Два мира и любовь

Не той мы утробы,

Нам жить здесь нельзя:

Чужие сугробы,

Не наша земля.

С нас смоет кручину

Кинерет родной.

Чужбина, чужбина,

Пусти нас домой!

Надежда истлела,

Иссякло тепло,

И серое небо

На землю легло.

Душа улетает

На вечный покой —

Чужбина седая

Пустила домой.

Вздымается пучины буйный демон.

Над гибелью – один ковчег святой.

Давно плывут акулы над Эдемом,

И небо перемешано с водой.

Когда лишь волны выли нам в ответ,

И не было опоры даже в вере,

Мне голубь нес оливковую ветвь,

Как весть о том, что есть на свете берег.

Пусть воет вал, отвыкший от преград,

И снова в борт гремит удар жестокий —

Страна моя встаёт, как Арарат,

Над водами вспенёнными порока.

И слабенький проросший стебелек,

Склонясь на непросохший скользкий камень,

Любуется, как радугу зажег

Вс-вышний светозарными мазками.

Себя запомнил он в борьбе.

Его скрутила сила злая,

И смерть готовит он себе,

Кулак от ярости сжимая.

Но как-то разом, как-то вдруг

С души спадает тяжкий панцирь.

С улыбкой смотрит он вокруг:

Неужто это душный карцер?

Как будто орды злобных туч

Пролились ласковою влагой,

И каждый камень, каждый луч

Забрезжил вдруг безбрежным благом.

Душа, испивши Б-жий свет,

Лазурней утреннего плёса.

Ей нет страданий, смерти нет,

И отовсюду счастье льётся.

Умывалась заря в Иордане,

И звенел, наполняясь, кувшин.

Выходил Гилеад на свиданье,

Одеяла снимая с вершин.

Беззаботно щебечет поляна

Под дыханием робким тепла…

О, родная земля Ханаана,

Не глазами я видел тебя!

Консервы из немертвых тел.

Решетка. Круглое оконце.

Там тополиная "метель"

По синеве несется к солнцу…

Бестрепетно сомкнулись веки встречные.

Спокоен скрип небесного порога.

А у меня в запасе – веки вечные

И трубный рокот рокового рога.

Умчалась моя детская неистовость

В забытый мир, столь чуждый и огромный.

Над изголовьем ветер перелистывает

Страницы снега, времени и дремы.

Суетой одуряющий город

Бесконечно, привычно чужой.

Но горячее сердце нескоро

Обрастает незримой межой.

И тогда от троллейбусной давки,

От знакомых, толпы и бесед

В кафетериях, вжатых в прилавки,

Ты уходишь, как будто во сне.

За высоким кирпичным забором —

Позабытых могил уголок

И скамейка в тени, на которой

Я сидел после долгих дорог.

Наклоненные старые плиты

Затаили родные слова,

И Давида звезда на граните,

И повсюду – глухая трава.

И деревьев беседа лесная

Протекает, как день, не спеша.

Только там – почему, я не знаю —

До глубин отдыхала душа.

И дыхание мерзнет в усах,

И над смуглым румянцем заката,

В синеве переходно-крылатой,

Заиграла звезда на весах.

Сосны черные в дальних лесах —

Сторожами на ясной полоске,

Догорающей тающим воском,

Замерзающей в звездных слезах.

Да воспрянет Г-сподь в жуткой славе огня,

Чтобы таяли горы, как воск,

И да слабость отпрянет, как тень, от меня,

Как вороний разбрызганный мозг.

И над гибнущим мраком труба в окоем

Заиграет, грозна и строга,

И восстану, и вспыхну разящим огнем,

Пожирающим сонмы врага.

Чужбина, полная печалью,

Себя весельем не души!

В ненастье осени причалю,

В сосуд излюбленный души.

Там паутинка в небе бледном —

Как нить смертельной пелены,

И все леса огнем последним

Библейских строк опалены.

Прохладный сумрак освежает,

Он успокаивает боль.

И рваный ветер над межами

Лишь тучи гонит пред собой.

Земля средь влажного загара

Жиреет зреющим грехом,

Но медлит праведная кара

В долготерпеньи золотом.

И акварельных далей блеклость —

Окно прозрачности двойной,

И эта призрачная легкость —

До горизонта, в мир иной…

Солнца соки влились в листья,