Глава первая. Генезис и современное существование спорта

1.1. Историческое и логическое в эволюции спорта

Общая концепция исследования

Исследование спорта в фокусе основных проблем, конституирующих предмет социальной философии, может быть очень широким и разнообразным, соотносимым с многоуровневой организацией самого философского знания. Даже «в первом приближении» потенциальный спектр направлений социально-философского исследования спорта представляется принципиально более разноплановым, чем, к примеру, анализ спортивно-соревновательной деятельности как субстанциональной основы образа жизни и культурного общения основных агентов спортивного процесса и формирующихся на его основе специфических социальных отношений.

Избрание онтологической линии заставляет взглянуть на спорт как на сложный развивающийся онтологический объект, реально существующую подсистемную часть социальной реальности в единстве её статических и динамических характеристик. Совершенно очевидно, что при таком подходе предметообразующим проблемным полем социальной философии спорта выступает сущность и существование данной сферы социальной реальности. Сферы, где социальное всеобщее находит своё всё более полное и завершенное, хотя и специфическое, проявление. Где упомянутая специфика отношений и деятельности выражается в законах и закономерностях организации, процессуального развертывания поливидовой, многоуровневой, разнополюсной спортивной культуры, начиная от её предполагаемого возникновения в антропосоциогенезе, в древнейшей и древней истории человечества, и до её современного цивилизационного бытия.

Между тем, если рассматривать спорт не как локальную или региональную культуру, а как набирающее общественно-политическую силу и вес глобальное культурно-цивилизационное образование, то следует вспомнить об относительно небольшой (около двух веков) продолжительности существования современного спорта. Этой оговорки вполне достаточно, чтобы понять причины до сих пор доминирующей эмпиричности и описательности большинства научных исследований спорта. Однако мы знаем немало случаев, когда нечто, на эмпирическом уровне кажущееся сущностно-содержательным, на уровне теоретического анализа оказывается лишь феноменально-формальным. Поэтому, «ставя во главу угла» возможность социально-философского рассмотрения сущности и существования спорта, пристало рассуждать о необходимости его научно-философского теоретического анализа. В основе подобного исследования, соответственно, должна размещаться сумма, последовательность взаимоувязанных тезисов, концептуальная конструкция, которая в нашем случае имеет следующий вид.

1. Большинство существующих определений, а следовательно, и концепций спорта построены на эмпирической базе. В силу этого они формально-описательны, т. е. на относительно поверхностном уровне фиксируют лишь форму, общую для всех (или огромного большинства) организуемых и проводимых спортивных мероприятий. При этом в стороне остается анализ сущности спорта, хотя определенные прорывы к истинному знанию о сокровенном (внутреннем, имманентном), разумеется, имеют место и на эмпирическом уровне. Другой вопрос – насколько полно и глубоко эти прорывы реализуются, что без теоретического конструирования, как нам известно, обеспечить невозможно. В свете сказанного спортивное соревнование не может при теоретическом рассмотрении позиционироваться в качестве сущностной (тем более, системообразующей) характеристики спорта, хотя и выступает в эмпирических исследованиях атрибутивным, неотъемлемым признаком, главной целью, результатом и, одновременно, отправной точкой всей спортивно-тренировочной подготовки и учебно-образовательной спортивной деятельности.

2. Истинная (глубинная, достоверно определенная) сущность спорта заключается в его социальной природе и в специфически проявляемой социальной всеобщности, что представлено как единство борющихся между собой разновидностей комплексных религиозно-светских обрядов и ритуалов (традиций) в контексте их политического продвижения и позиционирования. Причём приходится констатировать, что в ходе исторического развития данное диалектическое единство агонально-спортивных традиций претерпело несколько качественных изменений, связанных с частичной диффузией и вызванной этим процессом взаимной подменой греческой и римской, языческой и христианской, западной и восточной, культурной и цивилизационной составляющих спорта.

3. Спорт в своей древнейшей и древней ипостасях, как развивающаяся поликультурная (сперва локальная, затем региональная) социально-институциональная модель, изначально не был ни первопричинной (субстанциальной), ни самодостаточной формой.

Скорее можно сказать, что он формально и содержательно подпитывался, религиозно и политически оформлялся, базируясь на более древней и более широкой (общей) культурной подоснове. Такой антропосоциогенетической подосновой для спорта могла служить культура единоборств. Все первоначальные гимнастические, атлетические виды греческих игр – агонов, римских спортивных состязаний выступали целостными или фрагментарными, простыми или сложными, однородными или комплексными, личными или командными разновидностями единоборческой деятельности. В дальнейшем связь спорта с единоборствами сохранилась. Интересно, что такая ситуация во многом сохранилась и в последующие эпохи. Ядром спорта становились и известные гимнастические, а также игровые системы, создаваемые в сфере физического воспитания. Например, средневековую игру «в суль» (прообраз современного футбола) есть веские основания рассматривать как систему упражнений по «боевому слаживанию» команд-отрядов городских цехов с целью оказания отпора бродячим отрядам рыцарей, сборщикам налогов, в том числе и выступавшим от лица высшей светской и религиозной власти. Вот обстоятельство, послужившее истинной причиной неоднократного отлучения сообщества игроков «в суль» от Церкви и объявления их вне закона.

4. В Новой и Новейшей истории ситуация взаимоотношений между спортом и единоборствами, спортом и физическим воспитанием изменилась коренным образом. Получив импульс глобального развития и связанную с таким развитием относительную самодостаточность, современный спорт (уже в свою очередь) выступает для единоборств и для физического воспитания фундаментальной сферой, областью адаптации, встраивания, приобщения к социокультурной, цивилизационной тотальности. Механизмом такого приобщения (адаптации) можно рассматривать: локально – спортогенез определённых этно-национальных единоборческих культур; а глобально – последовательную спортизацию всей объединённой единоборческой культуры в целом. Физическое воспитание в современных условиях вообще имеет тенденцию растворения в спорте.

5. Однако существует (всё больше усиливается) и обратная тенденция: в ряде видов спорта формируются направления внеспортивного единоборства и физического воспитания, сознательно выходящие за рамки спорта, ищущие иные неспортивные формы состязательности. Такая тенденция характерна для служебно-прикладного единоборства, силовых, сложнокоординационных, игровых, экстремальных, гуманизированных, адаптированных к фитнесу видов, дисциплин, программ и проектов.

6. Теоретически исследуя сущность и существование спорта, необходимо учитывать, как минимум, два аспекта:

– степень, полноту, своеобразие воплощения в спорте изменяющегося социального всеобщего, направляющего культурно-цивилизационное развитие спорта как социального института;

– диалектику взаимодействия культуры спорта, культуры физического воспитания и культуры единоборств, приносящих в спорт не только свои направления и виды, но и сам дух, образ, философию личности, вступившей на путь бескомпромиссного достижения, преодоления, развития и социального служения.

Впрочем, философия единоборств и воинских искусств – это уже тема, выходящая за рамки предметного рассмотрения.

7. Спорт с древних времён и до наших дней по своей внутренней социокультурной сущности, скрытой и недоступной на уровне эмпирического анализа, а во многом и по своему содержанию, выступает религиозно-светским политическим оформлением, трансформацией, культурно-цивилизационным замещением культуры физического воспитания и культуры единоборств.

Спорт в контексте возникновения и эволюции церковно-государственных институтов

Спорт в контексте возникновения и эволюции церковно-государственных институтов – тема, которую «по умолчанию» или по какой-либо иной причине, связанной с отсутствием четко выраженного социального заказа, ещё практически не поднимали, по крайней мере, не поднимали в развернутом концептуальном виде. Мы попытаемся в некоторой степени восполнить данный пробел, основываясь на фактах мощной детерминации современного спорта со стороны государства и церкви, позволяющих, как минимум, предположить наличие подобной детерминации на всем протяжении развития социального института спорта. В предельной же степени спорт в его античных – агональной (греческой) и колизеальной (римской) – традициях вполне можно рассматривать в качестве сначала племенного, а затем и национального религиозного комплекса, получившего приоритетное развитие в эпоху Античности.

В связи с этим приобретает безусловную актуальность подробный и конкретный анализ последовательных стадий политического развития различных религиозных комплексов или религиозного комплекса как феномена человеческой истории вообще, который по мере своего выделения из первоначально общей и нерасчлененной родовой жизни всё более четко социально-классово определялся и политически формализовывался.

Становление религиозного комплекса подразумевало два взаимосвязанных процесса.

Во-первых, первоначально вырастая из неразвитой, примитивной производственно-бытовой целостности рода, область религиозной жизни постепенно превращалась в относительно самостоятельную сторону социального бытия, существующую наряду с хозяйственной, политической, иными областями социальной практики. Очевидно, религиозная составляющая всё глубже проникала в эти области общественной жизни как сила, трансформирующая, адаптирующая их под себя.

Во-вторых, развиваясь, совершенствуясь, религиозная власть всё больше отчуждалась от рядовых родовичей, неуклонно становясь самостоятельным от них, но управляющим ими институтом власти привилегированных социальных групп. Рассматривая данный процесс, следует учитывать, что всё более сложные формы политизации всё более совершенного религиозного комплекса возникают в контексте становления государства как социального института в виде более или менее выделенной, относительно обособленной его части. Должно было пройти много времени, пока появились и укрепились формы, начавшие отпочковываться от государства, превращаясь для последнего в политического партнёра или в политического соперника.

Основываясь на многочисленных источниках историко-этнографического сравнительного анализа родового устройства, в частности греков и римлян, можно утверждать следующее. Род как исторически первичное общественное устройство имел общую культовую, религиозную жизнь, которая, во-первых, осуществлялась всеми полноправными (подчеркнём – полноправными, то есть взрослыми) членами рода; во-вторых, представляла собой область, ещё слабо выделенную из общего комплекса жизнедеятельности родовых учреждений. Например, польский исследователь Л. Винничук писал, что на ранних этапах развития своего этноса (этносов) греки не имели выделенного жреческого сословия. «Каждый гражданин полиса мог исполнять религиозные функции, совершать обряды, приносить жертвы богам, возносить молитвы» [Винничук Л., 1988; с. 333]. Разделяли данную точку зрения и советские историки, отмечавшие: «Первобытные формы религии заключают в себе не только фантастические представления, но и культовую практику (совершение религиозных церемоний), которая не составляла тайны и была доступна каждому» [Редер Д.Г., Черкасова Е.А., 1985; с. 98].

Эта культовая практика заключалась в обязательном наличии общего места погребения, общих религиозных празднеств и родовых святынь, как правило, связанных с почитанием предков-основателей рода и хранителей его обычаев и традиций. При тотемизме – одной из наиболее ранних религиозных форм, характерной для раннеродовых охотничьих общин, почитались мифологические зооантропоморфные тотемистические предки. Эти мифологические персонажи использовались в обрядах посвящения молодежи в полноправные члены рода, приобщая к общественно-родовому единству, к его общим святыням. Примером таких родовых святынь являются, в частности, известные науке австралийские чуринги, которые «считаются священным достоянием группы» и тщательно прячутся, охраняются от посторонних [Токарев С.А., 1986; с. 48]. Здесь религиозное единство выступало как оформление неотчужденной общественной собственности рода, по поводу чего С.А. Токарев писал, что тотемистические мифы «составляют как бы священную историю рода, историю его происхождения, служат идеологическим обоснованием прав рода и племени на свою землю» [там же, с. 47–48].

Принципиально важно уточнить, что при тотемизме ещё не было храмов или святилищ, были только их зародышевые формы в виде естественных тайников, типа хранилища чурингов; ещё не было жречества, а в роли исполнителей религиозных обрядов выступали наиболее почитаемые предводители тотемных групп.

Эпоха разложения общинно-родового строя пополняется новыми религиозными формами: индивидуальным тотемизмом, шаманизмом, культом предков. Закладываются примитивные святилища, куда переносятся и где фиксируются места проведения обрядов. Здесь же закладывается институт жречества, хотя первоначально функции отправителей религиозных обрядов и ритуалов исполняют выборные всем родом вожди и старейшины, например греческие басилеи и римские рексы. Причём в данном случае можно говорить об общей закономерности, характерной для самых различных по континентальной и исторической временной принадлежности этносов [Тайлор Э.Б., 1989; с. 459].

В указанном контексте наиболее рельефным и переходным является культ предков, заметим, распространённый и у земледельческих и у скотоводческих родоплеменных сообществ, какими выступали греческие и римские этносы и у которых (как и у других народов) в этот период постепенно оформляется и сплачивается вокруг вождей (царей) и уже появившихся профессиональных священнослужителей слой имущественно и социально выделенных родовичей. Сплочение это происходит в форме тайных религиозно-магических союзов, которые со временем подменяют первоначальную демократию религиозной жизни. Так у греческой фратрии и у римской курии появляется выделенная, обособленная, политически значимая постоянная основа культовой практики, базирующаяся на святилищах (далее на храмах), профессиональном жречестве и тайных (сперва религиозно-магических, а затем военно-религиозных) союзах.

«Переход к отцовскому праву, – писал Ф. Энгельс, – благоприятствует, как в Греции и Риме, постепенному превращению выборного начала в наследственное право и тем самым возникновению знатной семьи в каждом роде» [Энгельс Ф., Соч. – 2-е изд. – Т. 21. – С.142]. Это объяснение во многом «проливает свет» в том числе и на процесс постепенного закрепления религиозно-культовых должностей за отдельными аристократическими семьями в контексте развития ранних религиозно-политических синтетических форм.

Дальнейшее усиление указанные тенденции получают в племенном культе вождей, превратившемся в государственный культ обожествления царских династий, например, династий «гераклидов» – двух ветвей спартанских царей, якобы ведущих свой род от легендарного Геракла. Интересно, что параллельно с локализацией религиозно-политической власти происходит и децентрализация этой власти. К примеру, одних только храмов Зевса имелось около двух десятков.

Кстати, мы не случайно приводим именно эти примеры, показывающие, как в действительности формировался олимпийский агональный культ. А закономерный переход, распространение культа почитания предков вождей, царей – на самих царей (императоров) прекрасно объясняет вектор эволюции греческой агонистики в сторону её римско-имперского варианта, при котором в Антиохийском олимпийском культе почитались уже не столько Зевс и Геракл, сколько римский император и его высшие сановникимеценаты.

«Рядом со священными вождями стояли собственно жрецы. Профессиональные служители культа выделялись… в обособленную общественную группу» [Токарев С.А., 1986; с. 85]. Рост политического веса этой группы основывался прежде всего на росте накапливаемого ею богатства и легитимной возможности использовать это богатство в различного рода торгово-финансовых сделках, что хорошо объясняет причину появления группы агонально-спортивных жрецов-судей и усиливающегося могущества агонально-спортивных культовых святилищ и храмов.

Храм являлся более поздней и сложной (по сравнению со святилищем) религиозно-политической формой. Он «представлял собой как бы юридическое лицо: владел имуществом, землей, иногда даже с прикрепленным к нему населением, рабами» [там же, с. 151]. Не объясняет ли это, хотя бы отчасти, появление греческих гимнасиев и римских «лудусов», в которых уже не на периодической и временной, а на регулярной и постоянной основе готовили профессиональных спортсменов – свободных и рабов? Ведь известно, что и агональные культовые центры и спортивные арены колизеального типа процветали, как минимум, не только за счёт общинных и аристократических пожертвований, но имели собственный и ссудный и человеческий капитал.

Кроме того, должна была существовать причина и механизм, реализующий эту причину (основание), благодаря которым:

– патриархальные деревенские религиозно-культовые праздники у древних греков превратились в общегреческий олимпийский культ (кстати, далеко не единственный в своем роде);

– не менее патриархальные и местечковые римские погребальные обряды с массовой резней пленных уступили место профессиональным центрам состязательных развлечений, то есть спортивным аренам.

Иначе, как ростом экономического и политического могущества и влияния специализированных общеплеменных и межплеменных религиозных культовых центров, типа храма Аполлона в Дельфах, или храма Зевса в Олимпии, или культа обожествления римских императоров в Антиохии, все указанные выше метаморфозы объяснить трудно.

Дальнейшее разрастание и углубление процессов централизации религиозно-политического управления и, соответственно, отчуждения культовой практики закономерно приводит в итоге к краху античных агонально-спортивных форм и институтов, возникших на основе и в ходе разрушения общей религиозной жизни греков и римлян. Именно это обстоятельство следует полагать главным, в частности при рассмотрении вопроса о причинах политического, юридического, религиозного или социального отмирания древних Олимпийских игр, а за ними и древних спортивно-колизеальных традиций.

На смену отчужденным религиозно-политическим формам Древнего мира пришли ещё не отчуждённые, а характеризовавшиеся в тот период исторического времени относительным единством и всеобщностью религиозно-культовой жизни иные – христианские – культовые практики, которым, в свою очередь, ещё суждено было встать на путь отчуждения и породить религиозно-политический институт церкви. Соответственно, на этапе становления феодальных отношений объективно уже не могло быть места для агонально-спортивной традиции, воплощенной в деятельности её храмового жречества.

Известно, что в силу ряда причин Христианская церковь являла собой религиозно-политическую форму совершенно иного порядка, нежели античные святилища или храмы. В отличие от античного мира, где было ещё достаточно трудно четко отделить религиозное от светского, политическую власть от власти религиозной, где одни и те же организации, а иногда и люди, представляли одновременно и государство и религиозный культ, в средневековом обществе подобных трудностей не существовало: демаркация была предельно четкой, хотя и вариабельной. Церковь либо подчиняла себе государство, либо жестоко конкурировала с ним, выражая дух эпохи тотальной религиозности.

Однако преемственность между греко-римской и средневековой физической культурой всё же существовала. Областью преемственности выступало физическое воспитание, точнее, военно-физическое воспитание, которое ещё в эпоху Военной демократии отчасти (но лишь отчасти) было сбалансировано с религиозным культом, прокладывая с ним общий курс в социальной политике, направленной на войну с соседями. Не мешал, а наоборот, усиливал указанную преемственность, сохраняющийся принцип набора военных сил по территориальному признаку, некогда существовавший ещё в греческих навкрариях и римских кентуриях (центуриях).

Несмотря на проповедь христианского смирения и миролюбия, средневековая церковь поддерживала агрессивный внешнеполитический курс феодальных государств и княжеств, не уступая в этом греческому культу бога войны Ареса или соответствующему римскому культу бога Марса. Существенное отличие античного физического воспитания от феодального, правда, иногда видят в чётко выраженном классово ограниченном характере последнего. Но если вдуматься, то греческое ополчение имело не менее классово ограниченный характер, лишь формально декларируя свою всеобщность, а на деле осуществляя набор только из числа свободных граждан определенного греческого полиса, иначе говоря, из числа аристократических родов. То же самое обстоятельство отражается и в плебейско-патрицианском противостоянии в Риме времён царских династий, а отчасти и республиканского периода.

Единоборства как фактор развития спорта

Единоборства – один из самых древних и универсальных институтов, когда-либо порожденных физической культурой Человечества. Первоначальное значение единоборств в антропосоциогенезе трудно переоценить, поскольку единоборства как протоединоборства были включены в единый и слабо внутри себя расчлененный социокультурный конгломерат древнейшего общества, то есть являлись неотъемлемой его частью, связанной неразрывными узами с другими проточастями, из которых впоследствии выкристаллизовывались социальная и политическая организация, религия, искусство. Вполне возможно, что единоборства были старше института физического воспитания, поскольку в процесс институциализации, то есть легитимизации существовавшей общественной традиции первыми вступили осознавшие своё превосходство и выделенность из первобытного сообщества вожди, совмещавшие также функции и статусные роли старших отцов, отправителей и распорядителей обрядово-культовой практики и т. д. Именно в их лице изначально начинают формироваться институты государственной власти наряду с институциональным оформлением мест захоронений (в последующем – капищ, святилищ, храмов, церкви), явившихся продолжением и развитием раннерелигиозных анимистических, фетишистских, магических, тотемистических и иных верований.

Конечно же, единоборческая практика и практика физического воспитания частично совпадали, пересекались, иначе их нельзя было бы рассматривать в качестве составных частей физической культуры. Однако в отличие от института физического воспитания, носившего если не общий, то уж точно ориентированно групповой характер, культура и институт единоборств были сугубо индивидуально ориентированы, то есть настроены не на групповую, общественную, командную, военную, охотничью, иную полезную работу, а на личное противостояние вождя его индивидуальному противнику, угрожающему, посягающему на жизнь вождя, в той или иной степени оспаривающему его властные прерогативы, бросающему вождю личный вызов.

В древнейшей и древней истории Запада и Востока (независимо от континентальной привязки последнего) единоборства представляли собой индивидуальный единоличный или парный поединок, как правило, равного с равным или с претендующим на статус равного. Причём противником далеко не всегда являлся человек. Им мог быть и крупный опасный зверь (лев, тигр, леопард, слон, бегемот, крокодил) или иное существо, в тело которого примитивное сознание мифологически помещало божественную, сверхъестественную, враждебную первобытной общине, роду, племени, лично вождю сущность.

Если рассматривать данный вопрос более детально, но при этом концептуально, то становится ясно, что культура единоборств Запада и культура единоборств Востока довольно значительно между собой различались. На Востоке акцент делался фактически на первую часть слова «единоборства», то есть единоборствами занимались как одним из способов, методов персонального самосовершенствования. Единоборства воспринимались в качестве искусства как путь длительного поэтапного достижения, прежде всего за счёт самопреодоления, победы над своей частичной и временной недостаточностью и неспособностью. На Западе единоборствами занимались как индивидуально ориентированными комплексами приемов, необходимость освоения которых обусловливалась желанием победить в парном бою, в схватке или ином личном противостоянии одновременно с одним единственным противником.

Таким образом, в общем и целом единоборства целесообразно определять как проходящий на биосоматическом, психофизическом и интеллектуально-духовном уровнях условный или реальный, единоличный или парный поединок до условной или безусловной победы над противником (соперником) путем нанесения ему необходимого ущерба, урона. Также единоборствами называются системы подготовки и ведения указанного поединка.

«Естественная» классификация единоборств, обязанная отражать этапы их исторической эволюции, включает четыре основные единоборческие типа: религиозно-магические протоединоборства, религиозно-боевые или военно-религиозные единоборства, народные (празднично-оборонческие) единоборства и, наконец, единоборства физкультурно-спортивные.

Несмотря на факт сосуществования в современном обществе всех четырех указанных типов единоборческой традиции, их различная социально-классовая, даже формационная соотнесенность совершенно очевидна. Общая динамика развития единоборств в человеческой истории отображает направленность на увеличение социальной базы. Иными словами, отходя от древнейшей и древней исключительной принадлежности образу жизни воинов и жрецов, единоборства постепенно становятся делом выдающихся представителей широких (в том числе, непривилегированных) социальных слоев, а на стадии физкультурно-спортивных единоборств вообще превращаются в предельно широко социально практикуемую норму жизнедеятельности, распространенную даже среди многих, отнюдь не выдающихся представителей современного общества.

Более того, занятия единоборствами (как норма) постепенно вытесняют само единоборство, то есть сам акт единоборства всё больше и больше подменяется подготовкой к нему, обеспечивая адаптацию единоборств к содержательному наполнению и смыслу деятельности в области физического воспитания и в области спорта. В области физического воспитания (и в школьной, образовательной практике его функционирования) указанный процесс длится: с древних времён в Индии, Китае и других восточных странах; в период с начала и до конца XX в. – на Западе и в России. В области спорта соответствующая адаптация имеет место: на Западе – с первой четверти XX в.; в России (активно и массово) – со второй половины, точнее, с 70-х годов XX в.; на Востоке – с конца XX в.

Таким образом, для единоборств XX в. имеет значение период фатальной институциональной перестройки и глобалистического врастания в другие институты мировой физической культуры. Однако все необходимые, предшествующие такой перестройке подготовительные процессы были завершены уже задолго до ХХ столетия.

Действительно, религиозно-магические протоединоборства, свойственные доклассовому и раннеклассовому обществу, уступили место религиозно-боевым или военно-религиозным единоборствам в связи с социальным и экономическим расслоением родовых общин и становлением родо-племенного сообщества, а также в связи с ограничением и частичной сменой мифологического типа мировоззрения как базового.

Уход в историческое прошлое религиозно-боевых единоборств (расцвет которых приходился на этапы развития рабовладельческого и феодального строя) связан с тремя основными процессами. Во-первых, с процессом депрофессионализации феодальных дружин, начиная с XVII в. неуклонно уступавших в войнах и боях против более технологически совершенного противника, вооруженного огнестрельным и бомбометательным оружием. Во-вторых, с процессом секуляризации общественной жизни в целом, перестраивавшейся на новую буржуазную идеологию и, соответственно, на иной (по сравнению с религиозным или философским) тип мировоззрения. Имеется в виду, естественно, перенесение акцента на научное мировоззрение как набирающая разгон системная тенденция. Третьим основополагающим процессом, обусловившим уход с исторической арены военно-религиозных единоборств, явился процесс нарастающего сопротивления господствующим классам и поддерживающим их религиям со стороны подчиненных, угнетаемых классов и иных социальных сил, ориентированных на новые, более глобалистические религии или, наоборот, на старые общинно-родовые культы. В рамках этого процесса формируются и постепенно профессионализируются народные (празднично-оборонческие) системы национальных единоборств, хотя и не имевших самостоятельного этапного значения, но всё-таки сумевших внести свою лепту в развал господствовавших в то время религиозно-боевых единоборств.

На смену последним приходят многообразные, но типичные единоборческие виды, направления, формы переходного характера, внутренне готовые адаптироваться к физическому воспитанию западного образца и к спорту. С них и начинается этап развития физкультурно-спортивных единоборств. Именно здесь происходит демаркация между спортивными и так называемыми боевыми единоборствами или искусствами, утратившими связь со средневековыми воинскими сословиями и генерациями, во многом утратившими боевое предназначение или вообще его не имевшими по причине своей празднично-народной или ярмарочно-балаганной направленности. Однако указанный «водораздел» заслуживает отдельного внимания и рассмотрения.

Самыми древними из известных социальных форм единоборств, по свидетельствам подавляющего большинства исследователей, были так называемые «божьи суды» или «поединки справедливости», осуществляемые единоборцами от имени и под покровительством богов, бога, иных сверхъестественных сущностей и сил. Эта одна из самых ранних форм отправления правосудия (в виде единоборческого поединка) прослеживается далее во всей истории развития единоборческой культуры. Уже на её базе возникли производные формы «поединков славы» и «поединков чести», которые античными историками третировались как отвратительные проявления варварской необузданности, невежественности и дикости.

Тем не менее религиозная подоплека «божьих судов» и их последующих видоизменений заложила в основу единоборств принцип состязательности, весьма напоминающий организацию и проведение спортивных соревнований, рожденных иной религиозной культовой практикой, но также подразумевавших некий регламент, наличие судей, формальное равенство возможностей, например оружия или орудия соперников.

С другой стороны, единоборства, особенно длительная и кропотливая подготовка к ним, несмотря на индивидуальную траекторию этой подготовки, мало чем отличались от групповых, а тем более парных военно-физических упражнений, так что по внешним признакам единоборства походили на стандартные для физического воспитания тренировочные процедуры и комплексы.

Другое дело внутреннее, интеллектуально-духовное содержание единоборств, определяющее суть и направленность развития их биосоматической и психофизической составляющих, то ментальное ядро, которого и близко не было ни у спорта, ни у физического воспитания. Но постепенно, со временем это уникальное религиозно-философское ядро, ориентирующее единоборца на самосовершенствование до уровня бога (концепция по мощности мотивации личности, сравнимая в западной философии эпохи Возрождения лишь с гуманизмом Николая Кузанского), утрачивается. С выхолащиванием, примитивизацией секуляризованных и депрофессионализированных единоборств, идеология которых скатывается с уровня религиозно-философской глубины и завершенности обратно к уровню примитивной социальной мифологии, к обыденным житейским притчам и поучениям, происходит принципиальное изменение самого смысла единоборческой практики. Избавившись от своего философского ядра, единоборства потеряли внутренний духовный стержень – понимание и признание наивеличайшей миссии, какую только может нести личность – миссии достижения богоподобного совершенства. Мечта превратилась в рутину. Великое было разменено на мелочное. Истинная цель затуманилась и скрылась за иллюзорно-компенсаторными задачами. Акцент внимания был перенесен с внутреннего на внешнее, с сущностного на формальное, с содержательного на феноменальное.

Загрузка...