Думер

Глава 4

– Кроссовки тоже снимай. Вот эти наденешь.

Дряхлые сандалии и серая майка – вот моя новая одежда. Джинсы, так уж и быть, разрешили оставить: никто в таких ходить не захочет.

Генка с напарником обозначили достаточно ясно: меня отсюда (откуда конкретно, кстати, я так и не знал) никуда не выпускают, а если я не буду делать то, что говорят, то снова отправлюсь в отключку. В отключку я бы предпочел отправить самого Генку и всех остальных, но для этого надо сперва разобраться в происходящем.

– Ассоль, принимай новенького!

На выходе из комнаты меня ждала девушка примерно моего возраста – может, старше самую малость. А может, и младше – странная милитари-рубашка, застегнутая на все пуговицы, и не менее странная светло-зелёная фуражка придавали ей статности и строгости. Взгляд у неё был цепкий. В руках она держала телескопическую дубинку, конец которой искрил миниатюрными молниями.

Да, интересная штуковина. И это я не только про оружие…

– За мной, – сказала она максимально холодно и отстранённо.

В другой руке у девчонки был плеер. Из наушников, спущенных на шею, доносилась музыка. Мотив показался мне отдалённо знакомым, но громкости не хватало…

– Что слушаешь? – спросил я.

Ответа не последовало. Зато вопросы продолжали копиться…

Первое, что я понял: мы находимся уже не там, куда я вбежал, когда спасался от людей в пальто. Это было огромное подвальное помещение, тянувшееся на десятки, а то и сотни метров. Стены упирались в широченные своды, сам тоннель был поделён на отдельные «комнаты» – закутки от основного коридора, в котором, кстати, могли легко разъехаться два автомобиля.

В первых комнатах заметил высокие столы, станки, какие-то инструменты. Над столами – широчайшие вытяжки, трубы которых уходили высоко вверх. На полу стояло несколько пустых тачек. Похоже на производственный цех. Подобные же комнаты-цеха так и тянулись вдоль всего тоннеля.

Людей я заметил не сразу, настолько тихо они себя вели. По левую руку время от времени встречались мужчины, занимавшиеся какой-то ручной работой, – возможно, что-то просеивали и сортировали. А вот комнаты, располагавшиеся справа, походили уже на полноценные лаборатории. Там орудовали женщины, одетые в полиэтиленовые халаты, – настолько прозрачные, что без труда можно разглядеть нижнее бельё.

Освещение было приглушённым – после яркой комнатушки я не сразу к нему привык, к тому же наблюдал за идущей впереди меня девушкой. Что за ерунда происходит? Генка вырубил меня ненадолго – иначе они бы не стали дожидаться моего пробуждения, а связали бы и ушли. Значит, меня перетащили в подвал того здания, в которое я забежал, – или куда-то рядом.

После рабочих отсеков начались жилые зоны, и тут до меня стало доходить. Подозрения возникали и раньше, но я с трудом понимал, зачем этим бандитам сдался кто-то вроде меня. Теперь понял окончательно.

Рабство. Людей здесь было много – в комнатах находились двух- и трёхъярусные полки-кровати, подобные тем, что бывают в поездах. Они вырастали прямо из стен – просто куски бетона. Мне это напомнило игру «Скайрим», где в подземельях так спали драугры. И в общем-то здешние обитатели не сильно от тех драугров и отличались. Рваные дряхлые одеяния, заросшие измученные лица. Каждый отсек перекрывался забором-решёткой, но посередине двери были везде открыты.

– Слушай сюда, новенький, – сказала Ассоль. Я поравнялся с ней. – Теперь это твой дом. Наш дом.

Она говорила это без злобы и отвращения ко мне, скорее даже с грустью. Или мне показалось?

– Отличный у нас с тобой дом, – саркастично ответил я. – По имени «рабство».

– Рабство – на кирпичном заводе за городом, – повысила она голос. – А это – возможность. Для всех, кто потерялся в жизни, кто был на грани того, чтобы умереть.

– Ты сама-то в эту чушь веришь?

– Будешь хорошо работать – сможешь чувствовать радость жизни, – продолжала она, проигнорировав мой вопрос. – Ослушаешься приказов – будешь долго жалеть. – Телескопическая дубинка в её руке усиленно вспыхнула током. – Виды работ сменяются. Одни работают днём, другие ночью. Слово смотрящего – закон.

– Ты смотрящая? – спросил я.

– Сегодня – Генка. Завтра – я. Потом опять Генка.

– Потом опять ты.

– Необязательно, – возразила она. – Твоё место – тут.

В камере было… нет, термин «камера» здесь не совсем корректный, ведь даже не заперто. В общем, в отсеке находилось человек десять. Одни лежали, другие сидели на нижних койках или у дальней стены. При нашем появлении они не шелохнулись – очевидно, слышали шаги издали.

Всю дорогу я не просто рассматривал обстановку – прикидывал варианты побега. Не понимаю, как такие здоровенные «катакомбы» упрятали в центре Петербурга. Факт в том, что сами по себе они полностью изолированы от улицы. Ни доступных для залаза вентиляций, ни каких-либо намёков на коммуникации с остальным миром. Ну, кроме разве что условного входа: там, где меня допрашивали, было ещё несколько дверей. По логике, другой конец тоннеля тоже должен сообщаться с внешним миром: подобное могли возвести для складов – а значит, с расчётом подъезда транспорта. Хотя когда это строилось-то? Уж не вместе ли с самими домами? А это могло быть и сто, и более лет назад.

Рвануть дальше прямо сейчас? Девчонка едва ли меня догонит. Может, конечно, второй конец тоннеля замурован или охраняется, и всё же…

Сделал вид, что шагаю в отсек, и тут же побежал в сторону. Секунда, две, три – скорость только набираю. И вдруг – падаю. Тело сковывает парализующей болью. При падении ободрал щеку: не смог выставить вперёд руки.

– Глупенький, – грустно вздыхает Ассоль, медленно приближаясь, и вместе с ней нарастает потрескивание электрического телескопа, который только что показал свою мощь. Выходит, она им на расстоянии выстрелила? – Вставай. Не бережёшь ты себя. Только зря силы расходуешь, а они тебе пригодятся. Нарвёшься на Генку вместо меня – ходить потом не сможешь. Оно тебе надо?

– Мне надо только одно. Выбраться отсюда, – прошипел я. Руки и ноги повиновались с трудом, всё тело пульсировало болью.

Ассоль наклонилась, с силой дёрнула меня за пояс джинсов, потянула вверх, помогая встать. Её голова оказалась рядом с моей.

– Тогда делай это не так тупо, – прошептала она сквозь зубы.

Сказанное можно было расценить и как злобу, и как намёк. Впрочем, какой тут намёк, если минутой ранее она долбанула по мне электричеством?! Сказал бы я, что сделал бы при случае с её палочкой, но решил не нарываться на новые проблемы.

– Иди, – коротко бросила она, кивнув на указанный ранее отсек.

Ишь ты, какая. Первой не идёт, не говорит следовать за ней. Ждёт, чтобы я теперь сам пошёл. В её взгляде мне то и дело мерещится надежда, но потом я вижу, как лицо её хмурится.

Какое тут всё странное. Допрос без наручников, заключённые без запертых дверей. В чём-то даже закономерное окончание сегодняшнего безумного дня. В этом смысле я, конечно, спасся от таинственных преследователей, вот только попал в руки отморозков, не стесняющихся эксплуатировать рабов в центре Петербурга. И неужели о них никто не знает?

Делать нечего – прошёл в отсек. Все тамошние смотрели на меня. Ну не «вечер в хату» же говорить? Не тюрьма ведь, как я понимаю. И всё равно мысли вертелись мрачные: если дать слабину вначале, потом так и будут считать слабым. Я здесь надолго задерживаться не собираюсь, но тем не менее каждое действие нужно совершать рассудительно.

– Спать будешь тут, – Ассоль показала на вторую по высоте койку у входа.

На бетонном каркасе лежал фанерный лист. На этом всё. Ни матраса, ни подушки, ни одеяла.

– Как тут спать-то?

– Лёжа, – донеслось из глубин комнаты. Мне это не понравилось.

Ассоль злобно сверкнула глазами, но ничего не сказала. Постояла, словно хотела что-то сообщить, потом резко развернулась и ушла.

Ответственный момент. Первое впечатление – как известно, зачастую самое важное. Молча залезть на полку? Отлежаться после пережитого не помешает, конечно. Однако непонятки с коллективом оставлять на потом тоже не стоит.

– Кто сказал «лёжа»? – спросил я, сделав шаг вглубь отсека.

– Я сказал, – донёсся голос того, кто лежал на третьей, самой высокой полке у дальней стены.

Я молча подошёл. Тусклый свет – на высоком потолке лишь одна лампа – позволил мне разглядеть, что собеседник лежит не на голой фанере. Голову подпирал набор какого-то тряпья, и, кажется, было даже подобие одеяла в виде простыни.

– Ты-то под голову что-то мягкое стелешь, – сказал я.

– Ну а ты, стало быть, вообще гладко стелешь, – тут же ответил он, шмыгнув носом, и моментально принял сидячее положение.

Рыжие волосы, синяки под глазами. Он был старше меня максимум на пару лет.

– Если внимательный такой, сыграем? – рыжий спрыгнул с полки, поравнявшись со мной. Встал почти вплотную, смерил долгим взглядом, ожидая, когда я не выдержу и отведу глаза.

– Во что сыграем? – уточнил я.

– На что, а не во что, – вновь шмыгнул он носом. – Ставь свои легинсы. Я поставлю своё постельное.

– Ты не ответил.

– А ты не согласился.

– На мне джинсы, а не легинсы – это раз. Твоего тряпья они не стоят – это два.

– Ты чего-то борзый, – рыжий едва не врезался в меня лбом и грудью, настолько сильно приблизился. Грудь он выпирал подобно петуху, готовящемуся расправить крылья. Глаза, как мне показалось, у него тоже чересчур вылезали из орбит.

– В напёрстки, – подал голос кто-то с противоположной стены, и я воспользовался случаем, чтобы невзначай хотя бы немного отойти от рыжего. – Все новенькие играют. Такое правило.

Это был пожилой мужчина с хрипловатым голосом. Он лежал на боку, подпирая голову рукой. Вид у него был дряхлый, худощавый. Но сам дедок не выглядел побитым и зажатым. Речь, взгляд, дыхание. Мелкие детали, которые по отдельности ничего не значат, а вместе дают ясную картину. В нём чувствовался некий… авторитет?

– Я не новенький, – сказал первое, что пришло в голову.

– В хату впервые попал – значит, новенький, – как бы равнодушно пожал плечами дедок. – Боишься штаны отдавать – ставь хотя бы ремень.

Ага, ясно-ясно. Пахнет подставой. Может, у них и правда традиция такая, но это не отменяет возможности наживаться на всех новоприбывших. Мне-то из моего родного две тысячи двадцать второго это очевидно, а вот для некоторых зелёных «здешних» игра в напёрстки, пожалуй, ещё кажется чем-то прозрачным и честным.

Могу отказаться. Могу проигнорировать. Вот только рыжий всё равно будет считать себя победителем: ведь с ним побоялись сыграть! А это уже дело принципа.

– Дело-то минутное. – Дедок как бы нехотя слез с полки, сел на нижнюю, пустующую.

Рыжий раздобыл откуда-то картонку, постелил на полу, сел рядом и достал три напёрстка.

– Шарик! – он показательно вытянул руку с металлическим шариком, глядя мне в глаза. – Кладу под средний.

Вот смешные. Я ведь всё ещё не согласился, а они уже в предвкушении – нашли дурака, думают.

– Начнём? – нетерпеливо проговорил рыжий.

Лыбится, аж светится от счастья. Ну и пусть себе светится.

– Начнём.

Я неторопливо присел на корточки, и ведущий начал ловко вертеть напёрстки. Настолько деловито, что даже якобы случайно уронил один из напёрстков, и оттуда выкатился шарик.

– Ой, увлёкся! – извиняющимся тоном сказал он, шмыгая носом, и вернул шарик в центр. Начал крутить заново.

Ну да, ну да. Всё для того, чтобы убедить меня: играют честно, шарик прятать не станут. На самом деле мне было плевать.

Движения рыжего остановились: три идентичных напёрстка стояли рядом друг с другом.

Пришло время делать выбор. Для вида немного подождал, медленно потянул руку к правому напёрстку. Едва коснувшись его, тут же схватился и за левый.

– Выбираю центральный, конечно же, – сказал я, одновременно с этим поднимая боковые напёрстки.

Они, разумеется, были пустыми.

Встаю и, так и не подняв оставшийся напёрсток, ухожу к своей койке.

Я знаю, что третий напёрсток тоже пуст.

Все это знают.

Но молчат.