10. XVI–XIX ВЕКА

ТОРГОВЛЯ НЕГРАМИ И КУЛИ

Можно ли рассматривать как пиратство торговлю неграми?

Нет. Одно время такая торговля была всем дозволена. Затем она велась как контрабанда. Но ее история так плохо известна и часто так напоминает по своим нравам историю пиратства, что нам кажется интересным сделать ее короткий обзор.[50]

В 1441 году Антуан Гонзалес, португальский мореплаватель, вернулся в Лиссабон после морского путешествия, во время которого он первым дважды обогнул мыс Кап-Блан. Он привез с собой несколько африканских вождей, захваченных на далеком берегу и которых он преподнес в подарок инфанту дону Генриху. Черные люди вызвали большое удивление у жителей Лиссабона, но принц не захотел оставить их у себя. Он приказал отвезти их обратно в дикую страну. Гонзалес вновь взял курс к берегам Африки с пленными африканцами на борту; прибыв в те же места, где он взял их в плен, он получил за вождей выкуп в виде золотого песка и нескольких черных рабов.

В этот день родилась торговля неграми.

Гонзалес не побоялся опять привезти африканцев в Лиссабон, где сумел продать их с большой выгодой. Вскоре мода иметь в домах черных рабов быстро распространилась среди жителей города. Португальский мореплаватель разбогател в результате своих нескольких путешествий в Африку; за ним и другие мореплаватели устремились к далеким берегам за чернокожими людьми. В 1444 году была создана компания в Лагосе, чтобы развернуть в полном масштабе торговлю неграми. Острова Гвинейского залива стали центром нового вида торговли. Португальцы организовали здесь факторию, откуда отправляли каждый год от 700 до 800 рабов в Португалию и несколько сотен рабов на Сицилию и в Тунис.

Через некоторое время после открытия Америки испанцы превратили в рабов и местных индейцев. Мы не можем не вспомнить здесь, что жестокое обхождение с индейцами привело к практически полному истреблению завоеванной нации за несколько лет; тут победители обнаружили свою неспособность возделывать землю, оставшуюся в их руках; им необходимы были рабы. Священник Лас Касас поднял голос в защиту рабов; от имени Бога всех христиан он потребовал запретить в испанских колониях использовать негров-рабов, оторванных от берегов Африки. Но именно в те времена торговля неграми стала отличительной чертой колонизации и понемногу была принята всеми правительствами, претендующими на звание цивилизованных.

ИСТОЧНИКИ ДОХОДА

Работорговля неграми была признана легальной сначала в Испании при правлении Карла V в 1517 году и одобрена папой Львом X, затем во времена правления королевы Елизаветы в Англии и, наконец, при Людовике XIII во Франции. Все эти сиятельные принцы признали правомерность такой торговли под предлогом, что негры, не будучи христианами, не могли считаться свободными людьми. Который раз религия того, кто умер во имя гуманности, послужила предлогом к ужасной череде преступлений и беззаконий.

Торговля неграми вскоре принесла баснословный доход королям Испании; они сделали ее объектом своей монополии.

Карл V в 1517 году даровал своим соотечественникам фламандским торговцам, контракты, дававшие им исключительное право поставлять черных рабов в свои внутренние владения, получая при этом неплохой доход, часть из которого они должны были отдавать испанскому королю, своему покровителю и ревностному католику. Так как этот товар имел много гарантий и к доходу от монополии на продажу негров добавлялась прибыль от попутной контрабандной торговли другими товарами, то фламандцы быстро разбогатели; но эти высокие прибыли привели к дестабилизации обстановки: контрабандисты пренебрегали распоряжениями властей, продавцы рабов заламывали такие высокие цены на свой печальный товар, что колонисты приходили в негодование.

Так велика была отвага фламандцев, что они сформировали армию для защиты своих привилегий; эта армия вместе с испанцами прибыла в Санто-Доминго, фламандцы убили губернатора острова и осадили форт.

Жалобы становились все настойчивее, и Карл V был вынужден вмешаться и удовлетворить претензии своих добрых соотечественников.

Его наследник Филипп II, занятый исключительно борьбой с Реформацией, видел во фламандцах только революционеров. Он уменьшил их привилегии, ограничил их торговые льготы и даже совсем отменил их в 1580 году, когда народная революция была уже практически свершившимся фактом.

Но вскоре Филиппу понадобились деньги; необходимо было возместить генуэзцам огромные суммы, одолженные у них королем для снаряжения экспедиции Непобедимой Армады. Филипп, ревностный католик, восстановил привилегию и торговые льготы, пожалованные им на пять лет (с 1595 года по 1600 год) Гомесу Ренелу. Деньги, добытые с помощью порабощения черных людей, служили, чтобы отвоевывать свободу для белых; именно так устанавливаются и упрочиваются тирании. В 1600 году монополия перешла к португальцу Жану-Родригесу Континхо, губернатору Анголы. Этот дворянин должен был по договору поставлять в колонии 4250 рабов в год и ежегодно выплачивать королю ренту в размере 162 000 дукатов. Он умер в 1603 году и его брат Гонзалес-Ваец Континхо унаследовал его контракт. 26 сентября 1615 года концессия перешла в руки другого португальца по имени Антонио-Фернандес Делвас, который обязался ежегодно поставлять по 3500 рабов и выплачивать ренту в 115 000 дукатов. По истечении через 8 лет срока договора еще один португалец Мануэль-Родригес Ламего стал новым концессионером в этих местах. Он в свою очередь ежегодно поставлял 3500 рабов в колонии и платил 120 000 дукатов в королевскую казну. Этот контракт, безусловно, не обогатил его, так как мы видим его приемников, португальцев Кристобаля-Мендеса де Соса и Мелхиора-Гомеса Анхела, заключивших договоры на других условиях. Они должны были поставлять только 2500 рабов и выплачивать 95 000 дукатов в год.

Но к тому времени уже появились флибустьеры; немногие негры, купленные в Африке, прибывали в пункты своего назначения; работорговля стала менее выгодной, даже невозможной в таких условиях; никто не хотел обладать монополией, при которой больше теряешь, чем зарабатываешь. Никто уже не имел торговых льгот вплоть до 1662 года.

В эту новую для работорговли эпоху Доминго Фулло и Амбросио Ломелин взяли концессию на девять лет, в течение которых они должны были ежегодно поставлять 24 500 негров и платить королю 2 100 000 пиастров.

В 1674 году предприятие перешло на пять лет в руки Антонио Гарсиа и дона Себастьена де Силикас, поручившихся за 4000 рабов и 450 000 пиастров; но данному контракту было суждено продлиться только два года. А так как король нуждался в деньгах, то он заключил другой договор с консулатом Севильи, который принес ему за пять лет 1 125 000 пиастров и 1 200 000 рабов; затем 27 января 1682 года другой договор был пожалован в пользу Хуана Бароззо дель Пазо и дона Николаса Порсио из Кадиса, принесший 1 125 000 пиастров. После этих двух предприятий монополию выкупили голландцы; затем в 1692 году дон Бернардо-Франсиско Марин де Гусман, наместник Венесуэлы, получил прибыль от торговых льгот в размере 2 125 000 экю за пять лет.

10 000 ТОНН НЕГРОВ

Португальская гвинейская компания унаследовала его дело с 1696 по 1701 год. Она обязалась по ее собственным словам поставить в колонии «10 000 тонн негров». Но данный контракт породил столько скандалов и трудностей, что по обоюдному соглашению он должен был быть аннулирован при встрече в Лиссабоне 18 июля 1701 года между королем Испании Филиппом V и доном Педро II, ведущим торговлю, как обычно, от имени Сент-Трините.

В глубине души Филипп V мало заботился о прекращении скандалов; что ему действительно хотелось, так это передать привилегию на торговлю в руки французов. Вот почему 27 августа 1701 года этот король, истинный католик, и король Людовик XIV, истинный христианин, условились, что в течение ближайших десяти лет (1702–1712 годы) монополия поставки негров в американские колонии будет принадлежать королевской компании Гвинеи, представленной господином дю Кас, командующим эскадрой и губернатором Санто-Доминго. Данной компании было поручено направлять в течение десяти лет необходимое число негров для нужд колонистов, чтобы таким способом обеспечить «похвальную, чистую и взаимную выгоду» их величествам и их подданным. Уже с начала своего существования компания разбогатела, пользуясь привилегией единственного поставщика рабов во французские колонии Америки. Договор 1702 года обязал ее перевозить в Вест-Индию каждый год 4800 негров обоих полов и всех возрастов из различных мест Африки, кроме островов Зеленого Мыса в виду того, что негры здесь не являлись собственностью вышеупомянутой компании. За каждого негра компания должна была выплачивать королям 33 экю с трех ливров дохода, то есть в год она платила 475 500 ливров. Ввиду растущих аппетитов испанской короны компания выплатила ей аванс в размере 600 000 ливров сверх 4 755 000, выплаченных за десять лет; в счет возврата данного аванса компании были предоставлены полные права на 800 негров в год. Корабли должны были быть французские или испанские; экипажи могли состоять из людей любой национальности, лишь бы только все они были католиками. Кораблям разрешалось входить во все порты по пути следования, где есть испанские офицеры. Негры не могли быть проданы дороже, чем за 300 пиастров каждый на Антильских островах, в Санта-Марте, Кумане и Маракайбо; но во всех других местах компания могла продавать свой «товар» по любым ценам. Его католическое величество поместило работорговлю и все денежные операции компании под защиту всех представителей власти в испанских владениях. Испания предоставляла «свою веру и свое королевское слово упомянутой компании, рассматривая торговлю рабами как приносящую выгоду короне и оставляя только за собой контроль над всеми случаями, которые могут произойти при осуществлении торговли».

В течение десяти лет офицеры королевского морского флота Франции превратились в работорговцев. Данный товар приносил такие прибыли, что Англия начала ревновать; и самыми знаменитыми работорговцами всех стран и времен безоговорочно стали два англичанина — Уильям и Джон Хоукинсы.

Первый, Уильям Хоукинс, жил во времена короля Генриха VIII, который в течение всей жизни осыпал благодеяниями своего подданного и официально присвоил ему весьма почетный титул Навигатора. Ни один англичанин еще не торговал людьми вместе с испанцами и португальцами. Хоукинс, более ловкий, чем его соотечественники, нашел способ нарушить без опасности для себя папские грамоты и приказы королей: он привез в Америку, разумеется контрабандой, негритянских рабов и преподнес их влиятельным людям, с этого момента он стал среди колонистов необходимым торговым человеком. С 1530 по 1532 год он проделал три путешествия в Бразилию и нажил себе существенное состояние. Сжатый рассказ о его различных экспедициях был составлен Хаклуитом.

Его сын, Джон Хоукинс, тоже награжденный титулом Навигатор английскими писателями, унаследовал от отца призвание к торговле. С ранней юности он посещал Испанию, Португалию и Канарские острова. Детальные знания жизни испанских поселений в Америке, полученные им на собственном опыте, и плюс знания, которые дал ему отец, породили в нем желание быстрого обогащения за счет продажи негров. В 1562 году, когда ему не исполнилось еще 40 лет, Джон предпринял первое самостоятельное путешествие. До этого негров покупали на африканских берегах, но Хоукинс решил усовершенствовать методы работорговли и с помощью грубой силы захватил в плен несчастных людей, предназначенных им для длительной перевозки.

Причалив к берегу, он сошел с корабля и вступил в переговоры с вождем туземцев на предмет покупки рабов; затем неожиданно он со своими людьми взял в плен самого короля, его подданных и его рабов и заковал всех в одинаковые цепи. Таким образом, товар ему ничего не стоил, и он мог быстро обогатиться, продав всех негров не очень дорого.

Три экспедиции, предпринятые им за период с 1562 года по 1568 год, принесли огромные доходы, несмотря на некоторые неудобства, которые иногда он испытывал при разговорах с испанскими губернаторами; но Джон всегда умел обойти эти трудности, вовремя открыв свой кошелек; надо даже заметить, что магистраты, наиболее горячо обвинявшие его в ереси, были не последними в списке его должников.

Несмотря на щедрость, какую он проявлял по отношению к испанским офицерам, он все-таки был атакован ими 23 сентября 1568 года. Джон командовал тогда флотилией из шести кораблей. Испанцы сожгли три из них в порту Сан-Хуан де Улуа. Другие корабли в спешке покинули порт, оставив на берегу большое количество пленных, которые вынуждены были выносить ужасное обхождение.

Хоукинсу удалось найти спасение в Англии, но его дела пришли в полный упадок. Королева назначила его казначеем морского флота и позволила ему, согласно выданному патенту, украсить гребень шлема на его гербовом щите фигурой негра, выполненной до пояса, раскрашенной в натуральный цвет и привязанной веревкой.

Контр-адмирал и вице-адмирал, навигатор-работорговец, Джон Хоукинс успешно сражался с испанцами в любых обстоятельствах. Мы уже упомянули, как он умер, в разговоре о Дрейке. Описания его путешествий были включены в сборники рассказов Хаклуита.

Во время правления Стюартов торговля неграми не уменьшилась, но несколько раз делались попытки монополизировать ее в руках нескольких особенно богатых англичан, объединявшихся в компании. Добрый король Карл II и его наследник, набожный Яков II, не гнушались участвовать в четвертой и последней из этих компаний. Яков II был даже одним из основных акционеров компании. Прибыли, которые он зарабатывал этой честной торговлей, святой человек использовал для интриг против своего народа.

После его свержения компания, принесшая ему баснословный доход, была ликвидирована; новый король Вильгельм решил, что в будущем любой англичанин сможет стать работорговцем. Он, так же как и все остальные короли до него, брал Бога в свидетели чистоты своих намерений.

При поддержке короля в обществе носились идеи развития морской торговли и, особенно, торговли неграми. Англия вынашивала проект монополизировать в своих руках эту торговлю, которую до сих пор делили между собой все народы. С этой целью она вела затяжные войны против Испании и Франции, и, наконец, мирный договор, заключенный в Утрехте (1713 год), вознаградил ее ожидания: Англия получила на 30 лет привилегию доставлять негров в колонии двух Америк; и она занималась этим так добросовестно, что за весь оговоренный период перевезла не менее 144 тысяч рабов.

ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ТОРГОВЛЯ

По упомянутому торговому договору, подписанному 26 марта 1713 года, Его британское величество обязано было поставлять в колонии каждый год 4800 негров обоих полов и всех возрастов, имея при этом ежегодный доход в 33 пиастра в пересчете на экю и 3/3 пиастра с головы. На нужды испанской короны Его британское величество выплатил Испании аванс в размере 200 000 пиастров в пересчете на эскудо, заработав полные права на 800 негров в год в счет погашения аванса.

Итак, Его британское величество возглавило работорговлю; Англия так рьяно взялась за дело, что, благодаря отчасти контрабанде, получила огромные прибыли, превысившие доходы от торговли опиумом. В те времена Англия сочетала ряд других привилегий с привилегией на работорговлю. Она получила на 25 лет право на поставку 4800 негров в год, причем за это дополнительное их количество она должна была платить только 16 и 2/3 пиастров. Она получила земли, чтобы основать на них свои фактории, в местах, пригодных для погрузки и разгрузки основного «товара». Страх перед смертью, который помогал держать в руках контрабандистов, сменился на страх перед штрафом. Наконец, дополнительным пунктом договора, чтобы засвидетельствовать Его британскому величеству «желание ему понравиться», Его католическое величество одобрило право ежегодной отправки 500-тонного корабля с европейскими товарами, чтобы вести торговлю с Америкой при условии продажи товаров только во время ярмарок и не раньше, чем прибудут флотилии и галионы из Испании.

Такова суть этого знаменитого договора, который Испания и Франция были вынуждены включить в мирный договор, подписанный в Утрехте 13 июля 1713 года.

Начиная с этого дня, Англия установила свое господство на море не только как мощная метрополия, но и как ведущая торговая держава.

Англия с такой скоростью устремилась в Африку, что некоторые берега черного континента вскоре обезлюдели; здесь можно было встретить только стариков да детей. Речь идет не обо всех африканских районах, а только о тех странах, которые не могли предложить качественный «товар» и куда работорговцы редко наведывались.

Было замечено, что мандинго отличались своей покорностью, ихо — глупостью, негры Золотого Берега — силой, что повышало их стоимость и привлекало наибольшее число торговцев. У королей африканского побережья англичане покупали их рабов, пленников, преступников. Это обстоятельство породило тысячи мелких войн между местными деспотами, жаждавшими нажиться на пленниках. Когда война не могла обеспечить черных королей достаточным количеством пленных противников, а преступников под рукой не было, то они хватали крепких мужчин и женщин, забредших в их владения, и продавали их работорговцам за несколько бутылок водки или несколько стеклянных побрякушек, не представлявших собой никакой ценности.

Матери душили своих детей, чтобы малютки не были проданы в рабство. В Конго же отцы продавали детей, мужья — жен, братья — братьев. Во многих местах негры получали в качестве монет маленькие раковины, выловленные у Мальдивских островов и названные cauri (каури). В те времена негры предпочитали получить за свой «товар» набедренные повязки, изделия из железа, посуду, хлопковые ткани, крепкие напитки. Кроме подобных хозяйственных предметов, вожди желали получить от белых людей оружие и порох. Как только была организована работорговля, европейские торговые конторы потребовали выполнения нескольких обязательных правил: люди, занимающиеся такого рода деятельностью, должны купить патент, все короли Европы должны иметь свою часть прибыли от торговли невольниками. Были установлены регламенты, права и обязанности, которые рассматривались как своего рода хартия между государствами. Некоторые негры стали посредниками, разделившимися на три класса. Посредники первого класса находились на берегу, ожидая прибытия белых людей; их земляки второго класса отправлялись в глубь континента на поиски «товара»; третий класс выполнял самую трудную работу — договариваться непосредственно с работорговцами.

В 1740 году английские работорговцы бороздили все моря: в год насчитывалось 200 невольничьих вооруженных кораблей, которые выходили из портов Лондона, Ланкастера, Бристоля и Ливерпуля. Работорговля прогрессировала такими же темпами и среди других морских держав Европы, кроме Дании, которая мало принимала участия в этом прибыльном деле.

Вскоре привилегии, которые были оговорены для Англии в вышеупомянутом договоре, англичан уже не устраивали.

По контракту, согласно договору, Филипп V разрешил им не только доставлять негров в испанские колонии, но и предоставил им навсегда право ежегодно отправлять в Порто-Бельо 500-тонный торговый корабль с товарами из Европы.

Англичане воспользовались этой дополнительной привилегией, чтобы заняться контрабандой в широких масштабах. Вместо 500-тонного корабля они снаряжали в дорогу 600-тонный, при этом несколько других кораблей такого же тоннажа сопровождали его к берегам Америки и останавливались на некотором расстоянии от Порто-Бельо с тем, чтобы подвозить товар по мере ведения торговли с основного корабля. Затем эта группа контрабандных кораблей отбывала к берегам Мексики.

Испания, как мы уже говорили, оставляла за собой торговлю с Америкой; она присвоила себе право запрета другим странам торговать в ее колониях. Такое претенциозное поведение, не согласующееся с законами общественной экономики, породило, разумеется, множество столкновений. Великобритания не хотела подчиняться требованиям Испании в отношении колоний; она открыто поддерживала контрабанду. Поведение англичан, в свою очередь, сильно разозлило испанцев; они грубо обращались с капитанами контрабандных судов, застигнутыми на месте преступления.

Испания пошла даже дальше; она объявила во всеуслышание, что по истечении срока контракта в 1743 году не возобновит договор. Это уже была страшная угроза для всей торговой деятельности Англии; англичане приготовились сохранить силой все то, чего они добились в послевоенные тридцать лет.

Дело капитана Дженкинса послужило желанным поводом к ссоре двух мощных держав. Капитан явился в Зал заседаний, чтобы рассказать всем об испанских береговых охранниках, которые обыскали его корабль и, не найдя на нем никаких контрабандных товаров, начали его оскорблять, мучить, угрожать смертью. Один из них даже отрезал капитану ухо со словами:

— Отнеси его твоему хозяину королю и передай ему, что с ним мы поступим так же, если представится такая возможность.

Дженкинс забыл при этом добавить, что такое жестокое поведение охранников было лишь возмездием за случаи подобного поведения, сотни раз повторенные английскими контрабандистами. Он не привел пример, касавшийся английского капитана, который силой затащил на борт своего корабля двух испанских дворян, отрезал им уши и подверг пыткам, чтобы вытрясти из них выкуп за их жизнь.

Дженкинс так ловко сумел пожаловаться на свое несчастье, что его рассказ всколыхнул умы англичан.

Несколько эскадр были отправлены в Америку и Средиземное море; затем, когда все главные позиции были заняты, Англия объявила Испании войну. Франция была вынуждена поддержать своего союзника, и во всех странах света полилась кровь из-за привилегий нескольких работорговцев.

В 1748 году Англия получила то, что она так страстно желала, к чему стремилась с оружием в руках, то есть к возобновлению договора в ее пользу; опять она получила монополию на торговлю невольниками, но сумела сохранить ее только на два года. Необузданная контрабандная деятельность англичан привела к тому, что в 1750 году Англия лишилась этой привилегии.

Начиная с этого дня, каждая нация имела право наравне с другими заниматься работорговлей. И с этого же дня Англия начала выступать против такого вида торговли, который больше не обогащал королевскую казну, и, в конце концов, объявила ее преступной.

НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

В течение трех с половиной веков, пока длилась официальная работорговля (с 1442 года по 1815 год), сколько несчастных негров было вывезено из Африки! Думаем, без преувеличения можно сказать, что число их приближается к 32 миллионам. Уже в 1777 году аббат Рейнал подсчитал, что к тому времени 9 миллионов негров были переправлены как рабы в европейские колонии, но результат его расчетов был далек от истинного, так как он изучил лишь немногие английские документы.

Только в 1768 году число рабов, доставленных из Африки в Америку, приближалось к невероятному значению — 104 100 человек. В 1786 году английские писатели известили всех, что число морских перевозок в год составили 100 000, из которых 42 000 приходилось на 130 невольничьих кораблей, которые Англия в те времена использовала только для торговли черными рабами.

Кроме приведения печальных цифр, остановимся на действиях работорговцев в Западной Африке по отношению к местному черному населению. Приведем отрывки из произведений их современников:

«Побережье этой огромной страны света тянется от южной границы королевства Марокко до мыса Доброй Надежды и вдоль всей своей длины принимает в разных местах разные названия в зависимости от природы страны, ее продуктов и проживающих здесь племен. Европейцам наиболее известны нравы негров, занимающихся рыбной ловлей вдоль всего побережья; их обычно используют как гребцов; это добросовестные труженики, но они требуют, чтобы им хорошо и своевременно платили. Негры, занимающиеся сельским хозяйством в глубине континента, не имеют столько пороков и не столь жадны, как их береговые соплеменники.

Работорговля, или право брать в рабство, которое одни люди присвоили себе по отношению к другим, существовало на территории Гвинеи уже очень давно. Несмотря на запреты, обнародованные некоторыми мощными державами Европы, эта отвратительная торговля все еще продолжается с не меньшей активностью, чем раньше, но только тайно. Продажа рабов обычно происходит на всем западном побережье, за исключением нескольких маленьких кантонов, приютов свободы. Вожди племен, привлеченные блеском золота и иностранными товарами, затевают между собой бесконечное число войн, чтобы иметь рабов для продажи. Они применяют продажу людей в рабство как наказание не только по отношению к провинившимся соплеменникам, но также к тем, кто не смог вовремя отдать долги. В некоторых местах, удаленных от берегов океана, есть и такие вожди племен, которые к моменту прибытия корабля работорговца повелевают схватить вокруг деревни всех встречных людей любого племени. Детей засовывают в мешки, мужчинам и женщинам вставляют в рот кляпы, чтобы заглушить их крики. Если похитители попадаются на месте преступления, то возмущенные жители деревни отводят их к вождю, который всегда отказывается признать, что незадачливые преступники действовали по его поручению, и под предлогом вершения правосудия немедленно продает самих же своих агентов подоспевшему негоцианту, с которым он уже давно договорился о поставке рабов.

Продавцы людей, доставляющие свой товар из глубины континента на берег океана, объединяются в группы и, сформировав что-то наподобие каравана, ведут через пространства в двести или триста лье, несколько цепочек рабов по тридцать или сорок человек в каждой, нагруженных водой и пищей, необходимой им, чтобы поддерживать свои силы во время перехода через бесплодную пустыню. Способ удержать при себе рабов и обеспечить покорность этих несчастных, не причиняя им неудобств при передвижении на большие расстояния, придуман весьма ловко. На шею каждого раба надевается деревянный ошейник на длинной деревянной палке, длина которой составляет восемь или девять ступней. Железный штырь накрепко соединяет сзади две половины ошейника, чтобы страдалец не мог высвободить голову. Палка под своей тяжестью опускается вниз перед рабом и из-за своей непомерной длины так мешает двигаться несчастному, что, хотя у него свободны и руки, и ноги, он не может ни сбежать, ни снять с себя это ярмо. Чтобы начать движение, рабов выстраивают вдоль одной линии; конец каждой длинной палки закрепляется на плече впереди идущего раба, таким образом все рабы встают по очереди друг за другом; палка ошейника первого раба в цепочке поддерживается одним из проводников. Чтобы ночью спокойно спать и не волноваться за своих рабов, продавцы привязывают руки каждого раба к длинной ручке его ошейника. В таком положении жертва не может ни сбежать, ни сопротивляться плохому обхождению со стороны жестокого хозяина. Подобные предосторожности кажутся не лишними, так как по африканским законам, если рабу удалось порвать свои цепи, то он становится свободным. Гнусные взаимоотношения между работорговцем и рабом, при которых раб находится в полном распоряжении своего продавца и может быть им публично продан на любом невольничьем рынке, немедленно прекращаются в пользу раба, если отчаянный негр по воле случая или благодаря своей дерзости сумеет сбежать в дороге.

Главарь воровской банды, сидящий под деревом в глуши леса, рассчитывающий прибыль и убытки своего ограбления, долю своих компаньонов, разрабатывающий вместе с ними правила справедливого дележа добычи, разве сильно он отличается от судовладельца, который, сгорбившись над конторкой, с пером в руке рассчитывает необходимое число посягательств на свободу человека для получения прибыли на берегах Гвинеи, который считает на досуге, сколько надо отдать ружей за каждого негра для поддержки местных войн, приносящие еще рабов, сколько купить железных цепей, чтобы заковать рабов по рукам и ногам на корабле, сколько кнутов, чтобы заставить их работать? Так ли он отличается от креола, прикидывающего, сколько ему будет стоить каждая капля пота и крови, которыми негр оросит его поля, и будет ли больше выгоды от негритянки, работающей на земле или занимающейся детьми?

Что вы думаете о таких параллелях? Грабитель нападает и забирает деньги; судовладелец и колонист забирают самого человека и низводят его до состояния вещи. Первый нарушает общественные законы, двое других наносят оскорбление самой природе человека. И это наблюдается во французских колониях даже в XIX веке! У нации, совершившей две революции во имя прав и свободы людей!» (П. Христиан, 1847 год).

А вот что пишет Ван Тенак в своей «Общей истории морского флота»:

«Европейцы занимаются работорговлей на реках Сенегала и Гамбии, двигаясь на своих кораблях против течения и заплывая в глубь континента до подходящего места, где можно бросить якорь. Здесь они снаряжают лодки и направляют их к берегу, к негритянским деревням; когда лодки достигают берега, сидящие в них дают залп из ружей или бьют в барабаны. Это сигнал предупреждения неграм о стоящем на рейде корабле и о том, что его хозяевам нужны рабы. Негры разжигают на берегу большие костры, чтобы дать понять европейцам, что у них есть рабы для продажи, но они отдают обычно за один раз не более трех или четырех рабов.

Работорговцы и посредники торгуют людьми, как мы продаем и покупаем обычные товары. Эта постыдная и кровавая торговля ведется еще и контрабандным способом, но так как это незаконно, то работорговцы чаще применяют в этих случаях силу и хитрость (1840 год).

Рабы делятся на несколько категорий: попавшие в рабство силой или хитростью; проданные своим собственным королем как пленники, добытые в результате облавы на его землях; африканцы, обвиненные в преступлениях; военнопленные. Война, развязанная европейцами на берегах Африки, не имела никакой причины и велась с исключительной целью обрести побольше рабов.

Негры, родившиеся в неволе, составляют пятую категорию рабов. На побережье можно увидеть торговцев, обосновавших здесь магазины по продаже негритянских детей. Матери никогда не продаются со своими детьми. И, наконец, категория рабов, потерявших свою свободу в результате азартных игр. Страсть к игре так сильна у африканцев, что когда они все проигрывают, то играют на свободу своих жен и рабов. Один африканец, мандинго по национальности, все проиграл во время игры, у него оставались только три раба; он сыграл на них и тоже проиграл. Но одному из рабов удалось сбежать, и хозяину-игроку пришлось занять его место.

Проданные работорговцу негры заковываются в цепи, отводятся на борт корабля и помещаются в трюм. Здесь они часто умирают от недостатка воздуха и пищи. Обычно, треть негров погибает от эпидемий, плохого обхождения, тяжелых условий жизни, от отчаяния и бунта, во время которого их убивают. На корабле, бросившем якорь недалеко от Бонни, однажды вывели на палубу негра подышать свежим воздухом. Этот несчастный замечает рядом с собой нож; в ту же секунду, хотя он скован одной цепью со своим товарищем, он прыгает в сторону, хватает нож и убивает матроса, сторожившего рабов; затем, заставляя своего товарища следовать за ним, он убивает еще троих матросов. Но, замечая, что негр, к которому взбесившийся раб прикован цепью, не хочет последовать его примеру, он начинает избивать его, выражая взглядом и кулаками свое полное презрение к несчастному. Удовлетворив свою ярость, он устремляется на поиски капитана, чтобы отомстить тому за все свои страдания; и когда он уже с большим трудом добегает до порога капитанской каюты, таща за собой труп бывшего товарища, пуля из ружья настигает его.

На другом невольничьем корабле рабы решили освободиться или умереть. Двоим из них удается порвать цепи, и они смело кидаются вперед на матросов, сопровождаемые своими отчаянными товарищами, которые идут за ними, хотя скованы друг с другом тяжелыми цепями. Рабы вырывают саблю из рук часового, разбивают кандалы, преследуют матросов и затевают с ними яростный и беспощадный бой, в результате чего матросы вынуждены укрыться на марсах. Негры, не имея при себе никакого оружия, кроме кусков дерева, найденных ими в трюме, направляются к капитанской каюте. Но капитан, предупрежденный матросами, хватает ружье, и под его выстрелами каждый противник, пытающийся проникнуть в его каюту по узкой лестнице, падает мертвым или раненым».

ОЧЕРТЯ ГОЛОВУ

«Матросы воспользовались этим моментом, чтобы спуститься с марсов, и вскоре бунт негров был подавлен. Сразу же после усмирения рабов были оценены потери, которые потерпел работорговец в результате всех беспорядков. Наибольшая часть негров были покрыты ранами; им приказали прыгать в море. Некоторые из них все равно остались бы калеками, а на лечение рабов ушло бы больше денег, чем можно было на них заработать, поэтому от них избавлялись, как от ненужного груза. Негры повиновались с радостью. Те, у кого не было на корабле родственников, бросились в море немедленно; те, у кого они были, задержались лишь на мгновение, чтобы обнять их, и исчезли в волнах.

К помпе! Качать воду! Этот крик несется с брига работорговца, стоящего на рейде вблизи Бурбона. Бушующее море грохотало в двух милях от берега, и выстрел из пушки на берегу требовал от кораблей, стоящих на рейде, травить канаты, чтобы не наскочить на берег. Невольничий бриг дал течь, и, несмотря на усилия восьми крепких рук, вода прибывала. После тщательных поисков удалось найти участок корабля, куда вода нашла себе доступ; порвавшаяся обшивка предоставляла широкое отверстие волне, которая врывалась через него в корабль с силой и шипением. Члены экипажа понимали, что если со всем усердием немедленно не взяться за работу, то опасность усилится и дело может принять скверный оборот. В одно мгновение весь экипаж занял свои места и ему удалось отойти подальше от злополучного берега, рядом с которым гибель казалась еще более неминуемой. Благодаря стараниям каждого матроса, команда почувствовала надежду. Покончив с одним делом, все начали откачивать воду. Но здесь их ждали непреодолимые обстоятельства: на палубу корабля, почти забитую водой, каждую секунду обрушивались высокие волны, сводя на нет эффект от помпы. Необходимо было решиться на отчаянный шаг: сбросить в море груз. Но такая попытка спастись тоже была весьма опасной и могла благополучно окончиться только чудом или в результате применения специальных мер предосторожности. Негры, которых надлежало сбросить в воду и которые никак не могли избежать такой печальной судьбы, должны были принести хоть какую-нибудь победу экипажу тонущего корабля в борьбе со стихией, дорого заплатив за это своей жизнью.

В спешке собрали всех членов экипажа и объявили им об этом плане действий, необходимость которого с каждой секундой становилась все ощутимее. Отвергнутый сначала некоторыми членами команды, он затем единогласно был принят тонущими моряками; и сразу все принялись за его выполнение. Несчастных негров выводили по двое из трюма под предлогом использования их как рабочей силы, и как только рабы оказывались на палубе, им связывали руки, привязывали к цепям на ногах ядра и бросали в море.

Как только капитан невольничьего корабля прибывает на африканское побережье, местные посредники сразу спешат ему навстречу. Рабы к этому времени уже доставлены на берег. Капитан сходит с корабля. Негры, отобранные для продажи, бредут по берегу длинной цепочкой, сгорбившись от усталости и страха, у каждого на шее надет длинный деревянный ошейник, ручка которого составляет в длину не менее шести ступней, а две его половины скрепляются у затылка деревянным штырем. После заключения сделки несчастных запихивают в трюм корабля, и страшно смотреть, сколько людей оказываются запертыми в душном помещении. Жестокость работорговцев и их жадность заставляют их заботиться, чтобы даже маленькое местечко не пропало даром. Здесь же покупаются и железные приспособления, которые служат для удержания рабов на цепи. В первую очередь, это приспособление в виде штанги, называемое рычагом правосудия, снабженное ножными кандалами. Каждая такая штанга имеет примерно длину в шесть ступней; она снабжена восемью парами кандалов для восьми рабов. Затем идет железный ошейник, закрепляемый с помощью болта; в нем есть два небольших отверстия, предназначенные для продевания в них колец цепи и фиксирования их наподобие висячего замка; ошейник служит для прикрепления рабов к длинной цепи либо на борту корабля, либо перед их отгрузкой на берег. Наконец, ручные кандалы на запястьях рук и специальные наручники, которые по желанию можно сжать с помощью винта и гайки таким образом, что пойдет кровь. Вот так обходятся с рабами во время их прекрасного путешествия по океану.

Когда корабль прибывает в порт, где должна проходить продажа рабов, негров быстро приводят в чувство, после чего на борт корабля поднимаются агенты, которые покупают партию рабов для третьих лиц, или же негров отводят на публичную площадь и там выставляют на продажу с молотка, как скотину. Покупатели их разглядывают со всех сторон, щупают и торгуются.

Сколько новых мучений, сколько тяжелой работы обрушивается на этих несчастных негров, как только они попадают в новые руки! Почти два года уходит у них на акклиматизацию в другой части света, в течение которых треть рабов умирает. Их не убивают, потому что за них заплачено золотом, но их бичуют и избивают, после чего несчастные негры все-таки выздоравливают и снова принимаются за изнурительную работу. Рабов не оставляют жить вместе со своими родственниками, потому что вид страданий близких мог бы возбудить в них бунтарские мысли. Когда негр выбирает себе подругу, то ее вырывают из его рук, потому что она носит в своем чреве ребенка, который стоит золота».

КАК ПОЛУЧИТЬ РАБОВ ПО НИЗКОЙ ЦЕНЕ

Мы только что видели, как добывали рабов на западном берегу в странах черной Африки. Но Гарнерей показывает нам, что вожди восточного побережья применяли и другие способы, чтобы достать тот же «товар»:

«Ничто нас более не удерживало в Оиве, и на следующее утро мы должны были поднять паруса, когда офицер гвардии навестил господина Лиара и предложил ему великолепный товар, то есть партию чернокожих, так нужных ему.

— Не знаю, — обратился ко мне капитан, так как именно в этот момент я оказался поблизости, — должен ли я следовать за этим интриганом. Я не удивлюсь, если он заведет меня в ловушку! Однако, с другой стороны, если моя подозрительность приведет к тому, что я упущу выгодное дело…

— Капитан, если вы опасаетесь чего-либо, не хотите ли, чтобы я сопровождал вас?

— Я с благодарностью принимаю ваше предложение, мой дорогой Гарнерей. Отправляемся сейчас же.

Гвардейский офицер долго водил нас по узким тропинкам между живыми изгородями, земляными насыпями и кокосовыми пальмами, пока наконец не остановился перед обширным загоном, в котором свободно бегали несколько здоровенных догов.

— Входите и ничего не бойтесь, — сказал он, проходя первым в загон. — Эти собаки не нападут на вас, пока я рядом. Вот если бы вы были одни, то все было бы иначе… они бы вас разорвали на части больше из желания выслужиться, чем ради удовольствия.

— При условии, что мы позволим им это сделать, сеньор, — ответил я ему, — так как я и мой капитан, имеем при себе по паре великолепных заряженных пистолетов и по достаточно острому кинжалу, так что есть вероятность, что собакам не удастся попробовать наше нежное мясо.

— А! Вы имеете при себе оружие! — вскричал португалец. — Но знаете ли вы, господа, что вы нарушаете правила, установленные полицией?

— Достаточно пустых слов, — сухо прервал его капитан. — Посмотрим сначала товар.

Мне показалось, и я до сих пор не знаю, были ли мое впечатление верно, что гвардейский офицер, узнав, что мы готовы в случае чего защищаться, не выказывал более такого усердия, как накануне, заставляя нас идти на базар, где господина Лиара ожидал его товар. Как бы то ни было, после непродолжительного колебания он направился к полуразрушенной соломенной хижине, которая находилась в дальнем углу загона, с трудом открыл что-то вроде ставней, державшихся до этого запертыми с помощью тонких жердей; это был единственный вход в это жалкое, изолированное от всего мира жилище. Офицер повернулся к нам и пригласил нас проследовать за ним внутрь хижины.

Перешагнув через порог убогого жилища, мы на какое-то время остановились, не в силах различить окружавшие нас предметы; наконец наши глаза немного привыкли к густому мраку, царившему в этой мерзкой клоаке, и мы обнаружили, что находимся в окружении дюжины красивых африканок, самой младшей из которых можно было дать тринадцать лет, а самой старшей — восемнадцать. Все эти рабыни кормили грудью или качали на руках детей, которые при виде нас принялись кричать, как сущие дьяволята.

Ничто не могло быть печальнее того зрелища, которое предстало перед нашими глазами: весь пол был покрыт рваным тряпьем и старыми подстилками из тростника, на которых сидели на корточках или лежали юные африканки, вся одежда несчастных женщин состояла из нищенских лохмотьев, с трудом прикрывавших, как образно выражаются испанцы, их стыд.

Что касается хозяйской утвари, то она была более, чем скромной; на полу мы различили в полумраке большой котел, несколько блюд, кокосовые чашки и дюжину бутылочных тыкв.

Стена в глубине хижины была полностью прикрыта большим соломенным ковром.

Наш приход и присутствие гвардейского офицера произвели, как мне показалось, тяжкое впечатление на юных африканок: они немедленно поднялись с пола, неуклюже приветствовали его и выстроились перед ним прямые, неподвижные, с опущенными глазами.

Что до господина Лиара, то он, преследуемый навязчивой идеей заключить выгодную сделку, сосредоточил свое внимание только на рабынях; он их рассматривал одну за другой со всех сторон, как конский барышник рассматривает лошадей.

— Признаю, что эти женщины достаточно здоровы, — проговорил он наконец, обращаясь к офицеру, стоявшему, сжав губы и с безразличным рассеянным взглядом, и, казалось, делавшему вид, что его мало интересует сделка, которую он собирался заключить с моим капитаном. — Они достаточно здоровы, но что, как вы думаете, я буду делать всего лишь с двенадцатью особями? Кроме того, заметьте, что, погрузив их на корабль сейчас, то есть когда мне еще надо пополнить свой груз, риск подвергнуть их жизни опасности во время длительной перевозки больше, чем если бы я сразу взял курс на Бурбон. Тем не менее, если вы уступите мне рабынь по низкой цене, то, возможно, я соглашусь избавить вас от них.

При этом предложении, высказанном капитаном Лиаром на языке, а точнее, на местном наречии, смешанном с итальянским, португальским, арабским языками и понятным всему населению побережий Индийских островов, я заметил, что африканки, вовсе не напуганные мыслью о новом рабстве, которое их ожидает, устремили на господина Лиара свои взгляды, в которых ясно читалась радость и надежда, пробудившаяся в них от его предложения.

— Эти женщины не продаются, господин капитан, — холодно ответил гвардейский офицер.

— Ба! Так как я вижу, что все эти женщины имеют детей, то, вероятно, вы заставили меня придти сюда, чтобы предложить мне их мужей?

— Их мужей! — повторил со смехом португалец. — Я их продал не так давно последнему работорговцу, который посетил Оиву.

— Но тогда, зачем вы оторвали меня от дел и заставили придти сюда? — вскричал капитан, начинавший терять терпение, тем более, что он уже не раз, как я говорил, становился жертвой мистификаций посредников.

— Чтобы вы посмотрели, не смогут ли некоторые дети этих африканок подойти вам. Среди них найдутся трое или четверо, которые уже достаточно взрослые, чтобы погрузить их на корабль.

— Не стоило отвлекать меня от дел ради такой малости! Но так как я все равно уже здесь, то давайте посмотрим этих крошек.

Пока господин Лиар занимался изучением нового „товара“, я оглядывал жалкое помещение, и вдруг мне послышались тихие голоса, раздававшиеся из-за соломенного ковра, скрывавшего, читатель должен это помнить, стену в глубине хижины.

Слабо веря в лояльность офицера гвардии и ожидая возможное предательство с его стороны, я тихонько приподнял край плетеного ковра, откуда доносились приглушенные голоса. Моим глазам предстали пять или шесть португальцев, одетых в лохмотья и вооруженных ножами, которые сидели на корточках на полу и, устремив взгляды в нашем направлении, тихо беседовали между собой. Это открытие, понятно, еще больше усилило мои подозрения.

Я сделал несколько шагов в сторону офицера.

— Сеньор, — обратился я к нему, засунув руку в карман моих широких брюк и делая вид, что нащупываю оружие, — не будете ли вы столь любезны отослать этих крикунов, которые находятся в соседнем помещении и болтовня которых странно действует мне на нервы?

Португалец, заметив мой жест, побледнел.

— С большим удовольствием, сеньор, — ответил он мне, сопровождая свои слова улыбкой, которую он тщетно пытался выдавить из себя, — эти люди являются моими солдатами, которые… ожидают меня.

— Не могут ли они подождать вас с таким же успехом на улице, а не здесь?

— Конечно, я сейчас же их выпровожу.

Офицер, приподняв ковер, скрывавший вход в другую не менее жалкую комнату, приказал португальским оборванцам немедленно выйти из хижины; они повиновались с ухмылками на лицах.

— Итак, капитан, — обратился я к господину Лиару, который прекрасно понял смысл происшедшей маленькой сцены, — вы закончили ваши покупки?

— Нет, черт побери, — в сердцах ответил мне он, — и я отказываюсь от этой сделки. За каким дьяволом нужны мне на борту два или три мальчугана?! И потом, посмотрите на минуту на этих детей, которых мне хотят продать. Их волосы почти шелковистые, носы — почти орлиные, а кожа имеет цвет меди. Нельзя с уверенностью сказать, что это негры. Никто не захочет купить их у меня.

— Действительно, капитан, эти несчастные крошки больше напоминают португальцев. Но что особенно интересно… не находите ли вы, капитан, что они похожи! И при том очень, очень похожи…

— На гвардейского офицера! — вскричал, прерывая меня, господин Лиар.

— Абсолютно точно, капитан. Но тогда… о нет, это было бы слишком ужасно!

— Что вы хотите этим сказать, Гарнерей?

— Я хочу сказать, что страшное подозрение пришло мне в голову! Все эти африканки, юные и прекрасные, которые имеют на руках всех этих детей, причем, детей португальского типа! Смежные помещения, мужья, которых продали последнему работорговцу, заехавшему в Оиву! Вы понимаете меня, капитан?

— Что именно? А! Я понял… Точно, Гарнерей, вы правильно угадали! Плодовитость этих несчастных африканок приносит доход презренному офицеру! Дети, которых он собирался продать мне, это его собственные дети! Но, надо отдать должное этому мерзавцу, он придумал выгодное дело: каждый год оно должно приносить ему неплохую прибыль.

— Давайте побыстрей уйдем отсюда, капитан, прошу вас. От вида этих несчастных женщин мне становится не по себе!

Офицер все то время, в течение которого я говорил с капитаном по-французски, чувствовал себя не в своей тарелке, так как наблюдал из угла за выражениями наших лиц. Он не мог скрыть улыбку удовлетворения, вызванную нашим объявлением об уходе.

Африканки, увидев, что мы удаляемся, не заключив никакой торговой сделки, подняли к небу влажные глаза в знак благодарности и прижали с любовью к груди своих бедных малюток.

— Сеньор, — обратился я к офицеру, приподнимая соломенный ковер в глубине хижины, — не могли бы мы выйти на улицу здесь?

Мысль опять оказаться среди свирепых догов, которые рычали в загоне, не доставляла мне удовольствия. И не дожидаясь ответа, я быстро пересек сумрачное помещение, находившееся за этим плетеным ковром и вышел на улицу через небольшую дверь. Капитан Лиар поспешил за мной.

Каково же было наше удивление, когда мы, оказавшись на улице, увидели прямо перед собой наше собственное жилище! Однако офицер заставил нас ходить добрые четверть часа, прежде чем привел на свой мерзкий базар: видимо, он хотел все-таки подстроить нам западню.

Что меня еще более уверило во мнении на его счет, так это принужденная улыбка, с которой офицер обратился к нам при расставании, сопровождая свои слова смешно-преувеличенными заверениями в дружбе и преданности. Он пообещал также капитану, что если тому будет угодно задержать отплытие „Дорис“ всего дней на пять, то он достанет ему по самой низкой цене, почти даром, большую партию негров.

Господин Лиар после некоторого колебания, хорошо им сымитированного, согласился на отсрочку дня отплытия своего корабля.

— Гарнерей, — сказал мне капитан, как только гвардейский офицер покинул нас, — этот каналья в настоящее время обдумывает способ, как взять реванш, поэтому мы поднимем паруса завтра на рассвете!

— Черт возьми, капитан, я считаю, это самое лучшее, что мы можем сделать!

24 января, поднявшись вверх по Мозамбикскому проливу с юга на север и идя вдоль восточного побережья Африки, мы подошли к острову Занзибар. Это доставило мне гораздо больше удовольствия, тогда как мое отвращение к жизни работорговца с тех пор, как я увидел ее вблизи, только, естественно, увеличилось».

НА БОРТУ НЕВОЛЬНИЧЬЕГО КОРАБЛЯ

Попробуем теперь представить себе, как выглядел невольничий корабль. Обратимся к А. Мишиелю («Торговля неграми»):

«Во времена, предшествовавшие принятию акта от 1788 года, по которому Англия постаралась как-то урегулировать работорговлю, но еще не видела возможности ее вообще отменить, невольничье судно представляло собой довольно любопытное зрелище. Так как не было принято осматривать и обыскивать корабли, перевозящие негров, то судовладельцы могли строить их по своему усмотрению; они вовсе не стремились скрыть использование своего строения для перевозки живого „товара“, и им не надо было стремиться, чтобы невольничий корабль был максимально похож на обычный торговый. Поэтому подобные корабли имели особую конструкцию и их предназначение угадывалось с первого взгляда.

Невысокая перегородка, что-то вроде деревянной крепостной стены, протянувшаяся от одного борта до другого, делила верхнюю палубу на две части. В задней половине располагался экипаж; по кругу лепились друг к другу каюты офицеров и матросов. Эту часть корабля называли фортом, и такое название было вполне оправдано. Вход на половину экипажа был снабжен железными воротами; две амбразуры, проделанные насквозь в деревянной стене, позволяли разместить в них дула двух пушек. Обычно пушки заряжались лишь сухим горохом с целью успокоить негров, если придется стрелять по ним; никто не хотел разрушить или попортить корабль и свой „товар“. И только в случае чрезвычайной ситуации, если назревало крупное восстание рабов на корабле, могли быть применены крайние меры, в результате которых палуба расчищалась картечью. В течение нескольких минут она покрывалась трупами, что представляло существенные убытки для торговцев.

Открытое пространство верхней палубы второй половины корабля было свободно и предназначалось для построения и ежедневной прогулки негров в те короткие промежутки времени, когда их выводили на воздух.

В обеих частях корабля находились многочисленные люки; все они, за исключением двух, заканчивались железными решетчатыми настилами, цель которых была проветривать нижние помещения корабля; другие два, снабженные лестницами, позволяли спуститься вглубь корабля, где помещались негры. Первый, в носовой части корабля, вел в помещения для мужчин; второй, в задней части корабля, позволял европейцам наблюдать за чернокожими женщинами и детьми.

Не только пол двух межпалубных помещений был покрыт несчастными рабами, находящимися практически все время в неподвижном состоянии из-за тяжелых цепей на руках и ногах, но и на разных площадках также сидели и лежали рабы, тоже скованные и лишенные возможности двигаться. Эти площадки представляли собой боковые полки шириной в восемь или девять ступней, которые шли по кругу всего корабля и находились в пространстве между палубами на расстоянии в две или три ступни от каждой. Рабы, размещенные на них под палубой и над палубой головой к центру корабля, могли, таким образом, только лежать или с трудом сидеть, согнувшись в три погибели. Ноги верхнего ряда мужчин касались голов негров нижнего ряда. В промежутке, который оставался свободным от „верхних полок“, в середине межпалубного пространства, несколько негров лежали вдоль корабля на всевозможных горизонтальных площадках в зависимости от своего роста. Некоторые рабы, которые завершали эти длинные вереницы полок с „товаром“, имели возможность стоять. Женщины и дети были размещены таким же образом, но на них не было такого количества цепей, которые усугубляли страдания и унижения рабского положения их мужчин.

Проходит немного времени после того, как африканцев запихнули в глубину этого плавучего ада, как их дыхание становится затрудненным. Могучие груди жителей черного континента, привыкшие к чистому свежему воздуху, испытывают болезненное удушье. Тяжелый воздух почти совсем не обновляется: страшная жара быстро распространяется по всем нижним помещениям корабля. Особенно страдают негры, находящиеся во втором ярусе; приток свежего воздуха доходит до них только через единственный люк, тот, который снабжен лестницей. Стоны исходят из внутренностей корабля, как из чрева чудовища, поглотившего живых существ.

А когда волны начинают раскачивать корабль, то жалобные стоны усиливаются по мере усиления боковой качки. Во время длительного плавания бушующее море наибольшие страдания приносит несчастным неграм, которые испытывают качку в первую очередь на себе.

Тем временем тропическое солнце безжалостно заливало корвет своими лучами: палуба и боковые части корабля постепенно нагревались и сверкающая поверхность моря тоже частично принимала в этом участие. Внутри корабля температура воздуха становилась невыносимой. „Габриель“ плыла по волнам, как раскаленная печка. С каждым новым наклоном корабля трещало и ломалось иссохшее дерево деревянных покрытий, гвозди и другие железные приспособления разогревались так, что до них нельзя было дотронуться рукой. Бедные негры испытывали муки ада. На верхней палубе матросы, по крайней мере, обдувались бризом, дующим с моря, и их легкие вбирали в себя этот свежий морской воздух. Но рабы чувствовали, что задыхаются в этих межпалубных помещениях, где тяжелый, неподвижный, раскаленный воздух давил на них; некоторые из них после плавания в таких условиях зарабатывали себе неизлечимые болезни. Удушье и жара приводили к тому, что дюжина мужчин и женщин падали в обморок.

Когда корабль уже освещался косыми лучами солнца, потерявшими немного свою резкость, половине негров позволялось выйти из их горячих клеток. Они сразу начинали шумно дышать, как будто их вытащили из пневматической машины. Их грудь поднималась и опускалась резкими рывками. Их выстраивали на палубе, и командир в сопровождении Марникса, появлялся у входа в форт. Каждый из них держал в руке длинный кнут и имел за поясом два заряженных пистолета. Сначала они осматривали рабов, а затем руководили их прогулкой и зорко наблюдали за ними. Они обходили три линии этих несчастных и внимательно их разглядывали. Особенно внимательно капитан вглядывался в их бороды и волосы. Продавцы рабов обманывают работорговцев так же, как конные барышники своих клиентов: с помощью разных приемов они скрывают недостатки своего товара. Главный прием этих жадных мошенников — скрыть возраст своих объектов торговли. Так как зачастую негр имеет хорошие крепкие зубы, независимо от своего возраста, то продавец рабов часто выдает старика за молодого человека. С этой целью он натирает тело негра пальмовым маслом в несколько приемов, пока его кожа не станет блестящей и здоровой на вид. С помощью угольной пыли и сока трав они красят им волосы и бороду. После таких процедур негр выглядит, как юноша, встречающий весну своей жизни; но эта приятная иллюзия быстро рассеивается. Борода и волосы понемногу отрастают, и становятся видны их белые корни, как будто деревья покрылись за ночь выпавшим снегом. Случается и так, что окраска волос была произведена плохо, тогда в скором времени борода и волосы приобретают свой прежний цвет по всей длине. Капитаны, конечно приходят в негодование, обнаружив, что им подсунули старого негра вместо молодого.

Рано утром неграм начинали раздавать их первую за день пищу. Это был густой навар из маисовой муки такой консистенции, что его можно было резать на куски, что очень облегчало деление его на порции. Полпинты воды дополняли этот пир Лукулла. После полудня негры получали еще одну порцию бульона с куском соленой говядины и еще полпинты такой же жидкости. На следующий день они получали то же самое, и так все время, потому что еда никогда не менялась в течение перевозки их в Америку. Иногда, правда, маисовая мука заменялась на зерновую муку из Индии; густая похлебка в этом случае получалась с другим вкусом и немного нежнее. Чтобы сэкономить даже на такой примитивной еде, капитаны кораблей покупали провизию прямо в Африке; они засаливали говядину во время длинных скучных дней, проходивших в ожидании своего человеческого груза».

ПОСЛЕ 1788 ГОДА

Несколько следующих строк, заимствованных у Гарнерея, дают нам представление об облике невольничьего судна в те времена, когда за капитанами уже велось наблюдение властей, то есть после подписания акта в 1788 году:

«Я прочитал с вниманием и не меньшим удивлением все вышедшие в свет до сегодняшнего дня морские романы и я не могу не заявить, что в большинстве из них я обнаружил чудовищное незнание морской жизни.

Романист, бросающий свой невольничий корабль в безбрежные воды океана, никогда не упустит случая замаскировать его под торговый в целях избежать инспекции со стороны властей, а я утверждаю, что такая маскировка невозможна. Я согласен, что в какой-то мере и в каких-то деталях работорговец может изменить внешний вид своего корабля, но никогда ему не удастся так скрыть истинное его предназначение, чтобы он стал неузнаваем в глазах опытных в этом деле людей.

Предназначение судна для торговли неграми становится заметным уже на строительной площадке благодаря усовершенствованию своей конструкции. Построенное для этой цели, то есть с учетом возможности уйти от крейсеров и необходимости создать благоприятные условия перевозки рабов для прибыльной торговли, невольничье судно имеет двойную медную обшивку и пробитые в ней орудийные люки для установки батареи. Кроме того, сохранены пропорции, так его верхняя палуба приподнята над ватерлинией по крайней мере на одну треть выше, чем на корветах и корсарских кораблях. Такая конструкция применяется, чтобы, прежде всего, расположить повыше помещения для негров, построенные на ложной палубе, во-вторых, чтобы запастись большим количеством воды и продовольствия и, наконец, чтобы обеспечить кораблю существенное качество не заливаться водой во время бури на море, так как нет ничего более вредного для здоровья негров, чем морская вода, что можно легко объяснить, если вспомнить, что в жарких помещениях рабов влажный воздух насыщен заразными испарениями, могущими привести к смертельным эпидемиям.

Но даже если невольничий корабль и не был бы специально сконструирован для работорговли, то все равно его предназначение можно было бы узнать по тысяче изобличающих признаков: по экипажу, состоящему из уважаемых людей, по посуде и котлам, по большим лодкам, иногда имеющим палубы и содержащимися в полном порядке, так как они вынуждены часто совершать длительные морские переезды, а также по его артиллерии, оружию и перегородкам. И если бы даже удалось убрать и эти обвинительные признаки, то на борту осталась бы еще масса доказательств, выдающих истинное предназначение корабля, таких как перекладины для поддержки ложных подвижных мостков, доски для изготовления ложной палубы, вид помещений, предназначенных для негров, бревна для строительства поперечного ограждения на верхней палубе и, наконец, огромное количество просмоленной ткани, которая годилась на все.

Прошу прощения у господ писателей-маринистов, которые часто посвящали целые главы для описания способов маскировки невольничьего корабля, но хочу еще раз заявить, что в действительности это невозможно».

ПУТЕШЕСТВИЕ ЭБЕНОВОГО ДЕРЕВА

Попросим еще раз Гарнерея дать нам правдивое описание «путешествия эбенового дерева»:

«На следующий день после нашего прибытия на Занзибар, то есть 27 января, мы приступили, не теряя времени, к приготовлениям, необходимым для приема на борт 250 рабов.

После восьмидневной работы „Дорис“ стала неузнаваемой. Полностью выкрашенная в черный цвет, укрытая огромным тентом, защищенная бортовым ограждением, с 12-ю пушками на борту, из которых только две были настоящими, она превратилась снаружи и изнутри в плавучую крепость, способную противостоять внешним и внутренним врагам, она могла теперь внушить уважение и нашим неграм, и возможным береговым бандитам. Я не мог отделаться от чувства глубокой грусти, которое внушал мне вид нашего корабля, когда все последние приготовления были завершены.

Однажды, когда нам очередной раз доставили товар, капитан пошел на хитрость. Служащие таможни каждый день на закате солнца привозили на борт нашего корабля негров, зарегистрированных в их бумагах; они заставляли рабов подняться на корабль, при этом пропускали цепочку негров впереди себя, а затем, поднявшись сами на борт, тщательно запирали висячий замок цепи, которая удерживала нашу лодку позади корабля, и шли спать со спокойной душой в палатку, временно расставленную для них на юте „Дорис“. Можно не добавлять, что командир таможенного эскорта перед тем, как удалиться на покой, с большой тщательностью в нашем присутствии прикручивал к своему ремню ключ от замка на цепи нашей лодки.

Господин Лиар как-то приказал Финьоле поставить рядом с мусульманами посуду, которую повар „Дорис“ использовал на ужин, и „забыть“ среди этих мисок несколько бутылок с аракой и ликером. Эксперимент удался как нельзя лучше. Через два часа все таможенники Занзибара были во власти сильного опьянения.

— А теперь, друзья мои, — сказал нам капитан, уверившись, что наши сторожа храпят вовсю, — за работу! Разберем на две части нашу лодку!

И, действительно, лодка, так тщательно привязанная и так плохо охраняемая, была построена как двойная, то есть она содержала в себе вторую лодку, которую мы легко вытащили по частям из первой, а затем быстро собрали. Покончив с этим, мы привязали нашу новую лодку к канату, который держал наш якорь, таким образом, что она ушла под воду на расстояние нескольких ступней до поверхности моря; теперь заметить ее было невозможно.

Общее мнение, согласно которому арабов представляют как хитрых и изворотливых людей в делах торговли, достаточно справедливо, но оно будет абсолютно верным, если слово араб заменить на работорговец.

Иметь способ ночью тайно добраться до берега — это еще не все; надо было еще, по крайней мере, найти на берегу рабов, чтобы посадить их в нашу новую лодку. Ибо посредники торговцев рабами, несмотря на все предложения нашего капитана, единогласно отказались участвовать в обмане властей. Однако один их них, более любезный, чем его коллеги, научил капитана одной арабской фразе: „Приведите ваших рабов к устью реки в полночь, мы вам заплатим за них наличными“.

Господин Лиар после трех или четырех дней усиленного изучения этой магической фразы произносил арабские слова уже вполне сносно и возлагал на них большие надежды. Вскоре он применил свои знания арабского языка на практике.

Договариваясь днем с хозяевами рабов, он посылал нас каждую ночь к устью реки, впадающей в Занзибарский пролив в трех четвертях лье к северу от города, перевезти на корабль тех бедняг, которые нас там поджидали.

Эти частые тайные операции, понятное дело, намного уменьшали торговые пошлины, которые мы должны были бы заплатить таможне; только вот это мошенничество должно будет выйти наружу при нашем отплытии; я предвидел, какая разразится гроза, когда арабские власти придут осматривать наш корабль. Господин Лиар, счастливый от мысли получения в будущем солидной прибыли в результате сегодняшней большой экономии, мало заботился об этой несущественной детали, оставив на последний момент все заботы об урегулировании дел с таможней».

КАРТИНА НРАВОВ

«На Занзибаре не существует продажи африканцев с торгов; жители, которые избавляются от своих рабов, делают это только из-за крайней нужды в деньгах; часто они прибегают также к продаже своих рабов, если недовольны их службой или характером.

Негры Занзибара доставляются в данный порт в виде укомплектованного груза либо с близлежащих островов, либо с побережья Африки. Команды кораблей, занимающиеся их перевозкой, обычно немногочисленны и состоят из арабов и африканцев, обращенных в ислам, и все же, несмотря на близость родной земли, малое количество охранников и перевес в силе, не известно ни одного примера, чтобы когда-нибудь рабы восстали на этих транспортных кораблях.

Обычно в Европе бытует мнение, что негры воюют между собой с единственной целью обменять впоследствии своих пленников на порох, оружие, стекляшки и араку, которые предлагают им работорговцы, но это мнение ошибочно.

Несчастные, попавшие в рабство, не являются военнопленными; иногда, действительно, такой факт имеет место, но обычно существуют тысячи других разных причин, по которым африканцы теряют свою свободу.

Для начала, я продолжаю рассказывать об африканском береге, всякий жалобщик, проигравший процесс против себе подобного, становится рабом, но не выигравшего дело, а короля. Таким образом, маленькие короли побережья по понятным причинам подбивают своих подданных жаловаться друг на друга, победивший в споре обычно получает от своего сюзерена меру ликера или и того меньше.

Любовницы негритянских королей, эти несчастные, обучены притягивать взгляды какого-нибудь мужчины, за которым устанавливают наблюдение, и, когда воздыхателя застают в момент обращения к предмету своей любви, он становится рабом. Того, кто пытается сопротивляться чарам красавиц, подозревая судьбу, которая его ждет в результате подобной провокации, негритянки обвиняют перед своим королем как соблазнителя, и его приговаривают к тому же наказанию, Как если бы он и правда был виновен в этом приятном преступлении.

Адюльтер одного из супругов приводит их обоих, и виновного и жертву, к потере свободы. Азартная игра тоже приводит к рабству; каждый день можно увидеть двух противников, которые играют между собой на свою свободу.

Или такой случай: хозяин ставит на игру своего раба и проигрывает его; раб сбегает; хозяин обязан сам стать рабом вместо него.

Во что верится с трудом и что я никогда не принял бы за правду, если бы сам несколько раз не был тому свидетелем, так это тот факт, что глава семьи может продать своих жену и детей, когда ему вздумается; что касается жены, то она может отделаться только от своих детей, а к мужу ей запрещается применять подобную нежность».

КАК СОДЕРЖАЛИСЬ РАБЫ

«Если я немного остановился на нравах африканцев, то только потому, что в Европе обычно они мало известны; теперь я попрошу разрешения описать как можно короче условия, в которых содержались рабы на борту невольничьего корабля, чтобы дополнить мои сведения о работорговле в целом.

Прежде всего, моряки уделяют много внимания чистоте на корабле, что существенно влияет на здоровье как пленников, так и всего экипажа.

Негры находятся под ложной палубой от заката до рассвета. Люки все время держатся открытыми, если только штормовое море не заставит настоятельно их закрыть; но даже в этом последнем случае они никогда не бывают закрыты полностью.

Негры, которых купили и провели через таможню, отводятся на борт корабля на закате; по прибытии, так как обычно они бывают голыми, им выдают по куску материи.

Мужчины от двадцати лет и старше разбиваются на пары, им надевают на ноги кандалы, которые сковывают между собой цепями. В дальнейшем после скрытого наблюдения за рабами, те из них, чье поведение и слова не призывают к мести или бунту, освобождаются от этих унизительных цепей.

Выше я уже описал месторасположение помещений для негров; что касается негритянок и детей, то они укладываются посередине большой комнаты между каютами повара. Как только все рабы прибыли на корабль, каждому негру указывают его место, которое он должен занимать ночью в течение всего времени переезда. Днем, когда негры находятся на палубе, им указывают другие места.

Взрослые и наиболее сильные негры, а также те, кто представляют собой опасность непослушания, занимают переднюю часть корабля; самые молодые находятся также недалеко от поперечного ограждения, отделяющего помещения негров от кают экипажа; дети и женщины располагаются в задней части корабля вместе с экипажем.

Каждое утро, через полчаса после восхода солнца, негров выводят на палубу по четыре человека и обследуют их внешний вид; они обязаны умыться в чане с морской водой и прополоскать рот уксусом, чтобы предотвратить заболевание цингой. После завершения всех утренних процедур начинается осмотр цепей и кандалов, после чего рабов отсылают на их места на палубе, указанные им накануне, которые они обязаны сохранять в течение всего дня.

Первую еду неграм подают в десять часов; каждая порция состоит из шести унций риса, проса или маисовой муки, сваренных в воде; время от времени им добавляют к этому ежедневному рациону соль, сахар, соленые мясо или рыбу, но всегда в очень маленьких количествах. Каждый котелок содержит еду на шесть человек.

Нет ничего более грустного и одновременно любопытного, чем раздача завтрака. Незадолго до того момента, как пробьет десять часов, негры, сосредоточив свои жадные взгляды на окошке в поперечном ограждении, которое служит для подачи котелков с пищей, буквально перестают дышать; на палубе наступает полная тишина, можно было бы услышать даже звук падающего с дерева на землю листа. Эти несчастные, скорее в силу своей природной прожорливости, нежели от голода, забывают на мгновение и будущее рабство, которое их ожидает в далекой стране, и муки кандалов и цепей: сейчас им дадут еду! Только одна эта мысль занимает все их воображение и весь их ум.

Удар половой щетки о палубу говорит об окончании завтрака; после того, как все убрано и приведено в порядок, каждому рабу поручается какая-нибудь работа на весь день.

Одна из мер предосторожности требует максимально загрузить негров работой, чтобы отвлечь их мысли от бунта; одним поручается плести небольшие канаты для использования их на борту; другие перебирают и веют овощи и колосья, предназначенные для их ежедневной пищи; третьи скребут и чистят с помощью кирпича полки под ложной палубой, которые ночью им служат постелью.

Когда рабы заканчивают все тяжелые работы, переводчики разучивают с ними песни, немного нравоучительные и столь же поэтичные, рассказывают им красивые истории, цель которых внушить рабам, что их купили, чтобы освободить от злых хозяев, плохо с ними обращавшихся, и что, как только они прибудут в колонии, для них наступит радостная жизнь.

После подобных сказок, когда видно, что рабы слушают их уже с меньшим удовольствием, на палубе начинаются состязания в силе и жонглировании среди наиболее ловких матросов. Негры, не зная наши маленькие хитрости, постепенно признают, что мы намного превосходим их в физической силе.

Как только пробивают четыре часа, рабам выдают новую порцию еды, абсолютно похожей на утреннюю, которую они встречают с такой же неописуемой радостью. После еды, если стоит хорошая погода, негры часто танцуют, ибо для них нет более приятного занятия, чем танцы, хотя, разумеется, на первом месте у них стоит еда.

Хореографические экзерсисы африканцев абсолютно не похожи на наши европейские танцы. Негру в танце не нужны ни грация, ни специальные приемы; все, что ему нужно, это сила, гибкость и страсть, даже исступленный восторг.

Оркестр непременно состоит из пустых бутылочной тыквы или бамбука, на которых натянуты тонкие канаты, издающие звуки, или, например, там-тама. В то время, как эта дикая музыка, представляющая собой набор беспорядочных звуков, поднимается к небу, помощники оркестра выстраиваются в круг и что есть силы хлопают в ладоши, издавая при этом странные возгласы.

Наконец, негр и негритянка выходят из рядов зрителей и встают в центре круга лицом к лицу, причем так близко, что буквально касаются друг друга. И тут разворачивается целое действие.

Два танцора, сначала холодные и безучастные, стремящиеся только лишь продемонстрировать свою грацию, изображают какие-то непонятные кривляния, которые они сопровождают движениями головы, рук, плеч и преувеличенными гримасами; но это только прелюдия танца, подъем, если можно так выразиться, занавеса.

Вскоре, разогревшись от огня взглядов партнеров, они меняют темп. Теперь перед нами не человеческие существа, теперь они превратились в рычащих от избытка любви тигров! Описать их безудержное возбуждение, их безмолвную экзальтацию, их безобразно выспренние крики было бы для меня невозможным, как невозможность прикрыть наготу газовой накидкой.

Наконец запыхавшаяся, изможденная, выбившаяся из сил от возбуждения и усталости хореографическая пара заканчивает свое выступление тем, что обессиленные партнеры падают на палубу, а другие танцоры занимают их место в центре круга.

Перед тем, как солнце вот-вот скроется за горизонтом моря, раздается сигнал отбоя; остается только одна забота перед тем, как развести рабов на ночлег, а именно: тщательно обыскать их, чтобы увериться, что во время пребывания днем на палубе они не припрятали какую-нибудь вещь, с помощью которой можно было бы разбить кандалы.

С наступлением ночи, после приведения корабля в порядок, экипаж укрепляется за невысоким ограждением, приготовив под рукой на всякий случай оружие. Покончив с ужином, половина матросов заступает на вахту или на охрану корабля до полуночи, то есть до того момента, когда те матросы, которые уже успели отдохнуть, приходят их сменить и несут службу до четырех часов утра. В шесть часов утра вся команда уже в сборе на палубе, которую они не покидают до ночи, так как во время трудного путешествия по морям с рабами на борту, нет отдыха никому, пока сияет над горизонтом солнце».

СЧАСТЛИВОЕ ОТПЛЫТИЕ

«Прошло полтора месяца с того момента, как мы прибыли на остров Занзибар, и вот, наконец, „Дорис“ была полностью укомплектована грузом. Груз этот состоял из 250 негров: 100 из них прошли через таможню, а другие 150 рабов были доставлены на корабль тайно под покровом многих африканских ночей.

Здесь я должен привести единственное наблюдение, которое я сделал во время растянувшейся погрузки негров на борт нашего корабля. Я обратил внимание, что эти негры, хотя уже и так бывшие рабами на Занзибаре, выказывали отчаяние и невыразимый ужас, когда хозяева передавали их нам. Они обычно следовали за нами только после длительного прощания со своими друзьями, прерываемого стенаньями и рыданьями всех; можно было подумать, что их ведут на казнь.

И вот один раз то ли из-за моего располагающего вида, то ли из-за моего вежливого обхождения, а скорее всего, после предложенной араки мне удалось разговорить одного негра, ибо меня не оставляла мысль пролить свет на это необъяснимое отчаяние.

— По какой все же причине, — спросил я у него, — испытываешь ты такие страдания, расставаясь со своими друзьями? Неужели ты так любишь их, что разлука с ними представляется тебе столь ужасной?

— Хозяин, — ответил он мне, — я так печален, потому что знаю, что вы мне перережете горло.

— Ты сошел с ума? Кто мог тебе рассказать такую невероятную ложь? Да над тобой просто посмеялись!

— О! Я точно знаю, что это правда! — ответил печальный негр, качая головой и всем своим видом показывая недоверие к моим словам. — Мой хозяин Сиди-Али предупредил меня о судьбе, которая мне уготована.

— Подумай немного, несчастный, и ты поймешь, что мы не стали бы тратить столько денег на покупку рабов, если бы затем собирались убить вас. Какая же нам польза от такого варварского поступка?

— Пить нашу кровь! Сиди-Али рассказал мне, что это питье доставляет вам огромное наслаждение! О! Я хорошо знаю, что мне не спастись.

Я совершенно обессилел, пытаясь вразумить моего собеседника, но ничего не добился, а только зря потратил на него запасы моей араки и логики. Возвращаюсь к моему рассказу.

Наш корабль был полностью укомплектован грузом, и нам оставалось только поднять паруса.

В течение нескольких дней, прошедших после нашего счастливого отплытия из порта Занзибара, не произошло ни одного случая, достойного моего описания. Однако, хотя все вроде бы благоприятствовало нашему плаванью и давало нам уверенность в скором прибытии в Бурбон, беспокойство не оставляло нас: наши негры иногда выказывали непослушание, и это нас весьма тревожило.

Мы всячески старались придумать для них развлечения, быть с ними любезными, но африканцы, не обращая внимания на наши старания, принимали в нашем присутствии надменный вид, почти враждебный. Пренебрегая работами, которые мы поручали им, слушая с безучастным и рассеянным видом истории, рассказываемые переводчиками, не желая более предаваться танцам и отвечая дерзости на наши предложения рассмотреть их волосы или кандалы, наши негры, выведенные утром на палубу, весь день пребывали в апатии, оживляясь только, чтобы украдкой пошептаться друг с другом, но сразу стихали при нашем приближении.

Утром 13 марта, когда мы находились примерно в тридцати лье от берега, бриз стих и наступило затишье. По всему небу, насколько хватало глаз, застыли облачка; „Дорис“ потеряла управление. Казалось, глубокое уныние охватило весь экипаж.

Прозвенело десять часов, и рабам подали завтрак. Странная вещь! Наши негры, обычно столь прожорливые, уже несколько дней нехотя жевали свою скудную еду, как будто выполняли тяжелую повинность.

Четверо членов нашей команды в это утро, как обычно, раздавали неграм котелки с едой. Не успели матросы, молодой Флери, Пранту, Перен и Дюкас, закрыть за собой двери ограждения и ступить на половину рабов, как душераздирающий вопль, похожий на рычание нескольких тигров, разорвал тишину.

При этом объявлении войны, этой прелюдии к восстанию, так как к несчастью мы больше в этом не сомневались, горестное предчувствие сжало наши сердца и мы поняли, что проявление минутной слабости с нашей стороны может стоить нам жизней.

Надо сказать, что ничего, даже пожар, не пугает так работорговца, как восстание рабов. Он знает, что борьба будет кровавой, безжалостной и беспощадной, но не это приводит его в ужас. И пусть он падет с проломленным черепом, это мало его волнует, не смерть страшит капитана, ибо моряк каждый день готов умереть; но то, от чего стынет кровь в жилах и холодный пот выступает на лбу, — это мысль, что, если он будет побежден и злая судьба оставит его в живых в руках врагов, он будет подвергнут таким мучительным пыткам, которым еще не придумали названия! Действительно, ни что не сравнится в жестокости с теми муками, на которые победившие негры обрекают экипажи кораблей, если те оказываются в их власти. Нет такой изощренной пытки, которую дикари не придумали бы и не применили на несчастных матросах, оставшихся в живых».

ПЕРЕД ЛИЦОМ ВОССТАВШИХ РАБОВ

«Сразу же после призывного клича, о котором я говорил выше, мы услышали крики: „На помощь! На помощь!“ Это кричали наши несчастные товарищи, на которых набросились негры, у них не было при себе оружия, чтобы защищаться и они взывали к нашей помощи. Но как добраться до них? Большая часть африканцев, не ведомо каким способом, избавились от кандалов и представляли собой живой барьер, сквозь который мы не могли прорваться; Вооруженные различными предметами, попавшимися им под руку, — веслами, гандшпугами, совками для перемешивания риса, поленьями и т. д., — они приготовились к наступлению.

Яростная, вопящая с пеной у рта толпа негров надвигалась, все увеличиваясь, и напирала на наше ограждение; самые молодые из них, вероятно, действуя по ранее разработанному плану, подставляли свои спины старшим товарищам, более опытным в драках, которые взбирались по ним, как по лестницам. И вот поток наспех вооруженных бандитов, взобравшихся на вершину нашей „крепостной стены“, устремился на нас, предоставив нам защищаться на очень ограниченном пространстве, так как все новые потоки негров переливались через край стены и поджимали дерущихся впереди.

Мы допустили большую ошибку: мы попытались вступить с неграми в переговоры и не предприняли в самом начале решительных действий. А теперь мы были вынуждены отступать на ют корабля. И что же! Даже теперь, обороняясь при отступлении, экипаж не пользовался оружием, стараясь не причинить вреда своим врагам. Ах! Это была вовсе не жалость, будем справедливы, которая удерживала их руку, а жадность и эгоизм! Люди, которые нас атаковали, не были для нас людьми, это были животные, представляющие собой довольно высокую цену: жизнь любого из них стоила тысячу франков!

Как только мы, отбиваясь, добрались до юта, нашей первой безусловной заботой стало убрать лестницу, по которой можно было сюда залезть.

— Капитан, — проговорил запыхавшийся Франсуа, тащивший за собой мешок из грубой ткани, — я принес „голубей“…

— Отлично, мой бравый Франсуа! Бросай их быстрей, заполни ими всю палубу!

То, что называют „голубями“ на борту невольничьего корабля, представляет собой предмет, похожий на несколько скрепленных между собой гвоздей с четырьмя острыми концами, один из которых всегда торчит вверх. Такой вид холодного оружия часто выручает работорговцев.

При виде этих страшных колючек, вмиг покрывших палубу, наши агрессоры, ошеломленные и раздраженные, ибо для них это препятствие оказалось абсолютно неожиданным, остановились в самом разгаре своего порывистого наступления. В ярости, полные отчаяния от несбывшихся надежд они удвоили свои крики и стали швырять в нас всеми предметами, которыми смогли завладеть: котелками, кусками гандшпугов и другими, падающими с грохотом на палубу. Тем временем последние ряды негров поднимались на стену ограждения.

— Вперед, друзья мои, — сказал нам капитан, — жизнь дороже всех богатств. Мы не можем и дальше оставаться бездействующими, иначе мы погибнем, надо стрелять! И хотя каждый наш выстрел, возможно, будет стоить нам тысячу франков, все же для нашего блага лучше будет открыть стрельбу немедленно.

Не успел капитан отдать нам этот приказ, как наши ружья и пистолеты принялись за свою смертоносную работу: каждая пуля находила свою мишень и кровь пролилась по всей палубе.

На какое-то мгновение после наших первых залпов нападавшие замерли в оцепенении; но неистовая злоба, охватившая восставших рабов, была так велика, что они вскоре пришли в себя и снова пошли в наступление.

Первые ряды врагов, толкаемые сзади, как я уже сказал, плотной рычащей массой своих товарищей, не замедлили упасть с криками и воплями от боли на многочисленных ужасных „голубей“, разбросанных по всей палубе; тела товарищей, распростертые до самого юта, служили мостом для новых сражающихся рабов, которые могли теперь, передвигаясь по ним, броситься на нас, не опасаясь пораниться о торчащие концы колючек.

Наш прицельный огонь, конечно, был смертельным для нападавших, это правда, но требовалось много времени, чтобы перезаряжать ружья и пистолеты, поэтому вскоре мы их отбросили в сторону и заменили на холодное оружие.

Наши длинные пики погружались в ряды атакующих и выходили обратно, окрашенные кровью; наши сабли рубили с частотой двадцать раз за полминуты. Это была страшная резня».

БЛИЖНИЙ БОЙ

«Очевидно, что наше оружие и наша позиция давали нам огромное преимущество над врагами; но, тем не менее, врагов было так много, что опасность все время угрожала нам, и, кроме того, как долго мы смогли бы еще защищаться, не имея возможности сделать передышку?

Два печальных происшествия, казалось, попытались приблизить нас к поражению. Капитан Лиар, который, я должен справедливо заметить, демонстрировал чудеса храбрости, получил сильный удар бутылкой по голове и упал нам под ноги на переднюю часть юта. Почти в тот же миг Комбало, всегда готовый всем помочь, захваченный жаром сражения, проскользнул на фронтон и тут попал в руки негров, которые стянули его вниз на палубу. Финьоле первый бросился ему на помощь и прыгнул вниз, оказавшись со всех сторон окруженным неграми. Что касается нас, то мы не могли бросить на верную погибель наших двух товарищей и поэтому, не раздумывая ни секунды, обрушились с высоты юта на толпу бунтарей.

Теперь мы уже не пользовались более топорами, саблями или пиками, мы схватились за ножи. Сдавленные со всех сторон, избитые, задыхающиеся, отбивающиеся от нескончаемого, все увеличивающегося полчища негров, мы прокладывали среди них дорогу обратно к юту, поливая ее кровью; не ощущая больше в своей душе ничего, кроме ярости, доведенной до исступления, мы не пытались больше победить, мы не думали о мести, мы хотели только одного: убивать, и мы убивали любого, до кого могли дотянуться, сопровождая наши удары громкими рычаниями, достойными диких животных.

Все остальное нас уже не волновало, мы не надеялись выйти победителями в этой борьбе, спасти нас могло только чудо!

Обессиленные скорее напором негров, чем их атаками, мы постепенно теряли свободу действий; нам уже с трудом хватало места, чтобы поднять руку и нанести удар, когда крики от боли и ужаса, вырвавшиеся из глоток нападавших, и последующее за ними падение тех, кто подступали к нам уже вплотную, придали нам надежды и отваги. Чудо, которое только и могло спасти нас, свершилось! Каково же были наши удивление и радость, когда мы увидели молодого Флери, Перена и Дюкаса, поднявшихся на ют и с этой позиции наносящих удары длинными пиками по африканцам, которые нас окружали.

Эти три матроса были первыми схвачены неграми в самом начале восстания, и мы считали их погибшими.

Ужас бунтарей при появлении новых врагов был таким, что они в беспорядке начали отступать; мы же поспешили взобраться снова на ют: здесь нам ничего не угрожало.

Подкрепление из трех человек позволило нам опять применить огнестрельное оружие. В то время, как половина нашего маленького отряда держала врагов на дистанции с помощью длинных пик, остальные стреляли по ним пулями и крупной дробью. Палуба покрылась трупами. Однако восставшие рабы не сдавались.

— Друзья мои, надо с этим кончать, — воскликнул помощник капитана. — Поменяемся ролями и сами станем нападающими! Вперед!

Прижавшись друг к другу, плотной группой мы спрыгнули на палубу; бунтари в ужасе бросились бежать, но слишком поздно для них. Возбужденные битвой и новой вспышкой мести, наши люди уже не помнили себя: они убивали безжалостно любое человеческое существо на своем пути. Эта ужасная бойня, так можно было назвать последние минуты восстания рабов, длилась более четверти часа».

ЛЮДИ В МОРЕ

«Мы не остановили наш натиск, пока все восставшие не прекратили сопротивляться. Оставшиеся в живых негры, с ужасом ожидавшие мучительного наказания, перешли от состояния крайней ярости к полному упадку духа. Загнанные, образно говоря, на шканцы между широкими бортами палубы, ютом и поручнями, они прикладывали все усилия, чтобы пробиться в переднюю часть корабля; можно не уточнять, что, не имея намерения противостоять им в этом, мы приветствовали возвращение рабов на свои места и дали им возможность беспрепятственно осуществить их желание. Устав от резни, команда корабля хотела только одного: покончить с этой ужасной трагедией.

Увы! Мы не могли представить себе истинной паники, во власти которой находились эти несчастные; и наша запоздалая благосклонность сыграла в их судьбе более фатальную роль, чем наше озлобление. Доведенные до крайности, в состоянии неописуемой паники негры, издавая вопли диких животных, стали прыгать в море одновременно с двух бортов корабля.

Как описать эту сцену отчаяния? Ошарашенные этим зрелищем, мы на какое-то мгновение остановились как вкопанные, не зная, как помешать коллективному самоубийству. Придя в себя, мы тщетно пытались остановить этих бедняг от свершения их отчаянных прыжков за борт: наши призывы оказались бесполезны, а так как мы были слишком малочисленны, чтобы помешать им силой, то самоубийства продолжались.

Однако мы не могли позволить всем человеческим существам погибнуть в волнах, надо было попытаться что-то предпринять. Несколько матросов спрыгнули в лодку и поплыли спасать несчастных, которые уже начали тонуть. Африканцы, уже не имея сил отказываться от предложенной им помощи, поспешно залезли в лодку и позволили вернуть их на борт! Таким образом нам удалось спасти более сотни негров! Но сколько их, уже почти достигших нашей спасательной лодки, издавали дикие крики и исчезали, утащенные острыми зубами акулы, под воду, вмиг окрашенную их кровью!

Прошло без малого полчаса, прежде чем мы закончили операцию по спасению наших оставшихся рабов. Прежде всего негров развели по их местам, затем вымыли палубу и сбросили все трупы в море. Несколько наших людей, сильно задетых в бою, занялись лечением своих ран. Какую грустную картину представляла в этот момент палуба „Дорис“!

Капитан, которого мы считали убитым, медленно приходил в себя.

— Друзья мои, — с трудом обратился он к нам, — есть ли на корабле убитые, которых нам надлежит оплакивать?

Мы были так возбуждены, мысли путались, нам никак не удавалось привести в порядок нашу память, и такой простой вопрос капитана застал нас врасплох.

— Господин Буден, — вновь заговорил капитан, обращаясь к своему помощнику, — я вас прошу, сделайте перекличку…

Господин Буден немедленно повиновался, и все наши люди откликнулись, когда он произносил их имена, кроме одного, прозванного Пранту.

После этого приступили к перекличке негров. Увы! Девяносто рабов погибли, часть во время боя, часть в волнах моря; кроме того, двадцать рабов были тяжело ранены и находились на грани смерти.

При этом открытии господин Лиар побледнел и схватился за сердце.

— Мы потеряли не менее ста тысяч франков! — с болью в голосе проговорил он.

Утром 14 марта мы занялись похоронами несчастного Пранту; капитан Лиар захотел воспользоваться этим случаем, чтобы обратиться к бунтарям с суровой и одновременно прощающей речью, которая должна была вернуть неграм душевное равновесие. Чтобы придать своим словам больше весомости, он решил заставить рабов присутствовать при последних почестях, которые мы собирались отдать их жертве.

Сразу после завтрака в присутствии остатков наших рабов мы открыто зарядили две пушки, направив их в сторону негров, чтобы иметь возможность поразить мятежников при первых признаках восстания. По бокам обоих орудий поставили матросов с запалами в руках; затем построили негров вдоль борта от одного конца корабля до другого, и церемония началась.

Катафалк, покрытый разноцветным флагом, был помещен горизонтально на барьер широкого борта палубы с подветренной стороны; в это похоронное ложе поместили завернутое в белый саван тело несчастного Пранту.

Капитан Лиар вышел вперед и, обращаясь к африканцам, произнес речь, которая, как он полагал, не могла не произвести на них впечатление. Он сказал, что мы купили их у хозяев Занзибара с единственным намерением спасти от тяжелого рабства. К тому же, они не должны подозревать нас в жестокости по отношению к ним, ибо наш милосердный Бог, который желал, чтобы все на земле стали братьями, приказал нам выкупить их и хорошо с ними обходиться. Наконец, после красочного и вдохновенного рассказа о Боге, который, казалось, впечатлил его аудиторию, капитан Лиар закончил свою речь и упал на колени вместе со всем экипажем.

В этот момент боцман Флери немного наклонил основание катафалка, и тело Пранту тихо соскользнуло в море».

БУРЯ ПОСЛЕ РЕЗНИ

«На следующий день, 15 марта, все вошло в свою колею на борту „Дорис“; урок, полученный нашими африканцами, был из тех уроков, которые быстро не забываются!

Господин Лиар с карандашом в руке с самого утра погрузился в расчеты; выводы, к которым он пришел, придали ему немного спокойствия, так как если никакой непредвиденный случай не омрачит наше возвращение в Бурбон, то сто сорок оставшихся негров покроют расходы, затраченные на наше путешествие. Он даже предвидел получение небольшой прибыли, если никакая эпидемия не разразится на его корабле.

Было одиннадцать часов утра; чистое небо, кое-где покрытое легкими облачками, предвещало нам великолепный день; наши повисшие паруса ожидали ветра. Делать было нечего и капитан Лиар, ослабевший после ранения, отправился в свою каюту немного отдохнуть.

Господин Буден, его помощник, не очень сведущий в морских делах, попросил меня спуститься в камбуз, так как он не понимал ничего в распределении нагрузки на судне, а сам заступил на вахту вместо меня. Франсуа Комбало находился в то время у руля. Я был в камбузе уже примерно двадцать минут, когда внезапная свежесть, неожиданно пахнувшая с палубы, привлекла мое внимание. Я почувствовал, что корабль сильно накренился, все предметы с грохотом покатились в одну сторону. Матросы на палубе в волнении что-то кричали, сквозь их крики я услышал голоса помощника капитана, а потом и самого господина Лиара, которые громко отдавали команды:

— Руль по ветру! Убрать паруса! Ослабить большой марсель!

Не медля ни секунды, я бросился к юту. Поток воды сбил меня с ног. Я быстро вскочил и не без труда все же взобрался на ту часть корабля, которая еще не была залита водой. Мне сказали, что внезапно налетел северный шквалистый ветер, который накренил судно, переставшее слушаться руля. Это казалось совершенно невозможным.

Матросы, взобравшиеся на мачты и видевшие подводную часть корабля, которая теперь частично оказалась над водой, смотрели глазами загнанных животных на волны, с размаха налетающие на палубу, обдавая их брызгами и пеной и, казалось, пытаясь утащить их с собой в пучину моря.

Так как я никогда не слышал хоть одного случая о том, чтобы опрокинутый на бок корабль не пошел немедленно ко дну, то я приготовился к тому, что в любую секунду море поглотит „Дорис“. При каждом новом ударе огромной волны я инстинктивно закрывал глаза. Настроение экипажа можно было выразить в двух словах: покорность судьбе. Они ни о чем не думали, ничего не предпринимали, а пассивно ждали своего конца.

Однако, когда все мы увидели, что прошло уже две или три минуты с тех пор, как наш бриг завалился на правый борт, а мы еще не погрузились в море, надежда вернулась к нам. Многие матросы принялись лить слезы от радости и истово благодарить Бога за это чудо.

— Гарнерей, — обратился ко мне капитан, — прыгайте в лодку вместе с боцманом Флери и немедленно займитесь добыванием разбросанного материала, досок и тому подобных вещей, которые сгодились бы для строительства плота.

Слово „плот“ удвоило нашу надежду, ибо мы находились всего лишь в сорока лье от побережья и могли бы надеяться достичь земли с помощью нехитрого сооружения.

Наш корабль лежал на боку таким образом, что каждый новый вал с силой обрушивался на мачты, что очень затрудняло нашу работу. Тем не менее, нам удалось оторвать нижние реи, которые должны были служить основой для конструкции плота. Особенно много сил у нас уходило на борьбу с неграми, укрывшимися среди корабельного такелажа и пытающимися каждую минуту завладеть нашей единственной лодкой.

Тщетно пытались мы их успокоить и заверить, что работаем для их же спасения, они все равно продолжали свои попытки, осыпая нас проклятиями и угрожая убить. Они уже были так близки к тому, чтобы захватить эту спасательную шлюпку, что мы были вынуждены спустить ее на воду и самим выйти на ней в открытое море.

В душах матросов надежда сменилась отчаянием. Действительно, строительство плота, нашего единственного средства спасения, становилось из-за тупости негров невозможным. Лодка качалась на волнах в нескольких саженях позади „Дорис“; по приказу господина Лиара мы внезапно приблизилась к корме, прежде чем негры разгадали наше намерение.

Господин Лиар, Буден и брат Флери, находившиеся на самом краю кормы, быстро прыгнули в лодку, и мы все пустились в открытое море. Работорговец, как видно, не считал себя обязанным соблюдать морской закон чести, предписывающий капитану покидать тонущее судно последним.

Не успели мы отплыть на несколько метров от „Дорис“, как негры попрыгали с корабля в море и пустились вдогонку за нами. Наш малочисленный экипаж приналег на весла, и лодка помчалась вперед, насколько это было возможным, в разыгравшемся море.

Постепенно число наших преследователей уменьшалось. Некоторые не рассчитали свои силы, другие оказались добычей акул. Наиболее сильные негры догнали нашу лодку, но она и так с трудом выдерживала шесть человек. Работорговец и его помощник вооружились веслами и отталкивали негров с яростью, которую мое перо отказывается описывать…»

ТОРГОВЛЯ КУЛИ

Если не хватало черных рабочих рук рабов, то многие сельскохозяйственные страны должны были найти себе другие руки.

Такова причина появления «торговли кули».

На языке Индостана «кули» означает работник на день. В основном так называли пахарей.

Англичане считали возможным нанимать работников такого профиля, чтобы доставлять их в свои южные колонии.

Уже в 1838 году один из кораблей перевез укомплектованный груз чернорабочих из Калькутты в Гайану.

Это создало прецедент.

Через четыре года английское правительство официально признало такой вид эмиграции; в то же время оно регулировало перевозку рабочих и установило жесткий контроль над методами вербовки; власти следили, чтобы найм на работу проводился на добровольных началах, чтобы эмигрантов не запихивали в большом количестве на корабль, чтобы их хорошо кормили и т. д.

Прежде чем взойти на корабль, эмигранты соглашались на службу в колонии на пять лет, зарабатывая при этом небольшое вознаграждение; по истечении срока они могли начать работать для себя; такая же система существовала и у буканьеров, но теперь все было взято под контроль правительства. К тому же, телесные наказания были запрещены для кули, нарушивших по каким-либо причинам свои договора. Единственным легальным наказанием для них считалась тюрьма.

Англия взяла на себя массовый вывоз индусов в свои колонии; о масштабах этого вида эмиграции можно судить по следующим статистическим данным, собранным за тридцать лет (1843–1873 года).

Английские колонии

Кули-индусы

Остров Маврикий — 352 785

Гайана — 80 599

Антильские острова — 146 663

Всего — 580 047

Из этого общего числа кули надо вычесть 137 000 человек, вернувшихся обратно в их страну в течение того же периода.

Начинание Англии было подхвачено португальскими предпринимателями, которые вместо индийских кули начали вербовать китайцев для работы в странах Южной Америки. Первый подобный груз прибыл в Перу в 1847 году; за ним последовали и многочисленные другие, так как сначала не было недостатка в желающих отправиться на заработки за два океана.

Но вскоре число людей, решивших покинуть свою родину, стало уменьшаться и, в конце концов, источник дешевой рабочей силы совсем иссяк; именно тогда и началась настоящая торговля желтыми рабами.

Когда заключение договоров с азиатами стало невозможным, судовладельцы в 1850 году изменили тактику. Они вооружали банды, которые внезапно нападали на китайские деревни и силой грузили в лодки крепких мужчин. Пиратские флотилии под португальским флагом постоянно бороздили китайские моря, заплывали в широкие дельты рек, поднимались вверх по течению рек, грабя и захватывая все и всех на своем пути. Жители деревень, находившиеся в постоянном страхе, обратились за помощью к своему правительству, заявившему в ответ о своей невозможности выделить средства на их защиту; провинция Кантона, которой надоело платить налоги властям, не желавшим ее защищать от набегов пиратов, восстала в 1853 году; во многих районах страны вспыхнула гражданская война.

В последующие годы зло продолжало разрастаться, потому что многочисленные французские, испанские, английские и германские пираты присоединились к португальским.

Несчастными китайцами, вырванными силой из родных мест, набивали трюмы кораблей, как когда-то черными рабами. Во время перевозки по морям и океанам они получали лишь скудную несъедобную пищу. Наконец, по прибытии в обжитые испанские колонии они попадали в бесконтрольное, беззаконное и безграничное рабство.

Англия, усмотрев в этих фактах насилия возрождение работорговли, первая высказала свой протест. В 1854 году она приняла меры, направленные на прекращение подобной торговли с Гонконгом. Она запретила своим гражданам заниматься работорговлей людьми желтой расы; почти сразу же за ней германское правительство сделало такое же заявление о запрещении подобной деятельности своим морякам, плавающим в азиатских морях.

РОЛЬ ФРАНЦИИ

Императорский двор Франции пока никак не высказывал свое отношение к данной проблеме, но, чувствуя себя неудобно из-за жестких мер, принятых другими мощными державами, включая Португалию, он прислушался к словам некоего капитана Режи, предложившего снабжать французские колонии негритянскими кули.

Капитан Режи вызвался провести такую операцию на африканском берегу. Он прибыл на своем корабле «Шарль и Жорж» к побережью черного континента, в страны, где процветало рабство. Здесь Режи набрал «живой» груз, заплатив недорого за него местным королям, и взял на себя труд переправить во французские колонии несчастных рабов, которых он всех тщательно записал в бортовой журнал как работников, завербованных на добровольных началах.

К несчастью для этого будущего миллионера, португальский военный корабль, капитану которого «Шарль и Жорж» показался подозрительным, погнался за ним и настиг французский корабль недалеко от островов Зеленого мыса 29 ноября 1857 года.

Бумаги «Шарля и Жоржа» были в порядке, но условия, в которых находились эмигранты, заполнившие собой все межпалубные пространства, не оставляли никаких сомнений в их принадлежности к рабам.

Режи являлся работорговцем в прямом смысле этого слова; капитана арестовали, чтобы вместе с его невольничьим кораблем препроводить в Лиссабон. Прибыв в португальскую столицу, французский капитан был помещен под стражу; против него возбудили судебный процесс, по форме напоминающий обычный процесс над пиратами.

Тогда вмешалось французское правительство; оно вступилось за капитана, обвинявшегося в преступлении. Два военных корабля были направлены в устье реки Тежу с целью добиться возвращения «Шарля и Жоржа».

Португалия, уверенная в своей правоте, сначала решительно выступала за пресечение работорговли и осуждение Режи, но против силы не повоюешь. Англия, находившаяся в тесных отношениях с Наполеоном III, не поддержала Португалию в этих обстоятельствах; она сделала вид, что поверила в версию о якобы обнаруженных на борту французского судна чернокожих работниках, добровольно заключивших договора о работе в колониях, хотя, все это понимали, они были вывезены насильно. Португалия отказалась признать такие слабые доводы и, возвращая владельцам корабль, заявила, что делает это только под давлением силы.

Данный процесс наделал много шума в Европе. В течение нескольких месяцев газеты свободомыслящих стран с удовольствием обливали грязью императорское правительство. Францию оскорбляли, унижали, предсказывали, что пятясь назад, она обязательно упадет и потеряет уважение народов Европы.

Ни один отголосок этой шумихи не достиг французских ушей. Правительственные газеты воздерживались от публикации хотя бы единого слова по данному делу. Что касается нескольких мелких газетенок, имевших право представлять официальную оппозицию, то им раздали награды и они сразу замолчали. Если бы только Франция знала о том, что ей надо было знать в первую очередь, то есть о методах, которыми пользовалось ее правительство, чтобы сохранить достоинство в отношениях с другими державами.

Большое количество подобных дел хранилось в таком молчании, что непонятно, в какой степени на данном историческом отрезке времени можно считать народ ответственным за преступления своего правительства; так, вероятно, если бы Наполеон сказал своим избирателям: «Голосуя за меня, вы голосуете за восстановление рабства и торговли неграми», то он не смог бы получить 7 или 8 миллионов голосов.

Французское правительство, наконец, должно было сказать свое последнее слово; оно выпуталось из этого позорного дела с видимостью победы, но при встрече с глазу на глаз с Англией подписало договор по всей форме о немедленном прекращении торговли «добровольными рабочими», договор этот должен был соблюдаться, как и все другие открытые договора между державами.

Начиная с этого дня, торговля неграми больше не поддерживалась официальными властями Франции; но торговля желтыми людьми, китайскими кули, получила одобрение французским министром морского флота. По требованию Англии подобный род деятельности был строго регламентирован.

БЕЛЫЕ ОБМАНЩИКИ В АЗИИ

Торговля людьми желтой расы была разрешена только в некоторых портах, кроме того, она претерпела ряд внешних изменений и называлась теперь эмиграцией. Вербовка эмигрантов проводилась открыто, при свете дня и без применения силы.

Капитаны прибывали в китайские порты, например, в Гонконг, Шаньтоу, Кантон, Аомынь. Здесь они объявляли, что ищут свободных работников для Америки и Австралии.

Собиралась толпа несчастных, вынужденных покинуть свою родину из-за крайней бедности и невозможности прокормиться; в толпе были и те, кто нарушили закон.

Первый вопрос к желающему выехать был всегда один и тот же:

— Есть ли у тебя деньги, чтобы оплатить переезд?

Ответ тоже не отличался оригинальностью:

— У меня нет ничего.

— Ну хорошо, мой друг! Это не беда. Садись на корабль, я отвезу тебя бесплатно в страну, где ты найдешь себе работу… Но сначала ты должен подписать вот этот договор… Это твое обязательство в течение некоторого времени работать на меня, чтобы возвратить мне расходы по твоей перевозке и кормлению во время дальней дороги.

Китаец подписывал бумагу, практически никогда не читая ее.

Начиная с этого момента он становился настоящим рабом; он сам себя продал, так как согласился быть должным сумму в несколько тысяч франков торговцу, который будет содержать его, не обременяя себя большими затратами на обеспечение пищей своего наемного работника.

Как только кули оказывался на борту корабля, он сразу понимал, что его обманули.

Есть ему практически не давали под предлогом, что на судне нет места хранить продовольствие для нескольких сотен эмигрантов.

Китаец жил на судне, как потерпевший кораблекрушение, оказавшийся на плоту среди безбрежных волн; в конце путешествия торговец продавал его какому-нибудь богатому колонисту.

Любое заявление или требование с его стороны было бесполезным. Разве кули не подписал собственной рукой договор? Разве не должен он выплатить 3000 франков, которые великодушный капитан широким жестом как бы выплатил ему авансом на переезд в сказочную страну?

3000 франков! Подсчитаем.

500 человек были плотно загружены на корабль, который с трудом вмещал 40 пассажиров, заплативших бы за это путешествие по 200 франков. Общая сумма всего переезда, составлявшая 8000 франков (40 х 200), поделенная на 500 кули, представляла весьма скромную цифру в 16 франков на одного китайца.

Что касается пищи, было бы смешно говорить об этом, потому что во время переезда они питались рыбой, моллюсками, какими-нибудь птицами, в общем всем тем, что можно было бы достать бесплатно.

Если округлить, то каждый кули должен был бы заплатить за весь свой переезд всего лишь 20 франков.

Таким образом, капитан имел прибыль по 2980 франков с человека, что составляло от 500 кули уже очень круглую сумму в 149 000 франков за одно путешествие.

Но это не была единственная форма эксплуатации, жертвами которой стали китайцы.

Колонист тоже хотел поживиться. К сошедшему с корабля новому эмигранту он обращался с такими словами:

— Друг мой, ты должен 3000 франков этому достойному капитану; я одолжу тебе такую сумму, но ты мне ее возместишь. Итак, вот мои условия. Ты будешь работать на меня весь день; твоя религия не предусматривает воскресений. Я буду платить тебе по 30 су в день, которые пойдут тебе на еду, на жилье и на постепенную выплату мне твоего долга. Как только ты мне выплатишь весь долг, ты будешь свободен в выборе другого хозяина, который будет платить тебе больше.

При этом колонист забывал лишь одно существенное обстоятельство: прожить в Америке на 30 су было невозможно. И обычно происходило следующее: кули работал от зари до зари, ничего почти не ел и никогда не мог отдать «долг» своему хозяину. Его рабство продлилось бы еще долго, если бы практически во всех колониях не вмешался закон, сделавший положение бесправных эмигрантов более сносным.

Несмотря на смиренность, на вековую привычку безропотно подчиняться безграничной власти, китайцы, доведенные до крайности, иногда поднимали восстание на корабле, где их обрекали на голодную смерть.

ФЕЙЕРВЕРК

По этому поводу приведем некоторые сведения господина де ла Ланделя («Кораблекрушения и спасения»):

«8 марта 1866 года из Макао вышел „Наполеон-Камереро“, итальянский корабль, нагруженный 663-мя кули и 8000 ящиками с пиротехникой, предназначенными для Кальяо (Перу). Это было преступление — держать на борту взрывчатые вещества, они требовали неусыпной охраны, а весь экипаж насчитывал 40 человек.

Через день после отплытия переводчик обнаружил, что эмигранты сговариваются захватить корабль. Капитан приказал немедленно поместить половину китайцев в трюм; нехватка места помешала ему взять под стражу всех эмигрантов. Но разве не мог он связать их всех по рукам и ногам и отправить обратно в Макао? Зачем оставлять свободу передвижений примерно трем сотням недовольных, когда в твоем распоряжении только 40 охранников?

Этих охранников, вооруженных, как было принято, ружьями и револьверами, тем не менее хватало, чтобы поддерживать порядок в начале пути, когда китайцев было даже в два раза больше, но теперь им пришлось разделиться.

Капитан допустил самую большую неосторожность. Действительно, на следующий день кули, оставленные на палубе, восстали. В течение всей ночи они были практически предоставлены сами себе. Чья в этом вина? Как могло произойти, что после раскрытия заговора была обезврежена только половина врагов, и это при всем при том, что корабль представлял собой пороховую бочку!

Слабость и неумелость здесь выступают в паре с предательством.

Китайцы вооружились всем, что сумели найти под покровом ночи, — досками, канатами, палками, лопатами, ножами — и хлынули с криками на охранников, которые сгрудились на корме и защищались, стреляя из своих ружей, но эффект от этой стрельбы был весьма незначителен. К чему такие церемонии? С самого начала беспорядков не надо было прекращать огонь до тех пор, пока мятежники не сдались бы на волю победителя. Возбужденные кули отступили на нос корабля. Капитан и экипаж должны были продолжать преследовать их выстрелами из револьверов и ударами штыков. Вместо этого им любезно предоставили возможность устроить пожар, который станет сигналом к позорному бегству.

„Мятежники представляли себе, — говорится в донесениях, — что матросы тут же бросятся к помпам, а они воспользуются этим обстоятельством, чтобы освободить пленников и разделаться со всеми моряками“.

С необдуманной снисходительностью донесение воздает хвалу проницательности капитана, который, „разгадав планы бунтовщиков, приказал спустить лодки на воду и в спешке покинул корабль вместе с частью экипажа“.

В действительности капитан, помня все время о восьми тысячах ящиках с пиротехникой, был охвачен паническим ужасом. Даже не потратив время на то, чтобы собрать всех своих людей, — дело, возможно, трудное, но вполне посильное, и он обязан был попытаться это сделать, хоть и рискуя погибнуть, — капитан нарушил священный долг, предписывавший ему покинуть корабль последним, и прыгнул в лодку одним из первых.

Часовые, поставленные охранять пленников в трюме, моряки, которые еще продолжали сражаться с мятежниками, корабельный доктор, кладовщик и верный переводчик, предупреждения которого в адрес китайцев могли бы в течение 24 часов помочь предотвратить катастрофу, — единственные люди на корабле, поведение которых было безупречно, — оказались покинутыми на произвол судьбы.

Тот, кто знаком с конструкцией корабля, знает, что огонь не перекидывается в мгновение ока с передней части палубы в трюм. Если капитан все-таки посчитал бы себя в состоянии подавить бунт, а затем заставить китайцев тушить вместе со всеми пожар, то у него, безусловно, было бы время помочь всем несчастным пассажирам корабля, но он поступил наоборот, оставив всех без средств спасения перед лицом отчаявшихся мятежников и разгорающегося огня.

Заметка, перепечатанная почти всеми газетами в марте 1866 года, заканчивалась следующими словами:

„Несколько матросов, оставшихся на борту корабля вместе с доктором, кладовщиком и переводчиком, не смогли помешать пожару добраться до ящиков с пиротехникой, и корабль взлетел на воздух, разбрасывая части тел матросов на глазах у спасшихся членов экипажа“.

Это гнусно! В действительности несчастные итальянцы, трусливо брошенные своим капитаном, попытались остановить огонь. Китайцы, в свою очередь, тоже испугались до ужаса. Переводчик объяснил им, наконец, какой смертоносный груз находился на борту корабля. После этого все уже работали вместе, тщетно пытаясь погасить пожар.

Отважный, стойкий и умелый капитан даже после начала пожара мог бы предотвратить бедствие. Но командир „Наполеона-Камереро“ предпочел дезертировать с вверенного ему судна.

И в дальнейшем не было проведено никакого расследования, и подобные поступки могут и впредь оставаться безнаказанными! И дезертир, насколько мы знаем, не был подвергнут публичному осуждению. Многочисленные газеты, поместившие рассказ о катастрофе, не сделали никаких выводов. И в данной книге, которая найдет сравнительно небольшое количество читателей, я — если не ошибаюсь — являюсь первым, кто громко высказывает свое справедливое негодование по этому поводу».

ХОРОШИЕ ПРИМЕРЫ

Как противопоставление поведению капитана «Наполеона-Камереро» здесь было бы разумно вспомнить добрым словом капитана Обри, командира трехмачтового судна «Людовик» из Дюнкерка, зафрахтованного негоциантами Бордо. В марте 1865 года судно было загружено в Гонконге 267-ю кули, предназначенными для Гаваны.

В газете «Эвенман» от 21 февраля 1866 года господин Ломон великолепно описал погрузку китайских эмигрантов:

«Эти работники с радостью принимаются в колониях. Воздержанные, покорные, трудолюбивые, они выгодно заменяют негров, которые не хотели работать до их эмансипации и которые вовсе перестали работать после эмансипации. Китайский кули получает ничтожную зарплату, он одет и накормлен своим хозяином. Есть существенная разница между его зарплатой и реальной ценой его работы.

Но необходимо, чтобы работник оплатил стоимость своей перевозки и еду, которую ему давали на борту корабля. Это аванс, как бы выданный ему сначала судовладельцем. Затем хозяин возмещает расходы судовладельцу; китаец может отдать свой долг с помощью единственного капитала, которым он располагает: его руки. В подобных условиях хорошо, если хозяину достанется здоровый и умелый работник. Китайцы, которых нищета гонит в Аомынь или Шанхай, не всегда являются таковыми.

Задача капитана и корабельного доктора — отобрать при вербовке подходящих работников и разгадать хитрости, к которым могут прибегнуть отчаявшиеся китайцы. Необходимо различить больных, скрывающих свои недомогания, отделить курильщиков опиума, не пригодных к никакой работе из-за своей страсти, отказать ворам и преступникам, которые буквально наводнили восточные страны и, особенно, Китай.

Несмотря на все предосторожности, все же допускаются ошибки. Груз кули всегда имеет небольшой дефект. Не успеет корабль выйти в открытое море, как можно услышать: „Пок по теак“ (я не могу принимать пищу). Это произносит кули, казавшийся крепким и сильным, а теперь его надо было отправлять в лазарет. „Бо хо хо!“ (у меня болит живот), кричит его сосед. Это курильщик опиума, предавшийся своей обычной страсти, испытывает нервные боли и общее возбуждение.

Третий кули сумел пронести на корабль некоторое количество опиума. Курить он Не осмеливается. Он скатывает пальцами маленький зеленоватый шарик и проглатывает его. Если таким образом ему удается обмануть бдительность охраняющих матросов, то потом его можно застать кидающимся на людей с ножом в руке, не отдающим себе отчет в своих действиях. Это уже не человек, а бешеное животное».

Вот такие пассажиры находились на борту «Людовика».

«Первые же часы путешествия были омрачены. Ссоры и акты насилия среди кули не прекращались ни на минуту. Капитан Обри благодаря своей энергии и бдительности справился с трудностями, которые преподнесли ему его эмигранты. Все возмущения были подавлены, заговоры обезврежены. Но не было возможности постоянно следить за одурманенными китайцами или переполненными чувством ностальгии, которые бросались в море; многих удалось спасти, и потом за ними установили неусыпное наблюдение. Для этого не хватало людей, и неожиданно возникли новые трудности. Изнуренный экипаж потребовал списания на берег. Господин Обри нанял тогда английских матросов вместо покинувшего корабль экипажа. Новая команда выдержала несколько дней и отказалась продолжать тяжелое путешествие. Наконец, третий экипаж, составленный из испанцев, достойно помог упорному капитану Обри завершить операцию, отягощенную неизбежными расходами при смене экипажей, но в остальном закончившуюся благополучно.

Шестьдесят пять кули, правда, погибли в дороге из-за своей собственной большой ошибки, но двести два эмигранта прибыли в Гавану и корабль остался невредимым благодаря бравому капитану».

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ИСХОДЕ НОЧИ

Какая большая разница между описанной благополучной развязкой и чудовищным концом путешествия одного французского торгового корабля «Гонконг», который в феврале 1865 года был покинут на произвол судьбы некоторыми членами команды после того, как он превратился в театр жестоких действий!

Кули, тщательно охранявшиеся в межпалубных помещениях и трюме, казались все такими немощными и больными, что из чувства сострадания к несчастным им было позволено подышать свежим воздухом на палубе. Тотчас же эти «несчастные» набросились на капитана Дюваля и его помощника Сербе, которые в окружении лишь четырех матросов храбро отбивались от многочисленных китайцев.

И здесь тоже произошло позорное бегство, достойное самого сурового порицания: двенадцать моряков в страхе сбежали с корабля в единственной лодке, бросив своего капитана и своих товарищей на растерзание двум сотням мятежников.

Итак, шесть отважных человек, покинутых дюжиной трусов, сопротивлялись натиску толпы китайцев в течение двух часов; они убили тридцать человек, сотню ранили и сдались только тогда, когда уже еле держались на ногах от множества ран и поняли, что смерть неминуема. Экипаж в полном составе мог бы урезонить восставших, так как «Гонконг» имел на борту несколько пушек и одной из них, направленной вовремя на толпу мятежников, хватило бы, чтобы заставить их просить пощады. Если бы вместо того, чтобы прыгнуть в лодку, беглецы пробились бы к одному из орудий, расположенных на корме, то они спасли бы корабль и его неустрашимых защитников.

Китайцы это понимали. Пока большинство из них нападали на часовых, капитана и его помощника, другие заклепывали пушки, которые в скором времени им бы понадобились самим.

Завладев кораблем, кули развернули его в сторону берега, предварительно посадив под замок в помещении юта шесть несчастных французов. Капитан Дюваль находился на грани смерти; его помощник, раненный в правую руку ударом топора, под конец боя уже с большими мучениями отбивался от врагов; один из матросов был смертельно ранен; помощник боцмана Арман, который демонстрировал чудеса храбрости, был сбит с ног ударом дубины, но вмиг вскочил и продолжал бой так отважно, что получил еще несколько ран; последние два матроса были обессилены от усталости и истекали кровью.

Тем временем, «Гонконг», плохо управляемый своей новой «командой», сел на мель. Кули начали опасаться, что их пленники могут быть спасены и превратятся в грозных обвинителей; они быстро приговорили французов к смерти, но предоставили им некоторое время для последней молитвы. Собравшись вокруг умирающего капитана, отважные моряки воспользовались этой кратковременной отсрочкой чтобы покаяться, они обнялись, призвали друг друга к стойкости в последний момент жизни и вместе помолились Богу.

Они были готовы к смерти. Они ждали. Но китайские палачи не спешили, и капитан молча указал пальцем на ящик, находившийся здесь в углу среди его личных вещей.

Честные моряки, которые с чистой совестью выполнили все свои обязательства перед богом и людьми, верные товарищи, они воздали хвалу своему капитану и вскрыли ящик.

— Вперед! Прощальный кубок! За наше прощание! Чокнемся последний раз бутылками с французским вином!

Пробки вылетают из бутылок с шампанским; все чокаются, как братья.

— Выпьем… не за здоровье, а за наше мужество!

— Если уж здоровья у нас совсем не осталось, то пусть мужество нас не оставляет!

— Капитан! Так как эти собаки кули забыли про нас, все ваши запасы вина мы унесем в себе на тот свет, тем хуже для них!

Внезапно снаружи заговорила пушка; раздались истошные крики китайцев, затем стало слышно, как одни их них прыгают в море, другие укрываются в трюме. Они сами заклепали орудия «Гонконга», как теперь противостоять пиратам, своим соотечественникам, которые полны решимости завладеть кораблем? Теперь уже есть дела поважнее, чем перерезать горло пленникам. Вот уже разбойники пошли на абордаж, они рубят саблями направо и налево, убивают, грабят, но не трогают моряков.

Захватчики у захватчиков отобрали корабль.

Вторые грабители прибыли к тому же на новеньких джонках. Снова начались бои, снова резня. Опять стреляют из пушек, из ружей, рубят топорами. В течение всей ночи в барки грузится добыча с сидящего на мели судна, окровавленного и иссеченного, палуба которого от носа до кормы покрыта трупами.

Наконец, как нежданное счастье, на рассвете появился в море английский корвет, который несколькими залпами раскидал все джонки, забрал раненых французов и 26 февраля доставил их в Макао.

Неожиданная помощь прибыла благодаря светлому разуму исполняющего обязанности французского консула в Макао, господина Пете. Двенадцать дезертиров, прибывших накануне, рассказали, что их офицеры и товарищи все погибли. Господину Пете хватило ума не поверить им, и он заручился согласием капитана английского корвета немедленно отправиться на поиски «Гонконга».

На этом примере видно, как важно иметь морские посты, которые, к несчастью, пока не столь могущественны, чтобы уничтожить пиратство — бедствие, возрастающее ото дня ко дню и представляющее наибольшую опасность в азиатских морях.

Иногда восставшие кули есть ни кто другие, как переодетые бандиты, которые нанимаются на корабль с намерением завладеть им, чтобы потом использовать для занятия пиратским ремеслом.

РЕЗНЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Случаи восстаний кули множились с чудовищной быстротой. В октябре 1866 года трехмачтовое судно «Эжен и Адель», выйдя из Макао в Гавану с 466-ю эмигрантами на борту, также было залито кровью из-за мощного мятежа. Капитан, господин Жиро, был смертельно ранен; его помощник получил опасные травмы; лейтенант, господин Мазьер, приказал произвести залп из орудий по восставшим китайцам, из которых 13 были убиты, после чего он восстановил порядок на судне с помощью весьма энергичных мер и предпринял вынужденную остановку в порту Сайгона.

Транспортировка человеческого груза требует неусыпного наблюдения за эмигрантами и крайней твердости духа, чувства справедливости и образцовой веры. Важно понять, что все катастрофы, аналогичные тем, что произошли с «Наполеоном-Камереро», «Людовиком», «Гонконгом» и «Эженом и Аделью», требуют проведения глубокого расследования. Важно наконец понять, что любые члены экипажа должны нести наказания, пропорциональные тяжести преступлений, за предательство, пренебрежение осторожностью, нехватку экипировки или оружия на корабле, несправедливость и акты насилия, которые могут спровоцировать восстание, за слабость и трусость.

Опасности моря почти всегда осложняются человеческими просчетами, а иногда и преступлениями; в данном случае наказать значит предупредить несчастье; вынести публичное строгое порицание означает провести акт спасения; закрыть глаза, проявить снисходительность к виновным означает обречь на кораблекрушение и крушение надежд.

В последние годы XIX века торговля неграми чуть было не возобновилась вслед за торговлей желтыми людьми. Речь шла опять о кули. Но на этот раз вместо китайцев и африканских негров торговцы перевозили дикарей с группы островов Королевы Шарлотты (Меланезия).

Многочисленные английские корабли прибывали на эти острова, захватывали местных жителей и грузили их на корабли, чтобы затем продать колонистам Куинсленда и островов Фиджи.

И это происходило в 1871 году, перед лицом просветительской религии, которую Англия насаждала в неразвитых странах.

Англиканский епископ Меланезии, обвиненный то ли справедливо, то ли ошибочно в получении прибылей от работорговли, был зарезан взбунтовавшимися местными жителями. Многие миссионеры погибли такой же смертью в сентябре 1871 года. Англия вмешалась, чтобы одновременно защитить и принципы, и религию. Было признано, что виноваты все, кроме миссионеров.

Виновными объявили работорговцев; Англия посчитала также, что туземцы не имели никаких причин восставать; но так как Англия является парламентским государством, то вместо того, чтобы массово расстрелять мятежников с целью заставить все население уважать епископов, дело передали в парламент, который ограничится несколькими наказаниями и восстановил добрую память прелата.

В то время как парламент замял это дело (гнусное, потому что миссионеры были все-таки в нем замешены), произошло новое преступление, и теперь судьи обошлись уже без подобных церемоний.

Один судовладелец, доктор Джеймс Ф. Мюррей, прибыл на своем корабле «Карл», находившемся под командованием капитана Жозефа Армстронга, на острова Южного моря. Он удачно посетил Соломоновы острова, Макололо и Бугенвиль, обращая в рабство всех туземцев, которых он встречал на своем пути. Эти несчастные, брошенные в трюм корабля, были записаны в бортовом журнале как добровольные наемные работники, отправлявшиеся на заработки на остров Фиджи. В дороге туземцы восстали и попытались поджечь корабль. Завязалась жестокая битва, во время которой 51 дикарь были убиты, другие 19 были тяжело ранены и сброшены еще живыми в море.

Данная варварская экзекуция получила широкую огласку. Мюррей и Армстронг были арестованы; их судили в Мельбурне и приговорили к виселице в ноябре 1872 года.

Загрузка...