Гарь. Красные псы Калахута: том первый

– Слушай, я пешком быстрее дойду, чем Бузина.

– Ага, и снега в ботинки наберёшь столько, что мы им будем торговать.

Чёрная Овечка пошевелила пальцами ног. Ей совсем не хотелось замерзать, поэтому очень быстро сдалась (так толком и не поспорив):

– Ладно, запрягай свою старушку-Бузину, – она встала, поставив кота на пол. – Будешь ещё вина? Я хочу взять что-нибудь почитать, а то ты всё с головой в книгах, аж завидно.

Анжей улыбнулся. Где-то в глубине дома закаркала ворона.

– Не завидуй, а возьми себе в библиотеке Всеслава Земного, первый том. И вина, да. На кухне, конечно, не в библиотеке.

Прижав к груди чашки, Овечка скользнула в коридор, где было чуть-чуть холоднее и темнее, но всё так же хорошо.

Глава третья.

Меховой дом

Вражка

Зима была немилосердна к Прибою: тот, кто строил деревню мог бы догадаться, что размещать её на открытом скалистом утёсе у моря не лучшая идея. Улицы нещадно продувало, жители укрепляли заборы, делая их выше и плотнее, но между домами приходилось передвигаться короткими перебежками, спасаясь от пронзительного ветра.

Вражку утешало одно: к ней приходили чаще, чем она к кому-то. Поэтому, глядя на очередного продрогшего бедолагу, семенящего к её домику, тут же ставила чай и готовилась принимать гостя.

Приходили к ней не так уж много, и просьбы их почти не отличались от просьб городских жителей: вылечить зубную боль, погадать на судьбу, занозу из пальца вытащить, порчу снять… Обычные просьбы обычных людей.

Свой крохотный домик Вражка полюбила сразу, как только подмела пол и смахнула пыль с шкафов: белые стены, небольшая печка, узорчатые длинные ковры, скрипучие половицы, пучки сухих трав под потолком, где шёл венок нарисованных синих цветов, а на шторах красовалась руническая вышивка.

Спальня была и кухней, и прихожей с единственным окошком, смотрящим на лес. До уборной приходилось бегать через двор – это был существенный и холодный минус, но ведьма быстро смирилась.

Ухаживать за садом был не сезон, поэтому Вражка посадила на подоконнике мяту да розмарин и шептала каждый вечер им приятные слова для быстрого росту.

Персок отправился жить в общее стойло к другим оленям и выглядел по этому поводу абсолютно счастливым. Вражка навещала его время от времени, приносила сахарок и плату за аренду места и корм (монета за сезон – сущий пустяк, мешок картошки дороже стоит).

Местные к новенькой быстро привыкли: начали приносить гостинцы, останавливать на улице, чтобы поздороваться. Плохо не относились – боялись проклятия. Дети клянчили фокусы, взрослые – скидку. Мэрна периодически выслушивала об успехах, поила чаем и отправляла восвояси, но сильно не интересовалась – всё занималась своими разработками по улучшению, настолько же скрытыми, насколько нереальными.

Больше всего Вражка сдружилась с той самой женщиной, что указала ей дорогу в первый день. Её звали Лида, она была женой Ерина и матерью двух шкодных ребятишек – Димы и Горна. Лида отличалась очаровательной птичьей миниатюрностью, мальчишеской стрижкой, огромными глазами и громовым голосом в моменты ругани на детей или на мужа. Остальное время она хихикала колокольчиком.

Ведьма очень быстро нашла с ней общий язык, как с и большей частью Прибоя – улыбалась всякому прохожему, делала маленькие подарочки, с удовольствием болтала ни о чём, присутствовала на посиделках в таверне и пела баллады в унисон.

“Постой же путник, не спеши

Там, в старом доме – ни души.

Иди на свет, тебя там ждут

От тьмы укроет Калахут”.

Можно сказать, она была довольна. Конечно, попадались и ворчливые клиенты, и неудачные дни, и в такие моменты Вражка долго сидела у окна, смотрела на лес и старалась не отчаиваться: это хорошее место, где она может остаться надолго, не мотаясь между работами, не тоскуя о давно ушедшем, и не мечтая о великом. Здесь хорошо. Ещё бы не дуло так сильно, но она же ведьма – может, и с ветром сможет договориться?..”

Как-то зимним вечером они с Лидой сидели во Вражкином доме. За окном бушевала вьюга, у Лиды дома бушевали дети, так что женщина решила укрыться от обоих стихий у подруги. Они пили медовуху с травами, грелись у печи, сидя на лавке, и болтали обо всём на свете. Лида попутно вышивала сорочку для Димы, Вражка мяла в ступке травы.

– Спасибо тебе! – щебетала Лида. – Я не знаю, что делать, если Ерин опять разболеется; я просто ну никак не успею и всё по дому делать и этих шалопаев грамоте учить.

– А чего не в школе?

– Так учитель их, господин Людит, поехал к хворающему брату в Подосинки да так и остался там до весны, говорит, что один брат не справится с хозяйством, совсем плох. Поэтому пока сами учим, а весной Людит вернётся и снова туда пойдут, а я хоть выдохну, а то невозможно уже: учатся дома, отдыхают дома, работают дома – шум, гам, а спать когда? А с мужем наедине оставаться?

– Ну, ты иногда можешь их сюда приводить – я присмотрю, – протянула Вражка, втайне надеясь на отказ.

Выдохнула, когда Лида покачала головой:

– Не, куда тебе – под снос дома? Я всё пытаюсь уговорить их бабку присмотреть, да только там довести ещё надо, а это Любки – соседняя деревня. Ух. Ладно. Люблю я их – не могу, так и придушить иногда хочется!

Она большим глотком осушила бутылку с медовухой.

– Враженька, а у тебя ещё есть?

– Есть-есть, – ведьма открыла погреб, зажгла свечу и спустилась в холод и мрак.

Бутылки, оставшиеся от предыдущего хозяина, покоились прямо у лестницы. Вражка протянула парочку наверх, а юркая Лида их тут же перехватила. Ножом откупорила пробки, поставила на пол одну – для подруги.

– Может, хочешь сыра? – предложила Вражка.

– Оооо, да, спасибо! Давай я помогу тебе нарезать?

– Да не надо, я сама.

Пока при свете свечи ведьма возилась с доской и красивой раскладкой еды, героическая мать и жена продолжала болтать:

– А тут давеча – представляешь? – попросились в лес пойти. На охоту! Я им говорю: какая охота, остолопы, вам ещё и декады нет, ну вот Диме весной будет, но это не в счёт, а отец ваш лука в жизни не держал! Вот откуда у вас такая идея,спрашиваю, а они мне, мол, Брович сказал. Ну да, Брович-то конечно, как пинту браги выпьет, так и не такое скажет, ага! Я в их возрасте дома сидела, книжки читала, и не шлялась по всяким лесам и облавам! Держу пари, и ты тихноей была!

Вражка отложила нож. Да, конечно, тихоней: всего-то разрушила темницу и освободила какого-то древнего короля, четь не спалив половину леса, но на охоту не ходила.

Но сказала:

– Ой, да у нас-то даже лесов таких не было! Ну, то есть я много ездила с папкиным караваном, но в лес не сбегала, конечно. В основном обедом занималась.

Лида пошаркала ножкой, поглубже закуталась в шаль.

– А ты тогда тоже колдовала?

– Не, тогда ещё не умела, позже учиться начала.

– Наверное, ты была нарасхват у других детей. Я бы точно в детстве за юной ведьмой хвостиком ходила.

– Да какое там, – отмахнулась Вражка. – я так погрязла в этом всём, что совсем от друзей отстранилась, а они как поняли, что я духов вызывать не умею – так сразу забыли про меня.

Лида кивнула. Запустила пальцы в короткие волосы и зачесала назад.

– Понимаю. Все мои знакомые ворожеи тоже были… в стороне от людей. Даже непонятно, от кого это идёт, кто кого сторонится, но тяжело, наверное. Но хоть польза в вашем волшебстве есть.

– О, конечно, есть! – согласилась Вражка. – Нигде без работы не останусь.

– Но с другой стороны… – подруга икнула. – В сказках вы на метле умели летать.

– Ну, это не сказки. Но я бы хотела летать на метле, хотя сомневаюсь, что это удобно.

Они досидели остаток вечера, непринуждённо болтая о хозяйстве, мужчинах, женщинах, сплетничая о местных, а потом Лида убежала, кутаясь в шрем и пальто. Спьяну она слегка запуталась в непростой конструкции одежды, и Вражка помогла ей и голову в капюшон просунуть, и нос укутать, и накидкой плечи и шею прикрыть. От предложения проводить до дома Лида отказалась, аргументировав тем, что у ведьмы завтра работа, а до Лидиного дома тут два шага (что было правдой).

Проводив подругу и пробормотав над ней пару заговоров, Вражка умылась, допила остатки медовухи и легла в постель. Огонь в печи полыхал вовсю, и ведьма смотрела прямо в пламя, стараясь разглядеть какой-нибудь знак или предсказание.

И перед тем, как сомкнуть глаза, окончательно погружаясь в сон, ей показалось, что в языках пламени мелькнул силуэт собаки.

Утро выдалось морозным и солнечным. Толстые снегири восседали на заборе ведьминого дома, явно ожидая подачки, жители Прибоя ехали на санях к окраине леса собирать хворост, детишки резвились и лепили снеговиков, а затем устроили “княжеское побоище”, но вместо пращей использовали снежки.

Вражка улыбнулась чудесному дню. Она страшно любила солнце.

Умывшись и одевшись, быстро позавтракала яичницей и хлебом, заплела косу, надела амулеты и, утеплившись, пошла на вызов. За ночь снега привалило, так что идти по дороге было сложнее, чем обычно, но всё же через четверть часа ведьма была у нужного дома.

Дом принадлежал cтарухе Жаге, шумной и алчной тороговке пушниной, которая всю свою семью впрягла в семейное дело и каждый день отправляла на охоту на потенциальный товар. Вражка встречалась с ней только один раз мельком, в таверне, на общем собрании.

Она позвонила в колокольчик. Залаяла собака, но ответа не было. Тогда ведьма аккуратно открыла калитку, убедилась, что пёс привязан и прошмыгнула к входной двери. Постучала. Нет ответа.

Недовольно хмыкнув, Вражка толкнула дверь и чуть не упала внутрь прихожей, но кое-как устояла. Ей открылся вид на целый склад меха: он лежал на мебели, висел на стенах, покоился на полу… Казалось, весь дом был просто гигантским пушистым зверем. Внезапно одна шкурка отделилась от стены и пошла прямо на гостью. Взвизгнув, Вражка тут же отругала себя: это всего лишь кот! Пушистый серый кот, который начал доверчиво тереться о ноги.

Вражка погладила животное, крикнула:

– Госпожа Жага! Вы дома?

Из глубин мехового княжества что-то неразборчиво ответили и Вражка пошла туда, ласково отодвинув кота с пути. Единственное, что не было обито шкурками – двери, и за одной такой как раз сидела пожилая женщина. Она устроилась на кресле-качалке, вся в мехах, качалась туда-сюда и буравила маленькими глазами гостью.

– Аааааа, свежая кровь, – прошепелявила она.

– Горит Маяк!

– Да и пусть себе горит…. Ты же ведьма, да?

– Да. Вас что-то беспокоит?

– Ну конечно, раз ты тут! У меня живот болит третий день, ужас. Из уборной не вылезала сутки, вот сейчас просто сижу и мучаюсь.

Вражка поставила сумку на пушистый стол и начала доставать склянки и пробирки.

– Что принимали?

– Чай зелёный и отвар из ромашки.

Покачав головой, Вражка протянула женщине мешочек:

– Тут тысячелистник, аир и фенхель. Заваривайте его, дайте настояться и принимайте три раза в день.

Торговка схватила мешочек, понюхала и убрала куда-то в закрома. Почмокала губами, что-то промычала себе под нос, затем рявкнула:

– А заговор? Все же знаю, что трава без заговора всё равно, что твой чай!

Вражка натянуто улыбнулась, скрывая раздражение: как часто ей приходилось сталкиваться с этим предубеждением! Нашептываниям и пассам люди верили больше, чем вековой практике травников.

Но клиент всегда прав, даже если хочет быть обманут, так что ведьма достала пучок трав, подожгла его, обошла вокруг торговки три раза, пробормотала “пусть здоровье в это тело вольётся, а боль покинет! Пусть Свет этой женщины засияет сызовна!”

Затем, глядя на посветлевшие лицо больной, начала собираться, попутно гадая, сколько ей заплатят. Торговка тоже гадала, доставая из кошеля монеты, думая и убирая их обратно.

– Так, милочка. Двух монет хватит?

Ведьма нахмурилась.

– Двух…

– Две монеты и ценный совет.

– Может, три монеты, а совет по дружбе? – пошутила Вражка, но наткнулась в ответ на такое кислое лицо, что тут же стушевалась.

Жага глядела на гостью с убийственным прищуром.

– Две, и я позову тебя в следующий раз!

Торговалась она так, будто в деревне большой выбор ворожей. Но что же делать – пришлось соглашаться на цену. Жага, торопясь, чтоб ведьма не передумала, вручила ей плату.

– Вот, хорошо, что теперь ты тут у нас появилась, – разоткровенничалась она, выстроив двухмонетный мостик отношений. – А то предыдущий колдун отвратительный был! Да, отвратительный! Только и делал, что важничал и говорил, что надо делать, что не надо, и заклинаний никаких не знал, тоже мне, волшебник, тфу! – она понарошку сплюнула на пол. – Ненавижу, когда мне говорят, что делать, а что не делать! Вот ты своё дело знаешь, травы даёшь, ворожишь и всё! Я уже словно и не болела вовсе, живот не пучит, вот как колдовать надо, вот это я понимаю.

Вражке не очень было интересно слушать россказни старой торговки, не ушла она только из вежливости и ждала момента, когда можно будет сослаться на “кучу других важных дел”. Да и место ужасно коробило – будто её съел волк, вывернутый наизнанку.

– Должно быть, вы очень обрадовались, когда он уехал, – вяло сказала она.

Густые брови тороговки поползли вверх.

– Уехал? Да как ж он… а, ну да. Уехал. Ну ладно, гуляй, я тебя, если что ещё позову.

Она откинулась на спинку кресла, показывая, что разговор окончен. Но Вражка насторожилась:

– Подождите, пожалуйста. Вы не помните, что он уехал?

– Нет! Не помню!

– Но как так, у вас же не очень большая деревня…

Торговка наклонилась вперёд, привстала и рявкнула, сверкая чёрными глазами:

– Сказала тебе – не помню! Запуталась! Я что, всё про всех знать обязана?! А теперь кыш отсюда, пока я на тебе градоуправляющей не нажаловалась, что ты мне после работы над ухом жужжишь, как муха навозная!

Вражка выскочила из дома, бегло попрощавшись, спотыкаясь и путаясь в мехах. Только обернулась на кота, замерла, но затем захлопнула дверь. Разговор, как и сама Жага, ей совершенно не понравился.

Пообедать она зашла в единственную на всю деревню таверну под названием “Морская пчела”. Взяла себе рагу из баранины и картошки, пунш со специями и булочку с ежевичным вареньем. Села у окна, наблюдая за деревенской жизнью и наслаждаясь тишиной да треском огня. Сейчас таверна почти пустовала, а вот вечером все работяги придут, будут пировать, петь песни и играть в карты. Ставкой тут была покоцанная гитара и коза: день ото дня, кон за коном, они меняли хозяев, а поскольку никто не хотел лишний раз тащить к себе выигрыш и возвращать на следующий день, то заветные призы обитали в таверне. Коза бродила между столами, а гитара висела на стене.

Трактирщик, усатый мужик по имени Шмырк (или это была кличка, Вражка так и не поняла) разговаривал только под градусом, в остальное время он возился за самогонным аппаратом, изобретая всё новые и новые способы варки. Он был уверен, что деревня достигнет процветая именно благодаря его оригинальной и неповторимой браге.

Остальное население Прибоя закупалось выпивкой в соседних деревнях.

За сытной едой Вражка решила не очень-то волноваться насчёт слов какой-то безумной бабки. Она много раз говорила с Лидой насчёт предыдущего колдуна, да и с остальными жителями Прибоя перебрасывалась несколькими фразами на эту тему, но все ей говорили одно: неплохой был мужик, жаль, что уехал, но ты, Вражка, конечно, лучше, оставайся!

Она помыла за собой посуду (за это Шмырк делал небольшую скидку и награждал героя одобрительным кивком) и вышла в зиму. Мороз тут же коварно защипал кожу, так что пришлось закутаться в шрем по самые уши.

Побрела сквозь деревню к стойлу, а там отвязала сонного Персока.

– Давай, малыш, мне нужны дрова и шишки, – сказала она оленю.

Зверь не ценил нужды хозяйки и недовольно фырчал. Вражка решила ехать без седла – совсем же недалеко. Влезла на спину верного скакуна, и он черепашьим шагом побрёл в нужную сторону.

Поле между Прибоем и лесом казалось бесконечным: девственно-чистое, ослепительно-белое. По такому, наверное, так и хочется пуститься галопом, если твой олень не такой толстый и ленивый увалень как Персок! Вражка пришпорила скакуна. Скакун недовольно заворчал.

– Ну что мне с тобой делать, скажи на милость!

Персок не ответил.

Лес поражал своим величием: кроны сосен царапали облака, их длинные стволы слегка покачивались и скрипели, угрожая зашибить неосторожного путника. Тёмные ёлки спали под снежными шапки, скелеты кустарников собирали на себе резвых птичек, а на ветках виднелись алые ленты, указывающие путь к ритуальной поляне.

Было тихо. Это хорошо.

Вражка спрыгнула с оленя, провалившись по колено в снег. Подошла к ближайшим упавшим веткам, начала собирать, связывать и вешать их на спину Персоку. Олень обидирал мох, меланхолично жуя.

Закончив с дровами, Вражка достала нож и срезала несколько еловых веток и шишек. Одну протянула оленю. Зверь с радостью принял угощение.

Ведьма похлопала его по тёплому боку:

– Эх, увалень, только ты у меня остался!

Ноль реакции. Ну и ладно. Вражка привыкла к тому, что все её друзья и любовники приходят в жизнь и уходят, оставив только тёплые воспоминания, но не давая ни шанса на дальнейшее общение. Все эти “я буду писать тебе” заканчивались через полгода. Даже бывший муж Вражки был скорее любовником, чем другом, а это не то, что нужно для долгих отношений на расстоянии.

Когда-то она очень переживала по этому поводу, но потом просто перестала верить в “книжную” дружбу и приняла её такой, какая есть: выпить, посплетничать, расстаться навсегда.

Раньше она винила в этом Грана, но потом поняла, что бесполезно: он всего лишь дал ей первый урок, показал пример, как оно всё будет потом, а она сама виновата, что продолжила ходить по тем же граблям.

Ну как “по тем же”… Больше ни один друг с ней такую аферу не проворачивал.

И вместе с этим Гран сделал ужасную, отвратительную вещь: он подарил тоску по несбыточному волшебству, которую нельзя было заглушить ни любовью, ни дружбой, ни выпивкой.

Но она пыталась, каждый день пыталась как-то наладить свою жизнь, и всё же в свои тридцать зим (три декады, подумать только!) Вражка признавала, что одна на краю мира: ни семьи, ни друзей. Мама с папой далеко, муж с другой.... Ну ничего, зато Персок вот, рядом.

Забравшись оленю на спину, ведьма цокнула языком, отдавая команду двигаться вперёд. Пока шли, оглядывала лес: тихий, спящий. Внезапно на стволе дерева мелькнуло что-то знакомое.

Снова спрыгнула в снег, подошла к сосне. Руна! Защитная! Должна огородить деревню от злых намерений.

Ведьма улыбнулась такому привету от коллеги. Достала один из своих амулетов и повязала на веточке орешника рядом.

Пусть будет.

Спустя три дня, под вечер, Лида постучалась во Вражкину дверь. Вокруг носились Дима и Горн, валялись в снегу, кидались снежками и бесновались. Лида на детей рычала, попутно пытаясь дозваться подругу.

Ведьма высунулась в форточку.

– Что такое, Лид? Болит чего-то?

Дети повисли на калитке. Забор пошатнулся.

– Да нет уж, минуло! Там просто небольшой пир в честь того, что Ашатон вернулся.

– А кто такой Ашатон?

– Муж Мэрлы! Я же тебе говорила!

Вражка не так хорошо помнила все родственные, дружественные и любовные связи деревни, как того бы хотелось Лиде, но старательно притворялась.

– А… точно! Хорошо! Это сейчас?

Дети хором завыли, срываясь на ультразвук.

– А НУ ЗАХЛОПНУЛИСЬ, А ТО ДОМА СИДЕТЬ БУДЕТЕ! – взревела Лида. – Да, солнышко, сейчас, в “Морской Пчеле”. Тебя тут подождать или там?

– Вы идите, я ещё переодеться должна.

– Ну хорошо! Пойдёмте, мальчики. Если не будете шалить – я куплю вам по малиновой слойке.

Дети снова взвыли, но на этот раз тихо и радостно.

Захлопнув форточку, Вражка задумалась. На самом деле этим вечером ей не особо хотелось выходить из дома, но пропустить знакомство с мужем градоуправляющей она не могла – это бы плохо сказалось на её карьере и репутации.

Поэтому с тяжёлым вздохом школьника, которого всё-таки отправили на занятия, Вражка начала собираться. Она-то думала, что все похождения за день уже закончились и надела домашнее платье, но жизнь перетасовала планы, так что пришлось искать себе подходящую одежду. Оглядев скудный гардероб, выбрала зелёную юбку с льняным кружевом, приталенную рубашку пшеничного цвета, кожаный широкий пояс на шнуровке, шаль и неизменную сумку. Волосы расчесала и собрала передние пряди на затылок, скрепив их резной заколкой. Посмотрелась в маленькое зеркало, висевшее над раковиной и, оставшись довольна результатом, накинула пальто, шрем, натянула сапожки и отправилась в ночь.

Тут же пожалела, что не выбрала штаны: мороз немилосердно кусался и пришлось ускорить шаг. Снег скрипел под подошвой, домики уютно манили тёплыми рыжими окнами, ветер грозил разбушеваться, но пока что сдерживал себя. Шум волн убаюкивал деревню.

Прячась в шреме, Вражка добежала до “Морской пчелы”. Таверна гудела, словно улей: радостные крики, весёлые песни, громкий топот. Ведьма навалилась плечом на тяжелую дверь и прошмыгнула внутрь, радуясь теплу. Скинула верхнюю одежду, повесила на крючок, пристроилась в углу, начала наблюдать.

И правда праздник: люди сидели за столами, смеялись, веселились. Кто-то играл на гитаре, Шмырк с поразительной скоростью выставлял напитки на стойку, а их так же быстро перехватывали гуляющие.

В центре всего находилась градоуправляющая и незнакомый Вражке мужчина: высокий, худощавый, волосы седеющие, всклоченные, под стать тонкой бородке. У него был длинный нос, острые скулы и какой-то недобрый прищур, словно каждого пьющего он подозревал в страшном злодеянии. Капюшон его кожаного шрема был скинут, поэтому отчетливо виднелась нетрезвая красноватость лица.

Вражка заключила, что это и есть Ашатон.

Мужчина как мужчина, сотни таких. Но всё же она должна была с ним поздороваться.

Помахала рукой Мэрне, привлекая к себе внимание

Градоуправляющая подозвала к себе и, когда Вражка, прокладывая себе путь через тела и нагло перешагнув через кого-то, приблизилась, представила:

– Дорогой, смотри! Это новая ведьма, вместо Божира, её Вражка зовут! Она у нас с конца осени, люди её хвалят!

Ашатон сдержанно улыбнулся и протянул руку. Ведьма пожала его сухую ладонь.

– Горит Маяк! Очень приятно вас увидеть, – поздоровалась она.

– Горит Маяк, – голос у него тоже был сухим. – Взаимно. Как вам в Прибое?

– О, прекрасно, благодарю! Работы, конечно, много, но я только рада ей заниматься.

– Больше просят о здоровье или о ворожбе?

Вражка рассмеялась:

– О здоровье, зима ведь! Кто кашляет, кто чихает. Но я всё равно колдую для… профилактики, так сказать.

Ашатон кивнул. Затем посмотрел ей прямо в глаза, широко улыбнулся.

Отчего-то Вражке это не понравилось, но она всё равно не сменила свой лёгкий тон, продолжая щебетать:

– Вообще я очень вам благодарна за такую возможность, тут меня очень быстро приняли. И домик замечательный, и сама деревня! Я уверена, что потом у меня будет больше шансов проявить больше волшебства, чем лекарства, но я и так довольна, жаловаться не на что.

– О, не сомневаюсь в этом, – ответил мужчина. – Скоро же праздник Мёртвой Метели, может там вам удастся проявить таланты.

Каждый год во время этого праздника Вражка гадала на костях, потом накладывала чары на просивших, а затем исполняла традиционный танец ведьм и колдунов, призывающих тепло и скорую весну. Ей стало приятно, что даже в далёком Прибое не забывают о традициях.

– Конечно! Я каждый год это делаю, спасибо вам большое! А теперь я, наверное, отойду, попробую новый рецепт Шмырка. Спасибо вам за разговор. Благодарю, Мэрна.

– И вам спасибо, Вражка, – сказал Ашатон и отвернулся, а градоуправляющаяя обняла его за шею, попутно помахав ведьме на прощание.

Продвигаясь к стойке, Вражка думала, что всё прошло не так уж плохо. По крайней мере, впечатление она произвела хорошее.

Лида куда-то подевалась, но рядом с трактирщиком толкалось немало Вражкиных приятелей, так что она нашла, с кем перекинуться парой слов. Особенно горел желанием общаться мальчик-подросток по имени Душан. Он нежно прижимал к себе баклаху с пряным сидром и рассказывал всем вокруг неинтересную историю о его первой рыбалке. Приметив ведьму, примостился рядом, помогая ей взять горячую кружку с медовухой (она справлялась и сама, но позволила мальчику подсобить):

– Хочешь, расскажу про свою рыбалку? – выпалил он.

– Но я слышала уже, Душан. Ты только что пересказывал её Мёде.

– А… – он слегка надулся. – Вот рассказы Ашатона все слушать хотят, а как я про карася говорю – так разбегаются. А он, между прочим, был большой! И тяжёлый! Мама столько ухи наварила!

– Верю-верю… Ну, если хочещь, я тебя ещё раз послушаю, про карася.

– Уже не хочу!

Вражка выпила немного.

– Ну ладно. А я давно хотела спросить – а как вы улов поднимаете? По лестнице, наверное, его страшно неудобно тащить.

Душан задрал нос и, с видом бывалого моряка, начал объяснять:

– Ну что ты, что ты! Никто не потащит столько на спине, там рядом есть лебёдка, видела? Вот к ней прикреплена такая доска… В общем, это подъемник. Поэтому после рыбалки надо положить весь улов туда, а потом уже сверху поднять. На самом деле самая утомительная часть плавания, это не плавание, а именно это проклятая лестница. Я бы всё отдал, чтобы и для людей вот такой вот подъемник изобрели! А так на нём только детей можно катать, обидно. Думаю, по-настоящему развитым это место станет только с пологой лестницей к морю! Тогда и ездить к нам начнут, и градоуправляющая успокоится.

– А она сильно волнуется?

– О, ещё как! Всё время изобретает что-то не в смысле вещей, а в смысле идей. Думает, что вот если мы тут музей поставим, то всем сразу же захочется ехать в такую даль! Или если Добронрав забор починит, то дела деревни сразу наладятся! Ну да! Конечно!

Вражка покачала головой, жестом попросила Шмырка подлить ещё. В дальнем углу трактира двое мужчин затеяли громкий спор, жалобно проблеяла коза. Музыкант, устав играть, передал гитару рыжей девушке, и она затянула балладу о подвигах Нийцсе. Половина собравшегося народу принялась подпевать, а один пёс – подвывать.

– Я вообще не очень понимаю, зачем это всё, – продолжал Душан. – Они всё говорят про фабрику, но зачем нам она, а? Мы и так не голодаем, ничего, кому хочется кутерьмы – пусть в город едет.

Ведьма не особо хотела обсуждать тонкости внутренней политики: мало ли, скажет, что не то, а потом оправдывайся перед начальством. Но в душе она была полностью согласна с парнишкой. И всё же постаралась перевести тему:

– Слушай, а что ты говорил про рассказы Ашатона? А то я опоздала и ничего не слышала.

Душан фыркнул, оглядел пустую кружку и умоляюще взглянул на собеседницу. Пришлось заказать и ему сидра.

– Ну что-что, – сказал Душан. – Так-то интересно, конечно. Он ехал только до города Фиалок и Сиалий, договариваться о поставках и продаже сушеной воблы, а там всё спокойно: Маяк светит, люди живут. Правда гореть начало всё.

– В смысле гореть?

– Ну, как лесные пожары. Только зимой.

– Странно.

– Да, вот и там так считают. Горят сады, дома, а иногда…– он понизил голос. – И люди. Их просто находят сожженными, и всё.

Вражка поёжилась. Картина в её голове была не самая красочная.

– Странно, я приехала оттуда, но ничего такого не слышала.

– Говорят, что это началось после Жатвы. Ну, не знаю. Никогда не слышал, чтобы баши что-то поджигали. Может, просто псих какой-то. Не знаю.

Ведьме вспомнился её старый (не)друг и все разговоры: говорил ли Гран что-то про огонь? Вроде нет. Да и в прошлую Жатву ничего такого не наблюдалось. Должно быть, просто совпадение.

– Ну и там хотят запустить корабль, который работает на пару, представляешь? – продолжал парень.

– Да, я слышала, что его хотят построить. Пароход, вроде бы.

– Ага. Было бы круто. Это сколько трески на таком можно наловить!

– Мне кажется, что столько же, как и на обычном корабле…

– Ну да, наверное. Но зато доплыть до места можно быстрее!

– Это верно.

Они ещё немного поговорили ни о чём (хотя в основном о рыбе и дирижаблях), а потом Душана позвали домой. Его мама накричала прямо с порога на беднягу, отчего тот покраснел и побрёл прочь, жалобно оглядываясь. Вражка могла ему только посочувствовать и тихонько порадоваться, что она уже давно взрослая и её мама не загоняет домой.

Когда часы показали полночь, она начала собираться. Гуляющие тоже подустали: танцы кончились совсем, пение стало тихим и всё чаще и чаще люди забивались в углы и зевали там во весь рот.

Надев пальто и шрем, Вражка обернулась, чтоб попрощаться, но наткнулась на пристальный взгляд Ашатона. Мужчина тут же переключил внимание, но Вражка успела ухватить выражение его глаз, и оно ей совсем не понравилось.

И это был не взгляд мужчины, которому она бы полюбилась в качестве спутницы на ночь. Это был холодный, волчий взгляд, от которого ты бежишь через лес посреди зимы.

И Вражка поспешила убежать тоже.

Глава четвертая

Бочки и пепелище

Анжей

Он встал раньше сестры, но позже солнца. Обычно просыпался с петухами, но сегодня позволил себе изменить старым привычкам. Анжей выпустил на прогулку собак, зашёл в амбар, покормил ту немногочисленную живность, которая там обитала, погладил Бузину, корову по имени Пятнышко, куриц, а вот петуха гладить не стал – тот имел ужасную привычку делать вид, что всем доволен и счастлив, а потом клеваться.

Затем проверил теплицы: не повредился ли фасад, сохранилась ли температура? Но всё было хорошо, зелень тихо и мирно росла в маленьком искусственном мирке.

Не в первый раз Анжею в голову пришло сравнение с островом Цветов: такое же вечное лето и хрупкость обитателей.

Критично оглядел подпорку под помидоры, покрепче обвязал марлей стебель, убрал пожелтевший листик, затем вышел во двор, набрал воды в колодце, подозвал собак и вернулся в дом.

– Ну что же, на ферме всё в порядке, можно и нам позавтракать! – сообщил им, получив в ответ радостное виляние хвостами.

Пока закипал кофе, успел положить корм всем хвостатым обитателем дома, пересекнув попытки Кабачка добраться до чужой миски, проверил самочувствие вороны и вернулся к плите аккурат тогда, когда в турке начали появляться первые пузыри. Вылил себе половину, добавил молока, вторую часть напитка оставил для Анны. После первого глотка почувствовал достаточно сил, чтобы взяться за завтрак.

Надев передник, Анжей достал все нужные ингредиенты: молоко, яйца, помидоры, хлеб. Сорвал с подоконника веточку розмарина, добавил в будущий омлет и поставил запекаться под крышкой на плиту, а пока сел у окна, продолжил пить кофе и наблюдать за лесом.

Все многочисленные хлопоты по дому успокаивали – ему нравилось ощущение того, что он делает что-то важное, когда готовит или убирается. Нравилось, каким чистым становился его дом. Нравилось, какими счастливыми становились его обитатели после сытного обеда.

И ему невероятно нравилось вот так сидеть, пить кофе и наблюдать за безмолвным лесом, когда из-за деревьев выходят дикие олени, бежит по своим делам осенняя лиса, размеренно покачиваются ели, и медленно-медленно с неба падает снег.

Он встал, выключил плиту, положил половину омлета на тарелку, вторую оставил под крышкой. Шикнул на собак, глядящих на него с мольбой, но спустя минуту всё жё дал каждой по кусочку.

Поев, подкинул дров в печку, поставил греться чайник и снова сел, дожидаясь, когда проснётся сестра.

Лучше всего он умел ждать, но никогда не жил ожиданием. Он прожил в мире вечного лета достаточного долго, чтобы научиться скучать по зиме, но не пропускать тепло, стремясь увидеть снег. Он старался наслаждаться каждым мгновением.

Часто, правда, тосковал, что не с кем эти мгновения разделить.

Анжей натянул на себя свитер, полулёг на стол, наблюдая за тем, как в облаках появляются голубые заплатки чистых небес.

На острове Цветов очень редко были вот такие пузатые сизые облака, чаще всего там сиял васильковый небосклон, ну, либо чёрные грозовые тучи. Или то, или то.

И обитали острова жили по правилу “либо так, либо так”. Разозлить их было проще простого, как и обрадовать, и Анжею столько раз угрожали, что он совсем разучился их бояться, но научился очень вежливо и мягко разговаривать и извиняться. Это не очень помогало, самый действенный способ избавиться от угрозы был всегда один – позвать Грана.

Улыбнувшись собственным воспоминаниям, он услышал характерный звук: как радостно собачий хвост бьется о пол, а потом уже – шаги сестры.

Анна появилась на кухне, зевая во все горло и поправляя пижаму. Черные жесткие волосы свились в вороньё гнездо, кожа цвета кофе с молоком казалась ещё темнее на фоне белой ночнушки. Анжею всегда казалось страшно милым, что на щеках сестры круглый год красовались веснушки: в детстве она ему говорила, что это следы от поцелуев огненных духов, а он, как всегда, безоговорочно верил. Став старше, конечно, понял, что про веснушки она наврала, но зато убедился, что от огня ей достался характер: взрывной, яркий, способный как обжечь, так и согреть.

Сейчас пламя её изволило дремать.

– Анжей, ты прямо с утра такой продуктивный, что мне каждый раз ужасно стыдно.

– Это неправда, – улыбнулся он.

– Конечно, неправда. Ещё чего, в такую рань вставать, если у меня есть брат, который сделает всё за меня!

С этими словами она побежала умываться.

Анжей достал тарелку, положил в неё омлет, налил кофе в чашку и разогрел на сковородке вчерашнюю булочку. Поставил всё на стол, осмотрел композицию, остался доволен результатом.

Сестра вернулась уже в дорожной одежде: тёплые штаны, широкая белая рубаха, высокие меховые сапоги. Кудри она забрала в высокий хвост, чтоб не мешались за завтраком. Несколько косичек вольно свисали но бокам.

– Омлет! Ура, мой любимый! – воскликнула она, усаживаясь за стол. – Когда мы плыли с острова, один кретин уронил ящик с яйцами, и омлета я не видела целую вечность.

– Ну что ж, за зиму у тебя есть все шансы наестся ими так, что смотреть не сможешь.

– Не угрожай мне, я ж подумаю, что это вызов! А ты уже поел?

– Да, давно.

Овечка покачала головой, недоумевая откуда у брата такая вредная привычка: вставать по утрам и что-то делать. Она прикончила омлет за минуту, умяв и булочку, а вот кофе пила медленно, с чувством.

– Я думаю сварить кофе на ели, – сказал Анжей.

– Звучит… странно. Но я за.

– Значит попробую, как вернёмся. Главное, нарвать веточек по дороге.

– Так да, поехали уже, а то по темноте плестись будем! Бузина нас на спине увезёт или лучше на санях?

Анжей задумался на несколько секунд, взвешивая все за и против, а потом ответил:

– Возьмем сани. Мало ли, что купим, или решим дров набрать.

– Отлично! – Анна встала, собирая посуду. – Ты тогда иди запрягай, а я помою тарелки.

Снарядить Бузину в поездку было несложно – олениха была спокойной, покладистой и все махинации с собой воспринимала стоически. Собаки было возбудились от предвкушения прогулки, но быстро утихли под строгим голосом хозяина. Яблочко легла на землю, прижимая уши, а вот Блинчик недовольно заурчал и отвернулся.

– Спокойно, дружок, – сказал ему Анжей. – Поедешь в санях, если что.

Он знал, что всё расстояние до деревни Блинчик пробежать не мог из-за хромой лапы. Когда-то давно его лягнул олень и пса вышвырнули на улицу, а Анжей его подобрал, долго лечил, но так до конца и не смог исправить недуг.

Впрочем, Блинчик на судьбу не жаловался и в забеге на короткие дистанции ничем не уступал своей здоровой хвостатой подруге.

Повозка была готова, финальным аккордом на рога Бузины были повешены колокольчики, а олениха вознаграждена за терпение яблоком и ласковым хлопком по шее. Анжей вывел её из стойла, запер ворота, укутался в шрем, надел варежки и крикнул:

– Анна, мы готовы!

Сестра выскочила из дома, заперла дверь.

– Проверь, чтоб дверца для зверей не захлопнулась, – попросил Анжей.

Анна встала на колени, толкнула туда-сюда маленькую дощечку, открывающую небольшой лаз.

– Не боишься, что тебя так ограбят? Сюда я бы пролезла.

– Чего там грабить? Разве что Кабачка утащат, да и то я уверен, что этот котяра любого грабителя одной лапой завалит.

– Что правда, то правда, – кивнула сестра, забираясь в сани. – Он тяжелый у тебя очень. Ты бы его на диету посадил.

Щёлкнув поводьями, Анжей направил сани к дороге. Снега за ночь навалило по колено, поэтому Бузина двигалась медленно, но шаг за шагом ускорялась.

– Посадил как-то. Он начал цыплят душить в отместку. Нет уж, пусть будет лучше толстым, а в курятник не лезет.

Распогодилось, и лазурное небо засияло над дорогой. Белоснежный лес выстроился стеной, пели птицы. Анна болтала, рассказывала о лете, Анжей слушал и подгонял Бузину. Собаки носились кругами, а, устав, запрыгнули в сани, демонстративно зевая.

– Говорят, там на берегах Доврича жили совы. Да, их там было так много, что людям пришлось уйти, – сказала Анна.

– Они были агрессивными?

– Ну, не то, чтобы, но ты знаешь, как это бывает: посмотрят на людей и всё – пиши-пропало. Они своим взглядом так чуть ли не всю деревню увели. А потом девались куда-то. Жители Доврича об этом умалчивают, но я видела огромные перья в некоторых домах….

– Да ну! Даже баши не могли сов победить.

– Ну, выходи из дома раз в декаду – ты и куропатки не застрелишь.

Анжей на упрёк не ответил – как раз заметил на горизонте первые дома. Он любил деревню, хотя и появлялся в ней редко, и знал, что жители деревни ему благоволят. Отстранённо, конечно. Перешептывались, не юродивый ли, случаем, тот мужик с фермы? Нет? Ну ладно. Всё равно странный, но хороший, кажется. Иногда думал, что стоило бы почаще приезжать, чтобы завести друзей, но как-то не складывалось.

– Ну, какой план? – спросила Анна, скидывая капюшон.

– Уши замёрзнут, – предупредил её Анжей.

– Не замерзнут, мы сейчас в тёплое место заедем, в таверну, например, всё равно вся жизнь и информация там, в том числе и о вакансиях.

– Ну вот тебе и план.

Он направил сани в сторону местной таверны под названием “Дубовый лист”. По дороге с ними здоровались местные жители, а брат с сестрой приветствовали их в ответ. Какой-то мальчишка выскочил прямо под копыта Бузины и гневного крика Анны испугался больше, чем риска быть раздавленным.

– Ты что, припадочный?! Как можно не заметить целого оленя?! – кричала Анна, а мальчик пятился, бледнел и бормотал слова извинения.

Анна фыркнула и тут же заулыбалась, увидев нужный дом. Дёрнула брата за рукав:

– Смотри, вон “Дубовый лист”!

– Я знаю, Анна. Я тут всю жизнь живу.

– А, точно.

– Зачем ты накричала на бедного мальчика?

– Слушай, ну, если ему так надоело жить – пускай встречается со смертью не с нашей помощью.

Анжей подвёл сани к самому входу таверны, накинул поводья на столб, приказал собакам ждать и вошёл вместе с сестрой внутрь “Листа”.

Помещение было довольно тёмным – его построили давно, когда окна ещё делали слишком маленькими, дабы сохранить тепло. На стенах висели картины, изображающие сказочные сюжеты, брёвна в стенах потрескались, с потолка свисали пучки трав, которые хозяйка добавляла в стряпню. В углу сидели трое мужчин, играли в нарды. Хозяйка по имени Хлома подметала пол. Услышав посетителей, она резко подняла голову и лицо её озарилось простодушной улыбкой. Она всегда казалась Анжею очень приятной и родной, эдакой доброй четвероюродной тётушкой: широкое лицо, серые добрые глаза, дородная фигура, румяные щёки и постоянное тепло в голосе.

– Лапушка мой, – сказала она, обращаясь к Анжею, – нужто зашел! Ну наконец-то, а то всё сидишь там у себя как сыч и не видно-не слышно. А это кто? Ах! Неужели наша Чёрная Овечка вернулась! Иди сюда, милая, дай я тебя обниму!

Хлома кинулась выполнять свои любвеобильные угрозы. Пока Анна вежливо отвечала на бесконечные вопросы о своём житие-бытие, Анжей хотел было спросить про работу, как вдруг один из мужчин за столиком повернулся и громко сказал:

– Ба! Да это же Анжей! Что, конопатый, пришёл закладывать мамкины украшения?

Прикрыв глаза, Анжей медленно-медленно вдохнул.

Повернулся к говорившему.

Мужчина шёл к нему, неприятно ухмыляясь. Небритый подбородок, бегающие глаза, грязная рубаха и широченная улыбка – ничего из этого не прибавляло ему очарования. Он подошёл, закинул руку Анжею на плечо, но тот отпрянул, жестом попросив не делать так больше.

– Эй! – подала голос Анна. – Что ты творишь?

– Оооо, нет, это я бы хотел узнать, что этот рыжий творит. Где наш дом?

– Это наш дом. Мой и Аннин, – тихо ответил ему Анжей.

– Ух, да ну, что то-то твоя мама с нами не о том говорила.

Голос сестры был оглушительным. Она вышла вперёд, уперев руки в бока, вздёрнула подбородок и заглянула коллектору прямо в глаза, хотя и была ниже на целую голову.

– Послушай-ка сюда! Все долги мы отдадим, но сейчас отвали от нас! Ты ничем не поможешь, если будешь тут стоять и угрожать, ни денег не получишь, ни дома, ничего! Только нарвёшся, и всё.

Мужчина осклабился:

– На кого нарвусь, на тебя?

Овечка сделала шаг вперёд.

– Да, на меня. И тебе не понравится! Ты знаешь…

– Так! – хозяйка трактира ударила метлой, привлекая внимание. – А ну-ка прекратить! Ещё мне не хватало тут ссор, хотите драться – деритесь на улице, а тут либо ешьте-пейте, либо тихо идите, понятно?

Мужчина фыркнул, наклонился, прошептал:

– У вас времени до весны! – и, развернувшись, ушёл за игровой стол.

Анжей потянул сестру за локоть, утягивая в другую сторону, к стойке.

– Простите, Хлома, мы не хотели шуметь.

– Ничего, золотце, я понимаю. Понимаю, как вам тяжко сейчас приходится. Мама твоя, и твоя тётка, Овечка, конечно, маху дала, пусть Маяк ей светит вечно, но вот так вот ввязываться в долги…

На эту тему говорить совершенно не хотелось, поэтому виновник торжества перевёл тему:

– Ну да, мы собственно об этом же… Хлома, может, вы знаете, есть ли в городе работа? Для меня и для Анны, – он обернулся на сестру, которая всё ещё метала молнии в игровой угол.

– Не называй меня Анной при других, – проворчала сестра. – Сколько раз тебе это повторять?

– Прости.

– Чего прощать, просто говори по-нормальному.

Протирая тарелки, хозяйка задумалась на секунду, но покачала головой.

– Милый, боюсь, нет, зимой-то какая работа… Вот после Мёртвой Метели уже можно думать, да там уже весна. Это вам в город надо.

– Дак пока до него доедешь.

– Ну да, ну да, – закивала Хлома, с энтузиазмом подтверждая безвыходность ситуации. – Да и тем более такое событие, кто сейчас будет о работе думать, они себе новое развлечение нашли, а их зимой не так-то много, сами знаете.

Тут Анна оживилась. Перегнулась через стойку:

– Чего? Какое событие?

– Ах, ну точно! Вы же не в курсе совсем, чего это я… В общем, – она понизила голос, хотя с такого расстояния игроки их вряд ли бы слышали, – в общем, у нас тут теперь баш!

Сказав это, она победно посмотрела на гостей, с видом “ну что, не ожидали?” и скисла, не заметив бурной реакции.

– Чего?.. – спросила Овечка.

– Ну, баш. Эти люди-духи с острова Цветов, виновники Жатвы. Вы что, ребятушки?

– Да не, мы знаем, кто такие баши! Мы не поняли сути.

– А… – Хлома поставила тарелки и принялась вытирать стойку, рассказывая. – В общем, наведался к нам баш, с клычками такими смешными, как у хорька совсем. Чернявенький. Приходит и говорит – представляете? – говорит: “Ну острова Цветов больше нет, я тут жить буду, в порту! Выделите мне бочку!”. А все сначала не поверили, про них же говорили всё, что страшные как смерть, и Свет могут съесть на раз-два, а этот нет, юноша симпатичный и безобидный. Ну он и поселился в бочке, кажется. Не знаю, говорили, что они страшные, но этот вроде мирный. Рыбу ловит. У нас мужики думали было его побить, да что-то всё не решаются.

Анжей, хмурясь, пилил взглядом стойку и пытался вникнуть в происходящее, раскладывая всё по полочкам. Он никогда не отличался быстротой реакции, но тут потерялся совсем.

Анна тихонько погладила его по плечу, возвращая в реальность.

– А давно он пришёл?

– Ну, пару дней.

– О, здорово! Я хочу с ним поговорить, можно?

– Да кто ж запрещает! Он на пирсе, в бочке. В какой не знаю, но думаю, вы поймете.

– А местные как?

– Ну как-как? Взрослые сторонятся, детишки тянутся. Он сам не очень дружелюбный, мне кажется. Но нам-то что, пусть живёт, лишь бы никого не съел.

Тут в Анжее начала расти тревога, стремительно и бесповоротно стала крутиться, как вихрь где-то у рёбер. Он не мог понять, как так вышло: что значит, что острова больше нет? Как баш поселился среди людей? Это же абсурд какой-то! Может, соврал? Да, баши ещё те лгуны, наверняка соврал, но всё же надо понять, надо узнать…

Но легче это было выяснить у первоисточника. Развернувшись на каблуках, он сухо попрощался с трактирщицей и пошёл прочь так быстро, что Анна еле-еле за ним поспевала. Отвязал Бузину, прыгнул на сани, свистом подозвал собак и поехал к берегу. Анна успела вскочить на подножку.

– Знаешь, ты мог и подождать! Он никуда в своей бочке не укатит!

– Знаю, но я волнуюсь.

Сестра похлопала его по спине.

– Я понимаю, но рано. В смысле, ладно, я не понимаю. Какой-то безумный баш тебя так волнует? Или ты со всеми так крепко подружился?

Дома и прохожие проносились мимо. Желание ударить поводьями было велико, но возница понимал, что это бесполезно и опасно, поэтому сдерживал и себя, и оленя.

– Дружил я с ним или нет – это не важно, если произошла беда.

– Сколько декад жили, причиняя беды другим… – начала было Анна, скрестив руки на груди, но впереди уже показался пролив.

Ветер тут же напомнил о себе, бесчестно сбивая капюшоны и пробираясь под пальто. Бузина недовольно тряхнула головой, издав перезвон. Собаки прижали уши.

Анжей привстал, осматривая причал. Всего три помостка, ряд лодок, шлюпок и маленьких корабликов, а чуть дальше – рыболовные снасти и бочки. Направил сани туда, слушая, как Анна говорит, указывая на белый кораблик:

– Вот это “Чайка” Шема. Я на ней приплыла.

Они ехали по дороге вдоль рыбаков, отправляющихся в море. Мужчины и женщины с обветренными лицами, зоркими глазами и мозолистыми ладонями, одетые в тюленьи шкуры, защищающие от капель и ветра, перебирали сети, толкали лодки и заматывали удочки.

– Эгей! – крикнула Анна им. – Не видали тут бочку с башем?

Рыбаки переглянулись и дружно указали вдаль.

Проехав ещё минут десять, Анжей и Анна оказались в конце причала и, заодно, деревни: здесь уже начинали возвышаться недружелюбные серые скалы, облепленные водорослями и ракушками. Каменный берег принимал в свои объятия мёртвую утварь: дырявые лодки, скелеты корабликов, сломанные паруса, худые сети и, конечно, бочки. Сани остановились: дорога закончилась, а вода слизывала снег с пляжа.

Мерный шум волн и визгливый чаячий крик – вот и всё, что было живого в этом тупике.

Брат с сестрой переглянулись. Затем Анна спрыгнула с саней, огляделась. Пожала плечами, сложила варежки рупором и крикнула:

– Эгей! Баш в бочке! Ты тут?

Ответа не было. Блинчик и Яблочко гонялись за чайками среди лодок, но больше – ни движения.

Анна попыталась ещё раз:

– Слушай, нам очень надо с тобой поговорить! Мой брат очень волнуется за ваш остров, а времени смотреть в каждую бочку у нас нет!

И снова лишь вой ветра и далёкие крики рыбаков в море. Анжей сжал кулак: неужели не успели? Или ошиблись?

Он смотрел на море, на его мерные волны и глубокую синеву и не понимал, как оно может оставаться таким спокойным в этой ситуации.

Внезапно собаки прекратили свою игру и замерли, уставившись на какую-то тень. А тень не обращала на них никакого внимания, да и уже, выбравшись из-под завалов, не была тенью, а была юношей не старше двух декад отроду.

Небольшой рост, правильные черты лица, раскосые черные глаза… Анжей узнал его сразу, даже вспомнил имя: Орсин. Много с ним не общался, лишь периодически наблюдал за его танцами на поляне да встречал в Дереве-Дворце.

Баш подошёл к ним лёгкой походкой, не без тени улыбки. Одет он был легко: рубаха, бриджи и тканевые ботики, но, казалось, никакого дискомфорта по этому поводу не испытывал. Это было делом обычным: баши не очень-то были чувствительны к погоде.

Встал в метрах двух и впился взглядом в пришельцев.

Анна присвистнула.

– Да уж!..

Что она этим хотела сказать Анжей не понял. Сделал шаг вперёд. Орсин отступил.

– Маяк горит! Орсин, ты помнишь меня? Меня зовут Анжей, я жил у вас где-то… не знаю, на самом деле, сколько времени прошло. В общем, я жил при короле Гране. Баш-Гране.

– Ааааа… – оскалился баш, блеснув небольшими клыкам. – Щенок Его Величества! Помню твою огненную голову.

Голос у него был с хрипотцой, а улыбка придавала схожести с хорьком. Анжей привык, что баши быстро теряли внешнюю миловидность, стоило им открыть рот или перестать заигрывать с собеседником, а вот Анна от такой перемены поморщилась.

– Подбирай слова! Звучит не очень приятно, – сказала она Орсину.

Поднырнув, словно рептилия, баш приблизился к ним, всё так же улыбаясь. Перевёл угольные зрачки с брата на сестру и спросил:

– Что вам надо? Вам что-то от меня надо? Нет? Тогда я ухожу…

– Нет, постой… Скажи, пожалуйста, что случилось с островом Цветов? Почему ты тут?

Губы Орсина искривились:

– Он сгорел. Я тут, потому что некуда идти, и я люблю море.

На этой фразе баш развернулся и пошёл обратно на пляж, а Анжей наблюдал за удаляющейся фигурой и пытался понять…

Сгорел?

Как остров Цветов мог сгореть? Он окружен морем, они не разводят огня! А что с башами? А что с Граном?

Он пытался задать все эти вопросы Орисну, но никак не мог начать говорить: всё новые и новые страшные мысли посещали голову и сдавливали горло.

По счастью, Анна была проворнее, в два прыжка она догнала баша и встала прямо перед ним. Юноша зашипел и отшатнулся.

– Э, нет, погоди!

– Я ответил на все ваши вопросы!

– И мы тебе за это благодарны, но не мог бы ты рассказать… м… подробнее?

– Что?

Яблочко и Блинчик подошли к хозяину и сели у его ног. На баша они внимания не обращали. Анжей машинально погладил их, подошел к сестре.

– Пожалуйста, Орсин. Я очень волнуюсь.

Отсупив ещё на шаг, Орсин прорычал, заламывая руки:

– Что ты волнуешься? Зачем ты волнуешься? Зачем волноваться, если уже ничего нет?! Остров загорелся весь, и всё!

– Но он же огромный! – воскликнул Анжей.

– Вот огромный и загорелся!

Анжей сжал кулаки. Разговаривать с не-людьми, это, конечно, целое искусство. Искусство, которым Анна не владела, а потому начала раздражаться.

– Ты можешь просто и по-человечески сказать, что случилось?

Тут Орсин начал смеяться:

– Не могу! Я же не человек!

– Да чтоб тебя… -выкрикнула сестра, но Анжей успел её прервать, положив руку на макушку.

Прошлая её ссора с башем закончилась не слишком хорошо, и повторения не хотелось.

– Орсин, – начал он как можно мягче и вкрадчивые. – Скажи, пожалуйста, если остров Цветов сгорел, то как ты тут оказался?

– Я сбежал через дверь!

– А остальные?

– А остальные не сбежали. Ну… – он на секунду задумался. – Не все. Кто-то сбежал, кто-то не сбежал.

– А Гран? – голос чуть дрогнул.

– Какой Гран? – поднял брови Орсин.

– Король Ваш, Его Величество Баш-Гран. Я же только что говорил.

– Ааааа, этот! Нет, не сбежал. Он сделал так, что мы могли сбежать и сгорел.

Анжей закрыл глаза. В один миг весь его мир наполнился только шумом волн, а всё остальное перестало существовать, и одна-единственная мысль билась в голове, повторяя сердечный стук.

«Как глупо».

Он почувствовал только, как Анна дёргает его за рукав и обращается к башу:

– Так, а ты видел, как он сгорел?

– Что?

– Король!

– Нет! Я же ушёл, говорю же! Вы вообще слышите?

– То есть ты сбежал, он остался там и ты, не видя, говоришь, что он сгорел?

– Да!

– Да что ж ты как…

– Но был же огонь!

Анна застонала, возведя очи к небу. Анжей глубоко вздохнул, отогнал страх, змеёй бегущий по позвоночнику, выпрямился:

– Орсин! Послушай, это важно. Где остальные баши?

Из тона Орсина можно было выжимать по скляночкам яд:

– Сго-ре-ли.

– Да нет, те, кто выжил.

– А! Не знаю. Ушли.

– Ладно. Тогда послушай: как ты думаешь, мы сможем попасть на остров Цветов?

– Не знаю. Я могу уйти? Вы мне надоели.

– Нет, подожди. А ты можешь показать, где ты вышел оттуда?

– Могу!

– Спаси…

– Но не хочу. Мне и в бочке нравится.

Анна вскрикнула и пнула гнилую доску. Та разломилась напополам, обнажив гнилое нутро.

– Анж, я теперь понимаю, почему у тебя такое терпение! Неужели там каждый вот такой вот? – она указала на Орсина.

– О да, – угрюмо отозвался Анжей, бегло вспоминая свои диалоги с чудесными представителями этого народца.

Практика помогла ему отыскать слова:

– Хорошо, Орсин, я понимаю, почему ты не хочешь. Давай так:ты нас проводишь, а мы тебе что-нибудь за это дадим?

Подобное предложение сразу заинтересовало баша. Он задумчиво прищурился, почесал подбородок, критично осмотрел людей, затем сани и, спустя целую вечность молчания, ткнул пальцем в колокольчики на рогах Бузины.

– Хочу их! Они железные?

– Нет, медные.

– Тогда точно хочу!

– Договорились. Я тебе их отдам, когда покажешь нам место, хорошо?

Баш кивнул и с лёгкостью прыгнул в сани.

– Только давайте быстрее, а то мне с вами неприятно! – заявил он.

Анна устало потёрла лоб.

– Вот и работёнка для нас, Анжей.

– Анна, прости, но…

– Да я всё понимаю, – она пихнул его локтём в бок. – Поехали уже. Кто я такая, чтоб менять путешествие на таинственный остров Цветов на подработку чистильщей рыбы?

Анжей благодарно ей улыбнулся, залез на сани и взмахнул поводьями.

Погода вела себя совершенно нечестно по отношению к Анжею: в то время, как в нём зарождалась тревога и мерно стелилась печаль, приготовив его к будущему (если-ничего-не-получится) трауру – в это время на небе издевательски сияло солнце, а в ветвях радостно пели птицы. А ему хотелось кричать: “Нет, что вы! Это неправильные декорации, нужен буран, нужна гроза, я не знаю, что мне чувствовать, когда вокруг так хорошо, а мне так плохо!”

Анна пыталась отвлечь его разговорами, но отвечать совершенно не хотелось. Любая его попытка ответить оборачивалась очередным “да-да”, и голос Орсина эхом звучал в голове.

“Сгорел”.

“Сгорел”.

“Сгорел”.

Анжей поджимал губы и старался унять дрожь в руках. Больше всего на свете ему хотелось помчаться туда за секунду, открыть дверь и понять, что баш соврал ему, посмеялся, поиздевался. Что-то, а делать пакости они любили.

И всё же понимал, что это не так. Живое тому доказательство сидело в санях и смотрело в небо.

Никто никогда не выпустил бы баша с острова Цветов. Гран никогда бы этого не позволил. Это было запрещено.

Орсин не говорил с ними, игнорируя большинство вопросов и фраз, но один-едниственный раз ответил Анне:

– Так Жатвы не было потому, что всё сгорело?

– Да.

– Понятно, – ответила она, но развивать тему не стала.

Они ехали на протяжении нескольких часов, минули две деревни, огромное кукурузное поле и снова въехали в лес. Солнцу надело светить, и оно укрылось за горизонтом, оставив только темноту, звёзды и спутники. Снег искрился, стало холодать, и Анна накинула на себя и на брата одеяла.

– Вот тут! – резко сказал Орсин.

Анжей немедля остановил сани. Собаки тревожно навострили уши, а возница огляделся: они были посреди нигде, только голый лес да прямая дорога. Подумав, что упускает что-то, посмотрел ещё раз, но так и не смог разглядеть ничего особенного.

– Тут ничего нет! – озвучила Анна его мысли.

– Как нет! Вот же, лес! – возразил баш.

– Лес-то есть, а острова Цветов нет.

– Дура, его тут и не будет! Он за деревом!

– Подбирай выражения, а то отрежу уши!

Повернувшись к сопровождающему, Анжей спросил:

– Хорошо. Мы просто не можем увидеть то самое дерево. Ты можешь нам показать?

– Да, но тогда я хочу два колокольчика!

На такую цену они и договорились. По указу баша слезли с саней и пошли в лесную темноту, проваливаясь по колено в сугробы и огибая тонкие берёзовые стволы. Ветер тоскливо завыл в ветвях, синеватое свечение ночи позволяло разглядеть еле заметную тропу, проложенную кем-то давным-давно. Шаг вправо, шаг влево и провалишься по пояс. Анжей то и дело оборачивался на дорогу, чтобы не терять из виду сани и фонарь. Анна достала из-за пазухи кинжал и крепко сжала в ладони.

Когда свет огня стал еле заметен, Орсин остановился.

– Вот!

Он указал на две совершенно неприметные жухлые берёзки, жавшиеся друг к другу кронами, но оставившие достаточно места у основания, чтобы туда мог пролезть человек.

– Там же ничего нет! – сказала сестра, сделав круг почёта вокруг деревьев.

– Есть. Надо пройти между ними и будете на острове Цветов. Если переход ещё работает. Если уже не работает, то не знаю. Может и не работать, потому что…

– Всё сгорело, да-да, мы помним.

Баш обиженно надулся. Анна махнула рукой.

– Ну, тогда покажи нам. А то уйдешь, а мы будем до рассвета туда-сюда ходить как дураки.

Сделав два прыжка, Орсин третьим влетел в проход между деревьями и пропал. Анжей заглянул в проём, обошёл берёзы кругом, робко просунул руку туда, где исчез юноша, но ничего на произошло.

Он запомнил свой переход не так, поэтому факт исчезновения казался ему удивительным.

А вот Анну он просто поражал. Она стояла, открыв рот.

– Ого! – воскликнула она.

Хотела сказать что-то ещё, но тут Орсин снова вывалился на снег так быстро, что никто не заметил, как он это сделал. Выглядел баш неважно: побледневший, осунувшийся и вялый.

– Нет, нет! – сказал он с оттенком страха. – Я больше не хочу это видеть, я ухожу. Сами идите, я всё показал.

– Спасибо тебе, Орсин. Можешь забрать два колокольчики.

– Пока-пока! – сказала Анна, не отрываясь от изучения берёз.

Развернувшись, Орсин побрёл сквозь снег обратно к дороге. Двигался он медленнее, чем раньше, и было видно, что ему надо отдохнуть, но всё равно баш упорно шёл к своей смешной награде.

– Что с ним? – спросила Анна.

– Гран говорил, что всегда такие вот переходы истощают человека. Ну или баша. Что-то вроде равновесия.

– То есть нам там будет тоже плохо?

– Ага.

– Хм. Слушай, Анж, а ты уверен, что оно нам надо? Так, ладно, не смотри на меня так, я понимаю, что мы в любом случае пойдём. Просто я не хочу… – она отвела взгляд. – … чтобы ты разочаровался.

Анжей тоже не хотел. Каждый раз, когда здравый смысл шептал ему слово “сгорел” – страх поднимался в животе.

Но он не мог бросить своего друга в неизвестности, даже если тот когда-то бросил его.

Приказав собакам сидеть и ждать, он протянул сестре руку.

– Анна, мне надо пойти.

– Ну тогда пошли.

Она схватила брата за ладонь, зажмурилась и первой шагнула в проём, а Анжей не закрывал глаз, и белый свет ослепил его.

Глава пятая. Цели и средства.

Михалина

Над вересковой пустошью царила ночь: один спутник сиял ярче любой звезды, а двое других скромно показывались полубоком. Летали мотыльки, сверкали созвездия, ночные насекомые жужжали и танцевали. Прокричала птица, ей ответила другая. Далеко-далеко закричала рысь, долго и протяжно, словно искала кого-то и звала, надеясь до последнего.

Лина сидела у окна, вышивала платок и смотрела в темноту, ожидая прибытия дяди и Алеха. Конечно, они поехали не одни, с ними были ещё люди, но они мало её интересовали, слишком уж она привыкла к тому, что люди приходят и уходят, рождаются и умирают, клянутся в верности и предают, и только дядя оставался рядом всегда. И, как она горячо надеялась, Алех тоже останется насовсем.

При мысли о нём бледные щёки Лины покрылись румянцем. Она ничего не могла поделать с собой, как ни старалась, лишь вновь и вновь возвращалась в своих мыслях к его тёмным глазам, слегка волнистым волосам, ямочкам на щеках, маленькой родинке в уголке глаза… Встряхнув головой, чтобы хоть как-то отогнать нудобные мысли, Михалина принялась яростно вышивать, но то ли душная ночь, то ли суета мыслей упорно мешали, и работа не шла. Она отложила платок, накинула шаль и пошла по лестнице вниз, к выходу. Ступеньки безжалостно скрипели, выдавая её замысел, и на звук выглянул Никита. Он даже специально пригнулся – огромный рост не позволял ему спокойно помещаться в проходе.

Больше всего Никита напоминал Лине медведя. Эдакого шатуна, неоднократно бывавшего в драках.

Она остановилась на предпоследней ступеньке, глянула на него из-под полуопущенных век, ожидая вопроса.

И он спросил:

– Куда вы, госпожа?

– На прогулку, – холодно ответила она, надеясь, что это будет концом диалога.

– Не положено, – покачал головой Никита. – Поздно уже.

– Разве не я решаю, когда мне гулять?

Домашний медведь почесал в затылке.

– Дык если бы вы тут приказывали, порядки бы другие были, зуб даю! А так нет, Княжич Агатош сказал – не пускать.

– А я княжна и говорю – пустить!

Перед Никитой явно встала самая сложная дилемма в жизни: факты и статусы путались в его голове, варианты развития событий (от кого достанется больший нагоняй) пугали. Он стоял, что-то бормоча себе под нос. После нескольких секунд раздумий (Лина была уверена, что это максимальное время для его мыслительного процесса) сказал:

– А вдруг совы?

– Они далеко, я слышала.

– Хохо. Коли слышали, так они в два счёта долетят. Давайте так, княжна, – Никита поднял с пола кувалду. – Вы там перед домиком погуляйте, а я рядом постою, мало ли чего.

Михалина кивнула. Ей не вполне нравился такой вариант, но, как говорил дядя: “хороший правитель обязан знать, как обернуть компромисс в свою пользу”.

Она вышла на улицу и обернулась на то, что Никита назвал домиком. По сути это был огромный полутерем, полуамбар, а точнее, амбар, переделанный под терем, который вмещал всех двухсот человек, что были под их началом.

Двести человек, которые верили в их идею.

Терем-амбар тихо стоял на кромке леса. Люди в нём шумели, смеялись, праздновали и просто жили день ото дня, год за годом, и всё готовились к великому восстанию. Правда, до “великого” им не хватало около тысячи человек, но, как говорил дядя: “это хорошее начало”. И Лина бы ему верила, если бы начало не длилось десять зим.

Хотя нет, она клеветала: всего пять зим назад в дружину начали подтягиваться люди, а до этого был сплошной бег.

Бег – это её первое воспоминание.

Помнила, как сидела на руках у дяди, а он – смелый, отважный, её рыцарь, её герой – брёл сквозь болота и шептал: “не смотри на огни, Михалина, закрой глазки”, и она закрывала один, а вторым смотрела на эти маленькие светящиеся шарики и посмеивалась – до того забавными они казались.

Помнила, как долго жили у какой-то старушки. Бабушка поила Лину козьим молоком и приговаривала: “ну сразу видно, княжеская кровь, глаза-то как изумруды, а стать – ну чистая лань”. Лина была пухлым неуклюжим младенцем, но старушке явно нравилось ей льстить.

Помнила, как дядя обрезал её смоляные волосы и сказал: “мы сейчас пойдём в город. Играй там, будто ты мальчик, хорошо?”. Михалина с радостью игру поддержала, притворилась мальчишкой по имени Лин, да так долго не могла выйти из образа, что дядя разозлился и сказал, что больше никогда они играть не будут.

Её это расстроило, но ненадолго.

Первые покушения она, как ни странно, помнила плохо. Точнее, само покушение попросту стёрлось из памяти, а вот тело, сжимающее кинжал и лежащее в предрассветной дымке, она запомнила очень хорошо, как и дядю, стоявшего над ним с окровавленным мечом.

“Михалина, плохие люди желают тебе зла, – сказал он и дал ей, ребёнку, окровавленный кинжал. – Запомни это, и эту кровь запомни, она первая пролита на твоих глазах, но не первая из-за тебя”.

Михалина приняла это как должное. Держала холодный красный кинжал в слабых руках и понимала всё, что было доступно гибкому разуму ребёнка. После начали приходить первые люди, Лина помнила их очень смутно, лишь клятвы и проклятия на головы “поганых узурпаторов”. Какие-то люди приходили, какие-то уходили, но одно оставалось неизменным: бег. Они всё время бежали, побирались, пользуясь княжеским именем и продавая украшения. Один раз дяде пришлось работать стражником при градоуправляющем какого-то приморского городка. но что-то не сложилось и пришлось снова бежать.

До полный декады Михалины они жили то там, то тут: в подвалах, на чердаках, у знакомых, у друзей, у каких-то повстанцев и каких-то бродяг, в лесу, на побережье, в городах, деревнях, и всё бежали, бежали, бежали…

А потом их набралось достаточно, чтобы дядя стал атаманом разбойничьей шайки. У его людей совершенно не было ни средств, ни земель, ни желания делать что-то, кроме как нападать на путников и отбирать их ценности.

Но дядя пресёк это. Он был умён, хитёр и справедлив, он научился вычислять тех градоуправляющих, что забирали себе деньги рабочих, научился грабить заводы, крупных дельцов, зажиточных купцов, в общем, всех тех, у кого было достаточно денег, чтобы делиться.

“Мне надоело бегать!” – сказала ему как-то Михалина. И тогда, вернувшись, дядя принёс ей подвеску. Красивую, из полупрозрачного зелёного камня, под цвет глаз, в ажурной кайме. Он вручил украшение племяннице, надел ей на шею и сказал: “Тогда мы больше не будем убегать. Ты – княжна, и ты будешь гордо стоять, подняв голову”.

И Лина стояла. Она никогда не ходила на “дела” (так шайка называла разбойные нападения), но зато училась разбираться с бумагами, училась разговаривать с торговцами в городах и понимать их слабые места.

Лина училась выживать и управлять.

А людей в шайке становилось всё больше и больше, поскольку дядя тоже учился. Он говорил и убеждал, и, по мере того, как на земле Папоротников и Цапель всё становилось хуже и хуже, люди тянулись к нему сильнее и сильнее. А он вёл их под самым ярким знаменем – Михалиной. Она была как две капли воды похожа на убитую княгиню: смоляные волосы, бледная кожа, зелёные глаза, тонкие губы и прямой точёный нос. Поставь рядом с портретом – не отличить. Пожилые вельможи, заставшие правление Зары, ахали, падали в ноги и причитали. Потом сватали Лине сыновей (а иногда даже дочерей) и всё пытались занять удобное место рядом, в бесконечной вере и надежде на грядущую революцию. Дядя только кивал и осаждал наиболее наглых личностей, предоставляя племяннице возможность самой выбирать приближенных и думать головой.

Поэтому она отсылала большую часть сосватанных: они ей не нравились, в каждом чувствовалась какая-то фальшь. Единственной приятельницей ей долгое время была женщина по имени Ольха, занимавшая одновременно нишу подружки и горничной: она помогала и волосы расчесать, и письмо написать, и платье подшить, и с душевными проблемами разобраться. Ольха могла долго-долго сидеть рядом с княжеской постелью и рассказывать истории о древних временах, о башах, о мышиных карликах, о драконах и маяках, о рыцарях и принцессах, о болотных огнях и подземных гробницах. Она слушала и Линины размышления о судьбе, которые всегда начинались с «когда я стану княгиней…будет то, то и то» (далее обычно следовали планы её дяди).

Только так и никак иначе.

Иногда Ольха пыталась вытащить подругу погулять, повеселиться. В её глазах княжна всё ещё была подростком (хотя полторы декады и одна зима в глазах Лины – полноценный взрослый человек). Михалина реагировала на песни-пляски сдержанно, с людьми не знакомилась, а в кругах не знавшего её народа характеризовалась как “вежливая, но высокомерная”.

Лину устраивало.

Всё поменялось, когда одну зиму назад к ним присоединился Алех. Он ворвался в зал амбара-терема, пересёк его, рухнул на колено перед Михалиной, прижимая кулак к своему Свету и, подняв на княжну горящий взгляд, чуть ли не прокричал:

– Я клянусь верой и правдой служить вам и вашему делу, княжна Михалина!

Дядя взял его под локоть и еле поставил на ноги: в парне было слишком мало сил.

Лина тогда рассмеялась. Мало кто выражал ей верность таким необычным и ярким способом.

Когда Алех достаточно отдохнул и спустя два дня присоединился к обеду для светской беседы, то очень быстро заинтересовал Лину. Оказалось, что во время Резни (так называлось восстание, когда Лина потеряла мать), Алех тоже бежал из города, ведь его отец был одним из гвардейцев Зары. Убежали они недалеко, иногда тайком возвращались в город и ужасались событиям, которые разворачивались под гнётом нового князя-узурпатора.

Алех рос на рассказах о великой княгине и о её потерянной дочери.

А затем, когда он вырос, дошёл слух о банде Агатоша. Они уже не слишком скрывались, понимая, что рано или поздно придётся выступить с заявлением. После этой вести Алех попрощался с отцом, пообещал вернуться с княжной и восстанием, сел на оленя и поскакал искать “свою повелительницу” (так он её называл) по всему Калахуту. Нашёл летом.

Сначала Михалина просто приглядывалась к новому рекруту к его смешной манере стоять по струнке, к очаровательной привычке собирать тёмные волнистые волосы в хвост, к тому, как он стрижёт бороду; к тому, как щёлкает пальцами, когда думает о чём-то.

Он целовал Лине руки, приносил подарки, рассказывал истории, но всегда держался в стороне: не лез с предложениями, не докучал, просто был рядом, но в отдалении. Постепенно, ведомая любопытством, Лина сама начала проявлять к нему знаки внимания. Совсем чуть-чуть, не достаточно, чтобы он всё понял, но достаточно, чтобы начал подозревать.

Конечно, она сомневалась в чистоте его намерений – уж слишком он ратовал за идею восстания.

Но всё же ей хотелось в него верить, как всякому человеку хочется надеяться на любовь и понимание.

А что Алех делать умел – так это завоёвывать любовь. И не любовь женщин или мужчин, а любовь толпы. Алех мог улыбнуться, сказать с глазами, сияющими как Великие Маяки, что пора бы отказаться от рыбы совсем, рыба должна быть свободна и плавать в море, а не в супе, и половина его слушателей немедля выпускали улов обратно в солёные воды.

Дядя очень радовался: с тех пор, как юный оратор появился у них, ряды повстанцев пополнились примерно на треть.

Вот и сейчас небольшой отряд уехал не только на очередное дело с непутёвым землевладельцем, но и на вербовку. А Михалина сидела в амбаре-тереме и ждала.

Иногда она выходила к людям, они ей кланялись, улыбались, а она кивала и иногда улыбалась в ответ, но ей казалось, что всего этого мало. Словно ей до сих пор дают играть в игрушки, а она-то давным-давно выросла.

Ей впору играть с людьми. Но она не умела.

Так она думала, выходя в зимнюю ночь, бесснежную на этой земле, и ожидая своих людей. Кого они приведут в этот раз? Крестьян? Мастеров? Стариков?

Лина смотрела в поле, но не видела проблеска огней. Только огромная тень отделилась от верхушки леса и полетела ввысь.

Никита схватился за кувалду: сов он боялся больше, чем войны.

Лина же их не опасалась. Она была уверена в собственной неуязвимости и презрительно глянула на спутника:

– Ольха мне рассказывала про сов, Никита. Тебе нечего бояться.

– Угу, да вот только если Ольха с вами об этом толковала, то надобно знать, что они своими глазищами просто у вас Свет похитят, и всё, поминай как звали.

– У меня никто ничего не украдёт.

– Конечно, княжна! Вас саму украдут! Вы вон какая худенькая – сове на один зубок! Или клювик? Что там вообще у сов?..

Не удостоив его ответом, княжна поглубже закуталась в шаль.

Вот если бы прилететь в город Папоротников и Цапель на сове и заявить о своих правах, вот тогда узурпатор сразу бы сгинул. Это было бы красиво. И, возможно, более осуществимо, чем планы дяди….

Просто прилететь и срубить голову тому, кто прогнал её семью. И всё, никаких долгоиграющих планов, армии, тактик, стратегий. Просто вражеская голова на плахе. Ах, хорошо бы!

Она поджала губы, вспомнив рассказы об этом человеке. Мужчина по имени

Баграт, решивший, что он сможет править лучше всех, ведь он знает, как! Его не интересовали ни вековая история, ни мудрость поколений, просто в один момент он забрал себе желаемый трон. И это далось ему немалой кровью.

Но ничего, ничего! Они с дядей вернут престол, пусть придётся пожертвовать многим. Город Папоротников и Цапель снова вернётся к ним.

Лина, конечно же, могла заявить, что всё, что она делает – ради мести за родителей, но это было бы лицемерием. Она их не помнила и не скучала. Знала, кем были, какими были, немного жалела о невозможности знакомства, но не более. Дядя заменил ей и отца, и мать, и именно его надежды ей хотелось оправдать, его мечты, а не память незнакомых, но единокровных мертвецов.

Но она была благодарна за наследство.

Под тяжёлыми думами раздался волчий вой.

– Княжна, ну не вернутся они сегодня! – заныл Никита. – Кто ж по темноте поедет в такую даль! Они, небось, не привале сейчас дрыхнут, а поутру двинутся к нам.

Михалине очень не хотелось признавать его правоту, но пришлось: и дядя, и Алех были достаточно осмотрительны, чтобы не наткнуться на волков, сов или болотистую местность, поэтому наверняка разбили лагерь в какой-нибудь роще по дороге.

Развернувшись, отправилась к себе. Никита проводил её до лестницы, пробурчал “спокойнойночикняжна” и, получив холодное “добрых снов”, поплёлся прочь.

С чувством некого разочарования и тоски, Лина упала на кровать. Затем поднялась, скинула бархатное бордовое платье, переоделась в ночнушку. При свете фонаря умылась, заплела волосы в косу, подкинула дров в камин и снова улеглась в постель, наблюдая за спутниками через тусклое стекло. Усталость мягко надавила на веки, но княжна держалась. Она слушала амбар-терем: тихие полуночные разговоры, шёпот и стоны влюблённых, чей-то плач, разговоры о жизни за столом и кружкой браги. Думала о них, как о своих людях, хотя была от них далека. Примерно так же, как спутник, как таинственный остров Цветов и как заветный город Папоротников и Цапель.

Ей всё чаще и чаще хотелось измениться, быть не просто символом.

Но она не знала, как.

Глава шестая

Пепелище

Анжей

Долгое время в мире царила тишина. Слёзы текли против воли, глаза болели, Анжей пытался их тереть и прокашляться одновременно: что-то забило ему горло, вкус гари осел на языке, голова раскалывалась. Он сплюнул, проморгался, пытаясь собрать видимое во что-то более-менее цельное. Получалось плохо: всё было чёрным и пыльным.

Сев на колени и закрыв глаза, замер, пытаясь привести в себя в порядок. Пальцы сестры всё ещё крепко сжимали его ладонь, он слышал её ворчание, поэтому не волновался так сильно. Если она здесь – всё хорошо.

– Анж, Анж! – сказала она хриплым голосом. – Анж, как ты?

– Пытаюсь понять. А ты?

– Уже лучше, но голова болит… Слушай, Анжей. Это не очень похоже на остров Цветов.

– В смысле?

– Ну, я думала на острове Цветов будут цветы.

Тут ему пришлось открыть глаза. Пришлось увидеть.

Сначала была зола. Он стоял коленями на чёрных головёшках, в воздухе витал пепел и запах гари. Небо грязно-серое, с охрой.

А вокруг лишь обгоревшие могилы деревьев: сожженные кривые стволы, обломки прекрасных ясеней, могучих дубов и уютных елей, которые сохранились лишь в воспоминаниях – сейчас невозможно было понять, призрак какого дерева стоял неподалёку, все были одинаковыми голыми палками на чёрной земле.

И ни одного цветка.

Анжей вскочил, огляделся. Безумная мысль, что это, может, другой остров, неправильное место или дурная шутка пролетела у него в голове, но тут же ушла, оставив место только болезненной горечи.

Когда-то здесь вовсю цвели тюльпаны, астры, лютики. Розовые ограды росли лабиринтом, поляны пионов и васильков, на которых танцевали баши, простирались до самого леса. Незабудки, словно ковёр, росли по всей чаще, а фруктовые деревья цвели вечность, раз за разом даруя новые плоды. Животные бегали, не боясь, птицы пели и днём, и ночью, пчёлы летали от соцветия к соцветию, и маленькие мыши, добрые и безобидные, а не такие, как те, что живут рядом с людьми, засыпали прямо в тюльпановых бутонах. Остров был таким пёстрым, что иногда болели глаза.

Сейчас же глаза болели только от смога.

Это была могила.

Анна покрепче сжала его руку, тревожно глянула:

– Это он? Тот самый остров?

– Да.

– Ужас какой…

Анжей кивнул. Словно “ужас” только что приобрело для него новое значение.

Сжал кулаки. Закрыл глаза.

Вздохнул, напомнив себе, что пришёл не для того, чтобы скорбеть о утерянной земле. И, хотя сложно было представить, что в этом пепелище хоть кто-то мог уцелеть, Анжей пошёл вперёд.

Сестра засеменила за ним, тревожно оглядываясь.

– Анж, я не думаю…

– Не надо, пожалуйста.

Она замолкла.

Они обернулись, чтобы запомнить место перехода. Два огромных чёрных бревна, сложенных крест-накрест. Когда-то между ними была дверь, через которую некоторые счастливцы выходили к людям, или некоторые несчастные попадали к башам.

Начался лес. Каждый шаг поднимал в воздух чёрные облачка.

– Смотри, Анжей.

Анна указала на тропу впереди. Там, распластавшись по земле, лежало что-то, что когда-то было похоже на человека, а теперь оказалось чёрно-алым куском плоти с очертаниями рук и ног. Вид запеченного мяса и поза – неудачная попытка к бегству – вызывали старый животный страх.

– Бедняга, – сестра отвела взгляд.

Дышать стало сложнее. Думать о том, кто же это мог быть, совершенно не хотелось.

Они пошли дальше, находя всё новые и новые обгорелые тела: людей, башей, птиц и животных. Некоторые деревья продолжали гореть изнутри – прожилки между корой светились красным. Из-под земли поднимался удушливый дым и местами приходилось делать большой крюк, чтобы обойти опасные места, где почва пружинила и обжигала подошвы.

Было страшно жарко и душно, пришлось скинуть тёплые куртки и шремы, повязав их на пояса. Это немного замедляло, но хотя бы позволяло дышать.

Анжей всё шел и шел вперёд, несмотря на трупы. Если бы смотрел, то неизменно начинал бы думать, кто это. Ему было жаль каждого погибшего, но останавливаться и скорбеть он себе не позволял.

– Анжей, – Анна резко остановилась. – Куда мы идём?

Он немного помедлил:

– Думаю, во дворец. Он же там жил.

– Это тот дворец, который как огромное дерево?

– Да.

Овечка устало на него поглядела, прикусила губу.

– Это который настолько огромный, что его видно из любой точки острова?

– Да.

– Но мы не видим его сейчас.

– Да…

И тут эта простейшая и ужаснейшая мысль настигла его: дворец сгорел! Дворец, который был тут вместо Маяка, который был сутью и смыслом острова! Который был домом всех башей и домом Грана!

А значит, что убежища больше нет, и где искать тогда? Или он давно нашел, но не узнал?

С нарастающим страхом Анжей посмотрел прямо в карие глаза сестры:

– Что же делать? – спросил он, надеясь, что она откуда-то знает ответ.

– Ну, если бы я не хотела сг… чтоб меня настиг огонь – я бы пошла к морю. Тут далёко до моря?

– Нет, совсем близко.

– Ну так пошли посмотрим там.

И они свернули к шуму волн. Когда-то по пути росла магнолия, но теперь от неё ничего не осталось, так что шли быстро.

Под ногой Анжея раздался хруст. Посмотрев вниз, он понял, что не заметил сгоревшее тело и наступил прямо на череп, отколов ему челюсть.

Подавив тошноту, зажмурился, вытащил ботинок и, пробормотав извинения, пошёл дальше.

По мере того, как вода робко показывалась из-за холмов, становилось легче дышать: солёный бриз перебивал гарь и приносил глотки свежего воздуха.

Море появилось во всей красе и, пусть остров умер, но бирюзовые волны оставалась такими же, как и целую вечность назад. Это немного успокоило.

– Море уцелело, – сказал Анжей сестре, хотя было совершенно очевидно, что никуда оно не денется.

– Ну, а я про что!

Они спустились с холма, поднимая ворохи золы и пачкая одежду. Берег был покрыт золотистым песком, и это очень странно смотрелось на фоне пепелища, будто кто-то вырезал кусок иллюстрации и вклеил в чёрно-белую книжную страницу.

Но, приглядевшись, Анжей заметил, что и песок был испорчен: он перемешался с пеплом и потерял былой блеск.

Ракушки остались. Ракушки бессмертны.

В остальном же на пляже было пусто.

Он не успел снова отчаяться, с Анной это было решительно невозможно: схватив брата за рукав, она потащила его вдоль берега, бормоча:

– Да ты что, мы же вышли в случайном месте, а тут, небось, такая заваруха была, что и не разбёрёшь, куда бежать! Видишь, какие холодные волны? Конечно, в них легко спрятаться, а потом сесть где-нибудь на берегу и… ну… ждать, например. Поэтому пошли, если надо – весь остров кругом обойдем, ничего страшного, не волнуйся.

Но тревогу в голосе она скрыть не могла, хоть и старалась – Анжей это знал.

Он шёл и шел, ракушки хрустели под ногами, а примирение с неизбежным настигало. Смотрел в небо, туда, где оно целует море и вспоминал, как сидел тут, на этом берегу, целую вечность назад. Как они сидели вдвоём, собирая истории для книги…

А, ну да, их книга. Она точно сгорела, тут и думать нечего.

Анна остановилась так резко, что Анжей налетел на неё, чуть не сбив с ног. Не говоря ни слова, сестра ринулась вперед, а он не мог, что такого увидела она – коряги да скалы.