21

Помнится, на ферме Хэппи Дюпри я побывал с одним из первых моих вызовов: мне предстояло прогнать штук пятьдесят телят через раскол для рутинной вакцинации и всего такого прочего. Я ничуть не сомневался, что Хэппи, как это водится среди упрямых, независимых скотовладельцев, в грош не ставит ветеринарное искусство зеленого новичка, порекомендованного ему представителем совета графства. И я неуютно гадал про себя, сумею ли угодить его запросам.

С первыми тридцатью телятами я справился без сучка, без задоринки. Но когда я присел на корточки перед норовистой годовалой телкой, удаляя дополнительный сосок, негодница каким-то образом выдралась из разболтавшегося головного зажима и с топотом промчалась по моему беспомощному телу. Суматоха поднялась невообразимая; и на фоне всего этого хаоса грохотали раскаты гулкого смеха: это хохотал, не в силах сдержаться, Хэппи Дюпри. Я просто не знал, что и подумать о человеке, который способен потешаться надо мной в такую минуту, понятия не имея при этом, сильно ли я ранен. Вот так я и узнал одну простую истину: когда ветеринару плохо приходится, это всегда повод для смеха.

Тем не менее, я бодро вскочил на ноги, выплюнул набившуюся в рот грязь и всякий мусор, отряхнул комбинезон от земли и навоза, пригладил волосы и потребовал привести следующего пациента, усиленно стараясь не обращать внимания на жгучую боль, — телочка на славу измолотила меня острыми копытцами.

— Парень, на котором этак поплясали, а он прыг-скок, как ни в чем не бывало, и вновь за работу, чего-нибудь да стоит, — возвестил Хэппи чуть позже между двумя смешками. Я так понял, это мне комплимент.

Этот случай, как ни странно, положил начало замечательной новой дружбе. Хэппи не только стал моим постоянным клиентом; он меня вроде как усыновил, ведь сыновей у него не было, только дочки, да и те не разделяли его энтузиазма по поводу охоты, рыбалки и прочих развлечений на свежем воздухе. Мало кому посчастливится обзавестись верным другом вроде Хэппи Дюпри.

— У меня тут телятам прививку нужно сделать, — сообщал он по телефону. — И снасть заодно прихвати. Со скотиной закончим, поймаем пару-тройку окуньков.

Если я забывал удочку дома, Хэппи рвал и метал, и сердито ворчал, что хороший ветеринар просто обязан повсюду возить с собой как минимум одну снасть.

— У тебя ж такие возможности, по всем трем графствам раскатываешь, хоть каждый день рыбачь — не хочу! Мне бы такую житуху! Да ведь почитай что на каждой ферме есть либо пруд, либо озеро!

Хэппи, бывало, со знанием дела обучал меня бизнесу; а в следующую секунду возмущался, почему это я не рыбачу все двадцать четыре часа в сутки.

Как-то сентябрьским вечером он позвонил потолковать о близящемся сезоне охоты на оленя. На тот момент эта забава была для меня внове.

— Ушам своим не верю! Неужто ты и вправду никогда на оленя не охотился? А ты уверен?

— Абсолютно уверен, — отвечал я. — И съездил бы с превеликим удовольствием.

— Так вот, этой осенью я тебя на охоту свожу, так и знай, — объявил Хэппи. — И рассчитывай на здоровенного рогача!

Не то, чтобы меня прельщала перспектива подстрелить оленя; нет, на охоте мне хотелось соприкоснуться с природой, полюбоваться на рогатых красавцев, и, может быть, почти попасть в цель… но все-таки промахнуться. Слушать, как негодующе тараторят белки, браня незваного гостя; смотреть как вокруг проворно шныряют бурундучки; к вящему своему облегчению обнаружить, что внезапный оглушительный шум и треск произвела двухунциевая птица, а вовсе не стадо испуганных оленей, — да есть ли на свете звуки приятнее, есть ли отраднее зрелище? Иногда, заслышав предательское похрустывание сучков и мгновение спустя ощутив, как по спине бежит леденящий холодок, я гадаю, достанет ли у меня духа спустить курок, ежели на открытое место гордо вышагнет красавец с рогами, украшенными не менее чем двенадцатью отростками.

По сути дела, уважать леса, их обитателей и природу как есть, я научился у отца, у дяди Уиллиса и у Хэппи Дюпри.

На протяжении всей ранней осени я предвкушал Большую Ноябрьскую Охоту, которая должна была состояться на заболоченных берегах реки Тенсо, милях в пятидесяти к югу от южной оконечности графства Чокто. Мероприятие это рассчитано не на один день и включает в себя несколько организованных гонов, плюс возможность поохотиться на белок или поудить рыбу, по желанию участников. К сожалению, нас с Хэппи неотложные дела призывали домой, так что мы собирались остаться лишь на одну ночь, не больше. На ночлег можно было устроиться в просторном плавучем доме или в старом бараке на берегу реки. Впридачу к охоте планировались игра в карты, импровизированные семинары по обращению с оружием, охотничьи россказни про гигантских оленей и состязания лжецов (примерно то же самое, что и предыдущее).

За несколько дней до великого события мне позвонил Хэппи, — так, сказать, «обсудить азы».

— Доктор Джон, — начал он, — не забудь захватить побольше патронов, хороший плащ-дождевик и карманный фонарик. А еще загляни-ка ты в обувной магазин и подыщи себе сапоги «Ред Винг», вроде моих.

— А какие нужны патроны? — уточнил я.

— Да крупная дробь, конечно, — отозвался Хэппи. Последовала краткая пауза. — Уж ружье-то у тебя есть, правда?

— Не-а, боюсь, что нет. Не знаешь, у кого можно одолжить на время? Этому откровению Хэппи отнюдь не порадовался.

— Черт подери, Джон, ты уже не первую неделю знаешь про охоту, а ружьем до сих пор не обзавелся? А почему? Я думал, ружья у всех есть! Хэппи разобиделся не на шутку.

— Да не могу я себе позволить такой роскоши. Все наше добро — здесь, в клинике; все, что для практики нужно, — объявил я. — Пожалуй, мне и впрямь следует остаться дома. В конце концов, у меня работа…

— Нет, поедешь ты, как миленький, никуда не денешься! Возьмешь одно из моих. А Джан накажи, будет в Мобиле, пусть заглянет в «Сирс и Робак»; там тебе за милую душу продадут в кредит настоящий бельгийский браунинг. Она сможет вносить деньги понемножку каждый месяц, пока не выплатит всю сумму. В жизни того не слыхал, чтобы ветеринар да без ствола ходил. Для имиджа никуда не годится.

Если верить Хэппи, мне следовало носить в клинике белый халат, в пикапе держать удочку, и шагу не ступать без верного пистолета. Профессора ветеринарного колледжа на белом халате и впрямь настаивали, но вот про снасть с пистолетом ни словечком не помянули.

* * *

Несколько дней спустя, в канун открытия сезона охоты на оленя, я покатил на юг к условленному месту встречи, — к лодочной пристани на реке Тенсо, — и уже во второй половине дня был у цели. По пути, — вся дорога заняла какой-нибудь час, — я размышлял о том, как выросла моя ветеринарная практика. Просто не верится, что минуло лишь триста пятьдесят дней с тех пор, как Джан, Том, Лайза и наши домашние любимцы въехали в Батлер на доверху набитом грузовичке «Ю-Хол»[23] и микроавтобусе, чтобы создать здесь ветеринарную практику и внести свой вклад в процветание города. Не без страха оглядывался я назад, вспоминая, что в ту пору во всем графстве у нас не было ни родственников, ни друзей, ни знакомых, — и никаких связей, кроме разве представителя совета графства мистера Секстона. Похоже, веры нам было не занимать, раз уж мы решились на такой шаг.

А теперь, год спустя, один день в неделю я работал на аукционе, располагал обширной клиентурой, уже протестировал изрядное количество коров графства на бруцеллез и привил несколько тысяч собак против бешенства. Я гордился тем, чего мы достигли, а уж таких приятных людей, как обитатели Чокто, еще поискать, — не они ли приняли нас сразу и безоговорочно!

Со времен переезда выходных у нас, почитай что, и не было. Два дня на Рождество, — мы воспользовались ими, чтобы навестить родителей, — и еще пару раз Джан ненадолго возила детишек в гости к дедушке с бабушкой. Я иногда играл в гольф, однако клиенты мои знали, где меня в экстренном случае искать, и кое-кто заявлялся за мной даже на поле для гольфа, — по меньшей мере дважды. Что до охоты, здесь я был всего лишь новичком-любителем, что отродясь не травил оленя — при том, что здешние места по праву считались лучшими охотничьими угодьями во всем графстве! Впрочем, я надеялся, что нынешняя поездка все изменит. Мне предстояло пробыть вдали от практики почти сорок восемь часов, и меня слегка мучила совесть, — не я ли сбежал от семьи и бросил Джан присматривать за клиникой, отвечать на телефонные звонки и помогать людям по возможности, поскольку ближайший ветеринар жил в тридцати пяти милях от города.

Около четырех появился Хэппи — за рулем темно-синего короткобазного пикапчика «Шевви» 1962 года, как две капли воды похожего на мой. Он тащил на прицепе темно-зеленую лодку-джонку и трейлер. Весело переговариваясь, мы сложили все охотничье снаряжение и прочую снасть на дно лодки, припарковали грузовики бок о бок на берегу и наконец-то спустили посудину на воду. Река Тенсо в ширину достигала от пятидесяти до ста ярдов, в зависимости от того, где мерять. Хотя большой воды я слегка побаивался, чувствовал я себя вполне спокойно, памятуя, сколь умело Хэппи управляется с лодкой. По крайней мере, была не ночь и река не разлилась, как Томбигби, когда я в феврале переправлялся на другой берег вместе с Бенни Ли, подручным мистера Кэмпбелла, спеша на помощь к пострадавшему мерину. И все-таки я радовался про себя, что надел ботинки, которые легко сбросить, ежели лодка перевернется. Интересно, беспокоится ли за меня Джан? Но, в конце концов, кому, как не ей знать, что Хэппи плавает в этих водах уже много, много лет.

День выдался облачный и прохладный; для охоты на оленя лучше и не придумаешь, решил я про себя, хотя понятия не имел, какая именно погода желательна в подобном случае. Хэппи ловко вывел лодку в главную протоку и врубил старенький подвесной мотор «Джонсон» на полную скорость. И я в кои-то веки оценил, до чего приятно, когда в лицо бьет ледяной ветер, а мелкая морось жалит лоб и щеки.

Двадцатиминутная поездка на лодке обернулась созерцанием природы во всем ее великолепии. Поднимаясь вверх по течению, мы видели енотов, белок, птиц всех размеров и обличий, и я готов поклясться, что углядел аллигатора-двух. Внезапно Хэппи похлопал меня по плечу и указал на берег: двое оленей улепетывали от реки, испугавшись чужаков и оглушительного шума. То и дело из воды выпрыгивала рыбка — и так же стремительно исчезала в илистых глубинах. Эти фрагменты окружающей меня дикой природы пробуждали во мне некое первобытное ощущение слияния с миром, что обычно сопутствует участию в охоте.

Река вилась серпантином, и мне казалось, что мы блуждаем по кругу. Хотя судьба благословила меня хорошо развитым чувством направления, я понятия не имел, куда именно мы держим путь. Впридачу, несколько раз мы свернули в притоки, — то налево, то направо, и словно бы наобум, — что еще больше усложняло маршрут. Хэппи беззаботно задремывал над управлением и руль поворачивал автоматически, точно в мозгу у него был встроен радиолокатор. Я от души понадеялся, что обратно поплыву не один.

Наконец мы миновали излучину реки, и я различил в туманной дымке призрачные очертания охотничьего лагеря и могучие дубы, густо завешанные испанским бородатым мхом. Подплывая ближе, я разглядел нескольких человек в красных шапках и кожаных сапогах, что без определенной цели расхаживали туда-сюда, а прочие, сбившись в небольшие группки, видимо, тихонько беседовали промеж себя о перспективах предстоящей охоты или, от души веселясь, хлопали себя по бедру, — возможно, выслушав последний анекдот про коммивояжера. Кое-кто сжимал в мясистом кулаке изрядную емкость, и я заметил, что один-два мужчины были уже «тепленькие», — вне всякого сомнения, воздав должное неким напиткам, содержащим продукты брожения.

Хэппи заглушил мотор и мы, под приветственные возгласы: «Ну, давно пора!», «Где это вас носило?» и прочие изъявления дружеской приязни и доброй воли, причалили к пристани. Один из «походников», с ухмылкой до ушей и остекленевшим взглядом, устремился было к нашей швартующейся посудине, шагая размашисто, но не то чтобы уверенно, — и тут же подскользнулся на топком берегу и, изумленно расширив глаза, съехал к самой воде, под оглушительный хохот своих приятелей.

— «Забей» на старину Трясуна, — смеясь, посоветовал Хэппи. — Уж этот-то не охотиться сюда приехал! — Держу пари, вид у меня был до крайности озадаченный.

Хэппи сообщил мне, что, хотя вечером ожидается гулянка, охотничий сезон откроется только завтра. Вот тогда-то все будет совсем по-другому.

Забрав снаряжение, мы побрели к плавучему дому и подыскали пару незанятых коек. А затем обменялись приветствиями с прочими охотниками, большинство их я видел впервые, — и Хэппи повел меня через густую рощу к псарне.

— Вот это — Джек, а там, под кипарисом — Шеба, — указывал он. — Вон ту горлопаншу Кейт кличут, а рядом с ней — Черная Кошка. Вот принесет она щенят, я уж про тебя не забуду.

Всего в загоне было около двадцати собак. Позже я узнал, что в ходе трехдневной охоты все они понадобятся, поскольку «гонов» планируется несколько. Гон подразумевает размещение охотников на «засадках», — в определенных точках по периметру зоны охоты. Как только охотники займут свои места, со своры спускают нескольких собак. К собакам приставлены «загонщики»: они ломятся через лес, производя как можно больше шума и пытаясь гнать оленей на охотников.

Проинспектировав собак по всей форме, мы с Хэппи зашагали назад к плавучему дому, дабы продолжить общение. Вскоре последовал ужин: свинина на вертеле и всевозможные гарниры. Не было недостатка и в байках про оленей-великанов, причем каждая последующая оказывалась более впечатляющей и живописной, нежели предыдущая. Но самая забавная из историй приключилась наяву тем же вечером, вскорости после нашего прибытия.

Трясун, самый «подгулявший» из выпивох на момент нашего появления, все налегал да налегал на горячительные напитки, даже после того, как едва не свалился в воду. Понуждаемый некоей естественной потребностью, он отправился в кусты — и заблудился. Проскитавшись по лесу и болоту с полчаса, он вышел к южному краю лагеря, обнаружив там дружелюбно настроенных охотников и псарню, битком набитую очень даже славными собаками. Трясун скрепил новые знакомства очередными возлияниями, а потом, пошатываясь, побрел прочь искать свой собственный лагерь, — расположенный, как ему казалось, на другой стороне острова. После долгих блужданий в темноте он вышел к лагерю с севера. Добравшись, наконец, до нашей стоянки, он заплетающимся языком пространно поведал о том, что за болотом разбит еще один лагерь и тамошний народ на диво гостеприимен. А собаки у них просто отменные; одного-двух псов так просто не отличишь от его собственных!

Соседи Трясуна по комнате так и рухнули. Один из картежников, хохоча, запрокинул голову, перевернулся вместе со стулом и растянулся на полу. Ведь никакого другого лагеря и в помине не было! Трясун просто-напросто бродил во тьме кругами — и напоролся на собственную стоянку. Меня снова торжественно заверили, что Трясун охотиться не собирается и на следующий день ружья в руки не возьмет.

Хотя в ту ночь никто из нас особо крепко и особо много не спал, наутро все бодро вскочили ни свет, ни заря. Настал первый день сезона охоты на оленя, — как я вскоре выяснил, самый важный день в году для охотничьей братии. В честь такого дня охотники разоделись в пух и прах, и теперь нетерпеливо расхаживали взад-вперед, поддавая ногами комья земли. Наконец, по кругу пустили шляпу, и каждый из участников вытянул по клочку бумаги с номером своей засадки.

— У кого двадцатый номер? — заорал Хэппи.

— У меня! — отозвался тучный, но весьма представительный пожилой джентльмен, судя по виду — преуспевающий банкир.

— Дайте-ка глянуть, — попросил Хэппи.

А затем подошел ко мне, вручил мне двадцатый номер, а мой жребий отнес банкиру. Я в толк не мог взять, что происходит. Хэппи пустился в объяснения.

— Ты, главное, помалкивай, — зашептал он. — Это ж лучшая засадка на всем болоте. Держу пари, там ты оленя подстрелишь.

Мы погрузились в лодки и проплыли несколько миль вверх по течению: утренняя охота устраивалась на другом острове. Моя засадка находилась в глубине леса, в трех четвертях мили от места выгрузки. Хэппи прошел со мной до самого конца, желая своими глазами убедиться, что я отыскал и благополучно «вписался» в свою временную резиденцию под указанным деревом и смотрю в нужном направлении. Затем он прочитал мне целую лекцию о том, как правильно держать выданное им же ружье.

— Как услышишь собак, гляди вон туда, в сторону кипарисов, — наказал он, — скорее всего, оттуда олень и выскочит.

— Что, если я выстрелю, но промахнусь? — полюбопытствовал я.

— Только попробуй, после стольких-то трудов праведных! Промахнешься останешься в болотах, так и знай! — сурово отрезал Хэппи. — И не вздумай уходить с засадки, пока я за тобой не вернусь. Сиди тихо, как мышь, и смотри не усни!

— О'кей, я вроде бы все понял, — заверил я. — Мне уже не терпелось покончить с инструктажем и взять дело в свои руки.

Хэппи ушел по тропе, а я осторожно присел под раскидистым дубом, маркером засадки, — взял в руки видавший виды, набитый крупной дробью «ремингтон» и огляделся, постепенно осваиваясь с окрестностями.

Со временем почувствовав себя уютнее, я принялся размышлять — и о многом. До чего же мне повезло: не у всякого есть такой друг, — да что там, почти отец! — как старина Хэппи. Грубоватый, неуживчивый, режет правду-матку, не стесняясь; зато сердце у него — чистое золото. Если уж полюбил тебя, так что угодно для тебя сделает. Посчастливится ли пятилетнему Тому, оставшемуся дома в Батлере, когда-нибудь обзавестись таким вот хорошим другом? А что, если я по ошибке подстрелю олениху? Что, если выпалю по здоровенному оленю — и промахнусь? Неужто Хэппи и впрямь бросит меня в лесу?

Затем я задумался о некоторых своих друзьях и клиентах, ярых противников охоты, вопрошающих, подобает ли ветеринару стрелять диких животных? Проанализировав свои этические принципы и собственное представление о том, что правильно и что — нет, я пришел к выводу, что вполне спокоен как насчет своего законного права на охоту, так и насчет своего подхода к проблеме. Мои два нерушимых правила сводились к следующему: никогда не следует спускать курок, иначе как в случае верного выстрела, от которого смерть наступит мгновенно; и туша не должна пропадать даром: дичь идет либо на мой обеденный стол, либо на чей-то еще. Кроме того, поголовье оленей в юго-западной Алабаме столь велико, что охота рекомендуется специалистами по местной флоре и фауне в качестве одной из мер по контролю за популяцией.

Должно быть, я провел в раздумьях почти час, размышляя обо всем на свете, — от этики охоты, до рубки леса и брачных обычаев белок, когда вдруг осознал, что тявканье и лай псов вдалеке становятся более частыми и настойчивыми. Окончательно пробудившись от транса, я стал внимательнее прислушиваться к гвалту и крикам «ату!» Хотя на оленя я охотился впервые, мое участившееся дыхание и колотящееся сердце подсказывали мне, что собаки взяли какой-то весьма интересный след; и, судя по нарастающему лаю, загонщики стремительно приближались.

Я выглянул справа из-за дерева и увидел оленя еще до того, как услышал его поступь. Зверь находился ярдах в пятидесяти от меня и тихонько пробирался по тропе прямо к моей засадке, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад, насторожив уши, и прикидывая, далеко ли еще до сопящих преследователей. Поразмыслив секунду-другую, он дергал хвостом и снова двигался вперед, опустив голову к самой земле. Голову его венчали восхитительно симметричные ветви рогов с огромным множеством отростков, и шел зверь прямо на меня.

Наверное, всегда наступает момент, когда охотник, оказавшись лицом к лицу с нерукотворной красотой величественного оленя, вдруг утрачивает всю свою решимость и не смеет спустить курок. То же самое испытывал и я в тот момент, когда навел старый дробовик и прицелился прямо в основание его массивной шеи. По мере того, как олень вырастал перед моим взором, я просто-таки мог прочесть по его глазам, о чем зверь думает:

«Вот сейчас как прокрадусь мимо этого здоровенного дуба, потом сверну на запад, проберусь через вон те тростники — и был таков; и пусть эти глупые костогрызы гадают, куда я делся», — по всему судя, размышлял он, поводя ушами, точно «чашами» радаров.

И, как оно бывало с десятками охотников до меня, инстинкт одержал верх — и я аккуратно нажал на курок. Наверняка оглушительный грохот и сотрясение воздуха от разрыва патрона на мгновение меня оглушили, хотя в тот миг я даже не заметил, как разрядилось ружье, равно как и не ощутил и болезненной отдачи.

Гигантский олень встал на дыбы — и завалился назад секунду спустя после того, как заряд крупной дроби ударил его точнехонько в основание шеи. Я загнал в патронник очередной патрон и опасливо преодолел то небольшое расстояние, что отделяло меня от распростертой на земле туши.

«Странное дело, — помнится, подумал я, — я отлично знаю, что он мертв, но вот сердце у него почему-то со всей отчетливостью бьется».

И тут же осознал, что слышу стук собственного сердца, которое, того и гляди, выскочит из груди. Ощущение было такое, словно с каждым ударом руки мои цепляются за электроизгородь. Должно быть, у меня из-за перевозбуждения что-то вроде сердечного сбоя! — догадался я. Неужто взрослый мужчина способен так разволноваться только из-за того, что подстрелил оленя? Однако ж с тех пор мне не раз доводилось слышать о видавших виды охотниках, испытывавших те же симптомы.

Я внимательно осмотрел превосходный экземпляр, затем несколько раз пересчитал отростки на рогах. После того, как сердцебиение слегка унялось, я решил, что надо бы освежевать оленя до того, как подоспеет Хэппи проверять, попал ли выстрел в цель. Я не сомневался, что, при его-то охотничьем опыте, Хэппи, несомненно, узнал звук собственного ружья и в точности вычислил место, откуда он раздался. Но едва я занес над тушей нож, внезапно затрещали сучья, зашуршали ветви, и на тропе позади меня снова послышалось тяжелое дыхание. Это подоспел Хэппи. И чего стоили все его предостережения, все его лекции касательно того, что ни в коем случае не дозволяется покидать собственную засадку до окончания охоты! Ломая тростники, продираясь сквозь камыши и колючие лозы, он сломя голову мчался к засадке номер двадцать.

— Ну же, ты подстрелил его, подстрелил или нет? — задыхаясь, вопросил он. Лицо его раскраснелось, на лбу кровоточила царапина, — верно, задел за сук, ломясь через болото и чащу. И тут Хэппи увидел громадину-оленя.

— Господи милосердный! — благоговейно воскликнул он. — Экий красавец-то! Ну-кось, посчитаем, сколько у него отростков. — Хэппи насчитал восемь. Я, впрочем, претендовал на все девять, но Хэппи стянул с пальца обручальное кольцо — проверить, удержится ли оно на последнем отростке. Не-а, этот уже не считается. — Кажется, таким взволнованным я видел его впервые в жизни; я готов был поклясться, что сердце его колотится точно так же, как и у меня — несколько минут назад. Возможно, тогда я этого не знал, зато знаю теперь: настоящий спортсмен испытывает ощущения куда более острые, если трофей достается его детям или гостям.

До сих пор мне как-то не приходило в голову, что гигантского оленя еще предстоит вытаскивать из лесу. Но вот, наконец, я с запозданием осознал, как далеко в чащобу мы забрались и как непросто будет доставить оленя к лодке. Я знал, что выпотрошенный он станет отчасти полегче, и все-таки перспектива тащить на себе тушу весом по меньшей мере в три сотни фунтов внушала мне некоторую тревогу.

— Да расслабься, старина! — приказал Хэппи. — Ты знай себе радуйся, а уж дотащить-то мы его дотащим. В Нью-Йорке найдется немало богатеев, которые что угодно отдали бы за то, чтобы оказаться сейчас на твоем месте.

— Да знаю, знаю… но разве нам такая туша по силам?

— Э, тоже мне, горушка для степняка! — воскликнул он. Это свое любимое присловье Хэппи поминал всякий раз, когда перед нами вставала трудная задачка. Он извлек на свет маленький армейский топорик, — на поясе у него болтался целый арсенал, — и срубил молоденькое деревце. Очистив ствол от листьев и веток, мы перевернули оленя на спину и привязали его за ноги к шесту. Хэппи взялся за шест спереди, я — сзади, и мы двинулись по тропе, спотыкаясь и пошатываясь под непосильной ношей.

Добравшись до очередной засадки, мы устраивали небольшой привал и в подробностях обсуждали с охотниками великое событие. Очень скоро Хэппи взял роль рассказчика на себя и изрядно приукрасил первоначальную версию. Пока я слушал с открытым ртом, тщетно пытаясь вставить в разговор словечко-другое, Хэппи излагал историю удачного выстрела во всех деталях, многие из которых оказывались новостью даже для меня.

Пространно обсуждались размеры оленя, и так ли велики у него рога в сравнении с добытыми в предыдущие годы, и чьи замечательные, высокоталантливые собаки выгнали зверя прямо на мою засадку. Однако мне не давало покоя то, что все эти опытные охотники явно недооценивали вес туши. Большинство утверждали, что весит олень где-то около ста пятидесяти фунтов; некоторые называли цифру сто семьдесят пять. А я просто поверить не мог, что этакая тяжесть весит настолько мало: чувствуя, как ноют плечи, я ощущал себя жалким слабаком. Однако сострадательные охотники по очереди избавляли нас от ноши, и онемевшие плечи постепенно вновь обрели некоторую долю чувствительности.

Спустя, как мне показалось, час и несколько миль мы добрались до лодочной стоянки, эффектно пристроили наш трофей на носу и оттолкнулись от берега. Как и в первый раз, плыть было приятно и прохладно, и мне на всю жизнь запомнилась широкая, от уха до уха, усмешка на грубоватой физиономии Хэппи, в тот момент, когда лодка наконец-то пристала у лагеря.

Несколько любопытствующих жадно ухватили тушу, отволокли ее к месту для подвешивания и взгромоздили на старые весы для хлопка. Затем Ной, — все члены называли его «мистер Ноай», — который взвешивал дневную добычу в охотничьем клубе со времен его основания, со скрипом доковылял до весов и неспешно и аккуратно установил балансир на отметке «сто пятьдесят». Все глаза обратились к весам: выровнялись ли они? Но даже невооруженным взглядом было видно: мой олень — гораздо тяжелее; я, собственно говоря, знал об этом с самого начала. Ной стал постепенно, дюйм за дюймом, передвигать балансир, всякий раз прибавляя по пять фунтов, пока не достиг отметки «сто семьдесят»: только тогда весы постепенно начали выравниваться. Еще три деленьица — и прозвучало официальное и неоспоримое заявление.

— Што шемьдешять три фунта, — объявил он так громко, как позволяли голосовые связки восьмидесятилетнего старика, однако прозвучало это не громче сиплого шопота. Это означало, что живой олень, надо думать, весил около двух сотен фунтов! Когда тушу вновь закрепили над платформой для свежевания, рядом с моим трофеем все остальные олени казались просто карликами. Хэппи важно расхаживал взад и вперед, рассматривая, щупая и вслух оценивая прочие туши, и делая все от него зависящее, чтобы все в пределах досягаемости не остались в неведении насчет того, какого «конягу» тут завалили, плюс кто в этом деле расстарался.

Ни с того ни с сего Хэппи нагнулся, зачерпнул оленьей крови из лужицы под одной из висящих туш, и со всех ног устремился ко мне. Тем временем двое дюжих охотников, подкравшись сзади, ухватили меня двойной медвежьей хваткой, а Хэппи хорошенько вымазал мне запекшейся кровью все лицо, уши, шею и волосы.

— И что это вы удумали? — возмутился я, отплевываясь.

— Уж такой тут у нас обычай, Док. Тому, кто убьет своего первого оленя, лицо мажут кровью, — пояснил Хэппи. — Ты радуйся себе, что не промахнулся; а то тогда бы тебе подол рубашки обрезали считай что до самого пояса! — Все расхохотались от души, упиваясь мгновением, но никто не радовался больше, чем Хэппи.

Остаток поездки прошел куда менее захватывающе. Устроили еще один олений гон, а вечером несколько человек отправились пострелять белок и заплутали в лесу. Где-то с час мы встревоженно блуждали по болоту, прежде чем отыскали дорогу назад к реке и «поймали» проплывающего мимо рыбака, который помог нам найти лодку. Потерять ориентацию и безнадежно заблудиться на незнакомой земле — ужасное ощущение. Уж и не знаю, как мы оттуда выбрались, — разве что о нас позаботились Высшие Силы.

Голова того оленя, должным образом обработанная, до сих пор висит у меня на стене, и всякий раз, глядя на нее, я думаю о моем добром друге, Хэппи Дюпри, и об этой первой охоте. С любовью вспоминаю и наши недолгие выезды на рыбалку вечерами, ближе к ночи, когда начинают клевать окуньки. И откуда он только знал, где ждать хорошего клева — я просто диву давался! Неважно, рыбачили ли мы на реке или на небольшом искусственном озерце на ферме, Хэппи всегда выбирал удачные места.

От Хэппи я научился наслаждаться жизнью сполна, чтить и ценить природу и проживать каждый день так, словно он для меня — последний. Работай как вол, играй по-крупному — и пощады не проси!

В ту пору я и не догадывался, что в нашу поездка на реку Тенсо мы с Хэппи охотимся вместе последний раз. Однажды утром, вскорости после этого, Хэппи подъехал к железнодорожному полотну, проложенному неподалеку, — в этом месте он благополучно переезжал уже тысячу раз. Там не было ни шлагбаума, ни предупредительных световых сигналов; и в тот день грузовичок Хэппи и поезд оказались на переезде одновременно. Хэппи умер мгновенно. Но те, кому повезло работать и отдыхать вместе с ним, навсегда сберегут воспоминания о хорошем человеке и преданном друге.

Загрузка...