Где ты, маленький «Птиль»

1

только разных впечатлений навалилось на нас, что я просто не мог поверить, что все это произошло за считанные часы. Какая-то необычно стремительная дружба с Ориком и Пилли (и я им верил); меня поражало, с какой легкостью и скоростью они вошли в наше положение, вдруг став не приятными собеседниками, а просто друзьями. Второе ощущение, как бы даже философское: подумать, так нам даже повезло, что нас очевидно взяли в плен. Сумей Карпий наладить с нами контакт в космосе, уговори он нас залететь в гости на Политорию и поддайся мы этим уговорам, — мы бы точно были в неведении о положении дел. А чего стоили одни эти неясные моро — потомки обезьян, и кто их, спасая, привез на Политорию? А геллы? А Латор? Летающие люди, у которых украли половину эмоций и превратили в рабов. В наше отсутствие «Птиль» был тщательно изучен. Как именно, если тщательно? А если они, попав внутрь, нашли и вскрыли потайной ящик с картами — это же полный завал. Как быть с мамой, как? Фантастично — но вдруг мы сумеем дать о себе весточку Славину, весточку-инструкцию? Мама уже дома, а он каждый день передает ей от нас приветы. Но что это за приветы, если нас нет больше месяца? Ладно, мы что-то обнаружили на своей планетке и с согласия Земли ведем расследования (редкий металл). Тогда эту «утку» он должен подкинуть газетчикам, все же знали о нашем отлете. Но начальству-то надо будет сказать правду, а им — молчать? А вдруг что-то да просочится?!

Заснул я с трудом и, засыпая, увидел, нет, не сон, конечно, а какую-то предсонную приятную белиберду: чужая планета, инопланетяне — слизняки со щупальцами и мерцающим глазом, но добрые, добрые, и музыка, музыка…

…Мы «плыли» над Политорией на двух машинах: в одной — Орик и Пилли, в другой — папа, Оли, я и Сириус. Полет к моро решился за завтраком, который я проспал, и присоединился к остальным уже в самом конце. Утром звонил Горгонерр и сказал, что все меняется, и попросил папу провести короткую пресс-конференцию с учеными и газетчиками. Мы на пару часов разделились: папа — на пресс-конференцию, я — в планетарий. Еще по дороге к планетарию я связался с папой по маленькому коммуникатору и попросил его на время выступления свой не отключать, чтобы я мог все слышать. Замысел Горгонерра был понятен: отказаться от пресс-конференции (как он думал вчера) было бы неверно, это значило придать огромное значение протесту укрывшихся в скалах политоров. До конференции папа сгонял с Ориком на «Птиль» (тот так и стоял внутри Карпиева корабля) и забрал с собой кое-какую одежду, фотоаппараты, слайды и проектор (в космос их брали обязательно — для борьбы с ностальгией), кое-какую баночную еду — для угощений, ну, и конфетки там разные… Конференция была курам на смех. Папа постоянно «соскальзывал» на быт: семья, дети, обучение, разные языки и народы, культура, искусство, спорт и прочее. Всем дико понравились слайды. Жизнь на них чем-то напоминала политорскую (разве что старомодные роллеры и обычные машины вызвали тактичный смех), растительность была вовсе не похожа, и тем более дома, огромные небоскребы. Всех поразило количество людей в городах и особость наших животных. Поговорили о третьем глазе, об обезьянах (наконец-то они их увидели). О космотехнике папа говорил почти открыто, раз уж ясно было, что она ниже политорской. Всех, однако, поразили межпланетные станции (спутники у политоров были, а меж-планетки — нет). Папа пояснил, что станции эти расположены довольно далеко от Земли и используют свои конкретные космические условия для работы. Там в основном лаборатории, ну и «местные жители», конечно. Станций очень много, объем каждой невелик, и на большом расстоянии они не «прощупываются» и совсем не видны, но сами обладают мощной аппаратурой слежения и мощным оружием.

— А разве вы не обжили какую-нибудь годную планету?

— Да, — сказал папа. — Не очень большую, правда.

— Она имела название или вы ее назвали сами?

— Не имела. Теперь ее зовут Ромашка-один.

— А «ромашка» как-то переводится?

— Да, это такой простенький цветок.

Все развеселились, аплодировать политоры не умели.

— А как на Ромашке с ресурсами: руда, металл, газы?

— Увы — плохо, очень плохо. На Земле с этим тоже туговато. Ищем искусственные ресурсы, как и вы, — закрепил папа скользкую тему.

— Был ли смысл заселять Ромашку? И кто там жил до…

— Нет, Ромашка была пуста.

— Значит, никакой рабочей силы?

— У нас все делают машины и роботы.

— Зачем вам эта Ромашка, если она так бедна? Папа пожал плечами:

— Там красиво. (Легкий смех в зале.) Много забавных животных. Главное же — проблема перенаселения Земли, на Ромашку улетело много желающих. Плюс — огромные запасы леса.

— Вот это уже яснее.

Был серьезный разговор о войнах, папа подробно рассказал, чем могла кончиться третья мировая, исходя из типа оружия на Земле, но этой трагедии удалось избежать. Как сказал ведущий передачу, многие политоры встали, изображая рукой жест, которым они на расстоянии обозначают, что кладут правую руку на левое плечо папы.

Мне повезло: планетарий был пуст. Орик познакомил меня с директором планетария, тихим политором по имени Ир-фа, и улетел. Ир-фа, как это ни странно, был для политора, нет, даже для человека, маленького роста, но тоже красивым, а главное — мягким и чутким. Я объяснил ему, что на Земле увлекаюсь астрономией, и он охотно показал мне полную картину звездного неба Политории. Насколько это возможно, я запоминал все, и еще мне удалось увидеть обе Тиллы. После Ир-фа спросил у меня: не хочу ли я посмотреть выставку моделей истории политорского космического флота? Какие разговоры?! Я тут же согласился. Выставка была огромной. Модели шли одна за другой по кругу на крытом балконе «шара» планетария. Сам «шар» на пике был один, как и у квистории, но много ниже, а кавычки я поставил потому, что шар был сплюснут. Внимательно разглядывая каждую модель, до последней, я наконец обнаружил модель, близкую к нашим, земным кораблям. Принцип действия я не смог уловить абсолютно верно, но одно меня удивило: некоторые корабли имели как бы хвост; на четырех мощных станинах, идущих от транца назад, крепился еще один транец, уже не плоской, а сферической формы. Вывод напрашивается такой: выброс двигателя толкал корабль вперед, доходил до этого сферического транца, «отталкивался» обратно и по краям основного потока-выброса возвращался к главному транцу и, хоть и ослабленный, все же «толкал» корабль чуть-чуть еще в его главном направлении. Конечно, эти мои мысли были на уровне бреда…

— Нравится? — спросил Ир-фа. — Модели.

— Да, очень, — сказал я.

— Но самое главное, что, когда мы говорим о моделях, мы имеем в виду не только скорость большого корабля этой модели, но и скорость самой маленькой модели.

— Ка-ак?! — Я удивился. — Они тоже могут летать? И быстро?

— Очень, так же, как и их крупные варианты.

— Прямо вверх, в космос?

— Да, и так. Или по кругу: модель легко программируется.

— Здорово, — сказал я. — А вам не жарко? Солнце припекает.

— Жарковато, — сказал Ир-фа. — Но дело поправимое. — Он нажал какую-то кнопку на стыке двух выгнутых плоскостей плекса, и одна секция сдвинулась, «вписываясь» в соседнюю, открылась, как большое длинное окно, и тут же потянуло ветерком.

— Сегодня будет жаркий день, — сказал Ир-фа.

— А ваш род, уль Ир-фа, не самый древний, но все-таки…

— Ну какой же я «уль»? — грустно улыбаясь, сказал он. — Вы правы, я не самого древнего рода. Хотя в свое время это не мешало мне быть на космоплане первым пилотом.

— А что случилось? — спросил я. — Если не секрет.

— Не секрет, — сказал он. — Возраст. А еще — я страстный охотник, дружил с моро и однажды на охоте проглядел крупного кольво. Когда он вцепился мне в руку, вождь Малигат прикончил кольво копьем, но меня еле спасли от яда, а нервные окончания руки так и не пришли в норму. Так я из командира корабля превратился в мелкого служащего.

Мне стало не по себе. Честно. Уныло как-то.

— А вот и уль Орик, уль Митя, — сказал Ир-фа. — Прощаюсь с вами и жду вас снова, если вам понравилось.

— Очень, — сказал я. И смущаясь, но положил-таки свою правую руку на левое плечо Ир-фа. Он мне ответил тем же. — И не зовите меня, пожалуйста, улем! Митя — и все.

— Понимаю, мальчик, — сказал он. — Но все же… Иная планета, разум — это вызывает уважение.

Я покраснел, и мы простились. Я плюхнулся в машину Орика, и мы дунули в сторону квистории. Прохожие, громко щебеча, махали нам рукой. Папа и Орик плыли навстречу друг другу, лоб в лоб, и очень изящно, сантиметрах в тридцати друг от друга, развернулись в сторону нашего дома. И Орик так приблизил свою машину к папиной, что я на ходу перескочил к папе, и мы рванули вперед — забрать Пилли, Оли и Сириуса.

Тронувшись от дома спокойно, мы вскоре резко взмыли вверх и пошли в сторону моря как бы уже на планелетах, ясно было, что нажатие этой вот ручки переводило машину с режима воздушной подушки совсем на иной режим, скажем, реактивный. Летели мы рядом, «подняв» куполы над головой, двигатели работали бесшумно, и я спросил, будем ли мы пролетать над Кали-харом, Ромбисом и Лукусом.

— Нет, — сказал Орик. — Они в стороне. Под нами будут только Кру и Селим — маленькие городки, почти деревни, там местные жители разводят овощи и целебные травы.

— А дома тоже как в Тарнфиле? — спросил папа.

— Нет, другие, — сказала Пилли. — Деревянные домики, но тоже поднятые над землей: кругом леса, дикие звери. А иногда очень сильные ливневые дожди — вода катит по земле, как река.

— А как же подземный Тарнфил?

— Там высокие тротуары… Ах да, ведь вы же еще не побывали там. Тротуары имеют некоторый угол наклона. — Похоже, Кру и Селим, — сказал я, глядя вниз, — совсем скрыты в лесах. А как добираться оттуда до Тарнфила?

— У нас давно нет колесных дорог, — сказал Орик, — но летают рейсовые пассажирские космопланы.

— Кто побогаче, — сказала Пилли, — имеют машины вроде наших. Кое-кто — винтокрылы, но особые: двигатель и горючее в сумке за плечами и винт над головой.

— А, — сказал я. — У нас на таких только соревнуются.

Орик сказал:

— Уль Владимир, если вы хотели пожить на какой-нибудь планетке с водой, — вы взяли с собой что-нибудь для подводного плаванья и охоты?

— Конечно. И сейчас всё при себе. Кстати, Орик, если у моря скалы и дикий лес, — вы взяли оружие?

— Конечно, — сказал Орик. — А вы?

— Да, — сказал папа. — И не сегодня на «Птиле» мы его взяли.

— Всегда с собой?

— Да, капитан! — гордо сказал я.

— А какая система? — спросила Пилли. Оли все время молчала, закрыв глаза: то ли загорала, то ли пижонила.

— Лазерная, — сказал я, а папа подробно попытался объяснить им, что к чему, но Орик сразу же почти сказал, что они давно отказались от оружия такого типа. Если пускать его в ход в городе ли, в лесу ли — луч убивает много живого. Губит деревья. У нас другие системы.

— Например? — спросил папа.

— У политоров, которые ушли в скалы, есть ружья, пулеметы, наводка оптическая. Пули — разные, есть усыпляющие. Пистолеты с биоприцелом.

— А это как?

— Крепится ремешками к тыльной стороне ладони — и все.

— Но целиться неудобно, — сказал папа.

— А и не нужно, — сказал Орик. — Как правило, из пистолетов мы стреляем, подпуская цель близко к себе: достаточно протянуть кисть в сторону объекта — врага или дикого кабана — и его биополе само точно выводит на себя дуло пистолета.

— Ловко, — сказал я. — А это кто внизу, а?

— Это Кру, — сказала Пилли, но я мало что успел рассмотреть, кроме разноцветных домиков: мы летели быстро и невысоко. Лес был густой — ужас, и джунгли потрясающе многоцветные.

— Как вы думаете, — спросил папа, — это серьезная ситуация? Протест и поставленные условия. Теми, кто ушли в леса.

— Думаю, да, — сказал Орик. — Повстанцев — много.

— Уль Орик, — сказала Пилли, вдруг обняв его за плечи. — Вы выдаете всепланетную тайну.

— Чем очаровательней женщина, — сказал явно довольный Орик, — тем виртуозней ее глупости.

— Я буду защищаться! — сказала Пилли и тут же вырвала у Орика руль. Я завопил: их машина стала резко падать, войдя в штопор. Папа побледнел. Через несколько секунд Пилли и Орик снова были рядом с нами, хохоча — как безумные. Все это произошло на огромной скорости и без всяких привязных ремней. Оба они были, я думаю, действительно спортсменами суперкласса.

— Какая уж там тайна, Пилли, — сказал Орик. И тут неожиданно «подала» голос Оли:

— Допустимо, что сегодня же тайну выдаст сам квистор.

— Занятно, — сказал Орик. — Ты — мой политик!

— А что? — сказала Оли. — Я не удивлюсь, что, когда мы сядем на пляже, в море будет болтаться подлодка во-от с таким телескопом.

— Умница, — сказал Орик. — Но и повстанцы не вчера родились. Если допустить огонь с воды — повстанцы ответят.

— А как же моро? — спросил папа. — Это не остановит квистора, — сказал Орик. — Власть дороже.

— В том числе и ваша? — спросил папа, но без тени выпада.

— Слово «власть» пока ко мне неприменимо, но, дойди до этого, я бы охотно заменил его на другое.

— Вы и дальше будете говорить о политике? — спросила Оли.

— Это уж как Пилли скажет, наша дама, — ответил Орик.

— Дама не против, — сказала Пилли. — Был бы в этом толк.

— Пилли, — сказал Орик. — Если бы вместо уля Владимира и Мити сидел перед нами слизняк со щупальцами, ты бы этого не говорила. Ты быстро адаптировалась. Но уль Владимир — не политор. Мне интересно мнение человека, который развился иначе, чем мы, из другого существа, живет в такой дали, что и осознать трудно, — и при этом понимает нас.

— Я была неправа, — просто сказала Пилли.

— У меня такое ощущение, что на Политории и на Земле существуют разные проблемы, но похоже, исходя из древности наших цивилизаций, наша картина жизни должна была быть у вас, а ваша — у нас, — сказал Орик.

— Возможно, вы правы, — сказал папа.

— Я уверен, что уровень нашей техники куда выше вашей, мы достигли колоссальных высот, но далеко не во всех областях. Мы охотно пользуемся трудом политоров, геллов, тиллитов, почти не заменяя их вашими роботами. Вы же, не достигнув многих наших пиков, обогнали нас в другом, ваша забота — обеспечить людей нормальной жизнью.

— Все верно, — сказал папа.

— Если я истинный член оппозиции, то только потому, что хотел бы видеть на Политории иные формы существования. Политоры понимают, что деньги, которые им недоплачивают, могли бы пойти на исследования, облегчающие их труд.

— А куда на самом деле идут эти деньги? — спросил папа. — На еще большее усовершенствование того, что и так совершенно?

— Частично. А на самом деле… — сказал Орик, — сейчас об этом не хочется говорить.

— Море! — сказала Пилли. — Вот оно!

Через полчаса мы сели на довольно узкий из белого песка пляж. За спиной у нас были высокие скалы, некоторые из них маленькими хребтами уходили в прозрачную зеленую воду. Море было тихим. Кое-где узкие расселины уходили вверх, в скалы, естественными тропами, поросшими жестким кустарником. Лес, джунгли, над которыми мы летели, остался за скалами, и где-то там бродили тени моро и политоров-повстанцев.

Оказалось, что все хотят купаться — действительно, жарища была приличная. Бедный Сириус! Его оставили пока в машине. Орик, папа и я надели подводные костюмы — охотиться. Поразглядывали снаряжение друг друга, в общем, похожее. Орик взял ружье (как и мы с папой), но и надел пистолет на кисть левой руки. Я спрятал в нагрудный карман свой лазер. Конечно, поговорили о рыбах, какие ядовитые, какие нет.

— А есть крупные опасные рыбы? — спросил я у Орика.

— Ну как опасные? — спросил Орик.

— Наш юный уль хочет показать себя настоящим мужчиной, — съехидничала Оли (чего вдруг прицепилась — не знаю).

— Я в незнакомом море, — сказал я ей строго, — и иду в море не один, — а Орику пояснил: — Большие, с нашу машину, или еще больше. У нас это — акулы. Собственно, они могут перекусить человека пополам. И кстати, на кого именно охотиться, чтобы не ядовитые и вкусные?

— Знаете, Митя, ищите глазами только двух: одну — абсолютно розовую и другую — в черно-желтых полосах: пирру и окали — обе очень вкусные. А опасные? Да, есть. И огромные. Но здесь их нет. Они держатся в северной части моря и, чаще всего, на глубине.

— Ах, я боюсь, папочка! — Оли закатила глаза.

И Оли, и Пилли были уже в купальниках, и эти простые вещи ничем не отличались от земных. Правда, их коммуникаторы были в резиновых чехлах, и они могли переговариваться под водой, а мы с папой — нет, ни между собой, ни с остальными: и наши коммуникаторы, и «плееры» были без водонепроницаемой оболочки. Оставался (под водой) «язык жестов», о чем мы, посмеявшись, и договорились.

Мы вошли в воду и сразу же невольно разделились: Пилли и Оли остались в прибрежной полосе, а Орик, папа и я дунули в сторону высокой скалистой гряды метрах в пятидесяти от нас. Вода была прозрачной, теплой, очень зеленой, а песок белым и чистым. Бродили по песку крупные какие-то моллюски, немного похожие на наши рапаны, но в голубых, более крупных панцирях. Уже в районе гряды я просто растерялся от обилия рыбы. Это был какой-то невозможный цветник, невероятный. Я не видел ни Орика, ни папу, скалы гряды во многих местах были близко к поверхности, и они, заныривая на глубину или в какие-нибудь щели, вполне могли быть невидимы за пиками этих скал. Не видя их и оставшихся у берега девушек, я даже почувствовал страх, и здесь я уж точно боялся не просто моря, но — подсознательно — чужого, политорского, в миллионах километрах от Земли. Здесь все было чужое и какое-то недоброе. И тут я увидел в двух метрах под собой эту окали, черно-желтую, размером с килограммового окуня, и про все забыл, про все на свете. Окали плыл (или плыла) очень медленно и спокойно, пощипывая скальную травку. Я понял, где она окажется через четверть минуты, тихо отплыл, тихо занырнул и, медленно шевеля ластами, поплыл вокруг небольшой скалы ей навстречу; уцепившись за острый выступ скалы, я замер, вытянул вперед свой пневматический пистолет, и тут же эта окали боком выплыла чуть впереди меня, и я нажал курок. Потрясающе — первый же выстрел, и окали завертелась на моем гарпуне. Буквально трепеща от радости, я насадил ее на кукан и потом уже освободил от гарпуна. Целую минуту я был просто счастлив, рыбина была крупной, и было ощущение, что и одной ее вполне хватит и охоту можно считать удачной. Трижды потом я промазал по одной хитрой розовой пирру, после она уплыла, я увидел рядом папу, а потом и Орика, и мы помахали друг другу. У папы я увидел на кукане двух розовых пирру, вполне приличных, у Орика, я думаю, было штук пять разной рыбы. Неожиданно я вздрогнул, как бешеный, — что-то чужое и теплое легло мне на плечо. Я резко обернулся — Пилли! Хороши шуточки! Ее лицо за маской улыбалось. Набрав побольше воздуха, она плавно и мощно занырнула и так же плавно, работая обоими ластами одновременно и изящно прогибаясь в талии, поплыла метрах в семи подо мной к берегу. Она уплывала удивительно долго и спокойно, пока не исчезла в зеленой мути вдалеке. На поверхности я увидел плывущую ко мне Оли. Когда она оказалась рядом, я погрозил ей пальцем и сделал рукой жест, чтобы она плыла к берегу. Она подняла голову над водой, вынула изо рта трубку и показала мне язык. После поплыла дальше к высоким скалам хребта. Я быстро дунул за ней, догнал и поплыл рядом. Хребет был не очень широким, я увидел, как он обрывается в сторону открытого моря резко и глубоко, — дна не было видно. Вдруг я почувствовал, что плыву, напрочь позабыв об охоте, с единственной, что ли, миссией: следить, как бы чего не случилось с Оли. А потом произошло непостижимое, то, что можно пережить даже не в душе, не душой, а как-то всем своим нутром, до последней молекулки, до последнего атома. И все это запечатлелось во мне точно и ясно, как-то резко и основательно, будто кто-то с силой поставил печать на чистый лист бумаги. Я увидел, как из глубины, вдоль стенки обрыва, поднялся наверх Орик метрах в тридцати от нас. Оли немного занырнула и тихо поплыла в сторону Орика, я поплыл с ее скоростью над ней. Она немного уходила в глубину, и тут я увидел, как из зеленой глубинной мути подымается и плывет в ее сторону огромная рыба, конечно же, это была их, политорская акула, с раскрытой пастью, с телом, слегка развернутым по оси и нацеленным на Оли. Уже резко и глубоко ьанырнув, я увидел под водой Орика, тоже занырнувшего, но он был дальше меня от рыбы, я плыл в глубину, бешено работая ластами, как бы наискосок, пытаясь «вклиниться» между Оли и рыбой; Орик вытянул левую руку в сторону рыбы, дважды его рука дернулась, вероятно, это были выстрелы, но рыба приближалась, она была ближе к Оли, чем ко мне, как я ни старался; как я переложил пневматический пистолет в левую руку, а правой достал из нагрудного кармана лазер, я не помню. Я включил его и провел лучом, рассекая рыбу пополам, как бы немного под углом к ее голове с дикой пастью. Вода окрасилась грязно-коричневой мутью, кровью, я еще дважды провел лучом по еле видимой в мути туше и, резко ударив ластами, стал подниматься наверх. Я бы л в шоке, не иначе. Поглядев вниз, я увидел в расходящейся мути три неравных куска рыбины — они медленно тонули. Орик, обхватив Оли рукой, резко поднимался на поверхность. Тут же я увидел рядом папу. Вместе с Ориком они повернули Оли лицом к небу и, поддерживая ее под плечи, быстро поплыли к берегу. Я тоже поплыл, медленно, еле шевеля ластами. Мне было как-то пусто внутри, настолько, что я даже не думал, что рыба, такая же, как и убитая, может оказаться где-то рядом со мной. Я плыл, не оглядываясь.

Когда я выполз из воды и упал на песок, все молчали. Потом Пилли подошла ко мне и погладила меня по плечу. Вскоре я встал, снял костюм и, взяв на руки Сириуса, сел на песок, прислонившись спиной к машине. Потом как-то механически я освободил Сириуса от поводка и намордника и пустил на песок. После встал. Орик подошел ко мне, обнял и, сильно прижав к своей мощной, выпуклой груди, держал меня так с полминуты. Потом отошел и сел у воды. Вдруг я заметил, что Оли встала с песка и идет ко мне. Ее лицо было каким-то нейтральным, прозрачным и бледным одновременно. Подойдя ко мне, она остановилась и глубоко поклонилась мне. Я — поклонился ей. Сразу же она отошла.

— Мальчик, — позже сказал Орик. — Ты спас мою дочь. Скоро мы простимся и, наверное, навсегда, но я никогда этого не забуду. Я видел ваш космолет, он невелик, но моя машина вполне в него поместится, когда вы будете улетать от нас. Это не подарок. Тому, что ты сделал, нет равного подарка. Это на память. О Политории, какой бы она ни была, об Оли, Пилли, обо мне…

Он подошел к папе, протянул ему руку, помогая встать с песка, и после, как и меня, крепко обнял его.

2

Тропа была достаточно нахоженной, хотя и узенькой. Она вилась между скал, то чуть убегая вниз по склону, то некруто подымаясь вверх. Среди красно-рыжих слоистых скал, на их склонах и возле тропы росли небольшие кустистые и жесткие деревца, очень бледно-зеленого, белесого цвета. Мы уже видели следующую гряду высоких скал, лес, вероятно, был за нею или еще дальше. Мы шли гуськом, сзади всех — Орик, потом я, Оли, папа и Пилли. Но Пилли шла не первой.

…Минут двадцать назад все вдруг спохватились — где Сириус. Я жутко перепугался. На пляже, рядом, его не было, на видимом расстоянии вдоль скал в обе стороны — тоже, если он ушел по расселине в скалы, то по какой, и уж вовсе неясно было, как его искать и что с ним случилось в скалах или в лесу. Если наш кольво Сириус встретил настоящего кольво, даже маленького, и смело ввязался в бой, то, скорее всего, его уже нет в живых. Мы все вместе как-то нелепо рыскали по песку возле наших машин и чуть дальше, обшарили сами машины, заглянули под них, я все время кричал: «Сириус! Сириус!», но все было напрасно.

Неожиданно откуда-то сверху раздался длинный гортанный крик. Все мы подняли головы: наверху, на самом краю скалы, довольно высоко над нами стоял человек, политор. Он стоял совершенно спокойно, не боясь высоты. У него было темное лицо, белая повязка на голове, длинная одежда до пят а на руках… а на руках наш Сириус! Человек этот поднял руку вверх, и то же самое сделал Орик. Потом Орик что-то прокричал, перевода я не услышал и понял, что это не политорский язык. Человек что-то крикнул Орику в ответ и кивнул головой. Орик быстро достал из машины штуку, явно напоминающую подзорную трубу, и долго разглядывал море.

— Не вижу никакой подводной лодки, Пилли, — сказал он. Пилли взяла трубу и тоже внимательно оглядела море.

— Да, — сказала она. — Пусто. Их перископ, даже чуть высунувшийся, я бы разглядела. Море такое гладкое.

— Тогда мы можем взлететь, — сказал Орик, и мы торопливо сложили все вещи в машины и взлетели. В скалах, чуть ниже края, где стоял политор с моим Сириусом на руках, Орик отыскал площадку, мы сели и вылезли из машин. Человек с Сириусом подошел к нам, прямой и гордый, но не надменный по виду, и остановился от нас метрах в пяти. Орик подошел к нему, и они положили руки друг другу на плечи. Человек этот что-то сказал Орику. Орик повернулся к нам лицом и перевел:

— Вождь всех племен моро — Малигат приветствует вас.

Я подошел к Малигату, низко поклонился ему, не рискуя класть руку ему на плечо, а он своей рукой легко коснулся моей головы. После я протянул руки к Сириусу, позвал его, он потянулся ко мне, и Малигат передал его мне.

— Уль Орик, — сказал я. — Передайте, пожалуйста, улю Малигату, что Ир-фа, директор планетария, кланяется ему и шлет привет.

Орик перевел то, что я его просил. Не думаю (да так и оказалось), что моро были столь надменны, что требовали общения только на своем языке, но время показало, что политоры могут хоть как-то преодолеть устройство своего речевого аппарата и говорить на языке моро, последние же не могли усвоить систему политорского языка никак. Когда говорил Малигат, я уловил в его речи как бы человеческие черты и свойства, хотя я совершенно не представляю, на какой земной язык язык моро хоть как-то был похож. После имени Ир-фа Малигат легко кивнул мне. Малигат вел себя так, будто не улавливал разницы между политорами, мною и папой. Конечно, он видел эту разницу, но, казалось, гордость и сдержанность были сутью его характера. Орик протянул руку в сторону папы, папа подошел к нам, и Орик сказал Малигату, а Пилли перевела нам:

— Уль Владимир и его сын уль Митя — с другой планеты, она находится, быть может, в миллионах километров от нас. Они прилетели к нам как гости. Во время охоты в море Митя спас мою дочь Оли от криспы длиной двенадцать метров. Митя разрезал ее пополам лучевым пистолетом.

Почти весь этот перевод я слушал, ощущая на своих плечах спокойные и тяжелые руки Малигата. После он распахнул плащ, снял с пояса нож в ножнах и протянул мне. Я поклонился ему, он — мне, и тут же он отошел к Оли и Пилли. Он взял лицо Оли в свои ладони и долго глядел ей в глаза, потом погладил по голове. Пилли поклонилась Малигату, положила обе ладошки ему на плечи и засмеялась. Она была с Малигатом хорошо знакома, да и Оли, я думаю, тоже. Малигат что-то произнес, и Орик сказал нам с папой, что Малигат приглашает нас всех в гости к своему племени — пешком это километров пять.

— А разве долететь мы не можем? — спросил я Орика.

— Вполне, там есть место и для посадки, но могут появиться патрульные корабли из Тарнфила. Им-то известно, что повстанцы находятся возможно именно в этих скалах, и мне бы не хотелось, чтобы они связывали мой прилет (машины будут хорошо видны) с присутствием здесь повстанцев.

Тут же он «перегнал» обе машины под скальный козырек, закрыл крышами из «плекса», потом нажал другие кнопки, и прозрачные крыши машин, будто заполняясь какой-то жидкостью, стали зеленоватыми, непрозрачными.

— Стенки двойные? — удивленно спросил я. Орик кивнул.

Идя по тропинке, я понял, что Орик учел все: в скалах была масса углублений и щелей, вряд ли патрульщики из Тарнфила могли появиться внезапно и лететь быстро (если бы хотели что-то увидеть), и мы могли быстро спрятаться. Вскоре мы перешли речку. За речкой был пологий подъем и снова высоченные скалы, но никакой тропы вверх я не увидел, а наша тропа — кончилась. Малигат повел нас вдоль скал направо, и метров через двести пути по красноватой траве я увидел красные же с желтыми цветами густые кусты возле скал, мы за Малигатом продрались сквозь них, он отодвинул неровную, прислоненную к скале плиту, там был узкий лаз в пещеру; Орик пролез туда первым, потом все остальные; Малигат изнутри снова закрыл лаз куском плиты, но сразу же стало светло: Орик зажег фонарь. Лаз вскоре расширился, но это была не пещера, а длинный, почти прямой тоннель. Орик с фонарем шел впереди и довольно медленно. Не знаю, сколько мы шли, но наконец вдалеке я увидел неясный красноватый свет; позже оказалось, что это конец тоннеля, только прикрытый не плитой, а лишь густыми красными кустами. Но раньше, чем мы дошли до них, Орик резко остановился и, вытянув левую руку вперед, дважды выстрелил: звук был явный — глухой и усиленный акустикой тоннеля. Я подошел к Орику, папа — тоже, перед нами на боку лежала розоватая, пятнистая (пятна черные), мерзкая и огромная (величиной с крупного спаниеля), многоногая жаба. Рот ее был раскрыт, и из него торчали тонкие длинные клыки и длинный язык. Малигат отшвырнул жабу ногой, и мы тронулись дальше (а я с усмешкой вспомнил о многоногих инопланетных курах, о которых я мечтал на Земле).

— Ядовитая? — спросил я у Орика.

— Да, — сказал он. — Это криспа-тутта. Так мы ее зовем за схожесть с криспой-рыбой, которую ты убил, — за агрессивность. Счастье еще, что в лесах их нет, разве что рядом с водой.

Только тут я заметил, как дрожит Сириус у меня на руках.

Вскоре мы вышли из тоннеля, перед нами опять была лента узкой долины, вся в красной невысокой травке и цветах. Впереди снова были огромные, высокие скалы с острыми зубцами наверху, но никаких троп вверх не было, не было и нового тоннеля; слева и справа от нас в глубь скал уходили ровные, слегка петляющие между скалами узкие ущелья. По левому из них мы шли довольно долго, и только тут я стал замечать разных маленьких и средних птичек и услышал их пение, очень красивое, как звуки флейт, самых разных флейт, тонюсеньких и низких, и тут же вспомнил, что когда нас встречали на космодроме Политории и гремел оркестр, я уловил тогда звучание подобных птичьих флейт. Наконец мы вышли из ущелья, перед нами была речка, вполне приличная, она вытекала из леса слева, а далеко справа сворачивала в ущелье, к морю; за речкой среди высоких, но редких деревьев, совершенно голых, но очень густых и нежно-желтых на вершинах, стояли на сваях конусообразные хижины, и среди них кое-где двигались моро, люди с темными лицами, в плащах и повязках на голове, мужчины и женщины, но ни на ком не было такой белоснежной повязки, как на Малигате. Он остановился вместе с нами на поляне и не подходил к хижинам, дожидаясь, когда остальные моро и те, кому они кричали резко и гортанно, соберутся возле нас.

Малигат вывел меня слегка вперед (папу — тоже) и что-то сказал моро. Орик перевел, что он объяснил им, кто мы и откуда. Потом Малигат сказал еще несколько слов, после чего, молча, моро начали проходить друг за другом мимо нас, и каждый, мужчина или женщина, легко прикасался к моей голове, улыбаясь. Затем Малигат сказал, а Орик перевел нам, что пусть моро проводят Пилли и Оли в дом для гостей — они отдохнут, а моро пусть начинают готовить еду. Моро поклонились нам и разошлись, уводя Пилли и Оли. Малигат положил каждому из нас руку на плечо, коротко и с мягким толчком, как бы отсылая нас куда-то и желая удачи; после медленно ушел.

Орик сделал нам знак, и мы зачем-то углубились в лес. Сириуса я по-прежнему нес на руках и шел между папой и Ориком, вертя головой во все стороны и разглядывая высокие редкие деревья (некоторые были и с лиловыми вершинами), траву, цветы, порхающих птиц и длинных красивых стрекоз, но с крыльями как у бабочек. Орик сказал, что в радиусе километров трех днем можно не опасаться диких животных, — днем они боятся подходить к поселению моро.

— А змеи у вас водятся? — спросил я у Орика и объяснил ему, что это за существа, он понял и сказал, хвала небу, этой нечисти у них нет, достаточно кольво, разных видов криспы-тутты (этих жаб) и вообще хищных животных.

Постепенно лес стал гуще, деревья стояли плотнее, и кое-где голубоватые длинные растения (как наши лианы, которых я и не видел никогда в жизни) перекидывались с одного дерева на другое. На лианах сидели иногда крупные бело-синие птицы, но увидев нас, они срывались и с легким тихим чириканьем (так им неподходящим) улетали в лес. Орик легко нашел тропу, и она, петляя, вывела нас снова к скалам, но более низким и поросшим более густым лесом. Он повел нас налево, мы прошли еще с полкилометра и увидели в кустах четыре камня, на которых лежала тонкая скальная плита — нечто вроде стола. Орик нагнулся, поднял камешек и постучал им по плите: звук получился высокий, даже звонкий. По знаку Орика мы сели на маленькой полянке и стали чего-то ждать. Но ждали мы недолго. Минут через пять из лесу вышли и подошли к нам четверо политоров с ружьями. Один из них был геллом. Я — обомлел. Повстанцы! Значит, Орик…

— Уль Владимир и уль Митя, его сын, гости с Земли, инопланетяне, — сказал им Орик, представляя нас с папой.

С каждым из четверых мы обменялись приветствиями: жест — руки друг другу на плечи.

— А это а, Тул, — сказал нам Орик, показывая на самого высокого, самого красивого и самого горбоносого политора. — Он вождь повстанцев. Как видите, он никакого рода, но… вполне может быть высокородным, исходя из той роли, которую он играет в нынешних событиях.

А,Тул улыбнулся, Орик сказал ему:

— Запомни номера (он назвал а, Тулу номера наших коммуникаторов). Горгонерр сделал меня их гидом. О вашей позиции он узнал от осведомителей, не знаю уж от кого, и, допускаю, привязал меня к гостям, чтобы ограничить круг моих действий. Связь прежняя, плюс эти два номера. Называйся любым именем: узнаете друг друга по странности текста. Оружие и люди могут прибыть морем или рейсовым через Селим, — ты и сам знаешь. Всё.

…Мы шли некоторое время молча, и наверное, и я, и папа думали об одном и том же: так или иначе мы уже хоть и малюсенькой ниточкой, но связаны с повстанцами, и еще: Орик не вождь восставших, но, может быть, их мозг. К тому же он не просто член оппозиции в правительстве как идеолог, политик и человек со своей точкой зрения, он прежде всего — оппозиционер деловой. Наверняка Горгонерр этого не знал, иначе отвлечь Орика нашим присутствием было бы слабой мерой, а сильной — тюрьма, и они, тюрьмы, были, позже я узнал об этом. Орик шел, очень тихо напевая что-то непереводимое, почти бормоча, и как будто не придавал особого значения тому, кем, частично, стали мы и тому, какую правду мы узнали о нем. И меня снова поразило такое доверие к нам: он знал нас (да и то ли это слово?) всего полтора дня. Или это была сверхинтуиция? Видимо, мы с папой чувствовали на одной и той же волне, потому что он спросил у Орика об интуитивном общении политоров и объяснил значение этого слова.

— Нет, — сказал Орик. — Политоры очень хорошо чувствуют состояние другого, не зная его мыслей буквально, и они же, допуская подобные способности в собеседнике, хорошо умеют «закрываться» от него. Но «беседовать» без речи буквально мы не умеем. Это умеют моро, но лишь между собой.

— А скажите, Орик, — спросил я. — Как понять, что среди повстанцев есть гелл? Добродушный боец… это же…

— Верно, — сказал Орик. — Но это особый гелл. Чтобы снять подозрения, было сообщено (с показаниями свидетелей), что он погиб, столкнувшись в воздухе с военным космопланом. Во-вторых, у нас есть врач, способный снять с гелла влияние вредного поля. Но он один, и, оказалось, он не способен обучить этому массу врачей, к тому же, когда в курсе дела многие, — это опасно.

— А я-то подумал, что влияние поля ослабевает, если гелл далеко от машины-излучателя. Очень далеко.

— Увы — нет. Тому есть причины.

— А лично вы знаете, где находится, хранится эта адова машина? При этом я не спрашиваю — где именно, — сказал папа.

— Нет, — Орик вздохнул. — Это знал каждый глава правительства, сейчас это Горгонерр и пара политоров из его ближайшего окружения. Так же есть преемственность ученых, двух-трех, могущих следить за состоянием машины. Они засекречены.

Удивительно, Сириус у меня на руках иногда резко сжимался и дрожал. Неужели чувствовал опасных животных?

— Орик, — спросил я. — А разговор по маленьким коммуникаторам может быть подслушан?

— Толково — почти нет. По видеостереофонам — да, они стационарны. А тут… перемещения, тьма разговоров в эфире…

— Отчего же вы все же осторожничаете?

— Слежка в эфире идет. Им трудно «изловить» имена говорящих, если те их скрывают, но они могут выудить саму нужную информацию — ситуацию, факт. Это опасно.

…Я плохо помню, как прошел вечер у моро в доме для гостей. Их еда отличалась от политорской простотой и немногообразием. Мы ели большие и нежные куски мяса какого-то животного и пили настой из трав. Я почти клевал носом. Моро много и тихо пели гортанными, но при этом приятными голосами.

— А эта песня, — сказал мне Орик, — о том, как юноша моро, спасая свою девушку, голыми руками задушил крупного кольво. Уверен, эта песня посвящается тебе, Митя.

Я кивнул, и когда кончилась песня, встал и много раз поклонился всем певшим. А они — мне, Орик не ошибся. После ужина Малигат сказал Ори-ку, что просит его кое-что перевести именно для меня. Орик перевел.

— Ты добрый человек и хороший воин, — сказал Малигат. — Зайди к Ир-фа. Ир-фа мой друг, поблагодари его за привет мне и передай ему поклон от меня. Скажи ему также, что пока ты и твой благородный отец не улетели в другую жизнь, пусть он выполнит любое ваше желание. Сейчас мой воин проводит вас, и если вы вернетесь к нам снова, народ моро и я примем вас как лучших гостей. Удачи вам.

Мы простились с Малигатом и моро и до своих машин долетели на машине моро: когда-то при товарном обмене они за драгоценные камни потребовали машину и топливо каждый раз, когда они окажутся в Тарнфиле, Селиме или других городах. Машина была им просто необходима.

Уже начало темнеть, когда мы взлетели. На этот раз Оли села к отцу, а Пилли ко мне и папе. Почти сразу же, как мы вышли на нужную высоту, заработал коммуникатор Орика (мы опять летели рядом). Это был а, Тул.

— Выполняю просьбу моего быстроногого брата. Он просил передать поклон Латору.

— И тебе, — сказал Орик. — Понял что-нибудь, Митя?

— Быстроногий брат — это тот гелл.

— Верно. Это гелл Алург.

И тут же опять заработал коммуникатор Орика.

— Куда вы пропали, уль Орик? — Это был голос Горгонерра. — Я звонил вам тыщу раз. Я беспокоюсь за вас и наших гостей.

— Все живы-здоровы, — сказал Орик. — Вы же знаете, уль Горгонерр, мы прокатили их к морю. Мой аппарат был в машине.

— Можете вы прилететь ко мне, когда доставите гостей?

— Пожалуй. Они хотели посмотреть ночной город. А мне неплохо бы залететь в редакцию «Огней Тарнфила».

— Что-то случилось?

— Мне пока неловко говорить об этом: это касается меня лично.

— Но это все же не секрет, если это будет в газете?

— Во время охоты уль Митя своим старым лучевым пистолетом спас мою дочь. Крупная криспа напала на нее.

Горгонерр долго молчал.

— Откуда взялась эта дрянь? — наконец сказал он. — Они же только в северных водах… А вы понимаете значение случившегося?!

— Я ее отец, — сухо сказал Орик.

— Это мне ясно. Но мальчик станет героем Политории.

— Он им и является, — чуть мягче сказал Орик. — Это я вам говорю уже не только как отец.

— Я понимаю, — сказал Горгонерр. — По сути дела, завтра будет большой праздник. Это отлично. Может быть, мальчик выступит перед детьми? Их машина рядом?

— Недалеко, но по-моему, он спит, — сказал Орик.

— Хорошо, — сказал Горгонерр. — Не станем его будить.

— Я буду у вас. Что-нибудь важное? — спросил Орик.

— Достаточно.

Горгонерр отключился от разговора первым.

Стал накрапывать дождь. Папа и Орик подняли плексовый верх и включили мощные фары.

— Мне грустно от ощущения, что Орик очень одинок, хотя у него и есть чудесная дочь, — сказал папа Пилли.

— Его жена погибла в той же космокатастрофе, что и мои родители, — как сквозь тугую пелену, как сквозь ватный занавес, услышал я голос Пилли, засыпая.

3

Горгонерр, конечно, сработал умно: моя встреча с детьми на следующий день была организована с помпой, бездна цветов, фотографов, кино— и телеоператоров… И детишки были всех «сословий», были и геллы. И вся эта толпа вполне помещалась в зале, потому что зал — в этом и заключался «ход» Горгонерра и шик — был залом Дома правительства; зал-цирк, на «арене» — стол, за которым сидел сам квистор, папа, Орик и я. Расчет квистора был точным: впервые в истории планеты дети собрались в Дом правительства для встречи с пареньком тринадцати лет. Конечно, этот паренек не то чтобы открыл новую звезду или новый принцип движения в космосе, но был инопланетянином, живущим не поймешь где и оказавшимся здесь впервые с тех пор, как политоры перестали быть птицами. Два момента делали тему прилета инопланетян особой: уж очень они были похожи на политоров, а этот, помладше (не жаба, не осьминог с блестящим мозгом), проявил себя прежде всего как истинный политор: спас политорскую девочку от зубов страшной криспы. Чужое существо (я) сделалось (да еще при похожести) абсолютно своим, близким… Поначалу политорские дети вели себя как нормальные дети, то есть шумели и задавали вопросы все вместе, а уль Горгонерр (думаю, специально), как добрая няня, хлопал ладонью по столу, призывая всех к порядку. И милые детишки осознали наконец, что ими командует не строгий добрый учитель, а добрейший Глава Правительства.

— А когда вы улетаете? Зачем вообще? Оставайтесь!

— Через семь дней. Жалко, конечно.

— Вот ужас-то, так быстро? Нет, правда, зачем?!

— Земля нас ждет. Мама ждет!

— А нельзя ей сообщить, что вы у нас задержитесь?

— Нельзя. Сигналы не доходят — Земля очень-очень далеко.

— А ваша мама двухглазая, как и наши?

— Ага. В точности. Очень строгая.

— А как это вы не напугались криспы? Это же чудовище!

— Не знаю. В тот момент я ничего не боялся. Я просто действовал, как было нужно. Это не храбрость. Так было нужно.

— Это ваш папа научил вас такой скромности? Или вы сами?

— Нет, — сказал папа. — Я ничему его не учил. Митя вел себя по ситуации, как и вы бы себя вели.

— Вы бы хотели, чтобы сделали искусственную криспу, все повторили под водой и отсняли на пленку? На память.

— Не-а. Если бы просто кино, а так… глупо.

— А если мы сделаем вам подарки, куда это все тащить?

— А прямо в Дом правительства, — сказал я весело. Все хохотали, но особенно — уль Горгонерр. Такой миляга!

— Я пошутил, — сказал я. — На корабль к улю Карпию.

— А какие животные есть на Земле?

— Разные. Я думаю, другие, чем у вас, хотя птицы есть и у вас, и у нас. У нас есть слон, тигр, жирафы, змеи…

— Непонятно! Непонятно! Ничего не переводится!

— Да у вас нет похожих. Улетая, я оставлю слайды, такие цветные прозрачные фотографии. Я снимал их в зоопарке.

— Слайды знаем! А вот что это — зоопарк?

— Это когда звери не на свободе. Или окружены канавами с водой…

— Ой, не на свободе. Мне их жалко. (Нам их жалко!)

— И мне, — сказал я. — Но в зоопарках их изучают и часто сохраняют редкие виды.

— А как вы думаете, почему мы так похожи внешне, хотя и не совсем?

— Ну не знаю. Чтобы в этом разобраться, нужно, чтобы встретились ученые Политории и Земли!

— А когда, где? Это возможно? Как?!

— Эту проблему вам и решать, — сказал уль Горгонерр. — Вы — наше будущее.

— А летучие мыши — это как геллы?

— Нет, — резко сказал я и почему-то встал. — Летучие мыши, это маленькие такие… ну, мышки, с зубками, но у них есть крылышки, вроде птичьих. А геллы — это очень разумные и очень красивые политоры. Это огромная разница! (Краем глаза я заметил, что Горгонерр одобрительно кивнул).

— В газетах сказано, что у вас больше нет войн, что у вас было такое оружие на Земле, что все бы погибли, вся Земля. И вы тогда это оружие уничтожили. Это правда?

— Да. Это правда. Осталось только мощное оружие защиты, оно принадлежит не одной стране, а специальному Всемирному, ну, Всеземному, комитету.

— А зачем оружие, если никто не воюет?

— Но одна планета может напасть на другую.

— Например, Земля на Политорию?!

— Нет, этого не будет никогда!

— Вот здорово! И мы на вас никогда не нападем! Вы спасли нашу девочку от криспы, зачем нам нападать на вас?

— Но есть же и другие планеты с разумными существами. Говорят, что давным-давно, — продолжал я, — какие-то разумные и добрые существа спасли моро от катастрофы и перевезли их на Политорию. Но могут быть разумные и злые существа.

— А моро очень темнокожие и воинственные. Вы их видели?

— Это ничего не значит, они вовсе не хуже вас и нас. Воинственные? Это потому что они охотятся, но ведь на вас они не нападают? Нет, я не видел моро, но очень надеюсь…

— Не нападали. У них и оружия нет такого, как у нас.

— Если бы им пришлось защищаться, — сказал я, — им бы хватило и копий с ножами.

— Они бы все погибли. Копья и ножи — не оружие.

— Возможно. Но они бы сражались.

— А если бы у вас в руках был под водой только нож, а не старый лучевой пистолет, вы бы тоже бросились на криспу? Наступила полная тишина…

— Не знаю точно… Конечно, я бы очень боялся, но, я думаю, я бы бросился на криспу с ножом, — сказал я.

— Почему? Это же бессмысленно! Верная гибель!

— Не знаю… но так бы надо было поступить.

— А почему?

— Ну, не знаю. Если бы я этого не сделал и остался жить, я бы никогда не простил себе этого. Так мне кажется.

— Вы бы хотели, чтобы политоры сделали вашу фигуру из камня или металла?

— Нет, — сказал я. (Горгонерр улыбнулся.)

— А вы учитесь? Хорошо? И где?

— Нормально учусь. Но в специальном технициуме. Через четыре года меня будут считать ученым.

— Вот это да! А что вы будете делать?

— Конструирование космических кораблей.

— А сейчас они у вас хорошие, быстрые?

— Да, но хуже ваших. Мы летели, правда, на маленьком космолете, но и на большом мы не смогли бы долететь сами.

— А почему? Высокие нагрузки для конструкции?

— Нет. Мы так далеко от вас, что нашего топлива просто не хватило бы до Политории, нужное количество просто не поместилось на корабле. Нас к вам любезно доставил уль Карпий, приняв к себе на борт.

— Неужели мы больше не увидимся?!

— Ну, почему? Когда мы доберемся до Земли, мы пошлем в космос другой корабль и оставим в космосе межпланетную станцию, через которую будем общаться и дальше.

— Ура! Ура! Ой, надо же!

— Так что ждите наших сигналов. А через эту станцию мы можем обдумать и нашу новую встречу в будущем.

— Здорово! А вам нравится девочка Оли, которую вы спасли?

— Нравится. Она очень красивая!.. Вообще, все политоры и геллы очень красивые.

— Вы сказали: политоры и геллы. Геллы — тоже политоры.

— Но они умеют летать, они особый вид политоров.

— А у вас-то есть на Земле криспы? Вернее, в воде.

— Есть. Но я их никогда не видел. Только в кино.

— И все равно не испугались?

— Да, испугался я. Все вышло как-то само.

— А когда вы закончите ваш технициум, вы сразу женитесь?

— Ну как это сразу вот так?! Не думаю.

— А почему?

— Я женюсь на девочке, если сильно ее полюблю.

— А если она очень-очень богатая?

— Но ведь не полюблю же я ее из-за богатства, верно?

— А у нас по-всякому бывает. Сколько угодно.

— И у нас тоже, — сказал я.

— Значит, вы очень хороший?

— Со стороны виднее. Не думаю. Я, например, обжора, и однажды съел десять пирожных — это такие сладкие длинные и круглые штучки. Чуть не умер!

Чтобы специально услышать детский политорский хохот, я на пару секунд оторвал от себя присоску плеера.

— А еще ваш папа может вам запретить жениться так быстро, да? И мама.

— Запросто, — сказал я. — Папа у меня строгий, отшлепает по попе — и все дела. — И я показал, как это выглядит. Опять хохот, и среди него:

— А нас родители не бьют. Когда наказывают, запирают на целый день в комнату, совершенно темную. (Горгонерр напрягся.)

Разумеется, вопросов и ответов было куда больше. О Сириусе — тоже. Одна девчушка-гелла никак не могла понять, что такое «корова» и как можно с ней управляться. Никто не мог понять, зачем корову доить руками или даже механическим способом, что она, дура, что ли, что не может отдать молоко сама. Кое-как я понял, что в лесах Политории водится нечто вроде коровы, да еще с длинным острым рогом над носом. «Буйвол» этот свиреп и опасен, и окажись он под водой, то еще неясно, кто бы кого победил: криспа этого хурпу или хурпу ее.

Я ничего уже не слышал, кроме шума в зале, и тут же мне в голову буквально ввинтилась некая мысль о Латоре и об Ир-фа…

4

Думая, что я плохо слышу с балкона, Пилли сказала:

— Не знаю, как совпадают наши виды генетически, и если бы вы не были полны (в этом я уверена) любви к Митиной маме, я бы согласилась стать вашей женой, уль Владимир. Что-то в вас, землянах, есть… такое…

— Вы чудо, Пилли, — смущенно сказал папа. — Так приятно слышать ваш голос.

— Не мой, а ваш, человеческий, — сказала ядовитая Пилли.

— Я бы полюбил и выучил и ваше чириканье, но у меня ощущение, что вы все равно должны стать женой Орика…

— Но, — сказала Пилли, — вы сместили акцент в моей мысли…

— Простите, — сказал папа. — Тема сильнее логики. Меняем ее. Они замолчали, а тут и я появился. А через час — и Орик. — То, что я узнал от Горгонерра, я расскажу по дороге, — сказал он. — Пошли смотреть подземный Тарнфил.

…Лестницы в подземный Тарнфил были каменными и широкими, когда лестница скрывалась под землей, она вскоре переходила в широкую, достаточно длинную, а потому не с очень большим углом наклона ленту-эскалатор, чуть приподнятую относительно краев тоннеля, те же дополнительно были специально заглублены: дождь стекал по ступенькам лестницы, а после, искусственным барьерчиком разделяясь на два крайних рукава тоннеля, вода текла по каналам «вниз»; сама «проезжая часть» была наклонена, и вода протекала весь город до центра, до слива вниз, смывая таким образом грязь с «проезжей части», а грязь с тротуаров «сметалась» в канальчики воздушным потоком, идущим из узких щелей в фундаментах домов. Сами дома, разумеется, стояли прямо, не наклонно, их фундаменты к центру постепенно становились все выше и выше. Дома были высокими, пятиэтажными, с большими окнами, сейчас, ночью, кое-где горевшими. Другие дома были гораздо ниже и все ярко и цветасто освещены — магазины. Над домами было «небо» — огромное поле искусственного дневного света; сейчас, конечно, горели лишь отдельные секции и был полумрак, основной свет, как и во всяком ночном городе, шел от реклам и магазинов.

Это был удивительный и страшный город. Днем — ярко освещенный город без солнца. Смесь роскоши и убожества. Я сказал (а Орик подтвердил), что это город для безродных и геллов. Платили им гроши, но город выглядел шикарным: этакая пыль в глаза себе самим. Я представил себе выходящего из дома гелла, который тут же мог взлететь в небо, мог — но не мог. Мы прогуливались молча, пока Пилли наконец не сказала: «Ну же!», и Орик тихо заговорил.

— Квистор вызвал меня одного, как наименее посвященного в ситуацию. Теперь известно, что повстанцев больше впятеро, чем думал квистор, и это число увеличивается. «Орик, вы знаете, кто такой а, Тул?» — спросил он у меня.

— Нет, — сказал я.

— Это их руководитель. Рабочий с завода космического топлива. Он звонил мне сам, еще раз подтвердил их условия и добавил, что они ждут, но не назначают нам день нашего ответа; они, видите ли, выберут его сами и начнут действия внезапно. Вы представляете, Орик, как это неудобно?

— Странно, — сказал я ему. — Допустим, мы примем их условия, заверим их в повышении зарплаты, что дальше?

— Они вернутся к своим обязанностям.

— А мы их арестуем? — Я играл, как мог.

— Вы наивный политор из древнего рода, политикан-оппозиционер с идеями, но не более того. Всех мы не арестуем. Арестуем, скажем, сотую часть, а остальные тут же бросят работу, и тогда войны не миновать.

— Да, — сказал я ему серьезно, — как-то я не подумал. Вы, квистор, смотрите вернее и дальше меня.

— Я держу войска наготове, но мне известно, что одна из подлодок перешла на сторону повстанцев. Это как раз та подлодка, которая способна снимать наличие своего поля и для других подлодок неуловима.

— Это плохо, — сказал я серьезно. — Очень плохо!

— В Калихаре обнаружен открытый настежь и пустой склад оружия: охранники ушли к повстанцам.

— Еще не легче, — сказал я.

— Нам известно, где находятся повстанцы. Среди них есть трое наших. Не из моего аппарата, конечно. Они держат нас в курсе дела. Но этот а, Тул — не дурак. У них три коммуникатора — и все принадлежат не нашим осведомителям. Иногда кто-нибудь из них добирается до Селима (под видом охоты, например) и звонит сюда по автоматике.

— Уль Горгонерр, — сказал я ему с самым серьезным видом. — А чего, собственно, жить в напряжении? Место их сборища нам известно, — одна серьезная бомба и…

— Ах, уль Орик! — сказал он. — Горячая голова и мечтатель. Не сердитесь, вы отличный спец в кулачном бою, в метании копья, в экономике и технологии и в общих идеях, но в делах… Одна серьезная бомба — и мы заражаем Политорию в приличном радиусе. И гарантия, что вместо погибших в ответ на такую диверсию подымутся политоры количеством вдесятеро больше.

— Я был неправ, — как-то понуро сказал я квистору.

— То-то же. Вот умели бы вы так же соглашаться, когда в правительстве идут дебаты, цены бы вам не было.

— Только тогда неясно, почему вы меня вызвали срочно.

— Вы член правительства и должны быть в курсе дела. Надеюсь, вы не сердитесь, что вам не известны имена наших людей в среде повстанцев?

— Что вы, квистор, — сказал я. — Возможны случайности, накладки, оговорки. Чем уже круг посвященных, тем лучше.

— Тут вы умница, — сказал он, улыбаясь, и мы простились.

— Орик, — сказал я, — мне нужен номер а, Тула, я… я буду предельно осторожен. И мне надо сейчас повидать Латора.

— Об а, Туле ненадолго забудь, — сказал Орик.

— Латор предупредил, что его дом мне следует спрашивать только у гелла, я вижу впереди одного…

— Что же, верно, — сказал Орик. — Мы сворачиваем налево и идем по большому квадрату, это минут десять. Хватит?

Дальше я пошел один и скоро поравнялся с геллом. Я остановился, он — тоже.

— Долгой жизни, — сказал я.

— Долгой жизни, — ответил он мягко и как-то удивленно.

— Гелл Латор, — продолжал я… — Мне он нужен.

Он, улыбаясь, глядел на меня, немного склонив голову набок. Потом положил мне руку на плечо и, увидев, что я стесняюсь, сам положил мою руку на плечо себе.

— Спасибо, мальчик, что ты спас девочку-политорку и дочь уля Ори-ка, — сказал он. — Пойдем, я покажу дом Латора.

Ему пришлось вернуться немного назад, и наконец он указал мне дверь парадной:

— Верхний этаж, правая сторона.

— Спасибо и извините меня, — сказал я. — Извините.

На лифте я поднялся наверх, на правой двери стояло: «Латор, гелл». Я растерялся, потому что никакого видимого звонка не было. В нерешительности я взялся за ручку двери, раздался звук нежной флейты, тут же дверь распахнулась — передо мной, улыбаясь, стоял Латор.

— Это очень поздно, Латор? — спросил я.

— О, уль Митя! — сказал он, обняв меня за плечи, и ввел в квартиру. Я ощутил, какая она маленькая. — Прости, я приму тебя на кухне, жена Лата спит и дочка Мики — тоже. Мики слегка ударилась и ушибла крыло, играя в пятнашки над нашим домом.

Какой-то ком подкатил у меня к горлу, когда я представил себе маленькую птицу-девочку Мики, летающую над крышей дома под искусственным небом, а точнее — под полом, под землей.

— Уль Латор, — сказал я тихо, садясь в маленькой кухоньке. — Вам поклон от уля Орика, Пилли, моего папы и — уля Алурга.

— Ты был там? — спросил он. — Как Алург?

— Да, — сказал я, — удалось побывать. Алург в порядке.

— Спасибо, — сказал Латор. — Я внимательно слушаю тебя.

— Латор, где вы работаете? — спросил я. — Если не секрет.

— В Селиме, на заводе, — сказал он. — Маленьком.

— Вы были когда-нибудь на Тилле первой или второй?

— Приходилось. Я работал там. Нас, чернорабочих, иногда перебрасывают с места на место.

— Скажите, — спросил я, волнуясь. — А буквально на днях вас не пошлют туда?

— Нет, — сказал он. — Но через два дня полет туда состоится, некоторые, самые бедные политоры, согласились. И летят геллы. Один мой приятель-гелл сможет заболеть, и я заменю его, если тебе это надо: в Селиме работа менее срочная.

— Да, мне это очень-очень нужно, Латор, — сказал я. — У вас есть большая сумка, вот такая! — показал я.

— Найдется. Сумку, мешок — найдем.

— А это не будет странным, что вы с такой сумкой?

— Нет, не будет. На Тиллах есть в лесу целебный корень, его настой хорошо восстанавливает мышцы крыльев и рук…

— А время отдыха на Тилле вам дают?

— Да. Мы едим и собираем корни.

— Я бы полетел с вами… Но… сами понимаете.

— Я все сделаю, уль Митя, — сказал Латор. — Не волнуйтесь.

— Послезавтра я зайду к вам вечером, можно? — спросил я.

— Конечно. Если вдруг меня не будет, все коротко передай Лате. Ближе к ночи я прилечу к тебе. Криспы не такие уж умные, верно?

— Я не разобрался, — сказал я. — Не успел.

Улыбнувшись друг другу, мы простились. На секунду я остановился и спросил:

— В Селиме есть городские коммуникаторы, телефоны?

— Да, несколько. Городок маленький.

— Вы не замечали, часто ли звонят по нему политоры?

— Редко. Я ни разу не видел.

— Если увидите, и не раз, одного политора, сообщите Алургу его вид.

— Понял, — сказал он.

…На улице я почти столкнулся с Ориком, папой и Пилли. Быстро мы дошли до лестницы наверх, поднялись, сели в машину, Орик взлетел, рванулся еще выше и погнал ее на предельной скорости куда-то вбок, город быстро исчез. Орик нажал кнопку коммуникатора, и я сел к нему поближе.

— Слушаю.

— Долгой жизни, — сказал Орик. — Три политора из ваших, любой, могут добрести, охотясь, до соседнего селения. У них нет коммуникатора, и они звонят родным в Тарнфил по автоматике. Хотел бы я увидеть их лица… Секунду. — Орик кивнул мне, и я шепотом сообщил ему свою просьбу. Он хлопнул меня по плечу и снова заговорил: — У меня заболел довольно бедный друг, нельзя ли ему устроить немного бесплатной корабельной кормежки?

— Думаю, да, вполне. На сколько дней пищи ему надо?

— Сообщу позже. Долгой жизни. — Орик отключил аппарат.

— Латор, — сказал я Орику, — бывает часто в Селиме. Я передал ему, что в автоматах связи могут быть подозрительные типы, их надо запомнить.

Орик обнял меня.

— Он политор какой-то, — смеясь, сказала Пилли. — Вроде маленький мальчик, а сам…

— Орик, — сказал папа. — Митя точно себя ведет или это может стать помехой?

— Сверхточно! Вы что, плохо знаете своего сына?

— В этой области — вовсе не знаю.

— Странно, — сказал Орик. — Это всего лишь навсего область ума и доброты. Сколько топлива и какого тебе надо? — спросил Орик.

— Я должен узнать все завтра или послезавтра.

— Узнаешь и сообщишь мне. Остальное мы наладим быстро.

— Пилли, — сказал я, — в вашей лаборатории есть компьютер — я мог бы посчитать у вас?

— Надо подумать, — смеясь, сказала Пилли. — Ты можешь его сломать.

— Вы будете рядом, — сказал я. — Я без вас не обойдусь!

— О, какая честь! Договорились.

— Что-то вырисовывается у тебя? — спросил папа. — Да?!

— Я очень надеюсь. Простите, Пилли и Орик, что я ничего не говорю вам, просто боюсь сглазить пару неясных обстоятельств. Но я произнесу саму формулу: Ир-фа — Пилли — а, Тул — Ир-фа — Латор — Тилла первая или вторая. Все.

— Он у вас гений, что ли? — спросил Орик у папы. — Хотя я ничего не понял.

— Да что-то вроде этого, — смеясь, сказал папа.

— Чаю — и по домам, спать, — строго сказала Пилли.

— Можно и у нас, — сказал папа и добавил Пилли: — И я заварю чай по-своему. Без аппаратуры.

— Отлично, — сказала Пилли. — Мне эта цивилизация надоела до чертиков. Душой я — с моро.

5

Я думал о том, как, черт побери, сталкиваются иногда интересы людей, желающих при этом друг другу добра. Мне становилось как-то не по себе, даже страшновато. Начни а, Тул военную операцию сегодня или завтра, и все наши надежды полетят в тартарары. Они, такие понятные политорам, отодвинулись бы на задний план, потому что (о чем речь) политорам Политория была дороже.

Мы завтракали, раздался звонок коммуникатора видеосвязи, и Тут же мы увидели лицо Горгонерра. Тысяча извинений, миллион пожеланий, и сразу же он изложил просьбу к папе — встретиться с учеными-энергетиками; встреча, разумеется, закрытая.

— В кои-то веки встреча двух высоких цивилизаций! — высокопарно сказал он. — Отнюдь не исключено при углубленной беседе, что окажется, что те ресурсы, которыми бедна Земля, имеются в достатке у нас, и наоборот — то, чего полно на Земле…

— Хорошо, — сказал папа. — Но я узкий специалист.

— Да, но ведь высокого класса?! — сказал Горгонерр.

— Ну-у… — сказал папа.

Когда эта чудо-беседа кончилась, Пилли сказала:

— Чует мое сердце, квистор хочет больше узнать о ваших ресурсах, чем…

— Ай да Пилли — патриотка! — сказал папа.

— Да ну вас! Я же объяснила, как может выглядеть дружеский прилет в район Земли двух десятков политорских кораблей.

— Кстати. Власти используют рабский труд, за который платят гроши. Капитал огромен, но идет не на усовершенствование условий труда, а на суперулучшения и без того супервысоких достижений. Почему? Если я прав.

— Да, вы правы. Да потому, что наше замкнутое общество издавна и очень-очень долго было чисто рабовладельческим. Я бы даже сказала так: когда со временем наша наука резко пошла в гору, нас от чистого рабовладения отделяло минимальное историческое время. И такого рода замашки элиты крепко укоренились, хотя зависимые рабы превратились в якобы независимых рабочих. Им дали минимум удобств и денег, но на большее не пошли. Политоры не равны — эта философия въелась в кровь. Отсюда и термин «высокородные» и прочие. Почему-то я убеждена, что на Земле человек, способный проследить древность и значимость своего рода, может, скажем, работать сварщиком. А другой, чьи предки сотни лет обрабатывали землю, может стать ученым, деятелем искусства или главой правительства. Ведь так?

— Абсолютно верно. Это не правило, но вполне вероятно.

— В нашем же милом обществе другая философия, по облику глубоко скрытая или приукрашенная. Впрямую о ней говорят только внутри элиты. Философия дубль-государства. Государства (одного), но на двух планетах. Их можно назвать Политория-один и Политория-два. Со временем создастся — и почти уже создано — такое богатство высшей техники и сверхудобств только для элиты, что однажды (это как заговор) на вторую планету «икс» улетает сотня кораблей с правительством и элитой (книги, предметы развлечения, роскоши, спорт, охота, обслуга и почти вся армия). На новой планете армии отводят ее уголок и надзирателей над ней, а остальная часть планеты — мощные и элегантные города-курорты, сады, бассейны, зрелища, и никаких, никаких рабочих-рабов: все они остались на Политории, среднеродные, безродные, геллы, моро. Там же производство, управляющие им, лаборатории, сумасшедшие ученые или умные люди в них — это их дело, заводы, фабрики — черт те что еще. И часть армии, отлично вооруженная и хорошо оплачиваемая, как и на планете элиты. Работай и не пикни. Все важные вещи доставляются с планеты кораблями для элиты на другую планету. Чуть рабы всколыхнулись — есть армия. Чуть армия замешкалась — есть суперармия с планеты элиты. Понятно?

— Боже мой, — сказал папа. — Похлеще, чем в нашей древности!

— И железный контроль, полная гарантия, что планета рабов не сумеет стать такой, что сможет разрушить планету элиты или освободиться из-под ее влияния. Ну вот, развопилась! — ударив себя по коленке, резко и глухо как-то сказала Пилли. — Разнылась! А вы, конечно, не ожидали такого поворота, если речь идет о высочайшей цивилизации?!

— От цивилизации — не ожидал, — сказал папа.

— Цивилизация? Чего? Да чего угодно, но не духа. Цивилизация духа, скорее, есть у обыкновенных политоров, конечно — у моро, и даже — в ограниченных, но добрых эмоциях геллов. Вы думаете, Горгонерр не хотел бы иметь такую же, как против геллов, машину против простых политоров?! Сириус потянулся, вытянув передние и присев на задние лапы, зевнул, встряхнулся — и взлетел на колени Пилли.

— Разбегайтесь, — сказала Пилли. — Вы к этим ученым, уль Владимир, а ты…

— Я к Ир-фа, — сказал я.

— Ну а я успокоюсь гимнастикой и игрой с Сириусом.

…Я хорошо представлял себе, как трудно будет мне говорить с Ир-фа. Наверное, поэтому я летел к планетарию, не торопясь.

Ир-фа встретил меня теплее теплого, и, к счастью, детей опять не было — он был свободен. Он провел меня в свой кабинет, я невольно стал оглядываться, и Ир-фа сказал мне с легкой улыбкой:

— Уль Митя, мы здесь только вдвоем.

— Я к вам по делу и с просьбой, мне… неловко…

— Постарайся перестроиться, — сказал он. — Пусть тебе ничто не мешает, тогда и мне будет проще.

— Я видел Малигата, — сказал я и запнулся…

— Ну и… Конечно, он что-то просил передать мне?

— Да. Низкий поклон…

— А еще?

— Он мне подарил настоящий нож охотника моро, — сказал я как-то уныло.

— Наверное, он узнал, как ты царапнул криспу, да?

— Ну да, — сказал я. — Он… сказал еще, что я могу обратиться к вам с просьбой и…

— С любой, — сказал Ир-фа. — Верно?

— Да, верно, — сказал я.

— Ну вот и обращайся. Смелее.

— Я буду задавать вам вопросы, не объясняя, в чем дело?

— Да как угодно. Не стесняйся.

— Или вы и так все поймете, вы же пилот космоса.

— Да, кое-что помню, кое-что соображаю.

— Вот вы говорили, — начал я, — что ваши модели кораблей — это не просто точные копии, но копии рабочие, они могут летать, исполняя заданную программу.

— Конечно, мальчик, все верно. Дальше.

— Скажите мне, если такую модель загрузить топливом максимально и запрограммировать на высшую скорость, то будет ли эта скорость столь же высока, как и у большого корабля-прототипа? И долго ли она сможет лететь?

— Не беспокойся. Это действительно суперкопия, скорость ее будет огромна, и лететь она может очень долго.

— Ну как долго? — спросил я.

— Видишь ли, до меня дошел отчет Карпия в Высшем космическом обществе. Затянув вас к себе на борт, он прошел огромное расстояние. Модель может долететь до той точки вполне. Второе: в этой точке корабль Карпия по заданной программе прощупывал космос, но почему-то не обнаружил Землю, иначе это было бы известно. Нам же известна максимальная скорость вашего кораблика. Вы долго летели?

— Да суток двое.

— Отсюда вывод: Земля от Карпия была не так уж далека, но, скорее всего, это зона, где прощупывание ее было невозможно по космическим (а не Карпиевым) причинам. Я знаю, это важно для вас, но сейчас важнее другое: если модель легко способна добраться до точки вашей бывшей встречи, то с тем максимальным запасом топлива она дойдет и до Земли. Я рассуждаю для тебя верно?

— Да, уль Ир-фа, абсолютно верно!

Он положил мне руку на плечо и сказал:

— Ну, Митя, договаривай, смелее. Дело важное.

Я напрягся… я не знаю, чего я так напрягся, но напрягся жутко и прошептал:

— Уль Ир-фа… Вы… могли бы, ну… подарить мне одну модель?

— Да, Митя, — сказал он, — могу, — потом пауза, и потом: — Может быть, даже обязан.

— Что-о?! — Я был… потрясен, не иначе.

— Видишь ли, мальчик, — сказал он. — Просьба Малигата очень существенна для меня. Очень важна и история с криспой. Но… — он помолчал. — Я слышал и видел, что говорил твой отец, и слышал и видел тебя. И еще — я гляжу в тебя. Я слушаю тебя и слышу. Я чувствую, что ты не «закрываешься» от меня. И я знаю, что, подарив тебе модель, хотя и втайне, я не наврежу своей планете. Модель — твоя.

— Ох, — сказал я. — Ох, уль Ир-фа. Вы и представить себе не можете, как бы встретила вас моя мама! А я сумею установить программу курса?

— А ты ее знаешь?

— Да, и я могу ее проверить. Но как ее заложить?

— Головная часть снимается, а крепится с помощью мощнейших магнитов. Ты просто заберешь модель со снятой крышкой, и крышка до нового соединения с телом модели будет завернута во что-то изолирующее ее временно от модели.

— Как вы думаете, а я обнаружу в открытой системе узел, где задается программа курса?

— Да, конечно. Снимать крышку более мощным магнитом буду я. Я же и помогу тебе найти нужный узел. И не волнуйся, крышка сама станет точно на место, силы сцепления по линии сцепления не равны и совпадают в определенных точках.

— Наверное, я соображу, где место помещения топлива?

— Наверняка. Но и его я тебе помечу.

— Сумею ли я сосчитать нужное количество?

— А зачем? Заправишь модель максимально.

— Топливо мне обещали.

— Если, — сказал он, — вдруг политор, обещавший тебе топливо, не сумеет сделать это вообще или быстро, я тебе помогу.

Голова моя, моя бедная дитячья головушка кружилась от того, как все складывалось, а сердце скакало, как Сириус, когда он играет с бумажкой.

— Ты еще не все выяснил или обговорил? — сказал Ир-фа.

— Я не знаю, где и как заправить топливом модель, потому что в путь ее отправлять буду не я.

— Я заправлю, — сказал Ир-фа просто. — Прямо здесь.

— Политор, который заберет модель, получит все готовеньким?

— Да, — сказал Ир-фа. — Но здесь, я думаю, нужен не просто политор, но именно политор-гелл.

Я смотрел на Ир-фа с восхищением и с каким-то недоверием.

— Вы читаете мои мысли. Или откуда-то знаете мой план.

— Просто, вероятно, совпадает наша логика. Делать это надо ночью. Планетарий закрыт. Ключи я не доверю никому, а галерея с моделями высоко, значит, нужен гелл.

— И чуточку приоткрытая полоса длинного окна, — сказал я, — которую потом следует задвинуть обратно? Ир-фа сказал:

— Давно я так славно не рассуждал. Помнишь, в твой первый визит, когда ты сказал, что очень жарко, я нажал кнопку — и полоса окна уплыла до предела вбок?

— Помню, — сказал я. — Еще бы.

— Кнопку я держал долго, но надавил мягко. Теперь, уходя с галереи, я нажму ее на секунду, чтобы пролезла рука гелла, и важно, чтобы он нашел место, где эта щель и где стоит приготовленная модель. Он нажмет кнопку настолько, чтобы влезть на галерею.

— А потом?

— Потом, улетая, он снова нажмет эту кнопку, но «утопит» ее глубоко, тогда окно заскользит обратно до упора. Скажи геллу, что когда он найдет щель, он, чтобы расширить ее, должен нажать слегка, иначе щель, наоборот, закроется — и все пропало, хотя бы на сутки, а это может быть важным для тебя.

— Так оно и есть, — сказал я.

— Ты представляешь, как заполнено небесное пространство, окружающее Политорию, и сколько есть служб, следящих, кто и куда летит? Модель засекут и перехватят.

— Я долго глядел в телескоп и пришел тогда к вам, чтобы видеть все ваше небесное пространство. Модель придется запустить с одной из Тилл. А ее может засечь корабль, который привезет туда рабочих?

— Вряд ли он сумеет сделать это во время отдыха рабочих, когда и пилоты отдыхают. Мы установим максимальную взлетную скорость и она будет выше, быстрее реакции пилотов.

— Уль Ир-фа, — сказал я. — Неужели я все верно рассчитал, чтобы успокоить на Земле маму?

— Ты рассчитал все верно, мальчик, — сказал Ир-фа.

— Лишь бы она ни в кого не врезалась, эта модель!

— А зачем ей это? Она умная. Она отклоняется от любого тела и даже скопления космической пыли, которая может ей повредить.

Я закрыл лицо руками. Неужели удастся?

— Ты что? — спросил Ир-фа.

— Вы многого достигли! — сказал я. — А роботов мало.

— Да, — улыбнулся Ир-фа. — Мало. Могли бы больше.

— Значит они просто не хотят?! — воскликнул я. — Не хотят. Это что-то особое в крови: использовать и унижать живые существа. Пойдем, ты выберешь модель, и я покажу, как ее посылать в космос. Когда все должно быть готово?

— Завтра к вечеру, чтобы гелл забрал ее ночью.

— Значит, завтра днем ты дозвонишься до меня.

— А сегодня я буду считать курс модели в полете. И нужна поправка отклонения на Тиллу. Я только боюсь, если все сложится удачно, не проверят ли сумки геллов при посадке, эти сумки они возят с собой для собирания корней.

— Когда рейс, послезавтра?

— Да, если состоится.

— Тогда командиром корабля будет мой приятель, ясно?

— Ясно. Спасибо… спасибо вам огромное!

— Точно сообщи геллу принцип запуска модели, который я тебе сейчас покажу, — сказал Ир-фа. Я кивнул. — Ну, пошли.

6

Поставив машину возле дома, я поднялся на лифте, открыл квартиру и прошел в столовую. Первым, кого я увидел, был незнакомый, улыбающийся политор. Когда я вошел, он резко встал с пистолетом в руке и, продолжая улыбаться, велел мне сесть.

Я сел. Пилли сказала:

— Этот красавец позвонил снизу и сказал, что принес кое-что от уля Орика. Я поглядела в глазок — он был с двумя корзинами продуктов, сейчас они на кухне, хорошие продукты. Ты сообщил очень мало, политор, — сказала она этому, с пистолетом. — Начни снова. Развлечешь нас.

— Значит, так, — сказал тот, — я прибыл в Тарнфил по заданию а, Тула и уже выполнил его. Но я побывал и у квистора, совещание только началось, и я оставил его секретарю записку с кое-какими сведениями, но об одном я ему пока не сообщил, объясняю, почему и о чем.

Я весь сжался, тут же ощутил телом в кармане свой лазер, подумал сразу же, что вряд ли успею воспользоваться им раньше, чем он своим пистолетом, и что я никогда никого не убивал, кроме криспы, не умею, хотя этот политор и есть — криспа. Все это мелькнуло у меня в голове за мгновение; я весь дрожал.

— Ну, политор, сын криспы-тутты и молекулы урана, дальше, — сказала Пилли тому.

— Вчера, находясь в отряде а, Тула, через ветви деревьев я видел тебя (взгляд на меня), твоего отца — опасных пришельцев — и уля Орика и слышал вашу беседу. Горгонерр ничего не знает, но — это зависит от меня — может узнать. Правда, от квистора я получу меньше, чем от уля Орика за то, что скрою его тайну. Не шевелись! — резко крикнул он мне, подымая пистолет, но я уже успел вынуть носовой платок и высморкался (лазер был в том же кармане; платок я засунул обратно).

— Чего, сморкнуться нельзя? — спросил я. — Да я болен.

— Болен, но пока жив, так что береги себя.

— Не могу, — сказал я, — в носу все мокро.

— Я ухожу, вот записка Орику, в ней сказано, сколько денег, где и когда он должен оставить мне. К определенному сроку он или оставит их мне, или нет. Не оставит — я бросаю отряд а, Тула и иду к квистору. Оставит — я молчу. Думаю, что Орик «подарит» мне эту сумму. Он будет молчать и ничего не скажет а, Тулу. Если с помощью Орика меня раскроют в отряде и убьют, это сразу же станет известно, где надо, и будет сигналом все сообщить об Орике Горгонерру. Кое-кто предупрежден, что я в городе. Не о сделке, конечно.

— Что-то здесь не то, — сказала, улыбаясь, Пилли, а я снова достал платок и высморкался. Вдруг я почувствовал озноб; да, он уже не реагирует на платок, и я обязан буду выхватить лазер.

— Что значит «не то»? — спросил этот. Нервно он стал похлопывать свободной рукой по подлокотнику кресла. Такова уж, наверное, и политорская природа: все было ясно, ему вполне можно было уйти, но любой вопрос к нему вызывал какое-то беспокойство, чувство незавершенности, что ли, неясности, и он не мог уйти тут же, не мог — и все тут. Рука его продолжала нервно похлопывать по подлокотнику.

— Ну, слушай, — медленно начала Пилли, а я подумал, дрожа, что можно обойтись и без крови, достаточно «выстрелить» в него лазером, а не рассечь его, но я никогда-никогда-никогда не убивал человека, политора. — Нелогично почти все. Если Орик не оставит деньги, ты идешь к Горгонерру, — это-то логично. Так?

— Да, так. — Этот все еще легонько похлопывал рукой по подлокотнику, глядя на Пилли, третий его глаз смотрел в противоположном направлении, но, я уверен, что не наверх.

— Но где гарантия, что, получив деньги, ты не передумаешь и не отправишься все-таки к Горгонерру?!

Я поглядел наверх и замер…

— Гарантия есть, я предлагаю сделку, и если он на нее пойдет, мое молчание — это дело моей чести.

— Что-о?! — сказала Пилли. — Чести? Твоей?! Не смеши меня!

— А вы не оскорбляйте меня! — глупо выкрикнул он.

А я смотрел вверх, на самый край лестницы… Рука этого нервно похлопывала по креслу, а я, как завороженный, глядел наверх, косил глаз, чтобы он не заметил.

— Он может не дать тебе ни гроша, даже веря тебе!

— Это почему же, милая дама?

— Поосторожней, политор! — сказала Пилли. — Ты еще не купил у меня право так обращаться ко мне!

— Ах-ах-ах!!!

— Это Орик — человек чести и не скроет от а, Тула твое предательство. И он не даст тебе ни гроша, рискуя всем.

— Похоже, что записку оставлять не надо, а следует прямо идти к Горгонерру. Ты этого хочешь, да? — сказал этот гад.

— Если ты, порождение тысячи крисп-тутт… еще раз назовешь меня на «ты»!.. — резко сказала Пилли, и в этот момент с верхней ступеньки лестницы коршуном на руку политора упал Сириус — он любил играть.

От неожиданности и при виде кольво политор заорал и неуклюже попытался отпихнуть от себя мордочку Сириуса. Это было грубо, и Сириус всадил свои зубы в пальцы политора.

— Яд! Яд! — завопил тот. — Ко-ольво! — Он весь извивался в кресле, стараясь вырвать кисть из зубов Сириуса. — Яд!!!

В мгновение Пилли оказалась рядом и ногой выбила пистолет этой жабы, а я стоял над ним с лазером. Я оторвал за шкирку от него Сириуса и легко отшвырнул его, громко сказав:

— Все, политор, поздно. Яд!

Он сполз с кресла на пол, извиваясь, бледный, весь в судорогах.

— Он умирает, — жестко сказала Пилли. — Говори, Горгонеррово отродье, еще двое осведомителей в отряде видели Орика?

— Нет, не-ет!.. Не видели. Я один был в кустах.

— И ты им ничего не сказал?!

— Нет, не-ет, я не идиот, они бы постарались сделать то же самое, что и я… Я умираю… я умираю, да?.. Спасите-е!

— Выйди, — сказала мне Пилли, — дай ему умереть!

Я вышел, закрыв дверь, и различил через секунду два глуховатых выстрела. Дрожа, как маленький, я простоял возле входа на кухню несколько минут; потом вошел обратно в столовую. Пилли сидела в кресле, разглядывая пистолет этого гада. — Я унесла его в ванную на последний этаж, — сказала она. Я брякнулся в кресло. — Ты знаешь, — продолжала она, — он бы так и умер, тебе ведь известна сила воображения развитого мозга? Но это было бы долго и противно. И потом, я не хотела рисковать. Как ты заметил — все же мозг мозгу рознь.

— Зачем ты… это» — сказал я Пилли, впервые называя ее на «ты». — Я был готов, с лазером, ты бы сказала… и я…

— Я уверена, что ты никого в жизни не убил, кроме криспы.

— Ты тоже не убивала людей, политоров! Я… чувствую.

— Да, это верно, — Пилли помолчала. — Но ты не должен был этого делать: так или иначе, я и ты очень по-разному относимся к Орику. Все. Жаль, что мы не узнали имен тех двоих в отряде, но так уж вышло: у этой твари уже не было сил.

7

Гад — это гад, а его продукты — это продукты. Я так не считал, мне эти продукты были противны, отвратительны, а у Пилли это шло, я думаю, от отношения к продуктам: они не должны пропадать. Она принялась готовить обед.

— Маешься? — спросила она у меня.

— Есть немного. Даже потряхивает, если честно.

— Пойди, погоняй на своей машине, — сказала она, и я подумал, что она умница, ведь именно так я вел себя когда-то на Земле, гонял на моей амфибии, когда мне было худо.

— Тебе не будет неуютно одной? — спросил я.

— Не обижайся — нет, не будет. Я занята важным делом.

— Я имею в виду того, наверху.

— Да нет, ерунда.

— А вдруг он просил кого-нибудь подстраховать себя?

— Нет! Сказать, что визит сюда, — опасно. Нет-нет.

— Если я вернусь через час — не поздно? — В самый раз.

— И дай мне номер а, Тула. Это же необходимо!

Она назвала мне его; с какой-то жалостью, вдруг охватившей меня, я погладил ее по голове и быстро умчался на лифте. Я вскочил в машину, взлетел и быстро погнал ее как можно круче вверх, потом лег на нормальный курс и летел уже медленно и долго, размышляя. Я подумал, может, не стоит говорить с а, Ту лом, но правильный текст сам вдруг пришел в голову, я соединил на груди рядом коммуникатор и «плеер» и набрал номер а, Тула.

— Вас слушают, — сказал голос. Чей-то.

— Говорит мальчик, который купался с девочкой в море.

— И у этого мальчика есть хороший охотничий нож?

— Есть. Он нашел его в скалах. А с кем говорю я?

— С помощником безродного, но старшего.

— Рядом никого нет?

— Нет.

— Пусть так же будет, когда подойдет старший.

После паузы я услышал наконец:

— Старший.

— Безродный?

— Еще какой! — И смех. Конечно, это был а, Тул.

— Был ли один, немного узкоглазый, направлен в город?

— Да, точно.

— Он один из трех. Он улетел в другой мир. Навсегда.

— Вот это да!

— Важный вопрос! Мой голос слышен хорошо?!

— Достаточно хорошо.

— А рядом с ним не слышен другой, такое легкое пение, таинственные звуки? — Я намекал на мою человеческую речь.

— Да. (Я напрягся.) Но очень слабо, едва уловимый фон.

— Это при определенных атмосферных условиях?

— Нет, всегда. Разница частот.

— Осталось двое. Быстрее обнаружить.

— Ясно.

— А ушедший — ну, ушел по новой вашей просьбе в далекий город надолго. Послали его вы лично.

— Ясно.

— Есть кто-то в городе, кто очень расстроится, если узнает, что он исчез. Это не факт. Предположение.

— Ясно. И тогда?

— Он пойдет к высокородному и расскажет об исчезновении, не более.

— Ясно. Насколько это возможно?

— Не знаю. Может быть, ваши двое его знают.

— Ясно.

— Долгой жизни почти всем, — сказал я.

Мы разъединились. Я развернулся и «поплыл» обратно. На душе у меня было неспокойно очень. Вопреки логике.

— Ты где? — вдруг спросил Орик по коммуникатору.

— Лечу. Летаю, — сказал я. — А вы с папой?

— Тихо летим к дому, обедать. Мы звонили Пилли.

— А вы где именно?

— Уже виден дом вдалеке.

— Проскочите его прямо на юг и идите на максимальной скорости, встретимся. Я включу прожектор.

Мы встретились очень быстро, пошли близко друг к другу и, пока, уже медленно, скользили к дому, я все рассказал папе и Орику. Орик позвонил нам домой и сказал Пилли, что мы очень извиняемся, но еще минуток пятнадцать полетаем, отдохнем от встречи с учеными. А Митя с нами.

— Ну, летайте, ничего страшного.

— Удивительная женщина, — тихо и в сторону сказал Орик.

Он был прав: она сразу поняла, что я им все рассказал, и следовало нам немного «поостыть», прежде чем сесть за стол в доме, где лежит убитый предатель. Я пересказал Орику слово в слово только что бывший разговор с а, Тулом и извинился за свою вольность. Собственно, если с помощью великого Сириуса (папа и Орик нахохотались всласть) опасный тип был изолирован навсегда, все было не так уж и плохо. Даже отлично (страшно было представить, если бы он, оставив записку, улизнул). Но обострялась проблема двух других гадов в отряде а, Тула и неясная проблема «кое-кого», который бы донес квистору, что узкоглазый исчез.

— Жаль, — сказал Орик. — Похоже, это моя вина. О людях Горгонерра в отряде я узнал вчера поздно вечером и тут же сообщил а, Тулу. Когда мы ранее встретились с а, Тулом, я ничего не знал, — но мог же допустить, а?

Уже дома, легко обняв Пилли, Орик попросил обедать без него. Все отказались.

— Без меня временно.

— То есть? — спросила Пилли.

— Скоро поймете, — сказал Орик, укатывая на лифте. Действительно, через пять минут он вернулся с какой-то огромной тряпкой, велел нам выйти в кухню и запереть за собой дверь. Через минуту он прошел мимо кухни, тяжело шагая. Вскоре из открытого окна кухни мы увидели его летящим на своей машине. Пилли начала накрывать на стол. Она делала все обстоятельно и медленно, явно желая дождаться Орика.

— Ну как? — спросила она, когда он вернулся.

— Есть там, не поймешь где, старая, разрушенная, очень глубокая шахта. Никто туда не сунется. Да, Митя, меня вызвонил а, Тул. Когда вы говорили, оба настолько увлеклись, что ты забыл кое-что спросить у него. Он уверен, что ты расшифруешь его код. Код колоссальный. Я не расшифровал. Он сказал: «Пусть отважный пловец обратится к одному богатому политору огромного роста, такого огромного, что он головой достает до звезд. Я с ним договорился».

— Это Ир-фа! — Я рассмеялся. — Смешно, верно? Он сказал, не достанешь топлива, я помогу. Пап, ты понял, о чем речь?

— Вроде нет, — сказал папа как-то хмуро. Мы уже ели, когда Пилли спросила у меня:

— Какие у тебя планы после обеда?

— «Планирование», — сказал я.

— О! Это мы сделаем. А папа и Орик пусть потом обдумают ситуацию.

— Пилли, дорогая, — сказал Орик. — Уместно ли во время обеда порассуждать о делах?

— Конечно, Орик. Тем более есть же какая-то тревога.

— Итак, есть некто в городе. Если он существует, он может узнать лишь о переводе его дружка в другую группу. Это когда еще он узнает. Но главное, как это узкоглазый мог рассказать что-то в городе, здесь тоже зверье, они могли бы пойти к квистору, не дожидаясь его смерти. Или этого «некто» просто нет, вымысел, способ запугивания меня. И все же — а вдруг он есть? Может, надо исходить из того, что он есть, но осведомлен узкоглазым о визите ко мне, а не о цели визита?

— Убедительно, — сказала Пилли. — Сириус действовал эффективнее.

Все засмеялись, а Орик сказал, что тема закрыта. Папа сказал:

— Ну-с, уль Митя, о чем ты думал, что решил? Не убавилось ли сомнений и боязни сглазить?

— Боязнь частично осталась, сомнений меньше…

— И тебя подмывает нам все открыть, да? — сказал папа.

— Я коротко, — сказал я. И все рассказал про Ир-фа и Латора. — Нам с тобой, папа, предстоит составить точную записку Славину. Модель может подавать сигналы о приближении к Земле, ее перехватят, или она сядет в какой-то точке и продолжит подавать сигналы, на ее боку я напишу краской (Ир-фа скажет, какая выдержит перелет) точный адрес. Все.

— Про краску, может быть, я тебе подскажу, узнаю, — сказала Пилли. — Видишь, Орик, какая система разработана, чтобы их мама не волновалась?

— Хотя, — папа был в восторге, — на случай задержки придется кое-что для мамы приврать! Впрочем, я не очень-то представляю себе, что иметь в виду под словом «задержка».

Орик сказал, смеясь:

— Я слышал, Митя, что ты резко против того, чтобы тебе поставили памятник: землянину Мите от благодарных политоров.

— Не резко, а просто против, — сказал я.

— А если сделать не тебя, а криспу, рассеченную пополам, ну, и конечно, в скульптуре сместить эти части. Красиво?

— Если серьезно, — сказала Пилли, — то, что ты продумал с моделью так быстро, разумно и в ситуации некоторого обалдения, — все это вызывает мое восхищение.

— Пилли, когда меня хвалят, я немножечко… перекашиваюсь…

— Все скоро сбалансируется, стоит тебе нацепить крылья для «планирования». Летим!

— А что встреча с учеными, а, пап? — спросил я.

— Пришлось исходить из формулы Пилли: квистор хочет знать все о Земле, ничего не сообщая о Политории.

— Так что, ты врал, что ли?

— Да нет. Но я действительно мало знаю о ресурсах. Кстати, есть у вас на Политории детектор лжи?

— А это что за зверь? — спросила Пилли.

— Машина, определяющая, правду ли ты говоришь.

— Потрясающе. Нет, у нас почему-то нет. А на Земле?

— Да, водится, — сказал папа.

— Квистор захочет — будут и у нас, — сказал Орик.

— Наверное, карманные, для пользования в среде элиты, — сказал я. — Для интриг.

— Не такая уж это шутливая мысль, — горько как-то сказал Орик. — Ты прав. К сожалению, можешь оказаться правым.

— Смываем слезы, — сказала Пилли. — Чаю — и летим!

8

— Пилли, мой секретарь сообщил, что билеты в театр будут.

— О! Чудесно. Орик и уль Владимир гуляют, я им передам.

— А вы, уль Митя, пойдете?

— В театр я обязательно схожу. Но ведь у вас есть и — детский?

— Конечно. Как вам у нас, весело?

— Очень, уль квистор, — сказал я. — Мне все очень нравится. А еще я хочу попробовать «попланировать».

— О! — сказал он. — Детям так понравилась встреча с вами! Может, вы выступите в каком-нибудь технициуме?

— Конечно, — сказал я.

— Скоро будет решен вопрос о скульптуре в вашу честь.

— Уль квистор, прошу вас — не надо!

— Ценю вашу скромность, но это вопрос чести планеты.

— Благодарю вас, уль квистор, — сказал я, опустив, как девочка, глаза долу. Эх, ресницы бы подлиннее!

— Долгой жизни, — сказал он, отключаясь. Пилли тоже отключилась и набрала чей-то номер. Я увидел бледное лицо Оли.

— Оли, как дела? — спросила Пилли.

— Занимаюсь потихоньку. Привет, уль Митя.

— Здравствуйте, дама, — сказал я. — Надеюсь, вы здоровы?

— Не хуже вашего, — сказала Оли с улыбкой.

— Вы куда-то пропали.

— Это вы пропали, не звоните. Неохота набиваться.

— А теперь звоним, — сказала Пилли. — Как насчет «попланировать»?

— Отлично, — сказала Оли. — Жду. — Они разъединились.

— Пилли, я сегодня перешел с вами на «ты» — это вам как?

— Нормально, — сказала она.

— Можно? — спросил я. Она кивнула. — Как ты думаешь, если человека зовут а, Рук, может он иметь телефон?

— А кто он такой, этот а, Рук?

— Официант у Карпия.

— Тогда да. Капитан корабля должен иметь возможность позвонить любому члену экипажа в любой момент. Найти номер?

— Долгой жизни, — сказал я чуть позже. — Простите, с кем я говорю? Я мальчик Митя с планеты Земля.

— О! Очень-очень приятно, а я жена а, Рука.

— Простите, вы-то мне и нужны!

— Мне очень приятно. Чем могу быть полезна?

— Вы тренер по «планированию». А могу я… попробовать…

— О, конечно! Конечно! Через час вас устроит?

— Вполне. А где это? Да, я с Пилли…

— Привет ей. Она знает, где. Я жду вас, уль Митя.

— А вы, как вас зовут?

— Финия, — сказала она.

— Проблем масса, но меня интересует машина против геллов, — сказал я Пилли за чаем.

— В каком смысле? — спросила она.

— В смысле ее уничтожения! — Даже как-то агрессивно сказал я. — Уж если мой мирный кот убивает врага-политора…

— Кстати, может, твой мирный кот этим и займется.

— У тебя на все есть ответ, Пилли, — сказал я.

— Вовсе нет. Спроси у меня, что мне больше нравится — соус, который, я сама приготовила, или формула, которую я вывела, — я не знаю ответа. Я женщина, глупая и запутанная.

— И хитрая, — сказал я.

— И хитрая, — сказала она.

— Порассуждай, пожалуйста, об этой дьявольской машине.

— А почему не ты сам?

— Но ты хоть скажи, как она, по-твоему, большая?

— Думаю, маленькая, — сказала Пилли. — Почти все при усовершенствовании уменьшается в объеме. Не корабли, конечно.

— Города есть с любой стороны вашего политорского шара?

— Да, конечно. Городки, скорее.

— И в каждом есть геллы?

— Да, и помногу.

— Ты не допускаешь, что машина есть в каждом городе?

— Наверняка нет. Дорогое удовольствие. Очень.

— И все же вдали от Тарнфила влияние поля не ослабевает?

— Нет. Постоянно. Стабильно.

— Значит — простые передатчики энергии от точки к точке, и в каждой точке энергия принимается и несложным путем усиливается.

— У меня, гений, такие же соображения.

— Если ты будешь меня подсаживать, Пилли, — сказал я, — я сам себе сделаю крылья, склею их, улечу к солнцу, солнце растопит склейку, я рухну вниз и погибну — как Икар!

— Как кто?! — Мне показалось, она не просто встала, она вскочила.

— Ну, есть у нас на Земле такой миф, сказка…

— Но и у нас же есть! Будто был в древности политор, который захотел соперничать с геллами. И так же погиб.

Я не знаю, кто из нас был поражен больше.

— Слушай, — сказал я. — Это странное совпадение. Это у разных народов Земли могут быть сходные мифы, но чтобы…

— А вдруг мы когда-то жили на Земле? Была цивилизация, потом начались катаклизмы…

— Скажем, ледниковый период, да?

— Допустим. Мы улетели сюда, земляне погибли. А когда ушел лед на Земле, началась новая жизнь, новая цивилизация, но вы все забыли о прошлом, точнее — не знали.

— А вы не забыли, в легендах, в книгах, вы же были разумны, если долетели сюда!

— Или мы прилетели сюда, а потом и здесь ледниковый период, а при возобновлении жизни сработали общие гены…

— Которые жили в ледниках, да?

— Зачем? В космосе. Схожесть генов родила схожие мифы.

— Мы так с тобой с ума сойдем, — сказал я. — Полетели-ка!

— Да-а. Две схожих сказки, а между нами — пропасть.

— Пропасть? Просто схожесть психики. Убить собрата по крови за деньги — эта схожесть тебя не смущает? А миф смутил.

— А миф смутил.

— Да, а кино вы снимаете?

— Хронику. А если не хронику, то без политоров. Политоры — это для театра, этого достаточно.

— Какое же тогда кино?

— Цветные пятна, полосы, объемы, все плывет…

— Абстракция? — спросил я.

— Да, конечно. Ну, полетели.

Через пять минут Оли впрыгнула к нам в машину.

— Привет, — сказала она мне, плюхаясь рядом. И тут же поцеловала меня в щеку. — А то не дождешься! Но ты не забывай! Захочешь — скажи.

До клуба «Голубые крылья» я летел красный. Возле двухэтажного домика клуба стояла на краю горы вышка, вроде как для прыжков в воду, многоэтажная, но наклоненная вперед: если ты падал вниз, то нижний «этаж» ты гарантийно не задевал, и, как объяснила Пилли, падать было не страшно, площадь крыльев была велика и падение было не быстрым. Падение было безбольным, после — соскальзывание вниз, а обратно — бесступенчатые эскалаторы.

— А как его искать? Поток воздуха, — спросил я.

— Щекой, крыльями, всем телом, — сказала Пилли.

— А если вдруг поток резкий и лобовой? — спросил я.

— Привет, Финия!

— О! Пилли! Здравствуйте, уль Митя и Оли.

— Финия, для нас троих будут крылышки?

— Конечно, Пилли, дорогая, — сказала Финия. На руках у нее был маленький политорчик, но уже с горбинкой на носу.

— Сын? — спросил я Финию. — А,Рук говорил мне.

— Да, — сказала она гордо. — Еще маленький, не «планирует» Я — вся к вашим услугам!

Мы вошли в клуб и разделились: Пилли с Оли пошли в свою раздевалку, я и Финия — в другую. Народу никакого не было.

— Уль Митя, — сказала Финия. — Я выйду, а вы наденьте вот эти брюки и захватите с собой эту вот трубу.

— А зачем брюки, Финия?

— На трубке посередине вы видите шарик, он с легким сжатым газом.

Когда вы нажимаете на трубке левую, белую, кнопку, раскрываются крылья, выбрасываются в стороны телескопические хлысты и одновременно баллончик наполняет нужным количеством газа обе брючины, чтобы в полете ноги не висели вниз, а были во взвешенном состоянии, только тогда вы, вращая вот это колесико на лямке, крепящей трубу, можете регулировать количество воздуха в брюках, то есть положение тела и угол атаки крыльев. Все очень просто, да?

— Да уж просто! — засмеялся я. — Я-то, конечно, брякнусь.

— Мне кажется, у вас получится, — мягко сказала Финия, выходя. Я надел брюки, взял с собой трубу и вышел. Финия помогла мне надеть трубу на лямках, с трубы свисала очень тонкая желтая беспорядочная ткань, Финия собрала ее в комок, перевязала тонкой ниткой почти у конца хвоста ткани, сам хвост строго по середине кончался замковым устройством, и Финия, велев мне надеть и затянуть пояс, присоединила щелчком этот «замок» сзади к поясу. После соединила гибкими трубочками баллон-шарик с брюками и с колесиком на левой лямке.

— Теоретически это так: вы прыгаете с вышки вперед с одновременным нажатием белой кнопки слева — крылья раскрываются, наполняются воздухом брюки, и вы начинаете полет, сразу же регулируя колесиком количество воздуха в брюках и меняя, как надо, угол атаки. Если вы, спланировав или упав, оказываетесь на земле, нажмите правую, красную, кнопку: труба-телескоп сложится, и ничто не будет вам мешать подняться к вышке, — сказала Финия.

— Как все просто, да? — сказал я. — А мне страшно.

— Это до первого прыжка.

— И плюс талант, — сказал я. — Ведь нужен же талант!

— О да, талант точных ощущений в полете.

Финия была тоже красивой женщиной, но иной красоты, чем Пилли. Она привела меня к вышке, на лифте мы поднялись на самый верх (своего политорчика она так и держала на руках), Пилли и Оли уже ждали нас.

— Свой полет, если я не брякнусь, конечно, — сказала Пилли, — я посвящаю хладнокровному охотнику на крисп. — Тут же она прыгнула с огромной высоты резко вперед, и, обалдевший, я увидел, как выстрелила в обе стороны труба Пилли, и из него возникли длинные узкие крылья. Одновременно Пилли «лежа» в воздухе как бы параллельно земле опустила левое крыло чуть вниз, правое — вверх и, набирая высоту, постепенно мягко и быстро ушла высоко в небо. Я еще не опомнился, а Оли уже тоже уплывала в небо вслед за Пилли.

— Нет, я так не смогу, я помру со страху, — сказал я.

— Поехали вниз, — сказала Финия. — Не забывайте, что, если сразу ничего не выйдет, вы упадете мягко — крылья вам помогут.

Когда мы спускались вниз, я подумал, что не в кнопках или в колесике дело, а в том, что я, мое тело совершенно не знают, что ему делать в воздухе.

— С какой высоты вы прыгнете? — спросила Финия.

— С… ну, с серединки… можно? — робко промямлил я.

— Нормально, — сказала она. — Там еще легко ловится поток. Я думаю, вы отлично плаваете под водой, если сумели убить криспу, а это одно и то же.

Я отошел поглубже назад, положил руку на белую кнопку, разогнался и, удержавшись от лихого крика, прыгнул вперед, одновременно нажав кнопку. Тут же я почувствовал плечами резкие и одновременные выбросы «моих» крыльев, а ноги мои чуть «всплыли» вверх, и я ощутил, как «опираюсь» на воздух и будто вишу в небе.

— Отлично! — крикнула Финия.

И тут же я почувствовал легкое соскальзывание вниз, правда, подо мной была уже порядочная высота. Подкрутив колесико, я немного «опустил» ноги, руки с крыльями сами нащупали поток, даже точнее — крылья, и, слегка наклоняясь вбок, я по широкой кривой стал уходить в небо. Честно говоря, я не понял, сколько я летал. Я подымался вверх и опускался вниз, делая плавные при этом повороты, и, когда пообвыкся чуть-чуть, заметил наконец в воздухе Пилли и Оли, почти рядом; я «направился» к ним, они ко мне, и, когда мы, «повстречавшись», снова разошлись в небе, Пилли успела показать мне кулачок с оттопыренным большим пальцем вверх, мол, отлично (что такое? Абсолютно земной жест!), а Оли, разумеется, — язык. Хорошая девочка, ничего не скажешь. Я стал кружить под ними, глядя, что они вытворяют в воздухе, и, хотя мой полный восторг не проходил, я понял, что мне само собой еще ого как далеко до них, особенно до Пилли. Они постепенно снижались к обширной ровной площадке вокруг клуба, и я догадался, что они «пошли на посадку», и дунул ближе к ним, чтобы все увидеть и попробовать это же сделать самому. Одновременно девушки сделали вот как: снизились до земли, сбросив скорость, нажали кнопку, сбрасывая давление газа в брюках, и, как бы продолжая движение, пробежали несколько шагов по земле. И все. Очень просто, да? Я осторожно покрутил колесико, то чуть задирая, то чуть опуская ноги в воздухе, ощутил, сколько оборотов надо, чтобы воздух из брюк вышел весь и ноги перед «посадкой» смогли первыми коснуться земли. Это я и исполнил. Крылья резко «спрятались», воздух из брюк ушел, но я немного не справился со скоростью и расстоянием до земли, поэтому слегка поджал ноги, выпрямился на них и вынужденно быстро побежал вперед и упал, сделав, чтобы не покурочиться, мягкий кувырок через голову. Пилли, Финия и Оли окружили меня, тиская, целуя и говоря, что это просто гениально, и вовсе не для первого раза, а вообще, и в пятидесятку Политории я мог бы войти уже. И это без подготовки-то!

После мы трое отнесли в клуб аппараты, вышли, и тут же, обомлев, я увидел, как ушла в воздух Финия, причем со своим сыном-политорчиком на руках.

— Финия — прелесть, — сказала Пилли. — В душе она еще девчонка и каждый раз хочет напомнить мне, чего она стоит. Мы же с ней основные соперницы в первенстве Политории.

— И кто из вас выше? — спросил я.

— Она, — просто ответила Пилли и улыбнулась.

Да-а, если верить романам, которые мне удалось прочесть, и если бы, скажем, мне было лет шестнадцать, я влюбился бы в Пилли по уши, как щенок, забыв обо всем на свете, о папе-маме, науке, «планировании»… даже — что же делать? — о Натке…

Вернулась Финия. На лице ее сына-политорчика я не заметил ничего, что бы обозначало, что он проделывал акробатические трюки в небе. Этот всем даст звону. Летать будет как господь бог! Может быть, со своей девушкой. Может, даже захватив провизию и чай. Может быть, там под вечер он ей и предложит руку, а также — сердце. И она согласится, и они поцелуются, задевая крыльями политорские звезды.

И вдруг я вспомнил: что такое, что за состояние? Я напрочь забыл, что сегодня днем при мне был убит политор. Дрянь, но убит недавно, я (могло и так получиться) мог и сам его прикончить… Я видел его предсмертные судороги и так легко, хоть и ненадолго, забыл; забыть следовало, но почему так быстро, что за смена состояний на этой планете, что за волны проходят через меня, что за темпы событий? Три дня, а я в сложнейшем клубке чужой жизни, к которой напрочь привязан. А Пилли? Впервые в жизни убила человека несколько часов назад — и хоть бы что, летала, улыбается. Да, это было отвращением к подлости, да, это защита Орика и любовь к нему. Все ясно. Но ведь убила?! И тут же забыла. Или я не прав?

У нее все внутри, но железная воля? А может, — это действительно какие-то волны, убыстряющие здесь любые психические процессы, как бы даже снимающие их, особенно отрицательные, — отсюда и их долголетие, так, что ли? Я не знал.

Мы распрощались с Финией, взаимное «спасибо», конечно, «приходите еще», и полетели обратно.

— Оли! — сказал я. — Можно вопрос? Но серьезный?

— Поняла. Можно.

— Вспомни момент своего самого сильного потрясения под водой. Сколько времени ушло на то, чтобы успокоиться эмоционально абсолютно?

— Думаю, уже к ночи.

— И ночью ты спала нормально, хорошо?

— Вполне.

Тут же Пилли, будто помогая мне, сказала:

— Я от своей истории освободилась через час. А что?

— Прости, Пилли! Оли, и это не возвращалось?

— Нет.

— Видишь ли, Пилли, кое-что я почувствовал по себе, а на вас я проверяю. Может быть, не только ваша психика, но и моя отчасти подвержена каким-то сугубо политорским волновым явлениям, которые помогают быстрее изгонять из себя тяжелое или страшное. У вас так всегда?

— Поняла, — сказала Пилли. — Не знаю.

— Не в этом ли причина вашего долголетия?

— Это мысль. Но если ею заниматься, то с аппаратурой.

За ужином мужчины спросили, поучился ли я летать.

— Он летал, а не учился, — сказала Пилли. — Уму непостижимо.

Я покраснел; что-то часто я стал краснеть.

— Он способный, что ли? — спросил папа.

— Слово неточно, — сказала Пилли. — Орик, даже без трюков, которые он пока не знает, Митя через месяц вошел бы в пятьдесят сильнейших Политории.

— Детям это дается легче, — скромно сказал папа.

— Детям? Ребенок не может с ходу бросаться на криспу, стоять с лазером над противником и летать почти по высшему классу. Уль Владимир, вы родили колоссального человека. Перестань краснеть! — сказала она мне. Но папа был не так прост.

— Это у него все от нашей мамы, — сказал он.

— Он ведет со мной беседы, ну, как бы болтает, но каждая его тема — минимум важная гипотеза.

— Хорошо-то как, — сказал папа, — что все это он вываливает не на меня.

— Пилли, ладно уж, — сказал я, — я устал.

— А скромность какая! — сказала, хохоча, Пилли. — Мне сорок лет. По-земному — двадцать. Улечу с вами на Землю, подожду лет семь, и мы с ним поженимся.

— А меня и Оли бросите? — смеясь, сказал Орик. — Нечестно.

— Не бросим. С собой возьмем. Найдем вам там девушку, Орик. Красавицу. Разницу и не заметите, они там на затылке тоже безглазые, а некоторые, простите, как и я, — безмозглые.

— Это у нас бывает, — сказал папа.

Вечером, когда папа и Орик ушли в театр, я побывал у Пилли дома, в ее лаборатории. Дом у нее был вроде нашего. Когда погибли Пиллины родители, ей не предложили даже отдельный дом поменьше — из уважения к ее роду и не без поддержки Горгонерра, который с ее родителями был дружен.

Я знал уже скорость корабля Карпия и, помня время, которое мы летели с ним, сосчитал расстояние от точки пленения до Политории. Я помнил его курс, знал расстояние от Политории до обеих Тилл и вычислил, на каком расстоянии (в двух случаях) пройдет модель уровень точки пленения. Плюс путь до Земли со скоростью модели. «Идти» модели именно через точку пленения было нерезонно: довольно резкий получался угол смены курса, и я его «спрямил». Так возникли две бумажки для Латора: курс модели в зависимости от того, на какую Тиллу их повезут.

— Есть у меня еще одно дело, — сказал я чуть позже.

Она, кивнув, набрала номер:

— Роси? Это я, Пилли. («Химик и художница», — шепнула она мне.) Я здесь несколько свихнулась: есть возможность мою машину сделать чуточку космической и гораздо быстрее… Ага! Подскажи мне, какая краска на борту уже в космосе на скорости будет хорошо себя вести?.. Поняла, поняла. А не дала ли бы ты мне немного этой красочки? Спасибо. Лечу.

Все это мы с Пилли проделали очень быстро, и вскоре я уже высаживал ее возле ее дома и сказал:

— Покажи мне рукой направление к тому спуску под землей, где мы гуляли вчера.

Она показала, и я улетел, проведя прощальный разговор как-то очень комканно, наверное, потому, что мне хотелось еще побыть с Пилли и я этого стеснялся.

…Мелодично «запела» дверь при моем прикосновении к ручке, тут же открылась, передо мной стояла очень милая гелла и улыбалась мне огромными глазами. Карими.

— Здравствуйте! — сказал я. — Вы — Лата?

— А вы — уль Митя, с Земли. Проходите, Латора нет…

— Простите, я ненадолго. Я по делу.

— Говорите, я слушаю. Не стесняйтесь. — Попросите Латора завтра позвонить мне из Селима. — Не сомневайтесь, я попрошу;

— Вот номер моего малого аппарата. Пусть позвонит обязательно. А встреча вечером, само собой. Мики спит?

— Да, — она улыбнулась мне с благодарностью.

— Как крылышко?

— Легче. Это легкий был ушиб, хвала небу!

— Можно, я взгляну на нее?

— О, конечно, это такая честь!

Она провела меня в маленькую комнатку с лампочкой слабой и закрытой тряпкой. Мики спала на животике, чтобы крылышки были свободны. Она была хорошенькая, с огромными ресницами и смуглая. Я легонько погладил ее по голове и на цыпочках вместе с Латой вышел в микроприхожую.

— До свиданья, Лата, — сказал я. — Пусть Мики поправится.

— Спасибо вам, — сказала она. — Спасибо за Оли.

— Не за что, — неуклюже ответил я, и Лата закрыла за мной дверь. Пропади пропадом та криспа, которой следовало сидеть у самого дна, на севере!

Через пять минут я был дома. Папа и Орик — тоже.

— Как театр? — спросил я, ставя емкость с краской у двери на балкон.

— Колоссально! — сказал папа. — Их актеры играют так темпераментно, будто сейчас съедят друг друга.

— А что за пьеса? А?

— О бешеной любви высокородного политора к безродной политорке. Пьеса что надо. Все время плакать хотелось. Орик сказал:

— Я улетаю. Есть вопросы?

— Интуиция? — спросил я. — Если Латора не отпустят на Тиллу, вы сможете помочь? Извините, Орик.

— Да, — сказал он. — Это не проблема.

Он ушел, улетел, явно озабоченный своей ситуацией.

— Пап, сели за текст записки, да?

— Давай, — сказал он. — Сначала о наружной надписи. Вон там — краска, Пилли достала, держит космическую скорость. «Земля. Наш городок. Космический центр. Славину. Вскрыть переднюю верхную часть мощным магнитом».

— Нормально. Поправок нет.

— Та-ак. Записка внутри: «Взяты в плен далекой высокоразвитой цивилизацией, обратный курс не используйте — не долететь, попытаемся выбраться сами, возможна задержка, а вернется мама, ей приветы с планеты «икс», мол, обнаружили ценные металлы, нам заброшены продукты, аппаратура, работаем, вернемся через месяц-два, пусть не прилетает — там сезон дождей, сообщи газетчикам; а двум-трем представителям высокого начальства изложи правду, но с твердым настоянием молчать, надеемся на встречу. Рыжкины».

Я прочел это медленно вслух, папиных поправок не было.

— Я боюсь, что вспышка здесь может произойти раньше, чем обговоренный день отлета, — сказал я.

— Просить раньше вроде нет оснований. Мы же не в курсе дела. Принимают нас хорошо, отлет в срок — обещали… Да вроде нам и самим интересно здесь, не так ли?

— Мне так очень! Так бы хотелось половить рыбу, дунуть в другой город, еще раз «попланировать», увидеть Малигата, а, Тула, да и эта машина против геллов не идет из головы.

— Я тоже об этом много думаю, — сказал папа. — Хочешь, я изложу тебе кое-что.

— Давай.

Поразительно, он пересказал мне мои соображения.

— Такую игрушку квистор от себя далеко не отпустит, значит, она в Тарнфиле. Где? Вроде бы в трех местах: лаборатория, тюрьма, сама квистория. Лаборатория скорее всего отпадает: если внутри нее есть засекреченное место, куда есть доступ лишь двум ученым, — это ненадежно. Другие — не идиоты, могут допустить, что машина там. Тюрьма? Нет. Приходящие ученые очень заметны. Это настораживает. Остается квистория. Но иметь засекреченный, но видимый вход во что-то, — тоже подозрительно; хотя народ там вышколенный, есть и другие, например, Орик. Нет, вход к машине должен быть невидим. Значит (тут я напрягся), он в кабинете самого квистора с невидимой дверью в него. Даже сейф, если он там есть, может быть входом.

— Сейф не сейф, а дверь, вход — это здорово! — Спать, — зашипел папа, так что Сириус зашипел тоже.

9

— А как наши лаборатории, научные институты, заводы? Вы ведь там не были? — Так началась встреча с молодыми учеными в технициуме. Со мной был Орик.

— Нет, там я еще не был и, может, не буду.

— А причина? Вам и вашему отцу это разве не интересно?

— Это, как говорят у нас на Земле, — риторический вопрос.

— Понятно.

— По нашим планам и с согласия правительства, вашего, до нашего отлета осталось несколько дней. Увидеть можно не так уж и много, объем информации был бы минимальным. И еще: нам никто ничего подобного не предлагал.

— Почему, как вы думаете?

— И дней мало, и, главное, существует мысль, что, возможно, наши цивилизации могут скрывать агрессивные намерения — тогда нам по лабораториям разгуливать нечего.

— А как убедиться в неагрессивности?

— Не знаю, допустим, все же запустить нас в недра вашей науки: это было бы проявлением и вашей силы, и уверенности в себе. И доверия.

— Так за чем дело стало? На ваш взгляд.

— Не знаю. Это мы у вас в гостях, а не наоборот. По общему впечатлению, вы сильнее нас и бояться вам нечего.

— Почему вы так решили?

— Ну… хотя бы потому, отвернись я сейчас от вас, я могу получить выстрел в спину (шепот, волнами), не буквально, конечно. А дайте мне автомат, отвернитесь вы и — вы все видите! Третий глаз! — Хохот в зале, маленькая буря. — Как считает мой отец (а он ученый), беглые встречи, прогулки по городу, поход в театр, «планирование», охота в море — это и есть нормальный первый контакт, доверие, или недоверие рождается на этом простом уровне. Лаборатории — дело десятое.

— Вы разумно рассуждаете, а ведь вы очень молоды. Откуда это?

— Насобачился.

— То есть? Поясните, пожалуйста. На-со-ба-чил-ся.

И только тут, балда, я вспомнил, что ведь у политоров нет собак, мы же не видели, а были бы — тоже не просто объяснить, — это же не прямое выражение. Кое-как я объяснил им, что такое собака, но само свое выражение объяснить не смог и заменил его словом «натренировался».

— Простите! Мы ученые, но с нами беседует не ваш отец, а вы — совсем еще мальчик… Надеюсь, вы не обижены?..

— Нет, конечно. Мой отец беседовал с уже учеными, а вы — только будущие. Я — тоже будущий ученый. Через три года я буду работать в сложнейших лабораториях Земли.

— Мы этого не знали. Как это получилось?

— Дело было сложное. Оно касалось нового межпланетника суперкласса, он был сосчитан весь, кроме одной детали двигателя, — и я предложил наиболее правильное решение. Мой папа поначалу был моим подчиненным…

Мама миа! Как они хохотали.

— Я стал известной фигурой на Земле, много выступал, вот и… насобачился.

— Вы философ? По склонностям.

— Нет, я ученик, школьник, Митя. Зовите меня просто Митя, уль — меня смущает.

Они улыбались. Я быстро подошел к доске, взял мелок и быстро нарисовал мой корабль в разрезе.

— Вот он, тот корабль. — Значительная пауза. — Понятен он вам?

Я быстро стер рисунок. Несколько перекрещивающихся реплик, восклицания, потом один политор сказал, а легкий гул согласия обозначил, что это не только его впечатление:

— Разумеется, неясно ваше топливо, ясно по некоторым узлам, почему он способен летать, но вообще досконально конструкция не ясна.

— Превосходный корабль, — сказал я. — Но не может долететь до вас пока. Вопрос о нашей агрессии отпадает.

— А мы до вас долететь можем?

— Не скажу, — сказал я, и все заржали.

— В общем, — сказал я, — мы вам собак доставить на Политорию не сумеем. Вернувшись на Землю, мы можем вычислить, где установить между нами маленькую планетку-переходник, тогда я обещаю вам несколько собак. Пользуйтесь, существа отличные!

— Это было бы прекрасно! Митя, судя по тому, что тот ваш корабль вышел в космос, вы — настоящий ученый, но вам не кажется, что вы — прежде всего — психолог, философ и политик?

— Ну, если я политик, то по случайности, жизнь заставила, а если философ и психолог, то вы тоже философы и психологи, если вы, конечно, ученые. Кстати, разговор о чем попало гораздо ценнее, в нем больше рациональных зерен. Это — ощущение. А как ваше? — Многие закивали. — Задавайте мне любые вопросы, но лучше не из сферы науки.

— У нас много общего. Кино, театр, цирк… Спорт у вас есть?

— Да, — сказал я. — Все есть. Это тем более поразительно, что вы произошли от птиц, а мы, как моро, от обезьян, которых у вас нет, и вы не видели их никогда.

— На кого они похожи?

— На меня. Но я покрасивей и могу говорить, а они нет.

— А они думают, рассуждают?

— В известном смысле.

— Почему же между нами много общего? Если мы птицы, а не…

Я изложил им «гипотезу» Пилли. Что они — тоже земляне.

— Но они же позамерзали и на Земле, и у нас — наши и ваши гены.

— Да? А вдруг они «летали» в космосе, как ваши миленькие птички — галли? — Опять это была Пиллина мысль.

— Потрясающе! Что-то цирковое, а ненаучное!

— Иногда это может совпасть. Кстати, я жутко удивлен, что вы не умеете аплодировать.

— А это что еще за штучка?

— Вчера я впервые в жизни «планировал». В воздухе, пролетая мимо меня и желая показать, что я молодец, одна милая девушка сжала вот так кулак, а большой палец — вверх. Это же наш, земной, жест! Вы понимаете?! Это намек на нашу схожесть помощнее, чем разница в принципах космотехники. А аплодировать вы не умеете! Уль Орик, что сделали вчера политоры после спектакля, если он им понравился?

— Молодые люди, — обратился Орик к аудитории, — покажите Мите, пожалуйста, как это выглядит.

Все встали и будто бы громко, но и нежно запели с паузами.

— А на Земле делают так. — И я стал хлопать в ладошки. — Прошу вас, сделайте это все вместе! И-и-и…

И они зааплодировали! Это было здорово и абсолютно как на Земле.

Я закрыл глаза. И вдруг подумал о маме. О Натке. О моих ребятах из школы. Ч-черт, плакать хотелось. Я открыл глаза — они аплодировали, Орик — тоже. Я сделал знак, и аплодисменты кончились.

— Понравилось?! Удобно?!

— Да-а-а!!! И действительно — удобно.

— Можете этим пользоваться, Земля вам это дарит, кроме собачек. (Смех.) Вопрос на засыпку. Что вы испытывали, когда аплодировали, тренинг? Освоение нового жеста?

Они все уже «секли», даже про «засыпку» не спросили.

— Да, тренинг, еще какой, ладошки горят.

— И только?

— Нет. (Несколько голосов.) Мы аплодировали вам, Митя!

— Спасибо. За что же?

— За встречу, за жест-новинку, за дочку уля Орика.

Орик встал и поклонился им и мне.

— Это, Митя, ваша первая криспа? У вас есть такие?

— Есть. Да, первая и, надеюсь, последняя. Но, честно говоря, я от борьбы с криспой устал меньше, чем от разговоров о ней. Я сделал то, что полагалось.

— Демонстрируя сейчас, что вы еще и скромны.

— Не знаю. Вряд ли я скромный. Папе, маме видней… Мы с вами достаточно схожи. Одно племя. А в одном племени легко возникает и дружба, и вражда. Наша общая задача, по-моему, она и научная, избежать вражды.

На этой высокой ноте (все меня поддержали, кстати, с помощью аплодисментов) мы и закончили встречу, разве что некоторые наперебой предлагали более интимную встречу в их клубе, и я согласился.

— Мы полюбили вас, как младшего брата. Тебя, вернее! — крикнула малюсенькая политорочка, тоже «по традиции» красавица. — Я бы с удовольствием потанцевала с тобой в клубе, Митя!

— Я тоже, — сказал я. — В этом деле — я мастер.

Аплодисменты — и мы простились.

— Я к квистору, — сказал Орик. — Привет. До обеда.

Он улетел. Я немного замешкался, и ко мне подошел молодой политор, почему-то боязливо оглядываясь.

— Я только что был на вашем выступлении, меня зовут Трэг. Надо поговорить. Может, это важно, а может, и нет.

— Если вы так и не заметили слежки, садитесь в машину, — сказал я, он впрыгнул, и мы взлетели.

— Я не задержу тебя, — сказал он. — Если окажется, что все это бред, я извиняюсь за потраченное тобой время.

— Не стоит, — сказал я. — Я слушаю.

— Я один из лучших кулачных бойцов Политории и состою в том же клубе, что уль Орик. Я не рискнул подойти к Орику (кстати, в кулачном деле Орик у нас — лучший боец), он торопился; ты передашь ему то, что скажу я, он разберется. Вчера вечером была тренировка, работало пар двадцать, все устали, расслабились под душем, кто молчал, кто вяло болтал, и я услышал один разговор, очень непонятный, но чем-то он меня задел. Болтали двое, шум воды, но я хорошо слышу, я акустик…

Я почему-то напрягся.

— Один сказал: «Ну, ты помнишь, он зашел утром, все объяснил и отправился по делу. К нашему лучшему». «Ну и что?» — сказал второй. «Ты забыл, что ли, что он обещал зайти, но не зашел».

«Ну и что, задержался, надо было возвращаться, он и укатил в скалы, подумаешь».

«Может, и так, но вечером перед тренировкой из Селима позвонил а, Пик и сказал, что тот не вернулся, так как получил еще в городе распоряжение главного принять кое-какие функции в другой группе. Странно».

«Не особенно», — сказал второй.

«Но к нам-то он не зашел. Не есть ли это плохой знак?»

«Поди знай».

«Я считаю так: нам не обязательно ждать, можно и так пойти куда надо, им будет явно интересно узнать про нашего лучшего бойца. Они нам спасибо скажут, а может, и деньжат отвалят».

«Во, разбежался!»

«А я считаю, что мы должны его опередить». Все, — сказал Трэг. — Вы что-нибудь поняли, Митя?

— Ничего, — сказал я. — Абсолютно.

— Я тоже мало что понял. Но все же это про «нашего первого», то есть про Орика. Это тревожит.

— Я все запомнил и передам улю Орику, а вы, чтобы он смог во всем разобраться, назовите мне имена этих двух.

— Пожалуйста: а, Грип и а, Урк. — А,Грип и а, Урк, — повторил я. — А звонил а, Пик, верно?

— Да, еще первый добавил: только идти нам надо дня через два-три, вдруг глазастого уберут с работы вообще, как-то будет на душе легче.

— Если здесь есть угроза Орику, то последнее — важная деталь. Куда вас подвезти?

— Никуда. Спасибо. Я пройдусь.

Я снизился, и он вышел.

— Странно, эти двое — безродные, но в одном клубе с Ориком.

— Это неэлитарный клуб. Элитарный только в смысле подготовки бойцов. Высокородные и безродные на бойцовской площадке — равны. Привет.

— Привет. Еще раз спасибо.

Мы расстались. Я быстро маханул в небо и позвонил квистору.

— Уль Горгонерр, — сказал я. — Долгой жизни. Это Митя. Простите, что отрываю вас от важных дел. Я хотел поблагодарить вас за мое выступление в технициуме. Было интересно.

— Правда? Превосходно! И вам спасибо, уль Митя.

— Простите, уль Горгонерр, не у вас ли уль Орик? И удобно ли прервать на секунду вашу беседу?

— О, вполне!

— Орик? Это Митя. Я лечу в планетарий, там будут дети, Ир-фа мне говорил, что они очень хотели повидать и вас, просто очень, раз уж вы мой гид тем более.

— То есть обязательно до обеда?

— Да, да, да! — жестко сказал я. — Постарайтесь!

— Договорились. Долгой жизни.

— Я именно об этом, — сказал я.

Я был очень напряжен, когда со своей краской, запиской и курсом на бумажке летел к Ир-фа. И тут же позвонил Латор.

— Уль Митя, — сказал он. — Мне поручили привезти вам с Тиллы-один целебные корни. Завтра рейс состоится, а тут заболел мой приятель-рабочий, и начальник работ согласился взять меня, а в Селиме меня отпустили. Очень хорошие корни, вы обрадуетесь.

— Спасибо, Латор, — сказал я, и мы попрощались.

…С Ир-фа мы управились быстро. Я сделал на модели внешнюю надпись Пиллиной краской, крышку носа модели Ир-фа снял заранее и заправил модель топливом. Мы пристроили нашу с папой записку для Славина, и Ир-фа установил курс модели из расчета, что она уйдет с Тиллы-1.

— Еще раз объясняю, как ее запустить, а ты, Митя, постарайся, чтобы Латор понял все точно, — сказал Ир-фа.

Он (я вздохнул) пристроил на место крышку модели специально для меня — неаккуратно, и я увидел, как крышка легко «поползла» своими краями по краям, соответствующим ей на нижней части носа модели, и «стала» тютелька в тютельку на свое место; Ир-фа еще раз показал мне систему запуска. — Я узнал, — сказал Ир-фа, водворяя модель на место (к стене тем боком, где я написал текст), — кто ведет корабль. Я сказал ему про Латора с большой сумкой и про корни. Пусть его не удивляет большая сумка. Все хорошо, Митя.

Я долго и крепко жал руку Ир-фа, тут позвонил Орик и сказал, что летит мне навстречу.

— Вылетаю, — сказал я и добавил Ир-фа: — Можно я забегу просто так, уль Ир-фа? Ну, просто так. Можно?

— Конечно. Я буду очень рад. Удачи, — сказал он. — И не волнуйся. Мы встретились с Ориком в воздухе и медленно, летя совсем рядом, «поплыли» на обед. Он молчал. Я сказал:

— Увы, есть ситуация, и все хуже, а не лучше, чем нам бы хотелось. Вы знаете Трэга?

— Да. Славный парень. Кулачный боец. Классный.

— Информация от него. Важная. Она его встревожила, и он мне все рассказал, хотя я понял, что сам-то он ничего не понимает, но и я сделал вид, что тоже.

Я пересказал ему ситуацию Трэга.

— Знакомые лица и опасные бойцы, — задумчиво произнес Орик, — а, Грип и а, Урк. — Он протянул через оба борта руку и сжал мою до боли. — Спасибо, малыш, — сказал он.

— А,Тулу следует поскорее узнать имя а, Пик, — сказал я.

— Это мы сделаем немедленно.

— Еще а, Пик жаловался, что их там двое всего, и если он позвонит с такой идеей из Селима в квисторию, не исключено, что пошлют не этих. Опасность остается.

— Верно. — Орик кивнул и тут же соединился с а, Тулом.

— Слушай, — сказал он. — Вы отправили политора на задание, пусть тебе помогает его друг а, Пик, понял? Возможно, пришлем еще одного, может меня переиграть в кулачном бою, умный и хитрый. А то и двоих пришлем.

— Все понял. Все? Долгой жизни.

— Среди кода вы назвали а, Пика. Это не опасно?

— Нет. Имя а, Пик скажет им многое, но они подумают, что кто-то из квистории звонил, кто причастен к лазутчикам. А я и есть из квистории! — он засмеялся.

К обеду мы поспели вовремя. Я быстренько рассказал всем о визите к Ир-фа, а после уже Орик рассказал о том, что Трэг сообщил мне.

— Да, мы верно решили исходить из худшего. А история с Трэгом — это колоссальное везение. Надо этого а, Урка заслать туда, — сказала Пилли. — Да и второго.

— Обдумаем, — сказал Орик. — Ждать и делать это не сразу — опасно. А быстро — не заподозрит ли чего а, Урк? Он хотел пойти в квисторию через два-три дня, а если его вызвать туда завтра, он заодно может все и рассказать. Здесь нужно подумать. Митя, ты говорил о серьезном разговоре за обедом. Я готов. Кстати, Митя научил молодых ученых аплодировать, похоже, теперь это может прийтись по душе всей Политории.

— А это что за номер? — спросила Пилли.

— Потом, ладно? — сказал Орик. — Митя, я слушаю.

— Послушайте папу. Пилли, помнишь, как мы рассуждали об антигелловой машине? Пап, расскажи.

— Орик, я вычислил, что все упирается в вас. В сейф! Ха-ха! — Папа коротко изложил суть. Потом добавил: — Скрытую дверь вы не обязаны знать, вы из непосвященных. Но вспомните-ка, как стоит сейф и есть ли он?

— Есть, большой.

— Прижат ли он к стене… и, если нет, прижат ли он к полу или он на ножках?

Орик задумался, спрятав лицо в ладони.

— Он… без ножек, на полу. И он — прижат к стене.

— Значит, сейф не отпадает, — сказал папа.

— Да-а, чувствую, что вы можете оказаться правы. Это задачка посложнее, чем с а, Урком. Надо думать.

— Надо ночью геллу проникнуть в окно квистора! — сказала Пилли. — Ну а там…

Мысль была непродуманной, но такой быстрой и простой, что мы с папой, не сговариваясь, зааплодировали.

— Что это? — спросила Пилли. — Что за игры?

— Это аплодисменты, — сказал Орик. — Аплодировали тебе.

— И это все? А что это значит?

— Не узнаю Пилли, — сказал Орик. — Представь, ощути (со мной это сегодня было), когда громко весь зал аплодирует артистам в театре. Это колоссальное впечатление!

Пилли закрыла глаза, задумалась и сказала:

— Да. Точно. Это у нас может привиться. Подарок Земли.

— Митя еще обещал с помощью межпланетной станции доставить и подарить политорам собачек.

— Кого-кого?! — сказала Пилли. — Со-ба-чек?

Я описал Пилли собак, полаял, изобразил их разный рост, вид, хвосты, два слова о несении службы, поиск преступника…

Пилли, умница, моментально мне зааплодировала. Веселый был обед, ничего не скажешь. И тут папа сказал Орику:

— Уже с помощью разных дел, пахнущих восстанием, кровью, секретностью, опасностью, мы быстро и прочно связали себя друг с другом. Я давно не испытывал такого полного доверия, как к вам и Пилли, Орик. И все же — мы гости, чужие, и не всякий вопрос к вам уместен…

— Да ну вас, уль Владимир, — сказала Пилли. — Ваш сын спасает Оли, готов был прикончить врага Орика, а вы…

— Я слушаю вас, — сказал папе Орик. — Пилли права.

— Ситуация на Политории и наш отлет могут совпасть, и тогда… Скажите, вы знаете, когда ваши начнут?

— Нет, — сказал Орик. — Я только чувствую ситуацию. Думаю, что я буду знать обо всем заранее и скажу вам, но не исключено, что по ситуации я узнаю все, когда все и начнется.

— Спасибо. Заранее — это хорошо. Хотя, для чего?

— Если совпадет, я все равно постараюсь помочь вам улететь.

— Это будет очень непросто!

— Я спать хочу, — неожиданно заявил я.

— Хвала небу! — воскликнула Пилли. — Ребенок устал. А то как вечный двигатель. Ложись.

— А мы трое, — сказал Орик, — махнем с едой на речку, Владимир возьмет снасти для ловли рыбы…

— И я хочу, — сказал я сонно.

— Мы кое-что обсудим. Мне кажется несколько опасным мой вызов в квисторию а, Урка. Но если меня вдруг возьмут — то не расстреляют, я слишком много знаю о повстанцах, за это и возьмут, и я им буду нужен, — сказал Орик.

— А если это случится, как мы узнаем? — спросил папа.

— Если я опоздаю на два часа куда-либо и не позвоню.

— И как тогда быть?

— Добирайтесь до моро, или связь с Ир-фа.

— Я не об этом, — сказал папа. — Как вас спасать?

— Но не самим же!

— Я должен проснуться, когда стемнеет, обещаете? — сказал я.

— Да. Спи, — сказала Пилли. — Мы прилетим вовремя.

…Проснулся я сам; рядом дрых Сириус. За окном начало темнеть, вернее, пока сереть, и я подумал, что надо позвонить своим: пришла вдруг в голову мысль кое о чем попросить Орика. Я дозвонился до папы и спросил, где они.

— А не знаю, на речке какой-то.

— Попроси, пожалуйста, Орика, взять для меня подзорную трубу, ладно? А ты ловил рыбу?

— Ловил. На блесну.

— Поймал кого-нибудь?

— Одну. А две сорвались.

— Крупную?

— Кило.

— А на кого похожа?

— На ведьму.

Глядя в вечернее небо, я подумал вдруг, что сегодня что-то многовато всяческого транспорта в небе, не космического, конечно. Кроме того, что постоянно по городу и над городом летали машинки типа наших, обычные, летали еще какие-то блюдца с иллюминаторами, вероятно, только верхолетные и грузовые, и часто проплывали большие корабли (тоже грузовые), может быть, военные. Я ощущал какое-то «брожение» в небе, что-то их было многовато. Что это? Случайное совпадение многих рейсов или что-то началось? Вон тот, например, зеленый и узкий, промчался с какими-то дырками на морде, — может быть, для пушек или пулеметов? А где же наши? Я посмотрел на часы — поздновато. Часы, кстати, политоры носили, цифры были не наши. Занятно, что политоры не курили, не то чтобы курили, но сто лет назад все бросили, а просто не курили, не знали, что это такое. Я спрашивал об этом у Пилли, и она, удивившись и с трудом поняв о чем речь, сказала, нет, такого у нас нет. И алкогольных напитков у них не было (тоже пришлось кое-как объяснить, что это за штучки), пили они какие-то, кроме чисто целебных, успокаивающие или сильно возбуждающие травы, но это было вовсе не то.

Наконец вернулись Пилли, папа и Орик. И Оли прилетела, наверное, Орик взял ее с собой, когда трубу забирал.

— Спасибо, Орик, — сказал я. — Извините, вещь ценная, но что-то мне неспокойно.

— Бери-бери. Кстати, а для чего? Планетарий?

Я кивнул, сказал всем, что отлучусь минут на пятнадцать, и дунул к Латору. Машину я, чтобы она не примелькалась, оставил до спуска в нижний город. Латор был дома.

— Вы выспитесь, если мы все сделаем ночью?

— Конечно, конечно, — сказал Латор.

— Прилетайте ко мне в двенадцать ночи на самый верх, ладно? До Ир-фа полетим вместе.

Вскоре я вернулся в дом.

— Давай твою рыбину, покажи, — сказал я папе.

— Если ее Пилли еще не разделала на кухне.

— Ка-ак?! — заорал я, бросаясь на кухню.

Нет, Пилли с ножом еще только тянулась к рыбине.

— Да что ты, Пилли, странная какая! — сказал я. — Это же — инопланетная рыба! Мне ее видеть надо!

Я стал разглядывать папину «ведьму». Я думал, что она на вид должна быть, как и на Земле, поскромнее морских. Ничего подобного. Не ведьма, конечно, но… Почти черная, даже фиолетовая, с продольной узкой красной полосой. Рожа страшноватая, тупая, а глаза не по бокам, а очень близко друг к другу на лбу и очень выпуклые.

— Как ее зовут? — спросил я.

— Алабия, — сказала Пилли. — Довольно вкусная.

Я вернулся в столовую. Орик задумчиво играл с Сириусом.

— Что, тоже о памятнике для него подумываете? — Ну и шутка.

— А знаешь — мысль мелькнула. — Орик улыбнулся.

— Кстати, — сказал папа. — На Политории верят в бога?

— Это кто — бог? — спросила Пилли, входя. Папа, как мог, объяснил, хотя это было очень непросто.

— Нет, такой веры у нас нет.

— Но какая-то есть, если даже как и на Земле, не всеобщая?

— Конечно, мы без этого не обошлись, — сказала Пилли. — Мы верим в чистый разум с большой буквы: Чистый Разум.

— Это лишено божественного смысла? — спросил папа. — Ну, как вера в любовь, в доброе начало…

— Если идти от вашего бога, то Чистый Разум — понятие божественное. Это некий сгусток, невидимое облако там, куда и корабли долететь-то не могут. Чистый Разум вбирает в себя все, что есть в нас: и высокое, и дурное, он руководит нами, нас судит и решает наши судьбы. Все это связано с высокой идеей.

— А у вас были, наверное, времена, когда политоры ели мясо политоров?

— Случалось. В глубокой древности.

— С массовым размахом?

— Нет, в отдельных племенах.

— Как и у нас на Земле, — сказал папа.

— Ну, если и у вас так было, и рабство было, — вы не менее парадоксальное общество, чем мы.

— Иногда мне кажется, — сказал папа, — что надо не только не позволить элите улететь, но нужно улететь самим, элиту бросить, улететь на огромную хорошую планету и зажить на ней большим и свободным сообществом.

— Орик, он бог, что ли, уль Владимир? Попал в точку: ведь бродят в воздухе и такие идеи, правда, втихую.

Я чудом вдруг ощутил, что через минуту мне следует быть наверху иглы.

Корабли в ночи проплывали чрезвычайно редко. В общем, Латору не сложно было уйти в темное небо и потом спуститься ко мне, что он и сделал, прилетев, конечно, с сумкой и фонарем. Он возник на перилах балкона как черный ангел, едва видимый в темноте; мы спустились вниз, он поздоровался со всеми, и мы быстро съехали вниз и моментально взлетели. Сразу же я все подробно объяснил ему.

Не дожидаясь моего предложения, он все повторил. Мы летели высоко, но отыскали планетарий точно (геллы отлично видели в темноте), я сделал широкую дугу, спустился на уровень галереи метрах в двухстах от нее и сказал Латору: пора. С сумкой и фонарем в ней он легко скользнул вниз, волна от его крыльев пробежала мягко по моему лицу, и он стал удаляться, бесшумно толкая крыльями свое тело вперед; я немного спустился, завис над землей и достал трубу Орика. Было тихо кругом, пусто и достаточно темно; какой-то неясный свет все же шел с неба, и кое-как я видел Латора вдалеке. Вот он долетел до окон, пошарил, видимо, рукой, глазами нашел щель, секунда-другая — и он исчез в галерее. Я был очень напряжен, было нелепое ощущение, что опасность притаилась где-то внутри галереи. Мелькнул на секунду слабый свет фонарика Латора, потом большая пауза, вновь я едва различил Латора уже снаружи, опять — пауза (он закрывал окно), и очень скоро его крылья оказались над моей головой, и он опустился в кресло.

— Закрыли окно хорошо? — шепотом спросил я.

— О, да. Щелочка с палец. Махонькая.

— Отлично. Погнали.

Я ушел в небо, мы тихо скользили в теплом воздухе, я попросил Латора раскрыть сумку, он раскрыл, и этого было достаточно, чтобы все ему объяснить.

— Модель топливом заправлена, — сказал я. — Теперь только полет. И сделаете вы вот так. — Я зажег фонарь и, светя им прямо в сумку, показал ему систему запуска. Он все время кивал головой и после медленно и дважды, как бы успокаивая меня, повторил все, что сказал я.

— Ир-фа сказал, что обыскивать вас не будут. Во время работ, до отдыха, не надо оставлять сумку в корабле. (Он кивнул.) Если вдруг вас забросят на Тиллу-два, не смущайтесь, установленный курс годится. Вот и все. А как Мики?

— О, завтра уже будет летать, как птичка.

— Это прекрасно, — сказал я. — А я попробовал «планировать».

— И как? Понравилось?

— Потрясающе! И получилось, главное, с первого раза.

— Здорово, это не часто бывает. Так говорят.

— Я не полечу в нижний город, ладно? Добросить вас поближе?

— Это неважно, — сказал он, — летите пока вот так. — Жест рукой. Я ускорился, Латор закрыл сумку и, положив мне руку на плечо, сказал: — Не волнуйтесь. Будем надеяться.

Я сказал:

— Да, да. Спасибо. Вы вернетесь к вечеру, да? Сразу звоните мне. Если я буду не в лучшем месте, я дам понять. Привет Лате и Мики!

Он сжал мою руку и исчез за бортом моей машины.

10

Орик улетел на свидание с а, Тулом, а мы с папой полетели посмотреть Тарнфил сверху. Пилли мы дали передохнуть после завтрака, и она укатила к какой-то подруге шить платье. Народу днем было не так уж и много, и мы полетели сначала по надземному Тарнфилу, нечто в виде слалома между домами-шарами. На улицах, вчера и сегодня, было больше, чем обычно, военных, точно мы не знали, что это именно военные (хотя, как оказалось, не ошиблись), просто они были в особой форме, отличавшейся от формы полиции.

После мы связались с Ориком и попросили его позвонить на космодром, чтобы нам разрешили навестить наш «Птиль» и кое-что забрать, в том числе аппараты и пленки.

— А что можно снимать? — спросил папа.

— Все.

— Помилуйте, как это все?

— А все объекты стратегического значения скрыты.

— А космопланы? Такие, как у Карпия?

— Разве по внешнему виду на Земле сумеют создать аналогию, то есть корабль, способный долететь до Политории?

— Думаю, нет.

— Вот и я так думаю. Я им позвоню, на космодром.

И мы с папой дунули на центральный космодром. Прилетев, мы убедились, что охрана в курсе дела и мы спокойно можем посетить «Птиль», корабль Карпия «на приколе» и там уже предупреждены. До корабля (он стоял далеко) мы можем подлететь на своей машине. На корабле Карпия нас принял не он сам, а Ол-ку. Он любезно довез нас на машине до «Птиля», в наш кораблик с нами не поднимался, ничего не контролировал, то же самое было и при выходе с космодрома — никакой проверки. Быстро взяв, что нам было нужно, мы с папой все же секунд двадцать молча посидели на наших легоньких креслах: какая-то грусть накатила на нас — не передать. Когда мы взлетели и «поплыли» в центр, папа выдал мне свою маленькую тайну: он, будучи на «Птиле», включил на полную катушку излучатель биополя. Если это будет замечено и кому-то не понравится, можно будет отключить и извиниться, мол, проверяли приборы (по-хозяйски, это было понятно), отключили, а этот канал — забыли, эко диво. Излучатель биополя стоял, как правило, на всех наших космолетах и машинах, развивавших большую скорость в воздушном пространстве, — поток, довольно мощный, биополя, как ветродуем, сдувал с пути корабля птиц и птичек, чтобы корабль их не «шлепнул». То, что это поле на «Птиле» вполне пробивается сквозь стенки Карпиева корабля, стало ясно сразу же, как мы начали от корабля удаляться: маленький сигнализатор с «Птиля», который папа давно забрал с собой, легко регистрировал его, этого поля, наличие и силу. И то, что стенки корабля эту силу значительно уменьшали, было нам, как оказалось, только на руку, потому что частично папин замысел сводился к тому, что влияние нашего биополя по мере удаления от «Птиля» должно по шкале сигнализатора быстро упасть до нуля. Так оно и произошло, папа заулыбался, довольный, и сказал:

— Понял, куда я клоню?

Я сказал: «Пока нет».

— Тебе ведь понравилась моя логика детектива? — хохотнув, спросил папа. — Правда, это было предположение, не более, хотя и логичное, я хочу к нему добавить кое-какие доказательные детали, если это выйдет. Теперь понял?

— Нет, — сказал я, — не понял, пап.

— Думай о птицах, — сказал он, но я ничего не понимал, как пень; космодром был довольно далеко от Тарнфила, и папа, как оказалось, специально «плыл» очень медленно, а мне велел глазеть на шкалу биополя нашего сигнализатора.

Папа сказал:

— Как ни крути, птицы Земли и здешние имеют много общего. Геллы и политоры в процессе развития наверняка закрепили некоторую разницу своих биополей. Так вот, их машина — излучатель не некоего биополя, но биополя, направленного на организм птиц, геллы — куда более птицы, чем остальные политоры, и не исключено, что, при всей разнице устройства на «Птиле» и этой машины, на шкале нашего сигнализатора кое-что появится (я уже все понимал) по мере приближения к квистории, то есть к машине-излучателю.

В конце этой его фразы стрелочка шкалы дрогнула, и по мере того как мы углублялись в город, держа курс прямо к квистории, влияние некоего биополя росло и стрелочка довольно бойко ползла к максимуму. Метрах в ста от квистории мы свернули в сторону подземного входа в нижний город — стрелочка уже твердо уперлась в край шкалы, потом начала смещаться обратно.

— Понял? — сказал папа, когда мы уже пешком шли по подземному городу. — Это еще ничего не доказывает, но сам довод посильнее, чем просто мысль, что машина должна быть в квистории.

— Это дело, — сказал я. — Разве что проникнуть к этой машине не станет легче. Ну ты и голова! Куда мне…

— Зато попытка — осмысленней, да и риск — тоже.

Видимо, обеденный перерыв кончился, народу поубавилось, приветствия, подходы к нам и «руки на плечи» сошли почти на нет, и мы, «прячась» от них, да и из-за интереса, отдали себя во власть приветствий продавцов магазинов. Они-то и напомнили нам, что все для нас — бесплатно. Смущаясь, мы все же кое-что «подарили» себе: легкую и большую сумку, разные симпатичные игрушки для Латоровой Мики, костюм и платье для Латора и Латы, симпатичные украшения для Пилли и Оли и «местный» фотоаппарат с объективом, меняющим свое фокусное расстояние, с десятком разных пленок. Это оказалось все же заразительным, и я сказал, что перед отлетом надо будет поднабрать «товару» для привоза на Землю, для мамы, по крайней мере. Из машины по дороге к дому папа позвонил Орику и выяснил, что тот через полчаса будет, и папа спросил у Орика, не подскажет ли ему наша дама какого-нибудь очень хорошего специалиста но биополям. Орик сказал папе, что мы, наверное, окажемся дома раньше и он просит папу ждать его на балконе столовой, он пролетит мимо, сделав два круга.

Все это было несколько загадочно, и Пилли сказала, что Орик кое-что, видно, затеял. Впрочем, ничего более разумного она сказать и не могла, так как любовалась бусами и колечком, которые мы с папой ей подарили: оказалось, что это классные подарки. Улыбаясь, папа вышел на балкон.

— Пилли, — сказал я. — А у тебя есть знакомый ученый, который разбирается в биополях и любит геллов?

— Покопаться — есть, наверное. А что такое?

— Папа показал мне кое-что толковое, но нуждается во мнении специалиста.

Вероятно, в этот момент Орик пролетел чуть ниже уровня балкона и довольно медленно, так что я услышал:

— Я сделаю большой круг, а вы втроем быстро спускайтесь вниз, оставьте двери открытыми, я сяду к самой двери, а вы трое встаньте между машиной и входом в сад дома.

Мы в темпе скатились на лифте вниз, распахнули двери и встали так, чтобы оставить место для машины. Орик быстро сел, и раньше, чем он сам вылез из машины, из ее «салона» в дверь мгновенно метнулись две тени, не тени, конечно, но так это ощущалось.

— Поезжайте наверх, — сказал нам Орик. Честное слово, я никого не видел. Мы поднялись и прошли в столовую. Вскоре появился и Орик, с ним были два молодых моро. Они поклонились нам, и каждый назвал свое имя: Олуни и Кальтут. После они отошли и сели на ковер. Один из них поманил и взял на руки Сириуса.

— Они знают, что он не ядовит? — спросил я у Орика.

— Они знают, что он ручной. Но если вдруг он захочет их укусить — они быстрее. Пилли, — сказал он. — Как видишь, у нас гости, и я жду еще двоих. Как у нас с едой?

— Еды хватает, — сказала она и ушла на кухню. Вскоре внизу раздался сигнал. Орик спустился, приведя Трэга и Палифа, и всех перезнакомил. С Трэгом мы поздоровались, улыбнувшись друг другу, как старые знакомые.

Орик сказал:

— Кое-что мы изобразим до обеда, после — будет просто тяжело. Отодвинем стол. — Он, папа, Палиф, Трэг и я сместили стол к окну, Трэг и Орик ненадолго вышли и вернулись босиком, по пояс обнаженные, в узких брюках и перчатках для кулачного боя. В сравнении с нашими боксерскими они были по длине почти до локтя, а части, покрывавшие кулаки, были вдвое меньше и, вероятно, жестче — удар болезненный. Все, кроме Орика и Трэга, разошлись по стенкам, и те начали бой. Сразу же я понял, что это бой показательный, в полсилы, и что он очень непохож на наш бокс. Защита, в общем, была похожа, да и нападение тоже, разве что участвовали и ноги, правда, как я понял, удар ногой следовало наносить тоже выше пояса и только так, чтоб пальцы ног были обязательно собраны в «кулачок». И Трэг и Орик двигались очень быстро, много было финтов, связанных с ударами ног, ни разу ни одному из них не удалось нанести удар ногой в голову. Было много прыжков и ложных замахов, все делалось в диком темпе. Наконец оба подустали, тем более что Трэгу удалось «попасть» Орику два раза в голову рукой, а Орик попал в голову трижды и дважды сильно по корпусу ногой. Оба подняли руки, показывая, что бой окончен.

Пилли молчала; не знаю, как папе, но мне не показалось, что это нас, землян, так развлекают.

Трэг сказал:

— Хотя бой показательный, уль Орик сильнее меня.

— А каков ваш уровень, Трэг? — спросил я.

— Я был один раз вторым в Политории, но никогда выше.

Наконец бойцы отдышались. — Теперь вы, Трэг? — спросил Орик.

— Как угодно, — сказал Трэг, вновь выходя на середину, а Орик кивнул моро Олуни, тот снял легкую кожаную обувь, плащ и рубашку и тоже вышел на середину комнаты, оставшись в легких брюках и головной повязке зеленого цвета.

— Бой тоже показательный. Трэг будет работать в своей технике, моро Олуни в своей, то есть каждый ограничен лишь правилами своего вида единоборства.

Они начали. В первую минуту нападал только Трэг и только руками. Олуни либо едва заметным движением уходил от ударов, либо не закрывался от удара, но как бы быстро перехватывал руку Трэга, отбрасывая ее вниз. То же самое он делал, когда Трэг пустил наконец в «дело» ноги. Олуни только защищался. В какой-то момент вдруг он перехватил (но не отпихнул вниз) руку Трэга и, резко повернув ее, бросил Трэга через себя, тот с удивительной ловкостью вскочил с одновременным ударом ноги в голову Олуни. Олуни поймал его ногу, резко падая, увлек Трэга на пол, Трэг упал на живот, а Олуни оказался у него на спине и одной рукой резко, но только обозначив, опустил прямую кисть на шею Трэга. Потом оба встали.

После бой провели Кальтут и Орик. Орик был сильнее Трэга, но и Кальтут, должно быть, был посильнее Олуни. Бой продолжался тоже не долго. Орик «работал» только ногами, а Кальтут лишь защищался, «сбрасывая» удары Орика вниз. В какой-то момент Кальтут перехватил ногу Орика, но не «сбросил» ее, а вытолкнул резко вверх, но причем так, что и вторая нога Орика взлетела. Он падал на ковер, Кальтут подсел рядом с ним, и Орик упал на его ладонь. Потом встал.

— Если бы в первом случае Олуни ударил Трэга ладонью посильнее, а Кальтут подставил мне под спину не ладонь, а косточки сложенной в кулак кисти — это было бы очень больно. Обедать. Папа спросил Палифа, не ученый ли он по биополям, тот улыбнулся и кивнул.

— Да, — сказал он. — Я узнал через Орика, что вы хотите меня видеть, и очень польщен.

Перед тем как все сели за стол, Орик извинился и сказал, что хотел бы перед обедом сделать короткий звонок. Он вышел на балкон и позвонил по коммуникатору, но мы все слышали.

— Уль Горгонерр, — сказал он. — Долгой жизни, это Орик. Вечером вы просили меня быть на совещании и я буду, тем более, что наши гости приглашены в клуб технициума не для беседы, а для чисто дружеской встречи. Среди студентов есть один кулачный боец, который предложил устроить показательные, но классные бои для наших гостей… Да? Одобряете? Вы не могли бы попросить вашего секретаря позвонить в мой клуб главному тренеру, чтобы он выделил троих лучших бойцов, один есть. Именно лучших. Мне неловко просить его об этом, я бы хотел оставаться его учеником, а не членом правительства, которому он не может отказать. Благодарю вас.

Обед прошел размеренно и спокойно, наверное, потому еще, что, как это ни странно, общий тон задали моро — Олуни и Кальтут: они молчали. Остальные беседовали очень тихо.

— Палиф, — сказала Пилли, — вы хорошо ведь относитесь к геллам?

— Да, вполне. Я бы даже хотел стать геллом, — улыбнулся он.

— Даже при наличии машины? — спросила она.

— Нет, — сказал он, — сначала разобравшись с ней.

— Уль Владимир, — сказал Орик, — считает, что машина обязательно в квистории, дверь в помещение, где она стоит, — обязательно невидима, а потому — в кабинете квистора, может быть даже — это сейф.

— Это лишь мое предположение, — сказал папа.

— Неплохое, — сказал Палиф. — А чем бы я мог помочь? Папа достал из кармана куртки сигнализатор «Птиля», передал его Палифу и сказал:

— Я пока отключил его. Простите нас, этот аппарат сообщает нам, не делается ли чего плохого с нашим космолетом, пока он стоит внутри корабля Карпия. Мы с сыном были сегодня на нашем «Птиле» и, летя обратно, проделали один эксперимент. Для нас, землян, все это связано с птицами, и я прошу прощения за включение птиц в эту тему, так как вы — птицы.

— Не ожидал, — сказал Палиф. Все, кроме моро, рассмеялись.

— Особенно, геллы, — продолжал папа. — Я исходил из посылки, что за многие века развития некоторые различия, скажем так, в химии тела политоров и геллов закрепились.

— Вполне допустимо, — сказал Палиф.

— Может быть, этим и объясняется разница реакций политоров и геллов на биополе машины.

— Вот именно, — сказал Палиф. — Разница некоторых желез.

— Еще находясь сегодня на «Птиле», я включил на нем наш поток биополя, правда, потом частично перекрытого, к счастью, стенками корабля Карпия. Когда мы быстро летим над Землей в воздушном пространстве, мы включаем этот мощный поток биополя, и птицы, чувствуя его, «сходят с курса» корабля, а раньше они часто гибли. Так вот, на этом сигнализаторе есть шкала, регистрирующая силу потока биополя. Мы с Митей включили его, отлетая на машине от Карпия; он показал небольшую дозу, и, пока мы отлетали, доза эта упала до ноля, а когда приблизились к Тарнфилу, летели по нему и подлетели метров на сто к квистории, стрелка шкалы была на максимуме, на пределе. Наше «поле» — для птиц, и у вашей машины «поле» — тоже в расчете на птиц… геллов…

— И не есть ли это доказательство, что машина в квистории? — спросил Палиф. — Хм, хотя теперь я почти в этом уверен, — добавил он. — Не знаю, что мне мешает сказать просто «да», может быть, сознание того, что геллы — давно не птицы, что наши птицы, возможно, биологически очень несхожи с вашими или несколько несхожи. Может быть, есть разница какая-то в типах наших аппаратур… Но тогда на что же в квистории реагирует эта ваша «штучка», если в этом здании только политоры и, кроме предполагаемой машины, нет миллиона маленьких птичек галли, чтобы был такой эффект?

— А что, — сказал папа, — если политоры иные, чем геллы… но все же — птицы для нашей «штучки»? Трэг, — сказал он. — Клуб технициума далеко от квистории?

— Хорошая мысль, — сказал Палиф, — если моя догадка верна.

— На другом конце города, далеко, — сказал Трэг.

— Отлично.

— Наша штучка не очень чувствительна, скоро мы увидели на ней ноль, когда отлетели от космодрома. И полную реакцию — возле квистории. В квистории тьма политоров, и если это реакция на них, как все же на птиц, это можно проверить сегодня в клубе, где не будет геллов. — Толково, — сказал Палиф.

— Когда я слушаю этого мальчика и его папу, я иногда думаю о тех, верующих в Чистый Разум, которые говорят, что когда-нибудь он пришлет нам своего гонца, чтобы избавить нас от раздоров, — и Пилли добавила: — Обожаю высокие идеи и высокие слова!

— Захватите с собой эту штучку, ладно? — сказал Трэг.

— Она всегда со мной, — сказал папа, а Палиф добавил:

— Вы меня взволновали.

Закончился обед. Орик спросил у папы, можно ли, сохраняя огромную предосторожность, сделать так, чтобы этой ночью моро переночевали у нас или ему забрать их к себе?

— У нас это абсолютно удобно, — сказал папа.

— Пусть они отдохнут сейчас, — сказал Орик и добавил моро, что если они устали, то могут отдохнуть, и показал им на третий этаж. Поклонившись, оба моро вышли.

Ушли Палиф и Трэг, долго благодаря Пилли за обед.

— Мы, я надеюсь, увидимся? — сказал мне и папе Палиф. — Я был рад узнать вас.

Мы сказали, что тоже очень рады.

— В семь вечера я залечу за вами, — сказал нам Трэг. Когда они ушли, Орик снова набрал какой-то номер.

— Уль Ки-ол? — сказал он. — Долгой жизни. Это ваш ученик, Орик. Я слышал, что вас собираются попросить выделить несколько учеников для показательных выступлений в клубе технициума. Да? Я-то не могу. А земляне очень хотели посмотреть. Благодарю вас. Кого вы пошлете, чтобы это было сильным впечатлением? Отлично. Кланяюсь вам.

11

Вечером Трэг залетел за нами, и мы отправились в их клуб. Орик улетел в квисторию; он сказал, что моро пусть спят, Пилли тоже останется.

— Почему-у? — спросил я.

Пилли раз десять повторила одну и ту же фразу, но перевода я не слышал, наверное, «плеер» «думал», наконец все стало ясно — он «искал» аналогию и нашел: «Любопытному на днях прищемили нос в дверях». Н-да, это был класс!

Мы с папой и Трэгом полетели на другой конец Тарнфила; волнуясь, я подумал, что скоро мы будем в клубе, не так уж удобно мне будет говорить с Латором, если он позвонит, и тут — хвала небу! — он и позвонил. Он радостно прокричал, что все в порядке, он привез нам целебных корней.

— А птичка-то как?! — заорал я, хотя и так все было ясно.

— Ой, она улетела. Быстро-быстро. Не поймал!

— Ну, ладно, — сказал я, смеясь. — А за корни — огромное спасибо, не знаю, как сегодня, но вскоре повидаемся, да?

— Да, — сказал Латор. — Я, мы были бы рады.

Во время этого разговора (я видел) папа был напряжен дико, даже когда, улыбаясь, понял, что все в порядке. Свободной от руля рукой он обнял меня, лицо его светилось.

— Молодец, Митька, «молоток»! Ну, будем надеяться!

Все в голове и в душе у меня перекрутилось, какие-то разные клочкообразные мысли запрыгали, заметались в моей голове, в том числе и такая: а будет ли в клубе та девуля, которая хотела со мной потанцевать? Я им там дам звону!

Клуб оказался в нижнем Тарнфиле и действительно далеко от квистории. Это был отдельный небольшой домик, состоящий только из зала и сцены. Зал был уставлен столиками с разными напитками. Конечно, здесь, в основном, была та же публика, что и на встрече со мной, и нас с папой встретили аплодисментами, отчего он немного растерялся. Зальчик был хорошо радиофицирован, говорить громко было легко, играла тихая с малой дозой металлического звучания музыка — больше было, что ли, флейт и ударных, и легко угадывался ритм, одновременно незнакомый и какой-то знакомый. На сцену вышел политор, не Трэг, другой, Трэг сидел с нами, и еще какая-то девушка с темно-медными волосами.

— Мы снова приветствуем уля… — сказал этот, незнакомый.

— Просто — Митю! — сказал я с дурацкой поспешностью.

— Приветствуем… Митю, но прежде всего вас, уль Владимир, ученого, которого кое-кто из нас видел только по стереотелеку.

Папа встал и долго «отвешивал» поклоны.

— Я буду вести эту встречу. Она пройдет… как пройдет, как ей захочется, но будут танцы, будут концертные номера, вероятно, о чем-то мы поболтаем, в общем, все…

Сцена была неким круглым возвышением в центре зала. Как я потом понял, в серединке она имела скрытую «яму», занавес опускался с потолка, скрывая всю сцену по кругу, и тогда артисты через «яму» сменяли друг друга. Кстати, если нужно, она могла вращаться с разной скоростью. Вероятно, под сценой было нечто вроде артистической уборной, а из нее — выход в то же помещение наверху, где была раздевалка и куда мы вошли с улицы. Нашу соседку по столику, девушку с темно-медными волосами, звали Тикки, лицом она напоминала одну из богинь Древней Греции, не помню только — какую, и я сказал ей об этом. Тикки была смущена, польщена и прочее; что такое богиня, я объяснил ей легко и добавил, что, пожалуй, на Диану, богиню охоты.

— Бр-р, — сказала она. — Я же птица. Неуютно как-то.

— Но вы же и богиня, — сказал я, и папа посмотрел на меня так, как будто хотел сказать — не слишком ли взросло я себя веду с незнакомой девушкой. Тикки, вероятно, от соседства с нами и начала общий, так сказать, непринужденный разговор, громко, на весь зал, попросив меня или папу рассказать о том, смотрим ли мы здесь телек и как он нам нравится.

— Понимаете, — сказал папа. — Ваш телек для нас — сплошной парадокс. Конечно, стереоэффект поразительный и цвет блестящий, но… мы его почти не смотрим.

— Ка-ак? — сказала Тикки. — А информация — ведь вам же все интересно, а возможно, и необходимо ее иметь. Тем более, говорят, увы, скоро вы нас покинете.

— В этом-то и парадокс. Не будем касаться того, что не любой информации мы можем доверять. Вы должны уяснить себе и легко поняли бы это, окажись вы на нашем месте. Даже форма политорской логики — для нас информация. Нам все интересно.

— Так в чем же дело?!

— Абсолютно нелепо сидеть дома и видеть ваш мир через телек, — сказал папа. — Вид живой птицы, реки, решетки дома эмоционально важнее вида завода по телеку.

Гул голосов показал, что они поняли папину мысль, и тогда другая девчушка (тут-то я и узнал ее, она встала) сказала:

— А что, например, уль Владимир думает о войне между Землей и Политорией. О ее возможности. А потом и потанцуем, да?!

— Вот что, дети, — сказал папа, а они заржали. — Вы-то смотрите телек, читаете газеты? С этим вопросом вроде все ясно.

— Да вроде не все! Телек и газеты — это полдела.

— Ладно. Ясны неясности. Война предполагает обоюдное желание воевать или желание одной из сторон. И хочет ли этого Земля — совершенно неважно.

— То есть как это неважно?! — сказала Тикки.

— Рядом со мной сидит Тикки, — сказал я. — Такое впечатление, что она не будущий ученый, а беззаботная птичка галли.

— Это я такая! — сказала танцорша.

— Пока не знаю, — сказал я ей. Папа посмотрел на меня строго. — Простите, мне стыдно за вашу недогадливость. Земля не знает о вас ничего, и вы это знаете. О вас знают лишь двое землян: папа и я. Но мы точно не хотим воевать с вами, вы нам симпатичны. На кой леший нам война? Если мне что-то и нужно от Политории, то это я бесплатно могу получить в магазине — уль Горгонерр разрешил мне и папе. Война же бывает, если кому-то что-то от другого надо, а тот не отдает.

— Да, но вы же вернетесь на Землю и все расскажете.

— Но расскажем мы далеко не все, мы мало знаем, а главное, что же мы скажем: политоры, мол, очень славные, мы их полюбили, давайте на них нападем, так, что ли? — сказал папа.

— Ну, не так. Вы двое — еще не вся Земля.

— Верно. Но мы с папой уже говорили, что возможность войны на самой Земле была связана с таким оружием, что Земля бы просто погибла, перестала бы существовать — этого не случилось, хвала небу, война была буквально задушена людьми, и вкус к ней отбит. Вообще. К агрессии. К тому же, повторяю, Земля крупнее вас, на ней много государств, много уль Горгонерров: решение воевать может быть только коллективным, а это не так просто. Да и чего нам на Земле может не хватать?

— Возможно, каких-то наших ресурсов.

— Ого! Значит, кое-что вы знаете! Тогда есть еще одна детская причина, по которой мы на вас не нападем.

— А именно? Хотя, что вы можете знать о наших ресурсах?

— И это. По виду и строению нашего с сыном космолета, маленького, на котором сами бы мы до вас не долетели, политоры сделали вывод: наши большие корабли по конструкции и характеру топлива таковы, что не долетят до вас. Вот и все.

— Танцы! Танцы! — крикнул кто-то.

— Да погодите вы! — крикнул высоченный политор. — Ну, ладно, уль Владимир, а как с войной по инициативе Политории?

— Ну, этого я не знаю, — сказал папа. — Ощущение такое, что основная масса политоров против войны с нами. А уж геллы — наверняка. Хотя…

— Хотя что?

— А вот что: почему вы так много об этом говорите и думаете? Был печальный опыт?

— Нет.

— Разве что вы завоевали Тиллу-один и Тиллу-два? Не так ли? Но ведь вы завоевали их без оружия. Точнее, не пуская его в ход. Чего вам бояться? Тем более есть мнение, что вы-то до Земли долететь можете?

— Но мы не собираемся!!!

— Лично вы — да!

Тут кто-то все же «врубил» музыку, довольно энергичную, и Тикки пригласила папу, а моя танцорша мигом оказалась рядом. Или у них было так принято, или просто было не до приличий. («Я танцевала с землянином, моя дорогая! Вот так-то!»)

— Я — Лития, — сказала она. Я старался понять, как танцуют политоры, и легко это уловил. Похоже на нас.

— А вы кто, Лития? — спросил я. Она уже увела меня в сторону, и мы танцевали на самой эстраде. Танцевала Лития классно.

— Я занимаюсь сверхпрочными металлами.

— Здорово, — сказал я. — У нас есть металл «литий», а у вас?

— Конечно, есть, — сказала она.

— А по-политорски он произносится, как и ваше имя?

— Не, по-другому.

Наша беседа совсем не помешала нам вдвое увеличить темп танца, когда Лития этого захотела. Но я тоже — как я говорю — не в лесу родился, танцевал по высшему разряду, хотя и чуточку иначе, чем она. Когда же само собой она начала задыхаться, одновременно кончилась музыка, я проводил ее на место, и она сказала мне:

— Ну, я чувствую, вы там на Земле даете! — и тут же ведущий объявил номер. А нам с Литией здорово хлопали.

Потом запела какая-то милая светловолосая девушка, плюс две дудочки и легкий барабан. Песня была грустной до жути, о несчастной любви, я «отключил» свою присоску, чтобы слышать чистое политорское пение, по-моему, оно было красивым, или я начал уже вникать, проникать… Она спела еще пару песен, потом снова были танцы, потом пара политоров (мне сказали, что они классные «планировщики») показали номер с подкидными досками — это была фантастика! Номера и танцы сменяли друг друга, и внезапно я увидел, как группа музыкантов на кружочке главного круга «уехала» вниз, а когда кружочек вновь поднялся, на нем стоял ведущий и… двое моро: Олуни и Кальтут! Они низко поклонились и ведущий сказал:

— Один из наших опоздавших к началу друзей встретил моро, они прилетели за покупками. Он уговорил их зайти к нам и познакомиться с землянами. — Пошептавшись с моро, он объявил, что сейчас они покажут один из танцев моро. Вышли музыканты, Олуни немного поиграл на дудочке, Кальтут — на барабане, так сказать, «обозначили» музыку, музыканты потом легко ее продолжили, а Олуни и Кальтут станцевали красивый резкий какой-то танец, с падениями и выпадами, с плавными переходами и гортанными криками.

Им долго аплодировали, потом усадили за столик.

— Уль Владимир, а у вас одна жена? — спросила какая-то из девушек. Странно, я никогда не видел таких сине-черных глаз.

— Конечно, — сказал папа удивленно. — Но и у вас так же.

— Не совсем.

— Что вы имеете в виду?!

— Высокородные политоры, если они занимают первый, второй и третий пост в правительстве, имеют право иметь несколько жен.

— Вот это да! — сказал папа. — Не ожидал.

А я тут же вспомнил улыбки в квистории на самой первой встрече, когда папа спросил у уля Горгонерра, любит ли он свою жену.

— Особая традиция, идущая из глубины нашей истории.

«Тьфу, — сказал я себе, — заслушался». И показал папе руками, чтобы он дал мне сигнализатор. Он передал, я включил шкалу биополя (зажмурившись при этом), открыл глаза — стрелка была на ноле, на биополе политоров реакции не было. Улыбаясь, я показал шкалу папе, и он радостно тоже закивал.

— Стало быть, у уля Горгонерра — несколько жен?!

— Да, пять! — весело закричали папе девушки.

— И… и как они, у них разные функции в обычной жизни? А главная — есть?

— Нет, официально главной среди них — это было когда-то — нет, разве что он сам кого-либо выделяет. Вроде бы одна — хозяйка очага, кухни, вторая — лучше других компетентна в вопросах науки для бесед с квистором, третья — «по поэзии», четвертая — музыкантша, пятая… не знаем. Но все очень красивые.

— И сколько же у квистора детей? — спросил я.

— Восемь, кажется.

— Ого! — сказал папа. — Вероятно, среди них первые претенденты на пост главы Политории?

— Разумеется. Правда, важен возраст. Сложная система.

В этот момент Трэг извинился и вышел из зала, а ведущий тут же объявил:

— Если волнующая тема многоженства завершена, я хотел преподнести всем, и особенно нашим гостям, сюрприз: мы решили показать вам выступления классных политорских кулачных бойцов.

Тикки подскочила и захлопала в ладоши первая, а потом и все. Малый круг опустился, затем поднялся. На нем стояли обнаженные по пояс, босиком и в перчатках Трэг, какой-то еще юноша и… а, Грип и а, Урк. Мы с папой быстро переглянулись, когда ведущий торжественно объявил имена бойцов.

— Площадка большая, пары будут работать одновременно.

Трэг вышел против а, Грипа, незнакомый политор — против а, Урка. Бой начался, он был, конечно, показательный, но жесткий. Пары «работали» стремительно, так что уследить за всем было трудно. Минуты через три а, Урк нанес сильный удар Трэгу, и тот упал, и, отойдя в сторону, оба они сели на край сцены. Вскоре незнакомый нанес два удара в голову а, Грипу, тот закачался, и его противник отошел от него. Некто и а, Урк поднялись на сцену, и ведущий поднял руки победителей.

— Небольшой отдых, и бойцы поменяются противниками, — сказал он.

Опустился занавес-цилиндр, потом поднялся, бойцы исчезли, остался лишь ведущий; тут я увидел, что моро Олуни поднял вверх очень прямую руку, и ведущий подошел к нему. Они коротко поговорили, потом ведущий объявил:

— Наши гости, моро, готовы показать свое искусство боя с нашими кулачными бойцами. Правда, у них свой стиль борьбы, и они просили узнать у выступавших, не против ли они того, что каждый моро и его противник будут пользоваться только своими приемами. Сейчас выясним.

Я посмотрел на папу — у него было очень серьезное лицо. Тикки подпрыгивала от нетерпения.

— А вы сама — спортсменка? — спросил я.

— Да. Вы ведь знаете Пилли? Я тоже «планирую».

— Я и Финию знаю, — сказал я.

— О! Так вот они — первые номера Политории, а я — ну четвертая, пятая.

— Это высокий класс! — сказал я. — Очень.

— Ну, более или менее. Они классом выше.

Ведущий поднялся вместе с бойцами, они дали согласие, и первыми в круг вышли Трэг с Кальтутом и незнакомый боец с Олуни. Моро быстро разделись.

Бой был очень интересным и красивым, моро навязали небыстрый темп, и можно было наблюдать за обеими парами сразу, смотреть — как балет. Некоторое сходство с балетом было и в том, что к восторгу публики и — как я заметил — к явному неудовольствию а, Грипа и а, Урка моро выиграли каждый свой бой в одно и то же мгновение: р-раз — и Трэг, и второй политор были прижаты к полу, а, Грип и а, Урк вскочили; я чувствовал, они рвались в бой, и наверняка очертя голову, так как, видно, сообразили, что моро — это оч-чень крепкий орешек. Трэг и второй проигравший «уехали» вниз. На площадку поднялись а, Грип и а, Урк. Опытный а, Урк, видно, сообразил, что Кальтут чуть сильнее Олуни, и выбрал его. Я был очень напряжен, хотя и знал, что моро бой выиграют. Но что меня поразило, что когда их бои с интервалом в десять секунд закончились, то закончились по уже знакомой мнесхеме (моро делали то, что хотели). Олуни оказался на а, Грипе и пробил ему распрямленной ладонью по шее, чуть позже я увидел, как падал сверху на спину а, Урк и Кальтут присел и подставил ему под спину (чего никто не видел) не ладонь, а жестко сжатый кулак. Публика была в восторге, бой был очень энергичным, но только я и, может быть, папа видели, что и а, Грипп, и а, Урк вели бой очень заведенные, вполне серьезно и на грани травмы, видимо, их взвинтил проигрыш их товарищей, ощущение мастерства моро и, я думаю, особые свойства их мерзких характеров. Под аплодисменты опустился занавес, через какое-то время поднялся вновь, ведущий сказал, что и те, и другие бойцы благодарят публику за внимание и прощаются с ними.

Не знаю, сколько-времени продолжалась еще наша уютная встреча, может, час, — не знаю. Мне было не по себе от того, чтоувидел я, папа, Трэг, вероятно, незнакомый мне боец-политор и — больше никто. Всем было весело. И я тоже веселился, танцевал, отвечал на вопросы, сам их задавал, спорил; никто по мне, кажется, ничего не заметил.

Когда все закончилось и народ схлынул, мы остались вчетвером у своих машин: я и папа, Трэг и Пилли, которая и привезла моро. Как сказала Пилли, а, Грипа и а, Урка без сознания она отправила в соседнюю знакомую ей клинику.

— А кто четвертый боец? — спросил я у Трэга.

— Эл-ти, — сказал он. — Он хороший парень.

Мы распрощались с Трэгом и сели в свои машины. В воздухе Пилли «повела» нас за собой, куда-то не в центр, связалась по коммуникатору с Ориком, и вскоре уже три наших машины летели рядом спокойно и тихо, с одним прожектором на троих, в ночь. Пилли коротко все объяснила Орику, и он позвонил в клинику, главному врачу.

— Ну как они? — спросил он у него.

— Все еще без сознания.

— Серьезные травмы?

— Да, но не смертельные.

— И сколько они пролежат?

— Долго. С неделю. Но еще не придут в норму. Тонкая работа, скажу я вам. За что это они их так?

— Я думаю, моро бы их просто убили, если бы к тому делу причастны были именно эти двое. Когда-то два политора из кулачников пытались обидеть их девушку. Это месть.

— Но сегодня было еще двое бойцов, — почему они выбрали этих?

— У моро очень развито чувство более совершенное, чем интуиция. Двоих они ощутили — как добрых и спокойных, а тех — как агрессивных и злобных.

— Понятно. Работа ювелирная.

— О да! Если в вашей клинике их выздоровление будет идти медленно из-за отсутствия нужной аппаратуры, можно будет их перебросить в Калихар или Ромбис. — Конечно. Мне они не дороги.

Они распрощались, и Орик сказал, мол, ладно, тренеру он позвонит завтра.

— А он как? — спросил я. — Покалечили-то лучших…

— Ки-ол ценит классных бойцов, но права своих сограждан, моро, он ценит выше, как и главный врач больницы.

— Моро дома, — сказала Пилли.

— Их логичнее переправить обратно днем, ночью возможен контроль. А днем… патрули знают меня, обыск отпадает, — сказал Орик. Я набрал номер Ир-фа:

— Уль Ир-фа?.. Да, это я. Мне звонил Латор, он привез много целебных корней, и для вас тоже. Я их вам занесу. А птицу, синюю такую, он поймать для меня не сумел: она, когда он подкрался, улетела с бешеной скоростью. Огромное вам спасибо и долгой вам жизни.

— Долгой жизни, малыш.

Мы залетели за Оли, потом — домой.

— Так вот, — сказал я. — Сегодня в клубе было полно политоров, но их биополе никак не подействовало на шкалу нашего сигнализатора. Из квистории идет мощный поток биополя несколько иной природы.

— Да, — сказал папа. — Такие вот дела.

— И отлично, — сказал Орик. — Спасибо вам.

— О! Пока птичка в клетке — говорить не о чем.

— Но если что-то делать — риск уже осмысленнее. Правда, я думаю, что же лучше: найти ее, ликвидировать, и у нас будет целая армия свободных геллов, или не рисковать: когда заварится каша, отыскать эту машинку будет куда проще. А из светских дел ясно одно: с помощью моро я стал куда свободнее, и пора подумать о нашем путешествии. Уль Горгонерр — за. И ему пока и не до вас, и не до Земли.

— Пилли, Орик! Ваша модель с запиской, что мы живы, ушла на Землю! — выпалил наконец папа и захохотал.

12

Утром Орик залетел к нам, и снова улетел — отвезти моро. А наш вылет был назначен на утро завтра.

— Начнись здесь военная заварушка, а по сути — гражданская война, мы с тобой должны помочь политорам максимально! — сказал папа. — Понял?

Это его «мы» выглядело по-детски наивным.

— Надеюсь, ты понимаешь, почему? — продолжил он. — Это, так сказать, наша двойная задача. Просто помочь им и тем самым помочь Земле. Да, Земле! Если режим Горгонерра падет, можно ожидать кардинальных перемен на Политории, намечается борьба отнюдь не мелких группировок. Пади Горгонерр — и новая Политория не полетит к Земле ее завоевывать. Эта война, Митя, война здесь — против войны вообще, против войны с Землей, против войны космической.

Я кивнул, все так и было, но его уверенность в нашей помощи Политории, нас двоих, когда он говорил об этом вслух, выглядела жутко по-детски.

Заверещал стереофон. Кто там еще? Папа нажал кнопку — это был улыбающийся второй помощник Карпия. — Долгой жизни, — сказал он. — Извините, что помешал. Я забыл вам сказать, когда вы прилетали, что на нашем корабле намечается бедствие.

— А что такое? — напряженно спросил папа.

— Забыл сказать: дети несут и несут подарки, всякие… Боюсь, несколько дней — и корабль будет погребен.

Конечно, это была шутка, но и намек: забрать подарки.

— Как же быть? — сказал папа. — Нам хранить негде.

— Знаете, — сказала появившаяся Пилли, — уль Владимир прав, мы к тому же летим знакомиться с Политорией. Есть же подсобные помещения, уль Орик позвонит начальству космодрома. Хорошо?

— Это было бы очень мило с его стороны, Карпий меня убьет, ведь все это происходит при мне.

— Договорились, — сказала Пилли.

— Странно, — сказал папа, — если я вдруг оказался прав и эта адова машина — в квистории, то почему вы сами-то этого не отгадали?

Пилли, хвала небу, не почувствовала себя уязвленной, задумчиво сказала:

— Не знаю. Наверное, обычный вариант: заскок в голове у нас и прямой ход свежего взгляда со стороны. Многие полагают, что эта дрянь — никак не в городе, а зарыта в каком-то мрачном лесу. Полетели, уль Владимир, я отвезу вас в музей скульптур наших знаменитостей. Да, это свежий взгляд со стороны, а мы замордованы вечными и разными проблемами. Особенно теперь.

— А из чего они? Скульптуры?

— Из одного мягкого материала, который быстро застывает.

— У нас на Земле есть буквально подобное.

— Ого! Ваши гении с третьим глазом?

— Некоторые знаменитости на Земле были такими, будто действительно имели еще один глаз, скорее всего, где-то внутри себя. Ну, полетели?

Я вскоре тоже вылетел и довольно быстро добрался до Ир-фа. Мне повезло — у него было часа полтора до какой-то экскурсии.

— Завтра мы с Ориком улетаем на несколько дней. Я думаю, Латор сам занесет вам корешки, вы уж простите.

Он положил мне руку на плечо, мол, ерунда.

— Уль Ир-фа, — сказал я. — Я на машине, время есть, давайте слетаем куда-нибудь, ну, на природу, посидим.

— А что, — сказал он. — Очень неплохо. Я готов.

Я «привез» его в клуб «Голубые крылья», но там было пусто, никого. Мы поднялись на середину вышки и сели на край доски, свесив ноги вниз. Чем-то мне это напоминало сидение с удочкой на пристани, на земной речке.

— Наверное, неловко об этом говорить, уль Ир-фа, — сказал я. — Но мне очень-очень жаль, что вы из-за той травмы с рукой перестали водить корабли в космос. Вы же любите космос!

— Здесь дело не в этом, мальчик, — сказал он, вздохнув, — не в руке, хотя травма была и остается.

— Корабли же ходят на автопилоте, — сказал я.

— Это придирка, мол, может быть такая ситуация, когда командир корабля обязан взять управление в свои руки буквально. Но я и мог бы это сделать, травма мне не мешала. Врачи специально дали неверное заключение.

— А за что? Вот гады.

— За разнес. Но их «доконало» одно мое выступление на совещании деловых и летных кругов. Я позволил себе сказать, что мы обираем обе Тиллы. Кто-то зло сказал, уж не предлагаю ли я помочь Тиллам или тем более моро создать цивилизацию. Я им возразил, что моро цивилизации не хотят, а на Тиллах глупо ее создавать искусственно.

«Да она им и ни к чему, — сказали мне. — Они ленивы».

Я сказал им, что я о другом: мы очень многое берем, редчайшие металлы и сколько угодно, а даем практически ноль.

«Нужны им эти металлы», — возразили мне.

«Возможно, и нет, — сказал я, — хотя вдруг и понадобятся, они принадлежат им, и это трудно оспорить».

«Но они расстаются с ними с огромной легкостью».

«Ну, что ж, — сказал я. — Это верно. Но мы должны с легкостью — не с легкостью давать им что-то эквивалентное».

«Это очень дорогие металлы, — возразили мне. — Их эквивалент — высшая техника, которая тиллитам не нужна».

«И пусть, — сказал я. — Пусть это будут предметы быта».

«Вы что, смеетесь? — сказали они. — Если исходить из эквивалентного обмена, то, учитывая стоимость металла, мы должны завалить их предметами быта, это неэквивалентно».

«Почему?» — спросил я, понимая при этом, почему и для кого.

«Да потому, что горы всяких чашек — это тысячи дорогостоящих рейсов на Тиллы. Это наш проигрыш».

Этого я и ждал.

«Вот это и было бы подлинным балансом», — сказал я.

«Как прикажете вас понимать?»

«Вы же не меняетесь с ними, а отбираете у них редкие металлы. Дебаланс в их пользу — за ваш произвольный отбор».

«Вздор. Они им цены не знают, и они им не нужны».

«Но это уже не ваша забота, — сказал я. — Юридически — это их металлы». …Этого-то выступления, с опорой на псевдотравму, они мне и не простили. И конечно, им не нравится моя дружба с моро.

Мне показалось, что Ир-фа говорит со мной, ребенком, так охотно, потому что его просто прорвало от долгого молчания, которое его гордость выбрала сама.

— Уль Ир-фа, — сказал я. — А будет война? И когда? Это вопрос дней или недель?

Он засмеялся:

— Где-то посерединке.

Мы помолчали.

— Я знаю все о размышлениях твоего отца о том, где эта адова машина. И о вчерашней проверке в клубе вашего сигнализатора на предмет реакции его на биополе геллов. По ощущению отец близок к истине. Вы многое сделали для нас буквально за несколько дней.

Я не знал, что сказать, потом спросил:

— Как мне вас искать, вдруг возьмут уля Орика и начнется заварушка? Он велел держать связь с вами. И моро.

— Связь обычная, если не возьмут и меня. Может, меня даже скорее. А,Пик не знает, что узкоглазый убит, да и про уля Орика он ничего не знает: видел-то его узкоглазый. А эти двое — а, Грип и а, Урк — «увязли» плотно. Летите спокойно. Можешь у Орика взять еще номера бойцов Трэга и Эл-ти.

Уль Ир-фа знал всё! А ведь ни я, ни Орик ничего ему не рассказывали. Да, политоры действовали, хотя в городе было спокойно. Я подумал, что, может быть, как фигура — Ир-фа посолиднее а, Тула и даже Орика, что он абсолютно бесстрашен, этот маленький седоватый политор с никакой должностью в жизни, если учесть, что раньше он бороздил космос.

Неожиданно Ир-фа схватил меня за руку и показал в небо, я глянул, обалдел, и тут же на нашу доску, на которой мы сидели, на самый краешек мягко «приземлилась», моментально убрав крылья, Финия с маленьким сынишкой на руках. Высший класс!

— Откуда вы, Финия?! — сказал я. — Мы давно здесь сидим. Вы летали, да, когда мы прибыли?

— И вовсе нет, — сказала она, смеясь. — Я тихонечко пришла в клуб, вижу — вы сидите. Так же тихо я надела крылышки и…

— Где, где вы взлетели?! — сказал я.

— А за помещением клуба.

— Прямо с земли?!

— Ну да. Я умею ловить поток и с земли.

— Потрясающе! Ир-фа, а почему вы не увидели Финию своим третьим глазом, а? — спросил я.

— Стойка вышки мешает, — сказал он, и все мы рассмеялись.

— Митя, хотите полетать? — спросила Финия.

— О! — воскликнул я. — Ужасно хочу! Уль Ир-фа, можно?

— Можно, — сказал он. — Валяй, малыш. Время есть.

Через пять минут я опять был в воздухе. И опять получилось сразу же, разрази меня гром! Я парил в свое удовольствие, забираясь высоко в небо; я пытался, пока безуспешно, выполнить кое-какие трюки, кося глаз на вышку, на Финию и Ир-фа, но они были едва видимы, далеко. Заканчивая один из кругов, я поглядел чуть влево и ахнул: совсем рядом со мной парил Ир-фа и улыбался мне. Легко, даже несколько небрежно он выполнил три-четыре трюка, и я был просто потрясен. И Финия, конечно, была не простой орешек, она не случайно предложила полетать мне одному! будто Ир-фа — или старый, или не умеет, но оба они, наверное, прекрасно поняли, что возможен розыгрыш. Мы вернулись с Ир-фа на землю одновременно, и в этот раз посадка мне удалась вполне.

Мы попрощались с Финией, и я «повез» Ир-фа в планетарий.

— Надо бы взять с согласия политоров чертежи крыльев, баллончика, брюк и прочего, — сказал я. — Это удобно?

— Нет ничего легче, — сказал Ир-фа.

— Скажите, уль Ир-фа, а это правда, что моро — не политоры, хотя давно с вами? Будто их привезли?

— Ты будешь у моро, может, они тебе сами расскажут. Глубокий поклон Малигату, он великий моро.

— И уж конечно его скульптуры нет в вашем музее великих?!

— Случись такое, Горгонерр просто загрыз бы скульптора и директора музея, забыв о своей элитарности.

…На обеде присутствовали все, и Оли тоже. Орик доставил моро без приключений. А Пилли и папа действительно поглядели галерею великих; он прихватил с собой фотоаппарат и отщелкал четыре пленки, хотя великих политоров было куда больше. Я спросил, были ли там изображения женщин, и Пилли сказала:

— А ты думал нет? В элитарной среде у нас демократия.

— Да нет… — Я смутился. — Я уверен, что в жизни они есть, например, ты, Пилли, я думал нет скульптур.

— Есть, — сказала она. — А твоего папу я повела туда и с корыстной целью: там есть моя скульптура. Я — обомлел.

— Такая молоденькая и… Это за кулинарное искусство?

— Нет, по этому разделу там были звезды похлеще меня.

— «Планирование»? — спросил я.

— Нет. Я автор трех работ, благодаря которым корабли Политории увеличили скорость в полтора раза. Ну как?

Она сказала это, когда уже заканчивалось чаепитие, и уместно было встать из-за стола. Что я и сделал, брякнувшись в дальнее кресло, и долго молчал. Пилли мне бешено нравилась, но я и думать не думал, что она великая женщина. Впрочем, нет, — она великая женщина, решил я, даже если бы ее скульптура не стояла в музее. Великая — и все тут. Я это чувствовал, хотя вряд ли бы смог объяснить словами.

После я ненадолго маханул к Латору. Не стесняясь, я долго обнимал его и гладил его крылья. Лата и Латор были в восторге от моего подарка — костюма и платья, и оба были очень смущены. Латор дал мне много корней и объяснил, как их быстро сушить и заваривать. Но конечно, в настоящий восторг без всякого смущения пришла Мики. Крылышко ее прошло, а уж с ними она и вовсе была похожа на ангела: огромные ресницы и белые локоны — все как полагается. Сначала она раз пять пересмотрела все игрушки, которые я ей подарил, потом забралась ко мне на колени, обняла руками за шею и сказала:

— Ты замечательный, хотя у тебя и нет крылышек. Почему?

— Потому что я с Земли, а это другая планета.

— А папа может до нее долететь?

— Нет, — вздохнул я. — Это в космосе. Очень далеко!

— Нет, он может! — сказала Мики. — Папа все может!

— Тебе папа и мама объяснили, на что ты опираешься крылышками, когда сама летаешь?

— Ни на что. Я просто ими машу. — Мики, — сказала Лата. — Я же тебе объясняла.

— Ах да, я забыла. Я — опираюсь — на воздух…

— Ну вот. А когда летишь на Землю — это космос, без воздуха.

— Ну, а как же ты туда летаешь?

— На космическом корабле.

— А он как летит?

— Его сильно-сильно запускают вверх.

— И папа, и я можем полететь на эту вашу Землю?

— Очень бы хотелось, но я пока не знаю — когда.

— Узнаешь, и тогда опять приходи к нам, ладно? — сказала Мики, и я сказал, ладно, постараюсь, и мы распрощались.

Дома царила какая-то подавленность и возбуждение одновременно. Звонил Горгонерр и велел Орику быть осторожным в путешествии. В Ромбисе и Калихаре чиновники-управляющие вместе с полицией пытались загнать политоров в шахты. Те отказались. Началась свалка, и в обоих городах по одному управляющему было убито. Погиб один полицейский. Стрелять полицейским было запрещено, и многие политоры попали в тюрьму. В Лукусе тихо, и Горгонерр перебросил часть войск оттуда в Ромбис и Калихар, но ни там, ни там, ни в Тарнфиле он пока не объявил военного положения. А повстанцы молчат. Атмосфера накаляется. Будьте осторожны.