Флорис - любовь моя

10

— Флорис, Флорис, — кричал Адриан, — ты должен слушаться меня, ведь это я атаман казачьего полка!

Мальчики играли в войну в большом парке. Имение Дубино, подаренное Петром Максимильене, находилось недалеко от Санкт-Петербурга.

Собственностью Максимильены были и несколько сотен — крепостных, но она всех их освободила, ибо не желала владеть рабами. Крестьяне обожали ее и называли «наша матушка».

Флорис, забравшись на дерево, крича, отбивался от Адриана деревянной саблей:

— А я атаман татарского войска, и мы тебя сильнее.

Флорис и Адриан были одеты в теплые полушубки, в собольи Шапки, закрывавшие уши, и высокие меховые сапоги. Носы у мальчишек покраснели от холода, но они этого не замечали и ожесточенно сражались на фоне белоснежных, бесконечных, загадочных и странных полей, на просторах которых лишь изредка попадались деревья. У Флориса и Адриана имелась собственная армия из сыновей мужиков — и крестьянские дети слепо подчинялись своим предводителям. Те устраивали смотр своему войску, что очень забавляло Петра, часто гостившего в Дубино. Царь уже начинал учить ребятишек верховой езде, сабельному бою и стрельбе из пистолета. Максимильена, правда, говорила, что они еще малы для таких свирепых игр, но Петр лишь посмеивался.

Элиза, высунувшись из окна, крикнула:

— Дети, быстрее идите обедать.

Адриан с Флорисом вихрем помчались в столовую, где их ожидала мать, и бросились к ней в объятия.

— Здравствуйте, матушка!

— Здравствуйте, дорогие мои, садитесь за стол.

— Мама, — сказал Адриан, — вот уже неделю, как мы уехали из Санкт-Петербурга, а барон Михайлов все не выберется нас проведать…

— Я его тоже жду, — заявил Флорис, — мое войско делает большие успехи. Вообще, с ним гораздо лучше! Он разрешает мне есть руками, а вы, мама, запрещаете!

Максимильена с нежностью улыбнулась, любуясь красавцами сыновьями. Для своих семи лет Флорис был очень рослым, почти таким же высоким, как Адриан, хотя тот был старше на три года. У Флориса были отцовские глаза — черные и блестящие, его же чарующая улыбка, темные кудри, благородство и, увы, вспыльчивость. Адриан же своим упорством напоминал мать — как она ни приглядывалась к старшему сыну, ей не удавалось обнаружить ни малейших признаков сходства с Амедеем, ибо волосы у Адриана были золотистые, глаза карие и очень живые, а лицо — в веснушках. Иногда Максимильена вспоминала мужа. Петр рассказал ей, как он погиб, зарезанный графом де Горном. Несмотря на все грехи Амедея, Максимильена часто упрекала себя в том, что растит сыновей во лжи — это претило ее правдивой натуре. В самом деле, Флорис и Адриан считали себя детьми графа де Вильнев-Карамея, погибшего на войне. А на Пьера Михайлова смотрели как на лучшего друга матери. Они не ведали, что это царь, а Флорис даже не подозревал, кто его истинный отец.

В столовую вошел Федор Тартаковский и сказал по-русски (Максимильене удалось выучить этот язык, а дети изъяснялись на нем совершенно свободно):

— Господин барон приехал, он уже у ворот парка.

Верные слуги Максимильены уже привыкли хранить тайну и не раскрывали инкогнито царя.

Максимильена и дети бросились на крыльцо; они увидели, как сани Петра, обогнув заснеженную лужайку, мягко подкатили к ступеням дома. Мальчики с радостным криком бросились в объятия гостя, который подхватил обоих на руки. К Максимильене он поднялся бегом и расцеловал с нежностью.

— Почему вы так долго не были у нас, Петрушка? — спросил Флорис.

— Видишь ли, мой мальчик, я был очень занят, но теперь останусь с вами на несколько дней, пока не уговорю твою мать совершить одно важное дело… а затем мы вернемся в Санкт-Петербург. Просто умираю от усталости, — добавил Петр, со вздохом опустившись в кресло возле огромной изразцовой печи.

Максимильена с тревогой посмотрела на него — за восемь лет она ни разу не слышала, чтобы он жаловался на усталость. В свои пятьдесят лет Петр оставался все тем же красавцем, с которым она познакомилась в замке Мортфонтен — лишь на висках появилась седина, а вокруг глаз морщинки. О каком это важном деле собирался он говорить с ней?

— Петрушка, — воскликнул Флорис, — сегодня утром моя армия разбила войско Адриана.

— Неправда, лгунишка!

— Я лгунишка?

И Флорис в бешенстве сцепился с Адрианом. Братья стали кататься по полу, осыпая друг друга тумаками. Максимильена хотела разнять сыновей, но Петр остановил ее:

— Брось, пусть дерутся! Это значит, что они любят друг друга. Знала бы ты, какими плюхами обменивались мы с Ромодановским! А ведь он мой единственный друг, и больше я никому не доверяю.

— Как же так, Пьер? — прошептала Максимильена. — А я?

Петр с нежностью обнял ее.

— Прости, любовь моя, ты просто часть меня самого, и я приехал сюда, чтобы доказать это.

Повернувшись, он взял на руки Флориса и Адриана.

— Довольно, ребятки! Я хочу покатать вас в санях вместе с вашей матерью. Это будет чудесная прогулка. Будете хорошо вести себя, позволю править лошадьми.

С радостным криком мальчики бросились к Элизе, требуя скорее нести шубы, а та в ответ проворчала:

— Что за страна такая! Нет спасения то от холода, то от жары; мало того, — добавила она, покосившись на Федора, подававшего шубу царю, — здесь еще и по-французски не говорят!

Элиза ворчала, не переставая, все восемь лет, но ни за что на свете не уступила бы свое место никому другому, ибо души не чаяла в детях и Максимильене, которых окружила ревнивой заботой. Зато Федора она по-прежнему не выносила, хотя тот ничем не заслужил подобного отношения. Грегуар пытался научить казака французскому, но без всякого успеха. В свою очередь, Федор обучал старика русскому — результаты были столь же плачевны.

После бакинской кампании Ли Кан остался при Максимильене и мальчиках и учил их всем известным ему языкам. Надо сказать, что Флорис и Адриан оказались куда более способными учениками, нежели Федор и Грегуар. Однако казаку тоже нашлось дело — он учил ребят верховой езде и рукопашному бою. Дети уже ни в чем не уступали маленьким казакам. Из всех слуг только Блезуа с Мартиной держались свысока: они любили рассказывать изумленным мужикам, что в Париже мостовые сложены из алмазов.

В эту зиму на Балтийском море появились глыбы льда, а снега выпало необычайно много. Окаймленная сугробами дорога из Дубино в Ригу была хорошо накатана, и тройка черных лошадей, которой уверенно правил царь, неслась во весь опор. Максимильена прижималась к Петру, дети же вопили от восторга.

— Петрушка! — орал Флорис. — Быстрее, еще быстрее!

— Тебе станет страшно, Флорис.

— Никогда! Я ничего не боюсь, как вы!

Петр, подмигнув Максимильене, шепнул:

— Какого же молодца ты мне родила!

Максимильена порозовела от счастья, ибо рядом находился ее любимый. За восемь лет их страсть не остыла — напротив, разыгралась еще более. Петр остановил сани на пустынном берегу Балтийского моря; дети принялись играть в салочки, а царь привлек к себе Максимильену.

— Не устану благодарить тебя, любовь моя, за счастье, которое ты мне подарила. Не жалеешь, что поехала со мной в Россию?

Максимильена посмотрела на него с удивлением.

— Жалею? Дорогой мой, как ты можешь говорить такое? Я никого не любила, кроме тебя, и, клянусь, никого уже не полюблю.

— Максимильена, я хочу сообщить тебе важную новость. Ты отправишься со мной в Петергоф. Я развожусь с императрицей, ты станешь моей женой, а Флорис будет провозглашен наследником.

— Но, Пьер, — прошептала Максимильена, бледнея, — зачем нужно все так резко менять после восьми лет счастья?

— Да, любовь моя, я бесконечно благодарен тебе за это… и за нашего прекрасного сына!

Флорис бегал вдалеке, и его темные кудри развевались на ветру. Максимильена помимо воли подумала: «Какой бы из него вышел красивый царевич!»

Но тут она вспомнила убитого Алексея. Нет, ей не нужна корона, которая угрожает счастью!

— Пьер, я не понимаю. Ты уже заговаривал об этом со мной, тогда, после… после…

— После смерти Алексея. Это так, дорогая, но я не хотел тебя принуждать, а ты была слишком потрясена. К тому же я должен был разоблачить убийцу моего сына.

Максимильена вздрогнула: она-то знала, всегда знала, кто приказал убить Алексея, но никому об этом не говорила… кроме императрицы. Однажды Элиза, подавая Флорису бульон, по оплошности выронила чашку — одна из собак бросилась вылизывать пол и вскоре сдохла в страшных муках. Максимильена, узнав об этом, поняла, что императрице удалось подкупить кого-то из мужиков, поскольку слуги были вне подозрения. Тогда она пригласила к себе Меншикова, и князь немедленно примчался, не помня себя от радости. Однако Максимильена быстро покончила с его глупыми надеждами, объявив:

— Князь, соблаговолите передать императрице, что я желаю увидеться с ней наедине здесь, в моем доме. Если она откажется, скажите, что мне известно все об убийстве в Петропавловской крепости. Пусть приезжает быстрее, иначе об этом узнает и царь.

Меншиков удалился в ярости: эта столь кроткая на вид женщина осмелилась приказывать императрице, а с ним, князем, обошлась как с последним из своих слуг. Мысленно он поклялся, что отомстит: настанет день, когда француженка будет принадлежать ему! Екатерина, выждав, когда Петр уехал на несколько дней в Москву, скрепя сердце, отправилась вечером к Максимильене в простой карете без гербов. Максимильена с ледяной вежливостью предложила ей заключить соглашение:

— Я знаю, что по вашему приказанию убили царевича Алексея: он сам сказал мне об этом перед смертью. Знаю также, что вы хотели отравить моего сына. Откажитесь от всех попыток навредить моим детям, и я ничего не скажу царю. В противном случае вас ждет разоблачение. Со своей стороны, могу обещать вам, что не буду просить царя о разводе с вами.

Екатерине пришлось принять эти условия. В Петергоф она вернулась в ярости, но в последующие семь лет ничего не предпринимала против Максимильены. Теперь же, когда Петр сам принял решение о разводе, Максимильена в смятении спрашивала себя, как поступить.

— Пьер, к чему такая спешка?

— Я долго колебался, как и ты. Меня терзала мысль о разводе с женщиной, родившей мне прелестных дочерей. Я их очень люблю, особенно Елизавету. Я согласился даже на то, чтобы она утаила происхождение Флориса. Твой сын считался бы незаконнорожденным, и это было бы мучительным для тебя.

— Пьер… — прервала его Максимильена, смертельно побледнев.

— Нет, не перебивай меня, дорогая. Официально Флорис является сыном графа де Вильнев-Карамея, что для него гораздо лучше, ибо до сих пор я не мог его признать. Теперь все изменилось: я знаю, кто приказал убить Алексея.

— Пьер!

— Да, знаю! На это у меня ушло семь лет. Она убила его руками Вильяма Монса. Я давно их подозревал, а сейчас мой верный Ромодановский добыл доказательство убийства. Пока мне не известно, причастен ли к преступлению Ментиков, но в любом случае месть моя будет ужасной!

— Пьер, мне страшно!

— Тебе нечего бояться, Максимильена. Я уже приготовил указ, дающий мне право самому выбирать наследника. Им станет Флорис, а ты будешь царствовать вместе со мной. Мне давно следовало на это решиться. И я намерен действовать быстро.

— Но почему? Разве нам что-то угрожает?

— Кто знает? Я не забыл предсказания цыганки в твоем замке, во Франции.

— Какое предсказание? Ты никогда мне об этом не рассказывал.

— Старая колдунья узнала меня и догадалась о нашей любви. Но она предупредила, что жить мне осталось только восемь лет. Восьмой год уже начался, и это меня тревожит, хотя в подобное я не очень верю. В любом случае, мы едем в Санкт-Петербург, где ты вместе с детьми займешь место в моем дворце. Покои для вас уже приготовлены. Через неделю я устраиваю бал в твою честь, и ты будешь официально представлена двору. Ты станешь императрицей, а Флорис царевичем. Алексей же получит наконец отмщение.

11

— Это ты, дорогой Вильям?

— Да, ваше величество.

Екатерина сделала знак своим фрейлинам, и те мгновенно исчезли. Красавец Вильям Монс вошел в комнату с улыбкой на устах — Екатерина вернула ему свою милость, и он вновь превратился в ее фаворита.

— Мы одни, ты можешь говорить.

— Екатерина, вы готовитесь к балу?

— Как видишь.

— Я очень беспокоюсь. Вот уже несколько дней при дворе шепчутся, что царь дает этот бал в честь француженки.

— И что же? Разве это означает развод? Подобные толки ходят вот уже семь лет, но корона по-прежнему украшает мою голову, а голова все так же крепко сидит на плечах.

— Мне не по себе. Я видел царя, он в отвратительном расположении духа. Если ему станет известно…

— О чем? Что ты мой любовник? Он давно об этом знает.

— Нет, не об этом… — произнес Вильям Монс, понизив голос. — Я имел в виду царевича, которого мы…

— Заткнись, идиот, ты сам не знаешь, что говоришь. Из-за твоей болтовни мы можем угодить на плаху. Перестань дрожать и иди ко мне, я тебя утешу, — сказала Екатерина, обнимая его.

В объятиях императрицы Монс почувствовал себя в безопасности и подумал, что она права. Прошло семь лет — чего теперь бояться?

Екатерина, взглянув на него, расхохоталась:

— Глотни немного водки, это тебя подбодрит. Давай же, время у нас есть.

Вильям Монс, осушив три кружки подряд, расхрабрился и воспрял духом.

— Екатерина, вы же в парадном платье! Мне как-то боязно…

— Ничего, это даже забавно, только смотри не помни, — сказала императрица, усаживаясь на край постели и задирая широкую юбку.

По непонятному капризу природы эта рыжая толстуха нравилась Вильяму Монсу. Если для Меншикова близость с ней превратилась в тяжкую необходимость, то развращенного до мозга костей Монса тянуло к Екатерине, ненасытной в своих любовных играх. Она была неистощима на выдумки: порой приглашала даже публичных девок, чтобы развлекаться вместе, и Монсу все это очень нравилось. Иногда внимание ее привлекал красивый солдат из дворцовой стражи — в этом случае она проводила ночь с двумя мужчинами. Случайные любовники, опасаясь расправы, держали язык за зубами, и о шалостях императрицы никто не подозревал.

— Надеюсь, ты не оцепенел от страха, Вильям?

Монс, дрожа от возбуждения, не отвечал — он спешил доказать, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. Царица, опираясь на локти, старалась держать голову прямо, чтобы не помять пышную прическу, увенчанную короной. Протянув руку, она дернула за шнурок: занавески раздвинулись, открыв огромные зеркала на потолке и на стенах.

— Приятно посмотреть на нас, Вильям.

Это бесстыдно обнаженное тело являло собой отвратительное зрелище. Она упиралась своими толстыми ногами в ковер, а задранная юбка почти закрывала ей лицо. Монс послушно выполнял все распоряжения, утоляя тем самым и собственную похоть. Наконец царица крикнула:

— Довольно! Теперь стань передо мной на колени.

Вильям Монс соскользнул на пол. Под его умелыми руками императрица затрепетала от наслаждения. Задыхаясь, она с восторгом вглядывалась в свои бесчисленные отражения; затем, схватив стакан с водкой, пролила ее себе на живот, а Монс стал вылизывать мокрые жирные складки, словно собака, и это вызвало у царицы приступ смеха. Захмелевший любовник выкрикнул:

— Я тебе нравлюсь, правда? Я делаю это лучше, чем другие?

— Да, мой красавчик, у тебя хорошо получается. Продолжай!

Кровь ударила Монсу в голову, и он бросился на Екатерину, но та грубо его отпихнула:

— Полегче, дурень, испортишь прическу!

Монс, — шатаясь, поднялся. Екатерина тоже встала, и они слились в объятии.

Утолив наконец свое желание, толстая Екатерина опустила юбку, как будто ничего и не было.

— Ну, застегнись, — сказала она Монсу, — ты доставил мне радость, я довольна. Пора идти, эти дураки ждут нас. Увидимся через полчаса на балу.

— Госпожа графиня де Вильнев-Карамей! — возгласил очень важный на вид камергер. Придворные, заполнившие все залы дворца в Петергофе, вытянули шею: наконец-то им будет официально представлена женщина, которую уже много лет любит Петр Великий. Максимильена выглядела чуть бледнее, чем обычно, — слишком уж стремительно развивались события. Царь с улыбкой смотрел на нее.

«Господи, до чего же она красива», — подумал он.

Даже живя в России, Максимильена продолжала одеваться по парижской моде, и все придворные дамы с завистью оглядывали ее элегантный наряд: платье из белого шелка с цветными вставками, пышные фижмы, шлейф, затканный серебряной и золотой нитью. Ромодановский, подойдя к ней, взял ее под руку и с поклоном обратился к царю:

— Государь, позвольте представить вашему величеству госпожу графиню де Вильнев-Карамей.

Максимильена сделала глубокий реверанс, а Петр подмигнул ей — его очень забавляла эта торжественная церемония. Придворные же чувствовали, что присутствуют при знаменательной сцене — этот бал явно затевался с какими-то серьезными намерениями.

Объявит ли царь о разводе с императрицей?

Об этом шушукались все, и, словно желая дать ответ любопытным, камергер возгласил, когда двери распахнулись в очередной раз:

— Ее величество царица.

Все головы повернулись к Екатерине. Та, увидев Максимильену, побледнела, и лицо ее исказила ужасная гримаса. Царь, подождав, пока Екатерина подойдет к нему, произнес, глядя ей прямо в глаза:

— Вы осчастливили нас, мадам, пожаловав на бал, хотя никто вас сюда не приглашал.

Оскорбительность этих слов была настолько очевидна, что Екатерина пошатнулась. А Максимильене, хоть она и знала, на какие преступления способна эта женщина, стало ее жаль.

— Впрочем, вы пришли весьма кстати, мадам, ибо вам предстоит узнать важную новость.

Екатерина испуганно озиралась в надежде встретить дружеский взгляд, но ни в ком не нашла сочувствия. Спокойный тон Петра пугал ее гораздо сильнее, нежели приступ гнева.

— Вы кого-то ищете, мадам? Уж не вашего ли любимца Вильяма Монса?

Екатерина в ответ пролепетала нечто невразумительное. По знаку царя солдат внес стеклянный сосуд, заполненный спиртом, и все присутствующие ахнули от изумления. А императрица с ужасом смотрела на окровавленную голову Монса — человека, с которым она предавалась любовным утехам четверть часа назад! Впрочем, горевать о его судьбе было уже поздно — царица с ужасом поняла, что сейчас решается и ее собственная участь… Но омерзительная голова невольно притягивала к себе взор, и Екатерина явственно читала невысказанный упрек в этих широко раскрытых глазах.

— Да, мадам, — продолжал Петр с холодным бешенством, — нам не слишком нравятся те из ваших друзей, кто семь лет назад частенько захаживал в Петропавловскую крепость. Все они понесут наказание.

Меншиков похолодел, ощутив лезвие топора у своей шеи, и посмотрел на Максимильену — она молчала, но на красивом лице ее угадывалась мука. Казалось, графиня взывает к милосердию. «Подумать только! — сказал себе князь. — Я не сумел понравиться этой прелестной женщине и предпочел ей жирную царицу, которую ждет неминуемая опала!»

В это мгновение Екатерина, страшась услышать свой собственный приговор, упала в обморок. Царь, бросив на нее презрительный взгляд, позвал двоих мужиков:

— Отнесите императрицу в ее покои.

Затем Петр повернулся к Максимильене и громко объявил:

— Мы счастливы, госпожа графиня, принимать вас в Петергофе и надеемся, что вы останетесь здесь надолго. На всю жизнь, если захотите.

Придворные переглянулись — сомнений больше не было, перед ними стояла будущая царица. Император добавил шепотом:

— Я тебя обожаю, прости, что тебе пришлось увидеть все это, но их следовало вразумить. Теперь они поняли, какие грядут изменения.

— Пьер, — тихонько проговорила Максимильена, — мне жаль императрицу, не будь с ней жесток.

— Не беспокойся, я просто вышлю ее в Польшу, а дочери мои, Елизавета и Анна, останутся с нами. Ты еще ничего не сказала Флорису?

— Нет, Пьер, я хочу, чтобы ты это сделал сам. Даже наш переезд в Петергоф — это уже большое потрясение для такого малыша.

Флорису и Адриану были предоставлены апартаменты в южном крыле. Мальчики лежали в постелях. Элиза, сидя рядом, напевала им колыбельную; Федор с Ли Каном стояли на страже у дверей. Флорис взглянул на Адриана, и братья поняли друг друга: начали зевать, всем своим видом показывая, что вот-вот заснут. Репертуар Элизы они знали наизусть и надеялись, что та по-прежнему принимает их за несмышленых младенцев.

— Адриан, — прошептал Флорис, едва за Элизой закрылась дверь, — хочешь посмотреть на бал?

— Еще бы! К тому же надо выяснить, не царский ли это дворец.

— Да что ты? Разве мама не сказала бы нам?

— Какой ты еще малыш, Флорис. В последнее время творятся очень странные вещи.

— Без тебя знаю! — воскликнул уязвленный Флорис. — Наверное, мама собирается выйти замуж за Петрушку?

— Об этом мне ничего не известно, но они, кажется, очень любят друг друга.

— Ты думаешь, Петрушка тоже на балу?

— Конечно. Пойдем посмотрим, только дай мне руку, Флорис, я не хочу, чтобы мы потерялись.

Они бесшумно вылезли из постелей и на цыпочках, путаясь в полах ночных рубашек, подошли к двери. Флорис, приложив палец ко рту, заглянул в замочную скважину и увидел спину Ли Кана.

— Адриан, надо искать другой выход.

Адриан, осмотревшись, взял руководство операцией на себя.

— Мы вылезем в окно, — объявил он.

Однако им, несмотря на все усилия, не удалось открыть высокую дверь, прикрывавшую заснеженный балкон.

— Ладно, — сказал Адриан, — раз так, давай разобьем стекло.

— Слишком много будет шума, — возразил Флорис. — Не забывай, это тайная вылазка: мы должны спастись бегством из замка Сатаны.

— О! — промолвил Адриан, лязгнув зубами. — Ты не думай, я совсем не боюсь.

— Очень хорошо, — продолжал Флорис, весьма довольный своей выдумкой. — Итак, нам нужно заключить договор с Сатаной: пусть откроет окно так, чтобы Ли Кан ничего не заметил.

Адриан уже успел взять себя в руки.

— Знаешь, — промолвил он хладнокровно, — когда заключают договор с Сатаной, подписывают его своей кровью.

— Неужели своей кровью?

— Разумеется, иначе ничего не будет. И это должна быть кровь самого младшего, — хитро добавил Адриан.

Флорис, не желая в том сознаваться, уже начинал трусить. Он сожалел, что заговорил о дьяволе, и спрашивал себя, как выпутаться из неприятного положения, не прибегая к помощи брата. Адриан, со своей стороны, был очень доволен игрой, но ему хотелось найти способ покончить с ней без пролития крови, ибо он обожал маленького братишку и понимал, что шутка зашла слишком далеко. Внезапно дверь с треском распахнулась под порывом неистового ветра. Адриан с Флорисом в испуге прижались друг к другу, думая, что это действительно совершил дьявол. Им было невдомек, что они ослабили шпингалеты, облегчив тем самым работу ветра. Федор и Ли Кан, стоявшие в коридоре, ничего не услышали, потому что все заглушала громкая музыка, доносившаяся из бальной залы. Адриан и Флорис, содрогаясь от холода и страха, не смели позвать на помощь. Впрочем, Флорис, возбужденный таким замечательным приключением, почти перестал бояться. Ему захотелось удивить Адриана, и он низко поклонился луне, сверкавшей каким-то необычным светом:

— Спасибо, дьявол, ты исполнил мою просьбу. Пошли, Адриан.

Адриан улыбнулся: его радовало, что братишка сыграл свою роль до конца. Будучи очень практичным, он сбегал за шубами и сапожками. Они быстро оделись и выскользнули на балкон. Стояла прекрасная ясная ночь. Через некоторое время они подошли к обледенелой террасе. Сквозь тяжелые занавески высокого окна пробивались лучи света. Из комнаты доносились стоны и рыдания. Флорис и Адриан, любопытные, словно кошки, подобрались поближе и прижались носами к стеклу. Увиденное ужаснуло их, однако они, как зачарованные, продолжали смотреть, не в силах пошевелиться.

12

Императрица, сотрясаясь от слез, сидела перед столиком, на котором стоял сосуд с головой Вильяма Монса.

— Я отомщу за тебя, клянусь, — шептала она.

Перед ней лежали три статуэтки из воска. Взяв самую большую из них, она медленно воткнула ей в грудь иглу, приговаривая:

— Умри первым, проклятый царь! Потом настанет очередь француженки и ненавистного мне Флориса.

Услышав чей-то крик, она подняла голову, но заметила за окном только два детских лица.

— Похоже, это дворцовые трубочисты. Однако будет разумнее на сегодня покончить с моей магией.

Адриан и Флорис побежали по террасе к небольшой двери, которой обычно пользовались мужики, приходившие счищать снег и лед. За дверью оказалась потайная лестница, и мальчики, держась за руки, вихрем помчались вниз, в большой коридор, освещенный несколькими факелами. Разговаривать братья все еще не решались; Флорис был особенно потрясен увиденным — он явственно услышал свое имя, но не вполне понял, что все это означает. Напротив, Адриан чувствовал, хотя и не мог объяснить почему, что матери и братишке грозит страшная опасность. Издалека то громче, то тише доносилась музыка, и Адриан решил идти на эти звуки. Пройдя через множество пустынных гостиных, они вышли наконец на балюстраду, уставленную горшками с цветами и нависавшую над бальной залой. Никто не заметил Флориса с Адрианом: пригнувшись и спрятавшись за растениями, они могли видеть всех. Им было так страшно, что даже перешептываться они не смели. В глазах у них рябило от блеска нарядов и украшений. Но вот в толпе разряженных придворных они увидели мать, перед которой лебезили, словно перед королевой. Едва взглянув на ее прекрасное улыбающееся лицо, они совершенно успокоились и вскоре, со свойственной детям беззаботностью, забыли о том, что увидели в окно.

— Посмотри, Флорис, рядом с мамой стоит барон Михайлов, — сказал Адриан.

— Петрушка и мама красивее всех, — заявил Флорис.

— Не могу понять, где мы, — добавил Адриан, которого уже давно мучил этот вопрос. — Дворец принадлежит Петрушке или царю?

Флориса это совсем не волновало — он во все глаза смотрел на сверкающие мундиры генералов.

— Когда я вырасту, стану офицером.

Адриан зажал ему рукой рот.

— Посмотри-ка на Петрушку, Флорис.

Петр, пребывая в очень веселом настроении, вдруг сделал оркестру знак остановиться.

— Принесите мне ножницы. Я заметил тут несколько бород, надо бы их остричь.

Наряду с выдиранием зубов это было одним из любимых развлечений царя. Несколько редких бородачей-бояр, задрожав, попытались спрятаться в толпе бритых придворных, чтобы спасти свое драгоценное волосяное украшение, ибо считали растительность на лице признаком мужского достоинства. Петр, смеясь, стал громко щелкать ножницами, которые только что передал ему Ромодановский. Взяв Максимильену под руку, царь громко произнес:

— Это вовсе не прихоть моя. Я хочу превратить Россию в современную страну, наподобие Франции или Голландии. Я хочу, чтобы все привыкали к европейским обычаям.

Подойдя к высокому боярину с длинной бородой и в длиннополом кафтане, царь ухватил его за бороду и в мгновение ока состриг ее.

— И не показывайся больше в Петергофе в этом бабском наряде, — сказал он несчастному. — Все слышали? Я желаю видеть мужчин бритыми, в камзолах и в коротких штанах.

Старый боярин (его звали Бутурлин) упал к ногам Петра:

— Государь, русские всегда ходили в кафтанах и носили бороду.

— Тебе известно, что я это давно запретил. Подчинись мне, и ты станешь моим другом.

— Слушаюсь, возлюбленный царь.

С этими словами Бутурлин склонился в низком поклоне.

Флорис и Адриан переглянулись. Какой занятный вечер! Значит, Петрушка был не кто иной, как царь! Флорис шепнул на ухо Адриану:

— Почему мама нам ничего Не говорила об этом?

— Быть может, она сама не знала, — ответил, подумав, Адриан.

— Но теперь-то она знает, как и мы, однако не выглядит удивленной.

— Ты прав, мы спросим ее об этом завтра.

Император продолжал безжалостно стричь бороды. Последний из бородачей стоял перед огромным окном, выходившим на широкую Неву, но царь даже не взглянул на него, ибо заинтересовался тем, что происходит снаружи. Светила яркая луна, и было видно, почти как днем. Неистовый ветер пригнал из устья Невы глыбы льда, и среди них прыгала на волнах рыбачья лодка. Гребцы выбивались из сил, и катастрофа казалась неминуемой.

— Боже мой, несчастные люди, — прошептала Максимильена, бледнея.

Петр тут же подозвал Ромодановского.

— Пошли шлюпы с солдатами, пусть помогут этим несчастным.

Князь, с первого взгляда оценив ситуацию, ответил коротко:

— Будет сделано, государь.

Флорис и Адриан, увидев, что все присутствующие столпились возле окон, решили покинуть свое убежище и пробраться в маленький коридорчик за балюстрадой: им тоже хотелось посмотреть, что же случилось. Путаясь в полах своих ночных рубашек, маленькие искатели приключений осторожно выпрямились — в этот момент царь, подняв голову, заметил их. Флорис приложил палец ко рту, умоляя глазами не выдавать их. Петр улыбнулся и слегка кивнул в знак согласия. Он взглянул на Максимильену — та ничего не видела, ибо была целиком поглощена ужасным зрелищем взбесившейся Невы и погибающей в ее волнах лодки. Царь снова перевел взгляд на сына и подмигнул ему. Адриан, обернувшись, заметил это и сказал Флорису:

— Он все такой же милый, хоть и стал царем.

Но Адриан немного загрустил, поскольку Петр обращался только к Флорису. Адриану и раньше казалось, что их дорогой Петрушка любит его чуть меньше, чем Флориса.

«Так и должно быть, — подумал он, — ведь Флорис такой маленький».

И он пошел впереди, ведя за руку брата. Добравшись до окошка в коридоре, они уткнулись в него носами, стараясь разогреть своим дыханием наледь. На берегу солдаты без большой охоты спускали на воду шлюпки, но всем вскоре пришлось вернуться. А несчастные рыбаки уже не могли управлять лодкой, которую заливала вода. Ромодановский прибежал с этим известием к царю.

— Государь, никак не удается отчалить. Люди боятся.

— А, трусливая свора! — вскричал Петр. — Сейчас я покажу этим недотепам, как надо браться за такое дело.

Максимильена, вздрогнув, вцепилась ему в рукав и зашептала:

— Умоляю тебя, не ходи туда.

— Ты хочешь, чтобы я дал этим беднягам утонуть?

— Нет, нет, Пьер, но пошли кого-нибудь, а сам не ходи.

Царь посмотрел на Максимильену, удивленный ее настойчивостью — никогда она не пыталась его удерживать.

— Не бойся, любовь моя. Сегодня вечером со мной ничего не может случиться, я слишком счастлив, — сказал Петр, целуя руку Максимильены, а затем добавил громко: — Госпожа графиня, приглашаю вас и весь двор посмотреть на спуск шлюпки в завершение бала.

Петр засмеялся и направился к выходу, подмигнув перед этим Флорису с Адрианом, которые неистово хлопали в ладоши. Князья, княгини, бояре, поспешно облачившись в шубы, вышли на заснеженные террасы, чтобы наблюдать это зрелище. Максимильена словно оцепенела в ужасном предчувствии несчастья. Она увидела, как Петр подбежал к солдатам и стал вместе с ними толкать лодку. Люди заметно приободрились, видя, как царь вошел в воду по шею, чтобы удержать шлюп на волнах, бешено бивших в борта.

— Ах, князь, — промолвила Максимильена, со слезами взяв за руку своего верного друга Ромодановского, — зачем он подвергает себя опасности ради этих рыбаков? Зачем, зачем он делает это?

— Он Петр Великий, и этим все сказано, — просто ответил Ромодановский.

Стоя в ледяной воде, Петр испытывал необыкновенную радость, борясь со стихией. Никогда еще он не чувствовал себя таким сильным и молодым. Ухватившись за борт, он прыгнул в лодку и протянул руку солдату, более смелому, чем другие, и оба принялись мощно грести по направлению к тонущему шлюпу. Несчастные рыбаки не умели плавать. Царь нырнул в черную воду и подхватил двух бедняг; он плыл, подобно Нептуну, рассекая волны грудью, и вскоре втащил мужиков в свою лодку. Затем вернулся за другими — те в отчаянии цеплялись за обломки разбитого суденышка. Так он спас их всех, одного за другим. Шлюп оказался битком набит людьми, и Петр испугался, что перевернет его, если влезет сам.

— Пусть кто-нибудь сядет на весла вместе с тобой, — крикнул он солдату, а я поплыву следом.

И Петр ухватился рукой за корму. Только тут он почувствовал, что промерз до костей; вдобавок у него мучительно болели сведенные судорогой ноги.

— Ничего страшного, — сказал он себе, — я сто раз купался в январе…

Берег был уже близко, и царь подумал: «Сейчас приму горячую ванну, и все будет в порядке».

Шлюпка пристала; солдаты, оставшиеся на причале, быстро вытащили ее из воды. Петр вылез без посторонней помощи. Ромодановский уже бежал к нему с шубой. Придворные толпились на террасах и балконах. Увешанные драгоценностями женщины дрожали от холода, ибо стояли в туфельках на снегу, но кричали от восторга даже громче, чем бояре. Повсюду раздавались крики «да здравствует царь!» Мужики подкидывали шапки в воздух. Екатерина в своих покоях слышала эти радостные возгласы, но оставила их без внимания, поскольку была очень занята, вымещая ярость на одной из служанок, которую колотила даже ногами.

Царь накинул на плечи шубу, поданную Ромодановским. Посмотрев наверх, он увидел маленькие фигурки Флориса и Адриана; он махнул рукой, словно отвечая на приветствия, но на самом деле жест этот он сделал детям. Затем он заметил Максимильену — она бежала к нему в бальном платье, с обнаженными плечами.

— Ты простудишься, любовь моя, — прошептал он.

Слезы, замерзшие на щеках Максимильены, походили на алмазы. Он услышал ее слова:

— Ты жив, Пьер! Боже, как я испугалась!

— Да, да, я жив.

И тут Петр почувствовал, что земля уходит у него из-под ног; любимый им Петергофский дворец бешено закружился перед глазами; вдруг возникли ставшие очень серьезными лица Флориса и Адриана — и он рухнул к ногам Максимильены и Ромодановского.

13

Все церкви были заполнены народом, возносившим молитвы за царя. Петр Великий умирал: он отчаянно боролся со смертью в своем дворце, силясь изгнать смертельный холод, цепко державший его в объятиях. В сознание он уже не приходил, и Екатерина изнывала в тревожном ожидании.

— Только бы он не успел назначить наследника!

Запершись с Меншиковым, она просчитывала, какие полки выступят на ее стороне.

— На всякий случай выдай им водки и удвой жалованье от моего имени, Александр.

Меншиков, посеревший от страха, безмолвно поклонился. Кто одержит верх? Так ли плох был царь, как утверждали?

Максимильена, сидя с детьми, ждала, когда позовет ее Петр. Каждый час к ней приходил с вестями Ромодановский. Она думала не о себе и не о своем будущем, а только о судьбе Флориса и Адриана. Пыталась вспомнить забытые уже молитвы, чтобы спасти любимого. Флорис с Адрианом не шумели, сознавая, что происходят очень важные события — это случилось в их жизни впервые. Поэтому и сами они никогда еще не были столь благонравными. Об их вчерашних похождениях никто не вспоминал, а они боялись задавать вопросы.

Вновь появился заплаканный князь:

— Максимильена, доктора сказали, что царь безнадежен. Вам надо приготовиться к бегству.

К бегству? Во взгляде Максимильены выразилось изумление — она явно ничего не способна была понять, и Ромодановскому пришлось слегка встряхнуть ее.

— Максимильена, императрица жаждет мести. Умоляю вас, выслушайте меня. Вернитесь же на землю!

— О, князь, я никуда не поеду. Вдруг он придет в себя? Я должна быть рядом. Сейчас при нем сановники. Но я хочу быть здесь, если он позовет меня.

И на лице Максимильены появилось хорошо знакомое Ромодановскому упрямое выражение.

— Да, я знаю, что вас не переубедить. Но позвольте мне по крайней мере распорядиться, чтобы собрали ваши вещи.

Максимильена равнодушно кивнула. Князь позвал Ли Кана, Федора и Грегуара:

— Пусть детей оденут, а женщины уложат вещи… их должно быть как можно меньше! Надо взять провизию и спрятать золото с драгоценностями. Дверь охраняйте. Никого не впускать, кроме меня!

— Что происходит, Верный Князь? — спросил Ли Кан.

— Царь умирает. Графине, а главное, малышу, угрожает месть императрицы, — промолвил он в ответ, обливаясь слезами.

Федор поклонился и решительно заявил:

— Ты можешь рассчитывать на нас, князь.

— Мы будем защищать ее до последнего вздоха, — добавил Грегуар.

Ромодановский, пристально посмотрев в глаза каждому из троих, произнес:

— Да, я верю вам, храбрецы!

И он бросился бегом к императорскому дворцу, к спальне, где все еще боролся за жизнь Петр. Часы шли за часами, невыносимо тянулось тревожное ожидание, и вот царь открыл наконец глаза; увидев склонившегося над ним верного Ромодановского, он прошептал:

— Максимильена… Флорис…

— Я немедленно пошлю за ними, государь!

— Нет… нет… времени не осталось. Слушай, — с этими словами царь схватил князя за отворот камзола, притянув его к себе, чтобы никто не мог подслушать, — я хочу, чтобы Флорис царствовал после меня… сейчас я подпишу указ, прикажи принести бумагу…

Ромодановский сделал знак одному из слуг, и он принес бумагу, перо и чернильницу. Силы Петра таяли, но в глазах по-прежнему угадывалась мощная воля.

— Слушай же, слушай, у меня мало времени… сокровище для Флориса… зарыто в Дубино, в оранжерее… возле кадок с апельсинами… под статуей Дианы… лук нужно повернуть к югу, тогда постамент повернется, и откроется лестница…

Царь задыхался, и шепот его уже больше походил на хрип:

— Там сокровище… ты сам решишь, когда… в этом подземелье… потайной ход… к Петергофу…

Предсмертный пот выступил на бледном лбу Петра, черты лица заострились, вокруг глаз появились черные круги.

— Скажи Максимильене… пусть простит… цыганка знала… про меня и про сына… бумагу, скорее бумагу.

Князь знаком подозвал графа Толстого и графа Шереметева, дабы те поддержали царя и выслушали его последнюю волю. Петр уже сипел; смерти он не боялся — с ней он встречался лицом к лицу на полях сражений. Он вновь видел Полтаву, схватку с Карлом XII, видел Баку, отчетливее всего Баку… черный цветок… дуэль с султаном Удемиком… Флориса… Максимильену… первую свою встречу с ней… Все проносилось перед ним с бешеной скоростью: Максимильена в Версале… на улице Кенкампуа… затем убитый царевич… и императрица, которую он не успел покарать. Петр попытался заговорить, отдать распоряжения, но из горла его вырывался только хрип. Ромодановский сунул ему перо между пальцев; царь дышал с трудом, но все же вывел своим крупным детским почерком: «Отдать все Ф…»

Перо выпало у него из рук. Присутствующие переглянулись. Какое имя хотел написать царь? Ромодановский сотрясался от рыданий.

— Говорите же, государь, назовите имя того, кому отдаете трон.

Петр смотрел на князя, но уже ничего не видел. На губах его блуждала улыбка — ему вновь привиделся Флорис, на балюстраде, среди цветов. Он подмигнул сыну, и все пропало — темнота навалилась на него. Бояре опустились на колени: «Царь умер, не назначив преемника». Ромодановский в последний раз взглянул на своего императора, своего друга, и закрыл ему глаза. Говорить никто не решался, но в царских покоях уже раздались причитания. Внезапно в спальню вошла в сопровождении Меншикова Екатерина, предупрежденная одним из своих шпионов. На лице ее была написана притворная скорбь. На улицах пьяные солдаты, карманы которых были набиты золотыми монетами, вопили во все горло:

— Да здравствует наша царица, пусть правит нами, ее желаем!

Сановники содрогнулись. Ни в одном королевстве мира жена не наследовала мужу. Кто-то осмелился назвать имя царевны Елизаветы, дочери Екатерины и Петра, однако императрица только усмехнулась в ответ:

— Посчитайте, сколько полков стоит за меня. Если надо, они вас всех перережут.

Бояре смолчали, стыдясь собственной трусости. Лишь один посмел встать и напомнить о сыне Петра от француженки. По знаку Екатерины боярина схватили и обезглавили на месте. Остальные, устрашенные этой расправой, тут же избрали Екатерину на царство: императрица, разыграв, как по нотам, свой спектакль, одержала полную победу. Царица наследовала Петру под именем Екатерины I; первым министром при ней стал ее любовник Меншиков.

Максимильена, оставаясь в своих покоях, еще ничего не знала — она стояла в ожидании у окна, смертельно бледная, без слез, и смотрела невидящими глазами на падающий снег. Элиза с Мартиной одели детей и зашили себе в платье все золотые украшения, которые сумели найти. Федор Тартаковский увлек в угол Ли Кана и Грегуара:

— Одному из вас надо ехать к гетману Саратову, чтобы предупредить о том, какая опасность грозит нашему маленькому господину.

Грегуар спросил удивленно, но, как всегда, очень вежливо:

— Отчего вы не хотите сделать это сами, Федор? Вы знаете дорогу, а это неблизкий и опасный путь. Придется пересечь всю Россию, вы же переносите холода лучше нас.

— Не могу. Я поклялся, что никогда не покину крестника гетмана и буду защищать его, пока жив. Я должен остаться здесь. Пусть едет один из вас.

— Тогда поеду я, — заявил Ли Кап.

— А почему не я? — спросил уязвленный Грегуар. — Вы считаете, что я не справлюсь с этим, Ли Кан?

— Почтенная Осмотрительность, ты не сможешь пробраться к гетману. Тебя схватят, ты не скроешь свой акцент. А меня примут не за китайца, а за татарина или за монгола. Кроме того, я молод и ловок, — добавил Ли Кан с широкой улыбкой, — и я умею лгать.

Грегуар что-то недовольно проворчал — он никак не желал смириться с прозвищем Почтенная Осмотрительность.

— Не обижайся, Почтенная Осмотрительность, — продолжал невозмутимый Ли Кан, — мы все очень дорожим твоим опытом, поэтому ты понадобишься Улыбке Лета и Майскому Цветку.

Грегуар заметно воспрял духом.

— Конечно, я понадоблюсь госпоже графине.

Федор повернулся к Ли Кану:

— Поговорили — и будет! Решено — едешь ты, Ли Кан. Постарайся незаметно выбраться из дворца. Не знаю, как это сделать, но ты что-нибудь придумаешь.

— Это мое дело, — с улыбкой подтвердил Ли Кан, — не беспокойся, Острый Клинок, я выберусь, но что дальше?

Федор взглянул на Ли Кана оценивающе. Да, именно этот чертов китаец с раскосыми умными глазами… пожалуй, только ему под силу справиться с таким делом.

— Выйдешь из Петербурга через южные ворота и зайдешь в крайний кабак с правой стороны дороги. Называется он «Серебряная шпага». Там спросишь Марину-Хромушу, хозяйку заведения, и скажешь ей пароль — «Украина и Романов». Хромуша даст тебе лошадь и еды на первые несколько дней. Из Царского Села поскачешь к Великому Новгороду и Твери, Москву объезжай стороной. Затем направишься в Тулу, оттуда в Курск, а там уже будет Киев. Когда окажешься на Украине, можешь уже ничего не бояться. Спросишь, где лагерь гетмана Саратова. Тебе достаточно будет произнести «Украина и Романов» — он поймет, что малыш в опасности. Гетман сам решит, что делать. В каждом городе заезжай в крайний кабак с правой стороны — там тебя будет ждать свежая лошадь, только не забудь сказать хозяину пароль. Ты все запомнил, Ли Кан?

— Я ничего не упустил, Острый Клинок. Суди сам: южные ворота, Марина-Хромуша, Царское Село, Новгород, Тверь, затем Тула в объезд Москвы, наконец, Киев. Я спрашиваю, где гетман, и говорю ему «Украина и Романов». Что скажешь? — с горделивой улыбкой произнес китаец.

— Ну, поезжай! В дороге не останавливайся, не спи, скачи во весь опор и обязательно найди гетмана, Ли Кан.

Ли Кан засмеялся и сказал:

— До скорой встречи, друзья.

Надвинув шапку поглубже и запахнув шубу, он взял свой длинный кинжал и бесшумно выскользнул из комнаты. Федор с Грегуаром подбежали к окну, чтобы посмотреть, удалось ли китайцу выйти из дворца. Они увидели, как тот присоединился к одному из полков, вопя гораздо громче других:

— Да здравствует наша добрая царица!

Охрана, не усомнившись в его преданности Екатерине, разрешила ему пройти, и вскоре он уже затерялся в толпе, окружившей Петергоф. Федор и Грегуар удовлетворенно переглянулись.

— Крепитесь, Максимильена.

Максимильена смотрела на Ромодановского отсутствующим взглядом, и князь испугался.

— Он умер с вашим именем на устах, но указ не успел подписать. Друг мой, вам надо спасаться бегством. Я пришел помочь вам.

Максимильена не двигалась, оцепенев от горя. Ее любимый не мог умереть — он был так силен, так полон жизни! Она не замечала ничего вокруг и с трудом понимала, о чем говорит ей Ромодановский.

— Пойдемте, Максимильена, — сказал князь, беря ее за руку.

Она покорно двинулась за ним, бесчувственная и словно мертвая. Флорис подбежал к князю:

— Ромо, от нас с Адрианом все скрывают! Что случилось?

Ромодановский посмотрел на Флориса, на его кудрявую голову, на черные глаза с зеленым отливом, так похожие на глаза умершего царя, и едва не зарыдал в голос — настолько поразительным было сходство мальчика с отцом. Он чуть было не ответил: «твой папа умер, молись за него». Но вовремя вспомнил, что Флорис ничего не знает.

— Ваш друг барон Михайлов, дети мои, покинул нас навсегда.

— Он уехал? Но почему? — спросил Адриан.

Князь не нашел в себе силы ответить на этот детский вопрос.

— Вам тоже придется уехать, может быть, когда-нибудь вы с ним и встретитесь, — добавил он, понизив голос.

Дети кинулись к матери.

— Скорее, мама, мы поедем за Петрушкой.

Максимильена подняла на них свои большие безжизненные глаза. Дверь распахнулась, и появившийся на пороге князь Александр Меншиков с первого взгляда понял, что здесь происходит.

— Вижу, вы собрались в дорогу, госпожа графиня?

— Меншиков, это касается только меня, — вмешался Ромодановский, — мне поручено отвезти графиню в Дубино.

— Значит, в Дубино? — насмешливо бросил Меншиков. Затем, сменив тон, он добавил жестко и сухо: — Князь Ромодановский, если вы дорожите своей головой, вам придется подчиниться. Мне приказано препроводить графиню де Вильнев-Карамей со всем ее семейством и слугами в Петропавловскую крепость.

Максимильена, казалось, не слышала; князь, сжав кулаки, заглянул в приоткрытую дверь. В коридоре толпились солдаты, и он понял, что в данный момент сопротивляться бесполезно. Жестом остановив Федора, который уже схватился за кинжал, он вежливо произнес, обращаясь к Меншикову:

— Я ничего не знал о решении нашей возлюбленной царицы. Воля ее для меня священна. Предоставляю вам полную свободу действий, дорогой князь.

И Ромодановский вышел из комнаты, а Меншиков озадаченно глядел ему вслед.

Две кареты с опущенными занавесками ожидали пленников у потайной двери дворца. Когда все расселись, Меншиков занял место рядом с Максимильеной, дав солдатам знак окружить оба экипажа.

— Как видите, мадам, все меняется. Вряд ли вы теперь заговорите со мной в прежнем тоне.

Холодная, как лед, Максимильена, даже не слышала, что сказал ей Меншиков. Все чувства ее умерли, она сознавала только одно: Пьер… Пьер умер.

Меншиков искоса взглянул на нее.

— Советую вам быть полюбезнее со мной. Императрица ни в чем мне не отказывает. Она приказала арестовать вас, и вам, равно как вашему сыну, конечно, грозит смерть. Но… если вы будете вести себя разумно, я, быть может, смогу добиться, чтобы дело ограничилось вашим изгнанием.

Говоря это, он смотрел на нее. Его всегда влекло к этой женщине, и ему было приятно чувствовать, что отныне он распоряжается ее судьбой.

— Станьте моей, — прошептал он. — Царь умер и не воскреснет! Мы с вами могли бы развлечься. Толстуха об этом не узнает, а я сделаю все, чтобы спасти вас.

Максимильена вдруг очнулась от своего оцепенения.

— Что вы сказали? — проговорила она еле слышно.

Меншиков счел это за кокетливый призыв продолжать. Он придвинулся к Максимильене и произнес, хихикая:

— Я предложил вам стать моей любовницей… Если вы согласитесь, все уладится.

Максимильена наконец поняла. Этот мерзавец хотел сделать ее своей любовницей и твердил, что ее любимый умер.

— Нет! — с криком отшатнулась она. — Я вас ненавижу. Пьер жив!

И она вцепилась Меншикову в лицо, исцарапав ему всю щеку. Князь, взвыв, схватил ее за руки.

— Гадина! — произнес он сквозь зубы. — Я мог бы вас спасти, но теперь вас закуют в цепи и бросят в темницу. Вам отрубят голову, а ублюдка вашего задушат.

Максимильена плюнула ему в глаза и лишилась чувств, представив себе эту ужасную картину — задушенного Флориса.

14

— Руки прочь, негодяи! — закричала Элиза стражникам, которым было поручено заковать пленников.

— Молчи, женщина, — тихо сказал Федор, — кричать бесполезно.

Флорис спросил шепотом:

— Где мама?

— Не знаю, сокровище мое, нас разлучили, но ты не бойся, старая Элиза с тобой.

Флорис гордо вскинул голову.

— Я не боюсь, и Адриан тоже. Но чего хотят эти люди, которые надели на нас цепи?

Элиза не смогла ответить. По знаку капитана Бутурлина, назначенного охранять их, мальчиков и слуг отвели в каземат. Мартина и Блезуа рыдали в объятиях друг друга, давая клятву, что поженятся, если сумеют выбраться отсюда живыми и если вернутся когда-нибудь в прекрасный замок Мортфонтен возле Санлиса. Грегуар старался во всем подражать Федору — оба хранили зловещее молчание, с презрением встречая насмешки солдат, подкупленных новой императрицей. Только Элиза не уставала поносить их, и охранники прекрасно понимали смысл ее слов, хоть она и изъяснялась по-французски.

— Грязные русские бандиты, вы даже говорить по-человечески не умеете! Дикари, и дикарями останетесь! Заковать в цепи таких честных людей, как мы, это неслыханно! Вы еще за это расплатитесь!

Под вопли старой няньки тяжелая дверь темницы захлопнулась, и несчастные узники переглянулись в отчаянии. Все произошло так быстро, что они еще не вполне осознали происшедшее. Они надеялись увидеть в крепости Максимильену, но ее нигде не было видно. Кузнец Надов вместе со своими помощниками заковал им руки и ноги в железные кольца, соединенные между собой толстой цепью. Надов, который был, в сущности, добрым человеком, на секунду заколебался, увидев маленьких мальчиков, но приказ капитана Бутурлина не подлежал обсуждению. Адриан и Флорис не проронили ни слова, ни единой слезинки во время этой унизительной процедуры, и стражники отвели глаза. Эти грубые люди, служившие в крепости, где пытка была самым обычным делом, не смогли вынести взгляда детей, закованных в наручники.

Каземат оказался довольно просторным, темным и сырым. Кроватей здесь не было — на пол бросили охапку соломы. Удрученные пленники бессильно опустились на земляной пол. Только Федор стал обходить камеру и выстукивать стены, прислушиваясь к звуку. Флорис и Адриан с интересом наблюдали за ним, хотя и не могли понять, чего он добивается.

— Тут все глухо, — сказал Федор, — стены толщиной в восемь футов! Даже и пытаться нечего.

— А ты хотел пробить дыру, чтобы мы могли найти маму? — спросил Флорис.

— Это было бы здорово, — промолвил Адриан и сердито посмотрел на Элизу, которая причитала:

— Увы мне! О Господи, Иисус милосердный, Мария, Иосиф, я всегда была доброй христианкой, Святая Дева, молись за нас и помоги нам в несчастье нашем…

Флорис нетерпеливо пожал плечами — к чему прерывать такой интересный мужской разговор!

— Элиза, перестань стонать и постарайся что-нибудь придумать. Нам нужно найти маму. Почему бы нам не известить Петрушку, что мы в тюрьме? Он нас спасет.

— Правда, царь, говорят, в отъезде, — добавил Адриан, — но ради нас он вернется. Что скажешь, Федор?

Федор и Грегуар в изумлении переглянулись: детям было известно, что Петрушка и царь — это одно и то же лицо, однако они явно не подозревали о его смерти. Ошеломленные Мартина и Блезуа перестали рыдать. Флорис с Адрианом почувствовали вдруг, что сами они и их слова имеют какое-то особое значение для этих преданных, но растерянных людей. До сих пор жизнь Флориса и Адриана протекала безмятежно, без всяких потрясений — они находились под защитой мамы, Петрушки и Ромо. Они шалили, дрались, играли, но все это осталось в прошлом: теперь, разлученные с Максимильеной, они ощутили свою ответственность и поэтому не плакали, хотя для детей в их возрасте это было бы вполне естественным. Они были хозяевами: именно им надлежало отдавать распоряжения, чтобы отыскать мать и выбраться из этого ужасного места… а потом, потом будет видно! Этот день стал для них переломным, оказав влияние на всю их жизнь.

Сквозь узкую бойницу, забранную двумя толстыми прутьями, в камеру проникал тусклый свет. Флорис взглянул на нее и обратился к брату, не обращая внимания на почтительно внимавших слуг:

— Надо посмотреть, что там.

Адриан важно кивнул. Его приводило в восторг это приключение, и он находил, что братишка держится здорово, невзирая на свой возраст.

— Федор, — властно произнес Адриан, — ты можешь подсадить меня? Я хочу посмотреть, что там.

— Нет, нет! — Вскричал Флорис. — Это моя идея, я и полезу!

— Ладно уж, — снисходительно улыбнулся Адриан.

Федор поднял Флориса на плечи; тот вскарабкался по стене, словно обезьяна, и уцепился за прутья.

— Как странно! — тихо проговорил Флорис, глядя вниз. — Посреди тюрьмы стоит большая церковь.

Крепость состояла из шести бастионов, окруженных огромными рвами. По невероятной иронии судьбы, Флориса и его спутников заключили в «царский бастион», который располагался с левой стороны от входных ворот. Из бойницы виден был не ров, в внутренний двор огромной крепости, в центре которого и в самом деле возвышался Петропавловский собор, выстроенный в причудливом голландском стиле. Когда царь строил крепость, он не предполагал, что она станет тюрьмой — ее назначением было защищать город со стороны моря.

Федор, кивнув, подтвердил слова Флориса:

— Я тоже слышал об этом соборе. Завтра там состоится погребение царя.

Казак прикусил язык, но было уже поздно. Адриан, посмотрев на него, спросил:

— Ты хочешь сказать, что царь умер, Федор?

— Барчук, я не знаю… я…

Флорис крикнул сверху:

— Что значит «умер»?

Элиза и остальные слуги молчали, и Федор выпутывался сам.

— Умер… гм… это значит, барчук, что он… что он надолго заснул.

— Нет, Флорис, — серьезно сказал Адриан, — это значит, что мы никогда больше не увидим Петрушку. Помнишь своего щенка Мишку? Он умер, мы его закопали, и он больше не вернулся к нам.

Флорис, по-прежнему держась за прутья, разрыдался — он никогда больше не увидит Петрушку! Потом ему почудилось, будто он слышит звучный голос царя:

«Если я поеду быстрее, тебе станет страшно, Флорис».

«Мне никогда не бывает страшно, Петрушка, я такой же, как вы».

Слезы Флориса мгновенно высохли. Он обратился к Федору, потрясенному мужеством мальчика:

— Продолжай, Федор, что произойдет завтра в соборе?

— Так вот, барчук, я слышал, как солдаты говорили, что царя похоронят в соборе и что по его приказу все Романовы будут погребены там в могилах из белого мрамора, украшенных золотыми орлами и увенчанных золотым крестом.

Элиза с раздражением поднялась с пола.

— Вам не надоело, Федор? Это все детская болтовня, и уж, конечно, не ваши золотые орлы освободят нас из темницы!

В этот момент Флорис, который, не упуская ни единого слова из разговора, продолжал вглядываться сквозь решетку, крикнул:

— Замолчите все! Я вижу Ромо, он идет по двору. Он посмотрел наверх, и я уверен, что он меня увидел.

В самом деле, князь Ромодановский в сопровождении многих бояр направлялся в собор, чтобы подготовить церемонию похорон, назначенных на следующий день. Он был очень взволнован, потому что знал, что пленников поместили в крепости. Но он никак не ожидал увидеть Флориса за решеткой бойницы — когда же это произошло, стал лихорадочно обдумывать, как поступить.

«Вероятно, их заперли в одном каземате. Лишь бы Флорис был не один!» Пропустив бояр вперед, он быстро написал несколько строк, затем, убедившись, что никто его не видит, поднял камешек, обернул его запиской и кинул Флорису. Тот, задыхаясь от возбуждения, ловко поймал послание и спрыгнул на пол. Гордясь собой, он снисходительно посмотрел на брата и слуг. Все с нетерпением обступили его. Флорис с расчетливой медлительностью развернул записку, совершенно забыв, что почти не умеет читать. Тщетно пытаясь разобрать непонятные строки, он понял, что без помощи Адриана ему не обойтись.

— Мне все ясно, — сказал он, — а теперь ты прочти это вслух.

Адриан, очень довольный тем, что и его заслуги получили признание, сурово оглядел своих.

— Читай же скорее, барчук, — попросил Федор.

— Поскольку Ли Кана здесь нет, я один могу прочесть то, что здесь написано, — важно промолвил Адриан.

— Сокровище мое, — возразила Элиза, — Грегуар умеет читать, но только по-французски.

— Зато ты не умеешь, и Мартина с Блезуа тоже! Сколько раз мама просила вас учиться вместе с Ли Каном, но вы бесстыдно увиливали! А ты, Федор, ты и по-русски не умеешь! Флорис — другое дело, он еще мал, — невозмутимо продолжал Адриан.

Слуги смущенно потупились, и лишь тогда Адриан, очень довольный произведенным впечатлением, сжалился над ними.

— Сегодня ночью, — громко прочел он, — когда из собора до вас донесется пение, вы будете спасены.

15

Темнеет. В последний раз царь плывет по великой Неве. Гроб стоит на носу корабля, задрапированного черными и золотыми полотнищами. За головным судном следуют траурные корабли с боярами и сановниками. Но императрицы и Меншикова здесь нет — объявлено, что они примут участие в завтрашней церемонии погребения. Зато лучший друг царя, верный князь Ромодановский, которому Петр Великий даровал титул, стоит на палубе в окружении личной охраны, в полном соответствии со своим высоким рангом. Народ безмолвно толпится на обледенелых берегах реки; слышен только похоронный звон колоколов и размеренные удары весел о воду, напоминающие такты траурного марша. В соборе молятся попы. Они будут петь всю ночь, а завтра гроб опустят в склеп — в присутствии императрицы и вельмож. Пока же тело царя принадлежит народу — людям разрешено проститься с покойным императором.

Максимильена в своей темнице потеряла всякое представление о времени. Ее заковали в цепи сразу же по прибытии в крепость, и капитан Бутурлин приказал отвести ей темный каземат в бастионе Меншикова. Петр Великий, питая слабость к своему прежнему любимцу, никак не желал поверить, что тот причастен к убийству царевича.

Максимильена бьется головой о влажные стены, с рыданием повторяя имя Пьера. Затем наступает апатия, и молодая женщина без сил опускается на земляной пол, не замечая окружающей мерзости. Ее терзает мысль о судьбе детей. Она не чувствует боли в руках, хотя наручники впиваются в кожу. Ее парадное платье разорвано в нескольких местах и покрыто пятнами. Волосы рассыпались по обнаженным плечам, и она зябко поеживается, хотя холода не ощущает. Внезапно в замке поворачивается ключ, тяжелая дверь открывается, и на пороге появляется капитан Бутурлин в сопровождении четырех солдат.

— Следуйте за нами, — говорит он.

Максимильена встает, и в голове ее проносится мысль: «Они хотят убить меня! Пусть так, Боже, но только спаси моих детей, моих любимых сыновей».

Максимильена бредет в цепях по темным коридорам, едва освещенным факелами. Солдаты окружили ее, как преступницу. Капитан Бутурлин с невольным восторгом смотрит на эту женщину, такую бледную, трогательно-хрупкую и прекрасную. Дважды он знаком показывает Максимильене, где нужно наклонить голову, чтобы не задеть низкий свод. На одной из лестниц Максимильена спотыкается, и Бутурлин, подхватив ее руку, шепчет:

— Князь Ромодановский помнит о вас.

Максимильена, пытаясь разглядеть в темноте лицо капитана, еле слышно спрашивает:

— Но кто же вы?

— Доверьтесь мне, мадам. Вам нужно выиграть время и удержать при себе Меншикова как можно дольше, чтобы у князя руки были свободны во время церемонии. Ментиков должен остаться с вами до тех пор, пока вы не услышите пение в соборе.

И капитан тут же кричит:

— Эй вы, помогите узнице!

Поднявшись по лестнице, конвой ведет Максимильену по другим коридорам — столь же темным, но не таким сырым. Бутурлин стучит в огромную дверь, и в ней открывается окошко.

— Приказ князя Меншикова! — отрывисто произносит капитан.

И он протягивает конверт с печаткой человеку, сидящему за окошком. Едва взглянув на печать, тот отпирает засовы и распахивает дверь. Максимильена оказывается в большом дворе, освещенном, как и вся крепость, сотнями факелов. Она сразу же узнает это место — именно здесь побывала она семь лет назад… Среди двора стоит так называемый Инженерный корпус; слева от него кордегардия, а напротив… прямо напротив Максимильена с ужасом видит плаху с топором и становится еще бледнее. Бутурлин насмешливо скалит зубы:

— Графине не нравится, ха-ха-ха!

Солдаты гогочут, Бутурлин же шепчет на ухо Максимильене:

— Простите, мадам, так нужно.

Затем кричит солдатам:

— Хватит ржать, пошли!

Максимильена вдет по двору, говоря себе: «Не надо смотреть. За кого они меня принимают? Внучка крестоносца не должна падать в обморок перед эшафотом. Если меня не убьют сейчас, Ромо нас спасет».

С этого момента Максимильена, словно во сне, совершает тот путь, который уже проходила однажды. Ее вводят в императорский бастион, и она узнает лестницу — по этим ступеням она поднималась, чтобы повидаться с несчастным Алексеем. Везде стоит стража, но юго-восточная сторона крепости не имеет ничего общего со зловещей тюрьмой, откуда вышел маленький отряд. В императорском бастионе, несмотря на его мощные стены, светло и уютно, ибо служит он резиденцией коменданта. Бутурлин, остановившись перед одной из дверей, стучит, и Максимильена слышит, как чей-то голос произносит:

— Входите!

Максимильена, не успев опомниться, оказывается с глазу на глаз с Меншиковым. Тот смотрит на нее, как кот, собравшийся поиграть с мышкой. Князь иронически кланяется со словами:

— Целую ручки, графиня. Хорошо ли вы провели ночь? Может быть, теперь я вам понравлюсь больше?

Максимильена почти не слышит, что ей говорят; озираясь вокруг, она шепчет:

— Покои Алексея, Боже мой!

— О да, знакомые места! Именно здесь бедный царевич покончил с собой.

— Замолчите! Его убили.

— Тише, мадам! Ваши выдумки вряд ли обрадуют императрицу.

Максимильена вновь обрела хладнокровие. Она понимала, что князь ее ненавидит, поскольку был с презрением отвергнут. При своей похотливости Меншиков отличался злопамятством. Максимильена вдруг увидела себя в зеркале: всклокоченная женщина с испачканным лицом, в разорванном платье, закованная в цепи. Меншиков поймал ее взгляд.

— Да, да, сегодня никого не прельстила бы французская графиня, элегантности и изяществу которой завидовал двор, не так ли?

«Зачем он приказал привести меня сюда? — спросила себя Максимильена. — Он хочет воспользоваться ситуацией, это ясно. А мне нужно выиграть время, так сказал капитан, тогда Ромо сумеет что-то предпринять и освободит детей. Что будет со мной, не так важно. Пусть они убьют меня, но я должна спасти Флориса и Адриана».

Максимильена с решимостью, которая внезапно пробуждается у самых кротких женщин, повернулась к Меншикову и смело взглянула ему в глаза. Затем она присела в церемонном реверансе.

— Монсеньор, — промолвила она с улыбкой, — я восхищаюсь вами, поскольку Россией будете управлять именно вы. Императрица, конечно, беспрекословно подчинится такому человеку, как вы, князь, и вы станете самым могущественным владыкой Европы. Я была бы счастлива отужинать вместе с вами.

Меншиков хотел ответить, но неожиданно для себя смешался. Он был сыном мужика, и вознес его на неслыханную высоту Петр Великий, ценивший в нем талант полководца. С императрицей Екатериной, которая сама была низкого происхождения, Меншиков чувствовал себя вполне свободно, Максимильена же всегда подавляла его своими аристократическими манерами и благородством облика. Угадав, что творится в душе князя, Максимильена поняла, что нашла верный тон. Величественно, словно в своем дворце на Мойке, она опустилась в кресло, думая: «Он не должен видеть, как я боюсь, иначе все погибло».

И она знаком велела ему сесть напротив. Цепи звякнули, но она промолвила любезно:

— Присядьте, князь, и поговорим.

Меншиков сел. Голова у него шла кругом — он был почти раздавлен словами этой женщины, так круто переменившей ситуацию. Он намеревался унизить ее, силой овладеть ею, а на следующий день отрубить голову, чтобы порадовалась и царица, — и вот он сидит перед ней, ведя светскую беседу.

— Быть может, вы предложите мне что-нибудь выпить, князь? — медовым голосом произнесла Максимильена.

Меншиков, поднявшись, зазвенел бутылками и вернулся с двумя бокалами вина. Один из них он протянул Максимильене и сказал злобно, посмотрев ей прямо в глаза:

— Предлагаю тост за погребение царя!

От скорби Максимильена едва не лишилась чувств, но мысль о детях помогла ей выдержать взгляд Меншикова и его жестокие слова. Засмеявшись, она сказала:

— Ах, князь! Не будь я в темнице, предложила бы вам чокнуться за смерть царя.

— Что это значит?

— Это значит, что Петр Великий мне порядком надоел. Уже давно я выделила среди прочих одного мужчину, которому не смела признаться в своих чувствах… поэтому и подчеркивала враждебное к нему отношение.

Меншиков встал перед молодой женщиной на колени.

— Максимильена, что это значит? Еще вчера в карете вы расцарапали мне лицо.

— Вчера за нами наблюдали солдаты, князь. Если бы я позволила себе забыться, об этом тут же донесли бы императрице, — сказала Максимильена, на ходу выдумывая подходящее объяснение.

— Да, да, — пробормотал князь, забыв обо всем на свете.

Он видел только Максимильену, ее обнаженные плечи и распущенные волосы. Она смотрит на него, приоткрыв рот, и он чувствует, что не может устоять перед такой красотой. Устремившись к ней, он вдруг поднимает ее на руки и бросает на кровать. На ту самую кровать, на которой скончался Алексей. Ментиков, опьяненный страстью и почти обезумевший от желания, что-то бормочет, пытаясь раздеть Максимильену, но она вскакивает и выскальзывает из его объятий.

— Так ты ломала комедию?

В Меншикове просыпается грубый мужлан. Полузадушенная Максимильена, отбиваясь от него, падает. В мгновение ока он оказывается на ней, хватает ее за волосы и рывком откидывает ей голову назад.

— Ты пыталась разыгрывать важную даму, но теперь ты ничто. Слушай меня! Я могу сделать с тобой все, что захочу. Ты закована и даже сопротивляться не можешь. Если мне будет угодно, я отдам тебя на потеху солдатам гарнизона.

У Максимильены нет больше выбора.

«Этот человек сошел с ума, — думает она. — Если я попытаюсь вырваться, он совсем одуреет от похоти, и тогда все погибло».

Посмотрев на него, она находит в себе силы улыбнуться.

— Александр, вы красавец. И вы уже давно мне нравитесь, — говорит она.

Лгать ей легко — достаточно вспомнить о сыновьях. У нее только одна цель — выиграть время. Меншиков от удивления вдруг успокаивается.

— Значит, вы решились быть со мной поласковее?

— Да, князь, я ваша, но мне хотелось бы, чтобы это произошло так, как виделось мне в мечтах.

Пользуясь растерянностью Меншикова, Максимильена встает и садится в кресло. Князь тоже поднимается. Лицо у него багровое, и он почти ничего не соображает.

— Князь, — произносит Максимильена с улыбкой, внутри же у нее все дрожит от возбуждения и страха, — сегодня ночью я буду принадлежать вам, но прежде мы должны поужинать вместе, не так ли?

Меншиков подходит к ней.

— Вы станете моей добровольно, без принуждения?

— Да, Александр, однако я должна вымыться и переодеться. Я хочу быть очень красивой в эту ночь. Ради вас.

Меншиков уже наполовину верит ей, хотя сомнения все еще остаются в его душе. Он привлекает Максимильену к себе и внезапно резко берет ее за подбородок.

— Маленькой графине не хочется подыхать, — говорит он насмешливо, — иначе она не стала бы строить глазки. И кому же? Мне, грубому солдафону, которого вы всегда презирали!

Внезапно Меншиков почуял опасность. Эта женщина всегда слишком занимала его мысли. Отпустив ее, он направился к двери со словами:

— Я подумаю над вашим любезным предложением, мадам, хотя уже был склонен его принять. Вам придется подождать, пока я вернусь… и, скорее всего, с дурными намерениями, — добавил он с сальной усмешкой.

Максимильена вздрогнула: он собирается уйти. Все пропало. Именно в это мгновение до ее слуха вдруг доносится пение из собора… Меншиков, уже повернув ручку двери, бросил Максимильене:

— Да, да, милочка моя! Это прибыл твой царь. Мне пора наведаться в собор… надо же проститься с великим человеком!

Мгновенно Максимильена оценила эту безнадежную ситуацию. Меншикова нужно было задержать любой ценой. Надо что-то придумать, и тогда у Ромо будет время… но что? И тогда Максимильена стала безмолвно развязывать шнурки на корсаже, хладнокровным и рассчитанным движением обнажая плечи, спуская на пол юбки. Зачарованный Меншиков не мог отвести от нее глаз. Вот он сделал шаг вперед…

— Не подходите! — кричит Максимильена и хватает один из пистолетов, неосторожно оставленных князем на каминной доске. — Не подходите или я вас убью! На колени, князь! Слышите, на колени!

Меншиков, позеленев от страха, опускается на пол. А Максимильена, продолжая целиться в него, медленно раздевается. Цепи мешают ей, но она разрывает на себе корсаж, и Меншиков видит прекрасную белоснежную грудь с розовыми сосками.

Поразительное зрелище представляют собой этот вельможа на коленях, в парадном мундире с золотыми аксельбантами, и закованная в цепи женщина, прикрытая лишь своими длинными волосами, с пистолетом в руках. Меншиков дышит прерывисто, тяжело — но владеет им уже не испуг, а безмерная радость. Ни одна женщина не обращалась с ним таким образом, и в это мгновение Максимильена могла бы сделать с ним все, что ей угодно.

— Максимильена, вы сведете меня с ума! Вы показываете мне все свои прелести, но не даете прикоснуться к вам. Я жажду обнять вас, жажду…

Максимильена отвечает нервным смешком.

— Князь, вы унизили меня, когда я вошла в эту комнату. Просите прощения.

Ничто уже не может остановить Меншикова, и он пылко восклицает:

— Да, да, прошу у тебя прощения! Сколько лет я желал тебя! Я грезил о тебе ночами… Ах, тело твое еще прекраснее, чем мне представлялось… Дай мне притронуться к тебе, Максимильена!

И князь ползет к ней.

— Нет, мой милый, не двигайтесь, или я разнесу вам череп, клянусь своими детьми!

Меншиков содрогается в счастливом возбуждении. Какая женщина! Он чувствует, что познает ни с чем не сравнимую радость… он неотрывно смотрит на это лицо с удивленными печальными глазами, на грудь и бедра, которые любил Петр Великий… и кровь ударяет ему в голову при мысли, что отныне он будет владеть этим сокровищем, а царю предстоит гнить в земле. А Максимильена вздрагивает от стыда под похотливым взглядом этого животного. Но минуты бегут, и она мысленно подсчитывает, сколько времени удалось ей выиграть. Пение между тем звучит все громче. Не сознавая этого, Максимильена опускает пистолет и говорит себе: «Если я выстрелю, сюда сбежится весь гарнизон. Что делать, Господи, что делать? Скорее бы появился Ромо!»

Внезапно Меншиков вскакивает с быстротой молнии и бросается на Максимильену, не дав ей времени опомниться. Он вырывает у нее из рук пистолет, заламывает руку и с размаху бросает на кровать. Она пытается вырваться, но Ментиков словно обезумел. Схватив цепь, он накидывает ее и прикручивает к одной из колонн в комнате. Молодая женщина не может теперь пошевельнуть даже пальцем, оказавшись в полной власти Меншикова. Обессилев, она затихает, с ужасом глядя на багровое лицо склонившегося над ней мужчины. А тот, забравшись на постель, ставит ногу в сапоге ей на грудь и, забавляясь, давит шпорой на живот. От боли Максимильена закрывает глаза, и из горла ее вырывается крик. Меншиков даже постанывает от удовольствия: ему нравится заставлять женщин вопить, а эта особа заслуживает подобного наказания. Максимильена, устыдившись своей слабости, пытается ударить его ногой. Тогда он неторопливо слезает с постели, подходит к окну и обрывает шнур от занавесок; с расчетливой медлительностью приближается к Максимильене, хватает ее за правую ногу и привязывает к колонне. Максимильена, понимая тщетность своих усилий, все же отбивается свободной ногой, но Меншиков без труда и ее прикручивает шнуром. Затем князь достает из ножен шпагу, и Максимильена с ужасом думает: «Мой час настал. Сейчас он убьет меня».

Однако Меншикову хочется всего лишь позабавиться: острием шпаги он обводит контуры обнаженного тела, распятого на постели, и Максимильена вздрагивает от холода. Он смотрит на нее с иронией и жадностью:

— Ты надо мной издевалась семь лет и сегодня вечером тоже… Ты думала, что сумеешь справиться со мной, но даже пистолет тебе не помог. Небось твой царь так с тобой не обращался, а?

С этими словами он начал ощупывать тело Максимильены, ее живот, грудь, бедра. Она дрожала от бешенства и стыда, терпя надругательства от человека, которого всей душой презирала. В ушах ее раздавалось громкое пение, и слезы хлынули у нее из глаз. Она посмотрела на Меншикова с мольбой:

— Прошу вас, развяжите меня, я сделаю все, что вы хотите, но только снимите путы.

Меншиков насмешливо оскалился:

— Еще чего! Ты слишком красива! Кроме того, мне еще не доводилось брать женщину вот так. Это будет забавно, вот увидишь, — добавил он, наваливаясь на нее и впиваясь губами в ее рот.

Она воспользовалась этим, чтобы вцепиться в него зубами, а затем плюнула ему в лицо. Взбешенный Меншиков стал хлестать ее по щекам, затем, схватив свой хлыст, начал избивать беззащитную пленницу. Казалось, похоть его удесятерилась: словно обезумев, он взмахивал хлыстом, и на груди, животе, бедрах Максимильены заалела кровь. Внезапно Меншиков, не в силах больше сдерживаться, с размаху бросился на Максимильену, почти потерявшую сознание от дикой боли; эполеты его и аксельбанты впились в нежную кожу. Максимильена увидела прямо перед собой омерзительное, обезображенное животным желанием лицо и последним, невероятным усилием попыталась скинуть с себя подлого мужлана.

Именно в этот момент ей показалось, будто она сходит с ума: камин вдруг сдвинулся с места и бесшумно повернулся, а в проеме появился человек в маске, одетый в мундир крепостной стражи. Увидев, что Максимильена готова вскрикнуть от изумления, он приложил палец к губам и на цыпочках приблизился к постели. Подняв с пола пистолет, он обрушил страшный удар на голову Меншикова. Максимильена услышала какой-то хруст, и в одну секунду лицо ей залила волна крови. Тогда человек в маске вынул из-за пояса кинжал, и Максимильене показалось, что клинок направлен ей в сердце. Она успела подумать, еще не лишившись чувств: «Спасибо, Господи! Сейчас я умру и снова встречусь с Пьером… и мне не нужно будет стыдиться его, потому что Меншикову не удалось свершить свое злодеяние.

16

Незадолго до этих событий князь Ромодановский прибыл в собор. Тело царя покоилось в самой середине хоров, крутом стояли князья и бояре. Ромодановский сохранял спокойствие. Осмотревшись вокруг, он не увидел Меншикова.

«Прекрасно, — подумал он, — Максимильена умела его задержать. Однако надо торопиться».

На глазах у всех, ни от кого не прячась, князь направился в ризницу, где его поджидали капитан Бутурлин, старый поп и солдат из личной охраны князя. Обняв гвардейца, он шепнул ему:

— Ты знаешь, чем рискуешь, Сергей. Еще есть время отказаться.

— Я дал слово Ромодановскому и пойду до конца ради тебя, ради нашего возлюбленного царя.

Бутурлин и старик-священник перекрестились.

— Спасибо. А теперь быстрее надевай мой костюм, Сергей.

Ромодановский, быстро скинув с себя одежду, передал расшитый золотом камзол Сергею, своему молочному брату. Они вместе росли и, хотя не были родственниками, очень походили друг на друга. Князь назначил Сергея своим управляющим, и тот жил в огромных княжеских владениях, вдали от двора. Однажды, во время охоты на волков, царь спас жизнь Сергею, которого едва не задрал свирепый самец, — с тех пор молочный брат Ромодановского был готов отдать последнюю каплю крови за царя. Переодевшись, Сергей стал поразительно похож на Ромодановского.

— Возвращайся на хоры, Сергей, займи мое место в окружении гвардейцев и оставайся в соборе до рассвета. Затем, если все пройдет благополучно, отправляйся в мой дворец на Васильевском острове и жди меня там. Я вернусь с восходом солнца… в случае успеха. В противном случае всем нам отрубят головы. Ступай, Сергей, и да хранит тебя Господь.

Взволнованный до слез Сергей взял руку князя, поцеловал ее и вышел в сопровождении старого попа, который вскоре вновь появился в ризнице со словами:

— Все идет хорошо, сын мой, никто не обнаружил подмены. Я задул несколько свечей, расположенных слишком близко, и теперь любой из присутствующих может клятвенно подтвердить, что князь Ромодановский провел в соборе всю ночь.

Ромодановский натянул на себя мундир стражника крепости, принесенный Бутурлиным. В этой одежде он мог свободно разгуливать по тюрьме вместе с капитаном, не привлекая внимания охраны. Взяв в охапку вещи Сергея, князь сказал попу:

— Сожги все это, батюшка. Здесь не должны найти мундир одного из моих гвардейцев, иначе сразу заподозрят, что я украдкой провел в крепость своего человека.

Старый поп кивнул:

— Ступай, сын мой, и да храни тебя Господь. Я буду ждать тебя в условленном месте.

Ромодановский и капитан Бутурлин, выскользнув из ризницы через потайную дверь, оказались во дворе за собором. Капитан пошел впереди, а князь маршировал сзади, как солдат, сопровождающий своего командира.

— Все получилось, как было задумано? — еле слышно пробормотал Ромодановский.

— Да. Едва Меншиков явился, как сразу потребовал, чтобы его отвели в каземат к пленнице. Но, монсеньор, откуда вы узнали, что он захочет увидеть графиню, прежде чем отправится в собор? — спросил Бутурлин, не поворачивая головы и продолжая идти с воинственным видом.

— Потому что знаю его, — ответил князь, и на щеках у него заходили желваки. — Однако ты говоришь, он спустился в каземат?

— Нет, нет, не волнуйтесь, я все сделал так, как вы мне велели. Я сказал Меншикову, что в Инженерном дворе установлена плаха с топором и что было бы очень забавно провести мимо нее узницу. Ментиков пришел в восторг, стал потирать руки от удовольствия. Затем я посоветовал ему занять бывшие покои царевича, потому что окна там выходят на Инженерный двор… стало быть, он тоже сможет насладиться этим зрелищем.

— Трусливый подлец, он еще заплатит за это! Но удалось ли тебе предупредить графиню, чтобы она его задержала? Ведь он-то сумеет узнать Сергея даже в моем одеянии.

— Да, я шепнул ей об этом на ухо, и она, кажется, все поняла.

Некогда спасенный князем Ромодановским от бесчестья и разжалования, капитан Бутурлин беспрекословно согласился выполнить опасную просьбу — устроить побег восьми человек из самой неприступной крепости мира.

Князь рассчитывал на суматоху, связанную с погребением царя. Разумеется, пленников продолжали охранять, но численность стражи заметно уменьшилась. Пройдя через широкий двор, Ромодановский и Бутурлин оказались возле царского бастиона. Стоявшие у входа солдаты взяли на караул. Бутурлин сказал им:

— Никого не впускать, приказ князя Меншикова. Понятно?

Солдаты дружно кивнули.

— А я, — продолжал Бутурлин, — проверю, как закованы пленники. Ну ты, дурень, пошевеливайся, — грубо бросил он переодетому Ромодановскому.

Молодой лейтенант, подойдя к капитану, почтительно осведомился:

— Не мало ли будет одного солдата? Их в каземате много.

Капитан и князь похолодели. Отказаться было нельзя — все знали, что капитан всегда берет с собой нескольких стражников. Поэтому Бутурлин, одобрительно кивнув, сказал:

— Ты прав, иди с нами, и ты тоже, — добавил он, указав на одного из солдат.

В бастион они вошли вчетвером. Когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, охранник отомкнул решетку, и они двинулись по бесконечным коридорам. Царский бастион представлял собой настоящий лабиринт, поскольку сначала надо было спуститься в подземелье, находившееся ниже Невы, а затем вновь подняться по узкой витой лестнице. У каждого поворота стоял стражник, и князь все более отчаивался: казалось немыслимым проделать обратный путь вместе с узниками и без лишнего шума снять всех часовых. Наконец маленький отряд добрался до этажа, где в каземате были Флорис и Адриан. За решеткой стоял только один охранник. Бутурлин сказал ему:

— Открывай! Князь Меншиков приказал проверить, надежно ли закованы пленники.

Стражник явно колебался.

— Господин капитан, — промолвил он нерешительно, — это секретные узники, мне нужно письменное распоряжение.

Ромодановский покрылся потом.

— Ах ты, дубина! — гаркнул Бутурлин. — Распоряжение необходимо, чтобы вывести их из камеры, а я хочу войти к ним.

— Да, конечно! Простите, господин капитан.

Сняв с пояса ключ, стражник открыл решетку, а затем затворил ее вновь, пропустив четырех человек. Взяв факел, он повел их по темному коридору и вскоре остановился у низкой двери; отыскав нужный ключ в своей связке, он Вставил его в замочную скважину, и дверь с лязгом распахнулась. Бутурлин вошел первым, за ним — лейтенант, его солдат и переодетый князь. Охранник спросил:

— Мне остаться снаружи, господин капитан?

— Нет, — ответил Бутурлин, — заходи и ты.

Флорис и Адриан заснули в темнице с беззаботностью, присущей детям. От грохота запоров они проснулись, словно от удара. Федор и прочие слуги не спали — пение, доносившееся из собора, не давало им сомкнуть глаз. Заслышав шум, они насторожились и приподнялись, надеясь на лучшее, но, увидев Бутурлина и солдат, вновь отчаялись. Бутурлин грубо крикнул:

— А ну, покажите цепи моим солдатам!

Сам капитан остался у двери рядом с охранником. Лейтенант направился к женщинам, а солдат — к Федору, свирепо сверкавшему глазами. Ромодановский же, подойдя к Флорису и Адриану, произнес:

— Эй, показывайте цепи, мерзкие мальчишки.

Флорис с Адрианом даже не удивились. Им казалось совершенно естественным, что перед ними стоит их друг Ромо — ведь он обещал прийти. Князь, надвинув шапку на лоб, наклонился и подмигнул им. Дети не шелохнулись, ожидая сигнала. Федор, Грегуар и остальные также узнали голос князя, и в сердцах их зародилась надежда. Тогда Ромодановский, повернувшись к Бутурлину, воскликнул со смехом:

— Не бойтесь господин капитан, ничто не сможет освободить узников, разве что пение молитв в соборе!

Стражники захохотали, приняв это за остроумную шутку. Бутурлин же, услышав эту фразу, в мгновение ока схватил охранника за шиворот. Князь бросился на лейтенанта и оглушил его, стараясь не убить, а Федор, взмахнув цепью, раскроил голову несчастному солдату, который даже не успел осознать, что происходит. Узники, обступив Ромодановского и Бутурлина, стали от всего сердца благодарить их. Князь наклонился и привлек к себе детей.

— Вам не было страшно?

Уязвленные, Флорис с Адрианом гордо выпрямились.

— Нет, Ромо, мы обещали Петрушке, что будем такими же, как он, и что никогда не станем бояться.

Ромодановский, чтобы скрыть волнение, поспешно проговорил:

— Слушайте меня, друзья, нам осталось самое трудное. Но сначала надо связать этих двоих, поскольку третьего ты, кажется, прикончил, Федор.

Казак скромно потупился, и на лице его появилась гримаса, означавшая улыбку.

— Мы запрем их в этой камере и спустимся в подземелье. Капитан Бутурлин знает дорогу.

Все посмотрели на капитана с беспокойством, ибо помнили, что именно он приказал надеть на них цепи.

— Ромо, ты уверен, что это наш друг? — спросил Флорис.

— Да. И ему придется бежать вместе с нами. Однако, — продолжал Ромо, — на пути к подземелью мы должны будем оглушить часовых.

— Я возьму это на себя, — сказал Федор.

— Гм! Будь по-твоему, только излишнего рвения не проявляй.

Чтобы не вызвать подозрений при возможном столкновении с обходом, Бутурлин шел впереди, а Ромодановский был замыкающим. Забрав ключи у полузадушенного охранника, беглецы закрыли камеру, без труда отомкнули решетку и начали спускаться по лестнице. Дети, радовавшиеся этому новому приключению, держались ближе к князю. Элиза и Грегуар шли рядом. Блезуа, бледный как смерть, поддерживал Мартину, у которой подгибались ноги. Только Федор излучал довольство. Бездействие тяготило его больше всего: если даже впереди ожидала смерть, он намеревался дорого продать свою жизнь.

Они достигли первого поворота, где стоял часовой. Ромодановский сделал знак Бутурлину, и тот подошел поближе.

— Надо заманить этого солдата в темный угол, тогда он не успеет выстрелить.

— Я понял, князь.

Капитан внезапно возник перед стражником, который ничуть не встревожился, увидев его.

— Иди-ка сюда, ты мне нужен.

Солдат последовал за Бутурлиным и, не успев даже вскрикнуть, рухнул на пол под ударом могучего кулака Федора. Ромодановский, встав на колени, связал ему руки и ноги, а потом заткнул рот кляпом — веревки и тряпки предусмотрительный князь захватил с собой. Флорис и Адриан с живейшим интересом наблюдали за этой сценой, и на лицах их читалось явное сожаление, что им приходится быть всего лишь зрителями.

«Экая досада, — думал Флорис, — Ромо все еще считает нас маленькими детьми».

Путь был свободен, и беглецы двинулись дальше. Тактика князя оказалась в высшей степени успешной: Бутурлин, уходя на разведку, отправлял часовых к Федору, а тот глушил их одного за другим. Все шло как по маслу, но Ромодановский тревожился, потому что до подземелья было еще далеко. Когда они уже подходили к потайной лестнице, ведущей в подвал, где ждал их старый поп, послышался топот сапог. Это был патруль, обходивший посты. Цель была уже так близка, но все могло рухнуть в одно мгновение — увидев оглушенных часовых, стражники неминуемо бы подняли тревогу. Ромодановский прошептал:

— Сколько их, Бутурлин?

— Четверо солдат с лейтенантом во главе и еще один охранник.

— А нас трое мужчин, — прикинул Ромодановский, — поскольку от старика и дурня (князь имел в виду Блезуа) толку мало. Надо их взять хитростью. Флорис и Адриан, слушайте меня внимательно. Сейчас вы начнете плакать, как будто заболели. Все остальные пусть прячутся, когда же я скажу «слава Богу», бросайтесь на них. Не должно быть ни единого выстрела, иначе мы погибли.

Все, дрожа, затаили дыхание. Князь взял на руки Флориса и знаком велел Бутурлину сделать то же самое с Адрианом.

— Теперь плачьте как можно громче.

Завернув за угол, Ромодановский и Бутурлин направились прямо к стоявшему там часовому. Флорис и Адриан, гордые своей миссией, голосили изо всех сил. Патруль, удивленный этим странным зрелищем — офицер и солдат с детьми на руках, — остановился. Лейтенант, отдав честь, спросил Бутурлина: — Что случилось, господин капитан?

— Этим юным арестантам стало плохо, видно, заболели. Князь Меншиков пожелал допросить их, прежде чем умрут.

Солдаты понимающе кивнули, во взглядах их, обращенных на Флориса с Адрианом, угадывалась даже некоторая жалость, а мальчики стонали так, что даже каменное сердце размягчилось бы. Князь обратился к одному из патрульных:

— Друг, не подержишь этого мальца? Сейчас я покажу распоряжение князя Меншикова.

Бутурлин сразу понял намерения Ромодановского.

— Слушайте, лейтенант, почему бы вам не доставить узников к князю? Возьмите-ка и моего.

Лейтенант принял Адриана из рук Бутурлина, одновременно с подозрением присматриваясь к князю, который делал вид, что роется в карманах.

— Сегодня с вами какой-то незнакомый солдат, господин капитан.

— Так точно, — ответил Ромодановский вместо Бутурлина, — но теперь все в порядке, ведь мы повстречали вас… слава Богу!

Едва он произнес эти слова, как солдат, державший Флориса, повалился на пол без чувств. Та же участь постигла лейтенанта. Федор, выскочив из укрытия, прыгнул на часового, не дав тому выстрелить. Со своей стороны, Грегуар с Блезуа схватили одного из стражников, а Элиза с Мартиной — другого. Однако шестой охранник бросился бежать, чтобы поднять тревогу, но Флорис с Адрианом, догнав его, ловко подсекли ему ноги. Ромодановский быстро оценил ситуацию: кинувшись на помощь детям, он отправил солдата в страну грез ударом кулака. Федор, уложив своего противника, разобрался и с тем стражником, которого схватили Элиза и Мартина. Бутурлин завершил дело, начатое Грегуаром и Блезуа, потрясенным собственной смелостью. Все это заняло не больше минуты. Маленький отряд беглецов устремился в подвал, волоча за собой оглушенных солдат, поскольку оставлять их в коридоре было опасно. Князь закрыл дверь на ключ. В склепе царило безмолвие; похожий на тень старый поп застыл возле надгробий из белого мрамора, увенчанных крестами, с позолоченными орлами по углам. Одна из могил зияла пустотой, готовая принять гроб. Прямо над ними, в соборе, все громче и громче раздавалось пение. Женщины перекрестились. Ромодановский подошел к попу:

— Видишь, батюшка, мы спаслись, благодаря мужеству вот этих людей и бесстрашию мальчиков. Где можно спрятать солдат?

— Снесите их в угол, сын мой, утром они придут в себя. Однако вы их изрядно отделали, — добавил со смехом поп.

— Скорее, батюшка, покажи нам, как выбраться к Неве, где нас ждет лодка.

— Это здесь, — сказал старый поп, показывая на выкопанную могилу, — здесь, куда завтра будет навечно положен Петр Великий.

С этими словами старик повернул крест, и плита в глубине ямы поднялась, открыв лестницу.

— Батюшка, — прошептал князь, глядя на Флориса, — это ужасно, ужасно! Тебе не понять… Неужели нам придется бежать, пройдя через могилу царя!

— Ты ошибаешься, сын мой, я все понимаю, — говоря это, поп положил руку на кудрявую голову Флориса, — царь никогда не оставлял в беде тех, кого любил. Даже в смерти он спасает вас всех, а главное, тебя, драгоценное дитя! — добавил поп.

Беглецы спустились по узкой лестнице, а плита опустилась над их головами. Поп, держа в руке факел, светил им. Через некоторое время подземный ход разделился на два коридора.

— Ты видишь, князь? — сказал поп. — Один путь ведет к Неве, другой — в покои царевича.

Ромодановский был потрясен.

— Когда ты рассказал мне и Бутурлину о своем открытии, я не хотел тебе верить. А вот царь сразу понял, что ты говоришь правду.

— Был ли наказан убийца царевича?

— Да. Ему отрубили голову.

— Прекрасно, прекрасно! — с воодушевлением вскричал старик. — К несчастью, та, по вине которой все это случилось, отныне правит Россией. Ах, если бы я нашел этот подземный ход раньше… как и пожелтевшую записку, оброненную убийцей, где было начертано ее рукой: «Кинжал, Вильям, не яд!» И стояла подпись: «Екатерина»! — вот доказательство гнуснейшего злодеяния…

В подземелье стало уже совсем сыро. Издалека доносился плеск волн. Это бились о берег воды огромной, черной и зловещей Невы. Флорис невольно прижался к князю. Коридор заканчивался узким лазом. Беглецы втянули голову в плечи, потому что это мрачное место вызывало содрогание. Они уже стояли по колено в ледяной воде. Ромодановский, вынув свисток, трижды свистнул в него — ответом ему было уханье совы.

— Отлично, — произнес князь, — сейчас появятся мои люди.

Вскоре к маленькой группе безмолвно приблизился один из тех плотов, на которых перевозят бревна. На корме возвышалось нечто вроде шалаша, и Ромодановский помог своим спутникам разместиться там. Затем он обратился к Бутурлину:

— Если я не вернусь через полчаса, не ждите меня и отплывайте. Оставаться здесь опасно.

Флорис с Адрианом вцепились в руку своего друга.

— Ты идешь за мамой, Ромо? Мы без нее не уедем.

— Успокойтесь, — промолвил князь, — обещаю, что вы скоро увидитесь с ней.

Поп, проводив Ромодановского до разветвления подземного хода, сказал:

— Прощай, сын мой, мне надо возвращаться в склеп. Оттуда я выйду в собор. Не забудь, ты должен нажать на третий камень слева, чтобы сдвинуть камин.

Князь сердечно простился со стариком, а затем стал подниматься по подземному ходу к покоям царевича. Оказавшись перед стеной, он нащупал третий камень слева и в этот момент услышал крик, затем стоны. Сердце у него мучительно сжалось. Он спас детей благодаря самоотверженности матери — вместе с тем он прекрасно понимал, что именно собирается сделать Ментиков с Максимильеной. Достав из кармана маску, он закрыл лицо, чтобы Меншиков не смог его узнать; нажал на камень, приведя в действие секретный механизм, и стена повернулась. В одно мгновение Ромодановский оценил ситуацию — он увидел связанную Максимильену и Меншикова, готового надругаться над своей беззащитной жертвой.

Схватив с пола пистолет, он ударил его рукоятью по голове презренного негодяя, раскроив тому череп. Затем он вынул кинжал и разрезал путы Максимильены.

— Трусливая скотина! — проговорил сквозь зубы Ромодановский и только тут заметил, что Максимильена лишилась чувств. — Бедная девочка! — прошептал он.

Взяв меховой плащ Меньшикова, он закутал Максимильену, взял ее на руки и бегом устремился к подземному ходу.

17

— Дети мои любимые, дорогие мои сыновья!

Максимильена открыла глаза — она лежала на плоту в окружении своих друзей. Но видела она только два маленьких серьезных личика, склонившихся над ней. Обняв мальчиков, она осыпала их поцелуями.

— Я чуть не умерла в разлуке с вами.

Адриан и Флорис были бесконечно счастливы увидеть мать, но этот бурный всплеск радости оставался им не вполне понятен. Сами они ни на секунду не сомневались, что мама скоро к ним вернется.

— Успокойтесь же, дорогая мамочка! — сказал Адриан.

— Теперь мы снова вместе, и вам ничего не грозит. Мы с Адрианом защитим вас, — с решительным видом добавил Флорис.

Максимильена не смогла сдержать слез. Подняв глаза, она увидела, что Ромодановский и верные слуги с тревогой смотрят на нее.

— Друг мой, брат мой, — промолвила Максимильена, бросаясь в объятия князя.

— Ну, будет, будет! Успокойтесь, дорогая Максимильена!

— Ромо, вы не знаете, что мне пришлось пережить.

— Знаю, малышка, очень хорошо знаю, но теперь вам надо успокоиться. Вы должны быть счастливы: только благодаря вам я спас ваших детей и слуг. Я подоспел вовремя и оглушил Меншикова.

Максимильена содрогнулась.

— Он мертв?

— Не думаю. Чтобы убить подобную гадину, одного удара по голове мало.

Максимильена постепенно приходила в себя. Она протянула руки верным слугам.

— Спасибо вам, друзья, за заботу о моих мальчиках.

— Ах, госпожа графиня, — сказала Элиза, — скорее это они заботились о нас.

— Барыня, наши барчуки бесстрашнее львов.

— Ничто их не устрашило, — добавил Грегуар.

Блезуа и Мартина от избытка чувств не могли раскрыть рта.

— Ах, госпожа графиня, — промямлил наконец Блезуа, — какая передряга, какое чудесное спасение!

Ромодановский, вынув из кармана бутылку водки, сказал Максимильене:

— Выпейте, вам станет лучше. И вот вам мужицкая одежда, натяните ее на себя под плащом.

Спиртное взбодрило и согрело Максимильену. Она села, затем захотела подняться, но только тут заметила, что в тесном шалаше, где сгрудились все беглецы, выпрямиться невозможно. А князь добавил:

— Мне тоже следует переодеться, потому что рыбак в гвардейском мундире неизбежно привлечет к себе внимание.

— Госпожа графиня, — воскликнула Элиза, — цепи, должно быть, мешают вам. Позвольте мне помочь…

Максимильена печально улыбнулась.

— Спасибо тебе, моя добрая Элиза, но я не в бальный туалет наряжаюсь, поэтому справлюсь сама…

Через несколько минут Максимильена и Ромодановский совершенно преобразились. Максимильена, заправив волосы под шапку, стала походить на молодого мужчину. Она уже почти успокоилась, и князь с восхищением глядел на эту мужественную женщину, которая добровольно подвергла себя страшнейшему из испытаний, дабы спасти своих детей. Вдруг Максимильена вскрикнула:

— А где же Ли Кан?

— Не тревожьтесь, — ответил Ромодановский. — Я сумею его разыскать. Пока же нам надо спешить. Воспользуемся темнотой, чтобы добраться до пристани. Там стоит быстроходная шхуна, нанятая мной. Хозяину приказано доставить вас во Францию, в порт Булонь.

Внезапно раздались пушечные выстрелы. Бутурлин, побледнев, обернулся к князю.

— Ваша светлость, что это значит?

Ромодановский схватился за голову.

— Ах, проклятье! Надо было прикончить Меншикова! Он, видимо, очнулся и поднял тревогу. Или нашли оглушенных часовых. Эти пушечные выстрелы означают, что в городе объявлено чрезвычайное положение. Порт закрыт, мы оказались в ловушке.

Флорис слушал этот разговор с серьезным видом. Решив, что пора вмешаться, он встал и объявил:

— Ромо, у нас есть один выход — нам нужно добраться до моего крестного, гетмана Саратова. Федор сказал мне, что у него много воинов и что Ли Кан отправился к нему с известием о злодейских происках императрицы, которая хотела расправиться с мамой.

Князь, подняв голову, улыбнулся ребенку.

— Ты прав, Флорис, нельзя впадать в уныние. Можно спастись бегством и по суше.

Несмотря на свой уверенный тон, Ромодановский был страшно встревожен. Он смотрел на Максимильену, такую бледную и хрупкую, на детей, на Элизу и на Грегуара и на всех прочих. С его точки зрения, лишь Федор и Бутурлин были способны пересечь закованную в лед Россию и добраться живыми до Украины. Отдав короткое распоряжение своим людям, князь старался ободрить своих спутников, а плот тем временем двинулся вверх по течению, к Царскому Селу, Было решено обогнуть южные ворота, где уже могли выставить охрану. Беглецам следовало держаться Большой Невы. Затем Ромо послал одного из гребцов на разведку: тот должен был отправиться в кабак «Серебряная шпага» и узнать у Марины-Хромуши, добрался ли до нее Ли Кан и сможет ли она укрыть их у себя на время, которое понадобится для подготовки к дальнему путешествию. Внезапно все, вздрогнув, замерли. Послышался мушкетный выстрел, и чей-то властный голос крикнул:

— Эй, кто вы такие и куда направляетесь?

Ромодановский быстро задул свечу и прошептал:

— За нами уже послана погоня. Быстрее, ложитесь все и держите рот на замке!

Князь укрыл беглецов брезентом.

Адриан держал брата за руку. Все лежали на мокрых бревнах плота, не смея дышать и стараясь забиться под спасительный брезент. Им было слышно, как князь, прикидываясь рыбаком, объясняется с офицером:

— Мы ничего дурного не делаем, добрый барин. Плывем в Царское Село.

— Лодка мимо вас не проплывала?

— Да много их проходило, ваша милость.

— В какую сторону?

— К пристани, добрый господин.

— Мы ищем опасных преступников, сбежавших из крепости.

Флорис лежал с краю, и ему удалось, слегка приподняв брезент, разглядеть, что происходит. Ромодановский стоял, комкая в руках мужицкую шапку, в смиренной позе простолюдина, разговаривающего с представителем власти. Бутурлин делал вид, что правит плотом. Четверо гребцов и настоящий хозяин плота (все они были людьми, всецело преданными князю) молча ожидали распоряжений Ромодановского, поглядывая то на него, то на офицера. А князь, отвечая на вопросы, мысленно прикидывал, каковы будут шансы беглецов в случае схватки.

«Так, их вместе с командиром девять человек, а нас семеро. Конечно, есть еще Федор, но он закован, как и Блезуа с Грегуаром, от которых, впрочем, толку мало. Кроме того, я не знаю, один ли шлюп послан за нами».

Солдаты, взойдя на плот, шарили повсюду. Ромодановский отметил, что у всех имеются пистолеты, а один был даже вооружен мушкетом. Вдруг кто-то из солдат обратил внимание на шалашик и крикнул своему начальнику:

— Капитан, здесь мы еще не смотрели!

Князь вздрогнул, однако ответил как можно более спокойным тоном:

— Да ничего там нет, кроме тряпья и инструментов, ваша милость.

Флорис едва не вскрикнул, увидев подходившего к шалашу солдата. Скользнув под брезент, он шепнул Федору:

— Дай мне пистолет, а другой передай Адриану.

Федор, которому Ромодановский поручил беречь оружие, на секунду заколебался, а затем протянул Флорису пистолет. Адриан последовал примеру брата, и они оба, укрывшись брезентом, прильнули к щелям между прутьями шалаша. Командир гвардейцев стоял в нерешительности. Что-то настораживало его в поведении Ромодановского — быть может, излишняя вежливость в обращении. Оглядывая искоса прочих рыбаков, он находил их вид чересчур воинственным и независимым.

«В конце концов, у меня восемь солдат! Мы быстро покончим с ними, если это они укрывают беглецов».

И капитан приказал солдату:

— Обыщи этот шалаш, дурень.

Солдат сунул голову внутрь, но ничего не увидел, поскольку там было темно. Повернувшись к другому гвардейцу, он крикнул:

— Эй, Иван! Тащи сюда факел!

Ромодановский подмигнул своим людям, и те, по-прежнему сидя на веслах, незаметно опустили руку в карман. Солдат, которого назвали Иваном, подошел к своему товарищу. Вдвоем они ухватились за брезент, скрывавший беглецов. Флорис с Адрианом, еще не видимые для них, просунули в щель дула своих пистолетов. Флорис еле слышно выдохнул:

— Ты которого берешь?

— Ивана. Целься во второго.

И они одновременно выстрелили в солдат — те упали замертво. В одно мгновение плот стал ареной жестокой схватки. Ромодановский сцепился с капитаном гвардейцев, Бутурлин и четверо гребцов выхватили пистолеты. Федор Тартаковский, сунув по пистолету Грегуару и Блезуа, дрожавшим от страха, с рычанием выскочил из-под брезента. Вооруженный лишь своими тяжелыми цепями, он ринулся в рукопашный бой и вскоре уже сбросил в Неву двух солдат, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Флорис с Адрианом, по-прежнему сидя в засаде, увидели, что Ромодановскому приходится туго. Офицер замахнулся на него шпагой, а один из солдат готовился напасть сзади. Братья выстрелили, уложив наповал обоих. Из восьми солдат осталось теперь только трое. Тот, который был вооружен мушкетом, укрылся за шалашом. Ему удалось ранить двух людей князя и капитана Бутурлина, получившего пулю в правую руку. Флорис с Адрианом подобрались к солдату сбоку и покончили с ним выстрелом в упор. Двое уцелевших гвардейцев, пытаясь спастись, спрыгнули с плота в воду. Князь крикнул:

— Федор, не упусти их, они не должны добраться до берега.

А сам устремился в шалаш.

— Вы не ранены?

— Нет, все в порядке, — ответила Максимильена, бледная, как смерть.

Флорис и Адриан смотрели на князя с гордостью.

— Поздравляю вас обоих, вы вовремя выстрелили. Но теперь надо спешить. Всем здоровым — на весла, а раненых укрыть в шалаше.

У Бутурлина и двух гребцов оказались довольно серьезные ранения. Максимильена перевязала их с помощью Элизы и Мартины, для чего пришлось сорвать подкладку с юбок. Внезапно Максимильена нащупала что-то твердое в ткани.

— Да это же золотые монеты и драгоценности!

— Ну да, госпожа графиня! — подтвердила Элиза, ибо речь шла о ее платье. — Мартина сделала то же самое. В тюрьме эти глупцы не догадались нас обыскать. Я подумала, госпожа графиня, что путь нам предстоит долгий и что золото еще никому не помешало.

Впервые после смерти Петра Максимильена рассмеялась: Элиза сохранила свой крестьянский здравый смысл даже в такой ситуации!

Ромодановский, Федор и двое уцелевших гребцов изо всех сил налегали на весла. Князь был очень встревожен: он пристально всматривался в берег, опасаясь, что на выстрелы сбежится весь военный гарнизон Санкт-Петербурга. Но, видимо, шлюп с восемью гвардейцами и капитаном натолкнулся на беглецов случайно. Их продолжали искать на пристани и в порту.

Наконец плот пристал к берегу. Его быстро забросали обледенелыми ветками, так что он полностью слился с окружающим пейзажем. Один из гребцов отправился в кабак «Серебряная шпага», который стоял примерно в двух верстах к югу. Все остальные забились в шалаш, с тревогой ожидая, что будет дальше.

— Я хочу есть, — заявил Флорис.

— Я тоже, — поддержал брата Адриан.

Ромодановский с нежностью взглянул на них, но Флорис истолковал этот взгляд неправильно.

— Конечно, мы можем и потерпеть, если нечего есть, правда, Адриан? — светским тоном промолвил мальчик.

— К счастью, кое-какая провизия у нас имеется, малыш, — сказал, смеясь, князь. — Ты же, ей-Богу, прав. Делать нам все равно нечего, а от этих передряг аппетит разыгрывается не на шутку.

Все с жадностью набросились на еду, передавая друг другу бутылку с вином.

«Этого не может быть, — говорила себе Максимильена, — Пьер умер, а я хочу есть».

Ожидание явно затягивалось. Было очень холодно. По Неве плыли льдины. Флорис с Адрианом задремали, а все остальные напряженно прислушивались к каждому звуку. Вдруг князь привстал — ему показалось, что он слышит сигнал. Трижды раздалось уханье совы. Ромодановский устремился на берег и увидел своего верного слугу — тот вел в поводу лошадь, запряженную в жалкую телегу.

— Ну, Юрий, что скажешь?

— Марина-Хромуша говорит, что китаец приходил к ней, ваша милость. Она ждет вас в «Серебряной шпаге» и согласна укрыть всех остальных на несколько дней.

Подумав, князь повернулся к Максимильене, которая подошла к нему:

— Максимильена, я думаю, что вам надо пока спрятаться. Когда поиски в порту и в городе закончатся ничем, Меншиков и императрица разошлют патрули по всем дорогам. Это время необходимо переждать.

Максимильена кивнула в знак согласия. Ромодановский отослал плот, на котором должны были увезти и раненых гребцов. Было условлено, что они скажут, будто поранились, перетаскивая бревна. Маленький отряд беглецов пустился в путь. Все стучали зубами от холода. Женщины, Флорис с Адрианом и старый Грегуар разместились на телеге; остальные шли пешком. Они старались держаться подальше от дороги, объезжая избы. Ромодановский с беспокойством озирался, думая, как быть со следами на снегу. Где-то вдалеке волки завывали на луну, зловеще сверкавшую на небе. Флорис взял мать за руку:

— Не бойтесь, мамушка!

Внезапно луна скрылась за черным облаком; начал падать снег — сначала это были редкие снежинки, а затем повалили густые хлопья. Вскоре началась метель, и она засыпала все следы.

— Господь на нашей стороне, — прошептал князь. — Он хочет спасти сына Петра Великого.

18

Флорис с изумлением смотрел на Марину-Хромушу, которая весила, должно быть, не меньше двухсот пятидесяти фунтов. Хромуша отвела беглецов в погреб со съестными припасами, сказав Максимильене:

— Не волнуйся, барыня, прежде чем солдаты этой польской сучки доберутся до тебя и до твоих, им придется иметь дело со мной.

Флорис пришел в восторг от этого сочного языка. Максимильена же одарила толстуху улыбкой, которая привлекала к ней все сердца.

— Благодарю вас, мадам, за все, что вы для нас сделали.

Хромуша разинула рот — впервые в жизни ее назвали «мадам»! Будучи, как и Федор, уроженкой Украины, Марина сражалась в рядах казаков, не уступая ни в чем мужчинам. Под Полтавой ее ранило в ногу, и с тех пор она прихрамывала. Накопив немного денег; она открыла кабак «Серебряная шпага» у границы Санкт-Петербурга и заправляла здесь, словно царица. Она лихо расправлялась с пьяными солдатами, била вороватых на руку служанок, ругалась, как извозчик, и пила, как поляк, — при этом все души в ней не чаяли, ибо сердце у нее было золотое. Флорис с Адрианом сразу стали ее верными рыцарями: они повсюду ходили за ней, будто собачки, к великому негодованию Элизы, изнывавшей от ревности. Хромуша сумела провести беглецов через потайную дверь, так что никто из захмелевших посетителей их не увидел.

Ромодановский беспрепятственно вернулся в свой дворец на Васильевском острове — и каждый день присылал верного человека с утешительными новостями. В соборе никто не заметил подмены. Сергей, молочный брат князя, немедленно уехал в загородное поместье князя. Ромодановского призвала императрица, которая, обезумев от ярости, отдавала самые противоречивые распоряжения, чтобы найти беглецов. Меншиков молчал, но повязка на голове и мрачность на лице говорили без слов о его полном фиаско. Одного лишь Бутурлина признали сообщником пленников, и за поимку его была назначена награда, как, впрочем, и за Флориса с Максимильеной. Повсюду рыскали патрули, но возвращались с пустыми руками.

Для беглецов дни тянулись медленно. Бездействие тяготило их, Флорису с Адрианом очень хотелось побегать по улицам, но это было слишком опасно. Ромодановский не появлялся в кабаке, опасаясь слежки, — тем не менее, это не мешало ему готовиться к путешествию. Сначала он надеялся переправить их во Францию на корабле, но порт по-прежнему охранялся, и от этой мысли пришлось отказаться. К Марине-Хромуше доставили провизию и разобранные сани — Федор с Бутурлиным быстро сколотили их вновь. Почти все было уже готово к бегству, когда однажды ночью Хромуша привела с собой кузнеца-финна.

— Этого малого зовут Эрик, он мой двоюродный брат, и я в нем уверена, — объявила она, смеясь.

Давно уже следовало заняться цепями, поскольку у Максимильены и Флориса руки были стерты до крови. Кузнец хотел начать с мальчиков, поразивших его юностью и красотой. Но дети горделиво вскинули голову.

— Нет, нет! Мы мужчины, сначала освободите женщин.

Растроганная Максимильена горестно вздохнула:

— Флорис, мой маленький принц… Адриан, наследник графства Вильнев… Боже мой, как я виновата перед ними! Мне нужно увезти их во Францию, но увидим ли мы когда-нибудь Мортфонтен? Пьер, любовь моя, защити нас из рая, укрой своей великой тенью!

Безлунной ночью, ровно через месяц после смерти царя, беглецы покинули Петербург вместе с Ромодановским.

— Это безумие, Ромо, — сказала ему встревоженная Максимильена, — императрица обнаружит ваше отсутствие, и месть не заставит себя ждать.

— Максимильена, я не оставлю вас до тех пор, пока вы с сыновьями не будете в безопасности.

Ромо выбрал сибирские сани, как самые быстрые; в каждую повозку впрягли четырех лошадей. Князь обзавелся пропусками, которые изготовил поп, — выяснилось, что, помимо прочих своих достоинств, старик умел прекрасно подделывать любые бумаги. Они были выписаны на имя графа Черковского, двух его дочерей, секретаря Михаила Иванова и слуг. Флориса с Адрианом нарядили в платьица, что весьма сильно их расстроило. Напрасно Максимильена втолковывала им, что ей самой тоже придется сменить свою одежду на мужскую — мальчики продолжали негодовать. Девчонки! Какое падение!

Ромодановский надеялся, что исчезновение его будет замечено не сразу и что императрице понадобится несколько дней, чтобы связать это событие с бегством пленников. Каждый выигранный час приближал их к спасению.

Федор, Грегуар и Марина-Хромуша заняли места в первых санях. Кабатчица в последний момент решила не расставаться с Флорисом, которого страстно полюбила. Оставив свое заведение Эрику, она заявила Максимильене, что хочет, наконец, увидеть родную Украину. Во вторые сани сели князь, Максимильена и мальчики, по-прежнему недовольные и надутые. В третьих, на козлах которых сидел Бутурлин, ехали Элиза, Мартина и Блезуа. Ромодановскому хотелось взять четыре упряжки, но для управления сибирскими санями требовалась железная рука — лишь сам князь, Федор и Бутурлин могли справиться с ними. Был конец февраля: стояли жестокие морозы. В санях никто не разговаривал. Лошади шли ходко и быстро одолели тридцать верст, отделявшие Санкт-Петербург от Царского Села. Максимильена и Ромодановский часто оборачивались назад, страшась увидеть погоню. Но, судя по всему, их бегства никто не заметил.

Перед воротами Царского Села князь послал Федора на разведку, а сани с беглецами укрылись в лесу. Деревня принадлежала Меншикову, построившему здесь дворец. Все выглядело безмятежным в этом поселении, стоявшем на холме. Дворец казался пустынным; ни в одном окне не горел свет. За деревней, почти у самой дороги, показалась изба. Федор трижды постучал, дверь приоткрылась, и чей-то голос спросил:

— Что надо?

— Украина и Романов! — прошептал Федор.

— Входи!

— Сейчас вернусь, приготовь свежих лошадей.

И Федор отправился за своими спутниками. Нигде не было видно солдат Екатерины, и беглецы вздохнули с облегчением. Если сменные лошади заготовлены везде, то в день можно с легкостью преодолевать расстояние в сто верст. Перед отъездом Максимильена хотела дать хозяину избы пятьдесят рублей, но тот отказался:

— Барыня, я человек гетмана Саратова и верно ему служу. Дозволь только поцеловать руку этому мальчику, да хранит его Господь!

Взволнованная Максимильена кивнула, и мужик встал на колени перед удивленным Флорисом, который, однако, уже научился не теряться при любых обстоятельствах, а потому церемонно протянул свою маленькую ручку, кинув на Адриана победоносный взгляд. Флориса переполняло чувство собственной значимости, потому что он понимал, что все хотят спасти в первую очередь его. Это было приятно сознавать — право, ему это начинало нравиться, потому что во дворце на Мойке и даже в Дубино жизнь была не такой интересной. Жаль только, что не было Петрушки.

— Как бы мы с ним посмеялись, — вздыхал Флорис.

Однако, усевшись в сани, он почти сразу заснул, обняв брата.

Занимался тусклый рассвет. Максимильена оглянулась, чтобы взглянуть на дворец Меншикова, исчезавший вдали. Его громадный вычурный фасад напоминал своего хозяина, и Максимильена содрогнулась. Князь наклонился к ней:

— Нет, друг мой, забудьте об этом и никогда больше не думайте!

— Вы правы, Ромо, теперь я должна смотреть только в будущее, ради моих сыновей.

Когда стало совсем светло, лошади понеслись вскачь. Мороз крепчал с каждой секундой, что было редкостью даже для этих мест. Ромодановский поднял откидной верх саней, но, несмотря на меховую одежду и плащи из оленьей кожи, хорошо защищавшие от холода, беглецы начали дрожать. Максимильена побледнела. У князя сжалось сердце. Молодая женщина и ее дети привыкли путешествовать в теплых берлинах. Максимильена сказала, стуча зубами:

— Ромо, я впервые вижу, чтобы холодало так быстро.

— Это похоже на сибирские степи, Максимильена. Там порой кажется, будто замерзает сердце.

Бока и спины лошадей покрылись ледяной коркой. Пар из ноздрей инеем оседал у них на корде. С неба замертво падали птицы. Вдалеке выли волки, обезумевшие от голода. Флорис с Адрианом уткнулись в меховые воротники так, что только носы торчали. Князь потянулся за фляжкой, чтобы дать им немного водки, но убедился, что жидкость замерзла. У всех путников ноги одеревенели от холода. Слова, казалось, превращались в лед на замерзших губах, которые уже не могли шевелиться. Максимильене все же удалось выдохнуть:

— Эти морозы задержат нас.

— Напротив, Максимильена, теперь мы легко сможем пересечь замерзшие реки и озера. Никаких препятствий больше не осталось. Зима — союзница русских, и наша быстрота, возможно, спасет нас. Если мы будем делать по сто верст в день, то оторвемся от погони.

С этими словами Ромодановский подхлестнул лошадей, и те понеслись галопом. Несчастным животным не давали передышки, и они часто падали замертво, едва лишь их выпрягали из саней. Князь не жалел никого, и к концу дня беглецы оказались в двадцати четырех верстах от Великого Новгорода. Путники изнемогали от усталости, почти у всех были обморожены лица. Дорога становилась опасной: на сменной станции человек гетмана предупредил, что в округе появились солдаты, которые куда-то спешили и явно кого-то разыскивали. Было решено ехать в Новгород по реке Волхов, покрывшейся льдом. Затем предстояло пересечь озеро Ильмень — таким образом, можно было объехать Новгород стороной и сменить лошадей, не заезжая в город. Быстро темнело, и Максимильена сказала Ромодановскому:

— Быть может, надо где-нибудь остановиться, чтобы дети согрелись. Посмотрите на них.

— Нет, Максимильена, между нами и императрицей должно быть как можно больше верст. Едем дальше.

Лед на реке был тверже скалы, но сани двигались медленно, поскольку ничего нельзя было разглядеть. В санях, в которых находились Элиза, Мартина и Блезуа, царило уныние. Элиза громко стенала:

— О, я предпочла бы адский огонь, чем этот холод, Господи Иисусе, Мария, Иосиф!

Мартина и Блезуа уже давно не раскрывали рта. Русская зима доконала их. Бутурлин также мучился, потому что рана его едва затянулась, но продолжал править лошадьми. И лишь в первых санях Федор с Мариной-Хромушей, казалось, не замечали ужасного мороза. Они предавались воспоминаниям о прошлых сражениях, говоря на родном украинском языке. Федор, похоже, признал главенство Марины. А несчастный Грегуар бормотал: «Не может быть христианской страна, где спиртное замерзает!»

Максимильена, Флорис и Адриан удивляли князя своей выдержкой, присущей обычно самым закаленным солдатам. В воздухе начали кружиться снежинки.

— Скоро чуть потеплеет, Максимильена, снег пошел!

Но надежда, вызванная словами Ромодановского, быстро испарилась — задул сильный северный ветер, снег повалил хлопьями, и начался буран. Лошади словно обезумели: снег забивался им в ноздри и слепил глаза. Внезапно Флорис заметил вдалеке, на берегу реки, какие-то тени, совершавшие непонятные прыжки. Он прошептал:

— Смотри, Адриан.

Но сквозь метель трудно было что-либо рассмотреть. Ромодановский и Максимильена не заметили ничего. Флорис, взглянув на брата, который кивнул, закричал между двумя порывами ветра:

— Ромо, кажется, за нами кто-то гонится!

Князь, всматриваясь в берег, ответил:

— Нет, это просто волки. Пока они не опасны.

И, высунувшись из саней, он крикнул другим:

— Осторожно, волки! Надо двигаться быстрее!

Лошади пришли в крайнее возбуждение. Они тоже почуяли врагов на берегу и стали взбрыкивать. Ромодановский махнул рукой Федору и Бутурлину; все трое, выйдя из саней, принялись успокаивать животных, ласково с ними заговаривая и поглаживая их. На правом берегу реки Волхов становилось все больше волков, которые к тому же явно приближались. Князь подумал, что на ночь следовало бы где-нибудь остановиться, но местность выглядела совершенно пустынной. Лошади ржали от ужаса. Было уже совсем темно; метель усилилась. Из-за ветра невозможно было разжечь факелы, которые могли бы отпугнуть хищников. С правого берега за путниками следили блестящие глаза. Ромодановский и Федор тревожно переглянулись. Сначала им показалось, что речь идет о небольшой стае, но волков было уже несколько сотен. Некоторые из них завыли — в ответ раздался вой уже с левого берега. Князь повернулся и увидел, что зверей там не меньше. Если метель не утихнет, лошади остановятся, и тогда волки подберутся к ним незаметно. Князь крикнул, обращаясь ко всем беглецам:

— Вооружайтесь! В одну руку возьмите кинжал, в другую — пистолет!

В санях заготовили настоящий арсенал. Флорис с Адрианом немедленно выполнили приказ Ромодановского. В третьих санях Элиза схватила сразу два пистолета, а Мартина с Блезуа испуганно таращились в темноту, лязгая зубами от страха. Завывания волков звучали уже так громко, что порой перекрывали свист ветра. Ромодановскому, Федору и Бутурлину было все труднее управлять испуганными лошадьми. Волки подходили ближе, самые смелые из них уже спустились на ледяную поверхность реки. Князь решительно произнес:

— Одной упряжкой придется пожертвовать. Хромуша сядет в первые сани, а Грегуар переберется во вторые.

Максимильена закрыла лицо руками.

— Какой ужас! Несчастные лошади!

Марина с Грегуаром вышли из своих саней, забрав с собой оружие и провизию. Через минуту они уже сидели на указанных им местах.

— Князь! — заорала Марина. — Тут у меня есть двоюродный брат, его изба стоит верстах в восьми отсюда. Если мы доберемся туда, то спасемся.

Ромодановский закричал в ответ:

— Если буран не прекратится, лошади не дойдут. Волки приближаются, а мы еле тащимся. Они бегут быстрее нас.

В самом деле, волки были уже совсем близко. Метель же, казалось, завывала с удвоенной силой. Бутурлин и Федор вдвоем правили санями, в которых находились Марина и Мартина с Блезуа. Князь вел те, где были Максимильена с детьми, Элиза и Грегуар. Вдруг сзади донеслось испуганное ржание лошадей из брошенной упряжки. На них набросились волки, довольные добычей. Флорис заткнул уши, чтобы не слышать вой голодных хищников, а те расправлялись с несчастными животными. Из глаз мальчика текли, тут же замерзая, слезы. Взяв за руку брата, он тихонько сказал:

— Мне страшно, Адриан.

Адриан прижал к себе братишку, но сам тоже дрожал — уже не от холода. Ромодановский, Максимильена и все прочие застыли, оцепенев от ужаса — то был дикий страх одинокого путника перед волками.

Князь первый взял себя в руки и выкрикнул:

— Приготовиться! Сейчас начнется схватка!

Однако про себя он в отчаянии думал: «Какая схватка? Их слишком много. Боже мой! Какая страшная смерть! Мы все останемся здесь на съедение волкам!»

Федор, подняв к небу свое испещренное шрамами лицо, прорычал:

— Неужели и Господь нас оставил?

Тогда Флорис прошептал:

— Петрушка, помоги нам!

19

Это было похоже на удар молнии: на них прыгнул огромный самец, изголодавшийся больше других. Максимильена, Флорис и Адриан, обернувшись, увидели опасность — и разрядили свои пистолеты. Зверь с завыванием отполз в сторону. Это стало сигналом к нападению: обезумев от запаха крови, хищники бросились в атаку. Ромодановский, Бутурлин и Федор встали возле лошадей, чтобы спасти упряжку. Животные вставали на дыбы и безумно ржали. Трое мужчин били кинжалами по серым теням, скользившим рядом с ними, и одновременно стреляли из пистолетов, разнося в клочья черепа волков. С началом схватки князь и Федор обрели хладнокровие. Федор был страшен: его изуродованное лицо было залито кровью хищников. Он отбросил в сторону пистолет и выхватил саблю — со свистом рассекая воздух, он разрубал волков пополам.

«Сколько мы сможем продержаться?» — спрашивал себя Ромодановский, продолжая вести борьбу с серыми полчищами.

Флорис и Адриан, со своей стороны, палили без передышки, укладывая каждым выстрелом по зверю. Они поочередно перезаряжали пистолеты. Флорису уже не было страшно. Внезапно одна из самок, взбешенная гибелью своих волчат, вцепилась в руку Адриана, норовя выволочь мальчика из саней, чтобы разорвать на льду. Услышав крик брата, Флорис сразу понял, какой ужасной опасности тот подвергается, и, отбросив пистолет, который не успел зарядить, без колебаний всадил кинжал в бок волчицы. Та с рычанием завалилась на землю, и на еще теплое тело тут же набросились другие хищники. Адриан истекал кровью. Максимильена, обернувшись на вопль сына, выстрелила в волков, угрожавших Флорису, а затем, воспользовавшись секундной передышкой, обмотала платком руку Адриана. Беглецов подстерегала еще одна беда — оставшийся у них порох отсырел во время снегопада. Теперь могли помочь только кинжалы. Кто узнал бы сейчас в этом окровавленном юноше прелестную женщину, которая всего месяц назад слыла королевой Санкт-Петербурга!

Марина-Хромуша вопила так, что могла бы распугать хищников одним своим криком. В каждой руке она держала по кинжалу и наносила по два удара одновременно. Вокруг нее валялось множество еще трепещущих трупов.

Грегуар отыскал в своих санях кнут и со свистом размахивал им. Перед угрозой смерти Мартина с Блезуа обрели мужество, перестали стенать и сражались наравне с остальными — сначала отстреливались из пистолета, а затем вооружились кинжалом. Инстинкт самосохранения творит чудеса!

Элиза же осыпала хищников отборными ругательствами и палила наудачу, почти не попадая в цель, но зато отпугивая зверей. Впрочем, и ей пришлось взяться за кинжал. Число волков не убывало, и они бросались в атаку с растущим остервенением. Казалось, они чувствуют, как устали беглецы, изнемогавшие в неравной борьбе. Внезапно один из волков устремился к упряжке, которую защищал Ромодановский. Лошадь со вспоротым животом взвилась на дыбы от боли, а затем повалилась на других, прежде чем князь успел удержать ее. Сани опрокинулись. Максимильена, Марина и двое мальчиков внезапно оказались на льду. В одну секунду их окружила целая стая. Огромный зверь с полуседой шерстью кинулся, разинув пасть, на Флориса, ухватил его за одежду и уже поволок прочь, но Адриан, увидев это, схватил оглоблю, чтобы отбить брата. Волчьи глаза сверкали в темноте, как угли. Но вдруг в поведении зверей что-то изменилось — они стали пятиться, а затем безмолвно отступили, растворившись в ночи. Седой волк, по-прежнему державший в зубах Флориса, обернулся; Адриан воспользовался этим, чтобы пустить в ход свое импровизированное оружие — пошатнувшись от удара по голове, зверь выпустил свою добычу и убежал последним. Беглецы ошеломленно переглядывались, потрясенные чудесным спасением. Они не сразу заметили горящие факелы в руках у троих людей, стоявших перед ними. Во время схватки буран утих — волки же никогда не нападают при свете, поэтому и обратились в бегство, едва увидев огонь. Ромодановский и Федор с опаской приблизились к тем, кому были обязаны жизнью. Быть может, от них исходила новая опасность? Но тут Марина-Хромуша воскликнула:

— На этот раз ты подоспел вовремя, Поляк!

И спокойно пояснила удивленному князю:

— Это мой двоюродный брат.

Поляк был небольшого роста, но широк в плечах, отчего казался почти квадратным. Он пришел вместе с двумя сыновьями, которые на голову превосходили коротышку-отца. Марина-Хромуша пылко обняла своего двоюродного брата, но Ромодановский прервал эти излияния, чтобы поблагодарить человека, спасшего их от ужасной смерти. Затем он с тревогой осведомился:

— Как вы решились выйти из дома в такую метель?

— О, клянусь святым Станиславом! — Вскричал Поляк. — Я живу в трех верстах отсюда. Мы услышали выстрелы и вой волков. Я подумал, что какие-то путники попали в беду, правда, пришлось переждать буран. Снежные бури у нас сильные, но длятся недолго.

— Стало быть, — сказал князь, — другие тоже могли услышать?

— Не беспокойтесь, — ответил Поляк, понимавший все с полуслова, — на протяжении тридцати верст вы не найдете больше ни одной избы. Милости прошу ко мне в дом.

Путники произвели счет потерям. Из двенадцати лошадей осталось лишь четыре. Сами беглецы истекали кровью от многочисленных укусов. Все расселись по двум саням: каждая упряжка теперь состояла из двух животных. Сыновья Поляка обещали сходить на следующий день за третьими санями, валявшимися позади. До избы ехали молча. Поляк предоставил в распоряжение своих гостей этот маленький домишко, засыпанный снегом. Все дрожали от холода, голода и страха, но Максимильена, такая же бледная и окровавленная, как остальные, вдруг обратилась к Поляку с неожиданными словами:

— Сударь, вы должны знать, что мы объявлены вне закона и вы подвергаетесь опасности, укрывая нас.

Марина-Хромуша вскричала:

— Ах, барыня, если этот мошенник откажется нас принять, я ему вколочу кое-что в одно место!

Флорис подумал, что Марина умеет разговаривать с мужчинами. Маленький Поляк поклонился Максимильене.

— Хоть вы носите одежду молодого боярина, благородная госпожа, мне до этого дела нет и я ничего не желаю знать. Раз вы пришли с Мариной-Хромушей, то вы — мои дорогие гости, а мой дом — ваш дом.

Максимильена не удержалась от улыбки. Мир перевернулся: знатная дама, князь и маленькие барчуки были обязаны жизнью маркитантке, которая обзавелась сердечными друзьями на всех полях сражений, прогремевших в Европе.

«Что ж, тем лучше», — подумала Максимильена и повернулась к сыновьям.

— Никогда не забывайте, дети, что вас спасли эти люди с благородными сердцами, которые рисковали жизнью. Нет, вы не должны забывать, что наш Петрушка был таким же, как они, — великодушным и смелым.

Перевязав раны и подкрепив силы горячим борщом, сваренным Поляком, беглецы улеглись спать на полу, прижавшись друг к другу. В избенке была всего лишь одна комната.

Выехать им удалось лишь ближе к полудню. Пришлось чинить третьи сани, а у Поляка было только две лошади. Ромодановский мысленно проклинал все на свете, поскольку на счету был каждый час. Надо было сменить лошадей в Великом Новгороде прежде, чем будет поднята тревога. Если бы это удалось, они вновь получили бы три упряжки из четырех лошадей. Хромуша горячо обняла Поляка на прощание, и Флорис тихонько сказал брату:

— Видишь, Адриан, Марина любит двоюродного брата так же сильно, как мы любим друг друга.

Ромодановский, услышав это, усмехнулся, потому что у него были некоторые сомнения по поводу этого родства. К тому же ночью слышались звуки, которые доказывали, что Марина готова многим пожертвовать ради братской любви. Флорис с Адрианом кинулись Поляку на шею, растрогав его почти до слез. А князь подумал: «Какой же колдовской силой обладают они трое! Ни одно сердце не устоит перед ними».

Славный Ромодановский забыл, что сам рисковал ради них жизнью, титулом и имением настолько поразила его самоотверженность Поляка.

Несмотря на задержку, беглецы за день покрыли расстояние в семьдесят верст, отделявшее их от Великого Новгорода. На дорогу они выезжать не стали, продвигаясь по льду реки. Погода стояла ясная, но мороз не спал: от ужасного холода терпели невыносимые муки и люди и животные. Через каждые пятнадцать верст приходилось делать остановку, чтобы дать передышку несчастным лошадям. Вечером беглецы увидели на левом берегу озера Ильмень, по которому ехали уже некоторое время, красные кирпичные стены Новгорода. Издали в сани, такие крохотные на фоне заснеженного озера, казалось, всматривалась белая башня. Обогнув город, беглецы попытались выбраться на берег; но лошадей пришлось выпрячь из саней, поскольку иначе нельзя было подняться по довольно крутому склону. Максимильена, волоча вместе с другими сани, погладывала на сыновей — те выглядели бодрыми и свежими.

«Для своего возраста они отличаются необыкновенной силой и выносливостью. Можно подумать, что Пьер предвидел случившееся и подготовил их к испытаниям. Недаром он столько возился с ними в Дубино!»

В Новгороде темнело, и беглецы рискнули выехать на дорогу; однако сделали это преждевременно, потому что город находился слишком близко, и караульные у ворот заметили их. Ромодановский крикнул Федору и Бутурлину:

— Бежать нельзя, лошади очень устали. Поворачиваем! Говорить буду я.

Князь направил сани к воротам. Солдаты уже взнуздывали коней, чтобы пуститься в погоню за тремя подозрительными санями. Возможно, им уже сообщили о беглецах из крепости, но, может быть, они просто намеревались получить выездную пошлину, что было вполне естественно — ведь Великий Новгород был, наряду с Москвой и Киевом, одним из трех самых крупных городов Московии, не считая, разумеется, Санкт-Петербурга. Ромодановский, мысленно проклиная себя за неосторожность, повернулся к Флорису и Адриану.

— Не забывайте, что вы девочки, а зовут вас Наташа и Софи.

Флорис поглядел на него с чувством превосходства.

«Положительно, он принимает нас за несмышленых младенцев!»

Однако, взглянув на мать, Флорис настолько был потрясен ее бледностью, что прошептал:

— Не бойтесь, мамушка, мы с вами.

К саням князя подошел унтер-офицер. Ромодановский подобострастно произнес:

— Я не знал, что в Новгороде надо платить выездную пошлину. Я везу семью в Москву.

Унтер-офицер с недовольным ворчанием взял бумаги, протянутые им, и направился в караулку, чтобы показать их капитану. Максимильена почувствовала, как сильно бьется у нее сердце. К беглецам вышел капитан, это был толстый мужчина с багровым лицом.

— Откуда едете? — спросил он князя.

— Я со своей семьей, капитан, возвращаюсь в нашу святую Москву из Польши, где у меня небольшое поместье.

— Надо же было вам выехать в такую погоду!

— Жена у меня очень больна, капитан, и я везу к ней наших дочерей.

Толстый капитан рассматривал бумаги беглецов и так, и эдак — но придраться было не к чему. Пропуска у попа получились даже лучше настоящих. Ромодановский смотрел на капитана с добродушной улыбкой.

А тот обратился к Флорису и Адриану:

— Как тебя зовут? — спросил он младшего брата.

— Я Наташа, а это моя сестра Софи.

— А зачем вы едете в Москву?

Ромодановский и Максимильена вздрогнули. Было ясно, что капитан что-то подозревает и задаст вопросы детям, чтобы попытаться сбить их с толку. Судьба беглецов зависела от ответов малышей. Встревоженный князь вмешался в разговор:

— Я же сказал вам, капитан, мы едем в Москву…

— Помолчите. Пусть скажут девочки.

Дело было плохо: простой капитан никогда не посмел бы говорить с графом Черковским, путешествующим с семьей, если бы не считал, что имеет дело с государственными преступниками.

Флорису чрезвычайно нравилась эта игра. Он одарил капитана очаровательной улыбкой и произнес томным тоном благовоспитанной барышни:

— Мой папа уже сказал вам, господин капитан, что мы едем к мамочке. Она тяжело заболела. Мы с сестрой очень волнуемся, и нам хотелось бы поскорее ее увидеть.

Капитан повернулся к Адриану и спросил, указывая на Максимильену:

— Кто этот молодой человек?

Адриан хладнокровно взглянул на мать и ответил:

— Это очень милый человек, папин секретарь, Михаил Иванов.

Толстый капитан задумался. Очевидно, ему это было с непривычки тяжело — от напряженной работы мысли его лицо приобрело фиолетовый оттенок: Капитан, повернувшись к караулке, махнул рукой, и оттуда вышло несколько солдат. Максимильена, приложив руку к сердцу, посмотрела на Ромодановского.

«Мы пропали», — подумала она.

А князь размышлял. Вступить в схватку? Да, конечно, но гарнизон Новгорода насчитывал несколько сотен человек. Бежать? Попробовать можно, но их тут же схватят. Солдаты подошли к своему командиру, а тот заорал:

— Пошевеливайтесь, дурни, выводите сани его милости графа Черковского на дорогу. Благородный граф спешит в Москву.

Ромодановский был так ошеломлен, что даже не поблагодарил. Капитан же, приняв молчание за недовольство, добавил:

— Прошу вашу милость не сердиться на этих ослов. Должен вам сказать по секрету, что несколько дней назад нас известили о бегстве опасных преступников из Петропавловской крепости. За голову каждого из них назначена награда в тысячу рублей. Впрочем, я думаю, их схватили в Петербурге, потому что других новостей мы не получали.

— Капитан, — промолвил Ромодановский с важностью, — я сообщу императрице, как только увижу ее, о вашей непоколебимой преданности.

— О, господин граф, неужели? — сказал капитан, и его глаза заблестели. — Заметьте, я сразу понял, с кем имею дело, ведь меня не проведешь, не то что этих олухов.

Князь взглянул на капитана с доброй улыбкой.

— Вы поразительно умны. Нашему семейству приятно сознавать, что Новгород охраняется таким человеком, как вы. Ваша интуиция вполне под стать вашей молодцеватой выправке.

Максимильена думала: «Ромо перегибает палку, этот толстый дурак поймет, что над ним издеваются».

Но капитан, раздувшись от гордости, самодовольно улыбнулся и произнес заискивающим тоном:

— Надеюсь, милые барышни не обиделись на меня. Я выполнял свой долг!

«Барышни» посмотрели на толстяка ласково, но с некоторым пренебрежением. Сани покатились вперед, а капитан, кланяясь, провожал доброго графа Черковского и его свиту — слава Богу, никто не держал на него зла за несправедливые подозрения! Вернувшись вместе с солдатами в караулку, он наставительно сказал:

— Берите с меня пример, олухи. Пора бы уж вам научиться отличать беглых преступников от знатных господ.

А в санях царило ликование. Впервые за все время беглецы поверили в близость спасения. Элиза, молитвенно сложив руки, благодарила небеса, а Федор подмигивал всем своим единственным глазом:

— Клянусь святым Георгием, наши барчуки обдурили бы самого дьявола!

Максимильена ощущала горделивое волнение, а Ромодановский, глядя на детей, думал: «До каких же вершин они доберутся, если Господь и Петр Великий сохранят им жизнь!»

Было уже совсем темно, когда они в очередной раз сменили лошадей. Небо было ясное, путь освещала луна, и князь решил не останавливаться на ночь — если они доберутся утром до Твери, то окажутся всего лишь в ста семидесяти верстах от Москвы.

— Но, Ромо, — попыталась возразить Максимильена, — на нас могут опять напасть волки.

— Нет, барыня, Поляк мне сказал, что нынче бурана уже не будет. Нам нечего бояться, — вмешалась Хромуша.

Ромодановский был встревожен.

— Надо ехать, Максимильена. Возможно, этот тупица-капитан уже завтра получит новое послание из Петербурга. Он поймет, что его надули, и бросится в погоню со всем новгородским гарнизоном.

Вздохнув, беглецы расселись по саням: им удалось лишь немного согреться и слегка передохнуть. Всю ночь и следующий день они мчались вперед без всяких приключений. Сменные лошади поджидали их через каждые тридцать — сорок верст, так что сани летели с бешеной скоростью. Несчастные путники уже не замечали усталости, почти впав в оцепенение. Даже меховые покрывала не спасали от холода, а на руках, невзирая на пуховые перчатки, появились отвратительные волдыри.

Вечером следующего дня вдали показалась Тверь. Беглецы находились на Валдайской возвышенности. Надо было решить, какую дорогу выбрать. Они могли двигаться по замерзшей реке, но в этом месте Волга делала громадный полукруг, и им пришлось бы перебираться по озеру Овсий луг. Ромодановский сразу вспомнил о волках, для которых они стали бы на озере легкой добычей. Тогда было решено сменить лошадей в Твери. Князь подхлестнул лошадей, и сани двинулись по направлению к городу. Внезапно справа появился ворон и с карканьем пролетел прямо перед упряжкой. Федор, Марина и Бутурлин перекрестились. На Украине ворон, пересекший путь, считается вестником неминуемой беды. Ромодановский воскликнул:

— Сдурели вы, что ли? Неужели верите в эту ерунду?

— Ваша милость, — возразил Федор, — это дурной знак.

— Ворон пролетел как раз над моей головой, — мрачно сказал Бутурлин, а потом добавил: — Ну, делать нечего. От судьбы не убежишь!

20

Это происшествие взволновало беглецов. Максимильена крепче прижала к себе сыновей. В Твери все выглядело спокойным. Жители уже заперлись на ночь в своих теплых домах. У городских ворот не видно ни гвардейцев, ни солдат. Эта безмятежность должна была бы приободрить путников, но они, напротив, встревожились. Флорис, нагнувшись к брату, еле слышно произнес:

— Адриан, мне кажется, за нами наблюдают.

Князь услышал слова мальчика и мысленно выругал себя, подумав:

«Надо было спуститься к Волге, это спокойствие мне не нравится».

Они проехали через весь город, застроенный в основном деревянными домишками, и добрались наконец до последней избы справа. Это оказался жалкий кабак с помпезным названием «Солнце Твери». Ромодановский сделал знак Бутурлину, и тот, спрыгнув с саней, трижды постучал в дверь условленным стуком. На пороге возник рябой человек с бегающими глазками. Бутурлин тихонько сказал:

— Украина и Романов.

Хозяин кабака поклонился до земли и жестом пригласил всех войти. В кабаке никого не было.

— Эй, Нина, иди скорей сюда, помоги раздеться благородным господам!

Князь недоверчиво оглядывал слишком угодливого мужика.

— Как тебя зовут?

— Арашев, ваш покорный слуга.

— Приготовь для нас лошадей, по четыре в каждую упряжку. Мы отдохнем немного и в середине ночи отправимся в путь.

— Ваша милость, все уже готово, — ответил Арашев. — Вы вполне можете доверять мне, я служил под началом гетмана Саратова и предан ему всей душой.

В словах бывшего казака прозвучала такая обида, что Ромодановский упрекнул себя, за излишнюю подозрительность.

«Экая глупость, — подумал он, — я тревожусь, как женщина, и повсюду вижу врагов. А все Федор с Бутурлиным! Нашли время толковать о дурных предзнаменованиях!»

Флорис с Адрианом так устали, что заснули, не поужинав. Максимильена, с нежностью посмотрев на них, стала есть дымящийся борщ вместе с остальными путниками.

В избе Арашева было очень тесно, и беглецы улеглись на полу, закрывшись меховыми покрывалами, принесенными из саней. Прошло два часа; все спали, когда Флорис проснулся от голода. Он взглянул на сопевшего рядом брата, на мгновение заколебался, а потом решил, что пуститься на розыски чего-нибудь съестного лучше вдвоем — и толкнул в бок Адриана. Тот рывком сел.

— Я хочу есть, — прошептал Флорис.

Адриан вздохнул — ему хотелось спать.

— Я хочу есть, — нетерпеливо повторил Флорис.

Без единого слова Адриан встал, ибо не мог отказать Флорису ни в чем. Они направились в чулан, где еще вечером углядели запасы провизии. Комнату освещал только лунный свет, но Флорис видел в темноте, как кошка. В кладовке Флорис, к величайшему своему удовольствию, обнаружил кульбаты — он обожал эти лепешки, приготовленные из риса, рубленого мяса, красной капусты и яичных желтков. Адриан же снял с полки самовар, в котором еще оставалось немного теплой воды. Братья, усевшись на пол, принялись с жадностью поглощать еду. Теперь Адриан радовался, что Флорис разбудил его. Они молча насыщались, как вдруг снаружи до них донесся чей-то шепот:

— Они дрыхнут крепко, я им кой-чего подсыпал в борщ! Пора приступать, — зловеще произнес мужской голос, и братья узнали Арашева.

— А ты не боишься? — отозвалась его жена. — Если гетман узнает об этом, он нас убьет.

— Глупая ты женщин! За них обещано десять тысяч рублей. Помолчи, вот идет лейтенант.

Флорис с Адрианом услышали еще один голос:

— Вы уверены, что они спят?

— Не сомневайтесь, лейтенант.

— Очень хорошо! Мы захватим их врасплох и перережем горло всем, кроме француженки и ее щенка.

— Гм, лейтенант, — промолвил Арашев, — а как же вознаграждение?

— Будь спокоен, ты его получишь, как только мы управимся с ними. Ты молодец, что донес. Награда твоя.

Флорис с Адрианом не стали слушать дальше; они на цыпочках вернулись в комнату и, перешагивая через ноги спящих, пробрались к Ромо. Максимильена спала, ей снилось, что она скачет по полю рядом с Пьером. Внезапно дорогу им пересек ворон, а Пьер крикнул:

— Береги Флориса! Береги Флориса!

Максимильена открыла глаза. Князь тряс ее за плечо. Все беглецы уже встали и ошеломленно озирались. Ромодановский еле слышно распорядился:

— Вооружайтесь! Придется сражаться, нас предали.

Осознав опасность, все безмолвно взялись за оружие, которое предусмотрительно захватили с собой, и затаились у дверей избы. Ожидание казалось невыносимым. Внезапно дверь бесшумно распахнулась, и вошел Арашев в сопровождении трех солдат. В комнате было совершенно темно, но беглецы ждали врагов, тогда как те ни о чем не подозревали, полагая, что все спят. Ромодановский надеялся захватить их врасплох, прежде чем они успеют подать сигнал тревоги, — для этого он приказал пользоваться только кинжалами. Арашев затворил дверь за солдатами, и Ромодановский с быстротой молнии вонзил клинок в сердце одного из них. Федор столь же проворно расправился со вторым, а Бутурлин нанес рану предателю Арашеву, однако Грегуар, питавший отвращение к крови, предпочел схватить своего противника за горло. Ромо не успел вмешаться; солдат вырвался из рук старика и выскочил за дверь с криком:

— К оружию!

Князь и Максимильена надеялись, что удастся спастись бегством через заднюю дверь, но солдаты, услышав крики своего товарища, уже окружали избу.

Тогда князь завопил во все горло:

— Укройтесь за окнами, стреляйте только наверняка, подпустив поближе! Мы не знаем, сколько их.

Изба смотрела на улицу четырьмя небольшими окнами. Ромодановский встал возле одного из них вместе с Максимильеной. У второго расположились Бутурлин и Грегуар, у третьего Блезуа с Мартиной, а у четвертого — Флорис с Адрианом. Федор же и Марина-Хромуша, распахнув дверь, загородили ее тяжелым столом, чтобы стрелять из укрытия.

Максимильена хотела было перебраться к сыновьям, но Ромо удержал ее:

— Оставьте, Максимильена, они справятся и без вас. А нам необходимы их пистолеты, — добавил он мрачно.

В рядах солдат, укрывшихся за деревьями вокруг избы, царило некоторое смятение. Они ожидали распоряжений, но не могли их получить, поскольку лейтенант валялся на полу с перерезанным горлом — встреча с Федором стала для него роковой. Ромодановский вздохнул с облегчением — без командира этот отряд мало чего стоил. Но в этот момент вдали послышался конский топот. Он с каждым мгновением усиливался, и вскоре к избе подлетело множество всадников, в которых беглецы узнали солдат новгородского гарнизона. Ромодановский и Максимильена в отчаянии переглянулись — теперь никаких надежд на спасение не осталось.

А случилось вот что. Через три часа после их отъезда толстый капитан получил новые известия из Петербурга. Догадавшись, что его обманули, он немедля посадил на коней около ста солдат и пустился в погоню за беглецами.

— Как же их много! — прошептала Максимильена. — А нас десять человек, причем двое — дети…

Ромодановский вздохнул. На сей раз спасения ожидать не приходилось, но, по крайней мере, они погибнут с оружием в руках.

Максимильена взяла Ромодановского за руку и глухо сказала:

— Друг мой, поклянитесь, что не позволите взять нас живыми, меня и моих сыновей…

— Максимильена, — промолвил князь, и голос его дрогнул.

— Поклянитесь, брат мой, поклянитесь, что убьете нас, но не позволите взять живыми!

Ромодановский взглянул на Флориса. Неужели для этого доверил ему Петр Великий защиту любимой женщины и единственного сына?

— Клянусь вам, Максимильена, — прошептал он, склонив голову, — клянусь, сестра моя, что вы не достанетесь им живыми.

И, словно бы подтверждая значимость этой клятвы, раздался мушкетный выстрел. Максимильена едва успела отпрянуть от окна. Началась отчаянная пальба с обеих сторон.

Толстый капитан из Новгорода, приказав своим людям спешиться, расставил их вокруг избы. Завязался ожесточенный бой. Беглецы сражались с мужеством отчаяния. Вдруг кто-то вскрикнул. Максимильена обернулась и увидела, что Бутурлин ранен в грудь. Оставив свой пост, она устремилась к несчастному, чтобы помочь. Лицо Бутурлина; исказилось от ужасной муки, розовая пена выступила на губах. Он упал в лужу крови, возле убитых солдат и предателя Арашева, тихонько скулившего от боли. Максимильена поняла, что Бутурлин умирает, и из груди ее вырвалось рыдание.

— Простите, простите, мой добрый Бутурлин, это все из-за нас, из-за того, что вы хотели спасти меня и детей…

Бутурлин, сделав попытку приподняться, сказал хриплым голосом:

— Нет, барыня… это судьба, от нее не убежишь!

— Дорогой Бутурлин, я хочу, чтобы вы жили… или чтобы мы все погибли!

— Вы будете жить, барыня, и маленькие барчуки тоже… Прислушайтесь! Они скачут сюда… скачут, чтобы спасти вас…

И бедный капитан Бутурлин откинулся назад. Он был мертв. Почти обезумевшая Максимильена подняла голову и увидела, что сыновья ее отстреливаются, как настоящие мужчины. Но гордости не ощутила, подумав: «Жизнь наша не стоит подобных жертв».

Положение беглецов становилось критическим. Солдаты, почувствовав слабость Блезуа и Мартины, подбирались к их окну. Бутурлин погиб. Марине-Хромуше перебило пулей правую руку — теперь она могла только перезаряжать пистолет Федора. Максимильена, заняв свое место, принялась с ожесточением стрелять во врагов. Однако упавших быстро сменяли другие солдаты, и нападавшие приблизились к избе. Флорис с Адрианом стреляли без промаха. Один из новгородцев, подползший к их окну, вдруг встал во весь рост перед двумя братьями.

Адриан успел только увидеть, как дымящееся дуло пистолета почти уперлось в грудь Флориса. Он выстрелил в упор, спасая брата, а Флорис ответил ему взглядом, полным гордости и благодарности. Вместе они чувствовали себя непобедимыми.

Толстяк-капитан, взбешенный тем, что горстка беглецов уложила большую часть его людей, приказал подкатить к дверям телегу с соломой и поджечь ее. Ромодановский сразу же понял опасность.

— Они хотят выкурить нас из избы. Берите покрывала, надо сбить огонь.

Телега — со вспыхнувшей соломой оказалась ближе всего к окну, где стояли Флорис с Адрианом. Князь крикнул им:

— Отходите, перебирайтесь к другому окну! Блезуа, Мартина, Элиза, попытайтесь потушить пламя.

Ромодановский отдавал распоряжения уверенным тоном, но когда Максимильена встретилась с ним взглядом, то сердце ее мучительно заныло. Они обречены — Максимильена поняла это. Все продолжали отстреливаться, но огонь распространялся быстро — просмоленные бревна избы горели прекрасно. Элизе пламя обожгло лицо. Блезуа с Мартиной раздобыли где-то несколько ведер воды, однако это лишь ненадолго отсрочило роковое мгновение, когда в избе уже нельзя будет оставаться. Ромодановский, стиснув зубы, решил защищаться до последнего. Его терзала клятва, которую он вынужден был дать Максимильене. Внезапно на беглецов стали сыпаться горящие угли — это означало, что загорелась крыша. Вскоре вся комната заполнилась дымом, все закашлялись, задыхаясь.

Максимильена по-прежнему стояла у своего окна, но уже вместе с Флорисом и Адрианом, которые перебрались к матери. Она крикнула:

— Мы погибли! Ромодановский, не забудьте о своем обещании!

Нападавшие подходили все ближе к полыхавшей избе. Предатель Арашев, извиваясь на полу, вопил во все горло:

— Не оставляйте меня здесь! Я сгорю заживо! Спасите!

Ромо обернулся и сказал:

— Что б ты сдох в пламени, подлый изменник! И знай, это лишь преддверие ада, который ожидает тебя!

Толстый капитан орал своим новгородцам:

— Вытащите их оттуда, я хочу взять их живыми!

В избе царило смятение. Женщины закрыли юбками голову, чтобы защититься от невыносимого жара. Князь мрачно зарядил свои пистолеты и направился к Максимильене. Флорис и Адриан смотрели на него, ничего не понимая. Князь, рыдая, произнес:

— Простите… простите… Я не смог вас уберечь!

Федор, взревев от бессильной ярости, ринулся из избы. Солдаты попятились в ужасе при виде одноглазого богатыря, чья сабля со свистом рассекала воздух. Максимильена прижала к себе сыновей, шепнув им:

— Сейчас мы умрем. Молитесь, дети.

Она встала на колени и опустила голову, готовясь принять смерть. Ромо, зарыдав еще громче, поднял руку с пистолетом. Он уже собирался нажать на курок, как вдруг снаружи раздался устрашающий военный клич.

Апокалипсический грохот копыт заглушил треск горящих бревен. Пронзительно зазвенели трубы — то был хорошо знакомый беглецам сигнал к атаке. Ромодановский, опустив руку, с криком бросился за дверь. За ним бежала Марина-Хромуша, узнавшая ужасный клич. Максимильена же словно оцепенела. Адриан с Флорисом, видя, что балки вот-вот рухнут, повлекли мать за собой. Грегуар тащил Элизу, а Блезуа нес на руках Мартину, почти задохнувшуюся в дыму. Они устремились к выходу, даже не зная, какая новая опасность их ждет. Предателю Арашеву также удалось выползти наружу. Едва он выбрался из избы, как стены обрушились с адским грохотом.

Вокруг уже кипело сражение. Нападавшие сами теперь оказались в окружении. Солдаты новгородского капитана пытались бежать. Федор, нацепив шапку на острие сабли, ответил всадникам их боевым кличем. А те, размахивая арканами, преследовали солдат императрицы. Толстый капитан, с трудом вскарабкавшись в седло, ускакал. Ромо, смеясь, схватил Флориса и подбросил его в воздух.

— Казаки! — закричал он. — Мы спасены благодаря тебе!

Флорис чувствовал запах пороха и победы. Адриан вопил, обнимая Максимильену:

— Мы спасены, мамушка! Спасены! Ты слышишь? Казаки, казаки!

А Максимильена думала: «Они все сошли с ума».

Она ничего не понимала в происходящем. Вдруг перед ней возник какой-то человек и с низким поклоном произнес:

— Приветствую тебя, Летняя Улыбка.

21

Ли Кан Юн — а это был именно он — спокойно стоял перед Максимильеной, как будто ненадолго отлучился. Флорис и Адриан бросились ему на шею. Федор и все прочие окружили его с восторженными кликами, которые он принимал со скромной улыбкой. Появился отряд всадников. Поле сражения уже очистилось от врагов. Гетман Саратов с достоинством спешился и, не обращая ни на кого внимания, подошел прямо к Флорису.

— Ты знаешь, кто я такой?

— Да, — ответил Флорис, — вы мой крестный, гетман Саратов, и я знал, что вы придете к нам на помощь.

Свирепый гетман наклонился и положил руку на темные кудри мальчика.

— Я сразу узнал тебя, Флорис, ты достойный крестник Украины.

Лишь после этого гетман соизволил повернуться к Ромо.

— Князь, отныне мы друзья навеки, ибо ты спас их.

Взволнованный Ромодановский поклонился в ответ на эти слова. Он знал, что гетман редко кого дарил своей дружбой.

— Благородная дама, — произнес гетман, поворачиваясь к Максимильене, — теперь ты под моей защитой. На рассвете мы выступаем на Украину.

Ли Кан Юн покинул Петербург, когда царь умирал. Поэтому ему удалось опередить гонцов императрицы. Не сходя с коня ни днем, ни ночью, неутомимый китаец почти не спал и не ел. За восемнадцать суток он преодолел примерно двести тысяч верст, отделяющих лагерь гетмана от Санкт-Петербурга. Казакам пришлось снять его с лошади и на руках отнести к палатке гетмана, потому что идти он уже не мог. Узнав, какой опасности подвергается крестник, гетман впал в страшную ярость. Он поклялся защищать сына своего друга Петра Великого, а для казачьего атамана клятва священна. Пятьсот казаков немедленно отправились в поход на маленьких степных лошадках, способных, как и их всадники, скакать без передышки в течение долгих часов, легко переносить холод и оставаться без пищи несколько дней подряд.

Прочим войскам гетман приказал двигаться из Украины на Москву. Мужики при виде этих всадников Апокалипсиса осеняли себя крестом, ибо казаки всегда внушали им страх и уважение. Сам же гетман решил явиться ко двору, дабы вынудить царицу освободить пленников, угрожая ей восстанием Дона и Украины.

Во главе своих пятисот человек гетман мчался к Санкт-Петербургу; когда же показалась Тверь, они услышали мушкетные выстрелы и увидели зарево пожара. Гетман знал, что на окраине города держит сменных лошадей один из его людей, а потому приказал атаковать. Казаки пришпорили усталых коней, и появление этих всадников с ужасным военным кличем на устах вселило ужас в сердца солдат императрицы — они обратились в бегство, даже не пытаясь оказать сопротивление. Гетман решил, что войско его нуждается в отдыхе, и приказал разбить лагерь. Мгновенно поставили палатки; несчастные беглецы занялись своими ранами и ожогами, гетман же стал составлять послание к императрице. Пером вооружился Ромо, поскольку гетман за всю свою жизнь так и не выучился писать.

«Царица, — диктовал Саратов, — по твоему приказу моего дорогого крестника и его родных бросили в тюрьму, а затем их начали преследовать твои солдаты, и они подверглись нападению. Наш владыка Петр Великий оказал мне честь, назвав меня своим другом. Он доверил мне защиту тех, кто был дорог его сердцу. Казаки мои подошли к Москве. Если ты бросишь против нас свои войска, то поднимутся Украина и Дон, а также люди моего брата, казачьего атамана Сибири. Я приказал захватить князя Ромодановского, и теперь он наш заложник. Уверен, царица, что ты понимаешь, как важно сохранить мир в нашем государстве. Такова воля Господа нашего Иисуса Христа и великого царя Петра. Кланяюсь тебе. Гетман Саратов».

Ромодановский от души расхохотался.

— Клянусь святым Андреем, гетман, в хитрости ты не уступишь лисице! Для Екатерины я твой пленник… Прекрасно придумано.

Гетман самодовольно улыбнулся.

— А это значит, что ты, князь, сможешь вернуться в Петербург, когда захочешь, даже если эта польская сука не поверит ни единому моему слову. Доказательств против тебя у нее не будет, а мстить она не посмеет.

— Клянусь Господом, гетман, выпьем за жизнь!

И эти железные люди осушили по чарке водки.

Сибирские сани беглецов сгорели во время пожара. Гетман послал дюжину казаков на поиски каких-нибудь повозок для тех, кого взял под свое покровительство. Люди его вернулись очень быстро, пригнав с собой две тройки. Тройки гораздо удобнее сибирских саней, но не так быстры, поскольку в них впрягают не четырех, а трех лошадей: одного коренного и двух пристяжных.

Над горящими обломками избы занимался рассвет. Максимильена, почти не сомкнувшая глаз, встала на колени перед пепелищем вместе с Адрианом и Флорисом, которых разбудила ради этого. Ромодановский держался немного в стороне.

— Помните, — сказала Максимильена, — что здесь погиб капитан Бутурлин, благородный человек, отдавший жизнь, чтобы спасти нас, дети. Не забывайте его в своих молитвах.

Ромодановский склонил голову.

— Поднимитесь с колен, Максимильена. Бедняга Бутурлин умер счастливым: некогда он совершил бесчестный поступок, но я избавил его от позора. Он хотел искупить свою вину и погиб, как герой.

Флорис и Адриан с трудом сдерживали слезы. До сих пор битвы приводили их в восторг, однако теперь они поняли, что в бою теряешь друзей. Гетман Саратов, наблюдавший за этой сценой, подъехал ближе, поднял Флориса и посадил на круп своей лошади, объявив громовым голосом:

— Лучше умереть героем, чем жить в позоре!

И его синие глаза вспыхнули при взгляде на дерево, к которому привязали предателя Арашева с женой. Оба находились в плачевном состоянии, поскольку сам изменник был ранен Бутурлиным в плечо, женщина же дрожала от холода и страха. Гетман дал знак своим людям.

— Привяжите их к седлу. Они умрут на Украине.

Утром маленькое войско гетмана выступило в обратный путь. Флорису с Адрианом дали молодых коней, таких же горячих, как они сами. Гетман Саратов, у которого не было сыновей, с гордостью смотрел, как гарцует на лошади Флорис. Федор и Ли Кан верхом сопровождали своих маленьких господ. Друзья были счастливы увидеться вновь, но по природной гордости не признавались в этом — впрочем, они превосходно понимали друг друга без слов. Элизу же настолько взволновала встреча, что она упала на грудь Ли Кану, а тот с присущей ему церемонной вежливостью сказал:

— Мне кажется, Здравая Мудрость, что ты немного обгорела, равно как и Почтенная Осмотрительность. У меня есть чудодейственная мазь для вас — как раз на такой случай.

Что касается Мартины и Блезуа, то они еще не пришли в себя после окончания битвы. Ли Кан молча смотрел, как двое казаков укладывают их в тройку, а затем сказал, повернувшись к Федору:

— Я думаю, Острый Клинок, что наши друзья будут спать до самой Украины… Если, конечно, Будда позволит нам вернуться туда.

В этот момент к тройке Максимильены подошла Марина-Хромуша в окружении целой толпы новоявленных двоюродных братьев. Ли Кан тихо спросил Федора:

— Острый Клинок, эта женщина… Огненная Водка… кто она?

Федор лаконично ответил:

— Это моя двоюродная сестра.

Понадобилось целых два дня, чтобы добраться от Твери до Москвы. Накануне к воротам города подошла двадцатитысячная армия казаков. Они расположились лагерем под стенами. В Москве воцарилась паника. Что нужно этим казакам? Укрывшись за Садовым кольцом — городскими укреплениями, состоящими из глубокого рва, забора из кольев и деревянных башен, жители следили за всеми перемещениями казаков. Москвичи остро чувствовали свою заброшенность и беззащитность, поскольку князья и бояре находились при дворе в Санкт-Петербурге.

Гетман со своим эскортом присоединился к основному войску, спокойно стоявшему лагерем перед воротами. Максимильена взглянула в последний раз на юго-восточную часть города, отыскав взглядом свою милую слободу. Сердце ее разрывалось от муки — ей хотелось хоть раз побывать в доме из розовых кирпичей. Она прижала к себе сыновей.

— Флорис, Адриан, это Москва, священная Москва! Посмотрите на нее хорошенько!

Флорис остро ощущал горе матери и понимал, что причиной тому смерть Петрушки.

— Но, мамушка, — сказал он, — мы обязательно вернемся в Россию, правда, Адриан?

— Да, мама, это для нас родная страна, как и Франция. Когда мы вырастем, непременно вернемся сюда.

На следующее утро ошеломленные горожане увидели, что казаки ночью снялись и ушли так же незаметно, как и появились. Екатерина незадолго до этого получила письмо гетмана Саратова и, читая его, позеленела от ярости.

— Александр, — завопила она, обращаясь к Меншикову, — пошли в погоню за ними армию, мы объявим Украине войну и поставим ее на колени. Я прикажу срыть до основания их дома, не пощажу даже женщин и детей! Но прежде всего пусть отрубят голову посланнику! — добавила она, брызгая слюной от бешенства.

Меншиков увлек ее в угол, подальше от придворных. После ночной сцены в крепости что-то в нем надломилось, и он уже не был прежним Меншиковым. Странное дело, в глубине души он радовался, что не обесчестил Максимильену и она ускользнула от него.

— Екатерина, ты выставляешь себя на посмешище. Выслушай меня, — проговорил он поспешно, поскольку она собралась прервать его. — Ты захватила власть незаконно и сама знаешь об этом. Если начнется восстание казаков, князья могут не поддержать тебя. Отрешись от личной вражды, забудь о мести, сделай так, чтобы гетман Саратов вернулся на Украину. Более того, напиши ему очень любезное письмо.

Екатерина напыжилась, не желая отступать, но Ментиков посмотрел на нее властно, и она сдалась. Весь двор наблюдал за этой сценой.

— Да, да, напиши любезное письмо и попроси отпустить князя Ромодановского в знак примирения, в награду за твою сговорчивость.

— Если этот изменник осмелится вернуться, я отрублю ему голову.

— Напрасно. Я терпеть его не могу, но не забывай, что он был другом царя. Если ты прикажешь его убить, знать поднимется против тебя.

Говоря это, Меншиков сам поражался своим словам. Впервые в жизни ему хотелось совершить благое дело. В ушах его звучал мелодичный голос: «Я люблю вас, Александр».

Так сказала ему Максимильена в крепости. Он не сердился на нее за обман.

Князь вздохнул. Максимильена не поняла, что лишь ее одну он мог бы полюбить. Екатерина глядела на него с удивлением, гадая, о чем он так глубоко задумался. Впрочем, Меншикову удалось ее успокоить, хотя она и не преминула заметить, словно бы прочитав его мысли:

— Тебе всегда нравилась эта мерзавка.

Меншиков вздрогнул, однако ответил спокойно:

— Ты заблуждаешься, меня интересуют только политические соображения, и я хочу помочь тебе. Последуй моему совету, будь ласкова с гетманом.

И Екатерина покорилась. Она отправила гетману следующее послание:

«Его светлости гетману Саратову, атаману казачьих войск на Украине. Мы счастливы, что вы смогли найти друзей нашего возлюбленного супруга, Петра Великого.

Солдаты, которые незаконно задержали их и преследовали, будут должным образом наказаны.

Питая глубокую привязанность и большое уважение к князю Ромодановскому, мы просим вас не лишать двор его присутствия.

Мы надеемся, что вы почтите царицу столь же искренней дружбой, как и покойного царя».

И Екатерина начертала внизу обычную подпись московских царей: «Быть посему» вкупе со своим именем.

Она отдала послание казаку гетмана, но руки ее все еще дрожали от бешенства.

Гонец нагнал гетмана с его армией в Туле. Войска продвигались уже не столь быстро — за пять дней им удалось покрыть всего лишь сто восемьдесят верст. Началась оттепель, дороги стали скользкими и опасными для лошадей, а лед на реках посинел и мог треснуть в любой момент. Князь вызвался прочесть письмо гетману Саратову — тот слушал, поглаживая шелковистую бороду.

— Князь, мы укротили польскую сучку. Надо показать послание благородной даме, — сказал Саратов, кивнув в сторону Максимильены, бродившей по лагерю.

— Нет, гетман, это слишком тяжело для нее, ей пришлось пережить так много. Надо ее просто успокоить.

И Ромодановский направился к Максимильене.

— Друг мой, теперь все будет хорошо. Гетман Саратов получил письмо от императрицы: нас не станут преследовать, дело обошлось без сражения. Я знаю, вас это мучило. Не тревожьтесь больше.

— Спасибо, князь. Я и в самом деле боялась, что из-за нас опять прольется кровь.

— Максимильена, — нерешительно промолвил князь, — ныне вы с Флорисом и Адрианом в безопасности. Мне следует подумать об отъезде.

Максимильена смотрела на Ромодановского и ничего не могла понять.

— Об отъезде? Вы хотите нас покинуть?

— Да, Максимильена. Я должен был спасти вас, однако теперь мне надо возвращаться в Петербург.

— Но ведь это же опасно! Императрица ненавидит вас.

— Тем не менее я почти убежден, что она ничего не посмеет мне сделать.

Максимильену ошеломила мысль о разлуке с Ромо, как если бы ее покидал родной брат. Подчиняясь первому порыву, она сделала попытку удержать его.

— Нет, Ромо, нет, не уезжайте! Проводите нас хотя бы до Украины, а там будет видно. Но сейчас не бросайте нас!

Ромодановский побледнел. Максимильена, не замечая того, нанесла ему удар в самое сердце.

Флорис, гарцуя на маленькой степной лошадке, подъехал к ним и крикнул:

— Смотри, Ромо! Я научился пролезать под брюхом коня на всем скаку.

Максимильена всплеснула руками:

— Но это же очень опасно!

Ромодановский взглянул на нее с нежностью.

— Максимильена, вы не устаете поражать меня. Ваши сыновья, как и все мы, сражались не на жизнь, а на смерть, а теперь вы боитесь, что он пролезет под брюхом лошади на скаку, хотя это умеют делать все казаки.

У Максимильены увлажнились глаза. Она ничего не ответила на реплику Ромодановского, но вновь стала молить:

— Не уезжайте! Не уезжайте, Ромо!

— Решено. Я остаюсь с вами… вплоть до Украины. — И князь поспешно удалился, не в силах скрыть своего волнения.

Чем ближе продвигались беглецы к границам Украины, тем легче становилось у них на сердце — у всех, за исключением Максимильены, которой казалось, что каждая верста все больше отдаляет ее от Пьера. За Орлом внезапно настала весна, неожиданная теплая весна после стольких страданий. Беглецы пересели с троек на тарантасы — экипажи с большими колесами на длинных осях. От грязи защищали специальные щитки и кожаный верх. В дикой степи, простиравшейся за Курском, уже сбросили меховые шубы и шапки. Флорис с Адрианом не слезали со своих коней. Мальчики изнывали от нетерпения — им хотелось скорее добраться до Украины. Гетман Саратов постоянно держал их при себе и учил различать то, что не видно каждому.

— Ты заметил на горизонте точку, Флорис?

— Да, крестный, что это такое?

— Это река, сынок.

— А вон там, где поднимаются высокие травы, проехать можно?

— И не вздумай! Это зловонные болота, только зимой, когда их сковывает лед, когда засыпают змеи и ядовитые насекомые, при необходимости можно рискнуть.

К Максимильене гетман относился с большим уважением. На каждом привале этот грубый человек приходил справиться о здоровье и спросить, не нужно ли ей чего. Он подметил, с каким отчаянием взглянула она в последний раз на Москву, и проникся к ней еще большим чувством. В Курске задерживаться не стали и прошли за день еще восемьдесят верст. Гетман скакал на лошади рядом с тарантасом Максимильены, в сопровождении Флориса и Адриана. Внезапно он поднял руку, и вся армия встала, повинуясь этому знаку.

— Смотри, Флорис, смотри, матушка, — произнес он, впервые назвав Максимильену именем, означающим у русских одновременно любовь и уважение. — Вот Украина! Вдохните этот теплый воздух, проникнитесь этой радостью и жаждой жизни, вглядитесь в эти леса и поля. Здесь солнце светит ярче, земля родит больше, дожди обильнее и теплее, чем во всем мире. А сердца казаков крепче брони, и слово их тверже алмаза.

Тут гетман повернулся к Флорису.

— Украина никогда не изменит тебе, сынок, но и ты ей не измени.

Через несколько дней показался Киев, столица Украины. Жители толпились на стенах, приветствуя казаков громкими криками. О Флорисе с Адрианом сразу же начали складывать легенды. Все восхищались их красотой. Казаки рассказывали об их мужестве и доблести в бою — они даже преувеличивали подвиги мальчиков. Жители досаждали также и Максимильене, окружив ее всяческим вниманием: все кланялись ей, когда она проходила, величали «матушкой» и благословляли, нисколько не удивляясь ее мужскому наряду. Гетман отослал часть своих казаков в станицы, где воины, готовые в любой момент выступить в поход, жили вместе с женами и детьми.

Для Максимильены стало ясно, что Украина — это вооруженная провинция, чьи жители охраняли границы государства, состоя на царской службе, но при этом могли подняться и против царя, если тот посягал на их свободы. Максимильена начинала понимать, почему Пьер так почитал гетмана Саратова и дорожил его дружбой.

А гетман разбил лагерь у Киева, на левом берегу реки, ширина которой в этом месте почти равнялась версте. В лагере находилось не меньше двух тысяч казаков — личная охрана гетмана. Над его шатром, стоявшим в центре и возвышавшимся над всеми остальными, реял вымпел со словами: «Даровано Господом». Вокруг гетман приказал расставить такие же удобные и красивые, как у гетмана, но более низкие шатры — они предназначались гостям. Первый из них достался князю Ромодановскому, второй заняла Максимильена с Флорисом и Адрианом, в третьем поселились Ли Кан, Федор, Грегуар и Блезуа, а в последнем жили Элиза, Мартина и Марина-Хромуша. Впрочем, у Элизы с Мартиной оказалось много свободного места: Марика, обретя новых «двоюродных братьев», пропадала у них днями и ночами. Не станем скрывать, что Ли Кан, как раньше Федор, получил право именовать бойкую кабатчицу своей «двоюродной сестрой».

Максимильена могла бы разместиться в каком-нибудь из киевских домов, но она предпочла остаться в лагере гетмана, где чувствовала себя в большей безопасности. Мало-помалу она совершенно успокоилась и обрела прежнюю безмятежность. Правда, говорить с гетманом о будущем она не смела, поскольку тот вел себя таким образом, словно Флорис был его наследником. Ромодановский также не заикался об отъезде, хотя прошло уже несколько дней после вступления казаков на Украину. Лето было в самом начале. Максимильена, набираясь сил, оживала на глазах, и каждый день откладывала на завтра беседу с гетманом и с Ромо.

Однажды ночью, когда Максимильена крепко спала, Адриан, еще накануне почувствовавший недомогание, внезапно проснулся. Он вертелся на своем узком ложе, но сон не шел, а вместо него приходили вопросы. Отчего мать никогда не говорила об их отце, графе де Вильнев-Карамее? Чем прогневили они императрицу? Адриан угадывал за всем этим какую-то тайну. Рядом ровно дышал Флорис — ему снились сцены из легенды об основании Киева, рассказанной крестным. Легкая улыбка блуждала на губах мальчика, а черные кудри прилипли к вспотевшему лбу. Во сне он слышал голос гетмана:

— Жили некогда два брата…

— Как мы с Адрианом, крестный?

— Да. Старшего звали Кий, младшего Горив, а сестру их — Лыбедь.

— Экая досада! А у нас нет сестры.

— Кий, — продолжал гетман, — поселился на горе, дав ей имя «Гора господней мудрости». Горив пришел в долину и назвал ее «Долина ангельской доблести».

— А их сестренка, крестный?

— Лыбедь стала жить на берегу реки, окрестив ее «Оплот непорочности». Втроем они основали Киев. Сначала построили Золотые Ворота, пройти через них могли лишь те люди, чье сердце непорочно. В противном случае их убивала алмазная стрела, унося души в ад.

Флорис дрожал во сне. Вместе с Адрианом они направлялись к Золотым Воротам, и он твердил:

— Сердце мое непорочно, сердце мое непорочно.

Ему очень хотелось разглядеть сестренку Лыбедь, но облик ее расплывался в неясной дымке. Вот перед ними возникли Золотые Ворота, и Флорис был ослеплен их блеском.

— Впустите меня, мое сердце непорочно.

Внезапно он застонал, почувствовав у горла острие кинжала.

— Алмазная стрела уносит мою душу, — всхлипнул он.

И вдруг услышал шепот:

— Заткнись, мерзкий мальчишка, или я тебя прирежу.

Флорис открыл глаза и мгновенно проснулся. Какой-то человек, лицо которого он не мог разглядеть, приставил ему к горлу кинжал. Флорис вздохнул с облегчением — значит, это не алмазная стрела Золотых Ворот!

А незнакомец угрожающе прошипел:

— Ни звука, ни слова!

В одно мгновение связав Флориса и заткнув ему рот кляпом, он взвалил его на плечо, выскользнул из шатра, а затем пустился бежать прочь от спящего лагеря.

22

«Пшел, мерзкий мальчишка!» — хрипло выкрикнул Арашев, подняв плеть. Флорис изнемогал от усталости. Вот уже три дня они шли по изнуряющей жаре среди зловонных болот Винницы. Лицо бедного Флориса побагровело и вспухло. Тучи насекомых роились вокруг них, жаля в лицо, в шею, в руки — на месте укусов тут же вздувались волдыри, болезненные на ощупь. Ядовитые змеи шелестели в траве у их ног, но Арашев не обращал внимания на такие мелочи. Он заставлял Флориса идти в бешеном темпе и бил плеткой, если тот замедлял шаг. Флорис молчал, стискивая зубы, чтобы не заплакать, однако чувствовал, как в нем растет ненависть к мучителю. Мысленно он представлял себе, как расправился бы с его обидчиком Петрушка, — и это придавало ему сил.

— Оглох, что ли, гаденыш? Вперед.

Плеть хлестнула по ногам Флориса: мальчик побледнел от боли, к горлу подступили рыдания, но он сумел подавить их, разглядывая из-под полуопущенных век рябое лицо, подлый и бегающий взгляд предателя. А тот насмешливо скалил зубы:

— Какие мы гордые! Барчук не желает плакать? Ха-ха-ха! Все равно заревешь, на коленях будешь ползать, вымаливая прощения!

Флорис, вскинув голову, крикнул:

— Вы можете меня убить, но слез моих не увидите!

На Флориса обрушился град ударов, и это доставило ему какую-то странную радость — ибо жажда мести вспыхнула в нем с новой силой.

Ночью в лагере гетмана Арашеву удалось освободиться от пут и обмануть бдительность охраны. Он легко мог бы скрыться, но ему пришла в голову мысль похитить Флориса, чтобы отомстить за перенесенные унижения и страх. Предатель понимал, что за ним пустятся в погоню, едва обнаружат исчезновение мальчика, а потому решил не возвращаться в Москву через Украину — на равнине казаки очень быстро изловили бы его. Он повел Флориса в болота Винницы, по направлению к Черному морю, которым тогда владели турки.

Флорис дрожал как в лихорадке. По знаку Арашева он не опустился, а рухнул на липкую вонючую почву. Арашев, крепко связав ему кисти и щиколотки, отправился на поиски пищи.

— Я ненавижу его, — пробормотал Флорис. — Но что сделал бы на моем месте Петрушка?

Несмотря на голод и усталость, Флорис не пал духом. Страха он не испытывал: когда рядом с ним скользнула змея, он даже не повернул головы. В первый день странствия по болотам он вздрагивал при виде отвратительных рептилий, шелестевших в высокой траве, теперь же почти их не замечал. У него страшно болело опухшее лицо, в глазах стояли слезы, он думал о матери и брате. Хотелось пить, но сверкавшая рядом лужица зеленой воды источала тошнотворное зловоние.

— Флорис, Флорис, я здесь!

Флорис приподнялся на локте; сердце у него заколотилось.

— Флорис, Флорис…

Флорис не верил своим глазам: трава всколыхнулась, и появился Адриан, с таким же, как у него, багровым вспухшим лицом. Подбежав к младшему братишке, он достал нож и стал разрезать веревки.

— Адриан… Это ты! Я знал, знал, — шептал Флорис, с восторгом глядя на брата.

— Я не спал и видел, как Арашев схватил тебя. Кричать не посмел, потому что он мог перерезать тебе горло. Тогда я решил потихоньку идти за вами, — объяснил Адриан, — а предупредить никого не успел: боялся потерять ваш след. Ну, бежим скорее!

Освободившийся Флорис вскочил на ноги, но тут за спиной его раздался насмешливый голос, буквально пригвоздивший братьев к земле:

— Очень мило, что ты сам пришел!

И между камышей появился Арашев. В руках у него был пистолет.

— Значит, тебе стало скучно без братца, гаденыш? — сказал он, злобно усмехаясь.

Адриан гордо вскинул голову.

— Гетман Саратов послал за вами в погоню казаков. Вас схватят и убьют.

Арашев схватился за бока от смеха.

— Я слышал, что ты говорил брату, дурачок. И знаю, что ты никого не успел предупредить. Ха-ха-ха! Они ищут меня на московской дороге, но Арашев не так глуп, ха-ха-ха!

Предатель почти задыхался от хохота. Флорис смотрел, как этот человек насмехается над ними, и внезапно в нем проснулось бешенство. Побелев от ярости, он почувствовал, как перед глазами у него вспыхнули красные круги, а сердце словно перестало биться, — и тогда он бросился на Арашева, впившись зубами в его руку. Брызнула кровь, и Арашев взвизгнул от боли. Он совершенно не опасался этих детей, измученных блужданием по болотам, поэтому на мгновение оцепенел при внезапной атаке Флориса. А Флорис еще крепче стиснул зубы и ощутил на губах вкус крови. Им овладело страстное желание убить негодяя. Арашев, обезумев от злобы, ударил Флориса рукояткой пистолета по голове. Адриан, увидев, как Флорис бессильно свалился на землю, устремился к нему на помощь и шепнул:

— Брось, мы найдем другой способ ускользнуть.

Изменник смотрел на них с ненавистью, потирая укушенную руку.

— Вы мне за это дорого заплатите, гаденыши. Если вздумаете бежать, я вас пристрелю как собак.

Арашев привязал их друг к другу, и снова началась бешеная, изнурительная гонка. Они находились в самой середине болот, где буквально кишели змеи. Со всех сторон на них летели громадные слепни, комары, мошки. Но Флорис уже не чувствовал боли — брат рядом, а значит, все страшное позади.

Предателю Арашеву становилось не по себе. Появление Адриана сильно его встревожило. Он не позволил мальчишке запугать себя — но, быть может, тот сказал правду и по следу уже идут казаки гетмана? Конечно, в болотах их трудно найти даже с собаками, однако следует торопиться; к тому же с этими двумя демонами надо держать ухо востро! С другой стороны, можно будет запросить двойную цену… Арашев взглянул на Флориса и Адриана, прикидывая, сколько они будут стоить, если выживут. Сейчас вид у них жалкий: вспухшие подурневшие лица, разодранная и испачканная в болотной грязи одежда. Что с того! Если их отмыть и покормить, они вполне могут понравиться покупателю. Мальчики не знали, какую судьбу уготовил им предатель. Они постоянно были начеку, готовясь либо удрать, либо напасть врасплох, словно два маленьких леопарда перед прыжком. Однако по ночам Арашев связывал им руки и ноги, а днем заставлял идти впереди под дулом пистолета. Флорис и Адриан потеряли всякое представление о времени. Сколько дней брели они по болотам?

— Сейчас гетман наверняка напал на наш след, — прошептал Адриан по-французски; ему хотелось ободрить брата, но в тоне его не было должной уверенности, ибо он сам не верил своим словам и, вдобавок ко всему, горько казнил себя.

«Мне нужно было предупредить маму и Ромо, прежде чем бежать за Флорисом. Как же я сглупил!»

— Марш вперед, гаденыши, и говорите по-русски, иначе убью, — закричал подлый Арашев, размахивая пистолетом.

Флорис с Адрианом переглянулись, и каждый прочел во взоре другого свирепую решимость. Они не знали, когда и как это произойдет, но были уверены, что сумеют расквитаться с изменником.

Всего за несколько месяцев мальчики сильно изменились. Бегство из России научило их многому — они повзрослели. Это в Петербурге они были изнеженными избалованными барчуками, которые наслаждались жизнью под защитой матери и Петрушки.

Адриан прошептал:

— Ты помнишь, Флорис? Все началось с бала…

Флорис не ответил. По щекам его катились крупные слезы. Никогда больше он не увидит Петрушку.

— Нечего хныкать, мерзкий мальчишка, — ухмыльнулся Арашев.

А Флорис стал тихонько молиться:

— Петрушка, ты должен помочь нам, ведь ты теперь на небе. Освободи нас от этого негодяя, и пусть он умрет в страшных пытках.

Эта не слишком христианская просьба утешила Флориса, и он шепнул Адриану:

— Не беспокойся, Петрушка нам поможет.

Еще два дня они шли под безжалостным солнцем. Арашеву показалось, что дети смирились со своей судьбой, поскольку больше не перешептывались. Чтобы двигаться быстрее, он развязал их. Вечерело. Насекомые будто остервенели перед наступлением темноты. Идти становилось все труднее, в высокой густой траве то и дело попадались топкие места — настоящие болотные ловушки. Флорис шагал впереди и внезапно исчез из поля зрения Адриана. Тот, решив, что младший брат, воспользовавшись заминкой Арашева, сбежал, хотел уже последовать его примеру, как вдруг услышал сдавленные крики. Адриан устремился вперед, Арашев следовал за ним по пятам. Они увидели, что Флорис провалился в яму, заполненную зловонной жижей, — трясина уже засосала его по пояс. Адриан почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом. Он с ужасом вспомнил рассказы Петрушки о шведской войне — о черных зыбучих песках, в которых пропадали всадники вместе с лошадьми! Некоторых Петрушке удалось спасти — для этого надо было подползти к несчастным на животе, подкладывая деревянные жерди. В этом случае песок или грязь держат человека не так цепко. Адриан лихорадочно огляделся: деревьев не видно, зато есть камыши. Он крикнул брату:

— Держись, я иду к тебе!

Арашев завопил:

— Ну нет! Я не собираюсь терять обоих. Пошли!

Адриан повернулся и взглянул на человека, который хотел увести его от погибающего брата. В глазах у него потемнело от бешенства; он нагнулся за камнем и, прежде чем Арашев успел заслониться, метнул его в голову негодяя. От ужаса силы мальчика удесятерились, и камень едва не проломил Арашеву череп. Ослепленный хлынувшей кровью, предатель заревел:

— Я убью тебя, демон, убью!

Но в этот момент, потеряв равновесие, сам свалился в яму с вонючей жижей; он стал исступленно вырываться, отчего его засасывало лишь глубже, а потом взмолился:

— На помощь! Спаси сначала меня! Я больше не буду тебя обижать, клянусь!

Не обращая внимания на эти вопли, Адриан срезал несколько камышей потолще, расстелил их на грязи и осторожно лег, упираясь одной ногой в твердую почву. Флорис уже провалился по грудь; он задыхался от зловония — только глаза его молили о помощи. Адриан почувствовал, что камыши могут выдержать его вес, и протянул руку Флорису. Тот вцепился в нее мертвой хваткой, и Адриан начал осторожно, чтобы не провалиться самому, вытягивать брата. Сантиметр за сантиметром он отползал назад, а рядом бился в трясине и завывал Арашев.

— Помоги мне! Брось мальчишку! Вытащи меня! Я дам тебе все, что захочешь.

Адриан ощутил, как начинает засасывать подложенные стебли. Ему пришлось отпустить руки Флориса и нарезать еще камышей, чтобы затем начать все сначала. Это был изнурительный труд. Топь сопротивлялась, как живое существо, не желая выпускать своего пленника. Наконец Адриану удалось подтянуть к себе брата, так что лишь ноги его оставались в липкой грязи. Флорис в свою очередь лег животом на стебли и пополз. Добравшись до твердой почвы, оба без сил рухнули на землю, не в силах пошевелиться, задыхаясь от напряжения. Когда они немного пришли в себя, Арашев все еще кричал:

— Спасите, не бросайте меня, если верите в Господа нашего! Освободите меня, я исправлюсь, клянусь!

Адриан повернулся к нему и крикнул:

— Место тебе в аду! Подыхай здесь!

Флорис не мог оторвать взгляда от человека, которому еще несколько минут назад мысленно угрожал самыми страшными пытками. Он вдруг вновь увидел, как Петрушка прямо с бала бросился спасать несчастных мужиков, тонувших в Неве. Арашев уже не вопил, а скулил, все глубже погружаясь в яму, куда затягивала его безжалостная трясина. Адриан обнял Флориса за плечи:

— Тебе лучше? Тогда пойдем, надо скорее выбираться из этих болот.

Флорис не двинулся с места, продолжая смотреть на Арашева. Адриан слегка встряхнул его:

— Пойдем же, Флорис.

Арашев закричал из последних сил:

— Не бросайте меня, барчуки! Простите, простите! Умоляю вас, спасите меня.

Флорис, все еще колеблясь, взглянул на Адриана, а затем сказал:

— Держитесь! Сейчас мы вам поможем.

Адриан вскричал гневно:

— Ты сошел с ума? Это изменник. Он выдал нас, похитил тебя. Бог знает, что он собирался с нами сделать! Пусть подыхает.

— О, Адриан, прошу тебя, помоги мне, — взмолился Флорис, срубая камыши. — Через несколько минут будет поздно. Надо помочь бедняге, мы не можем бросить его в трясине.

Адриан хмуро промолвил:

— Он сам нас сюда завел! Как ты мне надоел…

Однако, продолжая ворчать, он все же стал помогать Флорису. Мальчики, расстелив стебли, принялись вытаскивать Арашева, но тот был гораздо тяжелее Флориса, и они выбивались из сил, чтобы спасти предателя от ужасной смерти. Наконец, после немыслимых усилий, им удалось подтянуть его на стебли, и тогда он начал осторожно выползать сам. Несколько раз мальчики уходили за новой порцией камышей. Примерно через час Арашев оказался на твердой почве. Все трое бессильно повалились на землю около роковой ямы. Уже совсем стемнело, и Флорис с Адрианом не заметили, как злобно глядит на них Арашев. Дрожа от голода и холода — ибо с заходом солнца резко похолодало, — дети крепко заснули. На рассвете они проснулись, почувствовав, что у них затекли руки и ноги. Арашев вновь связал их.

— Поднимайтесь, — ухмыльнулся предатель, — пора в путь. Вот вам дохлая змея на завтрак, только жрите по-быстрому, черти.

Адриан посмотрел на Флориса.

— Видишь, я был прав. Пусть бы он подох в трясине.

На его плечи тут же обрушился град ударов плетью. Флорис же с отвращением протянул брату кусок дохлой змеи — сам он тоже немного поел, хотя пища эта могла вызвать только тошноту.

Затем прошептал:

— Прости, Адриан, это все из-за меня. Но теперь, когда мы его спасли, мы непременно найдем способ с ним расквитаться.

Адриан промолчал, не в силах постигнуть эту странную логику — ему казалось, что можно было обойтись без подобных сложностей. Флорис же чувствовал, что поступил правильно и что Петрушка одобрил бы его. Врагов следует убивать в честном бою.

Изнурительная гонка по болотам возобновилась, но вскоре Флорису почудилось, что насекомых стало меньше, а зловония явно поубавилось. Внезапно они услышали птичьи трели. Мало-помалу болота отступали, стали попадаться сухие участки земли, появился кустарник. Здесь кончалась винницкая трясина — они прошли сквозь нее. Впереди синела изумительная река. Флорис с Адрианом, привязанные друг к другу, устремились навстречу чистой воде — им не терпелось смыть с себя отвратительную грязь. Арашев следовал за ними по пятам. Забыв о нависшей над ними угрозе, оба мальчика заливались веселым смехом, брызгаясь и обливаясь водой. Арашев заметил стоявшую неподалеку деревянную избушку и подошел к ней; возле дома паслось несколько тощих коз. На пороге появился еврей с грязной клочковатой бородой, в драном длинном сюртуке.

— Что тебе нужно, приятель?

— Не мог бы ты дать что-нибудь поесть мне и моим сынишкам, — спросил Арашев, умевший лгать с необыкновенным бесстыдством.

Старый еврей поклонился.

— Бедное жилище Елеазара открыто для тебя и твоих сыновей. Разделите со мной скудную трапезу.

Елеазар накормил их, не задавая лишних вопросов, ибо того требовали священные законы гостеприимства. Прежде чем войти в избу, Арашев развязал детей, и те с жадностью накинулись на пищу. Старый же Елеазар ничем не выказывал своего удивления, хотя мальчики выглядели изможденными, а отец злобно смотрел на своих «сыновей». Со своей стороны, Флорис с Адрианом, насытившись, не решились обратиться за помощью к еврею, такому дряхлому и слабому на вид. Переглянувшись, они безмолвно договорились отложить бегство до более благоприятного случая.

— Скажи, отец, — спросил Арашев, до блеска вылизав свою миску, — каким путем можно быстрее всего добраться до Хаджи-Бея?

Старик, казалось, воспринял вопрос как должное.

— Хочешь навестить турок, приятель? Примерно восемь лун тебе придется идти вдоль Днестра, и там, где он впадает в Черное море, ты увидишь турецкую крепость Хаджи-Бей.

Элеазар долго смотрел вслед Арашеву и его «сыновьям». Подождав, пока они скроются из виду, он бросился бегом в противоположную сторону с такой быстротой, на какую были способны его старые ноги.

Арашев, снова связав Флориса и Адриана, говорил, ухмыляясь и потирая руки:

— Моя взяла! Мы прошли через болота, и вы оба живы.

Флорис промолвил гордо:

— Это мы спасли вас. Что же вы собираетесь с нами сделать?

Арашев расхохотался.

— Я собираюсь как следует вас вымыть и досыта кормить, ребятки, чтобы вы стали упитанными и красивыми.

Флорис с Адрианом недоуменно переглянулись. Арашев расхохотался еще громче. Было очевидно, что он в полном восторге от своего остроумия.

— Ах вы, мои красавчики, не понимаете, а?

Он давился от смеха. Наконец, несколько успокоившись, крикнул:

— Я продам вас Селим-паше, из вас получатся очаровательные маленькие евнухи для его гарема.

Братья вздохнули с облегчением. Кажется, ничего страшного не будет. Флорис даже осмелился спросить:

— Что такое «евнухи» и «гарем»?

Арашев вновь зашелся от безумного хохота.

23

Хаджи-Бей возник на развалинах бывшего греческого поселения. Живописный городок был обнесен мощными стенами — украинцы называли эту крепость «Одесса», «жемчужина Черного моря». Жили в этом турецком владении люди всех наций: лавочник-еврей продавал свои товары армянам, грек ругался с молдаванином, цыган выпивал с турком, а черкес — с мальтийцем. Разноязыкая толпа отличалась пылким темпераментом и безудержным весельем; всем здесь находилось место. Особенно поразил Флориса с Адрианом шумный рынок — на туманном севере они никогда не видели ничего подобного. Очень удивил их вид женщин в чадрах. Повсюду звучали крики, смех, ругательства, божба, а вдали на море покачивались на волнах корабли. Солнце золотило своими лучами песок. Турецкие солдаты гоготали, не отрывая глаз от обнаженной черкесской танцовщицы. Чернокожий мальчик с плачем звал мать; на него никто не обращал внимания — такое зрелище привычно для Хаджи-Бея.

Арашев, заметив в толпе янычара, обратился к нему на ломаном турецком языке:

— Проводи меня к эмиру Селим-паше. У меня есть хороший товар для него.

Турок презрительно покосился на двух детей в лохмотьях, грязных и обгоревших на солнце.

— Это и есть твой товар? На что сдались Селим-паше такие заморыши?

Флорис пришел в ярость, слыша, как его именуют товаром и заморышем. Арашев же, не теряя уверенности в себе, ухмыльнулся:

— Если проведешь меня к своему господину, то мы оба получим кучу денег.

Янычар, поколебавшись, махнул рукой, сделав им знак следовать за ним.

Селим-паша смотрел на Арашева и двух мальчиков своими крохотными проницательными глазками. Это был огромного роста турок с желтым одутловатым лицом. Брюхо сползало ему на ляжки. Он сидел, скрестив ноги, на очень низкой софе и курил кальян. По бокам от него замерли два янычара свирепого вида, и это несколько встревожило Флориса. Чтобы обрести уверенность, он стал изучать комнату, в которую их привели: большую, белую, с лепными украшениями, с драпировками из бирюзового и красного шелка, расшитого золотой нитью. Они находились в большом дворце Селим-паши, стоявшего в самом центре Хаджи-Бея. Городской шум доносился сюда сквозь притворенные окна.

— Кто ты и что тебе нужно? — осведомился Селим-паша по-русски. Он говорил медоточивым голосом, слегка присюсюкивая.

Флорис отметил про себя, что все тело эмира заколыхалось при этих словах. Адриан же всматривался в маленькие глазки Селим-паши, и ему показалось, что в них искрится смех.

«Не понимаю, чем мы его так забавляем», — подумал уязвленный мальчик.

— Я бывший украинский казак, и у меня всегда были дружеские отношения с победоносными солдатами султана, благородный визирь.

Селим-паша отмахнулся, желая показать, что все это его не интересует. Арашев, склонившись до земли, продолжал:

— Я привел тебе двух русских детей в надежде, что они тебе приглянутся. Ты приобретешь красивых рабов, великий эмир.

— Гм! — причмокнул губами Селим-паша. — По их виду этого не скажешь.

— Это не так, — воскликнул Арашев, — просто я бедный человек, хотя для них ничего не жалел, воспитывал, как собственных детей. Я бы никогда с ними не расстался, если бы не хотел доставить тебе удовольствие, добрый господин.

Флорис пришел в крайнее раздражение. Ему совсем не понравился толстый паша; что до Арашева, то он готов был убить его за бесстыдную ложь. Селим-паша улыбнулся, слегка смочил губы розовой водой, а потом спросил:

— Кто же эти дети?

Адриан с Флорисом, вскинув голову и радуясь при мысли, что могут хоть как-то свести счеты с Арашевым, произнесли один за другим:

— Я Флорис де Вильнев-Карамей, и этот человек солгал — он похитил нас.

— Я Адриан де Вильнев-Карамей, и мой брат сказал правду — этот человек предатель.

— О! — спокойно промолвил Селим-паша. — Ты обманул меня, мой добрый друг. Это французы.

— Благородный эмир, выслушай меня.

Арашев, понизив голос, подобрался поближе к софе, на которой восседал Селим-паша.

— Один из этих мальчиков представляет большой интерес для тебя, потому что он сын…

Адриан разобрал лишь начало фразы, но так и не понял, о чем говорит Арашев. Селим-паша кашлянул, взял с золотого блюда кусочек рахат-лукума и стал жевать его, затем звучно рыгнул и положил в рот еще две сладкие дольки. Арашев был озадачен и смущен — все шло не так, как он ожидал. Он с яростью поглядывал на детей, бормоча сквозь зубы:

— Ведите себя прилично, гаденыши, не то убью!

Флорис бешено крикнул:

— Что б ты сдох, вонючий пес!

Эмир, услышав это, расхохотался; лицо у него стало фиолетовым, и он никак не мог проглотить лакомство. Наконец, кое-как успокоившись, Селим-паша просюсюкал:

— У мальчишек дурные манеры, друг мой, не знаю, нужны ли мне такие рабы.

Арашев возопил:

— О, благородный визирь, ты же знаешь, кто такой один из них и какую выгоду можно из этого извлечь! Уверяю тебя, они будут кроткими, как барашки.

Селим-паша знаком приказал Флорису и Адриану подойти поближе. Оба «барашка», переглянувшись, сделали шаг вперед, а затем плюнули на его позолоченные туфли. Арашев побелел. Он похитил двух демонов, а продать их не удастся. Эмир, к великому изумлению предателя, залился смехом. Он задыхался от хохота, и слезы выступили у него на глазах. Флорис озадаченно взглянул на Адриана: они решились на такой поступок с целью доказать лживость уверений Арашева, но эмира их дерзость только позабавила. Селим-паша, вновь став серьезным, хлопнул в ладоши. В комнату вошел гигант примерно семи футов роста.

— Мустафа, забери этих двух озорников. Их следует наказать.

С этими словами эмир откинулся на подушки. Встревоженный Арашев спросил:

— Ты дашь мне за них тысячу, благородный визирь?

— О! — рассмеялся Селим-паша. — Я дам тебе гораздо больше, друг мой, гораздо больше…

Флорис с Адрианом испуганно глядели на возникшую перед ними гору. Мустафа, проворчав что-то, нагнулся, подхватил Флориса с Адрианом и, зажав их под мышкой, легко пошел по тропе. Мальчики затаили дыхание — какое же наказание им уготовили?

Эта прогулка по садам Селим-паши оказалась весьма унизительной для Флориса и Адриана. Один сад сменялся другим, везде журчали фонтаны, женщины, копошившиеся на клумбах, со смехом посматривали на Мустафу, без всяких усилий несшего двух мальчишек. Те пробовали вырваться, отчаянно отбивались и даже кусались, но гигант, словно ничего не чувствуя, спокойно вышагивал по дорожкам из гравия. Добравшись до патио, где стояла охрана из янычар, Мустафа раздвинул полог и вошел в большую комнату с мраморными полами. Убранство ее составляли диваны с подушками из разноцветного шелка. Перед окном, выходившим на море, стояла в лучах заходящего солнца молодая женщина. Когда вошел Мустафа, она обернулась. Это была Максимильена. Не говоря ни слова, она устремилась к сыновьям; глаза ее блестели от слез. Мустафа опустил мальчиков на пол, и все трое надолго застыли в объятиях. Великан переминался с ноги на ногу, порой утирая глаза громадным кулаком. Наконец Максимильена высвободилась из рук Флориса и Адриана, сказав громко:

— Ли Кан, Федор, Элиза, идите все сюда.

В одно мгновение комната заполнилась верными слугами. Они бросились к Флорису и Адриану, осыпая их поцелуями и едва не задушив на радостях. Мальчики же были настолько ошарашены, что не задали ни единого вопроса. Даже Марина-Хромуша оказалась здесь. Внезапно Флорис воскликнул:

— Мамушка, а где же Ромо и мой крестный?

— У Селим-паши. Они спрятались за занавеской, чтобы захватить врасплох предателя Арашева.

— Мама, — сказал, краснея, Адриан, значит, они все видели?

— Да. Так пожелал Селим-паша.

Несколько смущенные, мальчики переглянулись — они начинали понимать, отчего так веселился эмир.

— Мама, — осведомился Адриан с любопытством, — как же вы оказались в Хаджи-Бее?

Максимильена собиралась ответить, но в этот момент в комнату вошел эмир в сопровождении гетмана Саратова и Ромодановского. Флорис и Адриан с радостным воплем устремились к своим друзьям. Селим-паша подошел к Максимильене.

— Довольна ли благородная дама?

Максимильена, чьи глаза еще не высохли от слез, схватила руку эмира.

— Как мне отблагодарить вас, Селим-паша, за все, что вы сделали для нас?

Турецкий эмир покраснел — христианские обычаи были ему в диковинку. Разумеется, в гареме у него много европейских женщин, но они не знатные дамы — эта французская графиня приводила его в смущение своими манерами, а также мужской одеждой. Деликатно высвободив руку, Селим-паша промурлыкал:

— Я приказал схватить предателя Арашева. Его посадят на кол.

Максимильена побледнела, но тут в разговор вмешался гетман Саратов:

— Никто не сравнится в величии и благородстве с моим братом Селим-пашой, однако прошу разрешить мне самому покарать изменника.

Маленькие глазки эмира вспыхнули: ему было любопытно узнать, какое наказание уготовил гетман для бывшего казака; впрочем, он не стал задавать вопросов из вежливости. Гетман, однако, понял, как не терпится эмиру полюбоваться казнью, и злобно улыбнулся.

— Мой брат Селим-паша останется доволен.

Ромодановский прижимал к себе Флориса и Адриана; верный друг не мог говорить, горло перехватило. Какого страха он натерпелся за все эти дни, когда миссия, столь близкая к завершению, едва не потерпела крах!

Максимильена обнаружила исчезновение сыновей на рассвете, и Ромо впал в мрачное отчаяние. Сама же Максимильена едва не лишилась рассудка от свалившегося на нее несчастья. Гетман послал в погоню за Арашевым казаков, но никто не мог вывести их на след. Ничем не помогли и собаки — за пределами лагеря они остановились, жалобно скуля и виновато виляя хвостом. Десять дней прошло, не дав никаких результатов. Общая подавленность царила в лагере, когда вдруг на горизонте показался всадник. Подскакав к палатке гетмана, он спрыгнул с измученного коня, проявив совершенно неожиданную для его возраста прыть, и склонился перед Саратовым.

— Не разыскиваешь ли ты двух мальчиков, гетман?

Максимильена задрожала.

— Кто вы, благородный старец? Если вы видели моих детей, скажите об этом во имя любви Господней!

Старик внимательно посмотрел на Максимильену.

— Да, я видел твоих сыновей, женщина, они похожи на тебя. Их привел человек, называвший себя их отцом, но старый Елеазар ему не поверил.

Гетман же по-прежнему глядел на еврея недоверчиво.

— Почему ты решил уведомить меня об этом и откуда узнал, что мы разыскиваем их?

Старик засмеялся.

— Я ведь ростовщик, гетман, а такое ремесло обязывает ко многому. Мне известно все, что происходит в трехстах верстах от моего дома.

— Ну, еврей, презрительно осведомился Ромо, — сколько же ты хочешь получить за эти сведения?

Старик гордо выпрямился.

— Я хочу только одного, надменный русский, — помочь тебе.

Гетман, жестом успокоив Ромодановского, подошел к старику поближе.

— Кажется, я тебя знаю.

— Да, ты должен помнить меня, гетман, я пришел уплатить свой долг. Десять лет назад, когда татары подожгли мой дом и хотели увезти мою дочь Ребекку, появился ты со своими казаками. Ты спас нас. Поэтому я хочу тебе помочь.

Гетман с улыбкой огладил свою шелковистую бороду.

— Я помню тебя. Говори, друг мой, где дети?

— Похититель провел их через винницкие болота.

— Это невозможно, — воскликнул гетман. — Там не выжил бы никто.

Елеазар улыбнулся.

— А они выжили, гетман, потому что мальчики эти — настоящие львы.

— Где же они теперь?

— Тот человек повел их в Хаджи-Бей. Уверен, что он хочет продать их Селим-паше. Идут они пешком и через четыре луны окажутся в крепости.

Максимильена закрыла лицо руками.

— Какой ужас! Мои сыновья у турок!

А гетман Саратов вскричал:

— Через четыре луны? Если мы будем скакать день и ночь, то обгоним их. Успокойся, благородная дама, Селим-паша мой друг.

— Но, гетман, — воскликнула Максимильена, — турки ненавидят русских! Как же Селим-паша может быть твоим другом?

Саратов улыбнулся.

— Ты приехала с севера, благородная дама. Здесь, под украинским солнцем, все знают, что можно сражаться друг с другом и при этом оставаться друзьями. Возможно, в один прекрасный день я уничтожу Хаджи-Бей и построю русский город, но в сердце моем всегда будет жить дружба Селим-паши. И я уверен, что, если меня убьют его янычары, он будет оплакивать мою смерть.

Селим-паша принял гостей так, как умеют это делать лишь на Востоке.

— Мой дом принадлежит тебе, брат мой, а твои друзья — отныне мои друзья.

Ромо же думал: «Этот человек приказал бы отрубить нам голову с той же безупречной вежливостью, если бы мы приехали без гетмана».

Действительно, турки господствовали на Черном море, и любой плененный христианин становился рабом, а женщина — наложницей. Селим-паша поставил только одно условие: соглашаясь приготовить предателю ловушку, он желал увидеть детей прежде всех остальных. Впрочем, гетману и Ромо разрешили спрятаться за парчовыми занавесками, висевшими за спиной эмира.

По знаку матери Флорис с Адрианом подошли к эмиру.

— Простите нас, Селим-паша, за то, что мы… гм! В общем, мы не знали… гм! Вы были очень, очень…

Они самым жалким образом запутались в своих объяснениях. Селим-паша, с улыбкой глядя на них, вздохнул:

— Ах, какая жалость, что вы христиане! Клянусь Аллахом! Женщина, — произнес он, поворачиваясь к Максимильене, — ты не желаешь отречься от своей веры и принять закон Магомета? Тогда вы смогли бы остаться в Хаджи-Бее, а я бы сделал из этих мальчиков визирей.

Максимильена была захвачена врасплох — такая мысль никогда не приходила ей в голову. Ее сыновья — турки? Она на секунду задумалась, подыскивая слова для ответа, ибо не хотела обидеть эмира.

— Благородный Селим-паша, сыновья мои должны хранить веру отцов, как вы храните свою. Поэтому им следует вернуться во Францию. Но частица нашего сердца останется, благодаря вам, в Хаджи-Бее.

Селим-паша вновь вздохнул:

— Говорят, француженки отличаются крайним легкомыслием, но теперь я убедился в обратном. Ты мужественная женщина и без колебаний рискнула жизнью ради своих сыновей. Отныне Селим-паша твой друг. — И эмир направился к выходу, колыхаясь всем телом.

На следующее утро Флориса и Адриана разбудил рокот барабанов. Они бросились на балкон, но ничего не увидели — окно выходило на море. Тогда они побежали в патио. Навстречу им шла девочка с волосами цвета воронова крыла и угольно-черными глазами. Флорис с разбегу налетел на нее.

— Где твои глаза, христианский пес? — закричала малышка на ломаном русском языке.

Флорис оскорбился.

— Для девочки вы не очень-то вежливы, но я должен извиниться за то, что толкнул вас, — ответил он по-турецки. Благодаря урокам Ли Кана оба брата с легкостью переходили с языка на язык.

Малышка взглянула на Флориса с большим интересом. Внезапно она улыбнулась, показав остренькие зубки.

— Я не сержусь на тебя. Я могла бы позвать слуг, и тебя отхлестали бы плетьми до крови за то, что ты ушиб меня, но я ничего не скажу. Идем со мной.

— Но куда? — спросил Флорис.

— Помолчи и следуй за мной, я тебе покажу кое-что забавное.

Адриана уязвила в самое сердце надменность этой глупой девчонки, которая даже не сочла нужным поздороваться и осмелилась приказывать его брату. Еще больше он разъярился, видя, что Флорис покорно исполняет распоряжения этой злючки и бежит за ней, словно собачонка. Казалось, он уже и не помнит о брате. Адриан, поколебавшись, все же решил пойти за ними. Девочка привела их на балкон, выходивший на площадь города Одессы, у самого подножия крепости Хаджи-Бей. Здесь уже собралась пестрая, жаждущая зрелищ толпа. Накануне сколотили на скорую руку деревянный помост, где заняли места Селим-паша, гетман Саратов и Ромодановский. Флорис не заметил ни матери, ни французских слуг на площади. Зато Ли Кан, Федор и Марина-Хромуша пробились в первый ряд зрителей. Гремели барабаны. Вокруг помоста стояли янычары Селим-паши: их желтые плащи и ярко-красные тюрбаны с белым султаном сверкали на солнце. Ветер трепал знамена, и Адриан отметил с удивлением, что на них изображен чугунок. На другом краю площади застыла в ожидании дюжина казаков. Они были одеты в синие черкески из тонкого сукна, обшитые золотыми галунами. Каждый из них надвинул шапку на лоб и держал наготове боевую саблю — короткую и кривую. Толпа изнывала от нетерпения. Флорис, нагнувшись к девочке, спросил:

— Как вас зовут?

— Ясмина! Я дочь Селим-паши, но тише! Закрой рот и смотри!

На площади появилось четверо янычар — они вели связанного человека. Толпа умолкла. Пленник вопил:

— Пощадите! Смилуйтесь надо мной! Пощадите!

Флорис с Адрианом побледнели — это был предатель Арашев.

24

— Сейчас ты умрешь, изменник, — сказал презрительно Селим-паша.

Янычары поставили Арашева на колени перед эмиром. Ромодановский отвернулся: подобные зрелища никогда его не привлекали.

— Ты можешь распоряжаться судьбой пленника, брат мой, — добавил Селим-паша, обращаясь к гетману.

Тот поклонился в знак благодарности, а затем, выпрямившись, громко крикнул:

— Арашев, Украина отрекается от тебя. Сейчас ты примешь казачью казнь!

У предателя уже не осталось сил, чтобы кричать. Глаза у него почти вылезли из орбит от ужаса. Толпа, чувствуя, что готовится развлечение, еще невиданное, завопила от восторга. Селим-паша дал знак янычарам, и те поволокли Арашева на середину площади. Здесь уже приготовили яму высотой в рост человека. Видимо, Арашев понял, что его ждет, ибо снова стал завывать:

— Нет, только не это, только не это, сжальтесь!

Флорис с Адрианом заткнули уши, чтобы не слышать. У маленькой Ясмины засверкали глаза.

— Смотрите же, смотрите! — возбужденно вскричала она.

Янычары бросили Арашева в яму. В толпе слышались восклицания и смех — каждый пытался угадать, для чего все это затевается. Надо сказать, что турки весьма сведущи в самых разнообразных казнях, но подобной еще никто не видал. Янычары, не обращая внимания на вопли предателя, спокойно забросали яму землей. Вскоре на поверхности осталась только голова Арашева — и янычары очень осторожно утоптали почву вокруг шеи. Закончив работу, они присоединились к своим товарищам, стоявшим вокруг возвышения. Это было страшное зрелище: площадь, заполненная людьми в разноцветных тюрбанах, а в самой середине ее — голова, торчащая из земли, как если бы ее выдернули из самого ада. Гетман Саратов взмахнул рукой. На противоположной стороне площади казаки, ожидавшие этого сигнала, подняли сабли над головой с воинственным криком.

От страха у Арашева волосы поднялись дыбом. Хотя утоптанная вокруг шеи земля душила его, он все же продолжал вопить. Вновь загремели барабаны. Гетман еще раз взмахнул рукой, и один из казаков дал шпоры своей лошади — та, подпрыгнув, галопом устремилась вперед. Казак держал саблю в руке. Толпа трепетала от возбуждения — теперь все понимали, что казак попытается на всем скаку отрубить голову осужденного. Однако зрителям пришлось разочарованно вздохнуть, поскольку сабля лишь слегка задела шею Арашева. Вперед устремился второй казак — этот мчался еще быстрее своего товарища. При замахе он взвизгнул, и клинок вонзился в ухо. Брызнула алая кровь, оросив яркими каплями желтый песок Хаджи-Бея. Какая-то женщина вскрикнула, и звук ее пронзительного голоса словно разбудил толпу, которая завопила вновь. На Арашева ринулся третий всадник. По правилам этой «игры» к удару нельзя готовиться заранее — лишь у самой цели нужно рубить, как можно ниже свесившись с седла. Предатель был ранен легко, но теперь им овладело некое безразличие — он знал, что умрет ужасной смертью, однако не испытывал раскаяния. Толпа все больше свирепела, опьяненная отвратительным зрелищем. Четвертый казак раскроил лоб осужденному, но тот все еще был жив. Пятый угодил в глаз, и клок окровавленного мяса отлетел на десять шагов; его тут же подхватил какой-то человек и под гогот толпы засунул себе в рот. Всеобщее возбуждение достигло предела. Гетман Саратов бесстрастно наблюдал за казнью. Селим-паша потирал руки от восторга. Он наклонился к гетману:

— Благодарю тебя, брат мой, ты доставил мне большое удовольствие!

Ромодановский был бледен. На поле битвы он убивал без всякой жалости, однако подобные пытки всегда внушали ему отвращение. Стоявшие в толпе Федор и Ли Кан наблюдали за ужасной сценой с видом людей, привычных к такому зрелищу. Марина-Хромуша вопила во; все горло:

— Подыхай, вонючий пес, и отправляйся в ад!

Следующим ударом казак рассек Арашеву лицо. Никто не знал, жив ли он еще. Его единственный глаз был открыт и страшно выпучен. Наконец одному из казаков удалось отсечь голову, и из шеи хлынула фонтаном черная кровь. Флорису с Адрианом, застывшим на балконе, казалось, что сердце сейчас выскочит у них из груди; они едва дышали и взмокли от пота, но продолжали смотреть, будто зачарованные. Маленькая принцесса Ясмина посматривала на них с насмешкой. Казаки промчались галопом мимо того, что осталось от Арашева, испуская ужасные крики. Кто-то их них, свесившись с седла, сумел подцепить на острие сабли голову. Победитель, выпрямившись, объехал площадь, высоко вздымая свой трофей — мертвое лицо предателя было искажено омерзительной гримасой. Капли крови падали на зрителей в первых рядах. Толпа визжала от исступления. Казак остановился перед возвышением, спрыгнул с коня и склонился перед гетманом, Селим-пашой и Ромодановским.

Селим-паша улыбнулся.

— Благодарю тебя за ловкость, казак. А голову брось собакам, равно как и тело.

Флорис с Адрианом поспешно удалились в прохладный дворик. Они трепетали от ужаса и отвращения. Обоим не удалось справиться с подступившей тошнотой, и их стало рвать — в этом жалком положении и обнаружила их принцесса Ясмина. Девочка взглянула на них с лукавой улыбкой:

— Какие же вы, христиане, скучные, ничем вас не развеселишь.

Максимильена, уже давно искавшая сыновей, вошла в патио. Кинув взгляд на площадь и увидев медленно расходившуюся толпу, она сразу поняла, что произошло. Заметив ужасную голову, торчавшую на острие казачьей сабли, она вздрогнула и привлекла мальчиков к себе, а те прильнули к ней, испытывая одновременно радостное облегчение и досаду от того, что при этой сцене присутствует Ясмина. Максимильена гладила их по волосам, шепча слова утешения, а сама думала: «Надо скорее уезжать, возвращаться во Францию, здесь нам больше нечего делать».

Через несколько дней Максимильена с сыновьями и верными слугами поднялась на борт португальской галеры, отправлявшейся с товарами в Средиземное море. Турки редко пропускали христианские суда, но португальцы всегда были смелыми мореплавателями и бесстрашными торговцами. Капитан «Сао Энрике» сумел добиться расположения стамбульского султана и получил от него фирман, дозволявший зайти в Черное море через пролив Босфор.

Прощание с Селим-пашой прошло трогательно — эмир сам отыскал для них корабль, который направлялся в Марсель с грузом кожи, пеньки, дегтя и сахара. Марина-Хромуша долго колебалась — сердце ее разрывалось между Флорисом и Мустафой. Все же победу одержал Мустафа. Добрая женщина намеревалась открыть кабак в Одессе, у подножия крепости Хаджи-Бей.

— Понимаешь, — сказала она Максимильене, — все мои двоюродные братья мне надоели, а турок, в конце концов, такой же мужчина, как и прочие.

— Но, Марина, — заметила Максимильена, — будьте осторожны, у турок в обычае заводить несколько жен.

Глаза Хромуши грозно сверкнули; она посмотрела на Мустафу, превосходившего ее в росте на две головы, — тот ответил ей глупой улыбкой.

— Пусть только посмеет, барыня, я ему спуску не дам!

Гетман Саратов все еще не терял надежды уговорить Максимильену остаться.

— Не уезжай, благородная дама, живи с нами в Киеве. Царь хотел, чтобы сын его не покидал Россию.

Максимильена вздохнула, и на глазах у нее выступили слезы:

— Да благословит вас Бог, гетман Саратов, за все, что вы сделали для нас, но нам нужно ехать. Лишь во Франции сыновья мои будут в безопасности, и вы сами это знаете. Помогите нам еще раз, молю вас. Они должны вырасти счастливыми, и сердце подсказывает мне, что они никогда не забудут Россию. Уверена, вы еще встретитесь с Флорисом, если будет на то воля Пьера и Господа.

Гетман задумался и вынужден был признать, что она права.

— Ты верно говоришь, благородная дама. Однако Федора возьми с собой, чтобы он по-прежнему охранял моего крестника.

На палубе корабля царила обычная перед отплытием суматоха. Португальский капитан, стоя на мостике, выкрикивал:

— Поднять паруса!

И на ветру раздулись тугие полотнища.

— Караульным занять свои места! Гребцам приготовиться!

Каторжники, подчиняясь удару гонга, взмахнули веслами.

Максимильена с Флорисом и Адрианом встали на корме, чтобы не мешать матросам. В каютах, предоставленных путешественникам, Элиза и Мартина с помощью Грегуара и Блезуа распаковывали сундуки и баулы. Все четверо светились от счастья. «Наконец-то мы увидим Францию!» На передней палубе Федор с Ли Каном провожали печальным взором одесский рынок. Издали им посылала воздушные поцелуи турецкая девка. Ромо, который решил проводить друзей на борт корабля, подошел к Максимильене.

— Мне пора возвращаться.

Максимильена с мольбой взглянула на Ромодановского.

— Отчего вы покидаете нас, Ромо, отчего не хотите поехать с нами во Францию?

Ромодановский грустно улыбнулся и с упреком промолвил:

— Ведь это не я уезжаю, Максимильена, а вы нас покидаете.

— Но, Ромо, вы же знаете, что эта страна слишком опасна для моих сыновей.

— Да, друг мой, вам нужно вернуться во Францию, вы правы, однако поймите и меня: я московский князь, и мне должно приложить все силы, дабы сохранить дело Петра Великого. Мое место на земле нашей святой России. А теперь послушайте меня, ибо я чувствую, что мы никогда больше не увидим друг друга.

Ромодановский увлек в сторонку Максимильену, трепетавшую от волнения.

— Умирая, Пьер открыл мне тайну. Он спрятал сокровище для Флориса в Дубин о…

И Ромодановский повторил слова, сказанные Петром на смертном одре. Передал он и прощальный привет царя Максимильене с сыном.

— Вы не забудете об этом, Максимильена, когда придет назначенный час?

— Нет, Ромо, клянусь вам!

И Максимильена, зарыдав, упала в объятия своего верного друга. Князь вздрогнул; Максимильена, подняв голову, прочла в глазах его тайну, о которой прежде не подозревала. Это благородное сердце было истерзано любовью к Максимильене; мучениям князя не было конца с того момента, как он увидел ее связанной и обнаженной в крепости. Чувствуя, что выдал себя, Ромодановский хотел высвободиться, но Максимильена удержала его, прошептав:

— Нет, друг мой, брат мой, я по-прежнему люблю вас, и память о вас навсегда сохранится в моем сердце.

С этими словами она обвила шею Ромодановского руками и запечатлела на его устах целомудренный поцелуй.

Князь, которому Максимильена доставила несказанное счастье и великое страдание, быстро отошел к Флорису и Адриану — мальчики с интересом наблюдали за действиями матросов и ничего не заметили. У Ромодановского сжалось сердце; он привлек их к себе и тихо произнес, глядя на Флориса:

— Как тяжко потерять отца и как прекрасно унаследовать отцовскую славу!

Ромодановский прыгнул в шлюпку, где его дожидалось четверо матросов.

— До свиданья, Ромо, до свиданья! — закричали Флорис с Адрианом. Им стало грустно, но новые впечатления уже захватили их, как это часто бывает с детьми.

Ромодановский уже не смотрел на них — он видел только тонкий силуэт Максимильены на корме и шептал: Мой царь, я остался верен тебе до конца, миссия моя закончена, и Петр Великий может гордиться своим другом.

Капитан закричал:

— Поднять якорь!

Матросы кинулись к борту корабля, но тут с причала донесся тоненький голосок:

— Флорис, Флорис!

Вскоре к португальской галере подошла роскошная фелука эмира. В ней находились Марина-Хромуша, Мустафа, двенадцать крепких турецких гребцов и маленькая принцесса Ясмина. Именно она и звала Флориса. Капитан в ярости сорвал с себя парик. Весь маневр предстояло выполнить сначала, однако приходилось считаться с капризом дочери Селим-паши. Флорис наклонился над перилами. Малышка-принцесса крикнула ему:

— Я хотела попрощаться с тобой. И отдать тебе мой подарок!

Гребцы передали матросам маленькую обезьянку, испускавшую пронзительные крики и вырывавшуюся из рук.

Флорис был в восторге.

— Ты очень хорошая, Ясмина.

— Знаешь, Флорис, я тебя никогда не забуду! Береги моего маленького Али. Прощай, прощай!

Ясмина махнула своей маленькой ручкой. Флорис был польщен вниманием принцессы и победоносно взглянул на Адриана. Фелука эмира удалялась от корабля. Марина-Хромуша ревела в голос:

— До свиданья, барчук, до свиданья!

Великан Мустафа, сам не зная зачем, повторял слова своей «супруги». А Ясмина напоследок со смехом выкрикнула:

— До свиданья, христианский пес!

Флорис поднял руку, прощаясь с ней. Адриан, подойдя к матери, нежно прижался к ее груди и поцеловал ей руку. Галера совершила медленный поворот, и паруса вновь надулись ветром.

— Курс на юг, сеньор Крус! — крикнул капитан помощнику.

Ударил гонг, и огромные весла опустились на воду. Впереди было открытое море. Максимильена посмотрела на сыновей. Флорис, явно очень довольный, прогуливался на палубе, ведя за собой маленькую обезьянку, которая сразу признала его.

— Не слишком красивое имя… Али… я назову ее… вот именно, я назову ее Жорж-Альбер! — сказал Флорис Адриану.

Адриан расхохотался. Флорис, опьянев от радости, принялся бегать по кругу, словно бы играя в салочки с Жоржем-Альбером и крича:

— Когда я вырасту, стану моряком!

Максимильена вздохнула. Белая крепость Хаджи-Бей сверкала на утреннем солнце. Постепенно стихали крики, доносившиеся с одесского рынка. На берегу четко выделялась фигура князя Ромодановского — но вскоре И он превратился в еле заметную точку. Внезапно Флорис перестал играть с обезьянкой, взглянул на далекий уже берег, и из глаз его хлынули слезы. От непонятной тоски сжалось сердце. Рядом стоял Адриан, тоже очень бледный.

— Прощай, Россия, нежная и жестокая Россия, — прошептала Максимильена.

Капитан подошел к Флорису:

— Ну, мальчуган, ты доволен, что мы плывем во Францию?

— Не знаю, сударь, — пробормотал Флорис, смахивая слезу. — Да, наверное, а потом, — тут он улыбнулся, — я очень рад, что мы возвращаемся домой на корабле.

— Когда мы доберемся до Марселя? — осведомился практичный Адриан.

— Ну, мой мальчик, если ветер будет благоприятным и если берберы оставят нас в покое, мы бросим якорь в Марселе через три месяца.

Максимильена, услышав эти слова, спросила:

— Берберы, так вы сказали, капитан? Это опасно?

— Не волнуйтесь, мадам, скоро начнется зима, а эти неверные псы не любят выходить в море в дурную погоду. Лучшей галеры, чем «Сао Энрике», нет во всем Средиземном море, слово капитана Ортеги, госпожа графиня. Я доставлю вас с сыновьями, куда нужно, в целости и сохранности.

Капитан оказался прав, иногда на горизонте вдруг возникали паруса вражеских судов, но каждый раз «Сао Энрике» благополучно ускользал, пользуясь преимуществом в скорости. Порой на выручку путешественникам приходил туман, порой спасала буря — и через несколько месяцев впереди показался Марсель. Флорис с Адрианом щурились, ослепленные суматохой порта. Грегуар с Элизой возносили благодарственные молитвы, а Блезуа с Мартиной, сыгравшие свадьбу на корабле, строили планы на будущее. Максимильена улыбалась Франции и своим сыновьям.

«Больше с нами ничего не может случиться», — подумала она.

Внезапно она поймала чей-то пристальный взгляд и вздрогнула. Какой-то человек внимательно разглядывал ее, а также Флориса с Адрианом. Побледнев, она приложила руку ко лбу и пробормотала:

— Я сошла с ума, это невозможно!

К ней подошли Ли Кан и Федор.

— Пора сходить на берег, барыня.

— Да? Может быть… может быть, немного подождать?

— Летняя Улыбка увидела кого-то?

— Да… Призрак!

25

— Госпожа графиня, какой-то человек желает видеть вашу милость.

Хозяин постоялого двора комкал в руках колпак. Прибытие Максимильены со свитой повергло его в изумление, хотя в Марселе люди привыкли ничему не удивляться. Эта дама появилась в мужском наряде, но сразу же заказала одежду для себя, слуг и двух прелестных мальчиков, причем расплатилась золотом. Даже для обезьянки купили короткие штанишки! Да, странный народ, думал хозяин, имея в виду прежде всего китайца и великана с одним глазом — оба не отходили ни на шаг от детей, словно их тени.

— Какой-то человек? — переспросила Максимильена, отдыхавшая в кресле после обеда. — Ах, да! Вероятно, пришел кучер. Я заказала берлину.

— Черт возьми, я знаком со всеми извозчиками в Марселе, ваша милость, но этот явно не из них.

— Хорошо, — сказала Максимильена, которую чрезмерное любопытство хозяина стало раздражать. — Пригласите его войти.

В этот момент в комнату с поклоном заглянул Ли Кан.

— Летняя Улыбка, перед отъездом в твой замок Майский Цветок и Счастье Дня хотели бы посмотреть на корабли. Можно, мы с Острым Клинком отведем их в порт?

— Конечно, Ли Кан. И заберите с собой Жоржа-Альбера, от его криков у меня разболелась голова.

Хозяин постоялого двора, спускаясь по лестнице, бормотал:

— Клянусь Святой Девой, даже в Марселе я ничего подобного не видывал! Китаец тыкает графине, дает всем странные имена, и никого из них это совершенно не удивляет!

Незнакомец терпеливо ждал в общем зале. Одет он был бедно и выглядел измученным.

— Скорее, Ли Кан, поторопись!

Флорис с Адрианом скатились вниз по лестнице, не обратив внимания на незнакомого человека, который при их появлении побледнел и поднялся с места.

— Вы можете пройти, госпожа графиня согласилась принять вас. На втором этаже, первая дверь направо.

Незнакомец пожирал детей своими светло-голубыми глазами. Он, казалось, окаменел.

— Вы можете пройти, — повторил хозяин постоялого двора.

Не говоря ни слова, незнакомец направился к лестнице, и вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

— О сударь, — вскричал со смехом Адриан, — не сердитесь на Жоржа-Альбера. Это обезьянка моего брата. Очень дурно воспитана.

— Как тебя зовут, мой мальчик? — дрожащим голосом спросил незнакомец.

Адриан не торопился отвечать этому плохо одетому человеку. Со времени бегства его природная недоверчивость усилилась, но тут в разговор вмешался Флорис, прибежавший за Жоржем-Альбером.

— Моего брата зовут Адриан, а меня Флорис де Вильнев-Карамей. Мы приехали из России и возвращаемся домой, в замок Мортфонтен, сударь.

Адриан нахмурился. Флорис слишком болтлив. Незнакомец же побледнел еще больше, однако ничего не сказал и с усмешкой стал подниматься по лестнице. Подойдя к двери, указанной хозяином, он заколебался на мгновение, а потом решительно вошел в комнату, не постучавшись. Максимильена смотрела из окна на сыновей, вприпрыжку бежавших впереди Федора и Ли Кана. С удивлением услышав, как хлопнула дверь, она обернулась. Незнакомец глядел на нее сурово. Она сделала шаг по направлению к нему, пошатнулась и рухнула в кресло, с изумлением прошептав:

— Амедей! Боже мой! Неужели это вы?

Супруги молча разглядывали друг друга.

— Я считала вас мертвым, — пролепетала Максимильена.

— И вы не ошибались, мадам.

Максимильена встревоженно посмотрела на него. Неужели бедняга помутился рассудком? Амедей де Вильнев словно бы прочел мысли жены и иронически улыбнулся.

— Нет, мадам, я не сошел с ума… Я просто сильно изменился. А вот о вас этого не скажешь, — добавил он. — Могу вас поздравить: вы все так же красивы.

Максимильена пристально глянула на мужа. Ей казалось, что она видит сон наяву. У красавца Амедея де Вильнева стал совсем другой взгляд — в нем появилась проницательность, какая-то пугающая острота, тогда как прежний томный блеск почти совершенно исчез. Похоже, этому человеку пришлось через многое пройти.

— Ведь это вас я видела на пристани, правда? — спросила Максимильена. — Вы были там, когда прибыл наш корабль.

— Да, это был я. И я узнал вас. А увидев двух мальчиков, подумал, что один из них мой сын, а второй — царя.

Максимильена не нашлась, что ответить: внешне этот человек похож на Амедея, но говорит совсем иначе, нежели тот, кого она знала.

— Выслушайте меня, Максимильена, — произнес, усаживаясь на стул, Амедей. — Я пришел сюда не как враг… Граф де Вильнев-Карамей умер на улице Кенкам-пуа.

Максимильена всхлипнула.

— Простите меня, Амедей. Меня часто мучила совесть, но я в самом деле считала вас мертвым.

— И теперь вас огорчает, что я жив?

— Я воспитана в христианской вере, сударь, а потому никогда не желала вашей смерти. Нет, я благодарю небо за то, что вы спаслись.

Амедей ухмыльнулся.

— Должен прервать вас, мадам, ибо спасло меня не небо… я обязан жизнью Картушу!

Какое-то мгновение Максимильена смотрела на него непонимающим взором. Ах да, Картуш… Как же все это было давно!

— А теперь слушайте меня, Максимильена. Вам нужно знать все, ибо только вы можете спасти меня от смерти, а вашего сына — от позора. В этой стране его сочтут ублюдком.

Максимильена попыталась возразить, но Амедей жестом остановил ее.

— Вы сбежали с царем и моим сыном, мадам. Восемь лет спустя вы возвращаетесь во Францию с двумя детьми. Не надейтесь, что добрый свет примет вашего второго ребенка. Очень скоро всем станет известно, что он незаконнорожденный. Это закроет перед ним все двери.

Максимильена опустила голову. Да, она часто думала о том, что сказал сейчас Амедей.

— Ах, Пьер, любовь моя, — выдохнула она беззвучно, — как мне тебя не хватает!

И, овладев собой, промолвила:

— Но, сударь, как же вам удалось выведать, что мы плывем в Марсель?

— Я этого не знал, мадам. Я сам хотел сесть на корабль вместе с моей дочерью.

— Вашей… дочерью? — пролепетала Максимильена.

— Именно так, мадам. Вы же родили сына без моей помощи… и я тоже сумел обойтись без вас.

В голове у Максимильены все смешалось. Амедей де Вильнев громко захохотал.

— У нас премилая семейка, моя дорогая! Женаты мы уже двенадцать лет, однако жили вместе всего два месяца — но сына все-таки родили! А затем каждый завел себе своего ребенка.

Максимильена вздрогнула, как от удара хлыстом. У Амедея всегда была крайне неприятная манера называть вещи своими именами.

— Не сверкайте так глазами, мадам. Повторяю, я не сержусь на вас за то, что вы предпочли Царя. Я даже восхищаюсь вами, хоть это и может показаться странным. Я жил тогда в обществе пьяниц и развратников, промотал большую часть вашего состояния, но при этом ненавидел вас, сам не понимая за что… быть может, за вашу безупречную добродетель. Когда же царь влюбился в вас, я пришел в еще большую ярость. Мне хотелось силой овладеть вами, а потом убить. Но тут меня ранили и оставили умирать на улице Кенкампуа… говорят, это сделал граф де Горн. Несколько месяцев я находился между жизнью и смертью. За мной ухаживали Картуш и его сестра. Когда я очнулся, то узнал, что вы уехали в Россию. Я мог бы вернуться ко двору и занять прежнее место в свите Филиппа Орлеанского, но я этого уже не жаждал. О своей смерти я узнал на улице Кенкампуа от господина Шабу, нашего управляющего в Мортфонтене. При дворе меня окружали марионетки — теперь я стал другом Картуша и его подручных. Сверх того, я полюбил его сестру и из любви к ней, чтобы не расставаться, вошел в банду Картуша, превратился в настоящего бандита.

— Вы, Амедей? — с болью произнесла Максимильена. — Чтобы граф де Вильнев-Карамей пал так низко!

Граф, быстро взглянув на Максимильену, желчно сказал:

— А вы, мадам, разве не последовали за своим любовником? А после смерти царя… как удалось вам выбраться из России? Сомневаюсь, чтобы императрица проводила вас с почетом. Стало быть, мы квиты, дорогая.

Максимильена, опустив голову, прошептала:

— Вы правы, сударь, я бежала, как затравленный зверь… И я чувствую себя виноватой перед сыновьями, а также перед вами. Что вы собирались предложить мне?

— Меня всегда восхищала ваша честность, мадам. Иногда, правда, и раздражала, но это в прошлом. Знаете, отчего я оказался в Марселе? За мной гонится полиция короля.

Максимильена испуганно отшатнулась.

— Полиция?

— Я же сказал вам, что состоял в банде Картуша. В течение многих лет мы грабили и убивали. Поверьте, дорогая, с этим не сравнятся никакие развлечения при дворе. Со мной рядом была любимая женщина, и она умела сражаться не хуже мужчины. К несчастью, кто-то выдал Картуша, и его колесовали на Гревской площади. Нам пришлось скрываться. Сестра Картуша ждала ребенка, при родах умерла. Это произошло год назад. Мне удалось выбраться из Парижа, и я хотел уехать куда-нибудь подальше с девочкой, которую полюбил.

Максимильена задумчиво смотрела на мужа: неужели Амедей способен кого-то полюбить? Да, все изменилось в этой жизни! Стараясь не выдать своих мыслей, она спросила:

— Но почему вы не обратились к регенту, Амедей? Если бы вы искренне признались ему во всем, он помиловал бы вас.

Амедей де Вильнев взглянул на нее с изумлением:

— Дорогая, откуда вы свалились? Регент умер. Вы не знали об этом? Правит юный король Людовик XV. Кстати, он только что женился на захудалой польской княгине Марии Лещинской.

Максимильена покачала головой.

— Вы правы, сударь, я приехала издалека.

Амедей де Вильнев промолвил с насмешкой:

— Видите, если бы не эта случайная встреча, вы оказались бы в трудном положении даже в нашем прекрасном королевстве. Итак, я приступаю к делу. Предлагаю вам вернуться в ваш замок Мортфонтен, рассказывая всем, кто захочет слушать, что ваш дражайший супруг был тяжело ранен на улице Кенкампуа, как это всем известно, но вам удалось его спасти, и вы вместе уехали в Россию, где у вас родилось двое детей, мальчик и девочка. Прожив несколько лет в счастливом браке и полном согласии, вы решили отправиться на родину. К несчастью, ваш супруг, дражайший граф Амедей де Вильнев скончался от лихорадки на борту корабля в открытом море. В подтверждение ваших слов вы предъявите написанное мной собственноручно завещание, в котором я, за отсутствием промотанных мною богатств, оставлю вам изъявления в нежных чувствах и возложу на вас заботу о троих наших детях: Адриане, гм… как зовут вашего? Ах да, Флорис! Флорисе и Батистине… да, да, это моя дочь, та самая, что рождена сестрой Картуша.

Говоря все это, Амедей де Вильнев почти задыхался от смеха.

— Какую славную шутку сыграем мы с аристократическим обществом!

Максимильена размышляла. Самые противоречивые чувства боролись в ее душе. Ей никак не удавалось привести свои мысли в порядок — настолько хитроумной оказалась головоломка Амедея.

— Но, сударь, разыскивают ведь сообщников Картуша, а не графа де Вильнева?

— В Париже меня знают в лицо. А потом, знаете ли, Максимильена, мне все чертовски надоело. Впрочем, дорогая, если бы я вернулся в общество, вы бы согласились вновь вести со мной семейную жизнь?

Максимильена испуганно отшатнулась.

— Нет, не так ли? — сказал с улыбкой Амедей. — Вот почему я советую вам взять на вооружение эту романтическую историю… благодаря ей, вы сможете смело смотреть всем в глаза. Сын царя и племянница Картуша станут французскими аристократами. Я прошу вас отнестись по-доброму к Батистине, вы должны обращаться с ней как с собственной дочерью. Сделайте так, чтобы ваши сыновья признали ее своей сестрой. О, кстати, примите мои поздравления: наш Адриан получился вполне удачным мальчуганом, он мне очень понравился. Впрочем, лишь у него одного в жилах течет и ваша, и моя кровь.

У Максимильены кружилась голова, и она туго соображала. Поэтому у нее вырвалось:

— Но ведь Флорис и ваша… Ваша дочь тоже брат и сестра?

Амедей де Вильнев разразился безумным хохотом.

— Дорогая, да вы уморить меня вздумали! Поразмыслите немного. Адриан — каш с вами сын, так? Флорис — ваш сын от царя, стало быть, со мной у него нет ничего общего, согласны? Прекрасно. А Батистина — моя дочь, а матерью ее была сестра бандита. Итак, с вами у нее нет ничего общего. Адриан для них обоих — сводный брат. Сами же Флорис и Батистина не имеют ни единой капли родной крови. Однако вы дали мне слово воспитать Батистину, как собственную дочь. И я вам верю. Это странно, но в целом мире я верю только вам одной.

Максимильена еще раз взвесила странное предложение мужа.

— А что же собираетесь делать вы, сударь?

— О, другого я от вас не ожидал. После всего, что я натворил, вы все еще беспокоитесь обо мне. Так вот, я сам не знаю. Я собираюсь сесть на корабль и отправиться в дальние края, чтобы окончательно разделаться с графом де Вильнев-Карамей.

Максимильена, помимо воли, испытывала крайнее волнение. Какими извилистыми тропами вела ее судьба!

«Боже, прости мне», — подумала она, но тут ей пришло в голову, что сейчас не время молиться.

— Ну, мадам, вручите мне письменные принадлежности, и я изложу свою последнюю волю.

Максимильена подала перо и чернильницу. Амедей принялся писать:

«Я, Амедей, четырнадцатый граф де Вильнев-Карамей, умирая от злокачественной лихорадки, во всем готов повиноваться милости Господней, призывающей меня на небеса. Я умираю в здравом рассудке, по принятии последнего причастия, даруемого церковью нашей. Благодарю дражайшую мою супругу за заботу обо мне, за слезы скорби, явленные в мой смертный час, и за долгие счастливые годы, прожитые нами в любви и согласии, как во Франции, так и в России. Вверяю попечению нежной моей супруги, графини Максимильены, наших троих детей — Адриана, Флориса и Батистину. Знаю, что она воспитает их в должном уважении к памяти отца. Прошу у Господа прощения за совершенные мной грехи и благословляю моих троих детей. На подходе к острову Сицилия, в 1785 году от рождества Спасителя нашего.

Амедей, граф де Вильнев-Карамей».

Амедей, поднявшись, протянул завещание Максимильене.

— Дорогая, это подлинный шедевр.

На глазах у Максимильены выступили слезы.

— Сударь, я счастлива, что мы перестали быть врагами. Эта ложь отчасти претит моему сердцу, но ради счастья наших… то есть, этих детей, я готова признать вашу правоту.

Амедей поклонился, словно на балу в Версале. Грязные обноски, казалось, совершенно не смущали его.

— Прощайте, мы никогда больше не увидимся. Сегодня вечером вам принесут мою дочь.

Максимильена неуверенно произнесла:

— Сударь, у меня есть кое-какие драгоценности, может быть, вы…

Амедей зло усмехнулся. У Максимильены появилось неприятное ощущение, что ее обманули.

— Клянусь честью, мадам, я не отказываюсь, поскольку несколько стеснен в средствах.

Максимильена протянула графу кошелек с золотыми монетами и те кольца, что Элиза с Мартиной некогда прятали в своих юбках. Амедей без всякого стеснения сгреб все в карман.

— Золото и драгоценности царя спасут мужа его любовницы.

Максимильена покраснела.

— Ну, мадам, прощайте, — повторил Амедей.

Максимильена, отогнав прочь уже зародившиеся в ней сомнения, прошептала:

— Прощайте, сударь, и да хранит вас Господь.

Дверь закрылась за графом, а Максимильена, подавленная и встревоженная, опустилась в кресло. Надо ли было соглашаться? Изменился ли Амедей? Любил ли он в самом деле эту девочку? Если любил, то почему решил расстаться с ней?

Темнело, но Максимильена, ничего не замечая, продолжала мучительно размышлять. Флорис и Адриан вбежали в комнату матери; по пятам за ними следовал Жорж-Альбер. Максимильена едва успела сунуть «завещание» под корсаж. Сыновья стали рассказывать ей о том, что видели в порту. Максимильена, не слушая их, вздрагивала от каждого шороха на лестнице. Внезапно в дверь постучали, вошел хозяин постоялого двора с круглыми от удивления глазами. В руках он держал большую корзину, закрытую плетеной крышкой — оттуда доносилось невнятное гугуканье и лепет.

— Госпожа графиня, мне вручил вот это какой-то нищий, говоря, что вы знаете, о чем идет речь.

Максимильена, побледнев, подождала, пока хозяин выйдет, затем открыла корзину и спокойно сказала Флорису с Адрианом:

— Дети мои, познакомьтесь со своей сестричкой.

Мальчики недоверчиво уставились на девочку. Батистина улыбалась и шевелила белокурой головкой. Адриан глядел на это свалившееся с неба сокровище надувшись и с озлоблением. Что это еще за истории?

— Мама, — подозрительно спросил он, — значит, это дочь ваша и моего отца, графа де Вильнева?

Максимильена, слегка покраснев, ответила очень мягко:

— Я же сказала тебе, дорогой, это ваша сестра. Нам даровал ее добрый Господь.

Вдруг Флорис словно бы понял что-то. Он завопил и пустился в пляс вокруг корзины.

— Сестра! Маленькая сестричка! Адриан, ты видишь, нас двое братьев и сестра — как в легенде о Киеве! О, как я рад, как рад!

Запыхавшись, Флорис перестал кружиться и бросился к матери. Адриан, видя, как ликует брат, заметно смягчился. Батистина же, глядя на него своими большими голубыми глазами, казалось, молила: «Прими меня, братик!»

Адриан склонился над корзиной и небрежно произнес:

— А сестричка у нас красивая!

Максимильена вздохнула с облегчением: сыновья признали Батистину своей. Она тоже склонилась над корзиной и мысленно сказала: «О да, я буду любить тебя, как дочь, бедная малютка, потому что благодаря тебе Флориса никто не посмеет назвать ублюдком!»