Гарри Поттер и… просто Гарри

Глава Первая, где я рассказываю о себе, любимом

Когда-то, когда я был помладше (как звучит, а? как будто я уже старик, а мне всего-то шестнадцать) я очень хотел быть особенным. Когда мне было одиннадцать, я мечтал, что придёт какой-нибудь добрый волшебник и вызволит меня из плена ненавистных родственников. И скажет, что я — не такой как все. Избранный. И мне, к примеру, предсказано спасти мир. Или победить какого-нибудь жуткого злодея. И я, конечно же, обломаю ему рога и стану героем.

И, конечно же, ничего такого со мной не случилось.

Я понимаю, что это нормально. Нормально для маленького худенького мальчишки мечтать о таком, в нашем-то мире выдуманных супергероев! Тем более нет ничего страшного, что маленький мальчик Гарри Поттер, которого и за человека никогда не считали дома, мечтал стать ХОТЬ КЕМ-ТО!

Хоть прошло немного лет, но я давно понял, что я — самый обычный английский подросток. Даже совсем не странный. Ну, может если самую чуточку. Конечно, у каждого своя мера нормальности. Для кого-то может показаться странным, что моя шевелюра всегда выглядит так, будто только что вышла из-под рук сумасшедшего парикмахера.

Мой лучший друг Пат как-то сказал (или нагло присвоил чью-то фразу, что для него вполне естественно) — не всем суждено играть главные роли. И в этом романе под названием Жизнь (пардон за философию) я — точно не главный герой. И знаете что?

Мне это нравится.

И даже добавлю ещё от себя — чтобы быть хорошим человеком, не обязательно спасать мир.

А вот кто-кто, а мои родственнички нормальным никогда меня не считали. В их глазах я варьировался от простого придурка до малолетнего бандита с ярко-выраженными агрессивно-маниакальными наклонностями. И я давно понял, что к подобному надо относиться только с юмором (чувства которого у Дурслеев отсутствовало). Или даже с философией. А от дяди Вернона и тёти Петунии ТАКОЕ можно было о себе узнать, просто сам от себя косеешь (а вот для тётушки Мардж я просто слабоумный злобный карлик). Правда, последнее время они стали повторяться. Вот вчера опять заявили, что я наверняка закончу свой жизненный путь за решёткой. И это только потому, что я пришёл на десять минут позже Дадли!

И всё-таки представлюсь. Меня зовут Гарри Поттер. Мне шестнадцать. Я обычный. Можно сказать, посредственный. Хотя Лу, ещё один мой лучший друг, как-то сказала на это, что просто я хочу таким казаться. Но это ничего не меняет.

Я — просто Гарри…

Из зеркала на меня смотрит худощавый подросток, с взъерошенными волосами (чёртовы волосы!) и зелёными глазами. Я как всегда корчу ему рожи (пока никто не видит) и начинаю чистить зубы. Свою внешность, как и свою жизнь, я принимаю такими, какими они есть. Стоически. Не красавец, не урод. На улицах не шарахаются, без памяти не влюбляются. Никаких упрёков ни Создателю, ни родителям.

Правда, у меня есть «особая примета». Шрам на лбу. Этим шрамом, по словам тётушки Петунии, меня наградила автокатастрофа, в которой погибли мои родители. Ни аварии, ни родителей я не помню. Но одно время я здорово поломал голову над вопросом, как и обо что надо стукнуться головой, чтобы получить такой шрам. В виде молнии. (И, по правде говоря, как вообще младенец мог выжить в автокатастрофе?!) Притом не рваный шрам (как обычно бывает в таких случаях), а именно тонко прочерченный… Так и не придумал. А резкий (в общем, в её духе) ответ тёти Петунии про автокатастрофу не давал повода для лишних вопросов.

Ситуация с моими безвременно ушедшими родителями тоже вся покрыта туманом. Просто тайны Бургундского двора какие-то. Единственное, что мне удалось о них узнать, это как их звали. Джеймс и Лили. И всё. Кто они? Где работали? Где мы жили? Где родственники отца? Эти вопросы остаются открытыми до сих пор. А одного взгляда моей тётки хватило, что бы забыть про ответы на них.

Может, они работали на разведку? Поттер. Джеймс Поттер. Звучит, а? Хм, я тоже думаю, что это довольно натянутая версия.

Не смотря на некоторую туманность моего младенчества, жизнь моя прозаична. Живу я с тётей Петунией и дядей Верноном. Фамилия у них — Дурсли. Они — отвратительные люди. И я так считаю не потому, что они меня терпеть не могут, а потому, что они объединяют в себе все те качества, которые я ненавижу в людях. То есть лицемерие, самовлюблённость и ограниченность. Удивительно, что в наше время можно жить с таким средневековым мировоззрением. Объяви, что в мире существует колдовство, они первые проголосуют за возвращение инквизиции. И с яростной непримиримостью будут смотреть, как жгут ведьм.

А ещё у меня есть кузен. Его зовут Дадли. Взглядами он похож на своих родителей, а габаритами — на молодого кита-убийцу. Ну, может, до убийцы ему далековато, но до кита он уже дорос. Догадайтесь, кого он больше всего любил колотить в детстве?

По сути, до одиннадцати лет моя жизнь была сущим кошмаром. Меня до сих пор удивляют две вещи. Первое — почему меня не отправили в детский дом? В этой семье меня ненавидят. Тётка к моей матери тоже вроде бы не питала нежных чувств. Иногда бывали моменты, что я чуть ли не сам просился в приют.

И второе — почему я вообще вырос таким. В смысле таким, какой я есть сейчас. Вы не думайте, я не считаю себя супер-пупер классным парнем, замечательным до мозга костей. И у меня (как и каждого из нас) бывают срывы, я могу и наорать, и послать, и даже подраться. Раньше я не задумывался над этим. Но в последнее время стал понимать, что что-то всегда не давало мне озлобиться, стать реальным «бандитом» — то есть тем, кем меня всегда выставляли Дурсли. И я знаю, что я мог бы стать «плохим парнем». В смысле, во мне есть, скажем так, не лучшая сторона.

Может быть, я просто этого никогда не хотел?

Но в одиннадцать лет моя жизнь круто изменилась. Потому что мы переехали в Лондон. Дадли большую часть года проводил в своей идиотской школе, а у меня появились друзья.

Странные события в моей жизни стали происходить третьего августа. Честно говоря, со мной иногда происходили разные странные случаи, которые доводили до исступления моих родственников. Особенно их бесит, когда в моём присутствии что-нибудь взрывается. Или, вот был случай, когда мне влепили незаслуженное наказание, и сразу же по всей школе отрубился свет. Лу тогда сказала, что я, наверное, колдун и часто просила повторить этот трюк. Но, увы!

В этот день мы договорились встретиться в одном кафе (мы — в смысле я, Пат и Лу, сейчас о них расскажу). Но за столиком сидел только Пат в гордом одиночестве и читал очередную книгу.

— Привет, — сказал я, — а где Лу?

Пат поднял на меня взгляд и скорчил гримасу.

— Спроси что полегче. Ты же знаешь, у неё ветер в голове гуляет. Может, она забыла?

Патрик Джонатан Рэндом. Коротко постриженные чёрные волосы, непробиваемый взгляд чёрных глаз и ярко выраженный нос. Пата можно узнать из тысячи. Уже пять лет я учусь с ним в одном классе и дружу с ним столько же.

Я подружился с ним в первый же день в средней школе. Идти домой нам оказалось по дороге. Пат был тогда очень задумчив, я это хорошо помню. И я, конечно, спросил его об этом.

— Да понимаешь, — нахмурился одиннадцатилетний Пат, — у нас дома с почтой какая-то фигня. Меня тётка к почте считай, два месяца не подпускает. Ты что думаешь?

Я пожал плечами. Я и правда не знал, что может быть опасного в письмах. Сибирская язва? Правда, в одиннадцать лет я не знал, что это такое.

У нас с Патом оказалось много общего. А ещё у него тоже не было родителей. И он тоже жил с тёткой.

Но за его тётю Мэг я отдал бы весь мир, если бы он у меня был. Мне кажется, это самая чудесная тётя из всех тёть, когда-либо существовавших на Земле.

Мы никогда не говорили с Патом о родителях. Это всегда было каким-то негласным табу. И я не знаю, что дёрнуло его спросить меня об этом в этот день.

— Гарри, ты много знаешь о своих родителях?

Я удивился. А ещё смутился. Ну, прикиньте, как это сказать — я понятия не имею, что это были за люди!

— Немного. Честно говоря, я знаю только их имена.

Пат опять скривился. Строить гримасы всегда было его коньком. Хотя вид у него сделался заинтересованный.

— Забавно. Я о своих предках тоже толком не знаю. О матери ещё более или менее, а об отце тоже только имя.

— Да? И как же?

Пат сделал вид, будто вспоминает.

— Странное такое. Что-то типа Си… нет, Снейп. Точно, Северус Снейп. Я давно уже у тётки спрашивал. Правда, это всё, что я от неё добился, потому что потом она расплакалась.

Пат всем видом показывал безразличие. И я с удивлением понял, что он притворяется. Притворяется, что ему всё равно. А ведь это явно было не так — это было очевидно. Наверняка единожды услышанное имя исчезнувшего из его жизни родителя врезалось в память Пата навечно.

Он посмотрел на меня и бросил мне как-то смущённо:

— Кажется, он был бандитом.

Хм, какое интересное предположение. Может, Джеймс Поттер был «крёстным отцом»? А катастрофа была подстроена конкурентами. А звучит правдоподобно…

— Хочешь найти его? — спросил я.

Мой друг задумался, а потом ответил:

— Нет. Зачем? Вдруг он окажется полным козлом?

В этом был весь Пат. Спрашивается, какого дьявола он вообще начал этот разговор?

У Пата в жизни было три страсти — химия, книги и сигареты. Кажется, для счастья ему больше ничего не надо. Может, поэтому его тётка разрешала ему вдоволь химичить, читать и курить. А, может, отец Пата и правда был преступником, и тётя Мэг поступала по принципу — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не против закона.

Читать я тоже любил (а чем ещё заниматься, если тебя запирают в комнате?), не прочь был изредка затянуться сигаретой, и ни фига не разбирался в химии. Таким образом, мы были похожи, но не во всём.

— Ну, даже если козёл, — сказал я, — тут уж ничего не поделаешь. Как сказал Фитцджеральд, мы вольны выбирать друзей, но не родственников.

Пат как-то особенно неприятно посмотрел на меня (он так может, у него бывает) и на редкость отвратительно поджал губы. Отчего стал похожим на какую-то хищную птицу.

— Не умничай, Поттер, тебе не идёт. Это Твен сказал.

Я фыркнул. Такими вещами меня не смутишь.

— Один хрен. Суть-то понятна. Какая разница, кто твои родственники? Посмотри на моих. Семья кретинствующих идиотов.

— Но ты бы вряд ли обрадовался, если бы узнал, что твой отец был полной сволочью?

— Я мало о нём знаю, — честно ответил я, — но если судить по тому немногому, что сказала о нём тётка, то есть — бандит, бродяга, ненормальный — он был святым человеком. А ты что-то узнал о своём отце?

Пат покачал головой.

— О чём дискуссия, мальчики? Дихотомия добра и зла?

Лу. Луиза Мирабель Ван Дер Хайм. Пат называл её профессиональной сумасбродкой. И он был прав, потому что Лу, как говорится, была абсолютно «без башни».

И ещё эта девушка была ходячей катастрофой.

Она всегда держала в голове тысячи мелочей и постоянно забывала о чём-то важном. В её руках обычно ломалось всё, что ломалось, и даже то, что не должно было. Вы не поверите, стоит ей пройти мимо телевизора, как начинаются помехи. Стоит нам выйти вечером на улицу, к Лу липнут какие-то придурки. Да и не только вечером. И я понимаю, была бы деваха — ноги от шеи, юбка до самого «здрасьте», грудь в декольте не помещается и с боевым макияжем. А Лу… Нет, она довольно красивая девушка, но, так скажем, в стиле трагедий русских писателей XIX века. Тоненькая, длинные светлые волосы, серые печальные глаза… Так и видится картина — сидит она, на крылечке поместья с вязаньем, замужем за нелюбимым (каким-нибудь отставным генералом с отвратительным характером), и вздыхает о каком-нибудь залётном столичном прожигателе жизни, что раз и навсегда разбил её сердце…

Впрочем, я никогда не видел, как Лу от чего-либо страдала. Если только от своей семьи, которая, в отличие от нас двоих, у неё была. Но, по словам Лу, лучше бы её не было вовсе.

Семья Ван Дер Хайм была очень богата. И Лу училась во вполне обычной, а не в потрясающе элитной школе исключительно по собственному желанию. У неё были и мама, и папа, и даже старшая сестра. В чём, спрашивается, проблема?

В принципе, проблем не было. Было только то, что, по словам Лу, в её семействе свет клином сошёлся на Литиции, её сестре. Родители восхищались своей старшей дочерью на каждом шагу, а младшую просто … не замечали.

— Я появилась на свет исключительно для чётного количества человек за обеденным столом, — как-то заявила Лу.

Такие вот — мои друзья. И, честно, это лучшее, что есть в моей жизни.

— Так о чём спор? — переспросила Лу и уселась за наш столик.

— Я тут уверяю Пата, что надо человека по друзьям судить, а не по родственникам.

Пат скривился.

— Не скажи, — вдруг возразила Лу, выуживая из чашки солёный орешек, — друзья Иуды были безупречны.

Пат вытаращился на неё с показным удивлением.

— Дорогуша, ты меня пугаешь. Ты читала Евангелие вместо завтрака?

— Что, думал, ты один здесь самый умный?

Я поднялся.

— Пойду, закажу кофе. Когда вернусь, расскажете, кто умнее.

Пат облизнулся.

— Пива бы…

— О да! В ЭТОМ кафе тебе придётся ждать пива, по крайней мере, лет пять!

В принципе, тут и начинаются мои приключения. Или злоключения — как кому удобнее. Не буду врать, я не предчувствовал никаких грядущих изменений в своей жизни, и, наверное, даже не хотел. Я прошёл к стойке, едва обратив внимание на двух девчонок за столиком, недалеко у входа. Но когда я заходил в кафе, их точно ещё не было.

Когда я делал свой заказ, к стойке подошла одна из этих девчонок. У неё была буйная кудрявая шевелюра и довольно крупные передние зубы. Кажется, она заказала какой-то фруктовый коктейль.

Вела она себя вполне адекватно, пока не повернулась ко мне…

Когда на тебя поглядывают девчонки, это всегда приятно. Но вот когда на тебя так откровенно ПЯЛЯТСЯ! С таким… таким благоговейным то ли ужасом, то ли восторгом, как будто зайдя в общественный туалет, эта девчонка встретила королеву Англии.

До меня не сразу дошло, что она уставилась на мой лоб. Вернее, на шрам. Согласен, вещь довольно приметная, но не настолько же!

— С вами всё в порядке? — решился спросить я.

Девчонка вздрогнула и моргнула.

— О… да… конечно… извините….

И потихоньку убралась к своей подружке, и тут же стала что-то ей шептать. Её подружка, рыжая, как морковка, покосилась в мою сторону, и, заметив, что я смотрю на них, покраснела.

А Пат мне уже семафорил жестами — что, блин, происходит?

А я что, понял?