Дуновение смерти

17

Брейд не знал, как быть. Он смотрел то на Кински, то на Энсона, который обиженно поджал тонкие бледные губы, вероятно, сразу вспомнив их вчерашний разговор.

Брейд попробовал уклониться от ответа:

— Да знаете, доктор Кински, у меня как-то еще не было времени подумать над этим.

Но Энсон возмущенно вмешался:

— Он собирается сам продолжать исследования. И должен добавить, не считаясь с моим мнением. Я устарел, Кински! В прежние времена мои ученики прислушивались к моим советам.

— Что ж, — сказал Кински, которому, видимо стало не по себе, — все мы стареем.

Но ему не удалось сгладить неловкость, и наступило тягостное молчание.

Наконец Кински поднялся и начал прощаться:

— Очень был рад познакомиться с вами, Брейд. Если окажетесь в наших краях, непременно заходите.

— Спасибо, обязательно, — пожал ему руку Брейд.

Голос Энсона все еще звучал раздраженно:

— Не забудьте, Брейд, в пять часов мы встречаемся насчет лекции по технике безопасности. Ровно в пять.

— Хорошо, в пять, — согласился Брейд. Как это характерно для Энсона — он и мысли не допускает, что в пять часов у Брейда могут быть другие дела!

— И если Кэп говорит в пять, — сказал Кински, — значит ровно в пять и ни минутой позже. Или он изменился?

— Нет, ничуть, — ответил Брейд.

Оставшись один, Брейд почувствовал странную горечь, будто вдруг лишился отца, хотя до сих пор не подозревал, что имеет его. А ведь Кэп действительно был ему чем-то вроде отца!

Он только сейчас понял это, когда увидел его со старшим сыном, с любимцем, принесшим ему почести и славу, с сыном, который следует его советам и вытягивается в струнку, когда капитан его распекает.

А он, Брейд, — неудачник, застрял на одном месте и даже на нем не сумел удержаться. Он молча упирается, когда Кэп пробует направить его по новому пути. Бедный Кэп! Он сумел достичь к старости известности и признания и все же кончает жизнь, мучаясь от неуверенности. А эта его книга!

Брейд подумал: «Я снова обрел Дорис, но теряю все остальное. Аспиранты мои умирают, исследования оборачиваются подделкой. Я лишился работы, а Кэп Энсон… — он горько усмехнулся самому себе, — а мой отец меня не любит».

Он поднялся и открыл дверь в свою лабораторию. Конечно, проходящая здесь реакция окисления не вносила особого вклада в науку, но, как говорил Кэп Энсон, приятно проделывать опыты собственными руками.

Однако сейчас он с грустью глядел на свою несколько шаткую установку и сомневался, доставит ли ему работа удовольствие. В данную минуту вид заброшенных приборов вызывал в нем только неприязнь. Неприятным казался сосуд с застывшей смесью, неприятны были и связанные с ним воспоминания. Он не прикасался к установке с того вечера в четверг, когда отправился к Ральфу за кислотой и нашел его мертвым. Все так и осталось подготовленным для опыта — и колба, и пластиковые трубки, и бледно-зеленый баллон со сжатым кислородом.

Брейд машинально взглянул на баллон. Странно!

Разве он пуст? Он твердо помнил, что сменил его незадолго до опыта. Манометр высокого давления должен показывать не меньше чем тысяча восемьсот фунтов на квадратный дюйм. Но стрелка стояла на нуле.

В чем дело?

Неужели он забыл закрыть баллон и газ вытек? Манометр низкого давления тоже показывал нуль. Брейд проверил кран — он оказался завинченным. Утечки быть не могло.

Возможно, он закрыл вентиль на баллоне, выпустил из редуктора то небольшое количество кислорода, которое в нем содержалось, а потом закрутил кран?

Так полагалось поступить, но Брейд не помнил, чтобы он все это проделал.

Он положил руку на вентиль и попробовал повернуть его слева направо. Вентиль не поддавался. Очевидно, он был закрыт. Пальцы его напряглись, чтобы повернуть вентиль в обратном направлении, пустить кислород в редуктор и увидеть, как двинутся стрелки манометров, но он остановился.

И жизнь его, висевшая в эту секунду на волоске, была спасена. Его наметанный глаз химика, внутреннее чутье, выработавшееся за двадцать пять лет практики, бессознательно отметили что-то неладное и заставили его остановиться.

Это «что-то» при внимательном рассмотрении оказалось едва уловимым поблескиванием, следом маслянистой жидкости на крышке резьбы между редуктором и баллоном. Он поскреб резьбу ногтем и поднес палец к носу.

Ему почудилось, что он остался один в бездонной, звенящей тишине. Он потянулся к гаечному ключу и начал отворачивать шестигранную гайку. Она поддалась с непривычной легкостью. Брейд снял редуктор и убедился, что резьба влажная. Он не мог определить точно, что это за жидкость, но по консистенции она походила на глицерол. Если бы он не остановился и повернул вентиль справа налево, взрыв разнес бы лабораторию.

Брейд выпустил из рук редуктор, со звяканьем ударившийся о стол, и бессильно опустился на стул.

От сознания, что он едва избежал смерти, его била дрожь.

Он не заметил, сколько времени прошло, прежде чем дрожь улеглась. Он встал, удостоверился, что дверь в коридор заперта, и запер дверь, ведущую в кабинет. Пусть думают, что он вышел позавтракать. (Завтрак? Его мутило при одной мысли о еде!)

Он поймал себя на том, что сидит, уставившись на редуктор, на маслянисто-влажную, несущую смерть резьбу.

Последний раз он пользовался системой в четверг, в тот день, когда погиб Ральф. По всем признакам баллон в тот день был в порядке. С тех пор он не подходил к установке, но за это время в его лаборатории мог побывать кто угодно. Но не Ральф. В лучшем случае он запирал дверь своего кабинета в пять часов, уходя домой, а иногда и вовсе забывал запереть. Отправляясь на занятия со студентами, в библиотеку или завтракать, он всегда оставлял дверь незапертой.

Конечно, в лабораторию после четверга дважды заходил Кэп Энсон. (Он на секунду представил себе, как Кэп убивает непокорного ученика, посмевшего ему возразить, и против воли улыбнулся.) Во второй раз он приводил с собой Кински. Если Роберта была в лаборатории Ральфа, она могла пройти к нему. Господи! Да кто угодно мог войти в его лабораторию!

Невольно он снова вернулся мыслями к Кински. Кински встречался с Ральфом. Ральф хвалился, что докажет своими опытами несостоятельность теории Кински. Может быть, Кински как раз из тех завзятых умников, что готовы на все ради своей репутации, даже на убийство? Вдруг это он убил Ральфа? А потом задумал прикончить и Брейда, чтобы он не смог завершить работу своего ученика. Он так встревоженно спрашивал, не собирается ли Брейд продолжать исследования, а баллон был уже смазан. Может быть, он удалил бы глицерол, если б узнал, что Брейд не будет работать над этой проблемой? Или он уже ничего не мог изменить и спрашивал просто от извращенного любопытства? Да нет! Невероятно! Правда, Кински уже был в городе, когда умер Ральф, но откуда он мог знать про его опыты, чтобы так тщательно продумать убийство?

А вдруг покушение на Брейда вовсе не связано со смертью Ральфа? (Два разных убийства за неделю? Такое совпадение невозможно!) Но, предположим, кто-нибудь хотел свести с ним счеты. Ведь в конце концов он оскорбил в субботу Фостера и… Ранке. Неужели они настолько уязвлены, что могли бы решиться на убийство?

Он с содроганием вспомнил, как необычайно приветлив был Ранке, когда они встретились сегодня на лестнице. Что, если это благодушная снисходительность убийцы к жертве? Он уже считал Брейда мертвым — стоило ли расходовать на него эмоции! А Литлби? Ведь и его Брейд щелкнул по носу, значит, сегодняшнее уведомление о лекциях по безопасности тоже снисходительная подачка убийцы? В голове у Брейда мысли вертелись с бешеной скоростью. Господи! Да он сходит с ума! Как он может допустить, что Литлби способен на подобный шаг. Хватит!

Во всяком случае нужно сейчас же сообщить обо всем Доэни — ведь теперь ясно: кто бы ни был неизвестный преступник, на этот раз заподозрить его, внештатного помощника профессора Льюиса Брейда, никак нельзя! А если убийца всего один, то с Брейда снимаются подозрения и относительно Ральфа.

Почти хладнокровно он снял трубку, набрал номер. Будничный голос отозвался:

— Девятый полицейский участок. Офицер Мартинелли.

Стараясь говорить спокойно, Брейд сказал:

— Можно попросить полицейского Доэни? А когда он будет? Понятно. Нет, нет. Мне нужен именно он. Нет, ничего срочного. Будьте добры, когда он придет, передайте, что звонил профессор Брейд. Он меня знает. Скажите, что мне нужно как можно скорее поговорить с ним. Мой номер — университет 2–1000. Добавочный 125. Да, да, спасибо.

Он повесил трубку и долго сидел, глядя на телефон. Потом подумал: пожалуй, надо поесть.

Он не поехал завтракать, а быстро, стараясь ни с кем не встречаться, сходил за бутербродами. Он не мог решиться покинуть кабинет, пока не узнает, кто на него покушался. Здесь, за закрытыми дверями…

Но ведь именно здесь, за закрытыми дверями, его подстерегала смерть.

Брейд выпил кофе прямо из банки, хотя он еще обжигал, и только потом вспомнил про сливки. Тут он заметил, что уже скоро час, и подумал: надо идти к студентам.

Уходя, он запер дверь, несколько раз проверил замок (интересно, сможет ли он когда-нибудь еще оставить свою дверь незапертой?) и направился через весь коридор к студенческой лаборатории.

Чарльз Эммит готовился к демонстрации образования семикарбазона под давлением. Брейд взглянул на часы. Без пяти час. Через пять минут лабораторию заполнят студенты.

Он грустно размышлял о том, как вся жизнь преподавателя подчинена часам, разбита на лекции, семинары, лабораторные занятия, заседания.

Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. В лабораторию, надевая через голову черный резиновый фартук, вошел студент, вежливо сказал: «Здравствуйте, профессор Брейд!», положил на стол свои тетради и книги, открыл обожженный кислотой учебник.

В этот момент из его книги вывалилась пачка листов. Посмотрев на нее сначала недоуменно, а потом озабоченно, студент направился в конец лаборатории к Эммиту.

— Мистер Эммит, — сказал он, — я, оказывается, забыл вам отдать отчет о моем первом самостоятельном опыте в пятницу. Ничего, если я сдам сейчас?

Он выглядел встревоженным.

Эммит, видимо чувствуя на себе взгляд Брейда, грубовато распорядился:

— Хорошо, положите. Я потом взгляну. Но больше не забывайте.

Брейд рассеянно наблюдал, как студент отдает Эммиту свои записи.

В лабораторию быстро входили остальные студенты. Стрелки показывали час. Стрелки, которые дробят весь день преподавателя на куски и пригвождают его к часам, словно распятого.

Да, часы, время… Впрочем, что это он сейчас наблюдал?

«Боже!» — подумал Брейд… И студенты, и лаборатория вдруг исчезли, он остался один — наедине с невозможной, дикой догадкой.

Он круто повернулся и поспешил в свой кабинет. Несколько пар глаз с любопытством уставились ему вслед, но он уже ничего не замечал.

Он снова держал в руке телефонную трубку, только на этот раз ему пришлось поискать номер по справочнику.

— Но мне необходимо, — доказывал он уверенному молодому голосу, который ему ответил. — Разговор совершенно безотлагательный и займет не более двух минут. Нет, нет, я никак не могу ждать до трех.

Он действительно не мог. Он должен был узнать все сейчас же. Сию минуту.

Ожидание было невыносимо и, стараясь отвлечься, он представлял себе, какое смущение и страх вызвал его звонок.

Тихий, запыхавшийся голос, раздавшийся в трубке, и в самом деле звучал испуганно.

— Это точно? — настойчиво спрашивал Брейд. — Так оно и было? Слово в слово?

Он переспрашивал снова и снова, пока не испугался, что его настойчивость может довести до истерики. Спросив в последний раз: «Это точно?» — он повесил трубку. Теперь он знал. Знал все — причину, план, последовательность событий. Во всяком случае, думал, что знает.

Но ведь он не полицейский, опыта у него нет. Как доказать свои подозрения? Или, что вернее для данного случая, как доказать истину?

Он сидел, погрузившись в размышления, пока солнце, спускаясь все ниже, не начало светить ему прямо в глаза. Пришлось встать, чтобы опустить штору. И тут в дверь негромко постучали.

На этот раз Брейд сразу же узнал приземистую фигуру за матовым стеклом и поспешно распахнул дверь.

— Входите, мистер Доэни. — Он тщательно запер дверь снова.

Доэни сказал:

— Привет, проф! Мне передали, что вы звонили, да было уже вроде поздно, вот я и решил зайти прямо сюда. Жаль, что меня не было на месте.

— Ничего.

— Я не помешаю вашим занятиям?

— Нет.

— Ну ладно. Что случилось, проф? Я ведь понимаю, такой человек, как вы, зря звонить в полицию не станет — не иначе что-то стряслось.

— Боюсь, что вы правы. — Брейд подождал, пока коренастый сыщик плотно уселся напротив него. — Знаете, на меня совершено покушение.

И вдруг Доэни, собиравшийся достать сигару из кармана пиджака, застыл как вкопанный. С лица его сразу сошло добродушное выражение, взгляд стал холодным, и он сказал:

— Вот оно что! Вы не пострадали?

— Нет. Мне удалось предотвратить несчастье. Но еще минута, и меня бы не было.

— Ясно. Что называется, «спаслись чудом»?

— Именно.

Но внутри у Брейда похолодело. Сомнений не было, сыщик смотрел на него враждебно. Больше того, впервые он смотрел на него так, будто наконец укрепился в мысли, что профессор мог убить Ральфа.