Друг в зеркале

6

Начинало смеркаться, а Тусина мама еще не вернулась с работы. Туся любила бывать дома одна, но не теперь, когда ей казалось, что из-за нелепой случайности она навсегда потеряла Германа.

Туся включила телевизор на первом попавшемся канале не для того, чтобы смотреть, а для того, чтобы слышать человеческий голос, и пошла на кухню. При включенном телевизоре создается иллюзия, что дома кто-то есть, и чувствуешь себя не так одиноко.

Когда плохое настроение, все время хочется есть.

Туся без конца хлопала дверью холодильника, доставая из него то молоко, то йогурт, то яблоко. Ей хотелось съесть как можно больше всего разного, чтобы хоть как-то заглушить тоску. Она соорудила немыслимый бутерброд из ветчины, сыра, майонеза, лука, когда в дверь позвонили.

— Ну, наконец-то, — пробормотала Туся себе под нос и пошла открывать.

Она жевала на ходу и даже не посмотрела в глазок, потому что звонили так, как у них дома было заведено — три раза.

Но на пороге стоял Герман.

— Ты? — удивилась Туся.

После того как он выгнал их из дому, она меньше всего ждала такого позднего визита. Они стояли на пороге: Герман молчал, а Туся не предлагала ему войти. На него было больно смотреть — волосы растрепаны, лицо бледное, глаза опущены. Нет ничего хуже такого тяжелого молчания. Наконец Туся проговорила:

— Заходи, раз пришел.

Герман вошел в квартиру и тяжело опустился на табурет прямо в коридоре. Казалось, что он пришел издалека, таким изможденным было его лицо. Герман посмотрел на Тусю исподлобья, отчего ей стало страшновато.

— Не знаю, с чего начать, — развел он руками. — Всю дорогу подбирал нужные слова, а как увидел тебя, так все и забыл.

Туся молчала. Ей было приятно, что он все-таки пришел, но она не замечала особенного раскаяния. Скорее, Герман смотрел на нее так, как будто это она виновата во всех его бедах.

— Не знаешь, с чего начать? — ехидно переспросила Туся. — Я тебе помогу. Для начала скажи, что тебе стыдно за то, что ты устроил шум из-за какой-то дурацкой фотографии, потом скажи, что ты от всего сердца раскаиваешься. И наконец, можешь обнять меня и сказать, что это больше никогда не повторится.

Герман улыбнулся, первый раз за долгое время, и сказал:

— Мне стыдно. Я раскаиваюсь. Это не повторится.

Потом он встал, крепко обнял Тусю и тихо добавил: — Но это не дурацкая фотография.

Туся отпрянула от него, как будто ее ударило током. Она ощутила внезапный укол ревности. Она обижал ась на то, что Герман накричал, но до этого момента ни разу серьезно не задумалась, кто эта девушка в платье с матросским воротником, так похожая на нее.

— Не дурацкая? — с вызовом переспросила она.

— Не дурацкая, — твердо сказал Герман.

— Тогда убирайся к себе, — Туся указала на дверь, — рассматривать свою любимую фотографию.

— Не будь смешной, — ласково сказал Герман. — Когда я все тебе объясню, тебе будет стыдно.

— Не будет, — упрямо сказала Туся. — Но все равно объясни.

Они пошли на кухню, сели на диван, и Герман взял ее за руку. Когда он находился рядом, касался ее или смотрел вот так, как сейчас, Туся была готова простить ему все на свете. В такие моменты ей казалось, что она — на борту космического корабля, ее плавно качает в безвоздушном пространстве, а весь остальной мир где-то там — далеко-далеко.

— Я тебя слушаю, — как можно строже сказала Туся.

Она не хотела, чтобы Герман догадывался о той власти, которую над ней имел.

И он начал свой рассказ.

Оказалось, что девушка со снимка — ее звали Ната — училась с Германом в одной школе. Их любовь началась банально: Ната не успевала по математике, и Герман взялся ей помогать. Когда они стали встречаться, в это никто не мог поверить — Герман был победителем многих олимпиад, ему пророчили блестящее будущее, а Ната часто прогуливала школу, и учителя не сомневались, что в десятый класс ей не попасть.

— Но я видел в ней что-то такое, чего не видели все они. Какое-то внутреннее свечение, — задумчиво проговорил Герман.

Туся почувствовала, что уколы ревности стали все настойчивее и больнее. Ведь она-то думала, что только у нее есть «внутреннее свечение», а оказалось, что Герман всем говорил эти слова.

— Из-за нее я поссорился со всеми: с родителями, друзьями, испортил отношения с учителями, продолжал свой рассказ Герман. Он как будто не замечал, что каждое его слово причиняет Тусе нестерпимую боль. — А все потому, что они считали, будто наши встречи плохо на меня влияют. Какая глупость! — воскликнул он. — Разве любовь может плохо влиять на человека!

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила Туся, глядя ему в глаза.

Она не хотела его перебивать, но ей стали невыносимы эти откровения. Тому, кого любят, не станут рассказывать о прошлой любви, — в этом Туся была уверена. Или эта любовь еще не прошла?

«Если так хочется поговорить о прошлой любви, поговори с кем-нибудь другим, — хотела сказать она. — Я же молчу про Егора, про то, как безумно я его любила, а ведь тоже могла бы рассказать… В конце концов, это — свинство!»

— Подожди, Туся, — мягко остановил ее Герман. — Скоро ты все поймешь.

— Ничего не хочу знать о том, как ты кого-то любил, — чтобы показать, насколько она не хочет этого знать, Туся заткнула уши. — Пока ты со мной, о других — ни слова!

Герман улыбнулся и потрепал ее по щеке. В его отношении; к Тусе всегда было что-то покровительственное, это и неудивительно, ведь он был старше. Раньше Тусе это очень нравилось, но теперь начинало действовать на нервы. Она увернулась от его ласки, но он как ни в чем не бывало продолжал:

— Нам все завидовали. Людям нелегко смириться с тем, что двое по-настоящему счастливы, потому что нашли друг друга… Мы почти не разговаривали, потому что понимали друг друга, как дельфины, на уровне ультразвуков. Мы даже болели в одно и то же время.

Герман замолчал, вспоминая те далекие события, легкая улыбка скользнула по его губам. «Немудрено болеть в одно и то же время, — злобно подумала Туся. — Целовались, вот и заражались одновременно».

— Что же случилось потом? — с издевкой спросила она. — Почему закончилась такая фантастическая любовь?

— Говорят, любовь всегда заканчивается плохо забвением или смертью. В нашем случае это была смерть.

Туся посмотрела на Германа расширенными от ужаса глазами.

— Смерть? — смысл этого страшного слова еще не вполне дошел до ее сознания. — Как смерть?

— Да, — подтвердил Герман. Каждая мышца на. его лице напряглась. — Она умерла. Умерла глупо и нелепо.

— Как это случилось?

— Сушила волосы феном. — На лице Германа появилась дикая улыбка, которая так не шла к его словам. — Неисправности проводки. Взялась мокрыми руками…

Он замолчал.

— Наверное, это очень больно, — прошептала Туся, чтобы не задохнуться от тишины.

— Ей — нет. Вся боль остается тому, кто выжил, резко сказал Герман.

«Какой ужас! — подумала Туся. — Я и представить себе не могла, что у этой истории такой трагический финал. Бедный Герман! А тут еще я со своими глупыми комментариями!»

— Герман. — Она осторожно взяла его за руку, как будто он был хрустальным и мог рассыпаться от любого неловкого прикосновения. — Герман, прости меня. Я была такой эгоисткой.

— Ничего, — грустно улыбнулся он. — Мы все становимся эгоистами, когда любим.

— А почему ты выбрал меня? За наше сходство с Натой, да? За то, что я так на нее похожа?

Туся понимала, что это так. И даже известие о том, что эта девушка умерла, не убивало ее ревности и обиды.

— И да и нет, — ответил Герман. — Конечно, я обратил на тебя внимание именно из-за этого. Я увидел в тебе то, чего когда-то лишился. Но полюбил за то, что ты — это ты.

От этих слов Тусе стало легче, но не намного. Ужасное чувство — ревность. Глупое и унизительное. Просыпаться и засыпать с мыслью о том, какой у соперницы был голос, как она одевалась, как называла твоего любимого, что ей нравилось, а что — нет… От всего этого с ума можно сойти.

— А ее имя? Ее настоящее имя? Ведь не по паспорту же она была Натой?

— Ее звали Наташа. Так же, как и тебя.

«Этого мне только не хватало. Мало того что я похожа на нее, как сестра-близнец, ее еще и звали так же!»

— А сейчас? — не удержалась и спросила Туся.

— Что сейчас?

— Ты все еще любишь ее?

Туся понимала, что так нельзя спрашивать, что это некрасиво, но ничего не могла с собой поделать.

— Люблю, — без колебаний ответил Герман. — Но это совсем другое.

— Как это — другое, — разозлил ась Туся. — Вот у меня, например, все просто. Я или люблю, или нет. И если люблю кого-то одного, то не люблю другого.

— Да, но ты же любишь меня?

— Пока да, — обиженно сказала Туся. — и Лизу тоже любишь. И маму. И много кого еще. Ведь так?

— Так, — кивнула Туся, лихорадочно соображая, к чему это он клонит.

— Все это умещается у тебя в голове и в сердце. Так почему же со мной должно быть по-другому?

Когда Герман что-то объяснял, все становилось просто и ясно. Туся понимала, что ее он мог убедить в чем угодно — и в том, что земля стоит на трех китах, и в том, что он — внучатый племянник Наполеона. Потому что, когда любишь, очень хочется верить.

— Ну что, забыто? — спросил он, откидывая прядь со лба.

Ей не хотелось продолжать этот неприятный, бессмысленный разговор. Меньше всего она хотела ссориться с Германом. Когда ссоришься с кем-то дорогим — всегда сердце не на месте. А во время ссор с Германом Туся вообще теряла всякий интерес, к окружающему. Не хотелось ходить в школу, вставать по утрам и даже умываться. В такие дни Туся была отвратительна сама себе — даже не могла смотреться в зеркало.

— Забыто, — нехотя подтвердила она.