Фарфоровые куколки

Грейс. Убогая

Я ехала за запад. В одиночестве, самым дешевым автобусным маршрутом, который смогла найти. С каждой милей он отвозил меня все дальше от Плейн-Сити, штат Огайо, в жизнь которого я вписывалась, как следы мух в рисунок обоев. С каждым штатом, отделявшим меня от дома, я все отчетливее чувствовала, как слабеют сжимавшие сердце оковы и утихает боль в ногах и руках. Однако все мое тело продолжало отчаянно страдать, и головокружение не проходило. Я жила на аспирине, крекерах и сладкой газировке. А еще я все время плакала. На восьмой день я оказалась в Калифорнии. Спустя несколько часов после того, как автобус пересек границу штата, я сошла с него и плотнее запахнула кофту. Я ожидала солнца и тепла, но в тот октябрьский день над Сан-Франциско висел плотный туман. Было сыро и нестерпимо холодно.

Я взяла чемодан и пошла прочь от автобусной остановки. В дешевых отелях, куда я заглядывала, мест не было. «Идите в Чайна-таун, — советовали администраторы. — Там что-нибудь найдете». Я не имела ни малейшего представления о том, где находится этот Чайна-таун, поэтому их советы были бесполезны. К тому же я сразу ощутила, чем отличается Сан-Франциско от других городов: в нем не было ровных и прямых улочек, он весь состоял из холмов, которые со всех сторон были окружены водой. Наконец в одной ночлежке мужчина взял с меня деньги, по доллару за день, авансом, и вручил ключ от комнаты.

Я вымыла голову в раковине и завила волосы. Затем стала внимательно рассматривать в зеркале свои увечья. Лоб успел полностью зажить, но голова все еще кружилась после ударов о кухонный пол. Кожа над ребрами приобрела зеленовато-серый оттенок с сиреневыми вкраплениями. Плечо по-прежнему выглядело опухшим и плохо двигалось, после того как его выбили, а потом рывком поставили на место. Но рана на рассеченной губе уже затянулась и была почти не видна. Я отвернулась и села на край кровати. Хотелось есть, но выходить на улицу было страшно, поэтому я просто сидела и прислушивалась к доносившимся сквозь стены звукам.

Я достала из сумочки помятую вырезку из журнала, которую дала мисс Миллер, моя учительница танцев. Она учила меня танцевать с тех пор, как мне исполнилось четыре года. Несколько месяцев назад она нашла это объявление. Я разгладила его ладонью, чтобы получше рассмотреть рисунок, изображавший мост Золотые Ворота на рекламе Международной выставки. Даже место ее проведения, остров Сокровищ[1], казалось каким-то манящим.

— Вот, смотри, Грейс, они набирают штат в шесть тысяч человек, — сказала мисс Миллер. — И им требуются танцоры, певцы, сварщики, плотники — самые разные специальности. — Сделав паузу, она вздохнула и продолжила: — Когда я была молода, мне так хотелось куда-нибудь уехать, но для этого нужна была смелость. И талант. Да, чтобы оставить за спиной всё и всех, кого ты знаешь. А вот ты могла бы это сделать.

Эти ее слова и клочок бумаги, который я сейчас держала в руках, наполнили меня смелой надеждой на то, что я действительно смогу. В конце концов сумела же я выиграть конкурс по чечетке и пению у нас в городе. Мне тогда было семь лет, и с тех пор я никому не уступала своего первенства.

«Ты всегда хотела уехать из дома, — говорила я себе. — И то, что пришлось сделать это раньше, чем ты планировала, не означает, что ты не сможешь достать до небес».

Однако моя зажигательная речь, адресованная самой себе в ужасной комнате ночлежки в незнакомом Чайна-тауне, не очень помогла избавиться от страха. А когда я легла в кровать, мне вообще показалось, что на меня стали надвигаться стены. Чтобы как-то успокоиться, я воспользовалась ритуалом, который придумала еще в детстве: пробежать руками по предплечьям (когда мне было три годика, мама сказала доктору Хэвенфорду, что я сломала руку, упав с лестницы), затем по бокам (несколько сломанных и раздробленных ребер за эти годы); потом приподнять ноги по очереди и провести по ним ладонями до самых стоп (до тех пор, пока я не начала танцевать, мои ноги были частой целью отцовских пинков). Этот ритуал одновременно и успокаивал меня, и придавал сил. Теперь я оказалась один на один с этим миром, у меня не было дома, куда можно было бы вернуться, и человека, на которого я могла положиться. Но если я смогла пережить побои отца и предрассудки, царившие в моем городе, то я точно справлюсь с любыми препятствиями, которые судьба расставит на моем пути к счастью и успеху. Ну, попробую справиться. Во всяком случае, очень на это надеюсь.

На следующее утро я расчесала волосы, приподняла и заколола их по бокам, выпустив локоны, как у Кэрол Ломбард в «Моем слуге Годфри», и надела платье, которое мне купил папа, когда возил нас в Цинциннати за всем необходимым для стирки. Платье было из дымчато-розового хлопка с геометрическим переплетающимся узором горчично-желтого цвета и серыми квадратами. Мама говорила, что рисунок на ткани, да и фасон платья, больше подошли бы не мне, а взрослой женщине. Возможно, так оно и было, но сейчас я очень гордилась тем, что у меня есть такой изысканный наряд.

Преисполненная решимости, я вышла на улицу. Спрашивая дорогу почти на каждом углу, мне удалось добраться до паромной станции, где я и села на паром до острова Сокровищ, расположенного в заливе прямо под Бэй-Бридж[2]. Мне казалось, что все мои попутчики тоже направлялись на выставку в поисках работы. Я была охвачена восторгом, но волны и вибрация парома вызвали головокружение и чувство голода, и к концу путешествия я снова чувствовала себя больной и обессилевшей. Когда мы причалили, все бросились вперед, чтобы оказаться как можно ближе к началу очереди на собеседование. Я тоже решила не отставать. Именно тогда я впервые увидела пальмы, и это привело меня в трепет, так как это означало, что я действительно находилась в Калифорнии. Вход на ярмарку заслуживал отдельного внимания. Никогда в жизни я не видела ничего подобного: гигантские колонны, составленные из кубов и увенчанные стилизованными изображениями слонов. За ними я заметила шпили, все еще скрытые за строительными лесами. В ушах звенело от грохота молотков, визга электрических пил, рева тракторов, бульдозеров и грузовых платформ. Мужчины перекрикивались, раздавая указания и ругаясь на чем свет стоит, как обычно бывает на строительных площадках.

— Успеют ли они к сроку? — произнес мужской голос где-то возле моего уха.

Я вздрогнула, и сердце екнуло от страха, как всегда бывало, когда я находилась возле отца. Резко развернувшись, я увидела молодого человека, явно уроженца западных штатов. Высокий — примерно метр восемьдесят, широкоплечий, светловолосый. Парень тут же поднял руки вверх в знак примирения.

— Простите, если я вас напугал. — Когда я взглянула в его голубые глаза, его губы сложились в сокрушенную улыбку. Он выглядел старше меня, должно быть, ему было около двадцати. — Меня зовут Джо. — Он протянул мне руку.

— Я — Грейс. — Никаких фамилий. Мне это нравилось.

— Я ищу работу рикши. — Он даже не попытался объяснить, что это такое. — Но на самом деле я здесь потому, что люблю самолеты и обожаю летать.

Идущие впереди нас уже исчезали за воротами.

— Родители пообещали, что, если я закончу школу на «отлично», они позволят брать уроки управления самолетом, — продолжил Джо, нисколько не сомневаясь, что мне это интересно. — Я учился в Пайпер-клаб. Умею взлетать, садиться, знаю, что делать, когда глохнет двигатель, и как выходить из штопора. И у меня есть лицензия пилота.

Из всего вышесказанного я поняла, что его семья была довольно состоятельной.

— Как это связано с рикшами? — Он рассмеялся и провел рукой по волосам. — Самолеты «Пан-Американ» будут взлетать и садиться прямо здесь, на острове Сокровищ!

Я кивнула, изображая заинтересованность, чтобы не показать, что не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

— Я тут совсем тебя заговорил, — догадался Джо. — Прошу прощения. А ты что здесь делаешь?

— Я танцовщица.

— Здорово. — Он подбородком указал в сторону ворот. — Нам стоит поторопиться.

Когда я чуть оступилась на невысоких каблуках, он подхватил меня под руку, и я инстинктивно отпрянула. Ответом мне стал изумленный взгляд широко распахнутых глаз. Я видела, что он был готов снова извиниться.

— А ты откуда? — выпалила я, стараясь отвлечь его от произошедшего.

— Уиннетка, штат Иллинойс. Я собираюсь поступать в Кали. — Заметив мое недоумение, он пояснил: — Калифорнийский университет. Это вон там. — Он указал на восток. — В Беркли. Я живу в студенческом общежитии. А ты?

— Плейн-Сити, Огайо.

— Не слышал о таком, но мы оба со Среднего Запада, а наши штаты вообще граничат друг с другом. Будем друзьями?

Я кивнула. Он явно был хорошим парнем: симпатичный, с милой улыбкой, надолго оставлявшей уголки губ приподнятыми.

— Ффух, какое облегчение! — воскликнул он и шутливым жестом отер воображаемый пот с лица.

Какой он все-таки веселый!

Когда мы добрались до трейлера, на большой деревянный ящик вспрыгнул мужчина в серых фланелевых брюках, наполовину застегнутой кожаной куртке и угольно-черной фетровой шляпе, надвинутой на глаза, и заговорил, заглушая царивший вокруг гомон:

— Многие из вас приехали сюда издалека. И это прекрасно! Для того чтобы обустроить это место и заставить его работать, нам понадобится помощь множества людей. Если вы маляр, электрик или сантехник — отправляйтесь во Двор Семи Морей. Гарри вас проводит туда. — Половина собравшихся на площади последовали за человеком, на которого указал говоривший. — Думается, остальные прибыли сюда, чтобы предложить свои услуги в сфере обслуживания или развлечений, — продолжил мужчина в шляпе. — Если вы хотите управлять трамваями со слонами, продавать еду и напитки, возить гостей в велоповозках, быть зазывалами, официантами, пожарными или полицейскими — отправляйтесь во Двор Цветов. Правда, там пока нет цветов, но есть такой же трейлер, как здесь.

— Это как раз для меня, — прошептал Джо. — Удачи! — И он пошел вместе с большой группой отделившихся от основной толпы людей.

Немного отойдя, он обернулся, показал мне поднятые вверх большие пальцы и снова улыбнулся. Я ответила ему тем же. Он шел такой твердой походкой, что пыль клубилась под его ногами. Несмотря на царивший вокруг шум, я услышала, как он насвистывает «Я полностью твой». Мне очень нравилась эта песня.

Тем временем мужчина в шляпе смерил взглядом оставшихся перед ним.

— Ну что? — сказал он. — Если вы ищете работу моделей, танцоров или музыкантов, то вам нужен я. Я буду проводить индивидуальные собеседования. Если вы пройдете отбор… Да ладно, — взмахнул он рукой. — Вы и так все знаете. Вставайте в очередь.

Один за другим претенденты входили в трейлер, чтобы через пять минут выйти оттуда либо с улыбкой, либо с гримасой разочарования. Я думала, что отвечать на вопросы, которые могут задать, когда в моей памяти снова возник отец. Да, он избивал меня дома, но с большим удовольствием хвастался призовыми ленточками и яблочными пирогами, которые я выиграла. Он заставлял меня быть «типичной американской девушкой», и это означало, что мне позволялось ездить в Риальто[3] на мюзиклы, чтобы вдохновляться на еще более усердный труд и репетиции. Я обожала Элинор Пауэлл в «Бродвейской мелодии», в экранизации 1936 года, где она танцевала без музыкального сопровождения. Этот фильм я посмотрела, наверное, раз десять, а потом везде старалась повторить ее танцевальные па: на тротуаре возле кинотеатра, в студии мисс Миллер и в нашей семейной прачечной. Само собой, когда я сказала, что хочу стать звездой, в школе надо мной стали смеяться…

— Эй! Девушка-азиатка!

У того, кто меня окликнул, были все основания обратиться ко мне именно таким образом. Дело было не в том, что среди выходцев из Китая не было знаменитых киноактрис и актеров, кроме Анны Мэй Вонг[4], разумеется. Когда я увидела Дороти Той и Пола Уинга, американо-китайскую танцевальную пару в мюзикле под странным названием «Лучшие блюда», мне подумалось: «Если они смогли, что может помешать мне?» Только сейчас от этих размышлений не было никакого толку. Внезапно я почувствовала страх и сильнейшее одиночество.

Когда подошла моя очередь, я вошла в трейлер, закрыв за собой дверь, как это делали те, кто были здесь передо мной. Мужчина жестом предложил мне сесть.

— Ваше имя?

— Грейс Ли.

— Сколько вам лет?

— Достаточно, чтобы петь и танцевать, — дерзко заявила я. Мне хотелось стать звездой, а это значило, что, как бы мне ни было страшно, я должна вести себя соответственно. — С этим у меня все в порядке.

Обдумывая мой ответ, мужчина пощипывал себя за подбородок.

— Вы азиатка, — резюмировал он. — К тому же редкая красотка. Проблема только в том, что у меня ничего для вас нет.

Я открыла сумочку, достала вырезку мисс Миллер и положила ее на стол перед ним.

— Здесь сказано, что вам нужны артисты для «Кавалькады Золотого Запада».

— Да, это крупное шоу, и туда требуются сотни артистов. Но у меня нет ничего для азиатки.

— А в японском павильоне? — Моя уверенность в себе оказалась мнимой. — Я так долго ехала к вам. Мне очень нужна работа.

— Сейчас Депрессия, милая. Работа нужна всем. — Он снова взглянул на мое заявление. — И мне не хочется вас расстраивать, но вы не японка. Грейс Ли — это же китайское имя, правильно?

— Кто об этом догадается?

— Да, по-моему, никто не знает, чем один отличается от другого. Вот вы знаете?

В ответ я лишь пожала плечами. Я ни разу в жизни не видела японца. Да и китайцев я тоже видела не много: только отца, мать, свое отражение в зеркале, а еще Анну Мэй Вонг, Той и Винг и еще пару азиатов, игравших в кино роли горничных и дворецких. Но это были люди из другой жизни, не той, что меня окружала каждый день, поэтому мне негде было научиться отличать китайца от японца. Я только знала, как выглядят высокие скулы и обветренные руки моей матери да морщинистое лицо и жилистые руки отца. Я почувствовала, как глаза стали наполняться слезами. Что со мной будет, если я не найду работу? Вдруг мне придется возвращаться домой?

— Там, где я выросла, азиатов нет, — признала я. — Но я слышала, что они все на одно лицо.

— Даже если и так, мне было велено придерживаться точных параметров… — Он щелкнул пальцами. — Придумал! У нас здесь будет Китайская деревня. Организаторы там сами нанимают персонал. Может быть, мне удастся устроить вас туда как китайскую танцовщицу.

— Но я не из Китая. Я родилась и выросла здесь.

Однако его нисколько не смутили мои слова, потому что он уже держал в руках телефонную трубку. Я слушала, как мужчина договаривается о моей встрече с кем-то, кто вроде бы отвечал за набор персонала в Китайскую деревню. Наконец он положил трубку.

— Танцоров нанимают только временно. Со всеми этими неприятностями с Китаем так будет правильнее всего.

О каких неприятностях в Китае шла речь? В еженедельной газете Плейн-Сити едва упоминались события в Европе, а об Азии там не было ни слова. Так что все мои знания о Китае ограничивались китайским рисовым вином, которое мама готовила дома и тайком продавала с заднего крыльца вечерами по пятницам и субботам. Мужчины Плейн-Сити были жадными до алкоголя, даже после отмены сухого закона. Все это пришло мне в голову, пока разум пытался справиться с охватившей меня паникой.

— А как насчет карнавала? — спросила я, вспомнив рекламу мисс Миллер.

— Я совершенно не представляю вас там.

— Но я уже принимала участие в карнавалах.

— Не в таких, как этот.

— Я справлюсь, — настаивала я. Пусть только попробует отправить меня в какой-нибудь шатер, где распутные женщины танцуют перед мужчинами экзотические танцы, — я видела такие на Квартальских ярмарках в Плейн-Сити. Я никогда не стану этим заниматься.

Он покачал головой.

— Вы — обыкновенная китаяночка. Если я впишу вас в число участников карнавала, зрители мужского пола вас просто сожрут.

Пять минут собеседования истекли, но мужчина не торопился со мной прощаться. Он просто сидел и внимательно разглядывал меня, не упуская ни одной детали: ни платья, ни туфель, ни прически. Я опустила глаза и молча ждала, что будет дальше. То ли невинность послужила мне защитой, то ли мужчина оказался порядочным человеком, но никаких непристойных предложений не последовало.

— Я готова на любую работу, — сказала я слегка дрожащим голосом. — Даже скучную и тяжелую…

— Не так стоит искать себе работу, милая.

— Я могу готовить и продавать гамбургеры в палатке. А вдруг заболеет кто-нибудь из танцоров, и в этом случае вам не помешает иметь рядом кого-нибудь на замену.

— Вы могли бы поработать в киосках, — с сомнением произнес он. — Вот только у вас есть большая проблема. У вас хорошие ноги, и с формами все в порядке. Ваше лицо прекрасно, как цветок. Но акцент…

— Мой акцент?

— Ну да. У вас его нет. Вы должны прекратить разговаривать так правильно. Вам необходимо имитировать китайский акцент.

Ни за что! Отец говорил с сильным акцентом, хоть и родился здесь. Он винил в этом свое детство, которое провел в поселке лесозаготовителей, где жил с со своим отцом, говорившим только по-китайски. А у моей матери был прекрасный английский. Она родилась в Китае, но приехала в Америку совсем маленькой, поэтому и смогла совсем расстаться с акцентом. Она никогда не рассказывала о своем детстве. Я спросила об этом всего один раз, и в ответ отец ударил меня наотмашь. В общем, в нашей семье мы могли разговаривать только по-английски. Но даже если бы мы все знали китайский и могли говорить на одном из диалектов, отец никогда не позволил бы нам это делать. Использование английского языка обозначало, что ты — американец, а мы должны быть американцами все время и при любых обстоятельствах. Поведение, которое можно описать следующими фразами: «Слышала, что ты снова пропускаешь школу» и «Подумаешь, невелика беда», — безошибочно указывало на статус иммигрантов. Однако это вовсе не мешало отцу подчеркивать свой акцент, если он замечал, что клиентам это нравится.

— Простите, — сказала я, — но я не могу сделать то, что вы предлагаете.

Говорить больше было не о чем, и я поднялась, чтобы выйти. Всего за несколько минут я узнала о себе две интересные вещи: что я никогда не стану унижаться, изображая акцент, как это делал мой отец (или актеры в фильмах о Чарли Чене[5]), и что не стану танцевать обнаженной перед мужчинами. У меня, оказывается, есть гордость. Только вот какую цену мне придется за нее заплатить? От нахлынувших страха и отчаяния я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног.

— Эй, погоди минутку! — Мужчина потянулся к ящику, достал оттуда коричневый бумажный пакет и с ним в руках нагнал меня возле двери. — Вот держи, сэндвич с ветчиной и яблоко.

Я покраснела от гнева и стыда. Я и так не получила работы. Неужели ему захотелось унизить меня еще сильнее? Или выгляжу настолько жалко?

— Возьми, — тем временем произнес мой мучитель. — Это от нас с женой.

— Спасибо. — Я держала в руках настоящую еду впервые с отъезда из дома. Мужчина окинул меня последним сочувственным взглядом.

— А ты уже была в ночных клубах Чайна-тауна? Я слышал, что они ищут «пони» и «канареек». — Заметив мой недоуменный взгляд, он пояснил: — Я имею в виду, танцоров и певцов — тут их называют «пони» и «канарейками». Да ладно, не забивай себе голову. Скоро всему научишься. А теперь иди туда, где остановилась, и поспрашивай там. Тебе объяснят, как туда добраться и куда идти на прослушивание. — Он слегка подтолкнул меня к двери и крикнул: — Следующий!

По дороге обратно на пристань я размышляла о ночных клубах. В фильмах «Цилиндр», «Время свинга» и «Звезда родилась» тоже были ночные клубы, поэтому я знала, как они выглядели: белые кушетки, гардеробные, девушки, продающие сигареты, шампанское, пенящееся в бокалах на тонкой ножке, мужчины в цилиндрах и фраках с белыми галстуками и женщины, грациозно передвигающиеся по залам в атласных платьях, так потрясающе скроенных, что казалось, будто они окутывают женские тела нежно, как поцелуи. Я хотела получить работу на выставке, но, если подумать, устроиться в ночной клуб было бы еще лучше. Немного уверенности в себе — и у меня все получится! Вот только я не имела ни малейшего представления о том, где был этот Чайна-таун и где там искать работу, если я все-таки туда доберусь. Эта мысль так напугала меня, что я почти растеряла весь свой недавно обретенный оптимизм.

Пока мне некуда было идти, кроме как в свой номер в гостинице, которую я уже успела возненавидеть, вместе с ее тараканами и женщинами со слишком ярко накрашенными лицами и мужчинами в грязных майках, которые постоянно входили и выходили оттуда. Но я отказывалась сдаваться, потому что поражение означало, что мне придется вернуться домой к отцу.

На следующий день я надела то же розовое платье, купила карту и пошла искать Чайна-таун. Воздух был сырым и холодным, и хорошему настроению это не способствовало. Проходя мимо очередей в бесплатные столовые и людей, казавшихся мне «оки»[6], одетых в грязную старую одежду, я чувствовала нарастающий страх. Если мне не повезет, я вполне могу оказаться среди них. От холода и сырости у меня ныло все тело. Каждый раз при вдохе или подъеме рук я испытывала пульсирующую боль в ребрах и выбитом плече, но я напоминала себе, что танцевать, превозмогая болевые ощущения, я научилась раньше, чем многому другому. Проглотив три таблетки аспирина, я мысленно помолилась о том, чтобы мне не пришлось выполнять вращений, если я все же попаду на просмотр и прослушивание. При теперешнем моем головокружении это па мне недоступно.

Синг Чонг Базар и Синг Фэт Базар[7], крытые зеленой глазурованной черепицей, стоявшие на углу Калифорния-стрит и Грант-авеню, напоминали двух стражей. Какие немыслимые названия! За их огромными окнами я заметила китайскую мебель, шелка и вазы — то, чего никогда не видела раньше. Свернув на Грант-авеню, я попала в совершенно иной мир. Фонари были украшены извивающимися ярко-зелеными, красными и золотыми драконами, свесы крыш смотрели вверх. Прямо на тротуарах стояли корзины со сложенными в них товарами, рестораны рекламировали неизвестное мне блюдо чоп-суи. А как здесь пахло! Трудно сказать, был этот запах приятным или отвратительным, — я лишь чувствовала, что он мне непривычен.

Но больше всего меня здесь нервировали китайцы: бесконечное множество китайских глаз, носов, ртов и ног. Здесь были сотни, если не тысячи китайцев, высоких и низкорослых, толстых и худых, со светлой кожей и смуглых. Ни один из них не напоминал внешне моего отца. Я заметила пару пожилых женщин, тихонько идущих по тротуару и изо всех сил пытавшихся быть незаметными. За ними шли пять девочек-старшеклассниц в школьной форме, неся в руках учебники. Я плохо разбиралась в китайских прическах — видела только, как моя мама убирала волосы в тугой пучок. Папа стригся почти наголо, а я завивалась, поэтому даже то, как эти люди причесывались, было для меня новым. Длинные, шелковистые распущенные пряди, короткие женские стрижки, завитки, перманенты, завивки щипцами, волосы, торчащие в разные стороны или взбитые, а также почти оголенные черепа: я никогда не видела такого разнообразия. Все здесь казалось таким чуждым и непривычным, словно я только что сошла с борта судна где-нибудь в Гонконге, Гуанчжоу или Шанхае, где я, разумеется, никогда не бывала. Это наполняло меня одновременно восторгом и ужасом. Чайна-таун казался ожившей страшной сказкой, похожей на те, что в детстве надолго лишали меня сна. Не поэтому ли мои родители так стремились жить как можно дальше от всего этого?

Мне была необходима помощь.

— Как пройти к ночному клубу? — спросила я женщину, одетую в костюм, напоминавший черную пижаму, и несшую в руках два пакета, полные зеленого лука.

Она сделала вид, что не заметила меня. Потом я попыталась обратиться к мальчишке-газетчику, но и он проигнорировал мой вопрос. Я осмотрелась. Здесь было очень много мужчин. Кто-то был одет как рабочий, кто-то как бизнесмен. Всех их объединяли торопливые движения и быстрая походка, так быстро у нас в семье никто не ходил. Разве что когда был пожар в доме Смитов — мы все тогда бросились на улицу смотреть, как его пытается потушить добровольная пожарная дружина. Ох и вечер выдался тогда!

На углу улиц Гранта и Вашингтона трое мальчиков лет десяти-двенадцати играли в куче песка, вываленного прямо на перекрестке. Их брюки были закатаны до колен, рукава рубашек протерты на локтях, а кепки помяты. Рабочие подравнивали края кучи лопатами, а подъезжавшие машины сигналили, словно дополнительный шум мог помочь устранить препятствие. Несколько минут я наблюдала за происходящим с обочины, затем, решившись, сделала шаг на улицу. Увязая в песке, я осторожно подошла к копошащейся в нем троице. Заметив мое приближение, ребята бросили свои забавы. Старший из мальчиков схватил две пригоршни песка и стал пропускать его сквозь пальцы.

— Никто не говорил, что нам нельзя быть здесь, — произнес он вместо приветствия.

— А я и не сказала, что это запрещено, — ответила я.

— Тогда чего вы от нас хотите, леди?

Я поморщилась. Меня никто раньше не называл леди. Убогой, да, свиным рылом, китаёзой, мелкой, призером-получателем премии яблочного пирога, пельменем, а вчера — милой фарфоровой куколкой. Но леди — никогда. В таком случае я должна вести себя как леди!

— Я надеялась, что вы мне поможете, — произнесла я.

— А какая нам от этого польза? — нахально спросил старший.

— По пять центов каждому. — Я вытащила кошелек и достала оттуда три монеты. — Я хочу найти ночной клуб.

— Ага, — отозвался мальчик, и по изменившейся интонации я поняла, что он догадался, о чем речь. — А вы не боитесь влипнуть в неприятную историю?

Я вернула одну из монет назад в кошелек.

— Как я понимаю, вы знаете, что такое клубы, — сказала я.

Ни один мальчишка не устоит перед любопытством, особенно если речь идет о чем-то запретном, и мои слова тут же привлекли внимание всех троих.

— Они мало чем отличаются от баров.

— Никто не хочет жить возле них!

— Отец говорит, что это почти то же самое, что простые лавки, где торгуют спиртным.

Я убрала в кошелек вторую монету.

— Ладно, леди, ваша взяла, — сдался главарь маленькой банды. — Вы хотите работать в шоу с ногами, вот чего вы добиваетесь.

— Шоу с ногами?

— А вы что, не знаете? — спросил он. — Неужели вы правда хотите, чтобы люди видели ваши ноги?

Если дело только в ногах…

— Пожалуйста, подскажите, куда мне идти, — попросила я.

Мальчишки обменялись взглядами. Мне нужно было услышать от них хоть какое-то имя. Чтобы мне было с чего начать поиски.

— У Уилберта Вонга есть «Ли По», — наконец произнес старший. — Коктейль-бар в соседнем квартале. Теперь он превращает его в клуб. У Энди Вонга, они не родственники, есть «Китайский Пентхаус» — открылся в прошлом декабре. Там артисты только китайские. — Он выпалил эту информацию, будто маленький зазывала. Прямо как у нас в Плейн-Сити: все всё про всех знают, особенно если дело касается чего-то незаконного.

— А я слышал, что Энди Вонг собирается переименовать его в «Скай Рум», — заявил младший и тут же получил локтем под ребра.

— Еще есть новый клуб Чарли Лоу, правда, он пока еще не работает, — продолжил старший. — Два года назад Чарли открыл бар здесь, на Грант-авеню. Только туда не пускали китайских девушек и женщин. Да о чем это я! Туда вообще китайцев не пускали!

— А вы откуда знаете? — спросила я, подзадоривая его.

— А вот знаем, — ответил он. Мальчишки горазды поговорить про пчел, про птичек и про другие пикантные вещи, вот только с подробностями у них зачастую путаница. Теперь мне предстояло самой решить, что из этих рассказов было правдивой информацией, а что — слухами. — Жена Чарли Лоу — певица, — тем временем продолжал мальчуган. — И он отдал ей место, где проходят шоу, оно называется «Запретный город» и находится на Шатер-стрит…

— Это даже не в Чайна-тауне, — снова встрял младший. И мне понравилось это известие, потому что Чайна-таун меня пугал.

— Вы можете показать мне, где это? — спросила их я.

— Сначала вам надо идти…

И тут его голос оборвался, а глаза с изумлением распахнулись. Остальные тоже с раскрытыми ртами смотрели мне через плечо. Я обернулась и увидела быстро приближающуюся к нам девушку примерно моего возраста. Она была одета практично и со вкусом: серая в клеточку шерстяная юбка, черный свитер с длинными рукавами, угольно-черные чулки и полуботинки. Китаянка с безупречной фарфоровой кожей, она казалась состоятельной, даже богатой, словно сошедшей с киноэкрана. Только я ни разу не видела в темных залах Риальто китайцев, которые выглядели бы как она.

— Я знаю, как добраться до «Запретного города», — сказала незнакомка мелодичным голосом. — Могу вас проводить.

И Джо, и распорядитель с острова Сокровищ были очень милы со мной, но я не привыкла к человеческой доброте. Эта девушка сейчас предлагала мне помощь так, словно была послана сюда самим провидением. Я снова повернулась к мальчикам, пытаясь сообразить, как именно мне следует себя вести.

— Это Элен Фонг, — с благоговением произнес старший. — Если она хочет вам помочь, соглашайтесь!

Двое остальных, как и следует мальцам их возраста, прикрыли рты ладонями и захихикали. Девушка по имени Элен наградила их строгим взглядом, и они тут же притихли.

— Кью, Чен и Йи, не думаю, что ваши матери обрадуются, узнав, что вы не в школе, — холодно заметила она. — Ну-ка быстро займитесь делом.

Мальчики встали, отряхнули песок и протянули руки. Я раздала обещанные монеты. Когда они убежали, я повернулась к Элен.

— Ну что, куда идти?

Элен. Взывая к небесам

— Сюда, — ответила я.

О чем я только думала? Вместо работы пошла в одиночку в Чайна-таун, да еще и вступила в контакт непонятно с кем! Я устремилась вперед по Грант-авеню, чувствуя, как девушка старается поспеть за мной. Когда я остановилась на переходе в ожидании зеленого света, она догнала меня.

— Меня зовут Грейс, — сказала она.

— Приятно познакомиться.

— Большое спасибо, что помогаете мне, — продолжила она, стараясь казаться спокойной, но голос выдавал ее страх — она напоминала олененка, испугавшегося лунного света.

— Не стоит благодарности, — ответила я, понимая, что на самом деле эта помощь значила очень много.

Этим утром мой брат Монро проводил меня до дверей Китайской телефонной станции, где я работала. Когда он ушел, я стояла там, не в силах войти внутрь. Я просто не могла заставить себя провести еще хоть один день, слушая женские разговоры между телефонными вызовами — о том, что они приготовят на ужин для своих мужей, и какими умными будут их дети, и как трудно сводить концы с концами. Эти женщины были мне неприятны. Ну, во всяком случае, мне так казалось. Также как и они, я зарабатывала по пять долларов в неделю и отдавала их все до единого цента отцу на мое «содержание», но все знали, что моя семья была одной из самых богатых и влиятельных в Чайна-тауне.

Итак, я просто стояла перед телефонной станцией, размышляя о том, как тысячи женщин китайского королевского двора, жены и наложницы императора, до смерти жили взаперти, за толстыми стенами, без семей и друзей, которые бы их любили. Чтобы как-то развлечься, они ловили сверчков и держали их в клетках возле подушек. Сверчки выводили тревожные трели об одиночестве — их судьба напоминала судьбу поймавших их женщин, о которых тоже заботились, но которые были так же беспомощны и одиноки, как их пленники-сверчки.

Я жила в традиционном китайском доме в Чайна-тауне, в семье было двадцать девять человек. Меня охватывало острое чувство собственной никчемности, когда я понимала, что моя жизнь не так уж отличается от существования тех же сверчков, принадлежавших женщинам, которые, в свою очередь, принадлежали императору. Вот тогда я и заметила на улице девушку, разговаривавшую с мальчишками. Она выглядела такой же потерянной и одинокой, какой и я ощущала себя. По ее виду было понятно, что она не сошла только что с судна, прибывшего из Китая, но точно откуда-то приехала: ее выдавали манеры деревенщины и убогое готовое платье. Когда я подошла к ним поближе и прислушалась к беседе, то почувствовала… не знаю, что-то вроде порыва ей помочь.

Как только мы с Грейс вышли за пределы Чайна-тауна, настроение мое заметно улучшилось. Никто из соседей, надеющихся заслужить благосклонность моего отца, рассказав о том, что я делала, не наблюдал за мной. Мы пересекли улицу, повернули направо на Шатер и пошли дальше, пока не добрались до вывески: «Прослушивание в „Запретном городе“. Опыт не требуется». Лившаяся с верхних этажей музыка разносилась по всей улице.

— Мы пришли, — сказала я.

— Пойдем со мной. Попробуем вместе!

Я покачала головой.

— Не могу. Я не умею танцевать.

— Здесь сказано, что опыт не нужен. Мы будем держаться вместе, обещаю.

И тут, прежде чем я начала протестовать, Грейс взяла меня за руку. Я не ожидала от нее такого жеста и вздрогнула. Она что, не знает, что прикасаться вот так к другому человеку — верх грубости? Наверное, не знала, потому что ободряюще улыбнулась и потянула меня вверх по лестнице. И я вырвалась из своей клетки, из самой себя настолько, что последовала за ней, словно это я была потеряна и одинока. Или, может быть, дело было в том, что она отчаянно боялась идти туда одна.

В большом фойе рабочие, одетые в мешковатые штаны, майки и малярные шапки, носили доски и разные строительные материалы. За столом, сколоченным из мелкого бруса и листа фанеры, сидела китаянка, которая выдала нам бланки. Мы записали наши имена, рост, вес и возраст. Я указала свой адрес, а Грейс — гостиницу в сомнительном районе. Женщина, она не могла меня не узнать, взяла листок Грейс, внимательно его просмотрела и спросила:

— Тебе семнадцать? — даже не трудясь посмотреть ей в лицо.

— Это хорошо?

— У нас есть и моложе. Мы не хотим, чтобы вы были слишком молодыми. Можете переодеться в комнате справа, — произнесла она, указывая на коридор. — Когда закончите, присаживайтесь и ждите вместе с другими девушками, которые пробуются сегодня. Вас позовут, когда будут готовы. — Она не стала уточнять, кто именно будет готов.

Я задержалась у стола, а Грейс отправилась прямо по коридору.

— Если я получу работу, какая будет оплата? — спросила я.

— Двадцать долларов в неделю, — ответила женщина. Я почти слышала непроизнесенные слова, которые сочились сквозь ее губы. «Можно подумать, тебе нужны эти деньги». И она тут же вернулась к своим бумагам.

Я могла бы развернуться и уйти, но была заинтригована. А вдруг я смогу?

Я двинулась за Грейс. Она зашла в дамскую комнату и стала переодеваться в короткий нежно-розовый комбинезон с рукавами-фонариками и шортами.

— Я сама сшила, — с гордостью заявила она. — После того, как увидела такой на Элинор Пауэлл в «Рожденной танцевать». Правда, в черно-белом фильме не поймешь, какого цвета комбинезон, но мне подумалось, что этот цвет мне подойдет.

Я не часто ходила в кино, поэтому не знала, что ответить. Она взглянула на себя в зеркало, поправила кудри и подкрасила разбитую губу. Я бы никогда не позволила себе такой грубости, как расспросы о том, что с ней могло случиться, но она повернулась ко мне, нахмурилась и задала совершенно неприличный вопрос.

— А ведь ты не знаешь, как прихорашиваться, да? — И усмехнулась.

Покопавшись в своей сумке, Грейс вытащила розовую ленту для волос и зажала ее губами. Повернув меня к зеркалу, она поправила мои волосы, затем взяла ленту, завела ее мне за шею и завязала у меня на макушке, украсив узел крупным бантом.

— Так-то лучше! — заявила она. И была права, потому что розовый оживил цвет моего лица.

Мы вышли из дамской комнаты и двинулись на звуки музыки и ритмичного топанья. В конце коридора я увидела каркасную деревянную конструкцию, которая напоминала стойку бара. За ней находилась большая центральная комната. Сцена была уже закончена. В комнате еще шел ремонт, но, глядя на вырисовывающиеся контуры, я поняла, что это место будет напоминать ночной клуб в Шанхае, где я когда-то танцевала фокстрот…

На сцене, словно впервые до нее дорвался, молодой китаец лет двадцати шести-двадцати семи, в кремовых брюках и голубой льняной рубахе, скользил, кружился и отбивал чечетку. Его руки казались одновременно напряженными и расслабленными. Стук его подошв, когда они касались паркета, волнами разносился по всему полу и отдавался у меня в позвоночнике. Его набриолиненные волосы блестели, но танец растрепал прическу, и несколько прядей падали на лоб. Это заставляло его вскидывать голову после каждой танцевальной фразы, чтобы волосы не закрывали ему глаза. Он был высок, почти метр восемьдесят, что для китайца редкость. Он танцевал без музыки, но ноги выбивали все убыстряющийся ритм. Рра-та-та-та-та, тат, тат, поворот, скольжение. Теперь его руки и ноги двигались, как лопасти ветряной мельницы.

Группа поддержки разразилась аплодисментами. Грейс сияла от удовольствия. Все это было гораздо лучше телефонной станции. Закончив выступление, танцор взял полотенце и вытер пот. Потом соскочил со сцены и уселся на складной стул возле женщины и двоих мужчин, сидевших к нам спиной. Я сосредоточила все внимание на девушках возле сцены. Две из них были в костюмчиках, как у Грейс, остальные в обычной одежде. Никого из них я раньше не видела.

Воздух, которым я дышала, казался мне чистым и свободным. И в этот момент я увидела ее, девушку, державшуюся особняком. Внезапно мне захотелось бежать отсюда куда глаза глядят, но Грейс схватила меня за руку, крепко ее сжала и потащила через весь зал к созданию, разительно отличающемуся от всех остальных в этой комнате. Казалось, кожа девушки излучала свет. Ее гладкие черные волосы были оттенены парой поразительно белых гардений, заколотых над левым ухом. Глаза сверкали, а идеальной формы губы красиво изгибались. На ней были брюки для чечетки и бледно-розовая блуза с пышными вышитыми рукавами, которая чем-то напоминала наряд Грейс. На ногах красовались высокие носки с кружевными воланами и простые черные туфли на двухдюймовых каблуках.

— Садитесь со мной! — взволнованно воскликнула она, когда мы приблизились. — Я тоже тут никого не знаю. Я — Руби Том.

— Элен, — представилась я и приложила руку к груди.

— А я — Грейс.

— Представляете, Эдди By! — восторженно воскликнула Руби.

— Эдди By? — отозвалась Грейс.

Каждая из нас в этот момент внимательно оценивала двух других, чтобы определить, насколько мы подходим друг другу. Руби и Грейс выглядели бледно в своих самодельных нарядах, а я была одета лучше всех остальных в этой комнате. Руби обладала тонкими и деликатными чертами лица, Грейс — идеальными скулами, а мое лицо было более круглым и пухлым. Руби сверкала красотой, внешность Грейс можно было описать четырьмя словами: «стройные ноги, пышный бюст», — но в остальном мы были очень похожи: миниатюрные, худенькие, с черными волосами, ниспадающими на плечи. Вот только гардении в волосах Руби делали ее роскошным и грациозным журавлем в окружении кур. Закончив взаимную оценку, мы слегка сменили позы. Нет худа без добра.

— Ну, мужчина, который только что танцевал, — снова заговорила Руби, словно бы никакой паузы не было. — Правда, Эдди потрясающий? Прямо Фред Астер![8]

— Только китаец, — тихо заметила Грейс.

— Его и называют китайским Фредом Астером! — воскликнула Руби, хлопнув себя по бедру. — А вы пробуетесь на подтанцовку? Я не помню вас на пробах ни в «Ли По», ни в «Скай Рум». Но вы и сами знаете, как это бывает: новые девушки приезжают каждый день, и каждая из них пытает удачу, не здесь, так в другом клубе.

— А в других клубах уже набрали танцоров? — поинтересовалась Грейс.

— Я этого не говорила, — ответила Руби. — Просто меня там не взяли. Сегодня тут есть еще парочка новеньких, а к концу дня и завтра их будет еще больше.

— Похоже, ты все тут знаешь. Ты сама отсюда? — спросила Грейс.

— Да нет. — Руби поправила волосы. — Я родилась в Лос-Анджелесе, у родителей была сувенирная лавка напротив театра «Орфей». Какие там шли классные водевили, когда я была маленькой! Я тогда пела и танцевала прямо на улице возле магазина, просто так, удовольствия ради. Люди останавливались посмотреть, а братья обходили толпу с шапками, прося монеты. Вот это было время!

Руби бросила на меня взгляд: «Что скажешь?» Но я никак не могла взять в толк, что именно я должна была сказать такой девушке, как она. Помимо всего прочего, эта девушка была cheung hay — «болтушкой», поэтому я решила помалкивать.

— А недавно мы махнули на остров Терминал, в Лонг-Айленд, — продолжила Руби. — Мой папаша захотел вернуться к рыбной ловле. Мама у меня учительница. Она сказала, что поедет куда угодно, где она будет нужна детям, вот только родители по-прежнему не были счастливы. Они решили, что нам надо переехать на Гавайи.

— На Гавайи? — вырвалось у Грейс. — Как здорово! Это же даже не территория США! Ты поэтому так разговариваешь?

— Как разговариваю?

— Ну, используешь всякие словечки: «классные», «удовольствия ради», «махнули».

— А, это все моряки! А что касается Гавайев, то это типа протекторат или что-то в этом роде. — Руби пожала плечами. — Моя семья прожила там около пяти лет. Теперь родители говорят, что хотят вернуться домой. Махнуть домой, пока размах хорош. Но я сказала папаше, что люблю блеск и праздник. Что я хочу стать знаменитой.

— И я хочу стать звездой… — начала было Грейс.

— Папаша спросил, зачем мне вообще возвращаться в Америку, — продолжила Руби, снова перебив Грейс. — Он сказал, что американцы никогда не примут нас как равных.

— Мой отец тоже так говорит, — нерешительно произнесла я, но Руби не было никакого дела до того, что я хотела сказать.

— Я поехала с ними на Гавайи, — продолжила щебетать она. — Но не прекращала занятия балетом и чечеткой, вдобавок еще я разучила танец хула. Я покажу вам, что это такое.

Она на мгновение замолчала, сосредоточившись на Грейс.

— А ты что скажешь?

— Я занималась балетом, чечеткой, игрой на пианино и вокалом. — Но в этот момент один из сидевших рядом с танцором мужчин встал и захлопал в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание.

Я присмотрелась к нему повнимательнее и узнала его. Это был Чарли Лоу. Он построил первый многоквартирный жилой дом для китайцев, «Апартаменты Лоу», на Пауэлл-стрит. Скорее всего, он считал себя самым важным человеком в Чайна-тауне, но если бы он был им на самом деле, то непременно узнал бы меня с первого взгляда. Но этого не произошло. Он просто являлся удачливой посредственностью среднего возраста. Судя по его упитанности, этот человек мог себе позволить хорошо питаться даже в тяжелые времена. Народная мудрость гласит: рыба последней понимает, что живет в воде. Это означало лишь, что Чарли был самой крупной рыбой в пруду только до тех пор, пока там не появится кто-то покрупнее и позубастее. Кто-то вроде моего отца.

— Я — Чарли Лоу, — объявил он. — Эта миниатюрная женщина с сильнейшим голосом, Ли Тай Минг, моя жена. А эти два ковбоя, — он жестом указал на мужчин, сидевших на стульях, — Уолтон Биггерстаф и Эдди By. Один ваш хореограф, а второй танцор. Я думаю, вы догадаетесь, кто из них кто. — Последняя реплика вызвала волну смеха. — Этот клуб станет лучшим ночным клубом Сан-Франциско. Да, это не первый китайский клуб, но он — первый китайский клуб за пределами Чайна-тауна. Мы привлечем к себе самых разборчивых ценителей Сан-Франциско. И я имею в виду lo fan[9].

Грейс нахмурилась. Ума не приложу, как можно не знать основных слов китайского языка!

— Он говорит о западных людях, о «белых призраках».

Когда Чарли спросил: «Кто из девушек умеет петь и танцевать?» — я было поднялась вместе с несколькими другими, но Грейс и Руби потянули меня обратно.

— Подожди! — прошептала Руби. — Слушай, что будет дальше.

Чарли посмеялся реакции других девушек.

— Девочки, вы не так меня поняли, — продолжил он. — Мы и так знаем, что вы не умеете танцевать. Где вы могли этому научиться? Вы же все из приличных семей. Я прав? — В ответ девушки, которые встали, тоже сели на свои места. — Сейчас мы хотим посмотреть, умеете ли вы двигаться. Если вы умеете двигаться и хороши собой, то мы научим вас танцевать. Это будет не трудно, даю вам слово. Самое главное сейчас, чтобы вы были красотками. Вы меня поняли?

— Ну, тогда нам не о чем беспокоиться, — снова прошептала Руби. — Мы точно ему подойдем.

— Я не буду устанавливать здесь много правил, главным будет одно, — продолжил Чарли. — На моем шоу будут выступать только китайцы. Это — наш шанс, и мы сделаем это место уникальным… и удивительным! Итак, Уолтон. Считайте его своим маэстро и называйте его мистером Биггерстафом.

Высокий худощавый мужчина поднялся и заговорил мягким обволакивающим голосом:

— Я хочу посмотреть всех вас на сцене.

Когда я встала и пошла за Руби и Грейс, у меня нервно сжался желудок. Они двигались, как танцовщицы, а я так не умела. Я была напугана и неуклюжа, но девушка в соседнем ряду вообще двигалась, как старая корова. Как бы ни старалась корова притвориться газелью, ее все равно выдадут рога.

— Для начала я попрошу каждую из вас пройти по сцене мне навстречу, — сказал мистер Биггерстаф.

Это задание все выполнили быстро: девушка либо умела ходить по прямой, либо нет. У нее либо была грудь, либо не было. Она была либо нормального роста, либо коротышкой. (Нельзя сказать, что среди нас находилось много рослых девушек — все около метра пятидесяти и не тяжелее сорока пяти килограммов.) Она либо была миловидной, либо нет.

После первого же задания пятнадцать девушек с благодарностью были отправлены восвояси. Их также попросили направлять в клуб других китайских девушек, которые не так давно прибыли сюда и искали работу.

— А теперь постройтесь в четыре ряда, — велел мистер Биггерстаф.

Мы с Руби и Грейс оказались в самом дальнем.

— Три шага вперед, удар носком, два шага, взмах ногой и поворот направо. Выполним четыре повтора, начиная с правой ноги. Раз, два…

Руби умела двигаться грациозно, как ибис, но Грейс и вовсе полностью преобразилась. В танце она была великолепна, поистине талантлива. Чарли, Эдди и мистер Биггерстаф не могли оторвать от нее глаз. Она блистала с каждым шагом, махом ноги и поворотом. Я же, наоборот, была ужасна, а плотная темная одежда стесняла меня в движениях и уродовала еще больше. Неужели я напрасно позорилась? Зачем разочаровываться?

После нескольких повторов мистер Биггерстаф попросил всех спуститься в зал, за исключением первого ряда. Мы с Руби и Грейс вернулись на свои места. Вместо того чтобы терпеливо ждать своей очереди, Руби села на шпагат и начала тянуться. Она оказалась невероятно гибкой и явно рисовалась, стараясь показать себя с наилучшей стороны, чтобы ее оценили мистер Биггерстаф, Чарли Лоу и другие. Я заметила, как сузились глаза Грейс, когда она это увидела. Потом она тоже стала медленно садиться на шпагат. Не сводя взгляда с Руби, Грейс подняла руки и стала медленно опускаться пока не коснулась грудью пола. О да, она и в этом была лучше Руби! Из этой невозможной позы Грейс ухитрилась приподнять голову и посмотреть на меня, шокировав до предела.

— Я никогда так не смогу, — горестно призналась я.

— Да, и природного таланта у тебя тоже нет, — тут же заметила Руби. Она впервые обратилась прямо ко мне, и только для того, чтобы сказать гадость.

Однако Грейс тут же ткнула Руби локтем, и та моментально широко улыбнулась, чтобы показать, что не имела в виду ничего дурного.

— В танце нет ничего сложного. Ты очень красивая, и тебе остается лишь добавить немного чувственности в походку.

— Тише там! — Мистер Биггерстаф метнул в нас строгий взгляд. — Хотите поболтать, идите на улицу. А уйдете отсюда — не возвращайтесь.

Я прикусила губу. Пальцы нервно сжимались и разжимались у меня на коленях. Чем дольше я здесь находилась, тем больше мне все здесь нравилось.

— Девушки, еще раз, — сказал мистер Биггерстаф тем, кто все еще был на сцене. — Пять, шесть, семь, восемь…

— Если ты умеешь считать, то и танцевать научишься тоже, — прошептала Грейс. — Мисс Миллер, моя учительница танцев, крепко вбила это мне в голову. Раз, два, три, четыре. Пять, шесть, семь, восемь. Пойдем, я покажу. — Она отвела меня в пустой угол, где было достаточно места для репетиции. — Все очень просто, я и сама могла бы преподавать это первым двум классам школы мисс Миллер.

И Грейс объяснила, что танец всего лишь вычерчивает на полу большой квадрат и что его образ я легко могу удержать в голове, даже пока ноги меня не совсем слушаются.

Подошла Руби и, сложив на груди руки, стала смотреть, как я двигаюсь.

— Ты когда-нибудь видела женщину с забинтованными ногами? — спросила она, но не стала дожидаться ответа. — Я видела. На Гавайях. Тебе надо попробовать перенять их походку: словно ты стараешься ступать как можно легче.

В следующий раз, выполняя три шага, я представила, что кости моих стоп сломаны и туго забинтованы, а пальцы подвернуты и что я плыву над полом, стараясь избегать мучительной боли, которую причинил бы мне любой слишком тяжелый шаг. Эта иллюзия хрупкости подарила мне ощущение почти полета, словно я была облаком, парящим над мхами. Мне представлялось, что я влюблена и счастлива. Руби светилась довольной улыбкой.

— Лучше!

— Намного лучше, — согласилась Грейс.

В следующие полчаса девушки первого, второго и третьего рядов дважды исполнили танцевальные движения, после чего часть из них оставили на второй тур, остальных отправили по домам. Хорошенькие и изящные получили шанс, несмотря на то что не всем им удавались танцевальные па. Постепенно все в зале стали понимать: если ты не хороша собой, не имеет никакого значения, талантлива ты или нет.

Когда на сцену вызвали наш ряд, Грейс напомнила, чтобы я не забывала улыбаться и считать про себя, не шевеля губами. Проблема была лишь в том, что меня с детства учили, что показывать зубы неприлично. И что даже если мне приходится улыбаться, я непременно должна прикрывать рот рукой. Руби же велела мне расслабиться. Ну да, конечно! Как будто это было возможно! Но когда заиграла музыка, я представила, что сижу возле пруда, в который опустили ветви плакучие ивы, а над моей головой летят журавли. Совет Руби оказался и правда полезным. Мы дважды выполнили связку танцевальных элементов, и мистер Биггерстаф велел нам подойти к краю сцены. Он о чем-то тихо переговаривался с Чарли, Ли Тай Минг и Эдди By, затем попросил меня сделать шаг вперед.

— Что у тебя с ногами?

Вопрос застал меня врасплох. Я взглянула на Руби и Грейс, которые ободряюще закивали, и приподняла край юбки, обнажив колени.

— Выше, пожалуйста. — И я подняла юбку до уровня бедер. Проснувшись сегодня утром, я и представить не могла, что этот день приведет меня сюда и я буду делать такое. — Идеально! — провозгласил мистер Биггерстаф.

Мы с Руби и Грейс прошли первый отборочный тур, и нас пригласили на следующий этап. Руби визжала от радости и обнимала нас с Грейс. Воспитание не позволяло мне терпеть чужие прикосновения, даже от родни, но сейчас я училась идти наперекор привычному. Из сорока с лишним девушек на второй тур просмотра вышло только пятнадцать. Жюри отбирало претенденток на восемь мест танцовщиц.

— Большое спасибо за участие, и удачи вам в дальнейших поисках! — поблагодарил Чарли тех, кто был отсеян. — Мои поздравления тем, кто прошел отбор. Следующий этап просмотра будет завтра утром, а послезавтра будем подбирать «пони» на подтанцовку. В понедельник все встретимся здесь снова. Посмотрим, сможем ли обучить вас простейшим движениям чечетки. Если у вас есть специальная обувь — приносите. Если нет, то, боюсь, вам тут нечего будет делать. Ах да, вы еще будете петь. Итак, на сегодня это всё. До понедельника.

— И еще одно, — объявил Эдди By. — Ты, детка с гардениями в волосах. Мне понравился этот штрих. Аромат просто умопомрачительный. Я опьянен тобой.

Ли Тай Минг отвесила Эдди шутливую оплеуху, а Руби, привычная к вниманию мужчин, просто отмахнулась от его реплики. Все же остальные девушки в зале прикрыли рты и захихикали.

Но я прекрасно понимала, что именно он имел в виду. На меня Руби действовала так же: я как будто потягивала маотай[10] из крохотных, размером с наперсток, фарфоровых чашечек где-то за свадебным столом. Мы с Грейс спустились со сцены вслед за сияющей Руби и вместе вышли на улицу. Мы были настолько разными, что в тот же самый момент могли легко разойтись каждая в свою сторону. Я могла вернуться на телефонную станцию и встретиться с братом, чтобы он проводил меня домой, Грейс — в отель, а Руби — туда, откуда она появилась. Кому-то из нас надо было что-то сделать, что-нибудь сказать.

Я оказалась перед этими дверями благодаря порыву сделать доброе дело и помочь Грейс. Ответный жест Грейс помог нам продвинуться по пути к новой жизни. — Что-то подсказывает мне, что ты не умеешь танцевать чечетку и что у тебя нет специальной обуви для этого, — сказала она. — Пойдем-ка в магазин и купим все необходимое.

— Это было бы замечательно…

— Раз уж мы пойдем в магазин, — вклинилась Руби, — надо будет купить тебе подходящую одежду для танца. Потому что в этой ты больше похожа на пожилую вдову, чем на юную хористку. Когда я стану знаменитой, мне понадобится достойная свита, вот только вы должны быть прилично одеты.

— Я приму ваше предложение, но только если вы позволите в благодарность угостить вас ужином, — предложила я, догадавшись, что обе девушки не настолько богаты, чтобы покупать себе готовые ужины, и вряд ли знают, где можно поесть.

— Конечно! — сразу и с несколько излишним энтузиазмом отозвалась Руби. — Тогда идем?

В ответ я покачала головой.

— Сейчас я не могу. Сначала мне надо вернуться туда, где мы утром встретились с Грейс. Я работаю недалеко от этого места. Там меня встречает брат и провожает домой.

Руби бросила на меня недоуменный взгляд, пытаясь понять, что к чему.

— Тебя должен провожать домой брат? — переспросила она. — Сколько тебе лет?

— Двадцать, — ответила я.

— Мне девятнадцать, и я хожу везде, где мне заблагорассудится, — заявила она.

— Если я пройду из одного конца Чайна-тауна в другой без сопровождения, слухи разнесут эту весть быстрее, чем я куда-то доберусь, — попыталась объяснить я. — Как-то одна добрая душа увидела, как я ем на улице вишню, и у меня были большие неприятности. Почему? Потому что воспитанные леди не едят на улице, это непристойно. Мама и папа всегда твердят, что я должна беречь свою репутацию, как нефритовую драгоценность. Иначе… — боже мой, как меня сюда занесло? — иначе никто не возьмет меня замуж, — сумела закончить я.

— А кто тут хочет замуж? — расхохоталась Руби, и Грейс засмеялась вслед за ней. Я тоже заставила себя улыбнуться, только улыбка вышла горькой. Никто из девушек этого не заметил.

— Брат придет за мной ровно в пять. Вы меня подождете?

Что я творю? Монро придет в ужас, увидев меня с двумя незнакомками, тем более с такими. Теперь с этим ничего не поделаешь.

Мы вошли в Чайна-таун, и я сразу же ощутила на себе множество взглядов. Мне вдруг пришло в голову, что отцу наверняка уже сообщили, что я сегодня не появилась на работе. С этим тоже уже ничего нельзя было сделать. Я хотела вырваться из клетки. Хотела понять, замечает ли меня отец… и если да, то что он будет делать дальше.

Мы втроем сидели на бордюрном камне возле телефонной станции, плотно сжав колени, понемногу узнавали друг друга и обсуждали, какую музыку выбрать для следующего отборочного тура. Все происходящее сейчас было для меня чем-то неизведанным, новым, одновременно приводящим в восторг и вселяющим ужас. Внезапно меня охватило непреодолимое желание убежать домой и спрятаться в своей комнате, плотно закрыв за собой дверь. Выходит, клетку, в которой я была заточена, создал не только отец, но и я сама. Но увидев Монро и ощутив исходящую от него силу, я почувствовала себя немного спокойнее. Он был одет как обычно: в рабочий комбинезон, футболку и голубую куртку с вышитым на груди слева именем. Я знала, как действуют на девушек его гладкая кожа, большие глаза и довольно длинные волосы, падающие на лоб. У Руби не было никаких перспектив, а вот у Грейс вполне мог быть шанс. Интересно, каково жить в одном доме с кем-то вроде Грейс? При этой мысли я улыбнулась и встала, чтобы приветствовать брата. Руби и Грейс тоже поднялись на ноги.

— Монро, познакомься с моими новыми подругами, Грейс и Руби. — Я потянула брата за рукав. — А это Монро.

Я ясно видела недоумение и беспокойство на его лице, когда он рассматривал девушек, особенно Руби.

— Монро, — продолжила я уже умоляющим голосом, — ты не дашь мне еще пару часов? Грейс и Руби хотят сводить меня в магазин.

— Не знаю, Элен, — ответил он.

— Ну пожалуйста!

— Что я скажу отцу?

— Что мне пришлось задержаться на работе.

— Но ты же не на работе.

— Тогда я возьму всю вину на себя.

Монро перевел настороженный взгляд с Руби на Грейс. Он очень серьезно относился к обязанностям старшего брата.

— Пожалуйста, Монро, очень тебя прошу! — Последний раз я так умоляла его, когда мне было лет пять. Тогда у него были кунжутовые конфеты, и мне ужасно хотелось, чтобы он со мной поделился. Он должен был присматривать за мной, и он меня любил. Самое главное: Грейс, похоже, заинтересовала его, на что я и надеялась. Ему точно захочется предстать перед ней в выгодном свете.

— Вы обещаете, что с ней ничего не случится?

— Обещаем!

— Хорошо, тогда договорились, — обратился он снова ко мне. — На этот раз я тебя прикрою. Встретимся здесь через два часа, в семь.

Он сунул руки в карманы брюк и кивнул Грейс.

— Приятно познакомиться. — С этими словами, приподняв плечи, он двинулся туда, откуда пришел.

В справочнике, обнаруженном в телефонной будке, мы нашли адрес ателье для танцоров и едва успели до закрытия. Продавец любезно согласился задержаться. Руби и Грейс помогли мне выбрать темно-синие атласные шорты и белую блузу с длинными рукавами, которые я смогу надеть на просмотр, и две пары танцевальных туфель: одни простые, вторые — для чечетки. Когда я открыла кошелек, их глаза сузились до размера щелочек. Там было столько денег!

— Надеюсь, это будут не напрасные траты, — сказала я, стараясь не обращать на них внимания.

— О, на этот счет можешь не беспокоиться! — Руби, казалось, была заранее убеждена в успехе нашего предприятия. — У нас есть целых два дня, чтобы обучить тебя основам танца.

Я отвела их в лапшичную на Грант-авеню — лучшую в Чайна-тауне. Грейс нервничала и дрожала, точно мышь.

— Что мне заказать? — спросила она.

— Выбирай по своему вкусу. Помни, я угощаю.

Она моргнула.

— Я хочу сказать, я понятия не имею, что это за еда. Я никогда не ела ничего китайского.

— Откуда, говоришь, ты родом? — тут же засомневалась Руби.

— Я не говорила, но я из Плейн-Сити, Огайо, — осторожно ответила Грейс.

— И что, в этой дыре нет своего китайского ресторана? — спросила я.

— Там всего две тысячи жителей, так что, наверное, так и есть.

— Вот это да! — воскликнула Руби.

Я с удивлением покачала головой. В Чайна-тауне Сан-Франциско жило в десять раз больше людей, а вокруг него простирался огромный город.

— А я никогда не была в месте, где нельзя было бы заказать китайской еды.

Спустя некоторое время я снова спросила:

— А разве твоя мать не готовила китайские блюда?

— Нет.

— Невероятно!

Грейс поставила сумку на пол.

— Моя мама говорила, что так делать нельзя, — осуждающе объявила Руби.

— И моя тоже, — согласилась я. — Ты что же, хочешь, чтобы у тебя перестали водиться деньги?

Грейс вспыхнула и, подхватив сумку, тут же водрузила ее себе на колени.

— У нас в Плейн-Сити нет такой приметы, — сказала она. И после неловкой паузы добавила: — А ты нам еще ничего о себе не рассказывала, Элен.

— Я выросла в квартале отсюда, — начала рассказывать я. — Папа занимается прачечными…

— Ой, у моего тоже есть прачечная, — оживилась Грейс.

— Нет, мой отец не сидит в прачечной. — Слова прозвучали как-то надменно, и, хоть это вышло невольно, я заметила, что Грейс изменилась в лице. Заговорив снова, я постаралась смягчить тон. — Мой папа — деловой человек. Он поставляет в прачечные все необходимое для работы: отрывные талоны, стиральные доски, утюги — всякое такое. И не просто местным хозяйкам, а прачечным всей страны. — Говоря это, я внимательно смотрела на Грейс. Она не смогла скрыть выражения лица. Должно быть, их семейная прачечная была захудалой лавчонкой в той дыре, где они жили. — Мои родители строго придерживаются традиций, — продолжила я. — Они твердо убеждены, что почитание традиций начинается со служения родителям, а потом императору, в нашем случае — президенту, и что только так можно воспитать в себе характер. — Похоже, и это высказывание Грейс было незнакомо. — Я уже сказала, что мне нельзя было брать уроки танцев, а разговаривать нам с братьями дома разрешалось только по-китайски. Мне запрещали играть на улице или в парке, и у меня никогда не было подруг. Ко мне никогда не приходили в гости одноклассницы.

— У меня было то же самое, с подругами, — отозвалась Грейс.

Мы обе теперь смотрели на Руби. В ответ она дернула плечом. Интересно, это был знак согласия?

— У меня семь братьев, и папа хотел, чтобы восьмым ребенком тоже был сын, — продолжила я. — Он надеялся достичь особого положения и заслужить уважительное обращение «ба», став отцом восьмерых сыновей, — это говорит о том, что ему сопутствует удача. Он хотел, чтобы все в Чайна-тауне узнавали его благодаря успешному бизнесу и восьмерым сыновьям. Но тут родилась я и все испортила.

Официант принес три тарелки с горячей лапшой. Мы с Руби взяли в руки палочки и стали есть.

— Мама родила восьмерых детей за десять лет, — продолжила я, после того как официант ушел. — Она не оставила попыток родить восьмого сына, но после меня у нее были только выкидыши или же младенец рождался мертвым. У девушек жизнь не проста. Мальчики могут учиться в колледже, но про меня отец говорит: «Женщина без образования лучше образованной». — Ни Грейс, ни Руби, похоже, не узнали этого высказывания Конфуция. — А еще нам нельзя водить машину и показывать руки, и ноги тоже. Нам положено уметь только готовить, мыть, убирать, шить и вышивать…

— Тогда как ты собираешься танцевать? — спросила Грейс. — Если любой твой поступок тут же становится известным в Чайна-тауне?

— А брат как же? — присоединилась Руби. — Он не расскажет о тебе?

Мне пришлось хорошо подумать, прежде чем ответить. Сегодня я впервые солгала. Я должна сказать им правду, только не всю.

— Если отец узнает, то у меня будут серьезные неприятности, — наконец произнесла я. — Но Монро не станет меня закладывать, потому что он тоже хочет изменить свою жизнь. Сейчас он учится на инженера, но боится, что в конечном счете ему придется работать уборщиком или прислугой. Потому что именно это произошло с одним из наших старших братьев. Джексон был первым в нашей семье, кому удалось получить образование в колледже. Он закончил обучение два года назад, был одним из двадцати восьми американцев китайского происхождения, которые в тот год окончили Калифорнийский университет. Он стоматолог по профессии. А сейчас единственная работа, на которую он может рассчитывать, — это должность личного шофера у женщины, живущей в Пасифик-Хайтс.

Руби и Грейс обменялись взглядами. Университет? Инженер? Стоматолог? Я была готова поспорить, что даже та часть рассказа, где упоминался личный шофер, им тоже очень понравилась, вот только я не была с ними согласна.

— Отец много трудится и хорошо зарабатывает в Америке, но говорит, что она не стала нам настоящим домом и что не стоит жить там, где тебе не рады. Если кто-то из братьев расстраивается, когда кто-нибудь на улице обзывает его китаёзой, папа говорит: «Вот видишь? Я тебе говорил. Иди и посмотри в зеркало. Сразу увидишь, что ты не дома». — Руби открыла рот, явно собираясь что-то сказать, но я не обратила на это внимания. — Отец считает, что мои братья слишком прониклись американским образом жизни. Он говорит: «Вы можете считать себя американцами, но сами американцы никогда не примут вас за своих, хоть вы и родились здесь». А потом он начинает ругать сыновей за то, что они недостаточно китайцы, потому что родились в Америке. Мы все тут родились. — Похоже, меня понесло. — Но отцу нельзя перечить, — продолжила я, не в силах остановиться. — Это не принято. Он говорит, что хотел, чтобы мы с братьями говорили на хорошем китайском, чтобы потом могли достойно вернуться в Китай. Целыми месяцами он ездил по прачечным, в которые поставляет свои товары, и собирал там ветошь, вещи, которые не забрали из чистки, изношенную обувь, утварь…

— Мне тоже приходилось носить то, что не забирали клиенты, — вклинилась Грейс. — В младшей школе девочки стали меня дразнить, когда узнали на мне свои невостребованные вещи. А однажды они заметили у меня под сарафаном старую рубашку Фредди Томпсона…

— О, держу пари, за это они тебя с грязью смешали, — подхватила Руби.

— Да уж! Я пошла в раздевалку для девочек, сняла рубашку и попыталась отдать Фредди, но он бросил ее в лужу, сказав, что не желает даже касаться одежды, которую носила девчонка.

— Он так сказал? На самом деле он не хотел касаться того, что носила азиатка, — вставила проницательная Руби.

Грейс только кивнула в ответ.

— До конца перемены мальчишки бросались этой его рубашкой, дразнили меня, но еще больше они дразнили Фредди. Но уже в возрасте восьми лет он умел давать сдачи.

Грейс изо всех сил старалась поддержать разговор, и Руби ей в этом помогала, но мне надо было расставить все точки над «i».

— Я же сказала, мы не держим прачечной. И я никогда не носила чужих обносков. Мой отец упаковывал все невостребованные и старые вещи в большие коробки и отвозил родственникам в Китай.

— Зачем? — спросила Грейс. Она казалась неотесанной, как служанка, которую привезли прямо с рисовых полей в дом к землевладельцу: глупой, не понимающей что к чему, не знающей ничего о жизни настоящих людей. Но она была так добра ко мне, так искренна, что нравилась мне даже несмотря на деревенскую простоту.

— Чем больше ящиков мы им отвозили, тем богаче казались, — пояснила я. — Чем больше мы раздавали, тем важнее и значительнее становился отец. Однако подобное уважение легко как заслужить, так и потерять. — Я повернулась и заговорила, обращаясь прямо к Руби: — Мы прожили в Китае около полутора лет, и тут случилось нападение японцев. И тогда отец сказал, что нам будет лучше вернуться в Америку и жить здесь в бедности, чем остаться там и умереть. Президент Рузвельт говорит, что дела идут все лучше, но пока не очень заметно.

— Там, откуда я родом, тоже, — согласилась Грейс.

— И у нас тоже, — подхватила Руби, изогнув губы. — Это одна из причин, по которой мои родители решили переехать на Гавайи. Там дешевле жизнь и ближе к дому…

— Отец требует, чтобы мы все работали, — перебила я, и Руби вернулась к своей лапше. — Все мои братья и я участвуем в оплате образования Монро, но для таких девушек, как я, работы не так много. Отец говорит, что, как бы туго нам ни приходилось, он не позволит мне работать на швейной фабрике. Работа горничной или лифтерши в каком-нибудь универмаге на Юнион-сквер ему тоже не по нраву.

— Но у тебя уже есть хорошая работа! — выпалила Грейс.

Я вздохнула.

— Управляющий телефонной станцией — отцовский должник. Я работаю там уже полгода. Ненавижу это место и зарабатываю только пять долларов в неделю. А в «Запретном городе» смогу зарабатывать по двадцать.

— Так много? — хрипло переспросила Грейс.

Эта сумма, наверное, казалась ей фантастической. Руби присвистнула. Должно быть, и для нее эти деньги были немаленькими.

— Неужели никто из вас не спросил, сколько там можно будет заработать?

Когда обе девушки покачали головами, я сказала:

— Но это же самая важная информация!

Руби не обратила внимания на мое критическое замечание.

— А что будет, когда твой отец узнает, что ты танцуешь?

Я вздернула подбородок.

— Отцы любят указывать детям, что им делать. Что будет, когда он узнает? Мне будет сразу же сказано: «Ты кто такая? Пошла вон с глаз моих!» В китайской культуре нет даже слова, которым можно было бы назвать не оправдавших надежды и опозоривших родителей дочерей. Так заведено еще со времен…

Грейс откашлялась.

— А мой отец сказал, что в Америке я могу делать все, что мне будет угодно. Поэтому и заставил меня пойти на уроки танцев и пения с соседскими девочками. Он заставлял меня делать все то же, чем занимались они.

Мне захотелось спросить ее, почему она здесь, если у нее такой замечательный отец, но я не стала этого делать. Несмотря на ее мужество и хореографический талант, за пределами сцены она была не смелее забитой уличной бродяжки. В отличие от Руби, которая явно руководствовалась своими собственными правилами, не обращая внимания на других. С одной стороны, мне хотелось оказаться где угодно, лишь бы подальше от них, но с другой, несмотря на все наши явные различия, мне было совершенно ясно, что мы трое одиноки в этом мире, каждая по-своему. Казалось, в этот момент нас связали вместе невидимые нити.

Беседа сама собой иссякла, и Грейс снова стала теребить палочки и наконец попросила:

— Девочки, может, вы научите меня ими пользоваться?

— Ты не умеешь есть палочками?!

Сама мысль об этом казалась невозможной.

— Я впервые их вижу. В Плейн-Сити… — Плечи Грейс сжались от унижения и стыда. — Как вообще можно есть суп палочками?

— Вот это да! — воскликнула Руби.

Мы показали Грейс, как брать лапшу палочками и подносить ко рту, держа над фарфоровой ложечкой. Она была безнадежна, но ела так, как будто голодала целый год.

— Ничего, со временем у тебя получится, — пообещала ей я. — Если ты научишь меня танцевать чечетку, то я точно научу тебя достойно есть по-китайски.

После ужина мы пошли обратно к телефонной станции, где нас уже ожидал Монро.

— Если вы собирались поесть лапши в Чайна-тауне, то могли бы сразу мне об этом сказать, — объявил он, подтвердив мои слова о скорости распространения здесь сплетен. — В следующий раз просто встретимся там. Договорились?

Грейс в восторге схватила меня и Руби за руки. Да что же это такое с этими девушками! Неужели никто не учил их манерам и уважению к чужому пространству?

— Спасибо, — сказала Грейс, обращаясь к Монро, щеки которого мгновенно приобрели алый цвет. — Большое спасибо, что позволяете нам увидеться снова.

Я попрощалась с новыми подругами и в сопровождении Монро отправилась домой.

Большинство семей довольствовалось небольшими квартирами, но наша семья арендовала почти целый квартал. Занимаемая нами территория была американской версией китайского двора: с двухэтажными домами, составлявшими в плане квадрат и огораживавшими внутренний дворик. Шестеро старших братьев вместе со своими семьями жили в домах, выходящих торцами на главную улицу. Мы с Монро и родителями — в дальней части дома, там же были общие комнаты и гостиные. В той части дома, которая выходила фасадом на улицу, располагалась контора отца.

Монро открыл ворота, и мы прошли через двор, заставленный трехколесными велосипедами, мячами и прочими игрушками. Внезапно он остановился и повернулся ко мне.

— Что ты делаешь? — тихо спросил он.

— Пытаюсь начать новую жизнь…

— После всего, через что прошла наша семья… Я боюсь, что ты можешь пострадать.

В голове у меня промелькнуло сразу несколько ответов на эти слова, но мне хватило ума промолчать.

— Ты только начала приходить в себя, — продолжал он. — У тебя есть хорошая работа, я встречаю и провожаю тебя каждый день. Не делай глупостей, пусть все идет как раньше…

— Ничего уже не пойдет как раньше.

— Элен!

— Не беспокойся за меня. Так я смогу вырваться отсюда. Разве вы все не хотите того же самого?

Монро пристально смотрел на меня. Я любила его больше, чем всех остальных братьев, но его беспокойство ничем не могло мне помочь, как не могло и изменить мою судьбу. Он вздохнул, затем повернулся и пошел дальше, к двери, ведущей в столовую.

В это время все собирались к ужину, но я была не готова видеть никого из детей. И мне не хотелось идти на кухню, где жены братьев старательно не замечали бы меня, а мать пыталась бы найти слова, которые могли бы хоть как-то улучшить мою жизнь в этом доме.

Как так получается, что я живу вместе с тремя поколениями моей же семьи, такой наполненной жизнью, ее звуками, ее дыханием, и при этом так одинока? Я проскользнула в боковую дверь, поднялась наверх и пошла по пустому коридору к своей комнате. Даже закрыв за собой дверь, я слышала шум и голоса домочадцев.

На маленьком столике возле окна стояли тарелка с аккуратно выложенными на ней апельсинами и незажженные свечи в оловянных подсвечниках, курильница для благовоний и фотография. По моим щекам потекли слезы.

Руби. Настоящая китаянка

Утром в субботу я вышла из дома дядюшки с тетушкой, села на паром из Аламеды до Сан-Франциско и отправилась на детскую площадку в Чайна-тауне. Грейс и Элен уже были там. Сидели на скамейке и болтали. Пора было приниматься за работу!

Мы с Грейс показали Элен основные шаги в чечетке на один такт и постановку ноги на пятку и на носок. Время от времени на площадку выходили мамаши с колясками, но, завидев нас, что-то шептали и тут же разворачивались обратно.

— Что они говорят? — спросила Грейс.

— Они называют нас нехорошими женщинами, — ответила Элен.

Грейс, однако, не поняла, о чем речь. Она прекрасно танцевала. Намного лучше меня, что уже само по себе было крайне неприятно, но вела она себя так, будто действительно только что свалилась с грузовика с капустой. Несмотря ни на что, она мне нравилась. Я видела в ней то, что, должно быть, она видела во мне: нас обеих потрепали обстоятельства, мы обе знаем, что в туфли можно положить картон, когда пронашивается подошва, а наши изящные фигуры — по большей части заслуга скудного стола да водянистых супов.

В воскресенье я приехала на детскую площадку в то же время. Я оказалась первой, следом за мной появилась Грейс, и мы вместе наблюдали за тем, как Монро прощался с сестрой.

— Сегодня в Чайна-тауне больше всего людей! — возмущался он, топая ногами. — А ты здесь, на детской площадке! — Он жестом показал на дома, окружавшие скверик. — Любопытных полно… повсюду. Отец точно обо всем узнает.

Он был прав, но либо Элен не могла придумать иного места для репетиций, либо решила пойти на открытое неповиновение отцу. Я не понимала, что происходит.

Монро пошел в библиотеку, бросив через плечо, что «подхватит» сестру у «Фонг Фонг» — китайского чайного павильона — в пять часов.

Мы с Грейс все утро показывали Элен двухтактовые движения и шаги. Элен была хорошенькой, как бы мне ни хотелось это игнорировать. Но, прости господи, способностей к танцу у нее было не больше, чем у бетономешалки. К полудню стало окончательно ясно, что танец ей просто не дается.

— Трудно без музыки, — сказала Грейс. — Давай-ка я покажу тебе одну вещь, которой научила меня моя учительница. Она часто приносила на занятия записи новых песен, и нашей самой любимой стала «Позволь мне поиграть с этим». — И она стала напевать, выполняя простейшие танцевальные движения, которые подобрала для этой песни ее учительница. «Если ты дашь мне поиграть со своим йо-йо, я дам тебе поиграть моим».

Я не смогла сдержать улыбку. Грейс, похоже, не понимала подтекста. Песня оказалась проще некуда, в ней всего-то и были две эти игривые фразы, которые повторялись снова и снова. Элен тренировалась с несгибаемой решимостью. Ей было явно легче следовать за ритмом простой мелодии, потому что она выполняла шаги, указывала пальцем на себя и на воображаемую публику в подсказанных текстом местах, двигалась живее и даже пыталась улыбнуться. К тому же оказалось, что у нее шикарный голос.

К четырем мы наконец допели эту песню: «Я дам тебе поиграть моим. Я серьезно! Я дам тебе поиграть моим!» — и Элен научилась сносно выполнять шаги и связки, рассчитанные на три такта. Мамаши, подходившие к площадке, по-прежнему ретировались, что-то бормоча себе под нос. Ну и что с того? Нам не привыкать.

Мы сели на скамейку и стали переобуваться. Через открытые окна слышно было, как где-то готовят обед, как люди с плохим слухом мучают музыкальные инструменты и плачут младенцы, страдающие от коликов. На пожарных лестницах сидели на корточках мужчины, пили чай из баночек из-под джема, курили и наблюдали за нами с выражениями смешанного отвращения и похоти. К этому тоже не привыкать.

Элен поправила мой воротник.

— Так лучше, — сказала она и повела нас к павильону «Фонг Фонг».

На улицах было очень оживленно. Работники прачечных и официанты, наряженные в свои лучшие воскресные одежды, вовсю наслаждались выходным днем, направляясь в бильярдные, в клубы на стриптиз и на дешевые танцплощадки. Элен сказала, что кое-кто из этих людей приходил в лавки травников за препаратами из оленьих рогов или рога носорога, желая усилить потенцию — вдруг повезет в ближайшие несколько часов. На углах собирались мужчины в костюмах — эти обсуждали политику. Женщины ходили по магазинам. Элен затащила нас в «Фонг Фонг» и купила кока-колу.

— Вы так мне помогли, — сказала она. — Спасибо!

Мы с Грейс заговорили наперебой:

— Ну что ты, не стоит благодарности!

— Мы были рады помочь!

Но Элен подняла руку.

— Слушайте, — и заговорщицки подвинулась ближе к нам. — Я слышала, что поблизости сдается небольшая квартира. Если вы согласны поселиться в ней вместе, то получится не очень дорого. Особенно если я договорюсь.

— Квартира? — с сомнением прищурилась я.

Мне совершенно не хотелось жить с этими девчонками. Грейс настоящая красотка, но так невинна, что не представляет себе, как пользоваться тем, что оказалось в ее распоряжении. А Элен — да, хороша, но чего-то она недоговаривает. Откуда ей знать о действии снадобья из оленьих и носорожьих рогов, если, по ее словам, она живет в изолированном от внешнего мира тесном семейном кругу? Кроме того, я никак не могла понять, не косо ли она на меня смотрит.

— Квартира не самая чистая, — продолжала Элен, — но и не самая грязная.

— Это в Чайна-тауне? — нервно спросила Грейс.

— Конечно.

Оказывается, Элен могла быть властной. Этакая мисс Всезнайка.

— Вам же нужно где-то жить. Общежития Ассоциации молодых католичек сейчас забиты битком. «Кэмерон Хаус» находится прямо за углом, но он вам не подходит. Дональдина Кэмерон дает приют нехорошим девушкам. — Она понизила голос. — А если вы будете жить вместе, то окажетесь рядом с моим домом. И еще ближе к Китайской телефонной станции.

— Но ты же не собираешься там больше работать, — заметила я.

— И что мы будем делать, если не получим эту работу? Чем будем платить за квартиру? — Чувствовалось, что Грейс в ужасе.

— Тебя точно возьмут, — сказала ей Элен. — Не то что меня.

Обо мне Элен не сказала ни слова, но я могла не волноваться о своем успехе, особенно после недолгого визита в кабинет Чарли Лоу. Ничего не было, и он великолепно изобразил отсутствие всяческого интереса. Ну а как иначе, ведь его жена была в тот момент в том же здании, но она ведь не сидит там постоянно. Мужчина есть мужчина. Да, я поумнела, особенно после стольких отказов на прослушиваниях. На этот раз я получу работу. И даже больше.

— Ты согласна поселиться со мной в одной квартире? — спросила Грейс.

Мать всегда говорила, что подобная прямота — неслыханная грубость, но я все же ответила.

— Почему бы не попробовать? — В самом деле, почему бы нет? Все когда-то происходит впервые. — В любом случае это будет лучше, чем оставаться у тетушки с дядюшкой в Аламеде. Да и от двоюродных братьев и сестер тоже будет неплохо отдохнуть.

Я наблюдала за тем, как они осваивали эти крохи информации. Мы и так уже хорошо почесали языками, обсуждая всякие мелочи. Я ничего не имела против, пока мы придерживались правила «восточного молчания»: все оставляют свое при себе и не лезут в чужие дела. Однако я понимала, что рано или поздно правда выйдет наружу.

— Ты уверена, что согласна? — В голосе Грейс зазвучала надежда.

— С радостью, — ответила я. — И, Элен, спасибо. Огромное спасибо.

— Всегда рада помочь, — отозвалась та. — Хорошо, что вы будете рядом.

На следующий день мы все встретились в «Запретном городе», где со страхом и изумлением воззрились на новых девушек, успевших за выходные пройти первый тур. Нас снова было около сорока, а мест по-прежнему восемь, и этот факт охладил мой пыл.

На этот раз нас разбили на группы по шесть человек, и мы должны были петь песню, которую все знали со школьной скамьи: «Моя дорогая Клементина». Это поставило всех нас примерно в равное положение и позволило быстро выяснить, кто из нас способен воспроизвести мелодию. К полудню четверть девушек уже были свободны.

Потом Уолтон — да, я никого не собиралась называть «мистер» — показал нам комбинацию шагов чечетки, которая была намного легче того, чему мы учили Элен на выходных, — он хотел посмотреть, как мы будем двигаться на сцене. Хорошо ли мы смотримся? Можем ли преподнести себя? Как звучат наши простые шаги — четко или смазанно? Очаровательны ли наши улыбки?

— Ты, ты и ты — вы прошли в следующий тур.

В конце дня мы встретились с Монро, который ждал Элен в назначенном месте, стоя на тротуаре. Мы очень устали, но были полны восторга. Цель так близка… и этот шанс переехать в отдельную квартиру!

Монро прошелся с нами до обветшалого здания на Уэйверли, всего в квартале от сквера, где мы с Грейс обучали Элен чечетке. Миссис Хуа, престарелая домоправительница, показала нам крохотную двухкомнатную меблированную квартирку, в которой были плита и раковина. Если мы поселимся в ней, то нам придется по очереди спать на диване и на кровати. Душ нам придется принимать в Ассоциации молодых католичек. Осмотрев шкафы, мы обнаружили четыре тарелки, три чашки, сковороду и вок[11].

Мне все понравилось. И я была очень признательна Элен, взявшей дальнейшие переговоры на себя. В отличие от нас с Грейс она знала всю подноготную Чайна-тауна. И, как оказалось, обладала настоящим дипломатическим талантом.

— И вы хотите десять долларов? Вот за это? — спросила она у домоправительницы. — Не пойдет.

— Девять долларов, — тут же с сильным акцентом ответила миссис Хуа.

— Да эта квартира не стоит и пяти.

— Восемь с половиной.

— Пять. И ни центом больше.

Монро взирал на сестру со смесью стыда и обожания на лице. Грейс, казалось, отчаянно желала, чтобы Элен согласилась на предложенную цену.

— Восемь долларов, и больше уступать я не буду, — уперлась миссис Хуа.

Элен отрицательно покачала головой.

— Идем, — сказала она, и мы направились к двери.

Миссис Хуа схватила Элен за рукав.

— Шесть долларов. Договорились?

Элен поджала губы, словно размышляя.

— Хорошо, — наконец ответила она. — Шесть долларов в неделю. Только я не уйду, пока не увижу договора. Мне бы не хотелось, чтобы вы изменили стоимость в мое отсутствие, миссис Хуа.

Как только домоправительница удалилась за бумагами, Грейс принялась визжать и прыгать от радости.

— Элен! Поверить не могу, неужели ты это сделала! Мой номер в отеле стоит доллар в день, а здесь гораздо лучше, чем там, и намного дешевле!

— Правда, Элен, это было просто здорово! — согласилась я. — Спасибо еще раз.

Элен отмахнулась.

— Это меньшее, чем я могу отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.

Да, мы помогли ей, и теперь она помогала нам. Именно так люди и достигают своих целей… и обзаводятся «друзьями». Вот только Элен и Грейс напрасно причисляли и меня к своему клубу «хороших девочек». Нет, я не была плохой, но с амбициями. Мне был нужен восторг и поклонение, которые достаются известным и знаменитым, а прозябание в качестве просто хорошенькой девушки «с островов» меня не устраивало.

Вернулась миссис Хуа и положила на стол договор об аренде. Грейс взяла ручку, но смутилась и повернулась к Элен.

— Может быть, ты поселишься с нами? Может, у миссис Хуа есть квартира побольше?

Элен не дала себе даже подумать об этом, глянув на лицо брата.

— Для меня будет спокойнее и безопаснее жить с семьей.

Я не понимала, о какой именно «безопасности» идет речь, но, возможно, у ее самостоятельности были свои пределы. Она могла выказать неповиновение отцу, прогуливаясь по Чайна-тауну в сопровождении нас с Грейс и учась чечетке в публичном месте, но отважиться на самостоятельную жизнь ей пока было невозможно. Может, и я не отважилась бы на это, будь у меня такая же семья.

На следующее утро, когда я приехала в квартиру, Элен уже сидела на ступенях под дверью. В руках у нее был пакет с продуктами и цветы, завернутые в бумагу. Поднявшись наверх, она сразу принялась за дело: поставила цветы в вазу, которую принесла с собой, и постелила на стол собственноручно изготовленную кружевную салфетку. Закончив с этим, она положила продукты в шкаф.

Когда появилась Грейс с чемоданом, квартира уже выглядела более или менее жилой. Мы с ней разделили место в шкафу и комоде. Думая, что я ее не вижу, Грейс положила пять десятидолларовых купюр в конверт, который потом спрятала под свитером в своем ящике. Это явно был ее неприкосновенный запас.

Готовить мы с ней не умели. Пришлось Элен сделать нам яичницу-болтунью и тосты, подержав ломтики хлеба над раскаленной конфоркой. После завтрака мы с Грейс почистили зубы, потом вышли в коридор и встали в очередь из жильцов остальных пяти квартир на нашем этаже, чтобы воспользоваться туалетом. В десять часов мы уже были в «Запретном городе», готовые к следующему этапу отбора.

Уолтон велел исполнить связку движений, которую мы разучили на прошлой неделе, только на этот раз под другую песню — «Позволь назвать тебя любимой». Проще простого. Элен тоже хорошо справилась. Танцевала она, конечно, не очень, зато пела отлично.

Когда мы закончили, нескольких девушек попросили сделать шаг вперед и отпустили. Оставшимся двенадцати девушкам предложили распределиться по сцене. Я заняла место в первом ряду, мне нужно было, чтобы меня заметили. Уолтон подал знак, заиграла музыка, и мы принялись танцевать. Примерно на третьем повторе Грейс неожиданно встала как вкопанная, несмотря на то что раунд только начинался. Я бросила ей ободряющий взгляд. Ну же, танцуй! Она попыталась взять себя в руки, но, повернувшись к ней в следующий раз, я увидела, что ее щеки блестят от слез.

Мне нравилась Грейс, которая теперь была еще и моей соседкой по квартире. Напротив, если она провалит просмотр, то меня точно возьмут.

Тут Эдди By выскочил на сцену, схватил Грейс за руку и вытащил ее на авансцену.

— Пять, шесть, семь, восемь, — считал он громко, чтобы все слышали. — «Позволь назвать тебя любимой…» — И они протанцевали весь танец до конца, добавив пару движений.

Грейс была просто великолепна и затмила всех на этой сцене. Когда песня закончилась, Уолтон и еще несколько человек из жюри зааплодировали. Эдди отпустил руку Грейс, тронул ее за подбородок и вернулся к Чарли и Уолтону. Они стали о чем-то тихо переговариваться. Конкурсантки пытались спрятать свою нервозность, поправляя одежду, повторяя танцевальные движения или взбивая волосы. Я же стояла неподвижно, чуть согнув одну ногу в колене и положив руку на бедро.

Уолтон велел нам встать в один ряд. Грейс низко опустила голову.

— Ирен Лью, — объявил Уолтон. — Поздравляю, ты справилась.

Второе место досталось Мэй Бинг. Элен кивнула, когда назвали ее имя, не демонстрируя никаких восторгов. Имена звучали дальше, пока не осталось два места и три человека на сцене. Мы с Грейс и еще одной девушкой взялись за руки.

— Грейс Ли, ты принята.

Как, ее взяли? После того, как она застыла на сцене? И на нее снизошла удача в виде Эдди, который ей и помог?

— Ты наша лучшая танцовщица, — добавил Уолтон, пока она спускалась со сцены туда, где стояли отобранные и принятые на работу девушки. — Сегодня тебя подвели нервы. Больше не показывай, что тебе страшно, и не давай никому догадаться, что ты напутала с танцем или забыла слова песни. У тебя есть все шансы стать звездой, Грейс. Веди себя соответственно, и все получится.

Теперь нас на сцене осталось только двое.

— Ида Вонг, сделайте шаг вперед, пожалуйста. — Уолтон посмотрел в свой список. — Поздравляю.

Внутри у меня все сжалось, голова закружилась. Как они могли предпочесть Иду мне? Никто не мог в это поверить, включая саму Иду, которая была хорошенькой простушкой. Я украдкой взглянула на Чарли, он в ответ равнодушно пожал плечом. Моя попытка соблазнить его, женатого мужчину, оказалась медвежьей услугой мне же самой. Должно быть, он увидел во мне лишь источник неприятностей. Ну что же, ничего не поделаешь.

Я спрыгнула со сцены, собрала вещи и направилась к двери.

— Покедова! — крикнула я Грейс и Элен. Не услышав ничего в ответ, я продолжила: — Пока, до встречи.

Грейс направилась было ко мне, но ее остановил оклик Чарли:

— Вы теперь мои девочки! Пожалуйста, подойдите поближе…

Я еще раз, напоследок, обвела комнату взглядом и покинула клуб.

На улице в ожидании подруг я размышляла о том, что же теперь делать. По правде сказать, мне было обидно до боли. А еще — очень страшно.

Вскоре появились Грейс и Элен.

— Не понимаю, — сказала Грейс сразу, как только увидела меня. — Тебя должны были взять.

Я отвела глаза, потому что не хотела при них плакать. У меня еще было немного денег. Но потом, когда они закончатся и я не смогу вносить свою долю квартплаты, что я буду тогда делать? Встану в очередь за бесплатной похлебкой? Буду спать на улице? Просить милостыню? Вернусь к тетке и ее вечно рыдающим сопливым отпрыскам?

— Ничего страшного. Я попробую в другом клубе…

— Ну наконец-то… — вдруг пробормотала Элен, перебивая меня.

Я не сразу поняла, что она обращалась не ко мне. Проследив за ее взглядом, я увидела подходящего к нам мужчину средних лет, китайца. На нем был хорошо сшитый костюм, а в руках он держал «Чайниз Дайджест». Чем-то он напоминал Чарли: хорошо подстриженные черные волосы, не худой, и от него веяло властью.

— Так, значит, сплетни не обманывали, — произнес он, останавливаясь напротив Элен. — Моя дочь действительно меня опозорила.

— Я не позорила вас, отец…

— Нет? Ты не появляешься на работе, о которой я специально для тебя договорился! А танцы в сквере? А теперь еще и это? — Он указал на вход в «Запретный город».

— Это работа, на которой лучше платят. К тому же разве я могу опозорить вас сейчас, если я уже покрыла вас позором раньше?

Грейс выглядела такой испуганной, будто думала, что отец сейчас ударит Элен. Я почувствовала, что она может броситься на него, поэтому схватила ее за руку и удержала на месте.

Отец Элен стоял перед ней горделиво, сложив перед собой руки, осознавая, что на нас смотрят прохожие и зеваки. А как он смотрел на меня… Я сразу это поняла, потому что он был не первым, кто узнал во мне ту, кем я была на самом деле. Отвращение, мелькавшее в его глазах, заставило меня собраться и ответить. Я выставила вперед бедро и дерзко посмотрела прямо ему в глаза, едва касаясь левой рукой лепестков гардении. Грейс дрожала с головы до пят, но мне совсем не было страшно. А что Элен?

— Я продолжу отдавать то, что заработаю, в семейный бюджет, — спокойно сказала она, словно дело было вовсе не во лжи и непокорности. — Теперь я смогу больше помочь с оплатой обучения Монро.

— Если ты будешь танцевать здесь, то мало чем станешь отличаться от проститутки, — объявил отец Элен.

— Так вот, значит, как вы хотите, чтобы люди называли меня в Чайна-тауне? Такой считаете меня вы, отец негодной дочери?

Я заметила, как в глазах Грейс вспыхнул огонек понимания. Наконец-то она сообразила, что к чему.

— Я не причиню вреда семье, — спокойно продолжала Элен. — Я смогу помогать больше, чем раньше. И на вас это тоже не…

— Не будь дурой! Ты можешь покрыть имя своей семьи либо славой, либо позором. Что выберешь?

Элен восприняла гнев отца удивительно спокойно.

— Вы всегда говорили, что ждете от меня, чтобы я соблюдала приличия, отличала правильное от неправильного и не позорила семью.

— Именно! Не позорила!

— Я буду зарабатывать по двадцать долларов в неделю, — объявила Элен.

Ее отец моргнул.

— Двадцать? В неделю?

— Кто из моих братьев зарабатывает такие деньги? — спросила она.

— Что скажут соседи? — пробурчал он, но было уже понятно, что она победила. Похоже, слова о деньгах убедили его. Он уступил гораздо легче, чем я ожидала. — Хорошо, ты можешь заниматься этим, но с одним условием, — заявил он, ведя себя так, словно снова подчинил себе дочь. — Я не позволю тебе ходить по Чайна-тауну… по ночам… без сопровождения.

— Да, отец, — как-то сокрушенно и разочарованно ответила Элен, словно отец не прошел какого-то испытания, которое она ему устроила.

— Ладно, — тем временем подвел он итог. — Жду тебя дома к ужину.

Собравшись уже уходить, он снова заметил меня.

— И еще одно, Элен, — сказал он.

«Ну все, начинается, — подумала я. — Сейчас подруги узнают обо мне всю правду, а я даже приблизительно не могу себе представить, как они ее воспримут».

— Должен тебя предупредить. Осторожнее с этой. Она япошка, — проговорил он, кивнув в мою сторону. Элен никак не отреагировала на его слова. Ее взгляд как будто говорил: «Можно подумать, я об этом не знала».

Снова наткнувшись на спокойствие дочери, он крепче сжал газету под мышкой и удалился.

Это был вечер настоящего триумфа для Элен, полного потрясения для Грейс и дерьма с вишенкой сверху для меня.

Первой опомнилась и заговорила Грейс.

— Почему он так сказал о Руби?

Элен нахмурилась.

— Ты и правда глупышка, — ответила она. — Руби — японка. Разве ты сама не видишь? А это, — она указала на вывеску над головами, — «Запретный город». Как сказал Чарли, это заведение для китайцев. Японцы напали на Китай, поэтому японцев сюда не пускают. Понятно, почему отец не хотел, чтобы я проводила время с такими, как она?

Я не получила здесь работу не потому, что я японка, но мне не хотелось говорить об этом.

Ошеломленная Грейс уставилась на Элен.

— Что ты имеешь в виду?

— Руби — японка, — повторила Элен.

Грейс выглядела так, как будто ее ударили по голове.

— Почему ты… почему он… почему вы так говорите?

— Потому что это так и есть, — настаивала Элен уверенным тоном. — А еще это жестоко. — Она повернулась ко мне. — Ты — Руби Том, — произнесла она как можно увереннее. — Это китайское имя. И ты — настоящая китаянка.

— Этель Циммерман тоже сменила имя, — сказала я. — Потому что ей показалось, что оно будет плохо выглядеть на афишах. И теперь она Этель Мерман. Мое настоящее имя Кимико Фукутоми. Руби мне больше подходит, а Фукутоми… ну, я сократила до Том.

— Но это же китайское имя, да? — тихо повторила Грейс. Потом коснулась головы кончиками пальцев, и в ее глазах снова засветилось понимание. — Когда ты сказала, что твои родители захотели вернуться домой, ты имела в виду Японию?

Я кивнула.

— Ой!

Это удивленное восклицание больше подходило к ситуации, когда девушка впервые запускает руку в штаны к мужчине.

— Я поняла! Ты как негр, притворяющийся белым! — Она вздохнула. — Там, где я росла, к этому относились… ну, с предрассудками.

— Я всегда сходила за китаянку, — сказала я, желая закончить этот разговор. — И я хорошо умею подражать. Белые люди не чувствуют разницы. Даже здесь, в Чайна-тауне, люди редко замечают, что я не одна из них.

— Я заметила, — сказала Элен. — Мой отец и брат тоже.

— Трое из всей диаспоры? Ну, тогда мне не о чем волноваться.

— Мне очень жаль, если ты от этого пострадала, — сказала Грейс.

В ответ я лишь пожала плечами.

— Я не страдаю.

— У нас у всех есть свои секреты, — продолжила она, все еще стремясь меня утешить. Я поняла, что теперь моя очередь спросить о ее секретах, но не успела открыть рта, потому что дальше она выдала: — Я сбежала из дома. Меня избивал отец…

Откровением это признание, однако, не стало — платье скрывало не все синяки, да и помада плохо маскирует разбитые губы. Тем не менее я с сочувствием кивнула.

— Уверена, ты поступила правильно.

Ни я, ни Элен не стали продолжать расспросы. Не знаю, как ей, а мне просто не хотелось, чтобы Грейс окончательно растеряла остатки своего достоинства. Бедняжка!

Мы с Грейс повернулись к Элен.

— Японцы и китайцы всегда были не в ладах. И дело вовсе не в этой войне, — произнесла Элен, и ее голос был таким же сухим и отстраненным, как у моей матери.

— Япония — великая страна. Она может сразиться с любым государством…

— Да, да, да.

Да ладно вам! Тоже мне, новости!

— Хотите знать, чему меня учили мои родители? Они говорили, что вы, китайцы, считаете себя великим народом, потому что ваша культура намного старше нашей. Вы обвиняете нас в том, что мы украли ваш язык…

— А вы его украли, — не сдавалась Элен. — Япония давно копила злобу на Китай. Япония желает подавить Китай в политическом и военном отношении. Захватить ресурсы Китая, продукты питания и рабочую силу…

— Я ненавижу это, — сказала я, повторяя свой ответ отцу, когда тот хвастался империалистическими намерениями Японии. — Это все не имеет ко мне никакого отношения.

— Я жила в Китае, как я уже вам рассказывала, — продолжила Элен. — Когда в небе появились японские бомбардировщики, мы… — Она сделала глубокий вдох. — Мы с Монро шли по дороге и увидели самолет с двумя красными солнцами на боках. Из соседней деревни доносились крики с предупреждениями. Но что было делать? Мы даже увидели одного из пилотов. А потом он стал по нам стрелять.

— Это ужасно, — сказала я. — Но это по-прежнему не имеет ко мне никакого отношения.

— Правда, Элен, ты же не можешь винить Руби в событиях, которые произошли даже в другой стране, — вступилась за меня Грейс.

— Потому что это не моя страна, — добавила я. Да, я часто говорила это родителям, и эти слова доводили их почти до бешенства. — Я родилась здесь. Я — американка, как и вы с Грейс.

Элен долго смотрела вслед отцу. Грейс, все еще нервничая, отчаянно пыталась подобрать правильные слова.

— Мы же сможем по-прежнему быть подругами?

Элен заставила себя встряхнуться. Даже я, зная ее меньше недели, видела, что глубоко в душе у нее происходит какая-то борьба. Мы с ней посмотрели друг другу в глаза. Наконец она произнесла:

— Я сохраню твой секрет.

Не слишком ли быстро она на это согласилась? Всю свою жизнь я слышала о вековой вражде китайцев и японцев, но почти ничего не знала о китайских девушках или о том, что могла подумать и как поступить такая девушка, как Элен.

— А твой отец? — спросила Грейс. — Если ты будешь видеться с Руби, то нарушишь поставленное условие.

— Каким образом я его нарушу? Он сказал, чтобы я остерегалась ее, а не перестала с ней видеться. Я ходила в школу с неграми и мексиканцами. Это ему тоже не нравилось, но пришлось с этим смириться. К тому же, — добавил она, — Руби не будет работать в «Запретном городе», поэтому нам не придется встречаться с ней ежедневно.

Но Грейс хотела узнать кое-что еще.

— Ты и правда будешь отдавать все свои деньги отцу?

— Конечно, — ответила Элен. — Мы все так делаем, братья и я. Мы с ним живем, и он дает нам деньги на карманные расходы. Что вы еще хотите узнать?

То, как она спросила это, дало нам понять, что она считает тему закрытой.

— В таком случае мы закончили? Отлично. А теперь пошли поедим лапши.

Элен шла посередине. Я заглянула в лицо Грейс: она все еще выглядела слегка оглушенной сегодняшними событиями и признаниями. Выражение же лица Элен было мне непонятно. Меня не покидало чувство, что подруги скрывают какие-то тайны посерьезнее того, что раскрылось сегодня. Я ощущала, что Элен и Грейс буквально приросли ко мне, а я — к ним. И это осознание потрясло меня. Это оказалось для меня большей встряской, чем переезд с родителями на Гавайи, бунт против них, мальчики и возвращение на Большую землю, в дом тетушки Хару и дядюшки Юни, чем отказ от той личности, с которой я родилась, в пользу той, которая была более удобна. Дружба была для меня абсолютно незнакомым явлением. Возможно, для Элен и Грейс тоже. И кто знает, что сделает время с этой дружбой — станет она крепче или превратится во вражду?

Но все это не имеет ни малейшего значения, если я не найду работу.

Грейс. Минуты славы

— Улыбайтесь, будьте вы неладны! Улыбайтесь! — кричал мистер Биггерстаф.

На дворе был конец ноября, и мы в студии репетировали постановку к открытию «Запретного города». К этому времени мистер Биггерстаф уже объяснил нам, что мы будем давать по три часовых шоу каждый вечер, с пятью актами танцев, пения и того, что он сам называл «новшествами». Между этими актами будут короткие интермедии «пони», у которых планируется большой музыкальный номер в финальном акте.

— Делаем еще раз! Раз, два, три, четыре… Еще раз! Пять, шесть, семь, восемь! — Он заставлял нас работать у станка, чтобы развить гибкость и силу. — Колени держим четко над ступнями!

Мы медленно садились на шпагат прямо на полу студии.

— Шире! Шире! — требовал Биггерстаф.

Он заставлял нас сворачиваться в немыслимые фигуры и делать это плавно, требовал от нас живости и подвижности.

— Тянитесь! И продолжайте улыбаться, будьте вы неладны! Вас что, никто не учил улыбаться? Покажите зубы! Зубы! Зубы! Больше зубов!

Мистер Биггерстаф сделал меня старшей в ряду. Я присматривала за другими девочками, особенно за своенравной Идой Вонг. Следила за тем, чтобы они выполняли движения точно, не ленились, делая повороты и махи, и держали ритм. Разумеется, это вызывало в других девушках зависть, и порой они не разговаривали со мной по несколько дней, но мне приходилось быть с ними строгой, потому что теперь их успехи были на моей ответственности.

— Репетиции, усердие и стремление к совершенству! — ободрял нас мистер Биггерстаф. Он заставлял нас танцевать, повторять снова и снова. — Я хочу, чтобы ваши прыжки совпадали с сильной долей такта барабанщика, а удары ногами — со слабой. Слушайте! Неужели непонятно?

Все, о чем он говорил, было для меня само собой разумеющимся, но большинство других девушек никогда не занимались танцами. Им приходилось осваивать то, что уложилось в мои тринадцать лет опыта, за шесть недель. Если кому-то из девушек не удавалось быстро запомнить движения, он набрасывался на нее, доводил до слез, но тем или иным способом вынуждал исправиться.

Работа была трудной и долгой. Я забыла о времени. Я забывала поесть. И на несколько чудесных, славных минут ежедневно я забывала о том, как я скучаю по матери и как сожалею о том, что не могу ей написать. Я понимала, что сделай я это — и отец сразу узнает, где я, и силой вернет меня в Плейн-Сити.

— Девочки, пятиминутный перерыв, — объявил мистер Биггерстаф.

Мы сидели рядом, как всегда, и наблюдали за тем, как Эдди разминается перед выступлением, одновременно развлекая нас всякими трюками. Одно танцевальное па он закончил, оставив левую ногу на кончике пальцев позади правой, прижав локти к торсу и растопырив пальцы рук. В ответ на его игривое подмигивание мы все разразились аплодисментами.

Он уже приглашал некоторых девушек на свидания, но никогда не обращался с подобными предложениями ко мне или Элен. Когда я обратила на это ее внимание, она сморщилась, как будто унюхала скисшее молоко в стакане.

После репетиции мы высыпали на улицу. Спустился густой белый туман, из-за которого на улице было непривычно тихо. Голоса переговаривающихся девушек звучали резко, словно полицейские сирены. Девушки скрылись в тумане, а мы с Элен отправились в Чайна-таун. Несмотря на требования мистера Фонга о непременном и постоянном сопровождении Элен в вечернее время, на практике это происходило крайне редко.

В нашем любимом кафе у Сэма By нас ожидала Руби.

— Я умираю с голоду, — объявила она.

В тот памятный вечер на одной из улочек Чайна-тауна между нами установилась невидимая, но очень прочная связь. Мы соединились, как зубцы и шестеренки одного механизма. И теперь, за ужином, могли обсуждать другие, не слишком значимые вопросы.

— У меня на левом виске тонкие волосы и не держат завивку, — открыла свою тайну Руби. — Поэтому я прикалываю гардении над тем ухом.

— А у меня слишком длинные стопы, — пожаловалась Элен, хотя размер ноги у нее был меньше, чем у Руби или у меня.

Я сказала им, что у меня выросла слишком большая грудь, с чем Руби тут же согласилась.

— Для китаянки грудь у тебя вообще огромная, — заявила она.

Теперь я мастерски управлялась с палочками, и мы ели и смеялись над рассказами Руби о ее последней работе.

— Я совсем ничего не знаю о том, как заниматься домашним хозяйством, — чирикала она. — Квартира оказалась такой роскошной, что мне вообще было страшно что-либо трогать. И леди меня уволила. После одного дня работы! Но это место мне не подходило — аккуратисткой меня не назовешь. Я и тарелки-то с трудом мою!

Мы никогда не говорили о серьезных вещах: о том, почему я сбежала из дома, как страшно было Элен, когда японский пилот пытался ее застрелить, и как Руби решила притвориться той, кем никогда не была. Вместо этого Руби научила нас с Элен танцевать хулу[12], Элен научила нас с Руби готовить простые супы на плите, а я их — тому, чему сама научилась из фильмов: с помощью косметики делать глаза большими и выразительными.

Нам с Руби приходилось экономить на всем, поэтому мы показали Элен, как делать накладные ресницы из собственных волос, которые остаются на расческах. Их надо снять, намотать на палец, нарезать ножницами и приклеить к полоскам ткани, которые потом можно наложить на веки. Мы учились делать прически, как у моих любимых актрис, и выщипывать брови, как они. И пока мы этим занимались, не тратя лишнего цента, мы постепенно влюблялись друг в друга. Девушки с шоу говорили, что мы были неразлучны, как имбирь, лук-шалот и чеснок, — если нас смешать, то получится идеальное блюдо.

Сейчас, попивая чай и дожидаясь Монро, я осмелела настолько, что рискнула немного рассказать о себе. Я поведала им историю о трех девчонках из Плейн-Сити, которых я назвала «злобной троицей». Вельма, финка по происхождению, одно время была моей лучшей подругой. Когда мы с ней пошли в первый класс, то встретили там еще одну финку по имени Илса. Сначала мы втроем были неразлучны и играли вместе, но к концу года Вельма и Илса приняли в нашу компанию Мод, тоже финку, и про меня тут же забыли. А вскоре их любимым развлечением стало дразнить и издеваться надо мной.

— К концу четвертого года злобная троица подговорила весь класс не дарить мне открыток на День святого Валентина, — поделилась я. — Несмотря на то, что учительница сказала, что дети должны подарить открытки всем или никому вообще. Злобная троица заявила тогда, что я — не настоящая христианка, хоть я и была крещена в той же церкви, что и они сами. А когда я попыталась с ними поспорить, они стали кричать: «Ки! Тай! Вылетай! Нищеброд, закрой рот!»

— Какой ужас! — возмутилась Элен.

А Руби сочувственно покачала головой.

Элен и Руби с участием выслушали меня и стали от этого еще дороже мне.

— Тебе наверняка было легче обзаводиться друзьями, раз ты выросла в Чайна-тауне, — обратилась Руби к Элен.

— Ничуть, — отозвалась та. — Когда я была маленькой, мне нельзя было выходить за пределы дома. Я должна была оставаться под присмотром мамы. — Элен заправила прядь волос за ухо. — А когда я пошла в школу, другие девочки играли со мной только потому, что им так велели родители. Теперь эти девочки все замужем. И у всех есть дети. — У нее дрогнул голос, и она пожала плечами. — К тому же сейчас я участвую в шоу, где девушки демонстрируют ноги. Если я встречаюсь с кем-то из одноклассниц на улице, они отводят глаза. Никто из них не хочет иметь со мной ничего общего, потому что их мужья этого не одобрят. Держу пари, что из нас троих именно у тебя было больше всего друзей.

Руби медленно кивнула, делая вид, что глубоко задумалась.

— Ну да, друзья у меня были. Много. Дружков. Каждый Том, Дик и Гарри! — наконец выпалила она.

На лице Элен сначала отразился шок и ужас, но спустя мгновение она уже вовсю хохотала. К ней присоединились и мы с Руби. Кто-то из официантов состроил недовольную мину: мол, опять за свое.

— У меня никогда не было таких друзей, как вы, — сказала я, когда мы немного успокоились.

— А у меня друзей вообще не было. Никаких. — Элен слегка хлопнула по столу, чтобы подчеркнуть смысл сказанного.

— Мы сейчас прямо как те самые три мушкетера, — сказала я. — Поддерживаем друг друга и вместе делим приключения. Одна за всех!

— Вот только я не планирую участвовать в дуэлях! — вставила Руби.

— Вы когда-нибудь слышали о сестрах Босвелл?[13] Может быть, вы больше похожи на них! — Эта реплика прозвучала от мужчины из-за соседнего стола и тут же вызвала у нас бурю смеха.

С нами только что заговорил МУЖЧИНА! Он нас подслушивал! А мы могли флиртовать с ним сколько хотим, потому что нас было трое. Поэтому мы запели песню на собственные слова под мелодию «Тот, кто присматривает за мной», добавляя драматические жесты руками ради своего единственного зрителя. Который, надо отдать ему должное, с энтузиазмом аплодировал и даже придвинулся поближе к нашему столику.

— Может быть, лучше объявить себя чем-то вроде сестер Эндрюс? — предложила Руби, когда песня закончилась.

— Три подруги лучше, чем три сестры, — заметила я, хотя у меня уже был опыт дружбы со злобной троицей. Мне бы очень не хотелось, чтобы однажды Руби и Элен отвернулись от меня ради какой-нибудь Иды.

— К тому же мы не сестры, — произнесла Элен, улыбнувшись.

— Да, и это к лучшему, — согласилась Руби. — Сестрам деваться некуда друг от друга, нравятся они друг дружке или нет. А мы друг друга сами выбрали. И нас бы тут не было, если бы Элен не нашла нам квартиру. Так что спасибо тебе, Элен, еще раз, что помогла нам, когда эта помощь была так нужна. — И она отдала шутливый салют из двух пальцев в сторону нашей благодетельницы. — В общем, все это делает нас больше чем сестрами, как и сказала Грейс. — Ее глаза сверкали. — Слушайте, а что, если мы поставим вместе номер и назовем себя «Невиданная сенсация» или «Азиатское чудо»?

— Может, «Танцующие сестры»? — предложила Элен.

— Но мы не…

— …сестры, — закончила за меня Руби. — Ну так и что с того? Мы же поем и танцуем…

— Так вы и танцуете? — Мужчина придвинулся еще ближе, состроив скептическую мину.

Руби тут же застыла.

— Разумеется. Сейчас мы вам покажем.

Мужчина встретил ее слова с нескрываемой радостью, и мы вскочили и стали раздвигать стулья. Из кухни вышли повара, чтобы посмотреть, что происходит. Они вытирали о фартуки руки и сдвигали на затылки бумажные колпаки.

Когда мы встали в ряд, я отсчитала:

— Пять, шесть, семь…

И мы стали танцевать под «Дай мне поиграть». Где-то посередине танца в кафе вошел Монро, окутанный облаком сырого и холодного воздуха. Увидев, что происходит, он нахмурился. Наши голоса тут же затихли, мужчина отъехал на своем стуле обратно к столу, за которым сидел до этого, а повара вернулись на кухню.

— Нам пора, — сказала Руби, обращаясь к Элен.

Монро явно не нравилось, что его сестра с подругами танцует в ресторане недалеко от дома, но он не стал кричать или как-то иначе выражать недовольство. Он его просто излучал. Элен это нисколько не смущало — ведь он был ее братом, но я расстроилась. Монро был моложе Эдди By и намного приятнее — почти такой же симпатичный, как молодой человек, с которым я познакомилась на острове Сокровищ. Монро вообще оказался первым молодым китайцем, которого я видела вблизи.

Направляясь к выходу из ресторана под присмотром Монро, мы на прощание помахали мужчине, заинтересовавшемуся нами.

Когда мы дошли до дома семейства Фонг, Монро без слов скрылся за воротами, ведущими во двор, считая свои обязанности на этот день исполненными.

— Ты ему нравишься, — сказала Элен, когда ее брат исчез из виду. — Он все время на тебя смотрит.

— Точно, — согласилась Руби. — А тебе самой кто больше нравится — Монро или Эдди?

Я пожала плечами, стараясь сделать вид, что мне эта тема неинтересна. Я ни разу в жизни не ходила на свидания, и теперь каждый раз при виде Эдди или Монро на меня накатывало странное головокружение, и я мучительно краснела. Я осознавала, что мечтать одновременно об обоих этих мужчинах может только очень нехорошая женщина, и мне приходилось напоминать себе о том, что я теперь живу не в Плейн-Сити, что мне придется наверстывать упущенное и восполнять пробелы.

Эдди, казалось, прислушивался к моим глупым высказываниям, ценил усердие и трудолюбие в репетициях, но относился ко мне с доброжелательным безразличием, в то время как Монро…

— Иногда мне кажется, что твой брат не пропускает ни одного момента, который мы проводим вместе, ни одного моего слова или наряда, что он наблюдает и анализирует.

— Может быть, он пытается определить, подходишь ли ты ему в жены, — ответила Элен.

— Да брось ты!

Элен мягко улыбнулась и последовала за братом, словно влекомая к дому непреодолимой силой. Ей не хотелось уходить от нас, и нам не хотелось ее отпускать, но она ни разу даже не намекнула на приглашение в свой дом, чтобы мы могли посидеть на ее кровати и проболтать весь вечер, пока не уснем. Именно этого мне отчаянно не хватало со времен моей дружбы с Вельмой.

Когда калитка закрылась, мы с Руби медленно двинулись в сторону дома. Нам ни к чему было торопиться — нас никто не ждал.

— Выйти замуж за Монро? — в задумчивости произнесла я. — Он же меня совсем не знает.

Руби легко пожала плечами. Ее явно не интересовала эта тема. Несмотря на все ее забавные истории и шуточки, мы понимали, что отсутствие работы давило на нашу подругу. Я за нее беспокоилась. С внезапной ясностью я поняла, что, хоть Руби и была самой общительной из нашей троицы, а Элен происходила из самой хорошей семьи, именно я объединяла нашу компанию. Я превратилась в Вельму! Только я была лучше ее.

Мой отец кричал:

— Убогая! Никчемная девка! Никуда ты от меня не денешься, — и бросился на меня, загнав в угол гостиной. Вот он уже расстегивает ремень и одним быстрым движением вытаскивает его из брюк. Мне некуда бежать… Вот раздается свист кожаного ремня в воздухе, еще мгновение и… Я ощущаю такую знакомую боль… И рывком сажусь в кровати. Я задыхаюсь, я вся покрыта потом.

Опустив голову, я изо всех сил сопротивляюсь охватившему меня страху. Спустя несколько минут все еще трясущимися руками я убираю волосы с лица и смотрю на часы. Половина десятого утра. Я легла всего пять часов назад, вернувшись с поздней репетиции.

Опустив голову снова на подушку, я уставилась в потолок, позволив слезам стекать по вискам. Надо взять себя в руки. Через сорок пять минуту меня будет первое в жизни свидание.

Я надела розовое шелковое платье, которое купила в сувенирной лавке на Грант-авеню, и вышла в гостиную. Руби уже отправилась искать работу, но вчера мы с ней успели обсудить, как мне одеться и стоит ли пользоваться косметикой. Я заварила себе чаю и пошла с чашкой в спальню, чтобы закончить сборы. Теперь мне предстояло привести в порядок лицо — замаскировать неровный цвет кожи и отечность.

Выходя из квартиры и спускаясь по лестнице, я уже себе нравилась.

Мы встретились с Монро возле моего дома в четверть одиннадцатого и дошли до угла Стоктон-стрит и Клэй-стрит, присоединившись там к еще по меньшей мере двум сотням человек. Монро сказал, что мы будем участвовать в «демонстрации». Этот поворот событий стал для меня сюрпризом, я не так представляла себе свидания, но решила оставить все как есть, позволив Монро распоряжаться нашим временем по своему усмотрению.

Когда мы уселись на скамейке маленького грузовичка, я поняла, что нас ожидает настоящее приключение. Мы присоединились к веренице машин, из которых доносились песни, крики и речовки, и двинулись к месту, где было пришвартовано греческое судно «СС Спайрос». Монро рассказал, что это судно было зафрахтовано компанией «Мицуи» для перевозки восьми с половиной тонн черного лома в Японию. Мы ехали туда, чтобы выразить протест по поводу этой отгрузки.

Тот факт, что Монро взял меня с собой на эту демонстрацию, много говорил о нем самом. Он был китайцем, рожденным в Америке, как и я, и по рождению обладал правом на свободу слова. Как говорила Элен, он был из тех, кого называли «новой метлой», стремившейся очистить мир от грязи и несправедливости.

— Такие девушки, как ты, должны присоединиться к бойкоту Японии и отказаться от шелковых чулок. — Волосы Монро при этих словах развевались на ветру, а глаза горели убежденностью. — Нельзя отдавать металлолом в загребущие руки япошек, чтобы они не превращали его в бомбы и снаряды, которые потом сбрасывают на Китай.

Мы с Монро схватили транспаранты, он смело взял мою руку и сжал ее. Так, рука в руке, мы и присоединились к протестующим, окружившим причал.

— Победа! Победа! Победа! — громко скандировали люди.

К нахлынувшей толпе присоединялись другие демонстранты из Чайна-тауна. Матери раздавали напитки, сэндвичи, апельсины, булочки и пончики. Одна семья даже принесла целого жареного поросенка! Вскоре все собравшиеся держали в одной руке плакаты, а в другой — по куску жареной свинины. Это была самая крупная китайская демонстрация в Америке, которую я когда-либо видела. Я в жизни не бывала на подобных мероприятиях, и мне казалось, что то же самое можно было сказать и о большинстве присутствующих. Монро подарил мне незабываемый день, и я была очень рада, что он взял меня с собой.

Демонстрация в итоге собрала пять тысяч участников. Эллис Паттерсон, губернатор округа, которого Монро назвал либеральным политическим деятелем, обратился к протестующим с речью:

— Было сказано множество слов, пресса гневно осудила отправку военных грузов в Японию, и все прогрессивные деятели выразили свою позицию в поддержку демократии и против агрессора, но вы — единственные, кто сделал что-то реальное для решения этого вопроса!

Через два часа, когда все закончилось, мы с Монро решили не возвращаться в Чайна-таун, а пошли прогуляться пешком вдоль порта. Он привел меня на одну из пристаней. Мы молча смотрели друг другу в глаза, пока он наконец не собрался с духом и не поцеловал меня. Его губы показались мне какими-то вялыми. Я так долго мечтала о первом поцелуе с парнем, который бы мне нравился, но этот поцелуй почему-то не зажег во мне волшебных огней, какие я себе представляла.

Наверное, Монро тоже не понравилось, потому что больше он не пытался повторить поцелуй. Он сунул руки в карманы и стал смотреть на воду, а я стояла перед ним и отчаянно пыталась придумать, что бы ему сказать.

— Ты придешь на открытие? — наконец робко спросила я.

Он отрицательно покачал головой и сказал, что не пойдет — ни ради Элен, ни ради меня. После долгой паузы он добавил:

— Пожалуй, пора отвести тебя домой.

Весь задор, который наполнял его во время демонстрации, иссяк.

Итак, этот день ознаменовался захватывающими приключениями и неудавшимся свиданием. У меня было мерзко на душе, потому что я не смогла угодить ему, именно в тот момент, которого ждала с такой затаенной надеждой.

Я не могла поговорить об этом ни с Руби, ни с Элен. С Руби — потому, что тогда мне пришлось бы признаться, что мы с Монро провели большую часть дня на демонстрации против Японии. А с Элен — потому, что речь шла о ее брате.

Оставалось надеяться, что следующее свидание будет лучше первого. Если вообще будет. Надо же было как-то исправлять ситуацию с поцелуями.

Элен. Белоснежные бутоны

Мама любит повторять поговорку: «Хочешь, чтобы нога вошла в новую туфлю, — измени ее». Она считала, что я должна оправдывать ее ожидания и смиренно принимать любые изгибы судьбы.

Крестьяне в нашей деревне в Китае были близки к земле, к природе. Они считали, что время не ждет человека. А еще у Будды было такое высказывание: «Да живет каждый жизнью, лишенной страданий».

Получив работу в «Запретном городе», я смогла применить на практике мудрость всех этих высказываний, вместе взятых.

Наступило двадцать второе декабря 1938 года. От торжественного открытия клуба нас отделяло каких-то несколько часов. Когда я выходила из дома, мама с невестками украшали рождественскую ель — это была маленькая американская уступка нашим малышам.

В небольшой сумке лежало длинное, до пола, платье чонсам[14], заказанное для меня матерью у одного из лучших портных Шанхая. Я не знала, доведется ли мне сегодня его надеть, но на всякий случай взяла платье с собой.

Когда я подошла к клубу, его неоновая вывеска переливалась красным, золотым и зеленым, а буквы, составленные как будто из бамбуковых палочек, складывались в название «Запретный город». Я поспешила наверх.

Стены клуба были украшены расписным шелком и вышитыми гобеленами. На полках и в углах стояли китайские вазы. Слева располагался бар с высокими стульями, обтянутыми красной кожей, на стенах красовались панели из бамбука. В центре зала было место для выступлений и танцев.

На столиках, окружавших танцпол, лежали блестящие салфетки, отражавшие свет маленьких настольных ламп с красными стеклянными абажурами, напоминавшими конусовидные шляпы. Я толкнула дверь, ведущую на кухню, и оказалась в царстве хаоса.

Повара хорошо знали друг друга, потому что уже работали вместе в клубах и кафе данного района, и это было заметно по их препирательствам и шуткам. Миски и сковороды гремели, ножи стучали по разделочным доскам, лопатки грохотали по краям воков. В воздухе висел густой пар. И это все происходило еще до того, как сюда поступил первый заказ!

— Вон! Вон! — закричал один из поваров. — Ты нам тут не нужна! — Он потряс в воздухе ножом. — Нарублю тебя в мелкую соломку, если не уберешься!

Я прошла сквозь кухню в служебные помещения и оттуда наверх, в гримерные. Те, кто пришли раньше остальных, заняли места возле зеркал. Я сразу увидела Грейс, которая, вытянув ногу, натягивала специальный сценический чулок, сделанный из такой тугой сетки, что если девушка долго такие чулки не снимала, на ее теле оставались следы. Она помахала мне рукой, и я стала пробираться к ней между гримирующимися девушками. Ирен и Мэй уже переоделись в костюмы для первого номера: длинные красные атласные платья, держащиеся на одном плече и с разрезом на бедре, в стиле «веселых девяностых». По вороту платья были отделаны воланами, такими же как и на шляпках.

— Я заняла тебе место, — сказала Грейс вместо приветствия. — Мы можем подготовиться к выступлению вместе.

Я бы предпочла готовиться в полном одиночестве, но это было невозможно, поэтому я начала переодеваться снизу вверх: надела сценические чулки, не снимая юбки, натянула корсет. Затем расстегнула юбку, позволила ей упасть на пол и сняла сначала свитер, а потом и блузку. У меня не было бюстгальтера — мать упала бы замертво, обнаружь она что-то вроде него в ящике моего комода. Да и мои невестки сплетничали бы у меня за спиной до тех пор, пока братья не прокляли бы меня за ношение такой неприличной одежды «белых людей». Так что я носила только комбинацию, которую и стала снимать, отвернувшись к стене, стараясь спрятаться от досужих глаз. Что мне не удалось.

— Ооооой! Что это! — взвизгнула настырная Ида.

Гомон в гримерной тут же смолк, и все бросили свои дела, чтобы посмотреть, о чем идет речь. Я тут же густо покраснела и закрыла грудь руками.

— Не ваше дело! — ответила я.

— Но что случилось? Что это? — не унималась настырная Ида.

— Шрам. Ты никогда не видела шрамов?

— Прямо на груди! Такой красный!

Ида была самым невоспитанным человеком, которого мне довелось встречать. И самым шумным. И она, разумеется, возбудила всеобщее любопытство. Даже Грейс смотрела на меня вопросительно.

— Автомобильная авария. — Я пожала плечами. — Год назад.

К счастью, это объяснение их удовлетворило, и все постепенно вернулись к своим занятиям. Я же, не отнимая одной руки от шрама, другой натянула платье.

В следующую секунду в коридоре прозвучал клич:

— Внимание! — и тут же раздался стук в дверь.

Затем еще раз:

— Внимание! — Этот призыв был уже адресован мужской гримерке, находившейся на другом конце коридора. — Чарли хочет видеть всех на сцене.

— Сейчас? — крикнула Ида. — Я еще не одета!

— Сейчас! — последовал ответ.

Мы вышли из гримерки и направились к сцене, чтобы перед бархатным занавесом разделиться на две части: одна вышла на сцену через проход слева, другая — справа.

Повара, посудомойки, официанты и официантки уже нервно топтались на танцполе. Девушки из гардероба, метрдотели и фотографы ждали возле первого ряда.

Дирижер Ван Мейснер и оркестранты сели на край сцены, свесив ноги, в зубах были зажаты сигареты. Сестры Лим, артистки, нанятые в последний момент, сидели за «лучшим столиком заведения», по словам Чарли. Сестры Беси, Элла и Долорес, «заливистое трио», выступали с тех пор, как им исполнилось семь, пять и три года. Никто из нас не видел их номера, но он считался гвоздем программы и изюминкой всего нашего шоу. Мы еще даже не были с ними знакомы, поэтому всем было ужасно любопытно, что же они собой представляют. Мы изо всех сил старались их не рассматривать.

Эдди вышел в брюках от смокинга, шлепанцах и рваной футболке. Заложив руки в карманы, он прислонился к колонне. Рядом с ним стояла жена.

— Итак, — начал говорить Чарли. Он уже был облачен в одежду для первого номера, немыслимый двубортный костюм в желто-голубую клетку с ярко-голубыми бархатными отворотами и жилет того же цвета. На голове красовалось соломенное канотье, и он то и дело поглаживал пальцем накладные усики. — Вы все прошли непростой путь, чтобы оказаться сегодня здесь!

В ответ ему зааплодировали, но я слишком нервничала, чтобы присоединиться к остальным. Мало было мне беспокойства о том, чтобы не запутаться в номерах, которые мы репетировали вот уже несколько недель, так мистер Биггерстаф в самый последний момент решил внести в программу некоторые изменения, чтобы хватило времени на выступление сестер Лим.

— Мы покажем им! — Чарли жестом указал на вход и на тех «белых», которые в скором времени там появятся. — Покажем, что можем не только мыть посуду, стирать и чистить их одежду, мести полы и работать на железной дороге. — Все мужчины, включая даже посудомойщиков, громко зааплодировали при этих словах. — Мы покажем им, что у вас, красотки, есть руки и ноги. — Девушки вокруг меня присоединились к аплодисментам. — Мы все волнуемся перед первым представлением. Даже я. Запомните главное: большинство наших гостей никогда раньше не видели китайских шоу. Все у нас получится, и это будет лучшее открытие клуба! — Он бросил взгляд на часы. — А теперь заканчивайте с приготовлениями. И веселитесь! Покажем всему миру, на что мы способны!

— Всем ни пуха! — крикнул Эдди, когда мы стали расходиться.

Девушки вернулись в гримерку в ожидании вызова на сцену. Я заметила, что некоторые украдкой подсматривали за сестрами Лим, пока те гримировались. Потом подошла одна из продавщиц сигарет, чтобы сказать, что пришли первые посетители и разделись в гардеробе. Женщины снимают меха, чтобы покрасоваться бриллиантами и шелковыми платьями в пол, а мужчины демонстрируют идеально сшитые костюмы.

— Эх, вот бы мне хоть глазком глянуть, — вздохнула Ида.

— А ты их увидишь, — отозвалась Грейс. — Скоро наш выход.

Несмотря на то что ее слова прозвучали спокойно, комната наполнилась таким осязаемым ощущением нетерпеливого ожидания, что стало трудно дышать. Мы просто не могли усидеть на месте.

Я попыталась сосредоточиться на распорядке вечера. Неделю назад на собрании Чарли объяснил нам, что «Запретный город» приготовил своим клиентам. Метрдотели будут встречать и сопровождать роскошные пары через парадные ворота к столикам вокруг танцпола. Людей с меньшим достатком усадят во втором и третьем рядах. Официанты в красных шелковых униформах раздадут меню, в которых на развороте справа перечислены китайские блюда, а слева — американские. Посетители же, не заказавшие столик, будут платить по доллару за вход и ожидать своей очереди у бара.

Руби тоже сегодня придет, если уже не пришла. Мы профинансировали ее присутствие.

Музыканты настраивали инструменты. Грейс называла мне каждую песню, которые они играли: «Начни свой танец», «Сердцем и душой» и «Щека к щеке». Музыка была прекрасна, и я легко могла представить себе, как под нее танцуют пары на площадке.

— Как только они доиграют, будет наш выход, — напомнила Грейс.

У меня все сжалось внутри. Как страшно! Пару минут спустя к нам в дверь постучали. Это был Чарли.

— Живо! Живо! Живо! Поторапливайтесь! Шоу начинается!

Грейс схватила меня за руку, и мы поспешили к правой части бархатного занавеса. Наши лица словно застыли из-за волнения. А вокруг никто не мог устоять на месте. Кто-то просто переминался, чтобы унять возбуждение, кто-то репетировал движения. Девушки теребили в руках зонтики, молясь о том, чтобы те раскрылись в нужную минуту.

Послышалась барабанная дробь.

— Леди и джентльмены, добро пожаловать в «Запретный город»! Мы изменим ваши представления о развлечениях! В них не останется, так сказать, узких мест!

Белая публика рассмеялась оскорбительной шутке. Чарли хорошо знал, что говорить, чтобы клиент был доволен.

— Не ищите здесь цветных. Хотя позвольте! Мы же здесь все цветные! Итак, мы отправляемся в благословенное прошлое, когда музыка была веселой, времена — легкими, а девушки — красивыми!

Ван Мейснер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл «Позволь назвать тебя милой».

Грейс первой вышла из-за занавеса, раскрыла зонтик, скользнула по сцене и вышла на танцпол. Я последовала сразу за ней, а за мной — остальные девушки.

Зрительный зал тонул в роскоши и элегантности, напоминая о моем любимом клубе в Шанхае. Все что-то пили, все были довольны.

Мы вращали зонтики и наклоняли головы в точности так, как было нужно. Мы выглядели исключительно — хрупкие и деликатные, как китайские куколки из тончайшего фарфора.

Затем, следуя за сменой музыки, мы перешли к следующему танцу, спокойному и ритмичному. Вместе, двигаясь одновременно и в такт каждому аккорду, мы поддерживали друг друга, создавая удивительное и прекрасное представление. Увлекшись танцем, я забыла об окружающем мире и о том, что моему отцу настолько нет до меня дела, что он все-таки позволил мне здесь выступать.

Мы окружили Чарли, который стоял посередине сцены с микрофоном в руках. Танец был довольно медленным, и освещение позволяло мне выхватывать взглядом лица зрителей. Они выглядели так, словно пришли в лавку экзотических товаров: поглазеть на необычное, — готовые отпрянуть от того, что может их шокировать или потрясти. И пока мы не давали им того, ради чего они сюда пришли. Однако настороженное настроение публики не успело смениться разочарованием, потому что шоу внезапно ускорилось.

Оркестр заиграл ритмичную «Та-ра-ра-бум-ди-ей». Мы прокричали первые слоги песни, скинули шляпки и бросили их в зал. Затем сорвали с себя платья, под которыми оказались красные атласные корсеты, отделанные той же бахромой, что была и на зонтиках. Даже Чарли стал другим: скинул клетчатый костюм, под которым оказался фрак.

Вот это было совсем другое дело!

Чарли обещал публике показать наши ноги и руки, и теперь он это сделал! Кто бы мог подумать, что китайские девушки умеют так двигаться? Китайцы же должны быть все сплошь кривоногими и неуклюжими! А женщины — еще и непременно робкими и нерешительными! Это была прописная истина: все хоть раз видели китаянку на улице.

— А в Чайна-тауне эти женщины и глаз не поднимают, — донесся до меня голос мужчины за столиком в первом ряду. Должно быть, он говорил о таких женщинах, как моя мать, невестки или я, которым легче умереть, чем посмотреть на такого белокожего уродца, как он.

— А я видел много таких, которые смотрят в глаза, если ты понимаешь, о чем я, — ответил приятель говорившего, многозначительно подмигивая.

Куда уж было деться от стереотипов о китаянках? Это было утомительно и предсказуемо. Я переместилась к следующему столику и услышала:

— От них можно подцепить что угодно, если подойти поближе. А ты бывал… ну, близок с ними? Я слышал, что они снизу так же отличаются от наших, как и сверху.

— В каком смысле? У них что, поперек?

Меня чуть не вывернуло наизнанку от этого разговора, но я все равно была рада быть здесь, рада тому, что сама сделала этот выбор, что вышла в мир, вместо того чтобы сидеть пленницей в отцовском доме.

Когда первый номер закончился и мы убежали со сцены, Чарли Лоу представил свою жену, и все почувствовали, как он гордится ею.

— Она поет романсы, но и оперные арии ей тоже по плечу, — объявил он.

Я специально задержалась, чтобы посмотреть, как он приложил руку ко рту и как бы по секрету поделился:

— Но если вы попросите, то она может спеть и китайские песни. Леди и джентльмены, представляю вам мою жену, прекрасную и несравненную Ли Тай Минг!

На ней был желтый шелковый чонсам с большими алыми цветами, напоминавшими отпечатки раскрытых ладоней. Ван Мейснер кивнул оркестру, и по клубу разлетелись первые аккорды «Лох Ломмонд». Ли Тай спела всего один куплет, объединяя шотландский акцент с южнокитайским, и в зале воцарилась удивительная атмосфера: люди не верили своим ушам. Затем она запела «Да, меня зовут Мими» из «Богемы», и это было уже совершенно бесподобно. На самом деле превосходно, потрясающе и невероятно. Я бросилась обратно в гримерную.

Ирен уже переоделась к следующему номеру, и у нее было время посмотреть номер Джека Мака. Когда она убежала, Ида многозначительно бросила:

— Она так и сохнет по этому парню!

Переодевшись, мы присоединились к Ирен, стоявшей слева от сцены. Наверное, до этого момента публике не приходило в голову, что китайцы тоже могут показывать фокусы. Я видела, как некоторые из зрителей буквально чешут головы, озадаченные тем, как Мак создавал свои иллюзии: он что, на самом деле сейчас выстрелил в ящик? А теперь он собирается его открывать? Ого! Оттуда вылетел голубь и промелькнул прямо у меня над головой!

Мы вышли на второй номер. На этот раз я осмелела настолько, что глянула в сторону бара, надеясь увидеть там Руби, но мне на глаза попались только хорошо одетые мужчины, которые смотрели представление, прислонившись к стойке. Чарли с микрофоном переходил от столика к столику, шутя с гостями о том, сколько они уже выпили, и спрашивая у мужчин, не с женами ли они пришли на это шоу.

Когда мы снова ушли со сцены, оркестр грянул песню, которая была специально выбрана фоном для выступления недавно вернувшейся из европейского турне акробатической труппы «Веселый Маджонг». Когда прозвучали слова: «Он отвел ее в Чайна-таун и научил пинать гонг», — акробаты на самом деле стали извлекать звуки из гонга ногами. С этого вечера именно этот трюк стал их визитной карточкой, закрепив за ними репутацию лучшей китайской акробатической группы в Америке.

Наступило время следующей интермедии. На нас теперь были миниатюрные фраки: воротнички, галстуки, цилиндры, перчатки, черные колготки и расшитые блестками корсеты. Грейс солировала в простом номере с чечеткой. При желании гость мог коснуться ноги танцующей девушки — настолько близко мы были к публике. Мне удавалось держаться подальше от любопытствующих.

Луч света от софита упал на бархатный занавес, и зал замер в ожидании: кто появится теперь? Тут занавес распахнулся, и все увидели Эдди в цилиндре и фраке. Мы продолжали танцевать, выбивая такой неутомимый ритм, что я наконец начала понимать, почему здесь танцовщиц называли «пони».

Эдди был легок и изящен. Его танец не походил на то, что мы видели на большом экране, — это было движение вживую, которое происходило прямо рядом со мной.

Перед следующим номером нам не надо было переодеваться, поэтому мы просто ждали в гримерке, пока Ли Тай Минг поет романс. Мое волнение не утихло, как и у других девушек, но к страху прибавилось ощущение успеха.

Настало время для гвоздя программы. Мы расступились, пропуская сестер Лим в белых платьях, похожих на крестильные, и белых же чепцах. Возможно, эти наряды им шли, когда они были еще совсем маленькими девочками, но, на мой взгляд, на взрослых женщинах эти вещи смотрелись нелепо.

— Прямо из Лондонского дворца к нам пожаловали сестры Лим! — объявил их выход Чарли.

Когда сестры просеменили на сцену, я подумала: кому интересно смотреть на поющих великовозрастных кукол? Однако публике они очень понравились.

В Сан-Франциско за последние несколько лет произошло слишком много перемен. В двадцатые годы здесь было много денег, выпивки и развлечений, а потом началась Депрессия, и целые семьи оказались в очередях за бесплатными обедами, разорившиеся фермеры приезжали в города на пикапах, на которых умещался весь их нехитрый скарб, а состоятельные люди продавали фамильные драгоценности. Но сейчас, когда зрители смотрели на номер сестер, в их лицах угадывалась тень надежды. Всем хотелось забыть о тяжелых временах.

Шоу подходило к концу. Мы встали друг за другом паровозиком с Ли Тай во главе и прошли через весь зал, выхватывая зрителей и присоединяя их к нашей цепочке. Мы шли, покачивая бедрами, затем делали взмах ногой, и все повторяли за нами.

Первое шоу оказалось триумфальным. Публика оценила его, заказав шампанского. Женщины потягивали пенистый напиток из высоких бокалов. Мужчины подзывали Фло, продавщицу сигарет, и она весело торговала своим товаром.

Официанты разносили блюда на серебряных подносах, и каждая тарелка была накрыта собственным серебряным колпаком.

В гримерной девочки прыгали от восторга, обнимали друг друга и смеялись. Сколько раз Грейс и такие, как она, сидели в полутемных кинотеатрах, мечтая о том, чтобы оказаться там, на экране, в том самом фильме, в том самом волшебном мире? А теперь они сами сотворили это волшебство. Казалось, даже воздух искрится от восторга, возбуждения и счастья. Даже я чувствовала что-то подобное…

Когда кто-то из девочек стал переодеваться в костюм для первого выхода, я тихонько открыла сумку и достала свой чонсам. Платье было цвета яйца малиновки, с белоснежными бутонами.

«Ты незамужняя женщина, — сказала мама, когда заказала для меня это платье. — И в нем ты будешь выглядеть моложе и свежее».

С появлением этого платья в моей жизни начался новый этап. И сейчас происходило то же самое.

Я надела его и застегнула все петли, чтобы воротник встал на место. Пола застегивалась поперек груди, под мышкой и вдоль ребер. Это было отнюдь не лучшее мое платье, но девушки в гримерной смотрели на меня во все глаза. До этой минуты они не доверяли мне, потому что видели, что у меня есть деньги. По их мнению, это совершенно ясно, мне удалось выдержать конкуренцию с танцовщицами куда лучше меня только потому, что на моей стороне была Грейс, моя лучшая подруга, которую назначили старшей над всеми «пони». И сейчас зависть и горечь грозили испортить им прекрасное настроение, но Грейс высказалась первой.

— Какая ты красавица! — сказала она, глядя на меня полными любви глазами.

— Пойду поищу Руби, — ответила я, отмахнувшись от комплимента. — Скоро вернусь.

Я вышла из гримерной, прежде чем она успела меня остановить, и, выскользнув из-за занавеса, оказалась в зале. Грейс явно хотела пойти со мной, но все-таки не решилась.

Пока я шла между столиками, гости клуба, в особенности мужчины, поздравляли меня с успешным выступлением. Я нашла Руби в баре. На ней было скроенное по диагонали платье, недорогое, но подчеркивающее каждый изгиб ее тела. Когда я подошла к ней, окружавшим ее мужчинам пришлось расступиться.

— Правда шоу было прекрасным, ребята? — спросила Руби.

Мужчины заговорили сразу и одновременно, теперь пытаясь привлечь мое внимание.

— Присоединяйтесь!

— Посидите с нами!

— Позвольте угостить вас!

Мужчины старались опередить друг друга. Какой напиток мне заказать: коктейль из шампанского, джин с тоником или сухой мартини?

— Позвольте мне угостить вас ужином!

— Вы свободны после выступления?

— Может быть, другие девушки тоже пожелают присоединиться?

Я приложила все усилия, чтобы развлечь их приятной и вежливой беседой, сама пребывая в ощущении полнейшего счастья.

Вдруг Чарли объявил, что начинается второе шоу. Но я даже не начинала готовиться! Я бросилась в гримерную, продираясь сквозь толпу поклонников. Меня охватила паника. Если я не окажусь на своем месте к началу представления…

Наконец мне удалось добраться до служебных помещений, и я побежала в гримерную.

— Живо! Живо! Живо! — Грейс одарила меня таким взглядом, которым богомол смотрит на сверчка, но отчитывать меня было некогда. Сейчас ей надо было думать о себе, о своей жизни и своем выступлении.

Когда девушки выбежали из гримерки, я сорвала с себя чонсам и натянула платье в стиле «веселых девяностых». Бросившись к кулисам, я намеревалась любой ценой присоединиться к номеру, но тут кто-то внезапно дернул меня за плечо.

Это был Эдди, облаченный во фрак и цилиндр. И он был в ярости.

— Тупая сучка! — прошипел он мне. — Ты что, пытаешься сорвать нам представление? — и осыпал меня страшными ругательствами, которых я никогда прежде не слышала.

Когда «пони» закончили свой номер и пошли в гримерку, то, проскальзывая мимо нас, старались втянуть головы в плечи и пройти как можно незаметнее. Они должны были переодеться и приготовиться к следующему выступлению независимо от того, что происходило со мной.

Только Грейс осталась рядом со мной.

— Мне очень жаль, Эдди. — Мой голос дрожал. — Это мое первое выступление. Я не следила за…

— Господи Иисусе! — Он тянул гласные, произнося эти слова, чтобы продемонстрировать свое отвращение ко мне.

По моим щекам потекли слезы, вынудив Эдди с негодованием замахать руками.

— Ради всего святого, умой ее! — велел он Грейс. — Выход через пару минут.

Грейс увлекла меня в гримерку, в которой в данный момент бушевал настоящий торнадо. Девушки сбрасывали с себя платья «веселых девяностых» и переодевались в шитые черными пайетками корсеты для номера с Эдди, стараясь делать это как можно быстрее.

— Застегни мне молнию, а?

—- У меня цилиндр нормально наклонен?

— А я не кажусь в этом толстой?

— Ой, у меня пошла стрелка!

— Шов разошелся! И что мне теперь делать?

Вокруг нас разворачивались маленькие драмы, и никому из «пони» не было дела до моего промаха — они слишком дорожили работой, чтобы отвлекаться. Если меня уволят, то никто из них не опечалится. Как говорится, каждый должен бороться сам за свое место под солнцем. А я снова превращусь в одиночку с Китайской телефонной станции.

Грейс торопливо сменила платье на фрак с корсетом, пока я просто сидела на скамейке и плакала. Закончив с переодеванием, она выгнала из комнаты Иду и остальных и опустилась передо мной на колени.

— Возьми себя в руки!

Недовольство Грейс оказалось для меня последней каплей. Я постаралась остановить слезы, втянула верхнюю губу и укусила ее так сильно, что почувствовала вкус крови. В это время Грейс взяла салфетку и стала вытирать черные от туши слезы у меня на лице, а я наблюдала за этим в зеркале.

— Тебе надо научиться относиться к таким вещам с юмором, — говорила она, сама стараясь избавиться от раздражения, то и дело проскальзывавшего в ее голосе. — Без него в мире шоу-бизнеса не выживешь. Так что если ты оступаешься, падаешь или на тебя кто-то накричал, то тебе надо… — И тут она запела: «Взять себя в руки, подняться на ноги, встряхнуться и дальше идти».

Я никогда раньше не слышала этой песни, и, наверное, это отразилось у меня на лице, потому что Грейс пояснила:

— Это из фильма «Время свинга». Ну, с Фредом Астером и Джинджер Роджерс[15].

Я продолжала молча на нее смотреть. Тогда Грейс попробовала новый подход, напомнив мне, что она — старшая в группе танцовщиц, и, если ей не удастся вернуть меня на сцену к следующему номеру, она может потерять работу.

— Немедленно прекращай плакать! — велела она. А потом, для подтверждения серьезности своих намерений, она изо всех сил ущипнула меня за ногу.

— Ай! — Я потерла больное место.

Грейс тем временем освежила тон на моих щеках и стала так яростно наносить пудру, что нас обеих окутало белое облако.

Сочтя вид моего лица удовлетворительным, она подняла меня на ноги, чтобы переодеть, словно я была маленьким ребенком. Ее глаза лишь на мгновение задержались на моем шраме. Это была неприятно: китайской девушке не пристало рассматривать наготу другого человека, как и демонстрировать свое обнаженное тело таким внимательным взглядам.

— Это же не просто шрам, да? У тебя вырван целый кусок плоти. — Ее глаза встретились с моими. — Мне так тебя жаль. Тебе было очень непросто.

— Было, но я не люблю об этом вспоминать.

Я надеялась, что это пояснение положит конец дальнейшим расспросам.

Прозвучал вызов на номер, который мы исполняли вместе с Эдди. Я быстро натянула корсет, поправила цилиндр и побежала на сцену.

На этот раз у занавеса стояли все восемь девушек. Я растянула губы в «рабочую» улыбку и вышла на сцену.

Оставшаяся часть второго шоу прошла безукоризненно. Как и третье.

Последний посетитель ушел из клуба около четырех утра. Чарли собрал нас на лестничной площадке между гримерными, где царила атмосфера торжества и праздника.

— Все молодцы, — сказал он. — Однако сегодня я кое-что понял. Девочки, вам понадобятся такие длинные платья, чонсам, как то, что было сегодня на Элен. Я хочу, чтобы все мои красавицы-танцовщицы между выступлениями выходили в зал. Пусть гости покупают вам напитки. Ужинайте с ними. Пусть они радуются вашему обществу.

Мы с девушками восприняли это объявление по-разному. Я поняла, что меня не уволят, и вздохнула с облегчением, но кое-кого это огорчило, а большинство девушек, включая нас с Грейс, осознали, что еще не достигли возраста, в котором можно пить алкоголь. Чарли велел нам не обращать внимания на это недоразумение. Главное — нам всем предписывалось участвовать в веселье, которое отныне будет царить в клубе.

Да, я действительно забылась на несколько минут. Но эти несколько минут, за которые я чуть не заплатила немыслимо высокую цену, дали мне понять, что я была не права, поставив собственное счастье превыше всего остального. Чем это для меня в итоге закончилось?

Позже, когда мы с Грейс вышли на Саттер-стрит, стало понятно, что вечер еще не закончился. Нас ждала Руби в компании любителей танцовщиц, которые решили воспользоваться возможностью пригласить девочек на кофе, на завтрак или в номер отеля.

Мы не были расположены принимать подобные приглашения. Спать было уже поздно или, наоборот, рано, поэтому мы нашли место, где подавали рисовую кашу, и стали ждать рассвета.

Руби без умолку болтала, но я никак не могла понять, было ли это потому, что она радовалась за нас, или она просто хотела показать, что ничем от нас не отличается. Грейс же не проявляла и части того восторга, которого я от нее ожидала. Она же так мечтала об этом вечере…

— Мне придется потратить часть денег на платье, — поделилась она, когда я спросила ее, в чем дело.

— О, пожалуйста, не беспокойся об этом, — сказала я. — У меня таких платьев целый шкаф. Я дам тебе одно из них.

Плечи Грейс тут же напряглись, она отвела взгляд. Мое предложение показалось ей унизительным. Правду, однако, говорят: легче умереть нищим, чем в нищете жить. Но разве друзья не должны друг друга выручать? К тому же нам предстояло выполнять одинаковые обязанности. Сегодня вечером она меня спасла, и меньшее, что я могу для нее сделать, — это подарить ей платье.

— А мне тоже подаришь? — тут же радостно встряла Руби.

Напоминание о том, что положение безработной Руби хуже ее собственного, чудесным образом избавило Грейс от мрачных мыслей.

Руби. Одинокая волчица

Через две недели после громкого открытия «Запретного города» мы втроем собрались у нас, проводя выходной Грейс и Элен за женскими забавами: красили друг другу ногти на ногах, пробовали новые прически и примеряли одежду друг друга. Я же развлекала их Веселыми Приключениями Безработной.

У меня хорошо получалось находить работу и гораздо хуже — задерживаться на ней.

— Вот он мне и говорит: «Ты двигаешься, как ангел, но мне нужен ангел, который может натереть полы до блеска. Я велел тебе их отполировать мастикой, а не испачкать!» В общем, вы догадываетесь, чем дело кончилось. Уволена!

Я могла часами рассказывать эти истории Грейс и Элен. Меня взяли горничной в роскошный дом на Пасифик-Хайтс, вот только никто не удосужился объяснить мне, что универсальным моющим средством «Аякс» не стоит чистить столовое серебро. В другой раз семья на Русском Холме взяла меня в качестве компаньонки их матери, только ее дети меня почему-то невзлюбили. А отцу семейства я очень понравилась, и нам было довольно весело, пока об этом не узнала его жена. Стоило ли поднимать такой шум из-за пары поцелуев и быстрого перепихона в прачечной? Я даже поработала лифтершей в торговом центре на Юнион-сквер, это был апофеоз моих приключений с работой. Там я имитировала различные акценты, чтобы развлекать покупателей.

— Второй этаж, мужские костюмы и другая одежда на заказ! — рычала я, как старый самурай.

— Пятый этаж, дамское белье! — пропевала, как девушка с островов.

— Цокольный этаж, галантерея, книги и сладости! — произносила как уроженка Мексики, с которой я училась в младших классах в Лос-Анджелесе.

Покупателям нравилось, а вот начальство отказалось оплачивать мои услуги. И я отправилась в кафе на Норт-Бич и Кау-Холлоу. О профессии официантки я знала еще меньше, чем о полировке полов, распаковке коробок с товарами в складских помещениях и торговле цветами. Мне понадобилось очень много времени и мысленных усилий, чтобы догадаться, что, когда меня просят принести «жениха и невесту на спасательном плоте», это значит, что клиент хочет два яйца и тост, а «жених и невеста на камнях» — это всего лишь яичница-болтунья. Однажды у меня попросили вафлю «с кровью», и я принесла тарелку с тостом и ложкой масла сверху. Разумеется, меня тут же выгнали: «Прости, худышка, но с тобой как-то не заладилось».

Ну, с меня как с гуся вода, как я всегда говорю.

— А помнишь, как тебе заказали жареный арбуз? — напомнила Грейс. — Клиент хотел пошутить, а ты отправилась на кухню и передала заказ повару!

По какой-то причине Грейс и Элен ужасно нравилась именно эта история. Жареный арбуз. Ха-ха! Ну конечно же, шутили не со мной, а надо мной.

— Снова уволена! — спели мы на три голоса.

Я смеялась так же весело, как и они. Потому что в моем репертуаре не было грусти. Я не хотела попрошайничать, но, когда оказалось, что мне нечем платить за квартиру, Грейс вызвалась заплатить мою долю.

— Друзья должны помогать друг другу, — сказала она тогда, что было довольно странно, учитывая, как ее скорчило, когда Элен предложила ей платье для выхода к гостям клуба между выступлениями.

Я лично не видела ничего особенного в том, чтобы принять деньги от Грейс или обноски от Элен. Должна же девушка где-то спать и во что-то приличное одеваться.

На выходных я навестила тетушку Хару и дядюшку Юни в Аламеде. Они накормили меня лапшой соба и натто, липкой ферментированной соей. А потом стали расспрашивать:

— У тебя есть новости от родителей? Ты хорошо ешь? Может быть, вернешься и еще поживешь у нас? Мы можем дать тебе работу здесь, в продуктовой лавке.

Это были милейшие люди. Они владели маленьким магазинчиком недалеко от военно-морской авиабазы Аламеды. Нетрудно догадаться, что их клиентами были настоящие красавчики, поэтому работать там мне однозначно не стоило. Я не хотела проводить свою жизнь за пивом и обжиманиями с обслуживающим персоналом, я и так потратила на это занятие достаточно времени на Гавайях и раньше, пока мы жили на острове Терминал, недалеко от морского резерва, поэтому я отклонила предложение тетушки Хару. Я несколько раз низко ей поклонилась, как велела бы мне сделать мать, чтобы показать уважение и смирение.

— Дорумо аригато гозаймасу, тетушка, — сказала я, использовав самую вежливую формулу японского языка. — Вы оказываете мне честь своей добротой. Я буду вечно вам благодарна.

Тетушка с дядюшкой, как я и надеялась, отправили меня домой с целой корзинкой фруктов и овощей и еще пятифунтовым мешком риса. Это будет моя лепта в наш с Грейс бюджет.

Да, не такой жизни я ждала.

Мне не доводилось завоевывать призы в виде яблочных пирогов и наградных лент, как Грейс, но с раннего детства я умела привлекать внимание толпы. При нашей первой встрече с Грейс и Элен я сообщила им, что танцевала сколько себя помнила, но точнее было бы сказать, что я просто была рождена, чтобы стать знаменитой. Люди всегда что-то во мне видели, их ко мне тянуло, как пчел на цветок или мотыльков на огонь. Я не преувеличиваю. У меня никогда не было особого таланта, зато харизмы хоть отбавляй.

Однажды, когда мы еще жили в Лос-Анджелесе, в нашу семейную сувенирную лавку зашла танцовщица из театра «Орфей». Ей понравилась черная лаковая шкатулка с летящими цаплями, и она захотела ее купить, но денег не хватало, поэтому моя мать предложила:

— Если вы дадите моей девочке несколько уроков танца, я подарю вам шкатулку.

Когда об этом узнали в округе, люди стали говорить, что репутация нашей семьи теперь безвозвратно испорчена. В ответ на это мама, убежденная сторонница традиций и строгих взглядов на жизнь по ту и другую сторону океана, быстро пресекла эти разговоры. «Лучше уж стать одиноким волком, но с талантом, чем мартышкой при шарманщике, — говорила она. — Да и западной культуре кланяться тоже не стоит, надо быть независимым».

Разумеется, меня воспитывали в японских традициях. Мама показала мне, как семенить при ходьбе, чтобы казаться хрупкой, и как прятать улыбку за кончиками пальцев, чтобы быть привлекательной. Она учила меня говорить тоненьким тихим голосом, чтобы, не дай бог, никто не заметил моего характера. Каждую фразу мне следовало начинать так, будто я была в чем-то виновата: сумимасэн га — «простите, но» или озорэмасуга — «не хочу обидеть вас, но». И разумеется, я ходила на мамины уроки японского языка, хотя он мне был совершенно не интересен, ни дома, ни в школе, и мне бы очень хотелось, чтобы мне давали по десять центов за каждое ее замечание за неправильное использование предлогов. А вот отцу нравилось, как мама разговаривала. Он всегда говорил, что ее голос был так же прекрасен, как лепестки сакуры, слетающие с цветов в прозрачном воздухе идеального весеннего утра. С этим мне было сложно поспорить. Ее голос действительно был красив, но не настолько, чтобы смягчать ее вечные придирки.

Мама учила меня правильно и почтительно обращаться к людям и формулировать вежливый отказ. Она же показала мне разницу между мужской и женской речью. Попросить тишины женщина может только очень мягко: сизукани — «тише», — в то время как мужчина может просто сказать: дамаре — «заткнись». Помню, как внимательно я слушала, когда на уроке мама объясняла, что жена по-японски — канаи, «внутренняя сторона дома». Мужа японцы называют су-жин — «хозяин». Вот только я хотела быть хозяйкой самой себе.

Мама начинала каждое занятие с пения с учениками гимна Японии перед портретом императора Хирохито, такого элегантного в мундире, верхом на Сираюки, белом коне. Надо сказать, это мало чем отличалось от китайской школы, в которую ходила Элен, — они там тоже пели гимн Китая перед портретом Сунь Ятсена.

Мама вела занятия так, будто мы были в Японии, постоянно подчеркивая важность абсолютной верности и подчинения тем, кто стоит над нами: родителям, учителям, старшим и, разумеется, императору. Самыми главными нашими достоинствами были, как она учила, искренность, верность и послушание. Если верить Элен, это мало чем отличалось от того, чему и ее учили в школе.

Мама рассказывала о первом столкновении Японии и Китая в 663 году, за что Япония стала мстить постоянными нападениями на Китай, которые продолжались и по сей день. Элен, скорее всего, слышала о тех событиях, только с точностью «до наоборот».

Все мы — заложники традиций, которые считаем правильными и справедливыми, вот только правда у каждого своя. Когда я назвала прошлогоднюю Нанкинскую резню военным преступлением, мать дала мне пощечину и прикрикнула:

— Ничего этого не было! Это все выдумки!

После этого она обвинила меня в неблагодарности. Это звучало еще страшнее и унизительнее, чем изнасилование и убийство тысяч невинных женщин в Китае.

— Я не неблагодарная и не забыла свои корни, — пыталась возражать я. — Просто я люблю Америку и хочу жить в мире.

— Император тоже желает жить в мире, — сказала мать. — Он проливает слезы по другим азиатским странам, раздавленным ботинками западного империализма. Японцы помогут своим менее удачливым братьям и сестрам в Маньчжурии, Китае и Корее. Сейчас настало время дружбы, сотрудничества и совместного процветания.

— Ты имеешь в виду политику «трех всех»?[16]

— Бакатарэ! — Мать бросила мне в лицо самое грубое обвинение в глупости.

После этого родители не разговаривали со мной две недели. Хидео и Йори, мои братья, тоже держались от меня подальше.

— Ты родилась, чтобы пойти по неправильному пути, — как-то сказал мне Хидео, что было странно слышать от гангстера.

Мы в это время были на выставке в Гонолулу. Не могу согласиться с тем, что я шла по неправильному пути, но у меня действительно было собственное мнение. В результате я превратилась в комару нэ — «позор для родителей».

Что еще хуже, я любила мальчиков, а мальчики любили меня, и это выводило родителей из терпения.

Мама подарила мне возможность научиться танцевать, вот только этот шаг привел к нежелательным последствиям. На острове Терминал проживало более трех тысяч японцев: исси, нисси и сэнсеи, — но, кроме них, там были еще и моряки с военно-морской базы. К тому времени как мне исполнилось четырнадцать, я уже хорошо знала, где мне больше всего нравится проводить время. Так что да, хоть родители и руководствовались своими интересами — отец хотел рыбачить на Гавайях, а мама — вернуться в Японию, — но их решение в первую очередь помогло мне миновать неприятностей, к которым я тогда приближалась.

Однако это их решение тоже оказалось плохо продуманным. Ветра перемен разворошили и разрушили все планы.

В школы пришли белые учителя, с цветками гибискуса, заложенными за ухо. Они и меня научили так делать. Волны океана разбили традиции моих родителей о скалистые берега. Разлапистые пальмы своим шелестом провозглашали свободу выбора. А местные мальчики с гладкой кожей обладали еще более внятными голосами. И тут было еще больше моряков! Они не могли понять, японка я, китаянка или гаитянка, да им особо и не было до этого дела.

— Шиката га наи! — стонала мать. — Это непоправимо!

Она называла меня мога — «современная девушка», и это не было комплиментом.

Родители не знали, что со мной делать. Когда тетушка с дядюшкой предложили взять меня к себе, отец с матерью с радостью отпустили меня на «землю риса», в материковую Америку. И я с такой же радостью к ним поехала. И знаете что? Оказалось, что они жили и работали прямо возле военно-морской авиабазы! Шиката га наи! Еще как! Да, я разрушила стереотипы о японских девушках. Ну и что? Я была не такой, как Грейс, Элен или другие девчонки, которые боялись чужого мнения и на которых давил груз прошлых разочарований. Я хотела от жизни не так уж и много: парить над ее суетой, не стесняться своего тела и быть для окружающих не только японкой.

В пятницу, в самом начале февраля, я шла по Маркет-стрит, заходя в каждое кафе и магазинчик, спрашивая, не нужна ли им помощь. Обычно мне отвечали что-то вроде:

— Нам очень жаль, но у нас было одно место, и его только что заняли.

Означало это только то, что они не возьмут меня, потому что я азиатка.

Я подошла к театру, в который входили и откуда выходили девушки. Любопытная, как кошка, я заглянула внутрь и нашла там фигуристую блондинку средних лет. Она проводила собеседование с претендентками, желавшими получить работу на Международной выставке «Золотые Ворота».

— Вы стесняетесь своего тела? Могли бы обнажиться на публике? — спросила меня она.

— Я как-то раньше об этом не задумывалась, — ответила я.

— Так подумайте сейчас.

На Гавайях было жарко днем и ночью. Там у меня не было ни одного свитера, не говоря уже о пальто. Воздух был таким влажным, что мы с родителями и братьями раздевались до нижнего белья, чтобы посидеть на океанской отмели недалеко от нашего дома. Мы с мамой, полностью обнаженные, принимали ванну в деревянной бочке, после того как там вымоются отец и братья. Девочки, мои одноклассницы, которые учили меня танцевать хулу, рассказывали, что их матери и матери их матерей никогда не закрывали грудь во время танца — довольствовались лишь волосами да цветочными гирляндами.

— Ничего не имею против наготы, — ответила я этой женщине. — Она естественна. Считаю свое тело произведением искусства.

Если бы собеседование проводил мужчина, если бы обстановка была двусмысленной и речь бы шла о любом месте работы, кроме выставки, я бы тут же унесла оттуда ноги. Но тут женщина сказала:

— Мне пригодится китаяночка, — и я почувствовала, что попалась, как большая рыбина в одну из сетей моего отца.

— Сколько будете платить? — спросила я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал легко.

— Тридцать пять зеленых в неделю, — с хитрым кивком ответила женщина.

Это же на пятнадцать долларов больше того, что зарабатывали Грейс и Элен!

— Где мне подписать?

Репетиции — или то, что они называли этим словом, — начались на следующий день. Пока я свои занятия оставила в секрете. Грейс была хорошей девчонкой, но настолько наивной, что это порой утомляло. Элен, казалось, больше подходила для такого разговора, поскольку выглядела более опытной, но она вела себя так высокомерно, что я не хотела его с ней заводить. К тому же с моим везением меня могут опять уволить. Тогда у меня появится еще одна веселая история для подружек.

Грейс. Пистолеты и ковбойская шляпа

Я все-таки согласилась взять одно из нарядных платьев Элен, которое носила до тех пор, пока не выплатила всю стоимость отложенного в торговом центре нового наряда. Ни в коем случае я не собиралась брать деньги из спрятанных в конверт пятидесяти долларов. Эти деньги были единственной гарантией того, что мне не придется возвращаться домой.

По вечерам между выступлениями мы выходили к гостям хорошенькими, как весенние цветы, в длинных платьях. Чарли шепотом отправлял нас к конкретным столикам. Обстановка была достаточно невинной, мы просто подходили и садились за столики к совершенно незнакомым людям. Если нам еще предстояли выступления, то мы позволяли себе лишь глоток имбирного эля или «чая фей», который по сути своей был обыкновенным чаем, только с волшебным названием и по сказочной цене, но обязательно заказывали еще самый дорогой напиток в меню — «Сингапурскую петлю» за сорок центов, и гостям приходилось за него платить. Единственное, что мы принимали от гостей с удовольствием, была еда. Чаще всего нам заказывали из китайского меню, но я, если бы у меня был выбор, всегда заказывала бы стейк! Как только ужин заканчивался, я объявляла, что мне пора готовиться к следующему выступлению, и благодарила гостей за щедрость. И на этом все заканчивалось. Во всяком случае, для нас с Элен.

— Вы, девочки, еще такие глупенькие, — неожиданно заявила нам как-то Ида. Она была миниатюрной и своими суетливыми движениями и резкой речью всегда напоминала мне бурундука.

— Это кто кого глупым называть будет! — не осталась в долгу Элен. — Я хотя бы в городе выросла. В этом.

— К тому же чего-то не знать — не преступление, — добавила я. Правда, я уже успела довольно много уразуметь, с тех пор как устроилась на работу в «Запретный город».

Когда-то я даже не слышала о «нехороших» женщинах, а теперь понимала, что именно таких спасает Дональдина Кэмерон. Я уже знала, что угощение кока-колой может очень быстро превратиться в нечто совершенно иное, и по выражению лица девушки могла догадаться о том, что у нее задержка.

Я поклялась следовать совету Элен: беречь свое тело, как величайшую драгоценность. И обнаружила, что тратить зарплату гораздо легче, чем копить деньги.

Я полюбила хорошее нижнее белье: корсеты из эластичных нитей и бюстгальтеры из шелковых платков, хоть и бессмысленные, но тем не менее приятные; шортики из кремового или персикового крепа на день и из черного сатина или кружев на вечер.

С каждым днем я все меньше боялась появления отца и того, что он может забрать меня домой, и ночные кошмары мучили меня все реже. Мне больше не надо было изображать беззаботность, потому что я искренне была счастлива. Мне больше не приходилось быть храброй, потому что некого было бояться.

После завершающего выступления девушки чаще всего вместе со своими с поклонниками исчезали в ночных огнях города, а мы с Элен встречались с Руби.

Каждый вечер она приходила в клуб и усаживалась в баре, позволяя мужчинам угощать себя напитками, пока мы с Элен не освободимся. Иногда в нас еще бродило возбуждение от выступления, и тогда мы втроем отправлялись в какой-нибудь клуб — в «Питт» или «Вэрайети». Эти заведения были открыты дольше остальных, и там мы могли послушать Гарри Джеймса и его «Все или ничего», когда он бывал в городе проездом. Такие вечера с азартными играми и алкоголем зачастую длились до шести утра.

Или мы направлялись в «Скай Рум» за фирменным коктейлем этого заведения.

— Какой девушке не понравится коктейль «Груди ангела»? — спросила Руби.

И правда, как он может не нравиться? Его делали из шоколадного и вишневого ликеров, охлажденных и налитых слоями, и украшали вишенкой из мараскина.

Иногда нам просто хотелось потанцевать. Джиттербаг[17], конга и румба. Иногда Руби приносила нам по гардении, и мы прикалывали их над левым ухом, чтобы всем показать, какие мы близкие подруги. Дружба придавала нам сил, а это, в свою очередь, толкало на поиски приключений.

Мы флиртовали с мужчинами и смеялись. Мы обменивались друг с другом одеждой, заколками для волос, шарфами, свитерами и платьями и клялись друг другу никогда не позволять мужчинам испортить наши отношения, как это происходило со многими другими девушками.

У нас с Монро было еще несколько свиданий. Он сводил меня в Китайскую оперу. Не могу сказать, что эти неблагозвучные завывания привели меня в восторг, но акробатические этюды стоили внимания, и мне понравилось, как актеры двигались по сцене: скользили, как призраки, или порхали, как бабочки.

Как-то раз он заехал за мной на одной из принадлежавших семье машин и отвез на пикник на гору Тамалпаис. На обратном пути мы заехали на пристань Тибурон, чтобы Монро мог с берега показать мне остров Энджел.

— Люди съезжаются сюда со всего мира, — говорил он, — но наше правительство почему-то старается не пускать сюда именно китайцев.

С того места, где мы стояли, пункта иммиграционного контроля не было видно, но он рассказывал мне об этой инстанции.

— Когда мы возвращались домой из Китая, там нам задавали массу самых разных вопросов. Они обращались с моими братьями и Элен так, словно мы были иностранцами, хотя мы родились в Америке.

В школе в Плейн-Сити нам не сообщали об острове Энджел, и отец с матерью никогда о нем не вспоминали, но Монро твердил о нем с такой страстью, что я могла представить себе этот остров в мельчайших подробностях. В рассказе Монро это место выглядело как тюрьма.

— Люди позволяют себя унижать, потому что отчаянно хотят попасть в Америку и стать американцами, — говорил он. — А нам с тобой повезло. Нам не нужно к этому стремиться, потому что мы уже американцы.

Я смотрела на остров и чувствовала грусть из-за секретов, которые явно хранили от меня мои родители, и из-за людей на этом острове, которые, по словам Монро, могли провести там до двух лет, пока будет решаться их судьба. И даже в том случае, если они выдержат это ожидание и не наложат на себя руки, им либо дадут разрешение на проход в Сан-Франциско, либо депортируют обратно в Китай.

Должно быть, Монро почувствовал мое настроение, потому что притянул меня к себе.

Постепенно мы научились целоваться. Правда, мы никогда не делали этого в Чайна-тауне или на крыльце моего дома, когда желали друг другу спокойной ночи. Монро сказал, что не хочет портить мне репутацию.

Я чувствовала, что ему нравится меня целовать. Мне хотелось самой получать от этого процесса больше удовольствия, но все время, пока его губы касались моих, я думала только о том, как мне себя вести. Он богат, симпатичен и к тому же брат моей подруги, но рядом с ним я все время нервничала и ощущала себя неуверенно, словно была недостойна его.

Однажды он провез меня через парк Золотые Ворота прямо к океану. Никогда в жизни я не видела ничего более красивого, огромного и наполненного необузданной силой.

Монро припарковал машину на обочине.

— Я подумал, что тебе это понравится, — сказал он. — Раз ты из Огайо.

Я видела достаточно фильмов, чтобы знать, что девушке положено сидеть в машине и ждать, пока мужчина откроет дверцу и поможет ей выйти. Монро протянул руку, и я приняла ее.

Ветер трепал на мне одежду, но я не обращала на это внимания. Мы подошли к воде, к той самой линии, где волны разбиваются о берег, орошая все вокруг хлопьями пены и мелкими брызгами. Он снял куртку и постелил ее на песок, чтобы мы могли сесть. Потом стал меня целовать. И чем настойчивее он становился, тем больше мне хотелось ему сопротивляться. Когда он стал потихоньку поднимать мне юбку, я оттолкнула его руку прочь. Его приставания никак не помогали мне проникнуться к нему нежными чувствами.

Всю дорогу домой он читал мне лекции о китайских порядках, о которых я никогда до этого не слышала и которые показались мне просто ужасными. Он даже процитировал «Три закона послушания»: «Девочкой повинуйся отцу, женой повинуйся мужу, а вдовой повинуйся сыну». Мало того, он заявил, что именно этого ожидает от своей будущей жены и дочерей.

Когда я рассказала об этом Руби, она разозлилась.

— Вот как, значит, сначала он лезет тебе под юбку, а потом требует повиновения? Каков лицемер!

Но я продолжала с ним встречаться, потому что не хотела обижать Элен, к тому же, честно говоря, мне нравилось, что он водит меня туда, куда я сама не могла бы попасть, потому что мне это было не по карману.

На следующем свидании он похвалил меня:

— Ты настоящая американка! — Но дальнейшие его слова доказали правоту Руби: — Но, Грейс, тебе стоит вести себя так, как полагается достойной китайской девушке.

Элен же истолковала слова брата совсем иначе.

— На следующее свидание надень чонсам, и он запоет другую песню, — посоветовала она. — Мой брат прав. Если ты хочешь стать достойной китайской женой, то будешь строго следовать «Трем законам послушания».

На танцы мы с Монро пошли в заведение неподалеку от набережной. Обычно на вечеринках, куда он ходил, все китайские девушки сидели вдоль одной стены, а юноши — вдоль другой.

— Никому и в голову не придет такая наглость, как прилюдно танцевать с представителем противоположного пола, — заявил он. — Если в Чайна-тауне я встречаю девушку, вместе с которой вырос, мне приходится переходить на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с ней. А если я трижды пригласил девушку на свидание, ее родители начнут спрашивать, на какую зарплату я могу рассчитывать. Так что я должен играть наверняка. Мне не до глупостей.

Какая незадача! Он оказался таким же жестким и осуждающим человеком, как мой отец, вот только руку на меня пока не поднимал.

У Элен и на это была совершенно иная точка зрения.

— Значит, он уже скоро сделает тебе предложение, — объявила она. — Он станет такой хорошей партией для тебя! А знаешь, что лучше всего? Если ты выйдешь за него замуж, ты станешь моей сестрой, и мы будем все вместе жить в нашем семейном доме.

Но что бы она ни говорила, я понимала: мы с Монро совершенно не подходим друг другу. Я не мешала Элен предаваться фантазиям, и ее желание быть рядом со мной, доставляло мне радость. Однако в скором времени мне придется найти в себе силы и сказать ей правду. А пока я знакомилась с городом в сопровождении респектабельного молодого человека и ела очень вкусную еду, причем бесплатно. Это, конечно, не любовь, но тоже неплохо.

— Поздравляю с китайским Новым годом!

Руби пыталась меня растолкать, но я даже не хотела открывать глаза.

— И тебя с Новым годом! — пробормотала я. — Дай поспать. — Я перевернулась на другой бок и положила подушку на голову.

— А у меня есть новости. — Она снова потрясла меня за плечо. — Я наконец-то нашла работу!

Это известие заставило меня сесть.

— Что?

— Я работаю на Международной выставке «Золотые Ворота»! — Она радостно и мелодично рассмеялась. — Выставка открылась вчера, и я была там!

— Правда?

Я вчера вернулась в три утра, и Руби не было дома. Что, впрочем, не удивительно. Руби и молодые люди… Правда, эти ее отношения не были чем-то серьезным, поэтому нам с Элен не приходилось переживать, что кто-то может отобрать ее у нас.

— Но как? Что ты там делаешь?

Как ей удалось получить там работу, если у меня ничего не вышло?

— На этот раз то, что я азиатка, сослужило мне добрую службу. Там есть такой павильон, по странам Тихоокеанского региона.

— Так ты работаешь в японском павильоне?

Я тут же вспомнила, что его собирались сделать самым большим и лучше всего снабжаемым. Но Руби отрицательно покачала головой.

— Нет, не там.

— В «Кавалькаде Золотого Запада»? В «Живых картинах»?

— Нет, и не там.

И тут до меня дошло.

— Ты работаешь в «Гейуэй»?

Руби сморщила носик.

— Не злись!

— Но «Гейуэй», Руби!

— Это всего лишь парк развлечений. — Она немножко подумала, потом подобрала другое определение: — Или что-то вроде карнавала.

— Человек, который проводил собеседование со мной, когда я ездила туда в поисках работы, сказал, что «Гейуэй» не место для таких, как я. А если там не место таким, как я, то и таким, как ты, тоже нечего там делать.

Она лишь отмахнулась.

— Я все думаю, как сказать об этом Элен. Она это точно плохо воспримет.

— Она плохо воспримет? Да и мне не нравится!

— Грейс, ну угомонись уже! Мне была нужна работа. Ты же это понимаешь. — И она серьезно по-смотрела мне в глаза. — Поможешь мне объясниться с Элен? Пожалуйста!

Я схватилась за голову — за что мне это?!

— Завтра у вас выходной. Приезжайте с Элен на остров Сокровищ. Увидишь, все не так уж плохо.

Я тяжело вздохнула и согласилась.

— А сейчас пойдем в Чайна-таун, посмотрим на праздник. Теперь у меня есть деньги! И плачу за все я! С Новым годом!

— Я никогда раньше не праздновала Новый год, — призналась я.

Руби светилась от счастья.

— Тогда вот он, твой шанс, сделать это. Одевайся!

Все утро мы толкались в праздничной толпе, искали место, откуда был лучше виден танец дракона, пробовали угощения, продававшиеся в палатках и фургончиках, и закрывали уши руками, если начинали взрываться петарды.

Когда было без малого два часа, Руби отправилась на работу, а я продолжила прогулку.

На углу Грант-авеню и Коммершиал-стрит я заметила семью Элен, шествовавшую по тротуару в мою сторону. Мистер Фонг шел впереди семейства, и его манера держаться, громогласно заявлявшая о важности его персоны, заставляла других пешеходов расступаться. За мистером Фонгом следовали семеро его сыновей. Я заметила Монро и помахала ему. Он кивнул в ответ, но даже не шевельнул рукой. За ним шла Элен в шелковом чонсаме лавандового цвета с вышитыми белыми пионами. Ее держала под руку крохотная женщина в синей тунике и черных брюках, с волосами, собранными в тугой пучок у основания шеи. Должно быть, это была мать Элен. Завершала процессию группа молодых женщин с детьми — совсем маленькими и чуть постарше.

За несколько месяцев, которые я провела в Чайна-тауне, я многому научилась, и теперь в этих женщинах, невестках Элен, я узнала коренных китаянок, недавно приплывших с родных берегов. Они все были одеты, как Элен, прически и полное отсутствие макияжа разительно отличали их от всех остальных женщин. Они шли, не поднимая глаз и строго соблюдая дистанцию не только по отношению к мужьям и свекру, но и по отношению к свекрови и золовке.

Когда они поравнялись со мной, я поняла, почему матери Элен было так трудно идти. Оказалось, у нее забинтованы стопы! Я слышала о традиции бинтования ног от отца. Он говорил, что это признак высокого положения женщины, и, когда бы он ни упоминал об этом, мама склоняла голову. Ноги же бедной женщины напоминали уродливые обрубки. Как раз в этот момент я и Элен встретились взглядами. На мгновение мы обе замерли, но потом она отвела глаза.

Неужели она устыдилась того, что я заметила богатство и статус их семьи, равно как и приверженность к варварским традициям? Или она увидела во мне простушку без семьи, без имени?

Она так и проследовала мимо меня, не произнеся ни слова, в окружении своей родни и невесток, кудахчущих, как клуши над только что вылупившимися птенцами.

На следующий день мы с Элен встретились в три часа, чтобы отправиться к пристани и сесть на паром «Ки Систем» до Международной выставки, заплатив по двадцать центов за каждый билет в оба конца.

Я подумала, что, если мы не отправимся прямиком в «Гейуэй», а доберемся туда постепенно, посмотрев по дороге разные развлечения и аттракционы, Элен не будет настроена так категорично к тому, что она может увидеть. Мне хотелось надеяться, что она сумеет принять «Гейуэй» и понять Руби, чем бы наша подруга там ни занималась.

Добравшись до острова Сокровищ, мы сначала подумывали прокатиться на трамвайчике в виде головы слона или на коляске, напоминавшей огромное кресло на колесах, которое катили симпатичные молодые люди. Однако Элен пребывала в слишком сильном возбуждении, чтобы сидеть.

Мы перебегали от аттракциона к аттракциону, от павильона к павильону, от выставки к выставке. Мы ели хот-доги, попкорн, сладкую вату и пили кока-колу за пять центов. Наконец у Элен разболелись ноги. Мы упали на скамейку возле пруда, не в силах сделать больше ни шага.

Было около одиннадцати вечера, и все вокруг красиво освещалось разноцветными огнями. Только я собралась рассказать Элен о Руби, как перед нами остановился молодой человек со светлыми волосами, кативший большую коляску.

— Я тебя узнал, — сказал он и улыбнулся уголком губ.

Его глаза были по-прежнему василькового цвета, и он был так же высок и хорошо сложён, как при нашей первой встрече.

— Джо?

Его улыбка стала шире.

— Я получил работу, — сказал он, кивнув на свою коляску.

— А я — нет.

Мы с Джо рассмеялись. Элен вопросительно на меня посмотрела.

— Мы познакомились четыре месяца назад, в мой первый день в Сан-Франциско, — пояснила я и познакомила их.

— Выставки скоро будут закрываться, — сказал он, проведя рукой по волосам. — Хотите, девушки, я довезу вас до причала парома?

Я смотрела на него, слегка наклонив голову.

— Вообще-то, я как раз хотела рассказать Элен об одной нашей подруге, которая сейчас работает на «Гейуэй».

Элен приподняла брови.

— О чем идет речь? — спросила она.

— Руби устроилась там на работу. Я подумала, что мы могли бы ее навестить.

— В «Гейуэй» работает только одна азиатка, — заметил Джо. — Я надеялся, что ею окажешься ты, Грейс, когда впервые о ней услышал. Однако это не ты!

Как только он это сказал, я вдруг осознала, что так и не спросила Руби, где именно она работает. Похоже, это будет сюрпризом и для меня тоже. Я заметила, что глаза Элен недоверчиво сузились. Несмотря на радость от встречи с Джо, я начинала подозревать, что мне не удастся так легко провернуть свою затею — ввести Элен в курс того, где работает Руби.

— А сколько будет стоить поездка туда на этой коляске? — спросила Элен.

— Вообще это стоит пятьдесят центов за полчаса, но для вас — за счет заведения.

Мы уселись, и я постаралась развернуться так, чтобы смотреть на Джо. Он снова улыбнулся мне уголком губ.

— Держись, «Гейуэй», мы скоро будем, — сказал он, и мы поехали.

Джо провез нас мимо колумбийского, голландского и ост-индского павильонов, прямо к «Гейуэй». Там мы увидели человека с резиновыми руками, глотателя шпаг, потом глотателя стекла, заклинателя змей и человека, проглотившего неоновую трубку, которая осветила его изнутри. Толстую женщину, бородатую женщину, женщину без рук, которая делала все ногами, даже играла на музыкальных инструментах! А еще были торговые ряды, тиры, блошиный цирк, карусели и ипподром для обезьян.

Если основная часть Международной выставки знакомила посетителей с хорошим вкусом и элегантностью, то «Гейуэй» взывала к основным инстинктам, вульгарным, но очень сильным и ярким.

Джо остановил коляску перед строением, напоминавшим западный салун с коновязью. Он указал нам на вывеску, которая украшала весь фасад строения: «Голое ранчо Салли Рэнд».

Боже мой! Это оказалось хуже, чем я себе представляла. Ну почему я не спросила Руби, чем она занимается?

— Руби не может там находиться, — с уверенностью заявила Элен.

— Девушка-азиатка работает именно там, — сказал Джо. — Сами увидите.

— Может быть, только это не Руби, — настаивала Элен. — К тому же сомневаюсь, что нас туда пустят.

— Это заведение для семейного отдыха, клянусь! — заверил ее Джо.

— Но там же сказано «голое ранчо»!

— Ну, не настолько оно и голое, — изрек он. — Салли Рэнд была одной из самых знаменитых артисток на Чикагской Всемирной выставке. Теперь приехала сюда.

— А ты заходил на это ранчо? — спросила я.

— А то! — отозвался он, на мой взгляд, с излишним энтузиазмом.

Мы с Элен заплатили по двадцать пять центов за вход и встали в очередь, которая двигалась очень медленно. Джо оказался прав: вокруг нас были люди самых разных возрастов, даже дети, хотя больше всего здесь было именно мужчин. Джо сказал, что за сегодня он уже заработал достаточно денег, и остался с нами.

Наконец мы попали внутрь салуна, подчиняясь движению толпы, которая пронесла нас вперед. Из динамиков звучала песня Джина Отри «Снова в седле». Посмотрев направо, мы увидели большую комнату с прозрачной стеной, в которой находилось около двадцати девушек. Они все были в ковбойских сапогах, с кобурой с фальшивыми пистолетами, стратегически размещенными спереди и сзади, чтобы прикрывать определенные части тела, с шейными платками, повязанными на груди, или без платков, и тогда грудь была прикрыта только волосами, и в ковбойских шляпах-стетсонах. Больше на них не было ничего. Девушки прогуливались взад и вперед перед стеклом, принимали разные позы, прикладывали руки к уху, шептались. Кто-то из них играл в бадминтон, из-за чего их груди прыгали, как мячики.

Возможно, кто-то и считал, что это место предназначено для семейного отдыха, но в Плейн-Сити я ничего подобного не видела. У одного мальчика глаза вылезли из орбит, как у мультяшного персонажа. Заметив это, мать вытолкала его из салуна.

Элен схватила меня за руку:

— Смотри!

За стеклом одна из девушек сняла шляпу и положила ее на пол, чтобы раскрутить лассо над головой. Ее темные волосы скользили по груди, прикрывая соски и мерцая на белоснежной коже. Это была Руби. Наша Руби.

Мы вцепились в перила, стараясь удержаться на месте перед стеклом, потому что новые зрители подталкивали нас сзади. До нас доносился голос распорядительницы:

— Бетти, подними зад! Сью, прыгай повыше! Эллис, не приседай, когда наклоняешься за мячиком!

Я постучала по стеклу костяшками пальцев. Девушка с рыжими кудряшками обернулась на звук, и я показала ей на Руби, давая понять, что хочу привлечь ее внимание.

— Эй, Руби! К тебе пришли!

Руби бросила лассо. Должна признаться: трюки с веревкой — не ее конек. Она подошла к стеклу и положила на него руки.

— Элен! Грейс! У меня через десять минут перерыв. Когда будете выходить, подойдите к боковой двери, я встречу вас там.

Я пребывала в некотором шоке от увиденного, но даже в этом состоянии я ощутила энергию, которая волнами исходила от Джо. Я заметила, как он пожирал Руби глазами. Сначала я подумала, что его глаза горят от смущения, но потом поняла, что не права. Он не мог отвести от нее взгляда. Он страстно хотел ее, и осознание этого пробудило во мне что-то, напугавшее меня своей неистовостью. Меня потянуло к нему так, как никогда не тянуло к Монро. Я не желала оказаться на месте Руби, но мне страстно хотелось, чтобы Джо так тянуло ко мне, а не к ней.

Толпа снова надавила на нас, мы поддались ее напору и вышли на улицу. Неверный свет раздражал глаза, холодный воздух пощипывал щеки, а толпа, в которой мы оказались, создавала впечатление, что меня ласкает множество рук.

— Я бы не назвала это место подходящим для детей! — заявила Элен. — Как она могла?

Я пожала плечами, не зная, что сказать. Я стояла так близко к Джо, что наша одежда соприкасалась, и его дыхание согревало мне щеку.

— Познакомишь меня с подругой? — спросил он.

— Конечно, — ответила я.

Элен нервно моргнула. Неужели обе ее подруги сошли с ума?

Через несколько минут дверь открылась, и через нее проскользнула Руби, теперь уже в брюках и свитере.

— Вы нашли меня!

Элен обрушила на нее тысячу вопросов:

— Ты понимаешь, что красуешься там совершенно голая? Перед всеми этими людьми? Что скажут твои родители, если узнают?

— Ты очень красивая, — неожиданно для себя сказала я. Неужели я говорю это от чистого сердца? Да нет, нисколько. Просто я хочу показать Джо, что я уже взрослая и многое понимаю. Я взяла его за руку. В жизни никогда не вела себя так смело. Он никак не отреагировал на мой жест, но и не отдернул руку. — Руби, познакомься с моим другом Джо. Джо… Джо…

— Джо Митчелл, — сказал он. — Ваш большой поклонник.

— У меня только двадцать минут, — произнесла Руби, даже не пытаясь как-то ответить ему. Я же испытала облегчение, увидев, что она не проявила к Джо никакого интереса. — Я сорок минут работаю, двадцать минут перерыв, и так с трех пополудни до двух ночи. Пойдемте, я вам тут все покажу.

— Вы все такие худенькие, — вдруг неожиданно встрял Джо. — Держу пари, вы втроем уместитесь в моей коляске.

Руби оценивающе на него посмотрела.

— Конечно. И мы не прочь прокатиться

И Джо катал и катал нас, лишая возможности расспросить подругу. Двадцать минут прошли очень быстро. Мы расстались с Руби возле ранчо Салли Рэнд и решили подождать ее следующего перерыва. Элен впала в задумчивость, а я устроила Джо допрос с пристрастием. Как звучит его полное имя? Джозеф Элдон Митчелл. Сколько ему лет? Двадцать. Ага, именно так я и подумала, когда увидела его впервые. Его открытость воодушевляла меня на дальнейшие расспросы.

— Ты все еще учишься в университете?

— Ага! Изучаю политологию, — ответил он. — Хочу стать юристом, как мой отец.

— Тебе нравится в Калифонии?

— А то! По Уиннетке совсем не скучаю.

— Полеты по-прежнему любишь?

— Я всегда буду любить небо. — У него была очаровательная манера заканчивать каждую фразу с вопросительной интонацией. — Правда, с тех пор как я приехал в Калифорнию, возможности летать у меня не было.

Спустя немногим больше сорока минут Руби снова открыла боковую дверь, но не вышла, а просто оставила ее распахнутой. На ней было кимоно, сквозь шелк которого угадывались соски.

— Салли разозлилась на меня за опоздание с прошлого перерыва. Я не могу снова выйти к вам. Не успеваю туда-сюда переодеться. — Она засмеялась над абсурдностью собственных слов. — То есть эти пистолеты не так-то просто закрепить в нужном месте! Вы зайдете за мной потом? Мы можем вместе вернуться домой на пароме. — И, не дожидаясь ответа, она помахала нам и закрыла дверь.

— Я тоже должен вас оставить, — сказал Джо. — Мне нужно вернуть коляску. Вы еще приедете? Мы могли бы встретиться после вашей с Руби смены. Я даже могу просто приехать сюда, когда у меня не будет занятий, в свой выходной. Хотите?

— Очень, — ответила я, потому что мечтала увидеть его снова.

Когда он уехал, мы нашли место возле павильона с «безголовой женщиной» и стали ждать Руби. Элен уже высказала все, что думала, но что мне самой говорить Руби? Оказалось, что я напрасно беспокоилась: Руби принялась щебетать сразу, как только мы сели на паром в сторону города.

— Так, не надо пилить меня сразу с двух сторон, — начала она. — Мне была нужна работа, и это — лучшее, что я смогла найти.

— Но как ты можешь быть… — Я не смогла произнести слово «голой». — Ты ведь заранее должна была знать о том, что тебе придется прилюдно раздеваться.

— Э-э-э… — Это явно звучало как подтверждение.

— И последние пару недель ты подолгу пропадала где-то вечерами.

— М-м-м…

— Ты была на репетициях?

— Не сказать, чтобы там было особенно что репетировать, — не удержалась Элен.

— Мы же подруги, — сказала я. — Но ты нам ничего не рассказала.

— Это уж точно! — вспылила Руби. — И правильно сделала, судя по тому, как вы сейчас себя ведете! — Я смотрела на нее во все глаза. — Да что в этом такого-то?

— Руби! — воскликнула я. — Ты же там ходишь ГОЛАЯ!

— Ну, я же не полностью голая. Салли очень серьезно относится к тому, что мы там показываем. К тому же мы — не единственная обнаженка на «Гейуэй». Сходите в студию, там девушки позируют без единой нитки на теле, и люди могут сфотографировать или нарисовать их за определенную плату. Или вон в кинотеатр, там показывают ролики про нудистов, играющих в волейбол. Или во Дворец изящных искусств, в основной части выставки, и увидите там голых женщин, воссоздающих картины Мане.

— Мане? — взорвалась вконец разозленная Элен. — Да кто он такой, будь он неладен?

У нас с Руби глаза полезли на лоб. Мы никогда раньше не слышали, чтобы Элен так разговаривала.

— Ну? — потребовала Элен ответа.

— Не знаю, — легко пожала плечами Руби. — Нам было сказано так говорить. — И она засмеялась. Потом к ней присоединилась я, а потом и Элен прикрыла ладошкой рот.

Однако у всего есть свои последствия, и первым следствием визита на остров Сокровищ стало осознание того, что я по уши влюблена, и совсем не в Монро. Я должна была поступить правильно и сказать ему об этом, даже если разочарую тем самым Элен.

Мы встретились в следующее воскресенье, и он повел меня в Восточную кондитерскую, где заказал крем-соду, которой мне не хотелось. Пока я собиралась с духом, чтобы все ему сказать, он меня опередил. Совершенно неожиданно мы с ним поменялись ролями.

— Было время, я надеялся, что отец одобрит твою кандидатуру, хоть ты и танцовщица, — заявил он. — Но когда я увидел тебя в Новый год, я понял, что этому не бывать.

Следующие полчаса Монро провел, подробно объясняя, почему он не может на мне жениться: я не готовлю блюда китайской кухни; я — единственный ребенок в семье, а значит, не умею ухаживать за детьми; не вышиваю, не штопаю и не плету кружево. К тому же я плохо разбираюсь в политике и не проявляю достаточного интереса и сочувствия к страданиям китайского народа, которые приносят ему коварные японцы; не чутка к лишениям, которые выпадают на долю китайцев в Америке; не была на острове Энджел и поэтому никогда не пойму всего ужаса, который наши соотечественники переживают там.

— Вдобавок ты родилась здесь, в Америке, — завершил он список моих недостатков. — Ты никогда не будешь вести себя так, как подобает достойной китайской женщине и жене. Ты слишком «белая», чтобы я на тебе женился.

— А тебе не приходило в голову, что ты — слишком китаец, чтобы я за тебя вышла? — спросила я, но в глубине души я была задета тем, что он назвал меня «белой», как туристку, которые иногда забредают в Чайна-таун.

— Отец найдет мне подходящую невесту в Китае. Он отвезет меня туда, чтобы я мог выбрать сам, сразу, как только они разберутся с японцами.

— Выбрать, как яблоко на рынке? — Я не верила своим ушам.

— Если ты имеешь в виду, что я буду выбирать лучшую, то да. — Он прищурился и оценивающе посмотрел на меня. — А ты всю жизнь будешь махать ногами.

Это стало последней каплей. Кто кого бросал в этот момент, было уже не важно. Я выскочила из-за стола.

— Спасибо за лимонад!

— Я провожу тебя до дому. Только проститутки ходят по Чайна-тауну без сопровождения. Не хочу, чтобы тебя сочли такой. Ни один мужчина в здравом уме тогда на тебе не женится.

Я снова его поблагодарила, но от предложения отказалась.

— Я буду ходить там, где пожелаю, — сдержанно сказала я. — И со мной все будет в порядке.

Идя домой, я чувствовала, что мне очень повезло: я любила Элен, но никогда не смогла бы жить с ее семьей, в полном подчинении Монро и его «Трем законам послушания».

— Я думала, что он такой же американец, как и я, — рассказывала я потом подругам. — Но он слишком традиционный китаец. Моя мать вышла замуж как раз за такого: американца на словах, но на деле приверженца традиций, и вон чем это для нее закончилось.

Руби со мной соглашалась, а вот Элен была очень расстроена и даже всплакнула.

У всего есть свои последствия.

Грейс. Пусть мальчик говорит

Всю весну мы с Элен ездили на выставку при каждом удобном случае. Нам нравилась царившая там суета, кутерьма и звучащие на разный манер крики зазывал.

Оправившись от первого шока, вызванного наготой Руби, мы поняли, что на самом деле она не была полностью голой. Мы по-прежнему не одобряли то, чем она занималась, но она была нашей подругой, и мы хотели поддержать ее, поэтому каждый раз заходили к ней на ранчо.

Девушки за стеклом постоянно придумывали что-то новое. Однажды они по очереди ездили на пони, и в тот день зазывала кричал: «Приходите, посмотрите на кобылку Салли Рэнд!»

К нам часто присоединялся Джо. Руби, Элен и я обожали танцевать, и он выплясывал вместе с нами под звучащие по радио и вживую песни Бенни Гудмана, Каунта Бэйси, Джеймса Кайсера и братьев Дорси.

Вы многое потеряли в жизни, если не бывали на концертах таких музыкантов, как они, и не танцевали до изнеможения. Мы с Джо затмевали все танцующие пары, лихо выделывая любые вращения, броски и другие трюки.

Удивлялась ли я тому, что он так хорошо танцует? Нисколько. Он научился этому всему на балах в Чикаго и его пригородах, на модных вечеринках и концертах, которые проходили после того, как юных дебютанток представляли свету.

Чем больше я узнавала о Джо, тем сильнее влюблялась в него. Он был очень умным благодаря всем своим занятиям. Он катал свою коляску с полудня до полуночи по выходным, а по понедельникам, средам и пятницам — с четырех до полуночи и позднее, если попадался хороший клиент.

Он вырос в Уиннетке, которая была всего в трех сотнях милей от Плейн-Сити. А тот факт, что наши родные города находились по соседству, должен был что-то означать, правда?

— Мы в Иллинойсе немного спокойнее относимся к азиатам, — сказал он мне однажды. — Там, откуда я родом, азиаты и белые даже могут пожениться в отличие от Калифорнии, где это противозаконно.

Я и не знала, что существовали законы, запрещавшие белым и азиатам вступать в брак. Это была плохая новость.

Увидев мое выражение лица, Джо протянул руку и взъерошил волосы у меня на макушке.

— Не переживай, постреленок, — сказал он. — Если ты решишь связать судьбу с кем-то вроде меня, он придумает, как все устроить. Было бы желание, а способ найдется. Может быть, поедете в Мексику, чтобы там сыграть свадьбу… А теперь пошли посмотрим, не вышла ли Руби к окошку. Эта Салли Рэнд — та еще штучка, но и на твою подружку тоже приятно посмотреть.

И я ходила с Джо, а он смотрел на Руби так же, как в тот первый раз. Тогда я решила пригласить его в «Запретный город», чтобы он посмотрел, как я танцую.

— Когда эта Ли Тай Минг начала петь, я поверить не мог своим ушам, — сказал он после первого вечера там. — Она азиатка, но когда открывает рот, то звучит прямо как моя тетушка Миртл.

Как часто я слышала подобные слова от клиентов, которые старались проявить вежливость и сделать мне комплимент, но вместо этого лишь демонстрировали недостаток воспитания и предрассудки!

— Ли Тай родилась здесь, как и я, — ответила я.

— Я думаю, что именно это делает вас всех экзотическим новшеством, — сказал он. — Вот как Руби, экзотичная азиатка у Салли Рэнд.

Его слова глубоко задели меня.

— Никакая мы не экзотика! — ответила я, рассердившись. — Мы простые американские девушки, которым нравится петь и танцевать.

— Это правда, — легко согласился он. — А ты настоящая чечеточница. Ты танцуешь лучше всех. Тебе вообще следует сделать сольный номер, и ты станешь гвоздем программы.

Услышав это, я простила ему все сказанное ранее. Я знала, что в его глазах я была особенной, и не важно, кем я была, азиаткой или белой.

В мае 1939 года на ранчо Салли Рэнд напали, и эта новость попала во все газеты. Однако посетителей меньше не стало. Наоборот, всем хотелось посмотреть, о чем был весь этот шум.

Руби купалась в знаках внимания, но для Элен это нападение стало последней каплей, и она перестала приезжать. Говорила, что любит сидеть дома, что, возможно, и было правдой, потому что она никогда не ходила на свидания, да и косметикой пользовалась только на сцене.

Руби притягивала мужчин, как разлитая кока-кола муравьев. Ее девиз был: «В мужчинах нет ничего страшного, если девушка держится в стороне от неприятностей».

Я же хранила себя для того самого, Единственного. И этим Единственным был Джо.

Постепенно вся моя жизнь начала вращаться вокруг него. Я отправлялась на выставку перед работой, и он присоединялся ко мне до начала своей смены. Я таскала его с собой, чтобы посмотреть на танцевальные представления артистов тех стран, у которых не было своих павильонов: Камбоджа, Сиам и Бирма. Он же водил меня на выставки изобретений: электрических бритв, нейлоновых чулок и телевизора.

— Грейс, скоро эти вещи появятся в наших домах. Мы будем вечерами сидеть на диванах и смотреть телевизор, вместо того чтобы ходить в ночные клубы и на шоу. Развлечения станут доступны всем, сразу, по всей стране. Ты только представь, сколько людей сможет это увидеть! А какую славу принесет людям, работающим в сфере развлечений! А денег…

Может, он и был умным студентом и я любила его, но в некоторых вопросах он был неисправимым мечтателем.

Кстати, нейлоновые чулки от Дюпона оказались замечательными.

Я усвоила важнейший жизненный урок: не мешайте мальчику говорить.

За пару недель я уже знала о Джо все. Он верил в зубную фею до восьми лет, ненавидел алгебру почти с той же силой, с какой ненавидела ее я, играл в футбол в старших классах, терпеть не мог лимскую фасоль, но любил мамин ревеневый пирог. Его любимым цветом был синий, он переболел дифтерией, когда ему было три года, и его мама находилась рядом с ним круглыми сутками, пока он не пошел на поправку. Когда он был маленьким, его хобби было авиамоделирование. Он любил мать и отца, но хотел остаться жить в Калифорнии. Ему не нравилось отвозить посетителей в своей коляске к японскому павильону, потому что он не одобрял того, что эта страна делает по отношению к Китаю. Тогда я порадовалась, что мы сохранили происхождение Руби в секрете. Она вполне была похожа на китаянку, а я бы не вынесла, если бы Джо возненавидел мою лучшую подругу. У него были представления о морали, и он интересовался политикой, но не был таким занудой, как Монро.

Мне тоже удалось удивить и впечатлить Джо, когда появилась такая возможность.

Стараясь привлечь новых клиентов в «Запретный город», Чарли заказал съемку кинохроники с танцующими «пони». Для этого он отвез нас на пляж. На нас были блестящие и позванивавшие подвесками при каждом движении специальные головные уборы и длинные расшитые оперные платья со струящимися с пальцев рукавами из легчайшего шелка. Наши ноги утопали в песке, но рукава трепетали на ветру. Мы двигались боком мелкими шажками, пока не оказывались за специально поставленной ширмой с изображением морской живности. Там мы срывали с себя украшения и платья, выскакивали из-за ширмы и шутливо бросали одежду в сторону камеры. В это время музыка за кадром сменялась на ритмичный джаз, и мы начинали танцевать уже в пляжных костюмах.

— Вот тебе раз! — говорил голос за кадром. — Что бы на это сказал Конфуций?

Через пару недель после съемок, когда Руби, сославшись на боль в животе, осталась дома, Джо взял меня на дневной сеанс, чтобы посмотреть фильм, который я видела когда-то давно. И перед сеансом как раз показали наш сюжет в хронике. В этот момент я почувствовала то, что чувствовали зрители, когда мы остались в одних купальниках. Мы превратились из чуждых азиаток в привычных американских девчонок с необычными чертами лица.

— Это твой шанс, — сказал Джо. — Скоро ты станешь настоящей кинозвездой!

Правда же, такие развлечения были гораздо интереснее, чем рассматривание электрической бритвы или телевизора?

Джо подарил мне веер из Китайской деревни. Там были изображены горы, павильоны и пагоды со смотрящими вверх скосами крыш. А на ручках веера были нарисованы гнущиеся от ветра деревья. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я доставала этот веер из ящика комода, в котором хранила все его подарочки: смешной значок с выставки товаров «Хайнц», алюминиевые монетки с выставки железной дороги «Юнион Пасифик» и очки для стереокино. Конечно, все это была рекламная продукция, кроме веера и моей первой драгоценной пары нейлоновых чулок, но каждый раз, открывая веер, я думала о Джо.

Когда у меня не было выступлений, я целыми днями пропадала на выставке, пока там работал Джо, чтобы побыть с ним во время его перерывов.

— Грейс, ты все еще ребенок, — заметил он мимоходом как-то днем, когда мы шли к ресторану «Белый тунец», чтобы пообедать горячими пирожками с тунцом и замороженным зеленым горошком — писком гастрономической моды. — Ты для меня слишком юна, а я для тебя слишком стар. Может быть, лет через десять…

Даже когда я приезжала без договоренности, казалось, он был рад меня видеть.

— А, ты опять? Здорово!

Иногда мы сидели возле торгового порта, наблюдая за тем, как садились и взлетали гидросамолеты «Чайна Клипер», который первым предлагал коммерческие рейсы между Америкой и Азией.

— Если плыть на океанском лайнере, то, чтобы попасть отсюда в Гонконг, понадобится три недели, — сказал он мне. — А «Чайна Клипер» сократил этот срок до пары дней.

Это казалось удивительным, и я не могла этого себе представить. Мне никогда не доводилось бывать на борту океанского лайнера, не говоря уже о самолете.

— Может быть, когда-нибудь я смогу управлять таким самолетом, — произнес он тогда.

Только как он собирался этого достичь, если готовился к поступлению на юридический?

Джо учил меня пить коктейль «Куба либре», который сам и готовил, доливая ром в наши бутылки с кока-колой. Он говорил, что предпочитает сам научить меня правильно пить и не позволит мне приобрести этот навык с мужчинами в клубе, где я могу не справиться с собой.

В августе, через пять месяцев после того, как Джо подошел к нам с Элен на выставке, он повел меня на фильм «Волшебник страны Оз». Хоть фильм был детский, но летающие обезьяны напугали меня до чертиков. Когда я смотрела, как тетушка Эм и дядюшка Генри искали Дороти, мне вспомнились мои родители. Как там мама, скучает ли без меня? Как папа? Думают ли они обо мне, о том, как я устроилась и все ли у меня в порядке?

Но все это мигом вылетело у меня из головы, стоило Джо прошептать мне на ухо:

— Правда страна Оз напоминает остров Сокровищ?

Звук его голоса мгновенно избавлял меня от самых страшных мыслей.

В одну из суббот в начале сентября я сидела в саду Цветов и ждала Джо. Однако стоило ему появиться, как я догадалась, что он был жутко зол. Внутри меня все сжалось в тугую пружину в предчувствии неприятностей.

— За весь день у меня был только один клиент, — пожаловался он. — Да и тот меня надул.

От Джо исходило то же напряжение, как от моего отца. Он встал, и я пошла за ним. Джо прокладывал себе путь через толпу, отталкивая всех, кто стоял у него на дороге. Разумеется, ему не пришлось долго искать неприятностей: Джо задел того, кто ему это не спустил.

— Эй, пацан! — крикнул ему мужчина, когда Джо не остановился, чтобы извиниться. — Нарываешься?

Джо ответил ему, моментально развернувшись и толкнув говорившего в грудь. Тогда мужчина опустил голову и бросился на Джо, которого от толчка выкинуло в толпу.

Люди стали расступаться, освобождая место для незапланированного шоу. Джо выпрямился и сжал кулаки.

— Джо, не надо! — закричала я.

Он бросился вперед. Противник тоже был готов к схватке. Надо было это остановить. Я бросилась вперед и схватила Джо за плечо:

— Джо…

Он резко развернулся и занес руку для удара. Я закрыла глаза и сжалась, ожидая боли. Но боли не было. Открыв глаза, я увидела полные ужаса глаза Джо.

— Я же мог тебя ударить!

Его голос дрожал, но кулаки все еще были сжаты. Прохожие оттащили в сторону второго участника стычки. Место вокруг нас быстро заполнилось людьми, вернувшимися к своим делам, но мы с Джо так и остались стоять на месте. Не отводя взгляда от его глаз, я медленно выпрямилась. Напряжение понемногу покидало Джо, его кулаки разжимались, постепенно расслабились руки, затем плечи.

— Не понимаю, что произошло, — произнес он. — Мне так жаль, Грейс.

Я прикрыла рот рукой и бросилась сквозь толпу к ближайшей урне. Добежав до нее, я согнулась над ней, и меня вырвало.

Меня все еще корчило, когда пальцы Джо коснулись моего лба, убирая с него волосы. Я нахмурилась, и он тут же убрал руку. Меня снова стало выворачивать наизнанку, и тогда он положил руку мне на спину. Меня трясло от пережитого страха.

— Прости меня! — приговаривал он. — Прости меня! Прости…

Обычно после наших встреч Джо отправлялся в Беркли, а я в город, но в тот вечер он проводила меня до Сан-Франциско на пароме. Он все еще нервничал после недавнего происшествия, я тоже. Я не ощущала этого чувства уже почти год, с того случая, когда отец избил меня до полусмерти. Мне было никак не унять дрожь.

Джо накинул пиджак мне на плечи и повел поесть в «Фостер» на Джонс-стрит. Он старался меня разговорить, но что я могла ему сказать? Мне было слишком стыдно признаться в том, что отец избивал меня всю жизнь и что на одно ужасное мгновение Джо стал очень на него похож. Я никогда бы не позволила себе так задеть его чувства, особенно учитывая то, что он меня все-таки не ударил.

— Ты славная, — сказал он в знак примирения. — Маме и папе ты бы очень понравилась.

И прилив чистейшей радости смыл с меня остатки страха.

Мы по-прежнему не целовались, но я никуда не торопилась. Я могла подождать.

Когда мы дошли до моего дома, Джо посмотрел наверх и увидел, что свет в нашей с Руби квартире уже не горит. Он пожелал мне доброй ночи, не спросив, может ли он подняться.

Через месяц выставка закрылась. Кто-то говорил, что только на зиму, другие утверждали, что на более долгий срок, потому что подобные увеселения, когда у людей нет денег, не приносят большого дохода, и организаторам придется придумать что-нибудь новое.

Джо стал приезжать в город по субботам, чтобы посмотреть мои вечерние выступления. Иногда он сидел в клубе с Руби, которая вернулась к поискам работы, и тогда они вместе смотрели все три шоу.

Если не считать этих вечеров, я почти не виделась со своей соседкой по квартире, как и с Джо. Никаких поцелуев. Никаких предложений руки и сердца. Не было ничего.

Я пыталась убедить себя в том, что Джо просто не торопится, потому что он еще молод и ему надо учиться.

Из-за закрытия выставки в городе стало заметно меньше туристов, и дела у «Запретного города» пошли значительно хуже. Ходили слухи, что Чарли обанкротился и что клуб готовили к продаже.

Каждую неделю мы все выстраивались в очередь перед его кабинетом, чтобы получить зарплату. Он терпеть не мог отдавать деньги, неважно где: на ипподроме, за домашней партией в покер или платить жалованье своим артистам. Он буквально рыдал, расставаясь с деньгами. Однажды Ида даже пожаловалась:

— Он так горько рыдал, что мне захотелось вернуть ему эти деньги.

Я тоже видела, как он плачет, и меня он тоже упрашивал:

— Ведь тебе они на самом деле не нужны, правда? Давай я сохраню их для тебя?

Но я всегда забирала заработанные деньги без тени смущения или чувства вины. Нужно было как-то жить, и мысль о том, что клуб может закрыться, была невыносима.

Пришел февраль. Я прожила в Сан-Франциско уже шестнадцать месяцев. С того памятного дня на острове Сокровищ, когда Джо чуть меня не ударил, прошло пять месяцев, и мы оба уже об этом забыли, а моя любовь к нему за это время стала только сильнее. Сегодня была годовщина со дня нашей второй встречи на выставке. Прошел целый год! А сколько было танцев и разговоров! Я была готова к продолжению и решила, что сегодня проведу вечер с Джо. Я собиралась поцеловать его и признаться в своих чувствах.

Придя на работу, я приготовилась к выступлению, поэтому меня не застал врасплох призыв Чарли:

— Живо! Живо! Живо! Шоу начинается!

Принятое решение отвлекало, поэтому мне пришлось заставить себя собраться перед выходом из-за бархатного занавеса.

— Позвольте представить вам прелестных южных красавиц, — открыл вечер Чарли. — Да, южных, с юга Китая! Итак, Грейс, Элен, Ида, Мэй…

И мы пошли на сцену, вращая в руках зонтики, в точности как в первый вечер, только сейчас на каждом шоу Чарли протягивал руку и останавливал меня.

— Подождите секундочку, милая леди, — игриво говорил он. — Как вы сегодня поживаете?

— О милый! — ворковала я в ответ. — Я вся в таком настроении, что никуда не тороплюсь! — Затем, поворачиваясь к публике, продолжала: — Добрые джентльмены, и леди тоже, — с легким реверансом, — разрешите вас сегодня развлечь?

Публика воспринимала этот диалог со смехом. Они совершенно не понимали, о чем идет речь, но им это однозначно нравилось. За эту пару фраз и еще за то, что я носила чай сестрам Лим в начале каждого вечера, я получала дополнительные пять долларов. Это была весомая надбавка, которую я с не менее ощутимым удовольствием тратила до последней монетки.

В тот вечер, как, впрочем, и во все предыдущие, мы танцевали рядом со столиками, где сидели люди — они пили, курили и ели в отблесках красноватого света настольных ламп, пожирали нас глазами с ног до головы, от атласных босоножек до коротеньких юбочек и удивительных шляп, закрепленных у нас на головах под немыслимым углом. Мы кружились и скользили, прыгали и танцевали под джазовые мелодии, устремив глаза в небо.

Пробежав взглядом по лицам, я отыскала Джо за столиком во втором ряду. Когда наш номер закончился, мы с девочками отправились в гримерную, уступая место «Жонглерам Жин», которые заменили «Веселый Маджонг», уехавший «пинать гонг» по другим городам. Это была не единственная замена в нашем клубе за четырнадцать месяцев его существования.

Когда Джек Мак решил, что ему пора обзавестись ассистенткой, то выбрал на эту роль Ирен, одну из хористок. Спустя два месяца они поженились.

— Я сразу ему сказала: никакого «баловства», пока на этом пальце не будет колечка, — рассказывала Ирен после венчания. — Я не могла рисковать случайным «залетом».

На сцене Ирен заменила новая девушка по имени Руфи, оказавшаяся довольно приятной. После шоу она очень торопливо покидала клуб, чтобы спрятаться от настойчивых поклонников, в то время как другие девушку, такие как Ида, переодевались медленно, чтобы к моменту их появления на выходе их бы уже точно ждали кавалеры.

Во время исполнения номера с цилиндром я сфокусировала взгляд на Джо и увидела Руби, сидящую рядом с ним. По их взглядам друг на друга, по повороту голов я вдруг поняла: Руби и Джо были парой!

Я оступилась и немного споткнулась, а затем просто остановилась посреди танца. Элен бросилась вперед и стала прямо передо мной, чтобы прикрыть мою ошибку. Я начала считать: «Раз, два, три, четыре», — и мое тело по привычке подчинилось. Однако сердце отказывалось отзываться на команды.

Как только номер окончился, я опрометью бросилась со сцены, но в коридоре меня поймала чья-то рука.

— Что с тобой происходит? — Это был Чарли, и он требовал ответа.

Я склонила голову и стала отчаянно молиться о том, чтобы это все оказалось лишь страшным сном, а не происходило на самом деле. Путь это будет сон, навеянный страхом перед тем, что я собралась сказать сегодня Джо!

— Это я виновата, — услышала я голос Элен. — Я была такой неуклюжей и неосторожной. Грейс споткнулась о мои ноги.

— Это правда? — спросил Чарли.

Я, все еще не сумев поднять на него взгляд, уставилась на туфли из кожи аллигатора, которые он всегда надевал по субботам. Рядом с этими туфлями стояли и мои атласные босоножки. Краем зрения я заметила еще несколько пар обуви, очень похожей на мою: рядом была Элен и другие девочки.

— Я рассчитываю на тебя, Грейс, — строго сказал Чарли. — Если ты не справляешься с работой, то…

Элен утянула меня прочь до того, как он смог закончить. Когда мы добрались до гримерной, она бросила девушкам:

— Ей надо помочь. Хейзел, душенька, дай, пожалуйста, корсет. Мэй, затяни пряжки потуже. Ида, посмотри, я ничего не пропустила?

Я не чувствовала ничего, пока девушки вытряхивали меня из костюма и упаковывали в следующий.

— Ты знала? — спросила я.

— О чем? — Может, Элен и была не лучшей танцовщицей, но актриса она была великолепная. Вид невинного недоумения ей удавался на славу.

— О Руби и Джо.

— Не выдумывай! — отмахнулась Элен, но у нее дрогнул голос.

Девушки молча следили за разворачивавшейся на их глазах драмой. Элен вздохнула.

— Я подозревала, что между ними что-то может происходить.

— Живо, живо, живо! — Настало время для нашего следующего номера.

Элен поправила шляпу на моей голове.

— Почему ты мне ничего не сказала? — спросила я.

— Надеялась, что ты ничего не узнаешь. Я очень старалась думать, что мне все это кажется.

И она повела меня к сцене.

— Слушай, ведь я же могу ошибаться. И ты можешь ошибаться. Они и раньше встречались здесь, в клубе. Ты и прежде видела, как они сидят вместе.

— Но ты заметила, как они смотрят друг на друга?

Как долго я себя обманывала? Неужели, с того вечера, год назад, когда познакомила их возле ранчо Салли Рэнд?

Возле занавеса я крепко зажмурилась, готовясь выйти на сцену. Зазвучала музыка. Больше всего на свете мне хотелось оказаться как можно дальше от этого места.

— Грейс, ты не можешь потерять работу, — прошептала Элен у меня за спиной. — Он просто мальчишка. Хотя нет, беру свои слова обратно. Если то, о чем я подозреваю, правда, то он — двуличный тип, который тебя обманул. Мама говорит, что такой мужчина хуже, чем осел, пытающийся тянуть две повозки, потому что…

Когда мы вышли на сцену, Руби и Джо уже не было.

Вы слышали выражение: «Шоу должно продолжаться?» Так вот, не думайте, что это волшебное заклинание. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы не сбиться с ритма. Стоило нам вернуться за кулисы, как нас настиг разъяренный Чарли.

— Грейс заболела, — сказала Ида, не дав ему заговорить первым. — Ей надо домой.

— Без вариантов! — отрезал Чарли. — Впереди еще два шоу…

— Ты же не хочешь, чтобы мы тут все заболели? — спросила Ида.

Элен тут же положила руку на живот.

— У меня уже с животом неладно.

Чарли взвесил «за» и «против», сравнил ущерб от потери двух девушек на два вечерних шоу и возможности лишиться всех танцовщиц из-за болезни, даже с учетом нашей возможной лжи. Затем поджал губы и отпустил нас взмахом руки.

Девушки довели меня до гримерной. Они переоделись в нарядные платья, в которых выходили к гостям между представлениями, а мы с Элен надели то, в чем пришли.

«Руби украла у меня Джо», — билось у меня в голове. Джо сделал мне больно, но предательство Руби причиняло еще большую боль. Постепенно ощущение муки в груди сменилось злостью.

— Куда пойдем? — спросила Элен, когда мы вышли на улицу. — Хочешь ко мне?

Она впервые пригласила меня в гости. Я грустно улыбнулась. Я давно хотела побывать у Элен и посмотреть, как выглядит ее дом изнутри.

— Спасибо за приглашение, но давай сейчас пойдем ко мне.

— А вдруг там сейчас Руби и Джо?

— Вот и хорошо! Тогда я выцарапаю ей глаза! — ответила я, повторив фразу, которую слышала в каком-то фильме.

В нашем доме было тихо. Я вставила ключ в замок и отперла дверь. В квартире было темно, но ощущалось какое-то движение. Собравшись с силами, я вошла в спальню и включила свет.

Джо и Руби обнаженные лежали на кровати. Он был в ней.

Мысль о выцарапывании глаз покинула мою голову вместе с кровью, оставив только пустоту и звон. Я отвела взгляд и увидела Элен. Она была бледна как мел, но ее губы казались еще белее на этом обескровленном лице. Должно быть, я выглядела еще хуже.

Хороши мы были: две девственницы, лицом к лицу столкнувшиеся со своими худшими подозрениями. Я была потрясена, раздавлена, растоптана.

Джо потянулся за трусами. Руби скользнула в кимоно. Я закрыла лицо руками и расплакалась.

— Мне так жаль, — зазвучал мелодичный голос Руби. — Мне очень, очень жаль. Мы совсем не хотели, чтобы ты обо всем узнала таким образом.

Джо не поднимал глаз и не размыкал губ. Он надел брюки и подхватил с пола рубашку и носки. Как только ему удалось собрать все свои вещи, он бросился к выходу мимо замершей на месте Элен. Он провел меня как дурочку и не нашел в себе смелости что-то сказать в свое оправдание, как и сил, чтобы остаться с Руби в ее поддержку. Выходит, он подставил нас обеих.

Я никогда не думала, что унижение может быть таким мучительным. Впервые в жизни я поняла, что значит «потерять лицо».

— Вот это да, — сказала я наконец. — Как мерзко!

— Грейс, — голос Руби обжег меня, — мне очень жаль, что ты это увидела. Мы понимаем, что ты ничего не знаешь о сексе. Мы с Джо всегда старались быть очень осторожными. Ты же обычно приходишь домой гораздо позже.

— To есть ты хочешь сказать, что это происходит не в первый раз?

— Мы долго ждали, прежде чем сблизиться, — мы вместе всего несколько месяцев. А сегодня мы праздновали годовщину знакомства. Я так благодарна тебе за нашу встречу!

Элен схватила меня за руку, чтобы я не упала.

— Но я же люблю его! — пролепетала я.

— Мы знали, что ты к нему неровно дышишь. Поэтому и ждали так долго, — сочувственно ответила Руби. — Но ты все время ходила за ним хвостом.

Куда бы скрыться, прямо сейчас?

— Джо так волновался за тебя, — сообщила Руби тем же нежным голосом. — Мы оба волновались. Ты очень милая, но ты даже школу не окончила. Ты не принадлежишь тому миру, в котором живем мы. Это просто не твой уровень. — Она на мгновение задумалась. — Милая, ты просто замахнулась выше, чем можешь достать. Пора тебе уже это понимать.

Я услышала только одно: я — тупая деревенщина, а она — роскошная полуобнаженная красотка.

— Ты его любишь? — спросила я.

— Не будь ребенком! — ответила она, словно была терпеливым учителем, объяснявшим мне прописные истины. — Ты же работаешь в ночном клубе. Я работаю в шоу с обнаженкой. Пора повзрослеть.

Когда я от нее отшатнулась, у нее хватило такта отвести от меня взгляд.

— Мы же как три мушкетера, помнишь? — Впервые за это время в ее голосе зазвучал намек на тревогу. — Мы пообещали друг другу, что не позволим мужчине встать между нами, и я серьезно отношусь к этому обещанию.

«Как она могла мне нравиться?» — спросила я саму себя.

— Мы подумали, что если ты о чем-то не знаешь, то это не может тебе навредить, — продолжила она, снова вернувшись к нравоучительному тону старшей сестры. — Мы надеялись, что ты переболеешь влюбленностью в Джо и найдешь себе кого-нибудь другого. Может быть, снова сойдешься с Монро или встретишь парня твоего возраста.

Но я была всего на два года младше Руби! Я с трудом сдержала порыв броситься на нее и ударить.

— Мы хотели, чтобы ты была счастлива, — не унималась она. — Мы хотели, чтобы ты со временем могла с улыбкой вспоминать о своей глупой маленькой влюбленности. Поэтому и держали все в тайне.

— А как насчет меня? — вдруг спросила Элен. — Чем ты объяснишь, что ничего не сказала и мне тоже?

— Да ты по Чайна-тауну не ходишь без сопровождения! — ответила ей Руби. — Мне и в голову не приходило, что ты захочешь узнать, что я сплю с парнем. Слушайте, на самом деле никого из вас это не должно трогать. Мы с Джо развлекаемся. Ну и что тут такого? Ничего серьезного!

Ее объяснения разозлили меня еще сильнее. Она лгала нам с Элен. И объясняла это тем, что мы слишком невинны, чтобы принять правду. Как же я ее ненавидела в этот момент! Я повернулась к Элен.

— Пойдем отсюда.

— Нам нужно закончить разговор. — Руби обращалась уже ко мне. — Пожалуйста, ты должна понять…

— Не о чем нам разговаривать! — вдруг закричала я с силой, которую не ожидала в себе обнаружить. — Я люблю Джо, а ты все испортила!

— Ради всего святого, Грейс! Он мужчина, а мужчинам не нужна щенячья влюбленность!

Если до этого я считала себя униженной, то сейчас я была просто уничтожена. Кажется, Руби тоже поняла, что зашла слишком далеко.

— Постарайся меня простить…

— Простить тебя? Да я видеть тебя не хочу!

С этими словами я вытащила из-под свой кровати чемодан.

— Не уходи! — Ее глаза наполнились слезами.

Я никогда раньше не видела, чтобы она плакала, но во мне не нашлось и капли прежнего сострадания. Открыв ящик комода, я побросала в сумку белье и конверт с мамиными сбережениями, которые отложила на крайний случай. Следом я упаковала в чемодан свои новые наряды, танцевальную обувь, одежду для репетиций, привезенную с собой из Плейн-Сити, и вечернее платье, за которое мне пришлось расплачиваться целых шесть месяцев.

«Сокровища», которые подарил мне Джо, я так и оставила лежать на дне своего ящика.

Руби продолжала сыпать извинениями. Элен молчала. Я захлопнула крышку чемодана и взяла его в руку. Тогда Руби подскочила к двери, чтобы не дать мне уйти.

— Отойди! Или я тебя отодвину! — Я произнесла это так, как говорил мой отец. И холод, и жесткость моего голоса обладали такой силой, что Руби отступила.

Элен взяла меня под руку. Ее прикосновение успокаивало и поддерживало. Мы шли по улицам, а я рыдала и не могла остановиться.

Когда мы добрались до дома семейства Фонг, Элен провела меня через входную дверь, потом вверх по лестнице, далее по коридору. Ее комната оказалась аккуратной и полупустой, мало чем отличающейся от моей в доме родителей: кровать, столик с лампой, комод и зеркало.

Я упала на кровать. Элен дала мне носовой платок, и, пока я плакала, она не переставала комментировать произошедшее, но от ее слов мне не становилось легче.

— Сначала она сказала, что у них была годовщина, — говорила она. — Потом, что они вместе недолго, потом, что у них ничего серьезного, а потом даже заявила, что ей до него нет никакого дела. Мало того, она еще повернула это так, будто Джо был вынужден с тобой нянчиться! Меняла свою историю на ходу!

Я продолжала плакать. Элен исчезла, но быстро вернулась, неся чайник с жасминовым чаем и тарелку холодной жареной свинины.

— Я не могу здесь оставаться! — Мой голос звучал так, словно я задыхалась.

— Конечно можешь, здесь достаточно места.

Я покачала головой.

— Я не могу оставаться в Сан-Франциско.

— Погоди-ка! У тебя есть работа. У тебя есть друзья. У тебя есть я. Не делай ничего такого, о чем позже пожалеешь.

Но я умела спасаться только с помощью бегства.

— Голливуд, — пробормотала я. — Я поеду в Голливуд. Мне надо было так сделать с самого начала, потому что вся лучшая жизнь заключена в кино, а кино лучше жизни.

— Нельзя же вот так принимать решения!

— Можно, — сказала я, закрывшись в себе, как в ракушке. — Если бы было нельзя, я бы все еще была в Плейн-Сити.

Я встала. Здесь мне уже нечего делать.

— Подожди хотя бы до утра, — упрашивала Элен.

Но ничего из того, что она говорила, — а она так старалась! — не заставило меня передумать. Чем больше она уговаривала, тем тверже становилось мое решение и тем сильнее слышалось отчаяние в ее голосе.

— Ты помнишь, как мы познакомились? Ты помнишь, что мы пообещали держаться друг друга?

Около четырех утра она была вынуждена смириться с поражением.

— Ну ладно, — сказала она. — Жди здесь.

У меня все силы ушли на то, чтобы не метнуться к двери и не сбежать из дома Элен в одиночку. Закрыв глаза, я тут же увидела обнаженных Руби и Джо. Я сразу же раскрыла глаза снова и сделала глубокий вдох.

Напротив меня на столике стояла фотография в рамке, а рядом с ней на синей с эмалевой росписью тарелочке лежали фрукты и стояли свечи. Ухватившись за возможность отвлечься от мрачных мыслей, я решила рассмотреть фото.

На снимке были двое — Элен и молодой китаец, наверное, один из ее братьев, носящий имя кого-то из президентов: то ли Вашингтон, то ли Джефферсон, то ли…

В комнату вернулась Элен. За ней шел Монро. Он ничем не показал удивления и не задал никаких вопросов. Наверное, в его представлении я получила именно то, что заслужила.

До автобусной станции мы доехали за несколько минут, и только там Элен возобновила попытки уговорить меня одуматься.

— Ты понимаешь, что у твоего побега будут последствия?

Я взяла ее за руку.

— Спасибо, Элен, что опять помогла мне. Ты была очень хорошим другом, но я уже все решила.

— Ив том, что ты для себя решила, мне места нет.

Я села на первый автобус, отправлявшийся на юг.

Последние шестнадцать месяцев я прожила с радостью в сердце, но теперь я спасалась бегством. Образ Джо и Руби в постели мучил меня. Если до этого я жила так, словно никогда не знала слез, то сейчас я плакала без остановки.

Мне хотелось забыться сном, но я не отваживалась закрыть глаза, потому что боялась того, что они могут увидеть.

Каждый раз, когда я думала, что Руби бегала к поклонникам, она была с Джо. И она не пыталась мне об этом сказать, потому что решила, что мне будет лучше справиться со своей влюбленностью самостоятельно!

Автобус остановился на заправке, и я пошла в туалет. Из зеркала на меня посмотрело бледное привидение. Алый лак на ногтях казался жутковато кровавым на фоне цвета пальцев.

Не знаю, чего я ожидала от этого места. Кинозвезд, приветствующих меня, только что сошедшую со ступеней автобуса в Лос-Анджелесе? Лимузинов с шоферами, проплывающих вдоль бульваров, усаженных пальмами? Особняков, окруженных огромными газонами? Инкрустированных бриллиантами тротуаров? Блеска и роскоши на каждом шагу?

То, что я видела из окна местного автобуса, ехавшего вдоль Сансет-бульвара, было серым и непримечательным: маленькие домики с потрескавшейся и начавшей обсыпаться краской; пожелтевшие от солнца герани и рабочие, усердно трудящиеся возле тротуаров.

Сняв меблированную комнату на Айвар-авеню в Голливуде, я спрятала мамин конверт под ящиком комода и пообещала не тратить деньги так легкомысленно, как делала это в Сан-Франциско.

Мне было уже девятнадцать лет, и я была преисполнена решимости стать настоящей звездой, чтобы компенсировать страдания разбитого сердца.

В первую очередь я отправилась на киностудию «Парамаунт». Ворота, отделявшие ее помещения от остального мира, выглядели именно так, как на экране.

— Я бы хотела пройти в отдел по отбору актеров, — обратилась я к охраннику.

— Вам назначено?

— Нет.

— В таком случае, мисс, сожалею, но не могу вас впустить.

Тогда я пошла в другие студии — «Уорнер Бразерс», «Коламбия Пикчерз», «XX век Фокс» и прочие, — но и там меня не пустили за ворота.

Нужно было выработать новую стратегию. Найдя в телефонном справочнике список театральных агентов, я решила посетить их всех, по алфавиту, и начала с офиса человека по имени Абель Аарон.

— На самом деле моя фамилия не Аарон, — признался мне лысеющий мужчина, пригласив в свой личный кабинет. — Но мой псевдоним гарантирует, что юные таланты, такие как вы, обратятся сначала ко мне. Прошу вас, присаживайтесь на диван.

Я была не настолько наивна, чтобы согласиться на такое собеседование, но, пройдя по всем агентствам по списку — «Бронштейн», «Тарелл ищет таланты» и «Новые лица», — столкнулась с тем, что оно является основным и единственным способом устроиться на работу. А поскольку мой ответ был неизменно «Нет, благодарю», я ее и не нашла.

Отказ от секса с агентами был не единственной причиной неудачи. Я просматривала объявления о вакансиях в местных газетах «Вэрайети» и «Голливудский репортер», но требовались только белые.

Я сходила в местный Чайна-таун, но там не оказалось ни одного ночного клуба.

К моим печалям добавились новые проблемы. Теперь я была совершенно одна, и некому было мне помочь. Мне надо было стать сильнее или «повзрослеть», как сказала Руби.

Я спала почти без одежды, пытаясь приучить себя к холоду, и из соображения экономии везде ходила пешком. Вспоминая о Руби и Джо, я отвлекала себя растяжкой и тренировками, стоя у спинки стула вместо станка.

Я говорила себе: и раньше доводилось преодолевать невзгоды, справишься и теперь. Однако жизнь не торопилась оправдывать мои ожидания. Чем хуже у меня обстояли дела, тем чаще я задумывалась о родителях и о том, почему я никогда не сдамся и не вернусь к ним.

Я часто спрашивала маму, как мы оказались в Плейн-Сити, и она рассказывала одну и ту же историю, связанную с моим рождением. Родители тогда жили в Сан-Франциско. Дела у них шли так хорошо, что они имели машину — одну из первых крытых фордовских моделей «Т». Разумеется, подержанную. Однажды на выходных они поехали в Себастопол[18] за яблоками.

— У меня внезапно начались схватки, — рассказывала мама. — Но поскольку они были редкими, я не волновалась. Мы потихоньку поехали назад, в Сан-Франциско, но когда добрались до Сан-Рафаэля, выяснилось, что мне надо немедленно ехать в больницу. Но в больнице нам отказали в помощи — сказали, что не станут лечить китаянку.

Какими нужно быть людьми, чтобы отказать в помощи рожающей женщине? Такими, каких я каждый день видела на улицах Лос-Анджелеса.

— Ты родилась на обочине, — говорила мама. — Вот потому у тебя такие беспокойные ноги. Мы смотрели на тебя, нашу драгоценную девочку, и твой отец сказал: «Она у нас не ходить будет, а танцевать!» Он уже тогда видел твой талант. И тогда же он решил, что нам надо переехать туда, где люди еще не привыкли ненавидеть китайцев. И мы поехали на восток.

В Плейн-Сити у нас сломалась машина. Папа оставил ее у дилеров Форда на Мейн-стрит и пошел искать гостиницу, но в этом крохотном городке гостиниц не было. Нас пустил к себе переночевать преподобный Рейнольдс из методистской церкви.

Со временем отец арендовал двухэтажное здание на Чиликот, второй по оживленности улице в городке. Мы поселились на втором этаже, а на первом папа сделал прачечную.

Он был настоящим мечтателем, поэтому потратил уйму денег на сверкающую неоновую вывеску: «Прачечная мистера Ли», — яркий свет которой заливал по ночам окно моей спальни. Но жизнь мечтателей полна разочарований. Это и произошло с моим отцом, и теперь я понимала его как нельзя лучше.

Родители ушли от культуры и традиций своего родного народа и попытались заменить их всем звездно-полосатым.

Я вспоминала детство, подружку Вельму, воскресные походы в церковь, танцы в студии мисс Миллер. Моя жизнь переменилась, когда я пошла в школу. Все разрушилось не сразу, потому что издеваться над людьми тоже нужно учиться.

Вельма подружилась с Илсой и Мод. И только сейчас я поняла, почему они держались вместе и почему всегда выбирали меня объектом для своих измывательств. Несмотря на невероятную красоту — светлые волосы, идеальная кожа, — эти девчонки были такими же аутсайдерами, как и я, и то, что внешне они могли сойти за «своих», не спасало. Когда Илса решила выйти замуж за Генри Биллапа, она явно не понимала, что, если бы этот Генри надумал встречаться с кем-то вроде нее, его родители костьми легли бы, чтобы положить этому конец.

Иногда, сидя в очереди на прослушивание, я вспоминала события одного дня. Я тогда училась в седьмом классе. У школьных дверей Вельма во всеуслышание говорила: «Грейс Ли считает, что станет кинозвездой». Известие мигом облетело всю школу, и тут началось! Генри Биллап изображал зубастого и косого китайца, владельца прачечной, виденного в кино, Гарольд Джонс ходил за мной следом, повторяя: «В зеркало посмотри! В зеркало посмотри! В зеркало посмотри!» — и хохотал. Со всех сторон доносилось: «Китай — вылетай! Китай — вылетай!»

Благодаря «злобной троице» я чувствовала себя изгоем, но эти страдания не шли ни в какое сравнение с тем, что причинял мне отец. Он бил нас с мамой, сколько я себя помнила. Со временем я стала главной причиной его раздражения, а мама ничего не могла сделать, чтобы этому помешать. Непонятно было, что вызовет его гнев. Я глянула в сторону окна прачечной, когда мимо шел какой-то мужчина? Я слишком долго разговаривала с клиентом, который зашел за рубашками? Я сделала громче радио, когда там зазвучала песня «И вот пришла любовь»? На мне слишком обтягивающий свитер?

Не помню, сколько мне было лет, когда мама рассказала, что у меня может быть иное будущее, помню только, что я была маленькой.

— Когда-нибудь ты уедешь отсюда, Грейс, — сказала она. — Когда мы будем в церкви в воскресенье, осмотрись вокруг. Ты увидишь, что лучшие люди уже отсюда уехали. А для того, чтобы ты смогла это сделать, тебе надо будет хорошенько поработать и отложить денег.

Так я и сделала. Я усердно трудилась в прачечной, сортировала, маркировала и складывала, заворачивала одежду в голубую бумагу, перевязывала свертки бечевой и обслуживала клиентов. За это отец платил мне два доллара в неделю.

— Это очень большие деньги, — бурчал он. — Учитывая, что мне самому приходится все стирать, сушить, крахмалить и отглаживать.

В студии мисс Миллер я получала по пять центов за каждого ученика, которого обучала на занятиях по вторникам и четвергам. Когда мама слегла с гриппом, я взяла на себя торговлю рисовым вином с черного хода нашей прачечной. Клиентам я нравилась, и они платили приличные чаевые.

Этим летом прихожанки методистской церкви наняли нас с мамой для изготовления бумажных стаканчиков, по два цента за дюжину, для лимонада, который должны были продавать на большой городской ярмарке. Работа была монотонной и сложной, но позволяла откладывать деньги.

Я давно планировала отъезд, но последнее избиение вынудило меня поспешить.

Отец называл нас с матерью шлюхами и мог бы меня убить, если бы мистер Таббс не зашел к нам за пинтой вина и не оттащил отца от меня.

В тот вечер я подождала, пока родители уснут, и собрала свой чемодан в свете вывески прачечной. Тихонько спустилась к двери, ведущей на улицу. Уже почти дойдя до нее, я услышала голос матери.

— Грейс, — позвала она меня со ступеньки между этажами.

Попалась. От этой мысли у меня все сжалось внутри.

— Ты уходишь, — произнесла она, поднимаясь на ноги. — Я знала, что ты уже готова.

— Откуда?

— Я же твоя мать. Я хорошо тебя знаю.

— Я не могу здесь оставаться…

— Понимаю. Здесь тебе опасно. — Она немного помолчала, затем торопливо продолжила: — Попытай счастья в Сан-Франциско.

К горлу подкатил ком. Мисс Миллер подала мне ту же идею, когда дала рекламу готовящейся выставки.

— Пора тебе узнать правду. Я приехала в эту страну, когда мне было пять лет, и познакомилась с твоим отцом как раз в тот момент, когда он собирался в Китай за женой традиционного воспитания. К тому времени мне было уже двадцать пять лет, и я считалась старой девой. Я сказала ему, что не знакома ни с китайскими традициями, ни с культурой. Но он все равно взял меня в жены. Мы отправились в поселок для лесозаготовителей, где ты и родилась на следующий год.

Я очень любила ее, и часть меня желала узнать больше, но она слишком долго говорила, а мне пора было идти. И я снова двинулась к двери. Она схватила меня за руку.

— Подожди! — взмолилась она. — Ох, Грейс, мне так много надо тебе сказать!

Я замерла на месте. Если отец нас услышит…

— Грейс, главное, запомни: женщина должна беречь себя. Не позволяй себе зависеть от мужчины! — Сейчас, вспоминая эти слова, я кляла себя, что не прислушалась к ним. — Никогда не полагайся на мужа. Сейчас тебе надо бежать, но я надеюсь, что придет день, когда ты перестанешь спасаться бегством.

От навернувшихся слез у меня все поплыло перед глазами. Мама не просто отпускала меня — она давала советы на будущее.

— Поспеши! — сказала она и вложила мне в руку пачку купюр. — Здесь семьдесят два доллара.

Вместе с моими сбережениями это составляло сто пять долларов.

— Едем со мной, — с тревогой позвала ее я.

Глаза мамы наполнились слезами.

— Не могу.

— Ты освободишься от него.

Мама покачала головой.

— Не получится. Денег едва хватит тебе одной.

Ее пальцы ласково коснулись моей мокрой от слез щеки.

— А теперь поезжай и не оглядывайся. И не пиши мне. Он не должен узнать, где ты. — Мама пошла к лестнице, ведущей в спальню, остановилась и еще раз посмотрела на меня. — Я почти не помню свою мать, но ее последние слова крепко засели у меня в памяти. Она сказала: «Если разбогатеешь, не трать все без остатка и не гонись за всеми возможностями». — Затем вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

Я выскочила на безлюдную улицу, неся в одной руке чемодан, а другой придерживая ноющие ребра.

Спустя несколько минут я добралась до студии мисс Миллер. Была уже середина ночи, и у нее не горел свет. Я поднялась по лестнице, постучала в дверь и стала ждать.

Она почти не удивилась, увидев меня на пороге. Я нервно ждала, пока она оденется и возьмет ключи от машины. Мы проехали двадцать четыре мили до автовокзала в Коламбусе.

— Береги себя, — сказала она, сажая меня в автобус. — И пришли мне открытку с выставки.

Мы обнялись, и она заплакала. Эта женщина была для меня не просто учителем танцев. Она учила меня концентрировать волю и внимание, помнить, что за пределами Плейн-Сити существует жизнь, и всегда верить в себя.

Я смотрела в окно автобуса до тех пор, пока мисс Миллер не исчезла из виду. Потом выпрямилась и сложила руки на коленях. Я обещала матери не оглядываться, но это не означает, что я выброшу из памяти минуту, пропитанную любовью и добротой, которую она мне подарила. Ее смелость и самопожертвование помогли мне продержаться. Я выдержала в Сан-Франциско, справлюсь и в Лос-Анджелесе.

Мне надо было показывать себя, поэтому иногда я просто танцевала на улице возле ресторанов «Браун Дерби» или «Массо и Франк». Ко мне пару раз подходили мужчины и предлагали работу в кино. Довольно быстро я поняла, что это ловящие момент голливудские авантюристы. Мне как-то даже сказали что-то вроде: «У меня есть кремового цвета „крайслер“ с красными сиденьями. Поехали ко мне, я тебя послушаю!» Руби точно не упустила бы такого шанса побывать в бунгало на холмах, но я не стала этого делать.

Во время просмотров я слышала разговоры претенденток об уроках танцев, актерского мастерства, вокала и владения речью, чтобы говорить, как элита Голливуда.

Я потеряла комнату, потому что вовремя не внесла плату. Хозяин запер дверь и не впускал меня туда, хоть я и говорила, что могу сразу все оплатить. Раз у меня были деньги, почему же я довела ситуацию до такого печального финала? Вот только я поклялась себе не тратить деньги из неприкосновенного конверта. Я точно знала, что стоит только начать, и покатится.

Я была разбита неудачей. Дважды в неделю я ездила на автобусе в Чайна-таун, где в кафе «Сэм Юэнь» на Аламеде могла купить миску супа, салат, три кусочка свинины с рисом и овощами и большой кусок яблочного пирога со стаканом молока за двадцать центов. Такой плотный обед давал мне возможность продержаться день или два. В остальное время я ела сэндвичи с майонезом.

Антияпонские настроения здесь были так же сильны, как и в Сан-Франциско. Каждый раз, когда меня просили пожертвовать деньги на содержание детей, ставших сиротами в результате войны, я сразу вспоминала Руби. Что бы я ни делала, как бы ни сопротивлялась, как бы ни истязала себя тренировками, я не могла избавиться от воспоминаний о той ночи, и она снова и снова вставала у меня перед глазами. Чем хуже у меня обстояли дела в Лос-Анджелесе, тем сильнее я винила себя в том, что произошло с Джо. Он же никогда не воспринимал меня так, как я его. Он наверняка считал меня кем-то вроде младшей сестры Руби, поэтому и водил на «Волшебника страны Оз». Разве молодые люди не возились с младшими сестрами своих девушек, не покупали им сладостей, чтобы впечатлить самих девушек, которые им нравились? Я же тогда все видела, только не позволяла себе этого признать: как он всегда смотрел на нее, с какой слегка утомленной интонацией говорил «А, ты опять? Здорово!», как они вместе сидели на протяжении всех трех шоу в «Запретном городе». Я думала, что он приходил в клуб ради меня, оказалось — ради Руби. Мне все еще было больно, но теперь я во всем винила себя, и это меня убивало. Дело в том, что в ту ночь Руби сказала правду: они не хотели причинить мне боль. Я вела себя как влюбленная дурочка, а они щадили меня, надеясь, что я скоро повзрослею и можно будет сказать мне правду. На первых порах я эту правду принять бы не смогла, как и получилось. А теперь я была в чужом городе, одна, без друзей и без денег. Права Элен — у всего есть свои последствия. Не следовало уезжать из Сан-Франциско, но вернуться было невозможно и даже написать Элен стыдно. Мне было страшно одиноко, но заводить новых друзей не хотелось. От голода у меня путались мысли, и в этом состоянии я убедила себя, что бедному человеку, который, как я, не знает, когда поест в следующий раз, друзья не по карману.

В июле, пробыв в Лос-Анджелесе пять месяцев, я потеряла сознание на уроке балета.

— Я просто устала, — сказала я маэстро Колмакову, когда открыла глаза и увидела его склонившееся надо мной лицо. Когда ты беден, то стараешься об этом никому не говорить.

— Ты хорошо танцуешь, — сказал маэстро, помогая мне сесть. — Но ты не должна забывать, что тело — это твой инструмент. Ты должна беречь его и заботиться о нем. Если у тебя есть красивая машина, но ты не заливаешь туда бензин, она никуда не поедет. А если ты в свой «линкольн» с откидным верхом зальешь дешевый бензин, то испортишь мотор. Мы с женой и сыновьями живем в четырех кварталах отсюда. Придешь сегодня к нам на ужин, или завтра я тебя на занятия не пушу.

Он ничего не хотел взамен. Я вспомнила, что такое человеческая доброта.