Глава 46, короткая, потому что в ней есть только Гарав, Мэлет — и…

Там не было ничего.

На ада, ни рая. Ни туннеля из света. Ни моста Бифрост. Ни боли, ни света. Ни тьмы, ни страха, ни ожидания нового воплощения — ни–че–го.

Только бескрайняя и безликая бездна, в которой неслась постепенно гаснущая искорка Пашкиного сознания. Впрочем, и это не было страшно или больно — уже хорошо.

Может быть, Ангмар не лгал тогда — и посмертие людей — просто–напросто слияние с Эру? И сейчас сознание погаснет совсем и… что?

Но и любопытства не было. Не было любопытства у него — сотканного из любопытства, неспособного от него отрешиться даже перед лицом гибели, как уже было не раз доказано. И это, пожалуй, напугало бы Пашку…

…но и страха не было.

И, когда он совсем уже готов был кануть в окружающую бездну, из ниоткуда — и отовсюду — зазвучал девичий голос…

— Усни, там... далеко над нами буки

Сплели узор из веток светлых,

Как мы сплетаем наши руки.

И соловьев влюбленных трели

Свивает песня менестреля,

С дрожащим голосом свирели.

О Мелет!

Усни, мой плащ тебя согреет.

Чисты хранящих сон твой лица.

И в звездном свете серебрится

Пыль кружевная водопадов.

Цветы осыпают пыльцу

На чуть золотые косы.

Я звезды тебе принесу

В предутренних чистых росах.

О Мелет!

Смеется ручей,

Весна пролетит.

Не догонишь,

Я песню сыграю тебе.

Ты в танце венок уронишь. [132]

…Гарав открыл глаза.

Было утро.

В высокое окно с двойным стрельчатым разрезом, разделённое тонкой колонной в виде раскинувшего ветви дерева, лилось солнце, залетал тёплый ветерок и заглядывала зелёная листва.

Пела какая–то птица — звонко и монотонно.

Белый — даже, казалось, светящийся — навес над широкой постелью, в которой лежал под тонким покрывалом Гарав, поддерживали тоже сделанные в виде древесных стволов, только деревянных, балясины.

На краю кровати сидела и трогала струну арфы — снова и снова — Мэлет. И золотые локоны полускрывали её лицо, падая на гриф.

Это была не птица — звучала струна её арфы.

— Мэлет? — Гарав привстал на локтях.

Эльфийка подняла глаза.

— Мэлет, — повторил мальчишка.

— Ты жив, — губы Мэлет тронула улыбка.

— Я умирал? — удивился Гарав. И — вспомнил сразу всё. Откинулся в постель и закрыл локтем глаза. Потом — осторожно подсунул свободную руку под себя. Пальцы нащупали не шрам — участок нежной молодой кожи. Но сомнений не оставалось — именно сюда вошла стрела.

— Ты почти умер, — Мэлет поставила арфу на пол и положила руки на плечи человеческого мальчика. Гарав напрягся, дёрнулся даже… но потом расслабился. Фиалковые глаза были совсем близко, и в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь.

— Где я? — одними губами спросил он. Мэлет улыбнулась, и Гарав ощутил её чистое, тёплое дыхание:

— Карнингул. Имладрис. Раздол. Называй, как хочешь — это мой дом и дом моего отца.

— Глорфиндэйл вылечил меня? — напряжённо спросил Гарав и чуть повернул голову, пытаясь увидеть всю остальную комнату. Он хорошо помнил ставшие бешеными глаза могучего эльфа и свой страх — уффф… Нет, никого не было больше в округлой маленькой зале. Только из–за дверного проёма — ничем не прикрытого — слышалась отдалённая музыка. — Я… слышал твой голос. Там… Я давно здесь?

— Уже две недели, — эльфийка тронула волосы Гарава. Он нахмурился:

— Кто победил на бродах?

— Мы, — улыбнулась Мэлет. — Войско вернулось с победой. Укрепления ангмарцев в Рудауре разрушены, и твой рыцарь просил передать, что тебя ждёт награда, едва он вернётся. Они устраиваются лагерем в Пригорье.

— В Пригорье — это хорошо, — Гарав вспомнил Ганнель… и Тазар. — Мэлет, я…

— Я всё знаю, я видела твой путь в эти месяцы, — ласково сказала эльфийка. — Ты глупый, человек… Закрой глаза и поспи ещё. А потом тебе можно будет вставать. Закрывай глаза. Закрывай…

И Гарав закрыл глаза.

* * *

Туман пришёл вечером, когда они сидели в беседке и смотрели на золотую листву. Казалось, Раздол опустел — Гарав не видел ни одного эльфа, только временами слышал голоса и музыку. А завтра ему предстояло отправляться в Пригорье, и этот вечер в беседке был последним.

— Туман, — сказала Мэлет, вставая. — Я принесу плащи и вина… — она пошла к выходу из беседки и, оглянувшись, сказала, прежде чем ступить на укутанную туманом дорожку: — У меня будет сын. Я знаю.

И ушла.

Гарав негромко рассмеялся, раскинул руки по перилам, помотал головой. Пробормотал:

— Когда иссякают запасы вина, мешают забыться цена и вина, становится в тягость любая война… и все идет на… — а потом стал напевать вспомнившееся и переведённое ещё в Зимре:

— Не грусти, безумный полководец,

Мы проиграем эту войну,

Уцелеет только мальчик–знаменосец,

Чтобы Бог простил ему одному

Нашу общую вину.

И будет нам счастье и чаша покоя,

Рассветные бденья над вечной рекою,

Целительный сон, и надежные стены,

И мир неизменный.

Не трудись, не порти новой карты

Планами беспочвенных побед,

Растеряв всех нас в боевом азарте,

Ты идешь упрямо на тот свет,

Невзирая на запрет.

Идущий за призраком вечной надежды

Взыскует служение в белых одеждах,

Открытие врат потайными ключами,

Предел без печали.

Мы сдадимся ангелам без боя:

Лучше в небо, чем такая жизнь,

Знаменосца не возьмем с собою,

Ибо жизнью он не дорожит —

Знаменосец должен жить.

Уходим бесшумно под пологом ночи,

Мальчишка проснется и смерти захочет,

Оставшись один, разуверится в Боге

В начале дороги… [133]

Туман заполнил беседку. Гарав вздохнул. Да, всё началось с тумана… или приснилось, что началось с тумана? Он написал руну — «Райдо»… вот такую…

Гарав написал её в тумане и улыбнулся.

Она исчезла не сразу.

Загрузка...