Формула власти. От Ельцина к Путину

Глава двенадцатая ГАЙДАРОВСКИЕ РЕФОРМЫ

В последних числах декабря 1991 года Борис Николаевич Ельцин унаследовал не только кремлевский кабинет своего поверженного соперника Горбачева, но и весь груз не решенных им проблем. Запас терпения у людей, казалось, был исчерпан. Они больше не желали слышать обещаний. Ельцин должен был действовать, и действовать немедленно.

Известный кинорежиссер Алексей Герман выразился очень забавно: «Мы несчастная страна. Во всех странах капиталисты строят капитализм. А коммунисты должны строить коммунизм. У нас же капитализм строят коммунисты».

Впрочем, главного строителя капитализма в нашей стране уже трудно было назвать коммунистом, несмотря на его высочайший в недавнем прошлом партийный ранг.

Я расспрашивал Андрея Козырева, каким он увидел тогда президента Ельцина.

— Я человек первого впечатления, — говорил Козырев, — и оно меня не обмануло. Во время нашей первой подробной беседы я увидел человека, который борется сам с собой, иногда более успешно, иногда менее успешно. Я увидел человека старой эпохи, пытающегося ворваться в новую жизнь и взять нас всех с собой. Он очень четко понимал: надо идти вперед, идти по пути реформ.

Я понял, что этому человеку нужно будет очень многое объяснять, причем понятным ему языком. Но мои усилия что-то объяснить зависели от его состояния. Когда он был на подъеме реформаторских настроений, то понимал с полуслова. На обратном движении маятника все казалось значительно сложнее.

— Как вы думаете, что им руководило в тот момент: он думал о том, что должен совершить во имя России? Или же его поступки объяснялись обычными человеческими чувствами: взять власть и рассчитаться с теми, кто его унизил и снял?

— И то и другое. Не надо упрощать. Конечно, Ельцин не Сахаров. Он никогда не был сто- или девяностопроцентным демократом-реформатором. Но и нечестно считать его просто властолюбцем, который оседлал конъюнктурную волну. Тут пятьдесят на пятьдесят.

Безусловно, он понимал, что страна нуждается в демократических преобразованиях, хотя, возможно, и не очень глубоко. Это неправда, что он человек безыдейный. Он человек реформаторских идей.

— Каковы же его взгляды, его представления о мире?

— Он человек с определенными привычками, с определенными стереотипами партийного функционера, мало информированного, находящегося под властью схем. Человек, который всю жизнь проработал в партийно-хозяйственном аппарате. Но он с этим боролся. Он понимал, что надо менять свои взгляды в сторону рынка и демократии.

Были моменты не только подъемов, прорывов, но и спада. Однако реформаторский вектор всегда присутствовал. Все эти годы он жил в борьбе с самим собой и в борьбе с обстоятельствами.

Из первого же разговора я вынес убеждение, что попытка слишком глубоко и детально объяснить ему какие-то вещи неуместна. Ему трудно во все это вникнуть в таком возрасте и при таком жизненном опыте. Кстати, для президента это нормально. Деталями должен заниматься кто-то другой.

— Борьба с собой, о которой вы говорите, — это следствие того, что его скинули, с ним расправились? Или некое стремление к исправлению жизни в нем всегда присутствовало?

— Опять-таки думаю, что было и то и другое. Почему советская система распалась бескровно и неожиданно? Потому что мы все в глубине души были готовы с ней расстаться. И он это понимал. Я все время вижу в действиях Ельцина две составляющие. Особенности его личной судьбы наложились на стремление к переменам. Он искал выход в новых идеях. А эти идеи оказались демократическими.

Нечестно видеть в нем ловкача, который вовремя нырнул в поток. Ему не все равно было, в каком потоке оказаться.

В конце ноября 1991 года на встрече лидеров республик в присутствии Горбачева Борис Ельцин рассказал о намерении начать российскую экономическую реформу. Назвал три составные части: приватизация, либерализация цен и земельная реформа.

— Мы считаем, другого выхода нет. Главное — удержать людей от выхода на улицу, хотя, может быть, не везде это удастся.

Предупредил, что с 16 декабря начнется освобождение цен на продовольствие — это единственный путь вернуть продукты на прилавок. Предположил, что это приведет к снижению уровня жизни на треть. Главы республик просили Ельцина отсрочить начало реформ, чтобы они успели приготовиться к российским переменам.

Горбачев полностью поддержал Ельцина:

— Страховочные шаги нужны, однако затягивать дело тоже нельзя. Делайте что можете, но только, ради Бога, делайте хоть что-нибудь!

В последние месяцы своего президентства, поездив по стране, Горбачев признал, что «люди настроены на перемены, готовы к тому, что за них придется платить снижением жизненного уровня, но при этом требуют от центра — делайте что-нибудь реальное».

Необходимость самых радикальных реформ была ясна всем. Просто потом никто не захотел принимать на себя ответственность за неудачи и тяжкие «побочные последствия». Уровень жизни упал куда больше, чем на треть. Период реформ затянулся на многие годы. И, уходя с поста президента, Ельцин вынужден был просить прощения у сограждан за то, что «многие мечты не сбылись»…

Жизнь становилась все труднее. Магазины окончательно опустели. Правда, появились коммерческие киоски, в которых продавались самые экзотические товары, но по бешеным ценам.

Вместо денежного оборота расцвел бартер, местные власти, областные хозяева запрещали вывозить продовольствие соседям и, естественно, не подчинялись Москве. Это вело к распаду государства.

Наступило время, когда казалось, что страну ждет экономическая катастрофа, и избежать ее невозможно. Боялись, что колхозы и совхозы перестанут продавать продовольствие городам — ничего не стоящие рубли им не нужны, а заставлять больше некому. Что с исчезновением райкомов не удастся обеспечить тепло в домах и уборку улиц. Ждали, что голодные люди выйдут на улицы и устроят погромы.

В худшем положении оказались крупные города, их нечем было снабжать.

Столичные городские власти в декабре 1991 года предупреждали, что в ближайшие дни в столице может разразиться продовольственный кризис. Мэр Москвы Попов раздумывал над тем, что предпринять, если в городе начнется бунт.

Помню, как один из моих коллег почти серьезно говорил, что с наступлением зимы в гости будем ходить с полешком для буржуйки — лучший подарок в холодной Москве.

Во всех городах были введены карточки на мясо, масло, сахар, молоко, табачные изделия. Разумеется, получить все положенное по карточкам не удавалось. Люди безнадежно стояли в очередях. Правительство ничем не могло помочь. Валютные резервы были фактически полностью исчерпаны, и от золотого запаса мало что осталось.

Мэр Ленинграда Анатолий Собчак вспоминал: «В декабре 1991 года мы оказались перед лицом реальной угрозы полного прекращения снабжения Петербурга продуктами питания, а значит, перед угрозой голода. Для ленинградцев, перенесших в войну 900-дневную блокаду и потерявших в те годы более миллиона жителей, умерших от голода, эта ситуация была особенно болезненной».

Республики перестали поставлять продовольствие в Ленинград, поставки по импорту тоже прекратились. В первые дни декабря 1991-го в город не поступило ни одного килограмма мяса. Купить что-то можно было только по талонам. Не хватало сигарет, курильщики несколько раз перекрывали движение в час пик на Невском проспекте.

Не все в стране реально представляли себе масштабы грядущей катастрофы: деньги печатаются, товаров нет, потребительский рынок разрушен. Доходы в союзный бюджет в четвертом квартале 1991 года перестали поступать, все финансировалось за счет эмиссии.

Единственный выход из положения — стремительно проводить рыночные преобразования. Но эти настроения и ощущения уже забыты. А ведь именно поэтому начались гайдаровские реформы. Они были приняты, потому что страна уже падала в пропасть и надо было ее спасать. Но для того, чтобы начать реформы, требовались политическая воля, программа и команда, готовая ее реализовать.

Политической воли у Ельцина хватило бы на десятерых.

У него было то, что напрочь отсутствовало у Горбачева: способность принимать необходимые, хотя и рискованные решения и умение проводить их в жизнь.

Виктор Ярошенко вспоминает свой разговор с Ельциным:

«Я сказал:

— Борис Николаевич, история строго спросит с нас всех за то, что сделали, и за то, что сделать не успели.

— Делайте то, что должны, — сказал Ельцин, крепко пожимая мне руку. — Я отвечу за все…»

Когда Ельцин познакомился с молодым экономистом Егором Тимуровичем Гайдаром, он понял, кому может поручить это дело. Удивительным образом эти два очень разных человека сразу нашли друг друга.

В конце октября 1991 года у Гайдара был первый разговор с Ельциным. «Общее впечатление: Ельцин прилично для политика ориентируется в экономике, в целом отдает себе отчет в том, что происходит в стране. Понимает огромный риск, связанный с началом реформ, понимает и то, до какой степени самоубийственны пассивность и выжидание. Кажется, готов взять на себя политическую ответственность за неизбежно тяжелые реформы, хотя знает, что популярности это ему не прибавит».

И Гайдар сразу понравился Ельцину:

«Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью… Это просто очень независимый человек с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства.

То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании своих принципов…

Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать, оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились — надо идти!»

Конечно, на Ельцина, как на советского человека, действовала магия знаменитой фамилии. Ему приятно было видеть внука Аркадия Гайдара. Но Борис Николаевич не настолько сентиментальный человек, чтобы подчинять кадровые решения велению души. Он почувствовал в Егоре Тимуровиче то, что другим открылось значительно позже, — твердость и упорство. Ельцин назначил Гайдара вице-премьером и одновременно министром экономики и финансов.

Многие и по сей день недоумевают, почему реформа была доверена мало кому известному Гайдару, а не Григорию Явлинскому, тогда самому популярному в стране экономисту?

Сам Борис Николаевич отвечает на этот вопрос так: «Измученный борьбой за свою программу, он уже приобрел некоторую болезненность реакций. Кроме того, чисто психологически трудно было возвращаться во второй раз к той же самой — пусть и переработанной программе «500 дней» и ее создателям».

Говорят обычно, что стратегический просчет Явлинского состоял в том, что предпочел остаться теоретиком, ни разу не рискнул взять на себя ответственность за реальное дело. Поздней осенью 1991-го Григорий Алексеевич как раз готов был взяться за проведение экономических реформ, желал этого. Но от его услуг отказались.

Годом позже Григорий Алексеевич скажет в газетном интервью с иронической обидой: «Президент лично хотел возглавить экономическую реформу, а следовательно, она предполагалась как быстрая (к лету — осени 1992 года — первое улучшение!) и красивая (зарабатывайте без ограничений; берите столько прав, сколько захотите; сокращайте рабочий день!)».

Ельцин разлюбил Явлинского, когда тот, проработав в правительстве в 1990 году всего три с половиной месяца, подал в отставку. Его назначили вице-премьером по экономической реформе, но у него не было ни права подписи, ни реальной роли в правительстве. Ельцина заявления об отставке раздражают, и он обычно навсегда расстается с таким человеком: ему нужны работники.

Когда Явлинский ушел, его коллега по российскому правительству вице-премьер Михаил Малей сказал мне:

— Григорий не боец… У Явлинского нет административной жилки, железной воли, которой щедро одарен Анатолий Чубайс.

После августовского путча Явлинский на несколько месяцев оказался вместе с Силаевым в союзном руководстве и пытался управлять Россией. Это тоже едва ли понравилось Ельцину. Он охладел и к Силаеву, и к Явлинскому.

Первое ельцинское правительство было очень близко к Борису Николаевичу. Ельцин жил вместе со всеми в Архангельском, играл в теннис и приходил, если кто-то из министров приглашал его в гости.

Но кабинет Силаева вовсе не был единой командой. Помню наш разговор с вице-премьером Геннадием Фильшиным. Он был народным депутатом СССР, членом Межрегиональной депутатской группы. Я спросил Фильшина:

— В правительстве Силаева вы чувствовали себя среди единомышленников?

— Если бы так! Российское правительство было сформировано на коалиционной основе. Я считаю это ошибкой. В правительство могут входить члены разных партий, но экономическая программа должна быть одна. В нашем Белом доме, к сожалению, все было по-другому. В значительной степени тон задает лобби агропромышленного комплекса.

— В чем же его сила?

— Во-первых, оно очень многочисленно. Во-вторых, пользуется активной поддержкой компартии РСФСР.

— Мнение компартии имело значение для кабинета Силаева?

— Конечно.

— Значит, наше представление о том, что российское правительство противостоит компартии, неточно?

— Да, такое представление о соотношении сил внутри правительства и вокруг него не соответствует реальности. Я много раз говорил, в том числе и министру Кулику, отвечающему за сельское хозяйство, что пока сохраняются Агропром и его структуры, люди будут голы, босы и голодны.

— Председатель Совета министров поддерживал вас или Кулика?

— Иногда он становился на мою сторону, иногда под влиянием этого лобби принимал, считаю, не вполне верные решения. Скажем, о безбожном повышении закупочных цен… Такие цены развращают производителя. Получая даровые деньги, он вообще перестает работать…

— Почему же Силаев не прислушался к вашим аргументам?

— Это было не экономическое, а политическое решение. Силаев вынужден был считаться с тем, что в сельском хозяйстве у демократов поддержки нет…

Скандалом закончилась история с чеками «Урожай-90», смысл которой состоял в том, чтобы оздоровить финансовую ситуацию — обеспечить тех, кто зарабатывает, реальными деньгами. Крестьянам выдавали чеки, а деньги они так и не получили. Но из казны деньги исчезли.

Геннадий Фильшин вынужден был покинуть пост заместителя главы правительства России из-за «дела о 140 миллиардах». Вот в чем состоял его замысел:

— Мы столкнулись сразу с двумя проблемами — пустые магазины и нехватка денег. Пока люди весь день проводят в размышлениях, где купить самое необходимое, не приходится ожидать от них полноценной работы. Поэтому я предложил: провести крупномасштабные закупки продовольствия и товаров, чтобы снять социальное напряжение.

— Сколько же нужно было закупить за границей, чтобы накормить гигантскую Россию? И сколько это могло стоить?

— Ввезти надо было не меньше чем на 130–150 миллиардов рублей. Как мы тогда подсчитали, именно такая сумма находится у людей на руках и не обеспечена товарами. И мы хотели сделать так, чтобы вырученные деньги не вывозились, не переводились в доллары, а вкладывались в реальные проекты.

Таким образом выполнялась двойная задача: насыщался рынок и появлялись средства для инвестиций в промышленность.

— А чем же вы собирались расплачиваться с западными фирмами?

— Все проекты, которые мы хотели финансировать таким образом, должны были давать экспортную продукцию. Так что фирмы получали бы либо часть этой продукции, либо часть валютной выручки.

— Почему же такая прекрасная идея закончилась столь плачевно — «делом о 140 миллиардах»?

— Я думаю, в большей мере искали повод для того, чтобы скомпрометировать кабинет Силаева — из-за отношения к Ельцину. И была еще ревность центра: республика становилась независимой во внешнеэкономической деятельности…

Борис Федоров, который был у Силаева министром финансов, вспоминает, что в первом российском кабинете все думали о приватизации государственных дач и поездках за границу. Вокруг правительства терлись сомнительные личности.

Андрей Козырев с ужасом вспоминает о неразберихе и неразборчивости в аппарате Ельцина и Силаева:

«В российских государственных органах в то время собралось немалое число случайных людей, вынесенных на высокие аппаратные должности волной демократических перемен. Это были люди несостоявшиеся как специалисты или проштрафившиеся в союзных органах, а теперь быстро перекрасившиеся в демократов и горящие желанием сделать карьеру, а то и коммерческий «гешефт». Их воинствующая некомпетентность и авантюризм были помножены на личный апломб и самонадеянную готовность браться за любое дело и в первую очередь, конечно, за внешнюю политику.

Отсутствие элементарного порядка, когда считалось нормальным подписать важный внешнеполитический документ на основании невнятного упоминания о каком-то устном согласии главы правительства, для некоторых сотрудников аппарата было не только удобным, но и выгодным. Ведь таким образом подписывались и весьма серьезные экономические и коммерческие документы. И, как мне стало ясно позднее, кое-кто сознательно ловил рыбку в мутной воде…

Помню, в первые дни я ходил под сильным впечатлением этих контрастов и думал о том, что российская демократическая государственность либо грандиозный фарс, обреченный на провал, либо начало действительно большого дела, но, как часто бывает, рождающегося в атмосфере хаоса».

Но некоторые ключевые положения экономической политики были заложены именно тогда, еще до появления Гайдара и Чубайса. Скажем, необходимость приватизации была ясна с самого начала.

Летом 1991 года в Белом доме я беседовал с ныне покойным Михаилом Малеем, заместителем главы правительства. Бывший директор научно-исследовательского института, он был избран народным депутатом с программой «Демократической России». Мы разговаривали о российской программе приватизации. Напомню, что это было летом 1991-го. О Чубайсе еще никто не знал.

Малей говорил, что приватизация необходима, чтобы создать стимулы для труда:

— Сейчас никто не работает. Строить коммунизм никто не хочет. Укреплять советскую власть? Восстанавливать великую Россию? Тоже немного желающих. Остается один реальный стимул — сделать так, чтобы каждый работал на себя… Трудовым коллективам нужно отдавать предприятия, чтобы они почувствовали себя хозяевами.

— Отдать бесплатно?

— Все предприятия нужно превратить в акционерные общества. Тридцать процентов акций отдать трудовому коллективу бесплатно. Остальные продать ему же с тридцатипроцентной скидкой…

— Получается, люди хотят вложить свои деньги во что-то солидное, в недвижимость, а их лишают такой возможности. Почему?

— Да нет у людей денег, чтобы заводы покупать!

— Не обязательно заводы. Можно выкупить магазин, мелкое производство.

— Разумеется, мы будем продавать ларек или общественный туалет, но не предприятие. Завод, фабрика, ферма должны принадлежать трудовому коллективу…

— Вы же всё не раздадите бесплатно. Что-то придется и выкупать. Но денег у людей, по вашим словам, нет.

— Вот для этого правительство наделяет все население России — от младенцев до стариков — платежными средствами: именными расчетными чеками. Этот чек можно использовать только для участия в приватизации. Размер чека определили просто: 1,2 триллиона российской собственности поделили на 150 миллионов граждан республики, получается 8 тысяч рублей. Одну тысячу мы у каждого условно забрали — на эти чеки будут приобретены акции приватизируемых предприятий…

— Разве чеков по 7 тысяч хватит рабочим, чтобы выкупить завод?

— Для выкупа небольших предприятий хватит. На предприятиях более современных, дорогих расширим круг акционеров…

— Механизм выкупа завода, на котором работаешь, выглядит более или менее понятно. А как, следуя вашему совету, вложить деньги, скажем, в сельское хозяйство?

— Мы создадим специализированные агентства, бюро — государственные и частные, которые будут предлагать выгодные варианты и по поручению граждан закупать для них акции понравившихся предприятий…

— Можно ли будет обратить акции в наличные деньги?

— Законопроект накладывает трехлетний мораторий на продажу акций, которые каждый получит на первой распределительной стадии приватизации. Три года — это время для своеобразного ликбеза, когда граждане. России смогут понять, что такое акции, дивиденды и так далее…

Осенью 1991-го первое ельцинское правительство рассыпалось. Нравы были патриархальные. Когда разочарованный Борис Федоров захотел уйти из правительства, он просто отправил заявление Силаеву: «В соответствии с имеющимися у Вас полномочиями прошу принять мою отставку с поста министра финансов РСФСР в связи с несогласием с общей линией Правительства РСФСР».

Удивленный Силаев позвонил Федорову. Тот даже не захотел разговаривать с главой правительства, собрал вещи и ушел. Сам Иван Степанович тоже продержался недолго.

Совету министров России не понравилось, что Межреспубликанский экономический комитет пытается им руководить. Это вылилось в персональное недовольство Силаевым. На закрытом заседании российского правительства многие министры выразили недовольство своим председателем.

Настаивая на отставке Силаева, Михаил Полторанин напомнил Ивану Степановичу, как тот в августе 1991 года покинул Белый дом, сказав Ельцину, что «в такую минуту он должен быть рядом с семьей».

28 сентября Силаев подал в отставку с поста главы правительства.

Силаев рассказывал мне:

— У меня нет оснований роптать. У Бориса Николаевича много положительных качеств. Он подчиненному, пусть самого низкого ранга, никогда не скажет «ты», всегда ведет нормальный человеческий разговор. Я благодарен судьбе, что прошел через эту школу.

Я приехал к нему в Сочи, где он отдыхал, и попросил дать мне отставку. Ельцин сказал мне, что благодарен за совместную работу и будет поддерживать меня в МЭК. Так что расстались мы достойно. На следующий день вышел указ о моем освобождении.

— Но почему все-таки вам пришлось уйти?

— Я руководил Комитетом по оперативному управлению народным хозяйством. Под моим руководством работали Лужков, Явлинский, Вольский. Во время путча были приняты некоторые указы революционного характера, которые потом, когда вернулись к нормальной работе, следовало отменить. И мы обратились к Борису Николаевичу с такой просьбой.

Окружение Ельцина только этого и ждало — меня обвинили в предательстве интересов России, в том, что ими жертвую в угоду другим республикам. Я считал, что не давал оснований для таких выводов, поэтому и ушел.

Долго казалось, что вокруг Ельцина образовалась «свердловская мафия». Так же, дескать, в свое время Леонид Ильич Брежнев повсюду расставлял людей из Днепропетровска.

В реальности Ельцин привез с собой из Свердловска только двух помощников — Виктора Илюшина, который проработал с ним много лет, и Алексея Царегородцева. Они оба были секретарями райкомов в Свердловске и стали помощниками у Ельцина в Московском горкоме. После отставки Ельцина осенью 1987 года Илюшину подыскали место в аппарате ЦК, Царегородцева отправили в Академию народного хозяйства. Когда Ельцина избрали председателем Верховного Совета России, он пригласил Царегородцева и Илюшина.

Еще несколько выходцев из Свердловска получили в Москве должности. Олег Лобов работал то в правительстве, то в Совете безопасности. Рудольф Пихоя возглавил архивное ведомство, а его жена Людмила писала президенту России речи и выступления. Его бывший покровитель из Свердловского горкома Федор Морщаков стал первым управляющим делами президента.

Назначение людей из Свердловска на заметные должности объяснялось первым неудачным опытом Ельцина положиться на москвичей. Почти все, кого он выдвинул в бытность первым секретарем Московского горкома, его не просто предали, а с наслаждением топтали.

Олег Попцов вспоминает: «У Ельцина произошло своебраз-ное отравление Москвой. Когда я слышу разговоры о свердловской команде, мне представляется все это достаточно несуразным. Человек не в состоянии адаптироваться в чужом мире, не имея перед глазами ни одного знакомого лица. И дело даже не в команде, а в микроатмосфере, наличие которой делает период привыкания менее болезненным… Пережив предательство московского окружения, он надолго сохранил подозрительность к любым выдвиженцам из Москвы».

Но с самым влиятельным в его окружении свердловчанином Ельцин познакомился уже в Москве, на съезде народных депутатов. Скромного преподавателя марксизма-ленинизма из Свердловска Геннадия Эдуардовича Бурбулиса бывший первый секретарь обкома Борис Ельцин раньше просто не знал.

Ельцин не клановый человек. Личной преданности он требовал только от личных помощников, секретарей и охранников. Остальных ценил с точки зрения их способности делать дело.

Ельцин не знал, кого назначить главой правительства вместо Силаева. Академик Юрий Рыжов, очень симпатичный Ельцину, вновь отказался. Юрия Скокова Ельцин постоянно примерял на эту должность, но никак не решался принять окончательное решение — что-то его смущало. Предлагали знаменитого хирурга Святослава Федорова, который завел, можно сказать, образцовое хозяйство и обещал распространить ценный опыт на всю страну. И все же в Белом доме не решились назначить врача премьером.

В одном из разговоров Ельцин предложил возглавить правительство Михаилу Полторанину, понимая, что ставит ближайшего соратника в тяжелейшее положение. Попцов пересказывает слова, сказанные Ельциным Полторанину:

— Остальные, кого ни поставишь, сгорят дотла и уже никогда не вернутся в политику. Ты — другое дело, ты выкрутишься.

Но Полторанин тоже не был назначен. Сам Михаил Никифорович полагает, что вмешался Бурбулис.

Геннадий Эдуардович, который упустил пост вице-президента, не хотел упускать второй шанс. Он стал внушать президенту, что может сформироваться коалиция Полторанина и Руцкого, опасная для самого президента. И Ельцин возложил обязанности главы правительства на себя.

Тут был еще и тактический выигрыш. Главу правительства должен был утвердить совершенно неуправляемый съезд народных депутатов, который мог отвергнуть предложенную кандидатуру. Из-за борьбы на съезде Россия рисковала вовсе остаться без правительства. Предложение поручить в этот переходный период руководство правительством президенту Ельцину стало возможностью избежать голосования.

Авторитет Ельцина был таков, что депутаты предоставили ему все необходимые дополнительные полномочия и дали возможность самому возглавить правительство.

6 ноября 1991 года Ельцин сформировал новое правительство России, которому предстояло провести реформы.

Борис Николаевич рассудил правильно. Даже самые удачные реформы на первом этапе неминуемо приведут к падению уровня жизни. Во всей стране есть только один человек, который способен уговорить людей немного потерпеть. Это он сам.

Есть, впрочем, и другая точка зрения. Возглавив правительство, он полностью поддержал его своим авторитетом. Но он же постепенно и стал мишенью всех атак. Он лишился возможности остаться над схваткой, сохранить позицию верховного арбитра. Летом следующего года Ельцин сделает Гайдара исполняющим обязанности главы правительства и уже в полной мере станет играть роль главы государства, а не исполнительной власти. Но будет поздно. Все равно стрелы полетят в него, все равно это будет ельцинское правительство.

Чем активнее Борис Николаевич поддерживал правительство, тем большую ненависть вызывал у противников реформ кабинет Гайдара. Возможно, иное решение не привело бы к столь сильным антиельцинским настроениям и к такой острой борьбе, которая закончилась кровопролитием в октябре 1993-го.

Геннадий Бурбулис был назначен первым заместителем главы правительства. Он оставался при этом и государственным секретарем России. То есть в те месяцы Бурбулис был самым влиятельным после Ельцина человеком в России.

Олег Попцов вспоминает, что у них был откровенный разговор: «Бурбулис понимал, что отдан на заклание, но, как человек тщеславный, принял вызов».

Геннадий Эдуардович Бурбулис — одна из самых интересных и мистических (вокруг него сложилось множество мифов и слухов) фигур в современной российской истории. Примерно два года он был ближайшим соратником Ельцина и сыграл важнейшую роль в современной истории России.

Уралец Бурбулис появился в Москве, когда ему было сорок четыре года. Кандидат философских наук, доцент, он принадлежал к первому поколению политиков, которые стали известны во время выборов в народные депутаты СССР в 1989 году.

Он был избран депутатом Свердловского областного совета, баллотировался на пост председателя облсовета, но не прошел. Бурбулис познакомился с Ельциным до съезда народных депутатов — даже называл точное время знакомства — 5 марта 1989 года. Он сразу оценил политический потенциал и будущее Ельцина и стал его верным соратником, начальником его штаба, руководителем его мозгового центра, собирателем его команды и разработчиком стратегии.

Почти все, что делал Ельцин с середины 1990-го до середины 1992 года, было придумано и реализовано Бурбулисом. А ведь эти годы — ключевые не только в политической биографии Бориса Николаевича. Конечно, считать, что история России пошла по пути, определенному железной волей Бурбулиса, нелепо. Были и более серьезные факторы, определившие ее судьбу, — от политики Горбачева до августовского путча, но на каждом этапе логика действий самого Ельцина определялась стратегией, разработанной Бурбулисом.

И был период, когда Ельцин испытывал к нему безграничное доверие.

Более преданного соратника у Бориса Николаевича не было. Олег Попцов вспоминает, как поздней осенью 1990 года он прилетел к Ельцину, который отдыхал в Кисловодске с женой. С ним были Александр Коржаков и Геннадий Бурбулис: «В этот период Бурбулис был особенно близок к Ельцину. Практически не отходил от него ни на шаг, сопровождая во всех поездках, на отдыхе, на теннисном корте. Он был и советником, и консультантом, и режиссером дня…»

Когда они гуляли, то впереди шел Ельцин, за ним, отступив на пару шагов, — Бурбулис, а уже дальше Наина Иосифовна и Коржаков.

Олег Попцов: «Он лепил тело власти, мучительно ожидая, что президент заметит и оценит его усилия по достоинству… Тень Ельцина закрыла его, и он терпеливо перемещался в пространстве вместе с этой тенью, ни разу не выступив за ее очертания. Это не просто способность, это дар».

В чем заключалась ценность Бурбулиса для президента?

Ельцин вспоминает: «Разговоры с Геннадием Эдуардовичем меня в тот период вдохновляли на новые идеи. Он умел заглянуть далеко вперед. Дать ближайшим событиям стратегическую, глобальную оценку. Концепция новой политики, новой экономики, нового государственного и жизненного уклада для России вырисовывалась все ярче, яснее, отчетливее».

Бурбулис умел молчать и слушать. Он искал свое место в лабиринте власти. Он был одержим желанием добиться поставленной цели. Это была идея Геннадия Эдуардовича — избрать Ельцина президентом России. Он возглавил избирательный штаб и вполне прилично справился с этой задачей — не имея никакого управленческого опыта.

Бурбулис сохранял хладнокровие в самой сложной ситуации и мог работать круглые сутки, не жалуясь и не прося о помощи.

Но Бурбулис искал в новой системе власти и место для самого себя. Особое. Он придумывал себе должности, которые казались очень странными, скажем, специальный представитель председателя Верховного Совета РСФСР. А смысл был в том, что Геннадий Эдуардович никому не желал подчиняться, кроме Ельцина.

Весной 1991 года Бурбулис, похоже, всерьез рассчитывал, что Ельцин сделает его вице-президентом.

Он вообще представлял себе картину российского политического мироздания таким образом: они с Ельциным образуют руководящее ядро, остальные исполняют то, что Бурбулис придумал, а Ельцин утвердил.

Но Борис Николаевич отказался от этой идеи, трезво рассчитав, что кандидатура малоизвестного в стране Бурбулиса ему голосов на выборах не прибавит.

Когда Ельцин сообщил, что берет себе вице-президентом Руцкого, Бурбулис сказал ему:

— Я сделаю все, чтобы вы стали президентом, но вы совершили большую ошибку.

Бурбулис был уязвлен в самое сердце. Он жаловался Олегу Попцову на поведение Ельцина:

— У меня был с ним разговор. Я долго терпел и не проявлял инициативы. Но так не могло продолжаться вечно. Я работал на него. Я понимал, что это необходимо, и жертвовал всем. Я до сих пор живу в гостинице. Мне неудобно напоминать ему об этом. Он сам должен догадаться, что так не относятся к соратникам. Настало время позаботиться о моем статусе. Нельзя делать все и быть никем. Понимаешь, он счел мою кандидатуру несерьезной. Он сказал, что меня не знает народ. Но я специально не светился, держался в тени…

После выборов Бурбурлис имел моральное право на компенсацию. Ельцин вспоминает: «У меня была возможность еще раз сравнить осторожного, компромиссного Силаева и полного жизненной энергии молодого Бурбулиса. Я ощущал острую необходимость иметь рядом с собой энергичного человека: себе оставить всю тактику и стратегию политической борьбы, а кому-то поручить работу на перспективу, подбор направлений и людей. В тот момент я и сделал ставку на Бурбулиса».

19 июля 1991 года Ельцин назначил Бурбулиса государственным секретарем РСФСР. Никто так и не понял, что это за должность, но она опять же подчеркивала его особое положение. Геннадий Эдуардович твердо намеревался сохранить за собой титул второго человека в России.

Бурбулис создал Государственный совет, считая, что правительство будет заниматься хозяйственными делами, а Госсовет — разработкой стратегии реформ. Но сам же быстро убедился, что эта надстройка никому не нужна. Тогда и родилась мысль — Ельцин номинально возглавляет правительство, а Бурбулис становится первым вице-премьером, то есть фактическим хозяином.

Ельцин вспоминает:

«Авторитет Бурбулиса для гайдаровской команды был в то время абсолютно непререкаемым. Все вопросы с президентом министры решали через Геннадия Эдуардовича, то есть заходили в его кабинет, и, если было нужно, он нажимал кнопку и напрямую говорил со мной…

Установка гайдаровских министров и самого Егора Тимуровича: ваше дело — политическое руководство, а наше дело — экономика. Не вмешивайтесь, дайте нам работать…

Бурбулис, назначенный первым вице-премьером, был в тот момент реальным главой кабинета министров».

Бурбулис привел к Ельцину интеллигенцию, которая покинула Горбачева. Новому президенту помогали люди, которые еще недавно весьма резко отзывались о Ельцине.

Вечером 20 августа 1991 года молодой экономист Егор Гайдар оказался в кабинете Геннадия Бурбулиса. В дни путча и состоялось историческое знакомство.

Осенью 1991-го Бурбулис предложил Гайдару организовать рабочую группу для разработки стратегии и тактики экономических реформ. В эту группу вошли люди, которые потом составили правительство Гайдара.

По вторникам вечером Бурбулис собирал у себя министров за чаем и бутербродами, тут обсуждались и решались все проблемы. И многие гайдаровские министры потом ностальгически вспоминали эту дружескую атмосферу единой работоспособной команды. Бурбулис с юности любит футбол, поэтому сколотил из членов правительства команду, и по воскресеньям они выходили на поле.

Вся страна запомнила телевизионную трансляцию с шестого съезда народных депутатов, когда Бурбулис решительно махнул рукой и все правительство вышло, чтобы не слушать оскорбительную речь председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова. Сам Бурбулис говорил потом, что это был «нескромный жест». Но он произвел впечатление своей решительностью.

Став первым вице-премьером, он оказался в центре общественного внимания. Реакция в целом была отрицательной. Он не нравился широкой публике. В рациональных терминах это трудно описать. Есть телегеничные люди, сразу располагающие к себе. Бурбулис же на телеэкране казался несимпатичным. И очень туманно говорил. Вот уж кто и словечка просто не скажет.

Олег Попцов: «Геннадий Бурбулис — человек с отрицательным магнитным полем. И здесь дело не во внешности, напряженном, неподвижном взгляде совершенно круглых глаз, смуглом, непроницаемом лице аскета. Это даже удивительно, как порой внешность может скрыть и доброту, и чувственность, умение сострадать — все то, что в объемной полноте присуще этому человеку».

Для Геннадия Бурбулиса это было ударом. Какое-то время он пытался завоевать на свою сторону телевидение и прессу. Он первым из российских политиков прибег к услугам профессиональных имиджмейкеров, чтобы они помогли ему стать симпатичным в глазах публики. Но увидел, что у него ничего не получается.

Бурбулис первым из новой правящей элиты пересел в «ЗИЛ», положенный прежде только членам политбро, ездил с машиной сопровождения, обзавелся многочисленной охраной. Переехав из Белого дома на Старую площадь, он занял бывший кабинет Суслова. И откровенно наслаждался этими атрибутами власти. Это не добавило ему симпатий.

Егор Гайдар считает, что Бурбулис «прекрасно подходит на роль серого кардинала при руководстве. К сожалению, именно эта роль, для которой он явно создан, ему категорически не нравится. Он хочет сам быть первым лицом и принимать самые ответственные решения. Но как раз это ему не дано. Помню совещания под его председательством, всегда интеллектуально насыщенные. Но, как правило, ни к каким конкретным результатам не приводящие».

В какой-то момент Бурбулис превратился в главную мишень для критики. На него возложили вину за все — за высокие цены, за инфляцию, за потерянные в результате реформ сбережения. Его обвиняли в предательстве национальных интересов, в каких-то мошеннических сделках.

Сейчас эту историю никто не вспоминает, но в 1992-м много писали, говорили и даже снимали фильмы о так называемой «красной ртути» — некоем стратегическом сырье, которое Бурбулис разрешил экспортировать во вред родине. Потом выяснилось, что «красной ртути» не существует в природе. Но Геннадий Эдуардович был надежно скомпрометирован.

Он руководил правительством всего несколько месяцев. В первые дни апреля 1992 года, накануне шестого съезда народных депутатов, он ушел в отставку. Ельцин, разумеется, уступил давлению депутатов. Но он и сам внутренне был готов избавиться от Бурбулиса. Зачем ему сотрудник, который приносит столько неприятностей? И он понемногу разочаровывался в стратегических талантах Бурбулиса. Многое получалось не так, как предсказывал Геннадий Эдуардович. Требования депутатов были желанным поводом отодвинуть Бурбулиса.

Болезненно самолюбивый, Бурбулис никогда не признавал, что его отправляют в отставку, отстраняют, отодвигают.

Он пытался показать, что это его собственное мудрое решение:

— Существует весьма пристрастное отношение ко мне как деятелю в рамках государственной структуры. И, учитывая нашу стратегию и цели, не считаться с этим сегодня мы не можем…

Вице-премьерство мое было совершенно необходимо. И в то же время оно задумывалось как временное назначение. Нужно было содействовать формированию коллектива правительства, заложить основы его работы, обеспечить прямую связь с главой правительства — президентом Ельциным… Мы никому ничего не уступили. Мы просто сделали шаг, с нашей точки зрения, достаточно логичный и последовательный…

Бурбулис, уходя из правительства, подписал у президента указ о полномочиях госсекретаря и совершил ошибку: полномочия были безбрежными. Это стало известно в обществе и послужило причиной жесточайшей критики. Все стали советовать президенту избавиться от Бурбулиса.

Бурбулис — единственный, кто, помимо первого помощника президента Илюшина, мог зайти к Ельцину без доклада. Не входя ни в правительство, ни в Совет безопасности, он участвовал во всех заседаниях. Уже находясь в опале, Бурбулис не сдавался и вел изнурительную борьбу за влияние на президента.

Олег Попцов: «Он встречал президента после его зарубежных поездок и на глазах у всех, преодолевая слабое сопротивление уставшего президента, садился в его машину, при этом повторяя загадочную фразу:

— Есть информация. Надо поговорить».

Его желание управлять президентом привело к обратному результату. Ельцин стал раздражаться:

«Бурбулис без приглашения мог прийти на любое совещание, независимо от его содержания и формальной стороны, и сесть по правую руку президента. Он знал, что я не сделаю ему замечания…

Не скрою, в какой-то момент я начал чувствовать подспудно накопившуюся усталость — одно и то же лицо я ежедневно видел в своем кабинете, на заседаниях и приемах, у себя дома, на даче, на корте, в сауне… Можно и нужно стремиться влиять на президента — для пользы дела, для реализации своих идей. Но только знать меру при этом!»

Бурбулис из государственного секретаря России стал госсекретарем при президенте. Накануне седьмого съезда народных депутатов эта должность была упразднена. Геннадия Эдуардовича определили руководителем группы помощников. И он по-прежнему не признавался в том, что власть уходит из его рук.

Осенью 1992-го заговорили о том, что Бурбулис теряет прежнее влияние на президента. Сначала казалось, что откровенная радость оппозиции по поводу опалы Бурбулиса преждевременна. Государственный секретарь, сменивший «ЗИЛ» на «шевроле» и оказавшийся как бы в забвении, вдали от телекамер, предпринял усилия для того, чтобы напомнить о себе.

Он дал серию интервью и самым изящным образом объяснил, что должность у него может быть любая, но его положение ближайшего к президенту человека непоколебимо.

В интервью «Литературной газете» он говорил:

«Я не вижу оснований оценивать мое положение в тех терминах, которые здесь прозвучали — «вытесняют», «оттесняют». Может быть, я повторюсь, но я знаю себе цену…

Вы скажете: степень влияния меняется. Я отвечу: ничего подобного. Есть влияние, связанное с росчерком на каком-то государственном бланке, а есть другое влияние… Не будем комментировать какое. Вы скажете, что сегодня наблюдается повышенная активность какой-то иной группы, что эта активность более заметна, нежели деятельность Бурбулиса и его… скажем так, духовных наставников.

Возможно. Ни отрицать, ни подтверждать это я не собираюсь. Но это не утрата Бурбулисом своего дела. Это связано с тем, что Борис Николаевич испытывает сегодня совершенно естественную потребность обеспечить баланс политических и профессиональных сил и тем самым открыть перспективу для развития реформ, для их необратимости…»

Олег Попцов вспоминает: «Он редко терял самообладание, невозмутимый и спокойный среди беснующегося сумасшествия, трезвый среди загулявшего застолья, скупой на выражение чувств, если даже восторженность, выплескивающаяся кругом, не имеет пределов. Его маска и есть его образ, его суть. Вызвать Бурбулиса на откровение не так просто… Он всегда мысленно просчитывает ситуацию, возможность использования его слов человеком, которому он рискнул открыться».

В конце 1992 года Ельцин нашел повод окончательно расстаться с Бурбулисом.

Проницательный и знающий журналист Марина Шакина так описала эту сцену:

«Ельцин пригласил Бурбулиса в свой кабинет и объявил ему о своем решении.

— Вы очень мало помогли мне на съезде, Геннадий Эдуардович, — произнес президент ледяным тоном.

Этого Бурбулис ожидал, и говорить больше было не о чем. Получилось, что Бурбулис ввел в заблуждение Ельцина, сообщив ему, что в случае конфронтации президента со съездом Ельцина поддержат не менее четырехсот депутатов. Их оказалось всего сто двадцать.

Бурбулис сказал, что он становится политическим оппонентом Ельцина. Он стал объяснять, что создаст свою партию, объединяющую все течения радикальных демократов, и будет бороться за продолжение реформ. Ельцин слушал равнодушно.

— Да не горячись ты, Геннадий, — спокойно сказал он. И вдруг добавил загадочную фразу: — Все еще вернется…»

Но ничего не вернулось. Покинув Кремль, Геннадий Бурбулис дважды избирался депутатом Государственной Думы, но в большой политике был незаметен.

Команда Гайдара предлагала действовать немедленно, пока экономика не рухнула. Но либерализацию цен отложили до 2 января 1992 года, чтобы Украина и Белоруссия могли подготовиться. Такая отсрочка на пользу российской экономике не пошла. Декабрь 1991-го был совсем мрачным месяцем с пустыми магазинами: никто не хотел продавать товар по старым ценам.

В этой ситуации действия команды Гайдара были в значительной степени вынужденными — в надежде предотвратить катастрофу.

Егор Гайдар вспоминает:

«Желающих в это время прийти работать в правительство было мало. Многие из тех, кого я тогда приглашал, звал, уговаривал, под разными предлогами уклонялись, отказывались.

Характерен первый анекдот про наше правительство. Звучал он так: новое правительство как картошка: либо зимой съедят, либо весной посадят. Это потом, к концу весны — лету 1992 года, когда стало ясно — самое трудное уже позади, голода не будет, прилавки наполняются, рынок заработал, — люди, отказывавшиеся ранее идти в правительство, с удовольствием приняли приглашение в нем работать».

2 января цены были освобождены — на все, кроме хлеба, молока, спиртного, коммунальных услуг, транспорта, нефти, газа и электричества. Рост цен в январе составил 352 процента. Все ограничения на импорт были отменены, и это позволило наполнить магазины.

В конце января президент подписал указ о свободе торговли, и это окончательно покончило с дефицитом товаров. Повсюду все что-то продавали.

Но страна, увидев новые ценники, охнула.

Сразу стало ясно, что Верховный Совет не приемлет политики правительства. И верный соратник президента председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов считает действия Гайдара неверными.

Уже 12 января, через десять дней после начала реформ, председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов, принимая итальянскую делегацию, сказал: «Сейчас складывается такая ситуация, когда уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство».

Депутаты и правительство говорили на разных языках. Гайдар втолковывал депутатам, что задача номер один — экономия, что увеличение расходов приведет к гиперинфляции. Депутаты не хотели его слушать.

Возникли трудности с нехваткой наличных денег. Новый масштаб цен требовал новых купюр большего номинала, но Хасбулатов, в чьем подчинении находился Центральный банк, запретил пускать их в обращение.

Когда-то Ельцин добился, чтобы Центральный банк был подчинен съезду народных депутатов. В результате, когда он стал президентом, Центробанк остался вне его влияния.

В кабинете Хасбулатова стоял телефон прямой связи с Григорием Матюхиным, который возглавлял Центробанк. Попытки перевести Центральный банк под президентское управление блокировались Верховным Советом. Экономист Хасбулатов желал быть главным экономическим авторитетом в стране. Появление самостоятельного Гайдара было для Хасбулатова неприятным сюрпризом.

Надо было вводить российскую валюту, потому что союзные республики, все еще пользовавшиеся рублем, щедро печатали деньги и тем самым сводили на нет попытки России ограничить рублевую массу, проводить разумную финансовую политику.

Обеспокоенный реакцией общества, 8 января Ельцин отправился в Саратов, потом в Ульяновск со словами: «Я хочу ознакомиться с положением дел в регионах, как осуществляется либерализация цен, нет ли перекосов?»

Тон печати в отношении Ельцина резко переменился. Вал критики, который раньше делился между ним и Горбачевым (второму доставалось неизмеримо больше), теперь обрушился на него одного. Над ним стали ерничать, подмечая все неуклюжие слова и действия.

Из Верховного Совета в аппарат президента и правительства ушли самые заметные депутаты. Верховный Совет перешел под контроль антиельцинских сил.

Депутаты, которым мест во власти не хватило, обиделись.

А большая их часть, увидев, что реформы не приносят немедленных результатов, инстинктивно стали переходить в оппозицию, чтобы не нести ответственности. И чем дальше, тем сильнее становится накал нападок на правительство, а потом и на президента. Главное — как можно заметнее откреститься от происходящего.

Депутаты решили, что они уберут правительство на съезде, который открылся 6 апреля 1992 года. Председатель Верховного Совета Хасбулатов заявил, что парламент находится в оппозиции к реформам и предложит другую концепцию реформирования экономики.

Накануне съезда Ельцин убрал Бурбулиса из правительства, отобрал у Гайдара пост министра финансов, оставив его вице-премьером, и сместил Юрия Петрова с поста главы президентской администрации.

Таким образом Ельцин хотел откупиться от съезда и спасти своих министров. Он сказал:

— Нам нельзя на съезде «отдать на съедение» реформаторское правительство, которое действительно является реформаторским. Это смелая, дружная молодая команда.

Но слова Ельцина прежней защитной силы уже не имели. Депутаты набросились на Гайдара, который стал первым вице-премьером.

Съезд подготовил резолюцию, уничтожающую результаты деятельности правительства. Если бы резолюцию приняли, реформы бы остановились. Гайдар казался депутатам легкой добычей. Егор Тимурович слишком интеллигентен. Его полная фигура и по-мальчишески сбивчивая речь не отвечают представлениям среднего избирателя о том, как должен выглядеть лидер.

Но депутаты просчитались.

Гайдар после перерыва попросил слова и заявил, что правительство не берет на себя ответственность за проведение политики, которой требует съезд, и в полном составе подает прошение об отставке.

Борис Ельцин вспоминает:

«Это был гром среди ясного неба!.. Заявление Гайдара обозначило очень важную веху: Егор Тимурович интуитивно почувствовал природу съезда как большого политического спектакля, большого цирка, где только такими неожиданными и резкими выпадами можно добиться победы.

А победа была полной. Проект постановления с отрицательной резолюцией не прошел. Были внесены поправки в конституцию, дававшие президенту дополнительные полномочия…»

Депутаты испугались. Они не хотели принимать на себя такую ответственность и приняли декларацию, в целом одобряющую политику реформ.

Егор Тимурович оказался человеком с характером. Это еще больше расположило к нему президента, хотя одновременно и несколько насторожило. Правительство обретало самостоятельность, и Гайдар сразу почувствовал некоторое охлаждение со стороны самого президента и его окружения.

В мае 1992 года на совещании по проблемам нефтегазового комплекса доклад должен был делать министр топлива и энергетики Владимир Лопухин. Открыв совещание, Ельцин вдруг сообщил, что Лопухин освобожден от должности, а вице-премьером по топливно-энергетическому комплексу назначен председатель «Газпрома» Виктор Черномырдин.

И хотя потом Ельцин извинился, что не сумел предупредить заранее, для Гайдара это был удар: «Я понял, что мои возможности отстаивать перед президентом свою точку зрения подорваны и что на его поддержку больше рассчитывать не приходится». После отставки Лопухина казалось, что дни самого Гайдара в правительстве сочтены.

Егор Тимурович хотел сразу подать в отставку, сняв с себя ответственность за замедление реформ, но остался.

Первое правительство России было единой командой, которая продержалась всего несколько месяцев. Это был романтический период в политической жизни страны.

Потом правительство уже перестало быть единым. Сохранился финансовый блок — команда Гайдара. Второй блок — президентские министры, силовики и министр иностранных дел. Третий — министры, решающие оперативные экономические вопросы, практики — в отличие от теоретика Гайдара: Виктор Черномырдин, Владимир Шумейко, Георгий Хижа.

После апрельского съезда Ельцин забрал Шумейко из Верховного Совета и назначил вторым первым вице-премьером. Но контроль над ключевыми министерствами остался у Гайдара, Шумейко вел себя очень лояльно. Одновременно Ельцин поднял статус Чубайса, произвел его в вице-премьеры. Президент аккуратно передвигал фигуры на этой большой шахматной доске.

Чубайса Гайдар назначил проводить приватизацию: «Когда поздно вечером в Архангельском я сказал ему, что хочу его видеть во главе Госкомимущества, иначе говоря — чтобы он взял на себя ответственность за разработку и реализацию программы приватизации, обычно невозмутимый Толя тяжело вздохнул и спросил меня, понимаю ли я, что он станет человеком, которого будут всю жизнь обвинять в распродаже Родины».

13 июня, накануне отлета в США Ельцин позвонил Гайдару:

— Егор Тимурович, что вы скажете об идее назначить вас исполняющим обязанности председателя правительства?

— Скажу откровенно, что при создавшейся ситуации идея мне кажется разумной. Она позволит добиться большей консолидации в правительстве.

— Должен ли я понять вас так, что вы благодарите меня за доверие? — спросил Ельцин.

Гайдар ответил, что, без сомнения, благодарит.

На аэродроме Ельцин рассказал собравшимся журналистам о принятом им решении — это был эффектный жест, способствовавший успеху визита в Соединенные Штаты. Но Верховный Совет не утвердил Гайдара. Он так и остался исполняющим обязанности главы правительства.

Борис Ельцин вспоминает: «Правительство Гайдара работало с первых дней в ужасающей моральной обстановке, когда удары сыпались один за другим, когда стоял непрерывный свист и гвалт в прессе и парламенте. Им не дали практически никакого разгона и хотя бы относительной свободы…»

Сам Егор Гайдар, однако, говорит, что это было время «наибольшей политической свободы маневра. Традиционные группы давления еще дезорганизованы. После августа 1991 года лидеры аграрного и военно-промышленного лобби, замешанные в ГКЧП, выключены из игры. И даже те, кто яростно критикуют реформы и надеются вскоре на волне народного недовольства прийти к власти, заинтересованы, чтобы самое неприятное было сделано чужими руками».

Скоро оппозиция появится — причем не только на улицах и в Верховном Совете, но и в самом Кремле. Против Ельцина восстали два его самых заметных соратника — вице-президент Александр Руцкой и председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов.

Глава тринадцатая БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

Перемены происходили незаметно. Но, обосновавшись в Кремле в роли президента самостоятельной России, Борис Николаевич конечно же изменился. Изменились его манеры, взгляд, даже походка стала неспешной. У него сложились свои представления о том, как должен вести себя президент великой России, и он старательно играл эту роль.

Президент не должен ездить в «Москвиче», ходить в районную поликлинику и бравировать свой простотой. Напротив, он обязан демонстрировать величие России.

Академик Евгений Велихов говорил в газетном интервью:

«С самого начала было видно, что он не готов к роли президента, в частности, оставлял желать лучшего его образовательный уровень. Но интуиция! Взять того же Рейгана: это был один из лучших американских президентов, а ведь смеялись — актеришка.

Поначалу у меня с Ельциным было гораздо более продуктивное общение, чем с Горбачевым. Горбачев давал свободу действий, но не брал на себя никаких обязательств. Ельцин брал обязательства и на первых порах их выполнял. Это был короткий период, пока был «доступ к телу». Но за этот период удалось спасти Академию наук, Курчатовский институт превратился в независимый центр.

Ельцин поддержал развитие демократических институтов, в значительной степени благодаря ему Россия не свернула с демократического пути. Это, безусловно, зачтется ему в истории. Я помню, как он жил на соседней со мной даче. С кастрюльками ходила Наина Иосифовна. Ельцин учил нас париться крапивой в бане. Это был один человек — открытый и понятный. Вскоре с ним начали происходить перемены…»

Примеру Ельцина следовали другие. Окружение российского президента охотно воспользовалось системой привилегий, не понимая, что этого надо было избежать любой ценой. Появилась новая номенклатура, которая с огромным удовольствием осваивала прелести жизни, доступные только большому начальству. Советская система привилегий пережила Советский Союз.

Высших чиновников по-прежнему охраняют. Они живут на государственных дачах, за которые платят совсем немного. Ездят на машинах со спецномерами и спецсигналом, нарушая все правила уличного движения. Сохранилась и вся иерархическая система медицинского обслуживания номенклатуры, правительственные санатории и дома отдыха, куда продают путевки с большой скидкой. Отменили только столовую лечебного питания. В ней отпала нужда — с началом гайдаровских реформ еда вернулась в магазины.

Люди быстро увидели, что новые депутаты получают по списочку дешевые машины через министерство торговли, что сохранилось бывшее Четвертое управление и другие виды медицинского обслуживания для элиты, что бывший цековский гараж специального назначения и подмосковный совхоз, где выращивают экологически чистые овощи, работают на новых хозяев.

Новые люди сели в старые кабинеты, получили право пользоваться спецсвязью, персональными машинами, поликлиниками, больницами и санаториями, которые были доступны прежней номенклатуре. Теперь уже ни у кого не возникало желания отменить эти привилегии или отказаться от них. Напротив, осваивали новую жизнь с огромным удовольствием и, оправдываясь, говорили, что чем-то надо компенсировать их каторжный труд.

Павел Вощанов, первый пресс-секретарь Ельцина, в интервью газете «Труд» объяснял, почему он ушел из Кремля:

«Я пришел на работу к президенту с нормальным желанием что-то хорошее сделать для страны. И вдруг увидел, что это никому не надо. А нужно, как и раньше, служить, прогибаться, знать, на кого настучать, а кому вовремя подхихикнуть… Ты знаешь, какой была у нас самая главная проблема, когда мы переезжали из Дома правительства в Кремль?

— Ну, наверное, кому в каком кабинете сидеть?

— В десятку! Дошло до того, что Коржаков ходил по коридорам и командовал, где и кого разместить. Если рядом с президентским кабинетом — ты человек хороший, если твой кабинет в отдалении — не очень, а если и вовсе на другом этаже, то с тобой и здороваться не обязательно. То же, кстати, было и при дележе автотранспорта. Если у тебя машина из гаража особого назначения — ты человек. А если из гаража Белого дома — тебе при встрече можно просто кивнуть, другого ты не достоин… А какая связь у тебя? Первая «вертушка» есть? А телефон с надписью «президент» для прямой связи с «самим»? Нет? Ну тогда гуляй себе…»

Новое состояло в том, что прежде высокая должность была единственным способом обрести все блага. Теперь за деньги можно было получить то же самое и много больше. Открылись радости, о которых советские чиновники в закрытой стране и мечтать не могли. Поэтому должность стала рассматриваться как инструмент зарабатывания больших денег.

После удачной поездки в Соединенные Штаты в июне 1992 года, когда Ельцин, лидер новой, демократической России, находился в центре внимания всего мира, как-то нелепо было задаваться вопросом, кто сменит его в Кремле. Но Ельцин вдруг сам поспешил оповестить сограждан о своем решении не баллотироваться на второй срок и пояснил, почему он так делает.

Президент развязывал себе руки. Он не желал зависеть от опросов общественного мнения и рейтингов и заботиться о том, как расположить к себе миллионы людей, которым через четыре года предстоит идти к избирательным урнам.

Словом, Ельцин дал понять, что он намерен довести реформы до конца даже ценой собственной популярности. Сначала к его слогам не отнеслись всерьез. Возможно, потому, что не всякое обещание Бориса Николаевича следует принимать за чистую монету.

В тот момент другие российские политики и мечтать не могли тягаться с Ельциным. Какое бы раздражение ни вызывала ситуация в экономике, харизма президента исключала успешное соперничество с ним.

Тем не менее возник вопрос: а кто — даже чисто теоретически — может наследовать Борису Ельцину?

Либеральный, демократический фланг российского политического ландшафта выглядел весьма тоскливо. Понятно, что трудно было найти фигуру, сравнимую с Ельциным. Но кто реально обладал общероссийской известностью?

Уход с поста московского мэра Гавриила Попова, одного из самых заметных ораторов времен перестройки, воспринимался как бегство из горящего дома. Он отрезал себе путь в публичную политику. Было время, когда казалось, что и санкт-петербургский мэр Анатолий Собчак — жесткий, с быстрой реакцией и прекрасной осанкой — мог бы претендовать на большее. Но и это оказалось иллюзией.

Возникал главный вопрос: может ли вообще столичный либеральный политик рассчитывать на голоса избирателей за пределами крупных городов? И Попов, и Собчак, и еще несколько замечательных ораторов были вне конкуренции, когда им противостояли ни на что не пригодные партийные чиновники. Стало ясно, что на следующих выборах соперниками московских либералов будут совсем другие люди.

Высокий процент молодежи, проголосовавшей в 1991-м за Жириновского на выборах президента России, свидетельствовал о том, что новое поколение предпочитает новых людей, не имеющих ни партийного, ни даже перестроечного прошлого. Где же молодые демократические лидеры?

Сергей Станкевич, на которого возлагались такие надежды, растворился в коридорах власти и занял второстепенное место в длинном ряду аппаратчиков. Еще никто не подозревал, что его политическая карьера закончится банальным обвинением во взяточничестве.

Сергей Шахрай, успешно дебютировавший в первый год работы российского парламента, поспешил уйти из администрации Ельцина, где он надеялся быть ключевой фигурой, но не получил ведущей роли. Шахрай попробует себя в большой политике, но обнаружит, что поклонников у него немного.

Но опять-таки все задавались тогда вопросом: под силу ли городским интеллигентам, тем более если их имена связаны с мучительным периодом экономических реформ, завоевать Россию, которая не скоро выйдет из своего раздраженно-нетерпимого состояния?

Крикливый клоун или придурковатый солдафон страну не соблазнят, а вот решительный демагог, вполне возможно, в состоянии добиться успеха, ловко перемешав новые национальные и старые социалистические лозунги.

И тогда на первый план вышли две фигуры — председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов, которого каждый день вся страна лицезрела на экранах телевизоров, и вице-президент Александр Руцкой, формально — второй человек в стране и, следовательно, наследник Ельцина.

Руслан Хасбулатов прекрасно понял силу прямой апелляции к общественному мнению. И он разговаривал не только с депутатами, но и через их голову со всей страной. Ему безумно хотелось нравиться. Это можно было бы отнести на счет феминизированных черт характера, если бы не очевидная охота за симпатиями будущих избирателей.

На симпатии миллионов избирателей рассчитывал и вице-президент Александр Руцкой. Почти неотличимый от своего тогдашнего друга Никиты Михалкова, он напоминал хорошего русского барина, в меру добродушного, не любящего обременять себя работой и снисходительного к слабостям других.

Его главным недостатком казалось отсутствие ясно выраженных политических целей. У него не было собственной политической платформы, зато не было и большого числа врагов.

За первый год его вице-президентства стало очевидным, что Руцкой легко поддается различным влияниям, его взгляды в немалой степени формируются окружением. У противоположных лагерей была возможность завоевать Александра Руцкого на свою сторону.

Самое важное состояло в том, что и Руцкой, и Хасбулатов, еще недавно преданные соратники Ельцина, перешли в оппозицию к президенту. Точнее, не лично к Ельцину, а к экономическому курсу его правительства. Они вроде бы ничего не имели против самого Бориса Николаевича, но просили его сменить и курс, и правительство. Похоже, и Руцкой, и Хасбулатов сами были не прочь принять на себя обязанности главы правительства и обиделись на то, что им предпочли другого.

До мая 1992 года Ельцин не поддавался на критику, держался очень крепко, даже видя, как падает его авторитет, популярность и престиж в стране из-за трудности реформ. В апреле окончательно были освобождены цены, вызвав новую волну недовольства.

Историк Михаил Геллер писал в эти дни: «Почему демократия так быстро приелась русским избирателям, еще не успевшим к ней привыкнуть? На этот раз ответ известен. Для обитателей демократического рая демократия, о которой столько говорили, семьдесят лет ругали и высмеивали, пять лет хвалили и восторгались, отождествлялась с благополучием. При коммунизме было плохо, при демократии будет хорошо. Выяснилось, что это не совсем так. Жить стало труднее, хотя и свободнее…»

Летом 1992 года только 24 процента опрошенных полностью доверяли Ельцину, еще 33 процента доверяли частично.

Ельцин стоял как скала, хотя видно было, как поднимается оппозиционная волна. Демократическое движение распадалось на глазах, а противники реформ, напротив, объединялись. Причем тон задавала опасная, агрессивная оппозиция.

23 февраля в честь Дня армии оппозиция, которая собралась у Белорусского вокзала, впервые потребовала отставки Ельцина и суда над Горбачевым. Манифестанты бросали в милицию бутылки, орудовали палками. Шестнадцать милиционеров получили травмы.

Это была проба сил.

В июне начались первые массовые протесты против роста цен с лозунгами «Долой правительство!».

Собравшаяся возле телевизионного центра в Останкино толпа требовала судить «сатанистов-сионистов Ельцина», потом устроила там палаточный городок и приступила к планомерной осаде телевидения. Новая власть, которая еще недавно сама собирала антиправительственные митинги и ненавидела ОМОН, не знала, как ей следует действовать.

Выждав две недели, все-таки решились действовать. ОМОН разогнал участников несанкционированного митинга.

В разгар политического кризиса в Москве, вызванного атакой национальных социалистов на телецентр в Останкино, главный столичный милиционер и по совместительству глава российской шахматной ассоциации Аркадий Мурашев отправился на Филиппины по неотложным шахматным делам.

После скандальных событий в Останкине Мурашев восстановил против себя как левых, так и правых. Одни кляли его за позорную нерешительность в защите демократии от красно-коричневых. Другие, напротив, требовали отставки за слишком решительные действия ОМОНа, который сначала ликвидировал палаточный городок возле телецентра, а затем разогнал антиправительственную демонстрацию у Рижского вокзала.

Бывший народный депутат СССР, молодой и симпатичный Аркадий Мурашев удивил очень многих, когда осенью 1991 года возглавил столичную милицию. Когда мы с ним разговаривали, он сказал, что его уговорил мэр Гавриил Попов:

— Мой отказ означал бы: вы работайте, а мы будем со стороны смотреть и критиковать, а ответственность за происшедшее нести не желаем.

Но даже многие его соратники по демократическому лагерю сочли назначение ошибкой: нельзя ставить неопытного молодого человека на работу, которую он совсем не знает. Его провал скомпрометирует демократов. Мурашев в системе МВД так и остался белой вороной.

Послеавгустовская эйфория, когда многим лидерам демократического движения казалось, что они достаточно быстро сумеют добиться радикальных преобразований, закончилась. Они один за другим уходили из аппарата власти, надеясь, что Ельцин справится сам.

А Борис Николаевич ощущал дефицит власти. Это казалось странным. Он президент, глава правительства, к тому же министр обороны (с марта по май 1992 года). Какой еще власти ему не хватает?

Теперь он вспоминал Горбачева, который точно так же просил у депутатов чрезвычайных полномочий. Тогда Ельцин упрекал своего предшественника в диктаторских замашках. Став президентом, он понял, в чем дело: с распадом КПСС исчезла структура власти, которая позволяла добиваться исполнения решений от Москвы до самых до окраин. В столице Ельцин был хозяином, на местах на него могли не обращать внимания. Не только Верховный Совет, но и местные советы были полновластны и к тому же находились в оппозиции к президенту. Геннадий Бурбулис ввел институт представителей президента, но они в основном сообщали в Москву, что происходит, рычагов влияния на местные дела у них тоже было немного.

Оппозицию вдохновил результат слушаний в Конституционном суде «дела КПСС».

Это было дело о проверке конституционности указов президента Ельцина. Он нанес несколько ударов по партии.

Первый удар по КПСС — указ Ельцина от 20 июля 1991 года «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР».

Против этого указа фактически возразить было нечего. Тут речь шла о том, что нельзя партийной работой заниматься на рабочем месте.

А вот после путча Ельцин сначала приостановил деятельность российской компартии, а потом вообще прекратил деятельность КПСС и распустил ее организационные структуры.

Коммунисты обжаловали три президентских указа:

от 23 августа 1991 года «О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР».

В нем говорилось, что не зарегистрированная в установленном порядке КП РСФСР поддержала ГКЧП, препятствовала исполнению указа президента от 20 июля 1991 года. «До окончательного разрешения в судебном порядке вопроса о неконституционности действий Компартии РСФСР приостановить деятельность органов и организаций Коммунистической партии РСФСР», — говорилось в указе. Министерству внутренних дел поручалось позаботиться об имуществе партии, а Центральному банку — приостановить проведение операций по расходованию средств партии;

от 25 августа 1991 года «Об имуществе КПСС и Коммунистической партии РСФСР».

Ельцин объявил все движимое и недвижимое имущество КПСС и КП РСФСР, включая партийные вклады в банках, государственной собственностью. Право пользования партийным имуществом передавалось правительству и местным органам власти. Министерству иностранных дел России поручалось обратиться к правительствам других стран с просьбой сообщить о размерах партийных средств, размещенных за рубежом. Общественно-политический центр МГК и МК КПСС на Цветном бульваре переходил Верховному Совету РСФСР под парламентский центр;

от 6 ноября 1991 года «О деятельности КПСС и КП РСФСР».

В указе говорилось, что «КПСС никогда не была партией. Это был особый механизм формирования и реализации политической власти путем сращивания с государственными структурами или их прямым подчинением КПСС. Руководящие структуры КПСС осуществляли свою собственную диктатуру, создавали за государственный счет имущественную основу для неограниченной власти».

На руководящих структурах КПСС «лежит ответственность за исторический тупик, в который загнали народы Советского Союза, и тот развал, к которому мы пришли.

Деятельность этих структур носила явный антинародный, антиконституционный характер, была прямо связана с разжиганием среди народов страны религиозной, социальной и национальной розни, посягательством на основополагающие, признанные всем международным сообществом права и свободы человека и гражданина.

Закономерным финалом ее политической деятельности стал антиконституционный переворот 19–21 августа сего года, поддержанный руководством КПСС…

Стало очевидным, что пока будут существовать структуры КПСС, не может быть гарантий от очередного путча или переворота».

Деятельность КПСС и КП РСФСР на территории России прекращалась, а организационные структуры распускались. Имущество передавалось в ведение органов государственного управления РСФСР.

Коммунисты требовали признать эти указы противоречащими Конституции. Одновременно суд рассматривал подготовленное депутатом Олегом Румянцевым и поддержанное другими депутатами ходатайство о проверке конституционности КПСС и КП РСФСР. Два запроса были соединены в один, и появилось «дело КПСС».

В начале процесса Ельцин заявил:

— Сегодня судьба России зависит не столько от президента, сколько от Конституционного суда. Любая поддержка коммунистов может дать им дополнительный козырь, активизирующий их разрушительную деятельность, которая может ввергнуть нас в гражданскую войну… Но мне кажется, что указы о запрете компартии не будут признаны неконституционными.

Предполагалось, что во время процесса в результате рыночных реформ произойдет улучшение жизни людей, и это будет лучшим аргументом против КПСС. Не получилось… Неприятности прежней жизни быстро забывались, страну волновали сегодняшние беды.

Процесс проходил с 25 мая по 30 ноября 1992 года на Ильинке в бывшем здании Комитета народного контроля СССР, где разместился Конституционный суд. Судьи появились в черных мантиях, что поначалу вызывало смех. Председательствовал профессор Валерий Дмитриевич Зорькин, который преподавал в Академии министерства внутренних дел, а потом в Высшей юридической заочной школе МВД. Когда собрался первый съезд народных депутатов России, он предложил свои услуги депутатам, был замечен. Ему и предложили возглавить Конституционный суд, наделенный особой властью проверять законность решений президента, правительства и Верховного Совета.

Президентская сторона тщательно готовилась к процессу, в партийных архивах отыскали и предали гласности документы о многих преступлениях, совершенных при советской власти.

Широкая публика быстро утратила интерес к процессу, который шел месяц за месяцем. Там было не так много интересных моментов, за исключением некоторых эпизодов.

Профессор Феликс Рудинский, защищавший интересы КПСС, с нажимом спросил у академика Александра Яковлева, бывшего члена политбюро:

— Вы агент ЦРУ?

Яковлев сразу нашелся:

— Спасибо за вопрос. Мои хозяева в ЦРУ сказали мне, что вы агент израильской разведки, но я этому не верю…

В решении Конституционного суда говорилось: «В стране в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединенных в Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС…»

Действия президента по приостановлению деятельности КП РСФСР и по судьбе партийного имущества по ликвидации руководящих структур партии суд признал конституционными.

Неконституционными были признаны те пункты указов, которые распускали первичные организации, образованные по территориальному признаку. И некоторые пункты президентских указов были признаны юридически несовершенными.

Михаил Федотов, один из представителей президента на процессе, был прав, когда сказал: «На восемьдесят процентов про-. цесс мы выиграли». По существу, опротестован был только запрет на первичные организации, но и такое решение было сочтено поражением президента, потому что это позволило коммунистам возобновить свою деятельность и невероятно приободрило оппозицию на приближающемся съезде народных депутатов.

В окружении президента были уверены, что этот процесс превратится в исторический суд над КПСС, станет вторым Нюрнбергом, позволит осудить все содеянное прежним режимом и покончить с трагическим прошлым. Но, как и в других бывших социалистических странах, выяснилось, что юридическая система не позволяет это сделать.

Когда рушились социалистические режимы, вся демократическая Восточная Европа желала устроить второй Нюрнбергский трибунал — только на сей раз над вождями реального социализма. На скамью подсудимых собирались усадить все партийно-государственное руководство. Не только для того, чтобы заставить их самих ответить за все грехи, но и для того, чтобы осудить сам режим. Причем тогда казалось, что провести такие процессы не составит большого труда, потому что преступления партийно-государственной верхушки, тайной полиции, самой системы очевидны.

И действительно, в первые месяцы после свержения социалистических режимов прокуратура рьяно принималась за дело. Казалось, что прокуратуре и суду просто не хватит сил и времени, чтобы рассмотреть столько дел. Но прошло время, и выяснилось, что ничего не получается.

Такого рода истории произошли в большинстве бывших социалистических стран. Судебные процессы над недавними партийными руководителями начались. Но почти все они окончились ничем. Практически никто из бывших партийных руководителей осужден не был. Но почему не состоялся расчет с коммунистическим прошлым?

В России развалилось дело о попытке военного переворота в августе 1991 года, хотя сначала оно казалось совершенно очевидным, и даже многие боялись, что суд приговорит гэкачепистов к смертной казни. И президент Ельцин на этот случай срочно создал комиссию по помилованиям.

Однако процесс не состоялся, участники заговора были амнистированы, а активнейший участник августовских событий генерал Валентин Варенников, не пожелавший быть прощенным, вообще добился оправдания…

Возникло множество препятствий. Закон обратной силы не имеет. Как осуждать деяния, которые совершались в полном согласии с существовавшими на тот момент законами и в сознании того, что исполняется вполне законное действо?

Лидеры социалистических государств действовали в рамках социалистической системы. И их можно было либо судить за какие-то мелкие прегрешения, как это, собственно, и получилось, либо требовалось сначала признать преступной саму систему и всех тех, кто с ней сотрудничал. Так после Второй мировой войны поступили державы-победительницы на военном трибунале в Нюрнберге. Но, кстати говоря, едва ли сама Германия смогла бы с такой же твердостью судить саму себя…

Словом, у бывших социалистических стран процесс самоосуждения и самоочищения не состоялся.

Почему важны были такие процессы?

Во-первых, они служат предостережением палачам на будущее. Они должны знать, что неминуемо придет время, когда за преступление придется ответить.

Во-вторых, люди должны видеть, что правосудие совершается. Суд над насильником нужен не только конкретной жертве, но и многим другим людям, которые могли стать жертвами.

Наказание чиновников прежнего режима просто свидетельствовало бы о намерении общества защитить некоторые основные правила человеческого существования.

Впрочем, уже в конце 1992 года стало ясно, что поздно об этом говорить. Оппозиция говорила о судебных процессах, которые начнутся в России, если на президентских выборах победит политический противник Ельцина. Оппозиция считала преступлением соглашение о роспуске Советского Союза, достигнутое в декабре 1991 года в Беловежской пуще, гайдаровские реформы и приватизацию по Анатолию Чубайсу, которая началась в октябре 1992-го раздачей ваучеров (приватизационных чеков) номинальной стоимостью десять тысяч рублей.

24 ноября 1992 года был создан Фронт национального спасения, в нем объединилась оппозиция. Президент запретил деятельность оргкомитета Фронта, но к видимым практическим последствиям это не привело.

Ельцин столкнулся с самым серьезным после августовского путча вызовом. И не только дома. Кровь лилась в бывших советских республиках, и от Ельцина ждали какой-то реакции.

Резкое обострение ситуации в Южной Осетии, где шли бои между осетинами и грузинскими войсками, и в Молдавии, где русское население Приднестровья не желало подчиняться кишиневским властям, поставило российских политиков в трудное положение. Им надо было и звание демократа сохранить, и «предателем интересов русских» не прослыть.

Едва президент Ельцин отправился с визитом в США, как спикер парламента Руслан Хасбулатов заявил, что Верховный Совет, возможно, рассмотрит просьбу Южной Осетии о вхождении в Российскую Федерацию. Вслед за ним вице-президент Александр Руцкой объявил Грузии и Молдавии ультиматум, обещав «поднять в воздух эскадрильи и бомбить ваши города».

Побывав в Приднестровье, Руцкой на съезде народных депутатов говорил, что русская армия обязана защищать русских, где бы они ни находились.

Россия оказалась чуть ли не в состоянии войны с двумя государствами из состава бывшего СССР. Можно ли было считать это удачной политикой?

Стало ясно, что нельзя не заниматься проблемами русских в ближнем зарубежье, рассматривать эту проблему как второстепенную или обращаться к ней только от случая к случаю.

Нельзя поручать отношения с государствами, возникшими на месте бывшего СССР, то пресс-секретарю, то спикеру парламента, то вице-президенту, особенно если их взгляды расходятся с мнением президента.

Спикер искал славы у национал-патриотов, ссоря Россию с другими странами. А вице-президент вел себя так, словно он все еще сидел за штурвалом боевого самолета. Александр Руцкой достаточно долго состоял в должности второго человека в стране, но так и не увидел, что его задача состоит не в том, чтобы уничтожать противников, а в том, чтобы противников превращать в партнеров, а партнеров — в друзей.

Начинающие политики еще не понимали, что нельзя от своего имени предъявлять ультиматум другой стране, потому что это воспринимается как официальная позиция государства и быстро ставит обе страны на грань войны.

В Москве трудно привыкали к тому, что бывшие республики бывшего СССР — абсолютно самостоятельные государства, с которыми нужно вести переговоры в соответствии с нормами международного права. Внешняя политика России начиналась теперь не с Берлинской стены, а с села Михайловского на российско-украинской границе.

И Ельцин не видел, что нельзя за океаном заниматься сокращением ядерных вооружений, разумно идя на серьезные компромиссы, и одновременно позволять, чтобы части российской армии фактически участвовали в боевых действиях против грузинских и молдавских войск — причем на территории Грузии и Молдавии…

Борис Николаевич совершил грубую ошибку, сказав зачем-то, что не станет во второй раз выставлять свою кандидатуру на пост президента. Его противники сразу активизировались, поспешно списав его с политической сцены. И как в случае с Горбачевым, они обнаружились у него под боком.

Самой поучительной была история с вице-президентом Александром Руцким.

В один из субботних весенних дней 1991 года, меньше чем за месяц до выборов первого президента России, Александр Руцкой, председатель одного из комитетов Верховного Совета, как обычно, находился в Белом доме со своими помощниками. Неожиданно последовал звонок от председателя Верховного Совета Ельцина, который пригласил зайти.

Руцкой вернулся только через два с лишним часа.

— А знаете, что он мне предложил? — торжествующе спросил он с порога. И, не дожидаясь ответа, выпалил: — Вице-президента!

— Ну и как?

— Я согласился, — важно сказал Руцкой. — Правда, я его предупредил, что китайским болванчиком не буду, что у меня есть свое мнение по многим вопросам, и я буду его отстаивать.

— Ну и что он?

— Он сказал, что такой человек ему и нужен. Но еще я сказал, — добавил Руцкой, — что, что бы ни случилось, я пойду с ним до конца. Ведь я офицер…

Весной 1991 года список вероятных кандидатов в вице-президенты, предложенный Ельцину, был длинным. Гавриил Попов сам предлагал себя. Борису Николаевичу нравился академик Юрий Рыжов, популярный среди интеллигенции.

«Я кожей чувствовал, как напряженно ждут моего решения два человека: Геннадий Бурбулис и Руслан Хасбулатов, — вспоминает Борис Ельцин. — Но ни один из них меня не устраивал. Что греха таить, я опасался чисто иррациональной антипатии народа. Меня не устраивал невыигрышный имидж обоих».

Потом станет ясно, что кандидатуре вице-президента напрасно придавали столь большое значение.

В июне 1991 года люди все равно голосовали за Ельцина, кандидатура вице мало кого интересовала. Но ведь это стало ясно после выборов, а до голосования казалось, что нельзя упустить ни одного шанса.

Александр Коржаков уверяет, что именно спичрайтеры президента — Геннадий Харин и Людмила Пихоя — уговорили Ельцина взять себе в вице Руцкого:

— Мы получим часть голосов коммунистов… Ельцин красивый, высокий, а рядом с ним будет Руцкой в военной форме, со Звездой Героя, с усами, наконец. Все бабы наши.

«Руцкой был просто создан для избирательной кампании, — согласился Ельцин. — Он как будто родился специально для того, чтобы быть запечатленным на глянцевых цветных плакатах, участвовать в телевизионных трансляциях, выступать перед большим скоплением народа.

Внешность заслуженного артиста, боевой летчик — Герой Советского Союза, говорит резко и красиво. Одним словом — орел!..»

Выбор Руцкого на эту роль более всего возмутил Геннадия Бурбулиса, который бравого полковника ни в грош не ставил и видел в роли вице самого себя.

Николай Гульбинский, бывший пресс-секретарь Руцкого, и Марина Шакина, известная журналистка, написали об Александре Владимировиче очень интересную книгу.

Они выяснили, что «Бурбулис попросил психологов, которые помогали в ту пору ельцинской команде, «посмотреть» Руцкого, исследовать его на совместимость и управляемость. Причем, как поняли психологи, речь шла о совместимости с Ельциным и управляемости со стороны Бурбулиса.

Психологи через какое-то время отрапортовали: о совместимости с Ельциным речь могла идти лишь в том случае, если Ельцин не будет отпускать от себя Руцкого ни на шаг, держать его под постоянным контролем.

Об управляемости Руцкого Бурбулисом не могло быть и речи — Руцкой, как истинный военный, будет терпеть лишь одного «старшего» над собой, он будет выполнять приказ командира, а не его помощника…

Если исходить исключительно из задач избирательной кампании, то казалось, что Ельцин просто не мог сделать лучшего выбора. Руцкой был тогда в центре событий… Его рейтинг рос стремительно, к нему было приковано внимание демократически настроенных коммунистов. Он стал любимцем прессы.

Расчет состоял в том, чтобы привлечь на сторону Ельцина те слои, которым мог импонировать Руцкой — «демократический коммунист», герой, афганец… Это было особенно своевременно с учетом того, что Рыжов взял себе в напарники другого героя афганской войны — генерала Бориса Громова.

Но Руцкой был популярнее Громова: на нем не лежала ответственность за проигранную войну…»

Александр Владимирович Руцкой — потомственный военный. В юности занимался в аэроклубе, мечтал стать летчиком, и мечта осуществилась. Он окончил Барнаульское высшее военное авиационное училище, Военно-воздушную академию имени Ю.А. Гагарина и Академию Генерального штаба.

С 1985 года командовал полком штурмовой авиации в Афганистане. В 1986-м был сбит «Стингером» и повредил позвоночник. Его отстранили от полетов, но он добился своего и вновь стал летать. В 1988-м вернулся в Афганистан заместителем командующего военно-воздушными силами 40-й армии. И вновь был сбит на границе с Пакистаном, где бомбил склады с боеприпасами моджахедов. Моджахеды передали его пакистанской разведке. Москва обменяла его на пакистанского разведчика. Президент Афганистана Наджибулла уверял потом, что за Руцкого заплатили большие деньги.

На выборах в народные депутаты СССР Руцкой выставил свою кандидатуру в одном из районов столицы и проиграл. Его программу называли демагогической.

На следующий год в российский парламент Руцкой выдвигался в родном Курске. Выступая перед избирателями, Руцкой говорил:

— Я был на митингах в Лужниках и наблюдал настоящее хамство со стороны Афанасьева и Ельцина. Партийные билеты в кармане и тут же орут с трибуны: «Мы остаемся в партии, чтобы взорвать ее изнутри». Эти подонки теперь рвутся возглавлять российское государство. Я буду биться до тех пор, пока не создадим свою Российскую коммунистическую партию…

Его избрали. В Верховном Совете полковник Руцкой возглавил Комитет по делам инвалидов, ветеранов войны и труда, социальной защиты военнослужащих и членов их семей.

Его избрали членом ЦК компартии России.

Он прославился на третьем съезде депутатов России.

Накануне шесть руководителей Верховного Совета — заместители Ельцина и председатели обеих палат обвинили Ельцина в том, что он ведет Россию в исторический тупик.

Руцкой прямо на съезде объявил о создании фракции «Коммунисты за демократию» и поддержал Ельцина. Его заявление имело огромный резонанс. К нему во фракцию записалось несколько десятков депутатов.

Руцкой хорошо выступал, умел расположить к себе аудиторию, производил на людей благоприятное впечатление. Многим нравился. Говорил то, что от него ждали, рассказывал, как защищает права инвалидов и участников войны в Афганистане, что по Москве он ездит только на общественном транспорте, персональной машины у него нет. Руцкой честно признавался, что раньше у него были другие взгляды, а теперь он их поменял и поддерживает Ельцина.

Александр Владимирович был готов всей душой трудиться рука об руку с президентом. Но после выборов о нем забыли. Ельцину и его команде он был просто не нужен. Его воспринимали как архитектурное излишество.

Ельцин говорит об этом совершенно откровенно:

«Главной ошибкой Руцкого — вернее, не ошибкой, а органически присущей ему чертой — было упорное нежелание понять и принять собственный статус. С самого первого дня он считал, что вице-президент — это, если по-простому, первый заместитель президента…

Руцкой внутренне не желал принимать ситуацию, при которой сразу несколько ключевых фигур в российском руководстве, включая вице-премьеров, играют в политике гораздо более весомую роль, чем он».

В аппарате Ельцина исходили из того, что Руцкой выполнил свое дело и теперь может отдыхать, то есть наслаждаться чисто представительскими функциями. Когда Ельцин переехал в Кремль, Руцкого сначала даже не взяли с собой.

Олег Попцов вспоминает:

«Ельцин никогда не думал о своих взаимоотношениях с вице-президентом. Он был убежден, что подобной проблемы существовать не может. Вице-президент не является фигурой самостоятельной, человеком со своим окружением, своей целью, своей концепцией…

Поведение Руцкого есть следствие не столько поступков самого Руцкого, скорее это череда грубейших ошибок Бурбулиса, который с первых минут поставил на Руцком крест. Он сам воспринимал Руцкого как бутафорскую фигуру…»

Но Руцкой жаждал деятельности. Он приходил на заседания правительства и садился по левую руку от Ельцина. Он считал, что если народ выбрал их двоих, то они вдвоем и должны управлять страной.

Иван Силаев рассказывал мне, как вице-президент Руцкой пытался взять под свою команду целые министерства.

Приходил к главе правительства и напористо требовал:

— Иван Степанович, вы должны передать мне министерства культуры, образования, физкультуры и спорта.

Изумленный Силаев возражал:

— Но это же функции правительства!

— Нет, я считаю, что они должны быть у меня.

Когда неприкаянность Руцкого стала очевидной, Бурбулису пришла в голову мысль — поручить Руцкому сельское хозяйство. Дескать, такое гиблое дело избавит нас от надоедливого «вице». Гайдару эта мысль не понравилась, потому что Руцкой мешал проведению земельной реформы. Александр Владимирович рьяно принялся за дело, но его бестолковые указания привели аграриев в ужас. Президента стали просить оградить сельское хозяйство от Руцкого.

В конце 1991 года Руцкой отправился в поездку по Сибири. Он встречался с руководителями военно-промышленного комплекса и увидел, в каком тяжелом положении оказались целые военные города. Производство там больше не финансировалось. Это означало, что во всем городе перестали платить зарплаты и пенсии. В некоторых городах отключалось отопление.

В этой поездке несдержанный Руцкой назвал новое правительство «мальчиками в розовых штанишках», хотя потом он доказывал Гайдару и Бурбулису, что имел в виду вовсе не их, а молодых депутатов из фракции «Смена — новая политика».

В Барнауле Руцкой говорил:

— Давайте вообще прекратим разговоры о либерализации цен. Павлов уже попробовал это сотворить, когда была проведена частичная реформа денег, которая ничего не дала, а привела к издевательству над людьми, которые тысячами стояли в сбербанках, и были повышены цены. И что, от этого рынок пополнился товарами и продуктами?..

Правительство возмутилось словами Руцкого, и его поездка закончилась скандалом. Руцкой пытался восстановить отношения с Бурбулисом и Гайдаром, пригласил их в Кремль, предлагал перейти на «ты». Но Ельцин перестал встречаться с вице-президентом. Руцкого спрашивали: почему он не подает в отставку, если не согласен с президентом?

— Я могу подать в отставку, — отвечал он, — я с удовольствием это сделаю, и у меня, собственно, есть такое желание, но я постараюсь еще что-то сделать и после этой поездки поговорить с президентом, что немножко не туда порулили. И если он не поймет, я подам в отставку…

Но в отставку Руцкой не уходил, а продолжал выступать так, словно он не вице-президент, а лидер оппозиции. Все его слова тщательно фиксировались и докладывались президенту.

Руцкой, наученный кем-то из своих советников, совершил крупное открытие, заявив, что «в наших условиях принципы монетаризма и макроэкономики не действуют». Потом это будут часто повторять оппозиционные политики, пока даже до них не дошло, что законы экономики имеют столь же универсальное значение, как и законы физики.

В марте 1992 года Руцкой в интервью британской телекомпании сказал: «Правительство, при котором старики роются в мусорных отбросах, а школьники не могут позавтракать в буфете, это не правительство, это преступники, и они должны отвечать по закону за свои действия». Естественно, эта цитата широко распространилась.

Заботливые помощники приносили Ельцину записи выступлений Руцкого, который совершенно забыл, что у него есть должностные обязанности и критиковать президента он может, только подав в отставку:

— А что вы думаете? Так и скажу президенту: «Давай кошелек», оставлю ему три тысячи рублей и спрошу: Ну как, проживешь на три тысячи?»

Марина Шакина и Николай Гульбинский увидели в задиристых манерах Руцкого серьезные психологические причины:

«Прошлое Руцкого оставило глубокий след не только в его характере, но в самой психике. Человек, которого дважды сбивали, брали в плен, пытали, уже не может видеть жизнь в ее нормальном ракурсе, теряет ощущение силы наносимых им ударов. Оскорбляя, унижая, раскидывая людей, он искренне полагает, что ничего плохого им не сделал.

Афганское прошлое определяет постоянную вовлеченность Руцкого в «борьбу», его привычку видеть мир в черно-белых тонах, его подозрительность, манию преследования, недоверие к людям».

Егор Гайдар разглядел в нем другую черту:

«То, что вице-президент — человек весьма ограниченный и малообразованный, новостью для меня, разумеется, не было. Но в процессе работы, особенно сталкиваясь с экстремальными ситуациями, требующими принятия быстрого решения, такими, как события в Северной Осетии и Ингушетии, Южной Осетии, в Таджикистане, вдруг с недоумением убеждаюсь, что героический летчик, мягко говоря, еще и не слишком храбр.

До того момента, когда нужно принимать решение, бездна слов, энергии. Когда же доходит до дела и надо действовать, причем, не дай Бог, президента нет, а на «хозяйстве» остались мы двое, он — вице-президент, и я, исполняющий обязанности премьера, вот тут-то и проявляется его страстное желание переложить принятие решения на кого-нибудь другого…

Да, за бравой внешностью усатого рубахи-парня скрывается мечущаяся, неуверенная в себе натура».

В декабре 1992 года, накануне съезда народных депутатов, который должен был решить судьбу правительства Гайдара, на встрече с Руцким в редакции «Литературной газеты» известный журналист Юрий Щекочихин спросил Руцкого:

— В отношениях с президентом вы ведущий или ведомый? Или вообще летите в разных направлениях?

— Я все-таки считаю, что Борис Николаевич — ведущий, а я — ведомый, — ответил Руцкой. — Но раз вы так поставили вопрос, то как летчик скажу: иногда ведомый выполняет и роль ведущего… Но в этой ситуации лучше лететь в одном самолете с двойным управлением. Тогда уж точно и гарантированно можно прилететь на заданный аэродром…

Своими действиями я пытаюсь добиться одного — реализации обещаний, данных людям на президентских выборах… Дело в том, что, как ни парадоксально, я по многим вопросам оказываюсь прав…

Но Ельцин для себя уже решил, что Руцкой ему не нужен.

Борис Федоров вспоминает, как новый президент Соединенных Штатов Билл Клинтон предложил Ельцину, когда зашла речь о создании комиссии по сотрудничеству между двумя странами, чтобы ее возглавили вице-президенты Альберт Гор и Александр Руцкой. Ельцин резко ответил, что Руцкого было бы лучше отправить на ракете в космос, а комиссией займется более надежный человек — глава правительства Виктор Черномырдин.

Откровенные противники правительства с весны 1992 года стали доказывать, что Егор Гайдар не способен управиться с такой махиной, какую представляет собой российская экономика. Поговаривали, что Гайдар уже не контролирует и собственное правительство, в котором не все с ним согласны, и несогласные ждут нового хозяина.

А Борис Ельцин, по словам оппозиции, не менял главу кабинета только потому, что Егор Гайдар — визитная карточка российских реформ, и президент не желает будоражить мир переменами в Кремле…

На смену Егору Тимуровичу искали какого-нибудь прогрессивного хозяйственника, который бы поладил с влиятельным директорским корпусом.

Летом 1992-го российские и иностранные газеты оживленно обсуждали перспективу замены несправившегося мальчика Гайдара на выразителя мнения директорского лобби и военно-промышленного комплекса Аркадия Вольского. Можно было подумать, что это дело решенное.

На иностранных корреспондентов производило большое впечатление то, что Аркадий Вольский, как и в прежние времена, сидел на Старой площади, где раньше располагался ЦК КПСС, в котором Вольский заведовал отделом машиностроения, а потом был помощником у Андропова и Черненко. Иностранные журналисты называли тогда Вольского самым влиятельным закулисным политиком России, вокруг которого объединяется политическая оппозиция. «Создается впечатление, — писала «Нью-Йорк таймс», — что власть сама идет ему в руки».

Аркадий Вольский, Александр Руцкой и депутат Николай Травкин, в прошлом знаменитый подмосковный строитель, Герой Социалистического Труда, образовали тройственный союз. Сговорившись еще с парламентской фракцией «Смена», они создали Гражданский союз и объявили его тем самым центром, которого — в этом привычно сходилось общественное мнение — так не хватает России.

Словом, тем летом всегдашнее ожидание перемен в начальстве, живущее в обществе, вывело Аркадия Вольского на первый план. И все ждали: когда же, наконец, Ельцин переведет Вольского в правительство?

Почему же Ельцин никак не решался сменить Гайдара? Понимал, что мир воспримет уход Гайдара как решительную перемену курса? Боялся проявить политическую слабость, чтобы оппозиция не набросилась на него с утроенной силой?

Ельцин часто проявлял упорство и неуступчивость в кадровых вопросах. Но и его упрямство знало пределы: он не стал бы поддерживать Егора Гайдара только из духа противоречия. Президент понимал цену Гайдару. Зачем расставаться с тем, кто делает дело?

Конечно же образованный и интеллигентный Гайдар не отвечал представлениям общественного мнения о хозяине, который должен быть жесток, крут и грозен. Но Гайдар сделал невозможное: он начал реформировать российскую экономику и, несмотря ни на что, эти реформы продолжал. Уже через пол года после их начала стало очевидно, что само существо российской жизни изменилось, что рынок — пусть в варварской, азиатской, уродливой пока еще форме, но начал жить.

Весной, во время бурного съезда народных депутатов Ельцин обещал ввести в кабинет «практика». Все решили, что его выбор падет на Аркадия Вольского. Но президент предпочел забрать из Верховного Совета Владимира Шумейко, не имеющего собственного политического прошлого, поладившего с депутатами и лично преданного Борису Николаевичу.

Почему же Вольского так часто называли самым вероятным кандидатом на пост главы правительства? Потому что реформаторы должны были решить две основные задачи: продолжать реформы быстрыми темпами и одновременно позаботиться о военно-промышленном комплексе, не дать ему взорваться. Правда, одно исключало другое: чтобы ублаготворить военную индустрию, надо было остановить реформы.

Все искали мага и волшебника, который сумел бы соединить несоединимое. А Вольский казался тайным главой военно-промышленного комплекса.

Лидеры Гражданского союза вели себя в рамках своего образа: люди, знающие реальную жизнь, они покровительственно поглядывали на молодых ребят Гайдара, которые думают, что могут перевернуть весь мир, если им дадут подходящий рычаг.

Гражданский союз был создан не революционерами, не романтиками, не трибунами, а осторожными прагматиками, которые старались быть в центре внимания. Они предлагали идти китайским путем — постепенные экономические реформы без политических перемен. У профессиональных китаистов эта идея вызывала улыбки. В России, как минимум, слишком мало китайцев, чтобы следовать китайским путем, а никто другой не согласится работать в таких каторжных условиях.

Ельцин, похоже, разобрался в этих людях. В реальности такого уж влияния на директоров у лидеров Гражданского союза не было. Они уверяли, что контролируют сорок процентов Верховного Совета, но это оказалось сильным преувеличением.

К тому они же пытались давить на президента, ставили ему условия, хотели быть политическими партнерами. Борис Николаевич давить на себя никому не позволял и главу правительства самостоятельной политической фигурой не признавал. Он относился к премьер-министру как первый секретарь обкома к председателю облисполкома, то есть просто считал его главным хозяйственником.

Ельцина подталкивали к компромиссу, отступлению, сдаче позиций. А он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы не только не сдаваться, но и нанести упреждающий удар.

1 декабря 1992 года открылся съезд народных депутатов. Депутаты намеревались навязать президенту свою волю.

Ельцин знал, что его ждет, и приготовил обращение к стране, выдержанное в резких тонах:

«Наступил переломный момент в истории нашей страны, в жизни каждого из нас. Весь прошедший год Верховный Совет во главе с Хасбулатовым мешал реформам, мешал президенту и правительству осуществлять финансовую стабилизацию, наладить радикальные рыночные реформы…

Я должен выбирать, что важнее — верность народу или верность положениям устаревшей брежневской конституции, умышленно сохраняемой антинародными силами. Я подписал указ о введении переходного периода и приостановке деятельности съезда народных депутатов».

Работа съезда приостанавливалась на полгода, за это время предполагалось провести референдум о доверии президенту. В проекте указа был пункт, лишавший вице-президента Руцкого права наследовать власть: «В случае смерти президента или невозможности выполнения им своих обязанностей полномочия президента, вытекающие из конституции и настоящего закона, переходят к правительству Российской Федерации».

Но Ельцин не решился тогда осуществить свои планы. Сопротивлялись секретарь Совета безопасности Юрий Скоков и министр безопасности Виктор Баранников.

Накануне съезда Гайдар понимал, что его не утвердят премьер-министром. Правда, люди из Гражданского союза многозначительно нашептывали, что, если он изменит состав правительства, директорский корпус его поддержит. Но сдавать свою команду Гайдар не собирался.

Съезд открылся выступлением Руслана Хасбулатова, который объяснил депутатам, что правительство выбрало американский, монетаристский путь, а надо было предпочесть шведский, социально ориентированный.

Но попытка принять поправки к конституции, ограничивающие права президента, не удалась. Нужно было собрать две трети голосов, и не хватило буквально одного голоса. Это было поражением Хасбулатова. Зато открылась возможность для переговоров.

Президент встретился с представителями фракций. Они предложили сделку: если президент будет назначать силовых министров по согласованию с Верховным Советом, то взамен депутаты проголосуют за-Тайдара. Ельцин согласился. Но депутаты его обманули и проголосовали против Гайдара. Ельцин это тяжело переживал и решил побороться за Егора Тимуровича.

На следующее утро в начале восьмого Гайдару позвонил первый помощник президента Виктор Илюшин, передал поручение президента собрать правительство на Старой площади в половине десятого. Сам президент уже отправился на съезд. Гайдар не понимал, что происходит. С ним соединился Бурбулис, предупредил:

— Сейчас Сергей Михайлович Шахрай принесет вам важный документ, не удивляйтесь.

Это было заявление президента с предложением провести референдум о доверии, а затем — досрочные выборы. Заявление, по мнению Гайдара, «весьма плохо подготовленное, а главное — несвоевременное. Апеллировать к народу из-за того, что не утвердили премьером человека, который разморозил цены и с которым ассоциируется очень тяжелый отрезок в жизни страны, — на редкость неудачная идея.

При всем том, уже хорошо зная Бориса Ельцина, понимаю: пытаться в этот момент удержать его за фалды — абсолютно бесполезно, будет то же самое, но только еще хуже».

Президент на съезде обвинил Хасбулатова в том, что председатель Верховного Совета стал орудием реакционных сил, что созданы невыносимые условия для работы президента и правительства, депутаты блокируют реформы. Единственный путь — провести референдум.

— И над съездом, и над президентом есть один судья — народ, — говорил Ельцин. — Вижу поэтому выход из глубочайшего кризиса власти только в одном — во всенародном референдуме. Я предлагаю съезду принять решение о назначении всенародного референдума на январь 1993 года со следующей формулировкой: «Кому вы поручаете вывод страны из экономического и политического кризиса, возрождение Российской Федерации — нынешнему составу съезда, Верховному Совету или президенту?»

Ельцин сказал, что обратится к народу, и предложил своим сторонникам покинуть зал. Никто из депутатов, сторонников президента, не был предупрежден, они не знали, как им поступить, и ушли немногие. А замысел состоял в том, чтобы оставить съезд без кворума, необходимого для принятия решений.

Оппозицию чуть испугали, не более. Съезд мог продолжать работу. Разъяренные депутаты вызвали к себе генерального прокурора и министров обороны, внутренних дел и безопасности и потребовали от них ответа — с кем они, с президентом или с депутатами? Павел Грачев и Виктор Ерин бормотали что-то невнятное. Министр безопасности Виктор Баранников как бы присягнул на верность съезду. Генеральный прокурор Валентин Степанков сразу сказал, что для него единственная законная власть — это депутаты. Он уже сделал свой выбор.

На радостях депутаты отвергли все предложения Ельцина, проголосовали и против референдума, и против предоставления президенту дополнительных полномочий.

Создавалось ощущение, что президент остался без поддержки. Прямо со съезда он поехал на автомобильный завод имени Ленинского комсомола, выступил перед рабочими в надежде услышать слова поддержки. Сначала настроение у него поднялось. Но через несколько часов он оценил ситуацию и увидел, что атака на съезд не увенчалась успехом.

Начались переговоры: с президентской стороны их вел Гайдар, со стороны депутатов — заместитель председателя Верховного Совета Николай Рябов.

Достигли компромисса: съезд отменит самые неприятные из принятых решений, будет проведен референдум о доверии съезду и президенту, президент предложит съезду рассмотреть не одну, а три кандидатуры на пост премьер-министра. После мягкого рейтингового голосования президент одну из кандидатур представит съезду на утверждение.

12 декабря Хасбулатов и Ельцин при посредничестве председателя Конституционного суда Валерия Зорькина подписали соглашение «О стабилизации конституционного строя Российской Федерации».

Оппозиции соглашение не понравилось, но Хасбулатову с его талантом манипулятора удалось добиться его одобрения.

Накануне утверждения кандидатуры премьер-министра президент пригласил правительство на ужин. Настроение у всех было хорошее.

Гайдар поговорил с президентом наедине. Сказал, что попытки удержать его на посту премьер-министра ведут к дестабилизации обстановки и он готов уйти. Поскольку академик Юрий Рыжов, как всегда, отказался возглавить правительство, Гайдар предложил директора Волжского автомобильного завода Владимира Каданникова. При нем команда Гайдара сможет остаться. Президент сказал, что обязательно учтет совет.

В список для голосования президент включил секретаря Совета безопасности Скокова, первого вице-премьера Шумейко, вице-премьера Черномырдина, Каданникова и Гайдара.

Больше всех голосов получил Скоков, затем шли Черномырдин и Гайдар. Каданникова мало кто поддержал.

Ельцин вспоминает: «Оставалась одна возможность сохранить Гайдара — назначить его до следующего съезда исполняющим обязанности премьер-министра. Но при этом ни мне, ни ему парламент не дал бы работать. Любые действия Гайдара будут блокированы, реформа может зайти в тупик…»

После голосования Гайдар разговаривал с президентом.

«На Бориса Николаевича было больно смотреть, — вспоминает Гайдар, — видно, что решение далось ему нелегко. Очень не хочется к тому же менять всего несколько дней назад заявленную позицию о моей поддержке, тем самым демонстрировать слабость».

Гайдар всячески отговаривал от предложения кандидатуры Скокова: «Честно говоря, у меня не было уверенности, что в критических ситуациях он твердо встанет на сторону президента, а не начнет суетиться, маневрировать… Впоследствии, в апреле 1993 года, мои опасения оправдались».

Ельцин сам не хотел назначать Скокова, хотя он очень высоко ценил этого человека.

Сын профессионального сотрудника госбезопасности, Юрий Владимирович Скоков окончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И. Ульянова и работал в военно-промышленном комплексе под Москвой и в Краснодаре, где в краевом управлении КГБ служил его отец. Со временем его перевели в Москву, где он возглавил научно-производственное объединение «Квант», где побывал первый секретарь Московского горкома Борис Ельцин, который запомнил Скокова.

«Скоков — умный человек, это первое, что надо о нем сказать, — вспоминает Ельцин. — И очень закрытый. Силаев, при котором Скоков был председателем высшего экономического совета, и Гайдар, во время которого он стал руководителем Совета безопасности, чувствовали исходящую от Скокова скрытую угрозу, не раз и не два конфликтовали со мной из-за него…

Скоков — реальный «теневой» премьер-министр, которого я всегда как бы имел в виду… Пусть «теневой» премьер подстегивает премьера реального».

Скоков, назначенный в правительство первым вице-премьером, изводил министров длительными совещаниями и желанием всех контролировать. Он откровенно подсиживал Ивана Силаева.

Во время августовского путча, вспоминает Ельцин, «Скоков как мое доверенное лицо встречался с представителями армии и МВД — Грачевым и Громовым. Эти контакты были совершенно секретны и имели для нас решающее значение — хотя бы даже в моральном плане. При этом Скоков держался скромно, незаметно, что тоже не могло не импонировать».

По словам Бориса Федорова, «Скоков изо всех сил «втирался» в доверие к Б. Ельцину, ездил с ним по стране, старался стать «незаменимым» и в конце концов добился своего».

«К концу 1992 года у него появилась одна странность в поведении, — вспоминает Ельцин. — При встречах со мной он настолько горячо, настолько часто повторял: «Борис Николаевич, вас окружают враги, я единственный, кто вам предан», что это вызывало разные мысли: может, у него мания преследования?»

Скоков пытался превратить Совет безопасности в особый орган управления, поставить его над армией и спецслужбами, а еще создать при нем оперативно-следственную группу с прокурорами, следователями, судьями. Сергей Филатов тогда едко заметил, что только палача не хватает… В результате Скоков нажил себе множество врагов.

Тем не менее накануне седьмого съезда Ельцин сказал Скокову, чтобы он готовился заменить Гайдара. Борис Николаевич желал сохранить Гайдара, но на всякий случай готовил и запасные позиции. Скоков твердо сказал, что готов принять на себя эту ответственность.

Однако в последний момент что-то удержало Ельцина. Он инстинктивно чувствовал, что Скоков не тот человек, который ему нужен. Одно дело держать такого человека в правительстве в качестве противовеса Гайдару, другое — поручить ему всю страну… Уж лучше назначить Виктора Степановича Черномырдина, человека без видимых политических пристрастий, менее амбициозного, но более открытого и понятного.

Прямо во время съезда Борис Николаевич попросил пригласить к нему Юрия Скокова. Разговор получился трудный:

«Юрий Владимирович понимал ситуацию так: раз он набрал больше всего голосов, то и прав стать премьером у него больше всех. Я ему сказал: учитывая наши давнишние отношения, говорю совершенно откровенно, поймите меня, сейчас никак нельзя. Вашу фамилию связывают с военно-промышленным комплексом. Короче говоря, я не могу. Внешне спокойно он это воспринял. «Ваше право», — говорит.

И все-таки лицо выдает человека. Юрий Владимирович в глубине души был страшно обижен. На него тяжело было смотреть. Это слишком честолюбивый человек для такого разговора».

Гайдар тоже советовал президенту остановиться на Черномырдине. По глазам Ельцина понял, что это вопрос решенный.

Гайдар вернулся в зал, сел рядом с министрами и сказал, что Ельцин сейчас предложит Черномырдина. Несколько депутатов в последний момент пытались отговорить Ельцина: «Он тяжело взмахнул рукой — решение принято».

Черномырдин, выйдя на трибуну, сказал, что он за рынок, но не за базар. Это было воспринято как обещание отказаться от гайдаровского курса. Съезд подцержал Виктора Степановича. Гайдар попросил всех министров оставаться в составе правительства, хотя многие были готовы уйти. Сам подал в отставку, не захотел остаться первым вице-премьером.

Ельцин переживал прощание с Гайдаром.

Вечером Егору Тимуровичу позвонила расстроенная Наина Иосифовна Ельцина:

«Говорила примерно следующее: вы такие молодые, такие умные, ну придумайте что-нибудь, помогите Борису Николаевичу, он немолодой человек, ему тяжело…

Утром — звонок от Бориса Николаевича. Он предложил стать его главным экономическим советником. Я ответил, что вынужден отказаться — такое назначение будет слишком стеснять нового премьера, а я очень хорошо понимаю, насколько опасным может быть дублирование в руководстве экономикой, мешать ему не хочу».

Ельцин навсегда сохранил уважение к Гайдару, хотя Егор Тимурович потом резко критиковал президента.

Гайдар вспоминает: «Характерная черта Бориса Ельцина — уважение, которое он питает к людям независимым, и презрение к рабскому поведению. Отсюда — и умение соглашаться с самыми неприятными для него аргументами, если он чувствует их состоятельность…»

Глава четырнадцатая ОКТЯБРЬСКИЕ СОБЫТИЯ

В начале 1993 года заговорили о том, что дни Бориса Ельцина как президента сочтены и он, видимо, скоро уйдет. Возникло ощущение, что он утратил власть над страной и за пределами Кремля ему больше никто не подчиняется.

Между правительством и Верховным Советом развернулась настоящая война. Причем депутаты во главе с Русланом Хасбулатовым исходили из того, что настоящая власть в стране — это они. Символически переход к новой системе власти произошел, а практически государственный механизм не действовал.

Исполнительная власть в России еще только складывалась. Решения, принятые в Кремле, никто не спешил исполнять. Если бы провинциальные политики решили, что им не стоит связывать свою судьбу с Ельциным, система управления государством вообще бы разрушилась.

Когда стало ясно, что Верховный Совет прибирает к рукам все больше власти, Борис Ельцин обнаружил, что у него очень мало друзей. Его атаковали со всех сторон не только крепнущая оппозиция, но и недавние союзники.

Политики один за другим спешили дистанцироваться от президента, чтобы впоследствии доказать избирателям свою непричастность к непопулярной экономической политике. Так же стали поступать и местные начальники, и высший слой государственной администрации — во всяком случае, те, кто не собирался в ближайшее время уходить на пенсию.

Весь предыдущий год в команду Ельцина тянулись люди — за назначениями. Они всеми силами демонстрировали лояльность президенту. Их рвение стало угасать. Тот, кто ходил в отличниках при одном классном руководителе, запросто мог оказаться изгоем при другом.

Большинству казалось, что, когда Ельцину в ближайшем будущем придется уйти, его сменит вице-президент Александр Руцкой. Более проницательные люди видели, что на роль первого человека в стране с большим основанием претендует председатель Верховного Совета Руслан Имранович Хасбулатов.

Годом раньше никому и в голову не могло прийти, что верный Руслан, которого Борис Николаевич сделал председателем Верховного Совета, пойдет против президента. Что же произошло с самым горячим сторонником Ельцина?

Размолвки между Борисом Николаевичем и Русланом Имрановичем начались довольно давно. Причины были самые тривиальные: один обижался, что его недооценивают, обделяют вниманием, отодвигают в сторону. Другой подозрительно косился на слишком амбициозного и самостоятельного соратника, который тянул на себя одеяло.

Свою роль сыграло и окружение Ельцина, которое следило за тем, чтобы никто не приобрел слишком большого влияния на президента. Сначала все вместе методично ябедничали на Геннадия Бурбулиса. Когда он уступил свои позиции, переключились на Хасбулатова.

Руцким в этом смысле занимались мало: его сам президент не принимал всерьез.

Властные инстинкты Хасбулатова в любом случае рано или поздно дали бы о себе знать, но Ельцин мог бы значительно дольше удерживать его под своим контролем.

Сергей Филатов, который был первым заместителем Хасбулатова, рассказывал мне:

— Сначала я еще был секретарем президиума Верховного Совета, но с Ельциным у меня почему-то не получалось общения. Я видел: что-то его сковывает. И я понял, в чем дело. Я был назначен по инициативе Хасбулатова и ему в помощь, поскольку Руслан Имранович практически весь воз работы взвалил на свои плечи. Он был активен, энергичен, много работал. Оказалось: Ельцин считал меня человеком Хасбулатова. Раз Хасбулатов меня взял, значит, я в его команде…

Однажды Ельцин позвонил Филатову прямо из машины. Телефонистка сообщает:

— Сейчас с вами будет Борис Николаевич говорить.

Филатов откликнулся:

— Слушаю, Борис Николаевич.

И вдруг на него обрушивается буквально поток брани:

— Что вы себе позволяете? Я проанализировал все законы, которые принимает Верховный Совет, и увидел, что все наиболее яркие, социально значимые подписывает Хасбулатов. А мелочь мне даете подписывать!

Филатов удивился:

— Борис Николаевич, я этого не замечал, но посмотрю специально. Существует определенная процедура, она должна соблюдаться. Руслан Имранович подписывает документы, когда вы отсутствуете долгое время…

— То есть он меня связывал с Хасбулатовым, — вспоминает Филатов, — и обвинение было, с его точки зрения, логичным. А потом я стал анализировать: действительно, наиболее социально значимые законы подписывает Хасбулатов, пользуясь отсутствием Ельцина. То ли в секретариате так удачно подгадывали, когда подать документы, то ли еще что… Но с этим покончили. Теперь документы в первую очередь ложились на стол Ельцину.

А потом вдруг подошел Борис Николаевич перед началом заседания Верховного Совета — мы стояли с Русланом Имрановичем, что-то обсуждали — и приобнял меня:

— Руслан Имранович, я часто езжу за рубеж. Пусть ваш представитель, первый заместитель ездит со мной.

Хасбулатов не возражал:

— Хорошо, и связь между нами будет.

Филатов ездил с Ельциным и в Англию, и во Францию, и в Турцию, и в Венгрию:

— Мы общались в самолете, вместе обедали, разговаривали. Я думаю, это его немного раскрепостило в отношениях со мной, появилась доверительность. Хотя он больше слушал, чем говорил. Но ясно было, что контакт установлен…

Потом отношения Хасбулатова и Ельцина стали откровенно портиться. Политик никогда не прощает унижения. А команда, которая окружала Ельцина, ‘пыталась унизить Хасбулатова. Например, ему отключили прямую связь с президентом.

Филатов как-то сказал:

— Ну в чем проблема, Руслан Имранович? Снимите трубку и поговорите с Борисом Николаевичем.

Хасбулатов в сердцах ответил:

— О чем вы говорите? Молчит аппарат — отключили!

Потом его перестали приглашать на встречи с президентом. Обычно аппарат сообщает: Борис Николаевич улетает туда-то, проводы в такое-то время в правительственном аэропорту Внуково. И то же, когда он приезжает. Хасбулатову перестали звонить.

— Эти мелочи очень сильно задевают самолюбие, — говорит Филатов. — Начинаешь искать тайные причины, думать, кто за этим стоит. В основном ищут виновника в окружении. Но без ведома президента в Кремле едва ли что-то делается.

— То есть атакующей стороной был не Хасбулатов, а президентская сторона? — спросил я Филатова.

— Публично Хасбулатов, а в реальности, похоже, Ельцин.

У Ельцина есть одно хорошее качество — он редко в присутствии посторонних, на публике оценивал своих коллег.

«Я, — вспоминает Филатов, — никогда не слышал, чтобы он за рубежом о ком-то что-то плохо сказал, как бы он к некоторым людям ни относился. Он корректен до предела. Но как бы невидимые другим действия (отказать в общении, в возможности поговорить) влияют очень сильно. Тогда много ходило слухов о том, что и Бурбулис, и Хасбулатов рассматривались на роль вице-президента. И если это было так, а он потом не взял ни того ни другого, то в душе у обоих что-то осталось…»

Словом, Борис Николаевич сам упустил Хасбулатова, как и депутатский корпус в целом.

Работать с депутатами было поручено Геннадию Бурбулису, которого в Верховном Совете не любили. Демократы по инерции исходили из того, что они партия большинства, а они давно его утратили.

Активные сторонники Ельцина — примерно двести депутатов — получили должности, ушли к президенту или в правительство. Оставшиеся либо чувствовали себя обиженными, либо являлись сознательными противниками президентского курса и особенно экономических реформ.

Ладить с депутатами не просто.

Некоторых раздражало, что депутаты при каждой удобной возможности оказываются у микрофона. Депутаты прежде всего думали о том, что это способ стать известным, показаться всей стране. Назначенного на должность судят по его делам и способностям, избираемого — по умению подать себя.

Депутатами вместе с Ельциным была избрана целая когорта достаточно молодых политиков, которые стали известны всей стране, когда началась прямая трансляция заседаний съезда народных депутатов. Глядя из сегодняшнего дня, нетрудно предъявить им всем большой набор претензий. Большинство из них оказались мастерами слова, а не дела.

Но для депутата слово и есть дело.

В представительной демократии, чьи достоинства нам внезапно открылись, мы увидели панацею и решили взвалить на народных избранников решительно все. Несложная интеллектуальная работа привела нас к убеждению, что чем больше власти дать законодательному органу, тем лучше и демократичнее.

Еще не ясно было, как важно строгое разделение властей — законодательной, исполнительной и судебной. Если заставлять депутатов и какие-то уголовные дела рассматривать, и погрузочно-разгрузочными работами на железной дороге заниматься, то они и свое дело завалят, и чужое плохо решат.

Но это станет ясно позднее. А пока что депутаты хватались за все, ссылаясь на конституцию, в которой было записано, что съезд народных депутатов может принять к рассмотрению любой вопрос!

Трудности экономического развития естественным образом порождали оппозицию, но она сразу приобрела непримиримый характер и требовала не коррекции реформ, а их полного прекращения и смещения президента.

В феврале 1993 года состоялся второй чрезвычайный съезд компартии России. Партия быстро восстановилась. Коммунисты начали с того, что провели на Манежной площади митинг, потребовав отставки президента России. А перед этим образовался еще и Фронт национального спасения, объединивший противников Ельцина. Фронт сразу призвал народ к борьбе с «временным оккупационным режимом». Казалось, что настроения общества меняются и, разочаровавшись в немощной демократии и незавершенных реформах, люди готовы поддержать оппозицию.

Если Ельцин олицетворял «антинародный режим», то Хасбулатов желал играть роль народного защитника от «преступных реформ». Сначала Руслан Имранович говорил, что между Ельциным и парламентом России нет противоречий, а несовершенство некоторых президентских указов — вина Бурбулиса и Шахрая. Они должны подать в отставку, потому что не созрели для исполнения роли государственных деятелей.

Потом он стал презрительно оценивать исполнительную власть, как таковую. Летом 1992 года Хасбулатов говорил:

— Мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что за два года нахождения у власти пока не добились никаких побед, а имеем только поражения.

Профессор-экономист, он, похоже, был обижен выбором Гайдара: у них совершенно разные школы, разное видение экономического развития, реформ… Возможно, Хасбулатов втайне сам желал возглавить правительство и показать, как надо управлять страной.

Сергей Филатов рассказывал мне:

— Я хорошо помню, что атаки Хасбулатова начались в начале января 1992 года при его первой поездке в Рязань. Первый залп был выпущен по правительству. Его активно поддержал вице-президент Руцкой. Вот тут и у нас с Хасбулатовым начался конфликт, потому что я не считал возможным позволить, чтобы Верховный Совет вошел в конфликт с правительством и президентом. Потому что или надо отказываться от реформ вообще, или их поддерживать и общей командой проводить эту линию дальше…

Тогда Филатов предложил собрать президиум, пригласить членов правительства и разобраться в ситуации. Хасбулатов одобрил эту идею, но сам не пришел, сидел у себя в кабинете. В Верховный Совет пришли Гайдар и Бурбулис. Разговор был тяжелый. Но неожиданно договорились о документе типа декларации, которая должна была сгладить постановление съезда народных депутатов. Получилась парадоксальная ситуация: съезд принимает как бы два противоположных документа — один осуждает реформы, другой поддерживает. Вот с этого момента Хасбулатов стал подозрительно относиться к Филатову.

Но для окончательной ссоры он еще не созрел. Руслан Имранович подошел к Филатову и попросил:

— Сергей Александрович, позвоните Ельцину. Посидим втроем, пообедаем, поговорим.

Филатов попросил соединить его с президентом и пересказал просьбу председателя Верховного Совета:

— Посидим втроем, может быть, как-то объяснимся.

Ельцин твердо ответил:

— Я не хочу. Я этому человеку больше не верю. Он творит много подлостей, и я ничего общего с ним иметь не желаю.

Филатов смутился: ну как такие слова передать? Ельцин очень грубо выразился, но нельзя же напрямую это Хасбулатову сказать. Поднялся в президиум, Хасбулатов сразу спросил:

— Ну как, поговорили?

— Поговорил, Руслан Имранович, но Борис Николаевич сказал, что он не сможет.

Конфликт перешел в непримиримую борьбу.

Филатов, когда увидел, что дело совсем плохо, сказал своим коллегам по президиуму Верховного Совета Владимиру Шумейко и Юрию Ярову:

— Ребята, сходим к Борису Николаевичу, посидим, посоветуемся, что дальше делать. А то как-то неуютно нам работать. А была-то ведь единая команда.

«Ведь нас всех избрали по предложению Хасбулатова — ему съезд очень доверял, нас даже на трибуну не пригласили, — ностальгически вспоминает Филатов. — Ельцин завидовал нашей команде. Как-то собрались все вместе — на одной стороне стола Ельцин, на другой мы сидим. Видно было, что он завидует такой цельности команды. Действительно, команда была дружная, мы понимали друг друга с полуслова. И вдруг все стало разваливаться…»

Ельцин был непримиримо настроен к Хасбулатову и сказал своим союзникам в Верховном Совете:

— Я ему не могу доверять. Он постоянно обманывает, постоянно строит какие-то коварные планы. Поэтому давайте, если это возможно, вашими усилиями проводить в жизнь реформы. Я готов вам помогать.

«Это был явный раскол, — говорит Филатов. — Хасбулатов узнал, что мы были на этой встрече, и тогда начал всеми силами давить уже на нас. Я ушел, Шумейко ушел, Яров ушел… Практически из заместителей председателя Верховного Совета остался один представитель коммунистов Юрий Воронин. Хотя первоначально Хасбулатов нас собрал и говорит:

— Ребята, Воронину я не доверяю. Я его вынужден был взять ради компромисса с коммунистами.

С этого началось, а кончилось тем, что мы все оказались у него во врагах, а Воронин — лучший друг».

Возможно, ошибка состояла в том, что Хасбулатова сделали первым человеком в Верховном Совете. Гавриил Харитонович Попов говорил: «Руслан Имранович — прекрасный заместитель, но его ни в коем случае нельзя делать первым лицом…»

— А что, действительно Хасбулатов в какой-то момент увидел себя первым человеком в стране? — спросил я Сергея Филатова.

— Да, конечно. Он критиковал экономические реформы и видел, что на местах его поддерживают. Он очень часто встречался с простыми людьми. Когда ему высказывали сомнения в том, что делает Гайдар, когда поддерживали его идеи, это все придавало ему определенные силы. Его постоянно подталкивали к конфликту с правительством, говорили: почему вы не воспользуетесь своим правом? В конституции же было написано, что съезд народных депутатов может принять к рассмотрению любой вопрос. Это давало право считать съезд народных депутатов и Верховный Совет высшей властью в стране. И депутатам казалось естественным приструнить президента, я уже не говорю о министрах, председателе Центрального банка, генеральном прокуроре.

Хасбулатов был хорошо информирован о происходящем в правительстве. У него можно поучиться. Он массу времени уделял текущей политике, например, позаботился о назначении многих заместителей министров. Они к нему приходили, рассказывали.

Все это играло на него, тем более что Борис Николаевич часто уходил от дел. Я, например, не помню ни одного заседания президиума Верховного Совета, который бы он провел от начала и до конца, — говорит Филатов. — Работал примерно час, потом передавал бразды правления Хасбулатову и уходил.

У Хасбулатова, конечно, стало появляться ощущение, что он главный человек, который все понимает, все умеет. Когда его в чем-то одергивали, возникала обида. Действовали обычные человеческие эмоции, ничего сверхъестественного не происходило.

Но в политике многие простые вещи обретают иной смысл. Когда ты у власти, кажется, что в руках есть волшебная палочка, которой можно заставить подчиненных сделать что угодно. Когда видишь, что эта палочка действует, мало кто отказывает себе в удовольствии ей и дальше размахивать. Особенно люди такого типа, как Хасбулатов…

Он настойчиво пробивал пакет поправок к конституции, принятие которых ставило его вровень с президентом России: он хотел, чтобы Верховный Совет мог отстранять от должности президентов республик, входящих в состав России, а председатель Верховного Совета получил право подписывать законы, если этого не делает президент.

Руслан Имранович стал со значением говорить:

— За ситуацию в стране отвечают два человека — президент и я.

Хасбулатова безумно раздражало, что в нем не видели фигуру, равную Ельцину. И это было несправедливо, потому что Руслан Имранович, возможно, был самым талантливым политиком России, но после Бориса Николаевича.

Хасбулатов неустанно работал над собственным образом выдающегося государственного деятеля, храброго и мудрого. Он считал, что российское общество недооценило самого бесстрашного защитника демократии в России и отдало все лавры Ельцину, поэтому ему пришлось самому рассказать о славных эпизодах августа 1991 года. В изображении Хасбулатова события выглядели так.

В первый день путча собравшиеся на даче Ельцина в Архангельском демократы нервничают и не знают, что делать. Хасбулатов решителен, смел, находчив: «Не могу больше оставаться здесь, буду прорываться, вы как хотите…» Пришлось и остальным поневоле ехать за ним в Москву.

В Белом доме все бросаются к Хасбулатову. «И опять вопрос: «Что делать?» Сказал: «Надо организовать людей, надо строить баррикады».

Охрана предлагает Хасбулатову перейти в более безопасное крыло здания. «Я спокойно продолжал сидеть в кресле, курил свою трубку и затем заметил, что не вижу никакой необходимости покидать кабинет».

Беспримерное мужество Хасбулатова оттеняется малодушием президентского окружения. «Один из главных помощников» Ельцина, увидев входящего в его комнату офицера, в страхе закричал: «Я ни при чем, это все Ельцин и Хасбулатов!»

Хасбулатов поведал о том, что даже тогдашний премьер-министр Иван Силаев 20 августа, когда ждали штурма Белого дома, сплоховал и ушел домой. Хасбулатов снисходителен к чужим слабостям и уговаривает Ельцина: «Перенервничал он, не надо на него сердиться».

Но и сам президент, как следовало из воспоминаний Хасбулатова, не смог соперничать в смелости со своим первым заместителем. Ельцин думал о том, чтобы укрыться в американском посольстве. Хасбулатов великодушно разрешил ему это сделать. «Я же должен быть с депутатами, остаюсь с ними», — говорит Хасбулатов и уходит.

Пристыженный президент тоже остался.

Ельцин, Попов с Лужковым укрылись в подвале Белого дома. Хасбулатов последовал было за ними, но не смог долго скрываться: вернулся назад, туда, где трудно…

Возможно, он и сам не сразу поверил, что сумеет загнать Ельцина в угол. Но шаг за шагом Хасбулатов переигрывал президентскую команду, допустившую непозволительное количество ошибок. Он научился командовать депутатами. Многие из них его не любили, но поддерживали, потому что он им был нужен в борьбе за выживание.

Он чувствовал, что ему, мягко говоря, не симпатизируют, но это было лишь стимулом обрести еще большую власть над депутатами. Ему сильно вредила несдержанность на язык. Даже бывшего премьер-министра Англии знаменитую Маргарет Тэтчер Хасбулатов в порыве раздражения назвал «заезжей бабёшкой».

Руслан Имранович гениально манипулировал Верховным Советом. Он чувствовал зал, знал, когда поставить вопрос на голосование, когда провести голосование, когда свернуть дискуссию, знал, как зажечь депутатов и как их успокоить.

У него было много рычагов влияния на депутатов: он давал квартиры, служебные кабинеты и отправлял в зарубежные командировки. Он лишил полномочий своих заместителей, не позволяя им и шагу ступить без его ведома, и вообще сконцентрировал всю власть у себя в руках.

Хасбулатов запретил председателям комитетов и комиссий Верховного Совета напрямую обращаться к президенту, только через него.

Филатов жаловался, что за ним, первым заместителем председателя Верховного Совета, ведется слежка. Если он проводил рабочее совещание, то через пять минут ему звонил недовольный Хасбулатов:

— Что это у вас за совещание, с кем вы встречаетесь?

Хасбулатов сформировал свой аппарат из очень опытных специалистов, в том числе консультантов из бывшего ЦК КПСС. Ему нужны были хорошие мозги для борьбы с президентской властью.

10 марта 1993 года открылся восьмой съезд народных депутатов России, который принял решение ограничить полномочия президента. Противостояние исполнительной и законодательной власти поставило страну в тупик.

У Ельцина был неширокий выбор: либо смириться с тем, что власть постепенно уходит у него из рук, либо что-то предпринять. Компромисс казался невозможным. Депутаты не хотели мириться с президентом, напротив, они утверждали себя в борьбе с ним. И личная вражда с Хасбулатовым сделала компромисс невозможным.

Ельцин, похоже, даже остерегался беседовать с Хасбулатовым один на один. В словесной эквилибристике он не мог соперничать с гибким Русланом Имрановичем и противостоять его хитроумной логике. Ельцин не умел так ловко управляться со словами, как Хасбулатов, и оставался в проигрыше.

По той, советской еще конституции распустить съезд и назначить новые выборы Ельцин права не имел. Но это казалось единственным выходом из тупика. Он не хотел ждать, пока его попытаются выжить из Кремля, и решил нанести удар первым и обезоружить своих противников.

Общество расколется потом на сторонников и противников этого решения. Причем все — и те, кто полностью поддержал Бориса Николаевича, — сходились на том, что решение, им принятое, противоречит конституции.

Но одни тем не менее считали его правильным, потому что ситуация была безвыходной и заставлять страну страдать, затягивать конфликт было преступно. Другие и по сей день уверены, что нарушать конституцию не позволено никому, и Ельцин был обязан искать иное решение.

Поразительным образом нарушение конституции поддержали самые видные российские правозащитники, начиная с Сергея Адамовича Ковалева, который тогда — до чеченской войны — был моральным авторитетом для значительной части общества.

Возможно, все дело было в том, что в 1993-м спор шел не о конституции, а о выборе пути. С именем Ельцина связывались надежды на демократическое развитие России и необходимые для страны экономические реформы. Оппозиция отпугивала стремлением или вернуть страну к коммунистическому прошлому, или привести к новой диктатуре.

20 марта вечером Ельцин внезапно обратился по телевидению к народу:

— Нельзя управлять страной, ее экономикой, особенно в кризисное время, голосованием, репликами от микрофона, через парламентскую говорильню и митинговщину. Это безвластие, это прямой путь к хаосу, к гибели России…

С таким съездом работать дальше стало невозможно… Считаю необходимым обратиться непосредственно к гражданам России, ко всем избирателям. Вижу выход из глубочайшего кризиса в одном — во всенародном референдуме. Я не призываю распустить съезд, а прошу граждан России определиться, с кем вы… Страна больше не может жить в обстановке постоянного кризиса… Президент вынужден взять на себя ответственность за судьбу страны…

Президент сообщил, что назначает на 25 апреля референдум о доверии президенту и вице-президенту. А также обещал вынести на референдум проект новой Конституции и новый закон о выборах федерального парламента.

Он сказал, что во имя сохранения единства и целостности России вынужден подписать указ об особом порядке управления страной до преодоления кризиса власти. Этим указом приостанавливается работа съезда народных депутатов и Верховного Совета…

Выступление Ельцина порадовало одних («Наконец-то президент действует!») и возмутило других («Узурпатор! Диктатор!»). Противники Ельцина даже обрадовались: этот указ даст им возможность отстранить президента от должности за нарушение конституции.

Указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти» доставили на телевидение, но в последний момент Ельцин велел его не оглашать. Вокруг этого указа развернулась целая детективная история.

Свои визы на проекте указа поставили вице-премьер Сергей Шахрай и помощник президента Юрий Батурин. О планах президента поставили в известность вице-президента Руцкого. Тот поддержал твердые действия президента. Не было сомнений, что поддержит указ секретарь Совета безопасности Юрий Скоков, который постоянно говорил президенту, что против него зреет заговор.

Первый помощник президента Виктор Илюшин отправил экземпляр указа Скокову, чтобы он поставил визу, а руководитель президентского аппарата Филатов пошел с указом к Руцкому. Оба отказались завизировать указ. Тогда к Руцкому поехал Шахрай. У того было множество замечаний. Когда стали их разбирать, стало ясно, что он в любом случае не собирается ставить свою подпись.

Причем Руцкому, как выяснили авторы книги о вице-президенте Марина Шакина и Николай Гульбинский, принесли не копию, а подлинник еще не выпущенного указа — уже с подписью президента.

У кабинета Руцкого в тот день вместо обычных телохранителей почему-то стояла большая группа вооруженных людей с автоматами. Но охрана не могла обеспечить ему полную безопасность. Надо так понимать, что разговоры в кабинете Руцкого записывались. Была зафиксирована, в частности, его беседа с секретарем Совета безопасности Юрием Скоковым.

— Сегодня суббота, — втолковывал Руцкой Скокову, — здесь, в Кремле, кроме нас, только Серега Шахрай и этот ублюдок Филатов. Ты видишь этот указ? Это же государственный переворот. Это подлинник. Какие еще нужны доказательства? Арестуем их, едем с этим на телевидение и объявляем о том, что Ельцин отстранен от власти как человек, предавший свой народ, нарушивший конституцию.

— Но здесь же твоя правка, — возражал осторожный Скоков. — Значит, ты тоже собирался в этом участвовать?

— Я это делал, чтобы выиграть время и посоветоваться с тобой и Русланом. Парламент поддержит, Зорькин тоже. А что пометки, они же сделаны карандашом — были и нет…

Об этом разговоре в кабинете Руцкого сразу же предупредили президента.

Ельцин из машины связался с председателем Конституционного суда Валерием Зорькиным, спросил его мнение. Тот, судя по всему, уже держал в руках копию готовящегося указа, но ответил уклончиво: прежде чем давать оценку, надо проводить правовую экспертизу таких серьезных решений.

И тогда было решено указ в таком виде не выпускать. Через несколько дней появился другой указ, к тексту которого придраться было невозможно.

Но противники Ельцина, еще не зная, как президентская администрация выскользнет из этой опасной ситуации, ссылались на несуществующий указ как на главное доказательство преступных намерений Бориса Николаевича.

Ночью по телевидению выступили Зорькин и Руцкой. Они назвали действия президента антиконституционными. В Верховном Совете говорили уже о попытке государственного переворота. Под давлением Верховного Совета прокуратура начинает собирать материалы, чтобы привлечь президента к уголовной ответственности.

21 марта, в воскресенье, утром умерла мать Ельцина Клавдия Васильевна. Ельцину об этом не говорили до вечера — не знали, как он это перенесет. Для него это был тяжелейший удар в момент острейшего кризиса, когда его судьба буквально висела на волоске.

26 марта собрался девятый внеочередной съезд народных депутатов. Депутаты решили объявить Ельцину импичмент.

У Спасской башни Кремля, на Васильевском спуске собрались сторонники президента. Появился Ельцин и сказал, что идет подсчет голосов, но он не признает решений съезда, лишающих его власти, пока не выскажется народ.

Руцкой напряженно ждал, чем закончится дело. В тот день он вполне мог стать президентом России. За отстранение Ельцина от власти проголосовали 617 депутатов, для импичмента не хватило 72 голоса.

Когда стало известно, что достаточного числа голосов не собрали, Борис Николаевич вновь вышел к своим сторонникам на Васильевском спуске. Выглядел он очень плохо. Но выкрикнул: «Это победа!»

Хотя о какой победе можно было говорить? Но в тот день страна была на грани гражданской войны. Каким бы ни было решение съезда, Ельцин бы власть не отдал. А Руцкой бы принял присягу, и появились бы в стране два президента.

Сергей Шахрай рассказывал потом журналистам:

— Представьте себе, что удалось собрать две трети и импичмент бы состоялся. Что произошло бы сразу после этого? Президент, ясное дело, не подчинился бы антиконституционному решению. В зале — вооруженная до зубов охрана с той и другой стороны. Нашлись бы сторонники президента, готовые его защищать, — не только, разумеется, в зале съезда. И противники…

Начались закулисные переговоры между Ельциным и Хасбулатовым. Представители большинства депутатских фракций осудили действия Хасбулатова «за спиной съезда» и поставили вопрос о его отставке. Проголосовали, но снять Хасбулатова депутатам не удалось. Они не решились остаться без поводыря.

Съезд все-таки назначил на 25 апреля референдум.

Людям предстояло ответить на четыре вопроса:

1. Доверяете ли вы президенту Российской Федерации Б.Н. Ельцину?

2. Одобряете ли вы социально-экономическую политику, осуществляемую президентом и правительством России с 1992 года?

3. Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов президента России?

4. Считаете ли необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов России?

Второй вопрос — о доверии социально-экономической политике — оппозиция сама предложила в очевидной надежде, что на такой вопрос народ конечно же даст отрицательный ответ. Депутаты считали, что президент растерял всю свою популярность и люди, разумеется, выскажутся против него.

Многие не могли тогда понять Ельцина: кто заставляет его ставить себя под удар?

Пойдя на референдум, Ельцин вновь, не в первый уже раз, рискнул и политической карьерой, и должностью, и, может быть, жизнью. Если бы он проиграл и потерял власть, его бы неминуемо превратили в уголовного преступника со всеми вытекающими отсюда последствиями. Предугадать итоги референдума было невозможно. Но политический инстинкт не подвел Бориса Николаевича, как не подводил никогда в жизни…

А оппозиция пребывала в уверенности, что после референдума Ельцин уйдет, и президентом станет Руцкой. Но не полновластным хозяином страны, а номинальной фигурой. Реальную власть намеревался взять Хасбулатов и его окружение.

Руслан Имранович понимал, что чеченец не может быть первым человеком в России, и согласен был на вторую роль. Но постепенно укреплялся в мысли, что сумел бы управлять Россией не хуже других. Ведь никто не смел напоминать Сталину о его нерусском происхождении.

30 марта на закрытом заседании съезда было принято решение о создании департамента охраны Верховного Совета численностью до двух тысяч человек.

Многочисленная охрана Белого дома — наследие августовского путча. После его провала Ельцин захотел обзавестись собственной гвардией — гарантией от других попыток взять Белый дом штурмом. Потом Управление охраны объектов высших органов государственной власти стало подчиняться Хасбулатову. Когда отношения испортились, в Кремле забеспокоились: не опасно ли разрешать Хасбулатову иметь свою маленькую армию?.

Тем более, что появились сообщения, будто в здание Верховного Совета завозят серьезное оружие — автоматы Калашникова и ручные пулеметы. Тогда, правда, никто не думал, что дойдет дело до их применения.

В конце октября 1992 года Ельцин приказал ликвидировать Управление охраны объектов высших органов власти. Но съезд народных депутатов тут же его восстановил. А в феврале 1993 года Верховный Совет принял закон «О государственной охране высших органов власти Российской Федерации и их должностных лиц». Этим законом каждой из ветвей власти создавалась собственная служба охраны. Хасбулатов не хотел оставаться без охраны. И не только по политическим соображениям.

Соратники рассказывали о нем удивительные вещи: «Иногда его охватывала мания преследования. Хасбулатов среди ночи вызывал машину, приезжал в парламент, где под защитой охраны, в собственном кабинете, досыпал ночь».

По прошествии времени трудно отличить слухи, рожденные недоброжелательным к нему отношением, от реальных фактов, но в его поведении были очевидные странности.

Борис Федоров, бывший вице-премьер и министр финансов, вспоминал, как они вдвоем ездили в Париж: «Хасбулатов при этом никуда не выходит из гостиничного номера, лежит под одеялом в свитере и остроносых сапогах (почти ковбойских) и непрерывно курит трубку. В комнате нечем дышать, причем запах табака более чем подозрительный (это потом стали обсуждать, что он курил — табак или «травку»)…»

20 октября 1992 года Руслану Хасбулатову, который встречался с журналистами, стало плохо. Белла Денисенко, депутат и первый заместитель министра здравоохранения, была допущена в кабинет Хасбулатова и авторитетно заявила потом, что недомогание председателя — результат наркотического опьянения средней тяжести.

Белла Денисенко была верным союзником Ельцина и политическим противником Хасбулатова, поэтому не все ей поверили. Но о том, что Руслан Имранович балуется травкой, в аппарате Верховного Совета шушукались постоянно. Быстрые смены настроения, казалось, подтверждали его склонность к стимулирующим средствам.

25 апреля прошел референдум, которого хотел Ельцин. В референдуме приняли участие 64,6 процента имеющих право голоса. К полнейшему изумлению депутатов, да и самого Ельцина, его поддержали 58 процентов, а политику реформ — 53 процента. За переизбрание президента высказалось всего 33 процента, переизбрания депутатов хотел 41 процент. Это был фантастический успех, полная победа Ельцина, его правительства и курса реформ.

Итоги референдума стали ударом по оппозиции. В ее стане царила полнейшая растерянность. Хасбулатов на заседании Президиума Верховного Совета раздраженно сказал, что результат референдума — это результат «полторанинско-геббельсовской пропаганды».

Депутаты думали, что Ельцин разгонит их буквально на следующий день, но он и не думал этого делать. Победив, он словно успокоился. Нечто подобное происходило с ним и осенью 1991-го после поражения августовского путча.

Все ждали от Ельцина активных действий. Наиболее горячие его сторонники считали, что референдум дает ему прямое право немедленно распустить съезд народных депутатов и назначить новые выборы.

Но Борис Николаевич, что бы о нем потом ни говорили, попытался пойти вполне законным путем.

Президентская команда разработала проект конституции, по которому президент выводился за пределы трех ветвей власти и становился главой государства, получая очень широкие права. Но сразу возник новый вопрос: а как принять новую конституцию? Ясно было, что съезд народных депутатов ее никогда не одобрит. Что же делать? Собрать учредительное собрание? Провести еще один референдум?

Ельцин созвал конституционное совещание, надеясь на компромисс. Но депутаты конечно же не хотели конституции, которая лишала их власти.

Георгий Сатаров, бывший помощник президента, говорил мне:

— Колоссальное президентское упущение — это период после референдума в апреле 1993 года. Он одержал победу. В тот момент надо было распускать съезд, тогда не было бы трагических событий осени 1993-го. Но он на это не пошел… Главной задачей стала новая конституция. Он созвал конституционное совещание. В результате нарыв не был вскрыт и взорвался…

— Вы так это трактуете? Обычно же считают, что причина в его характере: он одержит победу и дальше не знает, что делать, и пребывает в вялой расслабленности.

— Конечно, это тоже есть. Но если говорить о 1993 годе, у него не было спада. Просто свою победу на референдуме он решил превратить в победу на конституционном поле. Он словно говорил: хоть вы проиграли, а я выиграл, давайте вместе это делать.

Видя, что Ельцин ничего не предпринимает, его противники решили, что президент слаб и бояться его нечего. Исход войны казался неясным. Многие думали, что победит Хасбулатов и депутаты, на их сторону встал обиженный Ельциным вице-президент Александр Руцкой.

И политическая борьба разгорелась с новой силой. Стороны уже давно обвиняли друг друга в коррупции. В 1993-м такие обвинения были надежным средством сведения политических счетов.

Накануне апрельского референдума в Верховный Совет приехал вице-президент Руцкой, потребовал обеспечить прямую трансляцию его выступления по телевидению и обвинил президентскую команду в коррупции. Он утверждал, что собрал одиннадцать чемоданов документов, которые доказывают масштабы коррупции в стране. Руцкой атаковал Шумейко, Полторанина, Чубайса, Бурбулиса.

Полторанина он обвинил в том, что тот чуть было не отдал немцам здание российского Дома науки и культуры в Берлине.

Бурбулиса — в том, что с его помощью концерн «Промэко-логия» получил право на экспорт десяти тонн «красной ртути», которой в реальности не существует в природе.

Чубайса — в том, что приватизация проводится с корыстными целями, и он это докажет в суде. Чубайс тут же обратился к нему: «Саша, очень прошу тебя, ну подай, наконец, в суд. Пожалуйста, доведи хоть одно из своих начинаний до конца».

В этой борьбе прокуратура во главе с генеральным прокурором Валентином Степанковым была на стороне Верховного Совета. После выступления Руцкого Степанков назначил специальную комиссию во главе с прокурором Николаем Макаровым расследовать факты, приведенные вице-президентом.

Против вице-премьеров Владимира Шумейко и Михаила Полторанина возбудили уголовные дела.

22 июля 1993 года бригада генеральной прокуратуры провела демонстративный обыск в служебном кабинете верного соратника президента — руководителя Федерального информационного центра Полторанина. Приехали девять человек — четверо из генеральной прокуратуры, пять сотрудников министерства безопасности.

Ответ не заставил себя ждать.

Ельцин лишил Руцкого всех полномочий: «Я утратил доверие к вице-президенту и освободил от всех поручений, даваемых президентом. Причина проста — их выполнение использовалось в ущерб делу, в ущерб курсу проводимых преобразований».

Аппарат Руцкого составлял шестьдесят человек, ему оставили шесть.

1 сентября 1993 года Ельцин подписал указ о временном отстранении от исполнения обязанностей вице-президента Руцкого и первого вице-премьера Шумейко. Причина? «Обстановка, сложившаяся в результате взаимных обвинений в коррупции и судебных претензий должностных лиц системы исполнительной власти друг к другу, серьезно подрывает авторитет государственной власти Российской Федерации».

При этом Шумейко как ни в чем не бывало продолжал работать в правительстве. А к Руцкому в Кремль перестали пускать посетителей. Потом ему и самому пришлось покинуть Кремль. Но это был первый удар.

Самого Руцкого тоже обвинили в коррупции.

Евгений Савостьянов, который в те годы возглавлял Московское управление министерства безопасности, рассказывал мне:

— С одной стороны, нельзя было дать парламентской группе захватить инициативу в борьбе с коррупцией, а с другой — избавить силовые ведомства от людей, которые симпатизировали противникам президента. Так появился на свет некий трастовый договор, обличающий Руцкого в коррупции.

— Под этой интригой была какая-то реальная основа?

— В таких случаях всегда есть и правда, и ложь. Насколько я могу судить, трастовый договор — это была выдумка. Когда я увидел эту бумагу, я сразу выразил сомнение и сказал, что надо быть очень осторожным в ее использовании…

На борьбу с Руцким был мобилизован адвокат Андрей Макаров. Известным он стал после того, как защищал брежневского зятя Юрия Чурбанова. На процессе по делу КПСС представлял президентскую сторону. Его назначили начальником Управления обеспечения деятельности Межведомственной комиссии Совета безопасности по борьбе с преступностью и коррупцией.

5 августа заседание этой комиссии прошло под председательством президента. Вскоре комиссия передала документы, касающиеся вице-президента Руцкого, прокурору Москвы Пономареву.

Руцкого обвиняли в том, что он покровительствовал фонду «Возрождение», который заключил контракт с одной иностранной фирмой на поставку в страну детского питания для отдаленных районов России. Руцкой осенью 1991 года поставил резолюцию: «Прошу изыскать возможности по реализации данного контракта». Двадцать миллионов долларов перевели на счет маленькой иностранной фирмы, а детское питание в Россию так и не поступило.

Когда Руцкой создавал фонд «Возрождение», он говорил, что задачей фонда станет социальная защита малоимущих слоев населения. Получилась же обычная коммерческая структура, которая брала деньги у государства и крутила их.

Руцкому поставили в вину и тесные отношения с сомнительным бизнесменом Борисом Иосифовичем Бирштейном, который в Швейцарии основал компанию «Сеабеко» — она занималась посредническими операциями по вывозу сырья из России и других республик. Дружба с Бирштейном стоила карьеры двум видным чиновникам — министру безопасности Виктору Баранникову и первому заместителю министра внутренних дел Андрею Дунаеву, которые, по мнению президентского окружения, перешли на сторону оппозиции.

Это была сложная интрига, в которой ключевую роль играл адвокат Дмитрий Якубовский, согласившийся помочь президентской команде.

Сергей Филатов рассказывал потом журналистам:

«Приехал из-за рубежа Андрей Караулов, позвонил мне и попросил о встрече. Сказал, что виделся в Канаде с Якубовским, тот понимает игру некоторых и имеет на них серьезные документы. Были названо несколько фамилий, в том числе и Руцкого. Документы Якубовский готов был отдать при условии, если Борис Николаевич или я дадим ему такое поручение. Я согласился.

За рубеж направились Ильюшенко и Караулов. Они подтвердили, что имеется большое количество документов, но могут сказать о них только при встрече. Они привезли с собой оригиналы документов о покупках, которые делал Бирштейн женам Баранникова и Дунаева за рубежом и в Москве…

Когда я сказал Борису Николаевичу, что привезли такие документы, он изменился в лице. Результаты проверки подтвердили их подлинность. Решение президента было бескомпромиссным — Баранников и Дунаев были освобождены от занимаемых должностей».

И Баранников, и Дунаев в октябрьские дни действительно оказались в Белом доме и стали министрами в правительстве, которое ночью сформировал Александр Руцкой.

Появились и другие документы, на основании которых Руцкого обвинили в коррупции. Некоторые из них с самого начала вызывали большое сомнение, а потом и вовсе оказались липовыми. Но участники этой борьбы исходили из того, что на войне как на войне. Это была первая большая война компроматов, вторая разразится осенью 1999 года, накануне парламентских выборов.

Атмосфера в стране изменилась после первомайских праздников 1993 года, которые окрасились кровью. До 1 мая речь шла о политической борьбе, хотя страсти были накалены до предела. После 1 мая возникло тревожное ощущение, что политические проблемы будут решаться силой.

Во время демонстрации, устроенной оппозицией, на площади Гагарина произошло столкновение с ОМОНом. Безоружная милиция ничего не могла сделать с обезумевшей шпаной. В этом столкновении участвовали заранее подготовленные боевики, которые хотели пролить кровь.

Пострадало около пятисот человек, из них двести с лишним милиционеров. Сотрудник милиции Владимир Толокнеев погиб. На кадрах хроники отчетливо видно, как его убили — задавили грузовиком. Убийцу так и не нашли. Прощаться с милиционером в Дом культуры ГУВД приехал Ельцин.

Хорошо помню, как сильно на меня подействовали события 1 мая. В те месяцы по утрам я иногда встречал Геннадия Андреевича Зюганова. Он еще не ездил на иностранном лимузине со спецсигналом и охраной.

Я ходил на работу и с работы мимо его дома, который построило управление делами ЦК КПСС для бесквартирных функционеров (там же жил и Ельцин), и время от времени навстречу мне появлялся Зюганов.

У меня вообще, можно сказать, был партийный маршрут. Сначала Зюганов, потом здание нашего бывшего райкома, который находился на бывшей улице Готвальда. Теперь это улица ученого Чаянова.

В нашей новой жизни райком, который на самом деле уже не был райкомом, очень многое для меня значил. Сначала райком был даже важнее Зюганова. Зюганова я в лучшем случае видел раз в день, а мимо райкома проходил дважды — по пути на работу и обратно. И, как минимум, два раза в день хорошее настроение мне было обеспечено.

Писатель Виктор Некрасов, выброшенный из страны в советские времена, спасался от ностальгии чтением «Правды».

От ностальгии по низким ценам, от разговоров о том, что прошлая жизнь была не такой уж плохой, от недовольства жены нашим скудным семейным бюджетом меня надежно спасал наш бывший райком. Я знал, что стерплю любые цены, лишь бы никогда вновь меня не вызвали в райком партии.

В моих глазах Зюганов как источник бодрости и оптимизма сильно уступал райкому.

Конечно, как-то спокойнее видеть бывшего члена политбюро месящим грязь вместе с остальными москвичами. Но да ведь членов политбюро бросали на низовку и при советской власти.

Так что еще зимой я почти не замечал хмурого толстяка в куртке и с папкой под мышкой. Я и не заметил, как из бывшего он превратился в действующего.

Не Иван Полозков, не Валентин Купцов, которые больше прав имели новую компартию возглавить, а Геннадий Зюганов верх взял. Полозков зато усами обзавелся. Это обычно в армии уже зрелые люди вдруг отпускают усы — все какое-то развлечение. Купцов, в отличие от Зюганова, уже в прежней жизни до самого верха дошел — секретарь ЦК КПСС, выше только небо — и расслабился, утратил бойцовские качества.

А Зюганов только-только вкусил этой жизни, и тут все отобрали, поэтому из них он один за прежнюю жизнь драться готов. Тем более он моложе, злее, может до конца пойти.

И Зюганов не догматик. Он мог одновременно руководить и коммунистической партией, и антикоммунистическим Фронтом национального спасения.

1 мая я увидел нового Зюганова. Мы столкнулись с ним нос к носу в конце дня на Тверской-Ямской, которая во времена Зюганова была просто улицей Горького.

Я еще не знал о крови, пролившейся на Октябрьской площади, где когда-то учился в школе. На мгновение наши глаза встретились. У него были глаза человека, который через что-то перешагнул.

Зюганов был не один, а с сопровождавшими его лицами. Или, точнее сказать, телами, потому что тела у всех троих были значительнее лиц. Зюганов решительно шел впереди, а сопровождавшие распределились по флангам и отставали на полшага. Боевым строем «свинья» в миниатюре. Полтротуара заняли. Таких мужиков можно увидеть на рынке — налитые салом и горилкой, они курсируют между пивными ларьками, самодовольно спустив ремень с пузца, и не знают, чем им заняться.

Эти трое знали, чем заняться. Они жаждали власти.

Я легко мог себе представить жизнь в России после прихода Зюганова и его крупнотелых мужиков к власти. И я понял, что готов терпеть инфляцию и падение производства на танковых заводах. Я решил для себя, что, если надо еще раз проголосовать за Ельцина, я проголосую…

Вот такое у меня было настроение в 1993 году. Думаю, что не у меня одного, судя по тому, как много людей поддержали Ельцина, когда он осенью распустил съезд народных депутатов.

От президента все ждали действий, а он уехал отдыхать на Валдай. Компанию ему составили его личный тренер по теннису Шамиль Тарпищев, главный охранник генерал Коржаков, официальный биограф Валентин Юмашев. Отпуск Ельцин брал, как всегда, поразительно не вовремя.

В его отсутствие оппозиция почувствовала себя увереннее. По Москве пошли слухи, что у президента не то инсульт, не то инфаркт, что Борис Николаевич тяжело болен, что его здоровье подорвано алкоголем, что у него плохо работает печень и в кортеже обязательно ездит реанимобиль.

Оппозиция приободрилась, полагая, что здоровым Ельцина уже никто не увидит. Такую же ошибку через три года совершит торопливый Александр Лебедь, преждевременно похоронивший Бориса Ельцина.

И тут, как назло, правительство затеяло обмен денег, чтобы изъять из обращения старые советские купюры. Это было необходимо, но правила обмена были настолько нелепые и жесткие, что люди возмутились: срок обмена — две недели, обменять можно не более тридцати пяти тысяч, остальные положить на специальный счет.

Министр финансов Борис Федоров возложил всю вину на главу Центрального банка Виктора Геращенко. Люди стояли в очередях в сберкассы и проклинали тупую власть.

Ельцин распорядился продлить срок обмена и увеличил сумму, которую можно было обменивать, не объясняя происхождение денег. Но уже было поздно. Хасбулатов осудил обмен денег, затеянный Геращенко, и выиграл пропагандистские очки.

Оправившись от шока после провала на референдуме, оппозиция вновь принялась терзать конституцию, пытаясь законным путем лишить Ельцина полномочий.

За несколько лет съезд народных депутатов внес более трехсот поправок в конституцию РСФСР, фактически это была уже новая конституция.

Депутаты готовились провести поздней осенью 1993-го съезд, на котором фактически предполагалось ликвидировать институт президентства, восстановить подчиненность исполнительной власти советам и свернуть реформы. А Ельцин все еще находился в отпуске.

Сергей Юшенков, один из лидеров демократического движения, рассказывал мне, как вместе с двумя другими депутатами — Сергеем Ковалевым и Львом Пономаревым они поехали к Ельцину на Валдай:

— Мы просто чувствовали, что весь положительный импульс апрельского референдума сходит на нет, что оппозиция готовится захватить власть путем внесения поправок в конституцию. А Ельцин ничего не предпринимает… Приехали мы на Валдай. К президенту нас уе пропустили. Но нам помог Коржаков, поговорил с президентом, сказал: приходите завтра.

На следующий день, после тенниса, Ельцин нас принял. Сели в небольшом помещении возле корта, принесли чай, бутерброды. Ельцин сидел, одетый в спортивный костюм, вытирался полотенцем — после душа…

Юшенков, Пономарев и Сергей Адамович Ковалев, к которому в те времена президент очень прислушивался, принялись горячо доказывать Ельцину, что ему следует немедленно прервать отпуск, возвращаться в Москву и брать управление в свои руки:

— И надо что-то противопоставить решениям Верховного Совета, а то зачем было вообще затевать референдум?

Сначала Ельцин прерывал их, спорил, потом стал слушать внимательнее. Через пару дней он вернулся в Москву.

В конце концов Ельцин решился сделать то, к чему его долго призывали. Его помощники говорили мне потом, что они готовили юридически безукоризненный способ распустить съезд народных депутатов, но Ельцин, по своему обыкновению, не захотел ждать. Впрочем, есть и другая точка зрения: он слишком долго ждал. А двоевластие буквально разрушало страну. Никто не работал, все ждали, чем кончится противоборство президента и депутатов.

В последних числах августа 1993-го глава президентской администрации Сергей Филатов сказал в интервью: «Сейчас противостояние зашло уже настолько далеко, что многие действительно начинают думать о личной безопасности».

В президентской команде отнюдь не было единогласия.

В конце марта 1993 года подал в отставку министр юстиции Николай Васильевич Федоров, который потом стал президентом Чувашской Республики. Он написал такое заявление: «Прошу освободить меня от занимаемой должности, поскольку не могу мириться со все более удручающими фактами пренебрежения правом в политике».

Потом Федоров объяснил журналистам:

— Мое решение не было импульсивным и случайным. Оно пришло после того, как мне стало ясно, что Борис Николаевич Ельцин и его окружение решились окончательно сделать крутой поворот в политике от правовых подходов к репрессивным.

Но очень многие Ельцина поддержали. Он стал говорить:

— Я перед выбором: либо реализовать волю народа, выраженную на апрельском референдуме, либо позволить Верховному Совету дестабилизировать обстановку в обществе.

Когда Ельцин побывал в частях Таманской и Кантемировской дивизий, стало ясно, что выбор он сделал.

Во время посещения Отдельной дивизии внутренних войск имени Дзержинского президент сказал, что Гайдар входит в правительство первым вице-премьером.

Полная лояльность президенту главы правительства Виктора Черномырдина — сильной политической фигуры, авторитетной для многих — подкрепила позиции Ельцина. Хасбулатов попытался привлечь Черномырдина на свою сторону, но безуспешно. Однако для полноты картины Ельцину нужен был еще и Гайдар как символ продолжения реформ.

Предполагалось распустить съезд народных депутатов 19 сентября, в воскресенье. Сразу после телеобращения в восемь вечера части дивизии имени Дзержинского должны были взять под контроль Белый дом, где в выходной день нет депутатов.

Соратники поддержали президента — глава правительства Виктор Черномырдин, министр внутренних дел Виктор Ерин, министр обороны Павел Грачев, министр безопасности Николай Голушко, министр иностранных дел Андрей Козырев. Против был только глава президентской администрации Сергей Филатов.

Сергей Филатов вспоминает:

— Борис Николаевич показал мне проект будущего указа номер 1400 о поэтапной конституционной реформе. Я прочитал его и говорю: этого делать нельзя.

Я исходил из того, что, во-первых, страна попадет в неправовое пространство. Если президент может нарушить конституцию, это может сделать всякий. Во-вторых, после ухода Ельцина эти события можно будет интерпретировать как государственный переворот. И в любой момент возбудить уголовное дело.

К тому же ничего не было подготовлено! Не ясно было, как отнесутся к этому регионы, армия. Такой рискованный шаг если делать, то его надо подготовить…

Собрались в узком кругу: президент, премьер-министр, Виктор Ерин, Николай Голушко, Коржаков и начальник Главного управления охраны Михаил Барсуков. Филатов первый попросил слова:

— Можно мне высказаться?

Президент резко отмахнулся:

— Ваше мнение мне известно.

— Я почувствовал, что он накален, просто жуть, — вспоминает Филатов. — Это был единственный случай, когда он не захотел меня выслушать. А если бы не знал, что я собираюсь сказать, то выслушал бы обязательно. Единственное, что удалось тогда сделать, — перенести начало операции с 19 сентября на 21-е, чтобы не было ассоциации с 19 августа…

Ельцин согласился. Дело в том, что Хасбулатов и Руцкой каким-то образом узнали об операции в воскресенье. Элемент внезапности был утерян.

Но 18 сентября на совещании руководителей советов всех уровней Руслан Хасбулатов публично оскорбил президента. Он сказал:

— Если большой дядя говорит, что позволительно выпивать стакан водки, то многие находят, что в этом ничего нет, мол, наш мужик. Но если так, то пусть мужик мужиком и остается и занимается мужицким делом. А наш президент под «этим делом», — председатель Верховного Совета многозначительно щелкнул себя по горлу, — любой указ подпишет.

Слова Хасбулатова превратились в casus belli — формальный повод для объявления войны.

21 сентября 1993 года президент подписал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе». Ельцин распускал съезд народных депутатов и Верховный Совет и назначал на 12 декабря 1993 года выборы в новый представительный орган — Федеральное собрание. Действие конституции в части противоречащей тексту указа «прекращалось».

Запись выступления президента осуществили заранее, но кассету забрали и вернули тележурналистам за два часа до трансляции. В восемь вечера указ передали по телевидению и радио. Правительство поддержало президента, хотя настроение у всех было мрачное, подавленное.

Всем членам правительства назначили личную охрану, в министерских приемных появились омоновцы с автоматами.

Только министр внешнеэкономических связей Сергей Глазьев подал в отставку. Он появился в Белом доме, где Руцкой предложил ему разработать новую экономическую программу.

Хасбулатов и Руцкой ожидали появления указа. Хасбулатов собрал в Белом доме депутатов. Они считали, что теперь Ельцину конец, что народ возмущен президентом и поддерживает Верховный Совет. Руслан Имранович действительно полагал, что он популярен в народе, а Ельцин людям надоел.

23 сентября поздно вечером депутаты объявили президентские полномочия Ельцина прекращенными в соответствии со статьей 121-6 конституции и поручили исполнение обязанностей президента Александру Руцкому. Правомерность такого решения подтвердил большинством голосов Конституционный суд.

В начале первого ночи Хасбулатов открыл внеочередную сессию Верховного Совета и обратился к Руцкому:

— Александр Владимирович, прошу вас занять ваше место.

Руцкой с видимым удовольствием уселся в кресло президента. В третьем часу, после перерыва, проведенного депутатами в буфете, Руцкой огласил первые указы и назначения.

Он назначил Владислава Ачалова — министром обороны, Андрея Дунаева — министром внутренних дел, Виктора Баранникова министром безопасности. Место премьер-министра осталось вакантным. Верховный Совет принял решение ввести смертную казнь для особо опасных преступников.

Но никто не принял эти назначения всерьез. Местные администрации заняли сторону президента, считая, что он сильнее.

В четверг 24 сентября в Москву приехали руководители стран СНГ и единодушно поддержали курс президента России. Борис Ельцин успокоился — реакция в мире была благоприятной. В нем по-прежнему видели гаранта демократии, вынужденного распустить парламент, чтобы провести новые выборы.

Ельцин подписал указ «О социальных гарантиях для народных депутатов Российской Федерации созыва 1990–1995 гг.». Депутатам, которые соглашались подчиниться указу и сложить с себя полномочия, то есть перейти на президентскую сторону, подбирали работу в правительстве.

А что делать с теми, кто не желал покидать Белый дом? В Кремле решили подождать: долго они там не просидят. Пассивная позиция власти была ошибкой. Она привела к кровопролитию в Москве. Помимо депутатов, в эту игру вступили совсем другие люди.

В Белый дом со всей страны стекались люди, почувствовавшие запах пороха и крови. Приднестровские боевики, бывшие афганцы и рижские омоновцы. В Белом доме собралось несколько десятков отставных военных. Заметную роль играл «Союз офицеров» во главе с подполковником Станиславом Тереховым.

Убитый во время первомайской демонстрации омоновец принес лидерам радикальных группировок, исповедующих российский вариант национального социализма, больше политических дивидендов, чем многие месяцы митингов и демонстраций.

Они заявили о себе как о реальной силе, с которой придется считаться. О них заговорила вся страна, их всерьез стали воспринимать президент, правительство, парламент. Им этого было вполне достаточно для первого шага. Они решили, что пришел их час, что они способны повернуть развитие России в нужную им сторону.

Стремление правительства действовать в рамках законности выглядело как беспомощность и создавало у экстремистов ощущение, что они вступили на верный путь. Законы телевидения таковы, что мирные добропорядочные граждане не становятся героями программы новостей. Чем радикальнее политик, тем больше у него шансов увидеть себя на экране.

Кровавое столкновение 1 мая национальные социалисты выиграли: они сделали то, что хотели. Никто из них не был наказан. Они получили поддержку в Верховном Совете и 9 мая вновь прошли по Москве, чувствуя себя большими победителями, чем ветераны Второй мировой войны. А у победителей всегда появляются сторонники, активисты и сочувствующие. Это значило, что майский опыт может быть сочтен достойным повторения.

До этого столкновения российских национальных социалистов с властью противник, которого следовало сокрушить, был неясен, размыт: демократы, агенты влияния, сионисты, кавказцы, спекулянты, торговцы родиной…

Враг внезапно материализовался, когда цепочка омоновцев перегородила Ленинский проспект.

Парадоксальность ситуации состояла в том, что омоновцев били сторонники сильной власти и поклонники военной формы. С большим удовольствием толпа растерзала бы ельцинских министров или руководителей «Демократической России», но под рукой оказались милиционеры в мышиных костюмчиках.

Именно тогда сложилась группа радикально настроенных молодых людей, которые решили, что сила оружия вернее и быстрее приведет их партию к политической победе. Осенью они появились возле Белого дома уже с оружием в руках.

23 сентября в начале десятого вечера восемь вооруженных автоматами боевиков из «Союза офицеров» проникли в здание бывшего штаба Объединенных вооруженных сил СНГ на Ленинградском проспекте. Они обезоружили охрану. Туда отправили отряд ОМОНа, боевики бежали. В перестрелке погибли капитан милиции и женщина, которая случайно подошла к окну.

24 сентября вокруг Белого дома установили более жесткое оцепление: выйти из него можно было. Но назад никого не пускали. Отключили воду, электричество и отопление. Милицейское охранение вокруг Белого дома было без оружия. Да и способна ли была столичная милиция выполнить столь сложное задание?

Настроения в милиции были скорее в пользу противников Ельцина. В те дни ко мне в редакцию пришел молодой офицер милиции, который произнес монолог такого содержания:

— Мэр Лужков ввел в Москве особый режим для иностранцев. Нам полегче будет. Молодец Лужков. Наверное, понял, что все это демократическое правительство во главе с Ельциным недолго протянет: и решил переметнуться к патриотам…

Я не москвич. Но служил здесь в армии. Понравилась профессия замполита. Поступил в Высшее военно-политическое училище. Распределили сюда, в Москву. Отдал армии десять лет и уволился. Решил заняться бизнесом. Думал: буду красиво одеваться, пить ликер «Амаретто», отдыхать на Гавайях. А заработал язву желудка. Все бросил, перебрался на дачу: спорт, бег, снова в форму вошел.

В бизнес не стал возвращаться. Мой долг — стране помочь. В бизнесе сейчас только хапают, воруют у государства.

Ясно, что происходит. Соединенные Штаты ведут войну против России, только тайную, поэтому не все это поняли. Я же по специальности политработник, хорошо разбираюсь в международных отношениях, вообще в политике. Нам замечательные лекции в военном училище читали.

США полностью манипулируют Ельциным. Сначала сыграли на его ненависти к Горбачеву и уговорили в Беловежской пуще страну развалить.

Ельциным вертеть нетрудно. Что вы хотите от человека, страдающего алкоголизмом? «Президент отбыл в двенадцатидневный отпуск». Знаем мы, что это означает. Ни в какой отпуск он бы не ушел, когда в стране такое творится. Запил, вот и весь отпуск. Избрали Ельцина на волне народных симпатий к убогим да обиженным. Народ наш добрый, готов за любого горемыку вступиться.

Страна нищает и разваливается, люди друг в друга стреляют. Вы думаете, это само по себе так получилось? Нет, нас специально подрывают изнутри. Это делает американская агентура. Американцы нам никогда ничего даром не дадут. Это мы, русские, добрые и щедрые, последнюю рубашку с себя снимем. А американцы на такие чувства не способны.

Разве не должно правительство за это ответить? А Ельцина и его команду интересует только одно: как подольше у власти удержаться. Нам чужие планы не годятся. У нас свои ценности. Мы как американцы жить не будем. И слава Богу.

Американцы — это же не нация. Известно, что за народ бежал в свое время в Америку — в основном беглые преступники. Я американцам не завидую. У них нет будущего.

Обратите внимание: если между собой вступают в брак представители интеллигентных профессий, то в третьем поколении они вырождаются — в смысле физической культуры. Голова хорошая, а тело генетически слабое.

Нечто подобное и происходит с американцами. Они вырождаются. Поэтому и хотят заставить русских на них работать. Через какое-то время Америка рухнет.

Наше правительство нужно как можно скорее свергнуть. Новые люди придут.

Нас сейчас в академии знаете чему учат? Действиям офицера милиции при разгоне демонстрации. Для начальства, выходит, самое главное — научить нас разгонять голодных и озлобленных людей. Мы этого делать не станем. Разве это демократическая власть, если она больше всего народа боится?..

Патриарх Алексий II пытался выступить в качестве посредника, но руководители Белого дома не хотели ни разоружаться, ни идти на мировую. Отрезанные от страны, они питались слухами и верили в то, что народ их поддерживает. Им казалось: еще одно усилие — и ненавистный режим рухнет.

3 октября, в воскресенье, совещание у Ельцина: Черномырдин, Филатов, Шумейко, Лобов, Шахрай, Грачев, Ерин, Гайдар. Ситуация представлялась стабильной, никто не предполагал активных действий оппозиции.

Когда министры разъехались по дачам, в столице начался мятеж. Люди Виктора Анпилова перегородили Садовое кольцо, стали строить баррикады. Началась стрельба. Руцкой призвал толпу идти на мэрию — «Там у них гнездо» и захватить Останкино — «Нам нужен эфир!».

А переговоры в Спасо-Даниловом монастыре еще продолжались. Но теперь первый заместитель председателя Верховного Совета Юрий Воронин просто зачитал ультиматум. Сергей Филатов, который участвовал в переговорах от имени президента, ультиматум отверг. Воронин сообщил, что мэрия уже взята и бои идут возле Останкино.

Автобусы с вооруженными людьми под командованием генерала Макашова двинулись в сторону Останкино, чтобы взять телецентр и выйти в эфир. Если бы это удалось, и на телеэкранах по всей стране появился Руцкой в роли нового президента, это могло бы изменить настроения в стране. Люди в большинстве своем предпочитают присоединиться к победителю.

Когда прервалась телепрограмма, Хасбулатов был уверен, что это победа. Он радовался от души:

— Теперь мы выиграли. Мэрия взята. Останкино тоже. Штурм Кремля — дело нескольких часов. Сейчас сюда подходят верные нам войска. Оккупационный режим пал.

Людей, напавших 1 мая на омоновцев, было лишь несколько десятков. Можно предположить, что решительных людей, готовых к организованному применению силы, в Москве всего несколько сот человек. Еще столько же осенью прибыли в столицу, почуяв запах крови. Этого количества оказалось вполне достаточно для того, чтобы терроризировать целую страну.

Они вступили в вооруженную борьбу с властью в полной надежде на успех. Власть казалась слабой, ткни пальцем — развалится.

Стало ясно, что первой жертвой экстремистов станет милиция. Так и произошло в первых числах октября, когда собравшаяся у Белого дома шпана избивала безоружных людей в форме. Борьба с милицией выгодна тем, что не только привлекает внимание, но и в какой-то степени рождает симпатии. Ведь люди с дубинками, как правило, не являются героями общества. Тем более, что наши милиционеры отнюдь не отличаются изысканными манерами.

Пафос подъема, связанный с перестройкой, разрушением коммунистической империи, пробудил большие ожидания даже у тех, кто внутренне сопротивлялся этим переменам. Затем наступило разочарование. А насилие, террор есть следствие разочарования. Скудный выбор политических партий, скомпрометировавший себя Верховный Совет оставили вне формализованной политической жизни немалое число политически активных людей. Они нашли себе место в полулегальных кружках и объединениях. Там подхватывали идеи, которые объясняли все: утопические, квазисоциалистические, национальносоциалистические.

Люди, готовые сражаться с властью с оружием в руках, выплыли из потока антиреформаторского движения. Это движение состояло из карликовых партий национально-социалистической ориентации, которые возникали как грибы после дождя.

Это движение подбирало останки кораблекрушения советской власти. Оно не было единым и разрушалось с такой же скоростью, с какой на краткий миг сплачивалось перед лицом общей опасности.

Среди зачинщиков преобладали молодые люди с определенным складом ума. Они презирали нормальную жизнь нормальных людей. Они подчинялись неосознанному стремлению выбить яркие искры из пресной жизни. У них была природная тяга к оружию и насилию. Им казалось, что преступления их возвышают.

Немецким левым террористам 70-х пришлось ехать в палестинские лагеря, чтобы научиться владеть оружием, обращаться с взрывчаткой, изготовлять поддельные документы, осуществлять громкие акции. Нашим было в этом смысле проще.

Россия полна специалистов по такого рода делам — ветераны афганской войны, уволившиеся из армии офицеры, бывшие милиционеры, тянущиеся к нелегальной среде.

Если уголовные, так называемые заказные убийства совершались столь умело, то это свидетельствовало о том, что и база для профессионального террора тоже есть.

Снять конспиративную квартиру, обзавестись нужными документами, раздобыть деньги — все это не так трудно для умелых людей в современной России. Оружия в стране тоже достаточно. Россия не полицейское государство, но уж если возникало желание совсем уйти из-под контроля, то можно было уехать потренироваться в Приднестровье, в Абхазию, в Осетию, туда, где местная власть находилась в оппозиции к российскому правительству. Осенью 1993 года из этих мест и появились организованные вооруженные отряды.

Ельцин находился в своей загородной резиденции. Позвонил Барсуков, сообщил о захвате мэрии, о том, что мятежники расползаются по городу. Ельцин прилетел из Барвихи на вертолете в начале восьмого вечера. Вертолет остался на Ивановской площади, чтобы в случае неблагоприятного развития событий вывезти президента в безопасное место.

Никто из москвичей не знал, что происходит. Казалось, город погружается в хаос. Все спрашивали друг друга: где же президент и премьер-министр? Почему они молчат?

До сих пор не очень ясно, что именно происходило с Борисом Николаевичем той ночью. Коржаков уверяет, что Ельцин спал. Некоторые говорят, что президент был несколько не в форме, потому что в выходной день успел расслабиться…

Ельцину написали текст для короткого выступления, но он плохо выглядел. Первый помощник Илюшин и пресс-секретарь Костиков отговорили его выступать.

— Этого нельзя делать, — сказал Илюшин. — У вас такое лицо, что москвичи подумают бог весть что…

Между тем вооруженные группы, отправленные из Белого дома, распространились по всему городу. Милиция не смогла противостоять мятежникам. Она словно исчезла с улиц города, оставив его в полное распоряжение вооруженной шпаны. Министр обороны Грачев уверял Ельцина, что войска в Москве, но на улицах они не появились.

Страх мгновенно распространился по городу. В какой-то момент казалось, что все кончено: власть в руках мятежников.

В здании правительства сотрудники аппарата были в ужасе, вспоминает Егор Гайдар. Один буквально кричал:

— Вы же понимаете, что все кончено! В течение часа нас всех перережут!

Положение было очень серьезным.

Мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак рассказывал потом: «Примерно с четырех часов дня 3 октября я уже понимал, что речь идет о жизни и смерти. Я собирал своих сотрудников, и мы обсуждали, что произойдет и что мы должны делать, если власть в Москве перейдет в руки мятежников. Я считал и считаю: надо бороться за свои идеи, а не ждать, когда тебя повесят на первом же перекрестке…»

Потом Ельцина будут подозревать в том, что он нарочно демонстрировал бессилие, чтобы надежнее заманить мятежников в ловушку и получить возможность расстрелять Белый дом.

Но едва ли он был способен в тот момент на такие хитроумные заговоры. Причиной трагических событий стало прежде всего разгильдяйство спецслужб и их неспособность предугадать следующий ход мятежников.

Накануне кровопролития руководство министерства внутренних дел обратилось в оперативный штаб, которым руководил первый вице-премьер Олег Сосковец, с просьбой подкрепить милицию, которая стояла в оцеплении вокруг Белого дома, войсками. Милиция, естественно, разложилась в общении с белодомовцами. Но Сосковец отнесся к этой просьбе равнодушно.

Первый заместитель министра обороны Андрей Кокошин доложил о тревожной ситуации министру обороны Грачеву. Тот тем более не хотел заниматься чужим делом. Тут проявилось извечное противоречие между армией и министерством внутренних дел: никто не хочет таскать каштаны из огня вместо других.

На следующий день, когда начался вооруженный мятеж, Грачев приказал собрать коллегию Минобороны. Но не приехал заместитель министра Борис Громов, за что Грачев его потом возненавидел. Не приехал главком сухопутных войск Владимир Семенов, еще несколько видных генералов. Они не хотели в этом участвовать.

Грачев сам не знал, что ему делать, и фактически не хотел обсуждать ситуацию со своими подчиненными. Заседание коллегии не состоялось. Разговор продолжался минут семь-восемь.

Министр сказал своим заместителям: наше здание плохо охраняется. Давайте разделимся, и каждый возьмет на себя оборону одного подъезда. Все с удовольствием разошлись: не хочет министр говорить, и не надо.

И заместители министра возглавили оборону собственного здания. Первый заместитель министра обороны член-корреспондент Академии наук Андрей Кокошин надел под штатский костюм кобуру со «стечкиным» и вместе со своим порученцем — капитаном 1-го ранга, подводником, пошел проверять подъезды. А здание действительно не было подготовлено к обороне: большие окна, не заложенные мешками с песком.

В распоряжение первого заместителя министра обороны поступили два взвода во главе с молодыми лейтенантами, которые сами не знали, что делать. Нашелся прапорщик, который помнил Устав. Он бодро дбложил, что они охраняют объект особой важности. Поэтому каждого, кто попытается подойти к зданию, надо окликнуть: «Стой! Кто идет?» Затем выстрел в воздух, а потом уже стрелять на поражение.

А вокруг министерства обороны уже и в самом деле появились мрачные личности, может быть приднестровские боевики… Потом батальон спецназа из Теплого Стана, который отправлялся в Останкино, чтобы защитить телецентр, Грачев завернул для обороны собственного здания.

Почему войска вели себя так вяло и так поздно вступили в город?

Ночью в здание министерства обороны приехал глава правительства Черномырдин, затем появился Ельцин. Вместе с ним были начальник Главного управления охраны Михаил Барсуков, главный президентский телохранитель Коржаков со своим заместителем. Причина колебаний Грачева состояла в том, что он до последнего не хотел влезать в это дело. Надеялся, что МВД само справится.

Ельцину пришлось отдать Грачеву письменный приказ подавить мятеж.

Безжалостное государство лучше бессильного? Стрелять или не стрелять — это был тяжкий выбор. В борьбе с террором приходится идти на очень многое: и прежде всего, во имя собственных убеждений изменять собственным убеждениям.

Бессильное государство лучше безжалостного, считают последовательные либералы. Соображения гуманности исключают жестокость. У государства нет цели важнее, чем сохранение жизни человека.

Есть противоположная точка зрения: безжалостное к террористам государство лучше бессильного, неспособного справиться с террором. Ведь обязанность государства состоит в обеспечении безопасности всего общества как целого.

Переговоры с боевиками и выполнение их требований невозможны. Государство не могло позволить им шантажировать себя, дать им возможность подорвать политику реформ. Поэтому государству приходится быть сильным и безжалостным.

Вопрос состоял в том, что понимать под силой государства. Для вставших под команду генерала Макашова боевиков достаточно сильной рукой мог быть только их собственный главарь, готовый на бунт бессмысленный и беспощадный.

На самом деле сильное государство — это правовое государство, принявшее необходимые законы и создавшее службы, способные эти законы исполнять. В осенние дни стало совершенно очевидно, что до этого России еще далеко. Наша милиция была не способна защитить ни нас, ни себя.

Утром 4 октября президент выступил по радио России:

— Я обращаюсь к гражданам России. Вооруженный фашистско-коммунистический мятеж в Москве будет подавлен в самые кратчайшие сроки… В столице России гремят выстрелы и льется кровь. Свезенные со всей страны боевики, подстрекаемые руководством Белого дома, сеют смерть и разрушения… Чтобы восстановить порядок, спокойствие и мир, в Москву входят войска…

По Белому дому было выпущено двенадцать снарядов — десять болванок, два зажигательных. Этого оказалось достаточно для подавления мятежа.

Когда началась стрельба, Руцкой взывал из Белого дома:

— Я умоляю боевых товарищей!. Кто меня слышит! Немедленно на помощь к зданию Верховного Совета! Если слышат меня летчики! Поднимайте боевые машины!

Потом по радиотелефону связался с председателем Конституционного суда Валерием Зорькиным:

— Они бьют из танков, из танков. Танки перестраиваются и выходят на огневые позиции. Валера, звони в посольства… Они не оставят нас здесь в живых. Ты же верующий, е… твою мать…

Те, кто под командованием отставного генерала Макашова захватили мэрию и пытались взять Останкино, были искренне возмущены тем, что в них тоже стали стрелять.

Никто из них не представлял, зачем они, собственно, все это затеяли? У них не было ни программы, ни соображений, что делать потом. То, чего желали коммунисты, никак не могло нравиться сторонникам монархии, и так далее. Непонятно, что их объединило, кроме слепой ненависти и безумной агрессивности.

Евгений Савостьянов рассказывал мне:

— В октябре 1993-го в Москве был вооруженный мятеж. Когда говорят, что войска расстреляли парламент, то я прошу обратить внимание на два обстоятельства. Не погиб ни один депутат парламента и ни один сотрудник аппарата Верховного Совета! А кто же погиб? Случайные прохожие, работники правоохранительных органов, павшие от руки бандитов, и вооруженные бандиты, засевшие в Белом доме и пытавшиеся нападать на объекты в Москве и чуть не устроившие в России гражданскую войну.

В Белый дом стала стекаться братва, бандиты, — вспоминал Савостьянов. — Приехали ребята из Приднестровья, из «Русского национального единства». Когда группа Терехова напала на штаб войск СНГ, это уже был открытый вооруженный мятеж. Тактика мятежников была очевидной — разжигать очаги восстания по всему городу, чтобы в городе начался хаос.

События, которые начались 4 октября, могли привести к гражданской войне. Призывы Руцкого, Хасбулатова и других к армии переходить на сторону съезда народных депутатов могли возыметь силу, поэтому мятеж надо было подавить.

— Почему же министерство безопасности не сумело предотвратить кровопролитие? — спросил я Савостьянова.

— Министерство безопасности не располагало тогда силовыми структурами. Да еще огромную роль сыграла смена эпох. Прежняя агентура КГБ оказалась ненужной, бесполезной. Все в обществе изменилось. А создать новую агентуру — для этого нужно много времени…

После подавления мятежа было задержано 6580 человек, потом их всех быстро выпустили, осталось человек двадцать.

Ходили слухи о том, что на стадионе «Асморал» (бывший «Красная Пресня») ОМОН расстрелял шесть тысяч участников обороны Белого дома. Эти слухи ничем не подтверждаются.

Генеральная прокуратура потом сообщит, что 3–4 октября 1993 года около Белого дома, у здания московской мэрии и в районе телецентра Останкино погибло или впоследствии скончалось от ран 123 человека.

Процесс по делу об участниках событий в октябре 1993-го не состоялся, потому что Государственная Дума объявила амнистию, всех обвиняемых освободили…

7 октября 1993 года в память о погибших Ельцин объявил общенациональный траур. Ельцин подписал указ о Конституционном суде, который, по его словам, «дважды в 1993 году ставил страну на грань гражданской войны» и сыграл «пособническую роль» в событиях 3–4 октября. Ельцин предложил не проводить заседания суда до принятия новой конституции.

11 октября Ельцин улетел в Токио. Это был красноречивый жест. Его государственный визит в Японию откладывался целый год. Теперь Ельцин показывал, что в стране все в порядке и он может спокойно заниматься мировыми делами.

События осени 1993 года стали поворотными в истории современной России. Страна стояла на пороге гражданской войны. Ельцин сделал то, что приветствовали одни и прокляли другие. Он нарушил конституцию, чтобы принять другую. Он решил тяжелый политический кризис силовыми средствами.

До подавления мятежа Борис Николаевич Ельцин был одним из нескольких политиков, которые вели борьбу за власть. После октябрьских событий он стал полноправным хозяином в стране. Отношение к нему мгновенно изменилось. Изменился он сам.

Но он не воспользовался своей победой, чтобы стать диктатором. Он провел всеобщие выборы и получил Государственную Думу, которая его не жаловала. Но после осени 1993 года в стране наступила политическая стабилизация. И до конца ельцинской эпохи уже не было ни мятежей, ни путчей, ни схваток воинствующей оппозиции с органами правопорядка.

Глава пятнадцатая СВОИ И ЧУЖИЕ ПРИ ДВОРЕ ЦАРЯ БОРИСА

12 декабря 1993 года одновременно с избранием депутатов первой Государственной Думы страна проголосовала за новую конституцию, которая в первую очередь изменила положение президента.

Если прежде президент был всего лишь одним из центров власти, и парламент при желании мог сильно ограничить его полномочия и вообще доставить ему массу неприятностей, то теперь он практически не зависел от воли депутатов.

Парламент лишился и возможности участвовать в формировании правительства. По новой конституции президент назначает председателя правительства. От Государственной Думы, конечно, требуется согласие. Но если депутаты трижды отклоняют предложенную президентом кандидатуру, он имеет право своим указом назначить премьер-министра, распустить Думу и объявить новые выборы. Если Дума выразит недоверие правительству, то президент может с ней согласиться и отправить кабинет в отставку, а может, напротив, распустить Думу и назначить новые выборы.

В конституции заложен очень сложный механизм внесения в нее поправок, что практически гарантировало Ельцина от новых атак парламента.

В конституции 1993 года есть масса недостатков, но в то же время, никто не может отрицать, что даже при слабо работающем президенте, который практически весь второй срок проболел, все-таки политическая стабильность в стране сохранялась.

В то же время энергичный, дееспособный президент в 1991–1993 годах находился в состоянии постоянного раздрая с парламентом и собственным вице-президентом. То есть советская конституционная модель работала значительно хуже.

При всей своей безграничной власти диктатором Ельцин не стал и даже не пытался ограничить права и свободы сограждан.

После подавления октябрьского мятежа в октябре 1993 года были запрещены некоторые газеты, поддержавшие мятежников. Это вызвало массовое возмущение, и запрет был снят, хотя в странах с устоявшейся демократией выпуск газет, проповедующих национально-социалистические, экстремистские лозунги, был бы запрещен навсегда.

— А ведь у него была тогда возможность стать диктатором, сокрушить и раздавить всех своих противников, — говорил мне бывший помощник президента Георгий Сатаров. — Он этого не сделал. Не воспользовался обстоятельствами.

Где-то с начала 1994 года Ельцина стали называть царем — кто в шутку, кто всерьез. А Борис Николаевич и в самом деле переменился. Крушение советской власти не отменило марксовой формулы насчет того, что бытие определяет сознание. А бытие стало царским.

Его бывший пресс-секретарь Вячеслав Костиков с сожалением вспоминает: в улыбке, во взгляде Ельцина стало заметно проявляться высокомерие, а «в отношениях с Борисом Николаевичем постепенно исчезал демократизм, доступность, доверительность отношений — то есть те черты, которые так привлекали в работе с ним в прежние годы…»

Теперь в любой поездке президента сопровождали не только несколько врачей и медсестер, но и парикмахер, группа поваров, личные фотографы, персональный телеоператор и человек, занимавшийся его одеждой. Он пересел с «ЗИЛа» на «мерседес», который собрали специально для президента России.

В 1993—1994-м вокруг Ельцина сложилась сплоченная группа — Коржаков и его верный друг и соратник Михаил Барсуков, первый вице-премьер Олег Сосковец, управляющий делами президента Павел Бородин, тренер президента по теннису Шамиль Тарпищев. К ним одно время примыкали министр обороны Грачев и внутренних дел Виктор Ерин. Они постоянно встречались в неформальной обстановке, не только поддерживали друг друга, но и влияли на президента в одном направлении.

Евгений Савостьянов, который стал заместителем руководителя администрации президента, говорил мне:

— Не существует идеальных схем. В каждой есть свои недостатки. Коль скоро вводится институт избираемого монарха, то надо мириться с тем, что появится двор, в нем будет своя камарилья, будут те, кто ближе к монарху, и те, кто дальше. Это неминуемо…

Стать своим при дворе царя Бориса стремились многие, но не всем это удавалось.

Алексей Казанник после октябрьских событий 1993 года стал генеральным прокурором, но продержался недолго. Он не только не подходил для этой работы, но и не смог вписаться в московскую властную систему. Он рассказывал потом в интервью «Новой газете», какой диалог у него состоялся с Коржаковым накануне Нового, 1994 года.

Позвонил Коржаков и сказал:

— На Ленинских горах в Доме приемов будут все высокопоставленные лица. Алексей Иванович, вы должны там тоже быть.

Казанник отказался:

— Извините, Александр Васильевич, я вообще прокурор, а там будут должностные лица исполнительных органов, за которыми я осуществляю функцию надзора. Поэтому я не могу участвовать в этих компаниях.

Коржаков страшно удивился:

— Как вы не можете участвовать? Там будет президент с женой, все будут с семьями.

— Моя жена в Омске живет.

Коржаков сразу воодушевился:

— Я сейчас дам команду, ее привезут.

— Нет-нет, спасибо, потому что я хочу на Новый год улететь в Омск.

И генеральный прокурор отправился отмечать Новый год в родном городе. Он не хотел соблюдать правила игры. Его спрашивали:

— Вы в теннис играете?

— Не играл и играть не собираюсь.

— Ну как же, все играют, а вы не будете играть? Это, Алексей Иванович, как-то странно.

— Что ж делать, я очень странный человек. Надо мои странности уважать…

Нежелание веселиться вместе со всеми и играть в модные игры было, разумеется, не главной причиной отставки Казанника, но тоже сыграло свою роль в отторжении генерального прокурора от власти.

В Кремле сформировалась иерархическая система власти. Скажем, помощники президента, как и в советские времена, обедали в особой столовой. Имело значение, кто с кем сидел за одним столиком.

Избавившись от врагов и заняв в Кремле царское положение, Ельцин стал меньше себя контролировать, расслабился. И это его сильно подвело. В 1994-м с Ельциным произошли две крайне неприятные истории, губительные для его репутации.

30 мая Ельцин улетел в Германию на торжественную церемонию по случаю вывода российских войск. Борис Николаевич перебрал во время обеда с канцлером Гельмутом Колем (а был к тому же жаркий день) и взялся дирижировать оркестром берлинской полиции. Эту сцену показало телевидение всех стран, — позор на весь мир.

В сентябре на обратном пути из Соединенных Штатов, где Ельцин тоже позволил себе лишнее, ему стало плохо в самолете. Сопровождавшие врачи не могли сразу определить, что это — сильный сердечный приступ или микроинсульт?

А в аэропорту в Шенноне его ждал для переговоров премьер-министр Ирландии Альберт Рейнольдс. Повинуясь чувству долга, Ельцин пытался подняться на ноги, но не сумел выйти из самолета. И к ирландцам отправили первого вице-премьера Олега Сосковца. Невозмутимые ирландцы сделали вид, что даже не удивились, но скандал получился грандиозный.

Потом Ельцин как ни в чем не бывало рассказывал журналистам, что он, утомившись, проспал, а охрана не решилась его разбудить, но довольно быстро стала известна реальная подоплека. Тем более, что пристрастие президента к горячительным напиткам ни для кого не оставалось секретом.

За рубежом задавались вопросом: если Ельцин так напивается во время международных визитов, то что же он позволяет себе дома, когда его никто не видит и не контролирует?

Полный разгром октябрьской оппозиции был омрачен результатами выборов в первую Государственную Думу. Ельцин, как и многие в стране, полагал, что на волне обновления абсолютное большинство депутатских мандатов получат демократические партии.

Еще в марте 1993 года, когда съезд народных депутатов пытался отрешить Ельцина от власти, демократические политики образовали оргкомитет партии «Выбор России». Осенью оформился предвыборный блок под тем же названием. «Выбор России» возглавил первый вице-премьер Егор Гайдар. Казалось, что его грядущая победа на выборах позволит ему наконец стать полноправным главой правительства.

Но с демократами дурную шутку сыграла неспособность объединиться. Один из наших политиков рассказывал мне:

— Я сказал Сереже (Шахраю) и Григорию (Явлинскому): ребята, создавайте свои партии для президентских выборов, но сейчас выступим единым блоком…

Московский мэр Юрий Лужков организовал переговоры всех демократических партий в надежде их сплотить. Не получилось. Все пошли на выборы отдельно — Партия российского единства и согласия (ПРЕС) Сергея Шахрая, Российское движение демократических реформ Анатолия Собчака, «Яблоко» Григория Явлинского.

Гайдар предлагал Шахраю первое место в списке «Выбора России». Сергей Михайлович, избалованный разговорами о том, что он один из очевидных фаворитов будущих президентских выборов, ни с кем не захотел объединяться.

Ельцин вначале очень нуждался в Шахрае. В его отсутствие чувствовал себя неуверенно. Шахрай показал свою нужность умением и желанием работать. Ельцин сделал его государственным советником, потом вице-премьером.

Шахрай создал себе Государственное правовое управление, контролировавшее каждый документ, который предстояло подписать президенту. Но в какой-то момент Шахрай решил, что Ельцин долго не удержится и надо вовремя спрыгнуть с подножки. Он стал дистанцироваться от Бориса Николаевича.

— У меня сложный характер, я леплю правду-матку в глаза, это часто не нравится, вызывает раздражение, из-за этого в наших отношениях бывают и взлеты, и падения, — говорит Шахрай в газетном интервью. — Личных контактов между нами никогда не было. Я не навещаю Бориса Николаевича на даче и в городской квартире, не играю с ним в теннис. Словом, президентское окружение — это одно, Шахрай — другое…

Сергей Михайлович верил в свою звезду, но на выборах с трудом преодолел пятипроцентный барьер, а следующие выборы и вовсе проиграл. В президенты он, несмотря на твердое обещание, не баллотировался.

Гайдар убеждал Ельцина прийти на съезд «Выбора России» и поддержать демократическую партию. Тогда демократы стали бы партией власти, это принесло бы им дополнительные голоса. Но Борис Николаевич отказался от этой идеи, чтобы выступить в роли отца нации, не вмешивающегося в парламентскую борьбу.

Правительство, точнее первый вице-премьер Егор Гайдар, наотрез отказалось использовать предвыборный прием, который в последующие годы широко практиковался: включить печатный станок и расплатиться со всеми долгами накануне выборов, чтобы получить поддержку избирателей…

А люди были раздражены тем, что обещанное им не сбылось, и не захотели вновь голосовать за тех, кто не справился со своими обязанностями.

Переход к рыночной экономике не только для России — для всей Восточной Европы оказался связан с появлением новых проблем; к сожалению, сильнодействующие лекарства часто оказывают тяжелое побочное действие.

14 декабря стали известны результаты выборов. «Выбор России» получил возможность сформировать крупнейшую фракцию в 75 человек. Но рассчитывали на полную победу, поэтому возникло ощущение провала демократов.

Неожиданно много голосов получили аграрная партия и коммунисты Зюганова, которые создали третью по значению фракцию. Главной сенсацией выборов стал успех партии Владимира Жириновского, которая прошла в Думу с демагогическими и националистическими лозунгами.

Через несколько лет станет ясно, что Жириновский, как таковой, не представляет особой опасности. Он станет охотно и небескорыстно сотрудничать с Кремлем и Белым домом. Но тогда появление фракции ЛДПР в 59 человек было ошеломительным событием. Успех Жириновского свидетельствовал о том, как широко распространены в обществе антидемократические и националистические идеи.

Потрясенный случившимся, Мстислав Ростропович говорил тогда в газетном интервью:

— Что произошло с народом? Большая часть его голосовала не за то, что человек умеет, а за то, что человек обещает. Вот это самое главное. А тут уже наша Россия-матушка. Потому что мы любим обещания, мы любим сказки… Чем всегда отличалась наша публика на концертах от публики иностранной? Наши приходят в Большой зал консерватории как в сказку. Они в себя вбирают, впитывают божественную красоту музыки. Они верят в то, что это другая жизнь. И, насытившись этой красотой, они опять дома стирают пеленки, моют полы и т. д. На Западе музыку тоже любят. Но там концерт — часть их жизни. Они думают, как лучше пообедать: после концерта или до концерта? В каком ресторане? Это идет от благополучия внешнего, от жизненного уровня…

Итоги выборов в первую Государственную Думу потрясли и Ельцина, и его окружение. Тем более, что Дума сразу преподнесла президенту неприятный сюрприз.

23 февраля депутаты приняли постановление «Об объявлении политической и экономической амнистии». В субботу 26 февраля выпустили участников октябрьских событий.

Хасбулатов, Руцкой, Макашов, Дунаев, бывший депутат Илья Константинов, Виктор Анпилов, Александр Баркашов, Станислав Терехов избежали судебного процесса… Никто не был наказан за пролитую кровь, за хаос, в который погрузилась страна в октябрьские дни.

Генеральный прокурор Алексей Казанник назвал амнистию «позорной страницей в истории отечественного парламентаризма», но велел заключенных отпустить. И сам ушел в отставку.

Президент возмутился, вроде бы хотел вновь арестовать отпущенных по амнистии и приказал министру внутренних дел Виктору Ерину сделать это. Готовился проект жесткого указа. Но Бориса Николаевича, видимо, убедили, что упущенного не вернешь, и все остались на свободе.

Зато Государственная Дума отменила свое решение о создании комиссии по расследованию событий 21 сентября — 4 октября 1993 года. Одно из поворотных событий нашей истории осталось неисследованным и нерасследованным.

1 марта Государственная Дума амнистировала членов ГКЧП. Один из видных демократических политиков сказал мне тогда:

— Президент на месте, и это счастье, потому что его присутствие в Кремле гарантирует нас от появления чернорубашечников на улицах. Надо срочно извлекать уроки. Слава Богу, у демократов есть два года, чтобы подготовиться к президентским выборам.

Некоторым утешением служило полное поражение на выборах радикального фланга. Предсказания о появлении политического терроризма, к счастью, не оправдались. Пар из экстремистского движения вышел в 1993 году — во время первомайской демонстрации в Москве и в ходе октябрьских событий.

Среди радикалов много уличных хулиганов, еще больше мастеров хулиганского слова, но на что-то серьезное у них, похоже, пока пороха не хватает. Уж какое пугающее впечатление производили появившиеся на экранах телевизоров боевики «Русского национального единства», но за телевизионным представлением ничего не последовало. На выборах «Русское национальное единство» оглушительно провалилось.

Радикалы дробились и объединялись, вспыхивали новыми, шумными идеями и исчезали.

Поражение в октябре 1993 года было шоковым для всех этих групп и группок. Наиболее заметные деятели оппозиции отказались от уличных стычек и манифестаций и переориентировались на политическую борьбу в рамках конституции, то есть занялись выборными делами. Тем самым они разошлись с твердыми сторонниками непарламентского пути, которые в настоящие вожди не годились.

Во-первых, эти люди закомплексованы и страдают манией величия.

Председатель исполкома правления либерально-патриотической партии «Возрождение» Валерий Скурлатов, сын заместителя начальника аэропорта Быково по политчасти и бухгалтера аэродромного гаража, возвел свой род к половецкому хану XII века Скурле.

Первый заместитель председателя Русского национального союза, главный редактор газеты «Штурмовик» и журнала «Нация» Константин Касимовский, взяв фамилию матери, вел свой род от Симеона Бекбулатовича, крещеного касимовского хана.

Руководитель московской организации либерально-патриотической партии «Возрождение» Игорь Брумель тоже отыскал знаменитого предка — эльзасского композитора XV века Антонио Брумеля. Он брат Олимпийского чемпиона Валерия Брумеля и самозваного императора Алексея (Олега) Брумеля.

Во-вторых, почти все эти люди помешались на евреях и заняты борьбой если не с всемирным еврейством, то, как минимум, с сионизмом и масонством. Разумные и дельные люди из этого мира исторгаются. Авторство фразы «Всякая национальная культура начинается с антисемитизма» (из книги «Нам нужен Сталин») принадлежит военному обозревателю газеты «Русский националист» Чеславу Млыннику, бывшему командиру рижского ОМОНа. Чеслав Млынник воевал в Абхазии против грузинской армии вместе с чеченским батальоном Шамиля Басаева.

В-третьих, это были люди со своеобразной биографией, которая сузила их жизненный выбор (коллективный портрет составили авторы книги «Политический экстремизм в России», подготовленной Московским антифашистским центром и информационно-экспертной группой «Панорама»).

Политический секретарь Национально-республиканской партии России Николай Павлов, бывший народный депутат РСФСР, сопредседатель Фронта национального спасения, в молодые годы получил четыре года за грабеж. Свою вину отрицал, но пересмотра дела не требовал. На выборах в Думу проиграл сыну зверски убитого священника Александра Меня.

Председатель Всемирного русского правительства Валерий Емельянов был арестован за убийство и расчленение топором своей жены, признан невменяемым. Выйдя из психбольницы, примкнул к «Памяти». А командир Русского национального легиона Андрей Сабор, напротив, до перехода на освобожденную политическую работу руководил изолятором временного содержания в Санкт-Петербурге.

За малым исключением, это были люди крайне скромных интеллектуальных способностей, несамостоятельные, но амбициозные. Вот какую характеристику составили в Народной национальной партии своему лидеру Владимиру Попову: «Хороший организатор и публицист. Истинно русский. С соратниками по партии поддерживает дружеские отношения. Беспощаден к врагам России». Пародия? Нет, свое придумать не в силах.

Отсутствие серьезных лидеров привело экстремистские организации в упадок. Точнее говоря, они утеряли привлекательность даже для своих немногочисленных фанатов.

Но это вовсе не означало, что все эти фашистские, полуфашистские, радикально-националистические группы скоро исчезнут. Напротив, они могут либо обрести умелого лидера, который придаст им вес в стране, либо заняться политическим террором. Пока что они слишком ничтожны, чтобы повести за собой людей. Но тех, кто думает примерно так же, как и они, предостаточно.

Осенью 1994 года председатель Государственного комитета по делам печати Борис Миронов громогласно заявил: «Если русский национализм — это фашизм, тогда я — фашист». Он был освобожден от должности. Но ведь когда этот человек в ранге министра говорил нечто подобное, то, вероятно, рассчитывал, что его поддержат?..

После подавления октябрьского мятежа, как когда-то после провала августовского путча 1991 года, удалось сразу заметно продвинуться вперед, потому что радикально изменилась атмосфера в обществе.

Ельцин подписал указы, которые прежде блокировались Верховным Советом: «О Государственном гербе», «О Государственном гимне», «О Государственном флаге». Московский мэр Лужков предложил вынести Ленина из Мавзолея. Даже был подготовлен проект указа. Но Ельцин его не подписал.

И глава правительства Виктор Черномырдин подписал очень важные документы, среди них подготовленное Борисом Федоровым постановление о либерализации цен на хлеб и зерно. Это привело к тому, что страна смогла жить без импорта зерна. Но президент и правительство могли бы активнее приняться за исправление дел в экономике, добиваться финансовой стабилизации.

Гайдар пытался убедить в этом президента, подтолкнуть его к активным действиям. А он все откладывал на потом: «Было ощущение, что президент смертельно устал от постоянного напряжения, от тяжести, лежащей на плечах, потерял значительную часть энергии, стал медленнее ухватывать главную мысль, стержень любого разговора…»

Не все согласны с такой оценкой. В 1994 году Ельцин был еще в хорошей форме.

Я спрашивал бывшего помощника президента Георгия Сатарова:

— Добравшись до вершины пирамиды власти, Борис Николаевич чувствовал в себе желание и силы еще что-то сделать? Или уже все сделано и ему скучно стало?

— Это тоже зависело от времени и от самочувствия. В начале 1994-го, когда я стал помощником, он был очень «заряженный»; была принята новая конституция, прошли выборы, хотя далеко не так удачно, как ему хотелось, и у него было ощущение, что жизнь начинается с чистого листа. Новая конституция, настоящий парламент, а не этот съезд — это его вдохновляло. Он поэтому более или менее безболезненно перенес удар, связанный с политической амнистией начала 1994 года. Ему хотелось начать новую главу жизни. Тогда он был заряжен на работу…

Результаты выборов были для Ельцина неприятнейшим сюрпризом. Он рассчитывал на другое и был готов к активным действиям в случае победы демократических сил. Неудачу на выборах, по мнению Гайдара, он воспринял как сигнал к отступлению, политическому маневру, частичной смене ориентиров.

16 января 1994 года Гайдар подал в отставку с поста первого вице-премьера, заявив: «Я не могу быть одновременно и в правительстве, и в оппозиции к нему…»

Бывший пресс-секретарь президента Костиков полагает, что была некая договоренность между Гайдаром и Ельциным. Егор Тимурович уходит в отставку, переходит в оппозицию, набирает очки и, может быть, через какое-то время сменяет на посту премьер-министра Виктора Черномырдина, который, как казалось, долго не продержится.

Похоже, президент как-то психологически нуждался в Гайдаре. Через два с половиной месяца после отставки Егора Тимуровича на заседании президентского совета Ельцин обратился к нему:

— Может быть, надо возвращаться?

Но Гайдар не спешил принять это предложение, а после начала чеченской войны занял резко критическую позицию в отношении президента, и возвращение в Белый дом стало невозможным.

В какой-то момент возникло ощущение, что из правительства ушли реформаторы и остался один только неутомимый Анатолий Чубайс.

Курс правительства Черномырдина постоянно колебался, был двойственным. Вместо жесткого соблюдения единых правил игры, соблюдения налогового и таможенного кодекса постоянно делались исключения, выносились решения о льготах. Так формировался коррумпированный капитализм.

Одни министры старались выдать побольше кредитов, дотаций, бюджетных ассигнований на поддержку различных программ. Другие пытались сократить государственные расходы. За одним столом сидели твердые сторонники государственного регулирования и последовательные либералы.

Борис Федоров вообще считает, что тогда и завершились реальные реформы, а после этого на западные деньги непрерывно покупалась отсрочка от кризиса, который должен был произойти и в конце концов случился — в августе 1998 года.

«Когда сложилось новое российское руководство в 1991 году, — вспоминал Геннадий Бурбулис, — окружение Ельцина составляли интеллектуалы-книжники, которые сумели существенно сократить время освоения президентом некоторых идей и ценностей… Но им не удалось сохранить влияния на Ельцина, атмосферу, подпитывавшую его в трудные моменты.

Затем Ельцин стал приближать к себе так называемых силовых министров. Отсюда предпочтение прямолинейных, упрощенных ответов на сложные вопросы. Мол, мальчики не знают жизни, начитались книжек, соблазнили Ельцина своими наивными мечтаниями. А вот мы, реалисты, сейчас порядок наведем.

Словом, страна качается из стороны в сторону в зависимости от того, какое идейное настроение Борису Николаевичу на данный момент ближе».

В этой формуле Ельцину отводится пассивная роль. Это не совсем так. Он конечно же, как и каждый из нас, находился под влиянием своего окружения. Но окружение он подбирал сам. И менял его, когда менялись задачи, стоящие перед ним.

Отношения в команде Ельцина всегда были очень сложными, потому что он окружал себя разными людьми.

Виктор Иваненко, который был первым и единственным председателем КГБ РСФСР, рассказывал мне:

— В команде Ельцина с самого начала процветал фаворитизм. С одним из фаворитов — Бурбулисом — у меня были хорошие отношения. А с другим — Коржаковым — они сразу же не сложились. Коржаков стал мне навязывать своего человека в заместители. Хороший парень, но самая его высокая должность — начальник отделения КГБ по обслуживанию аэропорта Домодедово. Если бы я его сразу назначил заместителем председателя КГБ России, меня бы все засмеяли. Я отказал Коржакову и нажил себе недоброжелателя.

Сначала мне было определено время. Раз в неделю я делал доклад. Потом встречи стали реже, пробиться к президенту — даже с информацией по острым вопросам — стало трудно.

— Разве его не интересовало то, что вы рассказывали?

— Интересовало, но он, очевидно, мне не доверял. Когда он переставал доверять человеку, то просто не хотел его видеть. В письменном виде он принимал доклады. Но деликатные вещи на бумаге не изложишь…

В 1993–1994 годах аппарат Ельцина полностью сформировался.

Он состоял из службы помощников президента, Службы безопасности во главе с Коржаковым, собственно администрации и управления делами президента. Все эти службы подчинялись непосредственно Борису Николаевичу.

А первый помощник Виктор Илюшин фактически был выше Филатова, потому что президент каждое утро начинал встречей с Илюшиным, а руководителя администрации призывал к себе по мере необходимости. В восемь утра Илюшин уже был на работе. Когда появлялся президент, к нему сразу же приходил Илюшин, предупрежденный дежурным, и они беседовали минут пять — десять. Первый помощник докладывал расписание работы президента на день и график приема посетителей. Ельцин высказывал замечания и давал задания.

В приемной Илюшина ожидали остальные помощники, которым он передавал поручения президента.

Виктор Илюшин работал в Свердловском обкоме, в аппарате Ельцина — в ЦК и МГК КПСС. После того как Ельцина убрали из Московского горкома, Илюшина перевели в ЦК КПСС и на полгода отправили в Афганистан, в группу партийных советников, которую возглавлял Виктор Поляничко. Потом Илюшин вернулся к Ельцину в Верховный Совет России и возглавил его секретариат.

Никто не мог попасть к Ельцину, минуя Илюшина, за исключением тех, у кого был аппарат прямой связи с президентом (у него есть пульт, когда кто-то звонит, раздается звуковой сигнал, загорается лампочка), но и в таких случаях президент говорит Илюшину, кого ждет. Все остальные желающие попасть на прием к президенту должны были доказать Илюшину, что они достойны беседы.

Документы на стол президенту клал начальник канцелярии Валерий Семенченко, который был помощником еще первого секретаря Свердловского обкома КПСС. От него зависело, какие бумаги и в каком порядке окажутся на столе президента.

Но Илюшин знал о каждом документе. О телефонных звонках президенту первому помощнику докладывали дежурные в приемной. Илюшин мастерски пресекал попытки других людей в окружении Ельцина оттеснить его. Он не мог состязаться только с Коржаковым, у которого были особые, личные отношения с президентом.

Сам Виктор Илюшин рассказывал: «Я почти всегда рядом с ним, но никогда не был с ним в таких дружеских отношениях, каких быстро умудрялись достигать многие из его окружения. Не знаю, возможно, это результат соблюдения с моей стороны дистанции, но и Б.Н. Ельцин никогда, по моему мнению, не сокращал ее. А быть может, это и к лучшему, и оттого мы работаем вместе так долго и без заметных внешне изменений в отношениях».

Спокойный и педантичный Илюшин оттеснил на второй план Льва Суханова, который в трудные годы был самым близким к Ельцину человеком.

Суханову поручили заниматься отношениями с партиями, общественными движениями и депутатским корпусом. Но это было не его дело. Постепенно Суханова отодвинули от большой политики, оставили без дела, а потом и вовсе отправили на пенсию. Причем Ельцин не нашел времени его принять и попрощаться. Суханов рано умер — первым из окружения Ельцина.

Команда помощников в 1993–1996 годах была очень сильной. Колоритный Вячеслав Костиков стал пресс-секретарем. Его заявления в критические месяцы 1993 года играли заметную роль в политике, хотя потом его убрали из администрации и заменили телевизионным журналистом Сергеем Медведевым, который вел себя строго в рамках инструкций.

Карьерный дипломат Дмитрий Рюриков стал помощником по международным делам. Высокий и внушительный, он хорошо смотрелся рядом с президентом. Он готовил зарубежные поездки президента, его встречи с иностранными гостями. Рюриков проработал довольно долго, потом стал жертвой запутанной интриги, связанной с российско-белорусскими отношениями, — его убрали из администрации.

Очень заметным в группе помощников стал Юрий Батурин, который занимался сначала юридическими вопросами, а затем стал помощником по вопросам национальной безопасности, то есть занимался армией и специальными службами. Его сильно не любили в армии и на Лубянке, но он был чрезвычайно полезен президенту.

Политическими вопросами занимался Георгий Сатаров, юридическими — Михаил Краснов. Помощником по экономическим делам стал Александр Лившиц, который, занимая разные должности, переходя из Кремля в Белый дом и обратно, даже пережил на государственной службе самого Бориса Ельцина.

Первоначально президентская администрация исполняла чисто административно-канцелярские функции. Первым ее возглавил земляк и воспитанник Ельцина Юрий Петров. Он в 1985 году сменил Бориса Николаевича на посту первого секретаря Свердловского обкома КПСС.

Его назначение неприятно удивило демократов, потому что Петров считался человеком с реакционными взглядами. Ему понравилась знаменитая статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», которую сочли антиперестроечным манифестом, и велел областной газете ее перепечатать. Горбачев отправил его от греха подальше послом на Кубу.

Юрий Петров в разгар противостояния Ельцина и Верховного Совета был против референдума о доверии президенту и высказался на сей счет публично:

— Нужно искать компромисс… Я бы не рекомендовал президенту референдум.

Журналисты удивились:

— Как же так? Ведь вы один из тех, кто входит в ближайшее окружение президента?

— Я себя к этому окружению советчиков не отношу, — отгородился Петров. — У меня другая позиция.

Президент тоже это заметил. В январе 1993 года Ельцин вежливо поинтересовался у Петрова, чем бы он теперь хотел заняться. Администрацию президента возглавил Сергей Филатов. Ельцин знал его по работе в Верховном Совете. Но этот выбор демонстрировал еще и желание президента приблизить к себе демократически мыслящих политиков.

Пригласив Филатова на дачу в Барвиху, Борис Николаевич сказал:

— Сергей Александрович, для вас главная задача — кадровая. Укрепить надежными, профессиональными кадрами аппарат администрации и правительства.

Хотя после этого аппарат правительства Ельцин передал в ведение премьер-министра, вывел из-под контроля администрации президента. На этом настоял Виктор Черномырдин.

В руках Филатова президентская администрация превратилась в работающий орган, который занимался проведением политики президента в жизнь, следил за исполнением принятых им решений и снабжал его разносторонней информацией о положении в стране.

Администрация президента — это центральный государственный аппарат. Он готовит для высшего политического руководства стратегически важные решения. Аппарат играет важнейшую роль и в реализации этих решений. Без нормальной работы государственного аппарата нет и государства.

Численность администрации президента составляла тогда 1410 человек. Часть располагалась в Кремле, рядом с президентом, остальные на Старой площади, в комплексе зданий ЦК КПСС, что стало поводом для множества шуток и нелестных сравнений.

Профессор Вадим Печенев в советские времена работал в аппарате ЦК КПСС и даже был помощником генерального секретаря Черненко. В новые времена его как видного специалиста по этно-политическим отношениям пригласили в администрацию президента России. Он вновь приступил к работе в знакомом здании на Старой площади и имел возможность сравнить два аппарата. Вадим Печенев рассказывал мне:

— Я десять лет проработал на Старой площади в ЦК, потом в 1994-м вернулся — уже в администрацию президента. Мне бросилось в глаза, что этот аппарат меньше был готов к выполнению задач, которые перед ним ставились, чем аппарат ЦК.

Президентская команда была перегружена огромным количеством дилетантов. Пришло много аналитиков. Они писали умные книги, но их нужно было переводить на язык политики, а на это они не годились. Они не способны были готовить решения президентского уровня — просто не понимали, как это делать. Я и понадобился как профессионал.

— Условия жизни работников администрации президента сильно изменились в сравнении с временами ЦК КПСС?

— Осталось примерно то же самое, чуть-чуть хуже. Работники ЦК, начиная с определенного уровня, в те годы были избавлены от дефицита продуктов. Теперь этой проблемы нет. Медицинское обслуживание, отдых — то же самое. Работники президентской администрации имеют определенные преимущества перед другими сотрудниками государственного аппарата. Главное впечатление состояло в том, что иногда было непонятно, где и когда принимаются стратегически важные решения. Мы привлекали аналитиков, специалистов, которые могут разрабатывать решения, но как их реализовывать? Исчезли прежние рычаги управления. На местах не было аппарата, который бы исполнял указания центра. Каждый новый руководитель администрации пытался по-своему решить эту проблему. Как это ни странно, но демократы типа Филатова пытались создать мини-ЦК КПСС, не имея КПСС…

Печенев считает, что Ельцин даже не имел представления о том, что такое его аппарат. Президент ориентировался на мнение узкого круга людей, хотя тогда очень активно работал. Кроме, разумеется, тех периодов, когда как бы «исчезал» по неизвестным причинам…

Я спрашивал Евгения Савостьянова, который несколько лет проработал заместителем главы президентской администрации: а была ли объективная необходимость в создании администрации президента? Или это действительно — второй ЦК КПСС, без которого Ельцин по привычке не мог обойтись?

— Все определяется конституционными полномочиями президента. Во Франции и в США есть администрация президента.

В принципе это не более чем рабочий орган президента по выполнению его конституционных полномочий. По конституции на президента возложено множество полномочий. Не может же он сесть и сам писать указы, готовить материалы, вести аналитическую работу. Возникла администрация, чтобы помогать президенту. Правда, сегодня существует дублирование функций правительства. Зачем, скажем, в администрации управление по внешней политике, если есть министерство иностранных дел?

У нас запутанная административная система: есть правительство, есть аппарат правительства, есть министерства. Нет другой страны, где помимо главы правительства есть еще и изрядное количество вице-премьеров, под которыми министры. Получается, что министр — не самостоятельная фигура, а мальчик, над которым нужен еще присматривающий дядька. А над вице есть свой куратор — первый вице-премьер.

Словом, российская бюрократия позаботилась о создании большого числа сытных рабочих мест для себя.

В то же время ничто не может заменить администрацию, когда речь идет об исполнении президентом его функций. Например, только президент наделен правом помилования. Этим занимается его администрация.

Это было время, когда администрация еще не подменяла больного президента и не пыталась управлять страной от его имени, а всего лишь ему помогала.

— Я готовил его командировку в Казань в 1994 году, — вспоминает Вадим Печенев. — Это была годовщина подписания до-. говора между Москвой и Казанью, который в тот момент стабилизировал отношения между федеральным центром и Татарией. Я присутствовал на всех встречах, в том числе в узком кругу в казанском Кремле. Борис Николаевич был очень работоспособным человеком и хорошо себя поставил…

— При мне Борис Николаевич приезжал точно — чаще всего в 8.45, — рассказывал Сергей Филатов. — Как мне объяснили помощники, он вообще привык работать подолгу. Засиживался допоздна. И они вроде решили его уговорить работать до пяти, до шести вечера, не переутомляться, потому что переутомление накапливается. Лучше дома почитать какие-то бумаги. Поэтому он уезжал из Кремля в шесть вечера, в пять, иногда и после обеда. Причин мне не сообщали. Может, не было работы по плану, может, забирал бумаги с собой.

Я тоже иногда позволял себе взять бумаги и уехать домой, потому что в кабинете телефоны надоедают, работать невозможно. По субботам я приезжал, пока начальники управлений не взмолились: раз начальник приезжает, приходят и подчиненные, хотя иногда нечего делать. Ну, и я стал в субботу дома работать, бумаги мне привозили чемоданами…

Филатов жаловался на то, что бывали периоды, когда встречи с президентом надолго откладывались. А намечено что-то важное, время поджимает, откладывать нельзя. Можно, конечно, написать записку и отослать, но записка — это не живой разговор.

«Это иногда очень сильно мучило. То вдруг уехал, то заболел, то объявляет, что едет в Сочи, то в «Русь». Это, конечно, создавало большие неудобства. Мне можно было по рангу моему и в его резиденцию «Русь», и в Сочи съездить, поговорить, раз надо, но я воспитан иначе. Если человек уехал отдыхать, я не позволю себе без крайней необходимости его беспокоить».

Ельцин почти всегда был очень корректен. Но если вдруг приходил в ярость, то сопротивляться ему было бесполезно. Однажды, получив какую-то информацию, он решил снять новосибирского губернатора Виталия Муху и иркутского Юрия Ножикова. Филатов позвонил в Государственно-правовое управление администрации, попросил подготовить указ. Юристы возразили:

— Сергей Александрович, не можем. Юридически не имеем права отстранить губернатора.

Филатов объяснил это президенту. Он ничего не желал слышать:

— Где указ?

Филатов еще раз объяснил, что ничего не получается. Губернаторы завтра обратятся в суд, и их восстановят.

Ельцин сквозь зубы цедит:

— Где указ?

Филатов свое — администрация не имеет права подготовить такой указ.

А Ельцин уже на взводе:

— Где указ? Чтобы через пятнадцать минут он лежал у меня на столе.

И, получив текст, Ельцин немедленно его подписал.

А через несколько дней все губернаторы съехались в Москву и бросились защищать Ножикова и Муху. Президент сидел слушал, потом говорит:

— Я своему аппарату всыплю за то, что мне подсунули такие бумаги…

— И мы брали на себя ошибки, которые он делал, — говорил мне Филатов. — По каждому поводу заявлять: это не я виноват и кивать на президента — неэтично. Авторитет первого лица нельзя подрывать по мелочам. Ситуация с губернаторами понятна — разве он сам это придумал? Или не любил Ножикова и Муху? Он хорошо к ним относился. Значит, кто-то накрутил его, дал неверную информацию. Это часто происходило. Я же был свидетелем — еще в первые дни своей работы, — как его охрана (Коржаков и Барсуков) подсовывали ему такую информацию: кто что сказал. К этому человек всегда чувствителен. А Ельцин особенно. Иногда он из-за этого срывался. Мне тоже несколько раз звонил по поводу некоторых лиц. Я понял, что кто-то довольно успешно и активно ему нашептывает, возбуждая самые низменные инстинкты. Ну, это было испокон веку…

Александр Коржаков оставил о себе странное впечатление. Вокруг него ходит множество легенд, и сам он не прочь подпустить тумана. И превратился в какую-то демоническую фигуру.

У Андрея Козырева эти оценки вызывают улыбку: «Ну какой Коржаков — демоническая фигура. Любят у нас придумывать демонических фигур. Он просто был близким к президенту человеком. Вот и у меня начальник охраны был замечательный человек. У нас с ним тоже сохранялись самые дружеские отношения. Понимаете, такова система: начальник охраны оказывается ближе, чем жена. В условиях, когда тебя повсюду, всегда сопровождает охрана, через охрану ты узнаешь очень много вещей».

Коржакову действительно были приданы или навязаны несвойственные ему функции. Поэтому его деятельность стали оценивать таким образом. Оценивать надо, как он обеспечивал безопасность, считает Козырев.

Владимир Бабичев, в прошлом крупный партийный работник, стал при Черномырдине руководителем аппарата правительства. Он рассказывал журналистам:

— Как может не ощущаться влияние Коржакова, если так называемая служба по подслушиванию подчиняется ему непосредственно?

— Вы хотите сказать, что правительственные телефоны прослушиваются?

— По-моему, всех подслушивают, даже премьера…

«В 1993 году у меня было крупное столкновение с советником президента по спорту господином Тарпищевым», — рассказывал Бабичев.

Пользуясь близостью к президенту, Тарпищев попытался в обход всех согласований создать акционерное общество. Бабичев был категорически против. Но тут неожиданно позвонил Коржаков и таким начальственным тоном спросил: почему до сих пор не подписан устав этого предприятия? Бабичев тогда только пришел в правительство и еще не знал, кто такой Коржаков. Поэтому задал естественный вопрос:

— Кто вы?

— Начальник охраны президента.

— Ах, вы начальник охраны, так вот и охраняйте, и не в свои дела не лезьте.

После этого Бабичеву тут же отключили телефоны, в том числе и правительственную связь… Конечно, телефоны потом пришлось включить, но дерзость не была забыта.

Коржаков позволял себе и к Черномырдину обращаться на «ты». Генерал увлекся, перешел некую грань и стал вреден для президента.

В конце 1994 года «Известия» опубликовали письмо Коржакова Черномырдину. Начальник президентской охраны жаловался на то, что министр экономики Александр Шохин принимает неверные решения в нефтяной сфере: хочет отменить институт спецэкспортеров и обеспечить равный доступ компаний к нефтепроводам. Шохин пытался сделать то, что было совершенно необходимо: уничтожал почву, порождавшую коррупцию. Естественно, это наносило ущерб влиятельным силам.

Письмо Коржакова было написано в ультимативном тоне: «Считаем целесообразным предложить Вам поручить Первому Заместителю Председателя Правительства О. Сосковцу, в рамках его полномочий по курированию ТЭК, создание комиссии для проведения экспертной оценки всех вышеприведенных распоряжений с точки зрения соответствия национальной стратегии в области нефтяной политики и укрепления экономики страны».

Черномырдин был, наверное, глубоко оскорблен таким тоном и позаботился о том, чтобы письмо было предано гласности, иначе оно бы никогда не попало в газету. А это была попытка сохранить контроль над распределением экспорта нефти. Сосковец жаловался своему другу Коржакову. Они решили повлиять на премьера и промахнулись. Не от большого ума сочинили такое письмо…

Близость к президенту открывала невероятные возможности. Шамиль Тарпищев создал Национальный фонд спорта. По его просьбе президент в ноябре 1993 года подписал указ о предоставлении фонду спорта фантастических льгот: Фонд получил право беспошлинного ввоза в страну табачных изделий и алкогольных напитков. В результате 95 процентов импорта табака и алкоголя пришлось на долю Национального фонда спорта.

Маскировалось это заботой о спорте и спортсменах. В реальности эти льготы наносили огромный ущерб экономике страны, стали питательной почвой для коррупции и преступности. За право пользоваться льготами убили немало людей. Зато очень многие высшие чиновники поправили свое материальное положение. Бороться с их интересами рисковали немногие. Первый вице-премьер Анатолий Чубайс заявил: «Если у Национального фонда спорта не отберут льготы, я уйду из правительства». И Чубайс добился своего. Так то Чубайс…

С одной стороны, в какой-то момент Коржаков стал одним из влиятельнейших людей в стране. Он давал советы главе правительства. Служба безопасности президента под его руководством обрела невиданную власть. С другой стороны, глядя на Коржакова, никогда не подумаешь, что он способен проводить самостоятельную политику.

— Не нужно его недооценивать! — говорит бывший помощник президента Георгий Сатаров. — У него, конечно, внешность человека не одаренного интеллектом. Но это не совсем правильно. Понятно, что его образование, социальная траектория не позволили ему стать человеком высококультурным, но от природы он одарен…

Александр Коржаков, которого изгнали из КГБ за верность Ельцину, заботился о Борисе Николаевиче, как о самом близком человеке на земле. Не мог Ельцин не ценить этого. Первоначально Коржаков держался очень скромно, но потом вошел во вкус власти, особенно кадровых решений, и, благодаря близости к президенту, стал одним из самых влиятельных людей в Кремле.

Тем, кто рисковал идти на конфликт с Коржаковым, приходилось плохо.

Сергей Филатов вспоминает:

— У меня сняли охрану, заменили машину. Это обычные номенклатурные штучки, которые предвещают расставание. В «Российской газете» была публикация под названием «Покровитель», там фигурировали только еврейские фамилии, чтобы показать, что я покровитель евреев, которые на самом деле являются чуть ли не разведывательной группой Израиля…

Филатов советовался с опытным Илюшиным:

— Что делать, Виктор Васильевич?

Первый помощник президента сказал:

— Ну, если это так далеко зашло, вам лучше уйти. Они от вас не отстанут. Будут продолжать вас третировать, и дело может плохо кончиться.

Сергей Филатов написал заявление об уходе, но несколько видных политиков просили его не уходить, и он положил заявление в стол…

— А какие у них были к вам претензии? — спросил я Филатова.

— Во-первых, они презирали демократов, поэтому плели интриги против Чубайса и против Гайдара, которого ненавидели лютой ненавистью. Демократия — это ведь закон, а они не хотели жить по закону. Во-вторых, в администрации президента они все хотели взять под контроль, на все посты расставить своих людей в качестве заместителей. Я этого, естественно, не позволял.

Я понимал, что глаз нужен, согласился, чтобы они в кадрах работали, но все брать под контроль — это я считал неправильным. И третья причина состояла в том, что Службе безопасности не хватило помещений. Они пытались реорганизовать администрацию так, чтобы освободить себе помещения. Именно поэтому от Бориса Николаевича три раза поступало распоряжение реорганизовать администрацию, всякий раз с целью сократить аппарат.

Коржакову был нужен дом на Варварке. Мы освободили это помещение, и они устроили там свою аналитическую службу, поставили компьютерную систему, все банки взяли под контроль. А остальное у них не получилось, вот они и злились…

Центр влияния все больше переходил к Коржакову. Люди понимали, где сила и откуда исходит опасность. К нему стали приходить, советоваться. Он стал вмешиваться в дела теле- и радиокомпаний, финансовых и общественных групп, представителей президента, контрольного управления.

Они стали приставать ко мне, — говорит Филатов, — скажем, фольте такого-то, потому что он был замечен в Соединенных Штатах на встрече с тем-то. Я объясняю: мало ли с кем мы все встречаемся? Тогда меня первого надо уволить — я со всеми встречаюсь. Пару раз я как-то искренне отнесся к этим сигналам, а потом написал ему записку: уважаемый Александр Васильевич, чтобы по этой причине увольнять людей, нужно располагать убедительными фактами. И я прошу их представлять. Потому что разорять структуру администрации президента нельзя. Но на отдыхе в Сочи Ельцин подписал указ о Службе безопасности, который давал Коржакову огромные полномочия. По закону он таких никогда бы не получил…

Не один Филатов, многие стали жаловаться на интриги и подковерную борьбу в Кремле. Сотрудники администрации были уверены, что Служба безопасности их подслушивает. Если надо было обсудить что-то важное, писали друг другу записки.

Самой знаменитой была история, когда Служба безопасности президента ополчилась на московского мэра Юрия Лужкова и главу банковской группы «Мост», владельца телекомпании НТВ Владимира Гусинского. И в декабре 1994 года у здания московской мэрии на Новом Арбате оперативники Коржакова с автоматами в руках положили в снег сотрудников банковской группы «Мост». НТВ засняло эту сцену и показало, возник скандал.

Оправдываясь, Служба безопасности президента и Главное управление охраны сообщили прессе о том, что 2 декабря «подразделение Службы безопасности Президента РФ совместно с органами МВД России провело проверку сигнала по факту появления на трассе, входящей в зону оперативной ответственности федеральных органов государственной охраны, неизвестных вооруженных лиц, находящихся в автомобильном кортеже».

Появление этого сообщения вызвало у журналистов веселый смех, потому что министерство внутренних дел заявило о еврей непричастности, а днем раньше Служба безопасности президента подготовила другой документ — о том, что проводилась операция в рамках расследования «связи руководителей «Мост-банка» с коррумпированными работниками органов государственной власти правительства Москвы и ряда силовых структур».

Эта история стоила должности начальнику Московского управления Федеральной службы контрразведки. Он отправил свою спецгруппу проверить сообщение о том, что неизвестные вооруженные люди орудуют возле здания мэрии. Коржаков и Барсуков обиделись, и Ельцин тут же подписал указ об увольнении Савостьянова.

Это был первый случай, когда на Лужкова ополчились в Кремле. В 1999-м атака на мэра будет посильнее.

После этой истории президент всех выслушал и сказал:

— Все. Закончить. Не трогать Лужкова.

«Я, — вспоминает Филатов, — в этот момент посмотрел на Коржакова. Он сидел пунцовый, как свекла, злые глазенки такие были. Но из этого можно было сделать вывод, что все это не так просто, кто-то по собственной инициативе действовал. Не без участия президента это было. Я не могу утверждать, что по его инициативе, но не без участия — это точно.

Не может окружение позволить себе какие-то резкие высказывания и шаги, особенно в отношении таких людей, как мэр Москвы. Ну, кто позволит себе делать такие вещи, когда президент постоянно все контролирует, обо всем знает, из всех источников получает полнейшую информацию. Неужели он не знал, что Коржаков сделал в мэрии? Когда положили ребят в грязь… Конечно знал».

Бывший пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков тоже вспоминает, что в начале 1994 года президент стал после обеда уезжать домой, мало с кем встречался, отказывался от бесед, ломал график.

Я спрашивал Сергея Филатова:

— Когда вы приходили к Борису Николаевичу с делами, ему было интересно всем этим заниматься? Или он раздраженно кривился: устал, надоело?

— По-разному было. Иногда ему было интересно, и разговор шел деловой. Иногда он просто слушал, кивал. Иногда что-то себе записывал. Решить все вопросы не всегда удавалось. Он рукой махнет: отложите, потом. По каким причинам — не знаю. Всякий раз не спросишь. Иногда спрашивал: «Почему, Борис Николаевич?» Когда речь идет об очень важных делах. «Я не готов, надо подумать, оставьте — я почитаю», — отвечал он.

Или махнет рукой: решайте сами. «Борис Николаевич, вот обращение. Нужно помочь». — «Решайте сами». — «Ну а вы как?» — «Решайте сами».

На настроение влияло состояние здоровья. А он вообще очень подвержен простудным заболеваниям. Сидим, вдруг начинает себе в нос капать. Вообще, высокие рослые люди тяжелее переносят болезнь, чем те, кто поменьше ростом…

Заняв новое место в политической структуре страны, Борис Николаевич отстранился от привычных хозяйственно-экономических дел. Он передал все правительству, чтобы не ассоциироваться с его трудностями и неудачами. Но, похоже, скучал по привычному делу.

Вячеслав Костиков: «Приходя к нему в кабинет, я нередко заставал его за пустым столом в глубокой и грустной задумчивости. Он точно бы скучал по своей прежней роли «директора всея Руси». И было впечатление, что Ельцин растерялся перед масштабом деяний, которые сам определил для себя в конституции».

Уловив упаднические настроения президента, многие решили, что его эра заканчивается. Осенью 1994-го отставленный от дел Геннадий Бурбулис вдруг сказал: «Надо избавить общество от неопределенности и помочь президенту России достойно завершить свое президентство».

Все торопились похоронить Ельцина как политика.

1994 год, который мог стать началом нового этапа строительства России, закончился на трагической ноте. Попытка навести конституционный порядок в Чечне быстро привела к кровопролитной войне. Но почему вдруг такой опытный политик, как Борис Ельцин, ввязался в чеченскую войну?

Сергей Филатов говорил мне:

— Я так понимаю, что противостояние с оппозицией было закончено, конституцию новую приняли, Государственную Думу избрали, все государственные структуры заняли свое место. И можно было приступать к проблеме Чечни, которая существовала давно…

Может быть, дело в другом. Успех Жириновского и Зюганова на выборах в первую Государственную Думу убедил Ельцина и его окружение в том, что все общество жаждет жесткой державной политики и надо пустить в ход силу.