой крик.

Быть может, чем помочь могу? – как будто,

вопя, та сформулировала вопль – его.

Совпало состояние у Яна

с тем, как орала Лора в этот день.

Приехав из столицы с несказанно

плачевным поводом, искал в заброшке сень

к отдохновенью области душевной.

Не чаял, не гадал столкнуться здесь с ней.

Погиб его отец, хозяин клуба.

Бандиты там имели место встреч.

Один из них – с покойного супругой

в постель смог, ещё тёплую, возлечь.

Явился сын… Знакома ситуация?

В ней не хватает разве что Горацио.

Ян, изучив и криминал, и бизнес

примером их в солидных городах,

будь горячее, сел бы за убийство

по центру маленького. Стоп-кран был – не страх

авторитетов, давших ему выбор:

а) молча общепитом правь, б) скормим рыбам.

Не страх, не планы мести, не сомнения:

«Быть иль не быть». Он был; что дальше делать,

вот в чём вопрос. Звук, запись посещения,

имелся в диктофоне. Но не смело

бежать в полицию, грозить. Скорее, глупо.

Нет, всех он превратить в кота из супа

решил, и, как всегда в подобных случаях,

раздумывал о способах подхода.

Когда не знаешь, поступить как лучше, то

иди туда, где нет, кроме природы,

ни душ, ни глаз, ни языков – болтающих.

От тишины подсказок отвлекающих.

– Помочь? – хрипя, переспросила Лора, –

нет… правило для всех: спасайся сам.

Тебе не кажется, что мне пугаться впору?

И убегать… А, впрочем, слабость – срам.

Я сожалею, что обзавелась свидетелем.

И крик такой – не правило, поверь. Нет-нет. –

Был вечер, и застыл. Утра всё не было.

Смотрели друг на друга двое. Как

остановить другого (или всё ж уйти),

не знали оба. Чтоб наверняка.

Он в ней себя увидел через тело.

Она, за криком вслед, сама взлетела.

– Ну, раз уж мы столкнулись, отчего б

не угостить вам леди сигаретой? –

спросила Лора, хмуря нос и лоб

от напряженья. Мысль была ракетой,

а стала – тощей клячею крестьянина.

Ох, знала б, что случится так, заранее!

– Раз леди курит, отчего бы нет, –

он улыбнулся. В этом нет секрета,

сама такой привычкой много лет

я наслаждаюсь. С возраста Джульетты.

Курильщикам попроще находить

утерянную диалога нить.

Оставлю их обмениваться фразами.

Подробности, как делали рапсоды,

и ни к чему, и некогда рассказывать.

Всё тягостно… Ну, кроме виски с содовой.

Перемотаем дальше. Благо, пульт

в моих руках. Кино для века – культ.

Заброшка кру́гом шла. Обилье комнат

балконы выводило внутрь, во двор.

Весна цвела. Земля цветы исторгла.

Там, на балконе, был их разговор,

обрушившем ограду. Вниз ногами

сидели на каменьях, как в вигваме.

Не назовёшь "мужчиною и девочкой".

Пованивает возрастом согласия.

Скорее так: сошлись две родственных души

с кипящим от касаний сладострастием.

Болтушкой Лора не была, но тут

разговорилась (да, уму капут):

– Меня любят животные и дети,

что странно, потому что я их – нет.

За приручённых, знаю, мы в ответе…

Вот люди сторонятся. Будто цвет

мой внутренний отпугивает малость.

– Да много ль, – Ян ей, – ты с людьми встречалась?

Они так стали ре́дки, что с огнём,

как Диоген, искать – совсем бессмысленно.

В век плоской эфемерности живём.

Экран мелькает, но за глянцем мысли нет.

Глаза твои пугают, говоришь…

Сама б их видела. Древнее только тишь. –

Смущённо улыбаться не умела

она, и потому лишь ухмыльнулась.

Он, заседая там, почти забыл про дело,

что привело в зал заседанья накануне.

"Глаза" сказал, хоть трудно, с Лорой раз

столкнувшись, белый не увидеть глаз.

Отравленная жизнь сидела рядом.

Но и́наче отравлена, чем мать:

та верность променяла на усладу,

а эта всё пыталась понимать

снаружи. Нет, не жизнь. Глазами смерти

таращилась, как на Адольфа – Герти.

Их разговор легко шёл, как по маслу

(отставлю мысли пошлые пока).

Ученики святого Зороастра

его не слушали внимательно так, как

она его. А он с миниатюрой

своей остался заперт во фритюре.

Худая и кривая. Взбит пучок

волос – неряшливый, как у Уайнхаус под кайфом.

В девицах он отнюдь не новичок,

но всё же удивлён: без всяких "ай", "фу"

и прочих восклицаний та считает,

что убивать мужчине подобает.

– Живём отнюдь мы, знаешь, не в идиллии.

Щека вторая – доведеньем до абсурда

зла, мол, "давай, ударь" – низводит силу в ноль.

Как-то смеясь, маньяка я спугнула,

его молила слёзно: ну, убей,

и тот сбежал от психа поскорей.

Но это не относится к сражениям.

Чтоб друг внутри был, нужен внешний враг.

Святое защищать от искажения

здесь, в этом мире, можно только так.

В одном себе сражаться – так и двинуться

недалеко. Я это проходила всё.

– Да, соглашусь: убийство значить может

в бою – триумф над злом, ну, фигурально.

Но мы не викинги, не римляне мы всё же.

И дело тут совсем не в наказанье

законом. Низко убивать в постели, как бы

сам низок ни был червь поганый, враг твой.

Прийти к нему, раскинув крылья мести,

замучить, обливая кровью стены –

не так уж трудно, если это "есть зачем".

Иначе сам уйдёшь в болото, пленный

своей же силой. Только контролируя

холодной головой ту, можешь применять.

– Так нужно стать бесчувственным? – Нет, чувство

взять под контроль, как кормчий, правя им.

– Но, что если то вырвется? – Искусство

себя вести имеют, кто привил

с младых ногтей себе – способность подчинения.

Потом так подчиняются себе они.

– Я так пыталась. Долго, долго сдерживать

могу агрессию, но та однажды рвётся

наружу в миг, когда слаба слишком, её держать.

Ну, мне тогда ей стать лишь остаётся.

– А почему б, – спросил он, – её просто

ни воспринять, как часть себя, как нос иль

глаза? – коснулся носа пальцем указательным,

а Лора отшатнулась, как с удара.

Искрило прямиком, не по касательной.

Но человек ей важен больше жара

того, что в областях, прикрытых дважды.

Для разговора отреклась от жажды

другого толка. Разговор стократ важнее.

Случается дай боже в год он раз…

Нет, настоящий, не в пример всей болтовне,

что окружает шумом улья нас.

Глушила, кроме головы, все точки Лора.

Низо́к, очнувшись, добивался ссоры.

– Я не терплю притрагиваний. Если

уж хочешь, разрешенья попроси.

– Но трогать просто так ведь интересней,

ты не находишь? – было свыше сил

её, в ответ улыбочке ехидной

не зарядить холодной: серповидной.

– Знакомы мы с тобой не больше часа,

а ты уж вторгся в личное пространство.

Не думай, что со мной такое часто.

Ты мне общением по нраву, а не страстью.

Не думай я, что ты – как я, но пола

другого… – Что, свалился бы во двор я? –

Смех чертенятами в углах гнездится губ.

А ей, однако, вовсе не до смеха.

Мощнейшая волна (хоть он не груб,

но не считается ни с "не", ни с его эхом),

от живота и вниз прошла, как в кратере.

Сравненье по́шло. Но зато понятно всем.

– Прошу одно: дистанцию держать, –

вздохнула Лора. И усильем титаническим

в себе расправилась со всем, что унижать

могло её, по её мненью, статус личности.

Ян удивлён такой был бурною реакцией.

Краснел, как дева (девой был) Горацио.

Ей позвонили. Мать. Идти домой

для разговора срочного сказала.

Она и наплевала б на конвой,

игнором спровоцировав скандал, но

уйти был нужен повод. Впечатление

нуждалось в обмозговываньи (времени).

– Ещё увидимся, – сказал он, номер взяв.

На всякий случай та его оставила.

И, гордая защитой своих прав

перед абьюзом, трепеща, рассталась с ним.

Ни разу в жизни не испытывав подобного,

не понимала, что с ней. Мозг преда́л её.

Тридцаток сребреников взял Искариот

Иуда. Этот сделал всё бесплатно.

Без поцелуев и прощаний, сдал живот

и области приложенные. Знатно

ругалась на себя, обратный путь

успев Египетской Марии протянуть:

от кающейся грешницы до девки

бордельной, той, что даст, её раз тронь.

Из головы пришёл он. Образ редкий

стал редкой тварью, оседлавшей трон.

Не знала ничего о нём, но чуяла,

что может оказаться не к плечу пальто.

И злилась. Мать с Инессой, в удивление,

ей предложили… лишь сходить в кино.

Звонков из школы, прочих осложнений не

было в помине. То-то и оно:

всё продолжалось, всё как будто длилось.

Она же, – в дюнах, – вся остановилась.

Оставим-ка и фильм со спецэффектами,

и Лорину троичную семью.

Чтоб продолжать о них, надо, хоть редко, мне

настраивать гармонию мою

элитным алкоголем разных стран.

Дневник отца нашёл в тот вечер Ян.

(заметки на полях) Обращения к сыну, прочитанные им после смерти отца

Уехал по-английски, не прощаясь.

Глупей нет дела, отрекаться вслед.

Знай, Ян, ты мог бы с чёртом брудершафт пить,

но в доме у меня иметь обед.

Нет бога у тебя. В тебе поэтому

его, как маяка во мраке, нет.

Когда неоновые блики вместо света, то

забудешь, что такое солнца свет.

Будь блудным сын мой, отгуляв, вернулся

бы, переев до отвращения утех.

Но не таков ты. Блуд тебе – не чувство,

тем более, насмешнику, не грех.

Ты не горишь, и потому не гаснешь.

Себя испытываешь, да, но – для чего?

Контроль имея проявлений разных

огня в себе, утратил смысл его.

Я дал тебе всё, что имел. От знаний

до навыков владения игрой.

Учил, когда уместно наказанье.

Что взгляд на мир быть должен чист, прямой.

Так рвёшься «сам в себе достичь». Похвально.

Отвергнув корни. Всех, ты сам на ком

стоишь. Твой род уже платформу дал нам.

Вот блажь: не сын, чтобы не быть "сынком".

Коль смутно время, смутны современники.

Одно влечёт второе. Нет у нас

ни войн, ни возрождений. Кто всерьёз велик,

средь карликов-шутов – смешон подчас.

Пока ты свет подошвой измеряешь,

знай, что ворота дома не закрыты.

Не тот несчастен, кто с семьёй рвёт связь, но

тот, в ком ушла нужда возобновить ту.