Женитьба доктора Поволжина (Истинное происшествие)

Вкомнате Вики Мордовцевой царил не совсем обычный беспорядок, почти хаос, но такой праздничный, такой волнующий, захватывающе интересный. На столе раскрытые коробки с кружевами, воздушно легкая кисея фаты, белые и нежные, точно взбитые пена; лайковые перчатки до локтей, парчовые туфельки на стуле, и везде – цветы, цветы во всех углах, на стульях, на полу и даже на кровати. Две портнихи, склонившись над столом, что-то подкладывали и подшивали.

Распоряжалась беспорядком тетя Алла, смуглая брюнетка с завитками темно-бронзовых волос на лбу и на висках. Неторопливо прохаживаясь взад и вперед с папиросой в янтарном мундштуке, она низким контральто что-то приказывала горничной и портнихам, стряхивая пепел с папиросы в вазочку у зеркала на туалете.

У Вики сладко кружилась голова. Она точно не понимала, что все это происходит для нее. Она как бы совсем лишилась своей воли и покорно, без рассуждений, исполняла все, что ей указывали мать и тетка, горничная Аннушка и портнихи.

Мать невесты, Ольга Петровна, размякнув, беспомощно сидела в кресле и лишь иногда, взглядывая на иконы, которыми был увешан правый от двери угол комнаты, вяло повторяла: «Аннушка, поправь вон ту лампадку, или вот эту, а то, не ровен час, потухнет».

Вике только что исполнилось шестнадцать лет, а жениху ее, доктору Поволжину, – тридцать шесть.

– Имей в виду, что еще не поздно раздумать и отложить все эти приготовления для другого кандидата, подумай хорошенько, – говорила тетя Алла, – ведь я знаю, что ты блажишь. Какой же он тебе жених, – он тебе в отцы годится.

– Да, но он доктор и имеет средства содержать Вику в холе и довольстве, – ответила за невесту мать, – а молодые только хвостом вертеть, да на балах танцевать годятся. Какой от них прок? Николай Иванович – врач с клиентурой и джентльмен до кончиков ногтей. Ты что скажешь, дочка?

– Да, он джентльмен. Всегда приходит к нам в визитке, с цветами и конфетами, и от него так приятно пахнет мужскими духами.

– Какими же именно? – спросила тетя, закуривая новую папиросу.

– Ты не прожги невесте платья, – с беспокойством заметила мать, – нашла место курить.

– По-моему, гелиотропом, пополам с ванилью, в общем, чем-то вкусным, точно не духи, а что-то сладкое, – объяснила Вика.

– Ты еще дитя и ничего не понимаешь в ароматах, скажи, может быть, тебе кто-нибудь из мальчишек нравится? – спросила тетя.

– Мне нравится немножко Коля Полымов. Он такой задумчивый и мне стихи пишет.

– А ты это, пожалуйста, брось, – с испугом перебила мать, – от задумчивого толку не будет, выкинь из головы. Подумайте – стихи, этого еще не хватало. И потом он еще мальчишка, гимназии не кончил.

– Я тоже не кончила.

– Ты – другое дело. У тебя хрупкое здоровье. Сколько я переболела душой, когда ты ходила в классы, там сквозняки, постоянно открывают окна и вообще не смотрят за здоровьем.

– Но ведь я никогда не болела, один раз только был насморк, как раз, когда надо было ехать на елку к тете два года тому назад.

– Потому что я тебя берегу, оттого и не болела, – категорически отрезала мать. – Ну, начинай одеваться, уже пора.

Вика сбросила капотик и осталась перед зеркалом в своем детском лифчике и бумазейных панталонах, которые курдюком свешивались сзади.

– А где парижское белье, которое я тебе подарила? – спросила тетя.

– Мама говорит, что такое белье носят только кокотки, и заперла к себе в шкап.

– Люси, милая моя! Какие мысли ты внушаешь Вике накануне свадьбы! – в ужасе воскликнула тетя Алла. – Ведь этак ее муж сбежит от нее на другой же день.

– Алла… les gens, – кося глазами в сторону горничной и портних, сказала мать.

– Как ты думаешь, Аннушка? – без всяких обиняков спросила Алла горничную.

– Это дело господское. По мне барышня и так, в чем есть, хороша. Парижское или не парижское, нам все одно. Что Бог послал, то и ладно.

– Вика, не рассуждай, – сказала тетка, – достань белье, которое я тебе подарила к свадьбе.

Невеста со страхом взглянула на мать. Та сидела, упрямо поджав губы, и строго, в упор, смотрела на дочку.

– Мне стыдно, – после некоторого колебания смущенно сказала Вика, – мне кажется, что я буду совсем не я, если надену это.

– Ты портишь Вику, – сухо перебила мать, – не приучай ее к глупому франтовству, это не белье, а паутинка. Оно даже опасно для здоровья, можно простудить почки. Разве это не правда?

– Да, оно конечно, бумазея будет покрепче, – подтвердила Аннушка, – мы завсегда носим бумазею.

– Вот видишь, это говорит народная мудрость, – обрадовалась мать, – надо прислушиваться к голосу народа.

– О, Боже! – воскликнула тетя Алла, поднимая руки к небу.

– Не устраивай сцены при людях, – обрезала ее мать невесты, – и вообще прекратим разговор на эту тему: она слишком интимна.

В этот момент в дверь постучали и, приоткрыв ее чуть-чуть, выпалили громким шепотом:

– Николай Иванович приехал.

Невеста машинально дернулась к двери. Ей очень интересно было увидеть жениха во фраке и в цилиндре.

– Куда ты? – строго остановила ее мать. – В таком виде.

Вика сконфуженно замерла на месте.

– Алла, поди, займи его, пока не приехали шафера.

– Хорошо, только, ради Бога, не делай глупостей, – сказала тетя Алла, выходя в коридор.

– Я своей дочери не враг, – с важностью произнесла мать.

Алла ушла, хлопнув дверью.

Жених стоял посреди гостиной и улыбался своей особенной улыбкой, за которую его очень любили пациентки.

– Голубчик, Вику сейчас нельзя видеть. Совершается священнодействие: ее одевают.

– Знаю, знаю, это очень долго. Я с тем и приехал, чтобы своим присутствием в доме поторопить сборы, нехорошо заставлять гостей ждать долго.

Затянувшись папиросой, Алла быстрым взглядом скользнула по жениху. Она была одного с ним возраста и чувствовала себя сейчас как бы его сообщницей. Ей захотелось поговорить с ним откровенно.

– Скажите, доктор, вас не смущает разница лет между вами и невестой? В вашем случае она очень значительна.

– Любви все возрасты покорны, – нараспев ответил доктор.

– Не отвиливайте: я не об этом. Вы не старик и вообще молодец собой. Жаль только, что бородку не сбрили. Сейчас вам надо казаться как можно более молодым.

– Не хочу терять стиля – меня все знают в бороде.

– Будем держаться ближе к делу. Хотите папиросу? – Алла протянула доктору портсигар. – Я говорю, как друг, и вообще эта тема всегда меня интересовала, неравные браки… помните знаменитую картину?.. Тут есть одно обстоятельство, которое почему-то во внимание совсем не принимают. Ведь она вас слишком уважает, а уважение и… эти ласки… как-то несовместимы. Она вас просто испугается, когда вы, столь ею уважаемый человек, вдруг к ней… Интересно, как смотрят на это дело ваши коллеги-психиатры?

– Более или менее значительная разница в возрасте брачующихся случается очень часто, – сдержанно ответил доктор.

– Вы на меня не сердитесь. Ведь это очень важно. Меня всегда интересовал вопрос, почему умные люди делают глупости? С развращенной девчонкой, конечно, все обошлось бы сначала благополучно, а потом она вам изменила бы с первым встречным, но тут – другое. Вика – дитя.

– Она уже вполне сформировалась, – докторским тоном возразил жених.

– Сформировалась, – иронически протянула Алла, – у вас везде медицина, но поймите, что она душой совсем ребенок, и к тому же воспитана на лампадках, поминаньях и просвирках. Имейте все это в виду. Молиться с ней, что ли, вы собираетесь?

– Почем знать, – с улыбкой ответил жених, желая обратить разговор в шутку.

– Ну, ладно, не говорите ерунды. Я ведь всецело на вашей стороне и только что чуть не повздорила с Ольгой Петровной, защищая, так сказать, ваши интересы. Не забудьте также, что у вас будет теща. Это тоже проблема. Я знала тещу, которая не позволяла дочери и зятю спать вместе, так что они тайком ездили в отельчики. Над ними смеялись, а они говорили, что это было даже интересно: точно любовники в законном браке, и, кроме того, запретный плод сладок. Когда тещу удалось сбыть с рук, они еще некоторое время продолжали ездить в отели. Но шутки в сторону. Женщина до брака и после брака совершенно разные существа. Вам предстоит ужасный, так называемый «медовый месяц», в течение которого у мужа и жены еще нет общих интересов кроме самого низменного – полового. Про медовый месяц еще Толстой сказал: «И название-то какое-то подлое». Конечно, все знают, что между любовью и половым влечением целая пропасть. А у Вики, уверяю вас, как друг, нет ни того ни другого. Ни к вам и ни к кому вообще. Она еще совершенное дитя, хотя и «сформировалась», как вы только что изволили сказать.

– Дальнейшее формирование будет зависеть от меня.

– Это не так просто, как вы думаете… Настоящее чувство приходит лишь после первого страдания, – сказала Алла тихо, и черты ее лица на секунду омрачились. Она потушила папиросу и чуть заметно вздохнула. – Но почему мы стоим? Садитесь, пожалуйста, и курите.

Они сели по разные стороны курительного стола.

– Человек, никогда не страдавший, не представляет собой никакой ценности, никакого интереса, это – ноль. И в вашем случае возникает трудно разрешимая задача… Вы не можете намеренно причинять страдания Вике, а без страдания она останется бездушной девчонкой, живущей только удовольствиями. Да, перед вами очень трудная задача. Вы образованны, умны, но далеко не все достигается умом и образованием. Счастье это замысловатая игра. Большей частью это игра случая. Своего рода рулетка. Через час ваша рулетка придет в действие. Незримая рука пустит шарик навстречу ее вращению, и где он остановится? На руж или нуар? На счастье или на горе? И, кроме того, даже выигранное счастье требует ежедневной работы над собой, ежечасной, ежеминутной. Если вы действительно любите и если ваша любовь не прихоть…

Алла говорила с увлечением и даже раскраснелась, когда в гостиную вошел ее брат, отец невесты, Николай Степанович Мордовцев. Он взглянул на сестру с недоверием.

– Ты что? Никак кокетничаешь с чужим женихом? – спросил он полушутливо. – Еще раз здравствуйте, мой дорогой, – повернулся он к жениху. – Что это она в такой ажитации?

– Алла Степановна дает мне наставления, над которыми и в самом деле не мешает призадуматься. Хотел бы я иметь такую сестру, как ваша.

– Приятно слышать. А что, скоро там будет готово? – спросил он, кивая в сторону, где расположена была комната невесты.

– Не знаю, – с легкой досадой ответила Алла, – там делают глупости. Ты знаешь свою жену. Недурно было бы и тебе тоже вмешаться.

Алла взяла брата под руку и вышла с ним в коридор. Жених не мог расслышать, о чем они говорили. До слуха его долетели лишь слова: «Ты сам мужчина, а потому поймешь меня скорее». Она вернулась в гостиную, а Мордовцев пошел смотреть, как убирают невесту.

Раздались звонки один за другим, и в гостиной появились шафера.

В семье держались старых традиций, которые требовали, чтоб шафера были холостые. Двух молодых, для невесты, нашли легко среди танцующей молодежи, так как они же должны были потом дирижировать танцами, – два выпускных юнкера: один кавалерист, другой пехотинец.

Для жениха выбор оказался труднее. Сверстники его были почти все женаты, а неженатые опустились, были неопрятны или пребывали в незаконном сожительстве, что было всем известно, а потому они не годились для свадебного церемониала. Доктор остановил свой выбор на двух приличных холостяках. Один из них – приват-доцент, всей душой преданный науке, был совершенно равнодушен к правилам светской жизни. Уступая настойчивым просьбам, он согласился быть шафером, как старый школьный товарищ жениха, но пришел в сюртуке, проеденном молью, что бросалось в глаза. Другой шафер, тоже давний товарищ по школе, был армейский капитан, большой балагур и любитель выпить. Из комнаты невесты вызвали портниху, которая тут же в гостиной, не теряя времени, начала чинить и подштопывать сюртук приват-доцента, он же, разгуливая в одном жилете по гостиной, с увлечением завел речь о щелочной реакции во время пищеварительного процесса.

– Голубчик, нам это хорошо известно, – остановил его жених.

– Вам… тебе – да, но военная молодежь, может быть, еще не знает. Свадебные обеды изобилуют тяжелыми азотными кислотами, – продолжал он свою речь, расхаживая взад и вперед, натыкаясь на кресла, которые по близорукости не замечал. – Моя тема как нельзя лучше соответствует текущему моменту. Алкоголь, жиры, сахар – все это углеводы; при усиленном выделении калорий они… – не унимался приват-доцент.

– Вы прямо душка! – перебил его капитан надтреснутым басом, подхватывая приват-доцента в объятья, когда тот споткнулся, потерял свое пенсне и чуть не упал. – Преклоняюсь пред наукой, пре-кло-няюсь, – гудел капитан, который был уже навеселе. – Смир-рно! Равнение направо, господа юнкера, – отдадим честь науке.

Юнкера криво улыбались. Кавалерист выпятил грудь, звякнул шпорами и поправил этишкеты. В этот момент в гостиную впорхнул целый выводок подружек невесты – все в белых платьях и шелковых туфлях, воздушные и грациозные, как райские птицы. Они поздоровались с женихом, делая книксен, и в зале сразу стало парадно и душисто.

– Адски шикарно, – шепнул кавалерист своему пехотному коллеге и снова звякнул шпорами. Приват-доцент скрылся за занавеской у окна. На него надели сюртук, но оказалось, что надо было еще прикрепить пуговицу, болтавшуюся на ниточке.

Вошел хозяин и, посмотрев на часы, объявил, что жениху с его шаферами пора ехать в церковь.

В передней произошла заминка. Когда жених надевал пальто, к нему подошла горничная и попросила его зайти на минутку в комнату Ольги Петровны. Жених пошел с неудовольствием, как был, – одна рука в рукаве пальто, другая на свободе. Он придерживал ею пальто за воротник, чтобы оно не съезжало.

– Надо же благословиться, разве вы не знали? – сухо сказала ему Ольга Петровна, стоя в дверях комнаты с иконой в руках. Невеста в белом платье, но еще без фаты стала подле жениха.

– Опуститесь на колени, – важно приказала мать. – Николай Степанович, где ты? – позвала она мужа. – Стань рядом со мною.

Жених опустился на одно колено, придерживая рукой съезжавшее с плеча пальто. Невеста как-то присела, раскинув вокруг себя широкую белую юбку. Жениху было неловко: при отсутствии сердечности весь обряд показался ему неискренним и ненужным. Соблюдалась только форма. Мать невесты прочла какую-то молитву, жених ее не слушал. Он был занят мыслью, чтоб не съехало с плеча пальто при неустойчивом положении на одном колене. Ему сунули в лицо икону для поцелуя, но, впопыхах, он только ткнулся в нее носом, слегка оцарапав его серебряным венчиком ореола.

– Ну, теперь поезжайте, – сказал отец невесты. – С Богом.

Доктор вышел, вздохнув облегченно.

– Оставь его лучше в покое, – ответил муж, – он не мальчишка, свою голову на плечах имеет, не нам его учить.

– Ты совершенно не думаешь о дочери. Каково будет ей с таким мужем?

– Отлично заживут, если ты не будешь вмешиваться.

– Ты всегда был равнодушен к моим религиозным чувствам, но сейчас я этого не допущу: дело идет о счастье нашей дочери.

– Оставь ее в покое, и она будет счастлива. Повесь икону на место. Чего брюзжишь с иконой в руках?

– Пожалуйста, не сажай с Викой в карету мальчишек юнкеров, – вспомнила вдруг мать, – они могут помять ей платье, и вообще я считаю их общество слишком развратным для нашей дочери. Во время венчания пусть подержат венец над головой и на балу отпляшут, что полагается. После этого к нам – чтоб ни ногой.

* * *

Хор, заливаясь, фигурно выводил слова прокимна «Положил еси на главах их венцы от камени честны». Это было необычно дивно. Маститый отец Никодим терпеливо ждал. Певчие увлеклись, и, казалось, никогда не кончат. Жених украдкой поглядывал на невесту, сохраняя полное достоинство. Вика, точно утонув в фате, казалось, не жила, но витала в облаках блаженства. Она чувствовала, что взоры всех были устремлены на нее, все любовались ею, никем другим, а только ею. На жениха взглядывали лишь иногда, случайно, и сейчас же снова на нее. И при этом взоры у всех как-то особенно, празднично, блестели. Иногда в толпе перешепнутся и сейчас же опять во все глаза смотрят на нее.

Вика все это видела и была в полном упоении. От мысли, что все здесь только ради нее и только для нее, сладко кружилась голова. Николай Иванович, жених, казалось ей, был здесь вовсе ни причем, со своим спокойным и даже равнодушным лицом и с курчавенькой бородкой. Не для него же все это происходит. Чем он все это заслужил? Хотя без него ничего этого не могло быть. Впрочем, тогда был бы другой. Стоило бы только ей захотеть. А потому, конечно, все это происходит только из-за нее и только ради нее. Глаза у нее блестели и, как ей казалось, у всех тоже. Кто-то шепнул сбоку в толпе: «Какая хорошенькая, лакомый кусочек!» Отец Никодим строго покосил глазом на говорившего. Но Вика была счастлива. Конечно, она здесь самая красивая, самая главная, она – лакомый кусочек. Этот кусочек достался почему-то Николаю Ивановичу, бородатому мужчине, который стоит рядом. Заслуживает ли он такое счастье? Правда, он джентльмен, почтительно улыбается, приносит цветы и конфеты. Он будет исполнять все ее прихоти, покупать дорогие платья и драгоценности. Хватит ли у него на это денег? Ведь такой «лакомый кусочек», как она, должен очень дорого стоить. Муж обязан все положить к ее ногам. А она? Она все это будет принимать как должное, и больше ничего. Ведь она же лакомый кусочек. Стоит ей только захотеть – и ей начнут служить другие. Что это дьякон кричит так громко? И все громче и громче. Кричит так, что это становится даже не совсем прилично, и жилы у него на лбу надулись, вот-вот лопнут. Вика насторожилась и стала слушать.

– А ж-жена-а да убои-ится сво-е-го-о му-у-у-жа!..

И все улыбаются, у всех довольные лица, все с этим согласны. Значит, муж получит «лакомый кусочек» и спокойно будет его кушать, а я должна только слушаться и бояться своего мужа. Это совсем неинтересно. Значит не он мне будет служить, а я ему. Как это может быть? Все на меня смотрят, все мною любуются, и после всего этого я должна буду снять фату и служить мужу. Ну нет, это вздор. Этого никак не может случиться. У меня будет прислуга. А все-таки тут что-то не так. Например, если мне захочется пойти на каток с Колей Полымовым – муж имеет право сказать: нет, сиди дома или пойдем вместе. Ты будешь кататься, а я буду смотреть, потому что сам больше не катаюсь. Это обидно. А юнкер Брянцев? Он так упоительно кружит меня в вальсе. Впрочем, танцевать с другими можно, но лишь в том случае, если позволяет муж. Но пусть попробует не позволить, я тогда…

Отец Никодим в эту минуту взял ее за руку и, соединив с рукой Николая Ивановича, начал водить их вокруг аналоя. Сзади кто-то суетился, подбирая ее шлейф. Юнкер Брянцев, держа над ней венец, ловко шел как-то боком, чтобы не зацепить за шлейф шпорами. Кругом все восторженно шептались: «Какая миленькая, какая хорошенькая, ну прямо картинка».

– И ты, невесто, возвеличися якоже Сарра, и возвеселися якоже Ревекка, и умножися, якоже Рахиль, веселищися о своем муже, хранящи пределы закона, зане тако благоволи Бог, – торжественно произнес отец Никодим, принимая от юнкера Брянцева венец, который он держал над ее головой.

– Поцелуйтесь, – сказал отец Никодим.

Вика сконфузилась и подставила мужу щеку.

Начались поздравления. В церкви все сразу задвигались и зашумели. Вика стояла на амвоне, точно принцесса на ступенях трона, и все целовали ей руку. Это было так интересно. Она сейчас точно царица. Она красивее всех и выше всех – перед нею послушная и покорная толпа. Один за другим к ней подходят совсем незнакомые люди, говорят ей ласковые и почтительные слова. Иные дамы ее целовали, но это было ни к чему. Ей хотелось преклонения, а эти поцелуи, да еще с фамильярным заключением в умиленные объятия, – этого не надо.

Наконец Николай Иванович, под руку с молодой женой, пошел через церковь к выходу. На паперти толпился народ. Все хотели взглянуть на молодых. Теснились и толкались так, что Вика даже испугалась: дойдут ли они до кареты.

Но дальше все пошло гладко. Карета благополучно доставила их в ресторан, где был приготовлен свадебный обед. Родители невесты встретили их на пороге. По старым правилам, которых они строго держались, они не присутствовали в церкви.

Зал быстро наполнился приглашенными. Все стали у своих мест. Отец Никодим благословил трапезу и сел по правую руку от новобрачных. Слева сели родители невесты. Все было, как в волшебной сказке. Нарядные гости, парадно убранный стол, красивая сервировка, масса цветов, хрустальные граненые бокалы.

Лакеи проворно наливали вина. Шаферов посадили напротив молодых, вперемежку с подружками невесты. Приват-доцент оказался как бы в плену между двумя хорошенькими девицами, которым капитан внушил занимать кавалера со всяким тщанием, как человека, которому известны все тайны природы.

Новобрачный стоически выдерживал свою роль. Сидя между молодой женой и тещей, он старался быть галантным и оказывать равно ласковое внимание к ним обеим, но это было вовсе не так легко. Вика сидела молча, с блуждающей улыбкой на лице. Она не слушала мужа. Ей были интересны только восторженные взоры, которые, как ей казалось, все время останавливались на ней. Ей этого хотелось, иного она не допускала. Она продолжала сознавать себя центром внимания, общим кумиром, и ласковые вопросы мужа только мешали ей наслаждаться чувством своего превосходства. Когда муж ей что-то говорил, она не отвечала, а только улыбалась блаженною улыбкой, обращенной не к мужу, а ко всем вообще.

Теща властным тоном изрекала какой-то вздор, который Николаю Ивановичу приходилось смягчать и поправлять, а потому он находился все время на чеку. Провозгласили первый тост за новобрачных, после чего упорно кричали – «горько»! Молодым вовсе не хотелось целоваться перед всеми, но гости не отставали до тех пор, пока они не уступили. Ольга Петровна с неудовольствием наблюдала сцену поцелуя, впрочем, не очень добросовестного со стороны молодой, которая опять только подставила щечку.

– Совершенно неуместный обычай, – заметила по этому поводу мать своему мужу, – он развращает молодежь.

Загрузка...