Гамиани, или Две ночи сладострастия

Глава 2

Не думайте, что я ищу у вас жалости или сочувствия. Это совсем не так. Просто иногда очень хочется остановить первого встречного и рассказать ему обо всем, что послужило причиной моей извращенности. Это моя тайна, но хранить ее невыносимо трудно. Она меня тяготит, она рвется наружу, и появляется почти непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь, облегчить душу, взвалить на своего конфидента хотя бы часть этого тяжкого бремени. Но решиться на это очень трудно. Ведь тайна, доверенная даже самому близкому человеку, фактически перестает быть тайной. Но сегодня, когда вам удалось проникнуть к самым ее истокам, нет смысла скрывать от вас ничего. Вы можете меня осуждать или оправдывать — это ваше право. Но приговор ваш, как бы суров он ни был, для меня — ничто. Господь — единственный мой судья, и перед ним одним я буду держать ответ…

Воспоминания переносят меня к далеким годам моего детства. Детство! Для многих это самая счастливая пора жизни. Я же и сейчас, несмотря на то, что меня отделяет от него почти три десятилетия, срок, достаточный для того, чтобы сгладить самые страшные воспоминания, не могу говорить о нем без ужаса и не могу забыть…

Я родилась во Флоренции в богатой дворянской семье. С первых дней своей жизни была окружена заботой и любовью своих родителей. Но судьбе было угодно, чтобы на седьмом году я вдруг лишилась всех благ. Мои бедные родители умерли, и я была взята на воспитание родственницей моей матери, одинокой женщиной лет тридцати пяти. Я помню тот день, когда в осиротевший дом вошла мрачная женщина в черном, и холодно сказала:

— С этого дня ты будешь жить у меня. Называй меня «тетя». А теперь быстро собери вещи, через полчаса мы уезжаем. Поторопись, я не люблю опозданий. Можешь идти.

В доме тети меня ждала суровая жизнь. Маленькая комнатка, где единственным украшением было деревянное распятие. Жесткая постель. Молитва перед сном, молитва после сна, молитва перед обедом. Ежедневные визиты молодого священника падре Антонио, человека с жестоким выражением лица, холодными глазами и грубыми властными манерами. Исповеди превращались для меня в настоящую пытку, так нагло и бесстыдно он выпытывал у меня мои незамысловатые девичьи секреты.

Да, это было совсем не похоже на детство. Ни игр, ни развлечений. Я не знала, что такое смех, песни. Я была совсем одинока. У меня был только Бог, и я, молясь, делилась с ним своими горестями. Это несколько утешало меня, но после молитвы я горько плакала.

Так продолжалось несколько лет. Дни тянулись медленно и безрадостно. Однажды, когда мне было уже пятнадцать лет, тетя вдруг позвала меня к себе. Это было рано утром. Она еще лежала в постели.

— Подойди ко мне, — ласково сказала она. Мне еще никогда не приходилось видеть ее настроенной так доброжелательно. Жестом она приказала мне сесть у ее изголовья, потом вдруг притянула мою голову к себе на грудь, обняла меня и начала целовать, все крепче и крепче прижимая к себе. Пораженная, я поспешила высвободиться из ее объятий и убежала к себе. С этого дня каждое утро мне приходилось являться в спальню тети, ложиться с ней рядом и терпеть ее ласки, которые становились все более страстными.

— Как ты стала хороша, — говорила она мне, — какое у тебя горячее тело! — И она смеялась, обнимая меня, извивалась, запрокидывала голову, шептала бессвязные слова и снова смеялась. Тогда я, конечно, не догадывалась об истинных причинах ее привязанности ко мне, проснувшейся после стольких лет отчуждения, но чувствовала, что за всем этим что-то кроется, и ласки тетушки не радовали меня. Я уходила от нее встревоженная…

Как-то, после длительной беседы с падре Антонио, она позвала меня. Когда я вошла, падре внимательно осмотрел меня с головы до ног, удовлетворенно кивнул тете и внушительным голосом заговорил:

— Вы стали уже совсем взрослой, дочь моя. Пора уже подумать о вашем будущем. У меня нет никаких сомнений в том, что вы посвятите свою жизнь служению Господу, но я хотел бы предупредить вас об опасностях, которые ожидают человека на этом пути. Дьявольские козни подстерегают душу на каждом шагу. Только вам покажется, что вы ушли от соблазна, как дьявол уже смущает вашу душу следующим соблазном, еще более сильно захватывающим разум твой и тело. И устоять перед ним невыносимо трудно. Дьявол живет среди нас, дьявол живет внутри нас, и, чтобы изгнать его, не всегда достаточно молитвы и крестного знамения. И если вы грешны перед Господом, только страданием вы можете искупить свою вину перед ним, только страдание поможет вам очиститься. Если ваша вера истинна, то приготовьтесь к очищению, умертвите плоть свою, и Господь не оставит вас своей милостью. Приготовьтесь принять крестную муку и молите Господа, чтобы он дал вам силы и мужества все вынести. Сегодня вечером вам предстоит первое испытание. А сейчас идите с миром, дочь моя. Я буду молиться за вас, и Господь вас не оставит.

Подавленная и растерянная вернулась я к себе. Что меня ждет? Я попыталась молиться, но недобрые предчувствия уже полностью овладели моим сознанием. Все-таки я попросила у Господа поддержать меня в трудную минуту. Постепенно я успокоилась и продолжала думать о предстоящем испытании уже больше с любопытством, нежели с ужасом. Я вспомнила, что как-то тетка мельком говорила мне о каких-то истязаниях во искупление своих грехов, но говорила, скорее, как о чем-то приятном, чем страшном и мучительном. Теперь я уже с нетерпением ждала часа своего испытания, любопытство мучило меня, и мне казалось, что время идет невыносимо медленно.

Вскоре после того, как часы пробили полночь, дверь в мою спальню отворилась, и на пороге появилась тетя. Она приказала мне подняться и следовать за ней. Мы пришли в ванную комнату, где тетя сама раздела меня и омыла мое тело. После этого она подала мне черный балахон. Одев его на голое тело, я почувствовала какое-то необъяснимое волнение, душевный трепет и пришла в себя, лишь услышав приказ тетки идти. Тетя была одета точно так же, как и я. Длинная черная одежда зловещими складками скрывала очертания ее тела. Молча мы вышли из дома и сели в ожидавшую нас карету. Опять внезапно подступивший страх затуманил мое сознание, и я даже не заметила, когда мы остановились, и сколько времени продолжалось наше путешествие.

Дверь кареты распахнулась, и две сильные руки почти выхватили меня из кареты и поставили на землю. Я очутилась лицом к лицу с монахом, но рассмотреть его я никак не могла. Ночь была темная, а голова его была покрыта капюшоном. Тот же монах помог выйти из кареты и тетке. К тому времени мои глаза уже привыкли к темноте, и я смогла разглядеть, где мы находимся. Нельзя сказать, чтобы это место мне очень понравилось. Приземистый, лишенный всяких украшений каменный дом, похожий на конюшню или амбар, был окружен высокой каменной стеной. Окна дома были плотно закрыты тяжелыми ставнями. «Да, невеселое местечко!» — подумала я. Монах, сказав несколько слов кучеру, пригласил нас следовать за ним, и через несколько секунд мы уже стояли перед массивной дубовой дверью.

И вот я стою посреди обширной залы. Единственная свеча скудно освещала стены, задрапированные плотной черной тканью. Свеча горела неровно и тускло, и казалось, что толпа зловещих теней плотной стеной сомкнулась вокруг меня. В глубине залы возвышалась простая кафедра, на которой вдруг появился монах, лицо которого показалось мне очень знакомым. «На колени!» — шепнула мне тетя и, видя, что я не последовала ее совету, грубо толкнула меня. Ноги мои подкосились, и я тяжело опустилась на толстый ковер, устилавший всю залу.

Едва мои колени коснулись пола, как с кафедры раздался суровый голос монаха: «Готова ли ты к искуплению грехов, дочь моя?» Потребовалось снова энергичное вмешательство тетки, прежде чем я смогла прошептать свое «да». «Молись, дочь моя, и пусть Господь услышит твою молитву», — торжественно произнес монах и, не дожидаясь, пока я начну молитву, сам забормотал «Патер ностер». Я машинально повторяла за ним слова молитвы, не вникая в их божественный смысл.

Когда молитва была окончена, монах спустился с кафедры и медленно подошел ко мне. Только сейчас я узнала в нем падре Антонио. Увидев перед собой знакомое лицо, я почувствовала большое облегчение, и страх почти покинул меня. Тем временем святой отец уверенным и быстрым движением сорвал с меня мое одеяние, и я увидела, как его глаза загорелись алчным огнем при виде моего обнаженного тела. Когда он прикоснулся к моему плечу, я заметила, что его рука дрожит. И хотя мне было стыдно моей наготы, я с гордостью отметила про себя, что произвела сильное впечатление на падре.

Между тем рука святого отца скользила по моему телу, пока не остановилась у моих сомкнутых бедер. С силой раздвинув их, монах тут же погрузил свой палец в место, которого еще не касалась рука мужчины. Приятная дрожь охватила меня, и я даже не в силах была сопротивляться столь грубому посягательству на мою честь.

— Вижу, вижу, — торжествующе закричат падре, — дьявол… я вижу его…

Я не очень испугалась. Как-то мне удалось украдкой прочесть «Декамерон», и я уже знала, что изгнание дьявола — занятие, отнюдь не лишенное приятности. Однако через несколько минут мне пришлось убедиться в том, что я слишком оптимистически судила об этом, не предполагая даже, что существует много способов изгонять дьявола.

— Чур, чур меня, — между тем бормотал монах, истово крестясь.

Мне это показалось забавным, и я с интересом следила за взрослым мужчиной, который, будто заведенный, часто дергая рукой, осенял себя крестным знамением.

— Дьявол! — вдруг зарычал падре. — Он должен пострадать!

Внезапная резкая боль вырвала из моей груди душераздирающий крик. Святой отец с лицом, искаженным от ярости, снова замахнулся хлыстом. Я не стала ждать второго удара и с проворством кошки отпрыгнула в сторону, но через мгновение хлыст вновь оказался занесенным надо мной.

— Пощадите! — взмолилась я, но монах, не обращая внимания на мои крики и слезы, снова ударил меня. Обезумев от боли, я вскочила на ноги и отбежала в сторону.

— Умоляю вас, пощадите! Я не вынесу этого! Лучше убейте меня… Сжальтесь! — закричала я, видя, что падре снова приближается ко мне.

От новых истязаний меня спасло вмешательство тетки.

— Негодная! — воскликнула она с возмущением. — Смотри! Какая кисейная барышня! — с этими словами она сорвала с себя капюшон, легла на спину и, раздвинув ноги, подняла их вверх. Падре Антонио обрушил на нее град ударов. Хлыст, со свистом рассекая воздух, покрывал тело моей тетушки кровавыми рубцами, она только грубо стонала да выкрикивала временами: «Сильнее… ах… еще сильнее!»

Это отвратительное зрелище против ожидания привело меня в исступление, меня охватило неудержимое желание занять место своей тети. Я была теперь готова вынести все что угодно.

— Теперь я! — пронзительно закричала я. Мгновенно тетя поднялась с ковра, подбежала ко мне и стала осыпать меня нежными поцелуями. Монах тем временем связал мне руки за спиной и закрыл глаза плотной повязкой…

Первый удар я перенесла довольно спокойно, но вскоре боль довела меня буквально до безумия. Я стонала, кричала, каталась по ковру. Но мой мучитель, не зная ни жалости, ни усталости, продолжал методично покрывать мое тело тяжелыми ударами. Но, как это ни странно, чем сильнее он бил меня, тем менее чувствительным становилось мое тело к ударам хлыста. Через несколько минут я и вовсе перестала чувствовать что-либо и лежала в полном оцепенении. Теперь, когда боль покинула мое тело, я сквозь резкие звуки ударов хлыста стала слышать чьи-то голоса. Очевидно, в зале появилось довольно-таки много народу. Я слышала восторженные восклицания, крики, ликующий смех. Среди этих голосов выделялся голос моей тетки, я узнала его. Точно так же стонала и кричала она в те минуты, когда играла со мной по утрам в своей постели. Ее голос царил над всеми голосами, в нем слышалась животная страсть, похотливое желание…

Позднее я поняла, что зрелище моей пытки, этой кровавой сатурналии было нужно ей и ее друзьям, чтобы возбудиться, разбудить в себе жажду наслаждений. Каждый мой стон, каждый вздох, вид моей окровавленной наготы вызывал у них бурный приступ сладострастия.

Наконец уставший палач прекратил истязать меня. Отбросив в сторону орудие пытки, он развязал мне руки и снял повязку с моих глаз. Я была совершенно измучена и разбита. Мне казалось, что от смерти меня отделяет лишь одно мгновение. Но постепенно я снова стала обретать способность чувствовать. Сладкая истома овладела моим телом и, соединившись с адской болью, заставила трепетать мое избитое тело. Странное, неведомое доселе желание охватило меня. И, независимо от своей воли, я вдруг начала бесстыдно двигать своими внезапно ожившими и окрепшими бедрами, будто это движение могло утолить ненасытное желание.

Вдруг я почувствовала, что чьи-то руки обхватили меня, чье-то тело навалилось на меня сверху и что-то горячее, живое скользнуло по моим бедрам. Всем своим существом я устремилась навстречу ему, угадав, что именно напряженный, налитый животворными соками член мужчины принесет мне удовлетворение, утолит мою жажду…

И в ту же минуту этот член, твердый и уверенный, вонзился между моих бедер. Мне показалось, что меня пронзили насквозь. Я вскрикнула, но резкая боль тотчас же утихла, и я ощутила, что моему противнику удалось до конца вогнать свое орудие в мое трепещущее тело. Мне хотелось только одного, чтобы это ощущение длилось вечно. Мои окровавленные бедра обхватили бедра монаха, и мы оба, почувствовав, что ему не удастся воткнуть это грозное оружие еще глубже, сцепились в яростной схватке. Я настолько разошлась, что ни в чем не уступала своему многоопытному сопернику. Крепкое трение, которое монах производил с необыкновенным проворством, распалило меня. Я исступленно двигала навстречу ему бедрами, помогая глубже проникнуть в мой трепетный источник наслаждения.

Вскоре его член стал мне казаться раскаленным железным стержнем, и я впала в блаженный восторг.

И тут же густая и горячая жидкость огненной лавой влилась в меня, с молниеносной быстротой проникая в мой мозг и щекоча под сердцем… Ох! Это было апогеем испытываемого мною блаженства. Я пыталась продлить это извержение, поощряя его своими яростными телодвижениями, не давая вулкану угаснуть. Сдавленный крик вырвался из моей груди, и я стремительно низверглась в бездонную пропасть сладострастия…

— О, какая божественная картина! Вы вселяете дьявола в наши члены! — не выдержав, прервала графиню Фанни. Глаза ее горели желанием, она вся дрожала.

— Потерпите немного, дитя мое, — продолжала свой рассказ Гамиани. — Это еще не все. Испытываемое мной наслаждение очень скоро сменилось острой болью. Не успела я еще прийти в себя после первого в моей жизни любовного состязания, как мне суждено было выдержать стремительный и яростный натиск еще одного монаха. Потом еще одного… Их там было более двадцати, и каждый из них делал свое дело не менее искусно, чем первый. И если второму я еще могла отвечать на его ласки со всем пылом неискушенной и искренней души, то последние имели дело уже с безжизненным, измученным телом. Никогда в жизни я еще не была так близка к смерти, как в эти минуты.

…Очнулась я среди бела дня в своей постели. Все тело ныло, к горлу подступала тошнота. Увидев, что я открыла глаза, тетушка, сидевшая у моего изголовья, облегченно вздохнула и улыбнулась мне.

— Ну, как? — участливо спросила она.

Я не в силах была отвечать ей. События прошедшей ночи потрясли меня. Если бы не тупая боль, пронизывающая все тело, если бы не страшные следы истязаний и насилия, кровавыми стигмами испещрявшие мою кожу, все, что произошло ночью, показалось бы мне отвратительным сном. Никогда еще я не чувствовала такой ненависти к тетке. Перед глазами стояли похотливые лица монахов, картины разврата, разгула плоти. Но как ни странно, воспоминания об этих часах, когда двадцать озверевших мужчин надругались над моим телом, вызвали у меня нестерпимое желание снова оказаться в объятиях сильного мужчины. Я ненавидела себя за это, но инстинкт самки оказался сильнее голоса разума, стремления к чистоте, к возвышенной любви. Я поняла всю глубину своего падения, поняла, что с этого дня и до конца своей жизни буду откликаться лишь на призыв голоса своей плоти, что теперь сексуальное начало будет лежать в основе всех моих поступков. Мне стало страшно и до слез обидно за себя, но жажда наслаждений, пробудившаяся в моей душе, становилась все сильнее и сильнее. Мое воображение заполнили картины изощренных вакханалий. То, что было ночью, казалось мне уже детской забавой, невинной шуткой, но отталкивало меня своей бессмысленной жестокостью.

Через несколько дней я уже совершенно оправилась от пережитого. Надо было решать, что же делать дальше. Оставаться снова в обществе блудливых монахов мне казалось далеко не заманчивой перспективой. Эротические видения, посещавшие теперь меня и ночью и днем, толкали меня на путь разврата. Я вспомнила было о Боге, о существовании которого в эти дни совсем забыла. Я молила и просила у Бога снисхождения к своей грешной душе, но Бог молчал. Требования тетки снова посетить монашескую обитель становились между тем все настойчивее. И я понимала, что наступит день, когда ссылки на нездоровье перестанут быть убедительными, и мне придется уступить настояниям тетушки, тем более что и я сама не прочь была развлечься с монахами, которые уже не казались мне такими гнусными, как прежде. Однако вера в Бога укрепила во мне стремление уйти от соблазнов, попытаться заглушить зов плоти.

Однажды в доме снова появился падре Антонио. Он обедал с нами, а после обеда довольно долго беседовал с теткой. Со мной он почти не обмолвился ни словом. Когда он ушел, тетка, чуть не дрожа от радостного возбуждения и предвкушая грядущие наслаждения, объявила мне о том, что сегодня вечером нас ждут падре и его монахи. Возбуждение тетки передалось сначала и мне, но горячая молитва помогла мне перебороть проснувшиеся желания.

Через час я незаметно выскользнула из дома и решительно направилась в женский монастырь, находившийся неподалеку от города, где мы жили. Мне пришлось идти более часа, прежде чем я достигла ворот монастыря. В пути я несколько раз совсем уже было хотела изменить свое решение и вернуться назад, однако нашла в себе силы оставаться последовательной до конца. Один Господь знает, каких трудов мне это стоило.

Мать настоятельница встретила меня довольно радушно. Задав мне несколько обычных вопросов о том, кто я такая и что побудило меня постричься, она предложила мне пройти в трапезную, где я могла бы поужинать, а заодно и познакомиться с другими послушницами, моими будущими подругами. Я охотно приняла ее предложение, тем более что очень устала и проголодалась. Пока мы шли в трапезную, мать настоятельница расспрашивала меня о моей жизни, но, несмотря на то, что я чувствовала к ней большое расположение, я решила ничего не говорить ей об истинных причинах, побудивших меня перебраться под защиту Господа.

Шум и смех, доносившиеся из открытых дверей трапезной, мгновенно стихли, как только мы с настоятельницей появились на пороге. Все взоры были устремлены на меня. Я тоже заметила, что монахини в большинстве своем были очень молоды и красивы, причем ни одно лицо не поразило меня благочестивой кротостью и смирением, которые я ожидала увидеть. Все девушки, наоборот, выглядели очень здоровыми и жизнерадостными. Мне это понравилось, так как я не любила святош.

Мать настоятельница коротко благословила пищу и представила меня моим новым подругам.

— С сегодняшнего дня эта девушка будет жить с вами. Надеюсь, что вы будете дружны. Гамиани, дитя мое, — обратилась она ко мне, — присаживайтесь к столу!

Назавтра после продолжительной церемонии я постриглась в монахини и взяла себе имя сестры Иоанны. Так начался новый этап моей жизни, о котором я, быть может, еще расскажу вам немного позднее. Я поняла, почему именно я решила посвятить свою жизнь служению Господу. Сейчас эта фраза наверняка покажется вам смешной, но тогда мне было не до смеха…

Графиня замолчала. Видно было, что она до сих пор еще тяжело переживает трагические дни своей ранней юности. Мы с Фанни с участием смотрели на эту великолепную женщину, чья печальная история так взволновала нас. Тут я заметил, что прекрасные глаза Гамиани наполнились слезами, и вдруг она, надменная и циничная, горько разрыдалась. Фанни и я попытались успокоить ее, но наши участливые ласки, казалось, расстроили ее еще больше. Я не мог себе даже представить, что такая развратная женщина, как графиня, способна так искренне плакать — и о чем, о своем прошлом!

Наконец она успокоилась и, ласково взглянув на Фанни, сказала:

— Теперь ваша очередь, детка! Надеюсь, вы поделитесь с нами своими впечатлениями о том, как вы впервые узнали радость чувства. Нам было бы очень интересно это услышать.

— Нет, нет! — горячо возразила Фанни. — Я не могу, не хочу…

— Ваша застенчивость здесь совершенно неуместна. Вы не находите этого, дорогая? — язвительно заметил я.

Графиня укоризненно посмотрела на меня и обратилась к Фанни:

— Не мучьте нас, ради Бога! Не заставляйте долго себя упрашивать!

Фанни пробормотала что-то о том, что после рассказа графини ее история покажется нам слишком незначительной, неинтересной.

— Что вы, Фанни, — прервала ее графиня, — я уверена в том, что ваш рассказ принесет нам немало хороших минут. Не правда ли, Альсид?

Я поддержал графиню, и Фанни, сильно волнуясь, начала. Сначала голос ее прерывался, она с трудом подбирала нужные слова, но постепенно увлеклась, переборола свое смущение, и речь ее зазвучала уверенно и просто. Я с интересом слушал искренний и взволнованный рассказ девушки.