Энергоблок

7

Соня и Палин медленно брели по улице. Сквозь рваную облачность проглядывало солнце.

— Ну зачем ты так? — спросил Палин Соню.

Соня была очень бледна и ничего не ответила, только еще крепче и судорожнее сжала его сильную руку.

— Зайдем в исполком? — спросил он ее, не вполне уверенный теперь, что это надо делать.

Она утвердительно кивнула головой, взглянула на него, испытывая стыдливую нежность, и подумала: не слишком ли она бледна сейчас...

Им овладело такое родственное, такое теплое чувство к ней, так крепко и слитно представил он всю пройденную с нею жизнь, могущую, теперь-то он точно знал, сложиться совершенно иначе, здоровее, лучше, если бы не эта проклятая бомба, если бы не ненависть людей друг к другу, толкнувшая к ее созданию, что, по существу, отменило все иные альтернативы существованию, кроме одной — жить в мире... И он ощутил вновь прилив сил и энергии и ускорил шаг. Соня почти бежала за ним...

В здании исполкома они поднялись на второй этаж и вошли в тесную приемную председателя. Секретарша, очень худая белокурая женщина с большим лошадиным лицом, стояла у шкафа и листала подшивку, разыскивая какую-то бумагу.

Она была в ярко-синем трикотажном платье, предельно плотно облегающем ее худосочную, почти лишенную форм, фигуру. На шум секретарша повернулась к вошедшим. Глаза карие, блестят. Сказала строго. Мягкий, не вполне правильный выговор:

— Председатель не принимают... Смотрют бумаги... — И покраснела.

— Посиди, Сонечка, я сейчас... Просто интересно...

Соня, очень бледная, села. Ее лихорадило. Палин бросил на нее беспокойный взгляд и решительно прошел к председателю.

— Они не при... — начала было протестовать секретарша, но махнула рукой, когда дверь за Палиным захлопнулась.

Председатель исполкома возвышался над столом глыбой и действительно просматривал почту.

Палин знал, что он выходец из сельского хозяйства. То ли председатель колхоза в прошлом, то ли «Сельхозтехники». Очень крупный мужик. Очень. Чувствуется, что здесь ему не по себе. Но сидит же...

Огромное, очень щекастое, пожалуй, даже какое-то плотоядное продолговатое лицо. Глыбастый лысый череп. Глубоко сидящие глаза-буравчики.

Вдруг щеки председателя дрогнули, и кабинет заполнил очень насыщенный интонациями раскатистый утробный бас. Огромная ладонь, гармонично сопровождая голос, указала на стул.

— Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю... — Маленькие черные глазки председателя внимательно пошарили по палинскому лицу.

Палин подумал, что темнить и тянуть здесь нечего, да к тому же, кажется, и Сонечка неважно себя чувствует. Как бы не приступ...

— Я начальник отдела радиационной безопасности нашей атомной электростанции...

Щеки председателя снова смешно запульсировали, будто он играл на трубе, и откуда-то изнутри полился наполненный дружескими интонациями булькающий на этот раз бас.

— Очень рад! Очень приятно!

Палин протянул ему свою сильную большую руку, и председатель свободно утопил ее в своей огромной ладони.

— Я вас слушаю, дорогой... — и почему-то добавил: — коллега...

— Мы льем радиоактивную грязь в море... — Палин силился вспомнить имя-отчество председателя: кажется, Дмитрий Андреевич...

— Алексеич... — с хитрой улыбкой пробасил мэр.

— Так вот, Дмитрий Алексеевич, льем, — повторил Палин и вопросительно глянул на председателя, начиная соображать, что здесь тоже, видимо, пахнет проколом.

— Льете? Ну, что ж — где пьем, там и льем... Лес рубят — щепки летят... — Председатель откинулся на спинку, казалось, игрушечного кресла, сильно скрипнувщего, и от души расхохотался. — Кто же вам приказывает лить-то?! — спросил он, вытирая слезы и видя, что Палин суровеет.

— Начальство!

— Что ж, начальству виднее! — сказал мэр и снова расхохотался. — Нет, кроме шуток... — Успокоившись, он наклонился к Палину, задал новый вопрос: — А разве нельзя, извините мою необразованность, не лить?

— Можно... — Палин оживился. — Можно, но для этого надо остановить атомную электростанцию...

— Остановить атомную станцию?! — переспросил Дмитрий Алексеевич. — И надолго?

— На три-четыре месяца, пока не будет введен блок спецхимии в полном объеме.

Лицо председателя стало и вовсе серьезным. Он взял со стола свежий номер газеты.

— Вы не смотрели?.. Вот, пожалуйста... — он зачитал: «Сверхмощная АЭС... Первая в Европе...» Если не в мире... — добавил он уже от себя. — И это наша с вами электростанция... Я, например, горжусь, что Советская власть в моем лице тоже причастна к этому подвигу... Это прекрасно, знаете... — Председатель заглянул пытливо в глаза Палину, пытаясь что-то понять. — А что, это столь опасно?.. — спросил он приглушенно, и жирная кожа его обширного лба собралась не морщинами, а разноглубокими ямками. — Небось все это распадается, или как это у вас там... Но я вас понимаю... — Лицо его продолжало оставаться серьезным. — Вы взрослый человек... Сколько вам лет?.. Сорок три?.. Я на двадцать лет старше... В сорок три я был столь же горяч... Словом, я не хочу сказать, что надо лить в море... Но вы меня понимаете...

— Нет, не понимаю.

Председатель снизил голос до шепота.

— Мы кормимся около вас. В этом все дело...

Палин посмотрел на собеседника с изумлением, испытывая в то же время странное ощущение, будто он со всего маху ткнулся в комнату, туго набитую ватой. Он туда, а вата его оттуда... Будто издалека, услышал он булькающий, с мягкими интонациями бас:

— Скажите, пожалуйста, а насколько опасна ваша АЭС для местной, так сказать, популяции человеков? Для городка нашего, например... Лучи-то ваши достигают домов?

На этот раз расхохотался Палин. И тут распахнулась дверь, и в кабинет влетела встревоженная секретарша:

— Гражданин, вашей жене плохо!

Ощутив, как у него вдруг перехватило дыхание, Палин, сшибая стулья, кинулся в приемную.

— Сонечка! Что с тобой?! Милая!..

Смертельно бледная, жена его все еще сидела, откинувшись на спинку стула. Побелевшие губы конвульсивно вздрагивали. Она очень часто и прерывисто дышала.

«Приступ!» — мелькнуло у Палина, и он на мгновение растерялся.

— Вова... — еле слышно сказала Соня. — Мне плохо... Я хочу домой... Домой..

Он будто только и ждал этих слов. Схватил ее на руки. Она показалась ему легкой, как перышко. Как тогда в лесу... Очень давно... Она стыдливо отстранялась. А он бережно нес свою Соню и то кружился с нею на месте, весь распираемый все прибывающей силой, то подолгу шел, испытывая глубокую радость. Соня тихо смеялась. Счастливыми глазами смотрела на Палина. Он покачивал ее в руках, словно баюкая. Она закрывала глаза и будто засыпала. Но веки вздрагивали. Видно было, что она силится держать глаза закрытыми. Когда вспыхивало солнце в кроне деревьев, Палин видел тонкие, ветвистые и очень нежные прожилки на ее веках, и такой она казалась ему в эти мгновения хрупкой и беззащитной, так переполнялось его сердце желанием защитить и сберечь ее, что ком подкатывал к горлу и он ускорял шаги.

Потом она широко открывала глаза и отрешенно смотрела в небо. Наверное, в эти минуты ей казалось, что зря она так быстро доверилась, что неизвестно, как еще все будет...

Очень тихо она спросила.

— А ты любишь меня?.. Это правда?..

Он молчал и только сильнее прижимал ее к себе...

...На какое-то мгновение перед глазами Палина мелькнула огромная фигура председателя, заполнившая весь проем двери. Щеки мэра вздрагивали. Он что-то булькал. Но Палин не слышал уже ничего.

С женою на руках он выбежал на улицу. Волосы упали на лоб, в глазах застыла боль. Он бежал, как лось, огромными прыжками, большой, сильный До дому было недалеко. Прохожие шарахались в сторону и смотрели вслед ему кто с улыбкой, а кто с тревогой. Он бежал и шептал:

— Сонечка!.. Сонечка!.. Сейчас, сейчас, потерпи!..

Дома он положил ее на диван. Встал на колени.

— Как ты себя чувствуешь?!

— У меня холодеют ноги... — сказала она чуть слышно.

— Сейчас... Сейчас... Грелку... Валокордин... Неотложку...

Он вскочил, ощутив дурную слабость в ногах. Бросился к телефону. Вызвал скорую... Взгляд его скользнул по часам.

«Семнадцать ноль-ноль... Через час из садика забирать Сашку...»

Вбежал в комнату, держа в руке мензурку с лекарством Соня лежала неподвижно. Рот чуть приоткрыт. Глаза спаяны. Страшная догадка оглушила его.

— Соня-а! — крикнул он надломившимся голосом. Бросился перед нею на колени. Прижался ухом к груди. — Соня-а! — снова закричал он, судорожно хватая ртом воздух.

Смертельно бледная, она с трудом приоткрыла глаза.

— Ну вот видишь, — сказала она совсем тихо. — Меня уже не хватает на эту жизнь... — И, помолчав, добавила: — Не могу жить... Не хочу жить, Вова...

Он лихорадочно сжимал ее похолодевшие руки, грел их поцелуями и шептал:

— Надо жить, Сонечка, надо, надо...

1979 г.