Двуликий Янус

Глава 25

Жизнь для Бориса Малявкина стала невыносимой. Редко когда он оставался теперь один: Осетров не отходил от него ни на шаг. Целыми днями он валялся дома на тахте, рассказывая скользкие анекдоты (их у него был неисчерпаемый запас) и разные истории. Не проходило дня, чтобы Осетров не выпивал, порой напиваясь до безобразия. Заставлял пить и Бориса, и отказываться было трудно. Прошла неделя, шла вторая, а ничто не менялось. Если что Осетров за это время и сделал, так это один раз съездил с Малявкиным в лес, «проинспектировал» рацию, да еще рыскал по московским рынкам в погоне за водкой и продуктами. Потом опять водка и анекдоты, анекдоты и водка. Зачем он приехал? С какой целью, с каким заданием? Малявкин ничего не мог понять: уж очень странно все складывалось. Ломали себе голову и Скворецкий с Горюновым и тоже не находили объяснения. Бездействие немецкого разведчика вызывало недоумение. Впрочем, у Кирилла Петровича возникли некоторые, как он выразился, мыслишки, но он не торопился с кем-нибудь ими делиться.

Как раз в эти дни в эфире опять зазвучал «Фауст». Текст расшифрованной радиограммы поставил чекистов в тупик. Радиограмма гласила: «Установите наблюдение „Сутулым“, связь никоим образом не вступайте. Случае ареста „Сутулого“ немедленно сообщите. Ждите дальнейших указаний».

Кому предназначена эта шифровка? «Зеро»? Но кто такой «Сутулый», откуда взялся? Что за новый персонаж? Уж не Осетров ли? Так почему с ним нельзя устанавливать связь, почему абвер ожидает его ареста и ждет сообщения об этом аресте? И почему Осетров вообще не предпринимает никаких попыток встретиться с «Зеро», даже не упоминает о нем? «Сутулый»… Чертовщина какая-то!

Возникла новая задача, и эту задачу тоже предстояло решать. Как, пока сказать было трудно.

…Шла к концу вторая неделя пребывания Осетрова у Костюковых. Как-то, изрядно охмелев, он уставился тяжелым взглядом на «Быстрого» и медленно, цедя каждое слово сквозь зубы, сказал:

— Знаешь, а я скоро рвану. Обратно. Уже решил. Что ты на это скажешь?

— А я? — мгновенно взорвался «Быстрый». — Опять останусь? Один? Зачем? Нет, так дальше не пойдет. К дьяволу! Что я тут буду делать?

— Узнаешь. Скоро узнаешь. Пока, на всякий случай, дам тебе один адресок: Солянка, дом номер… квартира… Запомнил? Шкурин. Федор Корнеевич Шкурин. Кличка — «Сутулый». Тоже запомнил? Наде-ежный, скажу тебе, человек. Уж сколько лет работает. Большим доверием пользуется, это точно… Если что спрятать, кому передать… Понял?

— Да что мне прятать? Что передавать? Кому? — чуть не со слезами взмолился «Быстрый». — Ты мне, наконец, скажешь или нет, зачем я здесь торчу, жизнью рискую? Какой во всем этом смысл?

— Т-ты опять?! — пьяно покачал пальцем Осетров. — С-сказал, скоро узнаешь. И — все. И — ш-ша! Молчи, Н-не твоего ума дело…

День спустя Борису удалось улучить минуту и, когда Осетров ушел на рынок, повстречаться с Горюновым. Он передал Виктору вчерашний разговор во всех подробностях, торжествуя, что обнаружил немецкого разведчика — «Сутулого». Шкурина.

Одно смущало Бориса: за эти дни он достаточно хорошо изучил Осетрова и был убежден, что во время беседы тот был не настолько пьян, как прикидывался. Это случилось впервые. В чем тут дело? Зачем это Осетрову понадобилось? И — «Сутулый». С какой целью Осетров назвал его «Быстрому»?

Горюнов проявил живейший интерес к сообщению Малявкина, уделив особое внимание сведениям о «Сутулом».

— Шкурин? — воскликнул он. — Федор Корнеевич Шкурин? Солянка? Запомним. Вот это — открытие!..

Виктор и виду не подал, что Шкурин был уже известен чекистам. Впрочем, сообщение, что он — старый немецкий агент, было новостью, и новостью серьезной. К Шкурину стали присматриваться еще пристальнее, нежели прежде, но ни в чем предосудительном «Сутулый» замечен пока не был. Ясно было одно — это не «Зеро». В этом сомнения не было. По-новому выглядела теперь и радиограмма, перехваченная несколько дней назад. Так, значит, абвер ожидает ареста «Сутулого»? Любопытно!

…Минуло еще несколько дней. Однажды утром Осетров внезапно сказал:

— Ну, кореш, готовь отходную. Завтра обрываю концы. Гульнем сегодня последний разок — и приветик. Пишите до востребования…

Борис молчал. Повторять, в который уже раз, старую песню? Не имело смысла. Осетров все равно ничего не скажет. Ничего нового, во всяком случае.

Пока Осетров отсутствовал, делая «заготовки» к «отходной», Борис успел известить Горюнова о предстоящем отбытии посланца абвера. Горюнов со Скворецким тут же отправились к комиссару: надо было решать, что делать дальше.

У Виктора сомнений не было: ему все было ясно. Осетров — связник. Он многое знает. «Быстрому» он выложил далеко не все. Сообщил только то, что касалось того непосредственно. Остальное надо у него получить. Вывод: Осетрова надо брать. Какие могут быть сомнения? Вопрос заключался лишь в том, где брать — здесь, в Москве, или на пути к фронту? По мнению Горюнова, брать в Москве не следовало: можно бросить тень на «Быстрого». Самое лучшее — при попытке перейти линию фронта. Тут не подкопаешься, все естественно. Ни Осетрову, ни кому другому и в голову не придет посчитать Малявкина виновником провала.

Одновременно, считал Горюнов, надо брать и «Сутулого». Шкурина. Это тоже само собой разумеется. Старый агент абвера! Штучка! Там допросы, очные ставки. Когда они оба будут в наших руках, не отвертятся. Всё выложат.

Поначалу Виктор говорил с подъемом, заметно горячась, но постепенно начал сбавлять тон. Комиссар слушал его хотя и внимательно, не перебивая, но, по мере того как он излагал свою точку зрения, все больше и больше хмурился. Что касается Скворецкого, так Виктор уже не раз говорил с майором, и тот иначе оценивал положение, стоял за другое решение. Это было известно Виктору. Так что из того? Разве не мог быть прав именно он, Горюнов, а не Скворецкий?

— Так, — сказал комиссар, когда Виктор умолк. — Ваша позиция ясна. Кое-что в ней правильно, но в своей основе… Судя по выражению вашего лица, Кирилл Петрович, — он повернулся к майору, — вы не вполне согласны с Виктором Ивановичем. Я угадал?

— Угадали, товарищ комиссар. Мы с Горюновым уже основательно спорили, но каждый пока остался при своей точке зрения.

— В чем причина спора? — спросил комиссар.

— В разной оценке положения и действующих лиц, — твердо сказал Скворецкий. — Я сознательно дал Виктору Ивановичу возможность еще раз, перед вами, изложить свою точку зрения, лишний раз сам внимательнейшим образом его выслушал и лишний раз убедился, что он неправ. Неправ в корне. Судите сами…

Действительно, оценка, которую Скворецкий давал действующим лицам, а отсюда и сложившейся обстановке, полностью отличалась от той, что давал Горюнов. Иными были и выводы, и предложения. Осетров — связник, говорил Скворецкий. Правильно. Тут он согласен с Виктором Ивановичем. Но какой связник? С какими задачами? Личность так называемого Осетрова нами установлена. Никакой он не Осетров и никакой не лейтенант Советской Армии. Лейтенант танковых войск Семен Семенович Осетров погиб в мае прошлого года, под Харьковом. Документами погибшего лейтенанта немцы снабдили своего агента. Кто он, тоже установлено. Это — московский вор средней руки, Семен Буранов, по кличке «Сенька Буран». В канун войны он отбывал наказание в одной исправительно-трудовой колонии. Колонию эвакуировать не успели, тут еще немцы выбросили десант… Одним словом, как Сенька Буран попал к немцам, стал их агентом, ясно. Таких у фашистов хватает. Это не Гитаев, не «Музыкант», убежденный, непримиримый враг советского строя, идейный враг, если хотите. И, конечно, не «Зеро».

— Так вот, — продолжал Кирилл Петрович, — могли ли ТАКОМУ (он подчеркнул это слово) агенту дать серьезное, ответственное задание? Сомнительно. Зачем же его посылали? Доставить питание к рации, и только? Опять же сомнительно. К чему «Быстрому» рация в его нынешнем положении, когда он бездействует? Нет тут ведется большая игра, в которой «Быстрому» отводится, по-видимому, не последняя роль, и сделай мы один неверный ход…

— Брать Осет… то бишь Сеньку Бурана, и будет таким неверным ходом? — быстро спросил комиссар.

— Да, — коротко ответил Скворецкий.

— Значит, вы полагаете, — продолжал комиссар, — если, конечно, я вас правильно понял, что абвер забросил Буранова в виде приманки, устроил нечто вроде испытания «Быстрому», проверки? Так?

— Уверен, товарищ комиссар, что цена Буранову не большая, таких немцы не жалеют. Какова главная цель его заброски? Проверить, возьмем мы его или нет. Ему и заданий-то никаких не дали: он две недели болтался без дела. А так как калач он тертый, опытный уголовник, то на пустяке попасться не мог. Следовательно, возьми мы его, и песня «Быстрого» спета: Малявкин, и только Малявкин — виновник провала Осетрова. Из игры он исключается. Не такие уж дураки в немецкой разведке. И тут еще эта шифровка насчет «Сутулого». Помните? Думаю, она подтверждает мою версию. Не случайно Осетров навязывал — буквально навязывал — этого «Сутулого» «Быстрому»: назвал имя, дал координаты.

Комиссар молча кивнул. Но тут не выдержал Горюнов:

— Нет, не согласен. Скажите, разве не может Буранов попасться при переходе линии фронта? Сам. Независимо от Малявкина?

— Конечно, может, — согласился Скворецкий, — а кому от этого легче? Как ты убедишь немцев, что «Быстрый» тут ни при чем? Да и зачем нам этот Буранов сейчас нужен? Что он даст? Наказать его? Так от наказания он не уйдет. В свое время. Проиграть же, в случае его ареста, мы можем много. О «Зеро» тогда и думать забудь, а «Зеро» — главная наша задача. Нет, надо не брать Буранова, а наоборот: обеспечить ему беспрепятственный переход, возвращение к «своим», — вот что я бы советовал.

— Ну, а Шкурин, Шкурин? Тот же «Сутулый»? — выкинул Горюнов последний козырь. — Что-то вы говорите недомолвками, а ведь он в вашу схему никак не укладывается.

— Почему, Виктор Иванович? Очень даже укладывается, — вмешался комиссар. — Недомолвки? Почему недомолвки? Мне сдается, что Кирилл Петрович прав, и все яснее ясного. Заброска Буранова — ход конем, хитрый ход. Возьмем? Не возьмем? А Шкурин? Шкурин — старый агент. Это, очевидно, так. Но уж слишком старый, в прямом смысле слова. Вот какое у меня складывается впечатление. Судите сами. Ему за шестьдесят, да и без ноги. Он выдохся. Вот абвер нам его и подбрасывает. Опять-таки: возьмем? Не возьмем? Тут уж без осечки: если возьмем, роль «Быстрого» очевидна. Шкурин-то фронт переходить не будет, ему проваливаться не на чем. Одно мне не вполне ясно: зачем он ходил на продовольственный склад?

Горюнов все еще не хотел сдаваться:

— Но ведь это только предположение, товарищ комиссар. Фактов, дающих основание принять такую версию, я не вижу.

— Напрасно не видите, — возразил комиссар. — А для чего, вы думаете, назвал Буранов Шкурина «Быстрому»? С какой целью? Встаньте на минуту на место «Быстрого» — немецкого разведчика, действующего в Москве. Зачем ему, в его сегодняшнем положении, нужен Шкурин? Не нужен. Так для чего абвер расшифровывает «Сутулого» перед «Быстрым»? Нет, тут они перебрали. Если хотите, то Шкурин-то, тот факт, что Буранов назвал его «Быстрому», и убеждает меня в правильности оценок Кирилла Петровича…

Комиссар внезапно умолк на полуслове. В глазах его зажглись веселые искорки.

— Стоп! — воскликнул он, не скрывая торжества. — Где эта шифровка? Немецкая. Как там? «Наблюдайте за „Сутулым“, связь не устанавливайте, в случае ареста — сообщите». Так? А ведь «Сутулый»-то — Шкурин! Вот вам и разгадка ребуса. Они его «Быстрому» подбросили и ждут: дойдет до нас? Клюнем? Не клюнем? Шалишь, голубчики, мы с вами еще поиграем! «Быстрого» за грош не продадим!..

Дальше спорить было не к чему: вопрос был решен. Задача — обеспечить так называемому Осетрову, он же Буранов, он же Сенька Буран, благополучный переход линии фронта, возвращение к «своим» — была возложена на Виктора Горюнова. Задача была не из приятных да и не из легких: Виктор должен был действовать с предельной осторожностью, ничем себя не обнаруживая, и в то же время предотвращать многочисленные угрозы, стоявшие на пути немецкого разведчика. Да, стать незримым проводником врага, фашистского холуя, агента абвера. Ничего не скажешь! Не с легкой душой готовился старший лейтенант Горюнов к выполнению этого задания. Но что делать? Раз надо, так надо. Всякое выпадает на долю чекиста, всякое случается…

В то время, как в кабинете комиссара решалась судьба Буранова-Осетрова, последний, в ознаменование предстоящего отъезда, устроил в тихой квартире Костюковых грандиозную пьянку. Пили вдвоем: Осетров и «Быстрый». Борис старался пить поменьше, больше закусывать, а Осетров… тот не знал удержу. Проникнувшись спьяну нежностью к Малявкину, Осетров то и дело лез целоваться, слюнявя щеку Бориса мокрыми губами. Потом его обуяла жажда самоуничижения:

— Я — кто? Я — ничтожество, — твердил Буранов-Осетров, проливая пьяные слезы. — Я — тьфу. Плюнь и разотри. Что они, немцы, с меня делают? Что хочут, то и делают. Какое дело поменьше, погрязнее, туда и Сеньку. И платят гроши. Ах, Боря, Боря, друг сердечный, пропадаю ни за копейку, а ведь во мне талант заложен, ба-альшой талант! Любую форточку… И-эх!..

Малявкин уже хотел было уложить Осетрова отсыпаться, хоть бы и силой, до того мерзостной была его пьяная болтовня, как вдруг немецкий разведчик поднял указательный палец и таинственным шепотом просипел:

— Тш-ш!.. Тш!.. М-молчи! Я тебе знаешь что скажу? Думаешь, там со всеми, как со мной, с тобой, обращаются? Не-э… М-ма-майора Шлоссера знаешь? Ага, знаешь, вижу, знаешь! М-молчи. А любимчика его знаешь? Ни… ты не знаешь. О-о, эт-то парень, какой парень! Летчик, армянин. Ему-то у Шлоссера хорошо, прямо как у Христа за пазухой. У него, у этого летчика, невеста, между прочим, есть. Артистка. В Москве. Таней зовут. Татьяна Языкова. Д-да! Х-хараша! Я фотографию видел, с надписью. Мне он сам показывал… Он тоже скоро пойдет. Может, уже пошел. С заданием. Я точно знаю. П-полетит… Сначала — в Тулу, а там… Я с-слышал, с-слышал…

Но что слышал Осетров, куда двинется этот «любимчик Шлоссера», Малявкину узнать так и не довелось. Неосторожным вопросом он спугнул Осетрова, спросив, как фамилия этого человека. Тут с Осетрова мгновенно слетел хмель.

— Что, гад, — прошипел Осетров, — покупаешь?! П-продать хочешь?! Н-не выйдет!

— Ты что, очумел? — возмутился Борис. — Мне что? Плевать я хотел на его фамилию! Просто любопытно. Может, когда с ним и встречались. В школе, у майора Шлоссера…

— Ну, у Шлоссера редко кто из нас другого встречает. Там порядок, — уже более миролюбиво заметил Осетров, снова впадая в прежнее состояние. Вскоре он опьянел окончательно и захрапел.

Борис хотел было выскочить на улицу и из ближайшего автомата позвонить Горюнову, но не рискнул. А вдруг Осетров притворяется? Нет, нельзя. Как это говорил Кирилл Петрович? Выдержка, и еще раз выдержка.

Ни на следующее утро, ни сутки спустя, ни еще несколько дней Борис Малявкин Горюнова не видел. Весь следующий день Осетров держал Бориса около себя. Спать легли рано, а там, спозаранку, Осетров распрощался с «Быстрым». Выждав час-другой, Борис кинулся к телефону. Горюнова не было. Он исчез. Бориса соединили с Кириллом Петровичем, и еще полчаса спустя они встретились. Малявкин обстоятельно доложил майору о болтовне Осетрова, которой Кирилл Петрович придал самое серьезное значение. Скворецкий рассуждал так: если Буранов-Осетров не фантазировал, то дело серьезное. Немцы готовят засылку крупного агента. Сведений о нем пока почти нет, кроме национальности. Есть фамилия невесты — Языкова. Вот она-то, Языкова, и сможет пролить свет на личность агента. Следовательно, надо заняться Языковой вплотную и в зависимости от результатов проверки решить вопрос о встрече с ней. Правда, Кириллу Петровичу это имя было знакомо. Да и кто в те годы не знал имени актрисы Татьяны Языковой? В самый канун войны она успешно сыграла одну из ведущих ролей в веселой музыкальной комедии, которая с триумфом прошла по экранам страны. Небольшой, но приятный голос, привлекательная внешность и обаяние помогли актрисе завоевать широкую популярность, а лирические песни, исполнявшиеся актрисой, полюбились многим.

С первых дней войны Татьяна Языкова вступила в одну из концертных фронтовых бригад и с неизменным успехом вот уже третий год выступала перед бойцами Советской Армии, нередко на передовой. Судя по всему, это была мужественная девушка.

Однако всего этого было и много и мало. Много для того, чтобы составить предварительное общее мнение о человеке. Мало, чтобы наметить конкретные пути действия в весьма непростой обстановке, которая складывалась вокруг актрисы, если брать на веру слова немецкого разведчика Буранова-Осетрова. Действовать надо было быстро и решительно! Прибытие крупного агента абвера, если он останется вне поля зрения чекистов, несло в себе серьезную угрозу. Кроме того, непосредственная опасность нависала и над актрисой. Языкова-то ведь не знала, во что превратился ее бывший жених, если опять-таки все сказанное Осетровым было правдой. Вот поэтому так и торопился Скворецкий.

День спустя Кирилл Петрович уже располагал более или менее полными сведениями об актрисе. Татьяна Владимировна Языкова родилась в Москве. Отец ее был пианистом, мать — преподавательницей пения. Музыкальное образование Татьяна Языкова получила с детства, в семье. Потом — музыкальное училище, консерватория, которую Языкова должна была кончить в 1942 году: помешала война.

Татьяна была веселой, общительной девушкой, пожалуй, несколько легкомысленной. Подлинное ее дарование раскрылось в кино, хотя роль досталась ей волей случая. Немало было у Татьяны поклонников, но и к ним она относилась без должной серьезности, никого особо не выделяя, никому не отдавая предпочтения. Существовал ли человек, которого можно было бы назвать ее женихом, выяснить не удалось.

Но если в личной жизни, в учебе, даже в работе в кино Языкова была несколько легкомысленной, то совсем иначе дело обстояло сейчас, в дни войны, иначе она себя вела во фронтовой концертной бригаде. К своим выступлениям на фронте актриса относилась чрезвычайно ответственно. Никогда не отказывалась от выступлений. Пела под открытым небом, с самодельной эстрады, с платформы грузовика, стоя на броне танка. Пела, когда невдалеке рвались снаряды. Пела, не жалея голоса, щедро отдавая благодарным слушателям нерастраченные силы молодости, таланта, всю свою душу. Татьяну Языкову знали на фронте, ее любили, берегли. И сейчас возле этого красивого, хорошего человека в любой момент мог появиться враг, враг коварный, вероломный, прикрывшийся личиной друга и поэтому еще более опасный.

«Все ясно, — решил майор Скворецкий. — Надо действовать, и действовать безотлагательно».