Лучшее лекарство

От неожиданного стука Лиза вздрогнула и открыла глаза. Десять утра, а кто-то уже нагло ломится в дверь и жизнь.

– Сашенька, вставай! – девушка вцепилась в накаченное теплое плечо спящего рядом мужчины, – одевайся скорее и подожди меня на кухне.

Парень сел в кровати, потер ладонями заспанное помятое лицо, в которое секунду спустя прилетела его мятая футболка.

– Блин, чего ты мечешься? Обязательно открывать?

– Обязательно! – Лиза чуть не взвизгнула, когда ей показалось, что в замке поворачивается ключ. Уже одетая, она наспех провела расческой по волосам, и схватила приятеля за руку.

– Оденешься на кухне!

Стук не смолкал, пока Лиза шла к двери. Это вселило надежду, что возможно, она ошиблась. Что на пороге соседка, промоутер, тетка из ЖЭКа – кто угодно, только не…

Мама. Привалившись по привычке плечом к стене, (на розово-бежевой краске уже осталось засаленное серое пятно) с огромным, набитым чем-то мягким, пакетом стояла сама Королева-мать. Колонизатор всех свободных стран, которые когда-либо рождались в душе дочери.

Лиза старательно улыбнулась, будто с трудом растягивая резиновую маску, изображавшую вечное почтение при виде матери.

– Спала что ли? – Ольга Семеновна по-хозяйски закрыла входную дверь на замок и всучила пакет Лизе. Сама, кряхтя и охая, села на маленький пуфик и стала расстегивать зимние сапоги. Девушка с тоской посмотрела на толстые материнские икры – они как подарок злой феи при рождении.

– У меня сейчас ученик. Мы слушали живые выступления Есенина, и я не сразу услышала стук.

Все с тем же кряхтением выпрямив спину, мать скинула второй сапог и, наконец, обратила внимание на мужские ботинки:

– Ладно, в комнате посижу подожду. Чаю мне тогда сделай, как проводишь.

Чуть не взвыв от злости и досады, Лиза понесла пакет в спальню. Поспешно осмотрела комнату; не осталось ли чего неугодного матери. Набросила скомканное покрывало на мятую простынь и мельком заглянула в пакет.

На самом верху лежала какая-то желтая тряпка.

«Ненавижу желтый», подумала Лиза и прошла на кухню, закрыв за собой дверь.

Саша не хотел понимать ни образа революции в лирике Есенина, о чем Лиза преувеличенно громко рассуждала, ни внезапных пряток на кухне. И вообще, почему нельзя было просто остаться в постели, дожидаясь, пока незваные гости уйдут. Сама Лиза даже не рассматривала эту мысль – у матери есть ключи, и лучше открыть ей самой, чем поспешно одеваться под ритм тяжелых, будто вбивающих гвозди, шагов матери.

Свисток чайника просигналил вовремя – Лиза нечаянно ойкнула, когда Саша ущипнул ее за сосок, и тут же вскочила с места:

– Тебе уже пора. Давай спишемся вечером и погуляем.

Парень, казалось, не расстроился. Он хмыкнул, захлопнул книжку и посмотрел на Лизу таким взглядом, с каким обычно крутят у виска.

– Вечером я буду занят. Папа приедет.

Последнюю фразу Лиза поняла правильно, и, уже провожая друга до двери, даже не удивилась, что он не поцеловал ее на прощание.

Перед дверью собственной спальни Лиза замерла; глубоко вдохнула и медленно выдохнула. В горле стоял ком – злость и обида грозили вырваться наружу. Толкнув дверь, девушка с трудом натянула необходимую улыбку и осторожно зашла, не поднимая блестящих покрасневших глаз от чашки чая в руке.

Ольга Семеновна, к счастью, ничего не заметила, она была слишком увлечена раскладыванием чужой непонятной одежды по кровати.

– Вот. Элка тебе из Москвы передала. Сама она в это после родов уже не влезает, а вот тебе в самый раз будет. На-ка, примерь, – она выудила наугад ту самую желтую тряпку и приложила к груди дочери. От блузки пахло лежалым, на правом рукаве Лиза заметила бледно-коричневый треугольник – пятно от утюга.

– У меня достаточно своей одежды, мама, –тихо, но твердо сказала Лиза.

– Чернота, да серота у тебя сплошная. А это красивые, яркие вещи. В столице в таких ходят! Может хоть в них себе кого-то найдешь.

От готовых вот-вот брызнуть слез девушку спас испуг. На тумбочке лежала блестящая фиолетовая бумажка – обрывок упаковки от презерватива. И как она могла ее пропустить? Очевидно, что мать сама положила мусор на видное место. И молчит она явно не из такта.

Она просто не догадалась что это.

Именно в этот момент Лиза поняла, что больше не может терпеть. Ее выворачивало от разбросанных по постели, еще хранившей запах мужчины, чужих тряпок, от собственной натянутой улыбки. Больше всего на свете ей хотелось блевануть на эту сраную столичную блузку и остаться в одиночестве.

Окончательно Лизу добила именно бумажка, о предназначении которой мать не догадалась. Она ни разу в жизни не видела подобного. Она зачала Лизу от бесплотного духа, который влетел в открытое окно, пока она либо молилась, либо убиралась. И так же неожиданно вылетел, очевидно испугавшись, что его тоже заставят молиться и убираться.

Одинокая озлобленная старуха, приготовившая дочери три главных подарка: уродливые толстые икры, тотальный контроль и полностью схожее со своим будущее. Лишенное радости, лишенное мужчин. Будущее, в котором самым ярким пятном будет доставшаяся от брюхатой родственницы желтая блузка.

– Мне не нужны все эти вещи, – Лизе представила, как после этих слов треснуло небо и огромный кусок летит ей прямо на макушку.

– В смысле? А для кого же это все? Зачем Элка передавала? – Ольга Семеновна как-то сразу вспотела, покраснела, и одновременно побелели костяшки пальцев, сжимающих злополучную блузку.

– Я не знаю, для кого она все это передавала, но носить я это не буду! Забирай все и уходи сама! И не смей больше приходить без звонка! – Лиза и сама ощутила, как на щеках разгорелся огонь, а ладони похолодели и вспотели. Её лихорадило, сердце бешено колотилось, а где-то внутри зарождалась эйфория, опьяняющая все больше, заставляющая кричать все громче.

Не дожидаясь, пока мать очнется, она вырвала у нее из рук блузку и швырнула в общую кучу. Сгребла все за один раз и затолкала в пакет, после чего всучила его матери, у которой от выступивших слез остекленели глаза, и побежала в прихожую.

– Вон! – девушка закричала так, что связки тут же отозвались сначала острой, потом тупой ноющей болью. Это стоило того, чтобы мать, как под гипнозом, затолкала свои икры в зимние сапоги, сняла с вешалки пальто и молча вышла за дверь.

От грохота, с которым Лиза ее захлопнула, залаяла соседская собака.

***

Остаток дня прошел в дурмане. Счастливая и обновленная, Лиза летала по комнатам, которые решила хорошенько вычистить после ухода матери. Она сняла посеревшую, пахнущую пылью тюль, вытряхнула из шкафа одежду, набила два пакета "бабкиными" юбками и свитерами. Неохотно стащила простынь и наволочки и пока несла их до бельевой корзины все вдыхала и вдыхала непривычный мускусный запах.

На выходе из ванной Лиза встала, как вкопанная – силы и вдохновение иссякли так же неожиданно, как появились. Эйфория закончилась – вернулась тревога. Еще один подарок злой феи, которая ее родила.

Сначала выступили слезы, а потом не получилось вдохнуть. Хватая ртом воздух, девушка беспомощно осматривалась по сторонам. Ей казалось, что она умрет если не в эту, то непременно в следующую секунду. Сердце ошпарит кипяток сильнейшей боли, и оно не выдержит. Держась за стену, которая, казалось, плыла куда-то под онемевшей рукой, Лиза опустилась на пол.

В такие моменты ей казалось, что проще совсем не жить, чем постоянно ощущать себя на грани.

С трудом, сбиваясь после каждой десятки, она досчитала до шестидесяти и стала осторожно подниматься, будто боясь уронить и разбить себя. Прошаркав по-старушечьи, добралась до кухни, налила воды и села за стол, на котором еще лежали разбросанные книжки – быстрые декорации, приготовленные исключительно для матери.

Лиза включила смартфон – разумеется, Саша не звонил. Разумеется, Саша не писал. Девушка открыла «календарь тревоги» и отметила день черным, если так пойдет и дальше, телефон ей потребуется только ради этого.

Ну или чтобы ответить на звонок матери. А потом снова зайти в календарь и снова отметить день черным.

Этих черных дней у Лизы накопилось немало. Все началось со школьного вечера в седьмом классе, вместо которого девочка отправилась в свою комнату, все еще ощущая пожар на лице от грубой мочалки. Мать так разозлилась на тушь и помаду, будто дочь явилась к ней в традиционном раскрасе вражеского племени. Опала насчет косметики захватила и выпускной – на снимках испуганное бледное пятно в блекло-салатовом облаке с плеча тетки. Той самой разродившейся столичной Элки.

Может, что-то было и раньше, но очевидно незначительное, если Лиза не могла вспомнить. Все началось, когда девочка стала превращаться в девушку. И мать, как извращенный китайский торговец детьми, старалась запрятать дочь в тесный сосуд, вылепить по нужному подобию, изуродовать естественный рост.

Загрузка...