* * *

Встретил их тот же тип, не понравившийся Дилю еще больше, чем в первый раз, и основательно испугавший Лири улыбкой, которую хотелось назвать зловещей. Наверное, так улыбаются людоеды, заманив в свою пещеру свежее мясо. Но этот господин не был людоедом: у Диля мясо было жестковато, а Лири состояла почти из одних костей.

Успокоив себя таким своеобразным способом, Диль быстро переоделся в чуланчике, привычно отметив, что Лири отвернулась, но уже не украдкой, как делала, прикидываясь мальчиком. В большом и неухоженном обеденном зале было всего двое: приглашавший их брюнет в черном и еще один, тоже брюнет, тоже не особенно приветливого вида, какой-то… неаккуратный. Да, если первый был небрежен, то второй неопрятен. Первый был худой и жилистый, второй не то чтоб толстый, но плотный, кряжистый. Первый бритый, второй в короткой очень густой бороде. Точно, людоед, да еще извращенец, костлявых любит, подумал Диль, кланяясь перед началом представления.

Зрители смотрели с интересом, но несколько странным. Они наблюдали не за трюками, а за ним. Странно. Очень странно, потому что он никого заинтересовать не мог. Стараясь казаться как можно меньше, Лири сидела на корточках в уголке за массивной мраморной колонной, неуместной в этой комнате. Наверное, тоже думала о людоедах, но думала всерьез, Диль бы голову дал на отсечение.

Закончив, он поклонился еще раз, почтительно, но с тем достоинством, которое позволили ноющие мышцы. Худой лениво поаплодировал и вопросительно посмотрел на плотного. Тот тоже пару раз хлопнул в ладоши и сделал первому приглашающий жест. Тот усмехнулся. У Диля по спине пробежал холодок – дуло из открытого окна, а он, естественно, вспотел. Даже слишком сильно вспотел.

– Он боится, что ты не заплатишь, – заметил худой. Плотный порылся в кармане и бросил Дилю пару монет. Ого. Два ардига? Почти сказка. Диль взял деньги и поклонился снова. Худой не сводил с него глаз.

– Господам угодно что-нибудь еще?

– Запыхался, – сообщил худой. – Устал, мышцы дрожат. Тяжело, а, Дильмар?

Диль удивился. Он вообще не называл своего имени, тем более полного, а людей, который его знали, он не встречал уже давно. Разве что Талеб…

– Разумеется, я устал, господин, – вежливо сказал он, – время уже позднее, а сегодня я работал почти целый день…

– Тяжело, – перебил худой, – особенно в твоем возрасте. Еще сколько лет ты сможешь прыгать да кувыркаться, Дильмар Ванрел? Сколько лет твой организм выдержит ночевки на голой земле? Когда начнется ревматизм? Напомнят о себе старые травмы?

Диль пожал плечами:

– Не знаю. Пока мой организм без труда выдерживает ночевки на голой земле, а серьезных травм у меня не было, господин.

– И все же? Ты не настолько глуп, чтобы ни разу не задуматься о том, что будет с тобой завтра. Конечно, ты этого не любишь, потому что, заглядывая в будущее, видишь только черную дыру нищеты и беспросветности. Станешь просить милостыню?

– Когда я не смогу прыгать и кувыркаться, господин, я смогу жонглировать…

Худой снова перебил:

– Сколько лет, Дильмар? Тебе тридцать восемь, это уже преклонный возраст для твоей профессии.

– Может, пять лет, – спокойно сказал Диль. – Я действительно не люблю заглядывать в будущее. Вы совершенно правы, господин. И что с того?

Он расхохотался.

– Да ничего. Мне всегда было интересно, на что рассчитывают люди вроде тебя. Ну, допустим, ты протянешь еще семь лет. Сорок пять – расцвет для мужчины… и что для тебя?

– Оставь ты, Франк, – наконец подал голос плотный. – Какая разница, на что он рассчитывает?

Диль невольно поежился, уже не списывая ощущение холода на сквозняк.

– Дильмар Ванрел, – скучно начал худой, – тридцать восемь лет, акробат. Родился, естественно, в Ванрелле, три брата, две сестры, школа… шесть классов, если я не ошибаюсь. И тут цирк. В четырнадцать лет уходит вместе с цирком уже как акробат – ну талант вдруг у мальчика открылся. Имеет успех, становится знаменитостью, попадает в цирк Тейера, выступает в паре с Ауром Силдом, известнейшим, но уже стареющим акробатом… как там это у вас называется – нижний и верхний? На празднествах в столице удостоен чести выступать перед королевской семьей… и тут на него обращает внимание принцесса, красотка хоть куда, но печально известная вертихвостка… Удрать из ее спальни успевает, но попадается в подозрительной близости от ее покоев, оказывается в подвалах крепости…

Диль чувствовал, что перестает дышать. Он бы и рад был вдохнуть поглубже, но не получалось, грудь словно парализовало, и воздух проходил в легкие очень маленькими порциями. Слишком отчетливо вспомнилось все. Слишком. И вовсе не память о подвалах сжала ему сердце.

Франк смотрел в упор, вовсе не мигая, словно василиск. И Даль каменел, словно под взглядом василиска.

– Дальше сам расскажешь?

– Зачем? – вытолкнул Диль. – Вы и так знаете.

– Умные люди говорят, что это помогает, – сочувственно произнес Франк. Фальшиво сочувственно. – Врут, конечно, но попытайся выговориться, вдруг да и в самом деле поможет.

– Мне не поможет, – сказал Диль. – Я живу с этим восемнадцать лет, господин. И умру с этим. Согласитесь, у меня было время увериться…

– Ага. Ну ладно, тогда поправишь меня, если вдруг ошибусь. В общем, оказавшись в камере пыток, Дильмар Ванрел не признается в покушении на принцессину честь… и я уж не знаю, по какой именно причине. Причин вообще-то две: первая и самая естественная – опасение за свою никчемную жизнь. Любой так бы и подумал. Но Дильмар умудрился к двадцати годам остаться идеалистом, верящим не только в любовь, но и в честь принцесс, потому я допускаю мысль о том, что именно эту честь он и оберегал… Пытали-то крепко?

Диль заставил себя покачать головой.

– Нет. Тогда-то я думал, что крепко, потом понял… просто били ременными плетками… ну и чем придется.

– Ну да, стараться особо не хотелось, потому что в чистоту принцессиной репутации дворцовый народ, от папеньки-короля до младшего помощника старшего палача, верили не очень. Но безмозглый акробат позволил себе неосторожность попасться при большом количестве народу, да еще когда его искали, заметив мужчину поблизости от покоев принцессы… в общем, выхода не было. Даже отсутствующую репутацию королевской семьи блюсти надо. Итак, пробыв в застенках целую неделю…

– Четыре дня, – поправил Диль.

– Извини. Пробыв в застенках целых четыре дня, Дильмар Ванрел был внезапно освобожден… Очевидно, он счел, что исключительно благодаря собственному мужеству: не признался и его благородно отпустили. Он тогда и не подозревал, что благородство королевским семьям свойственно только в книжках. Причем плохих. Куда ты пропал на последующие два дня? Отлеживался где-то?

– Ну… почти. Я просто напился на радостях.

– И что было дальше?

– Я не хочу об этом говорить, господин Франк.

Франк несколько минут рассматривал его с ног до головы, и Диль будто вместе с ним видел невысокого стареющего акробата, его слипшиеся русые волосы, утомленное лицо, линялое и ветхое штопаное трико с пятнами пота.

– А придется.

– Оставьте его!

Лири вылетела из своего угла, встала перед Дилем в смешно воинственной позе, словно могла его защитить хотя бы от этого разговора. Не могла. Не просто так состоялся этот разговор. И продолжать действительно придется, потому что за последние восемнадцать лет Дильмар Ванрел изменился, растерял свой идеализм и уверился в том, что сильные и богатые непременно оказываются правы. Диль заставил себя поднять руки, положить их на хрупкие плечи девочки и сжать пальцы.

– А с тобой, Лирия Канди, мы побеседуем чуть позже, – очень доброжелательно улыбнулся Франк. Слишком доброжелательно. Плечи Лири напряглись, и Диль просто ее обнял. Словно мог защитить. Оба они здесь были совершенно беспомощны.

– Потом я отмучался с похмельем и пошел на площадь, где стоял наш цирк. Проходя мимо лобного места, я увидел Аури. На виселице. Потом мне сказали, что он явился в тюремную канцелярию и заявил, что именно он пытался проникнуть в комнаты принцессы, а я по глупости согласился ему помочь, отвлечь внимание на себя.

Говорить было совсем нетрудно. Только он сам чувствовал, что жизнь уходит из голоса. Было больно. Было по-прежнему больно, хотя прошло почти двадцать лет.

– В цирке мне этого не простили, братья по ремеслу перестали со мной разговаривать. В общем… в общем, с тех пор я хожу по деревням и небольшим городам, где люди почти лишены развлечений и даже стареющий акробат им в радость.

– Почему Аури так поступил? – мягко спросил Франк. Действительно мягко.

– Он любил меня. Нет, вы не поняли. Просто любил. Он не приставал ко мне… только однажды попробовал, понял, что я не из таких, попросил прощения и больше никогда… но я знал, что он меня любит. Он заботился обо мне. Всегда заботился. Он просил передать мне его слова: «Живи, малыш, и постарайся быть счастливым». Мне передали. И повторили: «Постарайся быть счастливым. Вспоминай Аури в петле и будь счастливым».

– Ага. А ты любил его?

– Да. Как друга, брата, отца. И в благодарность я убил его своей глупостью и самонадеянностью.

Франк посмотрел на своего друга, и тот одобрительно кивнул.

– Сядь, Дильмар. И отпусти свою красотку. Впрочем, уж ее красоткой не назовешь. Особенно сейчас.

Диль не послушался. Лири мелко дрожала и прижималась к нему. Франк засмеялся.

– Хочешь защитить честь еще одной принцессы?

Лири замерла.

– Принцесса Лирия Кандийская, единственная дочь короля Кандела, восемнадцати лет от роду. Сбежала из отчего дома, когда папенька вознамерился поступить по-королевски: выдать ее замуж в обмен на добрые отношения с соседом. Сосед, тоже, естественно, король, был более чем вдвое старше и на прекрасного принца никак не тянул. Некрасив, да еще, по слухам, груб. Искусство не ценил, ко двору не поэтов приглашал, а только менестрелей, циркачей да танцовщиц. Не утонченный, понимаете ли, жених. А главное, принцесса Лири тоже страдала идиотическим идеализмом, была напичкана романтическими бреднями и мечтала выйти замуж по большой любви. А папенька возражений слушать не стал и назначил день свадьбы. Вот доченька и сделала папе подарочек: сбежала из дворца и четырнадцать месяцев прошлялась вдали от отчего края. Что интересно, умудрилась сохранить девственность. Даер утверждает, а он не ошибается.

Лири уткнулась в грудь Дилю и заревела совершенно плебейски.

– Разве ее нельзя понять? – спросил Диль.

– Что ты о ней знал?

– Вот это и знал… думал, правда, что она дочь купца…

– Однако она принцесса. У которой, в отличие от предыдущей, есть свои понятия о чести, но совершенно отсутствуют мозги и совесть.

Лири стремительно развернулась, вырвалась из объятий Диля и выкрикнула:

– Продавать детей – преступление! Он меня именно что продать хотел, а моим желанием даже не поинтересовался! И принцессы имеют право на свободу выбора.

Диль осторожно взял ее за руку. Надо же, принцесса. Две принцессы на одного акробата – это, как говорят картежники, перебор.

– Что скажешь, Дильмар?

– Что она права. Что…

Франк перебил:

– А как ты оцениваешь ее поступок?

– Как смелость. Она вряд ли знала, что значит быть бродягой, однако не вернулась. Даже если бы отец не простил ее, все равно… ну не убил бы, в тюрьму не отправил. И даже Сестрам не отдал бы, потому что дочь единственная…

– Ага. Ты не весь идеализм растерял, как ни странно. Мне вот интересно, почему ты не интересуешься моим правом задавать вопросы?

Диль опустил глаза. Отвечать не хотелось. Совсем не хотелось. Но он заставил себя.

– Мне кажется, у вас есть единственное право, действующее в этом мире. Право силы.

Франк поднял бровь так высоко, что она встала почти вертикально.

– Силы? С чего ты взял? Может, я обычный приказчик или школьный учитель.

– Если вы школьный учитель, то я первый министр, – улыбнулся Диль. – Я видел достаточно много школьных учителей и приказчиков, но похожих на вас среди них не было.

– Давай уйдем, Диль, – предложила Лири. – Вот просто уйдем – и все. Кто бы они ни были, они не имеют права нас задерживать. Мы ни перед каким законом не виноваты.

– А если нас послал твой папенька, принцесса Лири?

– Ни черта! – выпалила Лири. – Он бы нашел кого поумнее.

Тут засмеялся второй, и от его смеха Дилю стало окончательно не по себе.

– И чем же тебя, принцесса, не устраивает ум Франка?

– А тем, что он тут представление устроил. Кого отец не любил никогда, так паяцев! Идем, Диль!

– Я не думаю, что нам позволят уйти, – деликатно никак ее не называя, вздохнул Диль. Он вообще не думал, что кто-то мог послать эту парочку. Научиться отличать тех, кого посылают, от тех, кто посылает, довольно легко. Те, кто позволяет себе так разговаривать с принцессой, просто не могут быть ни у кого на посылках. А те, кто помнит давнюю историю об акробате, осмелившемся приблизиться к принцессе, наверняка сами посылали многих, чтоб узнать все детали.

– Сядь, принцесса, – холодно сказал Франк, – и заткнись. И ты, Дильмар, садись. Тебя уже ноги не держат. Поешь, выпей вина… или ты с тех самых пор вина не пьешь?

Диль осторожно подтолкнул Лири к столу. Кто бы она ни была.

– Ну знаешь! – возмутилась она. – Нельзя же так! Ты даже не пытаешься сопротивляться, когда на тебя давят. Ничего они не сделают, если мы уйдем.

Она развернулась и решительно зашагала к двери. А ведь принцесса. Такой осанки у купеческой дочки взяться неоткуда, и негде ей научиться так смотреть, так держать голову… и быть настолько наивной.

На полдороге Лири замерла в странной позе: приподняв одну ногу для шага.

– Слушаться старших иногда бывает полезно, – фыркнул Франк, пересаживаясь с подоконника на стул. – Или вернись сама, или будет некрасиво. Очень некрасиво. Лужу, например, напустишь или того больше. Неэстетично. И как-то не по-королевски, верно, твое высочество? Отпусти ее, Даер, она не полная идиотка, вернется и к столу сядет.

Диль перевел взгляд на Даера. Тот равнодушно рассматривал свои ногти.

– Может, ближе к делу, Франк? Я понимаю, что тебе скучно, ну а мне скучно возиться со взбалмошной девчонкой. Дильмар, ты и правда садись и поешь. Сколько дней ты не ел мяса?

Диль даже не попытался вспомнить. Мясо он вообще ел редко, только если в дороге удавалось подбить камнем кролика или птицу. Лири все еще стояла в нелепой позе, но вдруг что-то отпустило ее, и она потеряла равновесие и едва не упала, но упрямо сделала еще шаг к двери. Даер осуждающе покачал головой, и девушку потащило к столу, подошвы сбитых башмаков скребли по каменному узорному полу. Она не сдавалась, размахивала руками, вертелась, но ее словно тащил невидимка, обхватив за талию.

– В результате противодействия этой магии сфинктер расслабляется, – назидательно изрек Франк, – обкакавшаяся принцесса – что за восхитительное зрелище… а принцесса, обкакавшаяся в обеденном зале, рядом с накрытым столом… фи. Дильмар, я понимаю, что тебе хочется дать мне в зубы или еще как-нибудь защитить несчастную обижаемую девочку, но не советую.

– Я давно привык сдерживать свои желания, – сквозь зубы проговорил Диль. Лири перестала брыкаться и почти смиренно подошла к столу.

– Действительно, поешь, – совсем другим тоном сказал Франк. – Да и нам стоит, верно, Даер? Мы увлеклись представлением и даже не притронулись к еде. Она остыла уже?

– Обижаешь, – добродушно проворчал Даер. – Позвать прислугу или сами за собой поухаживаем? Какое вино предпочтешь, Лири? Белое, красное, розовое?

– Белое вино к мясу? – высокомерно бросила Лири… Принцесса Лирия. – Да у тебя скверный вкус, любезнейший.

– Скверный, – согласился Даер. – Мне нравится сочетание белого вина и тушеной говядины с шафраном. И почему я должен пить красное, если люблю белое? Диль, а тебе какое? Не стесняйся, повар у меня отменный. Франк, ты не поухаживаешь за нашими гостями?

– Боюсь, мне захочется плюнуть принцессе в тарелку, – хмыкнул Франк, – так что бери ее на себя, а я займусь нашим… стареющим акробатом. А и правда, Дильмар, неужели тебе настолько наплевать на собственное будущее?

Диль неопределенно пожал плечами. Он чувствовал себя до крайности неуютно, сидя за богатым, да что там – богатейшим столом в таком виде… К тому же от него пахло потом, несмотря на то что он усердно натирал торс листьями мятлицы. Франк наложил ему на тарелку целую гору еды, и себя не забыл, подмигнув, налил в высокие бокалы вина. Диль покосился на девушку. И куда делся мальчишка Денни, куда запропала девочка Лири? За столом сидела принцесса Лирия, по странной прихоти нарядившаяся в застиранные рубаху и штаны. Тонкие пальчики ловко управлялись со столовыми приборами, а одних только ножей возле тарелки лежало три штуки.

– Плюнь, – посоветовал Франк, – ешь как придется. Даер не сноб, просто у него слуга с манией величия, служил когда-то при дворе и теперь считает, что у его хозяина все должно быть на высшем уровне. А хозяин и руками есть не постесняется.

Есть руками Диль, конечно, не стал, взял те же вилку и нож, что и Франк. Так вкусно он не ел никогда в жизни, даже в те давние годы, когда цирк Тейера выступал при дворе и кормили артистов с дворцовой кухни. Кусок в горло не шел, но Диль заставлял себя есть и пить вино, не получая от этого никакого удовольствия, но старательно думая о том, насколько ж роскошна еда. Можно бы сказать, что все блюда горчили, но горько было не на языке, а в душе. Если бы он, избитый и усталый, но упоенный своим мужеством, не решил напиться, а отправился сразу к своим, ему бы рассказали о диком поступке Аури и он бы успел все изменить.

– А ты думаешь, ему было бы лучше, если бы повесили тебя? – тихо и вроде даже сочувственно спросил Франк. – Ведь не зря же он отдал свою жизнь в обмен на твою. Уважай его выбор.

Диль кивнул.

– Да. Я могу уважать его выбор. Но мне-то он выбора не предоставил. Я… я…

– Понимаю. Глупо говорить сейчас, что ты не хотел его смерти и не хотел жизни и свободы такой ценой. Конечно, ты не хотел. И что, ты бы пошел вместо него на виселицу?

– Не знаю, – почти прошептал Диль. – Мне кажется, что пошел бы – не вместо него, я и должен был. Но как я могу быть уверенным? Никогда не знаешь, что сделаешь, и можно как угодно себя хвалить или ругать, но намерения остаются намерениями, желания желаниями, а поступки поступками. Аури умер, а я живу с этим.

– Мы все живем со своими грехами.

– Вы называете это грехом, господин Франк?

– Какая разница, как называю я. Главное, как называешь ты.

Диль опустил глаза в тарелку. Никак он это не называл. Не было названия. Не придумали.

– Аури не мог не предполагать, чем это кончится для тебя. Тем более если рассказал всем, что собирается сделать, еще и слова просил передать. Лучше бы записку написал.

– Он не умел писать. И не всем… он одному человеку сказал, нашему клоуну. Аури был… чистый. Понимаете, господин Франк? Он сохранил чистоту в свои сорок лет, несмотря на то что был мужеложцем. Люди вслед за богами считают это грехом, но грехи тела не могут помешать душе оставаться чистой, если она действительно чиста. Аури думал только о том, чтобы спасти меня, понимаете? Он не умел заглядывать в будущее, он жил здесь и сейчас. И вот в этом здесь и сейчас меня должны были казнить, и этого он вынести не сумел. Если он и подумал о будущем, то только о своем будущем без меня, и оно его испугало так, что он не придумал ничего лучше, кроме как взять на себя мою вину. И на следующее утро его уже повесили.

– А скандал замяли, – кивнул Франк. Черные глаза, казалось, так и не мигали. И, вот странно, не были черными. Даже не коричневыми. Они были темно-темно-темно-зелеными. И отсвечивали, как у кошки. – Нельзя ж было дискредитировать эту, с позволения сказать, принцессу…

– Не нужно, прошу вас, господин Франк.

– Не проси, – отрезал он. – Ты не первый был, кого эта сучка впускала в свою спальню. И я бы не назвал ее сучкой, если бы она не присутствовала на казни. Она прибыла в паланкине вместе со своей тетушкой, посмотрела, как вешают не того мужчину, что был в ее постели, и благополучно отбыла назад, не возмутившись, никому не сказав, потому что ее вполне устраивала официальная версия: преступник только покусился…

Диль снова уставился в тарелку. Никаких теплых чувств к принцессе Дели он давным-давно не испытывал. Собственно, и тогда, наверное, не испытывал, просто раздулся от гордости, что настоящая принцесса обратила внимание на него, простого акробата, циркача, как говорили во дворце, даже не красавчика вроде жонглера Деппо, а обыкновенного юношу… упиваясь этим триумфом, он ухитрился взобраться по стене на ее балкон, а вот спуститься не отважился и падать с четвертого этажа не захотел, прошел по карнизу до окна в коридоре, хотел пройти незамеченным, за первым же углом напоролся на стражу, сдуру кинулся бежать и заблудился в закоулках дворца.

В камере он казался себе таким героем… его хлестали ремнями, требовали признания, а он гордо молчал… то есть не молчал, было слишком больно, но так старался сберечь честь принцессы, что не признавался. Он просто не догадывался, что ему давали возможность легко отделаться, ведь хватило бы и пары часов настоящих пыток.

Аури не пытали и даже не били. На его полуобнаженном теле не было синяков и рубцов. Диль хорошо рассмотрел, пока остолбенело стоял у подножия виселицы и не понимал, как там очутился простодушный и честный Аури.

Что было бы, если бы Диль прошел там двумя часами раньше? Если бы увидел? Нашел бы в себе силы крикнуть, что он виновник, что Аури только отговаривал его?

– Глупость, – сказал Франк. – Твой друг сотворил очень большую глупость. Ни героизма в этом не было, ни чего-то еще благородного. Не смотри волком, у тебя получается неубедительно. Твой был грех? Ты и должен платить. Когда человек не расплачивается за свои ошибки, это за него непременно делают другие. И чем чаще такое происходит, тем больше проблем у мира. И вот эти проблемы приходится потом решать.

– Ты приступаешь к делу, Франк? – окликнул Даер.

– Можешь ты.

– Нет уж. Я свою задачу выполнил, и даже вполне успешно: сразу двое. А тебе с ними идти. Объясняй уж сам.

– Ну ладно. Слушай меня внимательно, принцесса. И на этот раз серьезно подумай, прежде чем что-то делать.

Он откинулся на высокую спинку стула и по-птичьи резко повернул голову. Было в нем что-то… величественное?

– История стара. Не скажу, что стара, как мир, потому что она началась, когда мир уже благополучно просуществовал какое-то время. В Сарефии есть Серый хребет. Вижу интерес в твоих глазах, принцесса, ты явно о нем слышала. О Приграничной страже тоже слышала? Хорошо. Скорее поверишь. В глубинах Серого хребта есть место, угрожающее нашему миру. Там Грань. Я не знаю, что находится за ней. Ад, другой мир, страна духов и демонов или что-то еще. Когда в нашем мире накапливается слишком много зла…

– Теории, Франк, – перебил Даер.

– Хорошо. Периодически эта Грань слабеет и пропускает в наш мир чужое зло. Возможно, оно даже не враждебно, возможно, это просто другая форма жизни, но беда в том, что нас оно за форму жизни не принимает и стремится уничтожить. Какое-то время Стражи могут это сдержать, но недолго. Грань становится все тоньше, зла все больше…

– В чем выражается это зло? – перебила Лири. – Будь точнее.

– Монстры. Очень разные. Очень сильные. Уничтожающие все встречное.

– Годы передела?

Франк одобрительно кивнул.

– Образованная девочка. Да, годы передела. Не знаю, какой идиот их так назвал. Подозреваю, что первоначально название было другое – годы предела. Дильмар, ты следишь за моими словами?

– Стражи сообщают о том, что зло прорвалось?

– Сообщают, принцесса. Да толку-то… События начинают разворачиваться, пока какому-то чокнутому…

– Франк!

– Извини, Даер. События начинают разворачиваться, когда какого-нибудь пророка посещает видение. И видит он ни больше, ни меньше, как группу людей, которые должны выполнить миссию по спасению мира. После этого видение посещает уже другого человека, на сей раз сильного мага, – он поклонился Даеру, – и он разыскивает в мире людей для этой миссии. Вполне определенных людей. Если интересуетесь, как он это делает, меня не спрашивайте, я не понимаю. В этот отряд входят рыцарь, воин, вор, бродяга, торговец, ученый и принцесса. Бродяга и принцесса у нас уже есть.

Диль хотел было возразить, мол, он не бродяга, он артист, он акробат, но он промолчал. Бродяга, конечно. Не имеющий ни дома, ни семьи, ни цели.

– Разве я гожусь спасать мир? – спросил он немного севшим голосом. Франк оглядел его критическим взором и согласился:

– Не годишься. А что делать? Приходится работать с тем, что есть.

– А ты кто? – сухо осведомилась Лири. – Ученый?

– Упаси меня боги, – искренне отмахнулся Франк. – Я проводник. Сначала помогаю магу в поисках команды, а потом должен провести эту команду из пункта А в пункт Б с непременным заходом в некое число промежуточных пунктов.

– И что потом? – тихо поинтересовался Диль. Франк пожал плечами.

– Потом моя проблема. Парадокс: запечатать грань может только проводник, но просто прийти туда и все сделать – никак, непременно требуется это глупое путешествие в определенной компании. Да еще отмечаться надо в определенных местах.

– Препятствия? – деловито осведомилась Лири.

– Полно. Нам будут мешать, мы будем идти. Предупреждаю следующий вопрос: дойдут не все. Если я останусь один, все придется начинать заново. Но такое было только однажды, и, слава богам, успели.

– А бывает так, что доходят все?

Франк очень долго смотрел на Диля, и Даер тоже, и принцесса. Потом Франк кивнул:

– Бывало. Очень редко. Чаще всего кто-то гибнет.

– Торговцы и ученые? – Диль заставил себя улыбнуться. Ответил ему Даер:

– Воины и рыцари… потом воры и бродяги. Те, кто защищает остальных. Как раз торговцы, ученые и принцессы доходят почти всегда.

«Из меня защитник, – подумал Диль, – такой, что хуже не придумаешь… Даже драться не умею. А главное, не могу. Не получается даже морду кому-то бить. Духу не хватает. А тут – мир спасать. И кто-то будет защищать меня – и поэтому умрет?»

Он поежился, даже не стараясь приписать озноб сквозняку, хотя в зале было вовсе не жарко. Франк покосился на него и закрыл окно. Лири расспрашивала Даера, демонстративно не обращая внимания на Франка, и следовательно, на Диля. И это правильно. Бродяга-акробат в дороге – это одно, это товарищ, это компаньон и вообще одной страшно. Здесь же он совершенно неуместен. И рядом с принцессой тоже.

В ней ничего общего не было с принцессой Дели, и не только потому, что Диль не видел Дели оборванной, нечесаной, немытой и с грязными ногтями. Дели даже представить в таком виде не получалось. Дели была прекрасна, как и положено принцессе. Вот еще вспомнить бы, как она выглядела, а то ведь сохранился в памяти стандартный образ из сказки – золотые волосы, голубые глаза, прекрасное тело… то есть фигура, в сказках тело не описывалось.

Диль глотал десерт, не понимая, что именно он ест, исправно отвечал на вопросы Франка, не понимая, для чего нужны эти детали его неинтересной жизни и тем более его взгляды. Какие у него могут быть взгляды, кроме простого дожить до завтра? Но он крепко усвоил права сильного и не возмущался.

После ужина Франк, выяснив, есть ли среди оставшихся в «гостинице» вещей нечто, чем бы Диль и Лири особенно дорожили, лично проводил их в комнаты. Лири он поклонился совершенно издевательски и прикрыл за ней дверь, а в отведенную Дилю комнату зашел. Диль растерялся. Он никогда в жизни не жил один, потому что не мог себе позволить отдельного номера, его скудных финансов хватало в лучшем случае на койку в общей комнате, и даже в давние времена работы в цирке делил фургон с Аури.

– Помыться не желаешь? – осведомился Франк, призывно открывая дверь в ванную. – Спасатели мира должны пахнуть не потом, а ветром странствий. Не смущайся. Даже короли потеют. Даже великие маги. Ты чего так смотришь?

– Я не умею с этим обращаться, – смущенно пробормотал Диль и несколько минут слушал объяснения Франка, чувствуя, как пламенеют уши. Ванной он не пользовался тоже ни разу в жизни. Баня, чан с горячей водой в закутке, а обычно просто озеро или ручей. Ванна – это из другой жизни. Погружаясь в горячую воду, Диль на мгновение позавидовал этой другой жизни. А уютное одеяло и вовсе превратило его в мечтателя на целых десять минут, через которые он уснул…

А кошмары снились одинаковые – и на голой земле, и в мягкой постели. Неизменно одни и те же. Посиневшее лицо Аури. Открытые мертвые глаза. Мертвые губы, шепчущие неизменное: «Живи, малыш».


Загрузка...