Женщины его жизни

МИММО КАРУЗО

Кало, как всегда, заглянул к Бруно ровно в девять тридцать, когда мальчик ложился спать. Белокурый великан уселся в кресле стиля ампир, с подлокотниками в форме шеи лебедя, дожидаясь, пока мальчик не залезет под одеяло.

Именно в такие минуты Бруно делился с ним своими секретами и рассказывал о пустяковых, казалось бы, событиях своего детского мира. Кало слушал, соглашался или пытался ответить на его многочисленные «почему».

– Сегодня отец Роландо, – рассказывал Бруно, – продиктовал нам фразу «усталый мальчик», а мне послышалось «усатый мальчик». Разве не смешно?

– Конечно, смешно. – Он слушал мальчика, близко к сердцу принимая его дела, и все же мысли его были в эту минуту далеко от мирной детской спальни.

– Кало, – прошептал Бруно, словно желая поделиться непристойным секретом, – я сегодня такое видел! – Он неловко замялся: – Может, не стоит об этом рассказывать?

– Зависит от обстоятельств, – Кало был заинтригован и встревожен.

– От каких обстоятельств? – Желание поделиться секретом жгло его, он искал предлога, чтобы все рассказать.

– Если ты дал слово хранить тайну, значит, должен молчать, – объяснил Кало.

– Я никому ничего не обещал, – заверил его мальчик, – но это очень щекотливое дело.

– Ну, тогда все зависит от тебя, – флегматично пожал плечами Кало. – От тебя и от того, с кем ты захочешь поделиться своей тайной.

– Кало, – решился наконец Бруно, – могу я тебя просить сохранить все в тайне?

– Разумеется, – живо отозвался Кало. – Разве ты не знаешь, что на меня можно положиться?

– Да, знаю, – охотно согласился Бруно.

– Итак? – спросил Кало зловещим шепотом, превращая простую паузу в захватывающий дух момент ожидания, хотя был почти уверен (по крайней мере надеялся), что речь идет об обычных детских секретах.

– Один мой друг принес в школу фотографию голой женщины, – одним духом выпалил Бруно.

– Понятно, – Кало вздохнул с облегчением, ему неудержимо хотелось засмеяться.

– Что ж ты мне ничего не говоришь? – Мальчика поразило, с каким безразличием его старший друг воспринял сенсационную новость.

– А что же я должен сказать? – на минуту он даже позабыл об осаждавших его мрачных мыслях.

Такой поворот разговора придал Бруно уверенности.

– Совершенно голая женщина, – повторил он, – вот с такой грудью. Он нашел ее в ящике стола в кабинете своего отца и показал всему классу. Я весь покраснел, но мне было приятно. Почему так приятно смотреть на голую женщину?

Кало провел рукой по лицу, чтобы выиграть время. К такому вопросу он был не готов.

– Я думаю, это нормальная реакция, – он нашел не слишком вразумительное объяснение, но все же это было лучше, чем ничего.

– А дедушка рассердится, если узнает? – озабоченно спросил Бруно.

– А вот расскажи ему, тогда увидишь, – ему показалось, что это наилучший способ положить конец обсуждению.

– Но мы же ему ничего не скажем? – встревожился мальчик.

– Конечно, нет, – успокоил его великан. – Это же наш с тобой секрет.

– Кало, когда я вырасту, я хочу стать ученым, – признался Бруно.

– Вот и отлично, – терпеливо кивнул Кало.

– Я хочу изобрести такую краску, что только мазнешь – и все станут невидимыми. Думаешь, получится?

– На такой вопрос сразу и не ответишь, надо подумать, – растерялся Кало. – Давай-ка поговорим об этом в другой раз.

– Наверное, ты прав.

Он натянул одеяло до подбородка и улыбнулся своему большому другу слипающимися от сна серыми глазами. Это был знак, которого Кало давно дожидался, ему не терпелось уйти, он хотел, чтобы мальчик поскорее заснул.

Бруно обнял его и зашептал ему на ухо:

– Я сегодня так счастлив. Я рад, что крестная приехала. Она привезла мне кораблик, он называется «Трилистник». Когда я вырасту, я построю себе настоящий корабль, и мы с тобой поплывем по всем морям, как герои Салгари.

– Отличная мысль, – отозвался Кало, вновь укутывая его одеялом.

– А знаешь, – продолжал Бруно, – когда дедушка думает, что я уже сплю, он приходит сюда на цыпочках и гладит меня по голове. Мне нравится. Поэтому я притворяюсь, что сплю. А крестная зовет меня сесть с ней рядом в кресло, а потом обнимает и баюкает, как маленького. Но мне это тоже нравится. Но больше всего мне нравится быть грозой морей. Нет, я сегодня правда счастлив, – голос у него был совершенно сонный.

– Я тоже счастлив, мальчик мой. Доброй ночи, – шепнул Кало, целуя его в лоб.

– И тебе доброй ночи, Кало.

Он тихонько закрыл за собой дверь спальни Бруно и спустился по лестнице, направляясь в кабинет барона.

Барон сидел в удобном кресле, углубившись в сочинения своего неразлучного друга Монтеня. Дьявольское изобретение, именуемое телевизором, помещалось на одной из полок. Джузеппе Сайева так и не привык к этому огромному ящику и считал, что у него нет будущего.

– Годится для американцев, – говорил он, качая головой.

Первый телефильм, показанный РАИ [67] на малом экране, не произвел на него особого впечатления, и все же в механизме, позволяющем транслировать на расстояние движущееся изображение, было что-то завораживающее.

– Какие новости? – спросил он у Кало, не поднимая глаз от чтения. Теперь ему приходилось читать в очках, постоянно сползающих на кончик крупного носа.

Кало налил себе коньяку в большую пузатую рюмку.

– Ничего особенного, – уклончиво ответил он, устраиваясь в уголке у окна, в кресле, которое уже по традиции считал «своим». Джузеппе Сайева удовлетворился этим ответом, продолжая сравнивать идеи, высказанные в «Опытах» великого затворника из Перигора, со своими собственными мыслями о жизни и смерти.

Принцесса сидела у камина, углубившись в работу: она вышивала гладью носовой платок. Кало открыл книжку по истории Италии, выбранную на одной из полок книжного шкафа. Взяв на себя заботу о Бруно, он старался прочитывать вперед все, что мальчику задавали на уроках, чтобы не выглядеть невеждой в его глазах. Так, имея за плечами тридцать один год от роду, Кало принялся за изучение предметов, которым никто его не учил, пока он сам был ребенком. Он находил это занятие очень увлекательным.

Большие часы с маятником отбили десять музыкальных ударов. Кало знал, что вскоре после этого принцесса уйдет к себе. Ему хотелось поговорить с бароном, однако речь шла о вещах настолько секретных, что их невозможно было обсуждать не то что при посторонних, но даже в присутствии принцессы Изгро.

Старик искоса следил, как Кало пробирается сквозь дебри бурной истории Рисорджименто [68], и думал о том, что его привязанность к доброму великану перерастает в подлинную нежность. Никакой отец не смог бы питать к сыну столько любви и так заботиться о нем.

Джузеппе Сайева, как и вдохновлявший его Монтень, хотя и по иным причинам, был готов к последнему путешествию и теперь, когда великий страх был изжит, мог с улыбкой взглянуть в глаза смерти. Барон никогда не ошибался в людях. Подобрав на пустынном морском берегу в Валле-дей-Темпли несчастного заморыша, изголодавшегося по хлебу и людской ласке, он уже знал, что этот найденыш станет настоящим мужчиной, и не ошибся.

Принцесса Изгро с легким зевком, прикрытым прелестной, поблескивающей кольцами ручкой, опустила вышиванье в шкатулку, обтянутую зеленым атласом, и оставила его на рабочем столике.

Как только она задвигалась, мужчины почтительно поднялись на ноги. Она подошла к старому другу, легко коснувшись губами его щеки.

– Доброй ночи, Пеппино.

Давно миновало то время, когда неутомимая и блестящая светская дама могла не смыкать глаз ночь напролет.

– Доброй ночи, Роза, – ответил он, отмечая признаки усталости на ее лице.

– Доброй ночи, принцесса, – поклонился Кало.

– И тебе, мой юный друг.

Вошел камердинер, поворошил дрова в камине и подкинул в него большое полено, которое тут же начало потрескивать. Когда слуга вышел, Кало закрыл книжку по истории и положил ее на столик.

– В чем дело? – спросил барон, глядя ему в глаза.

– Что-то неладное творится в этом году на сборе апельсинов, – он с трудом подбирал слова. – Происходит что-то странное, и мне это совсем не нравится.

– Когда ты заметил? – Джузеппе Сайева относился к житейским бедам как к тяжким заболеваниям: чем раньше их выявить, тем легче предотвратить и побороть.

– Сегодня, когда ехал в город за Бруно, – и он подробно пересказал барону все, что тогда увидел.

– И ты вернулся туда после чая. – Барон снял очки и сунул их в карман домашней куртки.

– Но Никколо Печо, бригадир, уже куда-то ушел. – Его одолевали смутные подозрения. – Рабочие грузили ящики в последний на сегодня грузовик.

– Который затем направился в порт, – предположил барон.

– В том-то и дело, что нет, – возразил Кало. – Это меня и настораживает. Загруженную машину загнали в помещение склада и закрыли на ключ.

– Почему? – Барон встал и, подойдя к окну, выглянул во двор, словно пытаясь обнаружить там засаду.

– Именно об этом я спросил рабочих. – Кало взял со стола экземпляр «Лайф» и принялся рассеянно перелистывать, как будто искал в нем ответы на свои вопросы.

– И что же они? – Джузеппе Сайева вновь уселся и отхлебнул коньяку.

– Они мне сказали, что уже поздно. – Он оторвал глаза от журнала и огляделся по сторонам. – Они объяснили мне, что грузовик прибыл бы в порт к закрытым дверям и что по приказу дона Никколо последний грузовик всегда остается на ночь на складе, а отправляется только с рассветом.

– В этом бы не было необходимости, если бы они просто начинали чуть раньше, – недоуменно проговорил барон.

Поднялся ветер, где-то хлопала незакрепленная ставня.

– Я тоже так подумал, – заметил Кало.

– А груз в порядке?

– Я сам проверял. Все в порядке. Ящики запечатаны. И все же, по-моему, что-то здесь нечисто.

Барон слушал его с живейшим вниманием. Он хотел что-то возразить, но потом передумал. Уж если дон Калоджеро Коста в чем-то сомневался, стоило к нему прислушаться.

– Вечером, когда я возвращался домой, – вновь заговорил Кало, – мне вдруг вспомнилось. Точно туман в голове рассеялся. Кажется, я знаю, что за человек разговаривал сегодня с нашим бригадиром.

– И кто же он такой?

– Миммо Карузо, – четко и раздельно произнес Кало.

– Не помню такого, – сказал барон, перебрав в уме всех, кого знал.

– А я помню, – Кало сделал неясный жест в направлении окна.

– Прекрасно, – заметил барон, – но было бы еще лучше, если бы мы оба знали, о ком идет речь. – В пылу разговора барон тоже перешел на сицилийский диалект.

– Помните, как вы меня посылали к депутату Риццо по делу о восстановлении палаццо на улице Македа?

Барон помнил. Вскоре после войны он решил реконструировать палаццо, разрушенное бомбардировками союзников, однако предварительная смета оказалась неимоверно высокой. Член городской управы, ответственный за строительство, посоветовал ему обратиться к депутату Риццо, члену парламентской комиссии по восстановлению зданий, считающихся историческими памятниками. Палаццо барона на улице Македа отвечало всем необходимым требованиям, чтобы получить такой статус, а следовательно, финансовые льготы и субсидии, предусмотренные законом. Однако прекрасный проект так и остался на бумаге, а палаццо баронов Сайева окончательно превратилось в поросшую бурьяном руину, прибежище крыс, похороненное под грудой мусора. Депутат Риццо пользовался репутацией порядочного человека и доброго христианина. Он деликатно дал понять, что реализовать проект, конечно, можно, но только если за его переработку возьмется один архитектор, которому он, Риццо, вполне доверяет. Однако даже в этом случае на субсидии можно будет рассчитывать только при условии, что подряд на строительные работы получит одна фирма, которую он, Риццо, охотно готов рекомендовать. Словом, дело оказалось сложным, громоздким, а главное, грязным.

– При чем тут депутат Риццо? – с досадой спросил барон, задетый воспоминанием о неприятном эпизоде.

– Не знаю, – ответил Кало. – Знаю только, что тогда в кабинете у депутата я видел того же человека, что сегодня разговаривал с бригадиром в апельсиновой роще.

– Миммо Карузо, – повторил барон, чтобы получше запомнить.

– Такой низенький, коренастый, с черными волосами, – уточнил Кало. – Его брат Джо Карузо – хозяин в нью-йоркском порту. По-моему, он в большой дружбе с депутатом Риццо. Меня это поразило.

Барон слушал, не пропуская ни слова, ни жеста, ни единой интонации.

– Тогда я все удивлялся, – продолжал Кало, – на чем держится эта дружба? Но, в конце концов, меня это не касалось, и я выбросил все из головы. А сегодня спросил себя: что делает Миммо Карузо в наших садах? Что его связывает с Никколо Печи? Наши апельсины грузят на борт в Палермо и отправляют в Нью-Йорк, где брат дона Миммо делает погоду в порту. Что вы думаете об этом, дон Пеппино?

– Ничего хорошего, Кало, – решительно и твердо ответил барон. – Я думаю, на наших грузовиках переправляют нечто, ничего общего не имеющее с нашими апельсинами.

– Что вы мне посоветуете? – он говорил с покорностью подчиненного и преданностью родного сына.

– Провести расследование со всей осторожностью и осмотрительностью, на какую ты способен. – Полено в камине треснуло и погрузилось в слой горячей золы. – Мы должны узнать, в какое грязное дело нас втянули и кто стоит за всем этим.