Гексаграмма

История 4. Ланьфан. Переулки Шэнъяна

Когда ты знал человека не слишком долго и то при экстремальных обстоятельствах, ваша дружба может не затянуться. Колокола отгремели, отсвистели пули; вы похлопали друг друга по плечу и расстались, клятвенно обещая не забывать и потрясая в воздухе сомкнутыми кулаками. А что осталось от этого прежнего через год, два, десять лет?..

«К счастью, прошло не десять лет, — сердито напомнил себе Ал, разбирая дорожные записи в небольшом номере постоялого двора. — И потом, нужно было беспокоиться об этом раньше, когда ты отправлял к нему Дайлинь с рекомендательным письмом…»

Он понятия не имел, как нужно связываться с императором. Очарованный Дворец на южной окраине Шэнъяна выглядел абсолютно неприступным и действительно совершенно очарованным благодаря целым облакам цветущих деревьев самых невероятных форм и размеров — Алу уже рассказали, что императорские садовники высадили их с таким расчетом, чтобы круглый год что-нибудь цвело — и таким причудливым архитектурным формам, что сразу делалось ясно: без алхимии тут не обошлось.

Ну и охраняющие его гвардейцы в высоких шапках больше походили на головорезов, чем на церемониальную стражу.

Так что Ал пошел по проторенной дорожке: написал письмо на адрес, который Лин когда-то оставил Эдварду. Прошлые письма новоиспеченный император как-то получил, значит, и на это ответит, если захочет. Может, пришлет какие-то инструкции.

«И нечего ждать этих инструкций сию секунду, — напомнил Ал себе, — сегодня же первый вечер, бога ради!»

Он вылез из-за стола — то есть выполз, потому что синская привычка сидеть, поджав ноги, все еще отзывалась болью в суставах. Машинально проверил, на месте ли заветная железка в кармане. Встал в позу для разминки. Неразобранные записи вопияли, но Ал только махнул рукой. Он и так знал, что нет там ничего значительного.

Да, он провел в Сине уже больше месяца, и продвинулся в изучении местной алхимии только на пару небольших разговоров с Лунань… Нет, не нужно грустить при мысли о ней — слышишь, я сказал, не грусти!

Ал успел сделать всего несколько движений, и тут же что-то заставило его насторожиться. Нет, он не услышал никаких шагов; никто не стоял по ту сторону двери. В соседней комнате, которую занимали Джерсо и Зампано, тоже все было тихо. И все-таки…

Оглушительный звон ворвался в комнату вместе с душем осколков и порывом ночного ветра.

Угольно-черное существо развернулось в перекате, распрямляясь, словно пружина; блеснули зажатые в руках ножи и глаза в прорезях красно-белой маски.

Тут же послышался треск, еще более оглушительный, чем звон; стенка, разделяющая комнаты Ала и его «телохранителей» упала внутрь чуть ли не целиком, явив разъяренных химер; Джерсо был в одних трусах, Зампано держал в руках карты.

— Черт, — только и сказал Ал, — вы что, на раздевание играли?

— Нет, — Зампано смущенно кашлянул. — Я раскладывал пасьянс, а Джерсо в душ шел. Добрый вечер, Ланьфан. Не сразу узнал.

— И вам того же, — кивнула девушка в мужской маске. — Мой господин вас ждет.

— Ммм… а не хочешь снять маску, чаю выпить? — Альфонсу не хотелось отрываться от записей, раз уж он за них взялся, и ехать куда-то.

— Не за пределами дворца.

Дверь в альфонсову комнату распахнулась; на пороге стоял хозяин, из-за его спины выглядывали гостиничные слуги с разнообразными предметами обихода, могущими сойти за оружие. Хозяин бросил взгляд на Альфонса, на Зампано с Джерсо, распахнул рот, явно намереваясь начать гневную тираду… и тут заметил Ланьфан. Вся в черном, она казалась пятном темноты, тенью в форме человека.

— Добрый вечер, — сказал Альфонс. — У нас все в порядке.

— Все в порядке, — эхом повторила Ланьфан из-под маски. — Возвращайтесь к своим делам.

Хозяин гостиницы кивнул, как болванчик; еще молодой человек, он внезапно показался стариком. Потом согнулся в три погибели, и, пятясь, вышел; кого-то из пятящихся слуг столкнули с лестницы, раздался стук и вопль. Дверь захлопнулась.

— Ух ты, — сказал Ал. — Они так тебя боятся?

— Не совсем меня, — пожала плечами Ланьфан. — Ночного эскадрона императора Яо. Не может быть, чтобы ты не слышал слухов.

— Слышал. Говорят, у вас у всех железные руки, которые вы поите кровью похищенных младенцев, а заговорщиков вы едите на завтрак.

— Нет, ты путаешь.

Заговорщиками кормим руки, а младенцев на завтрак.

— Ланьфан! Неужели ты шутишь?!

Зампано и Джерсо переглянулись.

— Не я, — голос под маской звучал ровно. — Вернье, наш аместрийский механик, настаивает на таком порядке. Говорит, заговорщики вредны для пищеварения.

Ал нервно улыбнулся. Прежние сомнения — а стоило ли ехать сюда? — ожили в нем вновь.

— Нет, ты правда глава тайной полиции, о которой мы столько слышали в городе? — настаивал Зампано.

— Правда.

— А что из слухов правда? — осведомился Джерсо.

— Многое.

Повозка ждала их у подъезда гостиницы. Типичная для этих мест низкая коляска, запряженная лошадьми.

— Мы разве не в Очарованный дворец? — спросил Зампано.

— Туда, — ответила Ланьфан.

— Туда же, вроде, упряжные экипажи не пускают?

— Мы с черного входа.

— Кстати, о входах, — Ал запрыгнул в повозку первой. — Зачем ты входила через окно? Что это за цирк?

— Никакого цирка.

Вас пасут, между прочим. Вы не знали?

Зампано и Джерсо переглянулись.

Джерсо сунул руку за обшлаг пиджака.

— Прогуляюсь, пожалуй…

— Не стоит, — Ланьфан остановила его спокойным жестом. — Мы уже их спугнули. Судя по всему, триады. Где вы умудрились с ними пересечься?

— Было дело, — вздохнул Ал. — Но я не думал, что они так быстро нас найдут. Мы недавно в городе.

— Ничего, я попросила моих девочек за ними проследить. К утру будем знать о злоумышленниках. Захотите — устроим рейд. Хотя, зная вас, Альфонс Элрик, думаю, вы предпочтете оставить их в покое.

Сказав это, Ланьфан запрыгнула в коляску и уселась напротив Ала, рядом с Джерсо, спиной к ходу движения. Ал почти ожидал, что она залезет на место извозчика. Но нет, туда вспрыгнул некий неприметный молодой человек в темной одежде.

Она не отдавала никаких приказаний, но возница щелкнул поводьями в тот момент, когда Ланьфан опустилась на сиденье. Лошади тронулись.

— Девочки? — Альфонс приподнял бровь. — Так это правду я слышал, что в тайной полиции служат только кровожадные демоницы?

— Нет, мужчин у нас больше.

— Тогда почему «девочки»?

— Я их так всех зову. Ласково.

— Ланьфан… даже в аместрийской культуре такое обращение не ласково по отношению к мужчинам.

— Вот именно.

Коляска по ночным улицам Шенъяна. Местные оранжевые фонари светили куда тусклее, чем в Аместрис, и стояли реже — Ал удивился, как возница вообще находил дорогу. Тем более, что они не выехали на людные улицы, а по-прежнему блуждали в узких переулках старой части города, где коляска иногда задевала бортами стены домов.

— Кстати о демоницах… Я посылал сюда девушку около месяца назад. С письмом к тебе. Она добралась?

— Да, конечно.

Прекрасный подрывник. Ты написал, что у нее враги в триадах, я ее отослала пока на нашу горную базу, учит там… Ребенок твой?

— Что? — Альфонса как мешком по голове ударило.

— Ребенок. Она беременна, примерно на четвертом месяце.

— Нет, — Альфонс не мог сказать, что ощутил сильнее: облегчение или удивление. — Не мой. Так вот почему она хотела сбежать!

— Ребенок Чинхе Людоеда?

— Не знаю… нет.

Да. Думаю, да. Ты у нее спроси.

— Будь уверен, спрошу. Вызову и спрошу. Нам приходится терпеть эти триады, но не думай, что Лин не ищет возможностей от них избавиться. Очень мешают.

Ребенок Чинхе…

— Даже не думай, — резко сказал Альфонс. — Ланьфан, которую я знал, не стала бы использовать младенца в политических играх!

Ланьфан по-прежнему была в маске, и Альфонс не мог видеть выражения ее лица, но ему показалось, что она чуть улыбнулась.

— Ребенка? Нет. Все не настолько плохо. Но вот сам факт его существования… а Чинхе знает?

— Наверняка нет. Он пытался ее убить. Если бы он знал, что она беременна от него…

— Знал, — вдруг перебил Зампано.

— Да? — удивленно спросил Ал.

— Я слышал, что его люди говорили между собой. Чинхе зовут людоедом, потому что он убивал всех женщин, которые от него понесли. У них со времен его деда прямое наследование власти; не хочет незаконных отпрысков. Сам еще подростком сводного брата зарезал.

— М-да, — Альфонс присвистнул. — Интересные тут у вас нравы.

— Чинхе даже по меркам триад ублюдок, — заметила Ланьфан. — Но эта твоя Дайлинь в него влюблена.

— Знаю. Все-таки загадочные вы, женщины. Что еще хорошего расскажешь?

— Во дворце вас ждут крепкие напитки и вкусное угощение, — Ланьфан явно поняла его слова буквально.

История 5. Мэй. Дом Тысячи змей и Очарованный дворец

Принцесса Мэй из семьи Чань ассистировала семейному доктору в сложнейшей операции по извлечению осколков из рваного ранения, когда Чжэ, дворцовый телохранитель, со стуком раздвинул бумажные створки.

Он охранял Мэй, когда она «гостила у своего сиятельного брата», и лишь недавно ей удалось добиться, чтобы Чжэ так же беспрепятственно пускали в родовой особняк Чань.

— Молодой человек! — рассержено воскликнул доктор Женьчуа. — Немедленно закройте дверь, здесь стерильно!

Из-под маски слова его звучали гулко, но вполне различимо. На лице пациентки — одной из дам бабушки Юэ — чье тело было ниже шеи обезболено иглоукалыванием, отразилось живейшее отвращение.

— Простите, — Чжэ опустился на одно колено. — Принцесса Мэй! Вас немедленно вызывают во дворец.

— Сейчас, Чжэ, я приду, — Мэй постаралась сохранять спокойный тон: еще не хватало, чтобы этот малолетка, на год моложе нее, видел, как она перепугалась. — Погоди немного.

Чжэ поклонился и послушно задвинул створки за собой.

— Ну, — сказала Мэй, — давайте уж закончим, доктор.

— Я справлюсь и без тебя, дорогая, — покачал головой Женьчуа. — Зашью, и все. А потом ты залечишь.

— Нет уж, — сказала Мэй. — Ничего там срочного нет. Давайте уж…

— Ну и упрямица, — покачал головой доктор Женьчуа, пряча улыбку. — Вся в вашу почтенную бабушку, благослови ее небо.

Мэй поджала губы и склонила голову. Она не любила бабку, и еще меньше любила, когда их сравнивали. Но что делать?

«Вот когда Лин изменит этот порядок и сделает так, чтобы наследниками клана могли становиться девушки, уж я и им покажу, — мстительно думала Мэй, подавая Женьчуа марлевые тампоны. — Правда, он говорил, что это еще не скоро… все равно покажу! И дядюшке Сыме покажу!»

Мэй знала, что все это так, пустые мечты. Если бы не заступничество сводного брата Лина — бывшего кровного врага — ее бы и вовсе не выпускали из дома. Или продали замуж какому-нибудь богатому старику, прельстившемуся императорской кровью.

Мэй еле сдержала слезы.

Случайная реплика семейного врача, желавшего, как лучше, испортила ей настроение коренным образом.

«Прекрати! — сказала себе Мэй. — У тебя на руках больная, о ней и думай!»

Они закончили быстро: минут через пятнадцать. Однако у входа в особняк уже нетерпеливо топтались шестеро носильщиков — одна пара запасная — с небольшим парадным балдахином. «Его величество небесный император оказывает высокую милость…»

Интересно, что случилось во дворце? Опять приехал кто-то из владык провинций, и Лину потребовалось продемонстрировать действие философского камня?..

Мэй оставалось только сполоснуть руки, накинуть верхний халат попраздничней — одна из бабкиных дам недовольно поджала губы: сейчас лекцию прочтет, что когда меняешь верхний халат, нужно менять и нижний тоже.

Не дожидаясь этого, Мэй приказала старухе принести новые заколки, а когда та повернулась, чтобы выйти, показала язык сложнейшей прическе с девятью шпильками. У самой Мэй — ее старые детские косички, на самой грани дозволенного: «Как можно, молодая госпожа, вам почти четырнадцать…»

Дожидаться тетки с заколками обратно Мэй, естественно, не стала. Вприпрыжку выскочила из городского особняка Чань (кстати говоря, заново выкупленного два года назад у семейства Ликай благодаря пожалованным Императором средствам), взлетела в паланкин, пока тот еще был на плечах носильщиков. Те только крякнули одобрительно: носить Мэй они привыкли.

Все, что угодно, какие угодно кризисы и даже этот ужасный Ченьюй Бо — лишь бы не здешние темные коридоры и не душная атмосфера!..

До дворца было недалеко, но все-таки, пока ее несли, Мэй опять вспомнила слова Женьчуа, и жалость к себе снова полилась сплошным потоком.

Ну как так: она, в одиночку пересекшая пустыню и одолевшая столько чудовищ, сколько им и не снилось, должна сидеть на унылых трапезах среди женщин клана и выслушивать бабкины наставления?.. Ужас. И ведь не спастись. Не послать все к дьяволам семи преисподен Яньвана[8] и не сбежать: как раз потому, что она тоже обещала Лину помогать тут. Да и как люди ее клана без нее? Этот безмозглый Сыма всех вконец замучит, если она, Мэй, не будет хоть немного влиять на деда. Дед ведь ее любит. И бабушка Лоа…

…Когда двадцать четвертую принцессу императорского дома Син вручили семье, ей было год и три месяца от роду. Самый подходящий возраст, считали медики, чтобы отнять дитя от материнской груди. Обычно императорские отпрыски возвращались в лоно своих родов раньше, но здесь был особый случай…

«Ах и ах, — качали головой дамы жены главы клана, госпожи Юэ, — какая жалость! Сколького мы ожидали от госпожи Шун, и как жаль, как прискорбно жаль». «Не красавица», — подводили вердикт поджатые узкие брови госпожи Юэ.

И в самом деле — не красавица, уже ясно. Слишком крупная для своих лет, ножки слишком большие, кожа не особенно бела, глаза меньше чем следует, волосы не такие густые, и еще тридцать три тайных несовершенства находили дамы госпожи Юэ в единственном ребенке Чань императорской крови.

Никакого сравнения с матерью, первой красавицей клана, которая сумела своим изяществом и добродетелью так приклонить к себе сердце императора, что он не пожелал расставаться с ней даже после начала беременности.

А черноволосая малышка гулила на одеяльце, играясь с игрушечной пандой. В пути она уже привыкла к кормилице и не просилась снова к материнской груди.

Да что там, император и до сих пор не расстался с госпожой Шун, хотя по традиции их последующие дети уже не могли бы наследовать трон.

— Будем работать с тем, что есть, — вынесла вердикт госпожа Юэ. — Волосы — обрить, в кожу головы втирать яйцо и пальмовое масло. Лицо — будем отбеливать. На свет не выпускать. Ножки — перебинтовать.

С тем она отвернулась, чтобы уйти, а дамы с бинтами приступили уже к девочке, как вдруг их растолкала матушка Лоа.

Старая она была, матушка Лоа. Сгорбленная, что твой стручок. Но голос у нее был зычный, звонкий, молодой, и глаза тоже смотрели по-молодому цепко.

— Ишь чего выдумали! — воскликнула она. — Одну девочку мне тут изуродовали, и с дочерью ее так же хотите? Не родилась красивой, вырастет сильной. Кыш, кыш, дурищи! Ни к чему это ей. Я ее всему, чему надо, выучу, а не вашим глупостям…

Губы госпожи Юэ сжались еще сильней.

— Как угодно, тетушка, — склонила она голову и вышла прочь из крохотной спальни. А за ней утянулись и все дамы.

Так бабушка Лоа стала учить малышку Мэй всему, что сама знала: алкестрии, врачеванию, борьбе и прочему понемножку. Ох как много мудрости накопилось за свою жизнь у бабушки Лоа, тетки нынешнего главы клана Байши, принцессы императорской крови.

Такова судьба всех синских принцесс.

Их может взять в жены только один из их братьев или дядьев императорской крови — что редко случается, учитывая вражду между кланами. Любой другой брак станет унижением. Если они не овладевают полезными искусствами или не заводят себе влиятельных любовников среди собственных же родичей — так и жить им высокородными и бесполезными приживалами.

Но бабушка Лоа не такая. Она сумела смириться и извлечь выгоды из своего положения.

Хотела бы Мэй так же…

Нет, Мэй не хотела так же. Мэй хотела по-своему.

Мэй оборвала поток бесполезных мыслей: от них только к горлу подкатывал ком, и дышать становилось тяжелее. Очень вовремя: носилки уже опускали перед западным входом в Очарованный дворец. Подняться на три яшмовых ступени; далее пятью коридорами — Западных бамбуковых листьев, Рассветной радуги, Побед генерала Чжоу, Полуденных теней и Янтарным — к павильону Алмазных Рос. На самом деле это не павильон, просто красиво убранная комната с выходом на террасу. Император Лин использует ее для конфиденциальных бесед, потому что прежде там были любимые покои его матушки в ее бытность императорской женой…

Матушка нынешнего императора, светлейшая Айли Яо, давно ушла в небесную страну. Матушка Мэй жива до сих пор, по-прежнему живет в Очарованном дворце; Мэй бы нужно сочувствовать Лину, но вместо она давно уже свыклась с мыслью, что завидует ему.

В этой части дворца не было слуг, что означало: у Лина строжайше секретное совещание. Может быть, на нем Ланьфан даже снимет маску.

Поэтому Мэй не стала кланяться перед бамбуковой перегородкой и стучаться, а просто раздвинула ее и вошла, мимолетно удивившись: перед дверью не стояло ни одной пары туфель. Должно быть, она пришла первой…

Однако раздвинутая дверь встретила ее винными парами и взрывом хохота.

В мгновение ока Мэй окинула взглядом знакомый павильон: початые бутыли с вином, начатые богатые закуски, неожиданное многолюдье, все сидят в обуви, как крестьяне — и на секунду пришла в замешательство. Обычно в этом павильоне серьезно и негромко совещались о ближайших действиях люди, особенно близкие к Лиину; а попойки и пиры устраивались в более официальной части дворца.

Но потом все стало на свои места: Лин принимал аместрийцев, вон и Вернье уже нализался…

Правда, обычно Лин сам с гостями не пил, но, может быть, это его личные знакомые…

— Мэй! — сидящий напротив Лина светловолосый человек с неожиданно знакомыми золотыми глазами улыбнулся ей. — Как ты выросла! Ужасно рад тебя видеть.

Он говорил по-сински вполне правильно, но с сильным акцентом, и неверно обращался к ней, как к равной по возрасту. Может быть, поэтому Мэй не сразу узнала голос.

— Альфонс… — начала она, потом сбилась, не зная, как к нему обращаться и на каком языке. Все бы это было ужасно: Мэй уже почувствовала, как проваливается сквозь землю, и свет уходит все дальше и дальше вверх, а подошвы уже начинает обжигать огнедышащее дыхание Центра Земли, гигантского огненного змея, что дремлет в центре планеты, согревая собою почву… Но тут на помощь пришли другие аместрийские гости.

— А, малышка-принцесса! — один из сидящих возле Альфонса, огромный чернокожий толстяк с вывороченными губами, приветственно вскинул толстопалую руку. — И впрямь выросла. До чего милая юная леди!

— Спасибо, господин Джерсо! — Мэй даже покраснела, отвечая: она прекрасно помнила обоих химер. Слава всем богам, Джерсо говорил по-аместрийски, так что у нее не возникло трудности, как к нему обращаться.

Только через секунду она сообразила, что краснеть-то, пожалуй, не стоило: его слова звучали не так, будто он восхищается прелестной юной красавицей, а так, как хвалят маленькую девочку.

— Да, еще пара лет — и от тебя будет глаз не оторвать, — немедленно подтвердил мысль напарника третий аместрийский гость, не такой толстый, как второй, зато еще более мускулистый, и в интеллигентных круглых очках. Мэй помнила, что его зовут Зампано, и что он тоже химера, помесь вепря и дикобраза.

— Благодарю вас! — Мэй вспыхнула, теперь от легкой обиды. Все-таки ей уже тринадцать, почти четырнадцать. Она могла бы уже быть замужем!.. Ну ладно, сейчас это уже не принято, но лет пятьдесят назад точно могла бы!.. Мэй благовоспитанно поклонилась, чувствуя, как внутри у нее все кипит.

— Садись, Мэй, — обратился к ней Лин и похлопал по подушке рядом с собой.

— Эти старые драконицы тебя отпустили?

— А я их не спросила, — независимо ответила Мэй, опускаясь на указанное место.

— Делаешь успехи, — хмыкнул Лин, отправляя в рот пару ломтиков банана. — Слушая авторитетов, величия не добьешься.

Мэй поджала губы и наклонила голову, созерцая стол.

Лин никогда не предлагал ей помочь приструнить стариков из ее клана. Не то чтобы он, как император, так уж сильно мог влиять на домашнюю жизнь клана Чань — но его политическое сотрудничество имело огромный вес. Благодаря ему Мэй в любое время отпускали во дворец; благодаря ему она все еще была свободна от брачных договоров; наконец, если бы он хоть словом обмолвился, очень может быть, что Мэй попросту бы ему отдали. Или продали, так будет вернее.

Но Лин сохранял статус кво и, посмеиваясь, объяснял, что он сам уже в двенадцать лет добился ото всех старейшин своего клана подчинения. Будто забывал о том, что он был мальчиком и наследником. Власть уже принадлежала ему, нужно было только доказать свое право. А Мэй Чань девочка, и никакой власти у нее нет, только некоторые привилегии — и то не слишком значительные.

Даже если она единственный в Сине алхимик, знающий секрет философского камня. Дома, в ее клане, это ничего не стоит.

— Ну что ж, — сказал Лин, — раз сюда пришел мой главный придворный мастер алкестрии, настала пора поговорить серьезно. Ты мне нужен, Альфонс Элрик.

— Ммм, дай угадаю, — раздумчиво проговорил голос аместрийского гостя у Мэй над ухом (она не смотрела в его сторону). — Ты решил примириться с соседними кланами, и тебя потребовалось мое несравненное искусство дипломатии? Я согласен.

Лин расхохотался.

— Знаешь, иногда очень видно, что вы с Эдвардом братья! Нет, я имел в виду нечто противоположное. Видишь ли, я хочу раздавить Союз Цилиня, он мне очень мешает. А для этого мне нужны мои собственные алхимики. И я хотел попросить тебя научить кое-чему моих людей.

— Ни в коем случае, — так же спокойно проговорил голос Альфонса Элрика. — Мэй, передай мне, пожалуйста, спаржу.

Мэй подняла глаза, и сердце у нее забилось громко-громко; все должны были разом вскочить со своим мест и завопить: «А это что за барабаны?»

У Альфонса Элрика был очень яростный, холодный взгляд. Прямо как у демона из северных степей. Это никак не следовало из его голоса или тона, потому контраст поразил Мэй до глубины души.

— В чем дело? — мягко спросил Лин. — Ты сомневаешься в моей способности уладить дело?

— Да уж сомневаюсь, — так же спокойно проговорил Альфонс, — если ты хочешь развязать гражданскую войну.

— Я не собираюсь развязывать войну. Я хочу подчинить ту часть моего государства, которая перестала являться моей! Точнее, которая уже несколько десятков лет не принадлежит императорам. Кроме того, не надо преувеличивать. Союз Цилиня силен — как корпорации ВПК у вас в Аместрис. Но людей у Союза мало, а земель нет совсем, если не считать резиденций. Я не хочу напускать на них регулярные войска — вот это точно будет гражданская война. А подготовленных специальных служб, которые бы с ними справились, у меня еще нет. Люди Ланьфан хороши, но моя тайная служба не под то заточена.

— Хорошо. Тогда поставим вопрос иначе. Ради того, чтобы подчинить себе внутреннюю корпорацию алхимиков, ты хочешь вырезать всю научную школу, какая она ни есть? Всю научную интеллигенцию?.. Ты понимаешь, на сколько лет это отбросит назад твой прогресс, насколько это поставит тебя под удар… не говоря уже о том, что это просто…

— Я не собираюсь никого вырезать! — Лин ударил кулаком по столу. — Я собираюсь предложить им альтернативу! Сила нужна мне, чтобы избежать беспорядков!

— Великолепно! — Альфонс стал еще спокойнее и собраннее; на взгляд Мэй. это означало, что он распалился ни на шутку. — Но когда применяют оружие, хоть какое оружие, без жертв все равно не обходится!

— Политика вообще не обходится без жертв! Я не собираюсь жертвовать своими подданными, Альфонс Элрик! Я хочу защитить всех! Но я не могу, не имею пока такой возможности!

— Ты даже не пытаешься!

— Не пытаюсь?! Ты думаешь, что я не испробовал всех возможных способов наладить отношения с Союзом Цилиня?! Я посылал им гонцов, я предлагал им льготы, я только что ковры перед ними не расстилал!

— Так нужно было расстелить!

— Как перед богами? — Лин ехидно приподнял бровь.

— Ох, — Ал слегка сконфузился. — Извини, увлекся. Я… в общем, я, понимаешь, знаю об этом вашем обычае, просто…

— Просто ты чужестранец, — припечатал Лин.

— А может быть, со стороны виднее? — Ал теперь старался говорить мягче: ему явно было стыдно за недавнюю вспышку. — Я понимаю, что это все очень сложно… И я не отказываюсь тебе помогать, правда! Я хотел бы быть тебе полезен. Но то, что ты предлагаешь — давить на Союз Цилиня военной силой… Это не выход, правда! Я прочел достаточно книг по истории, чтобы видеть, что все, к чему это приведет — долгое и неприятное противостояние. Нужно как-то исправить дело миром… Что-то иное предпринять.

Лин улыбнулся иначе, незнакомо.

«Нет, — понял Ал. — Знакомо! Почти что так улыбался Жадность в его теле! Только морщинка у губ новая…»

— Извини ты меня, — сказал он. — Я хозяин в доме, ты гость. Вместо того, чтобы развлекать тебя, я наваливаю груз своих проблем. Это никуда не годится. Чем ты бы хотел заняться?

Повисла короткая пауза. Ал обменялся взглядами с Джерсо и Зампано.

— Я бы хотел обойти город, — решительно сказал алхимик. — Посмотреть, что да как… Только как-нибудь незаметно, если это возможно… В плаще с капюшоном, например. Если бы ты дал мне проводника… И на резиденцию Союза Цилиня хотел бы взглянуть.

— Взгляд со стороны?

— Лин хмыкнул. — Что ж, очень может быть, это сработает. Ланьфан, ты не могла бы…

— Если не возражаешь, я бы хотела показать Альфонсу столицу, — Мэй выпалила это неожиданно для себя самой. Она была уверена, что не скажет ничего подобного еще много дней. — Лин, ты знаешь, я часто хожу в город инкогнито.

— Я был бы рад, — Ал так тепло посмотрел на нее, что Мэй на секунду не знала, куда деть глаза. «Хоть бы он догадался, что это не из-за него… не только из-за него… Что это чтобы уйти из дома на весь день…»

От девочки не укрылось, что Лин обменялся взглядами с Ланьфан.

— Почему бы и нет? — Лин дернул плечом. — А вы, Зампано, Джерсо? Пойдете с ними?

— А вот мы бы предпочли осмотреть дворец, — сказал Зампано.

— Не проблема, — Вернье пожал плечами. — Я вам с утра покажу. Ну как с утра… когда опохмелюсь.

— Ясно, — фыркнул Джерсо.

Мэй смотрела на свой стакан и пыталась не краснеть. Конечно, нужно было понять, что, едва приехав в Син, Альфонс первым делом ввяжется в политический спор с Лином, вместо того чтобы разговаривать с ней. Но все равно… Как-то пройдет завтрашний день наедине?

— Я думаю, нам с тобой пора, — обратилась к ней Ланьфан. До сих пор она молчала. Если бы не отсутствие маски, вообще можно было подумать, что она чисто в официальном качестве.

— Я… — Мэй нахмурилась.

Зачем ее оторвали от операции? Просто затем, чтобы она посидела полчаса тут за столом?

Но если уж Ланьфан взбрело в голову ее вывести, сопротивляться бесполезно. Мэй уже это усвоила.

Закусив губу, она поднялась со своего места.

— Ой, кстати, Мэй, — спохватился Альфонс. — А где Сяомэй?

— Сяомэй дома, — ответила девочка. — Если хочешь, я потом тебя к ней отведу.

— А не проще ли привести… — он оборвал фразу. — Она хорошо себя чувствует?

— Да, вполне, просто она…

— Альфонс, погоди, — перебил его Лин. — Я вот что хотел тебя спросить: ты знаком с методикой военной подготовки аместрийского спецназа?

— Что?! Откуда бы?

— Ты же знаком с людьми генерала Мустанга, из них как минимум один служил в войсках спецназначения. Тот высокий, светловолосый… Он еще потом….

— Да я знаком с этой подготовкой, чего еще… — пробасил Джерсо. — Мы с Зампано, между прочим…

Но дальше Мэй уже не слышала, потому что вышла в коридор. Где она уже накинулась на главу секретной службы Лина с возмущением.

— Эй! Что тебе вздумалось меня уводить?! В чем дело?! Я хотела еще поговорить…

— Те самые сведения, о которых ты просила не сообщать Лину, — сдержанно произнесла Ланьфан. — Все подтвердилось. Твоя бабка сговорила тебя замуж.

История 4. Ланьфан. Очарованный дворец

Альфонс заметил, что Мэй и Ланьфан вышли, лишь краем сознания: в основном он был занят тем, что отвечал на вопросы Лина, которые становились все более отвлеченными и изощренными. В комнате, несмотря на дворцовый антураж, можно было «топор вешать», как сказала бы бабушка Пинако.

Ланьфан вернулась, проскользнув в щель полуоткрытой двери и тихо устроилась в углу. Мэй не появилась, но Ал решил, что это в порядке вещей: поздно уже, детям пора спать.

Дворцовый механик-автопротезист Вернье — цинично-жизнерадостный лысый толстяк со следами алкоголизма на лице — втянул Джерсо и Зампано в обстоятельное обсуждение последних аместрийских новостей и марок холодного оружия. Краем уха слушая их разговор, Альфонс уловил, что Вернье перебрался в страну два года назад по просьбе Лина, и с тех пор не бедствовал: будучи монополистом в своей области, он зашибал неплохие деньги, к тому же Лин выделял ему любое количество помощников и материалов. У Ала сложилось впечатление, что Вернье выполнял во дворце еще какие-то функции, иначе сложно было бы объяснить его присутствие на линовской попойке с аместрийскими гостями. Кроме того, по редким остроумным замечаниям механика было ясно, что он не только с дном бутылки знаком.

— Так вот, — сказал Лин, рисуя пальцем что-то на крышке стола, — я вижу это как полноценные лагеря с программой подготовки… Загородные площадки, конечно, чтобы Союз Цилиня не засек. Людей отберем, у Ланьфан уже есть кадры…

— Это все интересно, — Альфонс слегка отодвинулся от стола. Он слушал идеи Лина по поводу подготовки военных алхимиков уже минут двадцать. — Но ты не понимаешь. Хорошего алхимика нужно учить… ну, лет пять-десять, а по-хорошему, всю жизнь. Хорошего боевика… это лучше меня знаешь. С детства.

— Ты не понял, — Лин покачал головой. — Мы найдем тех, кто уже умеет драться. И обучим их одному-двумя преобразованиями. Дадим готовые печати.

Неужели в Аместрис это не приходило вам в голову?

— Ты не понимаешь!

Чтобы алхимическая реакция заработала, мало печати. Нужно, чтобы алхимик хорошо представлял себе процессы, с которыми работает. На глубинном, фундаментальном уровне. Если ты просто начертишь правильную печать из книги и приложишь к ней руки, ничего не получится! Нужно хорошо понимать, о чем речь… говорят даже, что нельзя пользоваться чужой печатью, обязательно самому рисовать, но это, я считаю, просто суеверие…

— И все равно… слушай, а как вышло, что в вашей стране алхимии не учат систематически? Ведь такая мощь!

— А у вас?

— Ну, у Союза Цилиня какая-то школа есть… Мой прадед в девятом колене решил, что замкнутую организацию легче контролировать, поэтому нигде, кроме как в Союзе, алхимии не учат.

— Полагаю, у нас тоже было что-то подобное. Я слышал о школах алхимии, которые существовали пару сотен лет назад. Потом они были уничтожены, а никакой попытки создать систему обучения алхимии, вот хоть как консерватории, не было…

— Что такое консерватории?

— Если тебе интересно, я потом как-нибудь расскажу. Короче, нашему тайному правительству были нужны алхимики-одиночки, а сильной армии алхимиков они опасались. Ну ты в курсе, ты помогал их свергать.

— Ладно, а почему сейчас такая система не создается?

— Почему не создается? Я когда был в Столице и в Ист-Сити, пересекся с генералом Мустангом. Он как раз начинает строить учебное заведение, спрашивал, не хотим ли мы с братом преподавать…

— И ты?

— А я сказал, что сначала мы должны завершить путешествие, которое наметили. А потом — лично я буду только рад, не знаю, как Эдвард.

— А ему не помешает…

— То, что он не может применять алхимию? Думаю, нет. Знания-то все остались при нем.

И их у него побольше, чем у любого другого алхимика! — последнюю фразу Альфонс произнес с жаром. — Только надеюсь, генерал не сам будет его просить, а через майора Хоукай передаст. А то брат может отказаться, просто от гонору.

— Да, майора помню… — Лин ухмыльнулся. — Красавица! Хотя и старовата для нас с тобой. Кстати, о красавицах. Не буду больше на тебя давить, поговорим завтра… Ланьфан, ты?..

— Уже ухожу, — Ланьфан встала, поклонилась и выскользнула прочь.

Альфонс услышал за перегородками два хлопка, и в комнату разноцветной, благоухающей стайкой впорхнуло человек пять совсем юных девушек в разноцветных шелковых ципао с разрезами на бедрах, волосы у всех красавиц убраны цветами. Одна несла музыкальный инструмент наподобие лютни.

С веселым щебетом эти птички расселись по жердочкам: две присели возле Ала, троица устроилась, полулежа, в ногах Лина, Зампано, Джерсо и Вернье обступили сразу пятеро, а одна, с музыкальным инструментом, поклонилась и спросила на вполне приличном аместрийском.

— Чем будет угодно усладить слух благородным господам?

— Ну вот, дела на сегодня закончены, — благодушно объявил Лин. — Надеюсь, эти прекрасные девушки помогут вам по достоинству оценить гостеприимство Сина!

«Да за что мне это! — страдальчески подумал Ал, оглядывая двух нарумяненных красавиц слева и справа — той, что немедленно завладела его рукой, было лет пятнадцать, не больше. — Ну Лин…»

Он вспомнил, как неслышно и неприметно вышла Ланьфан, и ощутил смешанное чувство жалости и гнева.

Ну и нравы!

«Ладно, — подумал он, — ничего. Сейчас посижу немножко из вежливости и отделаюсь от них от всех… Не будут же они силой лезть ко мне под одеяло».

И тут девушка с музыкальным инструментом заиграла. И так чудесна была ее мелодия и так сладок голос, что Ал почти против воли подумал: «А может быть, посидеть и подольше…»

Тут перегородки раздвинулись вновь, и молчаливые служанки внесли вина.

«Ну ладно, — вздохнул Альфонс, откидываясь на подушки. — Экзотика так экзотика!

Но это только сегодня! И завтра встанешь с рассветом!»

Рассвет еще прятался где-то далеко, за крышами Шэнъяна, но чувствовалось, что здесь, в одном из внутренних двориков Очарованного дворца, уже далеко не ночь.

Прозрачно-синее утро подкралось неслышно, покрасило простые белые оштукатуренные стены в голубой цвет, выделило белоснежную фигуру, которая беззвучно танцевала на выщербленных известковых плитах.

В белом, а не в черном, с непокрытым лицом, с волосами, просто связанными в хвост, а не уложенными в сложный пучок, сосредоточенная, спокойная, босая и без оружия, Ланьфан разминалась посреди двора.

Это было похоже и не похоже на балет; похоже и не похоже на танец журавлей в небе перед отлетом на юг. Алу показалось, что он здесь лишний, не должен смотреть и уж тем более не должен подглядывать. Он даже подумал, не уйти ли ему, но тут Ланьфан замерла.

— Я знаю, что ты там, Альфонс Элрик.

Ал вышел из-за удобно выросшей в арке двора глицинии и слегка поклонился.

— Поклон ты делаешь неверно, — сказала Ланьфан, не глядя на него. — Я ниже тебя по положению.

— Но ты женщина.

— Тем более.

— Я понимаю, что пришел в чужой монастырь со своим уставом, или как там у вас говорят, — Ал вздохнул. — Но мне не хочется нарушать мои собственные правила. Ты очень красиво двигаешься, Ланьфан.

— Хочешь спарринг? — спросила девушка. — Когда-то ты на равных дрался с моим дедом…

— Теперь я человек, — улыбнулся Альфонс. — А ты — железная леди… прости за двусмысленность.

— Не за что прощать.

Железная леди? Как ты хорошо придумал!

Лицо Ланьфан смягчилось, как будто ей сказали что-то приятное.

— Неужели трусишь?

— Есть немного, — согласился Альфонс. — Еще я только что встал, не размялся…

«Не говоря уже о том, что вчерашний вечер закончился несколько позже, чем мне бы хотелось…»

Она поманила его железной рукой.

Ал вздохнул, стянул через голову рубашку, скинул туфли и послушно вышел на середину двора, напротив Ланьфан. Потоптался немного, привыкая к ощущению плитки под ногами. По местным обычаям они поклонились друг другу, сцепив руки перед собой.

«Нападешь первым — проиграешь», — говорила Изуми Альфонсу.

Эдварду она говорила прямо противоположное — и неудивительно, при его-то темпераменте.

Однако сейчас Альфонс не пытался выиграть. Он вообще не хотел драться. У него была другая задача — понять, что творится в этом дворце, что творится с Ланьфан. Она так любила Лина, шла за ним; ради нее он рисковал жизнью, ради нее цеплялся за свою личность; она была его ангелом-хранителем, его совестью, даже просила его пощадить другие кланы… а сейчас она — глава мрачной секретной полиции, тень за его троном, лицо у нее бледное, глаза запали… Ал был не настолько наивен, чтобы ожидать, что они поженятся — но хотя бы жить вместе, как его родители, они могли бы?

Поэтому Альфонс начал первым.

Ланьфан ответила так молниеносно, что их движения слились в одно. Еще через секунду Ал понял: у нее не настолько высокая скорость реакции (хотя двигалась она быстрее него), просто Ланьфан тоже собиралась начать первой.

Серия пробных ударов… да, это довольно интересно — драться с противником, у которого верхний автопротез. Хотя не сложнее, чем с Эдвардом… не сложнее, чем с химерами — если не считать неимоверной скорости Ланьфан. И того, что она тоже, как и Альфонс, не стремилась победить.

Он это понял почти сразу. Не то чтобы она дралась в четверть или в треть силы; она вообще не дралась, лишь разминалась. Пробовала приемы в четверть касания, меняла стили… Альфонс довольно подхватил игру — с Эдвардом они так никогда не пробовали, и наверное, зря. Это оказалось весело: угадывать, чего хочет добиться партнер — чтобы не преодолеть его, а дать ему именно то, что он хочет.

«Она отзывчива и по-прежнему добра, — понял Альфонс через минуту. — Она верит в то, что делает».

«Она несчастна», — понял он через две.

Они кружились по двору, сталкивались, нападали друг на друга, пробовали отдельные приемы, то ускорялись, то замедлялись; это уже длилось дольше, чем любой тренировочный бой, и выкатывающееся солнце уже позолотило верхушки деревьев и белые стены двора. А когда в ветвях глицинии попробовала голос какая-то птаха, Альфонс и Ланьфан, словно по команде, остановились.

— Ты хорош, — первой произнесла Ланьфан, восстановив дыхание.

— Ты лучше, — ответил Альфонс.

Она не стала спорить.

— Могу ли я что-то сделать для тебя? — спросил Альфонс. — Просто…

Ланьфан, я считаю себя твоим другом. Считаешь ли ты так же?

Она чуть улыбнулась — самую малость, но это было заметно.

— Конечно, Альфонс Элрик. Для меня честь быть твоим другом, хоть я и недостойна.

— Почему? Ланьфан, ты…

— Я плохая слуга, — сказала Ланьфан со странным выражением лица. — Я не могу дать моему господину то, чего он хочет… Я могу только пытаться сделать его царствование безопасным.

— Ты… — Альфонс прервал себя.

Он вдруг многое понял: и странный взгляд Лина, и то, что он подчеркнуто не обращался к Ланьфан во время их посиделок, и сразу двух девушек, что он увел в апартаменты… Лин был попросту обижен! Обижен на что-то, произошедшее совсем недавно, и Ал догадывался, что это могло быть.

— Поэтому я прошу тебя — помоги ему, — Ланьфан глядела Алу в глаза. — В том, что он просит. Я согласна с тобой, война с Союзом — не выход. Но ты, Альфонс Элрик, можешь найти иной путь! Ты — человек со стороны, тебе виднее, как говорят в Аместрис. Сходи в город с Мэй, как ты собирался. Посмотри на нашу жизнь. Подумай. Прошу тебя.

— Все, что попросишь, — сказал Альфонс прежде, чем в его голове всплыло сразу тысяча возражений.

«Нет, с этической точки зрения я, конечно, решил верно… — думал алхимик, возвращаясь в свои покои, — но на самом деле я просто не могу отказать красивой девушке. С этим надо что-то делать».

История 5. Мэй. Центральный рынок

В Шэнъяне была всего одна прямая улица — Церемониальных Процессий. Но даже она под конец загибалась этаким метафизическим кукишем. Тем, кто решал прогуляться здесь, приходилось готовиться к бесконечным лабиринтам.

— Прямые улицы — это приглашение для демонов и злых духов, — пояснила Мэй. — Точно так же, как прямые крыши.

— А у нас считается, что на кривых улицах образуются пробки, — заметил Альфонс Элрик.

Он пытался в голове составить пешеходную карту Шэнъяна. Увы, его разум, привыкший к хитросплетениям алхимических кругов и печатей, не справлялся: согласно внутренним впечатлениям Альфонса, они не только ходили кругами, но и погружались под землю — это если верить количеству ступеней, по которым им пришлось спускаться.

И все же каким-то образом Ал и Мэй оказались на вершине холма. Вниз разноцветной мозаикой убегали гнутые крыши, между ними пенились весенним цветом деревья — Ал приблизительно узнавал только вишню и персик, все остальное было ему незнакомо. Золотой предвечерний воздух дрожал над изогнутыми крышами, пахло жареным мясом, весной и незнакомыми пряностями.

— Все-таки поразительная штука, — задумчиво проговорил Ал, откидывая капюшон просторного плаща в стиле горцев-нахарра. — Люди строят столько замечательных домов, чтобы жить в них, возводят целые города, а потом сплетают целые паутины интриг, из-за которых в тех же городах не развернуться…

— Ты о Союзе Цилиня? — спросила Мэй. — Но их правда давно пора обуздать. Они сковывают развитие алкестрии. Я пыталась узнать, сколько новых приемов было открыто за последние сто лет… У них есть такая специальная книга, реестр разрешенных приемов… У меня не было к ней доступа, но императору раз в пять лет подносится издание, якобы в подарок.

— И сколько же?

— Двадцать. За последние сто лет — ровно двадцать методик, восемь относятся к врачеванию, двенадцать — к выращиванию растений… То есть я так думаю, потому что мне известны только названия… Нам эти техники не раскрываются, мы учились по свиткам времен Золотого Мудреца…

— А как вышло, что ты вообще могла выучить алкестрию, при такой-то ситуации?

Мэй Чань серьезно сказала:

— Это привилегия клана Чань. Может быть, только из-за нее мы и держимся… держались раньше в великих кланах. Мы имеем право учиться алкестрии сами и учить людей из нашего рода. Вот ты никогда не думал, как это удивительно, что Лин не взял в Аместрис никого, владеющего алкестрией?

— Думал, — кивнул Ал.

— Потому что в клане Яо нет никого, кто владел бы алкестрией! Их секретное искусство — особая техника борьбы. Между прочим, они тоже из бедных кланов, и занимались тем, что поставляли наемных убийц и солдат… Их осталось очень мало, поэтому даже Лин вынужден был взять с собой в Аместрис всего двоих, и тех — старика и девочку-подростка. Если бы Лин не стал императором, клан Яо мог полностью пропасть при жизни следующего поколения.

Ал смотрел на Мэй с некоторым удивлением. За два года, что они не виделись, девочка довольно сильно выросла. Голос ее стал взрослее, хотя фигура еще оставалась вполне детской. Сейчас она говорила собранно и серьезно, и, хотя жизнерадостные обертоны хорошо знакомой ему Мэй время от времени прорывались в голосе, в целом она не напоминала ни себя прежнюю, ни его милого корреспондента. Она писала такие лучезарные короткие письма, обязательно приписывая в конце какой-нибудь стишок иероглифами или пририсовывая цветущую ветку чего-нибудь там…

— Ясно, — сказал Ал.

Мэй запрыгнула на низкую каменную изгородь, окружавшую странную рощицу со все еще голыми деревьями, и зашагала по выщербленным камням. Ал пошел рядом, в душе веселясь — теперь Мэй была даже чуть выше его ростом, и когда она заговорила снова, в голосе девочки зазвучали покровительственные нотки.

— Ну правда, почему ты не хочешь помочь Лину обучить алхимиков аместрийской боевой алхимии?.. Она более мощная, чем наша.

— У вас, кажется, есть пословица: «Дракон не птица, в клетку не воротится»?

— Да, есть, — Мэй чуть озадаченно склонила голову на бок, нахмурила темные брови и Ал подумал: Зампано совершенно прав, года через три она станет настоящей красавицей. — И что?

— Аместрийская алхимия привела к созданию очень гадких вещей. Ты многие сама видела.

Сейчас есть надежда, что многое из них похоронено. Но если я начну учить алхимии людей Лина, да еще и в боевых целях… как ты думаешь, много времени пройдет, прежде чем они додумаются до идеи… ммм, абсолютных солдат?

— Но Чэньюй Бо уже пытался украсть этот секрет из Аместрис, — хмуро сказала Мэй. — Я понимаю, что это плохо. Но нечестно будет, если у Аместрис этот секрет будет, у клана Бо будет, а у Лина — нет.

— Чэньюй Бо — это принц клана Бо?

— Ага. Сводный брат, мой и Лина. Ни Яо, ни Чань не враждовали с кланом Бо, но это не значит, что мы можем ему доверять. Здесь никто никому не доверяет.

Даже Ликай, которые теперь союзники Яо, доверять нельзя.

Очень странно было слышать такие слова из уст девочки, которой еще и четырнадцати не исполнилось. «Откуда у меня такие двойные стандарты, — одернул себя Ал. — Разве я был намного старше ее, когда был вынужден повзрослеть раз и навсегда? А ишварских детей взять?»

Но тут же он понял причину своего неприятия. Он — это был он, Альфонс Элрик, совершивший в детстве страшную ошибку и вынужденный за нее расплачиваться. А то была Мэй Чань, очаровательная принцесса с милой кусачей пандой, добросердечная, прямая и стремительная, как боевой нож; если такая девочка, как она, начинала с грустным видом рассуждать об интригах и предательствах, это означало, что кто-то неправильно выполнил свою работу. Не защитил ее. «Мне надо серьезно поговорить с Лином», — решил Ал.

Пока же он сказал:

— А можно мы хоть полчаса не будем говорить о всяких интригах, алхимии и тому подобном? Я бы хотел посмотреть Центральный рынок.

— Тогда накинь капюшон, — посоветовала Мэй. — Мы выходим на людные улицы.

И впрямь: сонный солнечный переулок вильнул лишний раз и выплюнул их на площадь, полную людей, звуков, запахов и пыли. Крытые тростниковыми крышами ряды стояли настоящим лабиринтом, и над всем этим высилось кирпичное здание рыночной управы — Ал успел уже привыкнуть к этим «надзирательным вышкам». Там размещалась стража, следящая за порядком на рынке, пост врачей и административные службы. Может быть, из-за этих островков государственной организации рынки Сина казались на удивление цивилизованными, несмотря на весь колорит и обилие заграничного народа самого варварского вида?..

Ал еле успел накинуть широкий капюшон своего серого, расшитого синими зигзагами и спиралями одеяния, которое напоминало нечто среднее между ишварской тогой и пончо жителей Аэруго. Горцы нахарра, заверила Мэй, ростом превосходили жителей Шэнъяна, многие из них были светлоглазыми, а некоторые — даже светловолосыми, да и чертами лицам напоминали аместрийцев. Ал вполне сошел бы за одного из них, даже акцент похож — и не нужно привлекать внимание к своему аместрийскому происхождению.

«Люди из Каледонии и Аэруго у нас еще встречаются, но аместрийцы бывают редко, — пояснил Лин, — так что лучше бы ты, друг, маскировался как-то… опять же, истории о возвращении золотоглазого мудреца с запада нам совсем ни к чему».

— Кстати, я тут подумал… — Ал наклонился к Мэй, держа за край рукава ее простого розового халата, на который она сменила свой дворцовый, бело-красный, — а не могут эти нахеры быть давними беженцами из Аместрис? Ну, знаешь, пересекли пустыню пару веков назад…

— Нахарра, — поправила его Мэй. — Все может быть. Они не слишком общительны: сектанты. Так что об их обычаях мы мало знаем… Ух ты, смотри, ножи продают! Я и не знала, что Фумей сюда переехал!

Мэй ринулась в лавку торговца, где по стенам были развешаны всевозможные ножи самых разных форм и размеров — Альфонс даже не предполагал, что их бывает столько. Нет, конечно, он интересовался оружием в пору их с Эдом совместных странствий, но всем понемногу. Мэй же оказалась экспертом по ножам.

С раскрасневшимся лицом она сравнивала вес и балансировку самых разных ножей из кинжалов — Альфонс не знал названий большинства из них. Время от времени Мэй и молодой, но степенный продавец переходили на какие-то местные диалекты, и Ал переставал их понимать. Потом, испросив разрешение, девочка метнула два или три ножа в испещренный зарубками деревянный щит на стене лавки, покачала головой и с поклоном вернула ножи продавцу.

Вот сейчас Мэй выглядела в своей стихии куда больше, чем во дворце — раскрасневшаяся, хорошенькая, одновременно по-детски возбужденная, и похожая на женщину, которой рано или поздно станет. «Определенно, — еще раз подумал Ал, — настоящая красавица…»

Вдруг Мэй без предупреждения сунула Алу в руку широкий нож. Она вертела для этого минуты две, и Ал еще подумал, что такой кусок металла тяжеловат и великоват для Мэй — однако, оказывается, принцесса думала о другом.

— Ну-ка, попробуй, — сказала она требовательно. — Нормально лежит?

Ал послушно взмахнул ножом несколько раз. Хорошее оружие, ничего не скажешь: чуть длиннее его ладони, с удобной рукоятью, обмотанной шнуром, с желобком для балансировки… Ал решил, что нож даже можно метать, но пробовать не стал, чтобы не опозориться на глазах у Мэй и хозяина лавки, который испытывающе смотрел на него. Рукоять приятно лежала в ладони.

— Если он тебе подходит, мы его возьмем, — решительным шепотом сказала Мэй. — Это плохо, что ты ходишь без оружия.

— У меня уже есть нож… — Ал наклонился к ней и произнес это так же шепотом. — Он короткий.

— И у Джерсо с Зампано есть пистолеты.

— Но не у тебя!

— Я не очень люблю огнестрел.

— А зря! Альфонс, пуля или быстро брошенный нож быстрее алхимии. Честное слово. Нужно иметь возможность защитить себя. Что в Аместрис, что здесь.

И снова это были слова, которые не ожидаешь услышать от тринадцатилетней девочки. Ал прибег к последнему доводу:

— А разве это не подозрительно, что синская девочка выбирает оружие для нахарра?

— Фумей мой старый знакомый. Он не знает точно, кто я, но знает, что я не обычная девочка… я к нему разных людей приводила. Так что не бойся, здесь можно покупать спокойно… а снаружи нас не видно. Альфонс, ну пожалуйста! Сделай это ради меня!

«А так ли она наивно и честна, как выглядит? — подумал Альфонс, расплачиваясь за нож. — Она же меня явно сюда затащила, как будто случайно… и заставила купить эту штуку, хлопая ресницами…»

— Как ты его назовешь? — спросила Мэй, когда они выходили из лавки.

— Прости?

— Нож. Это хороший нож, у него должно быть имя. Как ты его назовешь?

— А ты как-то называешь свои?

— Конечно! Моих пять девочек зовут Разящая, Быстрая, Молния, Лотос и Искра.

— Ммм… я, пожалуй, подожду до первого дела. Когда проявит характер, тогда и решу.

Мэй посмотрела на Ала серьезно и одобрительно.

— Очень умно с твоей стороны!

Следующую остановку они сделали у прилавка со сладостями. Ала немного смущало, что синцы выкладывают разнообразные леденцы прямо под открытым небом — мало ли, что на них налипнет! Но, кажется, только его на рынке это и беспокоило. Мэй весело щебетала, накупила огромный сверток сладких рисовых шариков, втянула продавца в авторитетное обсуждение разных сортов меда, и вообще наконец-то вела себя на свой возраст. Альфонс этому радовался, но выяснение, чем гречиха лучше сливы, ему довольно скоро наскучило, и он начал оглядываться по сторонам.

Именно поэтому Альфонс первым заметил оживленный спор соседнего лавочника — он продавал кальяны — с каким-то неплохо одетым человеком. Сперва они говорили приглушенно, но постепенно спор начал набирать обороты, и вот уже оба начали размахивать руками и кричать все громче. Альфонс обнаружил, что в зрителях не только он: почти все окружающие оторвались от своих дел и начали заинтересованно наблюдать за колоритным зрелищем. Среди наблюдателей Ал заметил одного человека в белом халате с характерными знаками — кажется, такие носят в Союзе Цилиня? При нем обнаружилась парочка в форме, со слегка изогнутыми мечами и профессионально-скучающим выражением лица.

Телохранители? Толстоваты, правда… Тогда они вмешиваться не будут.

Лавочник был не синцем, какой-то другой национальности — более темная кожа, ничего похожего на местный характерный разрез глаз. Говорил он с жутким акцентом, хоть ложкой ешь, но его Ал хотя бы понимал. Что же хотел его оппонент, оставалось тайной: тот изъяснялся то ли на жаргоне, то ли на каком-то очень местном диалекте. Поэтому Ал смог уловить только суть: кажется, продавец обвинял покупателя в недоплате.

— Посмотрите! — надрывался продавец. — Люди добрые!.. Мой лучший… — тут Ал не разобрал. — Да как это…

И тут продавец согнулся пополам и упал на выставленный перед лавкой стол, где сверкали на ярком солнце особенно завлекательные кальяны. Один из них, с синей эмалевой отделкой, немедленно покатился по земле. Покупатель же рванул прочь на крейсерской скорости.

— Да он его ножом пырнул! — воскликнул кто-то у Альфонса над ухом.

Сам же Ал его уже не слышал.

Перехватить инициативу — главное в любой погоне. Если не догонишь кого-то с первых же шагов, разрыв будет только увеличиваться, и все мигом превратится в балаганное действо, когда неуклюжий жандарм гоняет героя вокруг столба. А уж если речь идет о рынке, когда можно опрокидывать погоне под ноги ящики с лимонами и орехами, бросать на преследователей сорванные с растяжек продажные ковры и женские шали… ой, даже думать об этом неприятно.

Ал и не думал.

Он просто схватил с лотка продавца сластей склеенный из орехов шарик — что-то вроде марципана — и запустил в беглеца на манер бейсбольного меча. Шарик угодил мужику точно в затылок, тот споткнулся и упал, вскинув руки.

В два прыжка Альфонс оказался рядом, пощупал пульс — нормально, на месте. Жив. Теперь нож…

Нож у покупателя оказался в кармане внутри рукава, и был это не дорогой кинжал ручной работы, а обыкновенная заточка. Бандитское оружие, Альфонсу приходилось такие видеть. Значит, обыкновенный рыночный карманник или мелкая шпана?..

Что-то не поделил с хозяином?

— Рыночная стража! — раздалось у Ала над ухом.

Он поднял глаза.

Над ним стояла пара тех самых господ в форменных шапках, которых Альфонс принял за телохранителей светоча алкестрии.

— Да… Вот, вора схватил… — начал Ал.

— Эта девочка — с вами? — один из стражников обернулся и показал рукой на Мэй. Она, очень бледная, стояла рядом с прилавком кальянщика, ее держал за локоть высокий лысый человек в знакомых белых одеждах. Сам кальянщик лежал на земле.

— Да… — начал Альфонс.

Вдруг Мэй со всей силы наступила лысому на ногу и врезала локтем в пах.

— Бежим! — крикнула она и рванула к Алу, прямо на стражников.

Девчонка с места развила такую скорость, что она проскочила мимо оторопевших блюстителей порядка.

Сам Альфонс так быстро вскочить не смог бы, но он ушел перекатом и вспрыгнул на ноги в паре метров от стражником — а потом кинулся догонять Мэй.

К счастью, базарные полицейские не отличались профессионализмом — вслед они кидать ничего не стали, и перехватить инициативу тоже не успели. Только засвистели позади, совсем как постовые регулировщики в Аместрис. А потом помчались следом по узкому проходу между рядами, наталкиваясь на прилавки и людей.

— Мы разве в чем-то виноваты?! — крикнул Альфонс по-аместрийски. — Мне не нужно было его валить?

— Я виновата! Потом объясню! Бежим, на нас сейчас облаву устроят!

Словно в ответ на ее слова из бокового прохода на них выскочили еще пара стражников. К счастью, передний зачем-то начал вытаскивать меч, замешкался — и Ал с Мэй успели его проскочить.

— Нужно выбраться за ворота рынка! — крикнула Мэй. — А то запрут!

— Понял, — обернувшись на секунду, Альфонс пинком вывалил стражникам под ноги ящик с орехами. — Извините!

Последнее он сказал по-сински, владельцу орехов.

Альфонс испытывал странное чувство дежа вю, как будто нечто подобное с ним уже было.

А впрочем, все погони одинаковы, безразлично, гонишься ли ты за кем-то по широким улицам аместрийского города, или убегаешь, петляя в пахнущих специях и шерстью проходах крытого шэнъянского базара…

— Только не туда! — Мэй схватила Ала за руку. — Там крытые ряды, там нас сразу запрут…

— Чем крытые?

— Что?

— Чем крыты ряды?

— Ну, тростником…

— Нас выдержит?

— Меня — да.

— Пошли.

Крытые ряды на первый взгляд ничем не отличались от всех остальных: те же самые палатки, возведенные на скорую руку деревянные коробы с товаром или просто телеги, поставленные оглоблями вниз — только под навесом, держащимся на столбах метра два высотой. Беглецам повезло: у ближайшего к ним столба кто-то оставил телегу с арбузами. Взобраться с такой на навес, если ты ростом выше полутора метров — дело техники.

Ал влез на тростниковый навес первым, протянул Мэй руку, которую она гордо проигнорировала, выполнив впечатляющее сальто в прыжке.

— Держит? — спросила принцесса.

Альфонс попробовал крышу ногой.

— Вроде бы…

Смотри, — он махнул рукой на кирпичную крышу районной управы, которая возвышалась над навесом. — Крытые ряды же к ней примыкают, верно?

— Да…

— А управа — к забору. На ее крышу и оттуда вниз. Идет?

— Идет, — решительно кивнула Мэй. — Кстати, беги по перекрытиям! — она ткнула себе под ноги.

Альфонс присмотрелся. И впрямь, плетеная крыша кое-где просвечивала, и под ней угадывались деревянные балки. «Все должно быть прекрасно, — решил Альфонс, устремляясь за Мэй. — Еще бы выяснить, чего она понеслась… она же принцесса крови… даже если бы добила того торговца, ей бы ничего не грозила… но не могла же она добить — совершенно не похоже на Мэй…»

Как раз посередине этой мысли крыша под ним разошлась, и Альфонс полетел вниз в облаке пыли и мелкого сора.

— Альфонс! — взвизгнула Мэй.

— Вы кто?! — вторил ей рассерженный женский голос.

— Я просто мимо пробегал… — начал отвечать этому голосу Альфонс, собирая себя с пола. Вроде бы ничего страшного, удачно упал… плечо ноет… голова, главное, цела… вот когда и понимаешь преимущества железного тела.

— Почему на тебе неправильный плащ?

— Чего неправильный?.. — начал Ал, и тут сообразил, в чем была загвоздка: незнакомая ему женщина говорила по-аместрийски!

— Ты не наш! — воскликнула женщина с отвращением в голосе.

Ал, проморгавшись от пыли, поднял на нее глаза.

Перед ним стояла молодая — чуть старше его — встрепанная особа в косо повязанном на голову платке и длинной накидке с капюшоном, расшитой очень похоже на его собственную одежду… ну то есть, на ту одежду, в которой он был сейчас. Сюда, вниз, попадало не слишком много света — Ал мельком увидел ворохи халатов и ковриков. Но даже так можно было разобрать, что девушка — видимо, хозяйка лавки — не из местных. Русые волосы блестели в солнечных лучах, глаза светлые и круглые. Еще она ему кого-то напоминала. Он ее видел где-то. Совсем недавно. Может быть, во сне.

— Я не нахарра, да, — с трудом проговорил Ал, ощупывая грудь, и закашлялся.

— Извините, я просто это надел, чтобы не привлекать внимания… Я… из Аместрис!

— Стойте! — девушка схватила его за руку и выдернула на свет. — Клянусь всем святым, вы не аместриец! Вы ксеркс!

Она говорила не совсем по-аместрийски: сильный акцент, архаичные обороты… И все-таки понять было можно.

— Что у вас там происходит? — крикнула Мэй сверху. — Я иду вниз!

Она тоже говорила по-аместрийски.

— Да, иди, — девушка вскинула голову и жестом позвала Мэй. — Я спрячу вас.

Еще секунда, и Мэй спрыгнула.

— Как тебя зовут? — спросил девушка.

— Я Аль…

— Нет, тебя! — она толкнула Мэй кулачком в плечо.

— Мэй, я…

— Хорошо, я Тэмила.

Теперь знакомы. Это зады лавки. Вот сюда, прячьтесь… — девушка сдвинула ворох одинаковых вязаных жилеток, под которыми в дощатом настиле пола оказался люк. Тэмила откинула крышку. — Вот сюда, там проход. Спрячьтесь поблизости, но так, чтобы вы могли слышать, как я открою люк… Я спущусь, когда опасность минует.

Найдутся ли под этим небом другие такие глупцы — с Цилинем бодаться!

Вниз шла грубо сколоченная лестница. От старого дерева на руках оставалась пыль. Никакого света, даже факелов; когда Тэмила захлопнула за ними крышку, они оказались в темноте. Стены на ощупь казались каменными, не деревянными.

— Она нас выдаст, — прошептала Мэй.

— Почему?

— Она нахарра!

Нахарра не врут! Сейчас в ее лавку набегут стражники, начнут ее спрашивать, видела ли она нас… Ей нельзя врать, поэтому она скажет… Они иногда притворяются, что не знают нашего языка, но раз она работает на рынке, у нее это не пройдет…

— Погоди, а почему нас вообще ловят? — Ал осторожно ощупывал стены; судя по всему, тоннель уходил в обе стороны. — Давай пройдем немного, как она велела.

— Давай…

Теплая ладошка Мэй нашла его ладонь, и Ал, осторожно ведя другой рукой по стене, пошел направо.

— Так, десять шагов, и хватит… Я, конечно, не знаю, может, нахарра и не врут, но раз она почему-то думала, что здесь нас не найдут, то давай поверим ей.

Может, она знает, что делает.

— А если она нас убить собралась?

— Мы впервые встретились… А туннели здесь давно, кстати. Ты чувствуешь, кладка?

Стена сложена, а не вырублена. Мы в каких-то подземных коммуникациях… Ты знала, что у вас под рынком есть такое?

— Нет… Под Очарованным дворцом целые катакомбы, но я понятия не имела, что в других местах… — Мэй ахнула. — А что если это секретные тоннели нахарра?! Как в Аместрис?! И они роют их, чтобы захватить власть над страной?

— Ну, тогда они начали их рыть еще до того, как был организован рынок… кстати, что здесь раньше было?

— Этому рынку уже лет сто… или двести. Это старейший рынок города.

— Ну вот видишь…

За двести лет давно бы уже захватили. Нет, я думаю, это какой-то кусок фундамента, или старая канализация… что-то типа того.

Торговка про него случайно узнала, и решила нам помочь. Кстати, а от чего именно она нас спасла? Что ты натворила? Я отвлекся на воришку, не видел…

— Я вылечила Шинцина…

— Шинцина?

— Лавочник, я его знаю. Я же говорила, что часто бываю на базаре.

— Ну и вылечила, и молодец… при чем тут это?

— Я же рисовала печать! Прямо кровью его рисовала, на одежде! Лысый это заметил… использовать алкестрию в общественных местах не разрешено, если ты не в Союзе Цилиня! Они очень ревностно за этим следят. Сами стражники, может быть, шума и не подняли — я же человеку помогла. Но раз уж там наблюдатель от Союза оказался…

— Погоди, у них что, посты в общественных местах? Сколько же у них людей?

— Нет, никаких постов… У них есть свои люди в больницах, там, куда поступает много раненых… Чтобы кто-то лечить не начал. Они еще кое за какими вещами присматривают… Но этот случайно оказался. Если бы я его заметила, я бы сначала спрятала лавочника…

— Слушай, ну ладно, что с тобой было бы, если бы они тебя поймали? Ты же принцесса!

— Они бы… — Мэй запнулась. — Ой, — даже по голосу Альфонс услышал, как она краснеет. — Я ведь не в одежде… ну, не в той одежде. Они бы послали гонцов в особняк Чань, чтобы выяснить… и дошло бы до бабки… и она заперла бы меня.

— Ну и что?

— Альфонс по-прежнему не понимал. — А Лин бы тебя вызвал к себе, и все.

— Могло пройти несколько дней… И потом, ты не понимаешь. Император правит Сином, а семьями правят главы семей.

— Твоя бабка — глава семьи?

— Вообще-то, мой дед или дядя, Сыма… но на самом деле — бабка.

— Погоди… то есть если Лин велит ей отправить тебя во дворец, она не послушается?

— Послушается, но… — судя по голосу, Мэй чуть не плакала. — Как ты не понимаешь! Наши с Лином отношения — это наши отношения.

А семейные дела — это совсем другое.

— Но Лин твой брат.

— Он мой сводный брат и император. Он из другого клана, хотя и оказывает нам покровительство… Это совсем другое. Ты не понимаешь. Традиции…

— Ничего не понимаю, — сердито согласился Ал. — Я глупый и невежественный варвар с запада.

— Нет! Ты же знаешь, я так о тебе не думаю! Но Ал, я просто не хочу просить ни о чем Лина, понимаешь? И уж тем более, чтобы он мне помог управиться с бабкой…

Ты ее не знаешь.

— Похоже, я и не особенно хочу ее знать. Прошу прощения, если это оскорбляет твои чувства.

— Не за что, — Мэй вздохнула. — Правда, я бы и сама с удовольствием ее не знала… Ну где же эта Тэмила? Уже лет сто прошло!

— Три минуты.

— Откуда ты знаешь?

— За пару тысяч бессонных ночей либо учишься считать время в темноте, либо сходишь с ума… Тсс!

Откуда-то сверху и сбоку раздался скрежещущий звук, по глазам полоснула вспышка — только через секунду Ал сообразил, что это просто не очень яркий свет, долетевший до них через полуоткрытый люк. А потом раздался голос Тэмилы:

— Эй, вы! Мэй и золотоглазый незнакомец! Вы там?

— Угу, — сказал Ал, стараясь говорить негромко. — Мы пошли налево от люка… Можно вылезать?

— Не надо. Сдала дела, иду с вами.

И люк закрылся. Судя по звуку, Тэмила спускалась. Потом раздался звук запаливаемых спичек, и стало видно, что девушка-нахарра зажгла факел от спички. И факел, и спички, оказывается, лежали на вделанной в стену полке рядом с лестницей.

— То есть мы могли и не сидеть в темноте? — ахнула Мэй.

— Я думала, вы найдете, — пожала плечами Тэмила. — Ну что, наследник Ксеркса? Куда тебе провести? Это подземные ходы, под всей столицей идут.

— Я же говорила! — тонким голосом воскликнула Мэй. — Они хотя захватить Син!

— Возможно, когда-нибудь мы будем управлять Сином благодаря нашим знаниям, — поправила ее Тэмила. — Когда-нибудь. Время еще не пришло.

Она оставила платок наверху, и в свете факелов, из-за которых волосы обрамляли ее лицо сияющим ореолом, Ал неожиданно узнал девушку.

— Ана! — воскликнул он. — Я помню тебя, Ана!

Интерлюдия. Химеры. Очарованный дворец

Джерсо проснулся рывком, моментально, еще прежде чем успел сообразить, что что-то не так. Они вчера хорошо засиделись, знатно. Альфонс просил их не охранять его в Очарованном дворце, вот и расслабились. Джерсо даже рискнул немного выпить. Химерский метаболизм работал странно — с пары глотков начались галлюцинации, безобидные, но занятные. Зампано пить, естественно, отказался. Зато они с Вернье…

Впрочем, последствие тех двух глотков уже выветрились — Джерсо почуял, что голова у него абсолютно ясная, кто бы мог подумать. Он даже сообразил, что еще совсем рано: солнце падало в окно по-утреннему.

Торопливые шаги прозвучали за стенкой, стук открывшейся перегородки…

Джерсо перевернулся на живот как раз вовремя, чтобы увидеть запыхавшегося паренька, вбежавшего в комнату. Мальчишке было лет двенадцать; его представили второпях — Чжэ, личный телохранитель маленькой принцессы, когда она во дворце. Какая принцесса, такой и телохранитель. Милый такой мальчик, но совсем несерьезный пока.

— Бегите! — крикнул он. — Мятеж! Очарованный дворец штурмуют войска Бо!

Джерсо вскочил еще до того, как парень договорил. Слава богу, уснул он вчера в одежде и на полу… Из соседней комнаты — им отвели роскошные покои, в несколько комнат — выскочил Зампано, тоже одетый.

— Где Альфонс? — крикнул тот.

— Господин Элрик с принцессой Мэй отправились на прогулку, — скороговоркой ответил Чжэ. — Они в городе. Ланьфан отправилась за ними, я должен вывести вас!

— Вернье? — Джерсо оглянулся. Он был практически уверен, что механик автопротезов отрубился до него.

— Не знаю! — мальчишка говорил совсем отчаянным тоном. — Мне поручили вас! Быстрее!

— Скорее уж, это нас так попросили о тебе позаботиться, — фыркнул Зампано.

— Погнали!

В коридоре было пусто и тихо — ни тебе криков, ни тебе запаха дыма. Джерсо не обманывался: ему довелось участвовать в паре десятков внезапных нападений, и он хорошо представлял себе, что такое затишье перед бурей.

— Эй, мы бежим не к выходу! — возмутился Зампано.

— К плиточному двору! Там потайной выход!

«Потайной выход во внутреннем дворе?» — удивленно подумал Джерсо.

Но вслух он ничего не сказал. У хозяев дома могли быть свои сюрпризы. Например, подземный ход — почему бы и нет? К тому же, в Очарованном дворце внутренних дворов было столько, что Джерсо в них совершенно запутался. Он видел план дворца, но никак не мог вспомнить: Плиточный прилегал к наружной стене или нет?..

И еще крестник по городу гуляет. Это и хорошо, и плохо.

Коридор закончился широко распахнутыми створками, и они выскочили в небольшой дворик, выложенный узорчатыми плитками — сиреневыми с зеленым. Двор окружали высокие стены, увитые фиолетово-красной лозой.

Наискось тек рукотворный ручей, берущий начало в западном углу.

Красота и прелесть, только душой отдыхать в таком месте…

Но едва трое покинули тень от козырька, нависавшего над входом, как Чжэ схватился за шею и, всхлипнув, медленно завалился назад. Джерсо успел подхватить его — и опустить на плиты, потому что больше он ничего не мог сделать для мальчишки.

В шею юному телохранителю вошел кинжал, глубоко, кровь заливала грудь. Метнули с крыши двора.

Джерсо сунул руку под куртку, но вместо пистолета выхватил из кобуры только деревянную болванку.

Кто-то подменил оружие, пока они спали, а он, жабьи мозги, даже не удосужился проверить.

Они с Зампано слаженно отступили обратно к коридору — но двери захлопнулись за их спинами.

Фиолетовая лоза, увивающая стену напротив, раздвинулась, отворилась узкая дверь. Оттуда вышел человек в просторном черном костюме дворцовых спецслужб и желто-черной маске.

Джерсо оскалился, зная, что похожая хищная усмешка расползается по физиономии Зампано. Скрюченное тело мальчишки Чжэ лежало на полу перед ними.

Стоило ехать за полконтинента, чтобы на их глазах так же убивали детей. Человеческая натура нигде не меняется.

Со стен, обрамляющих дворик, спрыгнуло еще человек десять, тоже в черных костюмах и масках. Если они того же уровня, что Ланьфан и ее дед — химерам несдобровать. С другой стороны, твою силу определяют противники.

После битвы с гомункулом Завистью и поединков в подземельях под Генштабом двухгодичной давности химеры открыли для себя новые горизонты.

— По-моему, они хотят, чтобы мы им кое-что продемонстрировали, — пробормотал Джерсо.

— Угу. Я бы еще хотел понять, понимают ли они по-аместрийски…

— Зачем?

— Для общего образования. Покажем им?

— А чего бы нет?

Джерсо скинул куртку — хоть не порвется. У него были некоторые надежды, что этот бой не последний. Потом привычно потянулся вверх и в стороны, улавливая внутри звериную природу.

Это было немного больно — как всякое усилие в мышцах, когда их приходится тянуть и выворачивать. Не больнее, чем конец третьей сотни отжиманий; не до кровавых плевков.

Но оборотнем быть непросто.

Другое зрение прорастает в глазницы изнутри. Движущиеся существа словно вспыхивают, расцветают яркими красками. Неподвижные предметы теряют значение, выцветают, отходят в фон. Запахи обостряются, но разница между приятными и неприятными утрачивает смысл: амфибии воспринимают мир иначе. Кожа моментально кажется пересохшей — ничего, это ненадолго.

Чужое, не твое, насильно повязанное, тянется на свет, яростно вдыхает полной грудью… и в панике рвется прочь.

Им объясняли в первые дни в лаборатории: алхимический ритуал требует времени, животное успевает понять, что происходит, и испугаться. Это касается даже самых крупных и мощных хищников. И если человек плохо контролирует эту свою новую суть… Некоторые, бывало, стены лаборатории выносили. Другие когтями себе грудь раздирали — как Хайнкель. Ничего, прошло потом.

И все-таки первые секунды после метаморфоза всегда сопровождаются коротким приступом паники. Зверь внутри, внезапно разбуженный, ведет себя как любое психически нормальное животное — пытается убежать. Джерсо беспомощен около половины секунды. У Зампано этот интервал дольше. К счастью, синцы не торопились нападать.

Может быть, были поражены метаморфозой — под масками не понять.

— Ждем? — поинтересовался Зампано.

— А хрен ли разницы?

Переглянувшись, они с боевым кличем кинулись в самую сердцевину толпы.

Не сговариваясь, химеры решили, что их основная цель — пересечь двор. Джерсо плохо помнил план замка, но у него было неслабое ощущение, что за этой стеной — хозяйственные постройки. Там уже можно скрыться в их лабиринте и сбежать…

Однако добраться до дальней стены оказалось не так-то просто.

Ребята в черном были хороши, но далеко не уровня Ланьфан: если тут собрались ее люди, то не самые лучшие. Правда, все они были очень ловкими и быстрыми, и умудрялись увернуться и от игл Зампано, и от клея Джерсо. А еще было что-то в их движениях… Например, если их опрокинуть захватом, они как-то очень легко кувыркались в воздухе и падали чаще всего на ноги. Взрослые люди обычно тяжеловеснее при тех же габаритах.

Кроме того, противники грамотно взаимодействовали и не позволяли химерам пробиться к дальней стене, но больше чем по трое в близкий контакт войти не старались — знали, стервецы, что будут только мешать друг другу.

«Так у меня опять скоро слюна закончится, как с зомби, — недовольно подумал Джерсо. — Хоть картинки из тещиной поваренной книги вспоминай…»

Правда, примерно пятерых им совместными усилиями удалось пришпилить — но и остальных хватало.

Когда химеры на секунду встретились спина к спине, Джерсо хрипло спросил:

— Ты заметил?

— Ага, — переводя дыхание, ответил Зампано. — Дети.

Да, в черных костюмах и под масками скрывались дети — точнее, подростки. От двенадцати до четырнадцати лет, по грубым прикидкам. Джерсо захотелось выматериться сквозь зубы. Ни хера ж себе страна! У них на родине, конечно, порядочки те еще, но, по крайней мере, до шестнадцати никого в армию не вербовали!

Джерсо, правда, пошел в пятнадцать, «поправив» дату в свидетельстве о рождении (это был год беспорядков на западе, и сержант закрыл глаза на явный мухлеж), но по сравнению с приютом армия — рай чистой воды.

— Ловим центр, — процедил Зампано сквозь зубы.

— Угу, — кивнул Джерсо — и перекатом ушел в сторону, опрокинув, словно гигантский гимнастический снаряд, сразу двоих «черных».

Правда, один, самый ловкий, вспрыгнул на него, словно пытаясь пройти колесом. «Тоже мне, девочка на шаре!» — подумал Джерсо, хватая парня (или в самом деле девчонку?) за ноги.

В следующую секунду ему пришлось уклоняться от нацеленного в лицо кинжала — он поймал самого Желтую Маску!

К счастью, Зампано пришел на помощь: схватил Желтую Маску со спины и приставил ему к горлу выдранную из загривка колючку.

— Отзывай своих! — рявкнул химера. — Все, навоевались.

— Ага, — Джерсо последний раз плюнул, прицельно попав в дротик, что метнул в него один из валяющихся на плитах ребят. — Натанцевались.

Желто-черный сдернул маску.

Это оказался молодой парень, чуть постарше Чжэ.

— Отпустите! — прохрипел он. И крикнул своим по-сински: — Все, хватит!

Оставшиеся ребята в черном по этому сигналу вытянулись в струнку — и целеустремленно разбежались отклеивать и отцеплять своих валяющихся по двору товарищей.

— Блять, вы совсем… охренели! — возмутился Зампано. — А если бы мы поубивали ваш детский сад?

— Это выпускная группа, — спокойно сказал Желтая Маска. — Они не должны были погибнуть, тогда им бы не засчитали экзамен.

— Писец менталитет, — подвел итог Джерсо.

— Еще раз прошу простить, — поспешно произнес пленник. — Нас предупредили, что вы не любите убивать, но велели быть готовым ко всему. К тому же, ваше… оружие… оно больше для удержания, не для убийства.

— Не скажи, мои пики острые, — покачал головой Зампано. Но парня выпустил.

— Переведите им, что спирт растворяет, — устало сказал Джерсо.

Мальчишка с кинжалом в горле тем временем поднялся с пола и принялся отклеивать от шеи бутафорский кинжал. Одна из девочек в черном подошла к нему и протерла ему шею салфеткой.

— Прошу меня простить за обман, господин Зампано, господин Джерсо, — он поклонился обеим химерам по очереди.

— Чья эта была идея? — спросил Зампано. — Император уже видел нас в деле.

— Нет, не его…

— Желтая Маска вытер пот со лба. — Разрешите представиться: меня зовут Чжэ, я младший брат госпожи Ланьфан, телохранитель принцессы Мэй. Исполняющий обязанности командира отряда восточного крыла.

— А он?.. — Зампано и Джерсо с удивлением уставились на парнишку, который привел их сюда, но тот уже успел сбежать.

— Вы же никогда не видели меня без маски, не так ли? Вчера вечером, когда я приходил с госпожой Мэй, я скрывал лицо. Сегодня же Сяо надел мои знаки различия, прицепил мою маску на пояс, и по схожести одежд вы…

— Далеко пойдешь, — заключил Зампано и хлопнул парня по плечу, отчего его аж слегка перекосило. — Но ведь это не ты все придумал? Тебе не по чину.

— Придумал это я, — в узкую дверцу с трудом протиснулся механик Вернье.

— Прошу меня извинить… Кстати, тоже представлюсь как следует: Жорж Вернье, технический глава секретной службы… которая такая секретная, что у нее даже названия нет. Да, технический — потому что по технике. Ну и так еще по мелочи.

— А Ланьфан, значит… — Зампано и Джерсо переглянулись.

— Куда мне до нее, — Вернье развел руками. — Эта девочка — страшный человек. А я так, бывший криминальный аналитик. Зато я знаю все про радиопрослушку.

— Значит ты, паскуда такая, поставил под угрозу жизни детей… — Джерсо угрожающе надвинулся на Вернье, чуть ли не заталкивая его пузом обратно в проход.

— Э, э! — Вернье вскинул руки. — Я тоже не злой гений! Вы хоть знаете, какие тут обычно выпускные испытания? Десять-пятнадцать процентов гибнут, как минимум! Чаще больше! А сегодня — все живы.

— Этот ваш восток!

— Зампано потер нос под очками. — У вас хоть что-нибудь бывает просто?

— Не, я правда пьяница, — Вернье почесал щеку. — Все не так страшно.

— Ладно, а зачем? — хмуро поинтересовался Джерсо. — Ничего себе утренняя зарядка.

— Просто нам с вами вместе работать, натаскивать бойцов против алхимиков. Хотел воочию увидеть, на что вы способны.

— Но Альфонс еще не согласился в этом участвовать! И мы тоже не соглашались, если на то пошло.

— Слышал я, вы хотите вернуть свои человеческие тела, — хитрым тоном произнес Вернье. — Есть где-то двадцатипроцентная вероятность что в анналах Союза Цилиня может храниться один полезный секрет. Могу показать сводки.

История 6. Тэмила. Подземные переходы

Чем дальше они углублялись в узкие темные проходы под Шэнъяном, тем больше Ал понимал: кто бы их ни прорубил, делать гигантскую алхимическую печать он не собирался.

Да и проблема надежности подземных коммуникаций неизвестных не волновала: им встречались и выложенные камнем проходы, и коридоры из обожженного кирпича, и даже просто прорытые в грунте, укрепленные балками лазы. Узкие, широкие, на разных уровнях, соединенные между собой люками (иногда явно сделанными позднее, чем сами ходы), эти подземные тоннели больше походили на систему кое-как облагороженных пещер, чем на творение рук человеческих.

— Мой народ нашел эти ходы пятьдесят лет тому назад, — рассказывала Тэмила.

— До сих пор мы не все исходили. Здесь осторожнее, будет ступенька, можно упасть, — она остановилась возле двух совершенно одинаковых деревянных дверей — между прочим, с глазками. — У дворца много охраны. Разумно ли людям, бегущим от рыночной стражи, туда соваться?

— Мы случайно от них убегали, — оправдываясь, произнес Ал. — Вообще-то, мы не преступники… Нас ждут друзья.

— Если так вы хотите, — Тэмила пожала плечами и толкнула левую дверь.

Под ней оказались выдолбленные в камне ступени, круто уходящие вверх — по ним приходилось скорее ползти на животе, чем идти. Ал с тревогой подумал о тонком розовом одеянии Мэй — но девочка не жаловалась.

— Так ты из Аместрис, — сказала Тэмила. Несмотря на то, что она двигалась впереди, слова ее хорошо отражались от стен тоннеля и слышны были отчетливо. — Вам удалось сохранить чистую кровь? Я вижу в тебе все признаки настоящего ксерксца?

— Вы этим занимаетесь? — поинтересовался Альфонс. — Сохраняете чистую кровь? Нахарра — потомки ксерксцев? Поэтому ты так похожа на ксеркскую принцессу?

— Мы потомки выживших после падения Ксеркса: рабов, торговцев и людей из варварских аместрийских народов. Во мне много старой крови, но пока ты мне не сказал, я и не знала, что удостоилась чести быть похожей на одну из наших предков. Где же ты ее видел?

— Портрет, — коротко пояснил Альфонс. — У моего отца был портрет.

— Твой отец чистой крови?

— Последний. Он стал жить с аместрийкой, и у нас с братом ксеркской крови половина.

— Половина? Это очень хорошо, наши люди устроят пир, когда узнают! — голос Тэмилы лучился энтузиазмом. — А твой отец — он еще жив?

— Нет, он умер от старости. Я… поздний ребенок.

— Это очень жаль.

Если бы он был жив, мы могли бы найти ему хорошую жену, могли бы быть еще дети…

— А если бы он не захотел? — вдруг спросила Мэй, которая до этого не вмешивалась в разговор. — Он же любил мать Альфонса!

— Так ведь его мать умерла, и давно, девочка, — немного снисходительно пояснила Тэмила. — У таких юношей, как он, это видно по глазам. У меня самой умерла мать, я умею видеть.

— У юношей… — передразнила ее Мэй. — Тебе-то самой сколько лет? Ты ненамного нас старше!

— Его — и точно, ненамного, — поддразнила Тэмила. — Мне двадцать три года, двадцать четыре по вашему счету[9]. А тебе я бы и в матери сгодилась.

— Мне четырнадцать!

— Да? — в голосе Тэмилы появилось уважение. — Ну надо же! Девушка из благородного семейства в четырнадцать лет по рынку бегает в компании иностранца… как же ты из-под надзора ушла? Тебя уже замуж выдавать пора, беречь от мужской компании.

— Не твое дело! — Мэй слегка обиделась. — А как ты узнала, что я из благородного семейства?

— Ты натренирована, как боец, но не линьгуй[10]. Алкестрию знаешь. Но от Цилиня бегаешь, значит, не их… Кроме того, надзор над цилинскими женщинами даже выше, чем в благородных семействах Сина.

— Все-то она знает…

Лестница уже давно кончилась, теперь они шли по коридору, достаточно широкому, чтобы можно было разойтись двоим. Пламя в фонаре Тэмилы колебалось, освещая грубые своды и низкий потолок.

— Постой, предположим, нахарра — потомки ксеркцев и берегут их чистую кровь, — Альфонс вновь вклинился в разговор, стремясь разбить этот чисто женский междусобойчик: еще немного, и Мэй начнет шипеть, как рассерженная кошка. — Но зачем? То есть зачем — чистота крови? Золотые глаза, конечно, неплохо выглядят… Мне так говорили.

Тэмила засмеялась. Смех у нее был чистый, приятный.

— Что такое золотые глаза? Признак. Здесь, в Сине, говорят — золото снаружи, золото внутри. Кто родоначальник алхимии? Кого материя и энергия слушались больше всех?

— Ничего не понимаю.

Алхимия — это наука. Любой может научиться.

— Да, любой невежда способен открыть книгу и прочесть ее. Формулы рисует рука, но силу дает им сердце. Один превращает в вино воду с толикой угля, другой не может получить воду из этилового спирта. Почему так?

— Ты алхимик! — воскликнул Ал с внезапным прозрением.

— Почти все нахарра алхимики, — довольным тоном ответила Тэмила. — Мой народ смог кое-что вынести из Ксеркса. Не более того, что могут случайно узнать рабы и недоучки, но с тех пор каждое поколение трудилось, приумножая знания. Мы бережем наши секреты. Не хотим ставить наш талант на службу войне, как это делают аместрийцы, но и по рукам и ногам связывать себя, как жители Сина, тоже не желаем!

«Как будто это ты решила…» — пробормотала Мэй, но очень тихо; Ал не был уверен, слышала ли ее Тэмила.

— Погоди, но если бы алхимия зависела от наследственности, про это бы давно знали…

— А разве у вас, в Аместрис, изучают алхимию? — прежде чем Ал ответил, Тэмила продолжила. — Не то, как совершать преобразования, а саму алхимию? Как она действует, почему так или иначе? Двадцать лет назад, когда мой дед ездил туда, он не слышал ни о школах, ни об исследованиях, но с тех пор все могло измениться.

— Изучают, — сдержанно произнес Альфонс. — Мы с братом изучаем.

Тэмила снова засмеялась.

— Меньшего от чистой крови стоит ли ждать?

— Чушь! Наши лучшие мастера алкестрии доказали, что алхимия не зависит от наследственности! — воскликнула Мэй. — Да, были об этом разговоры, но…

— Тогда отчего Союз Цилиня состоит из родов? — мягко спросила Тэмила. — Весь Син состоит из кланов, но почему так мало посторонних они берут к себе?

— Это уже просто возмутительно! — Альфонс почувствовал, что ему начинает передаваться настроение Мэй. — Тэмила, вы превращаете алхимию в магию!

— Альфонс, — сказала Тэмила. — Ты знаешь, что такое электричество?

— Разумеется!

— А я только недавно узнала… Ток проводят только те элементы, которые имеют к тому склонность. Не упорядоченную структуру, но склонность! Те, что живут в земле, те, что добывают из руды. А через другие элементы ток не проходит. Но ведь ток не перестает существовать, оттого что между катодом и анодом вставили резиновую прокладку. Так и алхимия. Внутри каждого из нас есть дверь. У кого-то она распахнута, у кого-то — заперта на ключ.

— Ты знаешь?!.. — поразился Альфонс.

— Какая дверь?! — воскликнула Мэй одновременно с ним.

— Ну вот, мы пришли, — Тэмила не стала отвечать. Она прижалась к стене, подняла фонарь повыше и стало видно, что прямо перед ними — чугунная решетка, за которой тоже была темнота.

— Решетка не заперта, — объяснила Тэмила. — За нею начинается погреб школы дворцовой стражи, что расположена прямо за стенами. Это ближайшее место к Очарованному дворцу. Но если вы считаете, что ваш внешний вид и история могут вызвать подозрение…

— Нет, — Мэй сказала с достоинством, — я знаю начальника школы.

— Альфонс, — Тэмила качнула фонарем. — Вы ведь хотите еще поговорить об алхимии, не так ли?

— Конечно, — с жаром согласился Ал. — Мы могли бы встретиться…

— Я провожу вас в общинный дом, познакомлю с моим дедом. Он знает куда больше меня. Вы просто приходите на рынок, или пошлите кого-нибудь. Спросите Тэмилу Фан.

— Постойте! — это сказала Мэй, когда Тэмила уже развернулась. — Нахарра никогда не врут, так?

— Нам разрешается врать ради спасения жизни, — улыбнулась Тэмила.

— Но ведь вы не жизнь нам спасали сегодня! А соврали стражникам.

— Я им не врала. Они меня спросили, не пробегал ли мимо меня чужеземец, притворяющийся нахарра, и синская девочка. Я ответила, что здесь были только мои покупатели и друзья. Ведь человек с чистой кровью не мог не стать гостем нахарра. А ты, раз я узнала твое имя и потом укрыла тебя, уж точно могла считаться другом. Приходи к нам в гости, мы будем рады тебя видеть тоже, благородная дева! — Тэмила подмигнула. — Только смотри, не бросай моему деду в лицо слова, будто все, что мы знаем об алхимии — чушь. У него старое сердце, он может огорчиться.

История 4. Ланьфан. Очарованный дворец

В тот день, который для Ала и Мэй прошел познавательно, а для Зампано и Джерсо — поучительно, император Лин из клана Яо, с утра заседал с представителям кланов.

Дело это было таким муторным, а представители кланов — такими настойчивыми, что Лин вернулся в свои покои совершенно бледным с лица. И, застав там аж двух наложниц, немедленно выгнал их вон.

— Кто распорядился? — возмущался император. — Всех посажу!

Сначала эти меня имели, а теперь еще и вы!

Наложницы в скуднейших одеяниях с визгами и писками высыпали в коридор. Ланьфан, которая наблюдала за всем этим из своего личного кабинета по соседству с императорскими покоями, только устало потерла лоб.

Значит, малой кровью не отделаешься.

Конечно, ей не нравилось, когда ее господин развлекался с чужими женщинами. Что тут может нравиться?

Но Ланьфан знала: мужчинам нужно сбрасывать негативную энергию, которую только женщина может правильно принять и переработать. Так что, как глава личной охраны и тайной службы императора, она считала своим долгом вовремя представить правильных девушек. То, что сейчас этот проверенный временем способ не сработал, означало: Лин настолько не в духе, что потребует своих ближайших советников — ее, Вернье, двоюродного деда Яньцина и, может быть, еще кого-нибудь. И вот тут уж негативная энергия похлещет так, что только успевай поворачиваться.

Но нет, сработал наихудший вариант: доверенный слуга прибежал, кланяясь, и сообщил, что император требует в свои покои только ее и ее одну.

«Лишь бы не потребовал снова идти с ним в город в простой одежде, — тоскливо думала Ланьфан, отвешивая перед запертыми дверями земной поклон, как того требовал этикет. — Будет с последними бродягами пьянствовать и пипу мучить, а у него ни слуха, ни голоса…»

Поклон закончен; Ланьфан легким движением раздвинула перегородку и скользнула в знакомые ей покои.

Господин, наверное, ожидал, что она уже вошла — Ланьфан любила входить незаметно и прятаться где-нибудь в углу, так что он не всегда мог ее видеть — поэтому уже вещал задумчивым тоном, расхаживая туда-сюда:

— Что может быть смешнее старика, у которого голова шатается туда-сюда, как у фарфорового болванчика! А ведь смеет еще рассуждать о делах государственных. Когда я думаю, сколько на таких, как эти главы клана, переводится каждый год хорошего риса, я… — тут Лин вдруг остановился и хлопнул кулаком по ладони. — Нет!

Не в них дело! А во мне! Каким же занудой я стал с ними, Ланьфан!

Ведь уже полчаса, кажется, болтаю. Разве раньше за мной такое водилось? Тебе не надоело слушать?

— Нет, что вы, мой господин, — не кривя душой, заметила Ланьфан, поскольку за последние пять минут утомиться просто не успела; к тому же, ей нравился звук голоса господина. — Осмелюсь только спросить, чем они так вывели вас из себя?

— А. Тот же вопрос о единой системе налогообложения. Все мнутся. Будь у меня войско побольше, я бы прижал их…

А вот этот голос Ланьфан совсем уже не нравился. Холодно и резко сейчас говорил Лин, почти как его отец; Ланьфан видела прежнего императора лишь один раз — совсем старым, на смертном одре — и все же его ледяной взгляд и голос, в котором звучала сталь, производили сильное впечатление.

— Вы готовы развязать гражданскую войну? — тихо спросила Ланьфан.

— Нет, — Лин словно опомнился. И тут же жестко закончил. — Пока еще нет. Но Ланьфан! Мне нужна власть, настоящая власть — я не хочу быть наседкой над кучкой выживших из ума стариков! А они еще к тому же напоминают мне, что именно они помогли свергнуть императора, и подступают к горлу, чтобы я поделился секретом бессмертия.

— Но у вас есть план, — напомнила Ланьфан.

— Да, да. У меня есть план, у меня есть Мэй, и колесо судьбы послушно моей руке — все так! Но, во имя Яньвана, если бы этот Союз Цилиня попросту…

За тонкой тростниковой дверью послышался дрожащий голос доверенного слуги:

— Мой господин небесный владыка… Господин гость-с-запада просит вашей аудиенции! — редкие дворцовые слуги могли правильно выговорить имя «Альфонс Элрик».

— Так проси его! — раздраженно крикнул Лин. — Сколько раз сказано: этого пускать всегда!

— Осмелюсь с вашего разрешения, он, в некотором роде, уже…

Дверь распахнулась. На пороге стоял Альфонс Элрик собственной персоной, но в диком виде: в потрепанной накидке горца нахарра, с царапиной на щеке и грязный, как будто пробирался по подземным катакомбам.

— Что с тобой? — удивился Лин.

— Чего? — Ал провел рукой по щеке и удивленно уставился на перепачканные в крови пальцы. — Это твоя стража ретивая очень… Слушай, Лин! Я придумал, как быть с Союзом Цилиня! Как победить их, не побеждая… или как их обмануть!

— Как? — Лин нахмурился.

— Мы возьмем их на живца!

— На живца? — Лин глядел удивленно. — В каком смысле?

— Смотри, — Альфонс уселся к столу. — Ты мне что говорил? Что тебе надоело терпеть произвол кланов, которые управляют своими территориями, не считаясь с тобой, так?

— Ну да, — господин нахмурился.

— И для этого ты собираешься возродить старую систему чиновничества с новыми модификациями?

— Да, — кивнул Лин, — но чиновничество — неверное слово. Я хочу систему служащих, которая бы включали и армию. Мне понравились кое-какие особенности аместрийской организации.

— Так почему бы тебе и не создать для Союза Цилиня еще одну, параллельную систему? Тоже что-то вроде союза, как государственные алхимики, только под твоим контролем?

На лице Лина, до этого выжидательным, отразилось легкое разочарование.

— Да, я думал об этом. Не получится: зачем им эта структура, когда у них уже есть своя? В Аместрис алхимики разобщены, их легко привлечь деньгами, знаниями, привилегиями… В Сине же они уже едины, деньги и привилегии у них есть и так.

— У старших, — Альфонс мотнул головой. — У старших есть. А у низов? Ну, допустим, самые низы тебе тоже не нужны, а как насчет тех, кто в середине? Кто видит, как всем заправляют могущественные косные старики — пусть даже их собственные деды, прадеды, отцы…

А у них самих никакого влияния нет?

— Понимаю, о чем ты говоришь, — господин Ланьфан кивнул. — Ланьфан и Вернье уже с этим работают. Перетянуть Цилиня на нашу сторону не за рог, так сказать, а за его длинную шею… Но пока результаты мизерные.

— Мизерные результаты — потому что нет приманки, — кивнул Альфонс. — В конце концов, эти люди — алхимики. Больше всего они уважают знания. Они могут опасаться, что, перейдя на твою сторону, не получат часть секретов своего Союза… Уверен, многое им старики передают на смертном одре! И если у нас не будет каких-то равновесных секретов…

— Ты хочешь поставить на кон философский камень? — удивленно спросил Лин. — Снова?

Разве не вы с братом меня убеждали, что чем меньше людей знает про него, тем лучше?

— Не припомню такого разговора, — удивленно сказал Альфонс. — Может быть, это Эдвард один тебе такое говорил? Но я согласен, философский камень лучше лишний раз не светить.

— Тогда что еще мы можем использовать как приманку?

— Меня.

Император приподнял брови. А Ланьфан подумала, что Альфонс и Эдвард и в самом деле похожи больше, чем кажется на первый взгляд: она-то считала, что самонадеянный из них как раз старший…

— А что? Представь: золотоглазый алхимик-с-запада, последний потомок прямой ксеркской линии, вернувшийся из мертвых… Они могут подозревать, что я владею совершенно сногсшибательными сведениями, тайнами жизни и смерти, что я знаю ответ на все загадки природы!

— Или будут подозревать, если мы им подскажем… — сказала Ланьфан: эта мысль так увлекла ее, что она нечаянно высказала вслух то, что думала. Тут же спохватившись, девушка поклонилась: — Прошу прощения, что вклинилась в разговор.

Лин и Альфонс удивленно обернулись. Но Альфонс тут же просиял:

— Точно! Вот, Лин, Ланьфан уже поняла!

Лицо господина в первый момент вытянулось, а потом… он хлопнул себя по колену и расхохотался.

— Вот умора! Во имя Яньвана… Альфонс Элрик, когда ты успел стать таким хитрецом?.. Вот это… однако… а ведь они купятся, еще как купятся, если мы затолкаем эту байку им в глотки! Но как ты додумался?

Альфонс слабо улыбнулся. Судя по его виду, до него только теперь дошла вся смелость идеи. Однако он вкратце обрисовал встречу с нахарра, а еще рассказал о случае в землях триады, когда построил мост через ущелья.

— То был чистой воды экспромт, — пояснил Альфонс, — но оно произвело очень большое впечатление… И там был этот человек из союза Цилиня, дядя Лунань, некто Нивэй, не знаю фамилии…

— В союзе Цилиня нет фамилий, — уточнила Ланьфан.

— А, ну вот тем более…

Похоже, он впечатлился. Можно попытаться на него выйти.

— Триады — позор моего царства, — нахмурился император. — Преступные группы, которые властвуют собственными землями! Одно утешает: не я их развел… Хотя кто знает: если мне удастся наладить контакт с кем-то из «голов дракона», может быть, они смогут послужить мне лучше этих кланов?..

Он бросил короткий, острый взгляд на Альфонса. Алхимик даже поежился, а Ланьфан с одобрением подумала, что царственностью ее господин не уступит владыкам прошлого.

— Вот это даже не проси!

Нет у меня к ним подходов, и все! Больше я не собираюсь к ним возвращаться! — возмутился аместриец.

— Осмелюсь заметить, мой господин, — произнесла Ланьфан, — есть еще та женщина, про которую я вам рассказывала… специалистка по взрывам…

— Ладно, — Лин хлопнул себя по бедрам. — Альфонс, расскажи, что из себя представляет этот Нивэй? Как он тебе показался?.. Ланьфан, а ты потом попроси Вернье мне разыскать на него отчет.

Ланьфан кивнула.

Альфонс коротко описал Нивэя: рассказал, что человек этот показался ему очень проницательным, нестандартно мыслящим (один он пошел на контакт с триадами!), достаточно беспринципным, чтобы интриговать с помощью своей собственной смертельно больной племянницы и достаточно при этом осторожным, чтобы не совать голову в петлю…

— При этом он не так молод, — закончил Альфонс, — и, вполне возможно, если он еще не во главе Союза, значит, ему не дают стать во главе… Что если удастся собрать компанию таких, как он? Почти самых влиятельных лиц?

— Неплохо задумано, — кивнул господин. — Ну что ж, Ланьфан, тогда вы с Вернье займитесь именно этим: соберите воедино весь материал, который у вас есть на этих «почти» главных в Союзе… Да, попроси ко мне Мэй и доверенных писарей: нужно набросать, как я вижу этот новый императорский союз… Альфонс, я бы хотел, чтобы ты тоже в этом поучаствовал. Если это не противоречит твоим планам.

— Каким планам, — вздохнул Альфонс, — я пока даже до твоей библиотеки не добрался, и алкестрию изучать не начал!

— Ну, моя библиотека к твоим услугам в любое время, — пожал плечами Лин, — так же, как моя личная учительница алкестрии. Только вот закончится эта чехарда… Мне же еще надо ублажать этих дряхлых старцев из враждующих кланов, чтоб ты знал.

— Да я ничего, — Альфонс вымученно улыбнулся. — Я думаю, пока мы будем изучать Союз Цилиня, я узнаю о синской алкестрии достаточно, чтобы наметить план исследований.

— Да, кстати! — Лин поднял руку. — Я, конечно, в алхимии мало что понимаю, да и в алкестрии тоже… Чтобы доказать старейшинам Сина, что философский камень действует, Мэй увеличивала свою панду. Но, боюсь, с людьми Цилиня этот фокус не пройдет: им нужно что-нибудь… более интересное. У тебя есть наготове какой-нибудь подходящий фокус?..

Например, если бы ты мог оживить какие-нибудь доспехи…

— Эй, я не собираюсь прикреплять ничью душу к неодушевленным предметам! — в негодовании воскликнул Альфонс.

Император только рассмеялся.

— Да, усмирить землетрясение тоже пойдет, — сказал он, чрезвычайно довольный собственным сомнительным остроумием. — Только, боюсь, по заказу я его тебе не устрою. Тут, в Шэнъяне, они не так уж часто случаются.

— Я раздобуду тебе фокус, — кивнул Альфонс. — У меня есть кое-какие идеи по этому поводу.

— Нахарра? — поинтересовалась Ланьфан.

Альфонс с улыбкой кивнул ей.

— Да, постарайся наладить с ними контакт, — серьезно произнес Лин. — Меня крайне интересует, считают ли они себя моими подданными.

«Мой господин любит повелевать всем, что видит, — подумала Ланьфан, — или заключать союз. Именно это и делает его господином, которому я принадлежу душой и телом». Мысль несла в себе оттенок горечи: если бы Ланьфан действительно принадлежала ему, по-настоящему, без остатка!..

Она отогнала эту мысль. Она — это она. Телохранитель. Защитник. Не наложница, не та, кого защищают; не та, кто видит сладкие сны в объятиях своего господина.

— Если ты отправишься к нахарра, мне понадобится обеспечить тебе там охрану, — Ланьфан обратилась к Альфонсу самым деловым тоном. — А они живут тесными анклавами… это может быть непросто.

— Я просто возьму с собой Мэй, — улыбнулся ей алхимик. — Вместе мы с ней — хорошая команда.

История 5. Мэй. Дом Тысячи змей

Мэй нервничала: Альфонсу даже казалось, что от ее дрожи раскачивается палантин.

— Знаешь, у меня не очень любят чужеземцев, — сказала она извиняющимся тоном.

— Вести себя поскромнее? — понимающе поинтересовался Альфонс.

— Нет, что ты!

Наоборот, как можно высокомернее! Но это если кого-то встретишь. Я постараюсь, чтобы нам никто по дороге не попался.

Особняк клана Чань помещался на одной из боковых улиц Шэнъяна. Как и все подобные особняки, он представлял собой огромное подворье, где уже ворота подавляли своей внушительностью. Врата алхимии выглядели не так страшно в сравнении с ними.

Но Альфонс достаточно пробыл в Сине, чтобы понимать: особняк Чань был и скромнее, и ниже многих своих собратьев. Более того, фасад сверкал такой свежей краской и такой новенькой позолотой, что можно было биться об заклад: все это было добавлено совсем недавно.

Совсем неуместно позолота смотрелась на двух огромных змеях, украшавших створки ворот. Альфонс решил, что им бы больше пошел цвет окислившейся бронзы.

— Да, — подтвердила Мэй его догадку насчет отделки, — это мой дядя Сыма распорядился… Я надеюсь, мы его сегодня не встретим. Он уехал в наши основные владения, в провинцию Сыннянь, проверяет крестьян… — на лице Мэй на миг мелькнуло отражение ее эмоций по поводу того, как именно ее дядя проверяет крестьян. — Правда, бабушка Юэ дома.

Они поднялись по расписному крыльцу, также украшенному змеями, прошли мимо стражника в традиционном наряде — тот выглядел совсем стариком, но стоял прямо — и оказались во внутреннем дворе.

Альфонс озирался с любопытством: ему по-прежнему были интересны все выверты синской архитектуры, особенно древние. Однако первым бросилось в глаза обилие змей. Змеи были повсюду: обвивали квадратные колонны, разевали пасти с окончания перил… Самые разные: крайне реалистичные, словно сошедшие из детской книжки, стилизованные почти до неузнаваемости… Змеиные пасти, змеиные изгибающиеся тела, змеиные зубы…

— Мэй, почему змеи?

— Это древний символ алкестрии, — ответила Мэй с некоторым недоумением. — Да ведь твой брат носил змею на плаще… и у тебя тоже была нарисована!

— Но зачем столько?

— Это также древний символ клана Чань. Наш особняк называется «Дом Тысячи змей».

Ты не знал?

Мэй не дала ему оглядеться: прямым маршрутом она сразу же потащила Альфонса через весь двор, потом через выдержанный в блеклых зеленых тонах коридор, потом раздвинула перегородки с изображенным на них бамбуковым лесом, и Альфонс… попал в комнатный бамбуковый лес.

Молодому алхимику потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это просто комната с высаженными в ней бамбуковыми деревьями, и даже не слишком большая. Но через нее тек самый настоящий ручей, а падающий с потолка свет создавал ощущение дня в бамбуковой роще. Кроме того, створки двери напротив входной выходили на террасу, за которой во внутреннем дворе тоже рос бамбук… Если бы не несколько досок террасы, впечатление, что своевольная природа просто хлынула внутрь человеческого жилья, было бы полным.

А еще эта комната казалась новой и какой-то молодой в отличие от остального дворца.

— Сяомэй! — позвала Мэй взволнованно. — Смотри, кто пришел к тебе в гости? Узнаешь?

Из-за бамбуковых стволов раздалось глухое ворчание, нечто среднее между бурчанием в животе и рыком. Потом, переваливаясь, на свет вышла огромная панда.

В холке она была чуть выше ротвейлера, но общими габаритами превосходила любую круглую собаку.

При полностью шарообразной форме и скучающих глазках природа снабдила зверя огромными, хоть и плоскими зубами — цапнет, мало не покажется. В общем, медведь и медведь.

Альфонс не попятился только потому, что прирос к полу.

— Это — Сяомэй? — тихо спросил он.

Мэй, однако, не ответила. Она уже бросилась обниматься с пандой, которая нежно погрызла один из шариков волос девочки, потом поваляла ее лапой по земле, потом потерлась носом о ее плечо… короче говоря, все-таки было ясно, что это Сяомэй.

— Но как? — удивленно воскликнул Альфонс.

Панда насторожилась и повернула к нему голову.

— А, — Мэй погрустнела. — Когда нужно было продемонстрировать действие философского камня старейшинам кланов, нужно же было выбрать, на ком… И я вспомнила, что Сяомэй всегда хотела быть большой. Вот и попробовала. Я думала осторожненько, только немного ее увеличить… Но стоило начать, и она вот как выросла!

— И ты поэтому ее не берешь? — спросил Альфонс. — Потому что она слишком большая, чтобы сидеть у тебя на плече?

— Нет, с ней гулять стало даже еще удобнее! Я только надеваю ошейник с цепочкой, чтобы люди не пугались. Но Сяомэй у меня умненькая, и теперь, когда она большая, никого не кусает. Просто… в общем, тут есть императорский парк рядом… Недалеко от Очарованного дворца. По-вашему, заповедник, только туда могут только те заходить, кому император лично разрешит… Так вот, там живут императорские панды.

— Прямо императорские?

— Прямо императорские.

— И чем они отличаются от обычных?

— Ничем не отличаются, конечно.

— Ну и при чем тут они?

— Сяомэй нашла там себе пару, сейчас ждет маленьких, вот при чем! — сердито сказала Мэй. — Поэтому я ей тут все устроила, чтобы было удобнее!

И тут Сяомэй, которая довольно давно нюхала воздух в сторону Альфонса, не выдержала. Вперевалку подойдя к молодому алхимику, она плюхнулась рядом с ним на попу и потерлась носом о его бедро.

— Надо же! — восхитился Альфонс, машинально почесывая панду за ухом, будто кошку. — Она меня узнала!

— Конечно, — с гордостью подтвердила Мэй. — Сяомэй у меня очень умненькая!

В этот момент дверь бамбуковой комнаты распахнулась, и в дверях появился слуга в голубом халате, столь же древний, как и стражник на входе. Альфонсу даже показалось, что это его близнец или тот же самый старик, просто в другой одежде.

Старик низко поклонился и скороговоркой произнес:

— Светлая госпожа Юэ с визитом к уважаемой внучке и заморскому гостю.

У Мэй даже лицо вытянулось, а побледнела она так, будто ее окунули в чан с белой краской. Альфонс посмотрел на девочку с тревогой.

Через порог быстрым шагом переступила высокая статная женщина лет шестидесяти. Седеющие волосы были убраны на затылке и слегка припудрены, лицо набелено, но не слишком. Она была одета в узорчатый, хотя, по некоторым признакам, не новый халат, руки убраны в рукава. Женщина коротко поклонилась.

Альфонс ответил на поклон, не будучи уверен, следует ли ему кланяться ниже или меньше; он никак не мог разобраться в этих статусных синских поклонах, которые еще менялись в зависимости от пола собеседника. Воистину, химические преобразования были гораздо легче и логичнее!

— Мои приветствия гостю с той стороны пустыни, — произнесла женщина. — Мы очень рады видеть у себя дома того, кого принимает сам император. Я разрываюсь от стыда, что в отсутствии моего сына вам не было оказано надлежащего приема под этой крышей. Осмелюсь ли предложить вам поучаствовать в нашей скромной трапезе?

Альфонс скосил глаза на Мэй.

Она стояла с совершенно каменным лицом, и он мог бы поклясться, что, под длинными рукавами желтого халата кулаки девочки были сжаты. Ей, несомненно, очень не хотелось, чтобы Альфонс принимал это приглашение и вообще разговаривал с ее бабкой. Но поделать она ничего не могла, и Альфонс тоже не представлял, как вежливо отклонить приглашение в такой ситуации.

Поэтому он только сказал:

— Это я почту за честь отобедать в столь древнем и славном доме, — и этим почти полностью исчерпал свое знание синских церемониальных фраз.

Пир в клане Чань оказался, на взгляд Альфонса, примерно таким, каким и должны были быть церемониальные пиры в Сине — очень длинным, очень затянутым и совершенно несъедобным. Слава богу, в Очарованном дворце ему не приходилось участвовать в подобных: там Лин угощал всех у себя в покоях запросто. А тут!

Во-первых, Чань, видимо, пытались пустить пыль в глаза заезжему гостю и наставили каких-то сумасшедших церемониальных блюд, вроде супа из ласточкиных гнезд, о котором Альфонс только читал, но который ему ни разу по приезде в Син не довелось попробовать. Он даже заподозрил, что, может быть, бабушка Мэй вычислила его приход — ну не может же быть, что это у них рядовой запас из погреба!

Во-вторых, каждое такое блюдо полагалось хотя бы попробовать, чтобы не обидеть хозяев.

В-третьих, под холодными взглядами госпожи Юэ у Альфонса кусок в горло не лез.

На «пире», как ни громко он назывался, присутствовало всего несколько человек. Кроме Альфонса и Мэй, которая почему-то примостилась в самом дальнем углу и почти ничего не ела, за маленькими столиками на одного сидели уже упомянутая госпожа Юэ, а еще совсем дряхлая старушка, которую Мэй почтительно называла «бабушкой Лоа», а Юэ — просто «госпожа». Деда Мэй, нынешнего главы клана Чань, Альфонсу так и не показали. Зато были госпожа с неразборчивым именем, что-то вроде компаньонки госпожи Юэ, и важный толстый господин, помощник господина отсутствующего господина Сымы. Альфонс окрестил этого помощника «премьер-министром».

У Альфонса сложилось впечатление, что этот толстый господин всего боялся: он то и дело кидал на Юэ опасливый, душный взгляд, а потом низко склонялся над едой.

Юэ величественно молчала, время от времени произнося что-нибудь светское, компаньонка и «премьер-министр» тоже изображали рыб. Бабушка Лоа единственная трещала без умолку.

Была она маленькая и сухонькая, вроде бабушки Пинако, но та умудрялась при своих габаритах казаться степенной, а эта даже попыток не делала. Ела она быстро, с видимым аппетитом, глазками стреляла во все углы, и за первые пять минут успела рассказать Альфонсу, какие она в молодости вышивала пояса, и что сейчас нравы-то совсем не такие, как при позапрошлом, давно почившем императоре, ее отце, и что ниток-то для основы нужно класть четыре, а не три, и что такой золотой краски для драконов ныне уже не достанешь, а вот сталь-то добрая подешевела, а вы не видели, как моя правнучатая племянница Мэй метает кунаи, уважаемый гость? Ведь не каждая девушка так метнет, и не каждый юноша, а я уж в этом толк понимаю!

Альфонс решил, что Юэ не очень-то нравилась болтовня Лоа. Но отчего-то она терпела: может быть, из-за высокого статуса старухи (как-никак, старшая за этим столом, да еще и принцесса императорской крови!) А может быть, просто считалось, что к впавшим в маразм родственникам нужно обращаться уважительно…

Однако в маразме бабушки Лоа Альфонс усомнился, когда обнаружил, что вынужден в шестой раз уклоняться от ответа на вопрос об аместрийском институте государственных алхимиков. Если первый раз интерес еще можно было счесть случайным, то второй и даже третий… Для чего старушка наводила его на этот разговор? Мэй рассказывала ему о бабушке Лоа, и Альфонс был уверен, что она точно так же рассказывала и ей о нем…

Если только престарелая принцесса зачем-то решила как-то донести те же сведения до дражайших родственников.

Альфонс решил пойти ва-банк:

— Нет, что вы, почтенная, — ответил он максимально светским тоном, — сам я никогда в алхимиках государственных не состоял. Когда старший мой брат сдал туда экзамены, мы решили, что одного государственного алхимика в семье — вполне достаточно.

— А сами вы! — живо заинтересовалась старушка. — Такой умный и прилежный юноша, так хорошо говорит по-сински! А-я-яй, не говорите мне, что не могли бы сдать такой важный государственный экзамен, хоть с третьего, хоть с седьмого раза! Многие замечательные мужи и по десять раз сдавали, и где они теперь? Разве мне, глупой женщине, рассуждать!

Альфонс запоздало сообразил, что, говоря об экзамене на госалхимика, употребил тот же термин, что использовался в Сине для государственных чиновничьих экзаменов. Хоть власть в стране уже лет триста или четыреста принадлежала кланам, а не государственному аппарату, реставрацию которого затеял Лин, все-таки государственные экзамены оставались важным социальным лифтом. Часть сдавших их поступала на службу к Императору, других приглашали к себе знатные и могущественные кланы…

— Просто Аместрис немного другая страна, чем Син, — пояснил Альфонс. — Быть государственным алхимиком — почетно, но это значило бы, что придется воевать и убивать. А я человек миролюбивый, меня более всего интересует наука и ее развитие… Мой уважаемый старший брат, — Альфонс нарочно постарался подчеркнуть голосом авторитет старшего родственника, мысленно ухмыльнувшись — узнал бы Эдвард, как он тут его величает, нос бы задрал, — счел, что достаточно одному из семьи нести тяготы военной службы, предоставив мне свободу исследователя…

— И ваш брат сейчас как раз… что… несет тяготы? — живо заинтересовалась старушка.

— Да, вроде того, — серьезно ответил Альфонс. — Понимаете, я не вправе рассказывать…

— Ну конечно, конечно! А вот скажите, Альфонс, знаете ли вы у себя в стране, так сказать, людей, приближенных к небесному престолу? Здесь, я слышала, вас принимает сам Император…

— Это слишком громко сказано. Но я надеюсь, что действительно смогу послужить императору Лину… Что же касается нашей страны, то могу сказать, что мне довелось принимать участие в совещаниях генералитета, — произнес Альфонс, стараясь не рассмеяться.

Конечно, то, что он присутствовал при перебранке генералов Армстронг и Мустанга в военном госпитале после победы над Отцом гомункулусов, вряд ли можно считать участием в государственных делах, но формально все верно.

— К тому же, — продолжил Альфонс, — у меня были письма для императора от его превосходительства генерала Мустанга, это командующий военным округом…

— О, генерал Мустанг! — глазки старушки Лоа заблестели. — Как же, как же, такой представительный мужчина!

На этом месте Альфонс чуть было не поперхнулся чаем — неужели Мустанг добрался уже и сюда и даже успел очаровать Лоа? Нет, не может быть! Она слишком стара! Хотя…

— Я видела фотографии, — тут же развеяла госпожа Лоа его фантазии.

— Восхитительное искусство — фотоискусство!

Вы видели этого человека, техника-аместрийца, которого император взял на службу и приблизил к себе? Господина Вернье? Говорят, он разбирается в фотографии…

Последующие полчаса Альфонс, отчаянно потея в душном зале (обилие слуг, снующих с блюдами, вовсе не делали его прохладнее), отвечал на вопросы об организации дворцовой жизни: о Вернье, императорской охране (без подробностей) и вообще о многом. Минуты тянулись тоскливо, продолжали приносить все новые перемены блюд, Мэй все скучнела… Альфонс уже начал размышлять, насколько вежливо будет напомнить о делах и выйти (или с воплем выскочить, разломав тонкие бамбуковые перегородки), как тут бабушка Лоа нанесла, по-видимому, тщательно рассчитанный удар:

— Ну, такой положительный и умный молодой человек, как вы, да еще знакомый с двором, безусловно, сумеет уговорить императора согласиться на брак моей внучки! — беззаботно прощебетала старушка. — А то где это видано: мой племянник Сыма организовал такой хороший брак, такой выгодный, а с объявлением все медлят — видно, не хочет император отпускать мою Мэй, своего придворного алхимика! Но я вам вот что скажу, господин Альфонс: теперь у императора есть вы, так зачем ему моя правнучатая племянница? Уж вы там поспособствуете.

Сами знаете, как говорится, всякая птица пару себе ищет: каково девушке дожить до моего возраста старой девой?

— Уважаемая тетушка! — холодно произнесла госпожа Юэ; то была третья, кажется, фраза, произнесенная ею за весь обед. — Уверена, что господину алхимику из-за пустыни вовсе не интересно знать о наших домашних делах!

— Я… — Альфонс даже не нашелся, что сказать. — Вы правда выдаете Мэй за муж?

— Это все слухи! — крикнула Мэй из своего угла. — Альфонс, это все неправда! Никто меня замуж не выдает! Бабушка Лоа, — Мэй чуть не плакала. — Скажи ему, что ты перепутала!

— Перепутала, перепутала, — закивала головой старушка. — Зачем меня, старую, слушать?

— Пойдем, Альфонс, попрощаешься с Сяомэй, — Мэй настойчиво схватила Ала за руку и потащила его из-за стола. — И тебе же пора во дворец, на совещание с Лином, правда?

Альфонс не успел ответить, а она уже буквально выдернула за дверь. Никто из оставшихся не возражал — в том числе и колоритные воины, которые зачем-то охраняли вход в обеденный зал.

Мэй выглядела такой сердитой, пока тащила его по коридорам поместья Чань, что Альфонс не решался с ней заговорить. Своими перепадами настроения она чем-то напоминала Эдварда — только Эд казался Альфонсу более уравновешенным и отходчивым. Но даже его, когда он так злился и расстраивался, лучше не беспокоить.

И уже когда они кормили Сяомэй (которая уже была вовсе не «сяо», а чуть ли не больше настоящей Мэй) кусочками мяса и фруктов, Альфонс наконец счел, что Мэй достаточно справилась с собой и осторожно спросил:

— Тебя… не очень ценят в семье, не так ли?

Мэй низко склонила голову.

— Да, пожалуй, — тихо проговорила она.

— Но почему? Лин — сын императора, и он старший у себя в клане…

— Лин — мальчик…

Он тоже не был старшим сначала, — покачала головой Мэй.

— Он в возрасте двенадцати лет завоевал в клане власть с помощью Ху. Ты спроси Лина или Ланьфан, они тебе расскажут эту историю.

— Обязательно, — сделал Альфонс себе пометку в уме. — Но ты же путешествовала в другую страну, принесла вашему клану союз с Лином…

— Да, но кому это интересно! — с горечью воскликнула Мэй и всплеснула руками, роняя бамбуковые листья для Сяомэй. Панда недовольно заворчала, собирая лакомство с пола. — Бабушка Юэ считает, что союз был слишком скоропалительным, что мы могли добиться от Лина больших преимуществ! Мой дядя Сыма вообще уверен, что клан Чань лучше всех прочих кланов, и нам покровительство императора нам не нужно! А дедушка… дедушка слишком стар и слаб, и не хочет ни о чем беспокоиться.

— Они в самом деле рассчитывают тебя выдать замуж без ведома Лина? — спросил Альфонс с некоторым подозрением. — Я так понял, твоя прабабка меня специально предупредила, чтобы я ему сказал. Это так?

— Но ты ведь не скажешь? — Мэй посмотрела ему в глаза.

— Если ты меня попросишь, конечно нет, — согласился Альфонс. — Но я все-таки не пойму. Ты что же, сама хочешь этого брака?

— Нет! Но я не хочу, чтобы Лин… чтобы он вмешался, чтобы он начал ломать тут все… понимаешь, кланы всегда были независимыми! Бабушка и дядя, конечно, покорятся ему, но я даже не знаю, как отреагируют другие кланы! Уж бабушка постарается представить все это перед ними, как попрание традиций… У Лина сейчас есть союзники, например, Юдэн Ликай, за которого они меня собираются отдать, а после этого они все могут отказаться от сотрудничества или даже ударить ему в спину!

— Ну нет, не думаю, что из-за одного брака так случится, — резонно возразил Альфонс. — У них наверняка много есть поводов быть в союзе с Лином. Вот философский камень…

— Да — до тех пор, пока мы можем держать в тайне природу камня, — Мэй сказала это очень тихо. — Мы ведь не хотим, чтобы кто-то правда узнал, что это такое и как его получить, правда?

— Нет, я понимаю, что синская политика — дело очень хрупкое, и положение дел сейчас нестабильно, — продолжал настаивать Альфонс. — Но все равно, я уверен, что твой брак не станет преткновением на пути императорской власти! Почему бы просто не обратиться к Лину…

— Потому что я хочу сама, ясно! — Мэй в ярости обернулась к Альфонсу, из глаз у нее брызнули слезы. — Сама, понял?! — голос девочки дрожал, но не от слез, а от ярости. — И не смей вести себя так же, как они все! Не смей говорить, что я ничего не смогу! Я могу! Я перешла пустыню, я дралась с гомункулами, с зомби! Если я решу, что этот брак нужен моему клану и стране — я выйду замуж за Юдэна Ликая, ясно?!

— Мэй… — Альфонс слегка отступил в сторону.

Это была совсем другая Мэй.

Прежняя, которую он помнил по Аместрис, решительно и смело кидалась навстречу опасности, не думая о себе. Эта была более нервной, более резкой. В ее гневе чудилось ему что-то темное, опасное.

Два прошедших года дались ей непросто. «А у нее ведь как раз такой возраст, когда особенно болезненно все воспринимаешь, — подумал Альфонс с преимущественной позиции своих солидных семнадцати лет. — Ну и ситуация… Еще, небось, ее бабка Юэ обрабатывает, что это, мол, ее долг…»

— Мэй, перестань!

— Альфонс положил руки на плечи девочке. — Я на твоей стороне, правда! Что ты ни решишь, все будет хорошо. Клянусь тебе! Если я иногда пытаюсь тебя защитить, это не потому, что я думаю, что ты не можешь сама за себя постоять! Просто я старше, я твой друг, ты мне нравишься, и… это нормально!

— Я тебе нравлюсь? — нерешительно спросила Мэй.

— Ты очень красивая, — ответил Альфонс, слегка погрешив против истины: сейчас, заплаканная, Мэй выглядела сущим ребенком. — Я даже думал, ты… ну, что я тоже нравился тебе. Тогда, в Аместрис…

Сяомэй попыталась обойти Альфонса и сунуться в миску с кормом, он отпустил руки Мэй и занялся кормежкой панды: Мэй говорила, что она склонна обжираться, если на ней не следить.

Мэй шмыгнула носом.

— Ты мне и сейчас нравишься. Просто… тогда было тогда, а сейчас — это сейчас. Понимаешь? Я… ну, это как сказка. Мне очень было приятно воображать, что я влюбилась в прекрасного рыцаря, и… Но ведь это не может длиться дольше, правда? Ты не обижаешься? Я понимаю, что ты, конечно, никогда в меня влюблен не был…

Она посмотрела на него с тревогой, напомнив прежнюю Мэй. У Альфонса на миг сжалось сердце. Ему и в голову не могло прийти, что всего через два года этот ребенок будет так рассуждать о своей прежней влюбленности и даже бояться, как бы он, Альфонс, не был обижен!

— Конечно, — Альфонс помедлил, затем положил руку ей на плечо. — Я все понимаю.

Но ты же не всерьез хочешь выйти замуж сейчас, правда?

Сам он с удивлением сообразил, что признание Мэй его расстроило. Оказывается, было приятно думать, что она влюблена в него — пусть даже совсем по-детски.

— Конечно, не хочу! — Мэй отвернулась и произнесла упавшим голосом. — Только не говори больше со мной об этом замужестве. Я сама придумаю… что-нибудь.

— Хорошо, — покладисто согласился Альфонс. — А ты пойдешь со мной завтра к нахарра? Я хочу у них кое-что выяснить полезное.

— Конечно, пойду! — Мэй улыбнулась, как показалось Альфонсу, через силу. — Я не меньше твоего хочу узнать их секреты!

История 6. Тэмила. Общинный дом нахарра

И вновь Альфонс оказался на Центральном рынке — на сей раз без маскировки под нахарра, а в своем собственном костюме: аместрийских рубашке и штанах, синском коротком халате и синских же шлепанцах. Не так уж на него при этом и оглядывались: в Шэнъяне уже успели привыкнуть к иноземцам.

Но Альфонс все равно чувствовал не по себе, когда спрашивал в крытых рядах Тэмилу Фан; все равно как если бы взялся всерьез разведывать место жительства героя книги. Его преследовало ощущение, что Тэмила — это персонаж полузабытого веселого сна про погони и странную, нездешнюю алхимию, а в реальности ее нет и быть не может.

Но Тэмила оказалась на месте.

Альфонс даже издалека узнал ее звонкий голос — она зазывала покупателей в свою лавку, нахваливала качество ковров.

По-сински девушка-нахарра говорила с сильным акцентом; Альфонс — без особых на то оснований — решил, что акцент этот деланный.

Тэмила встретила Альфонса и Мэй как старых друзей и немедленно перешла на свой слегка архаичный аместрийский.

— Как вы вовремя! — воскликнула она. — Сегодня мы празднуем удачное возвращение наших мужчин из-за моря, они плавали с кораблями купца Шунжуна Лао. Они будут очень рады видеть тебя, алхимик с чистой кровью, и тебя, благородная дева!

— Да мы, собственно, — Альфонс слегка смутился столь горячему приему, — просто хотели поговорить… Может быть, конечно, посмотреть какие-нибудь старые записи, если у вас есть… Мне очень интересно, как вы объясняете связь алхимии и крови.

— Так пойдемте прямо сейчас, — обрадовалась Тэмила. — Я вам все покажу, до пира успеем. Познакомитесь с дедом.

Она быстро о чем-то переговорила с помощницей — девушкой из Сина, — накинула платок и чуть ли не потащила путников куда-то.

Альфонс с Мэй переглянулись.

— Нас не хватятся? — шепотом спросила Мэй.

— Тебя?

— Нет, меня — нет.

Тебя.

— Я Зампано предупредил, вообще-то, что могу на весь день уйти… Кроме того, Ланьфан обещала охрану. Не удивлюсь, если за нами скрытно наблюдают.

— Тогда ладно, — Мэй успокоилась. В отличие от Альфонса, ей явно не нравилась Тэмила.

Нахарра жили в самых дальних от центра районах Шэнъяна — и не самых благополучных.

Местные жители называли их «хутунами», и Альфонс сказал себе, что даже на задворках Централа — в Кономе, например — он не видел таких ободранных зданий, таких пестрых лавчонок, где одновременно торговали рыболовными снастями, украшениями, приворотными зельями (Альфонс очень надеялся, что нерабочими) и сладостями. С одной стороны, все эти кривые переулки, утонувшие в облаках причудливых запахов, гомон играющих прямо в грязи детей и выкрики взрослых, развешенная над заборами на просушку одежда, давали ни с чем не сравнимый экскурс в культуру и историю Сина; с другой стороны, вляпавшись в чью-то лепешку, Альфонс почувствовал, что все-таки предпочел бы библиотеку. Энтузиазм ученого тоже имеет свои пределы.

Очевидно, Мэй чувствовала себя так же. Держалась она храбро, но цеплялась за руку Альфонсу. «Только бы Тэмила не привела нас в какой-нибудь притон, — подумал Альфонс. — Тогда плевать на все тайны алхимии, отведу Мэй домой сразу же».

Однако Тэмила остановилась перед просторным и вполне опрятным на вид ярко-желтым двухэтажным зданием, окруженным узким, хорошо натоптанным двором.

— Это общинный дом нахарра, — с гордостью сказала Тэмила.

Войдя за ворота, посетители сразу поняли: хутуны остались снаружи, они уже в каком-то другом месте.

Снаружи ни двор, ни дом не выглядели особенно богатыми — это, конечно, привлекло бы внимание, а Альфонс уже понял, что нахарра не хотели выделяться.

Но чувствовалось здесь что-то неуловимо несинское… может быть, форма окон, может быть, крыльцо удивительно аместрийского вида…

— Входите же, — Тэмила потянула за кольцо огромной двери.

Дверь украшало изображение древа сефирот, что показалось Альфонсу плохим предзнаменованием. Он даже затормозил на пороге, раздумывая, не встретит ли его этими створками непроницаемая темнота и жадная хватка миллионов цепких рук…

— Ты что? — удивленно спросила Мэй и осторожно взяла его за руку.

— Передумал?

— Нет, — Альфонс улыбнулся. Он сам удивился тому, как напугала его обыкновенная деревянная дверь, даже рассердился на себя немного. Перешагнуть порог, только и всего…

За порогам начиналась не по-сински длинная прихожая, уходящая вглубь здания, в темноту.

— Здесь никого нет, все в задних помещениях, готовятся к пиру, — объяснила Тэмила, снимая платок и очень домашним жестом вешая его на один из крючков — целый их ряд тянулся вдоль правой стены, многие были заняты такими же платками или плащами. — Я вас сейчас проведу к деду… Я ему уже все рассказала, он был счастлив о вас слышать и будет рад видеть… Ты, Альфонс, будешь доволен, дед многое знает…

Легкой походкой она прошла по темному коридору, потом толкнула одну из дверей — они поворачивались на петлях, а не отодвигались. Здесь, внутри своего дома, Тэмила сразу стала двигаться легче и свободнее, не как торговка. Плечи расправились, даже дыхание стало другим. Голос зазвучал мягче и напевнее. Она стала еще больше похожа на принцессу Ану, чем в момент их первой встречи, и Альфонс мог лишь невольно задаться вопросом: а случайно ли было то его видение в полузанесенном песком городе? Может быть, как тут принято говорить, «красная нить судьбы» привела его к Тэмиле?..

Впрочем, тут отчаянная гонка его мыслей поневоле прервалась, потому что Тэмила вновь выглянула из комнату и сказала:

— Заходите! Дедушка вас ждет!

Перед ними предстала комната в синском стиле: огромная раздвижная дверь на всю стену вела во внутренний двор, на стенах висели изречениями на синском же… В общем, единственное, что отличало этот кабинет от типичного синского — наличие в углу высокого стола и стула, довольно неуклюже сработанных. Имелся здесь и низкий синский столик; за ним сидел старик в накидке нахарра. На вид ему можно было дать лет восемьдесят, был он смугл, совершенно лыс и одет в какие-то причудливые драпировки, которые Альфонс сперва счел традиционной синской одеждой, но потом узнал в них ксеркские одеяния: такие же встречались на барельефах среди развалин.

— Гость с чистой кровью! — старик поднялся и протянул Альфонсу руку для пожатия; это тоже было сделано совсем не по-сински — привет с родины. Альфонс, обрадованный, пожал узкую крепкую ладонь.

— Безмерно счастлив видеть вас на закате жизни! — продолжал старик. — И вам, юная госпожа, очень рад. Меня зовут Иден.

Он говорил с тем же акцентом, что и Тэмила.

— Для меня тоже честь познакомиться с вами, — Альфонс почтительно поклонился. — Меня зовут Альфонс Элрик, а это Мэй из клана Чань. Вы правда потомок ксеркцев?

— Я потомок многих людей, — улыбнулся старик тонкими губами, — скотоводов, воинов, воров, даже моряков… И все они говорят во мне, — он прижал кулак к задрапированной светлой тканью груди. — Надеюсь, что и мой голос когда-нибудь прозвучит в моих потомках. Но садитесь же.

— Благодарю, — тихонько сказала Мэй, садясь.

Она вообще вела себя как-то очень тихо, как переступила порог; Альфонс даже испугался, уж не чувствует ли девочка чего-нибудь. Но нет, наверное, она бы его предупредила…

Альфонс так же сел на возле низкого столика, неловко скрестив ноги. Это традиционное синское искусство сидеть без стульев (стульями, и лавками тут пользовались, но не в богатых домах) все не давалось ему.

— Тэми, — обратился Иден к внучке, которая по-прежнему стояла, — оставь нас, пожалуйста. Прости мне мой эгоизм, но я хотел бы поговорить с гостями наедине.

— Конечно, дедушка, — Тэмила ответила с готовностью, будто ждала этой просьбы.

— Прости, что тебе пришлось просить! Я пойду присмотрю, как готовят шарпи.

— Я старый человек, — проговорил нахарра, когда дверь за нею закрылась. — Вы простите, если я буду задавать вам вопросы первым? Здесь, в Сине, ценят старость.

— Конечно! — ответил Альфонс. — Поверьте, в Аместрис тоже уважают возраст и мудрость. Только скажите сначала, пожалуйста, что такое шарпи? Очень интересно.

— О шарпи без толку говорить, ее нужно пробовать, — улыбнулся Иден. — Что, я уверен, нам совсем скоро предстоит, потому что Тэмила превосходно готовит. Ну что ж… внучка сказала мне, что ваш отец обладал чистой ксеркской кровью. Как же прямой линии удалось уцелеть так долго среди всех превратностей судьбы?

Альфонс посмотрел в глаза старику-нахарра. У Идена был прямой, очень ясный взгляд, такого не бывает у молодых. Иногда так же смотрела бабушка Пинако, когда приходила в особенное расположение духа. Альфонсу показалось, что старик Иден очень многое пережил, еще больше повидал, и что воды жизни вымыли из него все лишнее, все беспокойное и суетное. Ал решил, что ему не хочется врать старику — да и ложь тот наверняка почувствует.

— Это не совсем так.

Видите ли, мой отец не потомок уцелевшей ветви. Он и в самом деле был из Ксеркса.

— Вот как? — старик не выглядел удивленным. — Значит, я был прав, и страна погибла из-за того, что кому-то удалось получить эликсир, дарующий вечную жизнь?

— И снова нет, — возразил Альфонс. — То есть, да, и в то же время… Страну погубило существо, созданное алхимиком, учителем моего отца. Это был гомункул… ну, он был создан из вещества за Вратами, если вы понимаете…

— К несчастью, понимаю, — старик выпростал из складок одеяния левую руку, и Альфонс увидел, что она оканчивается гладкой культей. — Итак, некий алхимик вызвал из Врат существо?..

— Да, гомункула.

Поначалу он был слаб и мог жить только в колбе. Алхимик кормил его кровью своего раба, которым случайно оказался мой отец.

— Случайно? — многозначительно переспросил Иден.

— Если и нет, мне об этом ничего не известно. Так вот, поэтому гомункул проникся к отцу какой-то странной симпатией. Когда он задумал погубить всех, он устроил так, что мой отец один выжил. После того ритуала отец и гомункул обрели бессмертные тела. Они сами стали философскими камнями, в каждом из них оказались заключены многие сотни жизней.

Старик Иден нахмурился.

— Неужели это существо в бессмертном теле до сих пор обитает… в Аместрис? Или оно одумалось?

— Нет, гомункул в бессмертном теле был побежден. Мой отец пытался одолеть его четыреста лет, и два года назад это удалось. Отец… погиб вскоре после этого, так как израсходовал весь ресурс философского камня, а его собственный жизненный срок давно истек. Теперь души жителей Ксеркса наконец-то свободны. Все.

— Так вот что мы почувствовали два года назад! — теперь старик Иден выглядел пораженным. — Если это так, то я… моих слов и моего скромного понимания не хватает, чтобы благодарить вас, Альфонс Элрик! Сколько же вам лет на самом деле?

— Столько, на сколько я выгляжу, — улыбнулся Альфонс. — Я родился семнадцать с половиной лет назад, в Аместрис.

— Тэмила говорила, у вас есть брат? Он тоже…

— Да, у меня есть брат, он старше на год. У нас с ним одинаковый цвет волос и глаз, если вы об этом. И раньше он тоже был алхимиком.

— Почему «был»?

— Он разрушил свои Врата, — Альфонс сказал это тоном, который подразумевал, что не собирается разговаривать на эту тему.

— Разрушил свои Врата?.. — старик потер высокий лоб. — Захотев покончить с собой? Как же вы поддерживаете в нем жизнь? Или остался еще философский камень, как, по слухам, есть у нашего императора?

— Да нет, мой брат совершенно здоров, — запротестовал Альфонс. — Даже собирается жениться, насколько я знаю! И он вовсе не собирался сводить счеты с жизнью, он же, наоборот, хотел… — Ал осекся.

— Но как он вернулся? — удивился Иден.

— А почему он не должен был?..

Старик задумался. Потом медленно проговорил:

— Конечно, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь совершал подобное, но в наших трактатах, вынесенных из Ксеркса, есть записи об алхимике, который решил разрушить свои Врата ради эксперимента… Он пожертвовал жизнью раба, чтобы попасть к ним, и, должно быть, выполнил, что хотел. Но потом этот алхимик впал в состояние, похожее на смерть, дышал очень медленно и спал глубоко; никому не удалось разбудить его, накормить или напоить. Ученики вливали ему в горло воду и даже молоко по бронзовой трубке, но этого было мало, и через несколько месяцев он умер от истощения.

— Нет, брат вернулся, мы… — Альфонс осекся. — Он вернулся через мои Врата. Видите ли, у нас есть связь. Особенная связь. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности…

Старик Иден пытливо посмотрел на Альфонса.

— Чего только не случается под этими небесами! Это поистине удивительно, о гость.

Говоришь, твой брат даже собирается жениться?.. Мне очень интересно, будут ли у него потомки, и на кого они окажутся похожи. И еще вопрос, Альфонс. Из ваших слов я понял, что вы сами побывали у Врат, и может быть, даже не однажды. Но вы выглядите здоровым и целым и даже, может быть, лучше телесно развитым, чем обычный юноша вашего возраста. Чем же вы расплатились, если этот вопрос не кажется вам слишком бесцеремонным?

— Я не хочу об этом говорить, — твердо произнес Альфонс. — Но я расплатился сам. Не чьей-то еще жизнью, если вы об этом.

Иден склонил голову, признавая за гостем право на молчание.

— И я тоже хочу спросить… Вы дали мне понять, что были у Врат. Но зачем вы отправились туда, если уже знали из трактатов, что это бесполезно?

Или в трактатах не был описан результат?

Иден чуть улыбнулся.

— Культей я обзавелся в молодые годы, когда умерла моя жена, бабка Тэми. Трактаты попали ко мне позже. Точнее говоря, я сам достал их, купил у одного старьевщика, который даже не подозревал, какие ценности хранит… И перевел. Сейчас очень немногие способны понимать ксеркский язык, и мои знания неполны. Очень большая потеря, что ваш отец покинул нас, Альфонс. Как его звали?

— Ван Хоэнхайм.

— Хоэнхайм? — с сожалением переспросил старик. — Нет, не встречал этого имени в хрониках.

— Можно, теперь я задам вопрос?

— Конечно. Отвечу на все, на что смогу.

— Расскажите, — попросил Альфонс, — почему вы считаете, что способности к алхимии передаются по наследству?

Интерлюдия. Химеры. Лагерь подготовки противоалхимического отряда

Джерсо, когда ему рассказали о плане Альфонса и Лина, поржал и поддержал всеми четырьмя лапами.

Обвести вокруг пальцев самодовольных стариков-алхимиков — почему бы и нет? Они с Зампано не терпели алхимиков.

Кроме крестника, конечно, но это отдельная история.

А вот их роль в этом во всем была проста, как кусок пирога: обучить элитных бойцов, которых Ланьфан отберет, драться с алхимиками. Ведь Зампано и Джерсо когда-то специально готовили к драке со Шрамом, который пользовался синской алхимией…

Где-то тот Шрам сейчас, интересно знать.

Первый урок состоялся через день или через два после принятия плана. Джерсо прямо удивился скорости, с которой император подготовил специальный тренировочный лагерь где-то в заповедных полях на задворках Шэнъяна. Вот они, преимущества верховной власти!

Правда, когда химеры осмотрели временные бараки, сортиры и столовую, у них возникло четкое ощущение, что лагерь этот готовился давно — может, для чего другого.

От лагеря до дворца было часа полтора езды. Сговорились на том, что Альфонс и по крайней мере один из химер всегда будут возвращаться во дворец, а в лагере пускай остаются другие инструкторы. Альфонс был нужен во дворце, да и в городе у него были свои дела, а химеры просто не хотели оставлять его одного, даже если парню ничего и не угрожало.

Первое занятие прошло весело.

Джерсо с Альфонсом уселись в стороне прямо на траву, до поры до времени просто как зрители.

Зампано велел добровольцам выстроиться в шеренгу. Ребята тут были молодые, может быть, кое-кто и тогда участвовал в драке во дворе, Джерсо не понял. Там-то были все в масках, а здесь они с Зампано потребовали, чтобы без. Нельзя человека учить, если ему в глаза не заглянешь.

К ним еще приставили пока мальчика Чжэ, чтобы переводил, но потом было решено, что с первым уроком Зампано сам справится.

— Итак, — начал Зампано. — Вас сюда собрали, чтобы учить драться с алхимиками. Запомните, парни… — тут Зампано хмыкнул, — и девушки, конечно. Алхимики только на первый взгляд непобедимые. А так, чтобы нарисовать печать нужно время. Поэтому они либо пользуются татуировками, либо вышивают печать на одежде, либо носят с собой. И вот тут у них два — повторяю, два — слабых места. Первое. Печати можно лишить. Второе. Печать можно сделать бесполезной, если вы знаете, для какой она реакции. Например, знал я одного мужика, который использовал огненную алхимию, очень сильную.

Перчатками вышибал искру, а потом поджигал печатью воздух, который хитро изменял. Но стоило облить его перчатки водой, как они переставали искрить — и все, бери голыми руками.

Драться-то он плохо умел. Распознать, что именно и как делает алхимик непросто. Этому вас другие люди будут учить. А мы вам расскажем и покажем, что нужно делать, если вы с алхимиком столкнулись врасплох и ничего о нем не знаете.

Зампано перевел дух. Джерсо, который наблюдал, как он расхаживает вдоль строя, что твой сержант, видел, что напарнику не по себе: как-то это больше походило на лекцию и меньше на привычную тренировку. Но что поделаешь, пообещали передать опыт — нужно передавать. Никто их, в конце концов, не заставлял.

С другой стороны, курсанты, кажется, ничего не заметили.

— Запомните главное: по воздуху алхимия не передается, только по земле. Ключевое правило: не касайтесь земли! Лучше на алхимика нападать сверху, в прыжке и со спины. Если он вас уже засек, то прыгайте как можно больше. Меняйте траекторию. Держитесь на средней дистанции, на ней труднее реагировать, — Зампано перевел дух.

— Дальше. Огнестрел.

Алхимик, как и всякий другой, от автоматной очереди разлетается в клочки. Я, правда, слышал от верного человека, что один паренек-алхимик очередь в одиночку блокировать успевал. Но таких уникумов мало. А так вообще автомат — хорошее средство.

Все ясно?

Шеренга безмолвствовала.

— Ладно. А теперь мы вам покажем примерную схему битвы с одним алхимиком, у которого на ладонях — татуировка. Алхимическая печать одного вида. Я вам сейчас не скажу, какого вида, а то будет не интересно.

Попробуйте сами догадаться.

Тут Альфонс поднялся, потянулся, хрустнув суставами. Джерсо встал вслед за ним.

— Ну вот и увидим сейчас, насколько я натренировался, — заметил алхимик, выходя на центр двора.

— Да сделаем мы тебя, не боись, — фыркнул Зампано, скидывая синский короткий халат и оставаясь в одной аместрийской майке. — Где тебе.

— Спорим? — поинтересовался Альфонс.

— На что? — Джерсо тоже разоблачился и занял позицию напротив Альфонса, в другом углу треугольника.

— На что спорят взрослые непьющие мужчины? На шоколадку.

— У тебя что, остались аместрийские? — у Зампано аж очки заблестели.

Альфонс хмыкнул.

В Сине шоколад варили хреново, а путешественники обнаружили это слишком поздно, чтобы сделать запас.

— Ну все, — предупредил Джерсо. — Держись, молодняк!

Разминка прошла неплохо.

Альфонс, как договаривались, изображал шрамову алхимию. Поймать они его не поймали, но двор разнесли основательно — Альфонс потом на месте этого плаца же и стелил плитку. Плитку шоколада «Вкус Централа» (которая, как выяснилось, чудом уцелела, завалившись за подкладку алова вещмешка), честно поделили на четверых: сами съели и еще угостили Чжэ.

А Джерсо порадовался про себя, что у крестника почти исчезла скованность движений, которую они наблюдали раньше. До прежней, доспешной скорости ему еще было далеко — но тогда Альфонс вообще двигался исключительно быстро. Зато телом своим он уже владел вполне и глупых ляпов, вроде как не рассчитать длину ног или рук, не допускал.

Ребятишечки-курсанты впечатлились, и отработка кое-каких аместрийских приемов, припасенных Джерсо и Зампано для первого раза, прошла на ура. Так еще немного: и можно будет с ними заниматься дистанционными кругами-минами, вроде того, с которыми Джерсо с Зампано, принцессочкой и доктором Марко на гомункула «Зависть» охотились. Потом — обманные приемы всякие (ну, тут мало чему местных можно научить), силовые немножко: с ними в Сине плохо… Новая техника, которую Лин обещал достать. В общем, программа намечалась обширная.

Остаток дня с курсантами занимался уже Альфонс, рассказывая про то, как функционирует алхимия и каких действий от противника ожидать можно, а каких нет. На следующий день крестник укатил во дворец — были у него планы наведаться к нахарра, как раньше было договорено. Зампано и Джерсо собирались отправиться за ним тем же вечером, но тут планы изменились.

Между дворцом и лагерем имелась телефонная связь. Химерам позвонила Ланьфан и предупредила, что Альфонс у нахарра задерживается, прислал записку — мол, все хорошо, но отказаться никак невозможно, долг гостеприимства.

Поэтому будет только завтра.

Раз крестник где-то шляется, Джерсо и Зампано, подумав, тоже решили никуда не дергаться, переночевать в лагере. Хорошо кругом, леса, поля… Звезды, опять же.

Воздух чистый. Когда еще будет возможность отдохнуть душой.

Как раз в этот вечер Джерсо овладело философское настроение. То ли звезды так сложились, то ли два дня занятий с молодняком подействовали.

Они поселились в паре комнат в угловом здании, что возле кухни; ребятишки тут не ночевали. Уже почти ночью Джерсо вышел на крыльцо — в синских домах крыльцо чуть ли не весь дом опоясывало и больше было похоже на террасу. Уже стемнело; жаркий до печного зноя день сменился прохладой, от близкой реки запахло тиной. Джерсо глазел на звезды, которые тут, за городом, казались близкими, почти как в горах или в пустыне. Думал. Мысли были знакомые, частью веселые, частью нет. Что ему уже почти сорок; что только последние пару лет из этих сорока он живет, так, как ему нравится, и что впереди еще лет двадцать ничего себе так, если повезет, а потом все, хана… Правда, с этой химерской физиологией можно загнуться и раньше: никто точно не знает, сколько живут химеры, создателей это не волновало… Что с семьей у него так и не получилось, и вряд ли уже получится; что дочка у него прелесть и замечательная, и хотелось бы все-таки с ней поговорить по душам; и как она там, в Аместрис, волнуется ли за него?.. Ей уже четырнадцать, столько же, сколько здешней маленькой принцессе. С мальчиками, наверное, гулять начинает. Хорошо бы быть рядом с ней, оградить, предостеречь — но разве бывшая, эта мегера, подпустит?

Вот, тоже, интересно. Когда ухаживал и в самоволку к ней бегал — казалась лучше всех в мире. Куда все делось, когда пропало? Он бы, наверное, решил, что так со всеми отношениями — уходят, как вода в песок. Если бы не видел другое.

Обычные, короче говоря, ночные мысли. Переливание из пустого в порожнее.

Зампано вышел на крыльцо, встал за спиной.

— Вот так подумаешь… — произнес Джерсо, не оборачиваясь. — Зачем все?.. Нахрена мы тут, на краю земли, местную ребятню натаскиваем против алхимиков, а?

Ты мне можешь ответить?

— Могу, — Зампано сел рядом, с подветренной стороны, и тотчас от него потянуло знакомым хмельным духом. — Так получилось.

— Неужели — оно? — Джерсо немедленно забыл о «главном жизненном вопросе»; мысли его приняли совершенно определенное направление.

— Ага, — Зампано ухмыльнулся и протянул ему полную до краев кружку. — По запаху ничего так, верно? Хотя я уж начал думать, что синцы и пиво — это как селедка с молоком.

— Ну спасибо, дружище! — Джерсо ухватил кружку обеими руками. — Черт, слов нет!

— Ладно, блин, пей быстрее, не трави душу!

У Зампано после превращения в химеру дела с алкоголем обстояли еще хуже, чем у Джерсо. А ведь всего за пару месяцев до эксперимента его приходилось с матюгами из запоев вытаскивал и прикрывать, чтобы лейтенант не запалил.

— Его только в Шэнъяне варят, — пояснил Зампано, пока Джерсо в два жадных глотка опустошал кружку. — Новая мода. Увидел сегодня, как наши повара угощались, ну и расспросил. Вкусно?

— Я столько месяцев без пива, что мне оно кажется… ыых, — Джерсо смачно матернулся, не в силах по другому выразить мысль. — Ты мне жизнь спас! — и допил остаток.

Зампано лающе рассмеялся.

— Ну так не в первый раз.

— Угу, не в первый.

Зампано вытащил из-под куртки здоровую бутыль темного стекла. Минут пятнадцать они сидели на крыльце в дружелюбном молчании.

А потом Зампано спросил:

— Джерсо… я тут подумал… может, странный вопрос, но мне важно знать. Зачем ты хочешь вернуть себе тело?

Джерсо чуть было не поперхнулся. Вот любого вопроса он ожидал, но только не этого. Разве не очевидно? Кому же понравится быть чудовищем. В лягушачьей физиологии приятного мало. Хайнкелю с Дариусом хорошо: они теплокровные, а в своей второй форме — даже симпатичные.

Они и приспособились. С детишками, говорят, играют. Хайнкель к жене вернулся; Дариус девушку себе нашел — чуть ли не на пятнадцать лет его моложе, из цирковых. Маленькая такая, вместе они здорово смотрятся, особенно когда он в зверином виде ее на плече катает. А Джерсо что? Только таиться. Но зверь тоскливо смотрит изнутри, готов рвануться наружу. Зверя не показать миру, про зверя не рассказать. Никто, кроме Зампано, этого зверя даже не касается.

— По той же причине, что и ты, — буркнул Джерсо. Настроение у него сразу испортилось, и даже пиво больше не радовало.

— Ты мысли читать научился? — настаивал Зампано. — Откуда знаешь, чего я хочу?

— Да потому что такому, какой я есть, в Аместрис места нет! — рявкнул Зампано. — Да и в мире тоже!.. наверное. Когда мы с тобой боремся, рвемся куда-то, делаем что-то — мы живем. А когда просто так, лапки свесив… в болоте тонем.

Зампано усмехнулся и сказал неожиданно мягко:

— А мне тут, в Сине, понравилось. Красивая страна. И горы хорошие. Неплохо мы по ним прогулялись, а?

— Еще как.

Хорошее было время. Если бы только они к крестнику не торопились, можно было там на пару недель задержаться.

— А я вот думаю, — заметил Зампано нарочито скучноватым тоном, — что мне похрен на самом деле, что там у нас с телами. Чудовища — ну и чудовища, драться даже удобнее. Не говори только, что тебя эта сила не радует!

— Радует, конечно.

Ты что же, раздумываешь Альфонса бросить?

— Не, — мотнул головой Зампано. — Крестник — парень хороший, и когда мы с ним, у меня такое чувство, что мы что-то значительное делаем. Не просто так, понимаешь?

Джерсо кивнул.

— Вот ты об этом спрашивал… зачем мы тут пацанье учим. Мне нравится учить. Выходит, мы с тобой что-то полезное в жизни узнали? Есть, что передать.

— Ну ты… — Джерсо хмыкнул. — Я с этой позиции не думал.

— И вот что, — продолжил Зампано. — Ты учти, я повторять не собираюсь… Я так думаю, что пока мы с тобой напарники, мне на остальное плевать. Что там у меня с телом, считают ли меня чудовищем…

Джерсо от удивления чуть язык не прикусил.

Зампано ничего подобного раньше не говорил, сам Джерсо тоже. Для них не было секретом, как они друг к другу относятся; вот уже лет десять не было. Они через многое вместе прошли; Джерсо казалось, их связь крепче родства или супружеских уз.

Не выходит на свет, не нуждается в словах.

Нельзя найти лучше партнера, чем весельчак Зампано, умница Зампано, лучший снайпер батальона — до того, как ему глаза обожгло и он начал носить очки… Раньше он даже красавцем был. Но как, черт возьми, выразить весь этот клубок чувств, всю эту муть нормальным человеческим языком? Разве могут быть в нем такие слова?..

— В общем, мне тоже, — сказал Джерсо, и стукнул напарника в плечо кулаком. — Плевать. Там в бутылке еще что-нибудь осталось?

История 6. Тэмила. Общинный дом нахарра

Даже в середине дня в кабинете Идена было темно — мешала высокая стена, огораживающая двор. Через стену в полуоткрытую створку окна падал золотой поток света и ложился на пол позади низкого стола. В лучах плясали пылинки.

Иден потер подбородок.

— Почему я считаю, что способности к алхимии передаются по наследству?

— Да, — кивнул Альфонс, — и не в том смысле, как по наследству передаются, например, острый ум и хорошие аналитические способности!

— На ваш вопрос не так просто ответить, Альфонс… В молодости я верил в это, потому что в то же самое издавна верили в нашем племени. Точка зрения не лучше и не хуже прочих. Как я узнал позже, ее придерживались некоторые ксеркские мудрецы.

— Да, но Тэмила говорила об этом так, будто это истина в последней инстанции…

— Для нее это и впрямь истина, — Иден вздохнул. — Видите ли, Альфонс… Когда остатки некогда великого народа… ничтожные остатки… оказываются один на один с чужим враждебным миром, где народы либо радуются исчезновению Ксеркса, державшего их в подчинении, либо им и вовсе на это наплевать, нужно сохранить людей единым целым, не позволить им раствориться, рассеяться в бескрайних пространствах, враждебных к проявлению их прошлого, но сохранить хотя бы искры озарявшего их жизнь огня… Какая же сила может сдержать вместе горстку бывших рабов, путешественник и примкнувших к ним полукровок, а также аместрийских крестьян, бежавших от феодального гнета?

— Общий враг? — предположил Альфонс.

— Во врагах недостатка не было. Но чтобы стоять прямо, нужна общая идея. И вот явилась мысль: только ксеркские люди способны к алхимии, как никто другой… И эта мысль удержала нас вместе! Саму по себе ее сложно было доказать или опровергнуть. Но чем больше сменялось поколений, тем больше в нее начинали верить: ведь, постепенно, все нахарра, как мы стали себя называть, становились алхимиками.

— Но это неудивительно! — воскликнула вдруг Мэй, до сих пор молчавшая. — Если ребенка с детства учить алхимии…

Иден улыбнулся.

— Верно, барышня Мэй. Когда я, будучи таким же молодым человеком, как вы, начал изучать этот вопрос, мне случалось слышать и такую точку зрения. Мне и самому не было покоя. Мне нужно было знать: Правда ли, что мы — Избранный народ? Правильно ли, что мы отгораживаемся от других? Порой мы принимаем в нахарра новых людей: например, многие, стремящиеся изучать алхимию в Сине с его Союзом Цилиня, приходят к нам сами. Но берем мы не всех и не всегда, этого мало… мы стали замкнутым народом с течением поколений. У нас есть очень жесткие правила, с кем и кто может сочетаться браком. Иначе цена — неполноценные дети. Допустим, в свое время я мог выбирать жену лишь из двух девушек, несмотря на то, что в нашем племени было около двух десятков моих ровесниц. Тогда я начал искать доказательств этой идеи, лежащей в основе жизни нахарра. Я нашел много подтверждений и много опровержений, но все-таки точно знать не мог… Я говорил с мудрецами нашего народа, которые сейчас уже упокоились с миром, искал старинные рукописи. Вскоре я понял, что ответ, если он есть, лежит за пределами народа нахарра и даже за пределами бывшего Ксеркса и его колоний. Я путешествовал в разные земли. И за морем, когда я был у народа, который синцы называют «шао-минь», а сами они называют себя «льяса», я познакомился с теми, кто показал мне истинную силу крови.

Иден на какое-то время замолчал. Лоб его пересекла морщина; он будто раздумывал, говорить дальше или нет.

— Вы боитесь, что мы кому-нибудь расскажем? — спросил Альфонс.

— Вроде того, — улыбнулся Иден. — Видите ли, льяса — очень простые люди. Они живут так, как синцы или аместрийцы жили много столетий или даже тысячелетия назад. У них большие племена из многих семей, но не потому, что они, как нахарра, хотят сохранить традиции, а потому что иначе они не могут добывать пищу. Льяса одеваются в меха, охотятся и ловят рыбу. Они считают, что животные и растения вокруг них обладают разумом. У этого народа есть люди, которые они называют шаманами. Льяса верят, что шаманы способны приманить рыбу или зверя, заклясть удачу, вдохнуть смелость, найти пропавшего в лесах человека, сказать, жив или мертв рыбак, затерявшийся на лодке в шторм… Я жил с льяса некоторое время, и понял, что многие шаманы действительно все это умеют. Но не понял, как. Всю жизнь я изучал алхимию и не верю в мистику или колдовство, — Иден с улыбкой сделал такой жест левой рукой, как будто хотел развести руками. — Я подружился с одним шаманом… Тот рассказал мне, среди прочего, что они могут погрузиться в особое состояние, в котором, как он сказал, «говорит их кровь». Тогда они могут общаться со всеми своими предками. Я упросил его научить меня, но, как мы ни старались, у нас ничего не вышло. Правда, Шор — так звали моего друга — сумел погрузить в особое состояние меня самого, и я своими глазами видел картины разрушения Ксеркса… — Иден задумался. — Это были очень правдоподобные видения, потом я даже отправился в развалины, поглядеть, правда ли все было так, как я видел. Но, как я ни старался, общаться с предками по собственной воле у меня не вышло.

Зато я научился у Шора другому фокусу…

Иден достал из-под стопки бумаг на столе желтоватый от старости, закапанный жиром и высохший так листок. На листке был изображен неровный круг со вписанными в него символами.

— Что это? — удивился Альфонс, когда они с Мэй в две головы склонились над листком.

— Это круг, который шаманы льяса рисовали для поиска пропавших и иногда для исцеления.

Они называли это «связью душ». Уже только увидев круг, я заподозрил кое-что. А потом я выяснил, что означают эти символы в космологии льяса, — сухой коричневый палец Идена двинулся по листку, показывая то на один символ, то на другой.

— Солнце… Молния… Человек… Рождение… Хищный зверь…

— Это алхимия! — воскликнул Альфонс.

— Да, именно алхимия, — кивнул Иден. — Сперва возможности льяса показались мне небольшими: они не знали письменности, поэтому не могли писать сложных формул; не знали чисел, поэтому не могли задавать количественные ограничения. Наконец, они не пользовались сложными геометрическими формулами, только круг и кресты. Но вскоре я понял, что на самом деле льяса могли куда больше, чем современные алхимики в Сине или в Аместрис, и даже больше, чем наши предки в Ксерксе. Шаманы умели управлять энергией души.

Альфонс и Мэй посмотрели на Идена с одинаковым недоверием.

— Да, — кивнул тот, — они действительно умели. Хороший шаман, вроде Шора, способен вывести душу из тела и послать ее на много миль в сторону или даже вселить в птицу или зверя. Шаманы могут находить души своих родичей — а все люди льяса в одном племени считались родичами. Льяса верили, что способность шаманов повелевать душами — то, что мы назвали бы способностью к алхимии — врожденные и совершенно особенные. Они даже научились выявлять их в новорожденных детях по определенным признакам.

— Но ритуал может включать ошибку или подтасовку, — заметил Альфонс. — Нужно проверить.

— Да, — кивнул Иден. — Я много думал над ритуалом «высвобождения души» через кровь, как описал мне его Шор. Это не совсем алхимия, одного мысленного усилия тут мало. Нужно готовить свое тело, чтобы оно приняло временное расставание с душой и не погибло: дышать особым образом, особым образом питаться… Этому учатся много лет, а у меня не было времени, меня ждали дома. Но первая ступень этого ритуала меня поразила: на нем душа становится видимой.

Мэй и Альфонс переглянулись.

— Как же это возможно? — спросил Альфонс.

— Сейчас покажу… — Иден вздохнул, потянулся и достал еще один лист бумаги. — Я догадывался, что об этом пойдет речь, поэтому приготовил их к вашему приходу, — пояснил он в ответ на слегка недоверчивый взгляд Альфонса. — Сейчас мне не нужны эти формулы, потому что я побывал во Вратах и видел все своими глазами, но раньше…

На бумаге была изображена наипростейшая печать: крест, вписанный в круг. По периметру круга шла длинная формула, пестрящая условными значками льяса.

— И что она делает? — поинтересовался Альфонс.

— Ничего особенного… Это фокус, практическое применение ему я так и не смог придумать. Льяса применяли нечто подобное, чтобы обнаруживать детей-шаманов. Сейчас покажу… — выпростав из-под одежды культю, Иден аккуратно соединил ее с ладонью левой руки. Замер так, прикрыв глаза.

И тут же изумленные Альфонс и Мэй заметили, что в полутьме комнаты Иден — его руки, лицо, лысина — начал светиться слабым золотистым светом, холоднее и бледнее, чем солнечный.

Точнее, светился не весь он — светились вены под старческой кожей, светилась россыпь капилляров, похожая на точки и веточки, светились ободки ногтей на правой руке и нездоровым светом пульсировали точки на культе левой… Иден открыл глаза, и Альфонсу потребовалось все самообладание, чтобы не отшатнуться — а Мэй даже тихонько вскрикнула: светились сосуды глазных яблок, светились и уголки глаз, и только зрачки казались непроницаемыми колодцами.

— Господи! — Альфонс не верил в бога, но междометие вырвалось само по себе.

— Да, это впечатляет, — улыбнулся Иден, опуская руки, — но на самом деле всего лишь фокус. Дальше я двинуться не могу. Погодите, кровь перестанет светиться через несколько минут сама по себе.

— Ваша кровь отвечает на алхимию? — Мэй среагировала быстрее Альфонса. — И вы думаете, что в ней есть какой-то агент, который является проводником энергии? А в крови обычных людей, не алхимиков, этого агента нет?

— Можно вас попросить уколоть палец, барышня Мэй? — Иден ласково посмотрел на девочку.

Один из кунаев Мэй прыгнул ей в руку из рукава — Иден не отшатнулся и даже не удивился, как будто он знал о грозном вооружении юной девочки.

Она легко надколола палец и протянула руку Идену.

Тот снова соединил руки, потом осторожно взял маленькую ладонь — и капля крови на пальце Мэй тотчас начала светиться таким же ровным желтым светом.

— Как видите, такой фокус можно проделать с любым человеком, — произнес Иден. — Но кровь не-алхимика светиться не будет. Сами льяса обходятся даже без свечения, это мое маленькое дополнение к формуле. Я проверял так многих людей, и убедился: способности к алхимии — врожденные, они даются от природы. Даже кровь разных алхимиков светится по-разному: у кого-то сильнее, у кого-то слабее. Чем ярче свечение, тем сильнее алхимик. А раз так, способности к алхимии наследуются.

Мэй и Альфонс сидели, пораженные. Потом Мэй, опомнившись, лизнула палец. Свечение пропало.

— А вы проверяли младенцев? — вдруг спросила Альфонс. — Совсем маленьких?

Иден улыбнулся.

— Да, мне тоже пришло в голову, что это свечение могло быть признаком того, что человек использовал алхимию… Я проверял детей нахарра. Свечение… имелось. Что же касается прочих, я попросту ни с кем из синцев не знаком до такой степени, чтобы просить их разрешения провести эксперимент на их ребенке! Я близко знаком с несколькими алхимиками-синцами из Союза Цилиня. Их кровь светится, но какой смысл проверять их детей, когда они — потомки таких же наследственных линий?.. Пару раз, правда, мне выпадал случай проверить не-алхимиков — ни малейшего следа света. Но само по себе это, конечно, не доказательство. Статистика слишком скромна.

— А нахарра, которые не практиковали алхимию? — этот вопрос задал Альфонс.

— Все нахарра практикуют алхимию начиная с шестилетнего возраста, — покачал головой Иден. — Конечно, не всем нравится эта благородная наука и не все идут дальше самых простых преобразований.

Да, я проверял тех, кто предпочитает другие сферы. Свечение все равно имелось.

— А дети, младенцы, которых вы проверили… Наверное, кровь у всех светилась по-разному? — продолжал допытываться Альфонс.

— Как я и говорил.

— Как они сейчас?

Стали ли дети с самым сильным свечением самыми сильными алхимиками?

— Я открыл этот метод всего чуть более десяти лет назад, — покачал головой Иден. — Никто из обследованных мною младенцев пока не выучился настолько, чтобы можно было четко увидеть разницу.

Кроме того, я не записал результаты.

— Почему? — удивился Альфонс.

— Алхимия очень много значит для нас, нахарра, — грустно сказал старик. — Иногда я думаю, что слишком много. Мне не хотелось, чтобы родители давили на своих детей или заранее испытывали разочарование в их способностях. Врагу не пожелаешь такой судьбы. По той же причине я не стал оповещать все племя о моем открытии.

— Нет, — Альфонс тряхнул головой. — Вы меня все равно не убедили. Нужна статистика; нужны тщательные исследования. Если бы все было так просто, все бы уже давно заметили, что дети алхимика становятся алхимиками… К тому же, это противоречит всему, что я знаю об алхимии как о науке управления энергией!

— Да, полагаю, что такие исследования необходимы, — Иден кивнул головой. — Однако меня мои опыты убедили: ведь я собрал и много других свидетельств. Но рассказ о каждом из них займет не один час, а, судя по запахам, пир уже готов. Мне, как старику, много не надо, но вы молоды, и значит голодны?

Тут Альфонс как по команде почувствовал, что он и в самом деле невероятно хочет есть, и что кабинет Идена наполняют более чем аппетитные запахи. Мэй сконфузилась, и Альфонс понял, что у нее тоже в животе урчит.

— Прошу прощения, — произнес Альфонс, — но могу я сначала скопировать эти печати? Мне нужно подумать над ними.

— Печать светящейся крови можете просто забрать, — кивнул Иден, — это копия, — Альфонс благодарно кивнул и, сложив лист бумаги, сунул его в карман брюк. — Что же касается второй печати, то, думаю, разумнее будет вернуться к ней после пира или в следующий ваш визит. Тэмила будет рвать и метать, если узнает, что я удерживал гостей вдали от ее стряпни.

Представьте себе пресную рисовую лепешку, пропитанную пряно-соленым мясным соусом; в нее завернуты обжаренные кусочки говядины с чабрецом и укропом и тремя видами перца, тушеными помидорами и яблоками, и все это насажено на палочки свежего и сочного сельдерея… вот что такое были шарпи, и воистину прав оказался старый Иден, говоря, что такое нужно пробовать, а говорить о нем бесполезно! А кроме шарпи на пиру были еще мясо, жареное на металлической решетке в лимонном соке, салаты в синском стиле из морских тварей вперемешку со свежими овощами и салатными листьями, обжаренные в карамели фрукты и маринованные сливы, рис в самых разнообразных видах и сочетаниях, а также сладкие пампушки и другая необыкновенно вкусная, непохожая на синскую, выпечка, и не было, слава богу, никаких выдержанных в извести яиц и жареных кузнечиков. Зато, по синскому простонародному обычаю, все выставлялось на длинный стол одновременно. Никакого подобия перемены блюд; все накладывали что и сколько хотели, весело шутили и смеялись — ничего похожего на чинное молчание обеда в клане Чань!

Да что там говорить, еда была настолько хороша, что Ал даже обнаружил, что практически выкинул из головы проблему наследственности алхимии и агента светимости крови — а это уже кое-чего стоило. Правда, он вообще испытывал слабость к хорошей еде…

Довольно скоро алхимик осознал, что ему действительно трудно остановиться, и что если дело так пойдет и дальше, от дома нахарра до дворца его попросту придется катить. С сожалением он отодвинул от себя третью порцию шарпи и постарался втянуться в разговор, чтобы поменьше жевать — а то не успеешь опомниться, как превратишься в этакий колобок!

Нахарра показались ему очень славными. Здесь, в общинном доме в Шэнъяне, как ему объяснили, жили те члены племени, которые промышляли торговлей и ремеслами — они снабжали товарами других, которые жили в горах. Поэтому в город по большей части отправляли молодежь. Людей постарше здесь было всего двое-трое, Иден из них самый старый. Альфонс так понял, что он присматривал за этой оравой.

Вся эта молодежь: парни, периодически отправляющиеся в дальние походы, их жены и подруги, ждущие дома — не испытывали ни малейшего почтения перед «чистой кровью», как того опасался Альфонс.

Алхимика они приняли как своего, просто с некоторой толикой уважения.

Большее внимание все, особенно молодые парни, уделяли Мэй — уж она-то, девочка из аристократических кланов Син, была им в диковинку!

Щеки Мэй раскраснелись, когда она пыталась соответствующим образом скромно ответить на комплименты сразу четверых или пятерых удалых ребят в национальных одеждах нахарра. В конце концов, вместо того, чтобы расцвести и купаться в лучах внимания (как Альфонс от нее ожидал), девочка окончательно сконфузилась и просто ковырялась в своей тарелке непривычной для нее вилкой.

«Может быть, ее бы лучше отправить домой?» — подумал Альфонс.

И только он так подумал, как вернулся посланный Иденом с запиской гонец — Ланьфан отвечала, что, раз уж они задерживается, пошлет по указанному адресу записку позже вечером.

Альфонс сказал об этом Мэй и спросил, может быть, она хочет вернуться сейчас?

— Нет, — ответила девочка, почему-то кидая неодобрительные взгляды вдоль стола, только Альфонс не мог понять, на кого же она злится, — я тебя подожду.

Альфонсу очень нравились нахарра. Нравились их традиции, нравилась их близость друг к другу: они были все как большая и хорошая семья. Об этом он и сказал Тэмиле, которая по ходу пира — здесь все то и дело вставали и пересаживались без какой-то явно видимой системы, приходилось все время держать свою тарелку в руках — оказалась рядом с ним.

— Конечно, — ответила Тэмила, — мы и есть семья! Здесь мы как братья и сестры, а в горах живут наши родители, дядья и тетки. Там совсем по-другому, но тоже очень хорошо.

— Хотел бы я побывать там! — воскликнул Альфонс.

— Я с радостью тебе все покажу, — улыбнулась Тэмила. — Тебе нравится драмма?

Драммой назывался местный слабоалкогольный напиток на основе молока. Сперва Альфонсу пришелся не по душе, но, выпив из вежливости пару небольших чашечек, алхимик вполне его распробовал. Не крепче пива, но гораздо приятнее, и в голову так не ударяет.

— Очень.

— Тогда я налью еще немного? — Тэмила улыбалась, с каждой секундой становясь все больше похожей на Ану — вот-вот волосы завьются вокруг лица золотым ореолом…

— Конечно, — отвечал Альфонс, чувствуя, как вокруг разливается золотое сияние пустыни. — Конечно…

История 5. Мэй. Общинный дом нахарра и Центральный рынок

На пиру у нахарра Мэй не понравилось. Сначала она была ошеломлена тем, что им рассказал Иден, и прижимала к груди надколотую руку, словно боясь лишний раз посмотреть на собственную ладонь. Потом немного оттаяла, стала оглядываться по сторонам. Еда пришлась ей по вкусу — нахарра прекрасно готовили как синские, так и чужеземные блюда. Понравилось ей и то, что молодые парни-нахарра весело и по-простому говорили с ней. Поначалу даже драмма показалась вкусной, но старик Иден, который усадил ее рядом с собой — Альфонс оказался напротив, через стол — отставил кувшин прочь и сказал:

— Не стоит, барышня Мэй. Девочке твоих лет может стать нехорошо.

От этого «девочке твоих лет» вдруг стало тошно. Сразу припомнилось и то, что в кабинете Иден говорил, в основном, с Альфонсом, а не с ней; и то, что в гости Тэмила тоже звала ее только за компанию; и что все эти люди вокруг — незнакомые, и, хоть и молодые, но совсем взрослые, а у нее тут никого нет. Даже Чжэ уехал в лагерь Лина для подготовки противоалхимического отряда. Не то чтобы общество Чжэ можно назвать интересным — он никогда не заговаривал с ней — но, по крайней мере, он был примерно ее возраста…

— Не расстраивайся, — сказал ей старик Иден, словно прочитав мысли. — То, что ты считаешь своей бедой, исправится через год, два… То, что ты считаешь другой своей бедой — твоя женская суть — не уйдет, но это и не беда.

— Откуда вы знаете? — пораженная, спросила Мэй.

— Ты смотришь, как юный Альфонс разговаривает с моей внучкой, и у тебя краснеют щеки и сжимаются кулаки, — чуть улыбнулся старик. — Ты жалеешь, что нельзя сразиться с Тэми врукопашную. Но у тебя еще все впереди. Года через два ты поймешь, что у всякой женщины — своя сила.

Иден не вовремя вспомнил про Альфонса и Тэмилу: Мэй заметила, что они говорят о чем-то, склонившись головами друг к другу. Вдруг Тэмила встала, подала Альфонсу руку — он оперся на нее и пошел из комнаты, даже не взглянув на Мэй.

— Аль… — начала было девочка, но тотчас осеклась. Кричать было слишком далеко, и неловко: кроме нее, казалось, никто не обратил внимания на уход алхимика.

— Почтенный господин! — Мэй в панике чуть было не схватила старика Идена за рукав. — Куда она его повела? Мы же должны возвращаться…

Иден посмотрел на нее с грустью и ответил:

— Не знаю точно, куда именно, но думаю, что недалеко.

Мэй резко села прямо, ей сразу стало холодно. Так вот на что намекал старик, говоря про женские чары! Но ведь Альфонс эту женщину второй раз видит… Мэй вспомнила: Ланьфан говорила ей, что за ним следят люди из триады, и тоже из-за какой-то женщины, может быть, даже не одной. Что поделать — Альфонс ведь молодой, но мужчина… И в Аместрис у него тоже была девушка, Уинри… Он говорил, что она любит его брата, но кто знает…

А какая разница? Кто ей Альфонс Элрик? Никто. Она же сама ему сказала: романтические фантазии для принцесс хороши только в сказках. Хорошо было мечтать в другой стране, на том берегу пустыни, почти в другом мире. А здесь, дома, где все знакомо и привычно, сказки кончились.

Разве она не справится одна?

Бабушка Лоа вот всю жизнь одна и со всем справляется.

Мэй опустила взгляд на свои кулаки, сжатые на коленях.

— Почтенный господин Иден… Я одна возвращусь, не буду ждать.

— Не думаю, что твой спутник долго задержится, — сказал старик.

— И все-таки я пойду, — Мэй быстро встала, поклонилась. — Благодарю вас за интересную беседу и за угощение. До свидания!

Веселье за длинным столом било ключом, никто не заметил ее ухода.

Паланкин за ними еще не прислали, и это означало, что Мэй придется одной возвращаться домой по уже темным улицам Шэнъяна. Девочку это не пугало: кунаи были при ней, способность рисовать — тоже. Правда, раньше она не выбиралась на ночные прогулки, а Шэнъян многолюднее и, говорят, опаснее ночного Централа… но в нынешнем ее состоянии Мэй море было по колено. Обида, злость и чувство собственного бессилия так кипели у нее в груди, что попадись ей навстречу какая-нибудь банда — долго радовались бы потом, что ушли живыми!

Видно, и банды, и даже бродячие собаки почувствовали ее злость (а может быть, причиной было слепое везение), но никто навстречу Мэй не попался. До тех пор, пока она не решила срезать путь и пройти напрямик через Центральный рынок.

О, этот ночной базар!

Ночью торгуют не все шесть рынков Шэнъяна: так, рыбный закрывается сразу после обеда, а одежный — с закатом. Но Центральный продолжал зазывать посетителей, только закрылась часть рядов (после заката нельзя торговать сырым мясом), а оставшиеся украсились пестрыми гирляндами фонарей. В остальном же торговля шла еще веселее: еще громче кричали зазывали, еще оживленнее торговались покупатели, еще зажигательнее танцевали на перекрестьях рядов танцовщики…

Что касается посетителей, то их только прибыло: на меньшей площади было куда больше толкотни, суетни и криков, чем днем. Может быть, потому, что вино связывает ноги и развязывает языки…

Мэй случалось уже выбираться на ночной базар (правда, не в одиночку), и она всегда вспоминала пересменку обитателей леса: одни засыпают, просыпаются другие — чистят перья, выходят на охоту.

К счастью, маленькая одинокая девочка никому не показалась завидной дичью: Мэй вспомнила об осторожности и старалась держаться поближе то к одному взрослому, то к другому, делая вид, что она пришла сюда с ними.

Она не сама не заметила, как ноги понесли ее привычным маршрутом, и вот уже Мэй оказалась возле лавки торговца ножей. Девочка была уверена, что ножами тоже после захода солнца не торгуют — и верно, бамбуковая штора надежно скрывала прилавок. Однако сквозь щели в простой двери без всякого фонарика над нею — зачем фонарик, если лавка работает только дней? — пробивался свет.

На несколько секунд Мэй даже забыла о вероломстве Альфонса, о своей обиде и о неразрешимых проблемах с бабкой и дядей. Так разум, измученный неразрешимой проблемой, жаждет переключиться на другое — на что угодно. Мэй была немного знакома с Фумеем, хозяином лавки. Она знала, что живет он не над своим магазинчиком, а где-то в городе, что у него большая семья: есть и племянники, и племянницы, за которых он в ответе. Ей стало интересно, что он может делать в лавке в такой час.

Привезли партию товара поздно? Засиделся со старым приятелем?

Мэй подкралась к одной из щелей и уже приладилась заглянуть внутрь, как тут знакомый голос из глубины лавки произнес:

— Кого это принесло на ночь глядя? И как это тебя, маленькая красавица, родители пускают гулять одну? Заходи, раз пришла.

Фумей так ее всегда звал — маленькая красавица.

Мэй почему-то захотелось разреветься — то ли оттого, что никто, кроме Фумея, (если не считать Зампано) не называл ее красивой, то ли оттого, что торговец ножами так легко учуял, как она подкрадывается, несмотря на толкотню снаружи. Но она сдержала слезы, вздернула подбородок, отодвинула дверь и вошла.

— Дверь только закрой, — сказал Фумей, не поднимая головы от низкого столика посреди лавки.

Мэй послушалась.

Торговец сидел за низким столом в центре лавки и что-то писал при свете маленькой лампы. Вокруг громоздились корзины, частью открытые, частью нет; из некоторых торчало сено. Мэй поняла, что ее мысль была верна, и Фумей поздно получил новый товар. Наверное, его ждут дома не дождутся…

— Если хочешь чаю, то чайник на жаровне, а листья в шкатулке на прилавке, — продолжал Фумей, по-прежнему не глядя на нее.

— Нет, спасибо, — Мэй все-таки не удержалась от всхлипа. — Все… хорошо.

Фумей поднял голову от свитка и улыбнулся. Впервые Мэй заметила, что, несмотря на небольшую бородку, владелец лавки совсем еще молодой — на середине третьего десятка.

— Влюбилась? — спросил он, выдавая тем самым, что у него точно есть племянницы возраста Мэй.

Мэй хотела сказать, что вот еще, ничего подобного, но кивнула.

— А он женится? — продолжал Фумей.

Мэй помотала головой.

— Значит, тебя замуж выдают против твоей воли?

Мэй пожала плечами.

— Не выдадут, если я не захочу, — сипло сказала она.

— Конечно, — кивнул Фумей. — Кто же справится с такой маленькой красавицей?

— Не издевайтесь! — сердито воскликнула девочка.

— Я и не издеваюсь, — теперь уже серьезно ответил владелец лавки и отложил, наконец, кисть. — Ты сильная молодая барышня. Наверное, из одного из великих кланов, так?

Мэй кивнула. Понятно же было, что Фумей видел, как она применяла алхимию в прошлый раз, когда они убегали с Альфонсом от стражи (не думать про Альфонса сейчас!); а что она умеет обращаться с оружием, видел и раньше. И если второе еще могло быть признаком, допустим, принадлежности к какой-нибудь воинской семье, то первое трактовалось однозначно.

— Ну вот, — вздохнул Фумей. — У тебя есть воспитание, образование, умения, молодость, красота. Разве можно тебя удержать, как птицу в клетке? Не слушай других, кто говорит, что девочке без совета старших не выжить.

Такие, как ты, не пропадают.

Мэй не сразу поняла, о чем он говорит.

— Но я не хочу уходить из клана! — воскликнула она с некоторым ужасом. — Это же ужасно, кто так делает? Я… нужна им!

— Так нужна, что они тебя без твоей воли замуж выдают?

— Это нужный брак!

То есть бабушка так считает! — Мэй сама удивилась, что она начала защищать бабку Юэ; но ведь Фумей был чужим, а перед чужими нужно отстаивать своих.

— Ну… — Фумей пожал плечами. — Возможно, твоей уважаемой бабушке и впрямь виднее? Да ведь и я не о бегстве говорил. Ты бы слушала до конца, маленькая принцесса.

Фумей снова взялся за кисть.

— А… о чем ты говорил? — спросила Мэй.

— О том, что жизнь — она всякой бывает, — проговорил лавочник задумчиво. — Вот допустим, кто бы мог подумать, что ты в отчаянии будешь ночью по городу бегать и на меня наткнешься? А все-таки мы встретились. Так и брак по сговору может быть счастливым, если сговор правильный. Или если правильно себя повести.

— Вы по опыту говорите? — Мэй стало неудобно стоять у дверей, она подошла к столу и села напротив Фумея, в круге света от лампы.

— Вроде того, — кивнул лавочник, вытащил откуда-то из-под других свитков небольшую полоску бумаги и начал рисовать на ней непросохшей кистью. — Меня вот по сговору женили, когда я еще был не старше тебя.

— А разве простолюдины так рано женятся? — удивилась Мэй. — Ой, то есть извините…

— А с чего ты взяла, что я всегда был простолюдином? — Фумей вновь посмотрел на Мэй и хитровато улыбнулся. — У меня всякое было.

— Вы сбежали от брака? — догадалась Мэй.

— Нет, — качнул головой Фумей. — Я тоже считал, что этот брак был нужен моей семье, и повел себя, как почтительный сын. А потом я влюбился.

— В другую?

— Отчего же? В свою супругу. Сюэни была женщиной редких достоинств и добродетелей, нельзя было в нее не влюбиться.

— Была?

— Она умерла несколько лет назад… С тех пор, хотя я был волен в своем выборе, я не брал ни жен, ни наложниц.

— Вы поэтому ведете жизнь торговца? — тихо спросила Мэй. — Совсем… изменили свой образ, чтобы сбежать от душевной боли?

— Нет, что ты, маленькая красавица… Я не настолько полон романтичных добродетелей, как ты вообразила, — рассмеялся Фумей и туманно пояснил: — Разные обстоятельства. Но ты знай, красавица: есть у человека долг — быть почтительным сыном или дочерью, защищать свой клан или кормить свою семью. А как выполнять этот долг — с горем пополам или с радостью, как другие тебе диктуют или как ты считаешь нужным, только сам человек решает…

Он замолчал, и несколько минут был слышно только шелест кисти по бумаге.

— Ну что, не надумала чаю? — спросил Фумей.

— Нет, я пойду, пожалуй, — решительно сказала Мэй, вставая. — Меня ждут. Спасибо за гостеприимство и за разговор.

— Не за что, красавица.

Мэй добиралась до дома, уже не сожалея о том, что случилось у нахарра. Разговор с Фумеем помог: теперь у нее были дела поважнее и она знала, что надо делать.

История 6. Тэмила. Общинный дом нахарра

Альфонс смутно помнил, как отговаривался, что должен ехать — вон и паланкин скоро прибудет… и в императорском дворце ждут… и дел по горло…

Отговариваться-то отговаривался, но как-то так вышло, что его уже вели куда-то, и укладывали в мягкое, теплое, и гасили лампу, и в комнате становилось темно…

Сон наваливался неудержимо, мягким покрывалом.

«Сон — твой друг, — шепнул над ухом чей-то голос. — Ты же любишь видеть сны?»

«Да, я люблю, — сказал Ал, едва шевеля губами; ему почудилось, что его голос прозвучал по-детски беспомощно. — Люблю, а я шесть лет не видел снов…»

«Ну вот и смотри, — сказал голос ласково. — Смотри за все шесть лет и еще немножко…»

И сон начался — яркий, красочный. Такие, кажется, снились Альфонсу Элрику только в детстве, а после того, как он вернул свое тело, еще нет.

Летающие корабли под разноцветными парусами, башни со шпилями, пронзающие небеса, крылатые кони и многоголовые драконы в долинах из семи радуг…

«Правда, хорошо в моей стране? — спросила принцесса Ана из Ксеркса. — Нравится тебе мое королевство?»

Альфонс хотел сказать, что нравится, но тут все изменилось. Драконы, радуги, корабли и башни остались, но пропало что-то, что делало пейзаж живым, объемным. Вдруг все показалось ненастоящим, невзаправдашним — яркие декорации, под которыми пыль и паутина. Холодное чувство поселилось в груди. Ему по-прежнему было хорошо, но что-то не то, неправильное чудилось во всем этом блаженстве…

Еще секунда — и он мчится куда-то бесконечными зеркальными коридорами, за которыми бушует яростное полуденное солнце. В погоне за женщиной — кто она, что она? Он не знает. Но это не принцесса Ана: волосы у девушки темные, одета она в брюки, и лица ее не разглядеть. Секунду ему кажется, что это Тэмила, но тут же он понимает, что ошибся. Учитель Изуми? Вроде бы… Или Ланьфан? Или Мэй, но только взрослая?.. А может быть, Уинри — он соскучился по Уинри — но почему тогда черноволосая?.. Нет, все правильно, в этой жизни Уинри светлая, а родись она дочерью Триши Элрик, унаследовала бы волосы матери… Бабушка Пинако рассказывала: в детстве Юрий Рокбелл ухаживал за Тришей… Они росли втроем…

Странно: ухаживают за одними, женятся на других, оставляют навсегда — третьих. Это какой-то жизненный закон, и если вывести формулу, то Альфонс обязательно найдет, поймает эту грустную красавицу в зеркальных лабиринтах. Да, формула есть — но Тэмила, смеясь, стирает ее краем своего платка. Все-таки Альфонсу удается схватить женщину, она отворачивается, плачет, но Альфонс целует ее глаза. Он знает: эта девушка спит, как и он, и если он поцелует ее, она проснется, и станет ясно, кто же она…

— Кто же ты?

— Не помнишь? Сам пошел за мной…

Пряный запах ее кожи кружит голову. Пряди волос касаются его щеки, груди… он гладит ее спину — сильную, крепкую… Она чуть полнее, чем Дайлинь, намного выше, и это приятно — когда одного роста, легче…

И грудь ее, великолепная грудь, и нежная гладкость ягодиц, и аромат губ…

— Тэмила…

— Альфонс наконец вспомнил имя, выговорил. — Ты пришла ко мне, да?

— Я пришла…

— Ты меня чем-то опоила? Почему я так долго не просыпался?

— Драмма — коварный напиток… мне все равно было хорошо. Просыпайся совсем, попробуем еще раз.

— Тэмила, ты же не любишь меня, — Алу с трудом дались эти слова. Как всякому молодому человеку, ему тяжело было признавать, что кто-то может его не любить. Но когда он произнес их, то почувствовал: правда. — Зачем?

— Ты мне нравишься.

— Да, нравлюсь, но ты не любишь… Я думал, у вас строгие нравы.

— Не в этом случае.

— Чем же этот случай особый? Расскажи, Тэмила.

— Я хочу твое дитя.

— Что?! — при этих слова остатки дремы слетели с Ала.

Он тут же осознал, что находится в гостевых покоях нахарра — по крайней мере, стены были теми же, а ложе, составленное из подушек, не напоминало синское; что практически раздет и что на нем восседает совершенно обнаженная Тэмила и что… хм, с одной стороны, ему бы стоило почувствовать неловкость, но, учитывая ее намерение от него забеременеть — слава всем высшим силам, если они есть!

Тэмила рассмеялась, нежно провела пальцами по его щеке.

— Не бойся, Альфонс.

Я не предъявляю права на твое имя или на кошелек. Мне нужен лишь ребенок, твоя кровь. У меня четверть крови, у тебя — половина.

Наше дитя будет со всеми признаками. Мы воспитаем его или ее; мы, община! Лучше, конечно, двоих или троих детей, но и один подойдет, хотя я буду молиться богам о близнецах, если ты не захочешь задержаться.

— Да о чем ты говоришь! — Альфонс почувствовал, как у него волосы встают дыбом. — Ты хоть знаешь, сколько мне лет?! — от волнения он начал заикаться. — Семнадцать! Семнадцать!

Какие дети?!

— Идеальный возраст для производства потомства, — передернула она четко очерченными плечиками. — Лучше ждать, пока мы оба состаримся?

— Нет, нет! Я так не могу! Ты не понимаешь, я…

— Ты не хочешь детей? — она смотрела на него прямо и грустно. — Даже если от тебя ничего не потребуется, кроме семени?

— Не в этом дело! Я хочу детей… потом! Может быть, через три-четыре года…

— Это подойдет, — она кивнула. — Но какая разница?

— Потому что я хочу нормальную семью! Не обязательно с ксеркской кровью, просто семью!

Хочу жениться на девушке, которую полюблю, хочу, чтобы у нас с ней был свой дом — лучше в Аместрис, в моем родном городе, но и в любом другом месте можно, лишь бы оно нам обоим нравилось. И чтобы продолжать исследования…

— Хорошо, — кивнула Тэмила.

— Что «хорошо»?

— Я поеду с тобой в Аместрис, если ты этого хочешь. И стану твоей женой.

— Черт, нет! Ты не поняла! Я… ты очень милая девушка, Тэмила, настоящая красавица, и сильная, и… но ты меня не любишь, а я тебя не люблю! Мы совсем недавно познакомились! А после того, что ты мне рассказала, я к тебе и на пушечный выстрел не подойду!

— Сейчас мы ближе пушечного выстрела, — она положила руки ему на плечи и наклонилась.

Губы у нее были горячие, припухшие от поцелуев — от его поцелуев! — волосы разметались по плечам.

— Да, но…

— Альфонс отчаянно пытался собраться с мыслями. — На любого нашего ребенка предъявит права твоя община, да?

— Да. Это хорошая община, ты сам так сказал.

— Хорошая, но… Но я не собираюсь приносить своих детей в жертву алхимии, понимаешь? Я не хочу для них этого, понимаешь? Я хочу, чтобы они родились свободными людьми, как мы с братом!

— Ребенок синца становится синцем. Ребенок аместрийца — аместрийцем.

Ребенок богача обретает богатства, ребенок бедняка — отцовские долги… Может быть, это несправедливо, но таков порядок вещей.

Очень сложно спорить, когда, склонившись над тобой, тебе в глаза заглядывает прекрасная обнаженная женщина. Поэтому Ал не стал спорить. Он схватил Тэмилу в объятья, прижал ее к себе и, перекатившись, повалил на подушки. Она улыбнулась.

— Давно бы…

Но, едва оказавшись сверху, Ал хлопнул в ладоши, коснулся покрывала — и оно мгновенно скрутило руки Тэмилы.

К счастью, штаны были на Альфонсе. Не потрудившись разыскать рубашку, он пулей вылетел за дверь, одной рукой застегивая ширинку и молясь про себя неведомым силам, в существовании которых не верил, чтобы остальные нахарра не вздумали его останавливать.

«Иногда, — думал он, — мне прямо хочется быть железным!»

С такой мыслью Альфонс пронесся по коридору, надеясь, что бежит к выходу — и вдруг увидел Идена. Старик стоял напротив двери и спокойно, не отводя взгляда, смотрел на юного алхимика.

Сказать, что Альфонс почувствовал себя неловко — значит, здорово преуменьшить ситуацию. Он ощутил дичайшую панику; именно в таком состоянии люди без внутренних тормозов совершают зверские убийства, а более интеллигентные — умирают от разрыва сердца. С Алом, однако, не случилось ни того, ни другого: старик неожиданно коротко поклонился ему, от плеч, как принято в Сине, а не от пояса, как в Аместрис. И произнес:

— Прошу прощения за мою внучку, дорогой гость. Она не хотела обидеть вас.

— Я не… — забормотал Альфонс, чувствуя себя невыразимо жалким и мечтая провалиться сквозь пол из бамбуковых досок. — Это я прошу прощения, я не хотел, и…

— Мы поставили вас в крайне неловкое положение, — старик покачал головой. — Только что я усугубил его, встретив вас.

Но у меня не было иного выхода: иначе вы покинули бы этот дом с мыслью никогда сюда не возвращаться. Я прошу вас, не стоит принимать случившееся близко к сердцу.

Альфонс не нашел в себе силы ничего ответить.

— Этот дом будет рад видеть вас, — продолжил старик. — И вас, и вашу юную спутницу… Она, кстати говоря, уже ушла. Лично я буду счастлив возможности поговорить с таким знающим и умудренным не по годам собеседником. Весь мой опыт относительно алхимии, все, о чем мы говорили и не успели еще поговорить — к вашим услугам. Поэтому прошу вас, приходите еще. Не держите зла на наш народ. И на Тэми тоже. Она хотела, как лучше, но она нетерпелива и пока неопытна в отношениях мужчин и женщин.

Альфонс чуть было не выпалил, что для неопытной она действовала необыкновенно умело, на его вкус, но все-таки прикусил язык.

— Спасибо, — пробормотал он. — То есть я…

— Идите, — проговорил Иден, делая символический шаг в сторону и как бы освобождая проход. — Паланкин вас уже ждет.

Альфонс покинул дом нахарра под музыку и взрывы смеха, долетавшие из глубин здания — пир еще не успел окончиться.

История 5. Мэй. Дом тысячи змей (битва за брак)

Мэй была уверена, что не уснет.

Что будет мерить комнату шагами, размышляя над планом действий; что пойдет в бамбуковую комнату к Сяомэй, зароется лицом в жесткий черно-белый мех и выплачет панде все свои горести; что забудется на рассвете и проснется с первым лучом солнца…

Ничуть не бывало!

Она вернулась в Дом Тысячи змей в странно отрешенном состоянии. Слуга, специально приставленный к Сяомэй, сообщил ей, что панда съела особенно много бамбуковых листьев и теперь почивает. Мэй не стала ее будить. Хотела пойти к бабушке Лоа, поговорить, но зачем-то зашла в свою спальню. Посмотрела на постель — такую мягкую, такую уютную — и прилегла, отдохнуть на минутку.

Потом она все-таки поплакала немного — вспомнила, как эта Тэмила (ууу, жаба!) уводила Альфонса. И заснула где-то на середине размышления, стоило ли говорить Альфонсу, что она больше не желает бегать в него влюбленной, как два года назад — может быть, нужно было вести себя так же, как раньше, и он бы тогда… Но нет, с чего бы ему, взрослому уже человеку, отвечать на чувства глупой девочки?.. Нет, нужно было дать возможность начать все с чистого листа…

Начала, нечего сказать. Хорош лист. Нравится?

Потом Мэй проснулась, и обнаружила, что уже утро, и при том довольно раннее: по ощущениям, часов шесть. Через небо, видимое из окна ее комнаты, протянулись розовые перья рассветных облаков. Некоторое время Мэй бездумно созерцала их, а потом к ней вернулась вчерашняя решимость.

Она вдруг поняла, что ночные слезы высохли — да и было их немного — и теперь она совершенно готова ко всему. Ко всему — это значит ко всему.

Мэй торопливо умылась, переодела наряд, на сей раз выбрав красивое ципао, чтобы казаться взрослее. Можно было позвать служанок, но девочка привыкла одеваться сама во время обучения, и наряды ее все были достаточно просты. А кроме того, ей не хотелось растерять по капле собранное к сегодняшнему утру настроение, легкое и отчаянное.

Потом она выглянула в коридор, хлопнула в ладоши и велела принести рис и что-нибудь из рыбы. На кухне это должно найтись в любой час, нет нужды дожидаться официального завтрака. Пока Мэй завтракала, другая служанка доложила, что ее двоюродная прабабка Лоа уже проснулась и готова встретиться с внучкой. Мэй, торопливо доела и бросилась в покои бабушки, которые располагались на другом конце особняка.

Удивительно, когда Мэй пересекала главный коридор, она обнаружила дворцовых слуг, которые перекрывали коридор ширмами.

— Что тут происходит? — спросила девочка, стремясь сохранять самый величественный вид.

Старый Чунжи, который стоял стражником у входных ворот, сколько Мэй себя помнила, покачал головой:

— Не вашего ума дела, молодая госпожа. Госпожа Юэ велела тут не ходить.

— Как это не моего ума дела?! — вспылила Мэй. — Да я… да как ты смеешь так со мной говорить?

Чунжи поклонился низко, чуть ли пол не подмел седыми усами:

— Виноват, молодая госпожа.

Другие слуги просто кланялись, молчали — а толку-то с того! Когда Мэй попыталась пройти, Чунжи снова загородил ей дорогу — и что делать? Не звать же, в самом деле, бабушку Лоа криками, не будить весь особняк?

На миг девочкой снова овладело чувство злобного бессилия — хоть плачь.

Потом Мэй стало смешно. Она бродила по ночному Шэнъяну, где хотела, она пересекла пустыню, она сидела по левую руку от Лина на советах со старейшинами великих кланов — и что же, какой-то старый солдат не даст ей пройти в доме ее семьи?

Они стояли в коридоре второго этажа Западного флигеля, а Мэй нужно было попасть в Южный, главный, где так же на втором этаже находились покои бабушки Лоа. Ранее все флигеля стояли отдельно; однако последнюю связку построили уже на памяти Мэй, и теперь одно- и двухэтажные переходы соединяли все строения. От Южного к Восточному вел как раз одноэтажный…

Мэй улыбнулась Чунжи и, шагнув влево, дернула в сторону раму тяжелого окна. Дзынкнули стекла, а вопли Чунжи и других слуг слились в один, когда Мэй, вскочив на подоконник, сиганула с него вниз.

О, расстояние она рассчитала точно и ошибки быть не могло! Прыжок был так короток, что ветер даже не выбил слез из глаз. Мэй приземлилась на еще холодную с ночи черепицу по-кошачьи, ухватившись за конек крыши обеими руками; выпрямилась, балансируя. Вот, давно уже нужно было напомнить слугам, какой у нее характер! А то отвыкли, видишь ли…

Девочка решительно побежала по коньку, щуря левый глаз от яркого солнца.

Только когда она, подпрыгнув и подтянувшись, залезла в открытое окно на втором этаже южного здания, Мэй сообразила, что нужно было сразу спросить себя — а зачем (или для кого) слуги отгораживают Южный дом?

Именно этот вопрос Мэй и задала, влетев в покои бабушки Лоа.

— Как, ты не знала? — бабушка Лоа, как всегда, совершенно не удивилась. Она просто протянула запыхавшейся Мэй чашку холодного чая и будничным тоном ответила: — А это жених твой приехал, Юдэн Ликай, со старейшими из клана Ликай. Они, наверное, вчера еще прибыли, ночевали где-то в городе: прибыли не в повозке, а в паланкинах. Паланкины не их, наемные, просто ибиса нашили…

Мэй сообразила: ну точно, на эмблеме Ликай — стилизованный ибис, как у них две змеи, как у Яо — инь и янь…

Бабушка Лоа всегда подмечала такие вещи. Всегда знала, кто и на чем добрался; догадывалась, где был; подмечала незаметное. Мэй понемногу старалась у нее учиться, но только там, где касалось алхимии или же драки. Теперь она вдруг поняла, что многого еще не знала. Словно глаза открылись.

Мэй по-новому взглянула на покои прабабушки: светлые, чистые, в одном из лучших мест особняка… И это при том, что ни для кого не секрет: и бабка Юэ, и жена Сымы давно уже спали и видели, как бы выжить старую каргу в северный флигель! Не случайно в цветочной композиции в нише, между двумя свечами — желтый нарцисс вместе с сосновыми ветками, словно вызов…[11]

— Бабушка Лоа! — усевшись на пол, Мэй низко поклонилась старушке. — Прошу вас, научите меня, как нужно обращаться с людьми, чтобы они делали так, как вы хотите! Я была дурной и невнимательной внучкой… научите!

Бабушка Лоа засмеялась мелким, рассыпчатым смехом:

— Заметила, значит, внученька… Ну и молодец, ну и хорошо, что заметила! Интригам, значит, просишь, чтобы я тебя учила? Не выйдет, дорогая моя. Сосна, что на скалистой почве выросла, во все стороны изгибается, а на песчаном берегу прямо стоит. То, что для одних уст будет лекарством, в других окажется ядом… У тебя не получится, дорогая моя Мэй, умница моя и красавица, добрая моя девочка с чистым сердцем!

— У меня получится, — Мэй по-прежнему не разгибалась и разглядывала только половицы. — Я буду очень стараться, бабушка! Если нужно измениться, я изменюсь! Все что угодно сделаю! Я не хочу быть слабой, и чтобы меня, как монету, передавали из рук в руки!

Бабушка Лоа положила руку на плечо Мэй и проговорила неожиданно чистым, почти молодым голосом:

— Я хотела, чтобы ты выросла умной. Ты такой и стала. Я хотела, чтобы ты выросла сильной; ты стала даже сильнее, чем я смела надеяться. У каждого из нас свой способ менять мир. Вода точит камни, а сель их сносит. В тебе много силы, моя дорогая, мало хитрости. Хочешь обуздать судьбу — лишний раз не подставляйся, но иди прямо. Иначе саму себя перехитришь.

— И что это значит? — Мэй подняла на прабабку взгляд. — Вот сейчас — что?

— Ты хочешь замуж?

— Не на их условиях!

— Тогда сама решай.

— Я пойду и скажу им об этом, — Мэй поднялась. Прошедшая ночь и беготня по крыше что-то переломили в ней, позволили снова почувствовать себя почти так же свободно, как в Аместрис. — Прямо, в лицо! И людям жениха тоже скажу!

— Осторожнее.

Смотри, чтобы они лицо не потеряли, — предостерегла ее бабка. — Потерявшие лицо мужчины страшны в гневе.

— Ничего, — Мэй одернула рукава ципао. — Я буду вежлива.

История 4. Ланьфан. Очарованный дворец

Альфонс вернулся вечером во дворец в настроении, который и самый жизнерадостный оптимист не рискнул бы назвать оптимистичным, и смутном состоянии ума. Ему было неудобно перед Тэмилой и Иденом; его ошеломило то, что он увидел и услышал у нахарра. Наконец, он сожалел о случившемся. Тэмила у него в голове смешалась с Аной; он вспомнил, как она благодарила его, в голове вспыхивали солнца и пылала пустыня…

Может быть, то было остаточное действие драммы, но, добравшись до своих покоев, Альфонс уже жалел, что так скоропалительно отверг предложение девушки. В конце концов, она тоже алхимик… Дети — это хорошо… Вон, Эдвард женится, так почему бы и ему?.. А она хорошая девушка…

И вдруг в идеях о кровном родстве все-таки что-то есть?

Ал со стоном рухнул на вышитое покрывало и закрыл глаза руками. Под веками взрывались фейерверки, голова болела.

Потом его посетил внезапный приступ паники: а железку-то не потерял?.. Не потерял: железка была где всегда, в кармане брюк. Он о ней уже давно не вспоминал, а посеять было бы обидно: все-таки напоминание о доме.

Лежа навзничь, Альфонс подумал о Мэй, которая отговаривала его помочь с расстройством брака. Подумал о Ланьфан, которая по-прежнему тенью следует за Лином и сама отправляет в императорские покои «певчих пташек» — или «молодые цветы», как их тут называют — хотя дураку ясно, что она любит своего господина без памяти. И сам Лин…

Ведь казалось бы чего уж проще — подойди к ней, объяснись, скажи, что ты жизни без нее не мыслишь…

Альфонс по ассоциации вспомнил генерала Мустанга с майором Хоукай, мелькнула у него мысль и о Лунань, которая наверняка страдает в браке с людоедом-Чинхе, но не мечтает о лучшей доле… «Нет, — подумал он с внезапной решимостью, — если даже я один свободен на всем свете, я не хочу жить, как они. Я буду изучать алхимию в свое удовольствие, и женюсь не на ком посчитаю удобным — я дождусь, пока влюблюсь в какую-нибудь девушку так, что захочу от всего света защищать, и хоть весь мир обойти ради нее… или в Сине остаться ради нее… или от любого брака ее спасти, из-под венца похитить… И не побоюсь ей сказать, и завоевать ее не поленюсь… Эдварду об этом не напишешь, черт… как-то мы такие темы между собой не обсуждали никогда, а мне бы рассказать…»

Но это уже было начало сна, где Альфонсу снилось, что он ищет по всему дворцу нормальную бумагу, чтобы написать Эдварду — а попадаются все только свитки, и все сплошь розовые, надушенные и украшенные цветочным орнаментом.

Утро же принесло новые заботы: не успел Альфонс проморгаться и обнаружить, что еще только рассвело, как почтительно постучавшийся в дверь слуга сообщил, что гостя-с-запада ждут на совещании у императора. Император, дескать, извиняется за ранний час, но позже никак невозможно: должен совершать смотр войск.

Смотр войск был Альфонсу хорошо знаком и понятен еще из его многомесячных каникул в Бриггсовой крепости. Непонятно ему было другое: то, что Лину вдруг понадобилось дергать его без предупреждения.

Доверенный слуга провел Альфонса в тайный императорский кабинет: ту самую комнату, где пировали в первый вечер. Дальние, непарадные переходы Очарованного дворца являли собой с утра самое занятное зрелище. Тут вам и полотеры, намывающие бамбуковые доски чуть ли не на коленях; и торопливые служанки, нагруженные одеяниями и трепьем непонятного назначения; и кухонные запахи, и перекличка грузчиков на внутреннем дворе, которую можно слышать сквозь широко раздвинутые окна…

Грузчики, которые доставляли на кухню продукты и увозили прочь мусор, настолько заинтересовали Альфонса, что он даже притормозил и прислушался. Голоса веселых парней в серой униформе звучали довольно долго, пока Альфонс вслед за своим провожатым не свернул вглубь дворцового комплекса, но алхимик так и не смог понять, на каком наречье они изъяснялись. Ничего похожего на шэнъянский синский или на говор горцев во владениях триады Чинхе; ничего общего с кантонским диалектом. Такое ощущение, что это вообще чужой язык!

Альфонс подумал, что Син — невероятно огромное, прекрасное и интересное место.

Нечего и думать узнать о нем за несколько недель в библиотеке (чистого времени) или за несколько месяцев путешествия по туристическим маршрутам. Всю жизнь посвятить — и то будет мало. Так с любой сколько-нибудь большой страной: в Аместрис ведь тоже множество народов и обычаев. Однако в том и дело, что Алу не хотелось посвящать всего себя изучению Сина или какой-то одной земли.

Здесь за несколько месяцев он видел и узнал уже много удивительного; на очереди иные страны и новые тайны. Сперва они собирались ехать в Каледонию, но, после того, что Альфонс услышал от Идена, он начал думать о том, не навестить ли лучше льяса… Весь мир лежал перед ним, и младший из оставшихся Элриков задумался: уж не слишком ли опрометчиво они с Эдвардом договорились встретиться всего через год?..

Но все эти размышления занимали лишь дальний уголок его сознания. Перед раздвижными дверями в «тайный кабинет» Лина Альфонс уже полностью стряхнул с себя мечтательное настроение. И императора, в неформальной позе возлежавшего прямо на полу возле низенького стола, он встретил озабоченным вопросом:

— Что-то случилось в лагере? Или с Джерсо и Зампано?

— С химерами? — удивился Лин. — А что с ними могло случиться?

Ланьфан?..

Ланьфан Альфонс сперва не приметил. У нее было воистину удивительное свойство: когда ты входил в комнату, неважно, знакомую или незнакомую, взгляд для начала зацеплялся за все что угодно, но не за главу особой имперской службы…

«И это, — отметил Альфонс про себя, — несмотря на то, что она на диво хороша собой!»

— Насколько я знаю, все в порядке, — вежливо заметила девушка. — Это я попросила моего господина пригласить вас. И если мой господин позволит, я буду говорить.

— Говори, разумеется, — кивнул ей Лин.

В его тоне Альфонсу почудилось нечто горькое. Словно бы меньше всего он хотел давать Ланьфан разрешение на речь. Или Альфонсу показалось после размышлений об этой паре?

— Выполнение плана, в целом, движется, как мы задумали, — ровным и сдержанным тоном — диктору официальных сводок с Радио Централа у нее бы поучиться — продолжала Ланьфан. — Мои девочки распространяли слухи о великом алхимике с запада, который, якобы, вернулся в Син. Нам удалось выйти на контакт с начальниками тех людей, что выслеживали вас, Альфонс, около гостиницы. Это, как вы и говорили, оказались представители триады Чинхе, соседней с ним триады Цяобо, а также представители Союза Цилиня…

— Цилиня? — переспросил Альфонс. — Очень удачно.

— Да, — кивнула Ланьфан. — Несомненно, то происшествие с мостом произвело на Нивэя большее впечатление, чем вы предполагали. Он начал попытки связаться с вами самостоятельно, но оставил их, когда вы были приглашены в Очарованный дворец…

— Что больше напоминало похищение, — вставил Альфонс, но Ланьфан проигнорировала его реплику.

— …Когда вы были приглашены во дворец. Кроме того, как мы выяснили, многие слухи начали появляться и без нашей помощи. В основном они исходили от членов триады Чинхе.

— Ха! — Лин хлопнул в ладоши. — Я уже начинаю жалеть, что не видел этот мостострой! Вероятно, было весело.

— Как сказать, — сдержанно ответил Альфонс. — В той суматохе Джерсо пырнули кинжалом, то ли в панике, то ли по приказу Чинхе… Он упал в реку, и мы долгое время не знали, жив ли он.

— Об этом тоже ходят слухи, — кивнула Ланьфан. — Что у Алхимика-с-Запада невероятно могущественные телохранители. То ли призванные им из ада демоны, то ли оживленные им мертвецы…

— А они даже ни разу не превращались в химер! — вздохнул Ал.[12]

Лин и Ланьфан переглянулись.

— По всей видимости, они и так производят впечатление, — пожала плечами Ланьфан. — Итак, могу заметить вам, что первая часть плана продвигается даже быстрее, чем мы рассчитывали. Масла в огонь подлило то, что люди триад заметили ваши контакты с нахарра, Альфонс.

Все знают, что нахарра — очень закрытый и подозрительный народ…

— Вот как? — удивленно спросил Ал.

— Именно, — серьезно кивнула Ланьфан. — Со вчерашнего вечера новость о том, что они приняли вас как дорогого гостя и даже пировали с вами, уже разлетелась по всему Шэнъяну. Видели даже, как паланкин увозил вас во дворец в изрядном подпитии и не вполне одетым.

— Но как они это-то рассмотрели?! — Альфонс схватился за голову. — Я же сразу во дворе в паланкин зашел, и шторку не открывал! Неужели носильщики?

— Носильщиков проверяет Вернье, — покачала головой Ланьфан. — Так или иначе, Нивэю уже доложили, что нахарра принимали вас за своего…

— Ничего не было! — несчастным голосом вскричал Альфонс, сообразив, на что она намекает.

Лин хмыкнул:

— Ни одному мужчине, мой друг, еще не удалось это доказать без ущерба для себя. Так стоит ли пытаться?

— Вот ты сейчас очень мне напомнил полковника Мустанга, — желчно заметил Альфонс. — Тебе конечно, чего!

— Ха, умные люди думают одинаково, — Лин самодовольно улыбнулся, но тут же стер улыбку с лица. — Продолжай, Ланьфан. Извини, что перебил: положение-то серьезное.

Ланьфан кивнула.

— В данном случае, неважно, что вы имеете в виду, говоря что «ничего не было».

Важно, что вы были на пиру. Важно, что старейшина нахарра принял вас чуть ли не как собственного сына и пригласил приходить еще…

— Но откуда… там же никого не было, кроме Идена и нас с Мэй!

— Должна признаться, я не знаю тоже, — Ланьфан бросила просительный взгляд на Лина. — Господин прикажет разведать?

— Не нужно, — Лин махнул рукой. — Альфонс, в Шэнъяне быстрее сплетни распространяется только известие о смерти императора, а уж откуда и кто узнает информацию — это, как учил меня Ху[13], одна из величайших тайн вселенной, наряду с истоками алхимии.

— А Ху знал про алхимию? — осторожно спросил Альфонс. — Я думал, что у клана Яо не было привилегии ее изучать…

— И сейчас нет, — согласно кивнул Лин. — Но Ху много где бывал, многое видал… многое знал. До сих пор не могу…

— Лин осекся, бросил на невозмутимую Ланьфан короткий и хмурый взгляд. — Продолжай, Ланьфан.

— Итак, сегодня с утра, совсем до света, по моим каналам до Вернье донесли записку от Нивэя. Он шлет приветы Альфонсу Эллеку и сообщает, что хотел бы с ним встретиться и потолковать об алкестрии.

Ланьфан достала из рукава своего одеяния узкий футляр и с поклоном передала его Альфонсу.

Ал уже знал, что в таких футлярах здесь носят записки, иногда с какими-нибудь милыми безделушками или цветами — если, разумеется, записка предназначена даме и содержание ее соответствует.

В данном случае, конечно, цветов не было.

Альфонс пробежал глазами два ряда иероглифов и с облегчением убедился, что его лингвистических познаний вполне хватает на дешифровку. Собственно же чтение заняло несколько дольше, но в конце, с облегчением вздохнув, он протянул письмо Лину.

— Я уже видел, — тот качнул головой. — Как ты считаешь, Альфонс?

— Ну, я думаю, мне надо с ним встретиться, — рассудительно произнес Ал.

— Возможно, обсудить то, о чем говорил Лин… создание параллельного Союза. Намекнуть, что не худо бы организовать встречу с другими людьми Цилиня и намекнуть, кого именно мы хотим видеть на такой встрече. Короче, закинуть удочки.

— Звучит неплохо, — одобрил Лин. — Ланьфан?

— Я бы тоже согласилась бы, — поколебавшись, заметила девушка.

— Но не согласна?

— Дело в том, что Вернье, как посвященный в наши планы, помногу обсуждал их со мной. И я должна признать, что многие его доводы выглядят весьма разумными.

— Мне пригласить его на совещание? — поинтересовался Лин.

— Не думаю, что это разумно. Он, конечно, придет, но в столь ранний час господин Вернье… не слишком в ладах с собой.

Лин усмехнулся.

— Я ценю Вернье за его работоспособность в любом состоянии. Но ты права, Ланьфан, пока его беспокоить не стоит. Так передай нам пока на словах, от чего же он предостерегал?

— Он говорил, что Альфонс, несмотря на его ум и актерские способности, едва ли будет способен долго притворяться перед Нивэем тем, за кого мы хотим его выдать… особенно с глазу на глаз. Прошу прощения, если мои слова обидели вас, — Ланьфан поклонилась.

— Тут нет ничего обидного, — запротестовал Альфонс, — я и сам так думаю!

— …С другой стороны, нужно нечто очень эффектное, чтобы привлечь Нивэя и других таких же, как он, скрытыми возможностями алхимии… Вернье предлагает: окружить Альфонса ореолом, подобным императорской власти.

Пусть он будет слишком гордым, чтобы говорить с ними. Если первые несколько встреч с Нивэем и избранными проведет не Альфонс, а Вернье или, допустим, другой верный человек, кого вы назначите, например, Яньцин, то мы можем потом созвать большую встречу и устроить на ней спектакль, где Альфонс покажет еще возможности алхимии. И тогда люди Цилиня перейдут на нашу сторону, а Альфонсу не придется вести с ними переговоры. Вернье даже считает… тут он просил меня заранее извиниться при передаче его слов… что, может быть, Альфонсу будет даже лучше сразу после представления уехать из страны, чтобы у Нивэя и других мастеров Цилиня не было шансов его разоблачить.

— А что, — решил Лин после короткой паузы. — Только такой театрал, как Вернье, мог это предложить. Но мне нравится.

— Не хочется посвящать в этот план еще кого-то, — заметил Альфонс. — Кого отправить на переговоры с людьми Цилиня? Лин, ты можешь еще кому-то доверять, как мне, Ланьфан или Вернье?

— Допустим, тебе я доверяю не так, как Ланьфан, а Вернье куда меньше, чем любому из вас, — Лин фыркнул. — Не в этом дело. Как это Вернье смеет рекомендовать моему гостю, когда ему уезжать?

— Альфонс бросил на Лина удивленный взгляд: этот тон живо отличался от обычных его ленивых речей.

— Еще раз прошу прощения за него и за себя, — Ланьфан снова поклонилась.

— Это была всего лишь рекомендация, которая может хорошо сработать на образ. А может и не сработать.

— Ничего, — медленно проговорил Альфонс, — ничего страшного. Во-первых, я и так собирался уезжать. Я узнал кое-что новое у нахарра, и для этого мне, вероятно, следует отправиться в земли льяса.

— Льяса? — переспросил Лин. — Никогда о них не слышал.

— Это островное племя где-то на севере… как я понял, они почти дикари. Но неважно, потом расскажу. Главное, Лин, что у меня, кажется, есть один фокус, который может произвести именно нужный эффект…

— Альфонс потер подбородок. — Только его нужно доработать. Потребуется время.

— Сколько? — деловито спросил Лин.

— Как минимум, несколько дней, пока не могу сказать точнее. И еще придется навестить нахарра, а я с ними расстался далеко не в самых лучших отношениях, несмотря на слухи, — Альфонс поежился, вспомнив разъяренный взгляд Тэмилы. — И Лин! У тебя же есть документы, описывающие этот новый Союз, который ты хочешь создать?

— Ну есть…

— Лин широко зевнул. — Ланьфан, распорядись принести бумаги. Альфонс, принимать или не принимать этот план обсудим позже, когда ты разберешься со своим «фокусом»…

А на первую встречу с Нивэем пойду я, а не ты, хуже от этого не будет.

— Господин! — ахнула Ланьфан.

— А что? Спорим, он меня без церемониального грима и не узнает… Притворюсь одним из своих кузенов Яо. Альфонс прав, у Вернье недостаточно авторитета.

— Господин! — у Ланьфан, кажется, кончились все остальные слова. — Но ведь это опасно! Мне, как начальнику ваших телохранителей!

— Ты сама захотела быть моим начальником телохранителей, — жестко оборвал ее Лин, и в его голосе Альфонсу послышалось невысказанное «только». — Вот и охраняй… — потом он сменил тон и добавил жалобно: — А я лично пойду жариться на объезде… Во имя преисподен Яньвана, если бы я знал, что быть императором такая морока — остался бы в Аместрис и открыл бы свою забегаловку!

История 5. Мэй. Дом Тысячи змей (битва за брак, продолжение)

Когда ради совещаний встречаются главы нескольких кланов — это большое событие, которое должно быть обставлено с подобающей торжественностью. С другой стороны, если речь идет об ответственных делах — в частности о таких, которые лучше до срока не афишировать — следует вести их неспешно и скромно.

Ну и наконец, любому делу подобает золотая середина.

Главы кланов Чань и Ликай встречались в Покоях лотоса на тихой воде в Доме Тысячи змей, которые соответствовали всем перечисленным условиям. Чаще всего это место называли попросту «Зеркальной комнатой», потому что именно зеркала главы клана Чань собирали здесь много поколений.

Зеркала — старинные бронзовые, серебряные и современные стеклянные — стояли в простенках между стилизованными изображениями змей, в нишах вместе с цветочными композициями, украшали стены на высоте человеческого роста. Любая компания, собравшаяся тут, умножалась в числе. Люди сидели словно в окружении собственных зеркальных призраков: леворуких, непривычно косящих, темновато-мутных в глубинах зеркал… Говорят, это многих сбивало с толку. Про клан Чань раньше считали, что хитростью они подобны змеям со своей эмблемы.

За двести лет, прошедших с тех пор, как клан впал в ничтожество и захирел, залом пользовались считанные разы. Не с кем было вести переговоры; некого было запутывать и сбивать с заранее выбранной позиции. Пятьдесят лет назад дом сдали в аренду клану Ликай и выкупили назад лишь недавно. Но Юэ, как хозяйке Дома Тысячи змей, не пришлось краснеть: все циновки, покрывавшие пол, казались новыми, роспись, украшающая бамбуковые стены, не выцвела, а предложенная гостям мебель хоть и не могла похвастаться новизной, радовала глаз изяществом.

И зеркала. Они тоже играли свою роль и, кажется, даже произвели определенное впечатление. Юдэн Ликай остался безучастен к чарам комнаты, но его пожилой дядя и советник изумленно оглядывался, оглаживал седую бороду и чуть было не начал разговор с угрозы: верный признак, что он утратил самообладание…

О третьем их спутнике что-то определенное сказать было трудно: он отличался таким широким размахом плеч и такими буграми мускулов под тканью дорого халата, что, вероятно, был выбран именно за силовые качества, ни за какие другие.

Увы: господин Сыма, присутствующий на переговорах от имени своего отца, почтеннейшего Циньбея, не воспользовался преимуществом, а сразу начал с заготовленной речи. Госпожа Юэ, которая, по старинному обычаю, на переговорах присутствовала, скрытая расписной ширмой (из-за современного падения нравов полупрозрачной и чисто символической), могла только досадовать в душе, внешне являя собой образец невозмутимости и женской скромности.

Однако подготовка не могла не привести к определенным результатам, и, хоть господин Юдэн периодически раскрывал свой веер, демонстрируя несогласие; хоть его пожилой советник, господин Шуньци, в вежливых оборотах давал понять Сыме неприемлемость его доводов, но все же переговоры двигались. Даже необычно ранний час, выбранный для встречи, не был помехой: гости не зевали, хозяев не клонило в сон.

Впрочем, час назначили гости: все знали, что из-за вражды с кланом Бо Юдэн опасается убийц, и потому провел эту ночь где-то в городе. Говорили, что император предлагал взять Юдэна под свою защиту, но тот отказался. Госпожа Юэ не знала, насколько правдив этот слух.

И тут, когда соглашение уже было близко, случилось неожиданное, непредвиденное и даже позорное.

Сперва Юэ слышала только шорох и приглушенные голоса за дверью. Даже это казалось неслыханным: чтобы кто-то из слуг или домочадцев смел побеспокоить совещающихся старейшин! Разве для этого поставлены у двери охранники?

Однако то, что последовало потом, переходило все границы: двери распахнулись! И на пороге стояла не кто иная, как сама Мэй, драгоценная фишка… Девочка, которую никто не принимал всерьез, потому что какую роль могла играть в циклической потасовке кланов за императорский престол та, кого нельзя даже выдать за текущего императора, потому что она приходится ему сводной сестрой? А другой ее вес как внучки или племянницы текущего главы клана по женской линии — ничтожен…

Мэй стояла на пороге, одетая не в традиционный длиннополый женский халат, приличествующей девушке ее возраста и положения. Нет, на ней было легкое ципао, слишком короткое — больше похоже на тунику, какую носят молодые воины на тренировках — и широкие шаровары. Юэ видела уже, как она ездила в таком виде в Очарованный дворец, но не вмешивалась: если девочку будут там считать ребенком, это только к лучшему. Но сейчас появиться в таком виде перед своим будущим женихом — о чем она думала?

«О драке, — догадалась Юэ. — А я старею».

Да, госпожа Юэ первая поняла, что теперь пользу можно выжать не из кровных связей своей юной родственницы, а из ее личных талантов. Но таланты есть достижения свободной воли, тогда как рождение — дар клана.

Неудивительно, что девочка захотела сама участвовать во всех этих делах, не советуясь с семьей. Но отчего она выступила так прямо…

Неужели эта старая змея Лоа, что вырвала из рук Юэ воспитание внучки, не научила девчонку более эффективному образу действия?

Мэй же тем временем опустилась на колени и низко поклонилась, выражая величайшее почтение. После этого она поднялась и проговорила ясным и чистым голосом:

— Мудрейшие! Прошу простить мое невежливое вторжение. Я никогда не осмелилась бы сделать это, если бы не чувствовала, что поступить иначе — значит нарушить мой долг перед небом.

То, что подумала Юэ, услышав эту фразу, она ни за что не произнесла бы вслух. Неясно, учила Лоа девчонку или нет; ясно, что та ничего не усвоила из уроков. И сейчас Мэй намеревается идти напролом. Осталось только надеяться, что клан Чань не будет опозорен навеки…

— До меня дошли слухи, что здесь обсуждается моя свадьба с господином Юдэном Ликаем.

Прошу прощения, но я вынуждена молить старейшин не взваливать на меня подобную честь! Я слишком юна, недостойна и плохо воспитана, я неспособна быть для него хорошей супругой. Вместе с тем, будучи под защитой императора и рассчитывая на собственные силы, я не смею уповать на его великодушие и идти под его крыло. Господин Юдэн Ликай, я прошу не связываться с такой ненадежной и некрасивой женщиной, как я!

«Как же, надейся, — вдруг с пугающей ясностью поняла Юэ. — Это месть Лоа. Тонкая и изысканная… аспид! Эта женщина сущий аспид! Так яростно и скрыто отомстить клану за свое вынужденное безбрачие… за жизнь на положении приживалы… Не всякая сумеет. Я восхитилась бы ею, если бы не шла сейчас ко дну вместе со всеми».

Юэ чувствовала себя, как кобра, замерзающая под снегопадом. Как ядовитая кобра, у которой вырвали клыки. Девчонка пошла против нее прямо, перед всеми… как раз в той ситуации, когда она, Юэ, не в силах заговорить, не может подать голос из-за своей символической преграды, разрушить стену молчания, отделяющую ее от присутствующих в комнате мужчин. Сложно было придумать нечто более ужасное, чем такие слова от дочери великого клана, обращенные к представителю другого великого клана!

Как ни странно, Сыма, никчемный сынок Юэ, опомнился первый.

— Мэй, ты должно быть больна, — резко сказал он. — Возвращайся к себе!

— Уважаемый дядюшка, я здорова, — настаивала Мэй. — Если хотите, спросите императора! Он… — и тут девочка осеклась.

Юэ поняла, почему: в этот момент Юдэн наконец опустил веер.

В первый момент старую женщину посетила совершенно дикая мысль: увидев благородное и даже красивое лицо своего сводного брата, девочка могла и передумать. Она еще в том возрасте, когда глупости вроде приятной внешности имеют значение.

Следующая мысль была даже страннее: они знакомы.

Потому что Мэй удивилась и побледнела так, словно увидела привидение. А потом выкрикнула невероятное:

— Фумей! Ты притворялся! Лжец! Как ты посмел… а я думала, ты мне друг!

Будь Юэ чуть романтичнее, она бы подумала, что зеркала от такого должны покрыться трещинами.

Назвать кого-то лжецом — само по себе страшное дело. Но если обвинение прозвучало на территории одного клана в адрес главы другого клана, то оно могло означать либо начало кровавой бойни, либо быстрое убийство хулителя главой его собственного клана — во имя извинения. Но обозвала женщина… даже девочка. Это и смягчало дело, и делало его еще хуже: потеря лица всеми присутствующими неизбежна, как закат солнца или морской прилив. Интересно, девчонка хоть понимает, что делает?!

«Да где там понимает, — подумала Юэ со спокойствием обреченного, чувствуя, как горло стискивает ледяная рука. — Неизвестно, чем Юдэн так задел ее, но она сейчас не думает вообще, это написано на ее неизящной физиономии… Прилично ли девушке из благородной семьи так распускать себя, словно рыночной торговке?! Я давала ей слишком много воли… А теперь осталось только тайком отравить, чтобы не плодить позор».

Юдэн, однако, оставался спокоен.

— Я прощаю тебя, Мэй, — сказал он. — Ты очень юна и не владеешь собой. А кроме того, нет предела глупостям, которые мужчина прощает хорошенькой девушке.

На миг Юэ испытала что-то вроде облегчения: если Юдэн готов закрыть глаза на инцидент… Во имя всех горных богов, насколько же ему нужна эта девчонка и ее алкестрия?!

— Позвольте! — старик Шуньци приподнялся с места. — Как это понимать? Я…

— Сядьте, — велел ему Юдэн.

— С вашего позволения, мой господин! — Шуньци кипел. — Во времена наших предков женщина…

— У тебя нет моего дозволения, — произнес Юдэн тем же ровным голосом.

И тут девчонка в очередной раз все испортила. Она воскликнула горячим голосом:

— Сейчас не старые времена! И я не позволю вот так меня обманывать! Но если вы хотите, я готова отстоять свою правоту по старому обычаю! Я готова драться хоть с самим… принцем Ликаем, хоть с вами, мудрейший, хоть с любым борцом по вашему выбору!

«Нет, — подумала Юэ отрешенно, — какой позор! Если Шуньци достаточно раздосадован, чтобы поймать девчонку на слове… прецеденты ведь были… но такой позор в великом клане! После этого мне самой остается только удавиться! Не этого ли хотела Лоа? Я думала, она любит девочку. Нет, тут что-то неучтенное. Почему Мэй назвала Юдэна другим именем?»

Тут была загадка, и если бы у госпожи Юэ было время подумать или если бы она была хоть немного менее раздосадована, она бы непременно ее разрешила. Но как раз времени судьба ей не оставила.

— К сожалению, я никак не могу драться с вами, очаровательная Мэй, — проговорил Юдэн, откладывая веер. Потом пододвинул к себе тяжелую трость сандалового дерева, на которую опирался, и с трудом встал. — Видите ли, с раннего детства одна нога у меня сильно повреждена и короче другой. Да и кости хрупкие. Я не могу даже нормально ходить, не говоря о драках.

— Я… — Мэй пораженно отшатнулась. Она явно не знала. Неужели Лоа ничего не рассказывала ей о ее ближайших соперниках за внимание предыдущего императора?! Для чего же она готовила правнучку?

— Я понимаю, вы не знали о моем увечье, — Юдэн коротко поклонился. — Сватаясь к вам, я надеялся искупить свое несовершенство искренней заботой и отсутствием других жен. От первой жены у меня родились здоровые дочери, так что маловероятно, что мой недуг перейдет дальше. Сыновей у меня нет, поэтому власть над кланом унаследовал бы ваш отпрыск. Однако мне больно видеть, что я посягнул на вашу свободу. Посему — не смею более настаивать.

И тут Мэй спросила странное:

— Вашу первую жену звали… Сюэни?

— Сюэни из рода Шэнъюан. Я не врал вам по большому счету, красавица Мэй. Только в деталях. И в место, где мы познакомились, меня привели дела, о которых осведомлен император, а не только желание встретиться с вами.

На лице Мэй появилось такое выражение, что Юэ подумала: вот сейчас она поддастся очарованию этого хитреца, упадет на колени и скажет — великодушно простите меня и возьмите замуж! Что там, если бы сама Юэ была моложе… Но увы, так быстро юные девушки возвращаются к здравому смыслу только в сказках.

— Простите… — только и сказала Мэй.

Возможно, на этом бы все закончилось. Возможно, кланы бы разошлись, подсчитали бы убытки, клан Чань был бы ославлен на всю столицу, и, поджав хвост, убрался бы в провинцию, а Мэй не смела бы явиться во дворец, где стала бы посмешищем. Возможно, госпоже Юэ и Юдэну удалось бы договориться до приемлемого решения. Но тут старик Шуньци вновь подал голос.

Юэ не поняла до конца, ни в тот момент, ни позже, что именно двигало стариком. Возможно, он по-настоящему вспылил из-за потери лица — Юэ слышала, что этот человек очень легко выходит из себя. Возможно, в клане Юдэна имелся заговор за спиной его главы. Так или иначе, Шуньци холодно произнес:

— Нет, барышня. Вы поставили себя вровень с мужчинами, явившись сюда. За свои слова нужно отвечать. По старому обычаю — так по старому. Вы будете биться с человеком из моего клана по выбору. И я выбираю моего племянника Цина!

— Это неприемлемо, — быстро сказал Сыма, опередив жест своего советника.

— Моя племянница, безусловно, ведет себя непростительно, но не наказывать же ее за это смертью?

— Шуньци! — нахмурился Юдэн. — Как это понимать?

— Ваша благородная мать просила меня присмотреть за этим браком, и я присмотрю, — с достоинством ответил Шуньци. — Кроме того, я вовсе не требую, чтобы эта девица отплатила за свои опрометчивые слова, победив Цина. Достаточно будет, если она продержится против него в драке, допустим, две минуты…

— Я — глава клана Ликай, и я сам решаю, как мне устроить мой брак, а не моя почтенная матушка, — резко проговорил Юдэн.

«Смертоубийства не будет, — вдруг поняла Юэ. — Даже если Шуньци представляет оппозиционную партию в клане Ликай, и хочет не привлечь на их сторону императорского алхимика Мэй, а вывести ее из игры посредством убийства или покалечив… даже если и так, Юдэн этого не допустит. У Шуньци нет никаких рычагов давления на него.

Если он думал, что они есть, он просчитался…»

И тут Мэй с безрассудством самоубийцы проговорила:

— Господин Юдэн!

Уважаемый дядюшка Сыма! Если вы не против, я сражусь с господином Цином и покажу, что я способна сама выбирать свою судьбу. Две минуты, сказал господин Шуньци? Я продержусь против него в драке пять минут!

«Не соглашайся! — мысленно взмолилась сыну госпожа Юэ. — Нам ни к чему труп этой девчонки на руках и гнев императора!»

Однако сказать она ничего не могла, а Сыма уже оглаживал свою редкую бородку. Еще до того, как он начал говорить, Юэ поняла: тот слишком смущен появлением девчонки, слишком раздосадован и обеспокоен потерей лица. Он уступит.

И Сыма уступил.

— Раз все стороны хотят этого, то и быть посему, — сказал трусливый сын госпожи Юэ. — Необходимо назначить место сражения…

Думаю, наш внутренний двор подойдет.

Альфонс изучал планы Лина и — заодно уж — подготовленные Вернье и Ланьфан досье членов высшего совета Союза Цилиня, когда по еле слышному шороху за спиной понял, что в кабинет вошла Ланьфан и пытается привлечь его внимание.

— Альфонс, — проговорила она, — вы можете отвлечься?

— Конечно, — он торопливо свернул свиток. — Для тебя — всегда. Ты хотела поговорить?

— Боюсь, на разговоры нет времени, — покачала головой Ланьфан. — В клане Чань что-то происходит, и я боюсь, что это может не понравиться императору, но сейчас он уехал и я не могу отвлечь его.

— Что именно там происходит? — быстро спросил Альфонс. — Это связано с ее замужеством?

— Ты знаешь?

— Уже несколько дней. В чем дело?

— По нашим сведениям, у принца Юдэна некоторые трения с кланом Бо. Сегодняшнюю ночь он провел вне своей резиденции, спасаясь от наемных убийц. К сожалению, мне, недостойной слуге моего господина, не удалось найти его убежище…

— Короче! — потребовал Альфонс.

— Сегодня утром Юдэн Ликай с сопровождающими прибыли в Дом Тысячи змей. Мой агент предположил, что ради переговоров о браке и направил мне уведомление…

Следом пришло такое сообщение: принцессу Мэй видели прыгающей по крыше клана. Похоже, она направлялась в ту часть дома, где расположен Зал Лотоса — комната для совещаний.

Альфонс расхохотался.

— Похоже, малышка Мэй решила и в самом деле самой разобраться с браком! Не вижу повода для беспокойства. Худшее, что может случиться — это бабка ее запрет. Но тогда ведь ты сможешь ее освободить, не правда ли?

— Худшее, что может случиться, — мотнула головой Ланьфан, — ее убьют.

— Что?!

— Не все в клане Ликай довольны сотрудничеством с Лином. Мой господин и самому Юдэну не может особенно доверять. Что, если они решат убить или похитить единственного алхимика, владеющего секретом философского камня? Ведь именно на камне основано могущество господина.

— Так что же мы медлим?! — Альфонс вскочил, обрушив со стола ворох бумаг. — Почему вы еще не там?

— Мои люди у дома Чань, — сдержанно произнесла Ланьфан. — Мы не можем действовать в лоб. Ситуация пока не критическая. Вы — лучшая альтернатива императорской гвардии или моим девочкам, какую я смогла придумать.

— Точно, — решительно произнес Альфонс. — Это сыграет на образ непогрешимого алхимика, который мы придумали, ведь так?

Ланьфан кивнула.

— Ваш брат показал все преимущества этой техники при ловле Шрама в Централе два года назад. Мои люди будут вас сопровождать.

«Я сама завела себя сюда, — думала Мэй. — Я должна победить… не продержаться пять минут, а победить… Иной исход ничего не даст…»

Огромная фигура Цина возвышалась над нею — гора старательно взращенных мускулов, увенчанная головой, похожей на бычью; темный силуэт, словно вырезанный на фоне ярко-синего предполуденного неба.

Жара во дворе была такая, что, казалось, сейчас расплавятся камни. Мэй била дрожь, и девочка надеялась, что окружающим это не заметно.

— У девушки преимущество, — проговорил господин Шуньци. — Она может пользоваться алкестрией. Это неодолимое оружие в умелых руках.

— Пусть, — пробасил Цин. — Барышне пригодится.

— Я не буду пользоваться алхимией, — так же решительно сказала Мэй, чувствуя, как почва уходит у нее из-под ног. — Я справлюсь и так.

— Не очень мудрый выбор, — заметил Юдэн, глядя поверх ее головы. — Пусть вас не смущает неповоротливость Цина, он очень быстр.

И Мэй тут же пожалела, что нельзя взять свои слова назад. «Бабушка Лоа меня бы отругала, — подумала она. — Сказала бы, что нельзя пренебрегать преимуществом, которое враг дает тебе… Но я не могу… нет, не могу проиграть. Я все равно одолею его. У меня нет выхода».

Она напала первой.

Цин даже не стал уклоняться от ее атаки: Мэй, пытавшаяся ударить его в грудь, просто отскочила мячиком. «Так прямо не выйдет, — подумала девочка, приземляясь на плиты двора. — Голова! Вот, должно быть, его уязвимая зона…»

Не давая времени себе отдышаться, а Цину — подготовиться к атаке, Мэй кинулась вновь. Если ты маленькая, приходится учиться высоко прыгать…

Раз-два, по ушам…

На сей раз Цин прореагировал — уклонился в сторону и попытался схватить Мэй за ногу. Но та вывернулась и, приземлившись на землю, на сей раз зашла снизу — известно, что гениталии у любого мужчины уязвимы. Один хороший удар — и битва кончена в ее пользу.

Но проскользнуть между ног Цина не вышло: гиганта почему-то не оказалось там, где Мэй ожидала его найти. Еще секунда — и он таки поймал девчонку за ногу, вздернул на уровень своего лица.

— А ты ничего, малышка, — хмыкнул Цин. — Но со мной тебе не тягаться.

— Посмотрим, — процедила Мэй, извернувшись и подтягиваясь вверх.

Был разговор о том, чтобы не использовать алкестрию. Но знание уязвимых точек на теле человека — это не алкестрия, а обычная медицина.

С кратким воплем гигант выпустил ее, и девочка, тяжело дыша, упала на каменные плиты.

На сей раз она не стала атаковать — отбежала в сторону и застыла в боевой позе, тяжело дыша. Журчал фонтан; над двором пролетела ласточка и уселась на верхушку ограды.

— Тянешь время, — проговорил Цин. — Умно. Но будь ты умнее, ты бы вышла замуж за нашего господина, женщина.

— Посмотрим, — вновь ответила Мэй.

И, отчетливо понимая, что делает это зря и что ее провоцируют, в четвертый раз пошла на приступ башни по имени Цин.

Когда невзрачный паровой автомобиль аэружской конструкции затормозил перед Домом Тысячи змей, снаружи особняк Чань выглядел совершенно мирно. Так же стоял на часах престарелый воин, так же жарились под ярким солнцем кирпичные стены.

Альфонс (он сидел за рулем во имя поддержания легенды, а сидящая рядом «девочка» Ланьфан исполняла обязанности штурмана) затормозил в условленном месте под стеной особняка, и на заднее сиденье скользнул паренек в пестрых одеждах уличного торговца.

— Что происходит за стенами, нам доподлинно неизвестно, — быстро сказал агент. — Но снаружи было видно, как принцесса Мэй вошла в комнату лотоса. Потом несколько минут ничего не происходило.

После этого в коридорах особняка было замечено движение, и активность переместилась во двор.

Парень говорил так сухо и лаконично, что Альфонс без труда переводил его слова на знакомый ему армейский бюрократический; однако смысл вычленить оказалось непросто.

— Какая активность? — спросил он. — Какой двор?

— Двор — внутренний, — быстро отозвался парень. — Активность… громкая.

Словно в подтверждение его слов из-за стен поместья раздался женский крик.

Не очень громкий — стена надежно его заглушала. Однако Альфонса словно подбросило. Он вылетел из машины и, хлопнув на бегу, приложил ладони к стене, а затем ударился плечом, словно хотел вынести кирпичную кладку, как дверь.

На самом деле, Альфонсу Элрику в тот момент было не до дверей, которые обожал творить его брат, поэтому на первый взгляд стена не изменилась. Однако стоило алхимику коснуться ее плечом, как белая штукатурка и красный кирпич посыпались серой пылью, и Альфонс вошел в дверь, как в воду.

Как ему потом рассказывали, выглядело это впечатляюще. Однако молодого алхимика мало занимало внешнее.

Еще секунда — и он уже стоял во дворе, а в стене зияла дыра необычайно гладких очертаний, словно ее вырезали в куда более мягкой субстанции, чем кирпич.

Первое, что увидел Альфонс Элрик — избитую Мэй в запыленной одежде, что силилась подняться на одно колено. Ее противника он даже не разглядел — просто отрезал от девочки привычным каменным валом. Хлопок ладонью, коснуться мощеных плит — это недолго. Подбежать, схватить девчонку на руки — это было дольше. Или показалось.

У нее ссадина была на лбу — может быть, разок приземлилась неудачно или об стену приложилась. Впечатление, что все лицо в крови.

— Дура, ты что творишь? — закричал на Мэй Альфонс, не отдавая себе отчета, что почти так же он кричал на Эдварда три года назад, во время первой драки со Шрамом. — Умереть хочешь?

Однако Мэй потеряла сознание.

То ли сразу, как он ворвался во двор, то ли когда схватил — бог весть.

Альфонс бережно передал девочку своему спутнику, уже вошедшему следом.

— Так, — он обернулся к мужчинам кланов Чань и Ликай, сгрудившимся у боковой стены. — Я ее забираю. А теперь покажите мне, где панда этой девочки?

Мэй наполовину очнулась в автомобиле. Она не сразу поняла, что за ужасный шум ее окружает, и почему ее постель трясется. Кто-то лизнул ее руку; пальцы утонули в знакомом густом мехе. С трудом, сражаясь с тошнотой, девочка открыла глаза.

— Тшш… — на ее лоб легла мягкая рука, и Мэй не сразу сообразила, что рука принадлежит Альфонсу, а мех — Сяомэй. — У тебя ничего не сломано… вроде бы. Мы доберемся до дворца, и тебя посмотрят императорские медики. Держись, Мэй.

— Альфонс? — Мэй почувствовала, что у нее текут слезы. — Извини… я правда вела себя, как последняя…

— Ничего, со всеми бывает. Я тоже идиот. Нужно было сразу предложить тебе помощь.

— Нет…

Альфонс… ты… зачем ты остался с той женщиной? Как ты мог…

Мэй сама не знала, почему спросила это. Просто как-то так оказалось, что все самое важное для нее — чтобы ее признали, чтобы она была свободной, чтобы победить людей, которые держат ее взаперти — вдруг сузилось до одного единственного: чтобы Альфонс оказался здесь не просто так. Если он теперь с Тэмилой, все бессмысленно: и сражение с Цином, которое она проиграла, и свобода, которую она не обрела…

— Да я с ней не оставался! Мэй, ты чего? Я ее видел второй раз в жизни, какого…

Она меня отравила маленько, но я оттуда сбежал! Можешь спросить Ланьфан, ее люди за мной следили все время! Мэй, ну почему ты плачешь? Ну не плачь, маленькая. Все уже хорошо. Правда, хорошо.

Вот-вот будет. Мэй!

А Мэй чувствовала свое поражение: каждой клеточкой тела, каждым синяком, каждым мускулом.

— Я научусь побеждать, правда, — пробормотала она, соскальзывая опять в полуобморок. — Альфонс… ты только дождись, ладно?

Я обязательно научусь…

Интерлюдия. Альфонс Элрик. Разные места

Подготовка к грандиозному спектаклю для Союза Цилиня заняла еще пару недель, за время которых многое успело произойти.

Мэй приходила в себя еще несколько дней. Она попросила вызвать из клана Чань лекаря Женьчуа и бабушку Лоа. Оба они прибыли даже раньше, чем начальник личного управления императора, которое взяло под крылышко Мэй и Сяомэй, успел об этом попросить. Лекарь Женьчуа с поклоном передал упомянутому начальнику несколько писем. Одно из них было адресовано императору, другое Альфонсу — к удивлению последнего.

В альфонсовом письме господин Сыма приносил глубочайшие извинения за недоразумение и подчеркивал, что с его стороны и со стороны клана Чань в целом было сделано все возможное, чтобы предотвратить трагедию. Он также обещал со своей стороны позаботиться о будущем племянницы, как то сочтет нужным император и сама девочка.

— Это голос бабушки Юэ, — сказала Мэй, когда Альфонс показал ей письмо.

— Нехорошо так говорить о старших, но я бы с удовольствием показал ей, где раки зимуют, — мечтательно произнес Альфонс (они говорили по-аместрийски).

— Какое забавное выражение! — обрадовалась Мэй и закашлялась (несмотря на жару, она подхватила простуду). — Надо будет запомнить.

— Ну-ну, — пожурил ее Альфонс. — Лежи, выздоравливай… До чего ты себя довела!

— Я себя мало довела, — решительно возразила девочка. — Нужно… понимаешь, Альфонс, нужно действовать самой… но опираться на друзей. Я совсем забыла, что вы с Лином не только мои союзники, но и мои друзья. А нужно было помнить. В одиночку я пока слишком слаба. Но я стану сильнее, обещаю! И буду вам помогать.

— Не нужно, — Альфонс покачал головой.

— Что не нужно?

— Становиться сильнее. Ты вырастешь, станешь сильнее сама по себе… многому научишься. Будешь хитрее… Но нужно ли тебе уметь драться так, чтобы победить Цина или, допустим, Ланьфан? Ты умеешь столько всего…

— Альфонс коснулся пальцем ее лба, и Мэй порывисто вздохнула. — В этой голове столько мыслей, столько идей, способных помочь людям и сделать их жизнь лучше… Ты умеешь пользоваться алкестрией. Ты изо всех сил стараешься помочь своей стране. Разве этого мало? Позволь мне и другим защищать тебя, Мэй, чтобы ты могла делать то, что только ты можешь сделать.

— Например… помогать Лину? — робко спросила она.

— Лину… или мне. Или еще кому-нибудь. Ты неоценимая помощница, Мэй. А может быть, ты захочешь делать что-нибудь сама по себе? Я бы на твоем месте об этом подумал. Ну ладно, отдыхай. А я зайду вечером.

Мэй не могла лечить алкестрией саму себя, а лечиться у алхимиков из Союза Цилиня отказалась, поэтому выздоравливала долго.

Юдэн явился сам, вместе с Цином. Они оба принесли Лину официальные извинения по всей форме.

Юдэн кроме того имел приватный разговор с Мэй, при котором присутствовали только две девицы Ланьфан — все равно что немые.

Потом Юдэн присутствовал на совещании (Альфонса тоже пригласили), где обсуждались перспективы создания нового Союза. В подробности плана по взаимодействию с Союзом Цилиня принца Ликай не посвятили, однако, как выяснилось, он участвовал в многих других императорских задумках. Юдэн сам получил прекрасное образование и считал своим долгом подготовить проект централизации чиновничьего управления. Кроме того, как рассказала Альфонсу Ланьфан, Юдэн также втайне поддерживал конституционную монархию. Сложно представить, как он собирался внедрять ее в Сине, где местные традиционно считали императора сыном неба.

Юдэн Альфонсу скорее понравился, чем нет. Этот человек казался слишком уклончивым, чтобы быть искренним, и вместе с тем слишком дальновидным, чтобы предавать по пустякам. Альфонс не сомневался: Юдэн поддержал Лина из каких-то своих соображений и рассчитывает на заметную роль в государстве — за это говорила хотя бы его недавняя попытка перетянуть Мэй на свою сторону через брак (хотя у Альфонса сложилось впечатление, что Юдэн с самого начала не рассчитывал на успех). При этом помощь клана Ликай могла принести пользу, если пользоваться ею с осторожностью.

После нескольких совещаний с Вернье, Яньцином и Лином они усовершенствовали первоначальный план. В его рамках Альфонсу пришлось несколько раз съездить в разные места по городу, показаться разным людям. Поговорил он и с шэнъянским представителем Чинхе — Ланьфан устроила им встречу. К счастью, с самим Чинхе Альфонсу встречаться не пришлось. Дайлинь оставалась где-то в горах, и Ал мог только вздохнуть с облегчением: одна мысль о встрече с ней навевала на него иррациональный страх.

Однако другой встречи избежать все-таки не удалось.

Альфонс заехал к нахарра, чтобы обсудить с Иденом путешествие к льяса.

Тот встретил его во дворе, принял радушно, показал карты и путевые записи. Альфонс, однако, не мог отделаться от ощущения, что старик-нахарра озабочен чем-то, что не имеет никакого касательства к алхимии. Под конец разговора Альфонс спросил у Идена, как нахарра относятся к Союзу Цилиня.

— Союз Цилиня идет совсем другим путем, — пожал плечами Иден. — Они консервируют знания, полученные от Золотого Мудреца, мы же стремимся к развитию.

— Но и они, и вы не делитесь знаниями…

— Но мы принимаем в свою семью одаренных алхимиков. Пару раз мы укрывали таких молодых синцев от Союза Цилиня, который преследовал их за незаконную алкестрию. Не в этом поколении, правда. Союз Цилиня — абсолютно закрытая организация. У нас есть молодежь, которая даже желает его уничтожения: ведь нахарра вынуждены таиться, в основном, из-за него… Вам следует поговорить с ними. Кстати, Тэмила придерживается тех же взглядов.

— Я поговорю с Тэмилой, — произнес Альфонс с чувством сильной неловкости.

— И с другими из ваших, если вы сочтете возможным нас познакомить. Скажите, они захотят присоединиться к альтернативной организации, которую создает сейчас император?

— Мы не запрещаем нашим детям присоединяться к другим организациям, — после короткого раздумья проговорил Иден, — если от них не потребуется разглашать тайны алхимии, которые мы, нахарра, считаем запретными.

— Я думаю, не потребуются. У Лина будут учителя, если у него будут бойцы.

— Молодежь любит повоевать, Альфонс. В нашем семействе есть многие, кто предпочел бы, чтобы они сбросили пар сейчас, чем устроили бы… преобразования в нашей собственной маленькой общине, чьи правила складывались ни один год.

На секунду Альфонс почувствовал смятение, но потом он сообразил, о чем говорит нахарра. Он склонил голову.

— Я не представитель императора. Я его личный друг, который оказывает ему услугу. Но я думаю, что его представителям будет о чем поговорить с этими молодыми людьми.

Беседа с воинственно настроенными молодыми нахарра состоялась. Сам же Альфонс встретился с Тэмилой. Столкнулись они случайно, хотя нельзя сказать, чтобы Альфонс избегал ее. Он даже решил, что если не встретит ее в доме нахарра, непременно наведается на рынок, где она торгует. Но это не понадобилось.

В тот день Альфонс уже собирался покинуть дом после очередной беседы с Иденом, как вдруг заметил приоткрытую дверь и тонкую руку, мелькнувшую в щели. Заглянув внутрь, он увидел Тэмилу, что стояла в полутьме комнаты и мрачно смотрела на него, вновь напомнив ведение из разрушенного Ксеркса.

Алхимик начал извиняться, но слова словно застряли в горле; Тэмила же подняла тонкую руку и коснулась пальцами его щеки.

— Не извиняйся, — сказала она. — Ты просто меня не полюбил. За это не извиняются.

— Я хотел бы, — произнес Альфонс, веря себе в этот момент. — Ты как видение, Тэмила.

— Я очень неправильно себя повела, — Тэмила попыталась улыбнуться.

— Ничего. Всякое встречается в жизни. Хотя бы попытайся жениться на женщине, владеющей алхимией. Будет обидно, если пропадет такая кровь, как у тебя.

— Это мы еще выясним, зависит алхимия от крови, или нет, — пообещал ей Альфонс. — Но если зависит — то я приму меры.

Спасибо тебе, Тэмила.

— За что? — искренне удивилась девушка.

— Просто за все…

Если бы не ты… и вообще, — закончив сбивчиво, Альфонс ретировался.

До назначенного Лином срока Большого Представления оставалось всего ничего, а у Альфонса еще не был готов его Большой Фокус. Точнее, он не был продуман. Альфонсу никак не удавалось довести его до конца. И он боялся проводить эксперимент.

Он наконец-то нашел время наведаться в библиотеку Очарованного дворца и еще в личные библиотеки кланов Яо, Чань и Ликай… в двух последних его принимали с особенной приторной вежливостью. Он написал несколько писем — в том числе Эдварду — но ответов пока не получил.

Наконец, Альфонс сделал очередную попытку научиться от выздоравливающей Мэй алкестрии. Но то ли Мэй оказалась неудачным учителем, то ли Альфонс отличался редкостной бездарностью в этом разделе: результат по сравнению с затраченными усилиями оказался мизерным. Молодой алхимик едва научился чувствовать потоки ци, но даже ощущение «ци» живых существ, которым пользовались не только алхимики, но и воины, осталось для него тайной за семью печатями.

Другой тайной по-прежнему была Ланьфан. Альфонс сделал несколько попыток поговорить с ней или Лином и выяснить, что между ними происходит, но из этого ничего не получилось. Стоило ли заниматься этим? У него было полно и своих проблем. Но Альфонс просто не мог оставить Ланьфан так: каждый раз, когда он видел ее спокойное бледное лицо, каждый раз, когда вспоминал их предрассветный спарринг, у него сжималось сердце.

Накануне дня Большого Представления Альфонс постарался встать пораньше, чтобы опять застать Ланьфан за тренировкой.

Он вновь бродил по лабиринту бесчисленных внутренних двориков Очарованного дворца. Но то ли Альфонс не нашел тот самый, где повстречал Ланьфан в прошлый раз, то ли она изменила своему обыкновению: так он ее и не встретил.

К его удивлению, Ланьфан нашла его сама.

Альфонс только вернулся в свою комнату и раздумывал, не поспать ли еще немного — или все-таки отправиться к Мэй, пока есть время, и расспросить ее еще про алкестрию?.. Мэй не очень хорошо учила, но прекрасно рассказывала, что экономило время на поиск в книгах.

Он совсем уже было решил в пользу Мэй (на том свете отоспимся), как вдруг понял, что в комнате не один.

Оглянувшись, Альфонс заметил в самом темном углу, там, где полумрак казался гуще по сравнению с падающим из окна ярким солнечным светом, присевшую на одно колено Ланьфан.

— Ох, прости, я тебя не заметил.

Лицо Ланьфан неуловимо изменилось, как если бы ей сказали что-то приятное.

— Это моя работа, — ответила она. — Альфонс, найдете полчаса? У меня есть одна просьба, с которой я хотела бы обратиться к вам.

— Конечно, — изумленный, Альфонс немедленно забыл обо всем, что собирался сделать. — Я охотно… Конечно, Ланьфан!

— Я прошу вас поговорить с моим господином, — медленно произнесла Ланьфан, тщательно подбирая слова. — Ему настало время взять жену.

— Что?! — пораженный, Альфонс даже отступил на шаг назад. — А почему я должен с ним говорить об этом?

— Потому что к вам он относится как к другу, и вашего совета послушает… в отличие от слов Яньцина или других представителей семьи Яо. Прошло два года с его воцарения; он уже мог начать созывать девушек из знатных кланов, чтобы они стали его женами. То, что он до сих пор этого не сделал, многими расценивается, как слабость.

— А он говорил тебе, почему?

— Господин не посчитал нужным обсудить это со мной.

— А тебе стоило бы спросить, — Альфонс сам не ожидал от себя такого жесткого ответа. — У вас же здесь семейная жизнь императора напрямую связана с троном. И Лин это понимает. Если он до сих пор не созвал себе жен, наверное, у него есть какая-то государственная причина этого не делать.

— Боюсь, что дело не в государственных соображениях, — возразила Ланьфан.

— Боюсь, что мой господин питается теми же иллюзиями, что и госпожа Мэй Чань. Он хочет сам разобраться со своей брачной жизнью.

Но у императора не может быть такой роскоши! — в ее голосе неожиданно прорвалась сильнейшая страсть; Ланьфан замолкла, будто испугавшись этого выплеска чувств.

— Вот оно что… — медленно проговорил Альфонс. — Как сказал бы Джерсо, «те же яйца, только в профиль».

— Яйца? — удивленно переспросила Ланьфан. — Очень странная идиома.

— Ага. Странная.

Ланьфан, а что ты сама чувствуешь к Лину?

Ланьфан не удивилась вопросу.

Сухим деловым тоном она ответила:

— Если нужно, я вырву свое сердце и отдам ему.

Альфонсу живо представилась разорванная грудная клетка и алая, горячая масса, тошнотворно пульсирующая в ране.

— Ты думаешь, что ему это нужно? — спросил он резко, не давая себе возможности задуматься ни над смыслом, ни над формулировкой. — Твое сердце или твоя кровь — без твоей души? Ланьфан, ты не понимаешь, что такое женщина для мужчины?

— Что? — Ланьфан, как будто, удивилась его горячности.

— Все! Маяк и гавань, море и корабль! А ты низводишь себя до простой… функции. Может быть, ты страж, лучший из всех возможных, но разве ты не видишь, что ранишь того, кого охраняешь?!

— Что? — повторила Ланьфан, отшатываясь в страшном дефиците слов. Альфонс хорошо знал это онемение языка на своем опыте. — Я… не ждала услышать это от мужчины.

— А! — Альфонс махнул рукой в досаде. — А кто еще тебе вообще это мог сказать? Вы, женщины, не понимаете таких вещей. У вас либо сказка, либо расчет. А еще вы лезете в игры с вассалами и господами, не посмотрев, что нужно второй стороне!

Говоря это, Ал думал о генерале Мустанге и майоре Хоукай — он вообще часто вспоминал их в связи с Лином и Ланьфан. Но там, кажется, выбор был общий?.. Еще он подумал о Джерсо с Зампано; о любви и верности в форме боевого братства. Он понимал все это, но хотел бы для себя такой судьбы. Он вспомнил и о Дайлинь: как она любила своего Чинхе, и как с боем ушла от него, спасая их общего ребенка.

А Лунань? Что для нее был брак с «головой дракона» — только ли возможность вырваться из надоевшего окружения? Прожить остаток жизни, как она сама выбрала, невзирая на все трудности? Или она, по примеру многих женщин, просто морочила Альфонсу голову, желая на самом деле чего-то совершенно иного?

И Мэй… Какая любовь вела ее сердце, когда она упорно отказывалась от помощи с нежеланным браком? Легче ли ей было разбиваться о каменные стены, чем обратиться за помощью к сводному брату?

Дела человеческие во сто крат сложнее дел алхимических. Как же люди ориентируются в них, не получив никакой подготовки?..

Вся эта сумятица мыслей заняла не более доли секунды. Сложное чувство овладело Альфонсом и прошло сквозь него, словно диковинное алхимическое излучение. Но реакция в его душе не укладывалась в традиционные формулы. Он смотрел на Ланьфан и пытался найти слова, чтобы рассказать ей, до чего это важно: все время пытаться быть счастливыми в этом безумном мире, который сражается с нами постоянно, и никогда нельзя знать, что на повестке дня — дружеский спарринг или смертельная битва.

Альфонс смотрел на Ланьфан, и не мог найти слов.

— Ты очень хороший человек, Альфонс Элрик, — наконец проговорила Ланьфан.

— Но почему ты так близко к сердцу принимаешь мои дела? Не потому ли, что не можешь устроить свои?

— Не могу, — согласился Альфонс. — Но не в этом дело. Я бы не стал так говорить с тобой, если бы ты не была… — он запнулся. «Моим другом»? Звучит фальшиво. «Девушкой, в которую я мог бы влюбиться»?.. Неловко. — Ланьфан, — закончил он неуклюже. — Такой, какая ты есть. Неотразимая, как бросок твоего ножа… Ты очень нужна людям, которые тебя любят.

Кажется, это прозвучало чересчур выспренно, но ничего лучше он придумать не смог.

— То есть ты не будешь говорить с Лином? — уточнила Ланьфан.

— Поговори с ним сама. Если у него будешь ты, я думаю, он легко выдержит хоть дюжину, хоть две дюжины принцесс.

Ланьфан отвернулась и молча вышла.

«Вот интересно, — подумал Альфонс с горьким чувством, — я только что влез не в свое дело и потерял друга (двух друзей?), или всего лишь лишил ее душевного покоя на несколько дней, после чего все пойдет по-прежнему?

Хотелось бы знать…»

Истории 4 и 5. Ланьфан и Мэй. Очарованный дворец и Императорский заповедный лес

Когда Лин объявил Нивэю и пришедшим с ним от имени Союза Цилиня двум младшим иерархам, что он является императором и следующая встреча должна быть проведена в Очарованном дворце, в первый момент представители Союза Цилиня опешили.

Однако все они занимали достаточно высокие должности, а потому привыкли к ударам судьбы. Уже ко времени следующей встречи в Яшмовой Палате (величественной, но не самой большой комнате, используемой обычно для полуофициальных приемов) они достаточно преодолели свой пиетет перед верховной властью, чтобы перейти в наступление.

Стоило Лину еще раз высказал свое предложение о вступлении в Союз, его завалили уточняющими вопросами.

— Мудрость нашего императора несомненна, — проговорил, кланяясь старец Чуншу, заведующий обучением молодежи. — Однако мы не можем похвастаться тем же бессмертным взглядом, пронзающим время.

Если император считает, что это мудро — нарушить древние традиции и перейти под руку иностранца, ничего не знающего о древних путях синской алкестрии, то от меня, признаться, ускользает ясность такого решения!

— Что ж, — Лин мрачно улыбнулся, — разве не была создана современная синская алкестрия Золотым Мудрецом, пришельцем с Запада?

— Это так, мой государь. Но, — Чуншу выпрямился, — Золотой Мудрец демонстрировал невиданные чудеса, недоступные никому из нас.

Многие из них до сих пор никому не удается повторить. И он был бессмертен! Он пробыл с нами несколько десятков лет, ничуть не меняясь. А после этого не погиб, а ушел, хоть мы и не знаем, куда.

— Ну что ж, — произнес Лин холодно, — в таком случае, скажите мне, какие чудеса алхимии вы сочли бы возможным принять, как доказательство превосходства? Что должен совершить этот человек?

Чуншу, кажется, напрягся.

— Он должен проводить алхимические преобразования без помощи кругов, — наконец сказал старик. — Он должен знать о преобразовании больше, чем любой из нас. Он должен быть бессмертен.

— Что ж, — хмыкнул Лин, — бессмертие подтвердить нелегко. Ибо никто в здравом уме не согласится отрезать себе голову, чтобы доказать что-либо невежественным глупцам… Остальное же… Господин Альфонс Элрик, полагаю, вам сейчас самое время появиться.

…В это самое время в соседней комнате Ланьфан, которая напряженно слушала разговор через стену, махнула Альфонсу рукой.

— Он вас зовет.

— Ага, — Альфонс направился к двери.

— Не сюда! Забыли, что мы обсуждали?

— Ох точно! — Альфонс подошел к стене, глубоко вдохнул и сложил вместе ладони.

Теперь ему предстояло вызвать в памяти худшие образчики творчества его разлюбезного брата — и повторить их снова. Потому что, черт возьми, эти его звери с оскаленными мордами выглядели по-настоящему впечатляюще, хоть и ужасно безвкусно!

— Ну, как-то так… — пробормотал он, прикладывая ладони к стене.

В зале же члены Союза Цилиня с недрогнувшими лицами наблюдали, как лопаются дорогие обои из шелковой бумаги, как вспучивается камень кладки, течет, словно вода, стремясь принять новую форму; как из этой формы рвутся наружу оскаленные пасти, гривы, змеи в броске…

И вот уже перед ними — роскошная дверь, нет, ворота, украшенные по краю геральдическими чудищами, каких нет ни в одной старинной книге; ворота распахиваются, и в них появляется высокий юноша в белом одеянии — хронист непременно прибавил бы «прекрасный, как день», но сидевшим тут господам не было сейчас дела до красоты вошедшего.

Белый — цвет траура в Сине. Альфонс решил выбрать его вновь под влиянием воспоминаний о Кимбли, несмотря на скептические замечания Мэй и Ланьфан. Ему довольно легко было убедить себя, что эти конкретные девушки ничего не понимают в мужской моде.

— Приветствую собравшихся, — сказал он и мысленно чертыхнулся: у него опять с языка соскочило старинное, очень формальное приветствие, которое уже никто не использует.

Ладно, не обращаем внимания и действуем, как будто так и надо.

Он обернулся к двери.

— По-моему, здесь чего-то не хватает, — проговорил Альфонс. — Что-то я поторопился.

— Как насчет символа инь-янь? — предложил Лин. — Вон под теми двумя змеями.

— Да? — Альфонс с сомнением посмотрел на упомянутых змей. — По-моему, тогда получится похабщина… Но слово императора — закон.

Альфонс хлопнул в ладоши и приложил их к своим импровизированным вратам. Круг, разделенный волнистой линией, возник ровно на том месте, где и должен был. У черной рыбы белый глаз, у белой рыбы черный глаз. Самый древний из известных алхимических символов.

— Вот так лучше, — довольно заметил Лин. — А теперь, господин Эллек, поясните вот что… Эти господа, услышав о том, что вы любезно согласились возглавить подчиненных мне алхимиков, сомневаются, переходить ли им под ваше начало. Как вы считаете, им стоит?

— Вы хотите знать, почему вы должны подчиниться мне? — Альфонс медленно обвел взглядом собравшихся. Он старался говорить холодным голосом; теперь ему даже не понадобилось сжимать в кармане заветную железку, достаточно было представить лицо Мэй, когда он подобрал ее во дворе Дома Тысячи змей. — Потому что Лин Яо, которого вы зовете своим императором в надежде, что он поделится с вами секретом бессмертия, принес сюда только половину этого секрета.

Альфонс перевел дыхание. Ему нельзя было ошибиться. Нельзя было сказать лишнее или не сказать нужного.

— Мой отец родился в Ксерксе, — произнес Альфонс, повысив голос, — когда эта страна была велика и славна. Вы знали его, как мудреца с запада.

Это он основал Союз Цилиня.

Ответом была тишина. Только кто-то из присутствующих испустил прерывистый вздох.

— Он прожил четыреста лет, пока не погиб два года назад по нелепой случайности. Я не намерен повторить его ошибок и собираюсь прожить гораздо дольше.

Задавайте вопросы.

Два иерарха Союза переглянулись. Один из них — Альфонс помнил, что его звали Тенвей — погладил бритый подбородок и спросил:

— Сколько вам лет, юноша?

— Тридцать семь.

— Непохоже.

— Можете навести справки, — Альфонс пожал плечами. — Придется запрашивать архивы Аместрис, но я уверен, что вы справитесь.

Здесь Альфонс почти не рисковал: он был уверен, что ошибку статистики, допущенную давным-давно, перед приездом к ним подполковника Мустанга, еще не исправили. Месяца за два до отъезда братьям пришлось отшивать страхового агента из Ист-Сити, который пытался втереть медицинскую страховку «гражданам Элрикам» тридцати восьми и тридцати семи лет соответственно…

Да и в любом случае, чтобы запросить информацию из Аместрис, нужно время. Много времени. И любой, кто начнет копать насчет Альфонса Элрика, неизбежно наткнется на его роль в событиях мятежа.

— И еще, — жестко сказал Альфонс. — Когда я говорю, что готов возглавить новую структуру, создаваемую императором Яо, я вовсе не имею в виду, что я уговариваю вас вступить в нее. Нет. Я уведомляю. Я не собираюсь тратить свое время на тех, кто не соответствует моему уровню.

— Какому уровню? — проскрипел старичок с левого края; Альфонс помнил, что его звали Девшу. — Мы, молодой человек, до сих пор не видели ничего невероятного. Так, обычные фокусы.

— Один из вас своими глазами видел, как я обуздал землетрясение, — Альфонс внимательно посмотрел на Нивэя. — Этого мало?

Нивэй выдержал взгляд, а потом слегка отвел глаза. Он не улыбался, но Альфонс чувствовал, что что-то вроде улыбки готово появиться на этих бескровных губах. Нивэй выжидал. Он чувствовал в Альфонсе силу; он, может быть, даже предупредил об этой силе кое-кого из своих… но, вполне возможно, был не слишком убедителен. Требовалось ли ему, чтобы остальные были раздавлены? Сметены напрочь превосходящими силами?

Альфонс оглядел представителей Союза Цилиня, и они вдруг до невероятия напомнили ему аместрийских генералов — тех, кого он мельком видел в Централе после бунта. Они смотрели на него с высокомерием, но в глубине их темных глаз, в складках жестких морщин Альфонс Элрик угадывал слабину. Как на тонком льду в феврале, когда вроде бы еще лежит на деревьях снег, но миражи зимы теряют убедительность.

Он поднял руки и соединил ладони. Закрыл глаза.

Главное — помнить.

Мир представляет собой единый поток. Энергия течет по вселенной, как кровь по кровеносным сосудам.

Душа привязана к телу цепью разума и скреплена кровавой печатью.

Философский камень, созданный из энергии души, на первый взгляд ломает законы природы. Но если вскрыть истину, лежащую за обычной правдой…

У черной рыбы белый глаз, у белой рыбы глаз черный. Всегда.

Эдвард говорил — душа каждого из нас философский камень. Ему даже удавалось лечиться самостоятельно.

Альфонс пока не пытался проделать ничего подобного, но зато на его стороне — то, чему научили его нахарра. То, чему научила его Мэй. Если почувствовать потоки энергии, идущие через эту комнату… Если влиться в них, соединить их с той алхимической печатью, что представляет сейчас его тело…

Знакомое щекочущее ощущение обняло его, и Альфонс чуть было не рассмеялся в голос. Он знал, что фокус нахарра подействовал. Алхимик распахнул веки и посмотрел на свои руки, по-прежнему сомкнутые на уровне груди. Кровеносные сосуды светились — тем же бледно-желтым светом, как у Идена.

Альфонс вытащил из ножен на поясе кинжал, все еще не имевший имени, и уколол себя в центр левой ладони. Появилась алая капля крови, тоже сияющая. Альфонс смотрел на нее, не отрываясь.

Капля росла, темнела; еще несколько секунд — и вот на его ладони лежит большой шар, почти излучающий темноту.

Ал был готов к этому. Он догадывался, на что это будет похоже. Но все-таки чуть было не закричал и не стряхнул с ладони черную гадость.

Он ведь читал какую-то совершенно сумасшедшую статью в столичном журнале — дескать, звезды рождаются из черных дыр. Отец гомункулусов держал на ладони миниатюрную звезду, но может ли звезда родиться из обычного человеческого тела?..

Полковник Мустанг говорил: алхимия огня — венец доступной людям алхимии. Он ведь не только раскладывал кислород, что-то еще делала его печать… Не зря же его учитель решил спрятать секрет ото всех!

Еще вчера Ал сомневался, правильно ли он догадался.

Сегодня молодой алхимик понял, что был прав.

Альфонс протянул членам Союза Цилиня ладонь, на которой пульсировал огненный шар, запертый в силовом поле, созданном его кровью и его алхимией.

— На самом деле, это тоже фокус, — сказал он мягко. — Вся западная алхимия — это фокусы. Но так случилось, что конкретно сейчас у меня на ладони — мощность, сравнимая с танковым снарядом.

На самом деле, Альфонс врал. Он понятия не имел, какую силу держал на ладони.

А вот члены Союза Цилиня, кажется, имели. Они отшатнулись; кто-то даже вскрикнул — жалкий старческий вопль. Альфонс запоздало сообразил, что, в отличие от него, они все видели потоки ци, и, следовательно, лучше понимали разрушительную мощь его творения.

Даже Лин, сидевший в своем величественном кресле, побледнел.

В комнате отчетливо стало жарче. На лбу одного из старейшин выступили капли пота.

— Вы можете это погасить? — спросил Нивэй.

— Могу, — ответил Альфонс. — Но не буду. Видите ли, император Яо просил мне помочь с наказанием мятежников.

— Не нас? — поднял бровь Нивэй.

Каким-то образом он возглавил беседу, хотя, Альфонс мог бы поклясться, еще секунду назад не был тут самым главным.

— Пока не вас, — ответил Альфонс. — Вы можете идти. Детали вступления в новую императорскую организацию можете обсудить непосредственно с господином Вернье. Меня эти дела пока не интересуют.

Нивэй взглянул на Лина. Тот кивнул.

С огненным сгустком на ладони Альфонс стоял и ждал, пока члены Союза Цилиня проходили мимо, опасливо кланяясь, и исчезали в старой двери — не той, что проделал Альфонс. У каждого из них были свои благовония, Альфонса немного замутило от непривычных ароматов. «Что я здесь вообще делаю?» — подумал он, и нестерпимо захотелось оттянуть воротник дурацкого белого одеяния. Но нельзя давать слабину.

Наконец остался только Нивэй.

Он на секунду встретился с Альфонсом глазами.

— Не следует ли мне бежать из Шэнъяна как можно скорее? — спросил он спокойным тоном.

— Только если вы не станете сотрудничать с императором, — ответил Альфонс.

— Что ж… Надеюсь, небесный владыка примет мою преданность.

Поклонившись Лину, Нивэй миновал Альфонса и демонстративно вышел в свежесозданную дверь.

Тут створки старой двери раздвинулись и заглянула Ланьфан.

— Все хорошо? — спросила она из-под маски.

— Нет, — ответили Альфонс и Лин одновременно.

Потом Альфонс продолжил:

— План Б. Я не могу загнать эту штуку обратно.

Цепочка перекладных готовилась заранее: из дворца Альфонса вынесли четверо лучших носильщиков, сразу за воротами их сменил автомобиль. Вслед за Альфонсом в кабину вскочила Ланьфан, затем — Лин, а потом и Мэй. Лин чуть было ее не вытолкнул.

— Тебе зачем тут находиться?! Иди цилиней убалтывай!

— Это тебе тут незачем находиться! Забыл, что император? Что на тебе вся страна?

Если сейчас ты взорвешься, кто все доведет до конца?!

Мэй говорила резко, отрывисто; в неровном свете фонарей официальный грим, который она нанесла на случай, если придется выйти к людям Цилиня, терялся, и она выглядела как никогда хорошенькой. К тому же, девочка успела сменить дурацкий изукрашенный халат на обычную одежду.

— Я убедил Альфонса на эксперимент, значит, мне ехать, — бросил Лин. — А ты…

— Пусть остается, — отсутствующим тоном сказал Альфонс. Он боялся лишний раз отвести глаза от комка света у себя на ладони. — Если считает нужным…

Мэй имеет право сама распоряжаться своей жизнью — даже если в глубине души Альфонс разделял стремление Лина защитить ее. Один раз она уже помогала его, Ала, убить. Может стать хорошей традицией: раз в три года стоять на пороге смерти в ее компании.

— Едем, — сухо сказала Ланьфан. — Мы куда, на полигон?

Полигоном они, с подачи Зампано, называли место тренировок линовой «алхимической гвардии» в паре миль от Шэнъяна. Там Альфонс заранее нарисовал печать нейтрализации — вчера весь вечер трудился.

— Нет, — сказал Альфонс, также не глядя ни на кого. — Я не уверен, что мне даже печатью как-то удастся… Я просто выкину эту штуку. Поезжай за город, Ланьфан. Если я правильно помню, ниже по течению Тэнцзы — императорский заповедник?

— Да, — Ланьфан уже выруливала из неприметного переулка, того же самого, куда она с месяц назад привезла Альфонса, Джерсо и Зампано.

— Есть там какое-нибудь место, где разлив реки не вызовет больших разрушений?

— Ты хочешь сбросить эту штуку в реку?

— Не думаю, что у меня есть другой выход.

— Императорские олени будут возражать, — фыркнул Лин. — Яньван с ними, договоримся!

Машина вырулила на широкую улицу и наподдала. Если бы у Альфонса сейчас было время отвлекаться на пустяки, он бы, несомненно, преисполнился уважения к аэружскому производителю: машин с таким мягким ходом в Аместрис он не видел.

Они помчались в свете желтых фонарей, распугивая редких прохожих; во всяком случае, Альфонс надеялся, что прохожие именно редкие. В какой-то момент мимо пронеслись оранжевые, похожие на подсвеченные изнутри тыквы фонари и парящий над мостовой дракон из папье-маше, но это могло и показаться.

Альфонс не отрываясь смотрел на огненный шар на своей ладони.

Сколько энергии скрыто в одном человеческом теле? Сколько мощи скрывает механизм, ведущий нас от рождения до смерти? Что именно использовали шаманы-льяса? Каким боком это все относится к тайне разделения химер, поможет ли распутать чудовищное переплетение, созданное грубым и конъюнктурным использованием философского камня?

Подумать только, они сжигали в своих топках тысячи человеческих жизней, когда из одной капли крови…

«Но это только моя кровь, — подумал Альфонс с внезапным испугом. — Я был во Вратах! Пожалуй, я единственный из ныне живущих, кто отдал все свое тело и познал синтез человека: просто потому, что обычно после такого не выживают! Значит ли это, что я перестал быть человеком?!

Что, если бы Тэмила в самом деле понесла от меня ребенка, и этот ребенок…»

— Альфонс! — вскрикнула Мэй.

Ал охнул: огонь на его ладони увеличился в размерах и уже освещал всю машину. От пламени удушливыми волнами шел жар; хорошо еще, что дело не дошло до ожогов!

— Извини, я…

Огромным усилием воли ему удалось уменьшить пламя, но совсем утихать оно не желало. Когда Альфонс все-таки поднял глаза, то встретился взглядом с Лином, который перегнулся через переднее сиденье. В глазах императора отражался огонь.

— Обалдеть, — проговорил Лин странно охрипшим голосом. — А это можно проделать с другим человеком?

— Не думаю, — Альфонс сразу понял, о чем он. — Вряд ли. Моя кровь побывала во Вратах. Но даже если можно — я так экспериментировать не буду, — при этих словах пламя зашлось снова. — Ищи себе другого человека-оружие!

— Альфонс! — Мэй схватила его за локоть. Ладошки у нее были ледяные, это чувствовалось даже сквозь плотную ткань рукава. Альфонс вновь глубоко вздохнул, усмиряя огонь. Если бы на его месте был Эдвард… ну, наверное, Лин как минимум бы уже не досчитался крыла дворца. Как хорошо, что хотя бы один из них умеет контролировать темперамент!

— Лин, не отвлекай его! — Мэй говорила гневно, холодно, гораздо взрослее, чем обычно. — И ты сам! Ты же хотел стать добрым императором, и защитить всех! А тут только зашла речь об оружии…

— Добрым императором нельзя быть без доброго оружия, — возразил Лин. — Но ладно, ладно, я уже понял, что вы тут все этики и моралисты… А будет весело, если эта штука сейчас сделает «пшик» и погаснет.

Альфонс через силу улыбнулся.

— Да, мне особенно.

— Ты разве не чувствуешь? — серьезно спросила Мэй. — Это убийственная мощь! Я с другого конца дворца прибежала!

— Чувствую! — Лин стукнул кулаком о ладонь. — И я не могу понять, откуда она взялась! Ведь в тебе, Альфонс, ты уж прости, я никакой особенной силы не ощущаю. Человек как человек.

— А я вообще не могу понять, что вы там чувствуете, что нет, — сердито ответил Альфонс. — Не дается мне эта ваша алкестрия, хоть тресни!

И вообще, дурака нашли, в следующий раз буду сидеть тихо, и сами разбирайтесь, как хотите, хоть с цилинями, хоть с фениксами… Не отвлекайте!

Лин тут же послушно отвернулся и уставился в переднее окно. Мэй застыла рядом маленьким каменным изваянием.

Они выехали из города — Альфонс почувствовал это, поскольку дорога под колесами стала тряской.

Все-таки неудобная штука эти машины, поезда куда удобнее… Не отвлекаться! Пламя веселенькой искрой играла на ладони, но Альфонс ощущал всю его опасность.

Одна капля крови таит гигантскую энергию… Нет, это должна быть не кровь, это должно быть любое вещество… Еще очень давно им с Эдвардом попадалась на глаза заметка о свойстве радиоактивности и попытках расщепления атома, но Альфонс чувствовал: это совсем другое. Может быть что-то похожее, может быть… Связь материи и энергии, самая основа вещества, вскрытая через связь души и крови, угрожала сейчас ему и его друзьям.

Использовать эту чудовищную мощь на каких-то мелких политических интриганов — не слишком ли расточительно?.. Эдвард, наверное, посмеется и одобрит. Он известный любитель забивать гвозди микроскопом.

«Наверное, я от него заразился, — подумал Альфонс с тоской, — черт, ну почему мы не могли отправиться вместе! Все было бы настолько проще…»

— Так, теперь слушай меня, — вполголоса начал Лин, и Альфонс не сразу сообразил, что друг говорит не с ним, а с Ланьфан. — Помнишь, где в прошлом году проходило поклонение солнцу? В паре ли[14] к западу есть соленое озеро между холмами.

— В седловине, где вокруг ложный чай растет?

— Именно — Вы думаете, нужно сбросить эту штуку там?

— Да, думаю. Озеро соленое, из него ничего не вытекает. Животных там обитает мало. И это не самое большое соленое озеро в моих владениях, так что я могу себе позволить его потерять, — Лин говорил нарочито легкомысленным тоном. — Хотя я очень надеюсь, что все не так страшно, и оно выживет. Я не слишком люблю терять что-нибудь, слышишь, Альфонс? Так что постарайся и ты остаться в живых.

Альфонс ничего не ответил: огонек весело ерзал по его ладони, словно ему не терпелось вспыхнуть.

Небольшая ранка под ним не только не зажила, но и по-прежнему кровоточила: Альфонсу стоило больших трудов не позволять загореться новой крови.

— Туда нет дороги, — напомнила Ланьфан.

— Дорогу построю я, — твердо сказала Мэй.

— Ты не увидишь в темноте, куда строить, — возразил ей Лин.

— По прямой. Сглажу несколько холмов в крайнем случае, — хладнокровно сказала девочка. — Не волнуйся, я потом приведу их в порядок.

Лин рассмеялся, но смех получился невеселый.

Машина, урча мотором, остановилась где-то среди кустов. Хлопнули двери — это наружу выскочили Мэй и Лин. Альфонс почувствовал дуновение свежего воздуха, пахнущего луговыми травами — захотелось втянуть его носом. Нельзя.

Краем глаза алхимик уловил синеватые вспышки — должно быть, Мэй проложила эту самую дорогу. Еще раз хлопнули двери.

— Там не до конца, по-моему, — озабоченно сказала Мэй. — Докуда хватило. Ланьфан, езжай осторожно, я еще потом выйду, продолжу…

Дальше они ехали в темноте, едва быстрее, чем идущий быстрым шагом человек. Лин попытался подколоть Мэй по поводу гладкости дорожного покрытия, она что-то ответила насчет того, что дорога временная и использовать ее можно только несколько раз. «Я же не умею строить настоящие дороги!»

— проговорила Мэй с обидой в голосе, и Альфонс подумал, что эта обида удивительно ей идет… Мэй такое существо, которой идет почти все, даже капризы. Но капризничает она довольно редко, удивительно для принцессы.

— Все, — вдруг сказал Лин, — озера за этим холмом. Дальше мы с Альфонсом пойдем пешком.

— Нет! — одновременно воскликнули Мэй и Ланьфан.

— Объясните, — проговорил Лин опасным тоном.

— Мой господин, вы не можете так рисковать! — с жаром произнесла Ланьфан. — И в этом нет никакой необходимости! Я пойду с господином Альфонсом.

Если что-то случится, вы сами можете вести автомобиль.

— Вот именно, я твой господин! Я несу ответственность за…

— И не в этом даже дело! — Мэй говорила яростно и зло, Альфонс почувствовал у нее в голосе слезы. — Тебе, Лин, идти не просто бессмысленно, но и вредно! Мы не знаем разрушительной силы этой штуки! И ты ничего не сможешь сделать, если что, только сам погибнешь, и Альфонсу не поможешь! А я смогу!

— Что сможешь? — кажется, Лин слегка удивился: может быть, необычными для Мэй интонациями, может быть, силе напора.

— Построить убежище.

Я алхимик или нет?! Тут в предгорьях под почвой гранит и кварцы, они прочные. Альфонс выкинет эту штуку, а я создам бункер. И мы с ним выживем, и ничего не случится! А вы немедленно езжайте прочь, как мы пойдем к озеру, и отъезжайте подальше! И потом возвращайтесь, заберете нас.

— Принцесса говорит верно, — произнесла Ланьфан после короткой паузы.

— Вы не посмеете… — начал Лин.

— Лин, — Альфонс почувствовал, что его очередь сказать решающее слово. — Мэй права. В данном случае она сможет сделать больше, чем ты. Она уже не ребенок, она взрослый человек и имеет право решать. Не делай той же ошибки, что сделали старейшины твоего клана. Не недооценивай ее.

Лин замолчал. Альфонс не видел его лица, но смешок услышал.

— Что ж. Да будет так, значит. Но если вы не вернетесь живыми, я прикажу вас казнить, так и знайте.

Мэй выскочила из машины первой, обежала ее и открыла дверь для Альфонса.

— Спасибо, — шепнула она, когда он вышел навстречу теплой синской ночи.

— Не за что. У меня на самом деле сердце разрывается от страха за тебя. Тебе не нужно было вызываться.

Мэй коротко вздохнула, а потом сказала, еще тише, чем прежде:

— Вот за это и спасибо.

Ланьфан отъехала на несколько ли, и дальше Лин отказался двигаться наотрез, как она ни просила его.

Потянулись долгие минуты молчаливого ожидания; лес вокруг, казалось, тоже притих, проникшись их настроением.

— Поехали, — наконец решил Лин. — Если мы ничего не видели, взрыв был не так силен. Но может быть пожар. Нужно их вытащить из укрытия.

— Мой господин, прошу вас, подождите еще! — взмолилась Ланьфан. — Они могли еще не подняться на холм. Вы подвергните себя угрозе. И что тогда станет с вашими планами?

— Да мне плевать, что станет с моими планами, — рявкнул Лин, обернув к ней белое в лунном свете, искаженное бешенством лицо. — Я не потеряю еще одного друга из-за моей собственной глупости или эгоизма!

Слышишь, Ланьфан?!

— Но это Альфонс Элрик! — крикнула Ланьфан в ответ. — Мой господин, это Альфонс Элрик, это не мой дед и не гомункул Жадность! Он не станет жертвовать собой, он постарается выжить!

— Яньван его подери… — Лин стукнул кулаком по приборной панели. — Стараться мало!

Я его в это втянул!

Он оперся о передний щиток руками, уткнул в них голову — на миг господин показался Ланьфан совсем беспомощным.

То, что они начали, продолжится еще долго. Союз Цилиня так просто не смирится с потерей людей, это понятно каждому. Впереди долгая борьба; впереди интриги, по сравнению с которой сегодняшняя покажется детской игрой. И разве с одним Цилинем проблемы в государстве?

Императору не пристало показывать слабость перед подданными, господину — перед слугами. Но он уже два года тянет этот груз, и сколько впереди — неизвестно.

Вся жизнь. В любом случае, вся жизнь: свергнутых императоров в живых не оставляют.

Лин, молодой господин Лин, с которым она играла в детстве…

Резкие слова Альфонса Элрика пришли ей на ум — «лезете в вассальные игры, не посмотрев, что нужно другой стороне…»

Она знала, что нужно «другой стороне» Другой стороне нужен союзник, равный, друг, жена, возлюбленная… он был лишен даже крупицы опоры в своем одиночестве на троне. Он говорил ей не так давно — «я введу титул императрицы, и он будет твоим», но Ланьфан в ужасе отказалась. Ибо все, что она есть и всегда будет — это слуга и защитник. Не подзащитный. И не равный. Его сила, не его уязвимое место.

Разве она может перешагнуть через себя, взвалить эту ношу?

Но что если иначе ее господину не справиться?

— Мой господин… — шепнула Ланьфан.

— Да? — отозвался Лин, не поднимая головы.

«Это напряжение последних недель, когда я готовила сегодняшнюю операцию, — подумала Ланьфан. — Я вскоре пожалею об этом…»

Но она положила руки на плечи того, кого любила всем сердцем, и тихо произнесла.

— Вы всегда будете моим господином. Но если вам угодно, вы можете опереться на меня, когда устали, и я выдержу. Мне не будет в тягость, потому что если вам нужно, чтобы я встала рядом с вами, а не позади — я сделаю это.

— Ланьфан… — он обернулся, пораженный.

Ланьфан всегда гордилась своей скоростью и рефлексами, отточенными годами тренировок. Но сейчас она не заметила, как оказалась в объятиях своего императора и друга детства, и как так вышло, что Лин зарылся лицом в изгиб ее шеи.

— Никому тебя не отдам, — глухо пробормотал он. — Ты нужна мне, слышишь? Не ты, как моя охрана, не ты, как мой вассал, — вся ты!

— Я ваша, мой господин… — шепнула Ланьфан, с ужасом чувствуя, как тает от жара его губ и как один за другим дают трещину все барьеры, которыми она себя окружила.

И кто знает, чем бы это все могло закончиться, но тут Лин замер.

— Запах дыма, — сказал он. — Лес горит.

Ланьфан оказалась на водительском сиденье еще прежде, чем он закончил фразу.

— Взглянем, что там, мой господин, — быстро сказала она. — Но если опасно, я вас туда не пущу. Вызовем подмогу из дворца.

— Нет уж, — Лин широко оскалился. — Я как-нибудь сам решу, рисковать мне или нет. Придется тебе доверять мне, Ланьфан.

Ланьфан нажала на педаль газа с отвратительным чувством, будто между ними только что-то непоправимо сломалось, рассыпалось — и вырастет ли новое, неизвестно.

Альфонс скорее угадал, чем услышал звук уезжавшей машины. На все прочее — ночную перекличку птиц и животных, звезды и луну у них над головой — не оставалось ни сил, ни внимания. Пот заливал лоб, струйками сбегал по вискам. Альфонсу казалось, что от него разит страхом на километр. В животе скручивался противный ком.

Все-таки железным быть легче.

«Я первый раз в жизни гуляю с девушкой под луной, — подумал он, — и при таких обстоятельствах!»

Наконец они поднялись на холм.

Озеро лежало внизу, в небольшой седловине, белым диском, отражавшим лунный свет. Вокруг разбегались такие же невысокие холмы, как и тот, на котором они стояли — Альфонсу оставалось только гадать, сколько таких «срезала» Мэй, когда прокладывала дорогу. Ему показалось, что он видит дальше, на черном бархате равнины, еще диски подобных озер. Днем тут было бы очень красиво — только представить этот пейзаж пахучем, пестром разнотравье! Да и сейчас неплохо. Странно, а ему казалось, что в императорском парке должны быть только леса и леса…

— Добросишь до озера? — спросила Мэй.

— Шутишь? Тут метров двести.

— А если я катапульту сооружу?

— Мэй, я думаю, эта штука взорвется сразу же, как только я стряхну ее с ладони. Так что давай так. Я попытаюсь ее докинуть как можно дальше по направлению к озеру, а ты сразу же ставь бункер. По моей команде. И лучше начни с передней стенки.

— Тогда погоди, я печать нарисую… Так, готово.

Мэй действительно очень быстро рисовала печати — Альфонс и в лучшие времена так не мог. Потом, правда, ему стало без надобности…

— Ну, готова? На счет три. Раз…

— Стой!

Мэй внезапно крепко обняла его, прижалась лбом к его груди. Это оказалось неожиданно приятно.

— Все будет хорошо, — сказала она твердо. — Правда же?

— Правда, — ответил Альфонс, почувствовав, что ему сдавило горло. — Ты молодец, Мэй. Ну что, давай теперь, на раз-два-три?

— Давай, — она кивнула, отстраняясь.

— Раз, два…

— Альфонс замахнулся, с тоской вспоминая их деревенские игры в мяч, где он никогда не преуспевал так, как Эдвард. — Три!

Альфонсу показалось, что алая капля на миг расчертила небо у него над головой — и все, тут же небо накрыла темнота. Тряхнуло, Альфонс почувствовал, что земля под ним расходится, потом он упал, перекатился, въехал локтем во что-то мягкое, Мэй вскрикнула… То есть произошло то, что обычно очень долго описывается, но на самом деле занимает доли секунды: мир ушел из-под ног, вселенная исчезла, а когда вернулась на место, то она, эта вселенная, была очень узкой, буквально несколько шагов в поперечнике, очень тесной и довольно-таки душной. И в ней, во вселенной, кроме Альфонса было только еще одно существо — тяжело дышащая, маленькая, теплая Мэй Чань.

— Получилось? — сдавленным голосом спросила девочка. — Мы живы?

— Ага, — ответил Альфонс. И хихикнул.

Мэй тоже засмеялась, и они смеялись так довольно долго, пока Ал не начал хватать ртом воздух.

Тут он принудил себя остановиться.

— Ты предусмотрела вентиляцию? — спросил он. — Мы как, вообще под землю провалились?

— Ага, — сказала Мэй. — Вентиляция должна быть… если ее не засыпало, — она принюхалась. — Да нет, не засыпало. Все в порядке. А на чем я сижу?

— На мне.

Альфонс поймал ее руку.

— Мэй… спасибо.

— Не за что, — потом она добавила, словно нехотя. — Ты помогаешь Лину, ты помогаешь моей стране. Это самое меньшее, что я могла для тебя сделать.

— А сам я по себе? Я тебе ни капли не нравлюсь? — Альфонс сам удивился, сколько нешуточного разочарования прозвучало в его голосе.

— О чем ты? — жалобно спросила Мэй. — Очень нравишься! Но ты разве забыл наш разговор? Я же… я не имею права ни в кого всерьез влюбиться. Или даже подумать о том, чтобы всерьез влюбиться.

Потому что…

— Ну тогда поцелуй меня, — попросил Альфонс. — В рамках помощи стране. И раз уж ты все равно на мне сидишь…

— Я же тебя не вижу!

— Ну, куда попадешь…

Она попала в левую щеку, в районе подбородка. Альфонс, высвободив руку, приобнял девочку. Он сам удивлялся себе. Черт знает, когда это чувство возникло, черт знает, когда окрепло; но он вдруг понял, что если бы Мэй вдруг оказалась на месте Дайлинь — он не отпустил бы ее в неизвестность; если бы она была на месте Лунань — он бы выкрал ее, не раздумывая и не слушая возражений; а если бы она была на месте Тэмилы — не стал бы отказываться, и увез бы ее в Аместрис. И даже несмотря на то, что она еще ребенок, он уже ясно видел — не угадывал — черты той женщины, которой она совсем скоро станет.

— А если я тебя украду? — спросил Альфонс. — Ты бы поехала со мной?

— Ты издеваешься, — сердито сказала Мэй. — Если бы хотел украсть, не спрашивал бы.

— Нет, я серьезно!

Просто красть девушку без ее согласия — это варварство. А с согласием — вполне джентльменский поступок.

— И бросить Лина в такой момент? Тем более, ты собрался уезжать за море…

— Ну вот как раз года через два, когда вернусь. Приеду и увезу тебя в Аместрис. Там никто не знает, что ты принцесса. Поженимся, и будем исследовать тайны алхимии в свое удовольствие.

Мэй обиженно засопела.

— Я тебе даже расскажу, что я сегодня сделал, — тоном соблазнителя пообещал Альфонс. — Во всех подробностях.

— Дурак! — голос Мэй дрожал. — Там снаружи, может быть, все горит!

Альфонс засмеялся.

— Ага, наверное.

Дурак, в смысле.

Ему было хорошо. Ему было хорошо, когда вселенная составляла всего метра полтора кубического объема и заключала в себя только его и маленькую синскую принцессу.

Просто удивительно. Если бы кто-нибудь рассказал ему об этих обстоятельства еще пару дней назад, он бы не поверил. Просто поразительно, как жизнь может меняться всего за несколько минут.

— Кстати, Мэй…о моем визите за море, — проговорил Ал.

— Да?

— Если мы выберемся отсюда живыми, я поеду прямо завтра. Мы с Лином уже все обсудили.

— Завтра? — переспросила Мэй.

— Ну да. Я же тебе рассказывал о протоалхимии льяса. С Иденом мы все обсудили, он рассказал мне, как туда добраться и к кому обратиться… Так что мы выдвигаемся.

— Зампано и Джерсо поедут с тобой?

— Да, они сказали, что решили твердо. Так что…

— Ну что ж…

— Мэй вздохнула. — Значит, так и будет. Как ты думаешь, там пожар?

— Если пожар, потушим.

Построим стенки и овраги, отгородим огонь, — Альфонсу сейчас все казалось нипочем.

— Ты сможешь проделать дыру в этом холме? На поверхность под углом.

— Если моя алхимия никуда не пропала после таких… — еще не договорив, Альфонс хлопнул в ладоши и приложил их к земляной стенке. Почва под его руками послушно уплотнилась, образовав глиняную корку; лаз, прямой и круглый, протянулся к поверхности. На темно-синем небе в отверстии сверкнула звезда; в бледном свете стало видно голубоватое лицо Мэй с темными провалами глаз. Юная синская принцесса на миг показалась Альфонсу повелительницей ночи.

Мэй бросила на Альфонса короткий вопросительный взгляд — и одним движением перебралась в лаз, а потом обернулась и протянула ему руку.

— Пойдем, гость-с-запада, — сказала Мэй. — Пойдем, нас ждут.

Звезда светила у нее из-за плеча, указывая дальше на восток.