Фанаты. Сберегая счастье

Из книжного магазина Сашка отправляется в продуктовый, а по пути набирает Тоню.

– Мы в Москве, – сообщает после дежурных приветствий.

– Да ты что! Вместе? Вот это сюрприз? Надолго?

– Говорит, что на две недели. У него съёмки в «Ты – звезда», наставником.

– Потрясающе! И как он? Справляется?

– Да вроде. Сегодня он вылёживается после съёмок, а дальше репетиции с командой. В общем, ждём тебя в гости. Он рад будет. Адрес ты знаешь.

Сашка убирает телефон и только потом осознаёт, что она сказала. «Он будет рад». А ты сама, Саш? Тоня ведь твоя подруга. Нет, ты тоже будешь рада её увидеть. Но он занял целиком и сердце, и душу, так что других людей ты теперь воспринимаешь только в контексте его отношения.

В продуктовом она задерживается надолго. У Сашки целый список продуктов, которые надо купить. Дома проще, во время ежедневных прогулок они почти всегда заходят в какой-нибудь магазин, покупают что-нибудь «под настроение» Всеволода Алексеевича. Так и ассортимент в холодильнике обновляется, и тяжёлые сумки раз в неделю таскать не надо. А сейчас ей приходится закупать всё сразу: мясо, овощи, фрукты. Из привезённых из дома продуктов остались только его сладости и крупы. Но и сладостей для диабетиков в супермаркете такой выбор, что Сашке хочется взять и то, и вот это. Печеньки какие-то новые, они таких не пробовали, зефир, даже торт есть «для диабетиков». Что странно, конечно. Сашка изучает состав и остаётся им довольна, так что торт тоже отправляется в тележку. В отдел кулинарии Сашка обычно не ходит, для Всеволода Алексеевича там ничего нет, но на сей раз решает сделать исключение и заглянуть, уж больно вкусно пахнет жареной курицей. Или она просто проголодалась? Сашка снова достаёт телефон. Проснулся он уже или нет? Если она его ещё раз разбудит, никакой торт не спасёт. Набирает смс-ку. Читать сообщения он умеет.

«Не спите? Тут очень аппетитную курочку-гриль дают. Будете?»

Он тут же перезванивает. Ну да, печатать мы не любим.

– Уже не сплю, Александра Николаевна. Вам без меня никак не гуляется, я смотрю.

– Ой. Ну просила же звук уведомлений выключать! Ну простите.

– Прощаю. Так что там с курочкой? А мне можно?

– А было бы нельзя, я бы спрашивала?

Довольно хмыкает. Ему нравится, когда она включает иронию, когда у них получается словесная пикировка, это его будоражит. Скучно ему, наверное, когда на него молча молятся и каждому слову внимают.

– Тогда бери две, – решает Всеволод Алексеевич. – Ты скоро?

– Соскучились? – язвит Сашка. – Или выспались? Скоро. Отстою очередь из страждущих горячей курятины, и приду.

И почему-то сразу очередь становится длиннее и движется медленнее. И гулять по Арбату резко расхотелось, а ведь собиралась ещё зайти в какое-нибудь кафе, чаю с пирожным взять, пока он спит. Но раз выяснилось, что не спит, Сашке сразу надо домой.

А вот женщина в отделе кулинарии никуда не торопится, у неё рабочий день идёт. Пока с каждым покупателем поздоровается, пока выяснит, что он хочет, пока за нужной тарой пойдёт, пока уточнит, сколько накладывать. Уф! Сашка и забыла, какой это муторный процесс. Наконец, доходит очередь и до неё.

– Две курицы гриль, пожалуйста.

– Какие?

– Гриль!

– Это я поняла. Какие именно?

– Любые.

– Ну как любые? Вот я вам сейчас дам, а вы скажете, слишком толстая. Или слишком маленькая. Или слишком жирная. Нет, вы уж покажите, какие именно вам нужны.

– Вот эту и вот ту! – Сашка уже еле сдерживается.

– А бонусы у вас на карточке есть? Вы учтите, цена указана с учётом бонусов. Если бонусов нет, то дороже получится.

– Мне всё равно.

– Все так говорят, а потом на кассе отказываются.

У Сашки начинает звонить телефон. Всеволод Алексеевич, судя по мелодии. А у неё тут высокоинтеллектуальный диалог.

– Просто. Дайте. Мне. Две. Курицы!

– Да вот ваши куры, что вы кричите? Нервные все какие, работать невозможно!

Сашка кидает горячие свёртки в корзину, хватает телефон.

– Сашенька, а можно мне ещё булочку какую-нибудь?

– Со смородиной? – усмехается Сашка.

– Почему обязательно со смородиной? Можно с малиной. Или яблоком.

– Можно, Всеволод Алексеевич.

Уже на кассе Сашка понимает, что перестаралась. Вот она, опасность тележки. Взяла бы корзину, вовремя бы поняла, что покупки получаются слишком тяжёлыми. Четыре пакета! И как их теперь тащить? И такси же не вызовешь, по пешеходному-то Арбату.

Ну как, молча взяла и молча потащила. Хорошо хоть дом у него с лифтом, и швейцар на входе бросился помогать. Сашка даже не шарахнулась, не отвергла помощь, позволила донести два пакета до лифта. Дверь открывает ключами, предусмотрительно прихваченными по совету Туманова, чтоб его лишний раз с постели не поднимать. И зря, он уже стоит в прихожей. Очень мрачный.

– Саша, это сколько будет продолжаться?

– Что именно? – Сашка ставит пакеты на пол, приваливается к косяку.

– Сеансы самоистязания. Ты это специально делаешь? Себя наказываешь?

– Что? Господи, Всеволод Алексеевич, ну и мысли у вас. Я просто не рассчитала немного. Что вы придумываете, какие наказания?

Качает головой, забирает два пакета с таким видом, что у Сашки и мысли не возникает возражать, несёт на кухню. Сашка с ещё двумя плетётся за ним.

– Я видел, в Прибрежном, недели две назад, как ты подметала двор.

Педантично раскладывает продукты на столе по кучкам: что в холодильник, что в морозилку, что в шкаф.

– И что? Двор уже тоже нельзя подметать?

– Я видел, чем ты подметала, Саш. Древко метлы сломалось ещё в начале лета, так? Мы всё время забывали купить новую метлу. И что ты сделала?

Сашка молчит. Поняла, куда он клонит.

– Ты приспособила арматурину от забора. Арматурину, Саш! Тяжёлую железную палку. Рифлёную. Которая натёрла тебе руки через пять минут. Неужели так важно было подмести двор именно в тот день? Кто-то умер бы, если бы двор остался неметёным?

Вы, думает Сашка. И ещё больше мрачнеет, потому что ей совсем не хочется вспоминать тот эпизод. Накануне злополучного подметания двора, ночью, у него случился сильный приступ астмы. А у неё не оказалось набранного шприца. Чёрт его знает, как она умудрилась забыть приготовить. Всегда следит, а тут забыла. Да, набрать лекарство недолго, несколько лишних секунд. Но он, видимо, и будил её дольше, чем обычно. Или сам не сразу проснулся и понял, что происходит. Словом, от начала приступа до введения лекарства прошло больше времени, чем хотелось бы. Он, может быть, и не заметил разницы, но Сашка заметила. И видела, как долго не уходили черные тени из-под глаз, как долго не розовели посиневшие губы. И простить себе не могла. А утром, чтобы хоть как-то отвлечься, пошла подметать. Думала, он ещё спит.

– Ты себя наказывала, да, девочка? За мой ночной приступ ты себя наказывала. В лучших традициях средневековой литературы.

– Да бог с вами, Всеволод Алексеевич! – хотя знает, что он абсолютно прав. – Кстати о литературе! Я вам книжку купила, интересную.

Несёт ему книжку, стараясь не замечать укоризненного взгляда. Слишком уж он наблюдательный, аж страшно иногда. Сейчас вот как узнал, что она с пакетами идёт? Или просто вышел встречать? Ну не швейцар же ему позвонил? Он, кстати, прошлый раз говорил, что дом напичкан камерами. А куда они выводятся? Камера в коридоре не выводит изображение на смартфон владельца квартиры, например? Ну да, и твой мамонт поставил приложение, тайком от тебя, да? И следит, чем ты там в коридоре занимаешься? Ну бред же.

Сашка размышляет в таком ключе, а сама распаковывает курицу, режет овощи на салат. И исподтишка наблюдает, как смягчается лицо сокровища, уже уткнувшегося в книжку. То ли приключения Фандорина ему настроение исправляют, то ли запах курицы, уже разнёсшийся по кухне.

– Всё готово, Всеволод Алексеевич. Мойте руки, будем кушать.

Согласно кивает, откладывает книгу. И вдруг вспоминает:

– Саш, а булочку ты мне купила?

– Ой…

Она так перенервничала с этой курицей, что про булочку забыла напрочь.

– Вот так обо мне заботятся на старости лет. Ясно всё с вами, Александра Николаевна, ясно… Ну что ж… Придётся совершить вечером променад по Арбату, показать вам одну интересную булочную…

Сашка счастливо улыбается. Оттаяло сокровище.

***

Репетиций было ровно две. Одна на студии, как выразился Всеволод Алексеевич, «под камеры». В том смысле, что велась съёмка, и камеры зафиксировали, как Туманов с умным видом сидит за синтезатором, перебирает клавиши, а участники якобы распеваются. Одна дома, больше похожая на творческую встречу, ибо музыкальные инструменты в квартире на Арбате отсутствовали. Профанация чистой воды. Туманов никого ничему учить не собирался. Да и остальные наставники тоже. Сашка подозревала, что Петренко ездит из Петербурга на съёмки «Сапсанами», а не сидит в Москве, и у него просто нет времени на репетиции. А «Тамарочка» все эти дни гастролировала по Черноморскому побережью, Сашка следила за ней в соцсетях.

– Сашенька, они взрослые, сложившиеся люди, – рассуждает Всеволод Алексеевич на кухне, пока Сашка перемывает посуду после гостей.

Домашняя репетиция закончилась чаепитием с пирогами из местного гастронома и тортом для диабетиков. Причём Туманов уверял, что к приходу его команды никак не нужно готовиться, что он просто обсудит с ними рабочие моменты, посмотрит их номера и спровадит через час. Но Сашка умножила его час на два, а то и на три, прикинула, что бабушки и дедушки наверняка захотят промочить горло, да и сокровищу перекусить не помешает, а торт для диабетиков – оптимальное решение, если команда «шестьдесят плюс». В итоге все переместились на кухню и торт пошёл на «ура». Пироги тоже схомячили с большим удовольствием. Кроме Всеволода Алексеевича с диабетом оказался Николай Николаевич, тот самый дедушка, которого он не хотел брать в команду. Но тётка с цыганским репертуаром, бабушка, поющая под Шульженко и дядька, которого Сашка мысленно окрестила «Тореадором» за соответствующий костюм и репертуар на слепых прослушиваниях, прикончили и пирог с мясом, и ватрушку.

– Ну и чему я их могу научить? Заново голос поставить Николаю Николаевичу? Это же смешно, у него вокальный аппарат шатается, как пьяный матрос на палубе в шторм.

– Что у него шатается? – Сашка выключает воду и вытирает полотенцем забрызганную столешницу. – Что за новые компоненты в анатомии человека у вас появились?

– Я твоих учёных слов не знаю, – фыркает Туманов. – Но знаю, что есть мышцы, которые отвечают за голос. Связки и всё, что вокруг.

– Мышцы гортани, – кивает Сашка.

– Вот. И ещё диафрагма. И все эти мышцы с возрастом слабеют, поэтому голосом управлять сложнее. У вокалистов принято говорить, что голос расшатывается. Проблему можно скрыть хорошей техникой. Я, например, чувствую, где может возникнуть сложность, на какой ноте, и просто туда не полезу. Ну или где-то звук прикрою, спою иначе, и так далее. Но у меня опыт. А если человек – дилетант, как наши новые знакомые, он сравнительно недавно начал петь, у него нет никакой школы, техники, то какой смысл сейчас начинать? Я его всё равно не научу за неделю тому, на что у меня ушло полвека.

– И что теперь делать?

– Ничего. Пусть поют так, как умеют. Зрители всё равно будут голосовать не за их вокал, а за них самих. За личное и артистическое обаяние.

Сашка только хмыкает. В конце концов, обошлись малой кровью и ладно. Лучше было бы, если б сокровищу пришлось две недели заниматься с четырьмя пожилыми людьми с утра до ночи? А так мило побеседовали, выбрали тётке-цыганке песню поприличнее из всего, что входило в её репертуар. Николаю Николаевичу Туманов дал бесценный совет надеть на финальный концерт шейный платок под рубашку, мол, он прекрасно скрывает обвисшую шею. Бабушке «Шульженко» вообще ничего не посоветовал, просто осыпал комплиментами. И Сашка подозревала, что Туманов восхищён не столько её, весьма скромным, вокалом, сколько тем фактом, что бабушка почти девяноста лет от роду сама ходит, ездит на метро по Москве, ещё и на сцену стремится. Единственный, с кем он хоть немного позанимался вокалом, был «Тореадор».

– Тореадору вы какие-то там верхние ноты ставили, – замечает Сашка. – Хотите ещё чаю? Нет, тортика вам уже хватит, простите. Оставьте кусочек на завтра.

– Жадина! Ничего я ему не ставил, Саша, я тебя умоляю. Просто показал, как забраться на верх, куда он забраться не может, обходным путём, так сказать. Маленькие хитрости больших вокалистов.

– Мне интересно, почему именно ему! Потому, что он самый молодой из всех?

Тореадору недавно исполнилось шестьдесят. И на фоне остальной команды Туманова, да и самого наставника, он выглядел просто мальчиком. И Сашке даже кажется несправедливым, что люди шестидесяти и восьмидесяти лет попадают в одну возрастную категорию и соревнуются друг с другом. Потому что разница в двадцать лет в этом возрасте становится колоссальной. Уж она-то знает. Она помнит Туманова шестидесятилетним. И намеренно не пересматривает сейчас записи с ним времён своего детства, чтобы не сравнивать и не расстраиваться.

– Нет, – качает головой Всеволод Алексеевич. – Потому что у меня глаз дёргается, когда он мимо нот мажет. Проще один раз поправить, чем в финале мучиться.

Сашка хихикает и ставит перед ним ещё одну кружку с чаем.

– Ложитесь сегодня пораньше, хорошо? Надо выспаться перед финалом. Завтра же до поздней ночи снимать будут? Там же прямой эфир?

– До поздней ночи, – кивает Туманов. – Но мы поедем к шести вечера. Так что выспаться успеем. Ты же не думаешь, что я собираюсь торчать в павильоне с самого утра, как массовка или участники? Я что, железный?

Действительно. Бабуля, которая почти ровесница века, и Николай Николаевич, еле ноги передвигающий, приедут на студию к десяти утра, Сашка сама слышала указания режиссёра. С ними будут сто раз репетировать вечерние выступления, которые пойдут в прямом эфире. А наставник пока поваляется в кровати и посмотрит футбол, книжку дочитает про Фандорина. Впрочем, не Сашке его критиковать. Она на чьей стороне играет, поклонника или Туманова? Если девочка-фанатка когда-то думала, что на телевидении всё по-честному, что артист должен выкладываться на сто процентов, приезжать первым, уезжать последним и репетировать до седьмого пота, то тётя доктор хочет, чтобы её сокровище как можно меньше уставало и получало удовольствие от всего, что делает.

– Поверь, всё сложное осталось позади, – безмятежно говорит Всеволод Алексеевич, поднимаясь из-за стола. – В финале участие наставников минимальное. Банально посидим за себя в креслах и мило поулыбаемся на камеры в прямом эфире.

– Вы вообще не переживаете за результат? – удивляется Сашка. – Не хотите, чтобы ваш участник выиграл?

– Ради бога, Сашенька. Я своё уже отпереживал, за себя, на всяких Сопотах и «Золотых Орфеях».

Он уходит в спальню, шаркая и прихрамывая. Сашка провожает его задумчивым взглядом и даже не знает, радоваться или расстраиваться по поводу услышанного.

***

Съёмки начинаются в семь вечера, за два часа до официально заявленного эфира. Как Сашка и предполагала, снимают в «почти прямом эфире». Чтобы было время экстренно переснять или вырезать фрагмент, если что-то пойдёт не так. Но в зале всё равно чувствуется напряжение: модераторы активнее машут табличками, ведущий, который должен координировать действия всех участников, язвит жёстче, чем обычно, и в какой-то момент даже начинает Сашку раздражать. Хотя в целом ей этот артист всегда нравился.

Петренко всё время поглядывает в блокнот, видимо, там у него записаны все слова, которые надо сказать в финале. Тамара даёт последние наставления своим участникам. Один Туманов спокоен и безмятежен. По случаю финала он надел фрак. Сашка с утра отглаживала белую рубашку и сама завязывала ему бабочку в гримёрке. Не забыв попричитать по поводу тугого воротника в душном помещении. На предыдущие съёмки Туманов приходил в обычной рубашке и клубном пиджаке, без галстука. Но сегодня Всеволод Алексеевич выглядит торжественно и в то же время абсолютно естественно. Сашка смотрит на него, в гриме, с причёской, с бабочкой, и думает, как для него всё это органично: съёмки, камеры, всеобщее внимание, прямой эфир. Когда режиссёр уточняет, кто из наставников сможет сказать пару добрых слов в адрес канала и организаторов проекта, все смотрят на Туманова. Потому что Петренко говорит только по бумажке, а Тамара вообще не сильна в разговорном жанре, у неё только петь хорошо получается, в чём все убедились по предыдущим съёмочным дням.

– Ну, давайте я, – спокойно кивает Туманов.

И когда объявляют начало съёмки, без всяких дублей, без шпаргалки начинает шпарить, как они все благодарны каналу, любимым спонсорам и лично дорогому Леониду Ильичу за счастливое детство. В смысле, директору канала за приглашение в этот проект. Он и оркестр не забывает поблагодарить, и всех своих коллег в креслах наставников, и зрителей, и участников.

Модераторы размахивают табличкой «аплодисменты», Сашка позёвывает, Петренко и Тамара ёрзают в креслах, участники томятся за кулисами с самого утра, и только Туманов бодр и весел. Отрабатывает официальную часть. Наконец объявляют начало финальных состязаний. Участники один за другим выходят со своими номерами. Смотреть выступления Сашке уже неинтересно, насмотрелась за все дни. Но вот наблюдать за Всеволодом Алексеевичем любопытно. Он без микрофона постоянно подпевает своим. Дирижирует рукой, показывает, как дышать, а с Тореадором так вообще всю песню пропел, беззвучно. Сам же говорил, что вокал роли не играет, что зрители голосуют, исходя из личных симпатий.

В первом раунде вылетают цыганка и Николай Николаевич. Сашка внимательно следит за сокровищем. Он сейчас ни на что не влияет, голосуют телезрители. Как, интересно, они голосуют, если эфир идёт с отставанием? Но Сашка не успевает обдумать эту мысль, потому что сокровище вдруг встаёт из своего кресла, идёт пожимать руку Николаю Николаевичу и обнимать цыганку. Напрягают Сашку его хождения по студии с её скользким прозрачным полом. И она только надеется, что на монтаже успеют обрезать его выходы с ковылянием до сцены. Впрочем, тут ковыляют вообще все, кроме Тамары и Тореадора. Ну и ведущий неприлично молодым козлом скачет, чем бесит ещё больше.

В финал из команды Туманова выходит бабушка «Шульженко». Сашка никак не может запомнить, как её на самом деле зовут, да и неважно. Она поёт голосом Шульженко про «Синий платочек», а Сашка всё равно не помнит, как выглядела Клавдия Ивановна под конец жизни, так что вполне можно и перепутать.

– Спасибо, мы очарованы вашим пением, – комментирует её выступление Туманов. – Не устаю поражаться, как вы сохранили голос!

Угу. Как будто не он вчера рассказывал про шаткость голосового аппарата и про то, что учить их всех уже бесполезно.

– Коллеги, вы заметили, какой сегодня чудесный вечер? Какая атмосфера! Я чувствую себя как на школьном выпускном вечере!

М-да. Ещё бы ты помнил свой выпускной вечер, сокровище. Но Сашка рада, что он сегодня в ударе. По крайней мере, не будет комментариев в Интернете, что Туманов спит в кресле наставника.

От команды Петренко в финал выходит вполне ещё молодой дядька с академическим вокалом, явно всю жизнь занимавшийся пением. От Тамары – та самая казачка, народница, которую она взяла первой. Только в финале она поёт не казачью песню, а «Оренбургский пуховый платок», не оригинально в тот самый платок на сцене и кутаясь.

Троих финалистов выстраивают на сцене и объявляют последний этап зрительского голосования. Сашка следит за Тумановым. Спокоен как удав. Чёртиков в теперь уже бесполезном блокноте рисует, щурясь. Ну да, очки надеть, чтоб чёртиков рисовать, как-то неудобно.

– И побеждает Галина Леонидовна! – орёт в микрофон ведущий.

Сашка переводит взгляд на сцену. Это кто? А, «Шульженко». Даже странно, что она Галина Леонидовна. Всеволод Алексеевич ехидно улыбается. У него прямо на лице написано «я же говорил». Дядька от Петренко объективно пел лучше. У казачки народный голос пока без всяких признаков «шатания». А победила бабулечка божий одуванчик. Потому что ей почти девяносто, и она милая. Она ещё и волнуется, чуть стойку микрофона не уронила, ведущему приходится её придерживать за локоть. Сашка даже прикидывает, есть ли у неё в сумке что-нибудь успокоительное на случай, если стресс для бабушки окажется слишком сильным.

– Но прежде, чем наградить победителя, мы должны наградить её наставника! – вещает ведущий. – Всеволод Алексеевич, пожалуйте на сцену, мы вам статуэтку вручим.

Довольный Туманов резво ковыляет на сцену, получает статуэтку в форме золотого микрофона, обнимает победительницу, которая едва достаёт ему до плеча.

– Я очень рад, что Галина Леонидовна победила! И счастлив получить эту награду! – торжественно выдаёт он.

– И мы рады, Всеволод Алексеевич. Только вы в статуэтку говорите, – ехидно замечает ведущий.

Туманов и правда держит статуэтку как настоящий микрофон, у рта. Чисто машинально. Сашка знает, что он и в стакан может говорить, и в бутылку с шампунем. У него уже рефлекс за столько лет выработан.

– А как же… – на секунду теряется Туманов.

– У вас радиомикрофон, – напоминает ведущий.

Зрители смеются. Не зло, скорее, умиляются. Все рады, что бабулечка победила, что Туманову статуэтка досталась. Такой классический финал, какой и должен быть у шоу с меткой «шестьдесят плюс». Но Сашка провожает ведущего очень недобрым взглядом. Потому что видела, как смутилось сокровище.

Финальная песня, аплодисменты, цветы, занавес. Съёмка окончена, всем спасибо. Сашка тут же срывается к Туманову. С ним всё в порядке, он пока ещё даже бодрячком, улыбается, жмёт руки своей команде, желает всем творческих успехов и потихоньку отступает к выходу. Потому что зрители уже сошли со своих мест и стремятся к нему и другим артистам.

– Всеволод Алексеевич, можно с вами сфотографироваться? – звучит откуда-то сбоку.

– Простите, ребята, очень спешу на следующие съёмки! – машет он рукой и, приобнимая Сашку на ходу, скрывается в проходе.

Через минуту они уже в гримёрке, и Туманов закрывает за собой дверь на щеколду. Сашка даже забыла, что он может так быстро ходить.

– А до машины как доберёмся? – уточняет Сашка.

– Да сейчас модераторы зрителей выгонят на улицу, и мы спокойно выйдем. Как раз есть десять минут переодеться и водички выпить.

– А какие у вас могут быть следующие съёмки в половине двенадцатого ночи?

– Саша, не придирайся.

Он всё-таки устал. Пытается расстегнуть бабочку, а пальцы не слушаются. Сашка подходит, помогает.

– И что дальше будет с участниками шоу?

Смотрит на неё удивлённо через зеркало гримировального столика.

– А что с ними должно быть? Разъедутся по домам. Петь в своих сельских клубах и на городских праздниках. Может быть, местные газеты про них напишут.

– И всё?

– А ты думала, телеканал возьмёт их в ротацию и будет снимать в «Голубом огоньке» и финале «Песни года»?

– Ну… Если звёзды зажигают, то это кому-нибудь нужно. А звёзды зажгли…

Туманов фыркает.

– Я тебя умоляю, Сашенька. Молодые-то никому не нужны, а этот пенсионный фонд…

Цинично. Но в целом справедливо. Сашка хочет ещё что-то спросить, но замечает, как он откидывается на спинку кресла, прикрыв глаза, и понимает, что он очень устал. И что вопросы ему не нравятся. И что он, наверное, слегка ревнует, что никому не известные пенсионеры, порой старше его, оказываются в центре внимания. Слава богу, что его тоже сегодня обласкали, статуэтку вручили. Не забыть её домой забрать, кстати.

Сашка начинает потихоньку собирать вещи, засунув свои вопросы и комментарии куда подальше. Примерно туда, где уже лежат все её представления о справедливом телевидении, которое ищет новые лица и таланты. Да и зачем лично ей новые? Когда есть один, бесконечно любимый и в меру затраханный талант.

Кутюрье

– И я всё равно решительно не понимаю, зачем мы туда едем.

Сашку раздражает примерно всё. Во-первых, отменился вечер отдыха, хотя Всеволод Алексеевич клятвенно обещал между съёмками «Ты – звезда» лежать в постели. В крайнем случае, на диване. Как же, полежал. Один день максимум. А потом то участники его команды репетировать припрутся, то он с ними на репетиционную базу Мосфильма едет, то вот, пожалуйста, светский выход. Туманов в своём репертуаре. Во-вторых, в салоне такси явно пахнет табаком. Нет, понятно, чья бы мычала. Но одно дело курить дома в форточку, другое – постоянно дымить в замкнутом пространстве. Сашка же не за себя опасается, а за одного товарища, беззаботно рассматривающего столичные пейзажи через тонированное окошко. В-третьих, сам факт, что он вытащил её на чей-то там день рождения, Сашку бесит. Она так и знала. Стоит оказаться в Москве, и у него тут же найдётся миллион дел, старых знакомств и способов весело провести вечер. Нет, если ему хочется, ради бога. Но он же один не пойдёт, потому что мало ли что… А Сашке на гламурных тусовках что делать? Она никого не знает, зато старые знакомые Туманова будут рассматривать её под микроскопом. И завтра ещё пара статей появится в каких-нибудь жёлтых газетах.

– Сашенька, там не будет никаких журналистов, это закрытое мероприятие. Ну пойми, я не могу отказать старому другу. Может быть, это его последний день рождения.

– Ещё лучше, – фыркает Сашка. – Ему исполняется сто?

– Намного меньше, он моложе меня.

– А с чего тогда похоронные настроения?

– У него болезнь Паркинсона.

– Что?

Сашка аж заходится в кашле и резко поворачивается к сокровищу. Вот он вовремя сообщил. По дороге в ресторан. А сокровище сидит такое невозмутимое, красивое до слюнотечения – в белой рубашке с голубым шейным платочком и голубом же лёгком пиджаке. Хоть сейчас на сцену. Сашке вот в бежевом брючном костюме, им же когда-то купленном, но надетом всего пару раз, далеко не так комфортно. Она бы джинсы предпочла.

– И давно?

– Уже три года.

Сашке становится нехорошо.

– Всеволод Алексеевич… Как бы вам объяснить… А вы вообще знаете, что это за болезнь такая?

– Сашенька, я давно живу на свете…

Его любимая присказка, особенно когда надо развенчать какие-нибудь её иллюзии на его счёт.

– Я в курсе. Но может, вы этой областью знаний не интересовались. Всеволод Алексеевич, я боюсь, что юбиляр будет несколько…кхм…не в той форме, чтобы принимать поздравления.

– Он не юбиляр, у него обычный день рождения. Саша, я понимаю, что мы едем на праздник к тяжело больному человеку. Именно поэтому я согласился. Мне позвонил его помощник, сказал, что Яков Моисеевич видел меня в шоу «Ты – звезда» и поручил уточнить, в Москве ли я, и пригласить на праздник. Всё очень удачно совпало.

– Да уж куда удачнее, – ворчит Сашка. – Сейчас второй выпуск шоу выйдет, вас ещё на пару корпоративов пригласят. Раз уж вы в Москве. Так а кто он, ваш Яков Моисеевич? Не помню такого имени среди ваших авторов.

– А он не автор. Он кутюрье. Ну в то время, когда он начинал, его профессия называлась портной. И он одевал всю нашу эстраду ещё в советское время. По крайней мере, старался одевать красиво, по возможностям тех лет.

– Постойте! – Сашку осеняет. – Так это Покровский, что ли? Яков Покровский?

– Ну да, – кивает Туманов.

– Тот самый, который вас хотел… Кхм, ладно. Просто байка из жёлтой прессы…

Сашка аж смущается. Иногда надо всё-таки фильтровать базар. Она, конечно, привыкла говорить с ним на любые темы, но не на такие же. Мало ли, что она вычитала во времена своей бурной молодости о его не менее бурной молодости.

– Хотел меня трахнуть в туалете, да, Сашенька. Называй вещи своими именами.

И лучезарно улыбается. Настроение хорошее у человека. А Сашка прямо ощутила, как дёрнулась машина. Водитель тоже впечатлился.

– На каких-то съёмках дело было. Я пошёл, прости за откровение, пописать. Подхожу к умывальнику, наклонился, руки мою. А тут он, сзади подошёл. Лапы мне на талию положил и говорит: «Всеволод Алексеевич, ну что на тебе за брюки, право слово, ты где их взял? Приходи ко мне, я тебе нормальные сошью». Ну я и остолбенел. Слухи-то ходили давно. И, заметь, на дворе семидесятые годы, когда за такого рода интим грозит статья уголовная. Да и дико для нас это всё. В голове мелькают мысли: дать в морду, дать по яйцам, послать матом, убежать.

– И что вы выбрали?

– Последнее, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Что, в твоей газете, или откуда ты эту историю знаешь, концовка была другой?

– Той же. Потом вы рыдали на плече обалдевшей супруги и жаловались на нанесённую вам душевную травму.

– И нечего язвить. У меня действительно была травма. Тем более, что хорошие брюки, да и вообще костюм мне бы не помешали.

– Тем не менее, вы подружились. Причём настолько, что спустя полвека готовы ехать к нему на день рождения. Терзают меня нехорошие подозрения…

– Сашенька! Не стыдно? Уж тебе-то я могу не доказывать свою гетеросексуальность? Спустя какое-то время мы объяснились, а потом и подружились. В хорошем смысле! Думаешь, много модельеров было в Советском Союзе? А Яша шил уникальные вещи из подручных материалов, из любых тканей, какие удавалось достать. И умел скрывать все недостатки фигуры.

– Ой, какие у вас недостатки, одни достоинства…

– Тогда никаких не было, но это я сейчас понимаю. А в те времена казалось, что пузо выпирает, что задница широкая.

– У вас?! Господи…

– Телекамера сильно полнит, не забывай. В общем, мы пронесли добрые отношения через всю жизнь. И как я понял, сейчас, когда он болеет, не работает, вокруг него осталось не так уж много друзей. Знакомая история, правда?

Сашка тяжело вздыхает, надеясь, что ответа он не ждёт.

– Поэтому я согласился. Раз уж мы так удачно в Москве. Из Прибрежного не поехали бы, конечно. Но всё сложилось. Ну что ты хмуришься? Вкусно поедим, посмотрим показ новой коллекции его модного дома.

– Вы же знаете, я не люблю тусовку.

– Зато любишь историю, правда же? Ты была когда-нибудь в «Яре»? Ну вот, побываешь. Посидишь за тем же столом, где едали когда-то Пушкин, Распутин и Шаляпин.

– Ой, не напоминайте. Полагаю, там такой же стол Шаляпина, как кровать в музее в Кисловодске. Из Икеи.

– Всё может быть, – усмехается Туманов. – Но стены точно те же самые. О, а мы приехали.

Выходит из машины первым, подаёт ей руку, придерживает дверь. Сашка затравленно озирается по сторонам, боясь увидеть толпу журналистов. Её фанатский опыт подсказывает, что даже на закрытых мероприятиях возле входа в ресторан будут стоять люди с камерами, надеясь вытянуть пару слов из зазевавшихся звёзд. Но никого подозрительного нет, неподалёку припарковался Мерседес, из которого вышла фифа в тонком льняном костюме и громоздких чёрных говнодавах, сделала селфи на фоне входа и продефилировала внутрь, помахав швейцару картонкой-приглашением. Но в целом ничего ужасного. Всеволод Алексеевич спокойно вытаскивает их пригласительные из кармана пиджака и ведёт Сашку в здание.

– Не слишком-то уютно, – ворчит Сашка, осматривая высокие колонны и ковровые дорожки. – Совок какой-то…

– Отель теперь называется «Советский», да. Но ресторан, как ты помнишь, дореволюционный. Вон, смотри, портреты знаменитых гостей с подписями. Пойдём, почитаем?

Но рассмотреть портреты им не удаётся – к ним тут же подскакивает квадратный дядька с бритым затылком.

– Всеволод Алексеевич? Очень рады вас видеть! Пойдёмте, я провожу вас и вашу спутницу в зал и усажу на ваши места.

– Да я бы сам нашёл дорогу, – хмыкает Туманов. – Я тут не впервые.

– Яков Моисеевич вас уже ждёт, спрашивал о вас несколько раз.

У Сашки скептически изгибается бровь. Нет, ну в принципе… Если вовремя обнаружить болезнь… Сейчас есть хорошие сдерживающие препараты.

В большом зале с огромными потолками на уют ни малейшего намёка. Длинный стол от стены до стены стоит на возвышении, а перед ним много маленьких, круглых. Как на плохой свадьбе, думается Сашке. Она искренне надеется, что их места где-нибудь в конце зала, но бритый затылок ведёт их к длинному столу, в самый центр. Где уже сидит именинник.

– Вот сюда, пожалуйста. Самые почётные места, по правую руку от Якова Моисеевича.

Сашка сдерживает тяжёлый вздох. То есть на них будут пялиться все гости. Чудесно.

– Яшенька, дорогой, как я рад тебя видеть!

Всеволод Алексеевич тянет руку для пожатия сгорбленному седому старичку в ярко-жёлтом, блестящем пиджаке. Сашка даже не сразу узнаёт Покровского. А узнав, понимает, что дело даже хуже, чем она предполагала. И ответного рукопожатия Туманов не дождётся. Покровский смотрит на него абсолютно пустыми глазами, но улыбается. И от этого ещё страшнее. Но Всеволода Алексеевича не так просто смутить.

– Рад, очень рад нашей встрече!

Обнимает именинника и плюхается на своё место, не забыв подвинуть стул для Сашки. По другую сторону от Якова Моисеевича, очевидно, члены семьи. Мужик с похожими чертами лица и в усыпанной стразами бабочке сидит к Покровскому вплотную, и есть подозрение, страхует того от внезапного падения со стула. Дальше расположились какие-то женщины, тоже все в фамильно-ярких платьях и стразах. Приветливо улыбаются Туманову, здороваются. А зал тем временем наполняется людьми, и как-то они разительно отличаются от тех, кто за главным столом. Тут, не считая Сашки и какой-то, видимо, внучатой племянницы именинника, все люди взрослые, не сказать пожилые. А за круглые столы рассаживаются сплошь длинноногие и пухлогубые красотки, не выпускающие из рук телефоны, записывающие сториз, а то и ведущие прямые эфиры. Покровский пригласил на праздник всех моделей своего модного дома, что ли? Сашке становится совсем уж неуютно, она неосознанно жмётся ко Всеволоду Алексеевичу, и в этот момент её слепит вспышка, а сразу за ней ещё одна и ещё. Прямо перед их столом возникают репортёры с огромными объективами зеркалок и микрофонами. Они вошли сразу толпой, и теперь по-хозяйски располагаются на полу, ища удобный ракурс. А кто-то и вовсю снимает, только затворы щёлкают. И снова вспышки. На кой чёрт снимать со вспышкой в ярко освещённом зале? Да на кой чёрт вообще снимать?

Сашка поворачивается к Туманову, чтобы уточнить его отношение к происходящему, но оказывается, что Всеволод Алексеевич уже даёт интервью. Мальчик-журналист тычет телефон чуть ли не в лицо Туманову и просит рассказать о Покровском.

– Мы знакомы тысячу лет, – улыбается Всеволод Алексеевич, как обычно глядя куда угодно, только не в камеру. – Яков Моисеевич шил костюм для моего первого выступления за границей, на песенном конкурсе в Сопоте. Мы сохранили дружеские отношения, и я очень рад присутствовать на его празднике!

Да уж… Только он и рад, похоже. Именинник так и улыбается, глядя в одну точку, к нему журналисты даже не подходят, только фотографии делают. А Сашке провалиться куда-нибудь хочется. Что за фарс? Покровский же живая кукла, которую выставили на всеобщее обозрение. Ну ладно, ресторан, ну ладно, старые друзья. Из которых он, если повезёт, кого-нибудь и узнает. Но журналистов какой дурак сюда пустил? Можно представить, что они завтра напишут. А Всеволод Алексеевич распинается, про дружбу рассказывает. И как будто не замечает, что фотографы стараются взять в кадр его вместе с Сашкой.

– Скажите, вы ведь впервые вышли в свет со своей молодой спутницей? Это значит, что можно ждать скорой свадьбы?

Сашка цепенеет. Но Всеволод Алексеевич всё так же приветливо улыбается.

– Побойтесь бога, молодой человек. В моём возрасте свадьбы – просто не серьёзно. О душе уже думать пора.

– Но может быть, ваша спутница считает иначе? Александра, вы как-то прокомментируете?

«Пошли нах…». Примерно такой ответ первым приходит в голову, но вряд ли он понравится Всеволоду Алексеевичу. И Сашка молчит.

– Я думаю, Александра Николаевна не готова давать комментарии, – мягко говорит Всеволод Алексеевич. – А вам лучше обратить внимание на других гостей.

Зал уже полон, и судя по заигравшей музыке, скоро начнётся торжественная часть банкета. Но журналисты не спешат отходить от главного стола. Похоже, что остальные гости их не сильно занимают. Странно, среди моделей или кого там ещё пригласили, наверняка есть персоны куда более интересные для светской хроники, чем пожилой артист советской эстрады. Пусть даже с «молодой спутницей». Разве нет?

Сашка разглядывает гостей, пытаясь кого-нибудь узнать. Даже лезет в телефон, заодно радуясь возможности хотя бы им отгородиться от окружающих. Дело-то простое, найти хэштег мероприятия, например «яковпокровский», или геолокацию ресторана с фильтром «самые свежие публикации». И вот уже можно смотреть, кто из присутствующих кто. Сашка открывает один профиль за другим, и её удивление становится всё больше. Светские львицы снимают интерьеры и себя, фотографируют пригласительные билеты и тарелки с закусками, кстати, весьма скромными для такого рода мероприятия. Но если посмотреть профили, то становится понятно, что если это и дивы, то совсем начинающие. Сто подписчиков, триста, ну тысяча. По меркам шоу-бизнеса – ничего. Вот почему все журналисты возле Туманова. Он, не считая Покровского, здесь самая яркая звезда.

– Мы начинаем наш праздник, друзья! – раздаётся бодрый голос ведущего. – Праздник в честь короля стиля, эталона вкуса, великолепного Якова Моисеевича Покровского! Ваши аплодисменты!

Все хлопают, играет музыка, Покровский пытается встать, причём не по собственной инициативе, а по инициативе бритого затылка, стоящего за его спиной. И при его же помощи. Всеволод Алексеевич поддерживает именинника со своей стороны, мужик в бабочке со стразами – со своей. Вместе им удаётся кое-как удерживать Якова Моисеевича в вертикальном положении. А Сашке некстати вспоминается фильм «Уикенд у Берни», очень популярный в её детстве. У них дома кассета даже была, мама часто её ставила. Потом Сашка на эту же кассету какой-то концерт Туманова записала, разумеется.

Так вот, в том фильме два парня повсюду таскали труп своего босса, всячески демонстрируя, что босс жив. Сашка уже не помнит, зачем им это было надо. Но какой-то шкурный интерес точно присутствовал. И тут прямо очень похожая ситуация.

Сашка обрывает собственные мысли, ругая себя за цинизм. А рассуждала бы ты так спокойно, если бы речь шла о твоём сокровище? Тьфу! Да она бы никогда в жизни не позволила такое с её сокровищем сотворить. Она бы загрызла любого, кто попытался бы. Не дай бог, конечно. Самыми страшными болезнями Сашке всегда казались те, которые забирают не только физические возможности, но и саму личность.

– Давайте разольём по бокалам кто там что хочет и поднимем их за здоровье именинника! – бодро орёт в микрофон ведущий.

– Сашенька, попробуй компотик, пожалуйста, – спокойно говорит Всеволод Алексеевич, наклонившись к её уху. – Мне его стоит пить или просто воды налить?

Сашка отпивает из бокала, который он ей протянул.

– Это не компот, это морс, кисленький. Пейте на здоровье. И мне заодно налейте. А что, тут официантов нет, что ли?

– Меньше, чем хотелось бы, – с удивлением отмечает Туманов.

– А что вы по морсу-то пошли? Вам водку можно, вы же помните?

В разумных пределах, конечно, но водку ему действительно можно. Вина и ликёры нельзя, коньяк с осторожностью, а водка как раз не особо для него опасна. И Сашке кажется, что здесь, на банкете в честь старого друга, можно расслабиться. Дома-то ему банально не с кем выпить, не с Сашкой же.

– Не стоит, – Всеволод Алексеевич с таким сомнением смотрит на расставленные по столу бутылки, будто видел, как их наливали за гаражом. – И вообще, пусть еду принесут сначала. Закусывать же нечем.

Он прав. На столе три скромные тарелки: с соленьями, с мясной нарезкой и с овощами. Бедненько для банкета. Сашка в принципе есть не планировала, ей кусок в горло не полезет под всеобщими взглядами и объективами. Но так ли хорош этот ресторан, как о нём писали классики?

Второй тост говорит Туманов. Опять задвигает про дружбу, про первый костюм, в котором он в Сопот поехал, про заслуги Покровского, сформировавшего первые представления о вкусе у советских людей. Сашке сдаётся, что простые советские люди о костюмах Покровского даже не слышали. Но это детали. Главное, что сокровище вдохновлённо размахивает рукой с бокалом морса, толкает речь и выглядит вполне довольным жизнью. Именинник всё так же улыбается, и если в глаза ему не смотреть, тоже выглядит довольным. Только ни хрена не соображает, чем именно. И когда Всеволод Алексеевич подносит свой бокал к его, намереваясь чокнуться, Покровский явно теряется. Не понимает, что нужно делать. Или не может поднять бокал. Он у него на столе стоит, а Яков Моисеевич за него держится.

– Давай, Яша, за твоё здоровье!

Всеволод Алексеевич легонько звякает своим бокалом о стоящий, не переставая улыбаться. Вот же артист. Хорошая мина при любой игре. Сашка только головой качает.

На тосте Туманова официальная часть и заканчивается. Дальше начинают разносить горячее, включают музыку, и гости расползаются по залу. Перед Сашкой ставят тарелку с каким-то мясом, обильно политым соусом. Всеволод Алексеевич подозрительно смотрит на свою порцию, не спеша пробовать, очевидно, ждёт Сашкиного вердикта. Странно, что никакого выбора не предложили. Всё же праздник, а не поминки, где гости жрут то, что заказали хозяева. Сашка поспешно берётся за вилку и нож, чтобы попробовать. Сомнения у неё только по поводу соуса, но даже если он сладкий, не оставлять же сокровище голодным. Ну скорректируют инсулин, если что. И тут раздаётся:

– Всеволод Алексеевич, можно с вами сфотографироваться?

Барышня какая-то, в спортивном костюме. На вид моложе Сашки. Вот на кой чёрт ей селфи с Тумановым, интересно? Но Всеволод Алексеевич покорно встаёт, ибо нельзя же перед стоящей женщиной сидеть, выходит из-за стола, чтобы сфотографироваться. Барышня делает пару кадров и пристраивается для фото к Покровскому. Тот, понятно, остаётся сидеть, но барышню ничего не смущает. Едва Всеволод Алексеевич возвращается за стол, возникает другая барышня. А за ней ещё одна.

Сашка с удивлением наблюдает, как к Туманову и имениннику выстраивается очередь. Она никогда прежде не бывала на звёздных банкетах, но всё же логика подсказывала, что они выглядят как-то иначе. Местное же празднование плавно перетекает в фотосессию с поклонниками. Хотя какие это поклонники-то? Туманов для них просто декорация, такая же, как колонна «Яра». Ещё одна часть интерьера для хорошей фотки.

Всеволоду Алексеевичу явно не дадут сегодня поесть. Но он мило улыбается, фотографируется, и Сашка решает, что всё идёт по плану. План, на её взгляд, полное говно, но мало ли, как у них в шоу-бизнесе принято. Она решает воспользоваться ситуацией и сходить в комнату для девочек. Во-первых, дико начала болеть голова, а пить таблетки на глазах у журналистов не хочется. Уж лучше из-под крана запить, но без свидетелей. Во-вторых, умыться холодной водой не помешает. И больше она с ним не пойдёт ни на какой банкет, даже если президент в Кремль позовёт. Пусть один шастает, он вон прекрасно себя чувствует в этом дурдоме.

Сашка выскальзывает из-за стола, обходит колонну. Табличку с направлением она давно уже приметила. В туалете проводит минут пятнадцать, много больше, чем требуется. Тут, по крайней мере, тихо, и никого постороннего. Заодно дожидается, пока таблетка начнёт хоть немного действовать. Но когда Сашка наконец выходит, то видит перед собой сразу четверых людей. В узком коридорчике они стоят так, что Сашке никак мимо них не пройти. Двое с телефонами, один с камерой, и одна с зелёненьким микрофоном, можно даже не уточнять, какого телеканала.

– Александра, пару слов о сегодняшнем мероприятии, пожалуйста!

– Без комментариев, – выдавливает ошарашенная Сашка.

– Скажите, а вы уже выбрали имя для первенца?

– Что?!

– Вы же беременны от Туманова? В Москву вернулись, чтобы рожать? Когда ждать пополнения в звёздном семействе?

– Пошли к чёрту!

– То есть вы не отрицаете факт беременности? Скажите, а вас не смущает разница в возрасте?

– Меня смущает разница в интеллекте. С вами! Дайте пройти!

Она практически толкает парня с камерой, чтобы освободить себе дорогу. Но он выше на две головы и не спешит уступать.

– Скажите, что вы будете делать, когда Туманова не станет? Он уже составил завещание?

– Слышь ты, тварь! – взрывается Сашка. – Ты сейчас свой микрофон будешь вытаскивать из ж…

– Сашенька, вот ты где! Я тебя везде ищу! – раздаётся голос Туманова. – Что у вас тут происходит?

У него слишком спокойное выражение лица. Настолько спокойное, что абсолютно неестественное.

– Ну-ка расступитесь, молодые люди. Интервью на сегодня закончены. Саша, пойдём. Я уже вызвал машину, она нас ждёт.

Сашка ничего не понимает, но с радостью хватается за предложенный локоть. Они уходят? Всё закончилось? Так быстро? Или ещё что-то произошло, пока она была в туалете?

– Всеволод Алексеевич, один вопрос! Александра так и не раскрыла нам секрет, когда ждать прибавления. Может быть, прокомментируете вы?

– Окститесь, юное создание, – хмыкает Туманов. – От святого духа если. Я давно сплю только с грелкой и плюшевым мишкой. Всего доброго.

И уводит Сашку под руку из ресторана. Такси их действительно уже ждёт, и он галантно открывает ей дверь. Сашка же совершенно не галантно плюхается в машину и дверцу за собой захлопывает раньше, чем Туманов успевает отреагировать. А когда он, всё так же спокойно, садится с другой стороны, Сашка уже ревёт в три ручья.

– На Арбат, – командует Туманов. – Саша? Сашенька, ты чего? Господи… Саша!

– Да чтоб я ещё раз… В ваш грёбанный зоопарк… Твари. Они меня окружили и не давали пройти. Про детей спрашивали. Якобы я беременна. Про завещание ваше…

– Ну и что? – Всеволод Алексеевич невозмутимо ищет по карманам платок, а найдя, протягивает Сашке. – Они журналисты. Они могут спросить, как прошла моя последняя встреча с зелёными человечками и почему мне не нравятся презервативы с вишнёвой отдушкой.

– Что? Почему вишнёвой?

– Ну вот и им интересно, почему вишнёвой, – усмехается Туманов. – Саша, они провокаторы. Они спрашивают всякую чушь намеренно, чтобы вывести тебя на эмоции. Что им, похоже, сегодня и удалось. Я виноват, конечно, нельзя было отпускать тебя одну. Но я даже не заметил, как ты ушла.

– Не надо было вообще туда ходить. Я не понимаю, Всеволод Алексеевич! Это же не удовольствие, это каторга какая-то. Сидишь как обезьянка дрессированная. С одной стороны блогеры, с другой журналисты…

Сашке не удаётся договорить, её душат слёзы. Так что Всеволоду Алексеевичу приходится её обнять и прижать к себе, несмотря на стеснённые условия машины.

– Александра Николаевна, прекращай уже реветь. Ну ты как маленькая, честное слово. Удовольствие, согласен, сомнительное. Публика странная, да и не ожидал я, что журналистов нагонят. Но самое главное, для чего я туда шёл, я сделал – увидел и поздравил Яшу. Отдал дань уважения, так сказать. Может быть, мы больше не увидимся никогда. Так лучше я с ним попрощаюсь на дне рождения, чем на кладбище.

– Да тьфу на вас!

– Саш, я про него, не про себя.

– Всё равно! Господи… Да что вы за люди такие, в шоу-бизнесе вашем сраном…

– Обычные люди. Взрослые. Просто ты никак не повзрослеешь.

До дома доезжают быстро, холл Сашка пересекает чуть ли не бегом, дожидается Всеволода Алексеевича, никуда не спешащего, уже у лифта. Вот же тоже, кругом чужие глаза. Охранники, девочки на ресепшн. А она зарёванная. Нравится Туманову так, что ли, всю жизнь на виду? Даже пореветь нельзя.

Зайдя в квартиру, сразу идёт в ванную, но к её удивлению, за ней тут же входит Туманов.

– Что? Вам в туалет?

– Нет, – он закрывает крышку унитаза и усаживается сверху.

Сашка смотрит на него во все глаза. Что ещё за фокусы? Крышку, кстати, так и сломать можно, тушка-то под сто килограммов.

– Умывайся или что ты там собиралась делать? Я посижу, посмотрю.

– Зачем?!

– Затем, что, если тебя оставить тут одну, ты будешь ещё полчаса реветь над краном. Воду переводить, опять же. Потом счета за коммуналку бешеные. Да шучу я! Про коммуналку, по крайней мере. Саша, правда, прекращай. Ничего страшного не случилось. Никто не умер. Даже драки не было, а жаль. Я невовремя пришёл, а то ты им бы врезала… Представляю заголовки завтра!

– Не смешно! Я больше не пойду с вами ни на одно мероприятие! Я теперь понимаю, почему Зарина дома сидела! Зоопарк!

– Этот зоопарк долгое время был моей профессией. И снова напоминаю тебе, что ты влюбилась не в мясника на рынке. Так что и профессия тебе, очевидно, нравилась. Всё, закрывай кран, вытирайся и пойдём искать, чем меня кормить. Я, между прочим, так и не поужинал. Сахар сейчас ка-а-ак рухнет!

И делает «страшные» глаза. Сашка невольно усмехается. Он прав, сама выбрала артиста. А не мясника с базара.

После ужина они устраиваются в кровати, Сашка с телефоном, Всеволод Алексеевич с планшетом. Ещё и телевизор фоном трещит. Сашка гуглит всё ту же вечеринку, пытаясь понять, чем закончился вечер. И чем больше гуглит, тем меньше ей нравится найденное. Но делиться информацией с сокровищем она не спешит. Пока он сам вдруг не охает.

– Ах вот оно что… А я-то думаю… Ты представляешь, Сашенька, эти мерзавцы, Яшины родственники, билеты продавали. Все люди за круглыми столами не были гостями, они были зрителями. Которые покупали билеты на вечеринку. А мы с тобой, ну и Яша, понятно, были в роли развлечения для публики. Вот откуда очередь фотографироваться как в мавзолей. И вот почему угощение скромное и водка палёная. Они на всём экономили, чтобы выручки побольше осталось.

Сашка мрачно кивает. Она тоже успела прочитать ту же статью, оперативно написанную кем-то из журналистов прямо с места событий.

– Ни стыда, ни совести у ваших друзей. Я же говорю, зоопарк, а вы там в роли обезьянки.

– Саш, там из моих друзей только Яша. А он вряд ли уже на что-то влияет.

– Вот. Ещё и над ним поглумились. Твари.

Всеволод Алексеевич тяжело вздыхает.

– Твари, Сашенька. Но я сделал всё, что мог, всё, что от меня требовалось. Остаётся только молиться. За здоровье Яши и за себя. Чтобы не оказаться на его месте. Безвольной куклой на потеху публике.

– Смею надеяться, вам с окружением больше повезло, – ворчит Сашка, откидывая телефон в сторону, после чего забирает у него планшет. – Всё, закончили чтения на сегодня.

– И чем займёмся? – хмыкает Всеволод Алексеевич. – Воплощением смелых мечтаний журналистов?

– Чего?

– Ну я про «скорое пополнение в звёздном семействе»!

– Да тьфу на вас!

– А что такого? Дело было вечером, делать было нечего. К тому же я вишнёвые презервативы не люблю, а других не завалялось!

Сашка ржёт, уткнувшись ему в плечо. И он смеётся. А о бедном Якове Моисеевиче лучше просто не думать. Хотя бы сегодня.

Ненужная мудрость

К стоматологу Сашка записалась сама. Абсолютно спокойно записалась, как только заметила, что внезапно прорезавшийся зуб мудрости раздражает десну. И саму Сашку тоже раздражает. Изучила ситуацию в зеркале ванной комнаты, пожала плечами и полезла в телефон, искать ближайшую стоматологию. Дел-то! Всеволоду Алексеевичу даже говорить ничего заранее не стала. Не из скрытности, секретов от него у неё не было по-прежнему. Просто не сочла повод значимым для обсуждения.

В назначенный день с утра и сообщила, за завтраком.

– К стоматологу сегодня пойду. Побудете один часик-полтора? Или со мной пойдёте, прогуляетесь?

Всеволод Алексеевич аж ложку откладывает, которой остатки творога из баночки выковыривал. Смотрит на Сашку странно-странно.

– Куда ты пойдёшь? Зачем? А почему мне не сказала? А в Москве ты сказать не могла, там есть хорошие клиники, у меня полно знакомых.

Сашка вопросительно поднимает брови.

– Всеволод Алексеевич, всего лишь зуб мудрости. От них надо избавляться сразу, пока разваливаться не начали. Это не протезирование, не импланты, ничего особенного. Дел на полчаса. Так пойдёте со мной?

– Нет уж, избавь меня от таких впечатлений. Погуляем лучше вечером, в каких-нибудь более приятных декорациях.

Нет так нет, Сашке даже проще. Быстренько собирается, убеждается, что термокружка у Всеволода Алексеевича полная, сахар в норме, очки под рукой, настроение удовлетворительное. С утра вроде веселее был, а теперь как-то подзавис. Но с ним бывает.

– Не скучайте, я быстро. Что-нибудь по дороге купить? Малины хотите? Я видела, уже продавать начали. Ага, я куплю.

Поцеловала в седую макушку и усвистела.

В кабинет врача Сашка входит без излишнего трепета. Мокрые ладошки и гул бормашины остались в далёком детстве, а переминающаяся от волнения девушка в приёмной, ждущая, видимо, второго доктора, вызывает недоумение. Сейчас новые технологии, новые методы обезболивания. Были бы деньги.

Коллега в белом халате приветлив и дружелюбен. Сашку не знает, хоть посёлок у них и маленький, но слишком уж в разных сферах они работают. Задаёт традиционные вопросы про переносимость анестезии, объясняет, что будет делать. Сашка машинально кивает, думая совсем о другом. Всеволод Алексеевич жаловался, что новые иголки для глюкометра слишком больно колют. Надо зайти на обратном пути в аптеку и купить ему другие. Колют они все, разумеется, одинаково, просто чувствительность у сокровища обострилась или покапризничать захотелось. Но надо найти другую упаковку, с другим дизайном.

В этот момент врач вкалывает обезболивающее, и Сашка недобрым словом вспоминает его родственников до пятого колена. Однако, в детстве молочные зубы рвать было не так больно, как анестезию терпеть. Может, лучше бы и вовсе без неё? И денег бы сэкономила Всеволоду Алексеевичу. Его же деньги. Теперь все деньги, на которые они живут, его. Мысли утекают в новом направлении, финансовом. Сейчас они со Всеволодом Алексеевичем уже не выясняют, кто кому больше должен, но Сашке по-прежнему не нравится ситуация, когда приходится тратить его деньги на себя, как сегодня. Несколько раз она порывалась найти себе источник дохода. Какие-нибудь разовые платные консультации на худой конец. Но ничего не получалось – он заболевал аккурат в тот день, когда у Сашки была назначена встреча. Как специально. Впрочем, его физическое состояние так тесно связано с эмоциональным, что ничего удивительного. И Сашка отменяла все консультации, переговоры и саму идею найти подработку.

– Не больно?

Сашка мычит что-то похожее на «нет».

– Сейчас может немножко тянуть.

Да рожай ты уже быстрее, господи. Сашка некстати вспоминает, что вчера вытащила размораживаться куриный фарш. Надо на вечер котлеток паровых сделать, Всеволод Алексеевич их любит. Обед у неё с вечера приготовлен. Про малину не забыть, обещала же уже.

Сашка приоткрывает глаза. Закрывала не от страха, просто неприятно физиономию чужого мужика так близко наблюдать. Ладно бы мужика не чужого, да… Интересно, получился бы из Всеволода Алексеевича стоматолог? Нет, вряд ли. Из него в принципе бы врач не получился, он вида крови не переносит и чужие эмоции на себя принимает, не дай бог такого врача. А кем бы он мог быть, кроме как артистом? Педагогом? Наверняка, терпения ему не занимать, что-то объяснять, делиться опытом он любит и умеет. Все профессии, связанные с точными науками, мимо, он стопроцентный гуманитарий. А его рассказам про работу на заводе пусть верят зрители Первого канала.

Да что ж так долго-то… Сашка ничего не чувствует, кроме давления на челюсть. Тянем-потянем, вытянуть не можем. Не кормили тебя в детстве, что ли, доктор? Шёл бы в терапевты. Зачем тебя в ортодонты понесло?

– Всё, теперь будем шить.

У Сашки изгибается бровь. Шить? Всё так плохо? Нет, ей-то всё равно, она ничего не чувствует. Ладно, не забыть в аптеке ещё обезболивающее купить. Завтра может быть неприятно, если со швами. А дома у них только парацетамол и более серьёзные лекарства Туманова, ей такие пока не надо.

Из кресла Сашка вылезает с чувством облегчения. Пора заняться более полезными делами. Доктор объясняет, что ей сегодня можно, а чего нельзя, Сашка слушает вполуха. Сама медик, понимает, что жрать, пока не пройдёт анестезия и не вернётся чувствительность, не стоит. Кивает, благодарит, слегка шепелявя, и идёт в приёмную расплачиваться. Счёт, надо сказать, не радует. Ещё меньше радует мысль, что Всеволоду Алексеевичу придёт смс-ка с уведомлением.

Сашка быстренько забегает в аптеку, тыкает пальцем в нужные лекарства и коробочку с иглами. Разговаривать совсем не хочется, но аптекарша понимающе кивает – рядом со стоматологией работает, привыкла. Бабушка, торгующая малиной, тоже на месте, Сашка покупает лукошко и, подумав, ещё одно. Всеволод Алексеевич не может есть в одиночку, и ему плевать, что Сашка не большой любитель ягод. Ему надо разделить удовольствие с кем-нибудь. Ну всё, можно домой, кормить сокровище обедом и готовить котлетки на ужин. А вечером на прогулку с ним пойти, можно к морю спуститься, давно не были.

Всеволод Алексеевич встречает её у калитки. Сашка замечает его ещё издали и прибавляет шаг. Что-то случилось? А почему не позвонил? Уже полдень, на улице жарко, и он не под навесом, в тени, а на самом солнце стоит.

– Вы чего, Всеволод Алексеевич?

Получается не очень внятно, но смысл он понял.

– Ничего, – забирает у неё пакеты. – Тебя ждал. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально я себя чувствую, – Сашка пожимает плечами. – Что вы распереживались? Всего лишь стоматолог. Даже не гинеколог.

– У гинеколога так же больно? – настораживается он.

– Господи, нет… Там неприятно! Фу, ну и темы для обсуждения. Пойдёмте обедать.

– Ты бледная.

– Я всегда бледная. Зато вы сгорите на таком солнце. Пошли домой!

– А тебе можно кушать?

– Нельзя, я вас покормлю. Потом сама поем.

– Нет, я тебя подожду.

Да что с ним такое сегодня? И почему он так странно на неё смотрит? Вспоминает свои стоматологические приключения, что ли? Негативный опыт?

– Всеволод Алексеевич, ну мне вам лекцию читать о правильном питании при диабете, колебаниях сахара и инсулина и тому подобном? Серьёзно? Сколько можно-то? И вообще, я не хочу есть.

Сашка усаживает его за стол, быстро разогревает куриный суп, приготовленный, как он любит: варить, пока косточки не начнут разваливаться, потом косточки вынуть, мясо мелко покрошить. Сашка для него варит без картошки и вермишели, добавляет маленькую горсточку риса, морковь и много зелени. И перца побольше. Он любит острое, любит яркие вкусы. А Сашка любит, когда он ест с аппетитом и просит добавки.

– Второе будете? Кабачки тушила, с мясом. А малинку?

– Не буду. Потом, с тобой вместе. Чаю сделай, пожалуйста.

Чай Сашка вместе с ним пьёт, только добавляет себе молока, чтобы не горячий был. Пить после стоматолога хочется нещадно.

– Не болит? – спрашивает Всеволод Алексеевич сочувственно.

– Нет. Заморожено ещё всё, только анестезия проходить начинает. Перемещается, зараза, от десны куда-то к подбородку, противно. Всеволод Алексеевич? Господи, а вы-то чего побледнели? Всё, закрыли тему! Возьмите конфетку. А может, вам кусочек творожной запеканки? Ещё оставалась.

После обеда Сашка отправляет его полежать, сама крутится на кухне: перемывает посуду, возится с котлетами, а пока они готовятся, ещё успевает отдраить раковину, чтобы даром время не терять. И только выключив газ, понимает, что анестезия прошла. И лучше бы не проходила. Сашка насухо вытирает столешницу, перекладывает котлеты в контейнер, и лишь потом идёт в ванную комнату. Внимательно изучает челюсть. Ну, приятного мало. Даже в зеркале заметны наложенные швы, ниточка торчит. Ниточку мог бы и обрезать, коновал. Что ж так мерзко-то?

Идёт в прихожую за своим рюкзаком, достаёт пачку обезболивающего и коробочку с новыми иглами. Сначала относит иглы в спальню Туманова.

– Я взяла другие, как вы хотели, Всеволод Алексеевич.

– Да? Замечательно. Давай не будем их пробовать прямо сейчас?

Он не спит, просто вылёживается после обеда. Очки надел, планшет на пузо примостил, какое-то политическое ток-шоу смотрит.

– Не будем. Просто ставлю вас в известность. Можно с вами полежать?

– Что за странные вопросы?

Он охотно двигается, Сашка пристраивается на любимое плечо. Как раз больной щекой. Вот так, замечательно. Вспоминает, что вообще-то шла на кухню, обезболивающее развести. Оно в пакетиках, растворимое. Такое лучше и быстрее действует. Но вставать уже лень, пригрелась. Всеволод Алексеевич такой уютный, тёплый, приятно пахнущий. В отличие от стоматолога, от которого пахло больницей. Надо же, раньше ей этот запах нравился. Вероятно, всё дело в ассоциативном ряде. Раньше больница ассоциировалась с любимой работой, а теперь только с болезнями Туманова.

– Сашенька?

– М-м-м? – она неохотно поднимает голову.

– Тебе никакое лекарство выпить не надо?

Ишь ты, какой догадливый. Чувствует, что ли?

– Надо. Как вы догадались?

– Ты ёрзаешь. И глазки печальные.

– Что? Нормальные у меня «глазки». Глупости какие. Устала просто. Не люблю стоматологов и чужие прикосновения.

– Кто их любит, – усмехается Всеволод Алексеевич.

Сашке становится совестно. Разнылась тут, при нём. Подумаешь, потерпела полчаса чужое присутствие. А он каждый день терпит замеры сахара и дозатор инсулина. А уколы от астмы она ему сколько раз за месяц делает, и в больницы он сколько раз попадал. Совсем уж.

– Саша, иди выпей обезболивающее. Принести тебе? Где взять?

– Ещё не хватало! Я сама!

Сашка подрывается с кровати, хотя вставать совершенно не хотелось. Но он же правда принесёт. Идёт на кухню, наливает воды из-под крана, пока он не видит. Для него она воду всегда кипятит, ещё через фильтр пропускает. Или сразу покупает фильтрованную, но это не так удобно. Ему нельзя поднимать тяжёлые баклажки, а когда она поднимает, он ругается. Сашка разводит порошок, быстро выпивает и усмехается. В детстве, когда надо было выпить какую-нибудь лечебную гадость, она пила залпом, как будто водку, и мысленно всегда произносила «за здоровье Всеволода Алексеевича». Хотя её сироп от кашля или жаропонижающее никак не были связаны с его здоровьем, а сам он ещё ни на что не жаловался, был вполне бодр и весел. Надо будет ему как-нибудь рассказать об этом странном детском ритуале. Или нет, лучше не надо.

Сашка возвращается в кровать, снова устраивается на его плече.

– Выпила?

– Да. Сейчас полежу полчасика и будем собираться на прогулку.

– Не будем. Мне перехотелось.

Всеволод Алексеевич невозмутимо тыкает пальцем в планшет, ищет следующий выпуск ток-шоу. Ютуб упорно подсовывает ему не то, включает рекламу. Туманов недовольно пыхтит. Сашка, не поднимая головы, тыкает в нужную картинку. Полумамонт. Очки ему перестали подходить, что ли? Надо к офтальмологу сходить, зрение проверить.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Так почему перехотелось?

– Перехотелось и всё. Там жарко, отдыхающие толпятся. Давай дома побудем.

– Вы из-за меня что ли? Я нормально себя чувствую.

– Я вижу. Всё, отдыхай. Я сказал, сегодня постельный режим.

Кто она, чтобы с ним спорить? Сашка даже задрёмывает под споры политиков. Просыпается от того, что десну дёргает. Да что ж такое-то! Из жопы у стоматолога руки росли, что ли? В конце концов, это не первый выдранный зуб в её жизни. Нормальных людей их немочи расстраивают, а Сашку раздражают, даже бесят. Знала бы, ни за что не пошла к врачу. Живут люди с зубами мудрости и по десять лет. Сашка должна быть всегда в хорошей форме и хорошем настроении. Ладно, второе опционально. Но первое обязательно.

– Ты чего пыхтишь как обиженный ёжик?

Всеволод Алексеевич заметил, что она проснулась, и склонился над ней.

– Ничего. Не люблю спать днём.

– И совершенно напрасно. Врёшь ты мне тоже совершенно напрасно, кстати.

– Я вам никогда не вру!

– Да? – скептически изгибает бровь. – Ты обезболивающее так и не выпила?

– Да выпила я! Не помогает оно!

Получилось резче, чем хотелось бы. Ну ещё поори на него. Он же, видимо, виноват, что тебе плохо. Всеволод Алексеевич качает головой, убирает планшет и встаёт. Сашка провожает его взглядом. Обиделся? Ну и правильно сделал. Он уходит из комнаты, а Сашка пытается собраться силами, чтобы встать и пойти извиниться. Но прежде, чем собирается, Всеволод Алексеевич снова появляется на пороге спальни. В руках у него тарелка с котлетами и чашка с компотом.

– Знаешь, почему лекарство не помогает? Потому что ты ничего не ела. Ну-ка давай быстро. Котлетки мягкие, жевать не надо.

И на лице такая искренняя забота написана, что Сашке зареветь хочется. Вот же сокровище. Народный эмпат России. Даром что её тошнит от одной мысли о котлетках, придётся есть.

– Всеволод Алексеевич, спасибо, конечно, но это так не работает. Причём тут еда и лекарства?

– Очень даже причём. Тётя доктор, тебе не стыдно? Не знаешь элементарных вещей.

– Ну объясните!

А сама уже ест под его пристальным взглядом.

– И объяснять ничего не буду. Сама убедишься. Я медицинских институтов не заканчивал, всё, что у меня есть, это жизненный опыт. Который говорит «покушай, и всё пройдёт». Ну и ещё «поспи, и всё пройдёт». А ты, Сашенька, совершенно не умеешь болеть.

– Ой, можно подумать, вы умеете!

– Мне пришлось научиться.

Они встречаются взглядами. Всеволод Алексеевич абсолютно серьёзен. А ведь он прав. Ему пришлось научиться. Ему, может, тоже не нравится чувствовать себя постоянным пациентом. Но терпит же, и принимает помощь, и иногда сам о ней просит. И находит силы ей улыбаться, благодарить. А Сашка из-за несчастного зуба на него сорвалась.

– Простите, Всеволод Алексеевич. Я правда не умею.

И лезет обниматься, точно зная, что он не оттолкнёт. А он уже смеётся и целует её в макушку.

– И не учись, Сашенька. И не надо.

Они снова включают «волшебную говорилку» и лежат, думая каждый о своём. В какой-то момент Сашка замечает, что десну отпустило. Волшебным образом. Правда, что ли, надо было поесть? Или объятия помогли?

– Всеволод Алексеевич?

– М-м-м?

– А как вы зубы делали? У вас ведь своих почти нет, да? Импланты же?

– По большей части. И несъёмные протезы. Мне повезло, я до диабета успел. Иначе это была бы большая проблема.

– Да, – соглашается Сашка. – Но непереносимость боли у вас, я полагаю, давно, если не всегда. А приятного-то мало даже для обычного человека.

Молчит. Чего вдруг? Она ничего особенного не спросила, вроде. Они и более интимные темы спокойно обсуждают.