- Вы согласны с этим?
Поляков был согласен. Поляков, поговорив три дня об истории (насчетсовременности не очень-то распространялся), предпочел роль слушателя, истоило Голубеву помолчать с полчаса, он делал жест рукой:
- Ну? Чего же вы молчите? Или уже?..
Мечтать о том, что и третий собеседник будет таким же интересным, какпервые два, Голубев не решился. И верно: следующим соседом Голубеваоказался боксер. Он, как только его вкатили в палату, принялся кого-тонецензурно ругать, какого-то судью первой категории, и ругал до тех пор, пока его не выкатили. Когда стали выкатывать, он замолчал.
И дальше было... Голубев после вечернего укола уснул, ночью проснулся - на соседней койке женщина. Без памяти. Стонет громко. Судорожнодвигает руками. Голубеву стало страшно: а если Ася - так же?! Чего проще,но смерть Аси Голубев не мог себе представить, ему казалось, что Ася еслии умрет, то без смерти.
Голубев нажал кнопку, вызвал сестру. Сестра сказала:
- Чем недовольны-то? Это же ненадолго.
- Все-таки я прошу.
- Все чего-нибудь просят, и вы туда же... Не все ли вам равно?
- Все-таки...
- А ее? - показала сестра на умирающую. - Ее нынче некуда, все койки везде заняты. В коридор? Да?
Сестра сделала Голубеву еще один укол, он тотчас уснул, а когдапроснулся - на соседней койке уже лежал мужчина. Не разговаривающий.Кто такой, Голубев так и не узнал.
В общем, столь же интересных соседей, как первые двое - Азовский иПоляков, - больше не было. Но - нечего Бога гневить - все-таки Голубевуповезло.
Голубева навещали родные. Конечно, Татьяна прорывалась через больничные заставы чуть ли не каждый день, изредка - сын и дочка.
Из разговоров во время свиданий, отрывочных и не толковых, с расспросами о самочувствии, но без слез (плакать в семье Голубевых не любили), -из этих разговоров стало ясно, что сын Алешка налаживается в США. Впоследние годы в Штаты выезжали всего-то несколько студентов, но Алешкане унывал: "На то и конкурсы, чтобы их проходить".
У Голубева был бзик: ему хотелось попросить сына подсчитать продолжительность времени, за которое частица воды от истока Волги достигаетКаспия, достигает, когда свободного течения уже нет, когда сток полностьюзарегулирован водохранилищами. Для Алешки с его вычислительной техникой это дело было простым, вот только исходные данные собрать, но Голубевсына стеснялся. Нельзя было ему мешать, если уж он готовился к такомутрудному конкурсу.
Удочери своя мечта: стать конструктором женской одежды. Дочь сдавалаэкзамены и посещала отца редко.
Татьяна, умница, с первого взгляда поняла, что это за палата такаяпривилегированная - двухместная, бывший советский посол в Австралиилежит в соседней общей, а ее муж - в двухместной! Но чтобы хоть словом,хоть намеком о своей догадке - ни-ни! Конечно, она плакала по ночам, ноднем при детях - ни-ни! Пусть дети учатся на хорошо и отлично! Быт всемье устроен, дети чистенькие, вежливые, без скандальных происшествий,если бы и все молодое поколение было таким же.
О прошлых встречах Голубева с Асей Татьяна тоже догадывалась, а вотчто Ася исчезла так же неожиданно, как появилась, не знала.
Человечество не может быть истолковано с точки зрения естествознания.Если изучить досконально одного слона или одну мышь, тем более еслипровести эксперимент над десятком особей - можно составить представление о всех на свете о слонах и мышах. Но разве можно по десятку представителей рода человеческого понять человечество? Анатомия - общая, физиология - более или менее, но цвет кожи уже разный, способы общения никак не совпадают (разные языки), развитие разное. Одним словом, Голубев сколько ни зажмуривался, чтобы представить себе человечество, никогда не получалось. Даже теперь, когда никакие заботы ему не мешали, не получалось.
А вот земной шар - пожалуйста, никаких трудностей! Вообще географические видения - земля, ее пейзажи, тем более ее реки - приходили к немунынче гораздо более очевидными, чем прежде.
Странная болезнь спазмы сосудов сердца и головного мозга, схватит нивздохнуть, ни охнуть, ни подумать, только одно желание: поскорей бы! Потом отпустит, и лежишь как ни в чем не бывало, и мозг начинает накручивать на полную катушку, и чувства вопят, требуя своего часа, торопясь выразиться, отметиться еще на этом свете.
Врачи объясняли: это поездка в Египет виновата. В Египет по долгуслужбы советские люди, конечно, должны ездить - мы же там плотинустроим в городе на букву "А", - но ездить туда надо или на короткое время,или на длинное, чтобы две перестройки организма (отсюда - туда, оттуда -сюда) не накладывались одна на другую.
Наслушавшись врачей, Голубев попросил Татьяну сделать ему выписку изБольшой Советской Энциклопедии на букву "Б": болезнь.
Татьяна просьбу выполнила, и вот какие сведения Голубев получил:
"Возникновение болезней связано с воздействием на организм неблагоприятных условий внешних (в том числе и социальных условий)",
"Буржуазная наука, стремящаяся прикрыть гибельное влияние капитализма на здоровье трудящихся, затушевывает роль социально-экономическихфакторов в происхождении Б.",
"Советское здравоохранение, направленное прежде всего на устранениевнешних условий, могущих вызвать Б., принципиально и по существуотличается от здравоохранения капиталистических стран".
И т. д.
Между тем уже восемь приступов спазмов имело место, они шли понарастающей кривой, со рвотой, с сердечными болями, с посинением рук иног и мало ли с чем еще. Очередной приступ Голубев вполне обоснованнокаждый раз считал последним.
Девятый пришелся на воскресенье, лечащего врача - милой, крупной,добросовестной женщины - в отделении не было, была дежурная состороны, из Института имени Мясникова, молоденькая и самоуверенная.
Она пришла, отрекомендовалась:
- Меня зовут Полиной Николаевной, я из Института Мясникова. Каквы себя чувствуете?
По привычке, кажется, сделала глазки.
- Приступ начинается... - кое-как ответил Голубев. - Девятый.Татьяна сидела рядом ни жива ни мертва, сосед по койке, совсем еще молодой врач-кардиолог из больницы No 29, ни с кем не разговаривал и никого не слышал...
Полина Николаевна удивилась:
- Девятый? Ух как много! И у вас до сих пор никто ни одного не снял?Странно... Ну, мы сейчас вам этот, девятый, снимем... Сейчас я принесутаблетки, выпьете две и уснете. Проснетесь в прекрасном состоянии.
Девятый наступал, врача-соседа вот-вот должны были укатить, Татьянупопросили выйти, она вышла, поверив Полине Николаевне. Голубев же неверил ей ни на йоту.
- Александр Федорович в таких случаях настоятельно рекомендовал вотэто... Очень простое средство... - сказала Полина Николаевна, протянувГолубеву дне таблетки и стакан с водой. - Запейте.
- Какой еще Александр? - спросил Голубев. - Какой Федорович? Ужне Керенский ли?
- Мясников, вот какой! - рассердилась Полина Николаевна. - Вам каксердечнику полезно знать...
- Керенский тоже был Александром Федоровичем...
Полина Николаевна сокрушенно покачала головой (должно быть, она незнала, кто такой Керенский) и заставила Голубева проглотить таблетки,натянула на Голубева сбившееся одеяло.
- Сейчас вы уснете, вечером (а вечер уже был, часов шесть-семь) мыпоставим вам укольчик, и ничего этого больше не будет, никаких приступов!
- Спасибо... - проговорил Голубев, - большое, большое спасибо. Изакрыл глаза. - Будьте здоровы, дорогая...
Уснуть он не уснул, но подступивший было спазм явственно сталотступать. Голубев не верил, факт оказался фактом.
Таблетки, которые дала ему Полина Николаевна, он пил затем с месяц,они были в большом ходу у Мясникова, но в других больницах почему-то неприменялись, не были зафиксированы для подобных случаев советскимздравоохранением, хотя и были общеизвестны как средство успокаивающее.
Таблетки назывались триоксазин.
Движение материи то и дело воспринимается нами как движение безматерии, что-то вроде световых электромагнитных волн в интервале частот,воспринимаемых человеческим глазом.
Вот и революции - тоже движение не реальной, а придуманной материи, механика вне и помимо географии. Россия к тому же скоро век как стремится к движению впереди самой себя: "Ну и ну! - удивлялся Голубев своим размышлениям. - В чем смысл-то? В природе же такого смысла не может быть! Природа никогда не выдумывает и не опережает саму себя!"
Умирает человечество, но мало кто этого боится. Боятся за себя и своихблизких, но если умирает человечество - это человеку до лампочки.
И двухместная палата с Азовским, Поляковым и Голубевым показаласьГолубеву не чем иным, как миром истинной, миром чистой науки. Здесь-тонаука ничем не была загрязнена, ничем не была перекрыта, была несравненно свободнее, чем в тематиках всех на свете НИИ.
Очень мало кому из ученых - разве только Вернадскому? удавалосьдумать на итог и на конечный результат, так, как будто думаешь в последний раз.
Голубева перевели в общую палату - он уже вставал, выходил на улицу,гулял между десятком-другим угнетенных березок, между корпусом "ухо -горло - нос" и моргом, но все равно считалось, что он "лежит", даже гуляя.К общей палате - десять коек, - к дискуссиям и анекдотам ее обитателейдоверия у Голубева никакого, скорее чувство презрения: "И эти туда же!"
Он знал, что в общей он полежит без последствий, а вот из двухместнойон вынес представления о собственном существовании как о чем-то случайном: есть в твоей судьбе ряд счастливых случайностей - ты жив, нет -прости-прощай! О чем же нынче было и подумать, что припомнить, если неэти случайности?
Было дело, его, студента первого курса, вызвали в ГПУ и потребовалисоставить списочек тех, кто почему-то недоволен советской властью. Потребовали и отпустили на сутки - хорошенько подумать.
Голубев подумал и придумал: на букву "А" он выписал десять фамилийиз списка лиц, лишенных избирательных прав, из "списков лишенцев", развешанных по заборам и опубликованных в газетах. Он принес эту выписку сотруднику на следующий день.
- Ты этих людей знаешь? - спросил сотрудник.
- Нет, не знаю.
- Так почему же ты думаешь, что они недовольны советской властью?
- А почему они должны быть довольны, если они - лишенцы? Их надо восстановить в правах, тогда они будут довольны.
- Ну, - сказал этот сотрудник, - ну ты чудак! Иди, чудак, посиди, еще подумай. - И отправил Голубева в подвал, в темную одиночную камеру, крохотную, без стола, без стула, без кровати.
А Голубеву - дурак дураком - было интересно! Он много слышал отюрьмах, но никогда в них не бывал, и у него было ощущение, что судьбаего не решается в этот час - будут и другие, вполне благоприятные часы.
Потом Голубева снова отвели к сотруднику (следователю), тот сказал:
- Теперь понял, какой будет с тобой разговор? Или ты не знаешь, что указания советской власти надо выполнять? Иди домой и еще подумай, завтра в четыре часа дня будь здесь с настоящим списком.
На другой день в четыре Голубев подал следователю список из десяти фамилий на букву "Б" и опять побывал в камере. Это повторялось с неделю, и Голубева... отпустили.
Отпустили, и все. Спустя год ли, два ли Голубев оказался в городеБийске Алтайского края, на берегу очень красивой реки Бии, шел по главной улице, вдруг что-то его остановило... Он огляделся - что? Он стоял рядом с витриной с фотопортретами детишек и взрослых, а в упор смотрел на него черноглазый, с правильными чертами лица, лет сорока - сорока пяти мужчина потрясающе знакомый, фамилии которого Голубев, однако же, не знал...
А это был тот человек, который допрашивал его, требовал списочекантисоветчиков, сажал его в камеру, когда он приносил списки лишенцев, но потом взял у Голубева подписку о том, что он никогда никому не скажет обо всем происшедшем, и отпустил.
Ну а сколько же чудес, сколько невероятных случаев привело в свое время Голубева туда, где Голубев обязательно должен был быть? На Ангальский мыс, откуда он и начал как настоящий гидролог.
Во время войны с Финляндией, зимой 1939-го, начинающего инженераГолубева вызвали с работы, из проектно-изыскательного бюро, в райвоенкомат и вручили повестку о призыве в кадры 20-го стрелкового полка.
В райвоенкомате было тихо, спокойно, немноголюдно - призывалсяГолубев, а с ним вместе тоже молодой почвовед Курочкин, выпускникПермского университета, тот получил назначение в 22-й стрелковый полк. И тому и другому надлежало зайти в штаб корпуса, зарегистрировать свои повестки, затем проследовать в старинную городскую крепость, к месту формирования полков.
Беседуя о том о сем, непринужденно знакомясь, прошагали Голубев иКурочкин до штаба корпуса, зарегистрировались там у щеголеватого писаря, а когда пошли в крепость, заметили: повестки перепутаны - теперь Голубев назначался в 22-й полк, Курочкин в 20-й.
Голубев оказался дисциплинированнее, он уговаривал Курочкина: вернемся в штаб корпуса, исправим ошибку писаря, - но Курочкин отмахивался: не все ли равно!
В крепости же стоял содом - плакали женщины, толкались призывники, какие-то командиры кому-то подавали команды.
Кое-как и они протолкнулись к дежурному (теперь они были в зданиивоенного училища), первым подал свою повестку Курочкин, и дежурныйсказал ему:
- Двадцатый? Вниз, в подвальный этаж! Быстро! Голубеву же было сказано:
- Третий этаж!
Ночь Голубев провел на полу огромной классной комнаты. Людей здесь была тьма, все спали-храпели, кто подстелив под себя шубу, а кто шубой накрывшись. Голубев тоже спал крепко, но один раз проснулся: со дворараздавались грохот, топот, крики, команды. Это его никак не касалось, и онуснул снова.
Утром стало известно: ночью 20-й стрелковый был отправлен на фронт.
Полк же 22-й стрелковый, запасной, оставался в крепости, формировалроты и батальоны и отправлял их туда же на фронт вслед за 20-м. Голубевкомандовал сначала одним, потом другим, потом третьим взводом добровольцев, которые потому были добровольцами, что были партийцами, их призывали как самых стойких и самых надежных.
Какое случилось недоразумение, думал Голубев: на фронт уходили людипожилые, заводские мастера, паровозные машинисты и ремонтники, агрономы, а учили их в 22-м запасном -- кого месяц, кого две-три недели -молоденькие, вроде Голубева, младшие лейтенанты. Младшим лейтенантамбыло наказано учить требовательно, чтобы рядовые браво кололи штыками(винтовки образца 1891 года) соломенные чучела, чтобы они, рядовые, непонарошке кричали "ура!", чтобы во взводах не было разговоров на тему овойне - зачем она и почему? - на это есть политруки, они знают зачем ипочему.
И Голубев исправно командовал взводом - дисциплина должна бытьдисциплиной, война войной, это он твердо знал, в вузе прошел высшуювневойсковую подготовку и два раза по два месяца бывал на сборах в учебных лагерях.
Но одно событие вызвало в нем смятение - это когда роту построили вдве шеренги и политрук громко, отчетливо прочел перед строем приказ поВооруженным Силам СССР, в котором говорилось, что белофинны, сделаввид, будто отступают, заманили 20-й полк в ловушку и уничтожили допоследнего человека. Только командир дивизии (генерал-майор Виноградов,помнится) и еще два или три человека на самолете улетели в тыл. Командирдивизии был приговорен к расстрелу.
Подпись под приказом была товарища Сталина.
Политрук читал в полной тишине. Командир роты подал команду"р-р-разойдись!", рота молча разошлась, никто ни слова, покурить и то неспросились, а несколько дней спустя по казарме прошел слух: 20-й полк былвооружен кое-как, не у всех бойцов были винтовки образца 1891 года, полкне был одет, обут в ботинки и кирзовые сапоги, а морозы стояли - сорок поЦельсию; 20-й полк не прошел никакой подготовки, из крепости в вагоны,из вагонов в атаку - такой был у него маршрут.
Еще через месяц, в марте, война кончилась, Голубев демобилизовался.
А спустя год-полтора проходила перерегистрация среднего комсоставазапаса, запасники получали повестки, Голубев не получил, явился безповестки, с военным билетом.
Тот же самый оказался в райвоенкомате писарь, который выписалГолубеву направление в 20-й полк, а почвоведу Курочкину в 22-й. Писарьничуть не изменился с тех пор, служака в малом чине и с большой амбицией,был так же подтянут и так же малограмотен. Он взял у Голубева военныйбилет, поискал в шкафу его личное дело, не нашел и принялся на Голубевакричать:
- Безобразие: почему это вашего дела у нас нету? Почему, товарищмладший лейтенант?
- Безобразие не у меня, оно - у вас...
- У ко-го? Вы где разговариваете? Дисциплина где у вас? Дак мыдисциплине научим!
Голубев писарю посоветовал:
- Посмотрите мое дело по списку Двадцатого полка.
- Много понимаете! С Двадцатого никто не вернулся. И что вамДвадцатый, когда вы, такой грамотный, служили в Двадцать втором? Ввоенном же билете записано: Двадцать второй!
- Посмотрите, посмотрите...
Писарь открыл другой шкаф, Голубев прочитал надпись по верхней полке "Личные дела погибших", писарь быстренько пробежал пальцами побуквам "А", "Б", "В", "Г" - вынул дело Голубева.
- Ну, посмотрим, посмотрим! - сказал писарь. - Сейчас же идите накомиссию по переаттестации!
В комиссии из трех человек, все в штатском, председателем был человеклысый, толстый, устало-безразличный, "дело" Голубева было у него в руках,он долго перелистывал его, на Голубева не глядя, потом стал спрашивать отом, что и в "деле" можно было прочесть: образование? кем работали?семейное положение? И о том, чего в деле не было, тоже спросил: печатныеработы? на тему? на изысканиях были? под какие объекты? с метеорологическими наблюдениями знакомы? с зондированием атмосферы, в частности?
Еще были вопросы, потом лысый, толстый и усталый человек усталосказал:
- Обождите в коридоре.
В коридоре Голубев потолкался среди командного состава запаса, несколько человек тут были из числа не получивших повестки. Вскоре егопозвали обратно, и, стоя руки по швам, он выслушал решение аттестационнойкомиссии: младшего лейтенанта Голубева переквалифицировать из командира стрелкового взвода в командира взвода гидротехнического.
Если бы не тот случай, как бы оказался Голубев в створе Ангальскогомыса?
На Ангальский Голубев улетел из Тюмени. Андреевский аэропорт этодеревянный причал на озере, моторная лодка и гидроплан у причала,фанерная будочка на берегу. Обслуживающий персонал - хромой сторож.Гидроплан, если правильно помнил Голубев, это летающая лодка "МП-24".Командир - пилот Степанков.
По ранению Степанков был демобилизован с фронта, прихрамывал илетать не имел права, но летал: два ордена Красного Знамени имел человек.
Лодка старая-старая, летала чудом и только благодаря терпению экипажа - Степанкова, бортмеханика и бортрадиста.
Утром экипаж и пассажиры - Голубев и шестеро плотников с топориками, ящичками для инструмента, с домашним кое-каким скарбом - усаживались в самолет. Степанков давал команду, бортмеханик запускал мотор, бортрадист надевал наушники, и летающая начинала метаться по озеру. Разговаривать нельзя - грохот страшенный. Лодка гоняла, гоняла, но оторваться от воды не могла... Приподнималась на метр, не больше, и тут же плюхалась обратно. Лодку подчаливали к деревянному помосту, бортмеханик возился в моторе, говорил "еще попробуем", и гонка по озеру возобновлялась.
Вечером все усаживались в грузовую машину и, утопая в дорожной грязи,пробивались в Тюмень - ночевать. (Ночевать на Андреевском озере былонегде.) Наутро по той же грязи волокли машину на Андреевское.
Так двенадцать суток.
Голубев убеждал Степанкова:
- Попросимся на сухопутный аэродром, а?
- Раз надо, значит, надо... - отвечал Степанков, пожимая плечами. -Приказ: все для фронта!
- Когда-нибудь взлетим, - подтверждал бортмеханик. - Не может быть,чтобы не взлетели.
- Есть команда взлететь! - подтверждал бортрадист. И на тринадцатый день лодка взлетела. И сверху стали видны леса, речки,поля, деревни, стала видна земля. Голубев удивлялся: какая большая! Задвенадцать прошедших дней земля для него замыкалась в пространствеАндреевского озера и в протяженности грязно-жидкой дороги от озера доТюмени. Но вот Большая земля вдруг стала двигаться ему навстречу, а солнце - навстречу земле.
Вот уже и сказочно-белый тобольский кремль, и тобольские постройки на Чувашском мысе при впадении реки Тобол в Иртыш. Аэропорт на другой, не обжитой стороне Иртыша, там предстояло приводниться, и, подумал Голубев, не так это просто для лодки, которая летала, но взлетела чудом.
С высоты метр (побольше, поменьше - трудно было различить) лодка шлепнулась на воду, покачалась, подрожала и тихонько подчалила к берегу. На Андреевском взлетали двенадцать дней; сколько дней будем взлетать в Тобольске? - возникал вопрос.
Однако в Тобольске лодку как-никак подремонтировали, и она взлетела в тот же день. Слава Богу!
Самарово - это селение при впадении Иртыша в Обь. Голубев вышел на берег, поднялся на высокий яр. Слияние большихрек - всегда явление, а таких, как Иртыш и Обь, - явление редкостное.Голубев любовался слиянием и вдруг увидел: "MИ-24" бегает по воде, она взлетает! Пытается взлететь!
Голубев скатился под откос, стал метаться по берегу, размахивать руками, кричать, лодка нехотя пристала к берегу, ему открыли дверь, Голубев ворвался в лодку, закричал:
- Нахалы! Не видите, что человека нет? Без человека взлетаете, нахалы! Степанков ему объяснил: если машина взлетает, значит, надо лететь!Может, она через пятнадцать минут откажется подняться - что тогда? Ты подумал, что тогда?
В Березове шестеро плотников с топориками, ящичками, кое с какимскарбом выгрузились: здесь они должны были что-то ладить и строить. Лететь бы до Салехарда без перегруза, налегке, но тут потерялся бортмеханик, загулял бортмеханик, увела бортмеханика какая-то шикарная березовская дама - был, и не стало!
Пять дней в муторном, тягостном ожидании последнего перелета Березово - Салехард Голубева не покидало предчувствие еще какого-то события, еще случая, и случай случился.
Когда плотники сошли в Березове, все шестеро, начальник порта икомандир Степанков придумали догрузить самолет картошкой: в Березове овощ растет, в Салехарде нет, в Салехарде она много дороже.
И вместо шестерых плотников в самолет втащили двенадцать мешков картошки, и когда вернулся из загула бортмеханик и стали подниматься - нет и нет, машина снова отказывала, проклятая... Она металась по воде, вслед металась моторка, из моторки начальник березовского аэропорта показывал выразительными жестами: выбрасывайте картошку! выбрасывайте, сволочи! - но ничего другого как жестикулировать он не мог, а лодка неожиданно взяла и взлетела! И командир Степанков сделал крылышками "привет".
Но уже спустя полчаса, не более, появился запах горелого в кабине. Огня не видно, дыма нет, запах все сильнее, а Голубева греет снизу, из-под сиденья. Слева чуть впереди от него -- командир, впереди прямо бортмеханик, слева и тоже впереди - бортрадист, сиденья у всех низкие, ноги вытянуты вперед, очень неудобно, особенно если греет и греет снизу.
Механик вертится на своем сиденье, подталкивает командира, командир пожимает плечами: что поделаешь?
Механик передает записку радисту, Голубев, заглядывая, читает: "Передай Салехард один цилиндр отказал" - крупно написано синим карандашом. Так же крупно, но красным пишет и бортрадист: "Передать не могу радио отказало".
Голубев сползает с сиденья и полулежа откидывает его: не под ним ли горит? И верно, под сиденьем - огонь, на свободе он вспыхивает весело и ярко.
Голубев бросает свою куртку-кожанку на радужный огонь, пытается огонь придавить-потушить, ногой толкает радиста: оглянись!
И радист тоже бросает свою куртку на огонь, и, толкая друг друга, они валяются на полу и тушат пожар.
Так оно и есть: под сиденьем Голубева загорелась проводка, недаромего грело и грело снизу. Грохот, чад, дым. А снаружи солнечный день, в этомдне лодка и летит на высоте метров сто - сто пятьдесят, уже не по прямой,но зигзагами вдоль речушек. В тундре речушек множество, в любой момент можно приводниться.
В порту Салехард плюхнулись с высоты метра полтора. Прислушались: забортом легонько плескалась вода речки Полуй. Тут же и моторка послышалась, и командир Степанков строго сказал своему экипажу:
- Сам товарищ Иванов, начальник порта, нас встречает. Уже пронюхалнасчет картошечки, гад, передали ему, гаду, из Березова! Вы, ребята, тутподождите, морды поскоблите хоть сколько-то - грязные же, как черти, -а я выйду поговорю с товарищем Ивановым.
Снаружи голос: "Эй вы там! Живые, нет ли?" - и Степанков открылдверь, ступил на лестницу, поданную с моторки.
- Командир?! - удивился начальник порта Иванов. - Это кто жетебя коптил-то?
Ответа Голубев не расслышал, голоса доносились негромкие, доверительные, как бы за чашкой чая шел разговор, потом Степанков постучал вфюзеляж и как ни в чем не бывало подал голос:
- Ребята! Вы чего это там закрылись-то? Сидят ни-ни, будто неживые.Выходите! Быстро!
- Вылазьте! - подтвердил начальник Иванов. - Ого-го! Черномордые-то какие! Картошечку оставьте в машине. С ней, с картошечкой, ничего неслучится!
Таким-то вот образом двадцать лет тому назад, через все эти случаи иудачи, прибыл Голубев в Салехард. На другой день он уже брал расход Обив Ангальском, в заколдованном створе. С борта катера "Таран" брал.
Еще через два дня Голубев в Оби тонул (не утонул). Но это дело былообычное в те почти безмоторные времена, обычное для гидролога, которыйосваивает новый створ протяженностью пять с половиной километров.Боткинская все это восстанавливала в его памяти, когда он гулял междукорпусом "ухо - горло - нос" и моргом.
Ну вот: жена Татьяна нахлобучивала на Голубева шапку, а сын Алексейстоял в дверях кардиологического корпуса и повторял:
- Поторапливаться, батя, надо. Надо поторапливаться, такси ждет,водитель волнуется. Он сильно волнуется!
Уселись в такси. Поехали.
Татьяна пребывала в тихой и скромной радости, Алешка читал конспектлекции какого-то знаменитого физика, читал, пошевеливая губами и рыжеватым чубом. Чубастый вырос парень.
Анютка готовилась дома к возвращению отца - стряпала вкусненькое, этоона умела и любила.
Голубев же возвращался если уж не с того, так и не с этого света, из некоегопромежутка между тем и другим. Славный был промежуток, научный, безвыбросов, без загрязнений и перекрытий. Событийность промежутка состояла в одной-единственной и неизменной альтернативе: жив - мертв. И все.Азовский и Поляков отправились туда, а Голубев - сюда. По чьей-то ошибке?Ошибка похожа на другую: когда почвовед Курочкин, а не Голубев погиб всоставе 20-го полка.
"Жива! - думал об Асе Голубев. - Найду, - думал он. - Ася не от болезни скрылась в Сибирь, от своей любви". "Нет, не найти..." - думал он чуть спустя...
Не успел Голубев поговорить о ноосфере с Поляковым, как Поляков умер.А поговорить на тему все еще хотелось, и Голубев, уже за пельменями,попытался объяснить Анюте, девочке, признаться, малограмотной, кое-что оноосфере.
Анюта пришла в недоумение:
- Отец! Ты что это? Пельмени, что ли, невкусные? А я-то старалась! Алексей отца косвенно, а все-таки поддержал:
- Чего бы это Богу существовать ради пустого космоса? Без планетыЗемля? - спросил он. - Сам по себе космос и без Бога обойдется! Ну а еслитак - у Земли должно быть будущее.
В целом же никудышное это занятие - доживать свой век. По-хорошемувек и сам должен кончиться, интеллигентно и вовремя, в таких именнособеседованиях, которые происходили у Голубева с Азовским и Поляковым.Собеседования прошли, а век не кончился. Странно!
Ну что это государства выпендриваются? То задумывают строить царствоБожие на земле без участия Бога, а то делают ставку на космос: наведем новыйпорядок в космосе, он механически будет воздействовать и на Землю.
Ася когда-то сказала: уж если утопия, тогда - религиозная.
Не так уж и трудно быть деятельным на земле и в космосе, будучи чьим-нибудь иждивенцем. Иждивенцем природы прежде всего. Но если иждивениеутеряно?
Момент достойного прости-прощай - это когда настоящее тоже становится прошлым. Главное - не упустить момента. Нет-нет, не следуетзадерживаться здесь надолго, утверждался в мысли Голубев, лет семь-восемь - никак не больше!
Вернадский Владимир Иванович. Дар синтеза встречается гораздо режедара аналитического, что же касается Вернадского, тот был столько жеаналитиком, сколько и синтетиком, создал частные науки - геохимию,биогеохимию, радиогеологию, - но в то же время множество наук соединил в природное целое.
Алешка: подай ему Нильса Бора! А Голубеву необходим Вернадский,разные потребности, но разные потребности - это уже разлад.
Алексей понятия не имеет о том, что такое чистая наука, а Голубев -только что оттуда. Голубев знает, что для природы нет положительных иотрицательных величин, есть только критические состояния вещества. Только одна величина имеет для природы знак, знак отрицательный, - эточеловек, но собственный сын Голубева Алешка полагает себя величиной,во-первых, истинной, а во-вторых, безусловно положительной.
Ноосфера - такое состояние биосферы, при котором разумная деятельность человека становится решающим фактором ее, биосферы, развития.Подумать только - геологической силой становилась черепная коробкаГолубева, и как тут обойдешься самим собой? Без Вернадского - никак! Темболее что открыватель - это всегда ответчик, а для каждого истца ответчик -необходимый персонаж.
Но вот еще в чем дело: в одно время с Вернадским в России жил и творил другой товарищ - товарищ Сталин. Разница в возрасте шестнадцать лет.Вернадский: 1863 - 1945. Сталин: 1879 - 1953.
Глава седьмая
"+30"Вернадский Сталин
1938
"О некоторых основных проблемах "О диалектическом и историческом
биохимии". материализме".
"История природных вод".
1939
"О коренном материально- "Программа борьбы партии и энергетическом отличии живых и косных советского народа за завершение естественных тел природы". построения социалистического общества и"Биосфера". постепенный переход от социализма к коммунизму".
1941
"Плечом к плечу со всем народом" (в "О Великой Отечественной войнесоавторстве с X. С. Коштоянцем и Советского Союза".Ф. А. Ротштейном)."Несколько соображений о проблемах метеоритики".
1946
(посмертные издания) "Биография Сталина""Изотопы и живое вещество"."Начало жизни и эволюция видов".
1950"Гёте как натуралист". "Марксизм и вопросы языкознания".
1952
"О геологических оболочках Земли "Экономические проблемы социализмакак планеты". в СССР"."Химическое строение биосферы".
Такую вот (далеко не полную) справочку составил для себя Голубев.Недавно составил, года два тому назад, в порыве размышлений о собственнойжизни.
Ведь жил-то он между чем-то и чем-то, в пределах каких-то границ, вотон и решил эти границы приблизительно, а все-таки определить.
Границ все еще не получалось, он стал справку (за счет разных лет)расширять.
Вернадский Сталин
1901
"О значении трудов Ломоносова "Российская социал-демократическаяв минералогии и геологии". рабочая партия и ее ближайшие задачи".
1904
"Страница из истории почвоведения". "Как понимает социал-демократияПамяти В. В. Докучаева. (Докучаев национальный вопрос".был любимым учителем Вернадского,и - надо же! - Голубев тоже чтилэтого ученого, основоположника науки о почвах.)
1905
"Кант и естествознание". "Класс пролетариев и партия "Ближайшие задачи академической пролетариев".
жизни". "Коротко о партийных разногласиях"
1917
"О государственной сети "О Советах рабочих и крестьянских
исследовательских институтов". депутатов".
"Обязанность каждого (о гражданской "Что нам нужно?..".
ответственности в период
двоевластия)"
1924 - 1925
"О задачах геохимического "Октябрьская революция и тактикаисследования Азовского моря и его русских большевиков".бассейна".
1926
"Биосфера". "К вопросам ленинизма"."Определение геохимической энергии".
1938
"О некоторых ближайших задачах "История ВКП(б)".исследования льда арктических областей".
Еще удивительно: Голубев жил, оказывается, в те времена, когда Вернадский создавал учение о ноосфере, а Сталин создавал "Историю ВКП(б)"и бросал реплики, которые воспринимались как великие откровения. Кпримеру:
"Колхозницы должны помнить о силе и значении колхозов для женщин, должны помнить, что только в колхозе имеют они возможность стать на равную ногу с мужчиной",
"Искусство руководства есть серьезное дело", "Советская торговля есть торговля без капиталистов", "Рабочий класс нашей страны, уничтожив эксплуатацию человека человеком и утвердив социалистический строй, доказал всему миру правоту своего дела".
О "блоке коммунистов и беспартийных" особенно много Сталинымговорилось. Удивительно: и в этом блоке Голубев остался живым!
По Вернадскому, наука - часть природы, она не только природу изучает, но и взаимодействует с нею, создает б и о с ф е р у, а затем и "мыслящую" оболочку земного шара - ноосферу. Наука составляет геологическийпласт, новые формы обмена веществом и энергией между людьми и окружающей природой.
По Вернадскому, природа - гармония видов, подвидов и семейств,уничтожение хотя бы одного вида влечет за собой вымирание других видов,то есть сокращается общий для живого вещества генетический фонд.
По Сталину, коротко и отчетливо: природа - это бессмысленная материя, в которую необходимо привнести идеологию.
По Сталину, природа могла создать существо умнее, чем она сама, толькоради "венца своего творения" она и существовала.
Каким-то образом Голубев пережил и это противоречие, Вернадский -Сталин? Даже не очень его и заметив?
Каким же образом-то одна и та же страна в одно и то же время моглапородить и Вернадского и Сталина?
Почему это возможно, что человеческое мышление следует в стольразличных направлениях?
Жуткое таилось в выписках Голубева, какой-то окончательный ответ,смысл которого был ему по-прежнему недоступен... Что-то роковое... Слишком большое расстояние между одним и другим, если в нем потеряетсяэкология ничего удивительного.
Конечно, науке трудно создавать Вернадских, потому что он - ее целое.Другое дело - Сталины, эти рождаются сами собой, рождаются вне. Вне наук,вне самой жизни.
Голубев всматривался в фотографии разных лет: Вернадский и Сталин -молодые люди, Вернадский и Сталин в зрелом возрасте, Вернадский и Сталин на склоне лет... Голубеву казалось - это жители разных планет, разных мышлений, а в межпланетных различиях между ними он так и не находил себя, слишком велико пространство, в нем ничего не стоило затеряться, вот он и думал: затерялся!
По Голубеву, сталинизм и без Сталина был жив-живехонек, в отношениилюдей к природе прежде всего. Сталин победил Гитлера - почему бы емубыло не победить и природу? Не составить Великий план преобразованияприроды? Не вынести постановления о преобразовании Нечерноземья вцветущий сад? Почему бы не построить (для войны с США) железную дорогуот Воркуты до мыса Дежнева вдоль Полярного круга? Была бы идея, идея ивождь, - остальное в природе найдется, обязано найтись, это и естьсталинизм!
В природе недостаточно коммунизма? Недостаток нужно немедленноустранить!
И дело Сталина жило в проекте Нижне-Обской ГЭС, а в более поздниегоды в таких проектах переброски и регулирования стока, как:
Енисей - Обь, Волга - Чограй,
Обь - Аральское море, Сухона - Волга,
Обь - озеро Чаны, Дунай - Днестр - Днепр,
Печора - Волга - Каспийское море, Ленинградская дамба,
Волга - Дон, дамба в горле залива Кара-Богаз- Гол,
Волга - Урал, Сырдарья - Амударья - Арал.
Ни один из этих проектов не был осуществлен до конца, и не без участия Голубева их постигла участь Нижне-Обской ГЭС. Ему бы погордиться,однако не до гордости было, гордились те, кто эти стройки начинал, кто их"инициировал". Инициатива - вот что было важно, и далеко не всегда нужен был финал - зачем?
Лучше по-другому: тратить государственные миллиарды, открывая проектные конторы, развертывая строительство, вешая золотые звездочки нагрудь, а потом строительство свертывать, растягивать его на десятилетия -это гораздо безопаснее, чем сооружать БАМ. Лишь бы был обеспечен "объем затрат", лишь бы он, все остальное - дело второстепенное.
Дело Сталина живет и нынче, и вот уже П. А. Полад-заде преобразовалМинводхоз в концерн "Водстрой", концерну позарез нужны великие стройки,он без них - ноль без палочки. И опять на слуху Волго-Дон-2.
Важно начать; чем кончить - слуху нет.
Коммунизм ведь тоже не был построен, зато был списан (с серьезнымзапозданием), и это - принцип, это психология советского народа: важноначать, после разберемся что к чему.
Проект переброски части стока северных рек в Каспий... Комиссияакадемика А. Л. Яншина против. Статьи против печатаются десятками,сотнями. Совмин (Н. И. Рыжков) проблему рассматривает, слушает докладакадемика А. Г. Аганбегяна, водохозяйственники - брежневские выдвиженцы, - министр Н. Ф. Васильев, первый его зам П. А. Полад-задеотбиваются (может, и в самом деле верят, что осуществят переброску доконца?). Решение Совмина: проект отменить (вернее, отложить, в СССР ведьничто и никогда не отклонялось, только откладывалось - точно так же было и с проектом Нижней Оби). Противники переброски ликовали, праздновали победу, Голубев ликовал и, кажется, праздновал, а нынче уже подвосемьдесят было, он по дурной своей привычке размышлял - что и как?
Был человек, один встретился ему, который, кажется, понимал проблему уже за пределами "за" и "против".
Фамилия - Брусницин, член-корреспондент Академии наук СССР,теоретик. (Теория круговорота вод суши.) Вот он-то, ко всеобщему недоумению, был назначен директором института, институт занимал ведущее положение в разработке проблем переброски.
Долгие годы институт этот находился под крылом Минводхоза -Гипроводхоза, и вдруг - независимый ученый во главе? Нонсенс! "Инициаторы" насторожились.
При первой же встрече в институте перед началом рабочего совещанияБрусницин подошел к Голубеву, негромко спросил:
- Они, перебросчики, и в самом деле хотят строить до конца? Или -блеф?
- Не знаю... Нет, не знаю, - вздохнул Голубев. - Не могу понять!Совещание началось, и теперь уже не с глазу на глаз, а перед всеми
участниками совещания - человек двадцать сидело за столом - Брусницин
повторил вопрос:
- Вы, перебросчики, и в самом деле хотите строить до конца или этоблеф? - И на слове "блеф" сделал ударение.
Но или на самом деле, или был сделан только вид - никто не придалсмысла этому ударению, этому слову, этому вопросу, и вопрос остался безответа.
А Брусницин и еще сказал:
- Разрушать - не создавать. Мы старый мир разрушим до основания, азатем... Вот я вспоминаю ваши статьи, товарищ Голубев...
Участники совещания вдруг примолкли. Что писал Голубев - это их небог весть как волновало: кто-то лает, а караван идет, другое дело, если такзаговорил директор института. Вслух. На официальном совещании. Директор - у него штаты, у него бюджет, от него немало карьер зависит, он вправительство вхож, у него в Госплане такие-то и такие-то друзья...
Брусницин посмотрел на Голубева, Голубев подумал: "Блеф - это же всянаша действительность? Вся она - игра во что-то, чего нет на самом деле?"В нем самом давно это ощущение жило...
Он вспомнил день второй в "кВч", когда сжигались, сдавались в утильдесятки проектов грандиозных гидротехнических сооружений. День второйтоже мог бы называться днем блефа? Блеф - днем вторым?
После совещания его участники толпились вокруг нового директора - ктос какими-то бумажками, кто с выражением готовности старательно послужить, кто с автографами на своих книжках по проблемам водного хозяйства - удобный случай представиться, создать первое впечатление у начальника, по слухам, требовательного, знающего и с чудачествами.
А Голубев видел этих людей будто и не в кабинете директора, а на сцене: все старательно изображали свои роли - ученых, администраторов, прогнозистов будущего и аналитиков прошлого, все были страдальцами проблемы переброски, а проблема была блефом, и никому не нужен был ее конечный результат. Да и кто доживет до этого результата: десять лет изысканий и проектирования, пятнадцать - строительства, еще десять - пусковой период...
"Развитой социализм..." - припомнил Голубев обозначение эпохи, вкоторой он, все эти люди жили, и снова заметил на себе пристальный взглядБрусницина, приблизился к нему и услышал его глуховатый, как бы к самому себе обращенный голос:
- Послезавтра. В это же время. Здесь.
Ну конечно, нелегкой жизни был этот человек... Среднего роста, седойуже, с лицом пристального внимания к окружающему, мысли тоже пристальной. Голубев как только приблизился к этому лицу - поверил ему. Неслучалось с ним никогда, не очень-то он верил в свой собственный первый
взгляд, но слишком значительным был вопрос, значительность требовалакому-то поверить, требовала не оставаться в полном одиночестве.
До послезавтра надо было дожить, в чем-то еще досомневаться-доубедиться, чтобы вступить в беседу с этим человеком, более очевидным, чем ты.
И Голубев до четырех часов послезавтра дожил, а Брусницин нет,Брусницин погиб поздним вечером следующего дня.
В тот вечер за ним почему-то не пришла машина из гаража Академии наук, ученый секретарь вызвала такси. Брусницин поехал на дачу и дорогойвыпал из машины. Таксист не заметил, как это случилось. Неподалеку отМытищ Брусницин умер на обочине дороги. (Опять - Мытищи!) Позже иеще следовали потери скоропостижно умер академик Г. И. Петров, ещенедавно Петров руководил космическими исследованиями, достиг многого,но тут решил перейти к делам земным, занялся проблемой переброски...(Петров был не один такого рода доброволец.)
Кандидат наук Бабенко - тоже потеря! Голубев отмечал потери, будучини много ни мало, а победителем: проекты, которым все эти люди противостояли, действительно не осуществлялись, ни один! Однако же - какая тампобеда чувство роковой неизбежности охватывало Голубева, и нынче онбоялся такси, автопрогресса боялся как некоего предначертания собственнойсудьбы, а вместе с тем и судьбы человечества тоже.
И еще ждал он со дня на день, с часа на час экологической катастрофы,еще не случившейся, но уже великой, она была неизбежна, чувствовалГолубев, неизбежна как последнее предупреждение, как очередной факт вцепочке уже свершившихся фактов.
В Магаданской области Минводхоз загубил сотни тысяч гектаров (впорядке "улучшения земель"), и тамошние следователи передали Голубевуизобличающие мелиораторов материалы, несколько толстых томов, но чутьспустя выпросили их обратно и скрылись в неизвестных направлениях.Страх следователей передался и ему, передался без страха собственнойсмерти, а сам по себе, как состояние жизни. Но и Магадан все еще не былсобытием глобальным.
"В мае 1986 года раскаленный кратер чернобыльского реактора No 4поглотил последний мешок песка, перевязанный алой ленточкой, которуюприпятский комсомол заготовил к празднованию Первого мая. В тот месяцПрипять превратилась в город-призрак. Ее жители вошли в число первых100 тысяч человек, которым было предписано покинуть свою землю и домав 30-километровой зоне".
"Количество погибших в течение первых пяти лет после аварии - 7 -10 тысяч человек. К весне 1991 года умерли 4 тысячи ликвидаторов аварии".
"Облучению подверглись свыше 500 тысяч человек".
"Заражено вокруг оказалось 130 тысяч квадратных километров (площадьЧехословакии, ныне - Чехии и Словакии, площадь Нижне-Обского водохранилища по проекту) - слишком большая территория, чтобы ее можно было когда-нибудь очистить или хотя бы эвакуировать всех живущих здесь людей".
"Если ход заболеваемости жертв Чернобыля будет таким же, как у японцев после Хиросимы, должно пройти несколько десятилетий, прежде чем мы узнаем истинные последствия аварии для людей, не говоря уж о здоровье природы".
"В системе бюрократического волюнтаризма, где каждый проект обставлен сотнями постановлений, решений, указаний и согласований, нельзяустановить, какая бумага из числа главных, какая - из второстепенных, ктонесет ответственность за проект, кто - за его исполнение, и судить надо иливсю систему, или - никого... Такие катастрофы, как Чернобыль, отражаютстепень катастрофичности всей системы управления, всей государственнойсистемы".
"Советские власти вину за взрыв возложили на операторов станции, незатронув ни одного лица вверх по иерархической лестнице".
Год за годом вычитывал Голубев подобные цитаты и думал: "А кто, кроме операторов, оставался ответчиком для советской власти и ЦК КПСС?.. Не было нынче ни правой оппозиции, ни врагов народа, ни вредителей - и потому небывало тяжелое для Советского государства наступало время!" - догадывался Голубев, а собственного успокоения ради вспоминал свет в окошке.
Очень мил, очень близок был Голубеву Александр Иванович Воейков(1842 1916). Родной человек и только! Будто вчера виделись, вчерабеседовали, а ведь не виделись и не беседовали никогда. Крупный былчеловек, не совсем уклюжий. Лысоватый. В дешевеньких очках. Беседовать-то он с Голубевым беседовал, но безголосо - голоса его Голубев не слыхал, вернее всего басок, либо баритон. Из дворян. Очень простенько одевался, галстуков, кажется, не знал. Демократ. "По своим общественно-политическим взглядам не поднимался выше уровня буржуазного либерала" (Большая Советская Энциклопедия).
Не по причине буржуазного либерализма, но Воейкова Голубев стеснялся: неприлично подчеркивать близость к знаменитым родственникам и выдающимся умам. Однако же оттого, что ты скрываешь свои привязанности, они становятся еще сильнее, еще выше.
Тысяча семьсот работ, создание науки климатологии, учения о снеге, о реках ("Реки - продукт климата") и другое многое было географией Александра Ивановича, он будто бы уже тогда, век назад, отдалялся от Земли и со стороны наблюдал, как этот шарик крутится-вертится, что показывает глазам человеческим, а что от них скрывает: догадывайся сам. Он был догадлив: надо изучить верхние слои атмосферы! Столько же кабинетный ученый, сколько и путешественник, он на годы исчезал в лесах Явы, Цейлона. Центральной и Южной Америки, вверяя себя тамошним проводникам, лекарям и нравам, изучая их языки, обычаи.
Ничто не ускользало от взгляда А. И. Воейкова: из чего и как, с каким наклоном крыш были построены жилища, какие образовались почвы, какие на почвах произрастали дикие растения и какие возделывались искусственно. Воейков делал выводы и писал труды о климате Японии. Много позже, когда в этой стране возникла сеть метеорологических станций, все его заключения были подтверждены. И "Климаты Северной Америки" пришлись американцам ко двору.
Александр Иванович был первым из тех последних географов, которые еще видели, умели видеть природу природными же средствами, то есть собственными глазами, слухом, осязанием, обонянием, для которых информация еще не заменяла наблюдений и наблюдательности. Как и всякий из "последних", он был чудаковат, десятилетиями издавал на свои средства "Метеорологический вестник", когда же средства иссякли, с удивлением узнал, что существует этакое понятие: гонорар!
Умер холостяком.
Голубев слышал, будто Воейков был влюблен в великую актрису Веру Федоровну Комиссаржевскую (1864 - 1910). "Тоже мне индеец, - удивлялся по этому поводу Голубев, - нашел в кого влюбляться! Надо же!"
В разное время Голубев написал о Воейкове несколько работ, последняя была ему и дорога и тревожна: он говорил, что наши (советские) инженеры-мелиораторы осушают, орошают и обводняют почвы, ни сном ни духом не подозревая о существовании трудов Воейкова - для них достаточно было "Краткого курса" истории РКП(б) - ВКП(б) - КПСС и сталинского плана преобразования природы, они слыхом не слыхали о том, что над территорией СССР существует "ось большого материка Воейкова", широтная ось повышенного барометрического давления, которая, сдвигаясь то на юг, то на север, определяет наступление или засушливых, или избыточно влажных лет.
По существу, Воейков был теоретическим основоположником русских инженерных мелиораций, однако никто его в этом качестве не признавал. Сколько из-за этого непризнания было потеряно - никто никогда не узнает, не поймет.
А что, думал Голубев о себе, что, если он, Голубев, последний воейковецна земле русской? Их и всего-то оставалось раз-два и обчелся, а он -последний? Конечно, великим для Голубева притяжением обладал другойИванович - Владимир Вернадский, но ведь и к Вернадскому надо былоприблизиться не самому по себе, а через посредника. Да ведь и сам-тоВернадский тоже являлся этому миру не без притяжения Воейкова. БольшиеУмы, они словно планеты - определяют орбиты друг друга.
Нет, никак не вмещалось в сознание Голубева, что Александр Воейков,Василий Докучаев, Владимир Вернадский и Сталин Иосиф, Берия Лаврентийда и Хрущев Никита тоже - это все одна страна, одна география... Что иЧернобыль и ноосфера - это все она же.
Голубев приметил одну особенность в истории русской мысли: в нейслучались изумительные, сказочные мгновения.
В литературе: год рождения Пушкина - 1799, Гоголя - 1809, Герцена,Гончарова - 1812, Лермонтова - 1814, Тургенева - 1818, Некрасова,Достоевского - 1821, Островского - 1823, Салтыкова-Щедрина 1826,Толстого - 1828.
Одна женщина, родив первенца Сашеньку в семнадцать лет, могла быпроизвести на свет своего последнего сыночка Левушку в сорок шестьгодочков. Такая реальность!
В географии: Дмитрий Иванович Менделеев - 1834 год (Голубев полагал, что Менделеев не только великий химик, но и столь же великий географ,один только труд "Познание России" его в этом убеждал), Николай Михайлович Пржевальский - 1839, Александр Иванович Воейков - 1842, МихаилВасильевич Певцов (способ определения широты по звездам) - 1843,Николай Николаевич Миклухо-Маклай и Василий Васильевич Докучаев -1846. Если бы не эти десять пятнадцать лет, что бы представляла собоюболее поздняя русская география? Если бы не эти годы, откуда бы явилсяВернадский?
Если бы Россия поняла, по стопам каких знатоков ее земли ей следуетидти в будущее?! Она не поняла, а нынче поздно. Зримая природа ужерасчленена на ландшафтоведение, геоморфологию, гидрографию, на био и нагео, а по частям ее запросто подчинили себе Ленин и Сталин.
Бесспорное доказательство тому было - 26 апреля 1986 года, Чернобыль.
По многим рекам Голубев плавал за свою-то жизнь и теперь ждал какаярека случится для него последней?
И надо же - последней оказалась Припять.
Припять - наиболее значительный правобережный приток Днепра,длина 802 километра. Извилистая. Площадь бассейна 114,3 тысячи квадратных километров, уклоны 0,00003 - 0,00009 (ничтожные, 3-9 сантиметровна километр). Средний многолетний расход в устье 430 кбм/сек, он обеспечивает судоходство на протяжении почти шестисот километров.
Припять соединена Днепровско-Бугским каналом с рекою Западный Буги далее с польской Вислой, а канал Огинский связывал ее с литовскимНеманом. Совсем не то, что сибирские Енисей, Лена, Обь - тысячикилометров текут сами по себе, ни с кем не связанные, и все по одной и тойже стране, а то и по территории одного административного края (Красноярского, к примеру).
Исток Припяти на Украине, затем течет она по Белоруссии, сновавозвращается на Украину и впадает в Днепр. Точнее, в Киевское водохранилище (оно немногим лучше водохранилища Каховского). Главные притокиПрипяти правые: Стоход, Стырь, Горынь, Уборть. Главные слева: Ясельда,Лань, Случь, Птичь.
По берегам реки Припяти стоят городки Пинск (известен с 1097 года),Петриков (с XV века), Мозырь (1155 год), о городке Норовля Голубев не узнал
никаких сроков, зато о Чернобыле узнал: городом стал считаться с 1941 года,перед самым началом войны с Германией, а "в конце XX века стал известенво всем мире".
Еще как стал известен-то!
Припятские земли за последние несколько веков под кем только непобывали - под украинцами, белорусами, русскими, литовцами, поляками,немцами. Когда-то и под татарами тоже, а частью и под французами.
Основную площадь бассейна Припяти составляет Полесье обширнаязаболоченная и залесенная местность, несколько приподнятая по периферии.
Припять - водоприемник многочисленных каналов, которые осушаютПолесье.
Припять издавна знаменита: с левого берега к ней примыкает Беловежская пуща - любимое охотничье угодье польских королей, русских царей,придворной знати, членов Политбюро. Беловежский заповедник знаменитсвоими зубрами.
Три зубра - Ельцин, Кравчук и Шушкевич, - встретившись в заповеднике Беловежская пуща в декабре 1991 года, объявили: отныне России,Украине и Белоруссии быть независимыми государствами. Все трое и нынчеобъявляют о том ежедневно, иногда несколько раз на день.
Река Припять широтного направления, странная, на взгляд Голубева,река: без берегов. Берега, конечно, есть, но очень плоские и однообразные,что справа, что слева одинаковые - смотреть не на что. Хрупкое равновесиемежду водою и сушей, равновесие как бы по договоренности: вода течет вотздесь, а могла бы течь и левее и правее, севернее и южнее - какая разница,берегов же нет. А ведь люди привыкли видеть и запоминать не столько реку,сколько ее берега.
Река Припять едва ли не на всем своем протяжении течет нынче в зонеповышенной до невероятных размеров радиоактивности - Чернобыль сработал.
Когда Чернобыль сработал, руководство Украинской ССР товарищиЩербицкий (секретарь ЦК компартии Украины), Ляшко (председательСовмина), Шевченко (председатель Верховного Совета) и Романенко (министр здравоохранения) не растерялись, не растерялся и товарищ Израэль -председатель Госкомгидромета, и другие московские деятели (Голубев до сихпор никого по имени назвать не мог, разве только Щербину - Министерствоэнергетики). Не растерявшись, эти люди издали весьма строгие указания:
"Информация об аварии должна содержаться в секрете",
"...информация о результатах медицинского лечения пострадавших должна содержаться в секрете",
"...информация о степени радиоактивного поражения лиц, принимавшихучастие в устранении последствий аварии, должна содержаться в секрете".
Товарищ Израэль, обладая наиболее полными данными, клялся и божился (газета "Правда"), что опубликованные его комитетом карты зараженных территорий Украины, Белоруссии и России достоверны, достовернее быть не может.
Карты были ложными, Израэль же приобрел высокий авторитет и вСССР и за рубежом, МАГАТЭ (Международное агентство по атомнойэнергии), что ли, его поддержало? Говорили (или это Израэль сам о себеслух распустил?), будто он удостоен международной премии, будто наМеждународном экологическом конгрессе в Рио-де-Жанейро летом 1992 годаон был встречен чуть ли не аплодисментами. (Голубев знал: Юрий Антониевич, член-корреспондент Академии наук, в Рио-де-Жанейро, конечно,побывал, но заседаний конгресса не посетил.)
Были, были у советских атомных энергетиков покровители за рубежом -и Колумбийский университет и Одюбоновское исследовательское обществоподтверждали, что заражение не так уж и опасно.
Разве что Гринпис, как всегда, резал правду-матку и по Чернобылю, и поповоду захоронений на Новой Земле и в море вокруг, и по другим поводам,но с Гринписом Голубеву не везло, никак не налаживались с ним связи - он только принимал (не раз и не два) участие в совещаниях по налаживаниютаких связей и не более того.
Теперь Голубев плыл на служебном катере по реке Припять в группеэкспертов из трех человек (от России один, от Украины один, от Белоруссиитоже один). Надо же - от России пригласили на старости лет его, Голубева,пенсионера с 1982 года (до 1982-го - доцент, специальность, само собойразумеется, - гидрология), экспертиза нынче состояла в том, чтобы взять наанализ пробы воды из разных точек русла Припяти, с разных глубин.
Дело было нехитрое, два матроса орудовали приборами, два экспертаглядели на матросов не спуская глаз, а третьему, старикашке Голубеву, былонеудобно глядеть на матросов столь же пристально, он попросил у старшины штурвал и повел катер по тихой, едва-едва текущей Припяти, поговаривая со старшиной:
- Здешний?
- Ну откудова нам тут взяться-то? Здешних-то не остается, а чтобы ещеи со стороны откуда-то...
- Страшно?
- Что это?
- Жить здесь - страшно?
- Живы будем - не помрем. Помрем - живы не будем. Один черт.
- А дети?
- Детей, слава Богу, нету. Живу с бабой, и ладно.
- Родители?
- Родителей, слава Богу, тоже нету: отец помер, мать в каких-то краяхбеженствует.
Катер шел ходко, руля слушался, Голубев задавал крутые повороты скреном и на левый и на правый борт, но в допустимых пределах, членыэкспертизы время от времени посматривали на него с неодобрением, затомолоденький старшина отозвался одобрительно:
- Видать, не впервые. Когда учился-то?
- А тебя, мой друг, еще и на свете не было. Может быть, твоих мамы ипапы тоже не было, - отозвался Голубев и вспомнил катер "Таран", НижнююОбь и заколдованный створ Ангальского мыса.
Створ Ангальский, казалось нынче Голубеву, это створ фантастическигибельных, невероятных начинаний эпохи развитого социализма, он ужеперестал быть местной вертикальной плоскостью, пересекающей Обь, он сталплоскостью горизонтальной и накрыл собою огромную страну, из плоскостивозник объем - длина, ширина, высота, - и в этом объеме развивались иразвивались бесконечные створные идеи.
Чернобыль был из числа тех же идей.
Травы в заповедной Беловежской пуще росли в пояс, густые-густые,деревья были окутаны в листву крупную и ярко-зеленую, ягодники - накаждой поляне усыпано, цветы повсюду, осы и одичавшие пчелы гуделигромко и уверенно: нам здесь жить, меду соберем - никогда не бывало!
И птица летела нынче сюда огромными стаями - гусеобразные, хищные,куриные, журавообразные, голубеобразные, кукушкообразные, козодоеобразные, длиннокрылые, дятлоообразные, воробьиные и многие другие, -летели и находили корм изобильный, жизнь веселую и страстную. Птицаразмножалась здесь неуемно и, отлетая на зиму на юг, запоминала маршруты,которыми сюда прилетала, от природы обостренное чувство ориентации впространстве усиливалось у птиц еще больше: кому не захочется, побывав враю однажды, побывать в нем снова и снова! И не привести в рай детей своих?
И живности разной, четырехногой, бегающей, лазающей и землеройной,все возрастало, а не было здесь людей, самых страшных зверей среди зверей,эти боялись, и никто живности не стрелял, люди не хаживали нынчеохотничьими тропами королей польских, царственных особ русского трона. Членов ЦК КПСС тоже не бывало здесь уже несколько лет.
Люди Полесья - древние-древние племена - нынче подаются отсюда на все четыре стороны света, поскольку имеют представление о том, что время делится на прошлое, настоящее и будущее. Вся иная живность живет только настоящим, вот и радуется ядовитому раю; но у человека опять не выходит порадоваться - будущее мешает.
Человеку ничто так не мешает как будущее - войны из-за него,революции из-за него, прогресс из-за него, разводы мужей с женами, жен смужьями из-за него же.
Зато Голубев хотя и плыл по реке Припять в качестве эксперта будущего, но к будущему - он чувствовал - никакого касательства уже не имел.
Плыл, думал: а что, если настало время конфликта между существом и веществом?
Вещество старалось-старалось взрастить существо, взрастило, теперь настал час расплаты: существо пожелало вернуть мир в состояние хаоса - и дробит, и дробит, и расщепляет природные предметы на части и детали, на молекулы, атомы, нейтроны и протоны, высвобождая ту энергию, которая когда-то была затрачена на синтез, на соединение всех этих частиц в нечто целое. Если этот процесс пошел? Пошел успешно? Что тогда?
Может быть, другие планеты потому и безжизненны, бессуществовательны, что уже прошли через конфликт вещества с существом?
Глядя в коричневую воду Припяти, Голубев довольно-таки отчетливо представил себе этот процесс - что и как...
Какими там, на тех планетах, были министры водного хозяйства и первые их заместители (по аналогии с товарищами Н. Ф. Васильевым и П. А. Полад-заде), какой там был министр энергетики, то есть наш Непорожний, какой был на Марсе Маркс и товарищ В. И. Долгих - последний секретарь ЦК партии по вопросам энергетической политики... Можно было и дальше и дальше проводить кадровую аналогию. Не на пустом же месте безжизненная пустота произошла? Странные эти не то размышления, не то видения окончательно разобщили Голубева с двумя другими членами экспертной комиссии, тоже плывущими по реке Припять, и Голубев отошел от них в сторонку, в нос катера, устроился на ящике (из-под водки) и стал воду Припяти разглядывать, как бы даже и погружаясь в нее с головой. Припять же текла тихонечко, как будто с ней ничего не случилось, как будто она не омывала берега ядовитого рая и не собирала в себя воду с его местности, как будто ничуть не была заражена и оставалась рекой Божьей, в которой весело резвятся доброкачественные рыбки, все еще пригодные в пищу. И на уху и на поджарку.
Вот и день стоял над Припятью чудесный, солнечный. Или на том ящике из-под водки Голубев задремал, еще что в том же роде, но только показалось ему, будто на борт служебного катера, в задачу которого входило взять пробы воды на предмет определения степени зараженности реки Припять, - будто на этот борт откуда-то поднялась (спустилась?) группа не то экскурсантов, не то еще кого-то, публика, в общем-то, интеллигентная, негромко люди переговаривались друг с другом, причем на "вы", без нецензурных выражений. Что же касается одежды - были странности: длинные сюртуки и цилиндры, пенсне и трости.
Стали обмениваться рукопожатиями. Господи помилуй, да это же всёбыли самые-самые знаменитые русские географы, родившиеся в тридцатые и сороковые годы прошлого столетия, которых совсем недавно в собственных размышлениях Голубев поминал: что бы, дескать, представляла собою отечественная география, если бы не годы, их породившие? И Менделеев тут был, и Воейков в разночинном сюртучишке, и Пржевальский в военной форме, и Певцов, и еще из другой возрастной группы, например Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович, Голубев и его тотчас признал. Не то чтобы совершенно отчетливые фигуры, но если уже имеешь о них представление, они различаются без труда.
Перегруз служебному катеру не угрожал, катер сидел неглубоко, доватерлинии оставалось побольше полуметра, можно было еще погрузитьтонны четыре, а все, вместе взятые, классики русской географии тянули не более чем тонны на полторы-две. Никакого барахлишка при них не было. Ни малейшего.
- Чем могу служить? - спросил Голубев, стараясь соответствоватьправилам знакомств прошлого века.
- Простите, пожалуйста, нас весьма интересует география окружающей местности, - в свою очередь стараясь приблизиться к современному произношению, ответил Семенов-Тян-Шанский. Пристально вгляделся в Голубева. Через пенсне на длинном-длинном, черном-черном снурке.
- В какой форме интересуетесь? - и еще уточнял Голубев. - В форме пресс-конференции? Митинга? "Круглого стола"? Симпозиума? Рабочего совещания? Протокола о намерениях? Собеседования?
- Господа, - обратился Семенов-Тян-Шанский к своим спутникам. - Я полагаю - собеседование. А? Ваше мнение?
- Разумеется, Петр Петрович, - подтвердил Александр ИвановичВоейков.
- Разумеется, - произнес и Дмитрий Иванович Менделеев.
- Разумеется, разумеется, - подтвердили все остальные.
- Значит, у вас вопросы ко мне? И много ли их, ваших вопросов?
- Десять, - уточнил Пржевальский.
- Все десять, догадываюсь, по ее поводу? По поводу чернобыльскойкатастрофы?
- Так точно! - подтвердил Пржевальский требовательным тоном ирезким взмахом руки.
- Десять - ко мне?
- Были бы весьма благодарны. Вопросы: почему случилось? кто виновен? какие и кому вынесены судебные приговоры? какие и на кого отнесены служебные меры взыскания? какие жертвы уже имели место? какие жертвы и прочие последствия ожидаются? какие оказаны вспомоществования пострадавшим? каковы технические меры предупреждения на будущее? какие и кому выплачены суммы по страховке? какие воздвигнуты скорбные памятники на месте катастрофы и в местах прочих?
"Так и есть, надо обороняться, - ни с того ни с сего осенило Голубева. - Надо идти в решительное наступление! В отношении Пржевальского эт-то будет очень непросто! А хотя и непросто, все равно - с Богом!"
Почему Голубева осенило именно так, а не иначе - он не знал, однако факт есть факт, и весь его организм факту подчинился и принял состояние боевой готовности номер один, и Голубев набрал воздуху в легкие (воздух был почему-то липким) и закричал:
- А при чем тут я? Я, Голубев, при чем? У Израэля спрашивайте! У Долгих! У предсовмина Украины Ляшко! У генсека Горбачева! У товарища Бориса Евдокимовича Щербины - он был министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, он был заместителем председателя Совета министров, он, а не я! У Рыжкова Николая Ивановича спрашивайте, он был председателем Совета Министров, а не я! Я-то - при чем? Разве это красиво все сваливать на рядового гражданина? А если рядовой привлечет к ответственности гениальные умы? Они-то куда в свое время смотрели?
- Позвольте! Но вы же - как это нынче называется? - вы же эколог, если я не ошибаюсь? - спросил Пржевальский, снова взмахнув рукой да еще и пошевелив аккуратными усами.
- И что из того? Что я, министр экологии или - кто? По-вашему, яминистр, да? Нет уж, у Данилова-Данильяна спрашивайте, вот у кого! Онминистр!
- Мы о вас много слышали... - Это, кажется, Певцов Михаил Васильевич произнес.
- Слышали, слышали! Это не довод - слышать! Я не самый главныйэколог. И не самый лучший! Нет и нет! Мои возможности нынче - никаких возможностей, вот и все.
- Не поймите нас превратно. Это теперь общее положение, оно намизвестно: все нынче ругмя ругают президентов, все утверждают, что ониплохие, но ведь лучше-то нет? - развел руками один из классиков, опять же Певцов, автор способа определения географической широты позвездам.
Тут-то Голубев и взорвался. Окончательно.
- Я ведь тоже могу спросить: вы-то в свое время где были? Когдаоткрывали науки - климатологию, почвоведение, прочие ведения? Когдаписали "Познание России" и "Полное географическое описание нашегоотечества" - где? Социализм-то не в ваши ли годы нарождался? Мы-томарксизм из рук не вашего ли поколения получили? Ну?! Где ваша объективность? Где ваша хваленая воспитанность? У вас ко мне десять вопросов, а я к вам сотню наберу!
Дальше - больше, дальше - больше Голубев распалился, вот уже стална классиков наступать, теснить их по левому борту катера, высказываяим все свои подозрения и упреки:
- Вы что явились-то? Не иначе с целью выяснить условия своего бессмертия? Дескать, нынешние поколения того гляди передохнут, я хочусказать - отдадут души Богу, а кто же нас будет помнить? Некому нас будет помнить! Это вас беспокоит? Вам хорошо было в свое время умирать -сегодня умрем, а завтра восстановимся в памяти потомков! А нам, потомкам,каково? Нам перспектива не маячит. Знаете, чем все это попахивает?Злостным эгоизмом это попахивает!
Кто-то из классиков, кажется Василий Васильевич Докучаев, попробовалбыло Голубеву сказать: "Я бы вас просил..." Голубев этого допустить не мог:
- Как будто в конце прошлого, в начале нынешнего века вас, уважаемые, никто не предупреждал? Как будто о грядущей катастрофе ПетрАркадьевич Столыпин ничего вам не говорил? Константин Леонтьев, философ, не вам ли внушал: России социализма не миновать, но это еще не всябеда, вся будет, когда она из социализма начнет выходить! Ну? Примолкли?В то время ушами хлопали, чистенькой географией занимались, а нынче -в прокуроры? Не выйдет! Владимира Ивановича Вернадского среди вас нетли? Он советской действительности хватил, он и об атомной энергии писал, он в советское же время и ноосферу придумал, может быть, он на все ваши вопросы лучше меня ответит? Поточнее?
Владимира Ивановича Вернадского на борту служебного катера неоказалось. Голубев снова присел на ящик, с которого вскочил в пылуполемики, и сказал:
- Примолкли? А я вас слушаю... Ну-ну?..
Ответа не последовало, а когда он глаза открыл, никого из классиковгеографии на катере уже не было: два матроса, два эксперта, старшина катераза рулем, Голубев на ящике из-под водки - вот и весь народ. Катер стоялна якоре, два матроса брали пробу, два эксперта на матросов смотрели. Тихобыло. Было очень тихо и очень мерзостно. "Господи! - думал Голубев. - Дочего же мерзостно! До чего я опустился, если с Воейковым не нашел общегоязыка! Если предал, если подставил великого Вернадского! Если не встал наколени перед Менделеевым, а Семенову-Тян-Шанскому не подал руки! Еслинахамил лично Пржевальскому! Откуда во мне такое хамство?! И зачем яплыву по реке Припять, заранее зная, что данные этой (сотой по счету?)экспертизы никому не нужны, ничего не изменят, только какому-то чиновнику помогут отчитаться в "проделанной работе"? Надо с этим делом кончать!Умереть надо, вот что, - догадался Голубев. - Умереть раз и навсегда, безовсяких там царств небесных, без перевоплощений души, так, чтобы и следане осталось!"
Не надо, не надо Голубеву перевоплощаться в душу счастливого человека,в душу слона или собаки. Человеческое население Земли возрастает чуть лине на миллиард за каждые десять лет, значит, и умирает людей в абсолютныхцифрах все больше и больше, значит, за собачьими душами огромная иблатная очередь, наверное, предварительная запись, он же, Голубев, за своюжизнь в очередях настоялся, назаписывался - хватит! И бесполезно: душа ниодного толкового животного не захочет в Голубеве поселиться, в себеголубевскую душу поселить, на этот счет у него было доказательство.
В комнате его жены Татьяны над ее кроватью висел фотопортретобезьяны орангутанг, кажется, был, большая голова и глаза умные, у людей таких глаз не бывает. А почему бы обезьяне быть глупой? Глупую, ее сразубы съел какой-нибудь леопард. К тому же она ведь не сделала ничего лишнего ни для себя, ни для природы, она готова жить в природе в бессчетныхпоколениях, а природа готова создать необходимые условия для существования всех ее поколений, нет у обезьян и ничего несделанного, это прекрасно. Несделанное присуще только человеку - даже в большей мере, чем сделанное и достигнутое. Зачем обезьяне такая обуза?
Голубев останавливался около фотопортрета над Татьяниной кроватью,смотрел, всматривался. Татьяна спрашивала:
- Очень красивая? Хочешь повесить у себя такой же? У меня естьпортрет не хуже.
Голубев отказывался - не надо! - но признавался:
- Кажется, что не люди должны воспитывать обезьян, а обезьяны людей. Пусть люди выступают в цирке и показывают обезьянам свою сообразительность.
Татьяна смеялась:
- Ну какой из тебя циркач?
Татьяне - что? Она экологом не была, природным человеком себя невоображала, растила Алешу с Аннушкой, и только! Татьяна в свое времяГолубева просила: давай заведем собачку? Голубев наотрез: не надо! Так и невырастил в своем доме ни таксы, ни сеттера, ни пуделя, ни дворняжки какой-нибудь, так что прав у него на собачье сердце правда что никаких, на собачью душу - тем более, не потому ли он, вместо того чтобы продуктивно контактировать с классиками географии, по-совковски разругался с ними?Вдрызг разругался! И возникла в нем пустота, которая возникает только изнеразрешимых противоречий, а еще из ненависти к самому себе: вот уждрянь так дрянь! Но ведь и классики тоже хороши - не смогли загнать егов угол, спустить со старикашки штаны и хорошо выпороть! Никто даже невозразил, не крикнул: "Замолчи, сопляк! Восьмидесятилетний!"
Он бы не замолчал, но объяснился бы: "В нынешнем мире мы говорим: атомная катастрофа! Атом, видите ли, перед нами виноват - не хочетрасщепляться! Не верьте! Это катастрофа человеческого мышления: человеккак целое расщепляется на множество своих собственных цивилизованныхпотребностей - и все дела! Вылезает из собственной кожи - и все дела! Нерасщепить атом ему, видите ли, никак нельзя!"
Голубев сидел на ящике из-под водки - о-о-о! а-а-а! о-о-о! а-а-а! -вдыхал-выдыхал липкий воздух, насыщенный всеми ядами, которые он всюжизнь каким-то образом ухитрялся не вдыхать. Мешанина в голове, как усамого-самого современного перестроечного человека, - и самоуничижение,и страсть к сварам, и низвержение авторитетов, и тоска по ним. Вдругпромелькнула тоска по Евклиду - Евклид полагал, будто параллельные линии пересекаться не могут, за ним и классики русской географии так жеполагали: существование человека никогда не пересечется с существованиемприроды.
Пересеклось. Не кто-нибудь, а Николай Иванович (опять Иванович!)Лобачевский (1792 - 1856) создал неевклидову геометрию, доказал: могут.Доказал: природа пространства - это совсем не то, что понимал Евклид.
Именно в такой стране, как Россия, и должна была возникнуть геометрия Лобачевского с пересекающимися параллелями. Больше негде было такой геометрии-географии возникнуть.
Так что фантазируй не фантазируй - дело ясное: надо кончать. Начиналгидролог Голубев на Оби, в заколдованном створе Ангальского мыса, кончаетна отравленной Припяти - логика!
Эпизод за эпизодом, эпизод за эпизодом, но ведь какой-то обязательнодолжен быть последним?!
Голубеву к его судьбе в свое время, в Боткинской больнице, былоприбавлено тридцать - куда больше-то? Зачем ему еще один, два, три,четыре, а то и пять? Одним словом, решение было окончательным, а разтак - легче стало Голубеву, недаром же говорится: подписано - и с плечдолой!
Вернулся Голубев в Москву после Припяти. Татьяна - совсем старушка, согнулась в три погибели, но по-прежнему хлопотливая, спросила:
- Ты приехал?
- А ты как думала? Не приеду?
- Я так не думала, - замахала Татьяна руками и стала рассказывать, насколько повысились в Москве цены за время его отъезда.
- Дети не звонили?
- Аннушка звонила. У нее все в порядке, она новый фасон платьяпридумала. Вечерний. Строгий...
- Строгий? На строгости нынче далеко не уедешь. Алешка звонил?
- Алеша, ты же знаешь, все еще во Франции. Лекции читает. Оченьуспешно. По ядерной физике.
- Он так тебе и сообщил - очень успешно? По ядерной?
- А зачем мне сообщать? Я и сама прекрасно знаю!
- Я спрашиваю: звонил или не звонил Алешка?
- Не звонил.
- Так бы и сказала.
- Так и говорю.
В тот же день Голубев приступил к наведению порядка в своих бумагах.Дело-то, в общем, безнадежное - бумаги Голубева, как только они у него появились, неизменно пребывали в ужасном беспорядке, и он не знал, как иначе может быть: заведешь для бумаг папки по темам, пронумеруешь - вторая, третья, двадцатая, но бумаги по большей части такие, что каждую в зависимости от содержания можно положить и в первую и в двадцатую папку.
Мастером этого дела, конечно, была Татьяна, экономист-плановик, лет тридцать-сорок тому назад она предлагала мужу свою помощь, но муж сказал: "Что-о-о? Нет уж, нет уж, я сам!" С тех пор сам как рыба об лед бьется. Только сам. Ну и другие дела нынче были: письма написать, кое-кому позвонить, да мало ли что.
Голубев любил цифры, которые кончаются на семь (или на семь делятся), в древности такие цифры тоже почитались, поэтому он и назначил себе срок между 7 и 17 августа, ничуть не сомневаясь в удаче своего начинания: настолько-то он был природным человеком, чтобы в этом заключительном деле природа пошла ему навстречу?! Нет сомнений - пойдет!
А еще: он лежал в кровати и взывал к мыслям. Мысли приходили, но были если не хуже, не слабее предшествующих, то и не лучше и не сильнее. А жаль! Он-то надеялся, возлагал большие-большие надежды: дескать, в эту голову, которая приняла столь неординарное решение, и мысли должны прийти отнюдь не ординарные, откровение за откровением! Ну что поделаешь - чем богаты, тем и рады.
Каждая судьба, начиная с зачатия, имеет своей задачей проникать сквозь иголочное ушко.
И Голубев проникал. Вспомнить писаря, который перепутал назначения: направил его в 22-й стрелковый полк вместо полка 20-го. Почвоведа Курочкина вспомнить, который в 20-м погиб вместо гидролога Голубева. А сколько подобных же случаев? Не перечесть!
Пошленький анекдотик. Доктор ставит пациенту диагноз: "Должен вам сказать, что вы импотент. Не огорчайтесь, но это так!" "Спасибо, доктор, большое спасибо: у меня как гора с плеч!"
Не так-то просто было на две-три недельки (оставшиеся до 7 - 17 августа сего года) обустроиться в мире чистой науки. Если бы он никогда не бывал в том мире - другое дело, но он там бывал, отчетливо представлял себе все значение, всю прелесть чистоты, и достигнуть ее повторно - не получалось.
Собеседников не хватало - Азовского и Полякова. Голубев давно уже жил один-одинешенек, и в заключительном эпизоде на собеседников ему рассчитывать опять же не приходилось.
По привычке Голубев полистал Большую Советскую, третье издание, в красном переплете. На букву "с": самоубийство.
Ничего толкового, ничего кроме неопределенных юридических (псевдоюридических?) суждений - кто и за что отвечает, если... Ну и наплевать! Он коснулся понятия вскользь, как дилетант, не более того. Понятие к нему отношения не имело, он ведь не сам с собой, он с природой договорился, природа дала ему санкцию! Он заслужил, он ведет себя корректно, ему можно, другим - ни в коем случае! Представить себе, что министры, президенты, члены Верховного Совета подобно Голубеву сами себе назначали бы сроки? Скажем, полтора-два месяца? Сколько бы они за это время наобещали, сколько бы тайно от своих избирателей наголосовали в кабинках, сколько раз успели бы объявить о режимах особого управления! О новых конституциях! И т. д. Они и предполагая жить обещали не стесняясь, без зазрения совести, а если бы знали - осталось полтора месяца? Как бы они усатые, бородатые, безбородые и безусые - за этот срок постарались?
Танатология, учение о смерти, как ни странно, ничуть не развивается в эпоху цивилизации. В Древнем Египте это учение стояло очень высоко - а нынче? Шаг вперед, два шага назад! И это при том, что в жизни нет ничего более закономерного, чем смерть.
В 1902 году русский ученый А. А. Кулябко впервые оживил сердце,вынутое из трупа, с тех пор и пошло и пошло это О О - "оживлениеорганизма". Тоже мне - мода! Почему-то никто не учитывает, что поалфавиту рядом с О О стоит ОМ - "ожидание математическое", то естьвероятность тех или иных последствий, которые должны наступить вслед за совершенным действием. Конкретно - вслед за О О.
Обижаться Голубеву было не на что: его нынешнее обустройство шло по графику, даже с некоторым опережением - тонус снижался, аппетит снижался, уверенность в благополучном исходе намеченного дела с каждым днем повышалась.
Ходить никуда не хотелось, ни в очереди в магазин, ни в ЖЭК, ни напочту, никуда. Он лежал и лежал, Татьяне говорил - отлеживаюсь послепоездки на Припять. Татьяна верила. Она всегда ему верила, даже тогда, когда он говорил что-нибудь о действительности. О той, которая не могла объяснить себя Голубеву, иначе говоря, Голубев ей был не нужен, но ведь и он не оставался в долгу, и ему - на кой черт нужна была такая действительность? Без такой приятнее, и вот его решение было к обоюдному удовольствию, а наука танатология стала ему особенно близка. Ну прямо-таки как родная! Не бог весть каким он был специалистом в этой области, но не правда ли? - близость далеко не всегда сопровождается профессионализмом.
Какой опыт, какой профессионализм может быть у детей, а ведь соображают!
Дочка Алеши от его первого брака - зовут Наденькой - в семь летперенесла тяжелейшее заболевание, слава Богу, у нее обошлось без последствий, но в детской больнице, где Наденька лежала почти три месяца, где Голубев ее навещал два раза в неделю и чаще, дети очень много, очень умно и конкретно говорили о смерти: кто и когда, кто вслед за кем умрет, кому и какие цветы принесут на могилку, кто будет жалеть тебя больше всех папа, мама, братишка, сестренка или же все одинаково? И о душе шли разговоры: если душа очень захочет, она сможет жить и на том свете - кто ей помешает? Некому! Никто никому там не мешает, никто не болеет, поэтому там и другой свет. Другое дело, если душа не очень захочет. Дети не обладали опытом собственной жизни, вот они и относились к ней объективно как к таковой, без предрассудков, без эгоизма, без утверждений, что жизнь - это твоя собственная принадлежность, что не ты ей, но она тебе обязана.
Эта детская логика в других выражениях, но по смыслу почти полностью совпадала с "чистой наукой", которую тридцать лет тому назад прошел Голубев в обществе Азовского и Полякова.
Эта логика, если вспомнить, была и ему близка едва ли не всю жизнь, с шести лет, когда он стоял на мосту, а под мостом текла и текла река, и течение это остановило Голубева, когда он хотел в него броситься. Будь вода подмостом неподвижна, в неподвижную он без сомнения бросился бы.
Дети... Собственные дети Голубева выросли. По нынешним понятиям,хорошо выросли! Прекрасно!
Аннушка жила в Питере, женщина - огонь, она в свое время вышла замуж за тихого, светлого лицом бухгалтера Генриха, очень скромного, а настала перестройка, бухгалтер этот - ого! - стал большущим бизнесменом.Аннушка уверяла: "Честный бизнес! В нечестный я своему Генриху шагушагнуть не дам!" Вдвоем они и растили двоих детей, мальчика и девочку,голубевских внуков. Аннушка и сама по себе, помимо детей, действовалаочень активно - была ведущим модельером на большом швейном предприятии, была его совладелицей.
Модельером она оказалась поэтическим: носила с собой красивенькую,с загадочными вензелями записную книжку и то и дело изображала на еемеловых, высшего сорта листочках какие-то линии, воротнички, рукавчики, бантики, еще черт знает что. Иногда садилась за стол, задумывалась итребовала от присутствующих:
- Да не вопите вы, ради Бога: я думаю! Я изобретаю! Женский пол пустьтреплется, а мужики - сейчас же заткнитесь!
- Это почему? - удивлялся Голубев. - Почему так?
- Потому что мужики от природы стандартны: брюки в две штанины,пиджаки в два рукава - чего еще выдумаешь? Вот и голоса у них одинаковые, петушиные. Другое дело женский пол: я вот свою доченьку, Машенькусвою, слушаю и в ее голосе угадываю фасоны платьев. Вечерних и повседневных.
Аннушка звонила родителям каждую неделю, Татьяна по звонку чувствовала: Питер! - бросалась к телефону и спрашивала:
- Как живете?
- Нормально! - отвечала Аннушка.
- А дети как? Внучата как? Коленька и Машенька - как?
- Нормально!
- А на работе?
- Нормально! Голубев недоумевал:
- Дебилы наши дети, что ли? Ненормальные дебилы? Или попугаи? Татьяна же счастливо улыбалась:
- Чего тебе еще надо, старый? Нормально, и слава Богу! И Коленькарастет очень способным, Аннушка говорит: в дядю Алешу! Физиком будетнаш Коленька. Ядерщиком. На ядерщиков знаешь какой спрос?
Спрос на ядерщиков резко снижался, но Голубев этого не разъяснял,пусть ее, она ведь в сыночке Алешеньке души не чаяла, до беспамятства имгордилась:
- Он почти что гений! А может быть, и... Все может быть!
- Запомни раз и навсегда, - объяснял Голубев жене, - всего быть неможет! Мужику за пятьдесят, а ты все еще от него ждешь чего-то совершеннонеобыкновенного! Он свои годы уже профукал!
- Мало ли что! Жизнь у разных людей складывается по-разному! неотступала Татьяна. - Алешу - его куда только не приглашают! И в Америку,и в Англию, и во Францию. Бесталанного приглашать бы не стали!
Что верно, то верно, каким Алексей был ученым - отец толком не знал,но в том, что он блестящий лектор, сомневаться не приходилось. К тому женичего невозможного для Алексея по-прежнему не было. Нужно написатькакую-то работу, срок - два месяца? "Два месяца? - рассуждал Алексей. -Успеть можно. Вполне. Арабо-израильская война сколько продолжалась?Кажется, шесть дней?" Нужно прочитать курс лекций на испанском языке?"Ничего особенного. В физике огромное количество понятий произноситсяна английском, английский я знаю!" "Смотри, Алексей, осрамишься! Некрасиво получится", - сомневался отец. "Красиво, красиво! Тем более я жеиспанцев не приглашаю, они приглашают меня. Вот и пусть стараются меняпонять. Хорошенько стараются".
Очень способный хлыщ! И удивительно: Аннушка, та пополнела, солидной стала дамой, представительной, с манерами, Алексей же каким был, таким и остался - тощенький, разговорчивый, легкомысленный. Легкомысленность шла к нему, он умел ее использовать, Голубев и не подозревал, что с таким характером можно быть крупным физиком.
Сам себя Алексей объяснял так;
- Я над любым специальным вопросом думаю ровно час: мой это или немой вопрос? Если не мой - он попросту перестает для меня существовать.Если мой - ищу на него ответ.
А вот в семейной жизни легкомыслие Алексея не срабатывало, он женился в двадцать четыре года, а спустя недолгое время разводил руками:
- Ошибка вышла!
Под сорок переженился, и снова:
- Вышла ошибка!
А ведь в двух браках дважды настрогал по мальчику и по девочке (генетика была в роду Голубевых, что ни семья, то мальчик и девочка).
Вторая Алексеева жена Голубеву не нравилась, первая была гораздолучше, а эта красотка Марлена еще легкомысленнее мужа: уже грузино-абхазский конфликт заварился, она все равно потащилась в Гагры. Вместе сдетьми.
Алексей был в Америке. Голубевы уговаривали Марлену не ехать, она непослушалась.
Спустя месяца полтора Голубев встречал Марлену с детишками навокзале, долго встречал, суток около двух. Расписания и для нормальных-топоездов не было, Марлена же ехала поездом ненормальным, с беженцами.
Двое суток на вокзале (Татьяна привозила ему поесть) - Господи, чегоон только не насмотрелся! Люди вповалку на скамьях и под скамьями, околокасс драки и грабежи, дети грязные, те, что в пеленках, в пеленках неизменных и день и другой, в туалеты огромная очередь, а заплати каким-топроходимцам путь свободен, еще и соответствующую бумажную продукцию предложат (по особой таксе). Были женщины - они испражнялись тутже в вокзале, о мужиках и говорить нечего.
Наконец беженский поезд пришел - слезы, вопли, кого-то ограбили, укого-то что-то потерялось. Марлена чмокнула Голубева в небритую щеку.
- А вот и мы! Мы приехали! Я же говорила: обойдется! Дети некрасивый, сивый с рыжим (в деда Голубева?) мальчик Ольвиан и смуглая красотка, вся в мать, девочка Олимпия - каким-то образом были очень похожи друг на друга, и тот и другая безрадостно и безо всякогоинтереса уставились на Голубева: что за человек? седой? А ведь до отъездана Кавказ с этим человеком отношения у них были дружеские, уважительные, родственные.
Пока выбрались с платформы, из беженской истерики, пока за баснословные деньги нашли левака, чтобы он на своем истрепанном, в пятнахржавчины "жигуленке" отвез их домой, Марлена, ни на минуту не замолкая,объясняла и объясняла Голубеву, какая она все-таки умная, как ловко давалажелезнодорожникам взятки, чтобы уехать, золотой крестик, подаренный ейсвекровью, с себя сняла, а дети так и не проронили ни слова. Приехали наквартиру Голубевых-старших, Татьяна пришла в ужас, принялась внучатотстирывать и мыть, одежонку с них снимать, что-то из одежонки выбрасывать в мусоропровод, что-то зашивать, все это охая, ахая и плача тоже.Детишки понемногу отошли, робко, но стали улыбаться, посмеиваться.Марлена же искренне своим кавказским приключениям удивлялась:
- Как в настоящем спектакле!
Марлена считала себя знатоком театрального искусства, писала пьесы, нопочему-то у нее не получалось, театральные завлиты, злодеи, ее зачем-топрямо-таки преследовали.
Неделю Марлена с детьми прожила в доме Голубевых (и начала писатьновый киносценарий), потом уехала на свою собственную квартиру. Татьяназа это время совсем изошлась - еще поседела, еще сгорбилась, для Голубеваже если уж не вся нынешняя жизнь, так вся перестройка, все заседанияВерховного Совета, все президентские выступления стали с этого времени ассоциироваться с вокзалом, на котором он провел двое суток (президента бытуда! хотя бы на сутки!). Голубев и хотел бы иначе все видеть, но иначе у него,хоть убей, не получалось.
А еще вспоминался ему недавний - месяца два тому назад - разговорс сыном.
Голубев просто так, к слову, упрекнул Алексея в легкомыслии, а тот вдруг отреагировал.
- Ну что ты, право, отец! "Легкомыслие, легкомыслие!" Скажи, что такое легкомыслие? Если я не проповедую ноосферу по Вернадскому - значит,я легкомысленный?
- Вернадский и в самом деле тут необязателен. Но для тебя не существует будущего! Вот в чем все дело!
- А для кого оно существует?
- Для России и для меня. Для миллионов.
- Ну как это оно может существовать для меня, отец, если его уже многие века не существует для России?
- Что-что? Объясни, пожалуйста!
- Дело ясное. При Екатерине Россия выиграла Семилетнюю войну - ичто? Что она имела от этой победы в последующие времена? Ровным счетомничего, одна морока.
- Ну, это дело известное. Что правда, то правда. А война с Наполеоном?
- Россия Наполеона доконала, верно, планы Наполеона не сбылись,верно, он Австрию не завоевал, в Англии не высадился - верно, а нам-токакое было дело до всех этих европейских счетов-пересчетов? Ну сидели быродственники Наполеона на троне в Вене и Неаполе - нам-то что? Нам чтонужно-то было историческая роль, казаки в Париже или собственноеблагополучие, собственное будущее?
Голубев захлебнулся от злости, от собственной растерянности. Алексей,посмеиваясь, будто бы между прочим гнул свое: 1905 год - это будущее?1917 год - тоже будущее? коллективизация и ГУЛАГ - это оно? победа в1945-м - оно? Мы победили, это правда, но теперь побежденная Германияпомогает нам выкарабкаться из ямы. Уступим Японии Курилы - и онапоможет. Мы заняты суверенитетами, кровавыми уже сегодня, а с какимживем завтрашним днем - никто не знает. И спекуляциями заняты. Иворовством. И коррупцией. И алкоголизмом. Это - будущее? Самая богатаяв мире страна ходит по миру с протянутой рукой - будущее? Политика безпрогноза - это авантюра. Наше будущее? Это - как? Это по Вернадскому?
Голубев пришел в ярость:
- Русофоб! Циник! Я и не знал, кого я воспитал!
- Успокойся, отец. С тобой откровенно и поговорить-то нельзя. Будьдобр, успокойся! Если бы я был русофобом, хотя бы человеком не русским,я бы давно из России умотался - у меня на каждый месяц две такихвозможности. Но я человек, к твоему сведению, русский. У моего отечестванет будущего и у меня его нет - вот и все. Так бывает. И не очень редко. Неу каждого человека есть будущее и не у каждого народа. История этоподтверждает - неужели непонятно? Лично мне понятно, но я не бегу изРоссии. У меня две семьи, и обе здесь. Значит? Значит, я патриот. Если япатриот легкомысленный, это логично: уж наверно, я последний в нашемроду патриот, а все последние всегда легкомысленны. Как ты думаешь, отец,что такое легкомысленность?
- Наверное, отсутствие глубокой мысли.
- Ничего подобного! Просто легкомысленный человек недолго помнитвсе плохое. Я когда-то, лет двадцать тому назад, один час шестнадцать минут думал и пришел к выводу: все плохое и все самое трудное - не мой вопрос, не моего ума дело. Вот и экология - да разве она моего ума? Вот и вы,мои старички, тоже русские. Тоже в России. Ну вот и терпите, набирайтесьлегкомыслия. Тебе, отец, с Владимиром Ивановичем приходится терпеть.Трудновато? Да?
Голубев был ошеломлен, не нашелся, что сказать. Еще и потому ненашелся, что Алексей вдруг погладил отца по голове. И слегка по плечу. АГолубев не припомнил другого такого же случая - не было.
Такой разговорец с Алексеем два месяца назад.
Перед Голубевым был его сын, малознакомый человек, легкомысленный, но - муж, с собственной логикой. Перед его логикой отец отступал, хоть и не признавался в этом. Не повлиял ли тот разговорец и на встречу Голубева с классиками географии? На реке Припять?
Все может быть: повлиял.
В России принято умирать с музыкой, вот Голубев и устроил музыкуклассикам-географам. Почему бы не устроить похоронную сюиту, еслимелодия сама напрашивается? Почему бы не сорваться с цепи? Уважал-уважал классиков, считал себя продолжателем их дела и вот аскандалил. Не для того ли, чтобы самые невероятные для себя вещи приравнять к нулю? Приравнял, а тогда никакие величины над тобой не тяготеют, и вот уже ты свободен принять окончательное решение:
- Даешь занавес!
Время шло. 2 августа 1993 года, времени оставалось минимум четыре дня, максимум пятнадцать. Голубев сожалел: почему прекрасная мысль не пришла к нему на год-другой пораньше? Хотя бы на полгодика. На четверть годика. Припяти, что ли, ему не хватало?
Он, Голубев, два месяца тому назад глаз лечил - катаракта, хлопот было, хлопот! Он к Святославу Николаевичу Федорову хотел устроиться в больницу - не вышло, а в больнице рядовой ему сделали что-то так, что-то не так, пришлось дважды ложиться в больницу, в палате больные здорово матерились по политическим и другим поводам, играли в карты и выпивали, все это Голубеву не нравилось, он вздыхал, - а что поделаешь? Ничего другого не было, быть не могло. А выход был: уже тогда принять решение - и черт с ней, с катарактой, не все ли равно стало бы, есть она или нет ее?
А зачем было Голубеву, старику, пенсионеру, два-три лишних месяца, два-три лишних года толкаться в очередях? Давиться в трамваях и метро? Бр-р-р!
А зачем Голубеву был и еще какой-то плюс к тридцати, если само-тоэкологическое движение в России быстро-быстро шло на убыль, если егоприбрали к рукам дельцы и спекулянты? Заплатят такому специалисту "как следует", и любая экспертиза с предусмотренным результатом - вот она, готовенькая: экологическое состояние Н-го комбината удовлетворительное, рекомендуется осуществить такие-то и такие-то мероприятия...
А то экологический пароход поплывет по Волге либо по пути из варяг в греки, в каждом городке экологи (артисты, писатели, лекторы) останавливаются, устраивают для местных жителей концерты, танцуют, просвещают народ по проблемам охраны природы, играют на гармонике, на других музыкальных инструментах - и вперед, к следующему причалу!
Голубев в таком вот экомаршруте однажды участвовал. По Волге. Маршрут был трехнедельный, он не выдержал и через неделю сбежал. И это в то время как среди разрухи и безвластия снова возрождаются проекты переброски речного стока? Упаси Бог! Снова васильевы, полад-заде, воропаевы - упаси Бог!
Был у Голубева и технический вариант, по всей вероятности, прогрессивный: со времен болезни сосудов сердца и головного мозга, с тех счастливых времен, когда он беседовал с Азовским и Поляковым, он не мог спать на левом боку: засыпает прекрасно, безмятежно, а спустя час-другой просыпается от судороги предсмертной - сердце бьется, в голову удар.
Так вот чего бы, кажется, проще: всякий раз засыпать на левом - рано или поздно должно ведь сработать? Мгновенно? Но что-то мешало провести такую серию, которая и на год могла растянуться, и каждый вечер на ночь глядя он лез бы в петлю очень ненадежную - то ли петля выдержит вес тела, то ли не выдержит? Нет, этот способ Голубев не мог счесть благородным.
Или вот: характер у Голубева стал прямо-таки дрянь." Раз в неделю емухотелось бить окна, раз в месяц - посуду, еще что-нибудь, а ворчать, дескать, "и чего живу, когда помирать давно пора?" - так это чуть ли не каждый день. Окна он не бил, посуда, к сожалению, билась сама, замечания по поводу смерти до поры до времени были некорректными, даже унизительными: ворчать ворчишь, а не помираешь. Зато когда к нему пришла счастливая мысль, тут все и встало на свои места, и впервые в жизни он был уверен: завтра будет лучше, чем сегодня, и так до самого конца! Что и говорить - обладала река Припять собственной, ни одной другой реке несвойственной мудростью, научила плавателя Голубева!
А еще беда человеческая: разучились люди умирать. В суматохе, никто неисповедуется перед смертью, родственники не собираются попрощаться сумирающим - разве что похоронный митинг устроят: "Мир праху твоему,отличный товарищ!"
Войны, дележ суверенитетов, одиннадцать чемоданов вице-президентаРуцкого в России, бесчисленные чемоданы в других странах бывшего СССР,жизнь - копейка (рубль, два рубля по новому курсу), ну а если жизньтак дешева, откуда же взяться дороговизне смерти? Высокой ее квалификации? Похороны - да, стоят дико дорого. Но умереть стоило гроши.
Средства массовой информации тоже смотрят на вопрос сквозь пальцы обратились бы, не откладывая на будущее, к Голубеву, покуда он ещев памяти, много любопытного могли бы почерпнуть. Но ТВ не интересуется, а Голубев даже от Татьяны скрывается:
- Отдыхаю... После Припяти... Отдохну - поговорим.
Представить себе невозможно, но был человек, который догадался о том,как в действительности обстоит дело, почему день-деньской лежит и невстает Голубев, что Голубев задумал. И по телефону догадался-то, по самой, казалось бы, неуловимой интонации.
Этим человеком был Мотька Краев, он позванивал между десятью идвенадцатью утра, потом сказал:
- Брось дурить, Николашка. От меня не скроешься!
- От тебя не скрываюсь, - признался Голубев. - Бесполезно. Однакоучти: это дело не твое!
- Вот так раз! Не мое! Оскорбить меня хочешь?
- Нет, право же, Мотя, не лезь не в свое дело. Тем более дело решенное!
- Честное слово - решенное? Если так, не полезу.
- Я тебе благодарен. Скажи - а ты неужели не собираешься? До хаты?
- Вот еще! Будто у меня других нету хлопот! Их у меня и без этогопо уши!
Они еще потрепались, потом Мотька (за восемьдесят, а он все ещеМотька!) сказал:
- Давай кончать. А то у меня слезы на глазах. Желаю успеха!
- Это я тебе желаю: будь здоров!
И Голубев отдыхал в полном смысле слова, как никогда в жизни,вспоминая то, что ему и хотелось и требовалось вспомнить, о чем стоилозаключительно подумать.
Об Асе думал: Ася не обманывала, когда сказала главному врачу детскойбольницы, что уезжает того ради, чтобы умереть. Так оно и было, точно так,и уверенность эта еще подкрепляла его спокойствие: не он один принялподобное решение, Ася уже давно-давно приняла такое же, разные обстоятельства жизни приводят к одинаковым решениям. Снова очень близка емуАся. Мало все-таки он о своей любви до сих пор думал, мало, мало! Пустьи не стала их любовь их настоящим, но разве только о настоящем людидумают?
Время шло. График исполнялся. 4 августа 1993 года было, и тут интересно сделалось Голубеву: почему же все-таки он природный человек, чемприроден? Сомнений не было, а все-таки? Был же какой-то смысл, какие-то у него склонности, вот он (по Вернадскому?) и ощущал живое вещество. Вжизни своей он никогда не имел собаки, но неизменно ощущал себя средимножества собак, кошек, лошадей, слонов, жуков и червяков. Хорошо этоили плохо, но существование жизни было ему значительнее какого-либосущества, а любой пейзаж уходил за видимый горизонт в пространство земного шара, а вращение этого шара вокруг собственной оси и вокруг Солнцабыло и его собственным вращением, он это улавливал.
Как жаль, как жаль, что в свое время ни Азовскому, ни Полякову онне успел об этом рассказать!
Так или иначе, а с некоторого времени и едва ли не каждый день Голубев переживал часы ненависти к себе. И не по одному, а по множеству пунктов.
1. Да, он выступал против проекта Нижне-Обской ГЭС, да, одержалверх, был очень горд. Но если бы ГЭС построили, если бы она дала ток, разве он, Голубев, отказался бы от нижнеобских киловатт-часов? Ни в жизнь!Как пользовались бы энергией Нижне-Обской ее проектировщики инженеры Чиликин, Мальков, Большой Начальник, сотрудник странного учреждения Томилин, так же, не больше, но и не меньше, пользовался бы и он, Голубев.
Фарисейство!
2. Когда-то он сказал Асе:
- Ася! Ты любишь меня только на расстоянии, вблизи - ничуть. Вблизи, случается, ты меня ненавидишь!
- Если и ненавижу, бывает, но все равно потому, что люблю, ответилаАся и вскоре скрылась от своей любви.
Он все еще любил Асю, живую ли, мертвую - не знал какую.
3. Он никогда не понимал своих детей - Алешу и Аннушку. Они тоже не понимали его. Следовательно, жизнь его была неполноценна.
4. Чем очевиднее истина человеческого бытия, тем она беззащитнее -давно надо было догадаться, а не только что.
Нет ничего реальнее аксиом, между тем защитить аксиомы можно лишьс помощью неестественных доводов, и это только говорится, будто аксиомыи догмы не требуют доказательства. Еще как требуют! Вот этого-то он никогдаи не понимал, недоумок. Недоумок и есть!
5. Чернобыльская катастрофа - это вовсе не частный случай современности, но сама современность, это чернобыльская действительность экономики, нравственности, государственности, общественной жизни, не говоряуж об экологии. Вот в какой действительности он жил, не справляясь с задачей жить, не умея задачу обдумать.
6. Голубев сам о себе воображал, будто он борец. Да еще какой! На самом же деле никакой он не борец. Его природным предназначением былоразвивать тезис Воейкова "реки - продукт климата", изучать формированиеречного стока, опираясь на теорию вероятностей и конкретные географические условия. Вот и все. Так оно и было бы, если б с какого-то потолкана него не свалились Гипроводхоз, Минводхоз, Минэнерго, а ему пришлосьпротив них обороняться.
Он всю жизнь просидел в обороне, потому в голове его так и не зародилось ни энергетической, ни мелиоративной альтернативы, которую можнобыло бы выдвинуть против своих противников. И вообще, может ли бытьэколог нападающим? Эколог всегда обороняется, оборона никогда не приносит решающей победы. Экология - это наука не прогресса, а стабилизации.
7. Ничего-то он не открыл в природе, ни одного неизвестного ее качества и закона, ни одной ее тайны даже чуть-чуть не приоткрыл. Должно быть, предвидя этот исход, еще ребенком он хотел броситься в реку с моста. Вот когда он был умен!
8. Если на то пошло, значит, ему надо было поступать не на географический, а на юридический факультет. В США 85 процентов всех проектовприродопользования проходят через суд, а у себя в стране Голубев так и не смог начать ни одного сколько-нибудь заметного уголовно-экологического процесса, привлечь к суду крупного экологического преступника.
9. Голубев чем дальше, тем все сильнее чувствовал себя одной шести-миллиардной частицей человечества. Быть всего-навсего 1/6 000 000 000 чего бы то ни было - это очень прискорбно, без самоуничижения при этом необойдешься. Он и не обходился.
10. Голубев был русским человеком, а кто это такой - русский человек сегодня? Во что он верит? Какие свободы и нынче ему предоставлены?Свобода грабежа (не умеешь грабить - ограбят тебя)? Свобода нищенства(не будешь богатым - будешь нищенствовать)? Свобода лжи (не умеешьлгать - оболгут тебя)? Голубеву припоминалось: когда-то в союзном парламенте премьер-министр Рыжков предложил повысить цены на 30 процентов.Что поднялось! Парламентарии-оппозиционеры заявили, что они лягут нарельсы, но не позволят грабить народ! Теперь они у власти (к власти ихпривели гэкачеписты, это тоже русская ситуация). Кто же виноват? Русскийчеловек всегда и тщетно ищет виновников. Но не сам ли он и виноват?
11. Голубев-то разве не виноват? Куда ни кинь - везде! Ну а если ужон юрист, если он прокурор, так прежде всего самому себе.
12. С некоторых пор Голубеву стало казаться (казаться ли?), что он начьей-то худой заметке. Вот уже и газеты перестали печатать его статьи поэкологии. Трижды в последний год были сняты его выступления по ТВ.Видимо, так и было: он отработанный элемент, а двенадцать пунктов - цифра для случая вполне подходящая, не надо тринадцатого. Двенадцать тоже возводится и в квадрат и в куб и т. д.
В конце-то концов он ведь переживал счастливые дни, рассчитываясь ссамим собою по своей воле - вот уж свобода так свобода!
Вот уж свобода так свобода, но пункт тринадцатый и в этой свободене отступился.
13. Нет, не мог он жить в обстановке таксомоторного парка (No 13?),где нет ни одной новой машины, нет запчастей к старым, нет и ни одноймысли по поводу завтра, а все держится на соплях и хамстве, с которымтаксисты "координируются" с пассажирами, а начальник парка и начальникиколонн тоже строят себе шикарные дачи.
Если же это не таксопарк, а ресторан какой-нибудь или какое-нибудьвысокое государственное учреждение - какая разница? Никакой!
Если уж пункт тринадцатый так или иначе складывался, надо бы оставить его в виде записки.
Он записал строчку, но другого, отвлеченного, содержания:
"Из хаоса еще никогда не возникала демократия".
Проблема переброски, за и против, стала первой (перестроечной?)схваткой между беспартийностью и партийностью. Академики А. Л. Яншин,Г. И. Петров, А. А. Дородницин, В. П. Маслов, Б. С. Соколов былибеспартийными, они и выступили против министров (беспартийных министров в СССР не было, не могло быть), против партийного правительства, в поддержку природы. Не таким уж четким было это разделение на "б/п" и "чл. КПСС", а все-таки было - не удалось Сталину сделать всю интеллигенцию партийной. "Наверное, потому, - думал Голубев, - что беспартийна сама природа - ей чужда идеология".
"К сожалению, - еще думал Голубев, - беспартийности не хватило наперестройку. Невероятный дефицит!"
Слово "природа" соседствует в словарях со словом "Припять"! Специально для Голубева, что ли? А он-то, он-то: до сих пор не сделал из словарей иэнциклопедий выписок всех значений этого слова. Силенок еще хватало, ивот с помутневшим уже зрением, дрожащими руками, но с энтузиазмом онпринялся за дело.
Настольный словарь (1864):
"Природа - то же, что и мир, все предметы, постигаемые нашимичувствами, которых не коснулась рука человеческая, врожденное свойство лица или предмета":
Владимир Даль (1882):
"Природа - естество, вся вселенная, все мироздание, все зримое, подлежащее пяти чувствам, противополагается Создателю".
Большая энциклопедия (1904):
"Природа - окружающий нас мир в своих закономерных изменениях и совсем своим содержанием, насколько последнее не подвергалось еще изменению под влиянием людей, противоположность культуры и искусства. Идеивозвышаются над природой до оценки прекрасного, доброго и целесообразного".
Большая Советская Энциклопедия (1940):
природа - такого понятия в этой энциклопедии нет (есть "Припять","Приручение животных", "Присвоение власти").
Большая Советская Энциклопедия (1955):
"Природа: окружающий нас материальный мир. Вселенная никем несотворена, бесконечна во времени и пространстве. Человек и его сознание есть высшее порождение природы.
Большая Советская Энциклопедия (1975):
"Природа - все сущее, весь мир в многообразии его форм. Объект науки... предельная абстракция, основными характеристиками которой являются универсальность, законообразность и самодостаточность. Общее понятие, задающее принципиальную схему понимания и объяснение того или иного конкретного предмета изучения... совокупность конкретного предмета изучения... Совокупность естественных условий существования человеческого общества... потребление заменяется покорением природы... отношения глобального управления... границы допустимого воздействия... капитализм хищническое отношение к природе... Сама сущность социализма активноблагоприятствует рационализации отношения к природе... на Западе -экологический пессимизм... социализм показывает, что общество,основанное на общественной собственности, в состоянии разумно регулировать свои отношения с природой".
Советский энциклопедический словарь (1990):
"...все сущее, весь мир в многообразии его форм - материя, универсум, Вселенная. Объект естествознания. Совокупность естественных условий существования человеческого об-ва. Осуществление обмена веществ между человеком и П. ...Совокупная деятельность об-ва оказывает все более заметное влияние на П., что требует установления их гармоничного взаимодействия. См. Охрана природы".
Голубев посмотрел:
"Охрана природы - комплекс мер по рациональному (неистощительному) использованию живой и неживой природы... В постановлении ЦК КПСС и СМ СССР в 1988 г. определены главные задачи и основные направления природоохранной деятельности. Создан союзно-республиканский Гос. комитет СССР по охране природы".
Надо же, а он, Голубев, и не помнил этого постановления. Ах, нехорошо, ах, нехорошо! Впрочем?
Впрочем, сойдет: СССР уже нет!
Слишком мало случаев и эпизодов, соединяющих человека с человечеством, а человечество с природой. Природа, ее живое вещество, - тоже ведь общество, а не только среда обитания. Какая же это среда обитания, если любое живое вещество более требовательно к условиям своего существования, чем человек? Южные бактерии, и червячки, и животные не живут на полюсах, но человек живет везде. Это по Адаму Смиту, Марксу, Ленину, Сталину природа не более чем одна из трех составляющих производственной деятельности человека (две других - труд и капитал).
Лето шло вокруг дождливое, ненастное, грозовое, но это уже не касалось Голубева, не его это было дело... Единственно что он воспринимал отчетливо и с удовольствием, это громы: они гремели натурально, без участия художественной литературы, ядерной науки и политики, сами по себе.
Очень приятно! Природа, слава Богу, не забывала его, забытого человека,жизнь которого была тревогой за жизнь.
Голубев был не прочь спрятаться от многих-многих проблем, но прятаться надо вовремя, а не после того как проблема рассмотрит тебя со всех сторон и во всех деталях. Он опаздывал неизменно.
Ядерное оружие безобидно в режиме хранения, но складирование искусственных радиоизлучающих отходов (в том числе и сами АЭС, проработавшие свыше тридцати лет) может разорить самую богатую страну.
"Атомные станции - позорное прошлое человечества", - когда-топрочел Голубев.
Сорок килограммов ядерного урана изымается в Ираке. Этого достаточно, чтобы изменить лик планеты, вес которой составляет 5976 1021 килограммов, а площадь поверхности 510,2 миллиона квадратных километров.
В России первых лет XX века было двенадцать инженеров-гидротехников сельского хозяйства, но один только Жилинский Иосиф Ипполитовичосушил-оросил-обводнил больше миллиона десятин и ни одной десятиныпри этом не испортил. В кадрах Минводхоза два миллиона человек, тысячиинженеров, и они списывают и списывают миллионы гектаров "улучшенных" земель.
Уже Платон был социалистом, уже Аристотель, ученик Платона, социализм не признавал, уже большевики отлучили Платона от социализма: он не выбросил лозунга "рабы всех стран, соединяйтесь!".
Пока двигателями для человека были животные - лошади, буйволы,ослы, верблюды, собаки, олени, - которые двигались со скоростью, присущей им от природы, человек и не вступал в противоречие с природой, но паровая машина, знаменитые Ползунов и Уатт, вывели человека в исходную точку антиприродного движения.
Земледелие, правда, и до сих пор остается природным промыслом, потомучто почвы и растения не допускают скоростей пахотных и уборочныхагрегатов выше вполне определенного предела, близкого к скорости движения лошади, запряженной в плуг либо в жатку. Стоит превысить этускорость - и почвы уплотнятся, как уплотняется дорожный грунт, распылятся, как распыляется дорожная пыль, а стебли растений полягут наземь,минуя жатвенный аппарат, либо вместе с семенами превратятся в бесформенное месиво. Это значило, что земля ставит свои условия земледелию.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги