Дворец утопленницы

Глава 4

Выйдя из квартиры, Фрэнки закрыла за собой дверь.

Еще одна дверь звонко хлопнула где-то в палаццо, звук разлетелся по всему двору. Она на мгновение замерла, надеясь наконец увидеть кого-то из соседей. Но прошла минута, за ней другая, а на вершине лестницы, ведущей на вторую половину, так никто и не появился. Разочарованная, Фрэнки стала спускаться; стук ее каблуков гулко разносился по безмолвному палаццо.

Прошлым вечером звонила Джек – обсудить таинственных соседей.

– Слушай, – раздался в трубке ее голос, да так отчетливо, будто она сидела здесь же, в гостиной, – я тут говорила с Марией.

– И? Что стряслось? – спросила Фрэнки, уловив в ее интонации нотку беспокойства. Она украдкой огляделась по сторонам, пытаясь угадать, где сейчас шныряет домработница. Ей вдруг пришло в голову, что Джек, быть может, попросила Марию приглядывать за ней, следить за каждым шагом, а то и за расположением духа. Не потому ли та отказалась взять отпуск? Джек замешкалась, и Фрэнки немедленно заподозрила, что так оно и было.

– Она говорит, во второй квартире никто не живет.

Фрэнки резко рассмеялась.

– Не мели чепухи. Я сама слышала. И, между прочим, в прошлый раз тебе об этом рассказывала.

– Я помню, – вздохнула Джек. – Не знаю, что ты там слышала, но точно тебе говорю, это не соседи. Нет никаких соседей. Может, это крыса была? Не хочу тебя пугать, но они там гигантские. У венецианцев даже специальное слово есть. Пантегана. Так называют именно местных крыс. В любом случае, Мария сказала, что зимой обе квартиры обычно пустуют.

Фрэнки решила не спорить.

– Как скажешь, – ответила она. – Но я останусь при своем мнении, что бы твоя Мария ни утверждала. В соседней квартире кто-то живет, если, конечно, это не крысы свет зажигают.

Теперь, открывая дверь на улицу, она невольно обернулась. Замерла на секунду и вдруг уловила какое-то смутное движение в соседском холле. Фрэнки отошла от двери. Она не взялась бы утверждать наверняка, но было очень похоже, что там кто-то есть, кто-то наблюдает за ней. Всего лишь неясный силуэт за окном, но, подумалось ей, определенно человеческий.

Фрэнки была не из тех, кто верит в призраков, и не из тех, кто пугается теней и ночных шорохов. Одного этого хватило, чтобы она немедленно пересекла двор и с мрачной решимостью вдавила кнопку звонка.

– Есть кто дома?

Ответа не последовало. Фрэнки еще немного подождала – если она угадала и там действительно живут старики, то им потребуется пара минут, чтобы подойти к домофону и ответить. Она снова взглянула в окна холла, ладонью прикрывая глаза от солнца. Никого.

Но еще недавно там кто-то был. Что бы ни говорила Джек, в чем бы ни убедила ее Мария, Фрэнки нисколько не сомневалась, что видела в окне человека. Странно только, что он прячется, особенно теперь, когда его очевидно заметили. Наверное, просто ценит уединение, предположила она, признавая, что в Лондоне и сама не стала бы открывать дверь посторонним. Пришлось напомнить себе, что здесь она посторонняя, всего лишь иностранка, на время остановившаяся в палаццо, а хозяева этой квартиры, быть может, коренные венецианцы, которые живут здесь несколько десятилетий. Неудивительно, что они тайком приглядывают за новой соседкой.

Она повернулась уходить – пожалуй, и к лучшему, что те не ищут знакомства. В Лондоне Фрэнки сроду не знакомилась с соседями, до сих пор никого из них не знала, хотя почти всю сознательную жизнь провела в одной и той же квартире. С чего бы вести себя иначе в Венеции, это на нее совсем не похоже.

Напоследок бросив взгляд через плечо, она вышла на улицу.

Этим утром Фрэнки решила отправиться во Дворец дожей.

Уверенно прошагав по необъятным залам и бесконечным коридорам, миновав вереницы монументальных полотен, преодолев угрюмые казематы, чьи стены еще хранили послания заключенных, встретивших здесь свой конец, она добралась до места во дворце, которое любила больше всего. Стоя на Мосту Вздохов, представляя себе узников, бредущих по этому коридору навстречу смерти, она вдруг вспомнила стихи Байрона, которые учила еще в школе. Она никогда особенно не любила Байрона, считала, что в нем всего чересчур, с избытком, как и у остальных романтиков, которые только и знали, что предаваться мрачным раздумьям самого туманного и загадочного толка. Вот Шелли, подумала она, другое дело. Большинство читателей превозносили «Франкенштейна», которому одна только история создания (не всякий роман родится из рассказа, звучавшего некогда у камина на вилле Диодати[11]) придавала некий дешевый лоск, но Фрэнки всегда привлекали менее известные ее произведения, в том числе один апокалиптический роман[12], читая который она не раз пыталась представить себе, каково было бы оказаться последней женщиной на земле.

Она вытянула руки, коснулась стен по обе стороны и прошептала: «В Венеции на Ponte dei Sospiri, где супротив дворца стоит тюрьма»[13]. Она попыталась припомнить продолжение, но слова ускользали. В поэме вроде бы говорилось, что все преходяще, что город изменился и величие его с годами оскудело, а красота померкла. Но все же – это Фрэнки помнила совершенно отчетливо – образы той Венеции живы, если не в реальности, то в искусстве, в незыблемом мире слов. Глядя вниз, на водную гладь, Фрэнки искала в памяти нужную строчку, ведь учила когда-то. «Иным завоевать она сумела грядущие века и племена». Вот оно. Без своих дожей Венеция никогда не будет прежней, ее блеск и роскошь остались в далеком прошлом, но все же навсегда запечатлелись в словах, написанных о ней, в бессмертных строках Шекспира, Отуэя и множества других творцов, которых она веками притягивала и очаровывала. Венеция прошлого никогда не исчезнет без следа, и пусть туристы сколько угодно бродят по улицам, ища ее и не находя, – всегда останутся те, кто знает, где искать, кто помнит, что она увековечена в словах, которым не страшны ни время, ни наводнения.

Возможно, за это Фрэнки и полюбила город – за его непознаваемость. За то, что люди, привозившие с собой идеализированный образ Венеции, быстро разочаровывались, увидев, как мало их ожидания совпадают с реальностью. Ей никогда не нравились места, которые чересчур легко постичь. А чтобы понять Венецию, понять венецианцев, требовались усилия. Это было заметно уже по самой географии города. Мимо входа в пастичерию[14], бакаро или остерию[15] запросто можно было пройти, не заметив, настолько угрюмо и невзрачно выглядели многие из них, будто нарочно прятались от посетителей. Даже двери здесь делали меньше обычного: две створки вставляли в проем, которого едва хватало для одной, и открывали всегда только наполовину. Эта особенность многих туристов приводила в замешательство – озадаченно хмурясь, они с трудом протискивались сквозь узкие двери, а некоторые и вовсе не решались войти, точно самая необходимость протискиваться их убеждала, что внутри им не рады.

Что уж говорить об улицах. Фрэнки нередко задумывалась, сколько времени потребуется, чтобы запомнить их расположение, выучить наизусть бесконечные вереницы мостов и калле[16], которые, изгибаясь и сужаясь, со временем либо впадают в кампо, либо заводят в тупик, и гадала, случается ли местным жителям так же блуждать в их хитросплетениях и есть ли в городе места, которые остаются загадкой даже для самих венецианцев. Совсем жутко становилось ночью, когда опустевшие улицы заливала густая, беспросветная тьма. Едва садилось солнце, как дневная суета в одночасье замирала. Первые несколько ночей Фрэнки прислушивалась, не донесется ли снаружи кипучий разговор завсегдатаев бакаро, спешащих по домам, не заплачет ли в соседнем палаццо ребенок, не подаст ли голос вапоретто, но напрасно, тишины ничто не нарушало. Ночь в Венеции была укрыта непроницаемым безмолвием, способным, думалось Фрэнки, лишить иную впечатлительную натуру душевного равновесия.

Когда она вышла из дворца, туман, с самого утра грозивший окутать остров, уже неумолимо надвигался, и Фрэнки, шагая по улицам, потихоньку тонула в мутной дымке. Прежде она нигде не видела настолько густого тумана. Даже в Лондоне. Здесь он накатывал волнами, клубился на уровне лодыжек, и Фрэнки чувствовала, что с каждой минутой погружается все глубже. Ничто не могло устоять перед венецианским туманом, все рано или поздно растворялось, и в этой мягкой, обволакивающей пелене Фрэнки находила странный покой, будто на плечи набросили мантию-невидимку. Туман застил глаза, приглушал звуки. В воздухе со всех сторон парили неясные, оторванные от земли тени. Сбивали с толку. Казалось, будто плывешь в открытом море, без цели и направления, но, вместо того чтобы испугаться, Фрэнки ощущала непривычное умиротворение, начинала верить, что и впрямь сможет забыть о прошлом, перевернуть страницу, как без конца твердили ей все подряд.

В Лондоне казалось, что забыть невозможно, но Лондон слишком отчетлив, слишком неуступчив. Стоит опустить голову, и упрешься взглядом в непреклонную твердыню мостовой.

Здесь все нечетко, все туманно.

Поэтому она любила гулять в такие дни, порой часами бродила по городу, не зная толком, куда идет, идет ли куда-то, счастливая одной только возможностью плыть в этой влажной дымке, нырять в нее с головой, оставляя позади свои горести и тревоги.

В Венеции можно стать другим человеком. Стать той, думалось Фрэнки, кем она была давным-давно. Вроде бы где-то писали, что венецианский туман смывает реальность, и, хотя речь, несомненно, шла о том, что видно глазу, Фрэнки чувствовала, что это высказывание справедливо во всех смыслах.

В Венеции ее разум наконец вырвался из тупика, из трясины отчаяния.

В Венеции ее прошлое таяло, тоненьким ручейком утекало прочь.

Домой она добиралась на трагетто[17], стоя вместе с другими пассажирами, сплошь местные, в гондоле, неторопливо ползущей от одного берега к другому. Когда ей впервые довелось переправляться стоя, ее ногам это вовсе не понравилось, по спине от напряжения катился пот, а мышцы бедер протестующе ныли, с трудом удерживая равновесие, не позволяя ей вывалиться за борт, в бурую, мутную воду. Вторая поездка далась легче, а начиная с третьей она каждый раз не без самодовольства отмечала, что стоит без всяких усилий, точно настоящая венецианка, и не только налегке, но даже навьюченная покупками с рынка.

Но сегодня на ее плечах лежал совсем иной груз. Она сошла на одну остановку раньше, чем собиралась, – не терпелось остаться одной, подальше от чужих боков и локтей. Казалось, тишина, которой она успела окружить себя, дала трещину, грозила вот-вот рассыпаться. Сперва эта странная девица, теперь еще Джек с Гарольдом. Скоро от ее уединения останется лишь груда никчемных осколков.

Не успев ступить и нескольких шагов, она наткнулась на толпу, собравшуюся на берегу канала, поперек дороги. Сперва Фрэнки не поняла, что стряслось, но заметила, что все взгляды прикованы к темной воде. Но затем кто-то в толпе подвинулся, открыв ей вид на набережную и канал. Фрэнки невольно ахнула. Двое мужчин в гражданской одежде – кажется, не карабинеры – вытаскивали из воды тело. Бездыханное тело, судя по мрачной тишине, что царила среди наблюдавших.

Фрэнки с удивлением поняла, что тело принадлежало женщине. Чулки ее были порваны, не хватало одной туфли, насквозь промокшее платье потемнело, с него ручьями лилась вода. Жутко и странно было оказаться с ней рядом, стоять так близко, видеть постороннего человека в столь сокровенную минуту. Совсем молодая девушка. Слишком молодая, чтобы окончить свои дни в канале, – Фрэнки не верилось, что это могло произойти случайно. В груди у нее вспыхнула ярость. Ужасная трагедия, едва не провозгласила она, едва не отвернулась, не зашагала прочь, не заботясь о том, что кого-то, быть может, оскорбит ее поспешность. Едва не ушла – и все же осталась. Невысказанные слова пронеслись в голове, злой горечью осели на кончике языка да там и замерли, и она осознала, что сама им толком не верит.

В отчаянии она отвела взгляд, желая лишь одного – прикоснуться к живому человеку, почувствовать ответное прикосновение. Уединение, которое она оплакивала всего мгновение назад, больше не казалось благом, она уже и не понимала, о чем так сокрушалась. Возвращаясь в палаццо, она чувствовала, как переворачивается что-то внутри, как разверзается в душе незнакомая, зияющая пустота.

Во дворе орудовала метлой Мария. Оказавшись у ворот, что смотрели на канал, Фрэнки невольно вспомнила рассказ Джек о предыдущих владельцах, о женщине, которая, возможно, утонула здесь, и поспешила пройти мимо.

И вдруг, когда она уже собиралась пожелать домработнице buona notte[18], где-то на верхних этажах раздались шаги. Она повернулась к Марии, и ровно на одно мгновение их взгляды встретились. Было ясно, что ей не померещилось, Мария тоже слышала. Теперь уж не отвертится.

– Я ведь говорила, там кто-то есть, – заявила Фрэнки куда резче, чем следовало бы, слишком сильно на нее подействовала сцена на берегу канала. Указывая на соседскую половину палаццо, с которой доносились шаги, она добавила: – Сами ведь слышали, скажете, нет?

Но Мария остановила на ней пустой, лишенный выражения взгляд.

– Я ничего не слышу, синьора.

Она обогнула Фрэнки, подошла к двери, ведущей из двора на улицу, и молча закрыла ее.