Дом в Цибикнуре

Глава 29. Приготовления к празднику

Пятого ноября, после школы, Марина со всеми старшими ребятами решила отправиться в лес за хвоей для праздничных гирлянд.

— Что мы принесём — сосны или ёлок? — спросила Мила, собирая в кладовке мешки и верёвки. Она, как обычно в таких делах, была главным заправилой и распорядителем. — Или, может, всего пополам? Одни гирлянды у нас будут из ёлок, а другие сосновые?

— Так и сделаем, — согласилась Марина. — И ещё хорошо бы брусничных листьев. Мы поставим букеты в столовой на столы.

— Правильно! — сказала Мила. — Принесём мешок брусничных листьев. Они теперь красивые — зелёные и свежие. Не только в столовой — всюду наставим букеты.

Со вчерашнего вечера похолодало, и за ночь земля так высохла и затвердела, что дорога из города, глинистая и топкая, превратилась в окаменевшие рытвины, колдобины и бугры.

Когда ребята вышли из деревни в поле, ветер метнулся им прямо в лицо. Сразу щёки у всех стали холодными, румяными, и носы защипало морозцем.

Сверху падали лёгкие и нежные снежинки, похожие на самую мелкую летнюю мошкару. Они не тучами, а по одной летали в воздухе, то поднимаясь, то снова опускаясь, кружились над землёй, а когда садились кому-нибудь на рукав или на плечо, то оказывались пушистыми крупинками.

— А ну, ребятки, — крикнула Марина, — давайте бегом!

И она помчалась впереди всех, и за ней все наперегонки пустились к лесу. Возле леса снова стало тихо и безветрено. А когда подошли к опушке, вдруг все увидели, что деревья стоят обледеневшие, в прозрачной звонкой чешуе, а с широких еловых веток, Почти с каждой иголочки, свешиваются стеклянные бусинки замёрзших дождевых капель.

— Это всегда так бывает, — сказал Аркаша (всю дорогу от самого дома они были рядом — он и Наташа), — это всегда так бывает, если после дождя схватит морозом. Видишь, все капли, которые не успели с иголок стряхнуться на землю, примёрзли к веткам…

— Если бы проглянуло солнце, они бы все заблестели. Стало бы красиво, да? — сказала Наташа, отщипнув от низкой ветки крохотную прозрачную бусинку.

Она положила бусинку на язык, и та мгновенно растаяла, оставив лёгкий привкус смолы.

— Попробуй, — сказала она и протянула Аркадию на своей ладошке другую такую же, прозрачную и круглую льдинку. — Вкусно-превкусно! На языке холодок, и похоже на леденец… Даже немножко сладко…

— А что пробовать-то? — сказал Аркаша и засмеялся. — Где твой леденец? Ну, где? Куда делся?

— Правда, — тоже засмеялась Наташа. — Осталась только мокрая капля.

Но и эту капельку Наташа слизнула языком.

— Всё равно вкусно. Как растопленное мороженое.

Аркаша сильно тряхнул ветку, чтобы бусинки посыпались вниз, прямо на Наташу. Но они крепко примерзли к еловым иглам и только, как показалось Аркаше, немножко зазвенели…

— Знаешь, — сказала Наташа, задирая голову вверх, — хорошо бы нам достать веток вот с такими большими коричневыми шишками, как те, наверху… Марина будет рада и нас похвалит.

Аркаша закинул голову и тоже посмотрел на шишки. Конечно, с шишками еловые ветки куда красивее! Но как их достанешь, если они так высоко, почти на верхушке?

Но раз Наташе хочется, он обязательно достанет. Сегодня Наташа снова такая, как прежде: шумит, смеётся. В школе получила подряд две пятёрки. И опять у неё блестят глаза.

Надо обязательно достать веток с большими коричневыми шишками.

— Немного подальше, — сказал он, — за первым овражком, лежит большая поваленная ель. Если хочешь, сбегаем в ту сторону. Наверное, на той ёлке много таких шишек, как тебе хочется.

— Бежим! — весело крикнула Наташа и, как всегда, когда радовалась, захлопала в ладоши и запрыгала на одной ножке. — Только давай потихоньку, чтобы никто не заметил… Нет, подумай только: мы с тобой принесём самые лучшие ветки, лучше, чем все ребята! Никому и в голову не придёт про шишки. Мы всех перещеголяем. Из наших веток сплетут самую красивую гирлянду и украсят портрет товарища Сталина!.. Бежим!

Они понеслись вперегонки за первый овражек, туда, где Аркаша видел старую срубленную ель с мохнатыми ветвями и красивыми длинными шишками…

Это правда, сегодня Наташа была такой, какой бывала прежде: весёлой, радостной, оживлённой. После разговора с Катей она решила, что обязательно получит от мамы письмо к октябрьскому празднику.

Просто мама ей не писала, потому что не могла писать. Может, она в таком месте, откуда никак, никак не доходят письма.

Но уж к празднику, такому большому празднику, мама найдёт возможность и пришлёт своей Наташе весточку. Хоть маленькую весточку. Хоть три словечка. Ну, хоть одно единственное словечко.

Сразу Наташе вспомнились праздничные дни в Ленинграде, когда ещё не было этой проклятой войны и когда они все — мама, папа, бабушка и Наташа — были вместе и всем им было так хорошо!

Она вспомнила канун праздника, как мама после работы, вся розовая, весёлая, влетала в дом, увешанная покупками. В одной руке — плетёная сумка, доверху полным-полна. В другой руке — целая связка свёртков. Тут и большие, и маленькие, и средние. В белых, коричневых, серых, голубоватых обёрточных бумажках. И обязательно на пуговице пальто болтается какой-нибудь совсем крохотулька-пакетик.

«Вот и я! — кричит мама, влетая в прихожую. — Скорее забирайте у меня покупки! Иначе упаду замертво… Ох, до чего устала!» Наташа с бабушкой со всех ног бросаются к маме и начинают её разгружать. А бабушка при этом всегда немного ворчит: «Раскутилась, непутёвая твоя головушка!.. Как теперь дотянем до получки?» — «Не знаю! — тряхнув волосами, отвечает мама. — Не знаю! Зато какой у нас будет праздник! Ой-ой-ой! Какие я всем подарки принесла!..»

Потом приходит папа, тоже весь в покупках.

А потом уже бабушка вытаскивает из буфета разные удивительные пироги, пирожки и печенье собственного изделия. «Купить-то недолго, — говорит она, — а вот у меня какие получились!»

Последний раз они вместе провели октябрьские дни осенью 1941 года. Тогда их было только трое — бабушка, мама и Наташа. Ленинград был совсем не такой, как в мирные годы. Фашисты были у самого города. И всё было уже по-другому.

Накануне праздника они сидели втроём в холодной комнате с занавешенными окнами и прислушивались, как совсем близко бабахают фашистские пушки. Уже тогда от папы перестали приходить письма. Мама сидела тихая-претихая, устремив глаза на свет настольной лампочки. А бабушка ей говорила: «Прошу тебя, Танюша, уезжай с Наташей из Ленинграда. Прошу тебя. А я останусь и буду ждать от Саши письма. Подумай, как же будет, если мы все уедем? Придёт письмо, а никого нет… Совсем разойдёмся… Но ты с Наташей уезжай. Прошу тебя…»

Через несколько дней Наташа и мама эвакуировались из Ленинграда. А бабушка так и осталась одна в пустой квартире ждать писем от папы. С тех пор прошёл ровно год. Ничего Наташа не знает ни о бабушке, ни о папе. А мамочка ушла на фронт, потому что иначе не могла.

Но в этот день пятого ноября, в этот день Наташа не вспоминала ничего печального. Ей представились только весёлые октябрьские праздники. И она сразу решила, что и этот праздник не будет и не может быть хуже, чем в прежние годы!

Да, теперь война, и неизвестно, где её папа. И от бабушки нет пока никаких известий. Какие могут быть известия, если Ленинград со всех сторон окружили фашисты? И её мамочка надолго замолчала.

Но ведь есть на земле такой замечательный праздник — Октябрьская революция! Ведь этот праздник есть на земле! А раз есть такой праздник, значит всё будет хорошо. Пройдут тяжёлые дни, окончится война, и всё, всё станет опять, как прежде. Даже ещё лучше будет…

Весь этот день и весь следующий день Наташа носилась по дому, смеялась, придумывала разные удивительные вещи и шумела столько, сколько все остальные ребята вместе взятые.

Она хотела поспеть всюду — и плести гирлянды из тех веток, которые принесли из лесу, и особенно из тех, с большими коричневыми шишками, которые они с Аркашей еле доволокли до дому. Ей хотелось делать букеты из холодной блестящей брусничной листвы. Ей хотелось вырезать разноцветные флажки вместе с малышами, а потом этими флажками украшать стены и гирлянды. Ей хотелось прибивать эти гирлянды у входа в дом, в столовой и в школьной комнате… Да мало ли чего ей хотелось в эти дни!

А когда она узнала, что у них в доме техник установит радиорепродуктор, который наконец-то выхлопотала в городе Клавдия Михайловна, она прямо не помнила себя от радости.

— Давайте не будем включать радио до того часа, пока наступит самая главная минута!.. Представьте себе: наступит самый главный праздничный час, мы включим радио и вдруг услышим голос товарища Сталина и он скажет нам, когда кончится война!

Наташино предложение понравилось всем. Радио решили установить в коридоре. Коридор украсить особенно нарядно. И праздничное собрание устроить не в столовой, как обычно, а возле репродуктора, в убранном зеленью и красными флажками коридоре.

Когда техник установил репродуктор, Женя и Генка заявили всем ребятам: тот, кто посмеет самовольно и раньше срока включить радио, будет отвечать по закону военного времени.

В самый канун праздника Наташе пришла в голову ещё одна мысль. Она рассказала про это на ухо Кате, потом Миле, потом Клаве, и все одобрительно кивнули в ответ. Тогда Наташа совсем разгорелась и помчалась к Софье Николаевне. И Софья Николаевна, которая вместе со всеми радовалась внезапному Наташиному оживлению, тоже кивнула головой и сказала:

— Хорошо. Разрешаю. Только не задерживайся. Помни, что сегодня дел много и собрание начнётся очень точно.

— Нет, нет! Что вы, я в одну минуту!

Наташа запрыгала козой вокруг Софьи Николаевны и в один миг исчезла из дому неизвестно куда. Вернее, известно куда: она стрелой понеслась по тропинке, что шла задами деревни, прямо к плетню, который огораживал сад и огород почтальона Алёши.

«Неужели, — думала Софья Николаевна, подходя к окошку и следя глазами за Наташей, которая стремительно летела по тропинке, пересекающей лужайку, — неужели и эта весёлость и это оживление — всё это результат того разговора, который произошёл между нами в тот вечер?»

«Можно к вам?» спросила тогда Наташа, нерешительно открывая дверь школьной комнаты. Был поздний час. Дети давно легли, а Софья Николаевна задержалась в школьной комнате, просматривая их классные тетради с изложением. «Конечно, можно. Только почему ты не спишь? Давно пора…» — «Софья Николаевна, — сказала Наташа, подходя к столу, — вы давно не получаете писем от своего сына?» Да, от сына давно ничего не было. Дети должны были это заметить. Ведь почти все его фронтовые письма она прочитывала им вслух. Многие мальчики начали с ним переписываться. Но почему именно сегодня Наташа об этом спрашивает? «Да, — ответила ей тогда Софья Николаевна, — очень давно. Больше двух месяцев я не получала писем от Володи…» — «Больше двух месяцев!..» повторила Наташа. Помолчав, она тихо сказала: «И я больше двух месяцев не получаю писем от своей мамы…» — «Я знаю, — сказала Софья Николаевна и взяла Наташину руку. — Но ты должна понять: твоя мама и мой Володя, ведь они на фронте… Значит, они не могут нам написать, если не пишут…» — «Вот и я так думаю, — заблестев глазами и зарумянившись, воскликнула Наташа. — Наверное, мама никак не может написать, если так долго не пишет. Но к Октябрьской революции ведь они нам напишут, моя мама и ваш Володя? Правда?» — «Если смогут, то обязательно напишут… Но только… ты это пойми, если смогут…» — «Но они обязательно смогут! — вскричала Наташа, весело тряхнув головой. — Вот увидите! Обязательно смогут. И Катюша так говорит…»

И сейчас, проводив глазами Наташу, пока та не скрылась за поворотом тропинки, Софья Николаевна медленно отошла от окошка.

Может быть, тогда, вечером, нужно было поговорить с Наташей по-иному? Сказать ей другие, более жестокие и правдивые слова? Но разве могла она это сделать?.. И разве сама она не верит всей душой, что если её мальчик сможет, он обязательно, обязательно напишет хотя бы несколько слов к такому большому дню — празднику Октябрьской революции…